Приглашение в ад

Глава 12

Разумеется, его преследовали. На иное Артур и не рассчитывал. Потому и повернул в сторону Синих Болот. Не то чтобы ему не верилось в рассказанные ужасы, просто не оставалось другого выхода. По части преследования «дичи» — банда могла дать ему сто очков форы. Имелись и свои опытные следопыты, и свои зубастые «гончие». Болото, заглатывающее людей, давало шанс оторваться. Кроме того, сработало и чисто человеческое любопытство. Есть такая черта у людей — и страшно, и интересно. Оттого и ныряют — кто глубже, лезут — кто выше. Заглянуть в глаза костлявой и увернуться. На равных. Подать руку и суметь вырвать. Может, с тем же чувством засовывает голову в пасть льву матерый дрессировщик. В самом деле, чего он там не видел? Слюнявых десен? Или языка с клыками?… Артуру казалось, что он знает ответ. Азарт! Вот, что толкает в любое жизненное пламя. Блаженное чувство риска…

Какое-то время он двигался с отчетливым ощущением, что за ним идут по пятам. Но стоило земле зачавкать под каблуками, а туману густо застлать пространство, как он понял: преследователи отстали. Разумеется, его посчитали недоумком и самоубийцей. А возможно, Щеголь и те, кто похитрей, рассудили, что он попросту юлит, маневрирует, и проголосовали за легкий перекур. Побегает, мол, и вернется. Если, конечно, вернется… А мы покуда ппереждем на бережку… Именно поэтому возвращаться Артур не собирался. Бездонных болот не бывает. Во всяком случае здесь, вблизи Воскресенска, он о таких никогда не слышал. Значит, со слегой и компасом можно будет пройти.

Организовав привал на первом же островке, Артур привел в порядок весь свой немудреный скарб. Из березки со скрученной от неведомой хвори листвой вырезал двухметровый посох. Дневной марафон унес бездну сил, и, изловив килограммовую лягушку, он закоптил ее на костре, без особого удовольствия поужинал.

Не хватало только воды, и пришлось прибегнуть к довольно дикарской процедуре. Перемешав золу и землю, Артур набил этой смесью связанный в узел рукав гимнастерки и через созданное таким образом подобие фильтра стал пропускать зловонную воду болота. То, что получилось, вскипятил в котелке, аккуратно слил во флягу. Гримасничая при воспоминаниях о старчески дряблом мясе лягушки, попробовал жевать березовую кожуру, но заячьих пристрастий так и не понял.

Как бы то ни было, но то время, которое он провел на острове, ничем странным себя болото не проявило. Вокруг было пусто и глухо. Никакой живности, кроме редких змей и неловко скачущих гигантских лягушек. Даже комаров было отчего-то мало. Возможно, некого было кусать. А без доноров кровососам трудно.

Ночью у него начались рези в животе. Поминая недобрым словом местных лягух, про которых ни он, ни лесная братва ничего не знали, Артур, соскреб ножом с головни покрупнее пригорошню черного угля, поморщившись, проглотил. Резь, разумеется, не прошла, зато пришел сон — неожиданно быстрый и приятный. И что-то в нем было знакомое. Мельтешение лиц, среди которых иной раз всплывала и его Елена. Галерея близких портретов, глядя на которые, Артур испытывал непривычную умиротворенность. Все хорошо, и ты хороший! — говорили ему эти лица. Улыбаясь, он отвечал им добрым молчанием. Ему казалось, они без слов понимают, как он их всех любит, не помня злого, вообще ничего не помня. И только на задворках сознания мелькала подсказка, поясняющая, что это всего-навсего сон, а во сне свойственно любить бескорыстно и бездумно — одним лишь сердцем.

Глупое необъяснимое чувство — любовь. Но возможно, именно в необъяснимости таится его истинность, некое загадочное тавро качества. К чему же еще стремились великие из великих, мечтая титаническими усилиями перенести это тепло из фантазий в жизнь и реалии. Кто-то пел, кто-то рисовал, кто-то занимался ваянием. Замысленный и зачатый в ласковом полуобмороке младенец всякий раз выходил немножечко не таким. И мир встречал его сухо, с прохладцей оглаживая нежную кожу, заставляя кричать с первых минут и секунд…

Проснулся Артур с чувством горестного недоумения. Как просто все было во сне, и как перепуталось все в жизни! И справа, и слева — гордиевы узлы из змеиных людских тел. Почему так? Зачем и какого черта?

Открыв глаза, он смотрел некоторое время в темное беспросветное небо, переживая зябкость перехода. Звезд не было. Совсем. Не было, разумеется, и солнца. Вообще наблюдалось нечто странное, не сразу доходящее до полусонного сознания. И наверное, только спустя минуту Артур нервно вскочил. Сердце в груди бешено стучало, разум отказывался воспринимать видимое.

Болото пропало. Пропало вообще все. Клочок все того же острова под ногами и более ничего. Ночь. Блесткий и мглистый купол над головой. И не сразу вспомнились «болотные россказни» разбойных мужичков — о фокусах на болоте, о проглоченных людях, о пузырях, способных обволакивать все живое. Значит, не врали сукины дети! Все оказалось правдой, и Синее Болото, похоже, изъявило интерес к его измученной душеньке.

Хотелось ругаться, хотелось рвать и метать. А вот чего отчаянно не хотелось, так это умирать не за понюх табаку — особенно сейчас — в полшаге от свободы. И чисто рефлекторно руки Артура потянулись к пулемету…

— Они, понимаешь… Их двое. Когда тот самолет упал, тетку и родителей — разом, — Лебедь задыхался. Быстрая ходьба утомила его, и даже связно выговорить пару фраз стоило ему немалых усилий. — Всех завалило, а над ними плиты шатром встали. Так детскими лопатками и прокопались наружу. Мать умудрились вытащить. Уже мертвую…

— Чем же они питались? — поразился Вадим.

Лебедь наморщил лоб, как-то не враз пожал плечами — сначала правым, потом левым.

— Ладно, — Вадим осмотрелся на лестничной площадке. — Где они сейчас?

Без особой уверенности Лебедь шагнул к двери, обитой синим дермантином, робко постучал.

— Роланд, не бойся, это я, Лебедь, — тоненько предупредил он. Звонко щелкнул замок, дверь отворилась. Вадим недоуменно шевельнул бровью. Он ожидал увидеть подростка, но оказалось, что молодому хозяину насчитывается едва ли пять или шесть лет. С рассказом Лебедя подобный возраст никак не стыковался. Вытащить из развалин взрослую женщину? Таким крохам?…

В коротеньких, более похожих на шорты штанишках, в свитерке, с серьезным не по возрасту личиком, Роланд смотрел на него изучающими глазенками.

— Это мой друг, — торопливо объяснил Лебедь. — Он вам поможет, честное слово!

— Нам помогать не надо, — вежливо отказался мальчуган. Помявшись, добавил: — Спасибо.

Говорил он на удивление правильно, без детских интонаций. А насупленная его фигурка по-прежнему загораживала проход, не пуская в квартиру.

— Понимаешь, — Вадим присел перед мальчуганом на корточках. — У меня масса знакомых врачей. Замечательных, умных, добрых… Они постараются помочь твоей маме. Но для этого ее нужно вывезти отсюда. А пока ее будут лечить, вы поживете в интернате, идет? Здесь неважный район, Роланд. Дома падают, люди болеют, а мне бы хотелось сказать твоей маме что-нибудь утешающее, когда она поправится. Если вы по-прежнему будете тут прятаться, как я ее утешу?

Сосредоточенное личико Роланда как-то враз обмякло. Он взметнул свои черные глазки на Вадима, порывисто отвернулся.

— Может… Может, это летаргия, — дрогнувшим голосом произнес Роланд. Он и в самом деле был умным мальцом. — Я читал, такое бывает. Вы только проверьте. Обязательно проверьте…

И, посторонившись, пропустил их. В прихожую.

Миновав гостиную, Лебедь с Вадимом оказались в простенькой ничем не примечательной спаленке. В кресле у окна сидела мертвая женщина. Длинные ресницы, строгие черты — даже в смертном сне она была красива. Вадим обратил внимание на то, что женщина прикрыта детским одеяльцем. Там, где одеяльца не хватило, красовалась розовая кофточка. Словно разгадав недоумение гостя, Роланд скупо пояснил:

— Мы решили, что ей холодно. Она так замерзла.

Вадим шагнул к сидящей, легонько прикоснулся к кисти. И сразу ощутил холод. Тот самый, что ни с чем не спутаешь. Мысленно отметил знакомую странность — никакого тлена и никакого запаха. Боря, помнится, пытался этим заниматься и тоже ничего не понял. Что-то вроде самопроизвольной мумификации. Серный компонент в коже и мышцах, восковая пленка. А откуда и почему — неизвестно.

Смущенно обернувшись и стараясь не встречаться с Роландом взглядом, Вадим прислушался к доносящемуся из прохода разудалому чавканью.

— Это моя сестренка, — скупо пояснил мальчуган.

— Вот как? — выпрямившись, Дымов медленно прошел на кухню. Сестра Роланда, чудо лет трех-четырех, весело поедала из тарелки какую-то мучнистую бурду. Очень походило на то, что мальцы предусмотрели все заранее — и возможные сборы, и дальнюю дорогу. Кормил сестренку Роланд явно впрок — может быть, самым последним.

— Мы домой поедем, да? — глаза девочки встретились с глазами Вадима и тут же заискрились весельем. В отличие от брата, она еще не понимала, что происходит, гостей не боялась, от каши, простоватой и неумелой, получала истинное наслаждение.

— Домой, — буркнул Роланд, протискиваясь мимо Вадима. — Собирайся.

— Чем-нибудь помочь, Роланд?

— Нет, я справлюсь.

В этом Вадим не сомневался. Малец был на редкость самостоятелен. Во всяком случае с одежонкой девочки он управился довольно умело. Сидя на табурете, сестра болтала ногами, а брат терпеливо застегивал на ней многочисленные пуговки, поочередно ловя непоседливые ступни, натягивая на них салатного цвета сандалики.

— А шушек нам там дадут? — встрепенулась вдруг девочка.

— Дадут. Обязательно дадут.

— И шупу, да?

— И супу… — Вадим немало уже перевидал осиротевших детей. Какая-то особенная несправедливость чувствовалась в их пришибленных наивных вопросах. А самое жуткое заключалось в том, что к этому невозможно было привыкнуть.

Когда покидали квартиру, девочка обернулась и помахала женщине в кресле.

— Пока, пока, мама!

У Вадима засаднило горло.

— Мама к нам еще приедет. — Буркнул Роланд. — Попозже.

— И она не будет молчать, да?

— Нет, не будет.

Голова девочки беспрерывно крутилась. Одних уверений брата ей было недостаточно. Поймав на себе ее вопрошающий взгляд, Вадим не слишком искренне подтвердил:

— Ну, конечно, приедет. И обязательно расскажет какую-нибудь сказку.

В подъезде им пришлось перешагивать через грибные наросты. Из какой-то неряшливой щели высунулась гигантская мокрица, тут же юркнула обратно.

— Ой!.. — девочка боязливо поджала ноги, повиснув на руках Лебедя и Вадима, тут же звонко расхохоталась. — Какая усатая!

Роланд сумрачно шагал сзади. В руках он нес узелок, в который собрал все, что посчитал необходимым.

Наверное, ЕЙ было легко с ними, — подумал Вадим, а в следующую секунду они вышли из мертвого дома, которому уже через час или два суждено будет пылать под керосиновыми струями огнеметов. Умершие лежали здесь чуть ли не в каждой второй квартире. Эти двое — были единственными, кого удалось обнаружить Лебедю. И снова дети, между прочим! А отчего, почему? Должно быть, взрослое население угодило в особый черный список. В очередь на тот свет детей отчего-то не пропускали…

Древняя машина пыток, ременные петли — на ногах и руках… Артура растягивало во все стороны, как морскую звезду, цепко стиснув лучи, преследуя одну-единственную цель — постараться подольше не разорвать, доставить максимум боли. Он уже не ощущал своего тела. Все чувства вытеснила и затмила боль — единая, смешивающая органы, конечности в одно целое — в трепещущий сгусток кровоточащего и кричащего. Зрение, слух, обоняние — все превратилось в отсутствующие понятия. Хотелось сжаться в комок, снова стать эмбрионом. Но, увы, тело ему более не подчинялось. Нечто распластывало плоть и сознание, копаясь в груди, как скребет щепкой в муравейнике любитель-естествоиспытатель. Временами случалось чудо, и Артур проваливался в обморочный омут. Но и это длилось очень недолго. Как за глотком воздуха, ему приходилось выныривать под клокочущее небо, и десятки молний немедленно вонзались в сердце и мозг, вызывая все ту же изнуряющую боль.

Хуже нет, чем бороться с болью один на один, будучи прижатым к стене, без малейшей надежды на спасение. Бессилие удесятеряет боль. Оттого, должно быть, и мечтали древние воины о смерти в бою — с мечом в руках. Так было проще. Один ослепляющий миг — и все. Никаких пыток, никаких мучительных отсрочек. В смерть тоже можно нырнуть, как в воду, боль же — совершенно иная среда. В ней вязнешь постепенно, с удручающей неторопливостью погружаясь в булькающее мессиво миллиметрами жизни. Именно в этой временной протяженности и заключается самое ужасное. Тяжесть настоящего и полная неопределенность будущего. Потому и начинаешь желать конца. Какого угодно, лишь бы поскорее.

Впрочем, и эти рассуждения грешили условностью. Кто вообще установил, в каком состоянии мы обязаны жить? Может быть, состояние боли — норма? Ведь привыкаешь к мысли о будущей своей кончине, кончине родных, близких, кончине всего мира со всеми его красотами, загадками и причудами. Стало быть, отсрочка тоже может быть утешением. Трение рождает мозоль, постоянство неприятного — привычку! Терпимость, конформизм, лояльность и бездна прочих синонимов. Ведь надо как-то жить! Значит, надо оправдывать формы бытия, оправдывать боль.

Артур продолжал жить — в этом не было сомнений. И главным тому доказательством являлись его муки. Больно, значит, жив. Значит, есть еще чему болеть. Совесть тоже ноет только у действительно живых. У покойников все обычно спокойно.

Он не спасался и не боролся. Он был распят. Боль, костистая и высокая, склонившись над ним, облизывала поверженного шершавым языком, снимая кожу, выедая плоть. А может, и не Боль это была, а Смерть. И Артур видел — словно со стороны, как вены его вздуваются и темнеют, готовясь лопнуть, как темные струйки бегут из ушей, опоясывая затылок. Черные пиявки, облепившие тело, судорожно сжимались и вытягивались, высасывая из него жизнь, взамен впрыскивая нечто свое — ядовитое, едкое, заставляя сердце перхать и останавливаться. Часовая бомба отстукивала роковые секунды, но взрыва не по-прежнему происходило. Агония затягивалась. Сбиваясь с ритма, давясь порциями дегтя, жизнь продолжала в нем биться и пульсировать.

Уже на подъезде к музею Лебедя вновь скрутило. В его чахлом исхудавшем теле постоянно происходила зловещая борьба, выражавшаяся в мучительных коликах, в спазмах, в позывах на рвоту. Словом, вылезать наружу пришлось Вадиму. Уже внизу он как-то не сразу и с удивлением обнаружил, что в обеих его руках очутилось по маленькой горячей ладошке. Роланд и Танюшка — так, оказывается, звали девочку, сами проявили инициативу, трепетно ища опоры — пусть даже в нем — практически незнакомом человеке. Впрочем, с Танюшкой они были уже на короткой ноге. Девчушка с удовольствием откликалась на любые вопросы, а вот брата разговорить по-настоящему не удалось. К бронированному хозяйству Панчи мальчик отнесся без малейшего интереса, и даже массивный пулемет с латунного цвета патронной лентой не привлек его внимания. Нахохленный и задумчивый, он был погружен в себя, отзываясь на внешнее лишь по мере необходимости. Тем не менее, здесь, на земле, когда они вылезли из урчащей бронемахины, Роланд непроизвольно последовал примеру сестрицы, заставив Вадима смущенно раскашляться. Неторопливо они двинулись к воротам в музейный парк. Вадим поглядывал на мелькающие с непостижимой быстротой Танюшкины сандалеты и мысленно поражался. Маленький человек со своей маленькой уверенностью семенил рядом. Может, затем и даны человеку две руки? Чтобы в каждой покоилось — вот по такой доверчивой ладошке?

За оградой, обнявшись, прошлась троица мальчуганов-друзей, и Вадим нашел нужным сказать что-нибудь утешающее своим спутникам:

— Ну вот, пока мама в больнице, будете играть с ребятами. Здесь таких, как вы, много. Подружитесь с кем-нибудь, будет веселее. А хотите, будем вас навещать.

Странно было рассчитывать на какое-либо согласие, но, по всей видимости, в одиночестве не выбирают, и он, только что оторвавший их от умершей матери, тоже был уже не совсем чужим. Тоскливо взглянув на Вадима, Роланд тихо выдохнул:

— Хотим…

— Вот и договорились, — Вадим улыбнулся.

— Только вы это… Не забудьте!

— Обещаю, — в непонятном порыве Вадим присел и, обхватив детей, разом поднял. — Как только объявится свободная минута, сразу к вам.

Тут же за воротами он разглядел сидевших кружком вооруженных людей. Они палили костер и, кажется, резались в карты. Вадим улыбнулся. Поездка к Полю не прошла даром. Охрану он все-таки выделил — пусть аховую, но все лучше, чем никакой.

Знакомый голубоглазик с конопушками на лице выскочил из кустов, заприпрыгивал рядом.

— А это кто? Кто это, а? — он норовил бежать вприпрыжку, но все равно отставал. — Дядь Вадь, скажи!

Этого голубоглазика в компании дюжины других детей Вадим доставил сюда пару месяцев назад. Лицо запомнил, а имя забыл. Слишком уж много было других глазастых и конопатых.

— Ну кто, скажи же! — ныл голубоглазый.

— Жиже-жиже, — передразнил его Вадим. — Лучше найди мне Ганисяна, ферштейн?

— Ага!

Вестовой из голубоглазого получился отличный. Очень скоро он привел не только Ганисяна, но и одну из воспитательниц.

— Эге! Да у нас пополнение — и довольно симпатичное! — в прошлом директор музея, а в настоящем — городского детприемника, Ганисян сияюще протянул Роланду руку. — Ганисян Эдуард Палыч. А вас как звать, молодые люди?

«Молодые люди», притихшие было на руках Вадима, несмело заулыбались. Не без достоинства представились. Разглядывая лучащуюся радостью физиономию Эдуарда Павловича, Вадим успокоенно подумал: «А ведь у него, черт возьми, получается! На все сто получается. Спрашивается, какого черта он заведовал музеем?»

Впрочем, на этот вопрос наверное, не сумел бы ответить и сам Ганисян. Свое призвание он не выбирал, — оно само нашло его и призвало под ружье.

Экспедицией это назвать было, конечно, нельзя. Скорее уж — вылазкой. Небольшой пикничок на лоне сегодняшней непредсказуемой природы. Всего десять-двенадцать километров от города, один автобус и один танк. На большее Воздвиженов претендовать не хотел, да и не дали бы — потому как не имелось в наличии. Место «пикничка» взяли в оцепление автоматчики — полдюжины хлопцев, отданных Пульхеном в полное распоряжение Бориса. Те, кто брал пробы из горки «снега», на всякий случай натянули на лица маски с респираторами. На пластиковых раздвижных столиках развернули походную лабораторию.

Пока Борис с парой помощников рвал с деревьев листья, укладывая их в полиэтиленовые мешочки, лаборанты управились с первичным анализом среды.

— С излучением более или менее. В воздухе споровидная пыль, но в умеренной концентрации. Кислород, углекислота и прочее — в пределах нормы.

— А что со снегом?

— Со снегом полная чепуха. На первый взгляд — щелочь и довольно-таки агрессивная. По составу — бездна бактерий и химических ингредиентов. Есть и медь, и цинк, и азотистые составляющие.

— Почему эта дрянь такая холодная?

— Черт ее знает. Странная какая-то кристаллизация. Действительно похоже на снег. А самое главное — щелочь-то у нас на открытом месте, отнюдь не в тени, а температура все равно минусовая. Ткнули разогретым пинцетом — тает, а на солнечные лучи никакой реакции.

— Кстати, шеф, это тоже надо взять на заметку. Даже настоящий снег такой ровной горкой здесь бы не лежал. Осадки так не выпадают, согласитесь?

— Может, это слон навалил? Какой-нибудь внеземной?…

Шутку не поддержали. Взглянув на часы, офицер Пульхена, исполняющий в институте и здесь обязанности начальника охраны, негромко предупредил:

— Время, Борис! Еще полчасика, и сворачиваемся.

— Не вижу причин для тревоги. Все пока тихо.

— Вот именно — пока. Осторожные люди рекомендовали не задерживаться.

— Что нам может грозить?

Офицер пожал плечами, поправил закинутый за спину автомат.

— Мы на чужой территории. Этого уже достаточно.

— Жаль горючего. Выбраться сюда, чтобы взять три десятка проб? — лицо Воздвиженова сморщилось. — Послушайте, капитан, может, черт с ней — с перестраховкой? До вечера еще пропасть времени. Давайте поработаем? Хотя бы пару часов? В кои-то веки выбрались! — и, не давая возможности офицеру ответить, Борис тотчас обернулся к подчиненным:

— Ну, что там на эмографе?

— Вроде тихо. И магнитофон, похоже, впустую пишет. Ни птиц, ничего.

— Пусть пишет. Что-нибудь все равно должно быть. Не птицы, так звери с насекомыми. Пошарьте на высоких частотах…

Глядя на Воздвиженова, капитан сердито потер переносицу. Сдернув с груди трансивер, щелкнул питанием и поочередно стал окликать притаившихся в оцеплении автоматчиков.

На этот раз нюх подвел Лебедя. Ему казалось, он откапывает детей, а это оказались мутагомы. По всей видимости, он опоздал…

Стряхнув с большеголовых кукольных тел ржавого цвета пыль, Лебедь, поспешно, не давая им пробудиться, обернул мутагомов в собственный ветхонький пиджачок. Поднявшись, прошел в соседнюю комнату, лишенную потолка и одной из стен, обессиленно рухнул в уцелевшее кресло. В последнее время он уставал с пугающей стремительностью. То есть сначала это было закономерным последствием затянувшегося голода, но потом… — потом все пошло в разнос. Несмотря на то, что температура воздуха чуть поднялась, несмотря на опеку друзей. Возможно, все его беды заключались в том, что он еще чего-то ждал. Каких-то, может быть, счастливых перемен, какого-то малого, но явственного результата всех их трудов. Ведь ждал же чего-то Вадим? И Пульхен, наверняка, ждал. Иначе чего ради мотался бы он по городу, день и ночь сжигая плесень, отстреливаясь от мародеров, обезвреживая мины и затевая какие-то строительства? И те, кто организовывал институты выживания, — тоже, вероятно, на что-то еще надеялись. Травоеды, солнцепоклонники, уринисты… У всех, наверняка, были какие-то результаты. Во всяком случае о таковых любили поговорить. Лебедь слышанному простодушно верил, хотя и знал расхожее правило: хочешь увидеть результаты, дождись смены поколения. А уж ему на это надеяться было смешно.

Когда хоронили Бульончика с Климом — первых соратников Вадима, он еще оставался самим собой. Но после того, как в черный список угодили Володя с Амандой, Дракончик с Ваней-Пенопластом и добрый десяток институтских друзей, Лебедь сломался. Именно тогда он понял, как мало, в сущности, нужно человеку, чтобы сойти с ума, то есть выйти из себя и не вернуться.

А может, все случилось после того, как он просмотрел фильм с расстрелом.

Хотя почему фильм? Это был не фильм, а правда — жестокая и безумная. Лебедь прятался тогда в таких же развалинах, а они там, на другой стороне улицы, выстраивали вдоль стены трубадуров, отнимая гитары и трубы, колотя музыкальными инструментами по головам, пиная сапогами, тыча в спины и лица прикладами. Их было довольно много — этих одетых в гражданское палачей. И было им мало приближающейся расправы, они жаждали прижизненных стонов и криков. Бедный Лебедь, глядя на избиение одной кучки людей другой, кусал губы и горячечно шептал — то ли уговаривал кого-то, то ли молился: «Сейчас… Вот сейчас они остановятся… Ведь они так похожи! И те, и другие. Нельзя же так мучить себе подобных!..» Лебедь и впрямь верил, что экзекуции не суждено состояться. Эта кровь и эти крики — что-то должно было отрезвить разгоряченные головы! Однако происходило обратное. И кровь, и глаза мучимых только разжигали палачей. На крики и жалобы слетались со стороны, били вдвойне, заставляя умолкать, выпрашивать пощады на коленях. Все прекратилось только тогда, когда вооруженные люди устали. Бить долго и мучить в самом деле не просто. Лязгнули затворы, вздернулись стволы, пламя ударило в лежащих, скрюченных, прикорнувших к стене. И самое жуткое, что Лебедь вздохнул с облегчением. Грянувшие очереди принесли долгожданный покой. И ему, и палачам, и тем, кого расстреливали.

Грохот стих, все закончилось, по крайней мере — так он тогда полагал. Но ничего не закончилось, все только начиналось. Во всяком случае для него. Потому что после ТАКОГО люди просто перестают быть людьми. И пусть Лебедь не участвовал в избиении, но он все видел и слышал, а это очень напоминало соучастие. И вероятно, именно тогда тень его впервые подняла голову, крадучись, выползла за окно и медленно потянулась к углу здания. Руки она держала перед грудью, как вставшая на задние лапы гигантская крыса. Ни остановить ее, ни выкрикнуть залихватское: «Тень, знай свое место!» он уже не мог.

Яд — производное от слова «ад», и наоборот. Высокие трубы для того и строят столь высокими, чтобы распылить яд на высоте вольных ветров, поделив отраву равным образом на всех. По той же причине сливают отходы в реки. Все справедливо — потому что поровну, и, только, любуясь каскадами заводских труб, стволами целящих в небо, можно в полной мере осмыслить истинный замах человечества, его главную мишень. Тряпье нищих рассыпается в прах, разлетаясь по свету подобием туч, осыпаясь пепельным снегом. С миру по нитке, но и миру по нитке. Машине, взревевшей мотором и оставившей шлейф выхлопов, тоже достанется своя справедливая порция — куда бы она ни отправилась. Все пути ведут в Рим, а Рим человечества — ад…

Лебедь протянул руку и неожиданно легко дотянулся до книжной полки. Это было неспроста. Наверное, бывший хозяин квартиры любил почитать. Оттого и кресло поставил именно таким образом, оттого и полку прибил на столь скромной высоте. Все рядом, удобно и близко.

В силки пальцев угодил толстенький томик со знакомой фамилией. Зеленый клеенчатый переплет, неровный корешок, — видно было, что книгу читали неоднократно. Тут же между страниц притаилась газетная статья с оборванным уголком и пожелтевшая ученическая тетрадь. Сначала Лебедь отворил книгу, наугад принялся читать: «…Созерцая озеро годами, рыбак думал все об одном и том же — об интересе смерти. Захар Павлович его отговаривал: „Нет там ничего особого: так, что-нибудь тесное“. Через год рыбак не вытерпел и бросился с лодки в озеро, связав себе ноги веревкой, чтобы нечаянно не поплыть. Втайне он вообще не верил в смерть, главное же, он хотел посмотреть — что там есть: может быть, гораздо интересней, чем жить в селе или на берегу озера…» Лебедь захлопнул книгу, не оборачиваясь, поставил на место, и опять все получилось на удивление ловко. Полка попала точно под руку. На короткое мгновение страх «Чевенгура» всплыл в памяти, расползся промозглым туманом, обволок внутренности. Но страхов у Лебедя хватало своих. Сглотнув сухой ком, он опустил глаза. Статья на пожелтевшем клочке газеты посвящалась грибам. «Бойтесь гигантских шампиньонов!» — гласил заголовок. А ниже писалось о массовых отравлениях, о ложных опятах, о вспученных половицах первых этажей, под которыми вызревали подвальные монстры.

Ничего нового. Все по-прежнему свежо и зримо. Это он еще отлично помнил по собственной жизни… Лебедь смял статью в комок, уронил под ноги.

А что же в тетради? Дневник? Помнится, и он вел что-то подобное. Только тетрадь была более объемной, а обложка лаково красной. И конечно, никогда не скапливалось на ней столько пыли. Лебедь сунулся носом в выцветшие, по-старушечьи округлые и заваливающиеся налево строчки. Наверное, человек, читавший в прошлом Платонова, не мог писать что-либо веселое. Какая-нибудь скука о нарождающихся ужасах на ночных улицах, о панировочных сухарях с крупами, о ценах с растущими очередями и первых жертвах эпидемии, а далее… — далее интерес к дневникам пропадает. Их просто перестают писать. Зачем? А главное — для кого?… Даже Бунин писал свои «Окаянные дни» для Европы, но сейчас и Европы-то нет. Вообще нет ничего. Значит, и нужда в дневниках отпадает. Сама собой.

Лебедя затрясло. Он сжался в кресле, обхватив себя за худые плечи. Господи! Как же это хорошо, когда есть нужда в ком-либо! Когда кто-то кого-то ждет и за кого-то волнуется. А кому здесь нужен он?… Детям, которых отыскивает под развалинами? Саньке с Егором? Вадиму?…

Что-то ухало внутри, выбрасывало неслышимые ответы, накачивало грудь пустотой, выветривая последнее тепло. Нет и снова нет… Этот мир был слишком уставшим, чтобы всерьез волноваться о каком-то отдельном существе. Возможно, он, как и Лебедь, готов был с облегчением вздыхать, наблюдая очередной массовый переход с этого света на тот. Обрывались рыдания, на нет сходили муки, меньше становилось протянутых рук.

Возможно, Лебедя сумела бы отогреть женщина — существо, для подобных целей идеально созданное. Но это тоже представлялось нереальным. Потому что и женщин отталкивает внутренний холод. Подобный мороз они чувствуют на расстоянии и не подпускают к себе. Потому что боятся ветра в пустых комнатах, треснувших стекол и снега с потолка…

Лебедя передернуло. Сердце ноюще запело что-то свое — на языке боли. Слово «никчемность» из карликовых букв прорастало перед сидящим исполинской стелой. С этим следовало смириться, потому это было его судьбой…

Вряд ли в этом доме можно было обнаружить еще что-нибудь существенное, однако, дождавшись возврата сил, Лебедь продолжил исследование здания.

В одной из комнат его караулил сюрприз. На длинном столе лежал покойник. В руках, сложенных на груди, кособочилась потухшая свечка, и не сразу сумев зажечь ее, Лебедь благоговейно присел в головах умершего. Странно, но отчего-то на эту постороннюю смерть он взглянул какими-то новыми помудревшими глазами. Не было в чертах лежащего ничего страшного и отталкивающего. Было отсутствие жизни и была загадка. Очень спокойно Лебедь представил, что когда-нибудь, возможно, очень скоро, он тоже станет похожим на этого человека. Через год, через месяц, может быть, через пару дней. Встрепенувшись, душа оторвется от грузного тела — этого земного якоря, вспорхнет в неведомую высь, а он останется… То есть, наоборот. Как раз наоборот! Отойдет, улетит и оторвется именно он! А останется, должно быть, оболочка — одна из его масок — какая по счету, теперь уже и не определить.

От постигшего открытия Лебедь воодушевился. Конечно же! Глупо сожалеть о масках. Потому что они — это не мы! И ребенок ничуть не похож на себя самого в старости. Седеют и выпадают волосы, жухнет кожа, выцветают глаза, и паспортные фотографии уже мало чем напоминают своих хозяев. И это правильно, потому что тело — величина переменчивая. Тело — есть механизм с точно определенным сроком износа. Этот самый лом и останется здесь, а он — истинный и настоящий, ведать не ведающий, что такое земная тяжесть, — тотчас улетит, чтобы возвратиться туда, откуда явился. Может быть, навсегда, а может, очень ненадолго. И посему смерть — это вовсе не смерть, а всего навсего запятая между придаточным предложением и главным. И где у нас главная жизнь, а где придаточная, еще надо разобраться…

Бур с шелестом вошел в землю. Пробы решили брать через каждые десять сантиметров. Двое операторов следили за вибрирующим роботом и продолжали спорить о пустом, как спорили обычно в лабораториях. Даже когда работа по-настоящему захватывает, легче говорить о постороннем.

— Значит, считаешь, все это можно выдумать?

— А почему нет? Рисуй на дисплее картинку, задавай самые вычурные законы и оживляй. Планеты в форме кирпичей, а вместо солнца какая-нибудь черная дыра. Главное — сформулировать общее направление. И не сомневайся, машина справится. Все будет сбалансировано — по твоим же собственным диктаторским законам.

— Даже по самым абсурдным?

— Конечно! Кто вообще определяет, абсурдно что-то там или нет? Все физические доказательства, в сущности, притянуты за уши — одно к другому.

— А как насчет жизни?

— И жизнь сами создадим. Закон развития и закон противодействия. Первое — в виде явного стимула, второе — в виде неявного страха, этакого общественного бессознательного — чтобы, значит, не передушили друг дружку раньше времени.

— Ну да… Дарвин-Антидарвин, Зигмунд ибн Фрейд.

— А что? Общественное бессознательное — великая вещь! Жаль, не я выдумал. Сны, интуиция, прозрение. Что-то вроде предохранительного клапана — на тот случай, значит, если поплывут твои законы не в ту сторону. Можно манипулировать, подсказывать, намекать. И все, заметь, абсолютно неявно. Стало быть, не нужно никакой математики с ботаникой!

— А если не будут слушать?

— Стало быть, погибнут. Как и мы. Думаешь, чего наш капитан такой хмурый? Интуиция, старичок! Ему на наш треп чихать, он к себе прислушивается. И слышит собственный страх. То есть, это ему так кажется, что собственный. На самом деле — тоже подсказка сверху.

— А мы почему ничего не слышим?

— Каждому свое, майн фройнд. Потому, что должность такая. мы — в анализах копаемся, он — людей охраняет. Ответственность! Если честно, я на его месте не выдержал бы. Правда, правда!.. Эй, мосье капитан! О вас говорим. Как там дела вокруг? Тайный враг еще не подкрался?

Под взглядами людей начальник охраны сдержанно улыбнулся. И мысленно ругнул шутников. На душе у офицера скребли кошки. Отвернувшись, он зашагал к лесу и лишь в тени раскидистых крон немного позволил себе расслабиться.

Черт бы побрал эту ученую братию! С ними совершенно невозможно было общаться. А самое главное — эти трепачи били в точку. Именно к собственному страху прислушивался сейчас капитан, по опыту зная, что отточенное чутье профессионала невозможно объяснить ни отвагой, ни высотой лба, ни холодным рассудком. Анализ и расчет — это действие номер два. Первое и более обязательное действие — уловить приближающееся, упредить его хоть на крохотное мгновение. И лучшим из всех абразивов, оттачивающим человеческую чувствительность, являлся внутренний страх. Мышь чует землетрясение, потому что постоянно ждет и постоянно прислушивается. Мир полон врагов, и, зная об этом, она никогда не расслабляется. Иное дело — человек, существо ленивое и долго раскачивающееся, погрязшее в океане условностей и заблуждений…

— Посты первый и второй, откликнетесь, — компактный приемопередатчик в его руке зашуршал радиопомехами. УКВ-трансиверы были роскошью для охранной службы, но для работ Воздвиженова Пульхен с Вадимом готовы были пожертвовать и большим. Еще лучше, конечно, было бы возродить спутниковую связь, но какие там нынче спутники! Даже те, что еще удерживались на орбите, давно были сожжены лучевыми ударами бдительных вояк. Так что приходилось довольствоваться тем, что есть.

— Первый и второй, отзовитесь, черт возьми!

— Третий пост, капитан! У нас все в порядке.

— Вы видите своих соседей?

— Никак нет. Даже друг друга — и то с трудом.

Капитан взглянул на часы. Последняя перекличка состоялась минут семь назад. Всего-навсего. Что же могло стрястись?

— Пост третий, слышите меня?

— Слышим, капитан.

— Немедленно соединяйтесь и организованно отходите к лагерю!

Капитан сжал зубы, затравленно оглянулся. Вот и началось. В самую неподходящую минуту… Шестеро людей, разбившись на пары, окружали лагерь по неровному периметру. У каждой пары имелся свой приемопередатчик, и четверо из шести в эфир не вышли.

— Пантера! Готовность номер один! Немедленно заводи двигатель и разворачивай башню… — капитан глазами обратился в сторону, где должны были располагаться первый и второй посты. — Башню разверни в направлении юго-запада.

— Что-то случилось, капитан?

— Пока не знаю. Но первый и второй посты не отвечают.

— Хреново… Что они там, уснули?

— Навряд ли. В общем направляюсь туда. Буду находиться постоянно на связи. Если что, будь готов прикрыть.

— Может, очкариков предупредить?

— Погоди немного. Через минуту-другую все станет ясно.

— Понял, капитан!..

Вот и хорошо, что понял. В ребятах, что сиделди сейчас за броней, капитан был уверен на все сто. Не первый год служили вместе. Значит, можно было рискнуть…

Пригнувшись и выставив перед собой автомат, офицер двинулся вперед. Время от времени он останавливался, внимательно вглядывался в безмятежную листву леса. Он не мог просто так бросить своих людей. Он отвечал за них. Не перед кем-нибудь, перед самим собой.

Роли распределили заранее. Договорились, что охрана займет наблюдательные позиции метрах в ста-ста пятидесяти от лагеря. Временный камуфляж, готовность при первой опасности открыть огонь. Так было надежнее всего. Наблюдение с ближайших высоток, постоянная связь с базой. Парни не были желторотыми юнцами, кое-какой опыт у них имелся. Во всяком случае с поставленной задачей (к слову сказать — отнюдь не сложной) они просто обязаны были справиться. Если же посты не откликнулись на позывные, это само по себе говорило о многом. Невыход на связь одной пары можно было бы еще объяснить каким-нибудь пустяком вроде поломки приемопередатчика, — в данном же случае наблюдалось явное ЧП.

На миг капитан засомневался — стоило ли шагать дальше? По идее он должен был находиться сейчас в лагере, помогая ученой братии собирать свой скарб и сматывать удочки, а он шел в лес, удаляясь от них с каждым шагом. Случись что с Воздвиженовым, и виновен будет безусловно капитан. Все на первый взгляд ясно, но именно эта ясность его и пугала, поскольку за своих ребят он нес не меньшую ответственность.

— Капитан! Я, Пантера. Пожалуйста, не молчите!..

— Со мной все в порядке, — капитан приблизил к губам трансивер. — Что у вас?

— Ведем круговое наблюдение. Все спокойно. Только что вернулись сержант с Жориком. Теперь дают очкарикам по шеям, помогают сворачиваться.

— Не бузят?

— Да нет, кажется, сообразили, что дело серьезное. Поспешают, как положено.

— Это хорошо. Грузите всех в машины и будьте готовы тронуться в любую минуту.

— А вы, капитан?

— А я действительно капитан. — С издевкой произнес офицер. — Словом, если понадобится, тронетесь без меня. Ты, Аркадий, старший и будешь отвечать за людей…

— Але, капитан!.. Что там стряслось? Кто-то напал на посты?

Видимо, в танк влез Воздвиженов, он не был напугоан, но голос его звучал напряженно.

«Значит, и тебя проняло!» — мысленно позлорадствовал капитан. Борю Воздвиженова он уважал и где-то даже немного побаивался. Там, в институте, Воздвиженов безусловно был фигурой номер один, однако здесь приоритеты поменялись. Многое теперь зависело от военных — тех, кто в том же институте исполнял обязанности заурядной вохры.

— Пока неясно, Борис Анатольевич. Но думаю, что-то действительно случилось. Словом, не геройствуйте. Если кто-то или что-то покажется на опушке, рвите когти и поскорее.

— А вы?

О, Господи! И этот туда же…

— Я? — капитан хмыкнул. — Я вооружен и очень опасен. Словом, за меня не волнуйтесь…

А в следующую секунду он замолчал. Замолчал, потому что увидел Луговца — рядового второго поста. Сердце скакнуло под ребрами, болезненно ударило под горло. На пост действительно напали, но напали не люди. Луговец был мертв, и спасать его уже было поздно. Рядового швырнули на дерево, нанизав на сук, словно гриб, приготовленный для сушки. Голова солдата безвольно свешивалась набок, с вытянутых рук на землю часто капала кровь.

— Кто же это? Кто, черт подери?! — капитана затрясло. Не трогаясь с места, он судорожно обшаривал взглядом пространство. Метра три высоты, обломанный сук толщиной в человеческую руку — на такое и впрямь способен был только слон. Кто-то из этих очкариков упоминал, кажется, про слона. Или нет?…

А еще через пару секунд он обнаружил и напарника Луговца. Солдат лежал на земле, разбросав ноги и руки, ран у него не было, кроме одной-единственной. Должно быть, сначала его опрокинули, а уж потом чья-то когтистая лапа ударила солдата в голову, переломив шейные позвонки, вдавив череп человека глубоко в грунт.

— Как же это?! — капитан был потрясен. Он уже пятился, понимая, что здесь ему делать нечего. Есть противник, с которым имеет смысл скрестить шпаги, и есть противник, от которого только бегут.

Через пару мгновений он и впрямь уже бежал — с оглядкой, по-прежнему держа автомат наготове, но все же бежал, подстегиваемый ужасом увиденного, потеряв всяческую уверенность в том, что танка и оставшихся в лагере автоматчиков окажется достаточно для отражения надвигающейся угрозы.

— Пантера, уходим! Я бегу к вам…

— Что с ребятами, капитан?

— Нет наших ребят, убиты…

Зверь показался на опушке одновременно с ним. Перепуганный шофер автобуса дал задний ход, бортом задел танк. Треснуло одно из стекол, вскрикнул кто-то из лаборантов. Однако хозяин танка проявил большее самообладание. Тяжелая башня с жужжанием пришла в движение, спешно разворачиваясь. Людям в автобусе на миг показалось, что зверь, высунувший из зарослей только голову, внимательно следит за движением орудийного ствола. Бегущий капитан уже не интересовал его. Зубастая пасть была приоткрыта, наводчику, взирающему на гигантскую, покрытую рыжеватым мехом рептилию, почудилось даже, что он слышит ее шумное дыхание — тяжелый растянутый вздох и такой же выдох, раза в три-четыре реже, чем у человека. Длинной очередью колотнул по листве пулемет, огненным пунктиром кромсая лесную плоть. Стреляющий мог бы поклясться, что угодил зверюге в туловище, но ящер даже не шолохнулся. Два автомата били в его направлении, но он смотрел только на танк — тяжело, не мигая, словно что-то про себя взвешивая и не спеша атаковать.

— Ну, сейчас мы тебя, голубчик, припечем!.. — наводчик остановил крестовину прицела на морде хищника, пальцем притронулся к спуску. Выстрел оглушил всех — даже тех, кто сидел в автобусе. Снаряд разорвался настолько близко, что пара осколков хлестнула по броне танка.

— Хана ублюдку!.. — наводчик торжествующе пристукнул кулаком по колену. Он не знал еще, что ошибся. За неуловимо крохотное мгновение до рокового попадания, узрев слепящую орудийную вспышку, свищ — а способен был на подобное только он один — стремительно пригнулся, пропустив стальной гостинец над собой. Прыжок в сторону окончательно вывел его из зоны прицела. Ни одного из осколков разорвавшегося снаряда, защищенный мощным броневым панцирем зверь так и не почувствовал.

— У него не реакция, а черт знает что! Не понимаю, как он мог удрать? Там ничего, абсолютно ничего — ни крови, ни каких-либо останков… — капитан обреченно мотал головой.

— Зато есть следы.

— И какие! Не следы, а следища!

— Да, но как он успел? Здесь всего шагов сорок-пятьдесят, я не мог промахнуться!

— Снаряд ударил по сосне. Вот примерно здесь, капитан поднял над собой руку. — Но толкнулся он, когда прыгал, крепко. Вмятины в земле сантиметров на двадцать, если не больше.

— Хорошо, что мы захватили гипс, — Воздвиженов сунул под мышку полиэтиленовый пакет с гипсовой мукой. Заметив хмурую складку на лбу капитана, торопливо пообещал:

— Нам понадобится не более пяти-семи минут. Кроме того, четверо ребят уже погибло. Вам ведь не хотелось бы, капитан, чтобы смерть их прошла впустую?

Офицер хотел было возразить, но вовремя вспомнил, что за телами убитых все равно надо будет сходить. Как раз — те самые пять-семь минут.

— Ладно, валяйте, — он устало махнул рукой. — А ты, — капитан взглянул на наводчика, — кинь с пяток снарядов в этом секторе. Надо как следует отпугнуть эту тварь.

