Придуманные люди с острова Минданао

Мы хотели бы предложить нечто очень удобное и легкое в транспортировке: знания — знания о странах, которые вы намерены исследовать. Ведь любой турист, командированный и просто заезжий человек становится исследователем незнакомых стран и дотоле неведомых народов. И каждая попытка включить электробритву в розетку, самой конструкцией своею сопротивляющейся этому, становится маленькой (но зачастую весьма малоприятной) ступенькой на пути познания иного мира. Наша цель гораздо более скромная, нежели попытка дать полную и исчерпывающую картину окружающего нас Дальнего, Среднего и даже Ближнего Зарубежья. Мы хотим поделиться с вами некоторыми возможностями получения маленьких радостей во время путешествия. Все эти возможности проверены нами органолептически, совершенно без риска для жизни и особого урона для кошелька. Мы несем за это ответственность.

Хватит наукообразия! Скажем простым языком, о чем идет разговор. Мы хотим рассказать вам, что, где и как вы можете покушать (поесть). «Органолептика» — в данном случае — обозначает, что мы сами это все поели (отведали) и ощутили прелесть туземной еды собственным языком и нёбом. (О тех случаях, где эта прелесть не имела место быть, мы вам просто не рассказываем за полной ненужностью.)

Что ни говорите, а воспоминания о том, что и где мы ели, составляют важную часть наших повествований о путешествиях. (И что пили — тоже.) В любой гостинице, где вы остановитесь, обязательно будет завтрак со шведским столом, а иногда и ужин — тоже со шведским столом, но более плотный. И, хотя шведскость этого стола будет скорректирована местным колоритом, это все-таки — всемирный стандарт. Между завтраком и ужином время достаточно продолжительное, чтобы вы почувствовали голод и прибегли к услугам точек питания вне гостиничного комплекса. Но и это несет на себе признаки того же всемирного стандарта. Предполагается, что турист хочет потреблять блюда знакомые ему и не подозрительные своей иностранностью. Виноваты в этом, наверное, англичане, этот первый отряд мирового туристического движения. Видеть далекие страны они хотели, а отказываться от привычной пищи — нет. Заказчик, как известно, хозяин, вот и стали в Португалии, где англичане отдыхали спокон веку, продавать жареную рыбу с картошкой (с точки зрения португальцев, совершенно несъедобную). А также ввозить из Англии старые газеты, в кульках из которых гордые бритты предпочитали лакомиться рыбой с картошкой. Заверни вроде бы в местную газету «А Пренса» или «У Диариу» — какая разница? Но для англичан, оказалось, картошка в «Пренсе» как бы и не картошка, а рыба из «Диариу» слишком сильно пахнет рыбой.

Это только одно из предположений, и мы на нем не настаиваем. Англичан в качестве самого массового отряда сменили немцы, а те — наоборот — обожают экзотические яства и всегда аккуратно записывают в путевой дневник их сложные названия. Но оказалось, что экзотика для немцев лишь тогда хороша, когда отвечает немецким (не самым изысканным) вкусам. Местные блюда везде чуть подогнали под немецкий вкус.

Японцам подгонять ничего не надо, они безропотно съедят все, им поданное, тоже запишут в дневник меню (совершенно переврав названия), но про себя-то знают, что как бы иноземцы ни старались, а вкуснее толстой лапши удон ничего на свете нет. Но получить ее будет можно только на Японских островах.

Наш человек — а наш отряд уже вышел в путь и заметно о себе повсюду заявил — неприхотлив, готов с аппетитом и обильно поесть любую иностранную пищу. На него и рассчитаны наши заметки. Поскольку объять необъятное не представляется возможным, мы остановимся на нескольких странах, особенно посещаемых нашими соотечественниками. И цель наша — познакомить с блюдами, наиболее излюбленными местным (в этих странах) населением. Вкусными, своеобразными и не стандартными. Которые хочется именно покушать.

Мы намеренно употребляем теплое и вежливое слово покушать вместо холодного поесть. Есть, в конце концов, можно в полковой столовой после команды «Приступить к приему пищи!». Прием пищи может утолить голод, но вряд ли доставит удовольствие. Зато когда вас приглашают покушать, удовольствие обязательно предполагается. И в какую страну ни забросит вас судьба, а также туристическая контора, воспоминания о ней всегда будут окрашены в теплые цвета, если вам довелось там потешить брюхо.

Не верьте людям, которые утверждают, что им все равно, что на столе. Во-первых, это неправда, а во-вторых, если уж это и правда, то такой человек доверия не заслуживает. Ибо он пренебрегает одной из основных радостей жизни — или живота, как сказали бы высоким штилем.

Автору этих строк пришлось исследовать питание, не щадя живота своего, в довольно многих странах. И он уверен: не следует щадить живот.

Какие землетрясения ни потрясали бы турецкую землю, какая бы война ни ярилась в какой-нибудь паре тысяч километров от турецких берегов, а любовь россиян к отдыху в Турции не слабеет. Во-первых, дешево, во-вторых, гарантия хорошей погоды, которую у здешнего моря не нужно напрасно ожидать. И в воспоминания о синем море и жарком солнце вплетается дымок дёнер-кебаба и истекающая медом пахлава.

Не надо дёнер-кебаба! Не думайте о пахлаве! Прошу понять меня правильно: я не враг вышеназванных деликатесов, более того — я их люблю. Но… Где теперь не увидишь дёнер-кебаб, даже если он скрывается под псевдонимом «арабская шаурма» — оба слова в названии сущая бесстыдная ложь. Ну, тут чуть получше, там чуть похуже, но все одно.

Вот «джаджык» — великолепный овощной салат с йогуртом — он и под греческим именем «тцатцики» одинаково прекрасен. Он родился под этим средиземноморским солнцем из местных овощей, оливкового масла и принесенного из среднеазиатских полупустынь кислого молока. А разные имена получил после развода Греции с Турцией.

