Придуманные люди с острова Минданао

Некрасивых женщин не бывает. Как не бывает некрасивых цветов. Просто цветы делятся на садовые и полевые. Садовые выращиваются со всем искусством садовника и пестуются согласно его вкусу. Полевые растут такими, как они есть, и встреча с ними — не планируется. Зато случайность может принести неожиданную и редкую радость. Такая бывает не каждый день. Да что я! Не каждый год. Но сколько скромных полевых цветков должно пройти перед вашим взором, чтобы вы заметили нечто необычайное!

Прошу считать «полевые цветы» не более чем скромным поэтическим образом. Автор имеет в виду ограниченный женский контингент стран, который он изучал чисто эмпирическим путем. А также те различия, которые имеют место быть между создавшимся расхожим стереотипом и реальностью, данной автору в его личных ощущениях. Некоторый опыт привел меня к мысли, что самые роскошные женщины живут на Гавайских островах.

На Гавайских островах я не был.

Сохраненная целомудренность

За границу я впервые выехал в столь доисторическую эпоху, что многие связанные с выездом реалии, наверное, нуждаются теперь в дополнительном разъяснении для современного читателя. К примеру, «выездная комиссия», определявшая, достоин ли субъект такого высокого доверия, как пребывание за рубежом вообще и по категории Б–1, в частности. Не настаиваю на том, что вышеупомянутая категория существовала в каких-то документах, но в жаргоне аппаратчиков (опять непонятное слово!) она существовала и обозначала «поездку в братскую страну социализма в одиночку». После утверждения, но до получения паспорта и билета следовало пройти инструктаж в ЦК КПСС (это, надеюсь, понятно?), прочитать «Инструкцию по пребыванию» и расписаться в верности ей. Мудрая брошюра охватывала все случаи кратковременной жизни вдали от Родины, и даваемые ею рекомендации, как правило, начинались с отрицательной частицы «не». Следовало избегать «неконтролируемых знакомств и приглашений». Инструктор в беседе разъяснил мне, что это значит. Половые контакты и даже самый невинный флирт исключались. Каждая дама (девица) подозрительно легкого поведения скорее всего могла оказаться (оказывалась) агентом империалистических спецслужб, задача которой состояла в склонении морально неустойчивого командированного к незаконному переселению на Запад путем бегства.

В этот бред мало кто уже тогда верил. Тем более едучи в братскую страну, где работа империалистических спецслужб должна пресекаться спецслужбой братской. Оттуда своим-то не так уж легко удавалось незаконно переселиться путем бегства, чего ж о наших-то говорить!

Зато и автор этих строк, и большая часть его сограждан свято верили в бдительность спецслужб наших, ведающих о каждом шаге, сделанном за границей. А уж когда человек за рубежом, да в первый раз, да еще и Б–1! Уж за ним-то следить будут в шестнадцать глаз, хотя бы для того, чтобы проверить надежность оказанного доверия и т.д. (Как я сейчас понимаю, в этом была не только моя чистая вера, но и чистая мания величия, но не об этом сейчас речь.) Все это я рассказываю для того, чтобы понятным стало мое поведение, имеющее непосредственное отношение к поднятой нами теме.

Работавшая со мной переводчица оказалась барышней невнятной внешности с русыми волосами. То есть прямой противоположностью образу венгерки, созданному в нашем сознании незабвенной Сильвой (фамилия которой, кстати, Вареску — совсем-совсем не венгерская). «Частица черта в нас» и все такое прочее. Да и большая часть дам (не все, но по преимуществу) окрас имели светлый, манеры сдержанные и прекрасно варили кофе. Встреченные экспансивные брюнетки в основном торговали цветами и печеными каштанами, что в специфических условиях Венгрии свидетельствовало об их цыганском происхождении. Зато их было много. Они могли послать пылкий воздушный поцелуй прохожему и обсчитать при сдаче. Такой же воздушный поцелуй могли послать одинокие дамы в многочисленных кафе, где, как я отметил, сидело множество одиноких дам. Но пока я ходил с переводчицей Анни, поцелуи мне не посылали. Так, разве что томный мимолетный взгляд.

На мое счастье, Анни владела русским языком довольно плохо, оттого стеснялась, и работать ей было тяжело. Я же, коварно этим воспользовавшись, уговорил ее отпускать меня гулять (в самом буквальном — почти детском — смысле) одного. Только я поклялся, что никому об этом не скажу и она сможет отчитаться в ежедневном 14-часовом труде.