Глава 13

Жизнь несмотря ни на что, продолжалась — и временами довольно бурно. Гражданские чаяния нашли наконец отклик у властей, и муниципалитет с должной помпой, хотя и не без скрипа, организовал нечто вроде собрания представителей от народа. Более дюжины ораторов от различных партий и течений плюс руководители дружин, пожарных команд и прочих служб тесно заполнили зал мэрии. Словом, количество избранников и представителей собралось вполне впечатляющее. Приглашали, разумеется, не всех, но поприсутствовать и высказаться изъявили желание многие. Даже от «бульдогов» заявилась парочка патлатых орлов. Держались «орлы» особняком, с подчеркнутой невозмутимостью. На окружающих поглядывали с гордым небрежением. «Банкиры» тоже кучковались в стороне, отличаясь от большинства вычурностью одежды — то бишь фраками и бабочками, белоснежными и чуть ли даже не кружевными манишками. Медведь Поль в своем замурзанном, видавшем виды мундире — стертыми локтями и выцветшими погонами — смотрелся рядом с собравшимися дико. Его, впрочем, собственный вид нимало не смущал, и, прорвавшись на трибуну одним из первых, он без обиняков высказался в том духе, что для достойного начала неплохо бы чуточку подчистить зал, а в частности «выкинуть вон бульдогов вкупе с банкирами и прочей сволочью.» Указательный палец Поля яростно ткнул в вышеупомянутых товарищей. По залу пронесся разнородный гул. К тем же «банкирам» в большинстве своем относились довольно лояльно, «бульдогов» же откровенно побаивались. Председательствующий позвонил в колокольчик и убедительно призвал собрание воздержаться от резких выпадов. Предложение же импульсивного оратора он попросту проигнорировал.

— Что ж, хорошо! — Поль яростно бухнул кулаком по трибуне. — Пеняйте потом на себя. Предупреждали вас. А из собрания этого так и так ничего не выйдет. Такая вот коллизия!..

В этом он оказался прав. По части «коллизий» Поль вообще никогда не ошибался. Из собрания действительно ничего не вышло. То есть, сначала присутствующие вволю попикировались, затем стали откровенно ругаться, а когда ругаться устали, принялись жаловаться. Бедный Ганисян угодил в число последних, и пламенная его речь потонула в хоре посторонних причитаний и просьб.

— Дети, — натужно повторял он, — это особая статья. Нельзя их мешать с прочим, поймите!.. — голос у него не отличался особой мощью и оттого старику приходилось напрягаться. — Они единственное, что у нас осталось, ради чего, собственно, имеет смысл хоть что-то делать, как-то бороться. Потеряем детей, потеряем все!..

Старику даже не похлопали. Представитель «банкиров», занявший трибуну тотчас после Ганисяна, понравился публике значительно больше. Он говорил складно, убедительно, бархатное его контральто уютно рокотало, достигая ушей каждого из сидящих.

— Дети — разумеется, хорошо, кто же спорит, — и все же это только часть целого. А целое — это прежде всего наш с вами генофонд, — выступающий описал руками величавую окружность. — В самом деле, сегодня нас многие попрекают за конфискацию культурного наследия человечества. Я имею в виду картины, фрески, иконы и так далее. Думаю, настала пора дать объяснение по данному вопросу, а заодно обрисовать любезным слушателям основные программные принципы партии «Банк». Так вот, уважаемые слушатели, наша цель удивительно проста — сохранить квинтэссенцию человеческой культуры, ее, так сказать, генеральную выборку. Поймите, недопустимо ожидать новых обстрелов и новых пожаров. Спасти то, что еще можно спасти! — вот один из лозунгов моей партии. И если, не дай Бог, произойдет очередное вторжение вандалов в кованых сапогах, мы будем по крайней мере спокойны за то, что успели поместить в запасники. И грубый, обезумевший от крови солдафон не будет швырять окурки в греческие амфоры, не согреет рук над огнем, пожирающим полотна Васнецова, Гварди или Репина.

Небольшая группа людей в первых рядах — в основном обряженные в те же безукоризненные фраки бешено зааплодировала оратору. Выступающий поднял холеную руку, прося тишины.

— И главное, господа. мы должны, наконец, набраться мужества и спросить себя, кому будут нужны все эти ценности спустя два-три десятка лет? Ужасным, рыскающим по лесам животным? Или, извините меня, безмозглым насекомым? А может, оставить все наши бесценные сокровища в подарок неизвестным пришельцам с чужих планет?… Грустно, господа! Грустно и смешно. И разумеется, трудно надеяться, что спустя тысячелетие какая-нибудь из обезьянок, встав на задние лапы, вновь решится повторить дарвиновский вояж. Вот потому-то партией «Банк» параллельно с программой культурного наследия была принята к реализации программа спасения генофонда.

— Ваш инкубаторий — элитарное беззаконие! — выкрикнул кто-то из зала.

— Элитарное? Вы сказали — элитарное? — на гладком лице выступающего отразилось недоумение. Не гневное, а этакое по-взрослому добродушное. Это был, конечно, не Поль. Уж Поль бы на выкрики отреагировал абсолютно непредсказуемо — так же непредсказуемо, как реагирует вулкан на случайный подземный толчок.

— Уверяю вас, вы ошибаетесь. Приходите к нам и вы сами убедитесь, что это не так. Наши работы далеки от эфемерной евгеники и вполне научны. Кто знает, возможно, если ваши собственные данные заинтересуют специальную комиссию, а здоровье уложится в определенные критерии, то ваше семя также будет закапсулировано, чтобы в один прекрасный день, спустя много-много лет на очищенную и возрожденную Землю ступил ваш законный наследник. Важнее же всего то, что в распоряжении его окажутся наши знания, наш опыт и шедевры нашего искусства.

— Интересно узнать, кто определяет эти самые пороги и критерии? — выкрикнул тот же голос.

— Явившись к нам, вы можете узнать и об этом. Сейчас же, за неимением времени, я просто не в состоянии подробно описать содержание предъявляемых донорам тестов. Приходите! Мы готовы встретить всех! А пока мне бы хотелось всего лишь донести до вас то чувство удивительной перспективы и великого шанса, что в очередной раз подбросила нам судьба. Поймите же, наконец, мы можем до изнеможения бороться за себя и все равно в конце концов проиграем. Но мы также можем побороться за свое будущее, а это уже совсем иная стратегия! У нас есть люди, есть оборудование, есть идеи, но в такое тяжелое время всего этого, разумеется, недостаточно. Кроме того, впереди еще множество опытов и экспериментов, теоретические разработки, опробирование новых методик. Мы до сих пор нуждаемся в проектах эффективной защиты запасников и инкубатория. К сожалению, генная инженерия с наукой мутагенеза еще многого не знают, поэтому определяющую роль будут играть цифровые записи, которые научат будущих детей любить и понимать главное. Они не повторят наших ошибок, а то, что сохранят наши запасники, станет для них мерилом ценностей, ориентиром душ, позволив оттолкнуться и шагнуть еще дальше. Зная о наших бедах, они откажутся от идей заведомо ложных и бесплодных, они создадут общество будущего!..

— Ну, началось, — Воздвиженов заерзал. Склонившись к уху Вадима, шепнул: — Думал выступать, но после этого обормота даже близко к микрофону не подойду.

— А ведь они, кажется, готовы ему поверить. — Вадим кивнул на собравшихся.

— Так было всегда. Чем больше ахинеи, тем ярче и доходчивее.

— …Нынешний мир неудачен, это ясно уже, пожалуй, всем. Но вот появился шанс построения нового мира с идеальным человечеством, с технологией воспитания чистых, подчеркиваю это! — чистых личностей, лишенных смердящих родителей. Инкубаторий и запасники — вот наше будущее и на сегодняшний день наша святая миссия заключается в том…

— Демагог! — не удержавшись, Воздвиженов в сердцах сплюнул. Лицо его пылало, на скулах вспухали и опадали злые желваки.

— …отыскание талантливых здоровых родительских пар, специальное оборудование для аудио и видеозаписей, программное обеспечение электронных воспитателей…

Объявили перерыв, загудели голоса, заклацали зажигалки. Помотавшись среди людей, Воздвиженов вернулся, с нервной улыбочкой сообщил:

— Так и есть. Обормоту дают добавочные полчаса, — будут слушать и далее. Кажется, председательствующий даже внес его запрос в бюджетную программу. Если так пойдет и дальше, наверное, дадут слово и кому-нибудь из «бульдогов».

— Ну уж? — усомнился Вадим. — Они, конечно, олухи, но не настолько же!

— Дай-то Бог, Вадик, чтобы я ошибся. А ты, Серж, что морщишься? Не нравятся мои слова?

Вопрос адресовался к приблизившемуся Клочковскому. Тот неопределенно пожал плечами.

— Поживем, увидим.

Вынырнув из толпы, к ним приблизился Поль:

— Успел все-таки с одним смахнуться. Костяшки вот разбил. Мне, говорит, было весьма любопытно! Это, значит, по поводу последнего болтуна. Любопытствующий, видите ли, нашелся! Сучонок!..

— Можно было бы и потерпеть. Наябедничает — и выставят.

— Ага, как же! Скорее, сам уйду. — Поль встрепенулся от внезапной мысли. — А что, други мои, может, и впрямь подадимся отсюда? Все вместе? Чего здесь делать-то? И так все ясно. Собственно, что решит это стадо пердунов, мне лично без разницы. Сваливаем — и все дела!

— Но куда?… — резонно поинтересовался Вадим. И тут же рядом образовался огнедышащий Пульхен.

— Вы собираетесь слушать это и дальше?! — полковник готов был взорваться.

— Видали? Еще один недовольный! Может, в самом деле пора сменить диспозицию?

Под локоток Вадима хозяйственно взяла Мадонна.

— А что, в этом есть резон.

— Ясен пень, есть! Чего задницы-то протирать? В этой ихней коллизии… Берем Вадикову бронетачку и все вместе двигаем в мой Колонный. У меня там даже попросторней будет. Ей-ей!.. Набросим скатерку на стол и устроим свое собственное собрание. В пику этим фраерам.

— Если уйдем прямо сейчас, не поймут, — возразил Клочковский. — Угодим в черный список.

— Чихать! — Поль зло отмахнулся. — Это они в наш черный список угодили! Пусть и трясутся!

— Дело не в том — кому трястись, а кому нет, — голос Пульхена напоминал звон литой меди. — Стратегически пройгрышно уходить вместе и демонстративно.

— Согласен, — кивнул Воздвиженов. — Устроим демонстрацию, эти волчары немедленно объединятся. И всех собак повесят на нашу шею.

— И чихать!..

— Нет, Поль, не чихать. Тем более, что не так уж сложно удалиться по-тихому. Сначала ты, потом мы — дескать, покурить, в туалет и прочее. У ворот знакомые ребята. Попросим, — закроют глаза и забудут.

— Браво! — оценила Мадонна. — И сколько нас всего будет?

— Неважно! — парировал Поль. — Сколько ни есть, все свои, — глаза его тут же скользнули в сторону угрюмого Пульхена, но менять что-либо в сказанном было уже поздно. Слово, как известно, не воробей.

— Посидим, покумекаем, поговорим. Маленький уютный раут. Как говорится — приятное с полезным.

— Заметано! — Вадим, подметивший промах Поля, невольно улыбнулся. — Ну что? Вызываю Панчу?

— Ясен пень, вызывай.

— Только заранее предупреждаю, особых удобств обещать не могу. Кто не влезет в кабину, поедет снаружи. Согласны?

Оппозиционеры не возражали.

— Дяденька…

Лебедь обернулся и увидел девочку. Правая рука протянута вперед, рот немо шевелится. То есть… Да! Разумеется, она просила у него хлебушка. Что еще просят дети на улицах? Только он почему-то не услышал. Тень снова отсутствовала, прихватив с собой слух и толику его разума.

А еще через минуту он сидел, обнимая девчушку, лепеча ей какие-то глупости. Она не плакала, и он был благодарен ей уже за одно это. Как хорошо, как замечательно, когда тебя не боятся! Однако малышка оказалась не одна. Из подворотни угрожающими шажочками показалось еще двое — лет по пять, а может, и поболее. Пойди их разбери. Нынешние дети почти не растут, — четырнадцатилетнего легко спутать с семилетним.

— Вы вот ее обнимаете, — обвиняюще проговорил один из мальчишек, — а она вовсе и не голодная.

Только сейчас Лебедь обратил внимание на удивительно живой цвет лица девочки. В отличие от своих анемичных, худосочных приятелей выглядела она действительно благополучно. А грязью ее скорее всего обмазали эти же обормоты, — чтобы смотрелась пожалостливее, чтобы откликались и подавали. Если же присмотреться, истощенной она действительно не казалась.

Лебедь прищурился. Ну да, конечно же, мутантка. Еще одна в огромнейшем списке. Правда, сам он сталкивался с подобным лишь однажды. То есть мутантов-то встречалось пропасть, но не таких. Мутации мутациям — рознь, и на сто вредных мутаций дай Бог встретить парочку полезных, как то — третьи зубы, новая шевелюра или полная независимость от привычного питания.

Продолжая держать девчушку на руках, Лебедь попытался подняться, но это ему не удалось. Пришлось отпустить малышку на землю. Он заговорил с ними, не будучи уверен в том, что голос его громок, и все же надеялся, что детишки поймут все правильно, а, поняв, поверят ему. О людоедстве эти мальки были, конечно, наслышаны, а потому к незнакомцам питали вполне объяснимое недоверие. Он старался говорить искренне, не отводя глаз и даже чуточку улыбаясь. Фразы выходили убедительными, голос почти не дрожал, и в конце концов ему, кажется, поверили. А может, животы у них крепко подтянуло. Так или иначе, но они пошли за ним. То есть — это сначала за ним, а потом уже получилось так, что он плелся чуть позади, а детишки тянули его за руки, интуитивно угадывая направление, которым хотел их вести этот странный мужчина.

Только в башне он сумел перевести дух. Положа руку на грудную клетку, ощутил ропот сердца, — организм бунтовал, выказывал неповиновение. Но это становилось уже привычным. Чумазую детвору принял Санька, а Лебедь, чуть отдышавшись у порожка, спотыкаясь на ступенях, полез вверх, на самую крышу. В последнее время вид неба успокаивал его, как ничто другое. Туманно-голубой анальгетик проникал в кровь, пожарной холодящей пеной заливал бушующее и выходящее из повиновения нутро.

— Возьми телагу! — крикнул ему вслед Санька. — А то снова замерзнешь.

Может быть, он кричал это для него, а возможно, для новоявленных гостей, но Лебедю лень было думать над этим. Там, где его уже не могли видеть дети, он откровенно встал на четвереньки, помогая себе взбираться по ступеням руками.

Вот и крыша. Бездна воздуха, океан без дна. Лебедь устало выпрямился. В больном, изнемогающем от напастей мире, оказывается, гулял сильный и молодой ветер. Прищурившись, Лебедь мелко задрожал, но не от страха — всего-навсего от холода. Телогрейку, о которой кричал Санька, он, конечно же, не взял. Да и зачем? Он ведь и выбирался сюда не за теплом, а за воздухом…

Ветер…

Упругий, задиристый, не стареющий…

Откуда прилетел он и в каких таких заповедных далях рождался? На другом краю земли или всего-навсего в нескольких шагах — скажем, вон за тем перевернутым ларьком? И какое, интересно, у этого ветра тело? Возможно, такое же гладкое и окатистое, как у горной речки? Наверное. А если так, значит, ветер — существо женского пола. Ведь только женщины обладают телом. У мужчин, стариков и детей — всего-навсего руки, ноги и рты. Женщину можно сравнить с книгой, мужчину — нет. Только женщина раскрывается и распахивается навстречу, — только читай, не ленись, а мужчины — народ замкнутый.

Лебедь медленным взором обвел город. Господи! Наверное, здесь не менее миллиона квартир. Какое страшное количество! Сто тысяч домов и миллион каменных пещер. В половине из них — перестук с голосами, полуночные призраки, скрежет протираемого извне стекла. В этот мир ломилось, заглядывало и принюхивалось — ЧУЖОЕ. Иная жизнь не желала ждать, когда освободится место. Вакантная площадь делилась загодя.

Склонив голову, Лебедь прислушался к доносящимся снизу голосам. Это Санька допрашивал вновь прибывших. И наверняка успел уже продемонстрировать свой страшный револьвер. Не для того, чтобы попугать, а так — для важности. Символы убийства давным-давно превратились в символы авторитета.

С неожиданной ясностью Лебедь вдруг осознал, что это его последняя партия. Больше детей ему найти не удастся. Что-то произойдет и что-то существенно изменится в его жизни. В самое ближайшее время.

Уже через каких-нибудь полчаса они сидели в особняке Поля и вовсю дымили дармовыми сигарами. Даже Пульхен не удержался и понюхал одну из них.

— Бери-бери, не стесняйся! — подбодрил Поль. — Все реквизировано у барыг. Самым наичестнейшим образом!

— Наичестнейшим? — белесая бровь Пульхена усмешливо изогнулась.

— А как иначе, полковник! Тем и живем. И всяких там антимоний не разводим.

— Мда… — протянул Борис, оглядывая собравшихся. — Я вижу, народ здесь собрался разнополый и разноплановый, а посему без эмоций опять не обойдется.

— И это нормально, старик! — воскликнул Поль. — Важно только, чтобы эмоции были кон-струк-тив-ные! Будь уверен, ахинею про инкубаторы и светлое будущее без смердящих родителей мы здесь городить не станем.

— Действительно, не станем? — Воздвиженов усмешливо покачал головой.

— Не станем, не сомневайся.

— Вот и трогательно! Не будем плакать. А для разгончику — чего-нибудь горяченького. Мой придворный поэт прочтет свеженький акафист, челядь, ясен пень, спляшет. Если, конечно, пожелаете.

— Насчет челяди лучше бы воздержаться, — буркнул Пульхен.

— А я так не против, — возразила Мадонна.

На том и порешили. То есть поэта и пару здешних философов пригласили, остальных оставили скучать за дверьми. С грохотом водрузив на стол ящик с бутылками, Поль объявил:

— Какая политика без градуса? Россияне иначе не умеют.

Фраза опять же была нацелена в полковника, но Пульхен ничем не ответил.

Чуть позже под заунывные распевы придворного пиита Поль растолковывал собравшимся свою «центральную идею»:

— Мне эта муниципальная власть тоже, как репей на причинном месте. Вот я и предлагаю: чего тянуть? Возьмем да разгоним всех к чертовой матери. Как матрос Железняк. И будет у нас свое коалиционное правительство.

— Ты хоть знаешь, что это за штука — коалиционное правительство? — поинтересовался Боря Воздвиженов.

— Ясен пень, знаю. И бояться нам нечего. Не та, как говорится, коллизия. Состав введем смешанный, без национальной шизы — с военными, ученой братией и так далее. Главное — чтобы никакого сибаритства, никаких фраков и никакого выпендрежа, наоборот — все как можно скромнее. Народ это любит.

— Только не надо за весь народ, хорошо?

— А я не за весь. Только за низших, так сказать, представителей.

— Ерунду ты мелешь, — сказал Вадим. — Уймись.

— Хорошо, пропускаем!

Мадонна приблизила губы к уху Вадима.

— Ты, говорят, сестренку свою перевоспитывать взялся?

— Это мое дело.

— Разумеется, твое. Только ведь женщины общий язык быстрее находят.

— Не понял?

— Я к тому веду, что могу помочь. Как-никак свои люди, а опыт кое-какой имеется.

— Спасибо, обойдусь, — Вадим передернул плечом. Желая смягчить резкость ответа, похлопал Мадонну по руке. — Да нет, правда, не надо. Как-нибудь справлюсь.

— Ну, смотри…

Тем временем Поль продолжал гнуть свою линию.

— И нечего с ними церемониться. А то разводим коллизии! Вы вокруг оглянитесь — во что они, ворюги, город превратили. Вот я и предлагаю собрать всех в огромную шеренгу — и к стенке! Люди сейчас злые — поймут.

— Это-то и страшно, — вздохнул Ганисян.

— Что страшно?

— А то, что поймут. Лучше бы уж не поняли.

— Чудные слова! — Поль помотал головой. — Ну, нет — так нет, — просто разгоним всех к чертям, а на должности настоящих людей поставим.

— Настоящий — это у нас, конечно, ты?

— А хоть бы и я! То есть, я-то сам в лидеры не рвусь, потому как без того лидер. Для этого, братцы, кресло и скипетр не нужны, и попробуйте разубедить меня. Но тут другое дело! Мне за державу обидно! За людей и за город. У власти кучка бездарей, и совершенно непонятно, какие цели эта самая кучка преследует. — Поль закулдыхался в неожиданном смехе. — То есть, главная коллизия в том и состоит, что когда раньше к власти прорывался жлоб, какие-то пустяки, но делались: крутилась политика, торговали кепками, сталь плавили. А сейчас?… Жлоб — он хоть и жлоб, и КПД у него низкое, а все же суетился. Нынешним, похоже, все до лампочки. Не обогащаешься, значит, и стимула нет. Вот и не знают они, бедные, что со своей властью делать. Спасители хреновы!..

— А как насчет тебя? Сам-то ты знаешь, что делать с властью?

— Так я ж — другое дело! Я — бессеребреник! А бессеребреники всегда понимают, чего хотят. И грехи свои знаю, никто не удивит. Полный, как говорится, иконостас: гордыня, зависть, алчность, лень, вожделение, чревоугодие, гнев. Меньше всего — алчности с завистью, больше всего — гнева, Каюсь, грешен, — тем самым себя и оправдываю. Вдвойне грешен тот, кто не сознает, а я сознаю. В этом и разница между нами. Мы сознаем, а они нет.

— Ну, почему же… Им тоже, наверное, кажется, что они сознают. Иначе не устраивали бы этих идиотских заседаний, давно бы разошлись по домам.

— Ага, такие разойдутся! И потом, если рассуждать с твоей точки зрения — им кажется, нам кажется — и все по-своему правы, так вообще никто никогда не стронется с места. Вору думается, что прав он, судье — что он. В результате — беззаконие. Хочешь высшей справедливости, ищи ее где-нибудь на небесах. А здесь земля, милый мой. Мир, как говорится, полный страстей и противоречий.

— Ладно, предположим, мы стали властью. Что дальше?

— А дальше делимся. — Поль яростно принялся загибать пальцы. — Моралитетом командует Мадонна, так? Это, значит, проституция, алкоголь, наркотики и прочая дурдомовщина. Дружиной — как и раньше — Пульхен. Это, значит, грибы, будьдоги, внешняя оборона и прочее. У Ганисяна — дети, у Бори наука и так далее.

— Забавно. И что же в итоге изменится? Мы ведь в тех же должностях и состоим.

— Так в том-то все и дело! — Поль аж подскочил на стуле. — У нас все сосредоточено. У нас! — он даже застучал себя в грудь. — Мы — плавники и хвост этого места! Вот и пора сменить голову. Приведем, так сказать, в соответствие порядок вещей. У меня добровольная армия, у Бори — наука, а у них что? Горстка бывших аппаратчиков, зажиревшая охрана и остатки былой роскоши? Да ведь чушь собачья получается! До интернатов им дела нет, до медицины тоже, — что тогда у них остается?

— Продуктовые склады, например. Подземные цистерны с горючим.

— Вот-вот! Продуктовые склады, бюджетные остатки! — Поль фыркнул. — Власть, мать их за ногу!..

— Значит, что? Революция? — тихо спросил Клочковский.

— Не революция, а эволюция, — поправил Поль. — Возьмем их в тиски и вынудим по-тихому уйти в отставку. Скромная рокировка и не более того.

— А смысл? В чем тогда смысл?

— Смысл в том, что надо работать и искать! — вмешался Вадим. — Спасать население и выводить город из разрухи. Кое-какие наметки у нас уже есть, но попробуй сунься с этим к муниципалитету. Даже если примут к рассмотрению, то засядут за обсуждение и потратят на это месяц, два, если не год.

— И в итоге все равно ничего не решат, — с удовольствием заключил Поль.

— А мы? — спросил Клочковский. — Ты уверен, что мы способны решать?

— Нет, не уверен, — отрубил Вадим. — Но все-таки считаю, что надо попробовать.

— Какое там — пробовать! — вскричал Поль. — Ясен пень, сделаем все как надо. С ними решали — и без них будем! Чего тут думать? Определим приоритеты и вперед!

— И какие же у нас приоритеты? — ехидно поинтересовался Пульхен.

— А такие! — Поль снова выставил пятерню. — Во-первых, поддержим Борю с его сумасбродными идеями. Дадим ему карт-бланш, людишек подкинем, аппаратуру, и пусть пашет. Второе — конечно же, дети. Это же курам на смех — один-единственный интернат на весь город! И это при повальном сиротстве! Приставим к Ганисяну силовика из наших — и в считанные недели наведет порядок. Третье — продовольствие! Тут задача проще пареной репы — изыскать и взять под контроль. Потому как, режьте меня на части, никогда не поверю, что в городе ни черта нет. Осень же на дворе! Уже, черт знает, какой квартал подряд. В деревнях третий урожай, говорят, вызревает. Вот и делаем оргвыводы! Создаем с десяток продотрядов и под охраной на разведку. — Заметив усмешку на лице полковника, Поль снова ударил себя в грудь. — Я же не говорю, что все так просто. Пахать — это не бабочек на лужайках клеить! И не правления проводить. Во всяком случае я лично готов пахать, заявляю ответственно! И гавриков своих заставлю. Потому что хватит уже бардак этот терпеть. Надоело…

Вадим поднял руку.

— Маленький тайм-аут, если не возражаете. Слишком много пара, господа-товарищи. Пожалуй, пора немножко передохнуть.

Забавная штука — власть. Пусть даже приходится управлять одним-единственным городом. Заманчивый, ядовито-сладкий леденец. И кто его только не пробовал за минувшие пять-шесть лет. Администратора сменил генерал, генерала — палата представителей, за которой вновь всплыл некий золотопогонный чиновник, очень скоро уступивший место своему мечтавшему о президентском кресле помощнику. Но и помощник долго на вожделенном кресле не засиделся. Очередь подоспела для явного сумасброда из ближайшей охраны градоправителя. Не мудрствуя долго, верный телохранитель перерезал все правительство и за одну короткую ночь перестрелял две трети районных комиссаров. В результате кровожадный претендент стал самым главным в городе, даже не потрудившись сколь-нибудь пышно назваться. «Самого главного» прикончили уже через неделю, и после бурных дебатов к власти пришла безликая администрация, объявившая себя кабинетом народных представителей. Расширенные полномочия были заменены правами, и в норму ввели еженедельные заседания кабинета. Во главе администрации встал председатель, не имеющий прав вовсе, но уж на этот пост новоиспеченные кандидаты повалили гуртом. Люди уставали следить за сменой председательствующих особ. Спикеры мелькали на экранах и вновь исчезали, однако по сути в городе ничего не менялось. Всякий раз жителям начинало казаться, что хуже уже быть не может, а хуже все-таки становилось. Зло оказывалось изобретательным, и беды атаковали горожан неустанно.

Словом, управляли городом многие и никто из этих многих положения существенно не исправил. А теперь вот сидели они — заговорщики, помышляющие о власти.

Придворного пиита не слушали. Подогретые вином оппозиционеры вели беседу о своем.

— …На первый взгляд все объяснимо, — толкал речь Боря Воздвиженов. — Естественный отбор практически исчез — даже на эмбриональной стадии. Всех научились спасать и вытягивать. Добились сорокапроцентного количества выкидышей и еще десяти процентов мертворожденных. А сколько появилось патологий — уму непостижимо! Словом, получили глобальное засорение генофонда и отставание полезных мутаций от экологических катастроф. Скверно, но чума, холера тоже, вероятно, были нужны. Истребили их, добились СПИДа, завалили на лопатки иммуннодефицит, получили таймерную болезнь и хроников. И так без конца. Свято место пусто не бывает. Потому что, хотим мы того или не хотим, исчезают здоровые доминанты. То есть, это я к тому, что обилие идей и концепций, может быть, и хорошо для разнообразия, но абсолютно вредно для здоровья. Общество, идущее вперед с завязанными глазами, рано или поздно увязает в болоте. Выход один: либо развязать глаза, либо остановиться. Ни того, ни другого мы не сделали. Вот и оказались там, где оказались.

— В заднице! — брякнул Поль.

— Вроде того… Как бы то ни было, но даже собственное отличие от животных мы теперь угадываем сугубо в отрицательном. Чем, скажите мне, среднестатический человек отличается от среднестатического животного? Да ничем выдающимся! Более сложной организацией процесса потребления и повышенным эгоизмом — только и всего. А язык, абстрактное мышление, осмысленная деятельность — все это только слова. Потому как мыслительная активность большинства в конечном счете посвящена тем же архаичным целям — а именно доставанию бананов с виртуальных пальм. Побольше и подлиннее… Собственно говоря, гипотез — масса, но я лично рассматриваю серьезно только две — наиболее заслуживающие доверия, — Борис Воздвиженов подпер голову кулаком, погасший окурок раздавил в тарелке. — Ослабление генофонда, ядерное безумие — все это красочно и убедительно, но… — Он навалился на стол грудью и указательным пальцем застучал по той же переполненной окурками тарелке. — Никогда и ничего не случается сразу! Природа уважает постепенность. Даже в игре со смертью! В нашем же случае наблюдается шквал. Целая лавина несуразных событий — от наводнений до мокриц и ветряков. Если бы была одна таймерная болезнь, я бы еще понял, но вы сами прикиньте, сколько всего навалилось разом — это же обалдеть можно! Грибы чертовы, двухголовые собаки, лесные «маугли», ожившие тиранозавры… А чего стоят те же мутагомы — эти маленькие утешители сирот и брошенных детей! И ведь никто пока не заговаривал всерьез о климате. Потому что страшно даже касаться этой темы. На дворе январь, а температура — весенне-осенняя, пятнадцать-семнадцать градусов И это не просто таяние ледников, это сбой. Понимаете? Все вдрызг и в тартарары! Судный день, армагеддон и прочие прелести. Может, «банкиры» в чем-то и правы. С такими вещами сложно бороться. И гриб выводить глупо. Тем более, что никакой заразы он не разносит.

— Как это не разносит? — подал голос Пульхен.

— А так. Уже проверили и подтвердили. Органику жрет — это верно, и человека может проглотить при сопутствующих обстоятельствах, однако воздуха не портит, скорее — наоборот.

— Интересное кино! Чего же мы его сжигаем?

— Ну, надо же вам чем-то заниматься. И чинуши из муниципалитета опять же лишнюю галочку где надо ставили. — Борис крякнул. — То есть, я и сам поначалу думал, что все дело в грибном семени. Созрел где-нибудь такой гигант, рассыпал споры — и пошло-поехало. На первый взгляд просто и убедительно. Если хотите знать, с эими грибами мы вошкались битых полтора года. Респираторов не снимали, руки, ноги, головы — все в резине. И хоть бы хрен! Ничего не нашли. Ядовитый? Да! Но кстати, тоже до определенной степени. Бледная поганка, например, раз в пять токсичнее. Вот и получается, что гриб всего-навсего чистит планету-матушку и не более того. По большому счету его даже оберегать положено. Потому что прожорлив, как черт-те что, потому что растворять способен практически все. А ветряки, между прочим, тоже по улицам болтаются не зря. Иначе давным-давно задохнулись бы людишки от трупного смрада.

— Ага, а те же мокрицы в подвалах орудуют.

— Именно!

— Другими словами на землю спущены санитары? Так, получается?

— Может быть, и так.

— Но кем? Опять какие-нибудь марсиане?

Борис качнул головой в сторону Вадима.

— На эту тему мы уже говорили с Вадиком. Честно говоря, меня эта версия не устраивает, но если нужна какая-то легенда, пусть будет эта. Во всяком случае лучше, чем миф о перемудривших ученых. Вы же знает, что болтали в свое время о Бункере. Дескать, распылили какую-то гадость над штатами, а гадость взяла да и обратно вернулась. Те, кто в курсе, под землю успели спрятаться, ну и так далее, в том же духе.

— Ты считаешь, что людишки из Бункера тоже ничего не знают об истинных причинах эпидемии?

— Двадцать против одного, что это так. Ни черташеньки они не понимают и скорее всего по-прежнему продолжают верить в заурядную эпидемию.

— А ты, значит, веришь в сбой?

Воздвиженов усмехнулся.

— Разумеется, верующие в Бога, назовут это как-нибудь иначе. И тоже, кстати, окажутся по-своему правы. Потому что были в конце концов и Египетская тьма, и Потоп, и комета Галлея. При этом тоже, между прочим, наблюдался целый букет превратностей — голод, холера, психические пандемии. Ведьм и колдунов сжигали тысячами, новые лелигии образовывались… — Борис качнул кудлатой головой. — И все же происходившее тогда укладывается хоть в какие-то мыслимые рамки, а сейчас… Сейчас перед нами лес загадок.

— Может, это планета?

— Что планета?

— Чистит себя как умеет? Скажем, если она живая, почему бы раз в десять тысяч лет ей не поскрести себя дождями, ледниками и прочими природными катаклизмами?

— Вполне способен поверить и в это. — Борис пожал плечами. — Я ведь уже говорил: любое из нынешних явлений, если его рассматривать замкнуто и в отрыве от окружающего, так или иначе объяснимо. Но в целом — то есть, все творящееся в наши дни, требует объяснений более сумасшедших и более глобальных. И для меня вмешательство в дела земные внешних сил или гипотеза сбоя, которая, кстати, тоже косвенно подтверждает наличие тех же внешних сил, несомненны. — Воздвиженов усмехнулся. — Бог создал Землю в семь дней, но он попросту не называл это схемой. А я по технарской своей сути взял и назвал. Схемы же, как мы знаем, могут и греться, и плавиться, и перегорать.

— Забавно, — пробормотал Поль.

— А по мне так ничего забавного, — Пульхен сердито стиснул в пальцах вилку с затейливой монограммой. — Какого черта тогда мы все трепыхаемся? Не лучше ли всем сразу в петлю?

— Ну вот, сразу и в петлю!..

— Нет, вы как хотите, а мне эта теория не подходит.

— По счастью, это еще не теория, — возразил Клочковский. — Всего-навсего гипотеза.

— Тем более, что мы упомянули один немаловажный аспект, — добавил Вадим. — Дети. У Ганисяна тоже имеется своя статистика. Более или менее шапочная, и тем не менее. Так вот в первые десять лет умирали все. То есть, значит, без какого-либо различия пола и возраста. Затем цифры смертности стали заметно сдвигаться. Во-первых, мы миновали страшный пик, когда на тысячу человек в день умирало более двух десятков горожан. Во-вторых, в настоящее время вирус стал обходить детей.

— Почти, — вставил Ганисян. — К сожалению, о детском иммунитете говорить пока рано.

— И может быть, вообще об иммунитете говорить рано, — добавил Воздвиженов. — То есть, я хочу сказать, что это не иммунитет, а нечто совершенно иное.

— Ага, опять вмешательство внешних сил, — мрачновато съязвил полковник.

— Правильно, — Воздвиженов кивнул. — Во всяком случае другого объяснения у меня нет.

— Увы, это не объяснение. Во всяком случае на люди с этим не выйдешь. — Клочковский вздохнул. — Вот и получается, господа революционеры, что, захватив власть, вы снова рискуете остаться у разбитого корыта. Глупо вычерпывать воду из лодки, у которой нет дна.

— А что остается? — взъярился Поль. — Сидеть сложа руки? Нет уж, благодарю покорно! Даже Кит — и тот что-то химичит у себя в логове. Собирает на своей Горке докторов, прячет их в подвалах и лабораториях. Тоже, верно, надеется с хрониками разобраться. И правильно делает!

— Откуда такие сведения? — прищурился полковник.

— От верблюда, — Поль шумно высморкался в платок, поймав на себе неодобрительный взгляд Вадима, нехотя пояснил: — Как-никак у меня тут больше двухсот гавриков. Есть постоянный костяк, а есть и пришлые. Так что новости мимо ушей стараюсь не пропускать.

— А насчет третьего урожая в деревнях — это тоже информация от пришлых?

— Ясен пень, от них! — Поль сердито засопел. — Я покуда не телепат и добывать информацию из иных источников не умею.

— Насколько я знаю, — перебил его Клочковский, — мэр как-то раз тоже отправлял пару экспедиций в районные центры. Но, кажется, никто тогда так и не вернулся.

— Еще бы! — Поль ухмыльнулся. — Он ведь у нас гений! И совета ни у кого не спрашивал! Отправил людей, словно на загородную прогулку. А там, между прочим, свищи давно бегают. И пауки с кабана величиной. Вон полковник, должно быть, в курсе, что это такое. А кроме пауков со свищами — еще тридцать три радости!

— Плюс — ребятки ненаглядного Кита, — напомнила Мадонна.

— Точно! Так они и пустят кого-то на свою территорию!

— Именно поэтому мы и пытались договориться с Лили. Худой мир, сами знаете, лучше доброй ссоры. — Вадим бросил на Пульхена красноречивый взор. Полковник угрюмо потупился.

На некоторое время все замолчали. Слышно было, как тоскливо и зло подвывает на улице ветер. Где-то этажом выше часто и гулко хлопали оконные, давно лишенные стекол ставни.

Погрузив пятерню в свои черные космы, Поль сосредоточенно скреб в голове.

— Так что же? — глубокомысленно изрек он, — будем совершать революцию или чуть погодим?

— А чего годить? — проворчал Пульхен. — Ясен пень, будем.

Он и сам не осознал, что поневоле подхватил присказку Поля. На него посмотрели с улыбками, и он запоздало смутился. — То есть, я хотел сказать…

— Да ладно, все мы поняли, — перебил его Вадим. — Революция — так революция. Я тоже не против.

Оглядев собравшихся за столом заговорщиков, Мадонна запрокинула голову и звонко рассмеялась.

Глава 14

Лебедь сидел в кресле и бесцельно глядел в стену — такую же старую, усохшую, как он сам, давно не беленную, испещренную сотнями трещин-морщинок, в бородавчатых наростах, в неряшливых пятнах. Руки его уже не дрожали, но в груди властвовал все тот же болезненно знакомый холод. Лебедь голодал уже сорок второй день. А ОН обещал явиться к Лебедю на сороковой. Увы, вместо этого звучали прежние голоса, и тень Лебедя совершенно самостоятельно расхаживала по стенам, копируя его ночные маршруты, совершенно не обращая внимания на то, что сам хозяин сидит в полной неподвижности.

— …Лично мне думается, что эта парочка объяснила практически все. Во всяком случае понятие зла у них раскрыто достаточно полно. Кстати, вы-то сами как находите Фридриха?

— Это апологетика вождизма, агрессии и воли? Ну, пожалуй… Во всяком случае его толкование разумного эгоизма впечатляет. Хотя трактовка первоинстинктов несколько прямолинейна, да и подача чересчур амбициозна. Мне, честно говоря, ближе и интереснее работы Зигмунда. Одна теория эволюционных скачков чего стоит! Полагаю, что до него об этом вообще никто не писал. Просто не догадывались.

— Да они и сейчас не догадываются. Выхватили одно-единственное либидо и носятся с ним, как с писаной торбой.

— Согласен. Могу даже кое-что процитировать. Да вот, пожалуйста: «Любая новая идеология, обретшая власть, есть всеобщее бедствие, — заметьте, — бедствие!.. Ибо вызывает войну не только с сознанием общества, но и что самое страшное — с общественным бессознательным!»

— Да-да, та самая теория скачков. Якобинцы, санкюлоты, тридцать пять тысяч гильотин…

— Между прочим, он все еще здесь.

— Еще бы! Я чувствую. И похоже, по-прежнему без изменений. Все наши беседы для него, как были, так и остаются чистейшей абракадаброй.

— Или отвлеченностью, не имеющей отношения ни к нему, ни к прочим представителям наикруглейшего.

— Что там толковать! Конкретика для них — якорь трехпалый. В покое — устойчивость, в динамике — страх. Ну, а этот в добавок ко всему еще и слаб. Мыслится мне, что он и сограждан-то своих едва ли как следует понимает…

Продолжая прислушиваться к потустороннему диалогу, Лебедь медленно поднялся. Решиться… Решиться во что бы то ни стало! Вопрос только — как? Зимой все было бы проще простого — выйти и завалиться в сугроб. Уснуть и не проснуться. А сейчас… Сейчас и ветряк-то на улице не сразу найдешь.

Стоя у распахнутых дверц шкафа, он связывал галстуки в единую бечеву. Пальцы едва слушались его. Каждый узел давался большим напряжением сил. Перетянув кисть петлей, он попытался представить на ее месте собственную исхудавшую шею. Конец бечевы упал, сунувшись кончиком в недра шкафа.

Лебедь продолжал тускло изучать сжимающую кисть петлю. Вот на это место, должно быть, придется кадык, а здесь…

Бечева дрогнула, приходя в движение, заскользила, исчезая в шкафу. Лебедь до того обессилел, что даже не сумел как следует удивиться. В голове смутно мелькнуло что-то про крысу, и тут же бечева натянулась, Лебедя качнуло к шкафу. Качнуло прилично — так, что он едва успел пригнуться, дабы не удариться головой о деревянный край. Шуршание одежды, мгла и неожиданное пространство. Бечева продолжала тянуть его, и он шел — быстрее и быстрее…

Ящик выдергивали из кирпичного крошева в несколько рук. Копать дальше уже не было ни сил, ни терпения. Жестяные бока блеснули на свету, и люди не выдержали.

Увы, это не оказалось консервированной говядиной, как думали поначалу. На полусодранных этикетках угадывалось округлое, с детства знакомое слово. Впрочем, и сгущенке бродяжки обрадовались вполне искренне. Молоко с сахаром означало не просто лакомство, оно гарантировало несколько дней жизни. Неделю назад в этих же местах им повезло значительно меньше. Они откопали целую кипу картонок с зубной пастой. То-то было разочарования. Однако и пасту растащили по домам — может быть, клюнув на яркую упаковку, рассчитывая впоследствии выменять что-нибудь из съестного.

Организатор раскопок, плечистый усач с желтой повязкой на предплечье, передвинул массивную кобуру поближе к рукам и неспешно принялся делить сгущенку. Люди сгрудились, молчаливо наблюдая за процедурой дележа. Дремать здесь не следовало, и, юркнув в проход между людьми, Паучок ерзнул пару раз острыми локотками и оказался в неожиданной близости от заветного ящика. Он даже задрожал от возбуждения. Стало вдруг страшно, что в самый последний момент что-нибудь случится, и тот же усач неожиданно объявит, что все найденное именем закона конфискуется в пользу того-то и того-то. Этого бы они не выдержали. Наверняка бы бросились на представителя власти с намерением затоптать и разорвать. Семь часов упорных раскопок лишили их силы, но не злости. Те, кто не умел драться за хлеб, давно отошли в мир иной. Уцелели зубастые и кулакастые. Паучок не мог похвастать ни тем, ни другим, но драться, уворачиваться и вовремя подхватывать кем-то оброненное он умел.

Увы, в жизни его наступила черная полоса. Лучшая из последних квартир подверглась атаке грибной плесени, один из продуктовых тайников разорили крысы, второй — предприимчивые людишки. Ко всему прочему он еще умудрился приболеть. Ничего особо опасного, но неделя постельного режима основательно подточила силы старичка. В результате, подобно многим, он вынужден был приплестись сюда, на раскопки, мысль о которых ранее казалась ему смешной и постыдной. Более того, сейчас его не смущали даже возможная очередь к продуктовым распределителям. Полоса затягивалась, и надо было как-то выживать.

Впрочем, он зря волновался. На этот раз дележ провели честь по чести, и Паучку досталась его законная банка. Он обхватил ее ободранными пальцами, неловко прижал к впалому животу. Опустевший ящик тем временем отбросили к тлеющим углям костровища, а усатый растерянно уставился на чумазого паренька, копавшего вместе со всеми, но оставшегося без сгущенки. От дальних завалов, почуяв поживу, спешили другие бродяжки — такие же грязные и оборванные, и усатый раздраженно замахал им рукой, чтобы не бежали. Взор его не без смущения вернулся к парнишке.

— Что ж ты молчал-то?

— Я тут стоял, ждал.

— Ждал он… — усатый огляделся вокруг, хрипло и без особой надежды поинтересовался: — Может, кто поделится?

Спросил не кого-то конкретно, а так вообще — в пустоту. И разумеется, «пустота» ответила ему безмолвием. Пряча глаза и отворачивая темные от грязи лица, люди суетно расходились. Усатый даже не рассердился. Видывал он и не такое. Люди уносили в руках жизнь, и никто не в праве был упрекать их за это. Кого-то, возможно, дома ждали такие же чумазые дети, и дети эти тоже хотели есть.

