Пригласи в дом призрака

Глава шестая

Бережная возвращалась в офис, а в голове крутилось: Андрей Андреевич, Андрей Андреевич, Андрей Андреевич… Хотелось сбросить это наваждение, но потом она поняла, что думает не про отца Волохова, а про старичка – ветерана ГУВД, который работает в музее городской милиции: она решила взять консультантом в свое агентство, но так и не сделала этого.

Не отрываясь от руля, она нашла в памяти телефона его номер.

– Верочка, – обрадовался тот, – наконец-то вспомнили старика!

– Да я и не забывала. Просто ждала, что вы подъедете оформить с нами договорные отношения. Нам очень нужны консультанты вашего уровня. Только где такого возьмешь. Я же предлагала…

– Забыли и забыли, – Андрей Андреевич продолжал делать вид, что не обиделся, – сейчас вам снова нужна моя помощь?

– А куда я без вас? Просто при мне зашла речь о прошлых годах и всплыла фамилия Кандейкин. Слышали про такого?

– Разумеется, – тут же подхватил Андрей Андреевич, а потом замолчал.

– Андрей Андреевич! – напомнила о себе Бережная.

– Я вам перезвоню через полчасика, – отозвался ветеран, – по шуму понял, что вы в машине и, вероятно, за рулем. А это дело опасное – надо за дорогой следить, а не отвлекаться на болтовню стариков.

Он и в самом деле позвонил ровно через тридцать минут.

– Докладываю, – начал Андрей Андреевич, – Кандейкин Константин Иванович, он же – преступный авторитет Кандид, 1925 года рождения, известный также как Костя Матрос, Черная Смерть и Челюскин, – личность легендарная, может быть, даже самая легендарная из тех, с кем мне лично приходилось иметь дело. Худой на вид, он был жилист и силу в руках имел необычайную. В неполные шестнадцать попал на фронт в составе батальона морской пехоты. Воевал, вероятно, хорошо, потому что имел помимо нескольких медалей орден Красной Звезды и два ордена Славы. Был представлен к третьему ордену, стал бы полным кавалером, что приравнивалось к званию Героя, но не получил, а пошел под трибунал за нанесение побоев командиру. Дело было в Польше в самом конце зимы, кажется. Наши войска ждали приказа о наступлении, но его не было, потому что не подошли резервы, а передовые части изрядно потрепаны. В батальоне, где служил Костя Кандейкин, осталось меньше половины личного состава. Комбат погиб, его место занял командир первой роты, а на должность комроты заступил, соответственно, старшина Кандейкин. И вот в расположение батальона прибыл некий подполковник из штаба дивизии и отдал приказ: форсировать речушку и атаковать передовые позиции врага. Говорил, что это надо сделать скрытно для противника, без поддержки артиллерии. Просто перебраться, захватить переднюю линию окопов и удерживать ее до подхода основных сил дивизии. Молодой комбат, конечно, возражал, но подполковник достал пистолет и пообещал расстрелять его на месте за трусость… Я не очень пространно?..

– Нет, нет. Я слушаю очень внимательно и с большим интересом.

