Президентский полк

1

Асланбек Русланов всех людей судил по себе. Как всякий интеллигентный человек, он считал себя ничем не лучше и не хуже других. Люди, способные на героические поступки, вызывали его искреннее уважение и легкую зависть, потому что он на такие поступки, скорее всего, не способен. Людей, совершавших подлости, он осуждал, но в его осуждении было больше сочувствия, чем беспощадной категоричности, так как он был не совсем уверен, что поступил бы иначе, сложись обстоятельства неблагоприятным образом. В сущности, он был конформистом, а занятия математикой, наукой точной и не связанной с политической конъюнктурой, избавляли его от необходимости активно заявлять свою политическую позицию и отстаивать ее любой ценой.

В начале восьмидесятых годов ему предложили вступить в партию. Асланбек отказался, при этом очень откровенно, прижимая руку к сердцу и всем своим видом выражая благодарность за оказанную ему честь, объяснил секретарю партбюро Бауманки, что для него в политике партии очень много неясных вопросов, со многим он не согласен и вряд ли его вступление в КПСС пойдет на пользу партийной организации института. В те годы, когда в очередь на вступление в партию записывались, как на «Жигули», это объяснение молодого ученого, а особенно его искренность, так удивили секретаря партбюро, что больше он к Асланбеку не приставал. На кафедре отказ Русланова вступить в партию восприняли как смелый политический жест, но сам Асланбек относился к этому совершенно спокойно: нужно было бы, так и вступил бы.

Азиз Салманов был человеком совершенно другого склада характера. Он был всего на пять лет старше Асланбека, но энциклопедическая образованность, острота мышления и бескомпромиссность в отстаивании своих убеждений заставляли всех в его окружении, в том числе и Асланбека, видеть в нем учителя, старшего, и обращаться к нему на «вы».

Асланбека оскорбило предположение Михальского о том, что Азиз Салманов сразу же сообщит о звонке Асланбека в Чечню. Однако в глубине души он все же не исключал этой возможности. Но Азиз с такой радостью отреагировал на звонок Асланбека и на его предложение встретиться, что Асланбек устыдился своих сомнений.

— Бросай все и немедленно приезжай, — кричал Азиз в трубку. — Я тут как одинокий волк, мне не с кем перекинуться словом. Ночи мои тоскливы и бесконечны. Твой приезд — подарок для меня, нечаянная милость Аллаха. Я жду, я очень жду тебя, дорогой друг!

Договорились, что Асланбек прилетит в Зальцбург завтра вечерним рейсом. Но утром Азиз перезвонил на мобильный телефон Асланбека и попросил перенести встречу на два дня.

— Твой звонок так обрадовал меня, что я переволновался и немного ошибся, — объяснил он тусклым, больным голосом.

«Немного ошибся» у Азиза Салманова означало, что он сорвался в запой. Пить он начал давно. Выпив, становился безудержно словоохотлив. На любую тему мог говорить часами. Высокий, худой, с растрепанной седой бородой, с длинными, до плеч, седыми волосами, со сверкающим взглядом, он становился похожим на ветхозаветного пророка, обличающего еретиков. Но слушать его всегда было интересно. Он обладал обширнейшей эрудицией, знал фарси и историю Востока, был глубоким знатоком ислама и тонким толкователем Корана. Водка словно бы раскрепощала его, снимала внутренние тормоза, он ослеплял слушателей фейерверком своего красноречия. Но в похмелье, как бы истратив всю свою внутреннюю энергию, становился мрачен и молчалив, никого не хотел видеть, забивался в какой-нибудь угол и отлеживался там, как больная собака. Когда запой заставал его в доме Асланбека в Краскове, он выбирал темный чулан и разрешал входить туда только Рахили. Она отпаивала его бульонами и травяными настоями. При этом он всегда надевал какую-нибудь старую, грязную телогрейку или другое тряпье и решительно отказывался от нормальной одежды, объясняя это тем, что внешний вид человека в похмелье должен соответствовать его внутреннему состоянию. У него вообще была непонятная страсть к старым вещам. Когда он погружался в работу — так же безудержно, как в запой, — он надевал старый, истертый до дыр свитер из грубой овечьей шерсти домашней вязки или зеленый стеганый халат, из швов которого лезла вата. Но вся его рабочая одежда всегда была безукоризненно чистой.

Обычно выход из запоя длился у него дней пять-шесть. Асланбека немного удивило, что Азиз отсрочил их встречу всего на два дня. Но он решил, что либо запой на этот раз не слишком глубокий, либо Азиз стал прибегать к помощи нарколога, от чего раньше категорически отказывался, так как это стоило немалых денег, которых у него никогда не было. На всякий случай, уже купив билет на местный рейс и приехав в аэропорт Швехат, Асланбек позвонил в Зальцбург и спросил Азиза, как он себя чувствует.

— Я в полном порядке, приезжай, жду, — ответил тот голосом не вполне окрепшим, но в общем нормальным.

С Азизом Салмановым Асланбек познакомился, когда заканчивал МВТУ имени Баумана, а Азиз учился в аспирантуре философского факультета МГУ, но сблизились они, когда Асланбек женился на Рахили и перебрался в Москву. Азиз с большим скрипом защитил в МГУ кандидатскую диссертацию на тему «Национальная культура как способ самосохранения нации». Его докторскую диссертацию «Опыт философского осмысления истории чеченского народа» ученый совет даже не включил в план, усмотрев в ней националистические тенденции. Оскорбившись, Азиз переправил диссертацию на Запад, там ее выпустили отдельной книгой в издательстве «Посев». Салманова вызвали в партбюро МГУ и предложили публично отмежеваться: заявить протест против самоуправного использования его труда и злонамеренного искажения его содержания. Он наотрез отказался. Кончилось тем, что его отчислили из МГУ и выселили из аспирантского общежития, где он жил с женой и двумя малолетними сыновьями. Он устроился дворником, поселился в служебной квартире и со всей страстью своей натуры ринулся в правозащитное движение, участвовал во всех демонстрациях, подписывал все письма протеста. Начались обыски, задержания, вызовы на Лубянку. Не выдержав этой неспокойной и нищенской жизни и не понимая смысла ее, жена бросила его и вернулась с детьми в Чечню к родителям, хотя для чеченской женщины это было позорящим ее поступком.

— Вас посадят, Азиз, — не раз предупреждал его Асланбек.

— Я буду считать это признанием моих заслуг, — отвечал Салманов и цитировал какого-то диссидента, который сказал: «Если мой сын к тридцати годам не сядет, я от него отрекусь».

Посадить его не посадили, но, как и многим известным диссидентам, предложили на выбор: эмиграция или лагерь. Он уехал в Германию, получил там политическое убежище и в Гейдельбергском университете защитил наконец-то свою докторскую диссертацию.

В 1991 году в судьбе Азиза Салманова произошел крутой поворот. Он прилетел в Грозный, встретился с только что избранным президентом Дудаевым и изложил ему свои представления о том, какой должна быть конституция независимой Ичкерии. Идеи Салманова понравились генералу Дудаеву. Азиз был назначен заместителем председателя конституционной комиссии. Возглавлял комиссию сам Дудаев. Конституция была принята в 1992 году. Азиз считал, что это самая демократическая конституция на всем пространстве СНГ, в ней реализованы основополагающие принципы вайнахской цивилизации и вайнахского адата, предтечи Всеобщей декларации прав человека. И его не смущало, что ни одно из положений этой самой демократической конституции не было реализовано на практике, он винил в этом Россию с ее имперской политикой.

В 1995 году президент Дудаев отправил Азиза Салманова в Ватикан. Он сумел добиться аудиенции у паны Иоанна Павла II. Понтифик был покорен красноречием и эрудицией чеченского философа. Он пообещал выступить с осуждением военной агрессии России против стремящейся к независимости Чечни и свое обещание выполнил: отслужил мессу, в которой обратился к Всевышнему с мольбой даровать мир многострадальному чеченскому народу. В Москве это вызвало резкое недовольство, а в Чечне было расценено как большая дипломатическая победа. Дудаев решил, что известный диссидент, чеченский философ Азиз Салманов, который был принят его святейшеством, будет более полезен на Западе, чем в воюющей Чечне. Очень кстати оказалось приглашение Зальцбургского университета — профессору Салманову предложили вести факультатив на отделении востоковедения.

С тех пор Азиз жил в Зальцбурге. Поначалу у него часто брали интервью и охотно публиковали его статьи, в которых он развивал идеи евроислама. Потом интерес к нему остыл, а статьи его перестали печатать, так как пропаганда безобидного евроислама сменилась в них апологетикой ваххабизма как единственной религии, приемлемой для народов Северного Кавказа.

Асланбек не понимал, почему у его друга произошел этот перекос. Последний раз он виделся с ним лет пять назад, когда приезжал в Вену с Рахилью и выкроил день, чтобы навестить Азиза. Рахиль отказалась ехать в Зальцбург. Она сказала: «Я хочу помнить его таким, каким мы его любили». Асланбек поехал один. От той встречи у него осталось странное впечатление. Увлеченно, с нерастраченным юношеским пылом Азиз излагал созданную им теорию, по которой получалось, что суверенитет вайнахской нации аккумулирован в чеченских женщинах.