Впрочем, джаджык вы получите и в гостиничном ресторане. Но сделайте несколько шагов в сторону от центральных улиц (или пляжа), пройдитесь по довольно тихим улочкам, и вы обязательно наткнетесь на небольшую точку общественного питания («кючюк локанта», как говорят здесь) на семейном, так сказать, подряде. Точку обслуживает хозяин со чады (в Турции многочисленные) и домочадцы. Выбор тут не так уж велик, а чаще всего вам предложат «кюфте». Это может обозначать целую палитру блюд, но главное будет в нескольких котлетках или мясных шариках, тушенных с картошкой, баклажанами и помидорами, со свежим, тонко нарезанным луком. Подают его прямо на сковороде. В каждой локанте вкус свой, но везде — домашний. Так вы ели только у мамы, да нет: у бабушки, которая знает вкусы внука и ждет его прихода. Как бы вы ни заботились о фигуре, пусть тут будет картошка — красноватая от перца и коричневатая, поскольку тушилась с баклажанами в оливковом масле, а без хлеба не обходитесь. Вы ведь решили поесть как турок?

Турецкий хлеб — это особая поэма: лаваш, который здесь потолще, чем привычный нам, лепешка, пышная и круглая, гигантский каравай, от которого в лавке отрезают куски по килограмму. (Всех видов не перечислил, даже и не пытаюсь.) Хлеб этот вкусен сам по себе, даже без масла, даже без брынзы и зелени. Не раз я видел турок, которые закусывали чаем с хлебом; ну, еще маленькая мисочка с салатом из помидоров и лука, политых лимонным соком и оливковым маслом. Турки обмакивали куски хлеба в салатную подливу и неторопливо поглощали их.

Мне кажется, когда (и если) наступит эра всеобщего благоденствия, турецкий пекарь появится во всех населенных пунктах всего мира. Кстати, наблюдая в любом зарубежном городе турецкий общепит, где в любое время суток трудолюбивые усатые люди тоненько срезают корочку с дёнера и радостно предлагают вам фасолевый суп, баклажаны разных изводов и прочее, прочее, прочее, мне приходила в голову мысль, что в истории европейцы понимали турок неправильно. Ошибались, наверное, европейцы. И когда где-нибудь под Веной обнаруживалось скопление турок и слышалось бряцанье металла, не следовало приглашать польского короля Яна Собеского громить магометан: то были не захватчики. Турки шли просто для того, чтобы открыть во всех австрийских, венгерских и чешских городах короны торговые точки с дёнер-кебабом и пекарни с кондитерским цехом для пахлавы. А также научить туземцев пить чай… В XVII веке их просто не поняли. Они добились своего — кроме чая — триста лет спустя.

Впрочем, оставим теоретические размышления. Вот что было со мной.

Долмуш — междугородный автобус с надежной принудительной вентиляцией в виде открытых окон — самое удобное транспортное средство в Турции. Несколько часов путешествия, возможность курить на заднем сиденье и природная общительность местных южных людей сделали его для меня ценнейшим местом для получения неформальной информации о стране и привычках ее народа. Обменялся сигаретами, как верительными грамотами (я — наше «Мальборо», мне — «Кэмел» турецкий), и начинай беседу.

…Сосед затянулся, одобрил качество, поинтересовался ценой и сказал, что, когда приехал из провинции в Стамбул, курил только самые дешевые местные сигареты «Юлдуз». Потом разговор сам по себе перешел на разные другие жизненные случаи.

— Я потом в Стамбуле женился и остался. — Сосед засмеялся, вспомнив забавный эпизод. — Я жену как выбирал? Человек хороший, жить есть где, а главное — ишкембеханэ рядом. Женюсь, решил.

Он переоценил мой запас турецких слов. Я не понял, что такое «ишкембеханэ» и почему это могло повлиять на дальнейшее устройство жизни. Я прямо спросил об этом.

— Ишкембеханэ? Ну, это заведение, где готовят и продают ишкембе-чорбасы. Ишкембе, ишкембе… у коровы внутри, у овцы тоже. Желудок, кишки-мишки всякие разные. Понятно?

Теперь стало понятно: требуха. Ну и что?

— Из них делают очень вкусный, очень сытный суп. С луком, перцем. С картошкой можно. Очень дешево, главное. Студенты, строители, небогатые люди его любят. Съел — весь день сытый. А в жару как хорошо!

Занятно, но за неделю в Турции я этого сытного блюда из кишок-мишок не встречал, при том что каждый удобный квадратный метр турецкой территории занят предприятием общественного питания. Там шипит на вертикальном вертеле дёнер-кебаб (почему-то известный у нас как арабское блюдо «шаурма», хотя оно турецкое, и название его тоже происходит от турецкого слова «чеверме» — «крутящееся»); там шкварчит на противнях средиземноморская рыба; там громоздится прозрачный лукум и истекает медом пахлава. И зазывалы, льстиво называя вас «коллега», чуть ли не за полу тянут отведать вышеназванное и многое другое, выкликая дразнящие аппетит и фантазию имена. Но ни разу я не слышал, чтобы кто-нибудь зычно кричал: «иш-кем-бее» и дергал за рукав прохожего. Скорее всего, решил я, эти заведения не рассчитаны на студентов, строителей и прочих небогатых людей, а туристы — по определению — все состоятельные и подлежащие стрижке.

Потому город Демре-кале, к которому приближался наш долмуш, представился мне подходящим местом для органолептического изучения ишкембе-чорбасы. Он пока в стороне от туристских троп. Кроме того, жара и рассказ попутчика разожгли мой аппетит.

В трех первых точках питания ишкембе не готовили: там был обычный шикарный — и недорогой — набор. Заведения стояли рядом, и обойти их труда не составило. Четвертое было тоже тут, но — закрыто. А до пятого пришлось идти минут десять по пространству, лишенному тени.

— Ишкембе-чорбасы вармы?