– Тогда продолжаю. Короче, начали переправу. На лодочках, на плотах. Сотня человек всего – до берега добраться никаких шансов. Немцы обнаружили их только когда морские пехотинцы высаживаться начали. Попали они на замерзшее болото, что оказалось удачей, потому что все остальные подходы к немецким окопам были заминированы. Но ударили прожектора и сразу пулеметы… Потом ряды колючей проволоки. Удивительно, что кто-то прорвался в немецкие окопы. И тут началось! Перестрелка, рукопашная… И никакой огневой поддержки с нашей стороны. К утру все закончилось. Немецких трупов насчитали потом более четырех сотен, а наши полегли все, то есть почти все. Только четверо остались: Кандейкин и трое морпехов. По рации связались со штабом полка, а там и не в курсе, что за атака, кто приказал. Но переправиться все же успели. С подкреплением, пулеметами, минометами и даже с пушкой. Тут враги опомнились и пошли в атаку. Плацдарм удалось удержать. Кандейкин был ранен, но его отправили не в госпиталь, а в штаб дивизии для объяснений. Там-то поняли, что к ним едет герой. Он доложил, и про того подполковника не забыл рассказать. Генерал тут же приказал оформлять наградные листы: комбату Героя посмертно, а старшине Кандейкину орден Славы первой степени. Вышел он забинтованный на крылечко, решил покурить в ожидании машины, которая его в госпиталь отвезет. А тут как раз тот самый подполковник. Чистенький, выбритый, трезвый, само собой. Увидел грязного матросика в бушлате и решил ему замечание сделать. А Кандейкин, поняв, кто перед ним, вломил этой штабной сволочи. Один раз и ударил, но сломал тому гаду челюсть и зубы выбил. Сразу под трибунал и приговор – расстрел, но потом высшую меру заменили на восемь лет лагерей. Могли бы и в штрафную роту, но там до первой крови, а значит, Костя Кандейкин скоро бы вернулся в свой батальон уже офицером, потому что за каждый орден Славы присваивалось следующее звание. Но на беду Кандейкина у того подполковника оказался в штабе фронта родной дядя, который настоял, чтобы по всей строгости советского закона… И отправился Кандейкин в солнечный Магадан, где стал Костей Матросом, а потом уж Челюскинцем…

– Почему Челюскинец?

– Челюскинцы? Они же ломом подпоясанные. Это бывшие военнослужащие, по разным статьям попавшие на зону: за невыполнение приказа, за оставление позиций, кому-то шили мародерство – забрал сало и горилку у хуторянина, вот и получи свой срок. Но все эти люди, прошедшие войну, попав в лагерь, они решительно не принимали воровские понятия и порядки. Резали их нещадно, но и они, правда, в долгу не оставались. Силы были не равны, конечно. Бывших военных осталось немного, а те, кто выжил, притихли. Однако не Костя Кандейкин. Он, конечно, не один такой, но было их мало, и называли их «челюскинцами на льдине», как тех, что зимовали в Арктике, пока их самолетами не вывезли. Костю не трогали, вероятно, из-за его отваги, силы и честности. Но просидел он, как ты можешь догадаться, не положенные восемь лет, а восемнадцать. Летом шестьдесят второго ехал на поезде в родной Ленинград, где у него никого после блокады не осталось. Люди вокруг радостные, обсуждают решение двадцать второго съезда, на котором Хрущев пообещал всем построить через двадцать лет коммунизм. Короче, отправился Кандейкин в тамбур покурить, а войти не может. Смотрит, урки дверь подперли и пытаются обесчестить девочку молоденькую, та сопротивляется, но… Костя дверь вышиб и расшвырял всех четверых. Те за ножи схватились, полоснули его несколько раз, пока он их с поезда не сбросил.

Девушка оказалась тоже уроженкой Ленинграда. Ее мама беременной отправилась в эвакуацию на Урал. Но мама потом умерла, а девушка окончила школу и направлялась не в чужой для себя город, чтобы поступить в медицинский. Вместе с Кандейкиным она ехала недолго – суток не прошло, как пришел наряд и забрал Костю. Как выяснилось, из четверых выжил один, он и показал, что на него и его друзей в поезде напал уголовник. Потом был суд, и только показания той девушки спасли Кандейкина от высшей меры. Но восемь лет он все же получил. Там еще и адвокат здорово помог. Тот и сам был фронтовиком, затребовал документы из армейского архива и обомлел от того, как герой не за что восемнадцать лет отмантулил.

– Так еще восемь лет все-таки дали?

– А куда деваться? Закон суров, но это закон.

– Дура лекс, сед лекс, – вспомнила латынь Бережная.

– Именно так, – согласился Андрей Андреевич, – однако на этом наша история не заканчивается. Отправили Константина Ивановича в Восточный Казахстан в лагерь при каких-то рудниках, а девушка следом за ним. Обосновалась в поселке неподалеку, устроилась фельдшером, поступила в медучилище и ждала. А потом уж они вместе вернулись в Ленинград. Ее родной дядя оказался жив и пустил их к себе, потому что был больным и одиноким. Девушка поступила в медицинский, о чем мечтала долгие годы. Кандейкин отправился работать на вокзал. Поженились они, разумеется. Вскоре дяди не стало, зато у Кандейкиных родился ребенок.

