Приглашение

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

В следующие дни Джеки пыталась успокоиться, но все было напрасно. Она пыталась убедить себя, что она зрелая женщина, а не легкомысленный подросток, но собственных советов не слушала. Она жалела, что родилась женщиной.

Главный недостаток всех женщин — это то, что, встретив располагающего к себе мужчину, они в считанные минуты начинают планировать свадьбу. Она объясняла себе, что это была обычная встреча, ничего выдающегося, что у нее просто была пробита голова, но ни о чем другом, кроме инцидента, она думать не могла.

Она припомнила многих мужчин, которых знала за эти годы. Когда-то, когда она путешествовала на корабле с Чарли, рядом оказался очень приятный мужчина, который… ладно, на самом деле он был более чем приятен. Он был абсолютно великолепен: высокий, темный блондин, с хрустально-прозрачными голубыми глазами. Восемнадцать лет, а то и больше провел в разных университетах, изучая массу дисциплин, так что она просто упивалась, беседуя с ним. Он был блестящий, образованный, безумно красивый — все, чего может желать женщина, но, хотя они провели целых четыре дня, путешествуя вдвоем, так как Чарли страдал от морской болезни, Джеки в него не влюбилась. Конечно, она объясняла это тем, что была замужем. Быть может, Вильям был первым интересным, красивым мужчиной, которого она узнала с тех пор, как овдовела?

Она усмехнулась при этой мысли. После смерти Чарли она отвергла несколько мужчин, пришедших предложить ей «ответить на их ожидания». Когда она была в горе, не зная, что ей делать с собой без забот о Чарли, вдруг нашлось много мужчин, предлагавших все, что она пожелает. Это было одновременно и лестно, и мучительно.

Она никуда не ходила в течение шести месяцев после смерти Чарли, но ее достало сочетание одиночества и постоянных предложений, получаемых ею. Через шесть месяцев она стала ходить подряд на все обеды и спектакли, автогонки и пикники. И всюду было одно и то же. «Сколько у вас братьев и сестер?», «Где вы ходили в школу?», «Сколько гонок вы выиграли?», «Кого из знаменитостей вы знаете?», «Что напоминал обед в Белом доме?»…

Через шесть месяцев таких посещений она уже хотела сделать карточки с этой жизненно важной для всех информацией, чтобы снова и снова не повторять надоевшее. Встречалось ли что-то интересное в разговорах? Вроде — «Какая самая большая ложь в вашей жизни?» — этого она не могла припомнить. А вот Вильям об этом спросил у нее. И он же сделал ей сэндвич, какой она любит, истинный сэндвич, а не традиционный — с жареной гусятиной или мясом с горчицей.

Спустя год после смерти Чарли она прибыла в Чендлер, уставшая от коловращения народа, который слишком много видел, а теперь погружался в апатию — плата за времена, когда все объедались развлечениями. Джеки страшилась, что если останется с этими людьми, то и сама станет такой же. Она хотела быть с теми, кто еще удивляется, когда говорит об аэропланах. «Не знаем, как они не падают», — говорили люди. Слова, от которых однажды она расплакалась, рассердившись на людскую глупость, сейчас пленяли ее своей непосредственностью. Ей нравился Чендлер и его народ — люди, у которых мало что было в жизни… За исключением, пожалуй, того, что именно они и держат этот мир на своих плечах…

И сейчас, в этом маленьком сонном городке, она встретила мужчину, который сделал го, на что был способен Чарли, больше никто — заинтересовал ее.

В четверг она вычистила до блеска дом. В пятницу она сделала закупки, истратив в два раза больше, чем тратила на одежду за три месяца, а вернувшись домой, поняла, что ненавидит все, что купила. Она сменила салфетки в уборной и выбросила все, что копилось годами. И не могла никак решить — то ли стараться выглядеть домашней хозяйкой с мягким характером, то ли всемирно известной соблазнительницей. А может быть, она должна одеться как «объехавшая весь мир звезда в домашней обстановке» — в брюки строгого стиля и шелковую кофточку?..

В субботнее утро она была уверена, что вся ее жизнь зависит от второй половины дня, и знала: что ни выберет — все будет не так. Когда утром она проснулась, то была сердита: сердита на себя из-за того, что ведет себя как подросток, изголодавшийся по любви. Может быть, этот мужчина и не появится. Даже если он придет, может быть Джеки нарядится так, как будто она собирается в школу танцев. А что, если он придет в рабочей одежде, готовый к разборке мотора или чего там еще? Что, если он вообще не покажется? Она пришла в конюшню, превращенную в ангар, взобралась на стремянку и попробовала снять с самолета пропеллер. Первым делом она уронила гаечный ключ, ударив по ногтю на пальце, и содрала ярко-красный лак на другом. Повернув руку к свету, она сморщилась. «Какого стоило труда сделать руки красивыми, — думала она, но потом пожала плечами. — Может быть, лучше и не пытаться произвести на него впечатление?»