И вот тут в первом же кафе, посещенном самостоятельно, ко мне подошел официант и спросил, не имею ли я чего против, если за мой столик подсядут. Я ничего против не имел. У нас во всем общепите подсаживались, не затрудняя этим официанта и не затрудняя себя вопросом — согласен ли я; подсаживались, впрочем, люди обоих полов, и даже мужчины чаще, ели, пили и уходили, не сказав ни «здравствуй», ни «до свидания». Ко мне пересела со столика в дальнем углу приятная дама, похожая на продавщицу из галантерейного магазина. Мешал языковый барьер. Все же мы смогли объясниться. «Вы откуда? Как вам нравится Венгрия?» и все такое необязательное прочее. Я даже не помню, как она среагировала на то, что я из Советского Союза, кажется, даже что-то сказала по-русски. «А вы здесь один?» Выяснилось, что она здесь бывает каждый день… «Спросите Пишту, — показала она на официанта, — он всегда знает, где я».

Тут мы расстались, знаками и словами показав, что приятно было бы пройтись по Будапешту и посмотреть то, чего туристы не видят, но может показать местная бескорыстная и заботливая к одинокому чужеземцу женщина.

Надо сказать, что в те времена я уже не был наивным мальчиком и прекрасно понял, кто моя собеседница и чего ей (и Пиште) от меня надо. Более того: я понял и то, чего никогда не понял бы нормальный человек, не проходящий по категории Б–1. А я именно по ней сюда прибыл! Передо мной если не майор Пронин (кто помнит бессмертный образ!), то уж точно — его агентша. И строчатся уже реляции, рапорты, донесения, и ложатся в папку с грифом «НВ». Что значит: «Не выездной».

Вежливо поблагодарив, я сослался на занятость и отказался, показывая всем видом фальшивое сожаление. Больше я в это кафе не заходил.

Но и майор был начеку: он окружил меня плотной сетью агентов. Стоило мне показаться в другом кафе, как все повторилось до мелочей. Кажется, даже официанта звали Пиштой. (Что-то вроде старшего сержанта, понял я.) И в третьем. И т.д.

Перед самым отъездом я решился на скромное хулиганство. Я договорился о рандеву: завтра, в двенадцать. В семь утра я улетал. Я буквально видел, как рапорт «Пишты» и его помощницы ложится на стол к Пронину, как закусывает он губу: «Не выдержал — видать, просмотрели. — И как тут же улыбается в седые усы: — Да ведь он в это время уже в Москве будет! Молодец! Настоящий советский человек!»

Скромное обаяние англичанок

Дальнейшие мои путешествия подтвердили, что испытания я выдержал. Впрочем, довольно скоро после моего первого вояжа весь этот бред стал ослабевать, и только наиболее стойкие все еще верили, что на наблюдение за их скромными (а то и никакими) персонами брошены мощные силы.

Может быть, не все согласятся со мной, но для меня классическая страна повседневной женской красоты — это Англия. Прохладный и влажный климат, воспитанная с детства привычка не кутаться и ходить без шапки сделали медового цвета волосы англичанок очень густыми, щеки — розовыми, фигуру — стройной. Я говорю о молодых. Но и пожилые дамы, подтянутые и ухоженные, тоже привлекательны. По-своему. Но лучше молодых англичанок в грубой вязки свитерах, твидовых юбках ниже колен, толстых чулках и туфлях на низком каблуке я не видывал никогда и вряд ли когда увижу. Так сказать, в категории блеклой северной красоты. Ничего яркого, и губы, кажется, не накрашены, но как же эти девицы и дамы естественно изящны! Они очень доброжелательны: ни одна не пройдет мимо, если увидит, что человек нуждается в помощи, и тут же ее окажет.

Но при этом — вот ведь странное дело! — желания поухаживать не возникало. Пытаясь в этом разобраться, я вспомнил, что во время беседы, например, когда вас о чем-то спросят, а вы по восточноевропейской привычке начинаете обстоятельно отвечать, через очень короткое время выясняется, что интерес собеседницы заметно истощился. Нет, Боже упаси, вас никто не попросит прекратить болтовню, и лицо будет все тем же доброжелательным, но вам предложат еще что-нибудь попробовать, спросят, как вам нравится и… Разговор уже переведен на другую тему.