— Есть, есть, бей-эффенди, заходите.

И не успел я плюхнуться на стул, как передо мной поставили грушевидный стаканчик с чаем и салат из помидоров с луком. Я разнежился. Чай снял жажду, салат с дивным турецким хлебом утолил острое чувство голода. Разнежился я совершенно зря, ибо за мной следили. Я не успел еще обмакнуть последний кусочек хлеба в помидорный сок, как раздался жалобный вопль и из кухни в зал выскочили два повара. С ножами они напоминали янычар из исторических фильмов.

Я остолбенел. С другой стороны подбегали два официанта: весь персонал окружил меня. На лицах их был написан ужас. Я быстро оглядел себя, но ничего, способного внушить ужас этим достойным людям, не обнаружил.

— Бей-эффенди, — горестно произнес старший по возрасту официант, — простите нас. Ишкембе-чорбасы нет. Может быть, что-то другое: шиш-кебаб, тавук…

Поняв, что я ни в чем не виноват, я осмелел и перебил его:

— Как — нет? Вообще нет? Но вы же сказали…

— Не вообще нет. Сейчас нет. Его готовят. Но это очень долго. У нас готов шиш-кебаб, тав…

— А когда будет? Будет когда? — Я постучал по своим часам.

— Через час. Всего один час! Он должен быть совсем мягким. Мы его варим с утра.

Мне стал ясен план этих добрых людей: сказать, что нет — нельзя, подать — тоже. Зато, заманив клиента и дав заглотнуть наживку, они рассчитывали, что у него не хватит сил покинуть их. Но близость и недосягаемость искомого лишь укрепили мои намерения.

— Менеджер-бей, — сказал я, соединив международный титул с турецкой вежливостью и тем польстив человеку, который был максимум «гарсон-баши» — старшим официантом, — я приду через час. Я могу заплатить за чай и салат…

Персонал единым энергичным жестом отверг это недостойное предложение. С таких гостей — не берут, таким — платят за честь…

Покинув гостеприимное заведение, где меня полюбили так, что не могли отпустить, пока я не покушал, я час гулял по городу, потом полчаса пил чай в чайхане да еще на полчаса сделал круг и очень точно — по местным понятиям — вернулся.

Гарсон-баши и гарсон просто пребывали в праздничном настроении: очевидно, ишкембе-чорбасы был на подходе. Его же, несомненно, дожидались несколько достойных людей небогатого, но приличного вида, пивших чай. Мне его тоже тут же поставили.

Еще через полчаса передо мной стояла миска, полная сероватого, испещренного красными черточками перца варева, источавшего аппетитный запах мяса, лука и чеснока. Я взял в руки ложку и под дружелюбными взглядами гарсонов отправил ее в рот. Язык и нёбо обожгло, не могу сказать точно от чего: от перца или от температуры блюда. Наверное, от того и другого. Гарсон-баши поставил стакан воды. Дышать стало легче. Глотать — одно удовольствие.

Это было не просто вкусно. Блюдо было нежно, и никакой резиновости резаной требухи я не ощущал: скользковатая и благоуханная, она сама проскальзывала в горло, сопровождаемая глотком холодной воды. Единственным, чего я не мог определить, оставалась, так сказать, классификация блюда. С одной стороны — оно достаточно жидкое, да и само слово «чорба» в названии, напрочь привинченное к требухе притяжательной частицей «сы», означает суп. С другой же — все было настолько густо, что вполне могло сойти за второе. В этих философических размышлениях я завершил трапезу, умяв при этом увесистый ломоть хлеба. Для полного счастья не хватало лишь чайничка чая, и я его немедленно получил.

И с ощущением того, что в обозримом будущем (и немного потом) не смогу уже съесть ничего, я вышел на жару.

Но пожар внутри настолько поддерживал температурный баланс, что я этой жары не замечал.

Не торопясь пошел я к автобусной станции, размышляя: вот в Стамбуле бы жениться! Главное, голову ломать не надо. Была бы рядом ишкембеханэ…

Хумус? Хумус!

В Египте надо отведать хумус. Хумус — это турецкий горох, отваренный и тщательно протертый до состояния нежнейшего пюре.

Конечно, не хумусом единым жив Египет: весь восточный набор здесь присутствует. Несколько напоминает турецкую кухню, но та все же поразнообразнее и повкуснее будет. И, что ни говори, нам ближе. Зато хумуса в Турции нет. А в Египте он почему-то не наличествует на шведских столах в гостиницах. Простецким что ли считается среди менеджерской общественности? Народ его любит. Я тоже.

Я влюбился в него неожиданно, заплутав в архитектурно несовершенной части города Хургада, где живут и торгуют трудящиеся египтяне. От украшенной штучными отелями туристской части ее отделяет изрядное расстояние. Все дела были сделаны, но микроавтобус из нашей гостиницы ожидался лишь часа через полтора. Чувство голода переставало быть легким и становилось навязчивым. В безликом переулке за углом я увидел надпись, латинское начертание которой все равно ничего не проясняло. «Хумус». Изображение тарелки, однако, обещало нечто съестное.

Внутри заведение было крайне скромным, но — в здешних условиях не последняя забота — чистым.

— Что вы можете предложить? — поинтересовался я по-английски.

— Хумус, сэр, — ответствовал хозяин, израсходовавший, как выяснилось, примерно треть своего запаса английских слов. — Хумус, сэр?

Я кивнул: мне тоже нечего было больше сказать. Он поставил передо мной флакон оливкового масла. Я кивнул, смутно надеясь, что оливковое масло не называется по-арабски «хумус». Он положил круглую и пустую лепешку-питу. Потом долго возился за стойкой и вернулся ко мне с тарелкой, на которой медленно расползалась некая густая масса, похожая на замазку.

— Хумус, сэр! — гостеприимно сказал он и принес половинку лимона.