Стоя на стремянке в замасленном комбинезоне, когда-то даже приятного серого цвета, а теперь бесцветном, Джеки подтягивала лопасть пропеллера гаечным ключом. Убирая волосы с глаз, она выпачкала щеку, и тут — когда она осматривала вал винта — заметила пару ног, обутых очень дорого. Вытерев лицо рукавом комбинезона и измазав его еще больше, она опять посмотрела вниз и увидела молодого мужчину приятного вида, уставившегося на нее. Он был высокий, темноволосый и темноглазый; смотрел очень серьезно, как будто чего-то от нее ждал.

— Вам помочь? — спросила она. Большинство людей, появляющихся в Этернити, если не были друзьями, были или туристами, осматривающими город теней, или заблудившимися.

— Помнишь меня? — спросил мужчина очень приятным голосом.

Она перестала отгадывать и посмотрела вниз. Сейчас, когда он задал вопрос, в нем появилось что-то знакомое, но опознать его она не могла. Без сомнения, он жил в Чендлере, и она ходила с ним в школу.

— Извини, — сказала она, — не могу тебя узнать. Даже не улыбнувшись, он сказал:

— Помнишь вот это?

Держа что-то пальцами, он поднял руку, но она не могла сказать, что там. Из любопытства она спустилась вниз со стремянки и встала перед ним. Ее считали высокой женщиной, но этот мужчина возвышался над ней на несколько дюймов, и сейчас, когда она была близко, он казался совсем знакомым. Взяв безделушку из его руки, она разглядела, что это школьный значок: «СХС» было выдавлено золотом на эмалевом фоне цветов школы — голубого и золотого. Вначале значок ничего ей не поведал, но затем, взглянув в темные, серьезные глаза мужчины, она улыбнулась.

— Ты — малыш Вилли Монтгомери, правда? Я тебя не узнала. Ты вырос. — Отступив, она оглядела его. Да ты сделался просто красавцем. У тебя, наверное, сотни подружек? Как твои роди гели? Чем сейчас занимаешься? О, да у меня тысяча вопросов! Почему же ты раньше не приходил проведать меня?

На его лице появился намек на улыбку, выдававший его радость от такого теплого приема.

— Подружек у меня нет. Ты была единственной девушкой, которую я всегда любил.

Джеки снова засмеялась.

— Ты совсем не изменился. Все такой же серьезный, прямо старичок. — Она непринужденно взяла его за руку. — Почему бы нам не выпить по чашке чая, и ты расскажешь мне о себе. Я помню, как неловко я с тобой обращалась.

Пойдя несколько шагов, она взглянула на него снова.

— Невозможно поверить, что когда-то я меняла твои пеленки.

Все еще улыбаясь, держась за руки, они шагали к ее дому. Вилли и в детстве говорил мало, и сейчас его молчание дало Джеки время припомнить прошлое. Он и его братья и сестры были ее первой работой в качестве почасовой няни. Это на них она познакомилась с уходом за детьми и грязными пеленками.

Когда после первого дня работы она вернулась домой, то сказала матери, что у нее никогда-никогда не будет детей, и что детей нужно держать в сарае с соломой до тех пор, пока они его не взломают.

Но Вилли ей всегда нравился. Он был спокойный и всегда был готов слушать или заниматься всем, что предлагала Джеки. Если она предлагала читать вслух другим детям, они обязательно хотели играть «в обезьян в винограднике». Если Джеки собиралась играть с ними на воздухе в мяч, то дети хотели сидеть тихо в доме и играть в куклы или железную дорогу.

А Вилли был другой. Он всегда хотел делать то, что хотела делать Джеки. Вначале она думала, что он просто послушный, но много раз за эти годы мать Вилли спрашивала у Джеки, чем она собирается заниматься с детьми сегодня. Услышав ответ Джеки, его мать, смеясь, говорила: «Это именно то, что Вилли хотел бы делать».

Джеки была благодарна этому малышу, но его привязанность раздражала, когда она ушла из нянек, и он стал ходить за ней по пятам. Если он был в городе с семьей и видел Джеки, то уходил от своих и сопровождал ее. Не обращая внимания ни на что, он переходил широкую улицу прямо перед бегущими лошадьми и автомобилями. Он хотел быть с Джеки всюду, где была она. Мать Джеки посмеивалась над дочерью, считая, что Вилли влюблен в нее. Когда Вилли стал появляться на пороге их дома по вечерам, он сделался докучливым младшим братишкой, которого у нее не было, и которого она никогда не хотела иметь.