Но это все были, так сказать, наружные наблюдения. Мне повезло, что я смог не раз и не два подолгу пожить в английской семье и внимательнее присмотреться. Жил я в дому одной славистки-русистки (что уже экзотично для Великобритании), дамы очень доброжелательной и занятой. Как бы рано я ни встал, она уже была на ногах и хлопотала, обслуживая весьма многочисленное семейство. Я видел ее отдыхающей, только если шел к себе в комнату очень поздно: она позволяла себе присесть с сигаретой и газетой «Файнэншл тайме». Дом сверкал и был очень уютен, дети — ухожены, и у мужа оставалось время на разные хобби.

Как-то в пятницу она привезла сына из школы. День был октябрьский, что не мешало молодому человеку обходиться без шапки, перчаток и длинных брюк. Он почти безостановочно кашлял. Но на мой вопрос, как дела, отвечал: «Очень хорошо, сэр!» Мама спокойно готовила, повернувшись к дитяти спиной.

— Слушай, — спросил я по-русски, — чего он так кашляет?

Мама повернулась и кинула взгляд на сына.

— Наверное, простужен, — отвечала она с сильным английским акцентом.

И продолжила готовку.

Опасные розы

Выше я попытался ввести почти научный термин «категория блеклой северной красоты». Продолжив ученые изыскания, я употреблю антитезу: «яркая южная красота». Он понадобится мне для описания своих наблюдений и переживаний в стране, связанной с Англией исторически и не похожей на нее ни в чем (кроме правостороннего движения, военного топанья ногами и разновидности английского языка).

Все мы, конечно, понимаем, что в кино — одна жизнь, а в жизни — другая. Что звезды индийского кино чем-то похожи на остальных индийских женщин, но больше — нет. И все-таки, отправляясь в далекую Индию, в которой чудес не счесть, ждешь, что узришь воочию то, что годами видел на экране. Понятно, что, отвечая на вопрос, нормальная индийская женщина не заведет тут же песню минут на сорок в сопровождении оркестра, но… Если среди многих сотен миллионов населения миллионов десять выглядят так, как нам бы того хотелось, значит, страна просто кишит красавицами.

Поверьте мне: все было не как в кино. Все было куда лучше. Может быть, потому, что самая первая моя встреча с индийскими дамами состоялась в женском колледже, где, судя по всему, учились дочери довольно зажиточных людей. Я очутился в окружении светлокожих красавиц в шелковых сари, для Индии не слишком увешанных украшениями — в меру они присутствовали и в ушах, и в носах, и на руках. Они щебетали на приличном английском, со смехом отвечали на вопросы об индийских расхожих выражениях, пели хором и соло и подносили чай и орешки кешью. И были такими раскованными, что пропадала мысль о восточных строгостях и ограничениях и хотелось взять их за ручки и… Тут появилась миссис директриса, и наступил порядок. Мы остались в зале, барышни проследовали на сцену и стали исполнять народные песни и танцы. Мужские роли играли девушки с нарисованными жженой пробкой усами. Старику-отцу борода была подвязана и приятно контрастировала с нежными, чуть смуглыми девичьими щеками.

Я сидел рядом с преподавателем географии — пожилым мужчиной в европейском костюме.

— Когда я учился в школе, — сказал ему я, — мы тоже учились отдельно от девочек.

— Это очень правильно, сэр, — отвечал он, — ничто не должно отвлекать от учебы.

Я кивнул и коварно добавил:

— Но когда мы ставили пьесу, всегда приглашали девочек из женской школы.

Он посмотрел на меня с изумлением:

— И их родители это позволяли? — И он сокрушенно покачал головой при мысли о европейских нравах.

Но говорить об индийских женщинах так же нелепо, как о расовом типе советского человека. Индия разнообразна. Цвет кожи, встречаемый здесь, а иной раз в одной и той же толпе, — от почти совсем белого (как у загорелого таджика) до чуть ли не угольно-черного. Перемешались мужчины в европейских костюмах, в индийских обширных дхоти, почти голые (а то и просто голые). Наряды женщин однообразнее: сари, кусок ткани, столь искусно драпирует тело, что любая женщина, умеющая его носить, выглядит изящной. Конечно, индийцы сразу отличают сари разных народностей и штатов, а мы сразу отличаем шелковое сари от выцветшего ситцевого.

Наверное, ничего нет прекраснее, чем драгоценности на коричневой, теплой на вид, просто бархатной коже тамильской женщины с индийского юга. Правда, драгоценности должны быть подлинными, а кожа — холеной. Таких в Индии тоже не так мало. Смотришь, и охватывает тебя непреодолимое желание прикоснуться к этой красоте. Желание следует преодолеть: к чужим женщинам в Индии прикасаться не положено.