Я продолжал сидеть, не зная: это уже все или еще что-то принесут. Хозяин понял мои затруднения и, взяв лимон в жменю, сильно его сдавил. Сок брызнул на замазку. В лимоне оставались еще соки, и хозяин жестами показал мне, что, если надо, я могу дожать цитрус. Он наклонил флакон, и оливковое масло золотистой лужицей растеклось по массе на тарелке.

Ложки подано не было. Я сообразил, что следует оторвать кусочек питы и, орудуя им как ложкой, приступить к делу. Я приступил. Было очень вкусно. Несколько отдавало кунжутом. С хлебом все сочеталось самым лучшим образом. Я добавил соку. Добавил масла.

Хозяин добродушно наблюдал за мной из-за стойки. Я начал орудовать питой с заметным умением.

— Хумус? — спросил хозяин и показал поднятый большой палец.

— У-у-у! — согласился я.

Расплачиваясь, я развел руки, показывая крайнее удовлетворение.

— Хумус? — уточнил хозяин.

— Хумус! — ответил я с энтузиазмом.

От ужина в гостинице я отказался.

Дивное карри с глазами

То, что страна Малайзия существует, знает каждый, кто проходил географию. Гораздо меньше людей осведомлены о том, что не существует малазийской кухни. Точнее: не существует единой малазийской кухни. В стране живут малайцы — их больше всех, от них название страны, и есть малайская кухня. Китайцев в стране не просто много, их очень много, особенно в городах. И есть китайская кухня, да не просто: южная гуандунская, шанхайская и пекинская. Все, естественно, палочками едят и соей поливают, но разница между этими кухнями, как примерно между украинским борщом и карельскими калитками с кашей.

Еще в стране много индийцев, а потому тут представлены тамильский юг и пенджабский север, да еще и индийские мусульмане с севера держат свои рестораны и ресторанчики.

Таким образом, попав в Малайзию, вы располагаете широкими возможностями познать почти все кухни Востока, ибо индийская, скажем, мусульманская кухня не так уж сильно отличается от персидской, а та — от турецкой. Но чем европейца там точно не попотчуют, так это малайским соусом «траси» из перебродивших морепродуктов.

Именно на траси мы с моим спутником Иваном Захарченко и наткнулись сразу, как вышли из гостиницы. Человек в клетчатой индонезийской юбке сидел, поджав ноги, на обочине улицы. Мы находились в стране уже два часа, а вся, как говорят казенным языком, программа нашего пребывания начиналась только вечером — с приходом человека из министерства. Очень хотелось есть. Жара, правда, охладила, если так можно сказать, наши желания, но набор коробочек и баночек на циновке перед человеком разжег любопытство. В одной баночке содержалась сероватая и комковатая паста.

— Европейцы этого не едят, сэр! — поймав наши взгляды, заявил продавец. И этим только разжег наше любопытство. Баночку открыли. Запах оказался не для слабонервных, коих, по счастью, в нашей маленькой экспедиции не было. Траси оказалось почти тем же самым, что бирманское нгапи, тайское нам-пла и вьетнамский ныок-мам — распространенная по всему Индокитайскому полуострову приправа из перебродивших (да чего там: просто подгнивших) рыбы, креветок и прочих даров моря. Тоже мне: напугал исследователей Востока своим траси! Все это мы знали и любили и раньше, но, поскольку покупка в наши планы не входила, сморщились и вернули банку.

— Вот видите, джентльмены, я вам сказал! — с удовлетворением заметил торговец. — Вам еще надо привыкнуть. Вы были в малайском ресторане?

И он показал на ограду, из-за которой поднимался аппетитный дымок. Этого нам и было нужно.

Ресторан являл собой открытую площадку под деревьями. Что-то кипело, булькало, шипело и скворчало на длинном столе: для первого раза слишком разнообразно и непонятно. Разве что многочисленные маленькие шашлычки казались родными и близкими. В меню мы нашли слово «карри». Здесь карри готовили из рыбы. Об этом было написано.

Зато не было написано, что в дело шла не вся рыбина, а только ее голова. (Много голов.) Это нас тоже не смутило. Смутили нас рыбьи глаза. Не то чтобы они глядели на нас с укором: из-за вас, мол, меня загубили. Нет. Их было просто много. Официант, ловко орудуя ножиком, извлек их и красиво расположил на тарелке. Он сиял. Он угощал уважаемых гостей лучшим блюдом.

Под его ликующим взором мы подцепили палочками глазки и сделали вид, что нам это нравится. Он не уходил. Очевидно, он решил разделить с нами удовольствие до конца. Мы покушали еще маленько очей. Положение становилось безвыходным, когда в наши головы почти одновременно не залетела спасительная мысль.

— Как называются вон те кусочки мяса на палочках? — спросил я.

— Сатай! — радостно сообщил официант. — Из курицы и из баранины.

— Друг мой! — сказал мой спутник проникновенно. — Принесите нам их по четыре штуки. Тех и других.

Шашлычки с острейшим соусом оказались восхитительными. Мы погасили пожар во ртах жасминным чаем и отвалили официанту приличные чаевые. В благодарность он не поинтересовался, чего это у нас карри недоедено. Глаза на тарелке провожали нас с грустью.

Справедливость требует добавить, что все другое, что нам довелось есть на малайском столе, было весьма вкусно. Но так как этническое кулинарное разнообразие страны позволяло делать выбор, мы остановились на китайской пище как повседневной. Время от времени мы позволяли себе экзотические отступления: то индийскую, то малайскую. В конце концов, все они — малазийские.

Правда, карри из рыбьих голов мы впредь не заказывали: слишком недолго оставались в стране, чтоб привыкнуть…

Помните про умеренность!

Задержались мы что-то в некрещеных странах… В крещеных тоже поесть можно.

В отличие от Малайзии в Венгрии живут венгры, отчего, очевидно, страна и получила такое название. И карри из рыбьих голов там не подают. Там вообще не подают карри. Там своего хватает так, что о карри не вспомнишь.