Ее мать и мать Вилли договорились, что она будет заниматься с Вилли три дня в послеобеденные часы. Когда Джеки это узнала, она разозлилась и решила избавиться от ребенка. Она придумывала, что бы такое сделать, чтобы перепугать его до полусмерти. В пятнадцать лет она была совершенным сорванцом, а Вилли — в свои пять — крупным не по возрасту и очень крепким. Джеки взбиралась на дерево, часами оставляя Вилли одного внизу. Она надеялась, что он пожалуется своей матери, но он молчал. Его терпение было бесконечным; и еще казалось, что шестое чувство Вилли помогало ему разбираться в том, что можно и нельзя делать. Когда ему было пять, он не катался на канате, привязанном к суку дерева и свисающему над водой. Не делал этого и в шесть лет. Но когда ему исполнилось семь, он все-таки взобрался на канат и стал кататься на нем. Джеки заметила, что он боится, но, сжав маленький рот, он проделал это, а потом по-собачьи поплыл за ней по воде. Она воздержалась от поздравлений, но, улыбаясь, подмигнула ему. И была вознаграждена одной из редких улыбок Вилли.

После этого они подружились. Джеки учила его плавать и позволяла ему помогать ей по дому. Вилли, говорящий только тогда, когда было что сказать, заметил, что дом Джеки интереснее, чем его. В его доме все делают слуги, а в ее — люди делают хорошее для себя.

Однажды Джеки остановилась на улице, чтобы поздороваться с самым красивым мальчиком из ее класса, но Вилли протиснулся маленьким телом между ними и сказал подростку шестифутового роста, что Джеки — его девушка, а он может быть свободен, для его же блага. Шесть месяцев в школе насмехались над ней. Другие дети безжалостно подшучивали по поводу ее телохранителя в три фута ростом, который собирается ставить им синяки и разбивать коленки.

— Джеки, ты его подбрасываешь, чтобы поцеловать перед сном? — веселились они.

Когда Вилли исполнилось семь лет, народ в городке прозвал его Тенью Джеки. Где только возможно, он был с ней; не имело значения, что она предпринимала, чтобы воспрепятствовать этому. Она вопила на него, рассказывая, что она о нем думает, пыталась даже сказать, что его ненавидит, но он постоянно был рядом.

Когда ей исполнилось семнадцать, с ней возвращался домой из школы один мальчик. Они остановились на секунду около почтового ящика, так как мальчик вынимал запутавшийся лист из волос Джеки, когда из кустов вылетел семилетний Вилли, дикий, как бешеный кот, и сбил своим телом не ожидавшего броска мальчика. Джеки, конечно, готова была умереть на месте. Она оттянула Вилли от мальчика, извиняясь перед ним, но мальчик был раздосадован, так как Вилли смахнул его на грязную дорогу. На следующий день каждый в школе говорил Джеки колкости об ее крошечном любовнике, которого она прячет в кустах. Мать Вилли, приятная женщина, услыхав о скандальной истории, пришла извиняться перед Джеки: «Он так сильно любит тебя, Джеки». Но в семнадцать лет Джеки хотелось услышать, что ее любит капитан футбольной команды, а не ребенок, ростом ей по пояс. Она не разговаривала с Вилли три недели после этого случая, но смягчилась, когда, встав утром, нашла его спящим на перилах веранды. Ночью он перелез через окно своей спальни и подождал приезда молочника. Пристроившись между молочными бидонами, он дождался, когда водитель остановится у дома Джеки, и вышел. Свернувшись калачиком на перекладинах перил, он и заснул. Когда Джеки увидела его, то сказала, что он — это просто казни египетские, а ее мать решила, что Вилли очень сообразительный.

Вилли был ее хвостиком и в тот день, когда она встретила Чарли, тут же влюбилась в аэроплан. Вилли спросил:

— Аэропланы ты любишь больше, чем меня?

— Да я укусы комаров люблю больше, чем тебя! — ответила она.

Вилли, как обычно, ничего не ответил, что уязвило ее больше, чем если бы он вопил, верещал или плакал, как другие дети. Но Вилли был странный маленький мальчик, больше похожий на старичка, чем на нормального ребенка.