А к кому можно — на работе не носят сари и подлинные драгоценности. Несколько раз я видел в холле гостиницы симпатичных девушек в облегающих комбинезонах, иной раз блестящих, как детский космонавтский. Держались они свободно, улыбались всем, а обслуживающий персонал их как бы и не видел. По счастью, со мной был очень опытный в индийских делах человек. И он мне объяснил, что это, так сказать, девушки доступных достоинств.

— А тысяча рупий у вас есть? — вдруг спросил он.

Тысячи рупий у меня не было. Я, однако, знал, что зарплата гостиничного боя, человека лет 26, составляла в день 5 рупий. Я сравнил.

— Неужто такие дорогие?

— Да нет, — отвечал опытный в индийских делах человек. — Ее услуги — десять рупий. Девятьсот девяносто придется заплатить доктору.

Умей держать язык за зубами

Мода — вещь великая. С прекрасной электроникой из одной великой дальневосточной страны пришла мода на суси (именуемое у нас на английско-нижегородский лад «суши»), борьбу сумо, красоту тамошних женщин. (Страну не называю, чтобы никого незаслуженно не обидеть: заметки мои носят чисто субъективный характер.) Так вот: дамы эти прекрасны, когда разодеты в национальные шелковые наряды, подчеркивающие достоинства и скрывающие недостатки. (Наряд не называю по тем же причинам.) Стоит же даме облачиться в европейское платье, как заметными становятся и коротковатые ноги, и коренастое тело.

А меж тем существуют в Восточной Азии очаровательные миниатюрные существа, сложенные столь пропорционально и изящно, что им любой наряд к лицу. И к другим частям тела. Но всем иноземным модам они предпочитают свой вьетнамский костюм «ао-зай» — облегающий халат с разрезами до бедер и просторные шелковые брюки. Дополните это конической тростниковой шляпой, в донце которой вставлено маленькое зеркальце, чтобы, скромно шляпой прикрывшись, внимательно рассмотреть интересного молодого человека. Добавьте щебечущую речь и нежный — но очень частый! — смех, и вы получите портрет вьетнамки. Хотя вьетнамская пословица и гласит: «Нам — ту, ны — ньы», что значит — «Мужчине борода, женщине же грудь (приличествует)», ничего лишнего в фигуре вьетнамки нет (как и излишней пресловутой бороды на лице вьетнамца). Все на месте. Восхитились? Держите это про себя. Знаю по собственному опыту.

Мы сидели на берегу Ароматной реки в древнем городе Гуэ с компанией вьетнамцев, окончивших институты в Москве. Свои, короче говоря, люди были. Даже водки маленько выпили. С Ароматной реки тянуло прелью. Мы ждали коронное блюдо местного ресторанчика — черепаху. По-вьетнамски — «ба-ба». Это схожее с нашим слово и повернуло разговор на, скажем, женский вопрос. Он бы и так повернулся туда, как это пристало в мужской компании, но созвучность придала ему окраску несколько более легкомысленную без всяких предисловий. И один вьетнамский партийный товарищ поинтересовался моим мнением о вьетнамских женщинах. А я несколько размяк от сытной еды в тропическом тепле и высказался очень откровенно, хотя исключительно похвально и искренне. Вообще, сказал я, что может быть лучше вьетнамской жены?

Тут товарищ посуровел и необычайно серьезно, хотя и без хамства начал мне объяснять, что это невозможно, совсем невозможно, даже с китайцами такой брак выходит боком. По счастью, подали ба-ба, и другой вьетнамец (старый друг по Московскому университету) умело перевел разговор на другую тему. Я с энтузиазмом включился в него, потому что до меня дошло, что сказанул что-то не то.

Потом мне уже объяснил старый друг, что земляки его — как бы это сказать? — не то чтобы расисты, но посягательств на своих женщин со стороны чужаков не выносят. Хочешь похвалить женщин Вьетнама, хвали их трудолюбие, героизм и материнские качества. Или похвали их лакированную черную улыбку…

Еще в 1960-х годах это не было редкостью, как рассказывают знающие Вьетнам люди, трудившиеся там в то время.

Я попал во Вьетнам много позже, но тоже все-таки давно — в конце 1970-х. Вьетнамцы улыбались по каждому поводу. И без повода — на всякий случай. И смуглые их лица оттеняли белизну зубов. Надо сказать, что в этой южной стране очень заботятся о зубах, и многие предпочитают их чистить размочаленной веточкой смолистого дерева. Очень тщательно. Причем почему-то и чистят веточкой, и полощут, сидя на корточках: это, очевидно, придает операции некоторую основательность и как бы подчеркивает важность производимой гигиенической процедуры.