— Ладно, малой, не переживай, — он со вздохом достал из кармана кисет, из листка бумаги неторопливо стал сворачивать цигарку. — Курнем трошки и еще копнем. Авось что-нибудь и найдем. На этот раз ты первый в очереди…

Сгорая от двойственного ощущения стыда и радости, все с той же банкой у живота Паучок шагал от развалов. Чумазого парнишку было жаль, — он ковырялся в земле наравне со всеми, худо ли бедно помогал взрослым разгребать строительный хлам. Но вот не вышло! Не улыбнулось и не пофартило. Конечно, несправедливо, но что, если разобраться, в этой жизни можно именовать справедливым? Где и когда жили сколько-нибудь долго по совести? Таких мест и таких времен Паучок не знал. Паренек копал вместе со всеми, а в итоге получил дырку от бублика. Оно и понятно, всего и на всех обычно не хватает. И не только потому, что кто-то рвет больше, а кто-то меньше. Даже если бы все рвали понемногу, то и тогда кто-нибудь остался бы обделенным. Так уж устроено в этой жизнь, и не Паучок придумывал эти правила и законы…

Время от времени оглядываясь, Паучок петлял по переулкам, пробираясь к очередному своему жилищу — квартирке в низеньком двухэтажном домике, где ночевать приходилось на чердаке, потому что в случае обвала именно первым этажам доставалось более всего. Даже в прежние времена несчастные первые этажи откапывали далеко не всегда, сейчас же подобными работами не занимались вовсе.

Странное дуновение заставило Паучка остановиться. Замерев на месте, он настороженно прислушался. Кажется, приближался ветряк, а старик хорошо знал повадки ветряков. Знал даже и то, что подобно пускающемуся в погоню медведю, ветрякам следует бросать какую-нибудь одежонку. Понятное дело, такой малостью хороший ветряк не остановишь, но скорость он при этом теряет. Значит, есть время вильнуть в сторону и убежать.

Руки старика в готовности скользнули по пуговицам, глаза в тревоге зыркнули по сторонам, отыскивая первоисточник тревоги. Но то, что он увидел, заставило его похолодеть. Об этом призраке городских улиц он тоже кое-что слышал. И снова подумалось о черной полосе. Уж лучше бы он отдал эту чертову банку тому мальчугану. Тогда бы уж точно не случилось этой встречи. Но он не отдал и попался…

Попятившись, Паучок прижался спиной к стене. Ему было от чего оробеть. По улочке плыл «монах». Не шагал, не двигался, а именно плыл. Свисающая до земли сутана, умелым узлом повязанный пояс и капюшон — глубокий, полуспущенный, из-за которого ни глаз идущего, ни даже подбородка нельзя было разглядеть. А может, и не было там ничего — ни глаз, ни подбородка. Ведь поговаривали в народе о бесплотных призраках, о туманных силуэтах, о голосах в заброшенных квартирах. Голоса, впрочем, Паучок и сам слышал не однажды. И всякий раз затыкал в ужасе уши, отрезал себя от потустороннего. Он и сейчас зажмурился. Так, что заломило в глазах. Улочка была узкой, и единственным спасением ему представилось не видеть «монаха» вовсе.

Кажется подол черной сутаны прошелестел совсем близко, но «монах», не останавливаясь, проследовал дальше. Паучок сосчитал мысленно до двадцати и открыл глаза. Призрак действительно исчез, и за угол, куда он скрылся, длинной и странной вереницей тянулись связанные между собой галстуки. Вид этих скрепленных неумелыми узлами мужских аксессуаров поразил Паучка настолько, что он закричал. Тоненько и совсем некрасиво. Ноги старика сами собой подломились, он рухнул на дорогу.

Теперь пульс переместился из груди в голову. Ныла правая часть черепа, ни ног, ни рук Паучок больше не чувствовал.

Прошел, может быть, час, может быть, значительно меньше. Слабеющим зрением Паучок разглядел бродягу, спотыкающегося на ровном месте. Город пьяных людей — опьяневших от голода и слабости. Но этот сегодняшним вечером будет сыт. Паучок даже не пошевелился, когда бродяжка, склонившись над ним, медленно, палец за пальцем отклеил руки лежащего от банки со сгущенкой. Драгоценная находка обрела иного хозяина. Подумав, незнакомец обшарил карманы Паучка и, вытащив пачку ассигнаций, недоуменно покрутил перед глазами. Отбросив их в сторону, выпрямился и, тем же движением прижав заветную банку к животу, затрусил улочкой дальше.

«Это судьба, — подумал Паучок, провожая его взглядом. — Закон вселенной. Сегодня мы улыбаемся, чтобы завтра заплакать… Но до чего все же обидно! Ведь что-то будет и завтра, и послезавтра. Какая-нибудь новость, какое-нибудь жутковатое событие. Но будет уже без меня…»

По впалым щекам осведомителя одна за одной покатились слезы. И он не видел, как уже через пару кварталов бродяжку, забравшего у него банку, двое таких же нищих ударили камнем по голове и, оттащив в сторону, тут же рядышком принялись вскрывать пожелтевшую жесть кухонным ржавым ножом. Макая пальцы в густую засахарившуюся смесь, об острые края вспоротой банки порезались и тот, и другой. Глотая сгущенку вместе с собственной кровью, они еще не знали, что вирус уже проник в их сосуды, медленно, но верно продвигаясь к жизненно важным центрам. Жить бедолагам оставалось несколько часов. Вселенная и впрямь играла с людьми по своим собственным и в чем-то, наверное, справедливым законам.

На этот раз ОН не обманул и явился на встречу, как обещал. Пусть и с некоторым опозданием. Дрожащий Лебедь видел руки монаха — черные, увитые толстыми венами, возлежащие на подлокотниках кресла. Тонкие пальцы заканчивались длинными, по-женски ухоженными ногтями. Это была жутковатая, но без сомнения живая плоть. А вот лица у монаха не было. Полуоткинутый капюшон открывал пустоту, вглядываться в которую даже не хотелось. Не было там ни лица, ни внутренних складок сутаны, вообще ничего. Мгла смотрела на Лебедя из-под нависшего капюшона — бездонная, засасывающая мгла. Впрочем, Лебедь давно уже не доверял ни зрению, ни слуху. Да и как мог верить органам чувств человек, которому на протяжении чуть ли не десятка лет угрожали лоботомией? Галлюцинации и бред окружали его со всех сторон, желтоватыми зубами грызунов беспрерывно подтачивая зыбкое сознание. Вот и сейчас в этой комнатке происходило нечто иррациональное, не поддающееся никакому объяснению, и единственным спасением было пускать все в обход разума и сердца. Кот, желто-полосатый и потому похожий на тигра, сидел у стены, когтями пытаясь достать тень Лебедя. Когда это ему удавалось, последняя шарахалась и вздымала руки. Кот утробно урчал, а тень не слишком грозно потрясала кулаком. Впрочем, главным феноменом в этой комнатке оставался обладатель черного куколя, и именно к нему было приковано внимание Лебедя.

— Значит, жизнь анахорета тебя не устраивает? — голос монаха долетал словно издалека, минуя ту самую гулкую пустоту, что смотрела на собеседника из-под капюшона.

— Не знаю.

— Не знаешь, — эхом повторил черный гость, и в следующую секунду пальцы его дрогнули, прямо из ладоней, из-под желтых его ногтей сантиметровыми лилипутами густо посыпались человечки. Свое дело они знали. Вооруженные пилками и напильничками, лилипуты тут же принялись шлифовать ногти сидящего. При этом они проворно взбираясь на пальцы, балансировали ручками, стараясь не упасть.

— Выходит, реалиями ты недоволен, прошлое тебя не согревает, а будущее не радует. Но ведь это нормально, Лебедь. Почему ты думаешь, что здесь возможно иное? Природа наделила тебя слабым здоровьем, анемичным видом и неплохим интеллектом. Разве это не подарок? Разве это можно воспринимать как кару? — плечи монаха чуть приподнялись. — Всю жизнь ты мыкался по докторам и лечился. Уверен, это тоже обогатило тебя, как никого другого. Здоровые редко умнеют. Другое дело — ты. Страшась злого и откликаясь на доброе, ты в полной мере познал что такое интуиция. Тебя по сию пору распирают противоречия, но и это замечательно. Мир, Лебедь, жив еретиками. Оттого-то столь многих из них позднее возводили в ранг святых. Впрочем, не в них дело. Совсем не в них. Ты, Лебедь, принадлежишь к тем немногим, что способны видеть и чувствовать земных автохтонов, ваших соседей и ваших сокамерников. Ты мог бы стать очень неплохим посредником.

— Я устал, — пробормотал Лебедь. — Ужасно устал.

— Усталость можно превозмочь. А люди всегда нуждались в посредниках. — Монах выдержал небольшую паузу. — Никто, Лебедь, не должен иметь жизненных преимуществ, ибо жизнь — материя всеобщая и неделимая. Стягивая одеяло с соседа, прежде всего оголяешь себя. И есть ли оправдание тому, что чаще всего твои собратья этого не понимают?

Желто-полосатый кот сделал еще одну попытку атаковать тень, но последняя, изогнувшись, неожиданно цапнула кота за ухо. Должно быть, — довольно чувствительно, потому что, зашипев, кот отпрянул в спасительный угол.

— Так чем же ты недоволен, Лебедь? — вновь скрипуче заговорил черный гость. — Даже сейчас, спустя сорок с лишним дней? Ты недоволен своим даром? Ты хочешь вернуться обратно — в невежественное легкомыслие? Но ум — это груз, Лебедь. Его действительно тяжело нести.

— Я… Я устал, — снова повторил Лебедь и сам себя едва услышал. — Я просто не в силах переварить окружающее. Они убивают друг друга каждый день, и вместе со всеми мне приходится умирать вновь и вновь.

— Умирал и снова возрождался, разве не так? Твоя ошибка, Лебедь, что ты постоянно ищешь простые ответы, а их нет и никогда не было. Истинный мудрец — тот, кто лучше других сознает собственную никчемность и ограниченность. Так чем же ты недоволен, Лебедь? Собственным даром?

Невнятные звуки, вливающиеся в окна, сплелись в некое заунывное адажио, напоминающее нескончаемый ветер. Монах задал вопрос и ждал на него ответа.

— Да… — Лебедь поник головой.

— Очень жаль, Лебедь. Ты ведь понимаешь, мир не переделать под одного человека. Я действительно спасаю мучеников, освобождаю от бремени этой жизни. Но именно мученики здесь нужнее всего. Как прискорбно, что мало кто из них это понимает.

— Я устал, — в третий раз повторил Лебедь. — Мне кажется, я уже умер. Здесь уже не душа, а всего лишь моя оболочка. Зачем же продолжать?

— Что ж, — монах вздохнул, — ты сам сделал этот выбор… А теперь приблизься ко мне. Всего на один шаг! — темная ладонь нетерпеливо пришлепнула по подлокотнику, и лилипуты брызнули из ладоней водопадом, в мгновение ока, заполнив всю комнату.

Лебедь поднял ногу и замер.

— Шагай же! Смелее!..

Нога неуверенно опустилась, и тотчас отчаянно пискнуло под каблуком. Теснясь, лилипуты изо всех сил пытались раздвинуться, давая ему дорогу, таракашками взбираясь на шторы и ножки стульев. Но их было слишком много, и, шагая, Лебедь просто не мог их не давить.

— Не могу, — по лицу Лебедя струился холодный пот.

— А если очень потребуется? Если от этого будет зависеть твоя жизнь или жизнь близких тебе людей?

— Я… Я… — Лебедя затрясло. — Я не знаю!..

— Да… А вот Авраам не колебался ни минуты.

Капюшон монаха дрогнул. Он словно всматривался в гостя более пристально, пытаясь угадать тот единственный подходящий для Лебедя выход.

— Что ж… По крайней мере, наша встреча не была бессмысленной. — Помедлив, царственная ладонь вновь пристукнула по подлокотнику, и лилипуты исчезли. — Наклонись, Лебедь. Вот так. Отныне я посвящаю тебя в сан хранителей.

Зажмурившись, Лебедь преклонил голову. Это было примерно то, чего он ждал. Жгучий непередаваемый холод коснулся темени и разом распространился по всему телу, стиснув дыхание, остановив сердце. Лишь секунду темная рука лежала на его голове, но этого оказалось достаточно. Монах поднялся, бесшумно шагнул в сторону и растаял. Тень же Лебедя, съежившись, начала оползать, пятернями цепляясь за стену, что-то, может быть, даже крича. Еще пара секунд, и ее тоже не стало. Ощутив необычайную легкость Лебедь подпрыгнул и взмыл над полом. Пронзив потолок, крышу и кроны задумчивых деревьев, полетел ввысь. Все было раз и навсегда решено. Внизу оставалась лишь скорбная оболочка — одна из масок, о которых сожалеть глупо и бессмысленно.

Сидя на шелушащейся от старости скамье, они смотрели на снующих вокруг детей и молчали. Было что-то покойное в подобном созерцании. Среди разрухи, среди тотального неблагополучия неунывающее детство играло в свои привычные игры, источая запах надежды, заражая необъяснимой радостью. Взрослые поливали дома из огнеметов, стреляли друг в дружку, хмурили лбы и травили сердца. Дети же продолжали жить своей обособленной жизнью.

Словно угадав мысли Дымова, Ганисян со вздохом заметил:

— К сожалению, таких у нас только половина. Многих так и не удается возвратить к нормальной жизни.

— Почему?

— Ну как же… Для этого нужны воспитатели, врачи, психологи, а где их возьмешь? Вот и имеем в итоге психические заболевания, срывы на каждом шагу. У многих, как только прекращается стадия замороженности, тут же высыпают самые различные болячки. Того же Борю Воздвиженова уже задергали по самым различным поводам, а результат ничтожный. — Ганисян поморщился. — Очень, между прочим, реагируют на темное время суток. Никогда в жизни не видел детей-лунатиков, а вот за этот год нагляделся. И ум у них какой-то особенный. Даже страшно порой становится. Поневоле начинаешь сомневаться — а с человеческим ли существом ты общаешься.

За чугунной оградкой, шаркая ногами, прошла седая женщина. Губы ее плаксиво кривились, всклокоченные волосы закрывали половину лица, чулок на одной ноге был приспущен. Вадим отвел глаза. Ничего не заметивший Ганисян продолжал рассказывать:

— Детская психика, Вадим, более чем пластична, но что делать, к примеру с теми, кто уцелевает после случаев массовых самоубийств?

Дымов кивнул. Последнее из подобного рода событий он помнил прекрасно. Человек сорок из секты канонитов выбрались на крышу пятиэтажного дома и пригрозили властям, что если в их распоряжение не будет выдан фургон с продовольствием, они прыгнут вниз. Господа из муниципалитета не слишком поверили в угрозу, на свой страх и риск затеяли переговоры. В общем пока судили да рядили, время ультиматума истекло. Пульхен по собственной инициативе велел натаскать под крыши здания соломенных матов, но и это положения не спасло. Кто-то прыгнул первый, и пошло-поехало… У солдатиков, которые за последние годы повидали всякое, впоследствии еще несколько дней тряслись руки. С крыши успели стащить только пару женщин и нескольких мальцов. Детей, разумеется, спровадили Ганисяну. Это стало уже привычным, и мало кто понимал, что пестрая детская масса, скопившаяся под крылом Ганисяна, все более становится неуправляемой. Единственное, что помогало поддерживать среди детей хоть какую-то видимость дисциплины, были окружающие беды. Время от времени дети уходили из музея, но практически всегда возвращались. Сами. Жизнь вовне отторгала их, голодом и страхом загоняя обратно. И, обозленные, напуганные, детишки платили неумелым воспитателям если не любовью, то чем-то очень похожим на нее.

Неожиданно вспомнилась случайная фраза Лебедя. Что-то он тогда сказал про Фемиду. Дескать, глаза у нее завязаны черным платком. И еще раз повторил, словно прислушиваясь к собственному голосу и пытаясь осмыслить сказанное. «Всегда завязаны…» Такие вот пироги, господа-товарищи! Символ неподкупности не есть еще символ справедливости.

Заметив, что Вадим поглядывает на часы, Ганисян предложил:

— Давай свожу тебя к Роланду. Я же знаю твою вечную спешку. Навестишь парнишку и беги куда хочешь.

— Да я и не спешил особенно. — Вадим смутился. — Но кое-какие делишки, конечно, есть.

— Тогда пошли…

Они поднялись.

— Плечо-то болит?

— Есть немного, но попривык.

— Да уж… Привыкаем ко всему на свете.

Дети, возившиеся в дорожной пыли, из грязи и глиняного мессива лепили странные сооружения — то ли рыцарские замки, то ли высотные дома. Пришлось шагать внимательнее, задирая ноги, чтобы, не дай Бог, не разрушить какое-нибудь из архитектурных творений. Ганисян, менее проворный и гибкий, одну из построек все-таки зацепил каблуком. Онемело уронив руки, малолетний строитель уставился на директора возмущенным взором. Похоже, у него не находилось даже подобающих моменту слов. Извиняясь, Ганисян помахал пятерней и, подхватив Вадима, ускорил шаг.

— Ты знаешь, а ведь я их временами боюсь. Разные они, Вадик. И ничего не прощают. То обнимают, льнут, а то такими волчатами смотрят — прямо не подходи. Да ты сам сейчас увидишь.

— Что именно?

— Не что, а кого. Роланд-то твой тоже в группу непутевых угодил. Сестренка его — прелесть, а вот он не прост.

— Странно, мне показалось, отличный парень.

— Это он со взрослыми отличный. И с сестрой своей. А вот со сверстниками взрывается. Пожалуй, с Элизой одной и сошелся.

— Что еще за Элиза?

— С ней я тебя тоже познакомлю. Удивительная девочка! Не пожалеешь!..

Шпингалета в кепке, по всей видимости, только-только научили вязать банты, и он вязал их всюду, куда только дотягивались его крохотные ручонки. Веревочки, вязочки, тесемки — все шло в дело. У мальчугана, расположившегося за широким столом, занятие было более изощренное — настолько изощренное, что до Вадима не сразу дошло, чем же занимается юный воспитанник Ганисяна. Неожиданный приход гостя временно прервал застольное развлечение, и, поправив на носу по-стрекозиному большие очки, мальчуган внимательно взглянул на Вадима. На журнальном столике перед ним лежали обрезки старых газет, ножницы и карандаши. Пальцы малолетки были перепачканы свинцовым шрифтом, и такие же темные пятна красовались на носу, на лбу и щеках. Вадим недоуменно покосился на газетные вырезки. Фотографии чиновников, генералов и президентов. Зачем они ему?… Сортируя газетные фото, мальчуган рисовал на некоторых из них крестики и складывал в аккуратные стопки.

— Знаете, для чего я это делаю? — упредил он вопрос Дымова.

— Для чего?

— А вот для чего! — довольная усмешка изогнула губы парнишки. Ткнув пальцем в присевшего на диван Ганисяна, малец зычно выкрикнул: — Он тоже знает! И сердится. А я все равно делаю!.. Хотите посмотреть? Я покажу.

— Усы, небось, подрисовываешь?

Пренебрежительно хмыкнув, мальчуган проворно выхватил из нагрудного кармана иголку и прицельно воткнул в глаз изображенного на снимке человека. Втыкая, захрипел, изображая стон умирающего.

— Во, как ему больно!

Вадим растерянно оглянулся на Ганисяна.

— Зачем же так?… — выдавил он из себя. Хотел улыбнуться, но не смог. Губы враз одеревянели. А вот мальчишка улыбался самым восторженным образом.

— Он ведь свинья, не человек. Свиньям надо выкалывать глаза, чтобы они ходили по кругу и качали воду. От этого всем будет только польза. А с глазами он будет врать. Он даже на человека становится похожим. Ну, на время, понимаете?

Вадим машинально кивнул.

— Ну и вот… А я их наказываю. Зато этих не трогаю, — одну из стопок мальчуган отодвинул в сторону. — Потому что эти уже люди. Я их по ноздрям отличаю. — Мальчишка прищурился. — А ты умеешь отличать? Или всех подряд убиваешь?

— Павел! — строго предупредил Ганисян. — Угомонись!

— А вот и не буду! — с вызовом отозвался Павел. Голосина у него оказался что надо. И тотчас рядом с маленьким палачом вынырнула косолапая фигурка, сипловатым баском заблажила.

— Жаткнись! А то жуб выбью!

Павел юрко отскочил в сторону, все так же весело завертел перед собой иглой.

— А я тебя иголочкой! Потом, когда все заснут…

— Павел! — рявкнул Ганисян. — Ты же обещал! Знаешь, как называют тех, кто не держит обещание? — повернувшись к Вадиму, он коротко пояснил, кивая на косолапого: — А это у нас Семен, добровольный дежурный. Очень не любит, когда кричат.

— Тре-пло! Тре-пло! — тем временем подхватил косолапый Семен. Преданно обратив к Ганисяну конопатое личико, сообщил: — Мы уже с ним дрались сегодня. Я победил.

— Ага, победил-крокодил. Я вот потом подкрадусь и иголочкой…

— А я тебе жуб выбью!..

— Сейчас — что! — зашептал Ганисян. — Посмотрел бы ты на него месяц назад. Воспитателей до истерик доводил. — Чуть что, за ножи, за вилки хватался. А ведь есть экземпляры и похлеще.

Вадим заметил, что место Павла за столиком занял другой паренек. Шрам пересекал юное личико от виска до нижней губы, но, в отличие от Павла, этот обрабатывал газетные фотоснимки вполне классическим образом — карандашом пририсовывая рога, бороды и синяки. Изображенных в полный рост он обвешивал пулеметными лентами и ремнями, за спиной помещал ствол ружья, за пояс вставлял пиратского вида саблю.

— Хуже всего, когда кто-нибудь проносит сюда оружие.

— А что, и такое бывает?

— Уже несколько раз, но слава Богу пока обходилось без стрельбы. — Лицо Ганисяна внезапно приняло плутоватое выражение. Из-за спины к нему подкрадывался перепачканный акварелью карапуз.

— Ну-ка, ну-ка!..

С разочарованием убедившись, что обнаружен, карапуз в открытую подскочил к Ганисяну, кулаками забарабанил воспитателя по худым коленям.

— Катать будешь?

— Да уж придется, — усадив карапуза на колени, Ганисян со вздохом поинтересовался: — Тебе ровненькую дорожку или с ухабами?

— С геволюцией! — завопил карапуз.

— Жуб выбью! — тут же долетело из гущи вошкающихся на полу детей. Там возили по ковру пластмассовые машинки, из кубиков сооружали стены с бойницами. Кипела солдатиковая война, и тот же Павел за перекладины стульев нитками подвешивал офицеров и рядовых, всадников вместе с лошадьми, минометчиков и пушкарей. Чуть отползая в сторону, откровенно любовался покачивающейся гирляндой. Раскрасневшись от усердия, что-то вполголоса напевал. Мелодия показалась Вадиму знакомой, а вот слова Павел, похоже, придумывал сам.

— Мы шли и били, мы шли и ваивали! Они лижали, они в крави лижали!..

— Замечательный парень… — пробормотал Дымов. Сейчас он ощущал некоторую растерянность. В самом деле, его по праву считали первым защитником музея, всем и каждому он готов был доказывать, что город живет единственно детьми, что дети — это последний шанс и последний банковский вклад людей. Для него это превратилось в своеобразную религию, в оправдание собственных дел, может быть, даже собственной жизни. По отклику людей он видел, что и их обуревают те же порывы. Детский аргумент казался самым весомым и обсуждению как-будто не подлежал. И тем не менее, снабжая музей продуктами, мебелью, кучей прочих мелочей, взглянуть поближе на то, что происходит внутри Вадим как-то не удосуживался. И вот, наконец, удосужился и ахнул. Правда как обычно оказалась более неудобоваримой и колючей.

Усмехнувшись на его кислую мину, Ганисян весело сказал:

— Педагогика — это, Вадим, наука наук! Темный лес и ребус из ребусов. Сколько мам, воспитателей и учителей, столько и разных рецептов. Я уж давно это сообразил. Никаких единых концепций нет, не было и не будет… Скажу откровенно, воспитать ребенка от начала и до конца способен только гений. Ну, а поскольку с гениями у нас дела всегда обстояли неважно, то стоит ли удивляться реалиям.

— Ну, катай же! — проскулил карапуз, и колени умолкшего Ганисяна вновь пришли в движение. Вздрыгивая ногами и подбрасывая парнишку, он старательно изображал игривого коня. Позабыв угрозу о «жубе», карапуз истошно завопил, вцепившись изо всех сил в брючину воспитателя. Мимо его головы просвистел кубик. Вадим так и не заметил, кто это кинул. Во всяком случае не кровожадный Павел. Углядев, что место его занято, он бросил своих солдатиков и метнулся к столу. По счастью, малолетний художник был на стреме и с ревом шарахнулся к Ганисяну.

— А че он меня, дядь Ганя!..

— Павел! — предупреждающе крикнул воспитатель.

Презрительно сплюнув, Павел смерил хныкающего паренька холодным взглядом.

— Ладно, ладно, трус! Я тебя потом как-нибудь… Иголочкой.

— А ты? Ты не трус? — повинуясь внезапному порыву, Вадим шагнул к любителю иголок.

Нехорошая гримаска исказила детское личико. Это и было ответом взрослому.

— Значит, не трус? А если закружу тебя? По-настоящему? Неужели не закричишь?

Мальчуган покорно дал поднять себя в воздух. У Вадима заломило простреленное плечо, но, превозмогая боль, он закружил мальчика. Быстрее и быстрее… Павел широко раскрыл глаза, но молчал. Он даже не делал попытки ухватиться за руки Вадима. Что-то было не так в его поведении, не получалось того, чего желал добиться Вадим. Ни крика, ни уханья, ни восторга. Только широко распахнутые напряженные глазенки, непримиримо встречающие набегающий воздух.

Плечо стянуло огненным жгутом, и Вадим сдался. Опустив Павла, пробормотал:

— Действительно, не трус…

Павел вскинул на него нагловатый взор, однако промолчал. Чем-то поведение Вадима, по-видимому, его тоже озадачило. А потом глаза паренька переметнулись за спину гостя и замерли. Что-то дрогнуло в лице Павла, и, почуяв неладное, Вадим обернулся.

— Дяденька, хотите я вам плечо полечу?

Тоненький голосок, не сомневающаяся интонация. Вопрос для проформы… Может, оттого и промолчал Павел?

— Это и есть наша Элиза, — тихо сказал Ганисян. В голосе его послышалась некая печальная торжественность.

Элиза. Элиза Дулитл или как там ее?… Дымов ошарашенно сморгнул. В дверях стоял Роланд, а за руку его держала маленькая старушка. Старушка в полном смысле этого слова — с детскими пропорциями, детским голоском, но сгорбленная, с пятнистой морщинистой кожей, помятыми впавшими щеками и редкими седыми волосенками на голове. Даже глаза у Элизы были водянистого цвета, какие-то безмерно уставшие, хотя… Вадим сразу понял, что смотрят они в самую душу. Тот самый рентген, перед которым бессмысленно прятаться и вилять. Ему стало вдруг ясно, что все о нем эта странная девочка-старушка знает, может быть, даже лучше его самого.

— Что бы я без нее делал, Вадим, — Ганисян говорил все с той же торжественной строгостью. — Элиза у нас и бунтарей усмиряет, и врачует помаленьку.

— Она действительно способна вылечить мое плечо?

— А что? Вполне возможно. Она многое умеет.

— Что ж, тогда я не против попробовать. — Вадим улыбнулся Роланду, мельком подивившись его серьезной сосредоточенности.

— Здравствуйте, — Роланд приблизился к нему мелкими шажочками, по-взрослому пожал руку. И тут же отступил в сторону, словно давая место Элизе, без спора признавая ее первенство. Вадиму показалось, что и остальные дети притихли. На Элизу глядели с теплыми улыбками, с каким-то чисто детским обожанием. Ему стало любопытно взглянуть на Павла, но тот куда-то пропал.

— Садитесь, — девочка-старушка кивнула на стул. Дымов подчинился. Дряблая ее ручка коснулась запястья взрослого, и жаркая волна прокатилась по руке, по всему телу Вадима, наполняя каким-то забытым теплом и покоем. Это действительно было НЕЧТО. Кудесников узнают сразу, и, подобно детям, Вадим моментально признал Элизу, ее силу и старшинство.

Кто-то из ребятишек поставил за его спиной табурет, и Элиза тяжело взобралась на него, сравнявшись с Вадимом ростом. Пальцы ее, не отыскивая, тронули свежий шов — след недавнего пулевого ранения.

— Спи-и!..

Голос долетел словно издалека. Вадим так и не понял, кто это говорит — Элиза или кто другой, но команда оказала свое действие. Молочный туман заполнил голову, глаза сами собой закрылись, а от рубца искристыми ящерками вширь побежали язычки огня.

— Ты устал, ты на пороге…

Это снова говорила она.

— И сегодня ты потеряешь одного друга, но найдешь другого.

Он внимал, как ребенок внимает вечерней сказке.

— А, заболев, пойдешь туда, куда не заползают даже самые злые змеи…

Голос напоминал шелест ветра. Перед внутренним зрением Вадима промелькнула болотистая унылая равнина, чахлые ветви кустов, дымка испарений. И тотчас за картиной болота он вновь увидел комнату, в которой сидел, замершую у стены группу детей и неторопливо движущиеся старческие ручки Элизы. По спине, по затылку, по ноющему плечу. Впрочем… Уже и не ноющему. Девочка высасывала из него боль, гасила ее невидимой энергией. И там, где касались спины подушечки пальцев, мгновенно вскипал пузырек гноя и исчезал. Кожа Дымова явственно вздрагивала и шевелилась, тесня уродливую коросту шрама. Зуд нарастал, становился невыносимым, но дремотный жар продолжал сковывать тело, не позволял двигаться. И Вадим видел себя коброй, покачивающейся под наплывом мелодичных волн, видел свою кожу на плече — ожившую, смуглую, без единого пятнышка. Раны нет и не было. А было блаженство и чувство восхищения от возможности созерцать свое длинное змеиное тело — кусочек за кусочком до самого хвоста. А чуть дальше, у горизонта, невзрачной бороздой виднелись трубы заводов, стены зданий, купола бункеров и дворцов. Шлейф смрадного дыма на горизонте и караваны бредущих в никуда людей. То, что именовалось некогда цивилизацией… И тут же вдруг всплыло лицо Лебедя — умиротворенное, спящее — почему-то среди облаков. А Элиза вновь гладила и успокаивала Дымова, согревала спину. И он не отбрыкивался. Он готов был внимать каждому ее жесту и слову…

— Вадим! — чужие руки тормошили его. Дымов нехотя разомкнул веки, мутным взглядом обвел комнату.

Элизы поблизости уже не было. Перед ним стояли Ганисян и Роланд. Тот же Павел за тем же столом, пыхтя от усердия, пронзал иголкой очередную фотожертву.

— А где девочка?

— Ушла. Она ведь быстро устает. Попросила, чтобы минут пять тебя не тревожили. — Ганисян с любопытством указал на плечо. — Как твоя рана?

— Рана? — Вадим обхватил себя рукой, изумленно зашарил. — Ого, надо же! Как будто и не было ничего…

— Это Элиза, — авторитетно заявил Роланд.

— Но как? Каким образом она это делает?

— Если бы я знал… — Ганисян пожал плечами. — А главное — если бы я мог!.. Да я бы сутками работал! Из палат больничных не вылезал. У нас ведь тут тоже были лежачие. Она, милая, всех и подняла.

— Элиза… — Вадим ощутил вдруг, что губы его сами-собой расползаются в улыбку — точно такую же, какую он наблюдал недавно на лицах детей. В этом был какой-то неведомый код, какая-то своя загадка.

— Ума не приложу, что мы будем без нее делать. Ей ведь жить всего полгода. Она сама сказала. Прячем от нее зеркала, но это бессмысленно. Ускоренное старение, перекос в генах. Тут уж мы бессильны. — Ганисян расстроенно махнул рукой.

— Вот, значит, как? — Вадим рассеянно усадил Роланда на колени, прижал к груди. Это вышло непроизвольно, и с той же непроизвольностью ручонки Роланда обхватили его шею.

— Такой голос, такие глаза… Как же так?

Положение вещей еще не дошло до его сознания. Слишком уж буднично сообщил обо всем Ганисян. Буднично о страшном — именно таким образом приучилось говорить нынешнее население Воскресенска.

— Она не умрет, — зашептал Дымову в ухо Роланд. — Она только станет невидимой. Она это умеет. И будет за нами наблюдать сверху, будет лечить во сне. Она сама так сказала, а Элиза никогда не обманывает.

В шепот парнишки вклинился говорок Ганисяна:

— Глаза — да… А вот голос — тут ты, Вадим, ошибся. Впрочем, все мы поначалу ошибались. Видишь ли, в чем дело, — она немая. Но тот, кто хочет слышать, слышит. Такой вот, брат, фокус-покус…

Вадим гладил Роланда по голове, и вопреки всему незнакомое тепло продолжало омывать сердце — волна за волной. Словно какая-то часть Элизы поселилась в нем, продолжая свою врачебную помощь.

Тот, кто хочет слышать, слышит… Стало быть, он хотел? Наверное, да. Ведь услышал же! Все до последнего словечка!.. Дымов почувствовал, что на глаза сами собой наворачиваются слезы. Торопливо отвернул лицо от Роланда.

Только под вечер его разыскал запыхавшийся Санька. Новостей оказалось две — и обе из разряда ошарашивающих. Во-первых, в городе объявился Артур — грязный, взлохмаченный, вооруженный до зубов. Где-то в центре он уже успел обстрелять польстившихся на его пулемет «бульдогов», нахамил представителям местной дружины. Забегал он и в башню — как выяснилось — для того, чтобы узнать новый адрес Елены, а, узнав, снова исчез. Вторая новость была более краткой. Не просыпаясь, в своей собственной постели умер Лебедь.

Глава 15

Бедный, бедный Лебедь! Даже в эту минуту о нем некогда было по-человечески вспомнить, по-человечески всплакнуть. Дымов принял известие, однако словно и не пропустил в себя. Понял, но отмахнулся, не осознав и не прочувствовав. Так тоже частенько бывает. Пока смотришь издалека, не приближаясь, очень похоже, что пугающих и неприятных обстоятельств вроде и не существует. Главное — не подходить вплотную, не заглядывать в глаза.

Просто-напросто умер кто-то. Возможно, Лебедь, а возможно, и не он. Потому что — как это мог быть Лебедь, если еще вчера они виделись и что-то даже говорили друг другу? Если все детство и вся юность у них прошли в одних дворах и стенах? Словом, Вадим не хотел ничего знать о случившемся. До поры до времени. Если события принимать порционно, они худо-бедно перевариваются, иное дело, когда глотаешь их залпом, мешая в единую гремучую смесь. Именно поэтому он и определил: сначала Артур, потом все остальное.

Загвоздка заключалась в том, что он в самом деле встревожился. И было из-за чего. Артур представлялся ему жаждущим мести воителем. Обманутый мужчина, ослепленный ревностью супруг… Дымов хорошо знал старого друга, чтобы иметь все основания для волнений. Его приятель и в школе славился вспыльчивым характером, и в отличие от Поля, слова у Артура никогда не расходились с делом. Узнав о Пане, он запросто мог наворотить гору глупостей. Вадим не забыл еще собственную вспышку ярости, однако до темперамента Артура ему было далеко. Разумеется, многое зависело от того — кто и как сообщит вернувшемуся солдату о том, что происходило в его отсутствие. Перевоплотиться в шкуру Артура было не столь уж сложно, — все мужчины в чем-то похожи, но ко всему прочему Вадим был еще и братом Елены, и именно эта тяжелая двойственность заставляла его скрежетать зубами.

Пожалуй, впервые Панчуга выдал на своем броневике такую безумную скорость. Возбуждение Вадима передалось и ему. Чтобы не сбить кого-нибудь, время от времени включали сирену. Там, где улицы были присыпаны битым кирпичом, их основательно потрясло, но скорости они не сбавили. Компания «бульдогов», жгущая мебель в одном из дворов, сыпанула в стороны, ругая сумасшедший броневик на чем свет стоит. Будь у них какая-нибудь базука покрупнее, наверняка бы пустили следом ракету. Впрочем, и от ракеты в этом смахивающем на паутину лабиринте броневик сумел бы увернуться.

Тормозя возле дома Елены, они подняли кучу пыли. Выскочив, Дымов махнул Панчугину рукой.

— Все, Егор, бывай. Вернусь скорее всего завтра.

— Может, чем-то помочь?

— Ничего, сам разберусь.

— А Лебедь?…

Вопрос стрелой застрял в груди, но Вадим и тут не стал колебаться — выдернул зазубренный наконечник, торопливо отбросил в сторону.

— Потом, Панча, потом. Я же сказал: завтра вернусь.

Броневик взревел, неспешно двинулся в обратном направлении. Вадим же, прыгая разом через три-четыре ступени, помчался на свой этаж.

Последний пролет, стук в дверь и пробный рывок за ручку. На всякий случай, мало ли что… Он до крови прикусил губу и требовательно постучал.

Черт! Что же они медлят?… Чукть погодя с той стороны послышались шаги, дверь отворили.

— Ты? — на него смотрел, улыбаясь, Артур. — Вот здорово! А мы как раз о тебе говорили. Ленка с Фемистоклом рассказывали, я слушал. Молодец, что зашел.

— Елки зеленые! — на большее у Вадима просто не хватило сил. По лицу Артура, по интонации он понял: другу известно все, но это ВСЕ по ряду таинственных причин вычеркнуто, забыто и прощено. С души Вадима рухнул камень. И не камень даже, а необъятных размеров глыба. Вдохнув полной грудью, он распрямился и даже словно чуточку вырос. От недавнего страха осталась только мелкая, притаившаяся вблизи сердца дрожь.

— Ну, что же ты? Проходи, чертяка! — Артур ухватил его за плечи, они порывисто обнялись.

— Вадим, ты, что ли? — выкрикнул дурным голосом из гостиной Фемистокл. — Подойди для пожатия руки. Как там Санька с Панчей? По-прежнему погрязают в грязи?

Зайдя в комнату, Вадим приветственно вскинул кулак:

— А як же? Чище гномов людей не бывает!

— Как и гномов хуже людей…

Так или иначе, но это надо было сделать…

Несмотря на то, что могил здесь насчитывалось уже около десятка, — ни традиций, ни каких-либо правил у них так и не выработалось. Да и какие, к лешему, правила, если первых двоих они похоронили прямо во время боя, пользуясь получасовым затишьем, — двоих в одной могиле, а Сеню Макенова, последнего из ординарцев Пульхена, закопали в ящичке, больше напоминающем шляпную коробку. Просто ничего больше от человека не осталось. Прямое попадание снаряда. Зато и могилка получилась компактная, аккуратнее всех прочих. На Володиной могиле покоился камень с надписью, выбитой долотом, на всех остальных лежали обычные облицовочные плиты и надписи на них были сделаны масляной краской.

Лебедь угодил в середину. Именно тут оказалось больше всего места. Кроме того ни Вадим, ни Артур, ни Панча с Санькой ни на минуту не забывали, что сад этот некогда принадлежал Лебедю. И лучше всех знали об этом Артур, Поль и Вадим. В юности Лебедь был совсем другим. Легко загораясь самыми сумасшедшими теориями, он сумел однажды заболеть и искусством садоводства, бросившись выращивать какие-то экспериментальные сорта, прививая непрививаемое и скрещивая самые далекие друг от друга растения. Несмотря на все его ботанические авантюры, что-то в саду порой действительно прорастало, и тогда Лебедь интригующе зазывал их к себе, мутно намекая на выращенное чудо, на райский плод, на очередное хлебное дерево. И они шли, зная наперед, что ничего особенного не увидят, и тем не менее заинтригованные его мимикой, его интонациями. Будучи страстной натурой, Лебедь поднимал восторженный гвалт вокруг любого пустяка. Энергия восторга — вот, на что он был некогда щедр. Над ним посмеивались и подшучивали, но за ним шли и ему внимали. Завораживающая это вещь — чужая энергия! И, шестнадцатилетние балбесы, они сидели под кустами на корточках, с чавканьем поедая уральский виноград, морщась, сплевывали вишневые косточки, заедали мякоть малины горстями сочной смородины. Довольный и чавкающий наравне с другими, среди них сидел и Лебедь.

— В следующий раз такую брюкву выведу, — ахнете! — грозился он. — Уже и название есть. Сморошня.

— Чего, чего?

— То бишь помесь смородины и вишни.

— Тогда уж назови: виродина. Более привычно. А дошлый наш народ сократит и усвоит.

— Ну, нет! — Лебедь смеялся. — В таком случае назову просто своим именем…

А имя… Имя у него тоже, кстати, было. Виталик. Виталий Лебедев по паспорту, но в жизни попросту Лебедь — от стартовой полосы и до финишной ленты…

Когда охлопали лопатами земляной холмик, Поль шумно всхлипнул. Он не умел переживать про себя и в этом очень напоминал Лебедя. По просьбе Вадима Санька стрельнул в воздух из своего револьвера. Это было что-то вроде салюта. Выглядело, наверное, нелепо, но только не сейчас и не для них. Отойдя в сторону и перезаряжая револьвер, Санька чувствовал, что в глазах его отчаянно щиплет. Смерти Лебедя он еще полностью не осмыслил, но чужое горе перетекло и в него. В памяти же самовольно всплывали горькие воспоминания о том, как они с Панчей, потешаясь над Лебедем, придумывали самые разные шутки. Лебедь легко клевал на идиотские розыгрыши, верил в истории, выдумываемые практически у него на глазах.

Когда взрослые ушли, Санька вернулся к могиле, присел возле холма. Ладонью осторожно провел по влажному глинистому верху. Лежать под такой грудой земли — как же это возможно? Наверное, холодно и жутко тяжело. И уже не выбраться наружу, даже если очень захочешь… Он попытался представить себя на месте Лебедя, и ему стало страшно.

Что же это за штука — смерть? Почему он не в состоянии понять этого? Санька обхватил пальцами свою тощую шею, изо всех сил попытался сжать. Стало больно, и он раскашлялся. Ну, и что? Причем же здесь смерть? Прокашлялся — и живи себе дальше… Санька украдкой огляделся. В отличие от Поля, некоторых вещей он отчаянно стеснялся.

— Ты прости меня, Лебедь, — пробормотал он. — Мы не хотели. Только пошутить… Немножко…

Голос его дрогнул, губы некрасиво изогнулись. Санька заплакал.

И на поминках, бывает, пляшут. Они не плясали, предпочитая сидеть и пить. Поль, привезший несколько бутылок вина, хватанул сразу три стакана и скис. Двое гвардейцев-анархистов, подхватив своего вожака, вежливо ретировались.

— Значит, таким вот образом, — Артур чокнулся с Вадимом, и они еще раз выпили.

— Кстати, — Дымов зашарил в карманах. — Надо было Поля угостить.

По столу покатились покрытые ржавыми пятнами тигровой расцветки ягоды.

— Никак крыжовник?

— Ага, там сорвал. Лебедь когда-то и выращивал.

Артур взял одну ягоду, надкусив, улыбнулся.

— Добрый он был все-таки парень. Как думаешь, может, там ему лучше будет?

Он словно прочел мысли Вадима. Но лучше ли ОНО там — на это Дымов ответить не мог. И хорошо, что не мог. Если бы люди точно знали, что там оно лучше, повалили бы отсюда сотнями, тысячами и миллионами. Причин хватило бы каждому. Оно и понятно, — нередко жить на Земле заставляет лишь отсутствие альтернативы. Некоторым же здесь, на Земле, приходится особенно тяжко. К числу этих некоторых принадлежал и Лебедь.

Подняв глаза на Артура, Вадим покачал головой.

— Не знаю. Возможно, что и так. Во всяком случае хотелось бы, чтобы там он чувствовал себя действительно лучше…

Застолье неожиданно затянулось, а речи Фемистокла, совершенно не терпевшего уныния, мало-помалу разогрели сидящих. Кость нехотя вышла из горла, заноза медленно выползла из-под кожи…

Сидя за пианино, Елена одну за другой стала наигрывать знакомые мелодии, и совершенно неожиданно Вадим с Артуром подпели ей. Песни сначала выбирались грустные, но под конец вышло и что-то довольно веселое — из прежних мирных времен. Не выдержав, принялся подпевать и Фемистокл. Разумеется что-то свое — задиристое, с намеком на хулиганское прошлое. Вино Поля сыграло роль бальзама. Кость окончательно выскользнула вон, ранка от занозы чуть затянулась, — они ожили. Возможно, смех нужен был им, как разрядка. Как бы то ни было, но все трое смертельно устали бояться, тосковать и хмуриться. Словом, плохо это или хорошо, но они развеселились.

Давясь от смеха и путаясь в клавишах, Елена все еще соблюдала музыкальный ритм, но это уже мало походило на грамотную мелодию. От хохота Артура сотрясались стекла в шкафах, а Фемистокл, раскачиваясь на комоде этаким Ванькой-Встанькой, вовсю дирижировал короткими ручками и хрипло распевал:

— Все! Хватит! — Вадим тоже протестующе замахал руками. Содержание песни он, как и Артур, знал досконально. — Предлагаю вернуться за стол. Песни продолжим как-нибудь после.