Когда она уезжала из дома с Чарли, то трусливо избежала встречи со своей матерью, оставив ей записку. Но на полпути к аэродрому она внезапно вернулась. Она попросила знакомого подбросить ее к дому Вилли, где в этот день праздновали день рождения. Большинство из одиннадцати братьев и сестер Вилли с другими детьми Чендлера орали так, что земля сотрясалась, но Вилли не было видно. Его мать — само спокойствие среди хаоса, увидев Джеки, показала ей в сторону веранды.

Она нашла сидящего там Вилли, в одиночестве читающего книгу об аэропланах. Посмотрев на него, Джеки неожиданно подумала, что немного все-таки его любит. Когда важный, редко улыбающийся малыш Вилли увидел ее, идущую к нему, его лицо осветилось радостью.

— Ты никогда не приходила меня проведать, — сказал он, и то, как он это сказал, вызвало в ней чувство вины. Может, она была слишком строга к нему? Все-таки им часто было хорошо.

Он посмотрел на ее чемодан.

— Ты с ним уезжаешь, да? — В его голосе было страдание.

— Да, еду. И ты — единственный, кому я это сказала. Маме я оставила записку.

Вилли кивнул, как взрослый.

— Она не захочет, чтобы ты уехала.

— Она может заставить меня остаться.

— Да, она — может.

Она всегда обращалась с ним как со взрослым мужчиной, но тут, заметив его грусть, протянула руку и погладила ему волосы.

— Увидимся еще, малыш, — сказала она и хотела уйти, но Вилли крепко обхватил ее за талию.

— Я люблю тебя, Джеки! И буду любить тебя всегда!

Опустившись на колени, она внимательно посмотрела ему в глаза.

— Хорошо… может, и я тоже люблю тебя… немножко.

— Ты за меня пойдешь замуж?

Джеки засмеялась.

— Я собираюсь выйти замуж за солидного старого мужчину и поглядеть на мир.

— Ты не можешь это сделать, — прошептал он. — Я тебя увидел первым.

Поднимаясь, Джеки посмотрела на него, на ручейки слез, стекающие по ангельским щечкам.

— Сейчас я должна уехать. Когда-нибудь мы с тобой еще увидимся, детка. Я в этом уверена.

Даже Джеки не верила своим словам. Она решила уехать из этого «однолошадного городка» и никогда не возвращаться. Джеки собиралась повидать мир! Импульсивно, как она делала многое, она отколола от своей блузки значок — голубой с золотом, цвета школы, и отдала ему. Зачем ей нужен значок какой-то школы в каком-то городе?

Вилли так уставился на этот значок, что не сразу осознал, что Джеки уходит, уходит своей обычной походкой, близкой к бегу.

— Ты мне напишешь? — протянул он, труся позади нее, безуспешно пытаясь задержать.

— Обязательно, детка, — ответила она через плечо. — Я обязательно напишу.

И не написала, конечно, ни разу за все прошедшие годы. Она вспомнила Вилли не больше шести раз, и только тогда, когда в компании речь заходила о маленьких городках. Как бы аккомпанируя рассказчику, она, смеясь, рассказывала историю о малыше Вилли Монтгомери, который был ее мучением от двенадцати до восемнадцати лет. Пару раз интересовалась его судьбой, но знала, что у него есть деньги и связи Монтгомери, так что он может делать все, что ему понравится.

— Возможно, женат сейчас и имеет полдюжины малышей, — сказал однажды какой-то парень.

— Это невозможно, — возразила Джеки. — Вилли еще ребенок. Я совсем недавно меняла ему пеленки.

— Джеки, я думаю, что ты должна произвести небольшие арифметические действия.

К своему ужасу, она сообразила, что «малышу» Вилли Монтгомери около двадцати пяти лет.

— Вы заставили меня почувствовать возраст, — засмеялась она. — Мне казалось, прошло не больше трех лет, как я уехала из Чендлера. — Она тяжело вздохнула, когда Чарли напомнил ей, что они женаты уже семнадцать лет.

Так что сейчас, много лет спустя, она стояла лицом к лицу с маленьким мальчиком, который клялся, что будет любить ее вечно. Только он не выглядел тем малышом, которого она запомнила. Шестифутового роста, медлительный, широкоплечий, стройный и очень красивый.

— Ты должен войти и выпить горячего шоколада, — сказала она, — с печеньем. — Она хотела напомнить себе, что, в сравнении с ней, Вилли все еще дитя. А глядя на него, помнить об этом было трудно.

— Предпочитаю кофе, — ответил он, меняя ход ее мыслей.

Войдя в дом, она чувствовала себя немного неловко и должна была заставлять себя двигаться.

— Как твоя семья?

— Все в порядке. А как твоя мама?

