Приехали

II

Ломовики и извозчики вносили мебель въ комнаты. Кресло-качалка и нѣсколько стульевъ изъ гнутаго бука были поломаны. Оказалось, что ломовики, надѣясь на прочность этой мебели, настолько крѣпко прикрутили къ ней веревки, что даже цѣльный букъ не выдержалъ и переломился. Марья Павловна, увидавъ все кто, такъ и всплеснула руками.

— Ну, скажите на милость, качалка и три стула поломаны! — воскликнула она.

— Что вы, барыня! Какой-же это поломъ! Не поломаны стулья вовсе, а просто ножки эти самыя у нихъ изъ гнѣздъ вышли, — отвѣчали ломовики. — Винты плохи были. Теперича, ежели эти винты запустить съ клеемъ…

— Михаилъ Иванычъ! Иди сюда… Посмотри, какъ извозчики твою качалку изувѣчили! — кричала Марья Павловна мужу.

— Мерзавцы! Подлецы! Денегъ за провозъ не заплачу! — набросился на ломовиковъ Михаилъ Ивановичъ, и безъ того раздраженный горничной Аннушкой, которая насѣдала на него, чтобы онъ требовалъ для нея отъ жены отдѣльную комнату, нужную, будто-бы, для глаженья и уборки бѣлья.

Одинъ изъ ломовиковъ, рыжебородый мужикъ, отвѣчалъ солидно и разсудительно:

— Эхъ, барыня! Да нешто ужь совсѣмъ безъ поломки можно пріѣхать? Ни въ жизнь. Какъ у хлѣба не безъ крохъ, такъ и тутъ… Да изойди весь бѣлый свѣтъ, такъ перегрузки безъ поломки не найти. Перегрузка ужъ всегда изъянъ приносить. Даже и пословица есть, что три раза переѣхать — разъ погорѣть. А здѣсь и поломки нѣтъ. Гдѣ эта поломка? Все цѣло. Изъ гнѣздъ дерево вышло — это точно. А насчетъ качалки будьте безъ сумлѣнія! Мы ее свинтимъ.

— И у самовара бокъ проломили. Вотъ посмотрите… — подскочила кухарка съ самоваромъ.

— Гдѣ проломили? Гдѣ? — набросился на нее рыжебородый мужикъ. — Нешто это проломъ? Проломъ, такъ тогда дыра была-бы. А тутъ просто вогнули немножко, понадавили. Веревкюй ужъ очень крѣпко перетянули. Тоже ваше-же добро берегли, чтобы оно съ воза не разсыпалось. А этотъ самоваръ теперича ежели мѣднику отдать, то онъ его вамъ за двугривенный въ лучшемъ видѣ исправитъ.

— Молчать! — закричала на него Марья Павловна. — Аннушка, поди сюда, — позвала она горничную. — Ты такъ за вещами на возу смотрѣла? Видишь, что они съ самоваромъ подѣлали! Вѣдь тебя, дуру, нарочно для этого и послали съ возами.

— Я говорила имъ, а нешто мужчинъ переспоришь! — пробормотала горничная. — Ну, вотъ и попортили.

— Да ничего не попортили, барыня, — опять заговорилъ мужикъ. — Нешто такъ портятъ? И труба цѣла, и кранъ цѣлъ… А просто онъ подъ закрутку попалъ. Его въ лучшемъ видѣ хотъ сейчасъ наставляй и кипяти воду.

— Молчать, говорятъ тебѣ! А самоваръ этотъ, Анна, я тебѣ на счетъ поставлю. Нарочно прислугу на возъ съ мебелью посадили, чтобъ она за вещами наблюдала, а она, сидя на возу, должно быть, воробьевъ, считала

— Никакихъ воробьевъ не считала. Это, можетъ статься, вамъ интересны воробьи, а мнѣ они не интересны. А что ежели самоваръ погнутъ, то сами вы виноваты. Никогда самовары на возъ не кладутъ, а берутъ ихъ съ собой въ карету.

— Поговори еще у меня, мерзкая!

— Да конечно-же… Я дѣло говорю. А самоваръ на возу, такъ за нимъ нешто усмотришь! Вѣдь не обнявшись-же съ нимъ сидѣть.

— Еще-бы… самоваръ не солдатъ.

— Пожалуйста, вы эти слова оставьте. Никогда мы на солдатъ не мѣтили, да и мѣтить не будемъ. Не такого я сорта дѣвушка. Совсѣмъ не въ ту точку…

— Ахъ, грубіанка! Михаилъ Иванычъ, послушай, что она говоритъ!

Подошла нянька.

— Воля ваша, сударыня, а въ той темной комнатѣ, которую вы подъ дѣтскую отвели, жить невозможно, — сказала она.

— Отчего невозможно? Что такое? И какъ это тебѣ не стыдно ныть ежеминутно! Изводишь ты меня своимъ нытьемъ.

— Да какъ-же, сударыня, не ныть-то. Нешто это комната? Это не комната, а гробъ.

— Тьфу! Тьфу! Типунъ-бы тебѣ на языкъ!

— Конечно-же, гробъ. Прямо подъ крышей и съ одной стороны потолокъ скошенъ. Точь-въ-точь крышка у гроба.

— Михаилъ Иванычъ, что она мелетъ? — отнеслась Марья Павловна къ мужу.

— Угловая комната въ мезониѣ, ну вотъ потолокъ у ней и скошенъ, — отвѣчаетъ мужъ.

— Отчего-же вы горничной Анюткѣ отдаете комнату безъ скошеннаго потолка, а подъ дѣтей съ нянькой со скошеннымъ потолкомъ? — не унималась нянька.