— Вайнахская нация и вайнахская культура зиждутся на культе вайнахской женщины, — втолковывал он Асланбеку. — «Сисагалла» — «женственность». В этом все — очаг, кровь, душа. Вспомни ключевое слово вайнахской этики: «яхь». «Яхь» — «лицо», «яхь» — «стыд», «яхь» — «честь, достоинство». Вайнахские женщины никогда не носили покрывала, никогда не скрывали своего лица. Там, где мет открытого лица, там не может быть стыда, чести и достоинства. Ты понимаешь, о чем я говорю?

— Не очень, — откровенно признался Асланбек. — Я вспоминаю другое. То, что поразило меня в детстве, когда мы вернулись из Казахстана. Сидят женщины, среди них и старые. Мимо проходит мальчишка. И все женщины встают. В этом, по-вашему, заключается культ вайнахской женщины?

— Одно другого не исключает. Это знак уважения мужчине — кормильцу, защитнику, волку.

— Я вас по-прежнему не понимаю. В Чечне идет война. На знаменах тех, кто называет себя моджахедами, — изображение волка. Кавказский горный волк — самый страшный, самый жестокий хищник. Кому же выказывают уважение чеченские женщины?

— Ты не знаешь историю своего народа! — горячо возразил Салманов. — В чеченской мифологии волк спасает всю Землю. Когда человечество погрязло в грехах и суеверии и Всевышний решил сокрушить грехопадение, защитником людей выступил волк. Все муки и страдания он принял на себя. И Всевышний, видя такую самоотверженность заступника, пощадил людей за все их грехи. Вайнахский волк — дитя Капитолийской волчицы, которая вскормила Рема и Ромула. Кормилец, защитник, заступник. Вот что такое волк на знамени борцов за независимость Ичкерии!

Никаких вопросов Асланбек больше не задавал. После этой встречи у него создалось впечатление, что у философа Азиза Салманова слегка поехала крыша.

— Ну и как? — спросила Рахиль, когда Асланбек вернулся в Вену.

— Ты была права, — ответил он. — Было бы лучше помнить его таким, каким он был раньше.

Асланбек и сейчас не поехал бы в Зальцбург. Но этого требовало дело, которое он твердо решил довести до конца. Глядя из иллюминатора самолета на аккуратные поля с изумрудной озимью и ярко-желтым солнечным цветением рапса, на аккуратные, словно бы кукольные деревни в стороне от автомобильных дорог, Асланбек думал о том, как быстро и как далеко друг от друга разводит время людей. Можно ли было надставить всего десять лет назад, что он и его старший уважаемый друг окажутся не просто в разных лагерях, а в лагерях, ведущих между собой борьбу на уничтожение?

2

Азиз Салманов жил в пригороде Зальцбурга в небольшом двухэтажном коттедже, похожем на дом герра Швиммера в Клостернейбурге, в котором Асланбек Русланов укрывался после того, как узнал о появлении в Вене Мусы. Такие дома типовой застройки на небольших участках были разбросаны по всей Австрии. Они предназначались для людей среднего достатка и в разных местах отличались друг от друга только окраской стен и балок. Стены были чаще всего белыми, балки черными, кровля красной. Необычное для России сочетание белого, черного и красного придавало этим стандартным особнячкам праздничность.

Долину реки Зальцбах, в которой был расположен город, известный во всем мире как родина Моцарта, обступали альпийские горы, серые в межсезонье. Над городскими кварталами с многочисленными костелами возвышалась старинная крепость Хоэнзальцбург. Куда бы ни поворачивало такси, на котором Асланбек разыскивал дом Азиза Салманова, в окнах автомобиля обязательно маячили то шпиль костела, то крепость, а чаще всего шпиль и крепость одновременно.

Уже заметно стемнело, когда нашли нужный адрес. В доме горел лишь фонарь над крыльцом и светились два просторных окна во втором этаже. На звонки Асланбека долго не отвечали, затем калитка открылась, выглянул какой-то крепкого телосложения молодой человек явно кавказской наружности и молча уставился на Асланбека.

— Могу я видеть господина профессора? — по-немецки спросил Асланбек.

Парень по-прежнему молчал, недружелюбно рассматривая гостя.

— Я спрашиваю, дома ли хозяин? — перешел на чеченский Асланбек.

— А вы кто?

— Профессор Русланов. Он меня ждет.

— А, вы. Да, ждет. Проходите.

Он выглянул на улицу, подозрительно осмотрелся, запер калитку и скрылся в приземистом каменном флигеле, где, по-видимому, был гараж.

Асланбек поднялся на невысокое крыльцо. В просторной прихожей стоял застарелый запах табачного дыма. Две двери из прихожей вели в помещения первого этажа, наверх шла деревянная лестница с резными перилами. Асланбек повесил плащ на вешалку из оленьих рогов и начал подниматься по лестнице, рассудив, что Азиз, скорее всего, наверху, где были, как он помнил, спальня и кабинет. Неожиданно дверь наверху с грохотом распахнулась, раздался громкий тонкий панический крик:

— Кто там?! Кто?! Кто там?!

На лестничной площадке появился Азиз Салманов — со стоящими дыбом, как показалось Асланбеку, волосами, с искаженным от ужаса лицом, в хорошо знакомом Асланбеку стеганом зеленом халате, который он обеими руками запахивал на худой груди.

— Кто здесь? Саид! Кто-то пришел! Саид!

— Азиз, это всего лишь я, — успокаивающе проговорил Асланбек. — Что с вами?

— Кто вы? Кто? Кто? — продолжал кричать Салманов.

— Это я, Асланбек Русланов. Разве вы не ждали меня?

— Асланбек! Ты? Дорогой мой, я тебя ждал! Я тебя очень ждал! Дай мне обнять тебя! Да, это ты, друг мой, ты, ты!

От Азиза так явственно несло перегаром, что Асланбеку пришлось сделать усилие над собой, чтобы скрыть брезгливость. От засаленного, давно не стиранного халата тоже воняло. По-видимому, из опрятной рабочей одежды халат перешел в одежду для похмелья. Или же Азиз теперь работал, пил и опохмелялся одновременно.

— Кто такой Саид? — поинтересовался Асланбек, мягко освобождаясь из липких объятий старого друга.

— Мой охранник.

— У вас есть охрана?

— Да, дали. Но никакая охрана не может защитить человека от самого себя.

— Он недавно из Чечни?

— Что? Нет, давно. Впрочем, зачем я вру? Недавно. Там решили, что я стал слишком опасен для российской гэбухи и меня надо охранять. Я смеюсь. Кому может быть опасен философ? Кто и когда боялся философов? Любая власть плевала на них во все времена!

— Любая власть во все времена больше всего боялась философов, — возразил Асланбек.

— Да? Может быть. Ты прав. Да, прав. Заходи, дорогой Асланбек, заходи в гнездо старого горного орла. Не обращай внимания на беспорядок. Экономку я отослал. Не могу никого видеть, когда болею. Вообще никого. А от этих постных австрийских рож меня просто тошнит!

В кабинете, куда Азиз ввел Асланбека, был не беспорядок. Там был разор, какой всегда бывает в доме, из которого уходит жизнь. Разбросанные бумаги, одежда, пустые бутылки на ковре, везде окурки — в пепельницах, в тарелках с остатками еды, даже в клавиатуре мощного современного компьютера.

Только сейчас Асланбек смог рассмотреть Азиза. За те пять лет, что миновали после прошлой их встречи, он сильно сдал. Ему не было и сорока пяти, но выглядел он на все семьдесят. Заметно поредели по-прежнему длинные, до плеч, волосы, старчески помутнели и слезились глаза, на нездорового цвета лице проступили склеротические прожилки, руки словно бы высохли и постоянно тряслись. Это, впрочем, могло быть следствием похмелья.

— Ты думаешь, что я пью? — подозрительно спросил Азиз. — Да, пью. Но сегодня не пил. Я ждал тебя. Я сказал себе: я выпью, только когда приедет Асланбек. Ты приехал, слава Аллаху. Теперь можно выпить.

Откуда-то из-за стола он извлек квадратную бутылку шотландского виски «Белая лошадь», с трудом отыскал чистый бокал для гостя, а себе налил в первый попавшийся.

— Возблагодарим Аллаха за милости его и снисхождение к грехам нашим, — торжественно произнес Азиз и как бы омыл руками лицо и огладил длинную, легкую, как туман, бороду.

— Оставьте, Азиз, — недовольно поморщился Асланбек.

— Да? И в самом деле. Что я перед тобой ваньку валяю? За встречу, дорогой!

Он расправил усы, чтобы не лезли в рот, быстро опрокинул в себя полный бокал и сжался в комок, как бы силой удерживая в себе выпитое. Потом расслабился и закурил.

— Хорошее виски, — отметил Асланбек, сделав небольшой глоток.

— Да, мне еще дают хорошее виски и хорошую пищу. Я даже могу приглашать девушек, которые мне не нужны. А чем плачу? Эта проклятая машина высасывает из меня все мои мысли, — показал он на компьютер и тут же ревниво поинтересовался: — Ты следишь за моими публикациями?