— Ага! Дрогнуло?… — Фемистокл буйно расхохотался. — Правда — она, ребята, всегда обоюдоострая. Без грязи нет жизни, без жизни нет искусства. Вот и выбирайте!

— С жизнью, но без грязи! — проголосовал Вадим.

— Романтик, — Фемистокл фыркнул. — Впрочем, в твои годы ничего другого и не остается. Если у человека есть ум, то после тридцати он просто обязан становиться идеалистом. А если нет, тогда все просто. Человек без ума — живуч при любом режиме и раскладе.

— Фемистокл у нас философ, — объяснил Артуру Вадим.

— Я это уже заметил.

— Задай ему какой-нибудь глупый вопрос, он будет страшно рад.

— Задам, почему не задать, — Артур ткнул пальцем в висящую на стене картину. — Знаете ли вы, маэстро, кисти какого гения принадлежит этот шедевр?

— Это? — Фемистокл насупленно глянул на картину. Бровки на его личике сосредоточенно зашевелились.

— Судя по обилию пыли и дешевому багету сия мазня… То есть, я хочу сказать, что концепция образов настолько вялая, что назвать эту с позволения сказать…

Приблизившись к картине, Вадим дунул на нее, заставив Фемистокла расчихаться.

— Эй, ты что себе позволяешь!

— Пардон, просто стало обидно. Дело в том, что это моя мазня.

— Твоя?! — изумление гнома оказалось столь велико, что он даже прекратил чихать. — Ты что, когда-то рисовал?

Вадим кивнул.

— Удивительно! — Фемистокл всплеснул ручками. — Чем только не занимаются бездари! Откуда у них только находится время!..

— Спасибо, гражданин начальник, — Вадим поправил картину и вернулся за стол. — Хотя, возможно, ты прав. Уже лет пять я не притрагиваюсь к краскам и совершенно не комплексую по данному поводу.

— Слава тебе, Господи!

— Однако предлагаю эту тему снять. Как неуместную и совершенно не соответствующую моменту.

— Ага, наступили на любимую мозоль?

— Не любимую, но все же мозоль.

— Что ж, пожалуйста! Поговорим об ужине. Кстати, у нас грядет ужин или нет?

Все снова рассмеялись. Вадим наклонился к гному, подставляя плечо.

— Залазь, шейх. Будет тебе ужин. Я, честно сказать, и забыл, что у нас тут присутствует поистине выдающийся едок.

Довольно ловко Фемистокл перебрался к нему на плечо, вцепившись ручками в шевелюру, нетерпеливо защелкал языком:

— Когда-нибудь, осознав всю пагубность своих издевок, ты будешь рвать на себе волосы и плакать. Но Фемистокла рядом уже не будет, и слезы твои прольются впустую.

— Только не надо о грустном, ага?

— Что? Снова не надо?! — гном на плече даже подпрыгнул. — О чем же надо? Песни мои вас не устраивают, философия тоже… А я ведь между прочим коснулся одной из самых сакраментальных тем — недооценки ближнего своего. Подчеркиваю, не просто ближнего, а самого ближнего. Никакой чужак не обидит вас так, как свой собственный — родственник или друг. Смаху и по самую рукоятку! Вот она ваша человеческая любовь! И стоило ради такого спускаться с пальм? Качались бы себе на лианах дальше, трескали бы бананы с финиками.

— Да, но кто бы в таком случае кормил тебя и поил? Да и сам ты, думаю, появился на свет не без помощи человека.

— Лучше один раз умереть, чем совсем не жить, — добавила Елена. Глаза ее встретились с глазами Вадима, и оба испытали непонятную неловкость.

Усаживая гнома на стол, Вадим гулко прокашлялся. Ничего не заметивший Фемистокл, очутившись на узорчатой скатерти, немедленно придвинул к себе банку со шпротами и, набив рот маслянистыми кусками, невнятно произнес:

— Если бы так рассуждало все человечество! Но ведь нет!.. Все по-прежнему измеряется количеством счастья — этой насквозь эфемерной субстанции, о которой никто ничего не знает. Что может быть более идиотским, чем вопрос: «счастливы ли вы?» Но его уважают задавать все встречные-поперечные. Люди просто свихнулись на этом понятии. Очередное заблуждение — привычка думать, что жизнь создана для счастья.

— Для чего же еще?

— А вы сами поразмыслите! По-моему, ответ очевиден. Пропорции счастья и несчастья практически всегда складывались одинаково. Таким образом, мир, господа, создан для мук и страданий — то бишь совершенно противоположного вашим наивным пожеланиям. А посему в силе остается сакраментальное предложение насчет пальм и бананов. Уверен, в качестве приматов вы были бы намного счастливее.

Артур метнул на Фемистокла странный взгляд. Елена же простодушно добавила:

— Жаль, не было в нашем детстве таких, как ты.

— Еще как жаль! — от души посочувствовал мутагом.

— Но у нас были плюшевые ослики и медведи, — возразил Вадим.

— Но ведь это всего-навсего игрушки — бездушные, холодные, неживые!

— Зато неворчливые.

— Но какие скучные!

— Нас не было, — считай, и вас сейчас нету, — фыркнул Фемистокл. Укоризненно взглянув на Вадима, добавил: — Кстати, заметь, никто из них — ни Артур, ни Лена не кличут меня Вовкой.

— Только Фемистоклом, — боязливо поддакнула Елена.

— Запугал ты их, вот и все объяснение.

— Как пошло и банально! — Фемистокл ехидно кивнул в сторону Вадима, подмигнул Елене искрящимся глазом. — Чувствуется, что с осликами в детстве играл! Плюшевыми…

Теперь они сидели за столом уже вдвоем.

Фемистокл, накрытый замшевой тряпицей, успел задремать, Елену, у которой очень скоро стали слипаться глаза, убедили лечь в постель. Черная муха с назойливым жужжанием билась в стекло. Ей, по всей видимости, тоже хотелось спать, но как и гномы, она не желала успокаиваться при свете. Впрочем, в эту ночь зудящий ее полет не особенно раздражал. Бывают минуты, когда мечтается о тишине — чистой, без примесей, но человек — нестабильное существо, иногда ему нужен и фон — ненавязчивый, легкий, не дающий зацикливаться на самом себе, позволяющий хоть немного рассеиваться вниманием.

Собственно, переговорили уже обо всем. С любопытством Вадим осмотрел крупнокалиберный пэтчер приятеля, Артур в свою очередь повертел в руках карабин, доставшийся Вадиму от Пана.

— Ни разу не приходилось пулять из такого, — он приложил приклад к плечу, заглянул глазом в прицел. — Черт возьми, до чего поганая штука! Никакого умения не надо, — наводи и гробь…

Оба закурили. Аромат сигар — тех самых, что некогда Вадим «одолжил» у Лили, наполнил комнатку. Вадим смотрел на приятеля и некоторых черточек не узнавал. Что-то стряслось с Артуром. Что-то очень серьезное. И первым симптомом происшедших перемен была реакция друга на измену жены. У Вадима сложилось впечатление, что и не было между ними никаких сцен. Скорее всего, Артур просто выслушал, понял и простил. Но поступить ТАК тот прежний, знакомый Вадиму Артур, конечно же, не мог. Это сделал Артур нынешний — тот самый, что оставил за спиной Бункер, банду и Синее Болото — легенду и пугало лесного края, которое и «перемололо его, не оставив камня на камне». Обо всем этом, не очень связно, перескакивая с первого на второе, бывший одноклассник и поведал Вадиму. Что-то похожее на сказку Егора Панчугина, но более страшное и хаотичное. Вадим тоже спрашивал невпопад, следуя течению мыслей и внутренних, самовольно всплывающих образов: бронепоезд, осунувшееся лицо Лебедя, черные, вскипающие на болоте пузыри…

— Словом, все там то же самое, Вадя. И с ума сходят похожим образом, и болеют так же. Только тех, кто заболевает, тут же пускают в расход. Профилактика. А тела в особую шахту сбрасывают. Холодрыга там такая, что никаких миазмов.

— А ты уверен, что у вашего Вия осталась еще ракета?

— По крайней мере три недели назад была в наличии. Сам видел.

— Одна? Не больше?

— Скорее всего. Только это, Вадик, не утешает. Если те ракеты Вий пускал черт-те куда, — эту, наверняка, положит на Воскресенск.

— Почему так думаешь?

— Потому что он чокнутый. Это во-первых. А во-вторых, там нас уже треть осталась. И дисциплина ни к черту. Не сегодня-завтра все пойдет прахом. Вий хоть и не в себе, но понимает, что долго так тянуться не может. И последнюю боеголовку пускать в какой-нибудь загоризонтный Шанхай не станет. Далеко, а потому никакой радости. И до «Черной Химеры» ему нет никакого дела. Призраки — они и есть призраки. Чего ради тратить на них ядерный заряд?… Я полагаю, он все-таки высунет нос. На том же бронепоезде, к примеру. Даст программу на запуск и отправится смотреть. Воскресенск-то под боком, так что все произойдет буквально на его глазах.

— Мда… Значит, придется штурмовать ваше подземелье. Другого выхода не остается.

— Отчего же. Можно пропахать место расположения шахт бомбами.

— Легко сказать! Только откуда у нас бомбы? Ни бомб, ни танков, ни самолетов.

— А если попросить у Кита?

— Гмм… Можно, конечно, попробовать. Однажды он нам уже помог. Кто знает, вдруг снова откликнется. — Вадим искоса глянул на Артура, без всякого перехода спросил: — А ТАМ ты, стало быть, пролежал целую неделю?

— Выходит, так. — Артур потер слезящийся от дыма глаз. — Только одно существенное уточнение: это мы здесь с тобой высчитали, что неделю. А на Синем Болоте времени нет. То есть, значит, вообще нет. И когда очнулся, не заметил, чтобы что-то изменилось. Слева подсумок, справа пулемет, и даже вроде бы не похудел. Все осталось как прежде.

— Да нет, ты изменился.

— Не знаю, наверное… — Артур прищурился. — Должен был измениться. Потому что… Может, ты будешь смеяться, но мне показалось, это и впрямь похоже на чистилище. Этакая модель ада в миниатюре. Так сказать, проба пера.

— Ты серьезно?

— Куда уж серьезнее. Это ведь была не просто боль… — Артур нахмурился, подбирая нужное определение. — Понимаешь, какое-то особое состояние шока. Будто ты в прострации, но при этом чувствуешь невообразимо больше, чем в обычной жизни. Здесь оттенки цвета, а там оттенки боли. Сотни и тысячи разновидностей. И голоса. Я слышал их постоянно. В себе самом, где-то снаружи. И обо мне говорили, и о тебе с Еленой.

— Что говорили?

— А черт их знает. Сколько ни пытался потом вспомнить, так ничего и не вышло. Один только сумбур с именами.

Вадим озабоченно поскреб плечо — скорее по старой привычке. К ранам ведь тоже привыкают. Как к любимым кепкам и притершимся кедам.

— А может, все проще, Артур? Я вот слышал, куриц, когда они перестают нестись, в сарай темный сажают. Без воды, без корма — и на трое суток. А потом выпускают. Так они, бедные, перо теряют от ужаса, сипят, на землю валятся. Зато после — покрываются цыплячьим пухом и начинают нестись пуще прежнего. Получается что-то вроде омолаживания.

Артур кивнул.

— Красивый пример, вдохновляющий. Только куриц сажает в сарай человек, а меня кто посадил?

— В том-то вся и штука. — Вадим крякнул. Затушив окурок, потянулся к стакану с чаем. — Мы уже толковали с Борисом о всех этих чудесах. По его словам, какой-то кавардак получается. Больно уж много всего. Ветряки, змеи, аллигаторы на двух ногах, это твое Синее Болото… Кстати, ты уверен, что свищи разумны?

— Люди считают, что да. Честно сказать, и мне так показалось.

— Совсем замечательно!

— Еще бы! Но меня, к примеру, куда больше поражает ваш Фемистокл. Откуда они вообще берутся?

— Как откуда? Обычные мутагомы.

— Это я уже слышал. И про родильные дома слышал. Но при чем здесь Фемистокл?

Вадим подумал, что все его объяснения покажутся нелепыми и неубедительными. Одно дело, когда рассказывает Борис, и совсем другое — он. Младенцы, трансформировавшиеся в безногих гномов? Замечательно! Да еще с кипой знаний впридачу? Чушь!.. А ведь иных объяснений нет. Значит, надо принимать эти. Или не принимать вовсе.

Он отхлебнул из стакана и поморщился. Чай успел остыть.

— Попробуй расспросить Борю Воздвиженова. Он у нас в этих делах дока. Хотя, если честно, тоже, по-моему, ничего не понимает. Ты хоть помнишь Бориса?

— Смутно. Такой длинношеий, в очках, над губой родинка — он?

— Да, но родинки уже не видно. Боря наш бородат и усат. Кстати, надо будет познакомить тебя с сильными мира всего. Тем более, что на днях намечается небольшое мероприятие.

— Что за мероприятие?

— Увидишь… Но для начала организуем встречу с Воздвиженовым. Институт у него, конечно, аховый, но какой уж есть. По нынешним временам и то здорово. Хоть какой-то сбор информации. Кстати, будь готов, тебя он допросит с особым пристрастием. Про свищей мы почти ничего не знаем.

— Так ведь и я почти ничего не знаю. Один раз всего и сталкивался.

— Ничего. Два незнания вместе — уже не ноль. У нас ведь за пределы города практически никто не выбирается. Напуганы. Пытались организовать подобие фермы в селе Маховом, а там буряк вдарил — да такой, что даже за город перепугались.

— Что еще за буряк?

— Ливень. Только необычный ливень, не разрозненными струями, а водопадом. Можешь себе такое представить?

— Признаться, с трудом.

— Вот и я тоже не представлял. А Борис смоделировал эту пакость на своих компьютерах и доказал, что вещь это вполне возможная, но связано все с особой водой и особыми тучами. Какой-то иной заряд и повышенная магнитная плотность. Вот и бьет этакая гигантская струя с неба, — всего-то полминуты, но уже ни крыша, ни зонт не спасут. Похуже любого селя. Во всяком случае на месте Махового теперь озеро, а в озере том твари какие-то зубастые поселились. Хорошо хоть на сушу не вылазят. Но, не дай Бог, искупаться кто вздумает — в момент сожрут. Куда там амазонским пираньям!..

Артур невольно припомнил свое ночное купанье, нервно передернул плечом.

— Ладно… Давай допивать — и ложимся.

Они чокнулись стаканами с холодным чаем и улыбнулись друг другу. Вадим качнул головой.

— Все-таки я чертовски рад, что ты вернулся. У нас тут есть толковые головы, но теперь на одну стало больше.

Артур ничего на это не сказал. Уже поднимаясь, Вадим поинтересовался:

— А это твое болото… Ты думаешь, оно со всеми так обходится?

Приятель качнул головой.

— Думаю, что нет.

— Откуда такая уверенность?

— Да все оттуда же. — Артур неловко усмехнулся. — Я же сказал тебе, это чистилище. Его можно пройти, а можно, видимо, и застрять. Причем — очень даже основательно.

— А Лебедь? Как думаешь, он тоже… — Вадим, не договорив, покрутил рукой, но Артур понял. Глаза его враз потускнели, и за этот непроизвольный отклик друга Вадим ощутил ответный прилив благодарности. Их было четверо — однокашников и друзей. Осталось на одного меньше. И странно — именно в тот день, когда вернулся Артур. В мире сохранялся некий суровый баланс, словно незримый контролер внимательно следил за отпускаемыми порциями горького и счастливого. Черные гирьки уравновешивались золотыми и наоборот. Судя по всему, незримый контролер свое дело знал и ошибок не допускал.

Проснулся Артур от странного воя — воя не похожего ни на собачий, ни на волчий. Какое-то время он лежал, прислушиваясь, но ни Елена, ни Вадим признаков пробуждения не подавали. Бесшумно поднявшись, Артур прошел на кухню, приблизился к окну. Машинально отметил, что ступает крадучись, уже совершенно проснувшись, словно хищник, вышедший на охоту. Есть свое особое удовольствие в стремительности перехода от сна к реалиям. Как нырок со скалы в воду — из одного мира в другой. Вот ты еще спал, объятый истомой, и вот уже бежишь по улице, овеваемый свежестью и прохладой, крадешься к дремлющему врагу, прищуренным глазом подмечая все краски начинающегося утра. Артур любил такие переходы, любил свою готовность к ним. Что заставало врасплох одних, тонизировало и радовало других, придавая сил, наполняя злым азартом. Он принадлежал к числу последних.

Ночная мгла дохнула на него через открытую форточку, лизнула влажным языком в грудь. А в следующую секунду он увидел воющее существо. Тварь стояла посреди улицы, задрав к небу огромную голову, и исторгала из глотки тот самый протяжный вопль. Она и впрямь не походила на собаку. Не те размеры и не тот облик. Однако Артур все же понял: это был пес — по повадкам, по интонациям несуразного пения.

— Ну, братец, тебя и раздуло! — Артур ни с того, ни с сего ощутил волну озноба. Про стаи бродячих собак, нападающих под покровом ночи на оголодавших людишек, Вадим тоже ему успел поведать. Но одно дело — обычная собака, и совсем другое — такой вот зубастый монстр.

Карабин Вадима — тот самый с ночным прицелом и толстым стволом-глушителем все также стоял в углу. Поколебавшись, Артур взял его, ощупью найдя микрокнопку, включил прибор ночного видения. Ствол винтовки поднялся и замер. Сбалансировано оружие было замечательно, — хоть с руки, хоть с упора стрелок мог поражать цели с одинаковой легкостью. Артур передернул затвор, загнав в ствол первый патрон. Все, что он делал сейчас, походило на какой-то сон — сон номер два. Мозг отмечал происходящее, команду же рукам и пальцам отдавал словно и не Артур. Что и говорить, ночь — это действительно иной мир, с иной шкалой зла и добра, с иными тайными связями всего сущего. Время, отданное под месть и расправу. Мирное спит, хищное действует…

Палец Артура мягко притопил спуск. Карабин дрогнул в руках, но отдача получилась на удивление легкой. И даже гильза, улетевшая за спину, угодила, должно быть, на какую-то тряпку. Бесшумно, легко, почти комфортно… Кажущийся зеленым в прицеле, силуэт ужасного существа ринулся в сторону, неловко запрокинулся на тротуар. Когтистые лапы засучили по земле, завывание прекратилось.

Артур опустил карабин. Вот и все. Было и не было. Выло, дышало, всхрапывало, а теперь замерло навсегда. Вся тайна жизни в маленьком свинцово-никелевом гостинце, посланном в цель со скоростью нескольких сотен метров в секунду. И всплыл в памяти другой пес — тот, что следовал за ним по насыпи. Хвост — так он его назвал…

Артур облизнул губы, глазами поискал чайник. Вот и толкуйте о милосердии, господа хорошие! За того пса он, не колеблясь, пристрелил двух людей, а этого шлепнул сам — без злорадства и без особого сожаления.

Поставив карабин в угол, Артур глотнул из чайника и так же на цыпочках вернулся в спальню. Что и зачем он сделал сейчас? Да черт его знает!.. Вот именно черт. Бог знает одно, а черт другое. Люди путают, они — нет.

Уже под одеялом его коснулась рука Елены, и тут же вспомнилось, как в первые часы встречи эти самые руки она прятала от него, стесняясь и стыдясь. Что можно прятать от мужчин? Морщины с мозолями? Честно говоря, он так поначалу и думал. Но правда оказалась хуже. Елена, его Елена, кололась наркотиками. Этому научило ее одиночество, научили пришлые, коих во всех женских жизнях хватает с избытком. А вот его собственная реакция на печальное открытие удивила, пожалуй, всех. Гнев, ярость, желание мести промелькнули где-то глубоко внутри и погасли. А на смену пришло иное. Нет, не жалость, — что-то совсем другое. Но он словно помудрел за эти несколько недель, шагнул на ступень, о которой раньше даже не догадывался. Наркотики, пришлые и самое разное — все отошло в разряд несущественного. Главным стало присутствие Елены — рядом, в непосредственной близости от сердца. Это снимало разом все вопросы. Он вовсе не прощал и не собирался забывать. Просто мелкое стало действительно мелким, абсолютно незаметным на фоне более важных вещей. Она любила его и была рядом. И та боль, что выворачивала Артура наизнанку, скручивала бельевым жгутом на болоте, тоже была где-то еще очень близко. Контраст, перед которым все меркло. Переживший собственную смерть просто обязан возвращаться в жизнь иным.

Артур погладил женскую кисть, осторожно переложил на подушку. И ощутил внезапно порыв благодарности к тому неизвестному, что привнесло в его душу непривычные изменения. Он мог бы уничтожить и сжечь все собственными руками. Даже обычным словом. Но не уничтожил. Почему — он не мог понять по сию пору, да это его, собственно, и не интересовало. В этой жизни надеяться что-либо понять можно лишь по очень большой наивности. Одно существо он только что на веки вечные уложил на землю, рядом с другим ложился сам, ощущая в себе трепет обожания, благодарности — всего того, что, вероятно, и должно называться любовью. Какого лешего ему было еще нужно!..

Это было странно — спать после смерти Лебедя, спать после разговора с Артуром. И все-таки он уснул, а, уснув, провалился в клокочущее тенями царство, где было всё и были все. Тело казалось скованным параличом, как в рассказе о Синем Болоте, — прикрыв глаза, Дымов мог только слушать. Пульсирующими ударами сердце толкало язык колокола, размеренно раскачивало глухую боль. На мгновение ему даже представилось, что это не сердце, а настоящий колокол — может быть, даже Царь-колокол из Кремля. Кто-то запаял его треугольную щербину и на тугих канатах подвесил над Воскресенском. Вибрирующий гул разгонял теперь тучи над городом, проникал в сердцевину земли. По ком звонишь, колокол? — спрашивал Вадим. — Или земле приятно твое утробное проникновение? Ведь не вверх, не к небесам обращен бронзовый зев, — к людям.

Гул… Сильнее прежнего. Синее Болото, окружив город, выдуло гигантский черный пузырь, принялось заглатывать дома. Только травоядные предварительно пережевывают, — хищник всегда глотает. Кусками, если не получается целиком. Тот же каменный окунь способен проглотить жертву размерами большую, чем он сам. Утроба ада стократ вместительнее. Места хватит на всех. На город, страну, может, даже на всю Землю. И заставят ли потом люди отрыгнуть их обратно — еще неизвестно. У Артура вот получилось, но он и сам не мог объяснить — почему. Стечение обстоятельств, загадка…

И снова нарастающий гул. Язык добежал до литой кромки, зловеще ударил. Не снаружи, а изнутри. Самые сильные удары всегда наносятся изнутри. Не чужими, а своими — теми, на кого и не подумаешь. А Вадим по-прежнему лежит, не делая ни единой попытки шевельнуться. Трещины в сером потолке, отдаленное содрогание стен, грохот. Это уже рушатся балки, шатаются бетонные перекрытия. Оковы спали, паралич прошел, и, осененный внезапной догадкой, Вадим в ужасе подскочил. Какие, к дьяволу, сны! Да ведь это землетрясение!

Стремглав вылетев из комнаты, он ворвался в гостиную.

— Артур, Лена!.. — горло сипело, неспособное перекричать шум обвала. Дом ощутимо дрожал. Лихорадка смертельно больного существа… В гостиной оказалось пусто. Заваленный газетами диван, опрокинувшееся пианино, комод, на котором еще совсем недавно почивал Фемистокл.

— Лена!..

Вадим округлившимися глазами смотрел на то, как потрескивающими дугами выгибаются под ним половицы, как ширятся щели у плинтусов и со скрежетом перемещается потолочная плита. Один миг — и с ним будет покончено. Он бросился в прихожую. Рухнуло перекрытие в гостиной. Не выдержав напряжения и переломившись, встали торчком половицы. И оттуда из разломов с писком повалили крысиные семьи. Дверь оказалась распахнутой, и по качающимся пролетам Дымов побежал вниз. По пути упал, ободрав колено, но это было пустяком. Где-то пронзительно кричал мужской голос, и утешительной мыслью скользнуло: Артур никогда бы не стал кричать, это не он, а значит, и с Еленой все в порядке. Скорее всего выскочили. Чуть раньше.

Уже у порога ему пришлось прыгнуть, чтобы не наступить на чье-то тело. И запоздало вспомнилось: Клоп! Вадим не ощутил ни сожаления, ни радости. В эпоху бедствий говорят: «жаль» — и тем самым отгораживаются, скудной порцией отмеряя сочувствие. Ибо на всех никогда не хватит, и хочется сберечь для себя, для кого-то из близких.

На улице Вадим вклинился в толпу. Людская каша вязко и трудно стекала по узким городским лабиринтам. Как обычно, приспосабливались к самым медлительным. В противном случае пришлось бы сбивать с ног и топтать, а до такого люди, окружающие Вадима, еще не дошли. Впрочем, кое-кто все-таки падал и тут же начинал хрипеть от тяжести ступающих по нему ног. Но многих все-таки поднимали — пусть и не сразу, пусть и без особого энтузиазма.

Дымов крутился на месте, высматривая плечистую фигуру Артура, но всюду на него глядели перепуганные незнакомые лица. Найти сестру в этой пестрой толчее казалось немыслимым. Над городом летели все те же удары колокольного набата, но теперь это напоминало уже урчание грома. Разгорающееся зарево освещало море голов, оранжевыми всполохами перекрашивало панику в ужас.

На глазах у Вадима одна из близких стен дрогнула, лишившись внутренней опоры, с шумом начала оседать. Кирпичная лава мутным грязевым шлейфом понеслась к земле. Подпитываемая тоннами новых обломков, она разрастаясь с каждой секундой. Каменный град обрушился прямо на людские головы, пыльным удовлетворенным вздохом обдал уцелевших.

Кто-то вскрикнул, но крика не подхватили. Даже у ужаса есть свой предел. В случившееся просто не поверили. Слишком быстро и просто все произошло. Секунда, и посреди улицы вырос холм, разом похоронивший несколько десятков жизней. Остановившаяся было колонна людей снова пришла в движение. Шумно дыша и становясь на четвереньки, люди поползли вверх по кирпичному крошеву, в суетливой спешке минуя внезапное препятствие. Кто-то, свесив ноги в высотное окно, ругаясь и хохоча, ударил по бредущим из автомата. Вадим зашарил себя по груди, но кобуры не было. Очевидно, оставил в комнате. Впрочем, и пули не могли остановить людей. Они шли и шли, неукротимо торя дорогу к спасению. Сделав рывок, Дымов вынырнул из толпы, шагнул в первый встречный проулок. В виду близости стен здесь было еще опаснее, но в проулке он по крайней мере ощущал хоть какую-то свободу. Брести вместе со всеми у него не было уже сил.

Прочь из этого гиблого места! Как можно быстрее!.. Он побежал и тотчас подскользнулся в грязи. Только сейчас Вадим заметил, что с неба сыплет снежная крупа. Снег, которого ждали год назад, надеясь, что холода отпугнут эпидемию, пошел в самую неподходящую минуту. И даже не пошел, а густо повалил, словно насмешничая над человеческим разумом, наглядно доказывая убогость всяческих цивилизаций. Температура стремительно падала. Клацая зубами, Вадим обнял себя за плечи. На него снизошло некое отупение. Пасуя, сознание выкинуло белый флаг, и далеко не сразу он заметил, что громады домов пропали, а сам он бредет, утопая в снегу, головой и грудью бодая колючую мглу. Издалека с воем задувал ветер, в невидимых проводах рождались тягостные мелодии. Прикрываясь ладонью от снежных хлопьев, Дымов всматривался в темноту. Странно, но кое-что он в состоянии был уже видеть. Город пропал, и теперь Вадима окружала заснеженная степь. Заторможенно он обернулся. Но города не было и здесь. Более того, ветер успел замести цепочку следов. Стороны света перемешались, возвращаться более было некуда.

Природа есть природа, и, наверное, в ее бурлении таится своя особая прелесть — даже тогда, когда эта прелесть душит и убивает. Ветер не только пел, он танцевал, жонглируя мириадами снежинок, гигантскими ладонями лаская землю, сметая с нее клубящиеся хлопья, ваяя сугробы одному ему ведомой красоты. Вадим щурился, прикрывался руками, но все было напрасно. Снег лип к лицу, подобием слез струился по щекам, стекая на грудь, застывая там ледяной коркой.

Внезапно ему почудилось, что он видит неясный силуэт. Нечто темное на белом фоне, высокое, с размытым абрисом, не поддающееся определению. Дымов зашагал быстрее, совершенно не представляя, какое расстояние отделяет его от темнеющего пятна. Отчего-то подумалось, что это рояль. Рояль с поднятым парусом крышки. На мгновение он даже остановился. Рояль? Здесь?… Но отчего-то почти не удивился. Возможно, последние эмоции сжевал холод. И тут же пришло понимание, что напрямую до рояля не добраться. А вот если двигаться по дуге, то можно не только приблизиться, но и рассмотреть того, кто, возможно, сидит сейчас за этим инструментом, наигрывая вальс метели, сочиняя соло буранного ветра…

Увы, он снова ошибся. По мере продвижения вперед рояль все более видоизменялся, становясь похожим на коня. А еще через минуту конь превратился в огромных размеров кресло. Вадим видел, что в кресле кто-то сидит, но разглядеть — кто именно, пока был не в состоянии.

А далее начался бред, не поддающийся никаким объяснениям. Тьма с хохотом швырнула ему в лицо пригоршню размельченного льда, и он не нашел в себе сил утереться. Потому что, вынырнув из пурги и увязая в снегу, к нему стал приближаться скелет. Оживший человеческий скелет.

— Салют! — костлявая рука взмахом изобразила приветствие, скелет неловко шевельнул челюстью и неприятным движением поскреб ребра. — Бежишь от волков?

— Из города, — пробормотал Вадим.

— А-а… — в голосе скелета не прозвучало никакой заинтересованности. Возможно, он попросту отдавал дань вежливости. Более человек его не интересовал, и, упав на колени, он сноровисто принялся разгребать снег, а докопавшись до травы, стал рвать ее и клочками отправлять в зубастую пасть. Попутно скелет, видимо, нашел нужным объяснить:

— Чтобы восстановить вес, надо есть. Много и самого разного. Трава, жучки — один черт. Лишь бы с калориями.

Плохо прожеванная трава выпадала у него между ребер, и, глядя на нее, Вадим рассудил про себя, что восстановить вес этому странному существу, по-видимому, никогда не удастся.

Поднявшись тем временем, скелет отряхнул припорошенные снегом коленные чашечки и буднично сообщил:

— Там дальше — стая волков. Лучше не спорь с ними, отдай мясо и молчи. Отдашь сразу, — отпустят. Как меня…

Кивнув Вадиму, он зашагал дальше, и, лишенные мяса, ноги его проваливались в снег глубоко, возможно, до самой земли. Глядя ему вслед, Вадим расслышал нарастающий вой. Хоть одно из звеньев оказалось разгаданным. Почему он решил, что это провода и ветер? Ну, конечно же, волки! Первые солисты лесов и степей…

Он бросил взор в сторону кресла, но теперь пропало и оно. Вместо этого, вытянувшись в неровную цепочку, мгла разглядывала Вадима двумя десятками желтых скачущих огоньков.

«Вот и они, родимые!» — Дымов упал на колени, энергично принялся скрести снег руками.

Главное — поглубже! Зарыться и спрятаться, чтоб не нашли, пробежали мимо. Он рыл не оглядываясь, зная, что волки уже близко, не обращая внимания на боль в замерзающих пальцах, удивляясь только тому, как странно они сгибаются в суставах, не в силах сохранять необходимую для рытья форму. Рухнув в подобие ямы, Вадим приклеил заледеневшие руки к груди, а головой прижался к земле. Теперь ему хотелось только одного — ветра посильнее и снега погуще. Чтобы замело и укрыло, образовав подобие берлоги, подобие могилы…

Когда его рванули за плечо чьи-то зубы, он раскрыл глаза и вскрикнул от ужаса. Это были не волки. В снегу бултыхалось маленькое безногое тельце Фемистокла. Выглядел он сейчас пугающе жалким, а с личика, залитого кровью, на Вадима таращились обезумевшие глаза. Справа и слева от него, припорошенные зимним нафталином, угадывались фигурки других гномов. Они тоже шевелились, тщетно борясь со снегом, силясь выбраться наружу. Продолжая кричать, Вадим протянул Фемистоклу озябшие культи, но в эту самую минуту из тьмы выехала оскаленная морда волка. Фемистокл прикрыл ручками лицо, а Вадим прыгнул на хрипящего зверя, придавив тяжестью неотданного мяса, ломая и втаптывая эту дикую лохматую силу в податливый снег. Слюнявый взрыкивающий частокол вонзился ему в шею, треугольное ухо коснулось лица. Вадима взорвало от боли, и, слава Богу, он проснулся…

Еще минут десять Дымов лежал на спине и глядел в потолок, переваривая увиденное. Ныли зубы, и болело плечо, пальцы ощутимо покалывало словно после недавнего обморожения. Да и было ли это сном? Почему он так быстро успокоил себя?…

Всполошенный неуютной мыслью, Вадим торопливо сел, ладонями протер лицо. Не одеваясь, выглянул в гостиную.

На комоде, покачиваясь и дирижируя самому себе, насвистывал что-то разудалое Фемистокл. Как он выпутался из тряпки, оставалось только гадать. Вадим оглядел потолок, стены, мебель, с облегчением перевел дух. По счастью, все недавнее ему только привиделось.

Глава 16

Этого требовало тело, этого жаждала душа. Сон следовало развеять, протрясти в мелком сите и забыть.

Поболтав немного с Фемистоклом, Дымов откопал в ящике пару дюпелей и в полчаса приколотил к стене полку для «нужных» книг. Новая полка — новая жизнь. Полюбовавшись на свой труд, он приблизился к спальне и напряг слух. Молодые чуть слышно ворковали и, похоже, покидать спаленку не торопились. Вадима это вполне устраивало. Глотнув вчерашнего чая и закусив сухарем, он пристегнул под мышку кобуру с револьвером и, набросив куртку, выскочил на улицу. Дурное проходит в работе и в движении. Именно так, кстати, объяснял изуверские дела «бульдогов» Поль. Безделье — страшная штука. К нему не привыкнуть. Даже самому ленивому. Потому как и этому лентяю утро посылает пробуждение. Глаза распахнуты, мозг включен — что-то срочно надо делать. Можно, конечно, перевернуться на другой бок, но это лишь на час, на два. А дальше мускулы начнут ныть, в голове поднимется болезненный зуд. Вот и подымается шпана на дела подлые да незамысловатые. Нет работы, значит, отыщется подлость, — закон сообщающихся сосудов.

Оставив позади полуразрушенный цирк, Вадим задержался у стены, густо заклееной афишками, объявлениями и вырезками из газет.

«…Меняю… Куплю… За килограмм сухарей продам следующий инвентарь…» Он бегло изучал строчки. Ага! Вот и ребятки из бульдожьего племени расписались: «…Вечеринка с музыкой и буйством. Всех миловидных, не старше двадцати милости просим… Праздничный ужин, танцы, подарки и море удовольствий гарантируем!..» Ишь, ты! — не старше двадцати! Даже адрес не постеснялись указать. Впрочем, этому объявлению уже не менее полугода. Давно, верно, оттанцевались. Да и черт с ними!.. Чуть ниже Вадим углядел рекламу ломбардов. Так называемый сегодняшний черный рынок. За серебро, золото можно купить что угодно — от ручного пулемета до банки с черной икрой… Отвернувшись, Вадим поежился под порывом ветра и вновь тронулся по улочке.

Он шагал в каком-то полузабытьи, переваривая мысленный хаос, пытаясь сбить его в некое подобие стройного единства. Ночные видения основательно баламутят душу. Чепуха — а все равно впечатляет. Даже сердце иной раз начинает ныть. Кто знает, может, и Лебедь умер от того же? Правда, Панча говорил, что в руках он сжимал галстук. Но зачем? Для чего? Или куда-то намеревался отправиться?…

Кутерьма в голове сделала свое дело, — Дымов заблудился. И немудрено. Город менялся ежедневно и ежечасно — ветшая и рушась, выцветая, как осенняя роща, покрываясь ржавчиной и грибной плесенью. Отказываясь от прежних улиц, люди терпеливо протаптывали новые тропки, огибая места пожарищ, держась в стороне от черных подвальных дыр, откуда тянуло сыростью и запахом тлена.

Телефонная будка, на которую он набрел, казалась на первый взгляд совершенно целой. Даже стекла в верхних пазах удивительным образом сохранились. Это было настолько поразительно, что Вадим машинально шагнул внутрь, разом перенесясь из эпохи развалин в эпоху работающих светофоров и мирных пешеходных потоков. Черная трубка сама легла в ладонь, он прижал ее к уху, как младенец прижимается к материнской груди. Нечто далекое, почти забытое. Телефон, гудки на том конце провода, глупейшие розыгрыши… Але, это баня?… Какая баня! Морг, дорогой… А-а, а я думал баня. Может, все-таки не морг?… Да нет же, гастроном! Неужели непонятно?… А-а, а я думал, что морг… И так далее, до бесконечности.

Вадим вставил палец в отверстие номеронабирателя и медленно раскрутил. С трескучим жужжанием диск поплыл обратно. Трубка, разумеется, молчала. А он ждал, словно надеялся, что пространство, лишенное проводов и тока, сжалившись, подхватит игру, ответив голосом того же Володьки, Лебедя или кого-нибудь еще…

Почувствовав, что на него смотрят, Вадим нахмурился. Игру перебили, а таких вещей он не любил. Чувство чужого присутствия выработалось в нем давно. Такие на дворе громыхали времена. Выживала настороженность, выживало внимание, и, положив свободную руку на рукоять нагана, Вадим медленно повернул голову. Но это оказался всего-навсего безобидный оборванец. Он пялился на Вадима и ничего не понимал. Возможно, для него это тоже казалось проблеском из прошлого — наткнуться вот так запросто на звонящего по телефону-автомату. Впрочем, и этому наваждению суждено было быстро завершиться. Заметив характерное движение руки человека в будке, оборванец неловко пригнулся и юркнул под прикрытие бетонного хлама. Вадим слышал, как, шурша и оскальзываясь, удаляются его шаги. Бежал усталый, больной человек, неспособный обогнать ребенка.

Выйдя из будки, Дымов присел на корточки. Серое небо лишь намеком указывало, где находится солнечный диск. К этому тоже успели привыкнуть. Как к ежедневным пожарам, как к полуразрушенному городу. Вадим сунул в рот случайную щепку, стиснул зубами. Шорох близкого ветряка не взволновал его. Шипение прошло мимо, так и не обнаружив себя визуально. И в эту самую минуту за спиной коротко тенькнул звонок. Вадим вздрогнул и обернулся. Словно подтверждая, что человек не ослышался, телефон-автомат выждал театральную паузу и зазвонил вновь.

Вадим оторопело смотрел. Больше звонков не было, но и тех, что были, хватило с избытком. Сердце стучало, как барабан, ладони вспотели. Он медленно выпрямился. Проще было списать все на помрачение рассудка, на слуховую галлюцинацию, но Вадим не стал прибегать к простому. В этот звонок — не чей-нибудь, а СВОЙ, он поверил сразу и безоговорочно. И только теперь он понял, что сегодняшние сны тоже были вещими. Зачем-то он должен был их увидеть, и это тоже представлялось загадкой, которую Дымову предлагалось разгадать…

Переворот произошел буднично, практически без сопротивления. Горстка охраны выслушала краткую речь Пульхена и в готовности закивала головенками. Они не схватились за оружие и не пришли в восторг, хотя некоторое оживление на их лицах все-таки отразилось. Кое-кто даже просиял. К полковнику относились куда более лояльно, нежели к чиновничьему племени. А пока шел разговор с военными, большая часть тех же чиновников, узнав о готовящемся «свержении», решила проявить мудрую инициативу и благоразумно покинула здание мэрии. От греха подальше и поелику было еще возможно. Уносили ноги и остатки самодостоинства. Впрочем, сам мэр расторопности не проявил. Более того — встретив оппозиционеров в своем кабинете, показался им даже несколько возмущенным. То есть, может быть, и не возмущенным, но уж во всяком случае — раздосадованным. Было очевидно, что очень ему не хочется расставаться со своим постом. Высокий чин успел ему полюбиться, — эти же люди не собирались ни объяснять, ни уговаривать, — просто протянули бланк с протоколом чрезвычайного совещания и попросили подписать. Подобру-поздорову и как бы даже добровольно.

— Не тяните резину, — предупредил Вадим. — Через несколько минут у нас запланировано первое организационное собрание.

— Можно было бы и как-нибудь поделикатнее, ммм…

— Ничего, не Николай Второй. Переживешь, — Пульхен раздраженно прикусил губу. Мэра он недолюбливал по множеству причин. Оно и понятно, — тот, кто служит под чужим началом, лучше других знает достоинства и недостатки начальства.

— Кстати, посидите пока в приемной, — добавил Вадим. — Панча, вызови караул и поскучай с ним, ага?

— Это еще зачем? — мэр, крупноголовый рыхлый мужчина, съежился и побледнел. — Вы сказали, я все понял. Зачем нам охрана?

— Охрана — чтобы охранять, — объяснил Вадим. — От возможных, так сказать, посягательств.

Оглядев обстановку кабинета, он удовлетворенно кивнул:

— Годится. Пожалуй, можно звать остальных. Узнай-ка, Панча, насчет секретарей. Пусть организуют чаю да побольше.

— Есть печенье, пирожные… — засуетился мэр. — У нас ведь здесь своя пекарня. Все как положено.

— Ну, раз положено, значит, положено, — Вадим подмигнул бледному и растерянному Ганисяну. — Каково?… Давно твои голодранцы не баловались пирожным с печеньем?

— Давненько.

— И правильно! Потому что — неположено! — Вадим фыркнул. — Слово-то какое, прости Господи!..

— И что ты предлагаешь? — Сергей Клочковский сидел за столом, рассеянно пощипывая себя за мочку уха.

— Предлагаю делать то, ради чего мы сюда пришли. — Вадим взглядом обвел собравшихся. — Мадонне поручается контроль за проституцией и наркоманами, Поль берет на себя охрану всех первостепенных объектов, как то — институт Воздвиженова, музей с детьми, пекарни и склады.

— Склады я бы ему не поручал, — ворчливо возразил Пульхен.

— Это еще почему? — возмутился Поль. Но тут же с неожиданным покорством согласился: — А в общем, согласен. Мою братву к таким объектам лучше не подпускать.

— Прекрасно! — Вадим продолжил: — Ты занимаешь место мэра, Пульхен — кресло министра обороны.

— А портфели нам выдадут? — пошутил Поль.

— Обойдемся как-нибудь без портфелей. И тебе, кстати, кроме всего перечисленного неплохо бы заняться транспортом. Собирай все мало-мальски движущееся плюс, само собой, озаботься горючкой. Есть в городе еще запасы. Уверен, что есть! Возьми списки бывших чиновников, тряхни за ворот, если понадобится.

— Но без эксцессов! — твердо вставил Клочковский.

— Ясен пень! Какие тут могут быть разговоры. — Поль развел руками. Он придуривался, но это было лучше, чем иные его маски. Во всяком случае Вадим был доволен уже тем, что Пульхен с Полем впряглись в единую упряжку.

— Ты, Сергей, свои задачи знаешь лучше меня. Командуй, организовывай во славу родины и поколений. Добавлю только, что первоосновной задачей для нас по-прежнему остается Бункер. Причины я уже имел честь изложить. Артура ты помнишь, а, стало быть, знаешь, что ему можно доверять на все сто.

Клочковский нахмурился.

— И все равно такая постановка задачи мне не нравится. Штурмовать Бункер!.. Ничего себе, задачка!

— Не получится ли у нас так, — подхватил Пульхен, — что атака только ускорит развязку? Подружимся мы, скажем, с Китом, нанесем артудар, а в ответ прилетит та самая крылатая, о которой ты тут упоминал.

Все взоры обратились к сидящему несколько особняком Артуру.

— Ну? Что скажешь, солдат?

Кашлянув в кулак, Артур глухо заговорил:

— Об этом мы тоже думали. К сожалению, риск есть.

— Но если ты за штурм, стало быть, знаешь какую-то прореху в их обороне?

— Увы, волшебного «сезам» я вам не подскажу. Бункер представляет собой первоклассное оборонительное сооружение, к тому же — окруженное железнодорожным кольцом, по которому ходит управляемый компьютерным мозгом бронепоезд.

— Чего проще — взорвать рельсы — и всех делов!

Артур покачал головой.

— Такое мне уже предлагали. Не так все просто. Там кругом датчики, мины. Кроме того бронепоезд ходит не по графику, а когда вздумается Вию или электронному хозяину. Скорость и мощь этой махины таковы, что подрывникам — даже самым осторожным и сверхвооруженным — скорее всего не поздоровится. И потом — видел я эти рельсы. Особая сталь, в пару раз шире и выше обычных. И шпалы из бетона, и насыпь…

— Железнодорожная насыпь из бетона? — Пульхен недоверчиво склонил голову набок.