Путешественник, направляющийся в Венгрию, должен твердо знать, что в этой стране нет места, где бы накормили невкусно. Тут можно не волноваться.

Увы, существует другая проблема: венгерские порции столь обильны, что это может сказаться на фигуре потребителя самым заметным образом. А вся беда в том, что наши земляки никак не хотят рассматривать суп как целый обед, необходимый и достаточный. Каков бы ни был суп, наш человек норовит съесть после него еще и второе, желательно-мясное.

Самое венгерское слово, известное у нас, — «гуляш». Понятно, что второе, иногда довольно вкусное. Вообше-то есть еще и суп-гуляш, но он у нас встречается редко. А в Венгрии вы чаще встретите именно суп, а то, что называем гуляшом мы, называться будет «пёркёлт» или «гуляш пёркёлт». Путаницы никакой нет. Просто гуляш как гуляш — это у венгров не первое и не второе. Это вообще несъедобная (для нормальных людей) штука: живой усатый мужчина, пасущий в венгерской степи — пусте — коров. Поставленный перед определяемым словом, он становится эпитетом «пастуший». И получается «пастуший суп» и «пастушье жаркое». Так как пастухи-гуляши в пусте имели привычку съедать на обед у костра одно блюдо, оно должно было быть очень сытным. Тут ничего лучше супа не придумаешь, хотя назвать это блюдо просто супом язык не повернется. Как не повернется в нем ложка из-за обилия нарезанного кубиками мяса, картошки, лука, красного перца. И все сварено в огромном количестве наваристого бульона. Так сказать, «шампунь и кондиционер в одном флаконе». Полагается к нему увесистый ломоть белого хлеба. После такого супа остается только выпить чашечку кофе.

Но венгры после этого (и других не менее сытных) супов едят что-нибудь легкое. Знаете ли вы, что такое «турош чуса»? Нет, вы не знаете, что такое турош чуса. Это горка лапши, на которой возлежит холмик творога, а сверху покоятся свиные шкварки в растопленном жиру. Лицам невенгерских национальностей, которых довольно много, блюдо это кажется на первый взгляд: а) несъедобным, б) очень тяжелым. Они не правы, эти несчастные невенгры. Турош чуса, при всем своем своеобразии, весьма вкусна и — вы удивитесь — насколько не тяжела.

Вот тут бы и выпить чашечку кофе. Но истинный мадьяр заказывает еще изрядный сегмент торта с кремом и съедает его, ловко орудуя вилкой и ножом. И, поймав ваш удивленный взгляд, объясняет: «Венгры любят свой желудок!» Истинный венгр в таких случаях употребляет вместо местоимения «я» собирательное «венгры». Вот теперь можно выпить чашечку кофе.

Король и простолюдины

В Праге очень много ресторанов. И очень много очень хороших ресторанов. Но вы никогда не узнаете, что едят

сами чехи, если ограничитесь посещением этих предприятий общественного питания высоких разрядов. При этом у вас возникнет странное ощущение, что чего-то вам не хватает. К примеру, супа. То есть супы есть, но они иностранного происхождения. То французский буйябес, то индийский с моллюсками, то, не дай вам бог соблазниться, борщ. Русским, а тем более — украинским его не назовешь. Его можно было бы назвать, к примеру, как-нибудь вроде «капустного супа по-южночешски», но этого делать не стоит, ибо чехи воспринимают борщ как суп сугубо иностранный и даже экзотический и почему-то кладут в него сосиски. Если же присутствует в меню нечто далекое от экзотики, то это просто бульон. Иногда с тоненькой лапшой.

Очень много очень вкусных вторых блюд, но они все такие сложные, что вряд ли кто из рядовых граждан может себе это готовить каждую неделю. И возникает законный вопрос: а что же едят на обед рядовые граждане этой красивой страны?

Узнать это очень не трудно. То есть трудность есть, но она вовсе не кулинарная. Дело в том, что чехи непристойно рано начинают рабочий день — в семь, а то и в шесть, — и, следовательно, обед у них приходится на время, когда заезжий иноземец только продирает глаза, — часов этак в десять. И к двенадцати блюда обеденного ассортимента уже исчезают. Поэтому сделайте усилие над собой. Нет-нет, я не призываю вас вставать в шесть! Просто, пробудившись часов в девять, скажите себе, что у вас сегодня плотный завтрак. И направьте свои стопы в любой приличный магазин, где торгуют мясом, ветчиной, колбасами и прочими подобными продуктами. Даже если вам трудно читать латинским шрифтом, вы не пройдете мимо, такие ароматы из него исходят. Там обычно есть нечто вроде буфета со столиками «в стояка». Там уже обедают хорошо выбритые строители в чистых комбинезонах и другие представители рабочего класса. Выбор тут не слишком большой, но аппетитный.

Начните с супа. Суп по-чешски женского рода — «полевка», а среди этих полевок нужно отметить «дрштькову». Почти полное отсутствие гласных при суровом скоплении согласных подчеркивает истинно чешское происхождение этого блюда. Переводится это как «суп из требухи», но требуха в нем столь мелко перемолота, что вы ее и не заметите. Там еще много чего есть, но вы ощутите языком и нёбом хорошее наличие красного перца, причем не по-чешски жгучего. Это очень вкусно, особенно с небольшой булочкой, хорошо пропеченной и почти без мякоти. Чехия вам — не Венгрия, порции здесь умеренные. Так что чрезмерная сытость не помешает вам насладиться вторым блюдом.

Возьмите копченую вареную свиную коленку с горчицей. И опять же с булочкой. Грамм сто пятьдесят будет достаточно. Кстати, коленка коленкой, но кости не будет — одно тающее во рту мясо. Чуть не забыл: все это настолько дешево, что не верится. Естественно, что помимо пива все это есть просто преступно. Но пиво здесь не подают. И следует, ступив два шага от выхода из магазина, зайти в пивную. Строители уже сидят там и курят недорогие сигары.