— Да. И очень удивлен. С чего вы вдруг стали приверженцем ваххабизма?

— Это политика, Асланбек, большая политика. Кто такие чеченцы среди суннитов? Никто. Ваххабизм делает их заглавной, титульной нацией.

— «Чеченцы — великая исламская нация» — ваше изобретение?

— Да, это моя формула.

— Не понимаю. Для чего противопоставлять чеченцев другим народам Кавказа?

Виски уже дошло до похмельных мозгов Азиза, он порозовел, в его движениях и голосе появились вальяжность и легкая снисходительность.

— Ты так и остался наивным человеком, Асланбек. Если на Кавказе не будет лидирующей нации, Кавказ взорвется. Представь на секунду, что на Ближнем Востоке нет Израиля. Что будет? Арабы перестреляют друг друга. А так они объединены и прекрасно сотрудничают. Что было бы на Кавказе, если бы не было агрессии России против Чечни? Гадюшник. Все перегрызлись бы: чеченцы, осетины, ингуши, черкесы, кабардинцы, дагестанцы — все со всеми. Чечня — умиротворяющий фактор, как ни парадоксально это звучит.

— Вы всему умеете найти объяснение.

— Это моя профессия.

— Интернационализация чеченской войны — тоже ваше изобретение?

Салманов насторожился, даже на мгновение протрезвел.

— Откуда ты это знаешь?

— Эта мысль проскальзывала в ваших публикациях, я просто довел ее до логического завершения, — объяснил Асланбек, хотя про идею превращения войны за независимость Чечни во всемирную войну правоверных против неверных он услышал от Михальского и Гольцова.

— Ты сделал правильное умозаключение, дорогой Асланбек. Не могу назвать это собственным открытием. Эта идея носится в воздухе. Такое развитие событий неизбежно.

— Но заложником станет весь чеченский народ.

— Ты говоришь тоном обвинителя. Философ не изобретает законов. Он лишь улавливает и формулирует существующие закономерности. Да, чеченцев ждут трудные времена. Весь мир ждут трудные времена. Но если чеченцы считают себя великой исламской нацией, они должны быть готовы и на великие жертвы.

— Извините, Азиз, я вам не верю, — решительно заявил Асланбек. — Я не верю, что вы стали приверженцем ваххабизма. Я не верю, что вы не хотите мира Чечне. А как же ваша теория вайнахской цивилизации, вайнахского адата, который еще сотни лет назад предвосхитил принципы Всеобщей декларации прав человека? Что заставляет вас говорить и писать то, во что вы не верите?

— Я стал политиком, дорогой Асланбек. Хотел я того или нет, но мне пришлось стать политиком. А политик редко верит в то, о чем говорит. Ему это не нужно. Ему это даже вредно. Но хватит об этом, хватит. Давай поговорим о тебе. Я рад, что ты приехал. За тебя, мой друг!

Азиз залпом выпил еще один объемистый бокал виски, закурил новую сигарету и участливо поинтересовался:

— Как твои дела? Как ты живешь? Как здоровье Рахили и Вахида?

— Дела у меня очень плохие, Азиз. Поэтому я и приехал к вам. Я хочу попросить вас об услуге.

— Ты правильно сделал, что приехал ко мне. Очень, очень правильно, дорогой Асланбек! Я знаю, что у тебя какие-то серьезные разногласия с нашими…

— Откуда? — перебил Асланбек. — Откуда вы это знаете?

— Мне звонили. Сказали, что ты в Вене и, возможно, захочешь посетить меня. Они знают, что мы друзья. Они попросили позвонить, если ты объявишься.

— Вы позвонили?

— За кого ты меня принимаешь? — обиделся Азиз. — Я решил сначала поговорить с тобой. Со мной считаются, я сделаю для тебя все, что в моих силах. В чем твои трудности?

— Рахиль и Вахид взяты в заложники. Теми, кого вы называете нашими.

— Но почему? Ты в этом уверен?

— Да. Мне сказали об этом люди из ФСБ. Я хочу, чтобы вы позвонили в Чечню и передали, что я готов встретиться с их человеком и обсудить условия освобождения Рахили и Вахида. Я сделаю то, чего от меня добиваются. Только не спрашивайте чего, — предупредил он готовый сорваться вопрос Азиза. — Лучше вам об этом не знать.

— Как хорошо, Асланбек, что ты об этом заговорил. Как хорошо! Я не буду спрашивать тебя, в чем дело, но ты принял правильное решение. Нельзя ссориться со своими. Я сейчас же, при тебе, позвоню в Москву. Там есть наш человек. Я передам ему твое предложение. Сейчас, сейчас. Я только еще выпью…

Азиз отхлебнул прямо из горлышка и взялся за телефон.

— Что за черт? — удивился он и постучал по рычагу. — Не работает? Да, не работает. Ничего не понимаю!

— Ему не нужно работать, — раздался от двери спальни жесткий мужской голос. — Тебе не нужно звонить.

Азиз и Асланбек обернулись. На пороге спальни стоял Муса.

— Тебе не нужно никуда звонить, — повторил он. — Ты сделал свое дело. Остальное сделаем мы.

Он вошел в кабинет, свободно расположился в кресле, снял дымчатые очки и посмотрел на Асланбека своими холодными немигающими глазами.

— Ну здравствуй, Асланбек, — почти ласково проговорил он. — Вот мы и встретились.

— Господин Наджи! — возмущенно закричал Азиз. — Мы так не договаривались! Мы договаривались…

— Помолчи, уважаемый, — прервал Муса. — Как мы договаривались, как мы не договаривались — это уже не имеет значения. Я слышал весь ваш разговор. Так что пей виски, уважаемый. Ты его заработал.

— Вот, значит, как, дорогой друг, — заключил Асланбек. — Значит, вы позвонили своим сразу после моего звонка из Вены?

— Но это непринципиально, — запротестовал Азиз. — Ты все равно приехал. Ты все равно попросил связать тебя с нашими. Так что я всего лишь немного опередил события.

— Не расстраивайтесь, Азиз, — посоветовал Асланбек. — Такой глубокий и тонкий философ, как вы, всегда найдет оправдание. Всему. Даже предательству. Я бы не нашел. Вы найдете.

— Хватит болтать, — прервал Муса, достал мобильный телефон и набрал номер. — Все в порядке, мы его взяли.

Послушал то, что ему сказали, выключил мобильник и обернулся к двери на лестницу:

— Саид!

Дверь открылась. Но вошел не Саид. Вошли Михальский и Гольцов. Оба были в темных спортивных костюмах и таких же темных кроссовках. На головах черные вязаные шапочки. Натянутые на лицо, они легко превращались в спецназовские маски типа «ночь».

— Саид! — вскочив, закричал Муса. — Саид!

— Спокойно, господин Наджи, — приказал Михальский. — Стоять смирненько.

Он обыскал Мусу и переложил его документы и мобильник к себе в карман.

— Ты кто? — хрипло спросил Муса.

— Я твой самый страшный сон, — ответил Михальский и снял черную шапочку, открыв крупную бритую голову. Затем слегка развел руки, словно хотел обнять Мусу. Но вместо этого резко, обеими ладонями одновременно ударил его по ушам. Муса кулем свалился в кресло.

— Вот так-то лучше, — удовлетворенно кивнул Михальский.

— Возвращайтесь в Вену, профессор, — обратился к Асланбеку Гольцов. — Мы немного задержимся. Завтра в семнадцать будьте в доме вашего друга герра Швиммера. А вам, философ, дали хороший совет, — повернулся он к Азизу Салманову. — Пейте виски. Столько, чтобы начисто забыть все, что вы видели. Вы ничего не видели. Вы ничего не знаете. К вам никто не приезжал. И не звоните своим. У них могут возникнуть вопросы, на которые вы не сможете ответить.

— Поспешите, профессор, вы нас задерживаете, — поторопил Михальский, деловито заклеивая рот Мусы широкой лентой скотча.

У двери Асланбек остановился и взглянул на Салманова, мелкими, суетливыми шажками бегающего по кабинету.

— Остановитесь, Азиз, и посмотрите на меня, — попросил он.

Салманов будто споткнулся и потянулся к Асланбеку, как больная собака, которая тянется к хозяину, но боится, что ее прибьют.

— Что, Асланбек? Что, преданный учителем ученик? Чего ты еще хочешь от меня?

— Я хочу забыть вас таким.

3

Очнулся Муса от того, что по его лицу елозило что-то твердое, мокрое, вроде брезента. Он с трудом повернул голову. Тяжесть переместилась на висок и на ухо. Муса открыл глаза. Было темно. Рот был заклеен скотчем. Ноги спеленуты тем же скотчем, обе руки примотаны к телу. По ровному шуму и легкому подрагиванию пола Муса понял, что он в машине. Скорее всего — в багажнике пикапа или в кузове микроавтобуса. Машина едет очень быстро. Свет придорожных фонарей проникал в кузов через лобовое стекло и мгновенно исчезал. Спереди, из кабины, доносились негромкие звуки музыки из автомобильного радиоприемника.