— Умерла пару лет назад, — ответила она через плечо, потому что шла в кухню. Вилли шел за ней.

— Извини, позволь я помогу тебе, — сказал он, доставая над ее головой коробку со свежими кофейными зернами.

Джеки хотела повернуться, но вдруг замерла, уставившись на загорелое лицо Вилли, затем ее глаза поднялись к его подбородку, такому квадратному, как будто его просто вытесала рука плотника. На минуту она почувствовала, что у нее перехватило дыхание. С трудом взяв себя в руки, она, наконец, отошла под его внимательным взглядом.

— Господи, да ты вылитый отец! Как он, между прочим?

— Такой же, как и четыре дня тому назад, когда ты его видела…

— Да, конечно. Я…

Вилли засмеялся над шуткой, известной только ему, потом пододвинул стул к столу в хорошенькой кухне и заставил ее сесть.

— Кофе приготовлю я, — сказал он.

— Ты можешь это сделать?! — Джеки принадлежала к той категории женщин, которые считали, что мужчины ничего не умеют, кроме как расплачиваться или получать деньги. Они могут воевать, вести гигантский по размаху бизнес, но они не могут накормить себя или выбрать себе самому одежду без того, чтобы сзади не стояла женщина.

Вилли насыпал нужное количество зерен в мельницу и стал крутить ручку, наблюдая за ней с легкой улыбкой.

— Так расскажи мне все о своей жизни, — сказала она, посмеиваясь над ним, пытаясь заставить себя помнить, что этому мужчине она меняла пеленки.

— Ходил в школу, окончил колледж, а сейчас помогаю отцу во всем.

— Управляешь миллионами Монтгомери, правда?

— Более-менее…

— Нет жены или детей? — Казалось немыслимым думать, что малыш, у которого она была няней, уже вырос настолько, что может быть женат или иметь детей.

— Я уже говорил, что ты единственная женщина, которую я любил и люблю. Я тебе это сказал в тот день, когда ты уезжала…

Джеки засмеялась.

— В тот день тебе было восемь лет, и мой ремень по тебе плакал.

— С тех пор я вырос. — Говоря это, он повернулся и высыпал молотый кофе в кофейник, так что Джеки и сама убедилась, что он вырос отличным парнем.

— Как поживает твоя семья? — спросила она в третий раз по крайней мере.

Вилли повернулся, достал бумажник из бокового кармана, вынул пачку фотографий и протянул их ей.

— Мои племянницы и племянники, — сказал он, — или, по крайней мере, часть из них.

Пока кофе варился, он показывал ей фотографии детей, снятых отдельно и группами. Ей понравилось, что он сентиментален настолько, чтобы носить при себе фото детей, что он знал возраст и основные черты характера каждого ребенка. Но весь этот показ Джеки был не особенно приятен. Она помнила родителей этих детей такими, какими стали теперь их дети… Была и одна маленькая темноволосая девочка в том же возрасте, что и ее мама, когда Джеки видела ее в последний раз.

— Боюсь, я состарилась, — пробормотала Джеки. В душе она не постарела ни на день с тех пор, как уехала из Чендлера. Она все еще чувствовала себя восемнадцатилетней, все еще чувствовала, что много чего предстоит сделать, прежде чем она остепенится и начнет жить как зрелый человек. Она даже не знала точно, чем хочет заниматься, у нее была затянувшаяся юность, пока она летала, участвуя в шоу и гонках, где исполняла фигуры высшего пилотажа и трюки, поражавшие мир, но сейчас она была почти готова осесть и сделаться взрослой. Ей пришло в голову, что она должна быть готова к замужеству с «реальным» человеком, у которого работа от девяти до пяти, мужчиной, который вечером приходит домой и читает газету. Она даже подумала, что, может быть, сейчас она почти готова к семейной жизни. Терри развеселилась бы, услышав это, потому что две девчонки из их высшей школы уже стали бабушками.

— Ты никогда не состаришься, Джеки, — нежно сказал Вилли почти у ее уха. Почувствовав на коже, его дыхание, Джеки подскочила. Что с ней происходит, если близость такого ребенка как Вилли на нее подействовала таким образом?

— Что… — начала было она, но замолкла, потому что услышала самолет. По звуку было похоже, что он падает на землю. Поставив чашку с кофе, она прошла через гостиную и через переднюю дверь вышла на летное поле. Вилли шел за ней следом. Заслонив глаза от солнца, они увидели, как самолет заходит на посадку. Джеки сразу же поняла, что пилот неопытный: самолет слишком быстро оказался на небольшой высоте.