— Точно. И кстати, то обстоятельство, что ни вы, ни люди Кита до сих пор не имеют о кольце сколько-нибудь подробной информации свидетельствует о справедливости моих слов. Стало быть, никого из наблюдателей — случайных ли, посланных специально — этот чертов робот не упустил.

— Где же мы наберем против твоего робота силы? Три четверти горожан уже на том свете!

— Гарнизон Бункера тоже изрядно подтаял.

Пульхен в сомнении покачал головой.

— Странно. Лично я был уверен, что господа, засевшие в Бункере, знают что-то о грибном вирусе. Во всяком случае поболее нашего. Вспомните, как шустро они развернули эвакуацию. Словно все было известно заранее. А ведь эпидемия только-только начиналась.

Клочковский кивнул на Артура.

— Но он говорит, что умирают у них точно так же.

— В том-то и дело, — полковник пристукнул по столу ладонью. — Если эта зараза косит людей и у них, значит, с вирусом они не на «ты». Я это к тому, что не нужен нам этот штурм. Крови прольем столько, что никакой эпидемии больше не понадобится.

Артур шумно вздохнул:

— Все верно. С вирусом наши медики тоже не совладали. Но дело в другом. Я уже сказал, почему, как мне кажется, штурм необходим. Видите ли, я достаточно хорошо знаю типа, что командует Бункером. Разумеется, я не психиатр, но мое суждение таково: этот человек серьезно болен. Проще говоря, он — псих, и ждать от него можно чего угодно. Не сомневаюсь, что ядерный удар по городу рано или поздно будет нанесен. Я видел его глаза, видел его улыбочку. Вот и судите. Боеголовка в пять мегатонн — это воронка в тысячу шагов, окруженная выжженной пустыней. Абсолютно никаких надежд на спасение. Если же вы решитесь атаковать, появится хоть какой-то шанс.

— Но как атаковать, если ты сам говоришь об атаке, как о предприятии невозможном?

— Трудном, но не невозможном. Я ведь от этого робота удрал, не забывайте. Другими словами, Бункер — в самом деле первоклассное оборонное сооружение, но в него можно проникнуть, если мы уничтожим робота. Потому что поезд — это доступ к воротам, в подземное депо.

— Хорошо, — Пульхен внимательно взглянул на Артура. — Допустим, мы все-таки пренебрежем твоим предложением и попытаемся с твоим психом договориться по-мирному. Пойдет он на контакт, как думаешь?

— Однозначно нет. — Артур не размышлял ни секунды.

— Откуда такая убежденность?

— Все оттуда же. Ему не нужен город, не нужны переговоры, вообще ничего не нужно. А вот ударить по городу боеголовкой, да еще вылезти и полюбоваться — вот это он с радостью.

— Да… Выбор — лучше не придумаешь, — Пульхен разгладил на бархатном сукне несуществующую складку. — Штурмовать нельзя, не штурмовать — стало быть, тоже.

— Значит, нечего ломать головы. Штурм — так штурм! Как говорится, один раз живем. — Поль соколом оглядел собравшихся. — Перетянем на свою сторону Кита — и вперед!

— Кто, интересно, за это возьмется? То есть, я о Ките?

— А возьмемся, мой дорогой Сережа, мы с Артуром, — Вадим улыбнулся. — Его опыт плюс моя хитрость. Отправимся туда на броневике с белым флагом. А уж как уломать этого мафиози — сообразим на месте. И Поль нам поможет.

— Точно. У меня уже трое перебежчиков с Горки. Так что кое-какой планчик успели набросать. И про дозоры основные узнали.

— Больно уж лихо поете, — покачал головой Клочковский.

— В такое время живем, гражданин начальник! Пардон, господин мэр…

Прения продолжались, бразды правления, как и следовало ожидать, от крикунов-энтузиастов вроде анархиста Поля окончательно перешли в руки педантичного Клочковского. Вычерчивая на листе бумаги загадочные буквы и цифирки, он по пунктам расставлял принятые постановления.

— Значит, дипломатию совмещаем с экспедицией. Об этом мы уже говорили. Синтезаторы — синтезаторами, но без восстановления сельскохозяйственных структур нам не обойтись. — В умных глазах Клочковского мелькнуло веселое пламя. — И уж коли я мэр, то в плане Дымова тоже на свой страх и риск кое-что подправлю.

— Что ты имеешь в виду?

— Я об охране. Пусть патрулирование с транспортом возьмет на себя полковник. Полю я хочу предложить экспедицию.

— Экспедицию? — брови лохматого вожака скакнули вверх.

— А что? Думаю, это тебе подойдет больше. Будешь сопровождать Артура с Вадимом — насколько позволят обстоятельства, а потом проведешь подробную разведку, займешься подбором наиболее перспективных поселков. Кроме твоих архаровцев поедут специалисты — строители, энергетики, агрономы. Они подскажут, где и что можно наладить.

— Секундочку! — Поль поднял руку. — В принципе я согласен, но одно маленькое уточнение: пойдем или поедем? Ты сказал: «поедут», но, возможно, я ослышался?

— Ты не ослышался. Вся наличная бронетехника поступит в ваше распоряжение. — Или ты не рад?

— Ясен пень, рад! — Поль хлопнул себя по бокам. — Стало быть, козырнем перед Китом? Продефилируем всем чохом?

— Не только. Ты слышал рассказ Артура и слышал про свищей. Наш бывший мэр тоже посылал в деревни людей, но кто из них вернулся? Практически никто. Словом, пеший отряд обречен. С техникой же вы от тех же свищей вполне отобьетесь.

— Само собой, Сергунь!

— Не бравируй. Это не город, это территория Кита. Каждая ферма должна превратиться в подобие крепости. Так что работы у тебя будет по горло. Радиосвязь будем, конечно, поддерживать, но если что, немедленно вызыывай подмогу. Ну, а как дела пойдут, вышлем к тебе на фермы первых добровольцев. К тому времени, кстати, прояснится и ситуация с Китом. В смысле, значит, — да или нет.

— А если — нет?

— В любом случае без сельского хозяйства городу не жить!

Исчеркав весь лист пунктами и подпунктами, Клочковский придвинул к себе новый листок.

— Следуем дальше, господа правители…

Глядя на него, Дымов удовлетворенно улыбнулся. Он помнил, как долго муссировался вопрос о кандидатуре на пост мэра. И именно Вадим сумел убедить всех, что лучшего кандидата, чем Сережа Клочковский, им не найти. Теперь он видел, что не ошибся. Власть под началом Сергея не сулила пряников, потому что прежде всего она сулила кропотливый труд. Работу не надо было придумывать, за нее следовало браться. Именно это и собирался предложить себе самому и своим подчиненным Клочковский…

Уже поздно вечером, когда осоловевшие от затянувшегося сидения, они в десятый раз принялись разливать по кружкам крепкий чай, в кабинет заглянул Егор Панчугин. Жуя капустную кочерыжку, механик кивнул за спину.

— Что с этим-то делать? Ноет и ноет. Прямо спасу нет.

— С кем? — не понял Вадим.

— Так это… С мэром нашим бывшим. То ему по-маленькому, то по-большому. А теперь вот оголодал, домой просится.

— Гони его в шею! — махнул рукой полковник.

— Но, но! — Клочковский вскинул голову. — Просто отпусти, и все.

— Момент! — Поль выхватил из-за пазухи блокнот и, выдрав страницу, накарябал на ней несколько строк. — Вручи ему это, и чтоб завтра в восемь ноль-ноль, как штык был у меня. Это, значит, как бы повестка. Надо у него кое-что поспрошать.

— Да ты ведь и не проснешься еще, — усомнился Вадим. — В восемь-то часов.

— Зато он проснется, — грозно пообещал Поль. — А заодно и меня разбудит.

Глава 17

Из дюжины муниципальных грузовиков отобрали половину наиболее свеженьких и работоспособных. Пара танков возглавила колонну, третий следовал замыкающим, задрав ствол до предела, отвернув башню чуть в сторону. Броневик с Вадимом и Артуром маневрировал вдоль всей колонны, периодически убегая далеко вперед и снова возвращаясь. Белый флаг, закрепленный на лобовой броне, возвещал о дружеских намерениях путешественников.

— Вот это да! Вот это караван! — стоя на башне в полный рост, Поль горделиво взирал на движущуюся по дороге колонну. Обильно клубящая пыль не позволяла долго любоваться зрелищем, и все же время от времени он выбирался наружу, не в силах удержаться от соблазна. Смотрелась колонна и впрямь впечатляюще. Двенадцать подвижных единиц, включая бронетехнику. В центре наряду с грузовиками поблескивала стеклами пара автобусов — на них везли медикаменты, семена и сельских «аграриев», как называл их Панча. Вооруженная пехота с относительными удобствами разместилась на грузовиках, выложенных изнутри мешками с цементом и песком. Будущие стройматериалы до поры до времени выполняли защитные функции.

Восторги же Поля были вполне объяснимы, — командующий экспедиции — звучало гордо и возвышающе, и потому стоять на башне головного танка казалось ему самым естественным делом.

— Шикарно, Вадик! — хрипел он в микрофон рации. — Просто шикарно!.. Кит сдохнет от зависти, а его помощнички выбегут к нам навстречу с хлебом и солью.

— Это навряд ли. То есть, навстречу они безусловно выбегут, но, уверен, без хлеба и соли.

— Что ж, им же хуже. Хотел бы я посмотреть, как они встанут у нас на пути!..

И разумеется, Поль накаркал. Был у него такой талант. Стоило им выехать за пределы города, как из кирпичной подстанции, чем-то смахивающей на ДОТ времен Великой Отечественной, по машинам открыли довольно-таки плотный огонь. Светящиеся трассы колыхнули верхушки придорожных кустов, понеслись над головами людей, чиркая по броне, дырявя мешки с песком. Пока разбирались откуда и кто бьет, нападающие умудрились поджечь один из грузовиков, а по танку Поля ударил самый настоящий фауст-патрон. Снаряд колотнул в лоб ведущему танку, не разорвавшись, унесся в небо.

— Вот, стервы! Загубить же могли!.. — Поль сам принялся наводить пушку, припав глазом к прицелу, азартно цедя сквозь зубы ругательство за ругательством. Приходили в себя и другие. Щелкали затворы, люди сигали с грузовиков, спешно укрывались за скатами и неровностями дороги. По подстанции саданули из всех стволов и до того дружно, что уже через полминуты там не осталось камня на камне.

Егор Панчугин, чтобы не оставаться в стороне, тоже пострелял немного из пулемета. Это дело он любил, и Вадим поспешил остудить его.

— Нам еще ехать и ехать, Панча. Побереги патроны!

— А я и так экономно…

Словом, огонь подавили, злополучное строение сравняли с землей. Архаровцы Поля, окрыленные первой победой, побродили по развалинам в поисках трофеев, совместными усилиями столкнули покалеченный грузовик с дороги. Разумеется, все, что было можно переложить на другие машины, предварительно сгрузили.

— Скверное начало! — оценил Артур. Выбравшись через люк, он спрыгнул на землю, оценивающе оглядел останки изувеченной подстанции. Сунув в зубы сигарету, часто зачиркал зажигалкой, тщетно стараясь прикурить.

— Брось эту хренотехнику, держи. — Поль бросил ему спичечный коробок. — Самая надежная штука!

Насчет случившегося он имел, конечно, свое особое мнение. Прийти в соприкосновение с противником, значит, скрестить шпаги. Для того и выбирались из города. На других посмотреть и себя показать. А как иначе? Для чего вообще тогда брали с собой пулеметы, взрывчатку и танки?

— Все тип-топ! — поразмыслив, заключил Поль. — А машина — это всего лишь машина. Вроде твоей зажигалки. Главное — людей не потеряли.

— Удалось выяснить, кто это был? — поинтересовался Дымов.

— Где там!.. Нашли какой-то ремень в заклепках. Скорее всего — «бульдоги». Да и кому больше-то?

— С чего бы им быть такими храбрыми? Силы-то неравные.

— Может, они не знали, что мы мимо пошпарим. Посчитали, что к ним в гости. Вот и врезали с перепугу.

— Полагаю, скоростенку надо бы сбавить, — предложил Вадим. — Дальше может пойти хуже.

— Хуже — оно, может, и хуже, — не согласился Артур. — Но если будем ползти, весь лес о нас прежде времени узнает. Еще и мин, не дай Бог, успеют понаставить. А так — махом проскочим, никто опомниться не успеет.

— Браво, гвардия! Может сказать, когда захочет. — Одобрил Поль. — За что его и люблю.

— Ладно, смотрите, начальники. Ваше решение — ваш риск.

— Вся наша экспедиция — риск. Как же иначе?

— Тогда кончай курить, — Вадим махнул рукой. — Сажай на коней своих гавриков — и в путь!

— Ишь, командует! — Поль с хитрецой кивнул на Вадима. — Прямо генерал на генерале!..

Цигарку он однако притушил, вперевалку двинулся к гомонящим бойцам.

Мало-помалу двигатели вновь взревели, слив басовитые голоса в единый слаженный хор. В желтых клубах пыли, ощетинившись стволами, колонна возобновила движение.

Странные вещи творились с дорогой. Местами она казалась совершенно заросшей, а местами машины двигались по вполне сносному асфальту. Перед третьей по счету из деревушек им вновь пришлось задержаться. Дорогу перегородили поваленные деревья, — кто-то сознательно воздвиг на этом месте баррикаду. Только выбравшись наружу, они убедились, что баррикада старая и никакого отношения к экспедиции не имеет. На всякий случай пошарили миноискателями. Нашли пару ржавых осей от вагонеток и иззубренный, несомненно знакомый с человеческой кровушкой штык-нож.

— Непонятно, — носком ботинка Дымов ковырнул кору дерева. — По какой же дороге они ездят в город? Помните тот броневик?

— Еще бы!

— Я считал, что этой самой дорогой и пользуются.

— Стало быть, есть другие пути-дорожки…

С помощью троса деревья оттащили в сторону, а, войдя, в деревню, боевой актив колонны единодушно пришел к выводу, что первая из возможных фермерских точек наконец-то найдена. Предыдущие деревеньки выглядели совершенно убого. Здесь же сохранилась видимость полей, а дома все еще подходили под определение жилищ, лишившись разве что самой малости — стекол, антенн и электричества. Таким пустяком путешественников, разумеется, было не испугать, а возвышенность, на которой располагалась центральная часть поселка с подпирающей небо каменной церквушкой, разрешила последние сомнения.

— Чудо, а не колоколенка! — буйно порадовался Поль. — Во-первых, привлечем верукющих, во-вторых, посадим наблюдателей с приборами ночного видения, и никакой свищ, пусть даже самый рогатый, близко не подойдет! Оттуда весь лес, как на ладони. Бьюсь об заклад, что и Горку видно.

— Между прочим, тут действительно уже недалеко, — Вадим изучал развернутую карту. — А твое болотце, Артур, мы, судя по всему, оставили чуть левее. Но в общем тоже где-то рядом.

— Это на броне да по дороге — рядом. А пехом — идти и идти… — Артур задумчиво жевал травинку, наблюдая как нескладно, но все же довольно резво разгружают машины. Солнце клонилось к закату, и, занимая избушки, бойцы-анархисты старались не мешкать.

— Ты вот что не забудь, Поль. Первым делом размести по периметру прожекторы. Пока укрытия толкового нет, запасись хотя бы светом. Завтра поутру вон тот лесочек на взгорке выруби к чертовой матери. Добудешь пиломатериалы с дровами, а заодно и подстрахуешься. Сам видишь, — подойти к деревне оттуда проще пареной репы.

— Яволь, так яволь. В общем как скажешь. — Поль колотнул каблуком по скату броневика. — Значит, ночевать с нами не будете?

— Не будем, — Артур кивнул. — Иначе вся внезапность пойдет прахом. Можем и не доехать.

— А когда ждать обратно?

Вадим с Артуром, не сговариваясь, поглядели друг на друга, запрокинув головы, расхохотались.

— Вы чего?

— Да так… — Вадим хлопнул Поля по плечу. — Кстати, оставляем тебе Егора. Здесь и природа, и воздух, — авось и зубы ему подлечишь.

— Ну, уж хренушки! — Егор, натужившись, сплюнул, — получилось дерзко и далеко. — Зубы — дело личное. Сговорились, вместе, значит, вместе! Что я Саньке потом скажу? Или вашей Елене?

Елену поминать не стоило. Вадим поморщился, словно ему отдавили ногу, Артур тоже перестал улыбаться.

— Не хочешь — как хочешь. Тебя же, дурака, жалели.

— Дурак — не дурак, а без меня вы хлебнете. Я и механик, и бортстрелок. В случае чего — медпомощь могу оказать не хуже любого стоматолога.

— Это мы знаем.

— Сплюньте, балбесы, — ворчливо перебил Поль. И Панча сплюнул. Почти так же далеко и дерзко, как в первый раз.

— Это я загадал, — горделиво пояснил он, — если выйдет дальше того камня, значит, точно вернемся.

— Тогда сплюнь и в третий раз. Чтобы, значит, втроем вернуться.

— Еще чего! Я не суеверный, — Панча еще раз оценил расстояние до рокового камня и помотал головой. — Хватит ей и двух раз. Вполне, считаю, достаточно.

— Кому ей-то, Панча?

— Известно кому — судьбе…

Ночью Панча ворочался с боку на бок, баюкая зубы, а снаружи кто-то скреб по броне когтями, и в мутном полусне Артур видел перетаптывающиеся вокруг броневика серые тела ящеров. Просыпаясь, он некоторое время прислушивался, а затем вновь проваливался в дрему. Утешало одно: если рядом свищ, значит, нет противника более хитрого и опасного. Именно двуногих, способных подорвать машину связкой гранат или, облив керосином, поджечь, им следовало опасаться более всего. И потому спали урывками, держа оружие под рукой, даже сквозь сон анализируя звуки, рисуя окружающее в воображении.

Неизвестно, на что они все надеялись, но рывок, рассчитанный на внезапность, действительно не удался. Уже на подходе к Горке, невзирая на белый флаг, их обстреляли из легкого орудия, прочертив на башне пару глубоких борозд. Уйти удалось только благодаря искусству Панчи и надвигающейся темноте. Свернув с простреливаемой со всех сторон дороги, механик бросил машину в камышовые заросли. Под колесами зачавкала вода, почва неустойчиво закачалась. Подскакивая на кочках, броневик с воем продирался сквозь заросли. Направление Панча выбирал интуитивно. Какое-то время по ним продолжали еще стрелять, но попаданий больше не было. Били вдогонку, на звук, на дымные выхлопы. А вскоре слепая стрельба и вовсе прекратилась. Машина выкатила на твердую почву, и на одной из приглянувшихся полян они решили переждать ночь.

Утро пробудило их звонким щебетом. Невыспавшиеся и помятые, они выбрались наружу и, наскоро ополоснувшись в ручье, провели краткую рекогносцировку.

— Горка, судя по всему, там. — Артур махнул рукой на восток — туда, где угадывалось поднимающееся солнце. — Если верить сведениям перебежчиков, у них два кольца обороны. Но это ладно, больше нас занимает другое — а именно: есть ли у них в охране разумные люди.

— Это точно. До Кита нас могут и не допустить.

— А может, прямо на броневике и заехать в гости? Дадим газу — и так до самого главного бунгало и докатим.

— Ничего не выйдет. Судя по всему, у них там рвы и прочие пакости. — Вадим покачал головой. — Нет. Будем действовать, как договорились. Ты, Егор, остаешься здесь, а мы с Артуром идем на сближение. Первое кольцо скорее всего минуем, а дальше в случае чего будем махать белым флагом.

— Ага! Видели мы, как они на белый флаг кидаются…

— Ну, не скажи! Одно дело такой флаг на броню вывешивать и совсем другое — держать в руках.

— Оружие берем?

Вопрос был тоже не из простых. Белый флаг сочетался с оружием примерно так же, как и с пулеметами. Но шляться по здешним местам вовсе без оружия казалось безумием.

— Возьмем, — Дымов кивнул. — Если что, положим аккуратненько на землю. Пусть видят, мы мирные люди и наш бронепоезд стоит где положено.

Наскоро перекусив, они расстелили карту и еще раз прошлись по возможным вариантам. Проверив экипировку, обнялись с Панчугой и тронулись в путь.

А еще минут через семь всем их планам суждено было развеяться в прах. Едва выйдя за пределы леса, они тут же залегли. Длинной цепью, раздвигая густой камыш, к рощице двигались вооруженные люди. Они настороженно глядели вперед, явно отыскивая пропавший броневик.

— Может, и не свищ обнюхивал сегодня нашу машину? — шепнул Артур. — Кит-то не дурак, и охранная система у него отлажена. Вчера переполошились, сегодня уже взяли в кольцо.

— Да… — Вадим выругался. — Как же они вычислили нас?

— А что тут вычислять? Отъехали-то всего ничего. В общем думать надо, как будем выкручиваться. Может, и впрямь, как предлагал Панча, на полном форсаже и до самой Горки?

— А смысл? Мы же не за этим сюда приперлись.

— Тогда что? Будем сдаваться?

— Попробуем, — Вадим прищурился на Артура. — Делаем так: я прячусь за деревом и размахиваю платком. Ты отползаешь в сторону и держишь их на мушке своего буяна. Будут брать в плен, не встревай, — как-нибудь договорюсь.

— Понял, — Артур ящерицей развернулся, глазами выбрал подходящее укрытие и стремительно скользнул в кусты. Вадим выждал еще немного и, подобравшись к скошенной ураганами сосне, медленно выпрямился. Отряхнув платок от табачных крошек, помахал им в воздухе. Не высовываясь из-за ствола, что было сил выкрикнул:

— У нас поручение для Кита. Не стреляйте!..

Должно быть частицу «не» они не услышали или попросту пропустили мимо ушей. После короткой паузы тишину разорвали многочисленные выстрелы. Кто видел платок, стрелял по сосне, те, кто слышали крик, пуляли просто в лес. Руку обожгло чуть повыше кисти. Дернувшись, Вадим прыгнул от сосны, мельком оглядел рану. Ерунда, царапина!.. По примеру Артура он юрко пополз под укрытие зарослей. А оттуда уже зло и басовито на разрозненную трескотню лесной братии отвечал знакомый пулемет. Сменив позицию и выхватив револьвер, Вадим быстро оценил ситуацию. Пэтчер Артура положил этих бродяг в болото. Но ненадолго. Плюс ко всему — оставались еще те, кто заходил с тыла и флангов.

— Что будем делать? — крикнул Артур.

— Прорываться! — Вадим рассмеялся. — По плану Егора Панчугина. Механик-то оказался стратегом!.. В общем, так. Я возвращаюсь. Как услышишь работу двигателя, ноги в руки и что есть духу беги к нам. Двинем на юго-восток в обход Горки. Там у них тоже что-то вроде болота, но по крайней мере нет рвов.

Артур кивнул, и, щекой припав к прикладу, выдал еще одну короткую очередь. Не теряя времени, Вадим вскочил на ноги и припустил к оставленному за спиной броневику.

Тормошить Панчу не понадобилось. Он без того уже был в седле и спешно заводил машину.

— Газу, Егорша! Подбираем Артура и жмем на юго-восток. Попробуем зайти к этим нетопырям с тыла.

— Тебя что, ранили?

— Чепуха, — Вадим уже вскарабкался на башню. Нырнув в бронированную утробу, сел на место стрелка. — Грустно, но немножко придется пострелять. Не пускают нас в гости, Панча! Такая вот штука. И здесь своя бюрократия.

— Оно так! — весело поддержал Егор. Взревев, броневик дернулся, боднув и переломив молодую, нечаянно вставшую на пути березку, снова замер на месте.

— Вот непутевый! Прямо под колеса бросается!..

Выскочивший из-за деревьев Артур ухватился за ствол пушки, одним махом забросил сильное тело на бронемашину.

— Все, Панча! Только на тебя и полагаемся!

— Не сумлевайтесь, домчим в лучшем виде!..

Броневик затрясло от натужного рева. Гонка возобновилась.

Их действительно взяли в кольцо. Цепочку сходящихся людей пришлось попросту рвать. Стреляли по мере надобности — больше отпугивая, чем поражая. Вадим надеялся, что в будущем это зачтется. Однако перед линией обороны, а это действительно можно было назвать так, им пришлось выбирать, или — или. По ним ударила самая настоящая артиллерия, и первые же разорвавшиеся снаряды, осыпав броню ошметками земли, вдребезги разнесли оптику выдвижных триплексов, изуродовав единственный зарешеченный прожектор. Фонтаны земли вскипали справа и слева, а вскоре, грудью упав на рычаги, сипло захрипел Панча. Его тотчас сменил Вадим. У Артура не нашлось даже времени, чтобы осмотреть механика. Поводя стволом пушки, он тщетно пытался подавить огонь вражеской батареи.

— Прорывайся! — рычал он. — Прямо через них!

— Тогда будут пулять в затылок.

— Пусть!.. Пока будут разворачивать стволы, то да се, мы уже пройдем.

А в следующую минуту они разглядели легендарную Горку. Гигантский терем-теремок, холм, подпираемый с одной стороны болотом, а с другой лесом, застроенный домами и домишками, пестреющий кирпичом и шифером, черепицей и обыкновенной соломой. Кое-где угадывались сооружения более мощные, а, рассмотрев бойницы броневых колпаков, Артур обреченно стиснул зубы.

— Сворачивай! Ни черта мы здесь не пробьемся. Еще чуть-чуть, и нас накроют по-настоящему.

— Так-то оно так, только куда сворачивать? — Дымов с беспокойством оглянулся на истекающего кровью Панчу.

Приятель некоторое время колебался. Лес привлекал в большей степени, но лес был удобен и для бандитов. Болото обещало хоть какую-то, но передышку. Во всяком случае можно было пораскинуть мозгами и оказать Панче элементарную помощь.

— В камыши! — отрывисто бросил он. — Сворачивай к болоту.

Броневик послушно крутанулся на месте. Распахнув люк, Артур высунул голову. Метрах в ста от них суетились люди, пытающиеся развернуть тяжелые, врытые в землю орудия. В воздухе пели пули, но они беспокоили солдата в меньшей степени. Вытащив наружу пэтчер, Артур кое-как утвердил его на броне, короткими очередями заставил орудийную обслугу разбежаться. О том, чтобы прицельно стрелять с броневика, нечего было и думать, но сейчас задача была максимально простой: выйти из-под обстрела, а попутно наделать как можно больше шума. Может, хоть тогда Кит заинтересуется, что это за бравые ребята с флагом из простыни раскатывают по его территориям. Снова юркнув назад, Артур задрал ствол автоматической сорокапятимиллиметровой пушки и кассетой из дюжины снарядов ударил по Горке.

— Только не в Кита! — пошутил Вадим. Он тоже понял замысел друга. — Держись крепче! Сейчас начнется свистопляска!..

Они с хрустом вломились в камыши, днище бронемашины стальным утюгом пошло разглаживать кочки. Вцепившись в обшитые кожей поручни, Артур подтянулся к раненному Панчуге, коленями попытался удержать механика от резких сотрясений. Вадим рвал рычаги, бросая машину из стороны в сторону. Броневик забирался в камышовое царство глубже и глубже…

Перевязка не помогла, Панча умер у них на руках. Маленький осколок, влетевший в щель триплекса, пробил его горло, порвав сосуды и, может быть, даже задев позвонки. Впрочем, диагностика запоздала. Панча умер, и в этом заключалась главная удручающая истина. Первая смерть в первой их экспедиции. И то, что бронемашина окончательно завязла, погрузившись в болотную жижу намного выше ступиц, их уже не слишком волновало. Свое дело она, как и механик, выполнила. Худо-бедно, но их доставили в конечный пункт прибытия, дальнейшее зависело уже от них самих.

— Эх, Панча-Панча! — Дымов колотнул кулаком по броне. — Что скажу Саньке, прямо не знаю. Они ведь друзьями были. Цапались вечно, но дружили…

Егора завернули в простыню — ту самую, которая еще совсем недавно заменяла им белый флаг. Выбрав бочажину поглубже, тело механика с двумя привязанными к груди снарядными кассетами погрузили в воду. Пару минут постояли рядом, взирая на гроздья пузырьков, взбегающих на поверхность. Вдали еще продолжалась пальба, но кто в кого стреляет, было совершенно неясно. Ясно было другое: болото отчетливо просматривалось с Горки, и если у людей Кита имелись рации (а они у жителей здешних мест имелись наверняка), руководимые наблюдателями сверху, стрелки лесного братства рано или поздно должны были выйти на оставшийся в живых экипаж броневика. Дальнейшее развитие событий представлялось абсолютно непредсказуемым. Можно было попытаться еще раз вступить в переговоры с бандитами, а можно было засесть в бронемашине и отбиваться до последнего. Оставался и такой вариант, как, расплевавшись со всем, затеряться в густых камышах и, дождавшись ночи, тронуться обратно.

— Похоже, амба, а? — Артур деловито снаряжал магазин пэтчера. — Шороху наделали такого, что отсюда нас уже навряд ли выпустят. Выбор небогат: либо примут нас в плен, либо грохнут.

— А я о другом жалею… — Вадим вздохнул. — В городе надо было как следует пошукать — взять пару-тройку людей Кита и действовать уже через них. Или по рации с ним связаться. Слушает же он эфир!

— Ну, во-первых, может, и не слушает. Что сейчас слушать? Шорох космоса? Пустоту? А во-вторых, мы ведь обсуждали эту возможность. Слушает он или нет, мы не знаем, а вот что в Бункере следят за радиожизнью — это точно. И служба там аналитическая поставлена неплохо. Шифровщики, дешифровщики… Раскусили бы, что мы с Китом снюхиваемся, и сделали бы надлежащие выводы.

— Ладно, это я так — бурчу. — Вадим бросил пасмурный взор на водное оконце, поглотившее тело Панчи, сумрачно прислушался. — Кажется, пора сваливать. Минут через десять загонщики будут тут.

— Ага! Или камыш подожгут, паскуды…

— В общем, менять надо дислокацию.

— Машину, выходит, бросаем? — Артур с сожалением погладил теплую броню.

— Придется, — в отличие от Артура, Вадим старался не глядеть на броневик. Все эти узоры и рожицы, выведенные рукой Панчи и Саньки были ему до боли знакомы. Не хотелось ему сейчас на них глядеть. Знал, что кольнет и заноет.

— Может, когда еще и вернемся.

— Кто знает…

Забрав с собой только продукты с боеприпасами, они углубились в камышовый лес. Прыгать с кочки на кочку не пришлось. Узкие, едва приметные, тропки отыскались и здесь. А вскоре не без некоторого удивления они наткнулись на ржавую узкоколейку.

— Забавно! — Артур ковырнул шпалы сапогом. Дерево было настолько трухлявое, что крошилось от малейших прикосновений. — Это когда же тут ездили, интересно?

— Было, видать, времечко… А ты заметил, какой тут камыш? Метра три в высоту.

— Сейчас все кругом такое.

— Гляди-ка! Сваи…

Впереди действительно возвышались вбитые в болотную жижу бетонные сваи. Когда-то в этих местах, вероятно, замышлялось большое строительство. Увы, от задумок остались одни воспоминания. Да еще остатки фундамента. Болото приютило несостоявшуюся стройку среди лягушек, зарослей и собственного утробного урчания. Под ногами хлюпала вода, приходилось смотреть в оба, чтобы не угодить на скрытую под легким слоем травы глубину. От идеи двигаться по узкоколейке они тоже отказались. Легко было догадаться, что этой же дорогой не преминут воспользоваться бандиты. Стрельба за спиной прекратилась, но погоня, разумеется, не прерывалась ни на минуту. Повисшая в воздухе тишина навевала самые неуместные мысли — например, о красоте обступившего их пространства, о странном симбиозе ушедшей в небытие цивилизации и взявшей свое природы. Здесь, на болоте, и солнце грело даже иначе, чем в городе, — теплее, мягче, ласковее, золотистым цветом камыша сообщая окружающему свое собственное автономное свечение.

— Совсем как в бархатный сезон, — Артур осторожно раздвигал упругие стебли.

— Да уж, выбрал себе Кит местечко.

— Опаньки!..

Они остановились на берегу озера. Картинка была поистине идиллической. В воздухе, охотясь за мошкарой, носились фиолетово-яркие стрекозы, царило полное безветрие. В крохотном, окруженном плотной стеной камыша озере плавала утиный выводок, а на треснувшей шпале, сбегающей в воду, словно небольшой деревянный пирс, сидела довольно крупная ондатра и, не обращая на людей внимания, сосредоточенно умывалась.

— Вот ведь штука какая! Совсем непуганные! — удивился Вадим.

— Пожалуй, в таком месте я бы согласился провести остаток своих дней.

— Может, и проведешь.

— Нет, в самом деле! Если уж селиться, то только в подобных уголках. Чтобы пруд, чтобы живность… И солнце, конечно. Не жаркое и не блеклое, а именно такое… Ты заметил? В городе солнца давно не видать. А здесь нет-нет, да и выглянет.

— Может, эти болотца у Кита вроде заповедника? Должен же он куда-то ходить отдыхать душой?

— А что, у бандитов тоже имеются души?

— Куда же им деться, — обязательно имеются. То есть, может, ума нехватка и зубы изо рта выпирают, но души безусловно на своем положенном месте.

Они, не сговариваясь, присели на шпалу. Ондатра, крутанув головенкой в сторону людей, пробежалась до конца импровизированного пирса и не слишком изящно бултыхнулась в воду. Утка недовольно крякнула, и, вторя ей, часто, с подростковыми незрелыми интонациями закрякали утята. Ондатра же пронырнув озеро по диагонали, бойко выбежала на глинистую кромку противоположного берега и, покосившись на людей, снова принялась умываться.

— Елы-палы! Если схватят — все равно ведь отберут… — распахнув сумку, Артур достал четверть буханки хлеба — все, что у них оставалось, отщипнув приличный кусок, бросил в воду. К их удивлению, утиная эскадра маленькими катерами, развернулась на месте и ринулась к хлебу, широкими клювами выхватывая намокающие крошки, тут же торопливо глотая. Заложив вираж над озером, на воду опустилась еще пара уток. Мама-кряква, трепеща от возмущения, принялась отгонять их от корма, теребя за крылья, делая угрожающие выпады. Людей утки по-прежнему не боялись. Значительно больше их занимал дележ. Это казалось действительно странным. Если у Кита на Горке сосредоточена целая армия головорезов, то откуда здесь этот оазис с ондатрами и утками?

— Обидно помирать в таком месте. Ей Богу!

— Как-нибудь не помрем.

— Обещаешь?

Вместо ответа Артур внимательно посмотрел на него.

— Ты знаешь, почему я отправился в экспедицию?

— Как это почему? Надо было — и отправился. Или… Ты хочешь сказать…

— Точно. Набегался я, Вадим. Не было мне резону уходить от Елены. Помнишь Бумбараша? Не хотел человек воевать с белыми. Навоевался.

— И что же?

— Да ничего. Я тоже навоевался. А сюда пошел, потому что точно знал: вернемся.

Артур кинул в воду последнюю горсть хлеба, отряхнул ладони от крошек.

— То есть, как это знал?

— А вот так. Знал — и все тут. Я ведь рассказывал тебе про болото… — умолкнув, Артур снова занялся сумкой. Перекинув через плечо, удовлетворенно хлопнул по кожаному боку. Это была его вечная манера — самое важное выкладывать не спеша, с мучительными для слушателей паузами.

— Понимаешь, если я выкарабкался оттуда, значит, что-то со мной стряслось. Что-то очень серьезное. Просто так оттуда не возвращаются. Пройти ад и уцелеть — все равно что начать жить сызнова. Видишь ли, я вдруг понял, что миром управляют куда более мощные рычаги. Не мы с тобой и не подобные Вию. И то, что случилось с Землей, — все эти наводнения, болезни, выверты природы… — всего-навсего некая иллюстрация. Этакая визитка дьявола, приглашение в ад, я бы сказал.

— Приглашение в ад? — Вадим покачал головой. — Да уж, соблазнительная перспективка!

— Реальная — вот, что важно. — Артур невесело улыбнулся. — А уж, откликаться нам или нет, это пусть каждый наедине с собой решает. Взгляни на этих утят, — им, как видишь, на крах человечества начихать.

— Само собой! — с усмешкой подхватил Вадим.

— Подожди, я ведь о другом. — Артур поморщился. — Видишь ли, какая заковыристая формула получается… Словом, если им нет дела до этого круговорота, то и человечеству тоже в общем и целом нечего горевать. Вот эти самые утята в какой-то степени — мерило всего происходящего.

— Не понимаю…

— Да я и сам, если честно, не очень понимаю. Чувствовать — чувствую, а сказать толком не могу. Но ты вспомни, чем мы жили раньше, что называли цивилизацией. Промышленная глобализация, все по сценарию гиперолигархов, ежедневный терроризм, наркотики. Даже воевали уже не по политическим мотивам, а так — от скуки и внутренней нищеты. Вместо литературы — порнобоевички, вместо политики — неприкрытая клоунада. Мы и мир успели поделить таким же макаром: мир закулисный и мир зала, мир галерки и мир партера. А все ради чего? Ради более или менее мирного сосуществования какой-то сотенки государств. Трудно им, оказывается, дышать одним воздухом. Невмоготу. Вот и получалось, что ни месяца без войны, без провокаций. Как в школе. Младшеклассники дерутся, старшие наблюдают, чтобы все было по правилам. Но правила-то насквозь фальшивые! И война — не драка малолетних пацанов!

— Погоди, погоди! — перебил Вадим. — Все в одну кучу смешал! Мы-то с тобой здесь причем? Мне, к примеру, всегда было плевать на политику. Ты ведь знаешь, я в художники метил. Может, и стал бы в конце концов каким-нибудь лейтенантом от живописи. Каждый выбирал сам — чем жить и кем быть — банкиром там, террористом или художником. Ты про другое лучше скажи: как вяжется твое болото и наше возвращение?

— Да в том-то и дело, что вяжется! А почему и каким именно образом — и сам не могу сообразить. Потому, наверное, и болтаю разный вздор. — Артур нахмурился. — Только вот как на духу могу сказать: еще там в городе — твердо знал, что вернемся.

— И про Панчу знал?

— Нет. Про себя знал, а про вас нет…

— Тихо! — шепнул Вадим. Не поворачивая головы, едва заметно выпрямился. — Философы доморощенные! Вот и проболтали все на свете…

Сохраняя неподвижность, Артур тихо спросил:

— Что-нибудь заметил?

— Не что-нибудь, а кого-нибудь… Лили! Собственной персоной. На том берегу среди камышей. Лыбится, сволочь… — Вадим медленно, с напускным бездумием оглядел озеро. — Что ж, может, оно и к лучшему. Значит, все же сумели мы заинтересовать Кита.

— И что дальше?

— А дальше делаем так: коли уж явился Лили, стало быть, будут и переговоры. Расстегивай ширинку и иди в камыши. Я остаюсь.

— Чего ради — ты?

— Я уже имел счастье быть представленным двухголовому. Значит, быстрее найдем общий язык. И потом — ты ведь должен вернуться, сам говорил.

— Послушай, мы же вместе!..

— Теряем время, Артурчик! — прошипел Вадим. — Шевели костями!..

Все еще несогласный, Артур медленно поднялся с бревна. Почесав спину, двинулся к камышовым зарослям. Играл он не слишком убедительно, но Вадим искренне надеялся, что с того берега лица приятеля не разглядят. Зачерпнув горсть песку, он кинул его в воду. Утки доверчиво метнулись на бросок и, не сразу убедившись, что их надули, с кряканьем, заходили по озеру ищущими кругами. Выждав еще некоторое время, Вадим обернулся.

Пусто. Артур не был дураком и сделал все аккуратно. Во всяком случае Лили они сумели провести. Улыбнувшись, Вадим устроился на бревне поудобнее. Подумалось: нет хлеба, а жаль, — с удовольствием покормил бы озабоченных крякв…

Времени лесная братва не теряла. Гаврики Лили окружили озеро уже через пару минут. Услышав шаги за спиной, Вадим даже не шолохнулся, с нарочитым вниманием продолжая разглядывать уток. Однако заговорил все-таки первым:

— Привет, Лили! Как дышится?

— Ничего, дышу помаленьку, — с готовностью откликнулся пигопаг. Рядом с его жутковатым отражением в воде показались другие небритые физиономии.

— Загораешь, значит?

— Да нет, уток ваших прикармливаю. Чтоб браконьерить сподручней потом было.

— Шутник!.. — Лили фыркнул. — А где второй?

— Нырнул, — Вадим указал на воду. — В озеро. Он у нас любитель понырять.

— Зря. Места тут, сам видишь, дикие — трясины, омуты, змеи. Может, и не вынырнуть, ты подумай!

— Ничего, он парень ловкий, авось, вынырнет…

Удар по темечку был умелым и точно рассчитанным. Гулкий колокол — тот самый из недавнего сна — наполнил звоном голову, и Вадим повалился в водную рябь. Однако упасть ему не дали. Чужие руки подхватили Дымова, грубым рывком взгромоздили на чью-то спину.

— Тащите пока к Горке! — приказал Лили. — А мы вторым займемся. Нечего ему тут разгуливать.

С досадой оглядев камышовую заводь, пигопаг махнул рукой. Словно из-под земли вынырнул услужливый бородач.

— Вытянуться в цепь вокруг болот. И в оба смотреть! Чтобы ни одна пиявка не просочилась! Я буду на левом крыле. Докладывать обстановку каждые пятнадцать минут!

— А если встретим, что тогда? Живым брать или можно того? Пристрелить, значит?…

— Лучше живым. А будет брыкаться, объясните, что дружок его у нас и все такое. Пусть пораскинет мозгами, гаденыш…

Глава 18

Очнувшись, Вадим обнаружил, что лежит на траве. Левая рука — на груди, как у покойника, правая — в какой-то луже. Отдыхая, бандиты опустили его на землю, сами же тем временем, отмахиваясь от невесть откуда взявшихся комаров, засмолили дешевые папироски. Вокруг по-прежнему золотился камыш, и озерцо, немного похожее на то первое, но все же иное — чуть более скромное, без уток и без ондатры, с игривостью катило курчавые облака, пытаясь подражать небу, зеркально воссоздавая иллюзию высоты. Бетонная плита, на которой сидели курильщики, под углом уходила в осоку, скрываясь в мутной торфяной воде, и в воде этой тоже ничего не было — ни мальков, ни пиявок, — одно только плывущее небо.

Потерев затылок, Вадим осторожно сел.

— Славно припечатали, верно? — бородач, стоявший чуть в стороне от куривших, игриво покручивал на пальце парабеллум. — Это я тебя парень. Вот этой самой дурой.

Примерившись, он ткнул носком ботинка в бедро пленника. Улыбка, выблеснувшая из его по-цыгански черной бородки, оказалась удивительно белозубой, и Вадим даже мельком подумал: «такой рот — и такому ублюдку!» Зато глаза были вполне соответствующие — с бессмысленной сумасшедшинкой, с недоброй поволокой. Глядя в лицо бородачу, Вадим отчего-то сразу уверился, что этому человеку, конечно же, приходилось убивать. Не раз и не два. Причем делал это бородач, должно быть, с немалым удовольствием.

— Попал на Горку — все! Можешь читать молитву. — Бородач снова и более сильно повторил пинок в бедро. Можно было не сомневаться, что подобное занятие могло развлекать его довольно долгое время. Какая-никакая, а забава…

Вадим тряхнул головой, проверяя себя. Тело слушалось его, мышцы работали. Вот и не стоило медлить. Ухватив бандита за пятку, он резко толкнул его плечом в колено. В трюке не было ничего сложного. Обычный рычаг Архимеда. Противник валился уже навзничь, но Вадиму этого было мало. Стиснув ступню в замок, он с силой крутанул ее по часовой стрелке. Шумно раздалась вода, принимая тело бородача, плеснувший крик перешел в захлебывающееся бульканье. А через секунду, размахивая руками, кашляя и отплевываясь, лесной брат вынырнул на поверхность. Тонуть он явно не собирался, и, поджидая его, Вадим в готовности поднялся на ноги.

— Что, упал? Вот беда-то какая…

— Ну, гад! Я тебя щас на куски порву!..

— Давай, борода, иди! — Вадим издевательски поманил выползающего на сушу соперника. — Только один на один, как джентльмены, идет?

Но курильщики тоже не мешкали. Джентльменство здесь понимали очень по-своему. Два ствола ткнулось пленнику в спину, под колени саданули чем-то тяжелым. Вадим шлепнулся на землю, с торопливой демонстративностью поднял руки.

— Все, ребятки, я пас! Сами видели, кто первым начал.

По счастью, калечить его в планы обитателей Горки не входило. Один из бандитов перехватил рвущегося к Вадиму бородача, сурово тряхнул.

— Остынь, Грицько!