В голове у Мусы шумело, уши горели и казались огромными, распухшими. Щеки тоже казались распухшими, неживыми, чужими. Возникла ужасная мысль, что сейчас лопнут не вполне зажившие швы, и щеки, над которыми трудились лучшие хирурги из клиники под Измиром, отвалятся и лицо превратится в голый череп.

— Нужно заправиться, — сказали в кабине по-русски.

Машина замедлила ход и свернула к придорожному комплексу, где кроме бензоколонок всегда были кафе, автосервис и небольшой мотель. Комплекс был ярко, празднично освещен. Свет проник и в кузов. Муса осмотрелся, с трудом поворачивая голову. Почти в лицо ему упирались ноги Саида, обмотанные скотчем.

Двигатель заработал, машина выехала на шоссе.

— Давай я сяду за руль, — предложил кто-то невидимый спереди. Муса узнал его по голосу: это был тот громила с бритой головой, который сначала обыскал его, а потом вырубил.

— Не стоит, — ответил его напарник. — Если нас тормознут, будет лучше, если за рулем окажется не подозрительная личность вроде тебя, а офицер российского Интерпола.

— Тогда не гони. До рассвета успеем.

— Я и не гоню. Держу законную сотню.

Саид очнулся, заворочался и застонал — сначала еле слышно, потом громче.

— Вроде очухались? — проговорил водитель.

— Похоже, — согласился громила. — Я вот думаю, что мам делать с Саидом. Турок нам еще нужен. Он может знать, где прячут семью профессора. А этот только помеха. Может, выкинуть? Скинем в какое-нибудь ущелье, когда еще его найдут.

— А если быстро найдут? Пусть лежит. Потом выкинем их вместе. В Дунай.

— Правильно, в дунайские волны, под вальс Штрауса. Это красиво, — сказал громила, и оба засмеялись. Потом надолго умолкли.

Муса попытался сосредоточиться. Нужно было обдумать положение, в котором он неожиданно оказался. Он всегда отличался умением анализировать ситуацию и находить выигрышные ходы. Но анализ должен базироваться на понимании и беспощадно трезвой оценке допущенных ошибок. С этого он и начал.

Самой главной, роковой, непостижимой ошибкой было решение использовать в комбинации с закупкой «стингеров» фирму Асланбека Русланова. Решение это было вынужденным. Заключительную часть комбинации, подготовка к которой длилась больше года, нужно было провести очень быстро, почти мгновенно, в день-два. Российские спецслужбы наконец-то поняли, что нужно не только перехватывать караваны с оружием на границе с Грузией, а выявлять и перекрывать каналы, по которым в Чечню шли деньги. Надежные фирмы и банки, через которые обычно проводились проплаты за оружие и жалованье наемникам, не годились. Они могли быть уже засвечены в ФСБ. Нужна была фирма абсолютно чистая. Такой была «Сигма» Асланбека Русланова. Ее предложил московский Шамиль, человек предусмотрительный и осторожный, как волк. В свое время он работал в секретариате председателя Президиума Верховного Совета России Руслана Хасбулатова и поддерживал связь с президентом Дудаевым. Незадолго до октября 1993 года, прочувствовав ситуацию, ушел от Хасбулатова и стал членом совета директоров крупной московской нефтяной компании, которую контролировали чеченцы. Мощная служба безопасности, которую Шамиль создал, собирала информацию обо всех московских чеченцах, обо всех политиках и бизнесменах, которые могут оказаться полезными. По распоряжению Шамиля фирму Русланова не облагали податью, ее использовали только для мелких дел, которые не могли вызвать подозрений. Он как знал, что придет момент — и такая фирма понадобится. У Шамиля на Асланбека было собрано обширное досье. В нем не было ни одного документа, который заставил бы подозревать в Асланбеке предателя. Но, как человек осторожный, окончательное решение Шамиль предоставил Мусе: «Ты его знаешь, вы общались. Решай».

Мусе не нравился Асланбек Русланов. Слишком много было в нем гонора. Слишком носились с ним — и Доку Завгаев в советские времена, да и сам генерал Дудаев. Но транспорт с лекарствами, продуктами и теплой одеждой для беженцев, которые Русланов купил на собственные деньги и привез в Чечню, примирил Мусу с Асланбеком. Он даже зауважал его, когда узнал, что триста шестьдесят тысяч долларов, которые Асланбек потратил, были единственными его деньгами, последними на его счету. После этого фирма долго была в долгах. Человек, у которого вся семья погибла под русскими бомбами, человек, который способен отдать родине последнее, не может быть предателем. И Муса сказал: «Да».

О том, что Асланбек Русланов и его семья исчезли, Муса узнал в Амстердаме, где вел последние переговоры, уточняя мелкие заключительные детали сделки. Чувствуя заинтересованность покупателя, посредники — два араба и турок — упирались, набивали цену. Неожиданно позвонил Шамиль, приказал прекратить торговлю и немедленно начать проплаты. Немедленно не получилось, потому что доверенность была на русском языке. Почти два дня понадобилось Мусе, чтобы перевести и легализовать ее. Но в амстердамском филиале банка «Кредитанштальт» заявили, что она не имеет силы и посоветовали обратиться в центральный офис банка в Вене. Здесь Муса и узнал, что его доверенность аннулирована. Служащий сообщил, что это сделано по распоряжению того, кто имеет на это право. А право на это имел только генеральный директор фирмы — Асланбек Русланов.

Муса был ошеломлен. Он не понимал, что произошло. Он не понимал, каким образом Асланбек ушел от слежки и почему не захватили, как предусматривалось, его семью. Шамиль ничего не смог объяснить. Впервые за многие годы сотрудничества Муса почувствовал в его голосе растерянность. Слежку за Руслановым отсекли люди Яши Кривого. Взялись за Яшу. Он попытался оправдаться тем, что выполнял приказ Шамиля, который передал ему Русланов. Но под пытками рассказал все как было. С теми троими, которым было приказано следить за Рахилью, произошла история еще более непонятная. На Рязанском шоссе, когда они сопровождали белую «Ниву», в которой ехала жена Русланова с сыном, их «Жигули» неожиданно блокировали два джипа «мицубиси», человек пять рослых людей в камуфляже и масках типа «ночь» вытащили их, вывезли на старый люберецкий карьер, избили до потери сознания, а «Жигули» сбросили в воду. Через некоторое время появилась милиция. У всех троих нашли героин. Возбуждено уголовное дело, сейчас они сидят в СИЗО. Человеку Шамиля удалось поговорить с ними. Они клянутся, что никакого героина у них не было. Про нападавших сказать ничего не могут: они были в «ночках», камуфляжи без эмблем и нашивок, по повадкам — «Альфа» или какой-то спецназ. Семью Русланова активно разыскивают и наши, и фээсбэшники. Пока безрезультатно.

Единственная утешительная информация, которую сообщил Шамиль, была та, что Асланбек Русланов в Вене и живет в отеле «Кайзерпаласе». Но в «Кайзерпаласе» Асланбека уже не было.

Да, выбор Русланова был ошибкой. Огромной и непонятной Мусе даже сейчас. Чем продиктован его поступок? Муса даже мысли не допускал, что профессор Русланов решил позариться на сорок два миллиона долларов, которые оказались в его распоряжении. Ни один разумный человек этого бы не сделал. Это огромные деньги, но они несли в себе смерть. Вся чеченская диаспора во всем мире будет поднята на ноги, и и в конце концов вора найдут — хоть на краю света. И смерть его будет ужасной. По этой же причине, ведя переговоры с жуликоватыми посредниками, Муса решительно отказывался от бакшиша — малейшая нечестность грозила обвинением в предательстве и позорной смертью.

Тогда в чем же причина? Муса так и не понял этого. Но факт оставался фактом: профессор Русланов повел свою игру. Хуже того, у него есть сообщники, о которых ничего не известно.

В Москве безуспешно искали семью Русланова. Присланные в помощь Мусе люди — опытный диверсант Саид и сотрудничавшие с чеченцами два прибалта — искали в Вене самого Русланова. Время уходило, сделка со «стингерами» была на грани срыва уже потому, что она затягивалась, а такие сложные организационно-финансовые схемы всегда недолговечны, они способны разрушаться сами по себе. Допустить этого было нельзя. Это был крах. Чеченский джихад выдыхался. Многие полевые командиры уже потеряли веру в победу и разъехались по заграницам. Деньги на войну с Россией давали все неохотнее. Один из руководителей международной организации «Братья-мусульмане» прямо сказал Мусе при встрече в Эр-Рияде:

— Мы не понимаем, за что платим. Вы воюете уже семь лет, а результата нет. Мы не видим перспективы в вашей войне. Более перспективным нам представляется южное направление и помощь движению Талибан.

— Мы воюем не только за свою независимость, — возразил Муса. — Мы утверждаем идеи ислама на всем Кавказе.