Пилот вел самолет на посадку без всякого соображения, и Джеки хотелось бы послать ему хоть немного своего умения. Он мог сбить трубу старого дома на холме, и от такого удара самолет мог упасть. Вилли обогнал ее и подошел к самолету первым. Когда показался пилот, он поднял руки.

Джеки поздно сообразила, что пилот — женщина. Только женщина может быть так тонка, и только красивая женщина может так легко принять протянутые руки мужчины, помогающие ей спуститься. Девушка сняла защитные очки и кожаный шлем, высвобождая черные, как вороново крыло, волосы, потом повернулась к Джеки с выражением огорчения на своем милом лице.

— Мне так хотелось вам понравиться, — сказала она, — а вместо этого я чуть сама не убилась, сбила несколько деревьев и… — Она посмотрела на Вилли. — И еще эта труба, о которую я чуть не ударилась.

— Не более того, — ответил он.

Слова замерли на губах Джеки. Она вспомнила время, когда хотела произвести впечатление на Чарли своим мастерством, но, если он был рядом, она летала просто отвратительно.

И, вместо лекции, она улыбнулась девушке.

— Помнишь мою кузину Рейнату, правда?

Джеки вначале не узнала, но потом взглянула на девушку с испугом.

— Рей? Вы — малышка Рей?

Она помнила Рейнату пятилетним колобочком в вечно запачканной одежде и со сбитыми коленками. Всегда она старалась поспевать за старшими ребятишками, всегда падала и пачкалась. Сейчас она была высокая, красивая и в брачном возрасте.

— Конечно, я тебя помню, — сказала Джеки насколько возможно любезнее, с трудом скрывая раздражение перед доказательством скЪротечности времени. Пожав руку молодой женщине, Джеки пригласила ее на чашечку кофе.

— Спасибо, с удовольствием! Я только взгляну на грузовик внизу… Ах, я буду через минуту. — И она — вся энергия и движение — побежала по направлению к дороге, ведущей в Этернити, где только что появился грузовик.

— Думаю, мне надо помочь, — сказал Вилли и двинулся в том же направлении, куда пошла кузина.

Джеки, сбитая с толку, медленно шла за ними. Что там происходит? Самолет, на котором прилетела Рей, был типа Уэйко, такой сияющее новый, как будто вчера с завода. Это был тип самолета, о котором она договорилась с Вильямом — своим спасителем, и который хотела больше всего. Это совпадение или…

Между тем она дошла до грузовика — его уже разгружали, а вещи переносили в старую гостиницу, которую она арендовала у отца Вилли: кровать и постельное льняное белье, стул, пару маленьких столов, лампы и подставки для занавесок и вешалок. Вся ситуация настолько привела ее в замешательство, что какое-то время Джеки не могла слова вымолвить.

— Может, ты мне скажешь, что происходит? — спросила она наконец у Вилли, отведя его в сторону. — И будь добр, попроси этих мужчин прекратить переносить вещи в мой дом. У меня всего достаточно.

Вилли выглядел удивленным.

— Верхний этаж ведь свободен, не так ли? Ты этот этаж не арендуешь, так?

— Нет, не арендую. Твой отец…

— О, я выкупил у отца гостиницу. Сначала негодяй хотел десять, но у меня не для того ученая степень по бизнесу, чтобы этим шутить. Я не хочу, чтобы меня обманывали, даже если это мой отец…

Джеки была уверена, что история очень забавна, но в этот момент она даже не улыбнулась.

— Что происходит?

— Понимаю, я должен был вначале спросить твое разрешение. Я хочу сказать — это твой дом, или, по крайней мере, нижние три этажа, но у меня на самом деле не было времени спрашивать. Я должен был оформить соглашение как можно скорее, чтобы у нас было больше времени подготовиться к торжественному открытию. Я подумал, что будет намного удобнее, если я поживу рядом, вместо поездок из Чендлера каждый день, так что я купил гостиницу у отца и нанял людей очистить верхний этаж. Моя мама нашла для меня на чердаке обстановку и…

— Подожди минуту! — почти вскрикнула она, — что ты собираешься делать на торжественном открытии? Что я должна делать с гонкой вроде этой? Почему ты говоришь мне «мы»? — В ту минуту как она спросила, она уже знала ответ. Прямо перед ней стоял, заслонив ее от солнца, не малыш Вилли Монтгомери, а Вильям, рыцарь-спаситель, человек, вытянувший ее из разбитого самолета, заинтриговавший своим разговором, вновь заинтересовавший жизнью и даже заставивший снова думать о любви. Мужчина, с которым она начала мечтать, в которого влюбилась, на самом деле был мальчик очень высокого роста.