— Да я его, падлу на огне жарить буду!..

— Кто тут кого жарить собрался? — хрустнули камыши, и на бережок вышел Лили в сопровождении полудюжины автоматчиков. Две головы неторопливо оглядели сидящего на песке Дымова, присмиревших конвоиров. Не так уж сложно было обо всем догадаться.

— Ну, что ты будешь делать! — Лили хлопнул себя по бедру. — На минуту оставить нельзя!.. В чем дело, Вадик?

— Поинтересуйся у своих людей.

— Босс, этот сукин сын утопил мой парабеллум! Напал и ударил. — Мокрый и жалкий, бородач, скрючившись, шарил по дну торфяного озера руками, силясь отыскать выроненный пистолет. — Дай мне его! Хоть на пару минут…

— Уймись, Енот! — Лили почти весело глянул на Дымова. Оба лица его сияли, в глазах монстра плясало веселое пламя. — А ты, выходит, все шустришь! Никак не угомонишься?

Вадим развел руками.

— Тянет меня к тебе, Лили. Куда ты, туда, значит, и я. Устроил бы ты мне встречу с Китом, а? По старой дружбе? А то видишь, как все оборачивается. Прямо с боем к вам прорываться приходится.

— Да уж, оборачивается все и впрямь нескладно, — обе головы Лили синхронно закачались. — И друг твой до сих пор по болоту мечется. Ловкий, язви его!

— Не поймали, значит?

— Увы… — Лили вздохнул. — А так хотелось!.. Видишь ли, Кит велел привести одного, — для наглядности Лили показал один палец. — Вот твоего дружка я бы и притаранил к нему. Его бы привел, а тебя шлепнул.

Весь эскорт двухголового бандита зычно расхохотался.

— Ну да ничего. Еще поймаем. Это не город, тут все наше. И за броневик, кстати сказать, спасибо. Мы его вытащим, не сомневайся. Славный такой броневичок! С картинками…

Автоматчики продолжали потешаться.

— Выкрасим заново, смажем, почистим — и снова будет ездить… Ладно, кони, хватит ржать. Тащите его к Киту. А я… — Четыре мрачноватых глаза зловеще блеснули. — А я пока дружком его займусь. Может, еще повезет.

— Будь осторожен, Лили, — напутствовал Вадим. — Сложить голову или две — такая простая штука.

— Не переживай, — Лили продолжал улыбаться. — С тобой мы еще встретимся, это я могу обещать твердо. Заодно принесу и уши твоего приятеля… А вы, придурки, вяжите его. И в оба глядеть! Жизнью за него отвечаете!

— Это что же и есть Кит? — вслух удивился Вадим.

— Нишкни, гнида! — бородач, все еще не просохший после недавнего купания, свирепо ткнул кулаком в поясницу. Вадим поморщился, но промолчал.

Между тем, пухлый человечек в просторном халате медленно вышагивал босиком вдоль выложенной из белого камня стены и резиновой мухобойкой звонко припечатывал пригревшихся на солнце насекомых. Позади него, почтительно подотстав на десяток шагов, следовал огромный детина, на поясе которого насчитывалось сразу три или четыре кобуры. Еще пара стволов красовалась под мышками. Это был явный перебор, но комментировать собственное впечатление вслух Вадим не решился. Пострадавший от него Енот пользовался всяким удобным моментом, чтобы ударить пленника или болезненно ткнуть стволом автомата. Стараясь не обращать на конвоира внимания, Вадим принялся изучать местность.

Горка действительно походила на маленький город. Уже у самого подножия их посадили на джип и по дороге, напоминающей кавказский серпантин, повезли к крепости — месту, где, собственно, и жил царь и бог этих мест, в народе именуемый Китом. Шалаши, вагончики и прочий балаган редели с каждым метром высоты, приобретая все более цивилизованные черты, мало-помалу превращаясь в благородные постройки — с окнами, печными трубами и даже крашенными в развеселые тона крылечками. Неизвестные архитекторы постарались на совесть, заложив вполне приличные кварталы, застроив их одноэтажными и двухэтажными домишками. При этом, чем выше поднимались улицы, тем чаще встречались здания из чистого камня. Кульминацией, разумеется, была сама крепость, которую в разговорах почтительно называли дворцом. На деле крепость однако больше походила на капитальную городскую баню времен шестидесятых. Окружала резиденцию Кита довольно высокая стена, перед фасадом красовалась пара малокалиберных пушек. А в общем здесь наблюдались все атрибуты общепринятой роскоши — витые узорчатые решетки, гипсовые финтифлюшки на стенах, массивные карнизы и даже что-то вроде пилястров на всех четырех колоннах, подпирающих широкую треугольную крышу. Не устояло ретивое бандита и перед возможностью выстроить на самом краю здания башенку с металлическим флюгером на шпиле. Что-то подобное, он, должно быть, видел на старых глянцевых открытках, а, может, ожило воспоминание детства. Впрочем, Вадим не знал Кита и каких-либо достоверные суждения делать пока не спешил.

— Стой здесь и не пытайся шутить, — предупредил бородач и для надежности в сто сорок первый раз ткнул Вадима стволом в ноющую спину.

— Слушай, если тебе так дорог твой ржавый парабеллум, пойди и попроси еще один у этого увальня. — Вадим кивнул на телохранителя Кита. — Он не обеднеет, а ты, глядишь, добрым станешь, улыбчивым…

— Ну, падла! Ну, смотри!..

Метнув на Дымова испепеляющий взгляд, Енот робким шагом двинулся вдоль стены в направлении странной парочки. И тотчас детина развернулся стремительным циркулем, неуловимо быстро выхватил один из своих многочисленных пистолетов. Бородач торопливо замахал руками. О чем-то они там пошептались, и детина, оглянувшись на Кита, кивнул. Енот поспешил обратно.

— Как новое цинковое ведро светишься, — сообщил ему Вадим. — Никак орденишко посулили? Или парабеллум обещали найти?

— Иди, иди!.. — уже в открытую бородач толкнул Вадима в направлении Кита. Нагнав, толкнул еще раз — сильнее прежнего, так, что не устояв на ногах, Вадим растянулся на камнях.

— Подними его, Аристарх.

Аристарх — тот самый детина, охраняющий первого человека Горки, уцепил Вадима за ворот, одним рывком поставил на ноги.

— И развяжи ему руки.

Детина и это указание выполнил без звука.

— Спасибо, — Вадим принялся растирать опухшие кисти.

— Что, больно? — голубые немигающие глаза хозяина Горки участливо уставились на Дымова. Вадим с ответным интересом взглянул на человека, о котором столько слышал. Легкое разочарование шевельнулось в душе. Ничего особенного в первом авторитете уголовного сброда Вадим не разглядел. Человек, как человек, — средней комплекции, небольшого росточка, с жиденькой шевелюрой. Глаза, правда, интересные, с живой искрой, а более ничего.

— Терпимо, — Вадим бросил взгляд на стоявшего рядом бородача. — Да нет, правда! Я его понимаю. Хотел выразить преданность, да немного перестарался. С плебеями это бывает.

— Вот как? — голубые глаза, все так же не мигая, перебежали с него на Енота. Киту не надо было ничего объяснять, ситуация была банальнейшей. И Вадим не очень даже удивился тому, что произошло в следующую секунду. В воздухе свистнула мухобойка, бородач, ойкнув, схватился за щеку.

— Убери его, Аристарх.

Детина сгреб Енота за шиворот и, проволочив несколько шагов по земле, швырнул к калитке. Там бородача подхватили выскочившие охранники, по эстафете переправили дальше.

— Вот и все, мы в расчете. — Кит с нарочитой мягкостью улыбнулся. — Он выразил мне свою преданность, я выразил свою признательность.

— Это у вас называется признательностью?

— А как же! Я мог его расстрелять, отдать своим собачкам, повесить в конце концов, но я его отпустил. Пусть служит дальше, чего там…

Голос у Кита был мягким, каким-то обвалакивающим. Точно мурлычащий кот ходил кругами возле собеседника. «Бархатный человечек, — определил про себя Вадим. — Но кусает насмерть.»

— Ну-с? С чем пожаловали в наши угодья? — Кит все еще улыбался, напоминая змею готовую в любой момент ужалить.

— С разговором, Кит. С большим разговором. В городе, если вы в курсе, произошли некоторые перемены, сменилась власть.

— Уже не впервые, если мне не изменяет память.

— Верно, но новая власть, смею надеяться, отличается от старой. В настоящее же время я являюсь ее, так сказать, полномочным представителем.

— Вот как? Новая власть желает дружить с Горкой?

— В определенном смысле — да.

— Зачем же тогда стрелять, давить моих людей танками?

— Обычная неувязка, — Вадим тоже заставил себя улыбнуться. — Иначе до вас не дозваться. Кстати, какие еще танки? Я приехал сюда на одном-единственном броневике. Нас было трое, один погиб, второго ищет Лили. Надеюсь, что не найдет.

— Складно, — Кит кивнул. — И все же приехали вы сюда не втроем. На западных подступах моих ребят атаковали два танка и примерно с полсотни хорошо вооруженных людей. Заварушка получилась крепкой. Так что… — Кит развел руками. — Либо вы совершали отвлекающий маневр, либо я ошибся, и те два взвода автоматчиков тоже рвались сюда с дипломатической миссией.

Дымов озадаченно молчал.

— Ну? Что же мне думать, дорогой мой?

«Поль! — сообразил Вадим. — Разумеется, этот троглодит не усидел на месте. Услышал стрельбу и рванул на помощь. Ох, уж эта преданность дуралеев!..»

Постаравшись не выказать смущения, Вадим произнес:

— Увы, значит, накладка оказалась более досадной, чем я предполагал. Полагаю, что вся эта заварушка — всего лишь продолжение первой неувязки. Мы ехали с белым флагом, нас обстреляли. Наши друзья, услышав шум, по собственной инициативе ринулись на выручку. Думаю, это единственное объяснение всему случившемуся.

— Так, так… — склонив голову набок, Кит на мгновение задумался. — Что ж, объяснение принимается. — Кивнув Аристарху, он все тем же мягким тоном попросил:

— Оставь нас одних, Аристархушка. Можно, можно!.. И скажи Лоту, чтобы приготовил наверху легкий обед. На пару персон.

В каком-то смысле надежды Вадима оправдались. Перед ним действительно оказался философ — философ жесткий, циничный, со своим собственным видением мира. Пробеседовав два часа, они в самом деле нашли общий язык. На одной из минут разговора со стороны распахнутых окон донеслись рассыпчатые очереди. Прервавшись на полуслове, Вадим обеспокоенно встрепенулся. А чуть позже до них долетело буханье гранатных разрывов.

— Идет охота на волков, так, кажется? — Кит улыбнулся.

— Это мой товарищ! — сбивчиво заговорил Вадим. — Должно быть, ваши люди загнали его в ловушку. Попросите их остановиться. Пока не поздно…

— Я понял, — Кит щелкнул пальцами, и, вынырнув из-за портьеры, безмолвный Аристарх поднес ему портативную рацию. — Не волнуйся, его оставят в покое.

Вадим наблюдал, как сухо и четко отдает распоряжения хозяин лесной братии. Никто не пытался перечить Киту, — любым диалогам в этих местах предпочитался хозяйский монолог. Дела с дисциплиной обстояли на Горке на диво благополучно.

— Надо признать, ваши люди отменно вышколены, — заметил Вадим, когда Кит вернул рацию Аристарху.

— Именно по этой причине они и являются моими людьми, — загадочно произнес Кит. — Всех прочих мы отсеиваем. Не так уж это и сложно. Главное — не давать подчиненным задирать нос. Пусть знают свое место. Хуже нет ничего, чем обманываться на свой счет. Из грязи да в князи — такого не бывает. То есть, я подразумеваю истинность перемены. Чтобы грязь превратить в золото — ой, сколько нужно времени, сил и терпения! Сужу по себе. Всю жизнь я отмываюсь и соскребаю с себя грязь. Увы, успехи незначительны. Что же касается слуг, то их надо держать на дистанции и вовремя щелкать по носу.

— А Лили?

— Что Лили? Лили — тоже слуга. Слуга ревностный, умный, исполнительный. Я искренне рад, что подобрал его однажды на улице.

— Но он человек-легенда, а стало быть, по вашей же теории может быть опасен.

— Вы думаете, он может составить мне конкуренцию? — Кит усмехнулся. — Что ж, в какой-то степени ваши опасения небеспочвенны. Лили умен, популярен, но я слишком хорошо его знаю. Он — стопроцентный слуга. Что называется не по должности, а по сути. Вспомните Малюту Скуратова при Иоане Грозном или Берию при Сталине. Ни один из них серьезно не покушался на своего хозяина. То есть, может, мыслишки иной раз и появлялись, но до дела не доходило. Потому что это, Вадим, рыбы-прилипалы. Без акулы им трудно, и они верны, как никто.

— Мда… Похоже, вы тоже знаете свое место.

— О, да! И смею думать, что занимаю его по праву. Хотите — смейтесь, хотите — нет, но в этих местах легенда номер один — это я. Претендующие на серебро, бронзу и прочие слабые металлы меня не интересуют. Во всяком случае — в качестве возможных конкурентов.

— Ну, а все-таки! Если?…

— К вашему «если» я тоже отношусь крайне спокойно. Я фаталист, молодой человек, и от смерти не бегу. Я многое смог и многое еще смогу, — стало быть, судьбе нет смысла убирать меня со сцены. — Поднявшись, Кит взял из плетеной корзинки пригоршню цветных дротиков, прищурившись, взглянул на стену. Там висела цветастая доска «дартс», и пара дротиков уже сидела по краям мишени. Легкое движение кистью, и очередная миниатюрная стрела впилась в ворсяное покрытие доски.

— Это ведь тоже немалая наука — знать когда именно судьба вмешивается в жизнь того или иного человека. — Кит ухмыльнулся. — Если желаете, объясню: судьба вмешивается в жизнь человека, когда он начинает скучать. Да, да, не улыбайтесь! Именно в дни скуки она либо мордует его до синяков, либо отправляет в расход, как отработавший свое материал. Так уж устроено мироздание. Мы не говорим — плохо это или хорошо, мы просто вынуждены принимать это как данность. Жизнь всегда требует активного начала. Причем — от злодеев и добрых людей в равной степени. Жернова, Вадим Алексеевич, обязаны работать, не останавливаясь ни на минуту. Остановка и холостой ход им строго-настрого противопоказаны. Кто знает, возможно, по одному из этих каменных барабанов мы и бежим в настоящее время. Стоит лишь чуточку снизить скорость, затосковать и захандрить, и вот мы уже между жерновами! Одно мгновение, и бывшая жизнь песочком ссыпается в небытие.

— Значит, со взятием Бункера вы нам поможете? — нагловато поинтересовался Дымов.

Кит укоризненно погрозил пальцем.

— Бойкость, Вадим, отнюдь не синоним активности. Не путайте одно с другим! В войне с Дикой Дивизией мы потеряли половину людей. А Бункер, мне думается, знаменует собой орешек покрепче.

— Тогда что же нам остается? Ждать ядерного удара? Вот уж действительно активностью не пахнет. А ведь жернова, о которых вы рассказывали, совсем уже близко. Я ведь говорил: комендант Бункера — психически неуравновешенный человек. У него и прозвище соответствующее — Вий.

— Только не надо про имена с прозвищами. Все мы не без сдвигов, к сожалению. А возможно, и к счастью. Всякий сдвиг в конечном счете — небольшая мутация, а, значит, и лишний шанс выжить. Физически, умственно, духовно.

— Но если Вий ударит ракетой, не будет ни первого, ни второго, ни третьего.

— Господи! Вы все время гоните лошадей. Так нельзя, Вадим!.. Вы же видите, я думаю! Я все время думаю над вашим предложением.

— Оно кажется вам настолько заковыристым?

— Вовсе нет, но я пытаюсь подойти к занимающей нас теме с точки зрения делового человека, вы меня понимаете? Я хочу заинтересоваться этой операцией! Заинтересоваться по-настоящему.

— По-моему, главный наш интерес — жизнь. По-моему, тут все ясно.

— Жизнь — жизнью, но и ее надо время от времени подслащивать. Или вы не согласны? Я ведь не зря упомянул о потерях в стычке с Дикой Дивизией. Потери — прошлые или будущие — нужно должным образом возмещать.

— Тогда один глупый вопрос, если не возражаете?

— Пожалуйста, — Кит великодушно махнул рукой. — Тем более, что нет глупых вопросов, а есть неуместные.

— Хмм… Вы достаточно вольно отзываетесь о жизни, вот я и решил поинтересоваться… Сколько вам лет?

— Боюсь, мой ответ вас не удовлетворит. — Кит пожал плечами. — Скажу так: не знаю, хотя и предполагаю, что мой возраст где-то между сорока и пятьюдесятью.

— Простите, не понял

— Дело в том, дорогой Вадим, что я принадлежу к числу людей, верящих, что все мы живем одним постоянным возрастом. Вам, например, лет двадцать или двадцать пять. Доживете до семидесяти, вам и тогда будет двадцать. Ну, а мне сорок-пятьдесят. И всегда будет столько.

— Хорошо… — Вадим продолжал приглядываться к Киту. Ему начинало казаться, что лесной мафиози вовсе не оригинальничает. Просто-напросто в его положении и при его власти — вполне позволительно быть самим собой. Вероятнее всего, Кит действительно думал то, что говорил. Стесняться такому человеку было попросту глупо.

— Тогда вопрос-продолжение. Он касается вашего интереса к жизни. Вы ведь сами о нем упомянули, верно? Так вот, — сказать по правде, пробираясь сюда, мы рассчитывали именно на него.

— Вижу, вижу, куда целите! Но не буду даже называть это запрещенным приемом. Просто проигнорирую. — Хитроватая улыбка вновь осветила личико Кита. — Итак?… Жду от вас сахарку! Заинтересуйте меня штурмом! Или вам нечего предложить?

— Мда… — Вадим заерзал, находясь в явном затруднении. К подобному разговору, больше похожему на торговлю, он был не готов. — Ну… Полагаю, что запасы Бункера достаточно велики. Продукты, медикаменты, документация… Какая-то немалая доля безусловно достанется Горке. Честно сказать, не знаю чем еще вас можно завлечь.

— В том-то и дело. Аргументация рыхлая, на подвиги особенно не вдохновляющая. — Сложив руки за спиной, Кит мягко прошкелся по залу. — Судите сами. Я даю вам артиллерию, боевые вертолеты, людей. Людей, может быть, даже сотенок шесть или семь. Не исключено, что никто из них назад не вернется, и мы таким образом будем основательно ослаблены. А город при этом ничего не потеряет.

— Почему же? Наши люди тоже будут участвовать в штурме. И потом, не забывайте… — Вадим замялся. — Вся ваша боевая мощь — это бывшая мощь города. Пушки, вертолеты, самоходки… Или, простите, у вас завелись тут собственные оружейные заводы?

Кит рассмеялся.

— Ага! Наконец-то речь зашла о долге! Я этого ждал… Да, разумеется, сотни вагонов, которые стоят сейчас в моем парке, продовольствие, боевая техника — все это, мягко выражаясь, результат своевременной экспроприации городских излишков.

— Это вы называете их излишками. Если говорить об эшелонах с продовольствием и медикаментами, то в нашем сегодняшнем положении…

Кит остановил его движением руки.

— Не будем спорить, Вадим. И не будем выяснять, кто и сколько у кого взял. Знаю про голод горожан, про мародерство и прочее. Да, я тоже не ангел, и давайте исходить из этого. Вы же не перевоспитывать меня явились?

— Сие мне попросту не под силу.

— Вот и давайте говорить о деле.

— Но речь зашла о торговле, а что вам предложить взамен, я, честно говоря, не знаю.

— Ну, так я вам подскажу. — Кит снова улыбнулся. — Зачем нам ходить вокруг да около?… Так вот, дорогой мой парламентер, моя цена — та самая ракета, о которой рассказывал ваш человек и которой вы, собственно, так боитесь. Вернее будет сказать, даже не сама ракета, а право на выстрел.

— Право на выстрел? — Вадим опешил. — Значит… Значит, вам тоже не терпится поиграть в это безумие?

— Я вынужден в него играть, Вадим. — Кит по-кошачьи зажмурился. — Безумные игры, о которых вы говорите, выдумали не мы с вами. Увы, нам навязали их еще в младенчестве. Что делать, если мир таков, каков он есть. Можно, конечно, попытаться его переделать, чему есть масса нелепых примеров, а можно поступить проще и мудрее.

— То есть?

— Попросту приспособиться к нему. Перенять его правила и перекраситься самим.

— Однако близость Бункера с взведенной в боевое положение ракетой должно вас нервировать. Или вы готовы приспособиться и к этой реальности?

— Не надо, Вадим, — Кит поморщился. — Вы же прекрасно поняли, что я имел в виду. Мы делаем и должны делать только то, что в наших силах. А Бункер нам и впрямь по зубам. По крайней мере я на это надеюсь.

— Но если ракета переходит в ваши руки, тогда…

— Еще сто лет назад, — перебил его Кит, — ядерное оружие назвали оружием сдерживания, — вот я и хочу иметь возможность сдерживать пыл кого бы то ни было.

— Но тогда… — Вадим пожал плечами. — Какой нам смысл вообще затевать эту операцию? Ведь именно из-за треклятой ракеты мы решились на переговоры.

— Вы хотите сказать, что не хотели бы менять шило на мыло?

— Ну… Приблизительно так.

— В таком случае вы меня просто обижаете. Потому что не желаете видеть разницы между мной и вашим полоумным Вием.

— Не совсем так, но…

— Да нет же, говорите прямо! Чего там! В конце концов, вы рассуждаете здраво, что, кстати, тоже выдает вашу склонность к торговле.

— Причем здесь торговля?

— Ну хорошо, пусть будет не торговля, а дипломатия. Тем не менее, присмотритесь повнимательнее! Мне кажется, разница все-таки есть. Я — не Вий, я всего-навсего Кит. И потом мы можем договориться чуточку иначе.

— О чем вы?

— Ну… Скажем, для вашего спокойствия, я могу эту чертову ракету тут же пустить в дело.

— Что?!

— Иными словами, я не беру ракету на хранение, я намереваюсь тотчас использовать ее. Надеюсь, вы не думаете, что я разряжу ее в Воскресенск?

— Но куда в таком случае?

— Будьте покойны — уж цель я найду. Итак… Ваш ответ?

Дымов в волнении поднялся. Пройдясь по мягкому ворсистому ковру, остановился возле окна. Вид отсюда открывался волшебный. Камышовое царство направо, сеть железнодорожных путей налево. Собственный железнодорожный парк Кита был плотно заставлен теми самыми эшелонами с продовольствием. А еще дальше — лес до самого горизонта… Вадим попытался рассмотреть завязший в болоте броневик, но расстояние скрадывало подобные мелочи. О месте, где они расстались с бронированной махиной, теперь можно было только гадать.

— Мда… Поставили вы мне задачку!

Кит всплеснул руками.

— Господи-боже мой! Вы снова пытаетесь играть в принципы! Но это же смешно! Проанализируйте ситуацию. Ведь в сущности вас интересует Воскресенск — и только из-за него вы пришли просить меня о помощи. Кроме того, вы, конечно же, понимаете, что, согласившись на штурм Бункера и многое при этом теряя, я не собираюсь шантажировать этой чертовой ракетой город. Мне это просто ни к чему! Однако, как только вопрос начинает касаться безопасности иных мест, вы тотчас встаете на дыбки. — Кит поморщился. — Поймите же, Вадим, вы не в состоянии спасти весь мир. Как говорится, всех денег не заработать и всех женщин не утешить. А раз так, то и незачем цепляться за мелочи, разыгрывая космополита семидесятых.

— Безусловно вы правы. — Вяло откликнулся Вадим. — Однако сказать «да» я все равно не могу. Уже хотя бы потому, что знаю, какова цена нашей сделке. Десятки тысяч чужих жизней. Может быть, даже сотни. Пусть не жителей Воскресенска, но меня это вовсе не утешает.

— Браво! — вполне серьезно и без всякой иронии сказал Кит. — Ну, а если я запущу ее в Луну, это вас устроит?

— До Луны она попросту не долетит.

— Хорошо, раскрываю карты. — Кит пошевелил пальцами — так, словно и впрямь разворачивал карты. — Этот Бункер, дорогой мой, далеко не единственный. По крайней мере я знаю о существовании еще одного, который прямо-таки взывает о подобном гостинце с неба. Это столичный бункер, Вадим. И все наше бывшее правительство, подозреваю, сидит там по сию пору. Он, разумеется, поглубже и помощнее, но, бьюсь об заклад, прямого попадания не выдержит. Их-то, я надеюсь, вы не станете жалеть?

— Увы, мой ответ прежний.

— Но почему, черт возьми! Вы можете объяснить? — Пожалуй, впервые за всю встречу Кит нахмурился. — На верующего вы вроде не похожи, и пресловутое «не убий» вас навряд ли до сих пор останавливало. Во всяком случае по моим людишкам вы стреляли часто и с удовольствием.

— Ну, положим, удовольствия от подобных вещей я никогда не испытывал. — Вадим медленно вернулся к креслу. — Но это действительно вопрос совести, и я…

— Вы в затруднении, — подхватил Кит. — Что ж, отложим беседу на потом. Небольшой ужин, игра в бильярд или во что пожелаете. Надеюсь, за это время вы придете к какому-либо решению, а там наши торги продолжатся!

Глаза мафиози весело поблескивали, Вадим же, напротив — продолжал испытывать смятение. Кит требовал жуткого, и к этому жуткому Дымов явно не был готов.

Между тем, хозяин Горки вновь прищелкнул пальцами, что очевидно нравилось ему само по себе, и вынырнувшему на свет Аристарху коротко объяснил:

— Милый мой, надо поразить нашего гостя, умаслить и уластить. Пусть Лот подсуетится. Скажи, что я его убедительно прошу постараться.

— Кто это — Лот? — поинтересовался Вадим, когда Аристарх удалился.

— Мой дворецкий, мой повар и мой распорядитель — все в одном лице. Работал между прочим когда-то в Кремле и примерно в той же должности.

— А кто такой тогда Лили?

— Ну!.. Не надо путать овсяную кашу с манной! Лили — это рука, держащая меч, мой генерал и мой полководец. Аристарх — начальник охраны, а Лот, как я уже сказал, — мой дворецкий.

— Признаться, у нас были иные сведения.

— Разведка, мой друг, всегда была критерием силы государства! Кстати, в настоящее время я усиленно пытаюсь внедрить в ваше новое правительство своих людей.

— И каковы успехи?

— Пока довольно скромные. Могу признать это честно. Увы, вам удалось создать нечто вроде семейного клана. Все друг дружку знают, знакомы чуть ли не с младенческих лет. Но все преодолимо. Вы растете и расширяетесь, вербуете новых людей. Уверен, за исполнительных чиновников вы обязательно ухватитесь, и тогда уж не сомневайтесь, в первых рядах, конечно же, окажутся мои люди.

— Постараемся быть бдительными.

— Старайтесь, старайтесь…

Вадим вздрогнул, глаза его удивленно расширились.

— А это еще что такое?

Заиграла музыка, и под тихие переливы восточных флейт в зал вбежали смуглые девушки в набедренных повязках из камыша, с подносами, уставленными блюдами. Вадим ошалело смотрел на происходящее, и неизвестно, что поразило его больше — танец обнаженных девушек или изобилие яств. Здесь было все — и вино, и фрукты, и мясо, и икра. Красные куски рыбы были выложены на тарелках замысловатыми узорами, нарезанный кружками сыр напоминал горку медных монет.

— Если хотите, девушки продолжат танец. Ну, а нам перед решающим сражением следует основательно подкрепиться. — Кит кивнул на парящую суповницу. — Угощайтесь. В своем Воскресенске вы еще нескоро попробуете подобных кушаний.

— Боюсь привыкнуть, хотя… — Вадим придвинул к себе одно из блюд, взявшись за кость, выудил из соуса поджаристую ножку. — Ну и курица! Прямо целый слон!..

— А кто сказал вам, что это курица? — Кит ласково улыбнулся. — Бедный вы мой! Видимо, и в прежние времена выше куриц вы не поднимались.

— Вы правы, не поднимался.

— Вот и сделайте усилие, поднимитесь.

— Так что же это? Утка?

— Это страус. Не австралийский, а наш посконный уральский…

Артур прыгал по сваям, как кузнечик. Один раз ему не повезло. Подскользнувшись, он угодил в трясину, но, по счастью, успел дотянуться до изогнутой крючком арматурной проволоки, с натугой и очень медленно выволок тело из зловонной жижи. С неохотой выпустив человека из влажных объятий, болото звучно чавкнуло. А в следующую минуту Артур уже пригибался к земле, стреляя по бегущим к нему фигуркам.

— Ах вы, стерляди! Добрались таки!..

Первые выстрелы их не испугали. Залечь наступающих заставила лишь вторая очередь, переломившая пополам двоих из бандитов. С некоторой обреченностью Артур успел подметить, что нынешние его преследователи не слишком походят на обычных расхристанных братков. Иная тактика, иной ритм наступления. Они и внешне отличались от горочной шпаны. Выбритые физиономии, камуфляжной расцветки форма и даже что-то вроде беретов на головах. Похоже, у Кита водилась своя гвардия. Смех! Гвардия — и у лесных разбойников!.. Забавного, впрочем, было мало, — гвардейцы действовали и впрямь более слаженно, нежели те, что гонялись за ним поначалу. В сущности Артур жег заряды впустую, добиваясь лишь того, что бойцы в камуфляже время от времени клевали лицами торфяную грязь. Но всякий раз они вновь поднимались, возобновляя преследование — может быть, не так рьяно, но с той же злой устремленностью.

Похоже, они тоже оценили его по достоинству. Во всяком случае натиск их уже не походил на череду прежних сумбурных атак под шальное «ура». Теперь его травили умело, с неспешностью, позволяющей группе загонщиков координировать свои действия, не допуская непродуманных ляпов. Было очевидно, что руководит ими опытный вояка. Возможно, даже сам двухголовый Лили. Судя по слухам, подобные операции он проводил мастерски. Так или иначе, но тактика противника неприятно сказалась на положении беглеца. Лишь один-единственный раз Артуру удалось провести их. Основательно обмазав себя земляной жижей и практически став невидимкой, он сделал по болоту небольшой круг и устроил импровизированную засаду. Его не заметили, и, пропустив мимо себя троих увальней, одной очередью Артур положил их в грязь. Но прорваться сквозь кольцо загонщиков ему все равно не удалось. Они шли двойной цепью, а возможно, и тройной, и плотный встречный огонь вновь заставил его отступить. Правда, он устроил себе хорошую передышку, воспользовавшись оружием уничтоженных бойцов и, не сходя с места выпустив по камышам все шесть магазинов — то немногое, что нашлось у лежащих. К пулям он присовокупил и парочку трофейных гранат. К этому наступающие были явно не готовы, мерное их наступление приостановилось. А чуть позже, успевший сменить позицию и затаиться, он понял, что погоня прекращена. Выстрелы стихли, а те из бойцов, что еще пару минут назад поливали камыши огнем, остановились и повернули назад. Либо это было уловкой, либо враг решил перекурить. Но, так или иначе, беглецу подарили долгожданную паузу, и он не замедлил ею воспользоваться, наметив для себя три позиции и даже отрыв за одной из бетонных свай что-то вроде небольшого окопчика. Здесь он их чуточку пощиплет, а когда станет невмоготу, отойдет на запасные позиции, где в гуще камыша, среди кособоких кочек попытается исчезнуть вторично. Если получится, то больше никаких драк и никакой стрельбы. Дождавшись мглы, он отойдет на запад, а там просочится к своим.

Минул час, и Артур совсем расслабился. Решение, к которому пришел генералитет наступавших, было явно в его пользу. Ни треска камышей, ни лая собак, которых он боялся пуще огня, по-прежнему не было слышно. Им перестали интересоваться. Более того — кольцо их перестало быть кольцом. Артур это ощутил печенками. Осмелев, он даже разжег крохотный костерок и наскоро ополоснулся в одном из болотных озер. А еще пару минут спустя, совершив вынужденное злодеяние, над тем же костром Артур ощипал утиную тушку. Он очень надеялся, что самовольный его ужин не прервут. Голову начинало кружить от слабости, есть хотелось страшно.

— Заповедник — не заповедник, мне-то что… — бормотал он, нанизывая тушку на прут. Руки его чуть дрожали. То ли от голодной слабости, то ли от неприятия утиного убийства.

— Вот слизняк! — он и сам себе удивился. — Людей можно, а по утке слезы?…

Но это было на самом деле так. Ему жалко было крякву — тем более, что до самого последнего момента она не боялась его, доверчиво ожидая корма. Кто знает, возможно, именно этой крякве они и скормили свой утренний хлеб.

Уловив боковым зрением движение, Артур выбросил руку в сторону пулемета. Но это была всего-навсего крыса. Выскочившая из зарослей, паленой расцветки и довольно крупных размеров, она подняла морду и, встав на задние лапы, с вожделением посмотрела на пекущуюся утку. Артур погрозил крысе кулаком. Зверек еще раз втянул воздух ноздрями и нехотя юркнул обратно в камыши.

Глава 19

Вадим только что вернулся от Поля. На своем собственном броневике, который люди Кита действительно сумели вытянуть из болота. С Клочковским он переговорил по рации. Об условиях договоренности рассказал в самых общих чертах, зная (теперь уже наверняка), что Кит постоянно следит за эфиром, получая от своих радистов подробнейшие доклады. Клочковский обещал прислать Пульхена с отрядом, а заодно и дополнительную партию волонтеров для организуемой Полем фермы.

— Только уж постарайся не набрать кого попало. Нам нужны не оголодавшие бездельники, а те, кто действительно может работать с землей и животными.

— У вас там что, и животные уже появились?

— Появятся… — Вадим не стал вдаваться в подробности. Во вчерашнем разговоре Кит намекнул, что непрочь поделиться овечьими и коровьими стадами. «Очень уж хлопотное дело. Не любят пастушить мои ребята. Да и охранять приходится чуть ли не с бэтээрами…» Проблему свищей они обсуждали особо, не придя, впрочем, ни к какому определенному мнению. Таким образом часть хлопотных дел отныне перепадала городу, и, прикинув фронт предстоящих работ, Поль немедленно скуксился. Он тоже не хотел пастушить и все же под натиском аргументов в конце концов сдался. Взамен он получал то, о чем просил, — участие в штурме Бункера. Собственно говоря, подготовка к последнему шла уже на протяжении полутора недель. Артур, вызволенный из болота, был представлен Киту и Лили. Двухголовый вояка при этом взглянул на недавнего своего противника с нескрываемым интересом. Вадиму показалось, что во всех четырех его жутковатых глазах проблеснуло даже некое уважение. И самое странное, что из дворца Кита эти двое вышли уже не врагами, а союзниками. История повторялась, и в качестве военспеца Артур должен был теперь ознакомить Лили с возможным планом операции, на месте показав подступы к железнодорожному полотну, попутно поведав о всех известных ему секретах подземного укрепления.

— Вот так, мой юный друг! «И все заверте…», как говаривал мой любимый писатель Аверченко. Вы довольны? — Кит маленькой ложечкой доставал из блюдца вишневые ягоды и, предварительно полюбовавшись на каждую, клал в рот.

— А вы?

— Я всегда доволен. Вишня с ревенем, гимнастика фараонов и бездна дел излечивают от ипохондрии надежнее любого средства.

— Что еще за гимнастика фараонов?

— О, это особая система! Система Гермеса, как ее когда-то называли. Я, конечно, понимаю, эффектных методик — великое множество, но судите сами, всего двадцать с небольшим столетий понадобилось нам, чтобы подвести планету к роковой черте. И что увидит какой-нибудь альфа-центавровец, которому суждено будет прилететь сюда лет этак через пятьсот-шестьсот? — Кит усмехнулся. — Он найдет руины на месте городов, болота на месте бывших пашен. И только египетские пирамиды — величественные и неповторимые — встретят его как ни в чем не бывало. Разве что чуточку прибавится морщин на их лике, но не более того. Египтяне понимали толк в вечности. Потому и просуществали столь долго. А посему — гимнастика Гермеса! — Кит красноречиво развел руками. — Говорят, фараоны жили столько, сколько хотели, сколько требовалось для пользы царствования. И я, честно сказать, этому верю.

— Верите в вечность?

— В историю, Вадим. В нашу историю. В то, что было когда-то, потому что было в общем-то все. Вы меня понимаете? Уже давным-давно человечество исчерпало себя, замазывая старое и пытаясь рисовать новое, но повторяя в сущности контуры прошлого. Своеобразная трагедия поколений. Наличие лишнего опыта…

Вадим с любопытством взирал на Кита. В сущности излагал этот лесной царек вещи самые прописные, но особенность таилась в том — КАК он это делал. Анекдоты тоже способен рассказывать не каждый. Голос Кита обволакивал, лицо светилось магическим светом всезнающего философа. Глядя на собеседника, он смотрел не мимо, а в глубь, практически не моргая, не испытывая, а главное — не выдавая ни малейшего сомнения в произносимом. Возможно, это был своеобразный гипноз, но так или иначе спокойной убежденности Кита мог бы позавидовать любой крупный политик. Во всяком случае Вадиму стало понятным сегодняшнее положение Кита. Для того, чтобы очаровать разбойный люд, тоже нужен своеобразный шарм, и этот шарм у Кита безусловно присутствовал.

— Вот так мы и живем-поживаем. Отцы поучают детей, а детям неожиданно оказывается нечего делать! Потому как научены! А ведь в ошибках и неудачах кроется свой великий смысл. Кто не был глуп, тот не был молод, и снова получаем ту самую палку о двух концах. Храня традиции и изучая историческое наследие, мы приобщаемся к культуре человечества, но одновременно лишаем себя невинности, лишаемся возможности совершать столь нужные нам ошибки. Вы улавливаете ход моих рассуждений?

— Признаться, не без труда.

— Разумеется. Не то время и не то место. Для того, чтобы философствовать, необходимо приобщиться к покою, а покой в нынешние дни дорогого стоит. Нет, не жизни, я не о том. В мире ином вообще навряд ли философствуют. Я, Вадим, убежден, что там знают все и обо всем. Философствование же — занятие ищущих и занятие незнающих. А ТАМ знание — норма. Как говорится — die nacht ist tief und tiefer als der tag gedacht. Кстати, и фараонов тоже называли посвященными. На мой взгляд, это неспроста. Вероятно, в посвященности подразумевалось именно то знание, о котором мы с вами сейчас говорим.

— А может, эти ваши египтяне знались с инопланетными цивилизациями?

— Бросьте! — Кит махнул рукой. — Кому мы нужны? Контакт неравных партнеров — пища для юношеских умов и не более того. Даже если кто-то где-то и есть, то в переговоры с нами не вступит по одной простой причине. Мы не нужны им, как и они нам. Более того, слабому партнеру грозит информационный перекос. Согласитесь, глупо — оторвавшись от сохи тут же усаживаться за экран компьютерного агрегата, натягивать виртуальные очки и перчатки…

— Ну, а помощь? Ликвидация голода, нищеты?

— Для этого нам вовсе не нужны сверхцивилизации. Вполне могли бы справиться и сами. Если бы, конечно, захотели. Но надо ведь захотеть! Вот в чем проблема и главная сверхзадача! Тем паче — и своих нищих народцев хватало. Чего уж толковать об инопланетянах! — Кит поморщился. — Да ну, глупости! Даже обсуждать лень.

— Однако… После ваших невеселых рассуждений хочется задать тривиальное «зачем?». В самом деле, зачем тогда все?

— Что — все?

— А все! Земля, болезни, голод, это ваше философствание. Для чего все это нужно, если ТАМ все уже давно есть и все про всех знают?

— В самом деле — вопрос самый из самых, с бородой, усами и песочком из заднего места… Видели вы когда-нибудь, как частицы влетают в камеру Вильсона? Скорость, энергия, устремленность — все вязнет, ворвавшись в жизнь, метнувшись туда-сюда, оставив позади шлейф пузырей — жалких, никчемных пузырей, означающих нашу суетность и непоседливость.

— Вот я и спрашиваю — зачем?

— Наверное, чтобы еще разок испытать радость роста. — Кит улыбнулся. — Кто видит в небе ангелов, не видит в небе птиц. Такова печальная аксиома бытия, и если вторые завидуют первым, то почему бы первым не позавидовать вторым? Я знаю почти дюжину языков, но с кем и когда мне на них общаться? Значит, что же? Не нужно было их учить? А вот и нет! Ведь изучал-то я их с интересом! С этаким даже кипучим блаженством. Соль и сласть постижения! Самоуважение — от самопознания! Весь смысл — в процессе, любая цель — блеф. Глупо, но интересно — и потому уже вроде как не глупо… — Кит густо вздохнул. — Нас ведь тоже порой тянет в детство, но мы не умеем перемещаться во времени, увы. А вот они — те, кто наверху, должно быть, умеют все. Вот и спускаются вниз, чтобы малость побарахтаться в выборе между добром и злом, еще раз покарабкаться по горам и буеракам, хлебнуть горечи напополам с медом. Вот это все и называется Землей. Полигон, на котором ежедневно и ежечасно ведутся боевые действия. Война с окружающим, война с самим собой. Разве не так?

Дымов пожал плечами.

— Возможно, вы и правы.

— Конечно, прав. Тем более, что никаких америк я не открываю. Ведь что такое человек? А человек, Вадим, это хитрец умудряющийся превращать собственный негатив в позитив. И все, чего он может достичь здесь, на Земле, это познать высшую форму эгоизма — ощущение чужой боли, как своей собственной, покой личный — через покой окружающих. Взгляните-ка!.. — прервавшись, Кит указал рукой на воронов, гоняющихся за чайками. Собеседники сидели на открытом балконе, и камышовое царство простиралось перед ними на многие километры.

— Наглядная иллюстрация борьбы светлого и черного. Светлое не атакует, предпочитая подставлять щеку и удирать без боя, черное же, напротив — иной жизни для себя не мыслит. Со щитом или на щите!.. Казалось бы — печальная и безрадостная картина, но чайки живут и о самоубийстве отнюдь не помышляют. Они по-своему радуются этой жизни, вьют себе гнезда, выращивают птенцов — и все это, повторяю, — вопреки всяческой логике.

— Это всего-навсего птицы, а мы говорим о людях, — возразил Вадим.

— Не вижу существенной разницы. Весь мир выстроен на аналогиях. Мертвое напоминает живое, а живое — мертвое. Взглянешь на собаку и поймешь, каков ее хозяин, а по хозяину без труда вычислишь характер собаки. Если хотите, это одна из земных аксиом: мы все повязаны одной веревочкой, мазаны одним миром. А Вавилонское смешение — сугубо для экзотики, чтобы было посложнее, а значит, и позабавнее. В сущности же ничего не изменилось. Дураки, как были, так и остались понятием интернациональным. Согласитесь, если там гении и тут гении, там олухи и тут свои же, то сам по себе языковый барьер — не слишком солидный водораздел. Этакая зыбкая маскировка. — Кит прищурился. — Монголоиды, негроиды, европеоиды — лихо придумано, не правда ли? Еще один барьер, который приходится преодолевать незадумчивым людям.

— Однако, преодолевают, — заметил Вадим.

— Однако, и спотыкаются. Вернее сказать, спотыкались. Припомните историю, самые кровеобильные и непримиримые войны всегда носили национальную окраску. За исключением, пожалуй, гражданских войн.

— Значит, мир и непротивление?

— В конечном счете, видимо, так. Поверим на слово нашим классикам.

— А как же быть с Бердяевым? По-моему, он доказывал, что лишь через противление открывается свет. Тот, кто летит в бездну и трепещет крыльями, становится чуть ближе к ангелам.

— Да ладно вам! Бердяев был психически неуравновешенным человеком — с нервным тиком и трясущимися руками.

— Великий Гетте тоже был эпилептиком.

— А Байрон шизофреником!

— К чему вы клоните?

— Да ни к чему, дорогой мой! Это и называется философствованием. Поиск несуществующего, движение слепого в темноте. Потому и придумано слово «демагогия», ибо со стороны подобная болтовня всегда выглядит нелепо. Впрочем, я вижу, что успел утомить вас.

— Нет, нет, что вы!