Вместо дрштьковой можно взять «цыбулячку» — луковый и совсем не французский суп — или «чеснечку», что, как вы понимаете, суп чесночный с несколько резким вкусом. (Если у вас скоро свидание, от этого супа лучше воздержаться.)

Да и коленкой меню простецкого заведения тоже не ограничивается. Никак не могу понять, почему эти яства не подают в лучших ресторанах. Наверное, очень уж они простонародные. (Вы знаете в Москве ресторан, где вас попотчуют макаронами по-флотски? А ведь вкусно-то как!)

С моей точки зрения, король чешской народной кухни — это гусь. «Народной», кстати, не понимайте как «простонародной». Блюдо из гуся довольно дорого, и не в каждом дешевом ресторане «3-й или 4-й группы цен», где это доступно, найдете гуся каждый день. Но чешский гусь того стоит, чтобы заглянуть и в «группу цен» повыше.

Гуся — правильнее, гусиную ногу — подают на овальном блюде с высокими бортами. Борта обоснованы, ибо и нога, и все ее сопровождающее плавают в растопленном гусином жиру. Слева лежат изогнутой шеренгой золотистые картофельные блинчики, справа — нежится в жиру кислая капуста. Капуста — тема особого разговора. Она чуть кисловатая, чуть сладковатая с привкусом яблок. И тушена с тмином. Истинный знаток спросит у официанта, моравская ли капуста. И официант, посмотрев на гостя как бы обиженно (Как вы можете сомневаться, пане?), отвечает: «Злинская!» И тем снимает все вопросы. Считается, что лучше, чем в моравском городе Злин и его окрестностях, капусту не квасят нигде. Даже когда Злин переименовали в честь коммунистического руководителя в Готвальдов, все, включая самых идейных товарищей, продолжали говорить «злинская». То ли не звучало «капуста готвальдовская», то ли черт его знает, тов. Готвальда, какую он капусту ест, а фирменное название меняться не должно.

Убедившись в злинскости капусты и проткнув корочку гусиной ножки, вы узрите под ней нежное мясо. Отрежьте кусочек. Отхватите кусок блинчика и хорошо повозите им в жиру, чтобы пропитался. Положите на него мясо и наберите капусты. И все вместе отправьте в рот. Именно — вместе. И вы поймете, как бы вы обедали по воскресеньям, если бы вы были чехом и королем одновременно.

Справедливость требует добавить, что чехи, похоже, не менее превосходно готовят утку. Она и подешевле, и распространена повсеместно.

Только вместо картофельных блинчиков попросите к ней кнедлики из булочки.

Дядя Фо и его котелки

К сожалению, трудно передать русскими буквами вьетнамскую фонетику. Поэтому тот читатель, которому по прочтении нашей заметки захочется «фо» (разумеется, во Вьетнаме), рискует, что его не поймут. В этом односложном слове звук «о» — не совсем «о», а нечто среднее между «о» и «ы». А «ф» вьетнамцы обозначают сочетанием «рЬ». Запомнив эти нехитрые, но тяжкие для не гибкой европейской гортани вьетнамские фонетические реалии, смело можете искать «фо». В крайнем случае напишите на бумажке, только не забудьте приделать к гласной букве крошечную загогулинку, вроде крючочка, чтобы эту букву подвесить. И для полной надежности изобразите рукой и губами, как вы едите. Ручаюсь, что спрошенный вами вьетнамец в ответ на это изобразит на лице блаженство. Потому что все вьетнамцы очень любят суп фо.

Из чего состоит фо? Это горка рисовой лапши, бульон, нарезанная кинза и сырое, очень мелко нарезанное мясо, смешанное с кусочками имбиря. Сырым мясом суп сильно отличается от китайских супов с лапшой: китайцы все быстро жарят и варят на сильном огне. Не бойтесь: никто не станет угощать вас сырым мясом; его почти сварят при вас в кипящем бульоне. «Почти» — потому что мясо все-таки останется не до конца сваренным, и это придает супу фо неповторимый вкус. Второе — и тоже существенное-отличие от китайской кухни — это соус из перебродившей рыбы «ныок-мам». Во всем Индокитае такие соусы (под разными названиями) необходимая приправа к еде, очень полезная, добавим, а китайцы предпочитают соевый соус. У всех, в конце концов, свои вкусы, и у китайцев — тоже. И хотя, как известно, они едят все, что растет, бегает, летает или плавает, к ныок-маму это не относится.

Воспоминание о родине у вьетнамцев всегда связано с супом фо. Даже точнее: не с тем супом, который мама готовила в родном доме, а с тем, который можно съесть на улице. А значит, с тем, который варит «бак-фо», «дядя фо»: так по традиции называют торговца-мастера, который появляется в людных местах с коромыслом на плечах. На этих коромыслах дядя фо тащит: жаровню, котел с бульоном, корзину с мясом и всем прочим, что необходимо для готовки, включая большие пиалы, палочки и ложки (фо едят одновременно и палочками, и ложками). Грузоподъемностью своей дядя-суповар сравниться может с грузовиком.

Как-то раньше считалось, что приготовление фо — дело чисто мужское, но и теперь, когда — особенно на базарах, где установлены неподъемные печки, — фо варят и тети (даже чаще, чем дяди), словосочетание «дядя фо» осталось. К примеру: «Пойдем к дяде фо!» — говорит ваш вьетнамский знакомый, и вы идете к тетушке, сидящей на базаре.