— Все это, уважаемый, пустые слова, — ответил «брат-мусульманин». — Сколько раз ни повторяй «халва», во рту слаще не станет. Я посоветовал бы вам внимательнее прочитать то, что пишет ваш уважаемый философ Азиз Салманов. Его мысль только в начале пути, но она движется в правильном направлении. Он очень гонко подметил основную тенденцию. Войны в девятнадцатом веке носили территориально-экономический характер, в двадцатом — социально-политический. Войны двадцать первого века будут религиозно-этническими.

— Не могли бы вы сформулировать практический вывод? — почтительно поинтересовался Муса.

— Нет, брат мой. Ищите ответ в сердце своем. Если оно принадлежит Аллаху, он вразумит вас. Помните только одно. Наш главный враг не Россия. Наш главный враг — Америка, этот жирный спрут, из мусульманского мира сосущий кровь.

Вернувшись в Стамбул, где была его база, Муса перечитал все публикации Салманова в зарубежной печати и на интернет-сайте «Кавказ», но ничего толком не понял. Он сообщил о разговоре с руководителем «Братьев-мусульман» в Чечню. Там тоже ничего не поняли. Поняли только одно: нужно любыми способами взорвать ситуацию в Чечне. Тут и подвернулся вариант со «стингерами». Это был реальный шанс сделать партизанскую войну настоящей полномасштабной войной. Почувствовав слабость России, все чеченские мужчины от шестнадцати до шестидесяти лет открыто возьмут в руки оружие.

Муса срочно вылетел в Эр-Рияд. «Брат-мусульманин» одобрил идею. Финансирование было возобновлено. Но Муса понимал, что все его заслуги будут быстро забыты, если он не станет главной фигурой в операции по закупке «стингеров». Для этого придется разъезжать по всему миру. У Мусы были хорошие, надежные документы, полученные в Турции. В мусульманских государствах они гарантировали его безопасность. Но путь в западные страны для него был закрыт. Хотя международный ордер на его арест аннулировали после его смерти, инсценированной в Махачкале, в Европе его могли узнать. Риск был небольшой, но он был. А в таких делах это недопустимо. Шамиль предложил: если хочешь остаться в деле, выход один — пластическая операция. Муса согласился, хотя против этого восставало все его существо. Он ненавидел свою новую внешность. В чужом обличье он чувствовал себя пришельцем из мира теней. Ему иногда представлялось, что он вылезает из могилы на махачкалинском кладбище, выходит на дорогу и пытается остановить какую-нибудь машину. Но никто не останавливается, потому что его не видят. В такие минуты ему хотелось вцепиться руками в кожу, содрать с себя чужое лицо, как маску, и предстать перед всеми тем бесстрашным полевым командиром Мусой, каким его знали и почитали в Чечне. Тем Мусой, имя которого наводило ужас на русских оккупантов. Он сделает это. Он вернет себе свое лицо. Потом, после победы. Он верил в победу, потому что ему больше не во что было верить. И чем успешнее продвигалась комбинация со «стингерами», тем увереннее становился Муса. И вдруг все рухнуло — непостижимо, необъяснимо, страшно.

Муса уже был близок к отчаянию, когда неожиданно вышел на связь Шамиль и сообщил, что Асланбек звонил из Вены Азизу Салманову в Зальцбург и договорился с ним о встрече. Это была та удача, которая всегда сменяет полосу неудач. И вот результат: Муса лежит в кузове, спеленутый, как грудной ребенок, и его везут неизвестно кто неизвестно куда и неизвестно зачем.

Машина заметно сбавила скорость. Водитель и его напарник негромко переговаривались, сверяли дорогу с картой, иногда спорили, куда повернуть. Муса понял, что они едут не в Вену. Это почти наверняка означало, что его не передадут в руки австрийских властей, хотя упоминание водителя о том, что он офицер российского Интерпола, сначала навело Мусу на эту мысль. Он не боялся быть задержанным австрийской полицией. У них на него ничего нет. Даже если всплывет старое дело о международном розыске, никто не сможет доказать, что он является Магомедом Мусаевым. Нет Магомеда Мусаева, есть серьезный турецкий бизнесмен Абдул-Хамид Наджи, у него настоящий паспорт и безупречная легенда. Даже если Асланбек его узнал, ему никто не поверит. Чиновник турецкого посольства в Австрии, косвенно задействованный в операции со «стингерами», заявит протест, в конце концов австрийцы будут вынуждены оставить Мусу в покое, а в худшем варианте — предложат ему покинуть Австрию.

Да и вряд ли Асланбек узнал Мусу. Похитители называли его господином Наджи и были уверены, что он турок. И не мог офицер российского Интерпола действовать так, как он действовал — методами откровенно бандитскими, которые вряд ли одобрит австрийская полиция. А если он не офицер Интерпола, то кто же он и его напарник? Сотрудники ФСБ, действующие под прикрытием Интерпола?

Весь разговор Асланбека и Азиза Салманова Муса слушал из спальни, примыкавшей к кабинету. Сначала его удивили слова Русланова о том, что его семья у чеченцев и что он уверен в этом, так как получил информацию от сотрудников ФСБ. Муса знал, что это не так. Шамиль об этом ему непременно бы сообщил в их последнем разговоре, когда Муса позвонил ему из кабинета Салманова. Здесь была какая-то неясность. И Муса вдруг понял, что он нечаянно получил в руки очень сильный козырь. Асланбек влюблен в свою жену, красавицу еврейку, он трясется над своим единственным сыном. Он не предпримет ничего, что может нанести им вред. На этом можно и нужно играть. Это может быть выигрышным ходом. И Муса, немного успокоившись, начал обдумывать свою тактику в предстоящей игре.

Судя по работе двигателя машины, то подвывающего на подъемах, то мирно урчащего на спусках, дорога шла по холмам, по спящим пригородам или поселкам. Свет уличных фонарей все реже проникал в кузов. Стало заметно холоднее. От холода мочевой пузырь Мусы сжался, ему нестерпимо хотелось в туалет. Наконец остановились. Громила вышел и открыл ворота. Машина въехала сначала в маленький двор, а затем в гараж. Дверь микроавтобуса откатилась в сторону, водитель и громила вытащили из кузова Саида и куда-то унесли. Затем вернулись и взялись за Мусу. Он замычал и энергично затряс головой.

— По-моему, он хочет что-то сказать, — понял громила. — Послушаем?

— Ну пусть скажет, — согласился водитель.

Громила размотал скотч, закрывавший рот Мусы:

— Говори.

— Мне нужно в туалет, — заявил Муса.

— И это все, что ты хотел нам сказать? — удивился громила.

— Хочу в туалет, — повторил Муса.

— Перебьешься.

— В туалет!

— Терпи, господин Наджи. Или делай под себя. Это, знаешь ли, очень способствует самоуважению.

Рот Мусы снова оказался заклеенным скотчем, его взяли за ноги и за плечи и перенесли в какой-то чулан в доме, освещенный тусклой лампочкой. В углу чулана валялся Саид. Мусу бросили рядом с ним. Перед тем как выйти, громила обернулся от двери и задержал руку, протянутую к выключателю.

— Я сказал тебе, что я твой самый страшный сон, — проговорил он. — Я ошибся. Твой самый страшный сон еще впереди.

Муса потерял счет времени. В чулане было темно, снаружи не доносилось почти никаких звуков, а те, что доносились, не несли в себе никакой информации. Изредка хлопали двери в доме, слышались неясные обрывки мужских голосов. Иногда Мусе казалось, что он слышит бой городских курантов. Но звуки были слишком слабыми, чтобы по ним определить время.

Он впадал в забытье, потом спохватывался и заставлял себя бодрствовать, словно за время забытья могло произойти что-то непоправимое. Рядом ворочался Саид, то начинал стонать, то затихал. От него шел резкий запах мочи. Муса крепился долго, но наконец не выдержал. Лежа в теплой, пропитавшей всю одежду моче, жестоко униженный своей беспомощностью, он впервые подумал о том, о чем раньше никогда не думал.

А правильно ли он поступил, когда в свое время, в девяносто первом году, поддержал генерала Дудаева? Тогда у него был выбор. Ему, человеку образованному, выпускнику экономического факультета Грозненского университета, знающему турецкий и арабский языки, успешно защитившему кандидатскую диссертацию в Академии общественных наук при ЦК КПСС, предлагали солидную должность в Министерстве по делам национальностей — с квартирой в Москве, хорошей зарплатой, госдачей и служебным автомобилем. Он отверг предложение. Он стал сначала референтом, а потом советником генерала Дудаева. Он верил в его звезду. Он верил в свою звезду. Эта вера не покидала его в самые трудные периоды жизни. И лишь сейчас он с тоской представил, как хорошо и спокойно ему бы жилось. Он мог бы занять видное место в руководстве Чечни, место если не главы администрации, то первого зама. Сидел бы себе в Ханкале под надежной защитой российский войск и спокойно наблюдал, как федералы устраивают облавы как на бешеных волков на амира Басаева и амира Хаттаба…

Снаружи донесся короткий автомобильный гудок, стукнули двери, громко — громче обычного — зазвучали мужские голоса. Муса напрягся. Он понял, что что-то начало происходить. И это не может не коснуться его.