— Бросьте деликатничать, — Кит поднялся. — Пойдемте, у меня есть замечательная коллекция. Коллекция фильмов, которые я могу смотреть множество раз. Наши великие немые — Ллойд, Киттон, Линдер и, конечно, Чаплин. Говорю «наши», потому что о нациях уже высказался достаточно. И кстати, прилягу на диван с вашего разрешения. Не представляю, как люди иных профессий вынуждены были сидеть кряду по восемь-десять часов. Слушать музыку и смотреть фильмы нужно в самом комфортном положении. Вообще-то кино — штука навязчивая, но немое действует более мягко. Попутно Лот угостит нас мясом, испеченным по его собственному рецепту. Ужаснейший, надо вам сказать, человек! С целым букетом омерзительнейших черт, но чертовски талантлив. Видели бы вы его у плиты, — кудесник! И улыбается, и мурлычет себе под нос. Как говорится, стал бы поваром, если бы не стал убийцей. Впрочем, поваром он в конце концов все-таки стал…

Это был маленький сельский вокзальчик — одноэтажное здание из шлакоблоков с круглыми печами и всего одним залом ожидания, вдоль стен которого по сию пору красовались ряды стульев из гнутой фанеры. На серых от старости спинках ножиками и гвоздями в разное время вдохновенные авторы оставили бездну замысловатых пожеланий потомкам. Это был кусок прошлого — далекого и утерянного, и прочитав с десяток выцарапанных надписей, Артур явственно ощутил запах той убежавшей в никуда нелепой и чудной эпохи. Пыльное и нищее благополучие, хулиганство с бездумием, ни на чем не основанная уверенность в дне грядущем…

Задумавшись, он даже втянул ноздрями воздух, но для человеческого носа этот вокзал был совершенно неинтересен. Полнейшее запустение, влага прогнивших плинтусов, что-то животно-шерстяное — возможно, от забегающих временами крыс.

— Так мы идем? — головы Лили недоуменно обернулись в его сторону. Одновременно. Не сразу кивнув, Артур двинулся к выходу. Миновав просевший порожек, оказался на железнодорожной платформе. Здесь шумели зычные голоса, вовсю кипела работа. Вытянувшись в цепочки, «лесные братья» передавали из рук в руки пушечные снаряды, цинковые коробки с патронами. На путях стоял бронепоезд — смешной, допотопный, но, в общем и целом, вполне пригодный для боевых операций. Вернее, так казалось Лили и Киту, но Артур, пробежавшись взглядом по броневой обшивке, калибру вооружения и внешним формам, немедленно скривился.

— Против нашего монстра он, разумеется, не потянет.

— Это еще почему? — задиристо поинтересовалась одна из голов пигопага.

— Потому что. — Лаконично ответил Артур. Ни мускулистые грузчики, ни увешанные пулеметными лентами бородачи, ни лузгающие семечки на крышах бронированных вагонов автоматчики, не произвели на него никакого впечатления.

— Черт тебе подери! — обе головы Лили со злостью сплюнули на землю. — Но мы ведь уже все обговорили. Какого рожна ты еще хочешь?

— Откуда вы раздобыли это чудо — вот, что мне непонятно, — Артур медленно вышагивал вдоль бронированного состава. — Бьюсь об заклад, этот дедуля воевал еще на фронтах с белыми.

— Ошибаешься, — Лили поморщился. От подобного тона он давненько успел отвыкнуть. Чужачков же приходилось терпеть, хотя ни Вадим, ни Артур особенно с пигопагом не церемонились. Впрочем, с Артуром отношения у него сложились более терпимые. Парень показал себя в деле, а главное — действительно понимал толк в боевых операциях, многое знал о Бункере и вообще о военной технике. Поэтому слушать его язвительные замечания казалось еще более унизительным. Лили дошел до того, что беседовал теперь с военспецом исключительно тет-а-тет, отсылая своих людей по самым различным надобностям. Он не желал свидетелей столь вольных препирательств.

— Эту игрушку отлили в шестидесятых годах, так что вооружение на поезде весьма приличное.

— Для шестидесятых годов — очень может быть, но только не для нашего времени. Одно дело отбиваться от волосатиков и свищей и совсем другое соревноваться в скорострельности и мощи с современными орудиями.

— Как бы то ни было, я сам поеду на нем, — хмуро заявил Лили.

— Ну, а я предпочитаю пехом или на пузе. Комфорт, понятно, не тот, зато живее буду. — Артур, подпрыгнув, ухватился за низко опущенный ствол одного из башенных орудий, подтянувшись, заглянул внутрь.

— А чистить пушечки твои гвардейцы, похоже, так и не научились. — Констатировал он. Спрыгнув на землю, отряхнул ладони.

— Ничего. Когда понадобится, вычистят, — Лили шагал рядом, сохраняя на обоих своих лицах постное выражение, сознавая, что выслушивать замечания ему придется еще долго.

— А в общем выглядит он, конечно, впечатляюще, — утешил пигопага Артур. — В качестве подвижной мишени — самое то. Кстати, обязательно проведи тренаж с командой машинистов. Как только начнется канонада, пусть сразу переходят на режим вибрации.

— Что-что?

— Ну, значит, взад-вперед, сброс скорости и новый рывок. У локомотива, само собой, не те возможности, но все-таки это сбой следящих систем противника, а стало быть, и определенная отсрочка.

— Но тогда и наш огонь будет не слишком точен.

— Значит, нужен тренаж с канонирами…

На платформе послышались крики, люди, работающие на погрузке бросились врассыпную.

Лили с Артуром враз повернули головы. Клуб пыли — более или менее безобидный, не превышающий человеческого роста, с мертвенным шелестом вылетел на полустанок, с разгона ударился о ближайший вагон, с треском вырвал с полдюжины досок, сжевал их в пыль и исчез.

— От, зараза! Как борт прогнул.

— Это еще ничего. Видать, из выдохшихся оказался. А вот когда настоящий погулять выбирается — тут уж не до шуток.

Оценив взглядом повреждение вагона, Артур снова обратился к Лили.

— Кстати, сколько у вас всего локомотивов?

— Здесь один сдвоенный — на дизелях.

Артур кивнул.

— Слава Богу, не паровозы. Ладно, это я шучу… Надо поставить две спарки — в голове эшелона и в хвосте. А еще лучше — разбить это допотопное чудо пополам и гонять двумя автономными единицами. Считай, сразу задержка вдвое для электронного мозга. Это, конечно, микросекунды, но в бою и они сгодятся.

— Да куда же? Куда?!

— От так!.. Клади сюда, ядрена-матрена!..

Загорелые и бородатые бойцы, вернувшись на место погрузки, вновь выстроились в цепь, с кряхтением втаскивая на платформы мешки с песком, сооружая некое подобие стены. Там же красовались орудия гаубичного калибра, предмет особой гордости Лили, а также счетверенные пулеметы на станках.

Глядя на свою гвардию, пигопаг покачал головой.

— Разбивать бронепоезд я не стану.

— Как скажешь, — Артур взглянул на него с усмешкой. — Но лучше бы ты послушал моего совета.

— Егора? Эти выродки? — лицо Пульхена потемнело.

Дымов кивнул.

— Только не надо пороть горячку, полковник. Я тоже любил Панчу, и тем не менее… — он бессильно махнул рукой. — На войне, как на войне, и сейчас уже поздно что-либо переиначивать. Панчу не вернешь. Да ты и сам все прекрасно понимаешь. Вся эта пальба — не инициатива Кита. Он изначально был готов к переговорам.

— Ты, похоже, его оправдываешь?

— Да нет же, пойми! Кит — это Кит. Он и сам не строит из себя ангела, но он готов идти нам навстречу. Мы добились своего, и Горка будет участвовать в штурме Бункера.

— Это я вижу. — Полковник хмуро оглянулся на снующих вокруг людей. — И все-таки ни с Лили, ни с Китом мне лучше не встречаться.

— Как хочешь, — Вадим пожал плечами. — Вероятно, такой необходимости и не возникнет. С Лили постоянно Артур, между Китом и Клочковским — я, ну а ты… Ходи, наблюдай, мотай на ус.

— Да уж, придется… — взойдя на пригорок и поколачивая кобурой маузера себя по бедру, полковник оценил глазом производимые лесным войском работы.

— Откуда он все это набрал? Повозки, пушки, пулеметы?… — Пульхен говорил о вооруженной до зубов колонне, уплывающей по извилистой дороге в лес. Вадим снова ощутил замешательство. С честным человеком свои сложности. Внутреннее неприятие всего творящегося было написано на лице собеседника. Союза с бандитами он не принимал ни под каким соусом.

— Оттуда же, откуда все остальное. Не забывай, больше года Кит держал под контролем все железнодорожные перевозки области. В те времена это не составляло особого труда. Они даже умудрились выстроить собственный дорожный парк с горочной централизацией и десятками стрелок. Каждый третий эшелон, по той или иной причине приглянувшийся лесным хозяевам, уходил к ним. Разумеется, в первую очередь их интересовало оружие, — Вадим развел руками. — Плюс то, что везли на лесные кордоны, в армейские лагеря. Кит старался ничего не упускать из сферы своего внимания. Тем более, что тогдашние пропажи легко списывались на всеобщий бардак, на свищей, на разруху.

— Кстати! Эти свищи — они что, в самом деле так опасны?

— Если верить бандитам, взрослый самец вполне в состоянии опрокинуть одним ударом груженый вагон.

— Ого! Это впечатляет.

— Еще бы!

— А что у них здесь за артиллерия? На первый взгляд — форменный винегрет.

— Так оно и есть, — настоящий винегрет. Во всяком случае я тут видел замечательную горную гаубицу М-56 без единого снаряда и целую платформу активно-реактивных гранат с кумулятивным зарядом для гранатометов «Фольгоре». Вещь отличная, — прошибает броню до сорока сантиметров на расстоянии в километр, — одна беда: нет ни треног, ни прицелов-дальномеров, одни стволы. Похоже, все это паковалось в разных ящиках, вот они и взяли, не разобравшись. Есть итальянские новейшие пулеметы «Ами-Бенели» с особыми безгильзовыми патронами, а есть и допотопные МГ-3. С ними, если не ошибаюсь, воевали еще в Великую Отечественную. Разумеется, навалом «Калашниковых», полным полно охотничьих стволов и карабинов.

— Мда… А чем вы собираетесь бомбардировать шахты?

Дымов исторг из груди вздох.

— Тут тоже все непросто. Бомбардировщиков, как ты понимаешь, у них нет. Зато есть один спец — то есть в полном смысле слова спец. Настоящий профессионал. На собственном вертолете пристроил шестиствольный «Тайфун» с радиолокационным наведением. Есть у него и несколько комплектов ракет класса «воздух — земля», но снарядов — с гулькин хрен. Вот потому он и придумал под днищем вертушек устанавливать подвеску на стальных тросиках. Так сказать для прицельного бомбометания. Конечно, кустарщина, но срабатывает, как он уверяет, безотказно. К тросам прикручены динамитные патроны с электродетонаторами, так что, заходя на цель, надо лишь вовремя подавать электрический импульс.

— Вот именно — вовремя.

— Не волнуйся. Кит их тут гоняет, как пацанов, так что нужные распоряжения уже сделаны. Со вчерашнего утра команда пилотов швыряет бочки с камнями по заранее намеченным точкам. Не думаю, что за такое короткое время они многому научатся, но и мимо, надеюсь, уже не угодят.

— А что насчет наркотиков с продовольствием? Ты разговаривал об этом с Китом?

— Не все сразу, Пульхен. Не все сразу. — Вадим сорвал травинку, рассеянно прикусил зубами.

— Видишь ли, в вопросе о наркотиках мы разошлись — и разошлись, надо отметить, идейно. Он — за наркотики, я — против. Кит полагает, что наркотик — это своего рода социальный фильтр. В смысле, значит, отфильтровывает слабаков и всех неустойчивых. В общем с меня хватит, наспорился. Пусть с ним Клочковский потолкует. Может, у него лучше получится.

— А продукты?

— А вот продовольствием Кит согласился поделиться. Так сказать, в качестве саморекламы. Мнение горожан для него тоже имеет значение.

— Этот тип ко всему прочему еще и тщеславен?

— Немножко есть… Его и запасы Бункера не слишком интересует. Единственный камень преткновения — ракета.

— Совсем немногого хочет, стервец! — желваки заходили на щеках полковника.

— Погоди, не кипятись!..

— Да ты спятил, Вадим! Под боком у города будет стоять мерзавец с ядерной ракетой в кармане! Яснее ясного, что это отличная перспектива для будущего шантажа. И ты уже не прижмешь его, как сейчас, потому что в случае чего, тебе тут же сунут под нос боеголовку. Как капризе-младенцу — отцовский ремень…

— Да погоди же ты, выслушай! — Дымов воровато оглянулся. — Во-первых, в отношении Кита, думаю, ты ошибаешься. Он не так прост и совсем не примитивен. А во-вторых… Словом, созрел тут у нас один планчик. Я ведь не зря запрашивал Клочковского о специалистах-ядерщиках. Кое-кого нашли… Так вот опытная бригада может в самое короткое время сделать ракету безвредной. Самонаводящаяся ракета — адски сложная штуковина, но пара умелых манипуляций — и все пойдет прахом. Либо не взлетит вовсе, либо взлетит, но не взорвется.

— Значит?… — глаза полковника расширились.

— В особой штурмовой группе будет с десяток осведомленных ребят. Схемы бункера Лили не знает. Вернее, знает только то, что нарисовал ему Артур, а потому в шахты, если, конечно, все пройдет гладко, первыми ворвутся наши молодчики. Они и поколдуют над ракетой, прежде чем до нее доберется Кит.

— Что ж, — Пульхен задумался, — тогда пожалуй…

— Ну, разумеется! — Вадим хлопнул его по плечу. — Пожалуй, не пожалуй, — такова жизнь, полковник. Кругом сплошная политика! Чистые намерения? Да! Но не чистые руки. Не получается одно совмещать с другим.

— И давно ты пришел к такому жизнерадостному выводу?

— Еще в раннем детстве, когда, утешая плачущую сестренку, врал ей про сахарные берега и кисельные реки. — Дымов невесело улыбнулся. — И ведь помогало — вот что досадно!..

— Ну что ж, приступим, — Артур со вздохом оторвался от листа бумаги. Чертежником он был неважным, но в общем и целом — в том, что он сейчас изобразил, угадать цепочку вагонов было возможно.

— Это и есть твой монстр?

— Точно, и кое-кто из твоих людей, между прочим, видел его. Люди Щеголя, к примеру.

Лили кивнул.

— Я уже беседовал с ними. Ничего путного не услышал.

— Твои люди — плохие солдаты. И знаешь, почему? Они боятся тебя. Как огня.

Лили ухмыльнулся.

— Зря улыбаешься. Слуга, который боится, уже не слуга, а раб. На рабов сложно полагаться. Особенно — в подобного рода предприятиях.

— Ладно, хватит! — перебил его пигопаг. — Со своими людьми я разберусь как-нибудь сам. Лучше укажи, где у этой штуковины мозговой центр?

— Если бы я знал! — Артур фыркнул. — Но я знаю другое. Эта, как ты называешь, штуковина имеет тройное управление: свой собственный электронный мозг, еще один мозг в Бункере, и, наконец, управление непосредственно с командного поста — я имею в виду уже людей.

— Какое же из них работает?

— Насколько я знаю, бронепоезд автономен и действует, как робот, базируясь на целом пакете вспомогательных программ. Электронный центр, расположенный в Бункере, играет в некотором роде дублирующую роль и готов также в случае необходимости принять управление на себя.

— Интересно, каким образом?

— УКВ, обычный радиобмен сигналами.

— Сигналы можно заглушить.

— Верно, — Артур кивнул. — Этим и займется ваша радиостанция.

— Она не приспособлена для подобных дел.

— Значит, нужно приспособить. Думаю, гнать в эфир помехи — не столь уж сложная задача. Все дело в мощности.

— Хорошо… А если они перейдут на ручное управление?

— Но это опять же УКВ. И кроме того люди — это всего-навсего люди, а управлять, не видя и не слыша, всегда крайне обременительно. Если мы поразим мозг робота, три четверти дела будет сделано.

— А если нет?

— Стало быть, о Бункере придется забыть.

— Тогда почему ты против разрушения железнодорожного полотна? Это же проще простого — пара снарядов перед самым носом и пара снарядов сзади. Во всяком случае мы его обездвижим.

Артур издал шумный вздох.

— Опять двадцать пять! По-моему, я объясняю это уже в сотый раз… Во-первых, мы обездвижим и себя. Ведь по тем же рельсам нам надо прорываться в подземное депо. А во-вторых, это особая дорога и особая насыпь. Высокопрочная марка стали, железобетон. Можешь мне поверить, я ничего не выдумываю. Парой фугасов тут не обойтись, и пока мы будем долбить снарядами по рельсам, батареи бронепоезда разнесут нас в щепки. И кстати, застрянет он на месте минут на десять-пятнадцать. На чертовом бронепоезде есть все необходимое для восстановления пути — автомат-шпалоукладчик, сварочные крюки и все остальное.

— Мы выведем эту механику из строя.

— Тогда уж проще все-таки заняться головой. Головой, а не ногами. — Артур ткнул пальцем в схему. — Давай-ка посчитаем! У нас три ударных группировки, и две из них сосредоточатся вокруг поезда-робота. Я предлагаю заранее поделить его на части, чтобы первыми же залпами с наибольшей вероятностью поразить мозг робота…

Глава 20

Ему снова снились кошмары: шелест гигантских мокриц, лицо шепчущего молитвы Лебедя, барахтающийся в руинах Фемистокл. Вадима окружала мгла, и выстрелы сыпались со всех сторон, заставляя корчиться и прикрываться руками. Влага липла к лицу, и он никак не мог понять, собственный ли это пот, дождевые капли или солоноватые брызги от вонзающихся в живую плоть пуль. Ужас был совершенно бессмысленным, но он пробирал до кончиков ногтей. Хотелось вскочить и бежать, но, как всегда, не хватало сил. Он способен был только ползти, и ноги тащились за ним омертвевшими поленьями. Изнемогший, он рухнул на землю, и тотчас лицо Лебедя склонилось над ним, тонкие руки ухватили за плечи.

— Проснись, Вадик! Проснись же! Ты не верил, что они есть, а они тут — рядом…

Вадим силился ответить, но получалось лишь невразумительное мычание. Однако и оно нешуточно перепугало друга. Одна из ладоней Лебедя метнулась к его губам.

— Молчи! Они могут услышать!..

Самое непонятное заключалось в том, что проснуться надо было особенным образом, и Дымов это интуитивно понимал. Полное пробуждение могло унести его от Лебедя и от того жуткого, что покойный хотел ему продемонстрировать. Однако с узами сна он тоже должен был расправиться…

Вадим напрягся, в затылке болезненно заломило, и тело в конце концов ему подчинилось. Часто моргая, он с трудом сел, а, чуть погодя, поднялся на ноги. Что-то было не так с его зрением, он продолжая видеть мир размытым и полустертым, словно нырнул под воду или надел чужие очки. Протерев глаза и несколько раз с усилием сморгнув, Вадим понял, что так оно все и останется. В этой реальности видеть лучше, чем он видел, было невозможно.

Он лицезрел дом, в котором они спали. Стен не было, и, кажется, — не было крыши. Силуэты спящих словно зависли в воздухе, и Вадим даже угадывал среди них отдельных людей. Вот двое охранников из вестибюля Кита, а это, пожалуй, сам Кит. Тот, что сидит рядом, наверняка — Аристарх. Еще парочка переплетенных тел — должно быть, Лот со своей подружкой…

Лебедь вновь привлек его внимание, пальцем требовательно ткнул в сторону. Продолжая протирать глаза и тщетно пытаясь сделать видимое более отчетливым, Вадим повернул голову и в самом деле разглядел ИХ. Впрочем, он не совсем понимал, о ком говорит Лебедь, но во всяком случае теперь он их видел! Кажется, Лебедь называл их глонами, но откуда взялось это название? Черные тени бродили по дому группами — по двое и по трое, склоняясь над спящими, к чему-то прислушиваясь, обмениваясь странными жестами, не произнося ни звука.

— Мы спим, они бодрствуют, — шепотом сказал Лебедь.

Губы Вадима наконец-то разлепились.

— Кто они? — хрипло спросил он.

— Тени! Ты же их видишь!..

Он действительно видел. Тех, кто днем покорно сопровождал людей, повторяя их жесты, вторя их движениям.

Вадим попытался сделать шаг, но тело оставалось ватным, ноги едва держали его. Эта реальность была НЕРОДНОЙ, — рыба на суше — тоже калека, но при всем, при том Вадим чудовищным образом сознавал, что он и впрямь проснулся. Это не было сном, но не было и бодрствованием. Некое третье состояние, лишающее эйфории первого и сил второго, зато дарующее зрение, которым можно было увидеть глонов.

— Идем, — Лебедь потянул его за руку. — Здесь где-то Паучок. Он тоже с нами.

— Не могу, — Дымов неимоверным усилием переставил ногу, потянул за ней другую и в изнеможении повалился. Примерно также, должно быть, чувствовали себя закованные в кандалы каторжники.

— Что же ты? Пошли! Иначе нам с ними не справиться!

Лебедь вновь склонился над ним, но некая таинственная нить оборвалась. Вадим уже не в силах был цепляться за это пространство. Сон тянул его вглубь, мир реалий разворачивал и распахивал. Нужно было выбирать, и он ускользал, все более теряя Лебедя. Образ друга, его голос становились все более призрачными. Лицо съедалось туманом, слова улетали ввысь. А в следующую секунду Вадим распахнул глаза и сел.

Его трясло, как в лихорадке. Явь пришла на смену бредовым видениям, но дрожь не унималась. Обняв себя руками, он поднялся и, нашарив на тумбочке спички, с усилием и не сразу припомнил, что это не башня и вообще не город. Свеча, впрочем, отыскалась и здесь — да не одна, а с целой компанией товарок. Бронзовый, тонкой работы канделябр, приютил сразу пять свечей. Короткой жизни вспыхнувшей спички хватило только на то, чтобы запалить одну-единственную, но Вадиму показалось достаточно и одной свечи. Непроизвольным движением он задержал над ней ладонь, словно намереваясь согреться от этого крохотного язычка пламени. На какой-то миг ему даже показалось, что все прошло, но зубы тотчас выдали длинную дробь. Вадим стиснул руками виски. Такого с ним еще не бывало. Шатаясь, он приблизился к окну и выглянул наружу. Огни, огни… Спать на Горке дозволялось не всем.

— Четыре ударных группы… — забормотал он, стараясь мыслями о предстоящей операции вытеснить необъяснимый страх. — Четыре отряда… Бомбовый удар по шахтам и одновременная атака бронепоезда. С двух сторон…

Бормотание его прервалось. Внезапная мысль заставила вернуться к свече.

— Чепуха!.. Быть такого не может! — Вадим медленно протянул к язычку пламени дрожащую руку, но взгляд его обратился не к ней, а к стене. Его словно ударили плетью по глазам. Тени на стене не было. Совсем.

Посмотрев на ладонь с темным пятном копоти от свечи, Вадим хрипло рассмеялся.

Это было ОНО — то самое, чего подспудно боялись все в этом уцелевшем и пытающемся уцелеть мире. Можно было скрежетать зубами, рычать от ярости, но изменить что-либо он уже не мог. Некая предопределенность наподобие хирургического лезвия вторглась в его плоть, разом перекроив судьбу и обозначив берег, который до сих пор угадывался лишь у самого горизонта. И, наверное, впервые Вадим прислушался к себе особым образом — прислушиваясь на самом деле даже не к себе, а к тому чужому, что, войдя в тело, завладело им уже сейчас, игнорируя живого хозяина. Вспомнилось разом все — и прошлые сны, и звонок телефона-автомата, и странная царапина на вечеринке у Поля. Несомненно болезнь намечалась уже тогда, усиливаясь от приступа к приступу. Ему некогда было болеть, но он заболел. Это было подло, это было несправедливо, но это случилось.

Волна озноба вновь обрушилась на Дымова, и мысль о близкой кончине уже не показалась дикой. Нет, она показалась ему страшной. Это тоже следовало пережить, призвав к себе не мужество — какое, к чертям, мужество! — призвав нечто, что утешает, обобщая, оправдывая и приоткрывая завесу. Ведь если не стесняются толковать об Армагеддоне, если в конечном счете ЭТО суждено всем и каждому, то, значит, надо быть готовым. Стыдно, наверное, быть НЕГОТОВЫМ. В любой день, в любой час и любую минуту. Тем более, что у него оставался запас времени. Лепить себя еще было не поздно. Ему хотелось верить, что не поздно. За стадией страха, Дымов чувствовал, должна была последовать стадия надежды, и нужно было только чуточку обождать. А опыт со свечой, сон — все это было лишь весточкой, своего рода джентльменским предупреждением. Вероятно, следовало поблагодарить судьбу и за эту малость…

Определенные опасения у них еще оставались, однако рельсы из пластиката, соединившие заброшенную железнодорожную ветку с «адским кольцом», выдержали вес ощетинившегося пушками состава более чем достойно. Громыхая на стыках, бронепоезд медленно перебрался из «зоны мира» в «зону войны» и стал набирать ход. С этой минуты счет времени изменился. Люди заняли места возле орудий, Лили с Артуром, вооруженные рациями, вышли на платформу, с напряжением вглядываясь вперед.

— Еще самую малость, — тихо произнес Артур, скосив глаза на часы. — Сейчас они сбросят бомбы.

— И эта штуковина тотчас вылетит нам навстречу?

— Скорее всего. Хотя необходимая команда могла быть уже отдана — сразу после того, как мы заняли путь. То есть они, конечно, уже знают, что мы здесь.

Обе головы пигопага презрительно улыбнулись. Именно так Лили привык встречать опасность. Наклонившись к рации, он усилил шуршание эфира до максимума и повесил черный футляр на грудь. А в следующую секунду скрежет трущихся о рельсы колес ворвался в уши. Поезд тормозил.

— Что там еще?…

Но вопрос запоздал. Ответ был у них перед глазами.

Вписавшись в крутую дугу кольца, они обогнули хилую рощицу и только сейчас рассмотрели то, что заставило машинистов локомотива воспользоваться тормозной рукояткой. Всего в полукилометре от них, гигантской, выкрашенной в камуфляжные тона змеей, замер бронепоезд противника. Многочисленные орудия его смотрели в разные стороны. Он стоял на месте, не подавая ни малейших признаков жизни.

— Черт побери! Почему он стоит?

— Сам не понимаю. — Артур взялся за рацию, поднес к губам, в сомнении опустил.

— Даем залп, а? — Лили с азартом взглянул на него. — Сообщим координаты батареям и начнем!..

Пигопаг терпеть не мог нерешительности, от пяток и до двух своих макушек он был человеком действия. Артур однако проигнорировал нетерпение союзника. Продолжая разглядывать далекие вагоны, он кусал губы и по-прежнему ничего не предпринимал. Насколько он помнил, «адский бронепоезд» никогда не задерживался на территории кольца. Внезапно атакуя, он так же внезапно уходил, дождевым червем скрываясь в чреве земли. Что-то, видимо, стряслось — и что-то очень серьезное, но для того, чтобы понять, что именно, следовало находиться не здесь, а чуточку пониже — в одном из ярусов Бункера.

— Странно… Он совершенно не реагирует на нас.

— Я же говорю: пара мощных залпов — и все кончено! Нам просто повезло.

— Лучше попытаться подойти к нему без шума.

— Ага! Так он нас и подпустит! — Лили хмыкнул. — Сейчас-то он на крючке у моих пушкарей, а там кто знает. Может, протрет свои очечки и опомнится.

Артур промолчал.

— Ну? Чего ждем, командир?… Если нет идей, давай начну я.

Вдали, за холмами утробно громыхнуло серией разрывов. Это Вадим выполнял свою часть задачи, сбрасывая с вертолетов бомбы. Место сосредоточения шахт было вычислено крайне приблизительно, но старались использовать и этот небольшой шанс.

— Смотри! Ему и это хоть бы хны! — массивный кулак Лили нервно колотнул по борту платформы. — Ну что? И дальше будем торчать у него на виду?

Артур повернулся к пигопагу.

— Пойми, надо попытаться овладеть им! Я знаю, там есть люки для обслуживающего персонала. Если взломать замки, — бронепоезд наш!

— Если бы, да кабы! — передразнил Лили. — Чем мы будем взламывать твои замки? Ноготками?

— Я полагал на Горке есть свои специалисты.

— Конечно, есть, да где ты их сейчас разыщешь!

— Черт!.. Это же шанс! Можно обойтись без крови!

— Не трясись! Кто говорит о крови? Если этот болван кованый сломался, значит, и добить его не составит труда. Вспомни, сам же убеждал всех, что главное — врезать первыми. Зачем отклоняться от плана? Взгляни, какая у нас позиция! А этот олух весь, как на ладони.

— А вдруг мы разбудим его?

— Опять «вдруг»? Ох, и достал ты меня, солдатик! Я-то думал, ты парень похрабрее. — Лили с ухмылкой поднес к губам рацию: — С богом, мальчики! Припечатайте этому малышу по первое число. Да так, чтобы земля дрогнула…

Слово пигопага — закон. Земля действительно вздрогнула. Более тридцати орудий «лесного» бронепоезда одновременно исторгли из своих жерл языки пламени. Комендоры у Кита были не ахти какие, но мизерное расстояние и приличные габариты мишени воодушевили их. Сталь ударила о сталь, и более мощный собрат стреляющего бронепоезда покачнулся от множества попаданий. Часть снарядов пробила обшивку и взорвалась внутри, часть срикошетировала, унесясь вдаль, слепой смертью угрожая совершенно случайным целям. Несколько земляных фонтанов вскипело вблизи насыпи.

— Кто там мажет! — взревел Лили. — Точнее бить!..

Время залпов прошло, и теперь это был уже беглый огонь, к которому с некоторым запозданием присоединились пушки, сосредоточенные у леса. Эти клали гаубичные гостинцы в такой опасной близости от своего же бронепоезда, что и Лили, и Артуру поневоле пришлось пригнуться к брустверу из мешков.

— Ну вот и доигрались, — Артур яростно постучал себя по лбу. — Хоть у тебя и две головы, а мозгов в них, похоже, негусто.

— Что?! — дважды повторенное лицо пигопага перекосило от бешенства.

Артур торопливо ткнул пальцем.

— То самое! Туда гляди, полководец доморощенный! Я же говорил, мы его разбудим. Вот и разбудили!

Головы Лили повернулись, слова, готовые сорваться с языка, замерли на устах.

Длинные стволы «адского бронепоезда» действительно пришли в движение, стремительно разворачиваясь в направлении изрыгающего снаряды противника. Дремотный сон кончился. Электронный комендор, в отличие от живых, работал с отточенной слаженностью, не теряя лишних секунд. И уже через мгновение разразилась дуэль, которой Артур пугал Лили. Два огромных бронированных состава стояли друг против друга, посылая пудовые снаряды практически в упор, преследуя одну-единственную цель — заставить противную сторону замолчать и угомониться любой ценой. Проснулся не бронепоезд, проснулась сама смерть. И в страну Харона уже сейчас готовились десятки и сотни льготных пропусков…

Даже сидя в вертолете, Дымов чувствовал, как гулом на гул отвечает им близкая земля, как бьет и треплет кроны деревьев теплый пропеллерный ураган. Вадим щурился и время от времени вытирал платком выступающие слезы. Даль и высота — не для глаз горожанина. Самое же странное заключалось в том, что приступов он больше не боялся. В них — этих приступах — таилось дыхание смерти, но этим дыханием веяло сейчас отовсюду. Каждое новое мгновение можно было почитать удачей, — болезни, недомогания и прочие человеческие хворобы отступали на задний план.

«Это будут холмы, — уверял Артур. — ЭТО ДОЛЖНЫ БЫТЬ ХОЛМЫ! Здесь болотистая местность, кругом низины, вода, поэтому шахты наверняка сосредоточены на редких возвышенностях…» Помня слова товарища, Вадим до боли в глазах всматривался в простирающийся внизу ландшафт, и, следуя его примеру, точно так же озирал проносящиеся внизу заросли командир стальной стрекозы. Это и был тот самый профессионал, о котором упоминал Вадим Пульхену, — пилот, разработавший систему подвески бомб и последующего их сброса. Фактически до начала операции им так и не удалось как следует познакомиться, но уже с первых приветственных слов Вадим почувствовал в пилоте человека бывалого и неглупого. Черт его знает — почему. Возможно, в подобных ситуациях влияют не столько смысл сказанного, сколько интонация и выражение глаз. Именно глазам Вадим верил более всего, искренне полагая, что выражения лица, как такового, нет и не может быть, а есть действительно только выражение глаз. Губы, брови и прочее — всего-навсего придаток к глазам. В глазах — вся красота и в них — весь характер. «Снегов, — представился пилот при встрече, — бывший офицер союзного флота.» И Вадиму подумалось, что для этого человека подобной рекомендации вполне достаточно. Так оно и оказалось впоследствии.

К бомбометанию пилоты Кита готовились несколько дней, и все-таки начало получилось не слишком складным. Чертовы холмы, о которых говорил Артур, оказалось не так-то просто обнаружить. Именно поэтому Пульхен настаивал, чтобы прежде облет территории был совершен пилотом-разведчиком. Это представлялось вполне разумным, за исключением одной-единственной детали. Артур уверил всех, что Бункер располагает собственными средствами ПВО — с системами радарного обнаружения и замаскированными ракетными комплексами. Таким образом любой полет превращался в довольно рискованное предприятие. Разведчик мог запросто переполошить подземные силы и тем самым сорвать последующий вылет группы бомбардировщиков. В противном же случае за ними сохранялось некоторое преимущество внезапности, и этого преимущества большинством голосов решили не упускать.

— Вон еще что-то вроде холма, — подсказал Снегов.

— Вижу, — Дымов согласно кивнул. Прямо по курсу действительно поднималось покатое взгорье с каменными, в беспорядке выпирающими там и тут зубьями. Вздутые земные десны крепко сжимали клыкоподобные скалы. Притуманенные голубоватым мхом ветви кустов приветствовали появление небесных стрекоз. И снова Вадим припомнил наставления Артура. «Как это будет выглядеть сверху, понятия не имею, но одним из отличительных признаков должны быть — голые, лишенные древесной растительности вершины». Артур объяснил, что подземные сооружения возводились в спешке и на свехдлинные тоннели у строителей попросту не нашлось времени. Значит, шахты не могут быть слишком разбросаны и должны располагаться в относительной близости от железнодорожного кольца…

Изучающе оглядев возвышенность, Вадим покачал головой.

— Само по себе место подходящее, но справа и слева вода. Вон там даже что-то вроде речки. И кроме того их должно быть несколько, понимаешь? Не менее пяти шахт.

— Надо было сказать об этом сразу, — пилот прищурился. Некоторые подробности от него в самом деле утаили, но он и не думал обижаться.

— Какая примерно у них высота?

Вадим пожал плечами.

— Черт его знает. Но это должно быть выпукло. И относительно сухо.

— Понятно, — пилот усмехнулся. — И куда бьем? Прямо по вершинам?

Вадиму не оставалось ничего другого, кроме как снова пожать плечами.

— Выходы могут быть и наверху и на склоне. Известно только то, что люки — лепесткового типа, а над ними тонкий — не толще десяти-двадцати сантиметров слой дерна. Так что, если точно попасть…

Пилот кивнул.

— Да, лишь бы попасть. Но сколько времени прошло, — там давно могли прорасти целые рощи.

— Исключено. Каждый год военные проводили профилактические работы. Люки распахивались, место вокруг подчищалось, молодая поросль вырубалась. А после люки снова закрывались, их присыпали дерном, крошили туда семена цветов и трав.

— Что ж, тогда у нас единственная проблема — найти эти чертовы клумбы.

Вадим понуро кивнул. Взглянув на него, пилот снова прищурился, что-то явно прикинул про себя.

— Высота! Мы должны изменить высоту.

— Это опасно. Нас тут же засекут.

— Сейчас это уже неважно. Один черт — все вот-вот начнется. Пока заметят, пока то да се… — пилот решительно потянул на себя штурвал. — Ни хрена они с нами не сделают! Не успеют…

И уже через минуту Вадиму пришлось убедиться в правильности принятого решения. Стоило им подняться на сотню-две метров, и местность внизу разительно переменилась, приобретя очертание карты, отчетливо прорисовав рельеф, дымкой и блеском пометив болотистые места.

— Милости просим! Вот и ваши разлюбезные холмы, генерал!..

Вадим резко обернулся. По левую сторону от них неровной цепью протянулись долгожданные возвышенности. Опоясанные колечками кустарника, с едва заметными прожилками троп, сбегающих вниз, они были той самой целью, в поисках которой боевые вертолеты вот уже более получаса кружили над сумрачной землей.

— Да они огромные! — Вадим заволновался. — Возьмут ли их наши бомбы?

— А ты знаешь, что такое пейрит?

— Без понятия.

— И совершенно напрасно. Вот дружок твой, похоже, был в курсе. Попинал сапожком одну из моих бомбочек и моментально успокоился.

— Так что это за чертовщина — твой пейрит?

— Вот именно — чертовщина. Потому как раз в триста мощнее тротила. Так что никуда твои холмы не денутся — лягут, как миленькие.

— Тогда действуй! — Вадим, не удержавшись, хлопнул по плечу Снегова. — Давай команду эскадрилье. Бьем по вершинам — и сразу поворачиваем назад.

Хмыкнув, пилот заставил машину зависнуть на месте и одного за другим начал вызывать сопровождающие вертолеты.

Стайка боевых стрекоз, а Кит пожертвовал на операцию пятью летающими крепостями, хищно наклонив лбы, с ускорением ринулась к цепочке холмов. Эти аппараты не были приспособлены для бомбометания, но нужда научит всему, и дни репетиций не прошли даром. Первая из сброшенных бомб — была пущена самим Снеговым. Более четверти тонны запакованного в металл взрывчатого вещества — устремились к цели. Так и не отследив полет бомбы до конца, они тут же взмыли вверх, удаляясь от опасного места, но и на высоте взрывная волна дотянулась до аппаратов. Вертолет грубо тряхнуло, пилот, крякнув, переглянулся с Вадимом.

— Ну как тебе пейритовый гостинец?

— Не сладкий…

Шутка была не ахти какой, но оба с удовольствием рассмеялись.

Вторя примеру Снегова, машины одна за другой ныряли к замаскированным шахтам. Огромные авиационные бомбы летели к цели, грохот распарывал пространство, сотрясал землю. Прямо на глазах происходило страшное: холмы оседали, проваливаясь вовнутрь, а на месте бывших возвышенностей оставались курящие дымом кратеры.

Щеголь действительно кое-что понимал в пушках. Он вообще питал страсть к оружию, к боевой амуниции и прочим изобретениям военной науки. Пушки же были для него не просто оружием, а оружием большим и мощным, достойным самого трепетного уважения. Не зря во все времена артиллеристов называли богами войны. Они в самом деле могли многое, одним мановением, отправляя вдаль овеществленную смерть, способную напугать, подавить волю, попросту расщепить на атомы. И потому, получив в свое распоряжение артиллерию Кита, Щеголь стал стараться вовсю. Причина была простейшей. Незадолго до проведения операции у него состоялся разговор с Артуром и Лили. Разумеется, парнишку из Бункера он узнал и, конечно же, почуял его неожиданную близость к Киту. Открытие повергло его в состояние настоящей паники. Как ни крути, а Артура он упустил, а на Горке наказывали с будничной жестокостью и за более мелкие промахи. «Дыма без огня не бывает,» — говаривал в сомнительных случаях Лили и, поднимая пистолет, расстреливал разом и подозреваемого, и того, кто, возможно, возвел на подозреваемого напраслину. На этот раз все однако обошлось. На него не держали зла. Более того, ему поручили командовать батареей поддержки! Щеголь оценил это по достоинству и доверие намеревался оправдать.

Почему и за что ему явили такую милость, никто не объяснял, но сам он угадывал две возможных причины: во-первых, Щеголь уже успел побывать на месте со своими людьми и кое-что повидал, а во-вторых, в далеком прошлом ему приходилось служить в настоящем артиллерийском полку, и в этом заключалось его выгодное отличие от «лесного» большинства. Так или иначе, но доверие вышестоящих дорогого стоит, и Щеголь до сих пор не мог прийти в себя. Его просто распирало от ликования и гордости. С вверенными ему артвзводами он должен был поддержать в трудную минуту самого Лили! Да мог ли он думать о таком, мог ли надеяться? Честное слово, ради этого стоило подсуетиться! Во всяком случае к нужному часу все до единого орудия — включая и те, что были без колес, оказались доставленными на место. Люди работали, как звери, заразившись пониманием важности творимого. Впрочем, многим это было в охотку. Затянувшийся период безделья в достаточной степени утомил обитателей Горки, а Щеголь по собственному опыту знал, что даже самому откровенному лодырю пусть раз в полгода, но нужна основательная встряска.

Потные и довольные, люди закуривали возле пушек, с вожделением поглядывали в сторону парящих туманом болот — туда, куда были направлены стволы орудий. Тринадцать пушек, чертова дюжина. Не лишенный суеверия, Щеголь предпочел бы иное число боевых единиц, но четырнадцатого орудия им просто не нашли, а отказываться от тринадцатого, ослабляя тем самым огневую мощь батареи, было, разумеется, глупо.

Кое-кто уже запаливал костерки, разогревая на огне банки с тушонкой, люди стелили на землю бушлаты и телогрейки, растягиваясь на них в самых вольных позах. Щеголь однако расслабляться не спешил. Высокое доверие продолжало греть, и с прежней энергией в двадцатый или тридцатый раз он обходил импровизированную батарею, проверяя крепеж станин, сектора обстрелов и оптику наведения. Три гаубицы, восемь полевых орудий и одна сдвоенная зенитная артустановка — таким разномастным хозяйством следовало ему отныне командовать. Пару ракетных установок пришлось оставить на Горке. Автомашины, перевозящие на себе реактивную смерть, были давным давно приспособлены для иных нужд. Установки превратились в стационарную, вмороженную в бетон силу. Впрочем, надеялись обойтись без них, тем более, что в пушках Щеголь понимал значительно больше. Пушка, по его мнению, была большим пистолетом, снаряд — пулей, а оптика заменяла прицел с мушкой. Стрелять из мощных орудий Щеголь любил, и когда снаряды рвались в нужных точках, он получал прямо-таки физиологическое наслаждение. Даже грохот — главный минус крупного калибра — его ничуть не смущал. Однажды, на проводимых раз стрельбах, он уже доказал, что артиллерия Горки на многое способна. Возможно, Кит это запомнил.

В данном случае все осложнялось тем, что стрелять должны были по невидимой цели, ориентируясь по данным высланных вперед наблюдателей. С подобными задачами Щеголь еще не сталкивался, и предстоящее наполняло его смутной тревогой. Впрочем, никакой внутренней паники он по-прежнему не ощущал, с оптимизмом полагая, что наблюдателей с полевыми телефонными аппаратами окажется вполне достаточно.

— Эй, командир! — ему помахал рукой взволнованный Кабан. Толстые его пальцы сжимали миниатюрную трубку. — Мой парень уже там — и он видит эту хреновину!

— Что? — Щеголь растерялся. — Но ее не должно там быть! Лили выманит эту железяку наружу, и когда они схлестнутся…

— Говорю тебе, она уже там!

Щеголь вырвал из его рук трубку. Задача без того была непростой, и любые непредвиденные обстоятельства осложняли ее еще больше. Слова Лили были законом. И если пигопаг сказал одно, а на деле выходило другое — впору было занервничать. Похоже, с наблюдателем творилась та же история. Сбивчивой скороговоркой он повторял одно и то же — про «адскую железяку», что стоит на месте без признаков жизни, про бронепоезд Лили въезжающий на рельсы бункерного кольца.

— Эта гадина оказалась намного ближе, чем мы ожидали, — пробормотал Кабан. — Но может, так даже лучше? Вернее накроем…

Он не закончил. Колыхнув листву до них донеслось громыхание далеких разрывов. Люди одновременно подняли головы, обратив взоры в сторону пугающих звуков.

— Это не Лили…

— Правильно! Это вертолеты, болван, — Щеголь ощутил внезапное сердцебиение. Такого буханья в груди он не ощущал, пожалуй, со времен боевых действий против Дикой Дивизии.

— Хватит греться! Разлеглись, понимаешь!.. Живо к орудиям! И каждому установить связь со своим наблюдателем. Каждому, ясно?…

Тринадцать пушек, тринадцать наблюдателей и тринадцать автономных телефонных аппаратов. Отчего-то только сейчас Щеголь подумал, что когда ВСЕ начнется, вся их, казалось, слаженная и отработанная система может оказаться совершенно непригодной. Но менять что-либо было уже поздно. От этой неуютной мысли он попросту отмахнулся.

Пожалуй, дуэлью назвать это было нельзя. Стоило соперникам обменяться первыми огненными оплеухами, как сразу стало очевидным неравенство сил. На один выстрел «адский бронепоезд» отвечал сразу дюжиной молний, и оба локомотива Лили оказались подбитыми почти с первых минут сражения. Канонада разразилась такая, что люди моментально оглохли. Задыхаясь от хрипа, в две глотки Лили орал в микрофон, пытаясь управлять событиями, но все уже шло само собой, и всемогущие руки судьбы неумолимо перебирали роковые четки, приближаясь к финалу, вычитая из числа живущих новые и новые костяшки.