Первым чувством Джеки была досада.

— Думаю, произошла ошибка. Ты должен забрать свои вещи и вернуться в Чендлер. Опустив голову вниз, так, чтобы он не разглядел, как запылало ее лицо, она направилась к гостинице, где мужчины проносили маленький стол через переднюю дверь. Но Вильям поймал ее за руку.

— Джеки… — начал он.

— Разве в вашей семье не учили тебя называть старших полным именем? Для тебя я — мисс О'Нейл. Он держал ее за руку.

— Я думаю, мы об этом поговорим…

— Не думаю, что мы вообще будем разговаривать. Эй! — Она закричала мужчине, направлявшемуся из отеля к грузовику. — Больше ничего не вносите. Малыш Вилли здесь не остается.

Мужчины захихикали, переводя взгляд с Джеки на Вильяма поверх ее головы. Он был выше ее на несколько дюймов, довольно тяжеловесный, и никому не пришло в голову назвать его «малыш Вилли».

Вильям коротко кивнул мужчинам.

— Прервемся, — приказал он. Затем, все еще крепко держа Джеки за руку, он повел ее вниз по усыпанной перекати-полем улице. Не говоря ни слова, он завел ее в здание, где когда-то был один из салунов Этернити — внутри было полдюжины сломанных стульев и несколько грязных столов, и решительно усадил на единственный стул, у которого были целы все четыре ножки. — Сейчас, Джеки.

Она немедленно, как ванька-встанька, поднялась.

— Не пытайся что-нибудь мне объяснять. Произошла ужасная ошибка, вот и все. Сейчас я хочу, чтобы ты забрал свои вещи из моего дома… — Она заколебалась. — Или, раз место принадлежит тебе, уехать должна я.

Ее сердце при этом заявлении разбилось. На первые два этажа гостиницы у нее уже оформлена аренда на девяносто девять лет: по плану — аренда одного этажа в год, пока все не станет ее собственностью. Когда она впервые предложила Джеймсу Монтгомери арендовать у него гостиницу, он запросил совсем немного, но она спросила, сколько надо платить за этаж. Стараясь не смеяться, он разделил арендную плату на пять равных частей. Тогда Джеки попросила его снизить плату за аренду двух других этажей. С десятью процентами скидки, она была в состоянии позволить себе арендовать оба этажа, а через шесть месяцев она добавит аренду третьего этажа при двенадцати с половиной процентах скидки.

Аренда на девяносто девять лет давала ей возможность чувствовать себя достаточно надежно, чтобы все деньги, что у нее были, потратить на украшение своего хорошенького домика, и вот сейчас она должна покинуть его.

— Я начну собираться немедленно.

— Что с тобой происходит? — спросил Вилли, становясь между нею и дверью. — Ты думаешь, что я втянул тебя в любовную историю? Я же думал — мы решили, что будем вместе вести бизнес. Что еще нас связывает? Что-то, о чем я не знаю?

Джеки села снова, молясь о том, чтобы она была способна пережить этот день. Он прав, конечно. Она вела себя, как идиотка. Между ними ничего нет, за исключением того, что было в ее мыслях. Той ночью он ведь знал, кто она, знал, что она старше настолько, чтобы быть его… ну, скажем, его старшей сестрой. Он знал, что она раньше была его няней.

Так что — это значит, что все, буквально все, что она воображала о чувствах, было только с ее стороны. Он ее поцеловал, но она должна быть искренней перед собой: это не был поцелуй, разжигающий мировой пожар. Ладно, временами ей казалось, что поцелуй был интимным, а иногда — больше дружеским. А что с их беседой? Тоже довольно обычная. Если он хотел ее разбудить, то ясно, что скучными вопросами об учителе во втором классе это ему не удалось бы сделать.

— Почему ты так на меня смотришь? — спросил он.

Она смотрела на него и думала: невозможно работать, живя с ним под одной крышей. Ей хотелось думать, что в городке поднимутся сплетни, но люди без всяких сомнений решат, что она и Вильям — учитель с учеником, без намека на скандал. Джеки была уверена, что и Вильям считает, так же, как они. Джеки была его ментором, его героиней, его учителем — в том как ловить жуков, как качаться на канате и как задерживать дыхание под водой на целую минуту. Нет, все-таки она уверена, что с Вильямом не будет проблем.

Трудность будет в ней самой и в ее жизни — она не сможет видеть этого прекрасного молодого человека и не забывать, что он всего-навсего мальчик, а она, в сравнении с ним, старая женщина. Когда в душе вам восемнадцать, трудно всегда помнить, что на самом деле это не так. Временами страшно смотреть в зеркало и видеть стареющее лицо. Никогда уже мужчина не скажет ей: «Когда ты просыпаешься, ты выглядишь, как дитя». Сейчас она уже так не выглядит — она прекрасно знает, что не выглядит на восемнадцать и никогда не будет снова так выглядеть.