Он оказался прав. Через полчаса шаги зазвучали совсем рядом, дверь чулана открылась, зажегся свет, вошел громила и брезгливо повел носом:

— Мамочки мои! Как вы этим дышите, господин Наджи? Тут же сдохнуть можно! В таком виде его нельзя показывать людям, — обратился он к напарнику. — Давай-ка устроим ему санобработку.

Санобработка заключалась в том, что Мусу выволокли на заднее крыльцо и обильно полили из садового шланга. Был ранний вечер. Из сумерек проступали близкие горы. Из этого Муса сделал вывод, что поселок где-то на севере Австрии, в районе Германскогеля. Затем его втащили в просторную комнату вроде гостиной, усадили в кресло в углу, предварительно закрыв его куском полиэтилена, и вышли, не развязав Мусе ни ног, ни рук и не сняв скотча со рта.

Муса осмотрелся. Гостиная была самая обычная: с деревянными резными стульями вокруг круглого стола, с диваном и креслами, с книжным шкафом в торце одной из стен.

Некоторое время в комнате никого не было, затем появились громила и Асланбек Русланов.

— Оставлю вас ненадолго наедине, профессор, — проговорил громила. — А нам нужно встретить гостей. Они будут с минуты на минуту. От него немножко воняет, но вы сядьте подальше. Если хотите, можете побеседовать.

С этими словами он содрал с лица Мусы липкий скотч и вышел из комнаты.

Никакого желания начинать беседу Асланбек не выразил. Он брезгливо оглядел Мусу, отошел в дальний угол и стал безучастно смотреть в окно.

— Ты сделал ошибку, Асланбек, — хмуро проговорил Муса. — Ты сделал очень большую ошибку. Ты о ней пожалеешь.

— Если это все, что вы можете мне сказать, господин Наджи, то лучше молчите, — вежливо посоветовал Асланбек. И эта его вежливость неожиданно взбеленила Мусу. Он понимал, что рано выкладывает свой главный козырь, но не мог совладать с кипевшим внутри бешенством и закричал, яростно сверкая глазами, брызжа слюной и подавшись, насколько смог, вперед:

— Предатель! Подлый, гнусный предатель! Ты заплатишь за свое предательство! Ты дорого заплатишь! Ты хочешь получить свою жену и сына? Ты их получишь — частями! Да, частями! Сначала ты получишь руки, потом ноги, потом уши. И только после этого ты получишь их головы! Только после этого! А до этого они будут живы! Вот что ждет тебя за твое предательство!

— Вам не следовало этого говорить, — холодно ответил Асланбек.

Муса уже сам понял, что сказал лишнее, и замолчал, тяжело дыша, как после долгого бега.

Сначала во дворе, а потом в прихожей послышался шум, громкие самоуверенные голоса. В гостиную вошли громила и его напарник, а с ними трое мужчин, в облике которых Муса сразу уловил что-то не совсем обычное.

Всем троим было под сорок. Один — приземистый, с длинными сильными руками, совершенно лысый, но с очень густыми черными нафабренными усами. Второй — высокий, с безукоризненно ровным пробором в прилизанных черных волосах, с тоненькой полоской усов над высокомерной губой, с сонными, скучающими глазами. Оба были в модных костюмах, но вместо галстуков на шее лысого артистическим узлом был повязан красный шелковый шарф, а на шее высокого намотано длинное белое кашне, тоже шелковое, что придавало ему сходство то ли с сутенером, то ли с богатеньким господином, который от скуки вышел в город поискать приключений. Третий, самый невзрачный и простенько одетый, был похож на араба — маленький, с фигурой подростка, со смуглым лицом и плотной шапкой курчавых черных волос.

С их появлением просторная гостиная стала тесной. Но она наполнилась не только их фигурами, но и чем-то иным. От этих троих исходило ощущение силы и опасности. Муса насторожился, как настораживается волк, почуяв присутствие рыси. Он понял, что сейчас и начнется то, что громила назвал его самым страшным сном.

4

— Бонжур, мсье, — войдя в гостиную, произнес лысый, но тут же брезгливо сморщился и что-то сказал громиле. Муса понял, что он говорит по-французски.

— Постарайся не обращать внимания, Гастон, — ответил по-английски громила. — И не делай вид, что никогда не нюхал дерьма. Предлагаю говорить но-английски. Я, мой друг Джордж и наш клиент профессор Русланов владеют французским, а господин Наджи, главный фигурант, им не владеет. А он должен участвовать в общей беседе.

— О'кей, Хальский, — согласился лысый. — Не имеет значения, на каком языке говорить, если есть о чем говорить.

— Михальский, — поправил громила. — Впрочем, можешь называть меня Хальским. Если за год нашей службы ты не сумел запомнить мое имя, нечего и начинать. Разрешите вас познакомить, джентльмены. Мой старый друг Георгий Гольцов, майор российского Интерпола, — представил он напарника.

Французы благожелательно и несколько снисходительно покивали. Упоминание российского Интерпола не произвело на них никакого впечатления.

— Московский профессор Русланов, доктор математических наук, — продолжал Михальский.

— О! — уважительно протянул сутенер. Бонжур, профессор.

— А это — турецкий гражданин Абдул-Хамид Наджи, подробнее о нем позже.

Михальский обернулся к Асланбеку:

— Профессор, имею честь и удовольствие представить вам моих друзей. Вероятно, вы уже обратили внимание, что в них есть что-то общее. Да, они французы. Но общее в них не это. Все они ветераны французского Иностранного легиона. А служба в легионе накладывает на людей отпечаток на всю жизнь. Замечу, они были лучшими в легионе. Шарль Легрен — непревзойденный специалист по взрывчатке, — персонально отрекомендовал он сутенера. — В его руках даже простая авторучка может превратиться в бомбу, что он однажды с успехом продемонстрировал.

— Оставь, Хальский, было бы о чем говорить, — небрежно отмахнулся тот, при этом в тоне его не прозвучало ничего, кроме скуки.

— А этот господин — Буали Герруф, — продолжал Михальский. — Для друзей — Бубу. Он алжирец. Не смотрите, что он маленький. Бубу — один из лучших диверсантов легиона. Он кавалер ордена Почетного легиона, а этот орден зря не дают. И наконец — капрал Гастон Перрен, специалист на все руки и, помимо всего прочего, прекрасный воспитатель всех новобранцев. Только одного новобранца он не успел воспитать. Меня. Не так ли, капрал?

— Ты сукин сын, Хальский, — добродушно отозвался лысый Гастон Перрен. — Если бы ты вернулся в легион, я устроил бы тебе веселую жизнь.

— Поэтому я и не вернулся. Но глубокое уважение к тебе храню до сих пор. Поэтому, когда мне понадобились серьезные люди для серьезного дела, ты был первым, о ком я подумал.

— Приступай к делу, Хальский, — поторопил сутенер. — Полагаю, ты вызвал нас и пообещал заплатить по тысяче долларов не для того, чтобы вести светскую болтовню и при этом нюхать дерьмо.

— О'кей, джентльмены, я приступаю. У нашего друга, профессора Русланова, похитили его жену и сына. За них потребовали выкуп сорок два миллиона долларов.

— О-ля-ля! Это серьезно, — прокомментировал капрал. — Кто похитил?

— Чеченцы. Но кто конкретно — неизвестно.

— Он хочет, чтобы мы вернули ему его семью?

— Нет. Он понимает, что это практически невозможно. Он принял другое решение. Он не намерен платить похитителям сорок два миллиона долларов. Он принял решение заплатить сорок два миллиона долларов тем, кто принесет ему головы похитителей.

— Шарман, — заметил сутенер, и с его высокомерного лица впервые исчезло выражение скуки. — Это очень своеобразное и сильное решение. Уверен ли профессор, что это правильное решение?

— Да, — подтвердил Асланбек.

— И вы не передумаете?

— Нет.

— Гранд шарман, — повторил сутенер. — Давно я не слышал ничего более интересного. У меня часто возникало ощущение, что жизнь стала пресной, как еврейская маца. А она, оказывается, не стала пресной. Продолжайте, профессор.

— Есть ли возможность узнать, кто именно похитил семью профессора? — вмешался в разговор алжирец.

— Это неважно, — ответил Михальский. — Профессора не интересуют конкретные исполнители. Он хочет получить головы тех, кто отдал приказ о похищении. Эти люди известны.

— Кто они?

— Мы дойдем до этого. Сначала мы хотели бы получить ваше принципиальное согласие. Беретесь вы за эту работу? Или предпочитаете сидеть в кафе, тратить свою легионерскую пенсию на божоле и жаловаться на скуку жизни?

Французы переглянулись и оживленно заговорили между собой.

— Они сомневаются, что профессор Русланов располагает суммой, которая была названа, — объяснил Мусе Гольцов, взявший на себя обязанности переводчика.

Асланбек вынул банковскую книжку и бросил ее на стол, вокруг которого расположились французы. Лысый капрал раскрыл ее и показал сутенеру и маленькому алжирцу. Те полистали книжку и уважительно поцокали языками.

— Убедились? — вновь перешел на английский Михальский.

— О да, Хальский, — кивнул капрал. — Но мы хотели бы получить более материальное подтверждение серьезности намерений профессора. Ты понимаешь, о чем я говорю?