— Какъ Анюткѣ? Анюткѣ вовсе никакой комнаты-не будетъ! — закричала барыня.

— А безъ комнаты я жить не останусь. Тогда мнѣ разсчетъ пожалуйте! — объявила горничная.

— Ну, и я въ гробу жить не намѣрена, — подхватила нянька. — Тогда и мнѣ разсчетъ пожалуйте. Помилуйте, что это за потолокъ, о который по ночамъ лбомъ стукаться будешь! Надѣлаешь себѣ на лбу синяковъ и станутъ тебя, ни въ чемъ неповинную душу, за пьяницу считать.

— Съ какой-же стати тебѣ лбомъ-то стукаться? — понизила голосъ Марья Павловна. — Ты тамъ и ходить не будешь. У скошеннаго потолка мы твою кровать поставимъ.

— Здравствуйте! Еще того лучше! А вскочу я спросонья, да теменемъ въ потолокъ?… Воля ваша, а я не могу, увольте меня. Да у меня и мѣсто есть въ Озерки. Тамъ все-таки у меня мой сродственникъ въ конюхахъ живетъ.

— Ну, не твою кровать къ скошенному потолку поставимъ, такъ кровать ребенка, — сказалъ баринъ. — А ты свою кровать у другой стѣны поставишь.

— Я не понимаю, отчего вы не хотите эту комнату Анюткѣ отдать.

— Понимаешь, Анюткѣ нужна комната для глаженья бѣлья. А какъ она изъ мезонина внизъ въ кухню съ утюгами будетъ бѣгать? Нельзя, душенька, Аннушкѣ безъ комнаты быть, — отнесся Михаилъ Ивановичъ къ женѣ. — Посуди сама, вѣдь мнѣ лѣтомъ каждый день чистая глаженая сорочка нужна. Лѣтомъ я потѣю, ѣзжу на службу и все такъ пылится на мнѣ.

— Баринъ, а баринъ! Не уговаривайте ихъ насчетъ комнаты, а лучше мнѣ разсчетъ и паспортъ пожалуйте. Право, такъ лучше будетъ. Полковница одна какъ звала меня къ себѣ въ Павловскъ на дачу! Вотъ туда и поѣду. Тамъ не захолустье, тамъ жить отлично.

Услыша категорическій отказъ горничной отъ мѣста и рискуя остаться безъ прислуги сейчасъ-же при переѣздѣ, когда столько уборки бываетъ въ домѣ, Марья Павловна сдалась.

— Да пускай занимаетъ комнату около твоего кабинета. Но я не знаю, куда мы нашего Петю дѣнемъ? — спросила она. — Вѣдь и его гдѣ-нибудь положить надо.

— А Петю съ нянькой въ комнату положимъ.

— Какъ? Еще третьяго въ этотъ проклятый гробъ? — завопила нянька. — Разсчетъ, сударныя, пожалуйте.

— Да не въ гробъ, не въ гробъ, — махнулъ ей рукой Михаилъ Ивановичъ. — Знаешь, Марья Павловна, что я придумалъ? — обратился онъ къ женѣ. — Дѣйствительно, дѣтямъ нужно больше воздуху. Поэтому мы отдадимъ подъ дѣтскую ту большую комнату, которую назначили себѣ подъ спальню.

— А сами ляжемъ подъ скошенный потолокъ? Покорнѣйше благодарю.

— Да не сами, не сами. А ляжешь только ты одна и будешь спать у высокой стѣны. Я-же переберусь съ своей кроватью къ себѣ въ кабинетъ.

— Бокъ-съ-бокъ съ Анюткой?! — вырвалось у Марьи Павловны.

— Тс… Что за глупыя подозрѣнія! — остановилъ ее Михаилъ Ивановичъ. — Надо не уважать себя, чтобы такія мысли…

— Однако, не могу-же я допустить…

— Оставь, пожалуйста. Сама-же ты еще недавно высказала желаніе имѣть у себя отдѣльную спальную. Сама-же ты говорила, что я своимъ храпѣніемъ бужу тебя. А тутъ ты будешь одна въ комнатѣ. Для одной эта комната прелестна.

Марья Павловна задумалась.

— «Не уважать себя»… Много вы-то себя уважаете! — проговорила она.

— Полно. Брось… Я куплю тебѣ хорошенькаго кретона на окно и на пологъ, — продолжалъ Михаилъ Ивановичъ. — Къ высокой стѣнѣ ты поставишь свою задрапированную кроватку, а къ низкой стѣнѣ диванчикъ и столикъ, и выйдетъ у тебя прелестный будуарчикъ. Воздухъ… Такъ вѣдь тамъ широкое венеціанское окно… Лѣтомъ можно отлично окно отворять. Даже на ночь отворять.

— Мастеръ ты зубы-то заговаривать! — улыбнулась жена.

— Къ кровати твоей новый коврикъ куплю, а нашъ старый къ своей кровати въ кабинетъ возьму…. Да и лучше такъ… Ты, нянька, дѣти — будете наверху, а я внизу.

— Да вѣдь, и Анютка внизу… — замѣтила супруга.

— Какъ тебѣ не стыдно! Ну, такъ вотъ… Хозяйка бъ одномъ этажѣ, хозяинъ въ другомъ… Порядка больше. Я внизу присмотрю, чтобы всѣ окна на ночь были заперты, вы вверху… Согласна?

— Какъ хочешь….- выговорила супруга и сдѣлала гримасу.

— Ну, такъ я скажу прислугѣ, чтобы она оставалась. Эй, вы! Аннушка! Нянька! Всѣмъ будутъ хорошія комнаты. Оставайтесь! — крикнулъ Михаилъ Ивановичъ прислугѣ.