Для начала вам положат в пиалу (вроде тех, из которых узбеки едят плов) рисовую лапшу, она сварена заранее и уже остыла, но это не страшно, ибо ее зальют кипящим бульоном. А для этого в половник кладут мясо — всегда говядину, полусырую свинину есть опасно, и не только в тропических условиях Вьетнама, — и, окунув его в бульон, чтобы набрать жидкости, тут же чуть-чуть приподнимут бортики половника над котлом. Мясо должно вариться, но жидкость не должна выливаться в котел. Бульон в половнике сразу порозовеет от крови. Его подержат секунд тридцать и выльют на лапшу. Мясо останется в половнике, и с ним повторят ту же процедуру; только розоветь бульон уже не станет. Можно повторить все то же и еще один раз, но вьетнамские гурманы этого никогда не делают. Для нас же с вами и после третьего раза мясо остается достаточно сырым.

Теперь поверх всего кладут колечки лука, кинзу, мелко нарубленный, очень кислый лимончик и пододвигают пиалушку с ныок-мамом, куда дядя (тетя) сыпанет мелко нарезанного дьявольского перца. (Опытные вьетнамские мастера фо, увидев европейца, вопросительно глядят на него: как насчет перца? Известно, что «длинноносые» его есть боятся.)

Ваше дело — размешать варево палочками, добавить соуса по вкусу, взять в левую руку фарфоровую ложку, нагрести палочками, что в вашей правой руке, туда лапши и всего прочего и — не стесняясь чавканья, признака удовольствия от пищи — отправить ее в рот.

Миска фо — это целый обед, вкусный, сытный и острый. Он поможет вам переносить жару.

С первой пиалы при слове «Вьетнам» вы вспомните дядю фо, даже если это — тетя.

И не забудете уже никогда.

Все равно, куда позовут вас: на прием во вьетнамское посольство или в гости в трудовую вьетнамскую семью, украшением стола будут маленькие золотистые блинчики, свернутые в трубочку. Как наши блины с начинкой, только меньше и тоньше. Это — «нэм сай-гон», «сайгонские блинчики», хотя город и сменил имя на Хошимин.

Их же вы увидите в любой вьетнамской харчевне, в любом месте, куда нелегкая торговая судьба забросила сынов Южной страны. Это — кулинарная гордость Вьетнама, любовь к которой начинают немедленно испытывать чужеземцы, отведавшие их с пылу с жару.

Главное в нэме — бань-чан. Так называется кружок из рисовой муки размером с хороший русский блин, тонкий и шершавый, как пергаментная бумага, и очень ломкий. Вьетнамцы делают их, высушивая жиденькое рисовое тесто на шелке, растянутом на рамочках. Рисунок материи передается бань-чанам — к примеру, дракон, пальмы или что-нибудь еще красивое с точки зрения восточной эстетики. Обычно бань-чаны продают стопочками, перевязанными тонкой лианой, и придирчивые покупатели выбирают и рисунок. Понять не могу: к чему? Когда нэм снимают со сковороды, никакого рисунка на нем нет. И вообще возникает одно желание: съесть и заурчать от наслаждения.

Но от бань-чана до нэма лежит долгий путь готовки. Надо приготовить фарш. Для этого надо очень-очень мелко нарубить мясо. Именно — нарубить. Халтурщики — а они есть и среди вьетнамцев, — правда, пропускают свинину через мясорубку, но на то они и халтурщики, зачем нам есть их нэмы? Для изысканных нэмов — следует подготовить отварных креветок, но держать их отдельно. В мясо следует добавить сахар, соевый соус, яичный желток. Смешать с мелко нарубленным луком; во Вьетнаме он очень едкий и сочный, но и наш сойдет, особенно — красный.

И еще нужна отваренная прозрачная вермишель, которую во Вьетнаме называют «мен-тао». Ее добавляют в фарш, чтобы придать блинчику форму.

Теперь наступает самая главная предварительная операция. Бань-чан следует намочить, чтобы из хрупкого и ломкого он превратился в гибкий и податливый.

Чуть передержали — и он разбрюзнет до полной негодности. Поэтому вьетнамцы не пользуются тарелками, а льют на стол воду или — что еще лучше — плескают, не скупясь, пиво. Прикладывают к нему бань-чан и выкладывают на него фарш, креветочку, несколько вермишелинок. Далее сворачивают, как наш блин с мясом, только маленький.

Все это делается настолько стремительно, что почти не уловить движений рук. Но это — цветочки, ягодки стремительности — впереди.

На глубокой сковороде шипит и чадит свиной жир или растительное масло в достаточном количестве, чтобы блинчик в нем почти утонул. Его кидают на сковороду, следующий, следующий, и когда кинули последний, нужно перевернуть первый. Ломкая в начале пути облатка баньчана, гибкая и податливая после соприкосновения с пивом, становится в раскаленном жиру хрупкой, твердой и непроницаемой. И в ее панцире стремительно варятся в собственном соку и мясо, и креветки, и все остальное. Но ни капли не выливается. (Если, естественно, крутила блинчики хорошая мастерица. Между нами говоря, даже если и выльется что, все равно вкусно…)

Минута на одном боку, минута на другом — и пора вынимать и класть на противень. Ибо нэмы ни в коем случае нельзя класть один на другой, даже не стоит им давать соприкасаться: они могут отсыреть и утратить свою обольстительную хрусткость.

А при этом надо еще класть новые порции, а для этого успеть скрутить нэмы, а для этого… Что там цирковой жонглер по сравнению с нэм-мастером!

На ханойском рынке Донг-Суан я видел подлинную мастерицу: она не только делала все, что описано выше, но еще успевала и расплачиваться с покупателями. С ней работала небольшая девочка, наверное, внучка (у вьетнамцев трудно бывает разобрать возраст: то ли бабушка она ей, то ли мама, но, правда, никак уж не сестра). Так вот, девочка крутила нэмы, а бабуля еще успевала бдительно следить за качеством ее работы и, если оставалась недовольна, ухитрялась хлестнуть чадо бамбуковым прутиком по рукам. С точки зрения вьетнамцев, которая была мне изложена моим другом и спутником высокоученым Ту, никакой жестокости тут не было. Была достойная почтения забота о том, чтобы подрастающее поколение выросло мастером своего дела.