— Аванс?

— Смотрите-ка, он догадался, — обратился капрал к приятелям. — Ты, Хальский, догадливый сукин сын. Из тебя получился бы толк. Ты сделал ошибку, что не остался в легионе. Ты мог бы даже стать капралом. Да, аванс. А теперь угадай следующий мой вопрос.

— «Сколько?» Угадал?

— В десятку, Хальский.

— Как только вы скажете «да», по три миллиона каждому.

— Чего? — уточнил алжирец. — По три миллиона чего?

— Не франков, Бубу, не франков. Американских долларов.

— По три миллиона американских долларов? — переспросил сутенер. — Мы правильно поняли, профессор?

— Да, — кивнул Русланов. — Немедленно. Как только вы дадите согласие.

— Вообще-то я не прочь размять старые кости, — заметил сутенер и даже слегка развел плечи, как бы разминаясь и в самом деле. — Где нам придется работать?

— В Чечне, — объяснил Михальский.

— Подготовка операции будет стоить больших денег, — проговорил алжирец. — Очень больших. Это отдельная плата?

— Вынужден огорчить тебя, Бубу. Все пойдет за те же деньги. И не пытайся торговаться. Других денег у профессора Русланова нет. Даже если подготовка будет стоить десять миллионов, вам все равно грех жаловаться на гонорар.

— Мы можем подумать, Хальский? — спросил капрал.

— Можете, Гастон. Минут десять. У нас нет времени. Решение вы должны принять сейчас, не выходя из этого дома.

— А если мы скажем «нет»?

Михальский извлек из кармана пачку стодолларовых банкнот и небрежно бросил их на стол:

— Три тысячи. По тысяче на брата, как я и обещал. Будем считать, что вы совершили приятную автомобильную прогулку по весенней Австрии и за нее получили по тысяче долларов. А мы будем искать другую команду.

— Хальский, ты не найдешь никого лучше нас! — оскорбленно заявил капрал.

— Возможно, — согласился Михальский. — Таких профессионалов я не найду. Но я найду людей более смелых.

— Ты сукин сын, Хальский, вот что я тебе скажу! Ты самый большой сукин сын, каких я только видел! Выкладывай все до конца. Чьи головы нужны профессору?

— Вы получите список. С подробными досье. Назову пока несколько фамилий: Шамиль Басаев, Эмир ибн аль-Хаттаб, он же Черный араб, он же Однорукий Ахмед, Руслан Гелаев…

— Но это же известные чеченские полевые командиры! — перебил алжирец.

— Совершенно верно, Бубу. Они и отдали приказ похитить семью профессора. Их головы он и хочет видеть — вот здесь, на полу, у своих ног. Их восемь человек в Чечне, а один в Москве. Мы о нем пока мало знаем, но узнаем. Всего десять голов. По три миллиона за голову — это не слишком много, но и не так уж и мало. Не правда ли?

— Кто десятый? — спросил капрал.

— А вот он — господин Абдул-Хамид Наджи.

— Вот как? — удивился алжирец. — Так, может, мы его прямо сейчас, а? И не за три миллиона, а гораздо дешевле.

— Отставить, Бубу, — усмехнулся Михальский. — Он нам еще будет нужен. Но он никуда от вас не уйдет. И будет самой легкой вашей добычей.

— Профессор Русланов хочет получить все головы сразу? Или можно по одной? — вежливо поинтересовался сутенер.

— Можно и по одной, — ответил Михальский. — Но и плата будет соответственно поштучная.

— Ты блефуешь! — по-русски заявил Муса, обращаясь к Михальскому. — Они ничего не смогут сделать! Их перережут, как только они ступят на землю Чечни!

Французы с удивлением на него посмотрели.

Гольцов объяснил:

— Господин Наджи сомневается, что такая операция вам под силу.

Французы как-то нехорошо засмеялись.

— Он просто не знает, какие операции вам под силу, — объяснил Михальский.

Французы провели короткое деловое обсуждение. При этом больше говорил алжирец, а капрал и сутенер внимательно слушали.

— В Чечне воюет много наемников, — перевел Гольцов. — Появятся еще несколько. Такова общая идея. Думаю, что это будут арабы или алжирцы. Или суданцы. Впрочем, не буду гадать. Это их дела.

Французы закончили обсуждение. Капрал обратился к Русланову:

— Господин профессор, мы беремся за эту работенку. Дело за вами.

— Аванс?

— Совершенно верно, профессор.

Русланов подсел к столу и достал чековую книжку.

— Чеки именные? Или на предъявителя?

— А нельзя ли наличными, кэш? — поинтересовался алжирец.

— Обналичить девять миллионов не так-то просто, — ответил Русланов. — Окончательный расчет получите кэш. К тому времени я успею превратить их в наличные.

— Нам придется заплатить налог с этих трех миллионов, — недовольно проговорил сутенер. — До чего же я этого не люблю! Мы будем рисковать своей шкурой, а наши деньги пойдут министру финансов. Нет, господа, государственное устройство Франции не кажется мне справедливым. Оно очень далеко от совершенства. Очень!

— И нам придется объяснить, за что мы их получили, — добавил практичный алжирец.

— Насчет налогов ничем не могу помочь, — ответил Асланбек. — А насчет объяснений — никаких проблем. Мы составим договор. Это будет ваш гонорар за консалтинговые услуги. Для моей фирмы «Сигма» вы проводите мониторинг французского рынка. Выясняете возможности сбыта крупных партий удобрений — птичьего гуано.

— Вы торгуете птичьим говном, профессор? — удивился сутенер.

— Я подумываю об этом.

— Ладно, пусть будут именные чеки, — согласился капрал.

— Давайте паспорта.

— У нас нет паспортов. Зачем нам паспорта? Мы живем в свободной Европе. Для поездок по Шенгенской зоне не нужны паспорта.

— Тогда диктуйте свои имена по буквам. Чтобы я ничего не перепутал. Начните, мсье Перрен.

— Джи-эй-си-ти-оу-эн. Гастон.

— Не спешите, — попросил Русланов, старательно заполняя чек. — Гастон. Есть. Фамилия? Перрен — два «эр» или одно?

— Два.

— Посмотрите, правильно я написал?

— Да, профессор, все верно.

— Так, теперь сумма. «Dollar USA…» «Drei…» Миллионов — пишется с большой буквы или с маленькой?

— С большой, — подсказал Гольцов.

И Муса вдруг поверил, что все происходящее в этой гостиной не сон, а самая настоящая явь. Все было настоящим. Настоящая чековая книжка лежала перед Асланбеком. Настоящими были выводимые на гербовой бумаге буквы. Но самым настоящим и самым страшным были эти французы.

— Подожди, Асланбек, — хрипло проговорил Муса.

— В чем дело? — холодно обернулся к нему Русланов.

— Прервись. Мне нужно тебе кое-что сказать.

— Говорите.

— Не при них.

— Говорите по-чеченски.

— Твоя семья не у нас.

— Где же она?

— Я не знаю.

— Так узнайте. Позвоните в Москву. Или в Чечню.

— Там тоже не знают.

— Я вам не верю.

— Клянусь Аллахом, она не у нас! Люди из ФСБ тебе наврали. Она у них.

— Моей семьи у них нет. Это я знаю абсолютно точно. Значит, она у вас.

— Ее нет у нас! Ее у нас нет!

— Полчаса назад вы обещали мне вернуть мою семью по частям.

— Я блефовал! Клянусь, я блефовал! Я был в ярости, поэтому сказал тебе неправду! Ты сам знаешь чеченский характер. В ярости мы можем наговорить что угодно.

— Вы чеченец? — презрительно переспросил Асланбек. — Не оскорбляйте чеченцев. Вы турок. Но и для Турции это оскорбление. Вы убийца, Наджи. Это и есть ваша национальность, ваша профессия и ваша судьба.

— Я турок по паспорту. По крови я чеченец. Уверяю тебя, ты делаешь ошибку. Ты только зря потратишь деньги!

Асланбек ненадолго задумался, потом сказал:

— Ладно, даю шанс. Найдите мою семью.

— Мы искали!

— Плохо искали. Теперь придется искать хорошо. Очень хорошо. Даю вам неделю. Ровно семь суток, начиная с этой минуты. Если через неделю Рахиль и Вахид не будут в Вене, мой договор с этими господами вступит в силу. И обратного хода не будет. Вы поняли меня, господин Наджи?

— Да, понял. Все понял. Я немедленно свяжусь с Москвой.

— Господа, ситуация немного изменилась, — по-английски обратился Асланбек к французам. — Наш договор откладывается ровно на семь суток. Я понимаю, вы разочарованы. Но я в очень сложном положении и должен предусматривать все возможности.

— Мы вполне вас понимаем, профессор, — поскучнев, ответил капрал. — Вы действительно в сложном положении. Никому из своих врагов я не пожелал бы оказаться в вашей шкуре.

— Спасибо за понимание, мсье Перрен. Надеюсь, еще по тысяче долларов на каждого вас немного утешат.