Уже на второй минуте их главная гаубица, на которую возлагались особые надежды, сорвалась с креплений, станиной разворотив борт платформы и насмерть придавив одного из канониров. Использовать гаубицу далее стало невозможно. Очередной выстрел немедленно сбросил бы орудие с платформы. Шипели огнетушители, экипаж, как умел, тушил разгорающееся пламя. Кое-кто предусмотрительно надел противогазы, едкий дым раздирал легкие, кружил головы. Впрочем, им тоже кое-что удалось сделать. Первые залпы, самые, пожалуй, удачные, подожгли один из вражеских вагонов. Черный шлейф дыма стлался к небу, окутывая электронную оптику «адского робота», сбивая наводку. С пожаром противник справлялся, однако безусловно что-то на этом терял. Дергаясь, он вынужден был постоянно двигаться, выезжая из дымных клубов и только тогда возобновляя огонь.

— Черт!.. Да бейте же по нему, бейте! — не выдержав, двухголовый атаман бросился по переходу в сторону рубки. Артур, пригнувшись, поглядел ему в спину. Разрыв ударил совсем близко. Осколки россыпью ударили по броне, вспарывая мешки с песком, разбивая в щепу дощатый настил платформы.

Слуха Артура коснулись сдавленные крики. Развернувшись, он кинулся к орудиям поврежденного вагона. Споткнувшись о тело, упал, ладонями угодив в теплую багровую кашу, кое-как поднялся. А вскоре бывший солдат уже помогал комендорам подтаскивать липкие от крови снаряды к орудию. В отличие от врага, они продолжали стоять на месте, представляя собой отменную мишень. Выплевывая снаряд за снарядом, орудие наполняло помещение едким пороховым угаром. Времени старались не терять, прицеливаясь наспех, хорошо понимая ценность убегающих мгновений. Еще один вагон «адского бронепоезда» зачадил дымом, но Артур уже перестал верить в эффективность каких-либо попаданий. Тяжелый состав вздрагивал и гудел гигантским барабаном. Каждую секунду на нем вспыхивали новые пожары, и россыпь осколков стегала по металлу, поднимая без того высокую температуру. Обливаясь потом, те, кто еще был жив, метались между ящиками со снарядами и орудиями, ругаясь и сипло выкрикивая бессвязное. Возможно, люди еще надеялись на что-то, а может, и нет, но яростью они отвечали на ярость и продолжали воевать просто потому, что иного выхода у них уже не было.

Крупный снаряд ударил в дальний конец вагона, огненными лепестками разорвав десятисантиметровой толщины броню, лопнув внутри слепящей вспышкой. Удар небывалой силы, подкрепленный вихрем осколков, положил разом всю обслугу. Лишь двое, спустя некоторое время, подняли головы: комендор с отсеченной кистью и Артур, раненая спина которого обильно кровоточила.

То, что с самого начала вызывало ухмылку Артура (Щеголь это видел, когда солдатик беседовал с Лили), кажется, начинало сбываться. Вся система корректировки залпового огня посредством телефонной связи пошла прахом, едва начался бой. Взрывы гаубиц мешались с взрывами пушек бронепоезда, а разномастность орудий работала против наводчиков. Градусная сетка, целик — все было индивидуальным для каждого ствола. Возможно, если бы они видели этот чертов бронепоезд, они могли бы хоть как-то поделить между собой секторы обстрела, но чертов туман путал все карты — и приходилось довольствоваться противоречивыми сводками наблюдателей, отчего сразу началась путаница, разобраться в которой не было никакой возможности. Мотаясь по батарее, Щеголь надрывался от крика, не подозревая, что худшее еще впереди.

— Попали! Попали во второй вагон! — один из наводчиков радостно замахал над головой телефонной трубкой. — Горит, тварь!..

Кто-то хрипло заорал «ура», но на этом короткой их радости суждено было завершиться. Тягостно взвыло вдали, и небо над артиллеристами содрогнулось от дробного грохота. Роняя листву и ветви, кусты живыми созданиями пригнулись к земле. Щеголь бросился ниц, но этим только ускорил свой конец. Смерть била не по горизонтали, а сверху, щедро засевая поляны кусочками раскаленного металла, молотя по людям с изуверской силой. Так или иначе, но именно распластавшимся на земле — убитым, живым и раненым достались самые обильные порции. Стискивая зубы от режущей боли, Щеголь чуть пошевелился, и в ту же секунду небо над головой лопнуло повторно. Еще один залп прошелся смерчем по артиллерийским позициям, кромсая влажную почву, уродуя без того мертвые тела.

В сущности эффективность вражеского огня уже никто не мог оценить по достоинству. Батареи Щеголя более не существовало.

Ожив, электронный мозг «адского бронепоезда» в несколько мгновений просканировал пространство, выдав недвусмысленное резюме о наличии двух противников — первого на дистанции в триста с небольшим метров и второго, устроившего позиции на расстоянии семи тысяч восьмисот пятидесяти метров. Сигнал тревоги пошел гулять по схемам, замыкая контакты реле, заводя электродвигатели и лопасти вентиляционных систем. Все орудия левого яруса в дополнение к главным башням автоматически поделили цели, в считанные секунды задав стволам нужный угол, заряжающие автоматы привели казенную часть пушек в полную боеготовность.

Бронепоезд, охраняющий подступы к Бункеру, в самом деле представлял собой мощную огневую единицу. Скорострельность большинства орудий превышала тридцать выстрелов в минуту, и в любую цель серией сливающихся залпов бронепоезд мог без промедления отправить несколько сотен фосфорных, бронебойных, осколочных и газовых снарядов.

Разумеется, первое что сделал электронный мозг после пробуждения, это задействовал артиллерийские семиствольные комплексы «Голкипер». Без них не проходило ни одно сражение. С жужжанием завертелись барабанные стволы, пришли в движение антенны поиска. Специализированные ЭВМ, сопряженные с пушками и системами наведения, обрабатывая получаемую информацию, начали выдавать команды на поражение летящих в бронепоезд целей, с помощью сервоприводов разворачивая защитные комплексы под нужным углом и в нужном направлении. Шестьдесят снарядов в секунду — такова была скорострельность одного-единственного «Голкипера». На бронепоезде их размещалось четыре, и весь этот огненный шквал обрушился сейчас на снаряды противника, дробя их в воздухе, создавая вокруг состава подобие огненного экрана. Немудрено, что Артур с Лили не понимали в чем дело. Более семидесяти процентов пущенных в противника гостинцев не достигало цели. «Голкиперы» работали с ужасающей скоростью, то и дело подменяя друг дружку, останавливаясь только затем, чтобы охладить вскипающие стволы.

Люди — не электроны, и в жилах у них — ток иной природы и иной скорости. Именно поэтому мозг робота продолжал опережать действия соперников. Батарея Щеголя была идентифицирована, как наземная ЖИВАЯ цель, и в орудия, обращенные в сторону засевших у леса пушкарей, заряжающие автоматы вставили кассеты с шариковыми снарядами. Калибр семьдесят шесть миллиметров, задержка на разрыв чуть больше секунды и две тысячи восемьсот осколков в одном-единственном снаряде. Инфракрасные дальномеры приняли поправку на туман и, спустя всего пару секунд небесная шрапнель с убийственной плотностью накрыла батарею, разом лишив противника ударной группировки. Залп на поражение, еще один залп — контрольный, на добивание. Справившись с задачей, орудия вновь пришли в движение, возвращаясь к первой цели, по которой ни на мгновение не прекращался огонь главной батареи.

В наличии появились первые повреждения, и аварийные сигналы все чаще и чаще вводили в программу робота необходимые поправки. Перегрев одного из «Голкиперов», очаги пожаров в первом и третьем вагоне, выход из строя семи орудий и две поломки в периферийных узлах бронепоезда. Некоторые из этих напастей внушали существенную тревогу, однако мозг принадлежал не человеку, а всего-навсего боевому роботу, и сообщения о повреждениях ничуть не повлияли на его тактику. О собственном спасении речь даже не заходила, — работала одна из основных программ — защита Бункера от внешнего вторжения, защита любой ценой. Нужное решение было принято, и, чуть отъехав по железнодорожной дуге от противника, робот отчасти восполнил потерю огневой мощи, подключив к истребительной работе часть артиллерии правого яруса. Пожарные системы принялись гасить пламя, и совсем иное пламя плеснуло из бойниц, добивая полыхающего противника. Ни в покое, ни в движении пушки «адского бронепоезда» не замолкали на ни минуту.

Вертолетная рация отчаянно хрипела, выплевывая ругань сразу нескольких людей. На миг Вадим представил себе, что там, должно быть, происходит, и поежился от мысли, что скоро и они окажутся в этой мясорубке. Время от времени поглядывая на хронометр, он прислушивался к несущимся из эфира перепалкам, стараясь не проморгать что-либо важное. И Пульхен, и Артур, и Лили единодушно сошлись в не слишком обнадеживающем выводе: если операции суждено завершится успехом, то на все про все понадобится пятнадцать-двадцать минут. В противном случае мощь Бункера попросту сокрушит их, потому что уже через пять минут после первых сигналов тревоги дежурные займут боевые посты, еще через десять командование подземной крепости пинками и матом поднимет с кроватей всех оставшихся лежебок, из земли выползут оптические и локационные системы наблюдения, с зенитно-ракетных комплексов сорвут чехлы и сдуют пыль, а дежурные радисты-операторы, заняв свои места, немедленно вычислят — кто, откуда и в каком количестве посмел посягнуть на покой подземного царства.

— Вадим, слышишь меня? Откликнись!.. Вызываю вертолеты, вызываю вертолеты…

— Дьявол! — Вадим сорвал с себя наушники. — Ни черта они не слышат. Может, это из-за глушилок?

Пилот покачал головой.

— Уровень помех вполне терпимый. Наш частотный коридор по-прежнему чист.

— Тогда почему они нас не слышат?

— У них проблемы с рацией, — пилот хмуро покосился в боковое стекло. — И немудрено. Вон как их поджаривают. Жуть!..

Вадим подался вперед, с содроганием впитывая в себя открывшуюся картину сражения. Острые всплески пламени продолжали бить с обеих сторон, но в бронепоезде Лили горели практически все вагоны, и было абсолютно непонятно, кто в этом пекле живет, двигается и умудряется оказывать бронированному роботу сопротивление.

— Сколько у нас ракет? — отрывисто спросил Вадим.

— У меня четыре и еще три у соседей, — пилот тоже не тратил слов впустую. — Может и получиться, но не уверен. Это вертушка, а не тачанка.

— Командуй! — Вадим глазами поискал следы батареи Щеголя, но ничего не увидел. Один дым и огонь, дым и огонь…

— Как бы то ни было, это наш последний шанс.

Пилот кивнул и тут же забубнил в микрофон рации позывные:

— Второй и третий! Приготовить для пуска ракеты. Лазерный луч наводить на вагон с двумя башнями. Все, что есть — залпом! — оглянувшись на Вадима, он шепнул. — Судя по тому, что говорил твой приятель, у них противоракетные пушки. А у нас всего семь ракет. Чепуха, если вдуматься…

Он не стал развивать мысли, но Вадим и сам все понял. Ракеты, подвешенные к пилонам, предназначались для поражения танков, с наведением по лазерному лучу. Контроль за положением ракеты относительно оси лазерного луча осуществлял непосредственно сам пилот. Именно такие ракеты, имеющие относительно невысокую скорость, проще простого сбивались обычными зенитными системами. Во всяком случае многобашенный монстр вполне мог справиться с подобной задачей. Пилот прав, — не так уж это и много — семь ракет. Оставалось полагаться только на удачу. На удачу и на опыт летящего рядом человека.

Бронепоезд отреагировал на появление летающего противника с ошеломляющей скоростью. Движение его стальных стволов они, конечно же, не сумели зафиксировать, но оторвавшиеся от пилонов ракеты опередили встречные залпы лишь на долю секунды. Вспышкой высверкнуло слева, и нечто дымное, разрезающее воздух обломками лопастей, по кривой дуге устремилось к земле. Еще один вертолет разлетелся от прямого попадания в куски, а чуть позже беда настигла и машину Снегова. Огненный клубок вскипел прямо перед глазами, лобовое стекло брызнуло осколками. В лицо пахнуло едким жаром, вертолет содрогнулся. Напрягшись, Вадим вцепился в боковой поручень, оглянулся на пилота. Из под разорванного шлемофона Снегова стекала алая струйка крови, но выражение лица пилота ничуть не изменилось.

— Не дрейфь, старичок, сядем, — опасно накренив аппарат, Снегов заставил его вильнуть в сторону. — А вот им, кажется, каюк. Сумели мы их достать!..

Вадим напряженно кивнул. Две или три ракеты действительно успели прорваться к цели, и даже броня этого стального монстра оказалось бессильной против кумулятивных огненных струй. Жаркие шапки разрывов всплыли вверх, на какое-то время скрыв бронепоезд от их взора. Впрочем, они уже не глядели на свою недавнюю цель. Расширившимися глазами они смотрели на стремительно приближающуюся землю.

Оставшиеся в живых выползали и вываливались из пылающих вагонов, стремясь уйти подальше от этого ада, обожженными лицами и руками ныряя в болотные лужи. Кто-то, возможно, кричал, а кто-то стонал, но Артур видел только распахнутые рты, — грохот орудий забивал все звуки. На его глазах Лили, одна из голов которого была пробита осколком и безжизненно свешивалась набок, с ручным пулеметом в руках увлек за собой около десятка бойцов, бегом устремившись к вражескому бронепоезду. Они бежали так долго, что Артуру стало казаться, что им и впрямь удастся добраться до цели. Но, подпустив группу пигопага шагов на пятьдесят, «адский бронепоезд» все-таки отреагировал. Одна из пулеметных установок развернулась в сторону бегущих, на прицеливание ей понадобилось не более полусекунды. Огненный смерч ударил из четырех стволов, и первым под свинцовый град угодил Лили. Человек-монстр и человек-легенда погиб быстро и некрасиво. Впрочем, Артур уже знал, что красиво вообще погибают только в фильмах. Пигопага прошило насквозь, почти перерезав туловище пополам, отшвырнув, как тряпичную куклу, на добрый десяток шагов, убив сразу, не даровав даже мига агонии. Половине его людей суждено было повторить судьбу Лили, оставшиеся в живых повернули назад.

— Ну, стерлядь! Ну, погоди! Сейчас я смажу тебя солидолом.

Подволакивая за собой простреленную ногу, Артур припал глазом к резиновому кружку окуляра. Он тоже не был уже человеком, он был зверем, жаждущим крови. Дух соперничества перебил в нем все страхи и все сомнения. Успеть спасти хоть кого-то! Опередить электронного снайпера хоть на секунду!..

Поймав в перекрестие амбразуру, скрывающую в глубине пулеметную установку, Артур откачнулся в сторону, дергая спусковой шнур. Возможно, это было его единственное попадание в цель. В амбразурной глубине вражеского бронепоезда огненно сверкнуло, наружу вывернуло листы рваного железа, густо повалил дым. Пулемет замолчал. И тут же, почуяв опасность, Артур ринулся из разбитого вагона.

Он успел вовремя. За его спиной рвануло двойным разрывом. Робот-убийца с ответным ударом не задержался ни на миг. Но, видимо, одного накрытия ему показалось мало, — в прорванное отверстие продолжали влетать снаряды, пламенем и осколками перемалывая без того изуродованную плоть вагона.

Уже лежа на земле, Артур разглядел в небе над собой вертолеты. Они пикировали, мчась на бронированное, вставшее стражем у ворот бункера чудовище. Вспышка, вторая — и летающие крепости выпростали огненные щупальца… Артур повернул голову. Наверное, робот пытался пресечь атаку с небес, однако на этот раз удача ему изменила. Одна из ракет, должно быть, угодила в бомбовый отсек, воспламенив боезапас всего левого яруса. Это и завершило схватку. Детонация оказалась столь сильной, что на мгновение Артуру почудилось, что тело его вот-вот сплющит и раскатает по земле тонким листом. Центральный вагон «адского бронепоезда» лопнул, выкатив в небо над собой жаркий клуб пламени. Один из вертолетов, заходящий, по всей видимости, на бомбометание, спешно взмыл в высоту. С бронепоездом противника без того было покончено — впрочем, как и бронепоездом Лили. Два изодранных и чадящих дымом железных монстра стояли друг против друга — с поникшими стволами, помятыми башнями, глядя на мир уже не через амбразуры и смотровые триплексы, а через множественные пробоины, в глубине которых плескалось пламя, пожирая последние остатки жизни, уничтожая неизрасходованные боеприпасы.

Глава 21

Как известно, принимают участие в боевых действиях одни, но плодами побед почти всегда пользуются другие. Нечто подобное произошло и здесь. Пустив в ворота подземного депо загруженную динамитом автомотрису и не потеряв при этом ни одного человека, Бункером овладела стоявшая в резерве бригада Пульхена. Очень может быть, что в этом заключалась своя особая справедливость, — во всяком случае Артур, разгуливающий по знакомым лабиринтам с перебинтованной спиной и винтовкой вместо костыля, рассуждал именно так. Случилось то, чему суждено было случиться, и хмурого полковника он ободряюще хлопнул по плечу.

— Не тушуйся, полководец. С тобой ли, без тебя, но дело было бы сделано.

— В том-то и закавыка, что без меня.

— Ерунда! Уверен, Клочковскому и его команде ты более нужен живым.

— Видишь ли, Артур, как ни странно, но это ничуть не утешает… — полковник взглянул на солдата столь выразительно, что Артур не нашелся что сказать.

Он пролежал на столе операционной всего полчаса, позволив залить себе спину йодом и терпеливо выдержав перевязку. Осколки прошли по касательной, пробороздив кровавые полосы, но позвоночника, по счастью, не задели. Этой информации ему показалось достаточно, чтобы не изображать из себя тяжелораненого.

— Жаль, нет медсестричек, — бормотал он, морщась. — Лежать с голой задницей — да еще перед мужиками!..

— Ничего, переживешь.

— Вы не поверите, но на этом самом месте наша Экс-Дама пыталась меня, юного и бесхитростного, самым подлым образом совратить. Любила, понимаешь, кровь с молоком и чтоб мышцы, как у слона. Охрану меняла каждую неделю, Клеопатра хренова…

Обрабатывающий раны санитар, Артура не перебивал, понимал, что разговор облегчает солдатику боль.

— Ну и что, совратила?

— Куда там… Я, дурак, утираться после ее слюней вздумал, так она до того взъярилась, что чуть было скальпелем не полоснула.

— Тут уж кто кого, — философски заключил кто-то из медицинской обслуги. — В смысле, значит, протыкновения…

А уже минут через пять Артур ковылял с Пульхеном и его ополченцами, осматривая шахту за шахтой. В конце концов обнаружили и ту последнюю роковую ракету. Это оказалось не так просто, — бомбы сделали свое дело, и шахту частично завалило землей. Сорвавшись с направляющих пилонов, стройное стальное тело с плутониевой смертью внутри лежало поперек шахты, и первый же из приблизившихся к ней специалистов выразительно покачал головой.

— Похоже, нам тут больше делать нечего. Узел самонаведения почти расплющен…

И все же полковник, взглянув на часы, заставил присланных Клочковским инженеров снять где можно обшивку и дополнительно поработать над электронной требухой.

— Ракета должна стать невосстанавливаемой, — строго объяснил он. — Абсолютно невосстанавливаемой!

И его поняли. По счастью, временем специалисты располагали в полной мере. Лили погиб, и контролировать их было некому.

Тем не менее, наряду с победной эйфорией, проникшие в Бункер ощущали растерянность. Каменное подземелье было совершенно безлюдным. Ни единого человечка, никаких признаков недавней жизни. Это казалось совершенно невероятным, потому что еще пару месяцев назад Артур сам в составе нарядов вышагивал по этим коридорам, а в приземистом помещении столовой вместе со всеми гремел алюминиевой посудой, черпая солдатскую приевшуюся кашу, с привычным равнодушием поглощая приторно кислый компот из фруктовых концентратов. Это не было царством мертвых, но и жизнью здесь тоже не пахло. В чем-то случившееся, наверное, объясняло странную кому «адского бронепоезда», однако, стыкуясь между собой, и то, и другое продолжало оставаться необъяснимым…

Хорошая вещь — исповедь. Снять груз с души — особенно готовясь в дальнюю дорогу — что может быть естественнее? Умирать с легким сердцем — значит, умирать налегке, очистившись и отряхнувшись. Возможно, это даже лучше, чем умереть внезапно. В стремительности тоже имеется своя доля несправедливости — все равно, как в нырке вслепую. Встретить неведомое с раскрытыми глазами, в полной мере осмысливая происходящее — не в пример достойнее. Вот только, как это получается у людей? И получается ли вообще? Потому что, если не получается, то выходит что-то вроде двойной смерти — один раз в собственном воображении и второй раз наяву.

Дымов взглядом устремился к низкому потолку, умозрительно разрушая каменные своды, раздвигая земные пласты и угадывая за всем этим бездонную глубину неба. Там, если верить святым писаниям, собраны души всего человечества. Там Бог, там то, что называют истиной и знанием. А что есть тут, на Земле? Растерянность с самоуверенной спесью? Кучка мужественных и несдавшихся? «Бога принимаю — мира Божьего не приемлю»… Вот и весь наш хваленый опыт. Так стоит ли оставаться среди тех, что все еще здесь, если лучшие из лучших давно уже ТАМ? Если зубам твоим предлагается ребус гранитной твердости, и если уже через десять-пятнадцать лет последние из несдавшихся печальной курлыкающей стаей покинут Землю навсегда?…

Вадим прикрыл ладонью глаза. Вот и найдено долгожданное утешение! Потому что страшно быть ОДИНОКИМ — первым, последним и случайно отбившимся. Если же впереди тебя и позади следуют другие, значит, и смерть перестает быть смертью, превращаясь в воссоединение. С Панчей, с Лебедем, с Володькой… Кто знает, может быть, ТУТ нам хорошо только потому, что мы понятия не имеем, каково оно ТАМ.

Еще одно зыбкое утешение и еще одна гирька, уравновешивающая душевные весы…

Дымов неспешно поднялся, сделал два шага и, развернувшись, принялся рассматривать себя самого, оставшегося сидеть в кресле — хмурого и сгорбленного, с глазами, впивающими близкую пустоту.

В памяти зашебуршилось давнее, из художнического прошлого. Кажется, Достоевский-Иероглиф. Пожалуй, один из самых заметных портретов автора… Сейчас, наверное, уже помещен в запасники «банкиров». Но где-то ведь подглядел эту позу и этот взгляд гениальный Перов! Или сам временами что-то такое видел?…

Подойдя к столу, Вадим включил настольную лампу. Он был в кабинете Вия — того самого, о котором рассказывал Артур. Командующий подземельем жил с комфортом, не чураясь ни ковров, ни позолоты. Лампа была старинной, отлитой из сияющей бронзы. Гибкая змея ползла по царственному дереву, распахнутой пастью угрожала источнику света. Однако сейчас Вадима интересовала не бронзовое литье, — внутреннему ощущению сумбура требовалось дополнительное подтверждение беды. Все равно как своеобразная фиксация словом нечаянно проявившегося.

Встав, между стеной и лампой, Вадим в сотый раз с обреченностью убедился, что тени нет.

— Ну? — он снова взглянул на сидящего в кресле двойника. — Опять ничего не видишь и не слышишь?

Двойник не видел и не слышал. Время его истекло, он медленно таял. Отойдя в сторону, Дымов снова скосил глаза за спину и разглядел еще одно задумчивое изваяние — бестелесное и в то же время абсолютно реальное.

Вот поэтому Лебедю и не удалось застрелиться, — осенило его. У бедняги началось то же самое, и он попытался заменить свет пулей. Тоже по-своему экспериментировал.

В коридоре послышались далекие шаги, и, опасливо взглянув на своих двойников, Вадим поспешил выйти из кабинета. Смешно, но даже в его положении еще можно было чего-то опасаться.

— Мда… Бункер пуст, враг предпочел реалиям мистическое исчезновение, — сложив за спиной пухлые руки, Кит прошелся по залу. — И с ракетой, стало быть, меня тоже надули.

Конечно, можно было негодующе возразить, но ни Пульхен, ни Вадим, ни Артур не проронили ни слова.

— А хотите узнать цифры? Сколько, например, я положил на этой операции людей и техники? — Кит, нахмурившись, махнул пятерней. — Ладно. Я не собираюсь сводить счеты. В конце концов, не всем сделкам суждено быть удачными. Если бы не гибель Лили… — он сокрушенно вздохнул.

— Почему же вы считаете, что сделка оказалась неудачной? Вы получили в свое распоряжение бетонную громаду, что в стратегическом смысле, конечно же, превосходит оборонную мощь Горки. Здесь есть практически все для автономного существования: запасы продовольствия, лазарет, оружие, — Пульхен поднял голову. — А главное, мы все обезопасили себя от ядерного удара.

— Милый вы мой! — губы Кита насмешливо скривились. — Неужели вы всерьез полагаете, что я переселюсь сюда со своими людьми? Да, здесь действительно есть все. Все, кроме жизни. По какой-то причине она покинула эти катакомбы, и навряд ли мы когда-нибудь узнаем разгадку. Увы, не все тайное рано или поздно становится явным. Рудольф Гесс, заместитель Гитлера, накануне войны с Россией перелетает на личном самолете к англичанам. Зачем, почему?… Восемьсот четырнадцатый год, плененный Наполеон по пути на остров Эльбу подозрительным образом оказывается за боротом в бушующих волнах. Добряк-ньюфаундленд бросается следом и спасает императора. Что это? Попытка самоубийства, покушение, случайность? А позже — уже, правда, на острове Святой Елены бывший завоеватель не может сколько-нибудь вразумительно объяснить, что же его сподвигло на войну с Россией. И Павла он уважал, и Александру симпатизировал, а вот поди ж ты! — взял и напал. — Кит кивнул на стены. — Тоже и тут: были люди — и пропали. Одна только электронная требуха и осталась. Из-за чего, спрашивается? Вот и вы не знаете. Нет, ребятки, мои хлопцы и шагу не сделают в эти катакомбы! И потом — о какой безопасности вы толкуете? Истинной безопасностью может похвастать лишь тот, кто вооружен самым свирепым оружием. Подобным оружием мы имели возможность завладеть, но, увы, ничего не получилось.

— К сожалению, винить тут некого.

Кит фыркнул.

— То-то и обидно. Все кругом ангелы, никто не виноват. А людишки, между прочим, полегли.

— Вы сожалеете о штурме?

— Сожалею или нет, какая теперь разница? Вы этого хотели, и я втайне желал — вот и случилось. Правда, не думал, что потеряю на этом такую уймищу людей!.. — Кит снова помотал головой.

— Значит, надо объединяться? — Вадим произнес это полусерьезно-полушутливо.

Обернувшись, Кит ответил ему долгим взглядом.

— Смычка города и деревни? А зачем? То есть вам-то это, наверное, нужно, а какой у меня интерес? Нет, Вадим, вы человек неглупый, но некоторых важных вещей, я бы сказал — до простого важных, отчего-то не понимаете.

— Что, например?

— А то, что, создав Горку, я УЖЕ объединился с городом. Друг без друга нам не обойтись, это верно, но из этого вовсе не следует, что мы должны сливаться в страстных объятиях. Напротив, нужна разумная дистанция: вы на одной стороне качелей, я — на другой. И не надо нарушать равновесие.

— Мне кажется, в наших силах создать конструкцию более устойчивую, чем качели, разве не так?

— Не обольщайтесь на свой счет. Ничего у вас не получится. Уже хотя бы потому, что не получалось и у ваших предешественников. А ведь пытались — и не единожды. Зачем же считать предков глупее нас с вами? Остров Солнца придуман давным давно, но отчего-то моря вокруг подобных островов всякий раз закипают от крови. Нет, Вадим, естественное равновесие достигается посредством качелей, о которых я только что говорил.

— Жаль, мы могли бы закрепить достигнутое.

— Закрепляйте. Мешать я вам не буду. Даже наоборот — помогу.

— Чем, например? — поинтересовался Пульхен.

— Ну, во-первых, я уже помог, если вы еще не забыли, а во-вторых… Думаю, в моих силах приструнить тех, кого вы приструнить не в состоянии. Тех же «бульдогов» хотя бы. — Кит усмехнулся. — Как раз сейчас у меня крайняя нехватка людей, вот и проведу рекрутский набор. По-моему, комбинация взаимовыгодная: я пополняю свои ряды, а город чуточку очистится. Или я не прав?

— Возможно, и не правы, — буркнул полковник. — Разрозненной преступности вы предпочитаете организованную. Меня лично это не утешает, и по мне так лучше биться с дюжиной мелких банд, нежели с одной, но управляемой сильной и опытной рукой.

— Согласен, однако вы забываете о нашем союзе. — Кит с улыбкой поднял перед собой правую ладонь. — Эта, как вы выразились, умелая и опытная рука не будет действовать во вред городу. А в том, что сотрудничество между нами возможно, вы, как мне кажется, успели убедиться…

Вадим вздрогнул. Стены зала окрасились в фиолетовые тона, размывчиво поплыли. Приближался очередной приступ, и первым признаком было то, что он уже ОЩУТИЛ, чем закончится их разговор. Перескок во времени совершился, и память-осьминог, вернув щупальца из будущего, поместила на должную полочку нужную информацию.

Перед глазами не к месту мелькнуло зареванное лицо Саньки, а мгновение спустя в уши ворвался голос Артура, сообщающего о том, что Мадонна уже трижды пыталась докричаться по рации до возлюбленного, что «бедная девочка» давно в пути и прочее, прочее.

Таймерная лихорадка тем и страшна, что абсолютно непредсказуема. Во всяком случае в присутствии друзей Вадим не хотел допускать ни головокрукжения, ни рвоты, ни появления двойников-призраков. Не то, чтобы ему было стыдно за что-то, однако не хотелось. Просто не хотелось.

Стараясь контролировать каждое свое движение, он медленно поднялся, спокойным голосом произнес:

— Я выйду. Ненадолго…

Озадаченность и удивление отразились, пожалуй, только на лице Артура, но Вадим сумел обмануть и его, весело подмигнув, изобразив легкомысленную улыбку. Это могло означать что угодно, и приятель немедленно успокоился.

Обойдя по кривой замершего у дверей Аристарха, Вадим вышел в коридор, и только тут его затрясло по-настоящему. Испытывая желание скрючиться от боли, со стоном присесть на корточки, Вадим неровными шажками проследовал мимо охраны Кита, мимо бойцов полковника. Куда-нибудь, где поблизости не окажется случайных свидетелей, где можно будет позволить себе расслабиться.

Пожалуй, именно сейчас Дымову стало понятным желание иных погибающих животных уходить на поиски укромного места. Смерть — не та вещь, что годится для публичного показа, знаменуя собой нечто глубоко личностное и уж во всяком случае куда более интимное, чем все то, что принято именовать интимным. Операцию «Бункер» Дымов Вадим Алексеевич наконец-то завершил, операцию «Жизнь», похоже, тоже.

— Вот картоха, так картоха! Килограмма четыре, не меньше! — Поль восхищенно крутил перед их лицами корнеплодом, размером в добрую человеческую голову. — И такая вот коллизия, Вадик, наблюдается чуть ли не во всех огородах, представляешь? Так что с фермами, будь спок, — завалим город урожаями по самые крыши.

— Может, там черви, вяло усомнился Вадим.

— Да в том-то и дело, что чистенькая, как мое белье. Ни червячка, ни пятнышка!

Тут он попал в точку. Они сидели на лавочке, переодетые во все чистое, расслабленно привалившись спинами к бревенчатой стене баньки. Мадонна баюкала Вадимову руку у себя на коленях, а он думал, что в чистое обычно переодевались моряки перед последним боем…

На баню, предложенную гостеприимным Полем трудно было не клюнуть, и он клюнул. Приступы повторялись теперь каждые час-полтора, и всякий раз на какое-то время ему становилось страшно холодно, — убегающая тень, как видно, уносила с собой ощутимую толику тепла. Кровь леденела, в сознание вторгалось иноземное, приводя с собой посторонних — тех самых бесплотных существ, на которых указывал в давнем сне Лебедь. Явившиеся неведомо откуда гости обступали Вадима со всех сторон, самым неведомым образом начиная пожирать его энергию. Он пытался от них отбиваться, но силы были явно неравные. Баня же знаменовала собой тепло, и, конечно же, Вадим, согласился.

Наверное, ему не следовало связываться с Воздвиженовым. Пусть даже и по радио. Потому что ничем головастый эскулап помочь ему не мог. Взволнованно порасспросив насчет судорог, тошноты и температуры, Борис клятвенно пообещал приехать. Вадим запретил приезжать, в свою очередь, чуть помявшись, дал обещание вернуться в город при первой же возможности. Наверное, он все решил уже тогда, и потому лгать Борису было особенно неприятно. Борис не приехал, но вместо него прикатила Мадонна — разумеется, разузнав обо всем в числе первых. С ее-то подачи Поль и затеял баню.

Пока шла борьба за Бункер, предводитель городской анархии тоже не терял времени даром. Такая уж это была натура — либо все, либо ничего. Уважающий крайности и легкий на подъем, Поль неожиданно ударился в религию всеобщей санитарии, запретив своим гаврикам вшей, грязь и запущенность. Мыло, скребки, веники и тряпки сделались символом экспедиционного корпуса. Дух первозданной сельской природы оказал на начальника экспедиции свое роковое влияние. Лично совершая обход вверенных ему людей, Поль проверял по дворам банные каменки, с рвением гнал патлатых подчиненных под ножницы парикмахеру, посылая в лес целые бригады за березовыми и дубовыми вениками. Самое удивительное, что цель, ради которой затевалась экспедиция, все более распаляла его. Возможно, тому немало поспособствовали огородные «монстры». Арбузоподобная картошка, гигантский и удивительно сладкий горох, тыква, в рост человека, метровая морковь. Последняя, впрочем, была безвкусной, но в вареном виде да в голодные годы, как уверял Поль, именно такой овощ нужен был уставшему от недоедания народу. Вооруженные литовками, с автоматами за спиной (занятное сочетание!), анархисты выходили в огороды, с кряканьем выкашивая чертополох и крапиву, готовя землю под будущие семена гигантов. И, конечно же, на каждом огороде появлялось свое собственное чучело — в меру страшненькое, более или менее человекоподобное.

— Пусть видят, что нас много, что мы бдим! — восклицал Поль.

— Думаешь, нас кто-нибудь видит?

— Ясен пень, видят! И видят, и завидуют! Мы ж по-человечески начинаем жить. А это совсем другая коллизия!..

В чем-то Поль был безусловно прав. Вот и эту баньку он растопил для них по всем правилам древнего крестьянского искусства, выставив в предбанничек высоченный самовар, заставив своих ординарцев наломать в лесу особых «фирменных» веников. По времени он подгадал в самый раз. Очередная волна озноба накатила на Вадима, и, клацая зубами, дрожащими руками срывая с себя одежду, он кое-как взобрался на самый верх. На минуту или две ему стало легче, но когда скалящий зубы Поль кивнул Вадиму на веник, он отрицательно покачал головой. Хотелось просто лежать. Без движения и без разговоров. Поль деликатно вышел, а вместо него в парилку вошла Мадонна. Пожалуй, это было лучшим из возможных вариантов, и ей первой Вадим признался в принятом решении.

Наверное, это походило на бегство, но именно о нем в свое время говорила та странная девочка. Эльза — так ее, кажется, звали. Желанный, окутанный туманом болот финиш, болезненная, но ясность. Люди рыщут в поисках счастья, а находят боль — но если попробовать наоборот? Ведь давно уже доказано философами всех континентов: не счастье очищает, — страдание. Вот и он отправлялся за своей законной болью. Вполне добровольно. В самом деле, если ты уже на мушке, если до пропасти осталась самая малость, почему бы не шагнуть навстречу, попытаться вырвать косу из рук костлявой. Как в той старой разудалой песне: «Ее ударил в ухо он рыцарской рукой…»

— А вдруг это обычная лихорадка? — Мадонна нервно кусала красивые губы. — Или какая-нибудь особая малярия?

— Нет, милая, — Вадим с внутренней усмешкой уловил в собственном голосе некоторую торжественность и еще более твердо повторил: — К сожалению, нет. Это не лихорадка и не малярия.

Увы, он оказался обычным эгоистом. Как очень и очень многие. В глазах у Мадонны стояли слезы, и это доставляло Дымову удовольствие. Она плакала не просто так, она оплакивала его. Сам же он к мысли о скорой смерти почти привык. Он даже успел от нее немного подустать. Иногда это тоже полезно — уставать от собственных страхов. Появляется видимость мужества, и все решается более просто, без истерик. Привыкнуть действительно можно ко всему. Как и над всем посмеяться… «Доктор! Вы прописали мне грязь, неужели она поможет?… Как вам сказать? Помочь, конечно, не поможет, но будем привыкать к землице, дорогой!..» Вот так же у него. Сперва недоумение с ужасом, с медлительным осознанием предстоящего, затем постепенное угасание страха, вытеснение его чем-то покойным и вечным, о чем не думалось раньше. Во всяком случае подобной обостренности ума Вадим не помнил уже давно. В самом деле, легкий мозг — это мозг прежде всего необремененный. А чем обременен мозг живущего? Разумеется, жизнью…

— А ведь я… Я твоему Сереже Катрин сосватала. — Невпопад призналась Мадонна. — Из ревности. Думала, ты ее по-прежнему любишь.

Вадим кивнул, хотя и получалось, что вроде как все зря — и ревность, и сватовство. Но он кивнул, и они снова замолчали. Приступ прошел, и теперь ему было удивительно хорошо. От колен Мадонны, едва прикрытых сорочкой, тянуло теплом, и казалось совершенно естественным опустить на них голову. Мельком подумалось, что, пожалуй, впервые Мадонна решилась выйти на люди в таком виде. Ее кожа, кобура, патроны и заклепки — все осталось там, в предбаннике. И оттого начальница моралитета казалась ему живой, как никогда.

А спустя какое-то время, красный и отдувающийся, из бани вывалился Поль. Кутаясь в полотенце, он браво шагнул к ним. Выражение его сияющего лица ясно говорило: «Мечта сбылась, все люди — братья!» Кинув на него смущенный взгляд, Мадонна удалилась, чтобы привести себя в более подобающий вид. Плюхнувшись на скамью рядом с Вадимом, Поль полотенцем утер взмокшее лицо. Впрочем, совершенно безрезультатно, потому что пот продолжал лить с него градом, каплями вспухая по всей коже, капая с носа, как с весенней тающей сосульки.

— Филька, компоту! — гаркнул он. И компот ему тотчас налили и подали.

— Я что, курица клевать из наперстка? — Поль брезгливо отстранил поданную кружку, по-хозяйски взялся за ручку скороварки. Мужиком он был все-таки здоровым — четырехлитровую скороварку держал, как черпак, шумно глотая, проливая компот на мохнатую грудь.

— Ух! — выдохнул он. — А пивко все-таки лучше. С сольцой да с сервилатиком! И чтоб не свежим, а сморщенным, немного засохшим. Я и раньше такой любил. Покупал, резал и оставлял в холодильнике. Вот была коллизия, так коллизия! Жаль, Панчи нет. Уж как бы я его пропарил! Насквозь бы всего промял! И снега нет, жаль. Баня без снега это как… — он призадумался, подбирая подходящее сравнение, но Вадим его перебил.

— Поеду я, Поль. Прямо сейчас.

— Сейчас? Но куда?! — Поль спрашивал рассеянно, не подозревая подвоха.

— Дельце одно есть — важное. Ты мне дай какую-нибудь колымагу с мотором. Если есть, конечно, свободная.

— Для тебя найдется. — Поль поскреб пятерней в затылке. — До чего все-таки умное изобретение — баня!.. И санкюлотов в сопровождение дам, если хочешь.

— Не надо сопровождения, сам доберусь. — Вадим поднялся. — Мадонне, когда выйдет, не говори, что уехал. Дело у меня там особое. Неженское.

— Понял, — глаза Поля весело сморгнули. Он не стал спрашивать, куда едет приятель и зачем. Возможно, был слишком счастлив в эту минуту, чтобы наседать и выпытывать. Именно по этой причине Вадим не стал ему ничего объяснять.

Броневик тряхнуло, Вадим ударился лбом о приборную панель. На дороге стояла Мадонна.

Одного взгляда хватило, чтобы вобрать в себя всю картину целиком. Раскрасневшееся лицо, сверкающие глаза, лежащий чуть в стороне мотоцикл. Эта женщина все-таки сумела нагнать его! Какое-то время Вадим взирал на Мадонну через узкую щель триплекса, а чуть погодя распахнул люк и выбрался наружу.

Возможно, если бы она заговорила с ним первой, стала бы упрекать или плакать, он нырнул бы обратно под защиту брони. Но она повела себя совершенно иначе: все так же молча приблизилась, щекой прижалась к его колену.

— Пожалуйста, Вадим, возьми меня с собой!

Она не произносила это, но он все равно услышал. И внутренне поразился. На казнь в компаньоны не просятся. Значит, во что-то она тоже верила.

Сидя на башне, Вадим смотрел на голову Мадонны, покрытую десантным беретом, и тщетно пытался осмыслить собственные чувства. Руки сами собой опустились на затылок женщины, мягким движением стянули берет, отбросили в сторону. Темные ее волосы рассыпались по плечам, и это тоже показалось ему до странного знаменательным. В мире действительно ничто не происходит просто так. Надо лишь уметь всматриваться и вслушиваться. Хотя бы время от времени. И нечто всегда подскажет ответ, намекнет тихим шепотом, поддержав и окрылив.

Повинуясь порыву, Вадим подхватил Мадонну под мышки, одним движением, словно малого ребенка, усадил рядом с собой. Даже атлетически сложенный Артур не сумел бы повторить подобного трюка, но в эту минуту ни он, ни она случившемуся не удивились.

— Но ведь я понятия не имею, что там может случиться. Это жуткое болото! — сказал Вадим. Или, может быть, только подумал, но она тоже услышала и поняла. Потому что, не разжимая губ, ответила:

— Я знаю.

Наверное, к чему-то подобному он был уже готов. Возможно, таймерные больные действительно умеют заглядывать в будущее. Совсем как маленькая Эльза…

Зачем он вообще ехал туда? Только ли спасаясь от болезни? Зачем ехала туда она? Только ли ради него? В каждом из них крылся свой маленький ад, и, как ни крути, она была Мадонной — дамой, за голову которой в свое время «бульдоги» сулили горы золота. Им было за что ее ненавидеть. И ей, наверное, тоже было о чем подумать в часы уединения. В разное время людям хочется очищения — внешнего и внутреннего, чтобы разом избавиться от телесных болячек, от головной смуты, от сердечных нарывающих корост. Мерилом всего становится юность, а долгожданную панацею готовы узреть в самом неприглядном. Например, в том же Синем Болоте — пучеглазом чудовище с запахом ацетона, заглатывающем и пропускающем через свою утробу, словно через семь кругов ада. Кому суждено вынести, тот вынесет — и выйдет очищенным. Не ангелом, не зверем, но существом с неким будущим. А ведь это и есть самое прекрасное — иметь впереди хоть какое-то будущее…

Они продолжали сидеть на броне, и в молчании их угадывался все тот же вопрошающий диалог. Она спрашивала его, а он себя. Ответ приходил извне, а может, они попросту воображали его себе. Впрочем, физическая подоплека этих двоих сейчас не интересовала. Время продолжало отщелкивать невесомые секунды, темнота зримо обволакивала землю. Когда наконец они забрались внутрь броневика, Вадиму пришлось включить фары. Свищ, огромный, похожий на древнего ящера, приблизился со стороны деревьев, но, нюхнув огромными ноздрями ядовитый угар выхлопа, гигантскими прыжками унесся обратно в заросли. Бронемашина взревела дизельным двигателем, покачиваясь, тронулась вперед.

— Мы вернемся, — убежденно произнесла Мадонна, и, поглядев на нее, Вадим мысленным рефреном подхватил: «Ну, конечно же, мы вернемся…»

Солнце, невидимое за облаками, окончательно сползло за горизонт, дорога становилась все более зыбкой. Смотреть на происходящее со стороны Вадим больше не пытался, наперед зная, что выглядит все до смешного путанно и нелепо. Увы, трезвость суха по природе — и уже только поэтому не воздвигла на земле ничего доброго и хорошего. Слеповатая, она признает единственного поводыря — логику, не понимая, что гладко — еще не значит правильно, и смутно подчиниться необъяснимому, будь то порыв или нашептывающая немыслимое тоска, иногда тоже чертовски необходимо. Хотя бы раз в месяц, хотя бы раз в жизни. Вот и в этой их глупости таился свой потаенный смысл. Вадим не собирался ни поворачивать машину, ни останавливаться.

Дорога тянулась к колесам, наматывалась на них ковровым рулоном, и там, позади, ничего уже не оставалось. Свет от фар бил только вперед, и только впереди их что-то могло поджидать. Может быть, их прошлое, а возможно, и их будущее.