Два небольших — но вкусных — дополнения

Вы, наверное, подумали о Румынии? И вы ошиблись. Латинские народы, с большим уважением относящиеся к кулинарии, почти все имеют (у других народов) прозвища, связанные со своим излюбленным блюдом. Французы — «лягушатники», румыны — «мамалыжники», итальянцы — «макаронники», хотя правильнее было бы «спагетщики». Румыны действительно мамалыгу любят. Это блюдо пришло к ним с Апеннинского полуострова. При этом оно и в Италии осталось не менее национальным, только зовут его там музыкальнее и нежнее: «полента». («Малига» — у венецианцев значит «кукурузная крупа»; отсюда и румынская «мамалыга».) Итальянцы известны и другими вещами — спагетти, вермичелли, лазаньей. Пармезаном… Натертый, он ставится на стол, как у других соль или что-нибудь подобное. И официант у итальянского шведского стола, видя, как иноземец неуверенно лезет в коробку с пармезаном ложкой, произносит: «Витамино итальяно!» Сыпать его можно и в суп, и во второе, хотя насчет мороженого не уверен. Только один раз мне это не было позволено. Подавали спагетти с разными дарами моря, кажется, даже небольшие осьминожки там присутствовали. И помидорный соус с базиликом источал ароматы. Это было так хорошо, что я зажмурился, пытаясь представить себе — чего же там не хватает? Да я же не сыпанул пармезану! И уверенной рукою я направил ложку к коробке с тертым пармезаном. Но официант остановил меня суровым, но по-отечески заботливым взором.

— Пармиджиано? А тутти фрутти дель маре?! Криминале, синьор! Пармезан? В плоды моря? Синьор, это преступно!

Я смущенно пробормотал по-русски «пардон» и ретировался. Спагетти оказались выше всяких слов и без пармезана. (Но, думаю, поскольку я не итальянец, я бы и с пармезаном съел и добавки попросил.)

Поленту же подают с грибами, опять-таки с пармезаном (и еще пятью сырами), с овощами, с чертом, дьяволом, но вкусно. Ой, как вкусно! И в любом супермаркете найдется полка с разными видами полент быстрого приготовления. Стоят они недорого, стоит их купить, чтобы дома ощутить вкус Италии, известный не всем. Так сказать, Италии мамалыжной.

О чем ни вспомнишь, то и пир духа (от аромата), и пир просто.

Кофе в любом месте в любое время суток. Ветчина с дыней, к примеру. Хлеб, загадочным образом лишенный мякоти: две хрустящие корочки. Но какие корочки! Я б такой черной (от углей) корочкой мог всю жизнь питаться. Только каждый день с новым сыром. В Италии это возможно.

Описать итальянскую кухню невозможно, что следует понимать буквально. Я и стараться не буду. Скажу только, что Италия оказалась единственной страной, где мне и в голову не пришло искать китайский или турецкий ресторан.

Даже о борще — каюсь! — не вспоминал…

Есть минимум три яства, рассматриваемые как национальные и действительно любимые народом. Это — жаренная с внутренностями сардина, требуха — отваренная и обжаренная, и лжеветчина. Именно «лже». Ниже я объясню почему.

Самое главное в том, что все они появились не от хорошей жизни.

Сардину и другую рыбу здешние рыбаки ловили всегда в изобилии. Но лучшая рыба стоила дорого, и рыбакам была не по карману, как и крупная сардина. Себе оставляли мелкую. Но если ее потрошить, то от рыбешки вообще ничего не оставалось. Голь на выдумки хитра. И к голи португальской это относится в высшей степени. Жарить стали непотрошеную сардину и достигли в ее термической обработке такого совершенства, что она перекочевала на столы сеньоров, а потом превратилась в национальное блюдо.

С требухой картина оказалась похожей. Только дело здесь не в одной сравнительной цене требухи и мяса. Считается, что французы при Наполеоне, захватив Португалию, потребовали для снабжения своей армии все мясо с лиссабонских боен. Но требухой они брезговали. Португальцам же не оставалось ничего другого, как исхитриться и научиться эту требуху готовить так, что пальчики оближешь. (Далее см. историю с сардиной.)

А вот лжеветчина имеет корни, я бы сказал, религиозные. Как известно, ветчину вообще делают из свинины. Свинину же не едят евреи. И эта история — не «в огороде бузина, а в Лиссабоне — дядька».

В XV–XVI веках в Португалии жило множество евреев. В общем-то совсем португальцев в смысле языка, фамилий и даже внешности, но упорно отказывавшихся креститься. Перед ними был поставлен вопрос: или креститься, или покинуть страну. Значительная часть осталась и крещение приняла. Но многие для вида. В костел сходить не трудно и перекреститься на людях — тоже, а подпольно исповедовали веру предков. И само собой, избегали нечистого — свиного — мяса.

Но евреи не учли хитрости св. инквизиции. Ее агенты ходили по домам и выспрашивали соседей: «А что сеньор Дакошта, как он? Свинину ест или баранину предпочитает?» И любитель баранины мог угодить на дружескую беседу к отцу-дознавателю. Да и вообще у доброго португальского христианина обычно во дворе вялятся окорока. Так что достаточно было заглянуть во двор к подозреваемому.

А инквизиция не учла коварства евреев. У них во дворах всегда висели окорока, и они даже публично отрезали от них куски и с аппетитом ели. И угощали забредшего прохожего.

Все дело было в том, что окорока эти вовсе не были свиными. Евреи навострились их делать из гусятины или курятины так, что в упор не догадаешься, что окорок в бытность животным совсем не говорил «хрю-хрю». Святые отцы эти лжеокорока лжеветчины тоже ели с удовольствием и даже их полюбили.

С течением веков крестившиеся для вида становились христианами просто и причин таить секрет псевдоветчины не имели. Так и стала она в Португалии национальным блюдом.

Очень вкусным.