Асланбек взял ручку, вписал в наполовину заполненный чек «Drei Tausend», расписался и протянул чек капралу.

— Получите в банке «Кредитанштальт» и поделите между собой.

— О'кей, так мы и сделаем, — пообещал капрал, пряча чек в бумажник.

— Профессор, нам было очень интересно познакомиться с вами, — не без торжественности произнес сутенер. — Сейчас, когда мы на пенсии, так редко встречаешь по-настоящему интересных людей.

— Если вам снова понадобится консультация насчет говна, всегда к вашим услугам, — добавил капрал.

— Может понадобиться, — серьезно сказал Асланбек.

— Так что не расслабляйтесь, легионеры, — добавил Михальский. — Пойдемте, я вас провожу.

Французы попрощались с Руслановым и Гольцовым, с холодноватым любопытством оглянулись на Мусу и вышли из гостиной. Было слышно, как во дворе захлопали двери автомобиля, возник и удалился звук мотора. Муса обмяк в кресле. У него было такое чувство, что он только что чудом избежал смертельной опасности.

Михальский вернулся в гостиную и поднес к лицу Мусы трубку мобильного телефона:

— Звони.

— Кому?

— Не знаешь кому? Шамилю. И говори по-русски.

— Развяжите руки.

— Зачем? Развязывать, потом снова связывать.

— Как я наберу номер?

— А он уже набран.

Муса узнал свой мобильник. Это была «Нокиа». Этот мобильник Михальский забрал у него при обыске в доме Азиза Салманова. На дисплее светился номер Шамиля. Муса похолодел. Откуда они знают этот номер? Потом понял: он не стер его из памяти, после того как позвонил Шамилю из Зальцбурга.

— Говори по-русски, — приказал Михальский и включил громкую связь. — Нам безумно интересно, о чем ты будешь говорить со своим шефом. Начинай!

— Шамиль, это я, — проговорил Муса, услышав в трубке негромкий голос Шамиля. — У нас очень большие проблемы. Салманов оказался предателем. В Зальцбурге мы попали в ловушку.

— К кому?

— К людям, которые работают на Русланова.

— Кто они?

— Не знаю. Русские.

— ФСБ?

— Нет. Шамиль, у нас только один выход: найти семью Асланбека.

— Мы не можем ее найти.

— Ее нужно найти. Подними на ноги всех. Ее нужно найти, где бы она ни была. Ее нужно найти не позднее чем через неделю.

— Почему через неделю? Что будет через неделю?

— Русланов нанял диверсантов. Очень опытных. Не могу тебе сказать каких…

— Почему не можешь? Почему ты говоришь по-русски? Твой разговор контролируется?

— Да.

— Продолжай.

— Если через неделю его семья не будет в Вене, они начнут. Шамиль, это очень серьезно. Русланов сказал, что заплатит им сорок два миллиона долларов за наши головы.

— Он взял тебя на испуг!

— Нет, Шамиль. Троим он уже заплатил аванс. По три миллиона долларов каждому. Он заплатил им при мне! Первой будет твоя голова, потом моя. А потом еще восемь голов наших амиров. Ты знаешь кого. Не медли, Шамиль! Именем Аллаха заклинаю тебя, не медли! Ты их не видел. А я видел. Это страшные люди!

— Ты сможешь мне перезвонить без контроля?

— Не знаю.

— Понял тебя, — сказал Шамиль и ушел со связи.

— Хороший ход, — одобрил Михальский, отключив мобильник. — Тебе бы, господин Наджи, в покер играть. Умеешь блефовать.

— Что вы со мной сделаете? — спросил Муса.

— Ты очень удивишься, но ничего. Сейчас мы вывезем тебя подальше и оставим на дороге. Возле какой-нибудь речки. Чтобы ты со своим бодигардом смог вымыть штаны. Потому что иначе вас не посадит ни один таксист. А потом ты будешь позванивать нам по телефону, который я тебе дам, и докладывать о ходе поисков. Профессор, мы ненадолго оставим вас. Примерно на час. Берись, Гошка. Надеюсь, что этот вонючий груз мы тащим в последний раз.

Они вынесли Мусу и швырнули в кузов белого микроавтобуса. Туда же бросили и Саида. Минут через сорок, попетляв по проселкам, микроавтобус остановился. Внизу, под насыпью, струился небольшой ручей, серебристый в свете молодой ясной луны. Михальский и Гольцов выгрузили пленников и освободили их от скотча. Михальский вернул Мусе его бумажник и телефон.

— Пока, господин Наджи!

Микроавтобус скрылся.

— Что случилось? — с трудом ворочая языком, спросил Саид.

— Случилось то, что ты обосрался! — зло ответил Муса. — Во всех смыслах — и в переносном, и в прямом!

Километров через пять Михальский, сидевший за рулем, остановил машину.

— Твой ход, — сказал он Гольцову.

Георгий набрал номер. В Москве было начало девятого, но начальник Российского НЦБ Интерпола генерал-майор Полонский еще был в своем кабинете.

— Это Гольцов. Разрешите доложить?

— Докладывай. Нашли профессора?

— Так точно, нашли. Он в полной безопасности. Он готов с нами сотрудничать. Но при одном условии.

— При каком? Не тяни!

— Мы должны разрешить выехать его семье в Вену.

— Что значит — разрешить или не разрешить? Мы незнаем, где его семья!

— Он знает.

— А ты знаешь?

— Нет.

— Дальше.

— Как только вы дадите гарантии, что его семью выпустят, он созвонится с женой и они вылетят в Вену по туристской путевке. Профессор Русланов хочет, чтобы вместе с ними вылетел и его тесть.

— С какой стати нам их выпускать?

— Это единственное условие, при котором Русланов будет нам помогать.

— Чем он может нам помочь?

— Все тем же. Сорок два миллиона долларов по-прежнему под его контролем.

— Ты ему доверяешь?

— Да. Он наш человек. И доказал это.

— Каким образом?

— Он подставился и вывел нас на Мусу.

— Мусу арестовали?

— Нет.

— Почему?

— На каком основании? Вы сказали, что анализ ДНК дал положительный результат. Я вам верю. Но я не могу с этим прийти в австрийский Интерпол. Они скажут: дайте документы. Оформленные соответствующим образом.

— Получишь документы. Завтра же отправим. У тебя все?

— Нет. Самое главное: срочно свяжитесь с ФСБ и РУБОПом. С теми, кто занимается чеченцами. Передайте, что с часу на час у них начнется тот переполох, о котором шла речь на совещании ФСБ.

— С чего?

— Мы тут провели одну небольшую комбинацию. Вся чеченская Москва встанет на уши. Они будут со страшной силой искать семью профессора Русланова. А вы раскроете все их связи. И вычислите Шамиля. Запишите номер его мобильника… — Георгий продиктовал телефон. — Теперь все.

— Гольцов! Что за игры ты там затеял?

— Все доложу, Владимир Сергеевич. При встрече. Извините, не могу долго говорить. Спокойной ночи, — вежливо попрощался Гольцов.

— Отставить! — приказал Полонский. — Перезвони, когда сможешь. В любое время. Сижу в кабинете и жду. Но жду не намеков, а точную информацию. С ней мне идти сам знаешь куда. До связи!

— Получится? — спросил Михальский.

Георгий пожал плечами:

— Посмотрим. Придется звонить. Даже не знаю, что мне ему сказать.

— Думай. Важно не то, что ты скажешь. Важно то, чего не скажешь.

Михальский завел двигатель и дал по газам…

Они не могли знать, что минут через пятнадцать, после того как были выгружены из микроавтобуса Муса и Саид, неподалеку от насыпи мягко затормозил другой микроавтобус — темный, без огней. Четыре человека вышли из него и рассредоточились вдоль дороги. Первым по насыпи от ручья на шоссе взобрался Муса и тут же получил в лицо струю нервно-паралитического газа. Та же участь постигла и Саида. Обоих забросили в кузов. Микроавтобус тронулся с места и направился к Вене.

В гостиной дома герра Швиммера Михальского и Гольцова нетерпеливо ожидал Асланбек Русланов.

— Все нормально, профессор, — сообщил ему Михальский. — Все получилось.

— Эти люди — они действительно из французского Иностранного легиона?

— Вы усомнились?

— Когда они были здесь — нет. А сейчас… Слишком все фантастично.

— Вы просто не знаете моего друга, — объяснил Гольцов. — От простых решений у него начинается аллергия.

— Они в самом деле ветераны французского легиона, — подтвердил Михальский. — И в самом деле лучшие из всех. Я использовал старое правило капрала Перрена: при подготовке операции все должно быть настоящее. Абсолютно все. Самая хорошая подделка несет в себе фальшь. А все настоящее несет в себе убедительность.

— И они смогли бы выполнить этот контракт?

— Если бы взялись — да. А вы что, профессор, в самом деле хотите истратить сорок два миллиона на это дело? Это интересное решение!

— Я подумаю, как их истратить. Вы сказали, что я скоро увижу своих. Как скоро?

— Думаю, завтра, — ответил Гольцов. — В крайнем случае — послезавтра. Во всяком случае, я на это надеюсь. А потом займемся Мусой.