Я так привык к белозубости вьетнамцев, что не сразу понял: что такое странное в лице пожилой торговки с грандиозного ханойского базара Донг-Суан.

Улыбка была как улыбка, но совершенно черная. Это не была неопрятная чернота истерзанных кариесом зубов. Зубы были ровные, блестели — но совершенно черные. Блестящие черные зубы.

Не помню уже, к чему я приценивался. Мой верный друг и спутник Ле Суан Ту, выпускник МГУ, не сразу понял, с чего это я умолк, и оглянулся по сторонам. Ничего странного он ни в одной стороне не увидел. Судя по всему, в лице пожилой продавщицы — тоже. Ту вопрошающе посмотрел на меня.

— Слушай, а что это у нее с зубами? — спросил я.

— А что такое? — недоумевающе отвечал Ту, с вежливой улыбкой посмотрев на торговку. — А, ты же этого никогда не видел! Это раньше так принято было: покрывать зубы черным лаком. Но это феодальный обычай, никто из молодых и даже старых в городе этого уже не делает. Только такие старушки в провинции.

Тут надо сказать, что словом «феодальный» работавшие с нами вьетнамцы обозначали все отжившее, старое, реакционное или по крайней мере непонятное передовым советским товарищам. На всякий случай. Иной раз — и совсем неплохие традиционные вещи.

Он что-то спросил у женщины, покачал головой, показывая, что товар нам не подходит: все для того, чтобы, не дай Будда, она не поняла, что мы ее обсуждаем. А потом я пристал к нему: что за лак, да почему, да отчего черный.

Потом я встречал чернозубых дам несколько раз — привычка и теперь сохранилась, по крайней мере в глубинке. И тому есть целый ряд причин.

Как известно, все вьетнамцы (китайцы, корейцы, японцы и прочие народы монголоидной расы) — черноволосы и черноглазы. В их представлении — это нормальный окрас человека. А животные бывают разных цветов шерсти и глаз. Поэтому, да не удивятся наши читатели, нордический, скажем так, облик европейцев — кто блондин, кто шатен, а кто и вообще рыжий — и глаза их, тоже разного цвета, вызывают у азиатов не столько восторг, сколь ужас. Человек же не кошка, чтобы быть разноцветным! Тот же Ту рассказывал мне, что, когда в детстве его хотел угостить конфеткой французский солдат, он посмотрел ему в лицо и чуть не потерял сознание от страха: солдат был белобрыс и голубоглаз! Да еще и долговяз. Кроме того, смущенно добавил Ту, слегка стыдясь своего младенческого малодушия, он был колонизатором.

В старину считали еще, что человек должен отличаться от животного и цветом зубов: животное ведь за своими зубами не следит, но они у него белые. Человек же за зубами следит тщательно. И покрывает их черным лаком.

Кроме того, целебные свойства лака не дают зубам портиться. Если же они все-таки слегка портятся, под слоем лака этого не видно. У лака действительно есть целебные свойства. Во Вьетнаме очень много деревьев, которых ботаники именуют лаконосами, а между собой, по-научному, Rhus Vemiciflua. Вьетнамцы называют их не столь длинно, зато разнообразнее. В провинции Тай-Нгуен, например, дерево, сок которого идет на производство лака, называют тьы.

Под влиянием европейцев, переняв в городах европейскую одежду, многие вьетнамцы стали отказываться — еще при французах — от обычая покрывать зубы лаком. И не только от того, что черные зубы не гармонировали с пиджаком и галстуком, а от того еще, что стала выходить из моды древняя привычка жевать бетель. От жевания слюна становится красной, а зубы совсем уже напоминают клыки чудовища из джунглей, только что растерзавшего невинную, но сочную жертву. Покрытые же черным лаком зубы никак не выдают пристрастия к бетелю. Дело еще в том, что, жуя бетель, человек часто и обильно плюется. Кто — феодалы и компрадорская буржуазия — в специальные вазы-плевательницы, а кто — прежде всего трудовой народ — прямо на землю. И — тут влияния европейцев отрицать нельзя — с конца XIX века привычки жевать и плеваться стали стесняться.

Ну и наконец: черный лак для зубов штука не очень дешевая, и покрывать им зубы по несколько раз в год могли позволить себе люди зажиточные (по крайней мере — качественным). Поэтому после революции и этот обычай стал казаться феодальным.