– Девочка, – подсказала Бережная.

– Кажется. Константин Иванович вроде как завязал со своим прошлым. Но мы-то знали, что авторитетный вор на стуле ровно греться не будет. Ему или общак доверят, или в третейские судьи потянут, зная его кристальную честность. Но не было на него ничего. По крайней мере, осведомители об этом ничего не знали. А потом его жену, которая работала участковым врачом, зарезали в подъезде дома, куда она спешила по вызову. Забрали мелочь из сумочки, сережки из ушей.

– Ужас! – не выдержала Бережная.

– Это для тебя ужас, а для Константина Ивановича – страшное горе. Милиция, разумеется, опрашивала и его, но он молчал, да и не знал ничего. А потом в городе произошло тройное убийство – нашли мертвыми видавших виды уголовников. При них были ножи, которыми они, судя по всему, пытались обороняться, но это им не помогло. Эксперт сказал, что удары были нанесены тяжелым предметом, но характер их нанесения – не сверху, а непосредственно в лицо – позволял считать, что бандитов убил ударом кулака человек невероятной силы. Расследование проводил я и сразу понял, кто это мог сделать. Пришел к нему один, без понятых, попросил рассказать. Но Константин Иванович только плечами пожал. Я осмотрел его одежду на предмет повреждений или следов крови, но ничего не нашел. Попросил снять рубашку. Он не сразу, но подчинился. Левая рука у него была перевязана. Я размотал бинты и увидел глубокую резаную рану – характерный след от ножа. Кандейкин, судя по всему, прикрылся тогда рукой и сам ударил. Ну, что мне оставалось делать…

– Андрей Андреевич, – взмолилась Бережная, боясь услышать правду, – неужели вы…

– Ну да. Я посоветовал ему найти свидетелей на работе, которые подтвердят, что он получил эту рану на вокзале, зацепившись за какой-нибудь крюк за пару дней до гибели жены. Кандейкин тогда молча кивнул, а я ушел. Добавлю только, что все время, пока я находился в их малюсенькой темной квартирке, за стеной в своей комнате тихо плакал ребенок. Плач этот стоял у меня в ушах так долго, что, выйдя со двора на улицу, я остановился, прислонился спиной к грязной стене и закурил. Одну папироску, другую. Потом из того двора вышел мальчик лет двенадцати – очень приличный, хорошо одетый. Он посмотрел на меня и бросился бежать. А я ведь даже не в форме был. Возможно, этот мальчик находился в квартире Константина Ивановича в то время, когда я его опрашивал.

– Мне кажется, я даже знаю имя этого мальчика, – сказала Бережная.

Она замолчала, Андрей Андреевич тоже. Наконец он произнес:

– Вот и все, что мне известно по вашему вопросу касаемо личности заинтересовавшего вас Кандида.

– Погодите, – вспомнила Вера, – а кто ему такое прозвище придумал? Понятно, что по созвучию с фамилией. Но ведь надо было знать, что у Вольтера есть повесть с названием «Кандид, или Оптимизм». Разве кто-то из уголовников мог читать Вольтера?

– В лагерных библиотеках и не такие авторы встречаются, хотя… Может быть, конечно, что рядом с Кандейкиным на соседней шконке парился образованный человек, который, поразившись его волей к жизни и несгибаемостью, назвал Константина Ивановича именно так. А потом это погоняло стало основным. Если у вас все, Верочка…

– У меня не все. Завтра, а лучше сегодня после работы заскочите ко мне в офис, подпишем с вами договор. Один раз вы уже помогли нам, и сегодняшняя информация, как мне кажется, тоже поможет. Так что до встречи…

– Погодите! – закричал Андрей Андреевич, – еще не все. Помните того подполковника, который отправил героя-морпеха на кичу? Так вот, он тоже сгинул в лагерях, там же, на Колыме. Не знаю, был ли он в одном лагере с Кандейкиным, но повесился, не выдержав и года заточения. Его осудили года через три после войны вместе с дядей, инкриминировав торговлю военными трофеями, которые они вывозили вагонами и грузовиками: картины, антиквариат, хрусталь, старинную мебель, ковры, шубы… Было такое «дело генералов», если вы помните.

– Не помню, но знаю.