— Я думаю, будет лучше, если ты будешь жить в Чендлере, — сказала она взрослым тоном. — Будет лучше для… Просто лучше, вот так. — Она все сделала, чтобы это прозвучало бесцветно. Если вы погибаете из-за мужчины на десять лет моложе вас, из-за мужчины, которого вы нянчили, разве это не инцест?

— Для того, чтобы начать бизнес, мы должны массу времени проводить вместе, я думаю, будет просто нелепо ездить в Чендлер сорок миль в день, туда и обратно. Что, если нам надо будет что-нибудь обсудить вечером?

— Это можно сделать по телефону.

— Что, если тебе нужно будет помочь с самолетами?

— Я хорошо с этим справлялась до тебя. Думаю, что и дальше смогу это делать.

— Что, если у меня появится какой-то вопрос?

— Подождешь до утра. Ты же ждешь утра, чтобы открыть рождественские подарки, не правда ли?

Он отошел от нее, поставил ногу на ограждение бара, а локоть на кассу, подперев голову рукой. «Сейчас ему бы стакан виски „Редай“, шестизарядный револьвер на боку, и он был бы вылитый гангстер», — подумала Джеки. Прочь… Она определенно должна убрать его прочь из Этернити — и из себя, если удастся.

Когда он повернулся к ней, лицо его было серьезно, и она вспомнила важного молчаливого мальчика, каким он когда-то был.

— Нет, — сказал он, протянув к ней руку, как будто для того, чтобы помочь ей подняться.

— Что это значит — нет?

— Это значит, что я буду жить в Этернити столько, сколько нужно. Решаю я.

— Ты… — прямо-таки зашипела она. На секунду ей показалось, будто она опять его няня, и он не слушается ее, но когда она встала перед ним и посмотрела ему в глаза, то заглянула в глаза мужчины, а не ребенка. Повернувшись на пятках, она покинула салун, и каждый ее шаг был наполнен гневом.

Скоро она зашла далеко в пустыню, окружающую Этернити, пытаясь продумать, что же ей делать. Ее сильно смущало, что она испытала такую… такие сильные чувства к этому молодому человеку в ту первую ночь. Почему же какое-то шестое чувство не подсказало ей, что она о жизни знает больше, чем он? Почему она не поняла, что имеет дело не со взрослым, а с большим ребенком? Но, как это ни странно, она не могла припомнить ничего, что указывало бы на то, что он намного, намного ее моложе. За исключением, пожалуй, его смешливости в ту ночь. Интересно, почему с годами людям меньше хочется смеяться? Казалось бы, совсем наоборот: смех нужнее в старости, потому что помогает выстоять. Смех может помочь — вопреки всем болям и страданиям — мышцам, которые теперь не растягиваются, а задерживают вас на месте. Меньше смеются и… пожалуйста — готов постаревший человек. Может, это способ угадать чей-то возраст. Если смеются пятьдесят раз на дню — дети. Двадцать раз в день означает, что им двадцать. Десять раз в день значит, они разменяли четвертый десяток. К тому времени как им станет сорок, кажется — ничто на свете их не рассмешит.

Около года назад Джеки пришла на обед с очень приятным мужчиной и они встретились еще с тремя другими парами. За все время обеда не было даже намека на улыбку. Все говорили о деньгах или закладных и торговались. Позднее ее приятель спросил Джеки, хорошо ли провела время, и она ответила, что люди казались, скажем так, немного старыми. На что мужчина жестко ответил, что его друзья моложе ее. «Только по возрасту», — вывернулась она. Больше он не объявился.

Так что сейчас ее трудность заключалась в некоем молодом человеке, очень молодом человеке по имени Вильям Монтгомери. Ей нужно было от него избавиться, удалить его от себя. Она себе не доверяла в отношениях с ним. Ее тянуло к нему в ту ночь, когда он вытащил ее из самолета, и потом, утром, она почувствовала эго снова. Может быть, это из-за отсутствия мужской компании в течение последних месяцев, особенно учитывая то, что она многие годы общалась почти исключительно с мужчинами, однако она так не считала. Молчаливость Вилли, манера делать то, что он обещал сделать, привлекали ее. Ну да, думала она, после безалаберной жизни с Чарли она способна влюбиться даже в обезьяну, если это создание разделяет ее мысли, если оно делает то, что обещало сделать.