Только в глубинке вот и встретишь пожилую женщину, широко улыбающуюся улыбкой черного лака

Не пей из копытца

Азия — хорошо и экзотично. А Европа — понятнее и привычнее. А Чехия — сердце Европы. И чешки очень красивы. Лет до тридцати даже стройны и спортивны, но потом, увы, начинает сказываться то, что в чешских газетах печатают в рубрике «Недостатки чешской кухни». Во-первых, она вкусна (если блюда дополнительно посолить и поперчить).

Во-вторых, тяжеловата. Но пришедшим с работы чешским мужьям жены подают все так красиво, а вокруг все блестит и стоит пиво высокого качества, что только остается есть и просить добавку. Удивительно приятно! И обувь оставлена на лестничной площадке, и никто ее не украдет. А за порогом удобные и мягкие тапки. И называют муж с женой друг друга «папа» и «мама» (чаше — когда появляются дети) или «козлатко», что, как понятно, значит «козлик». Полная гарантия уюта ждет вас в чешской семье. Но чешский супруг должен быть мастером на все руки и не звать попусту мастера.

В один из приездов в Прагу приятель рекомендовал знакомую своей жены: она готова была сдать комнату по недорогой цене. Звали ее Марженка Ризельшнауцерова (или Миттельшнауцерова, я уже забыл). Опущу никому не нужные подробности, только скажу, что как-то мы перешли на «ты», стали ходить на чашечку кофе в кафе за углом. Я ей делал какие-то подарки. Но рассматривал все как этакое знакомство во время отпуска/командировки — ненужное зачеркнуть.

Как вдруг, возвращаясь вечером и снимая у двери ботинки, услышал: «Козлатко, твои тапочки на полочке!» и не сразу сообразил, что это «козлатко» — я. Я чуть не брякнул: «Спасибо, мамочка!», но вовремя прикусил язык. Мы чудесно поужинали и пошли погулять. А потом я задержался и позвонил по автомату земляку. Тот отозвался на следующий день, когда меня дома не было, и с сильным русским акцентом просил передать, что меня срочно вызывают в Москву. И мы простились самым теплым образом. (Подчеркиваю: никаких репримандов с моей стороны не было, так что и неприличия в моем отъезде не было тоже. Скорее трусость. Сказку я вспомнил: «Не пей, братец Иванушка, из козлиного следа!») Она меня тоже правильно поняла. И на следующий год мы по-дружески встретились. Она познакомила меня с будущим мужем. Он был подполковником из МВД. Я их благословил. Надеюсь, что он дослужился до полковника и, несмотря на изменившиеся условия, получает приличную пенсию. Семейная его жизнь — очень надежный тыл.

Я прекращаю исследования

Сколько веревочке ни виться, а… Дело ясное. Свои полевые исследования я прекратил раз и навсегда в тропической стране Малайзии. Мы ездили по ней вдвоем с коллегой и другом, который, однако же, был на двадцать пять лет моложе меня. Иной раз эта разница мешала делиться всеми наблюдениями по избранной теме. А тема была, ох была! Европеизированные и раскованные китаянки со звучными именами вроде Кристина Тео или Ливия Цю. Индианки, не столь современные, как китаянки. Малайки в строгом мусульманском наряде с платком и длинными брюками под юбкой. Кстати, их наряд и, я бы сказал, кишлачная скованность нас удивляли: ведь тут же полно было их единоверок и почти соплеменниц из соседней Индонезии, одетых скромно, но с тропической роскошностью. Короткая кофточка, широкая юбка, никаких платков, но в смоляных волосах яркий цветок, а через плечо переброшен легкий шарф. Была тема, что и говорить…

Работали мы в городе поодиночке, а вечером собирались в номере, чтобы обсудить прошедший день и составить план на завтра. И вот во время беседы мой коллега пожаловался, что ему не дают прохода девицы платных достоинств, гуляющие по всей улице на пути в гостиницу. Его, образцового семьянина, это раздражало. Я тоже видел девушек у входа, но по скромности, с которой они передо мной расступались, полагал, что это старшеклассницы, пришедшие на дискотеку. Узнав правду, я взволновался.

— Почему, — спросил я обиженно, — тебя замечают, а меня нет?

Коллега посмотрел на меня удивленно:

— Вас не замечают? Да еще как! Иду, а они кричат: «А ваш папа уехал с шофером-индусом! Мистер, не хотите сексуального развлечения?»

Я понял, что время мое кончилось. Остается писать мемуары.