Приговорённые к совершенству

Глава 1. Осётр в бельевом корыте. Света ревнует. А кое-кого и плёточкой. Сорок Седьмой переходит на Х-мерный уровень

На встречу Нового 20хх года Света ждала дорогих гостей: Олю и Ивана Адамовича. А также — ребёнка. Нет, ребёнка, конечно, она ждала значительно позже — в конце мая, начале июня, — но в этом ведь, через двенадцать часов грядущем, 20хх году. И, стало быть…

— Светлана Владимировна, — от приятно волнующих размышлений о будущем мальчике (или — девочке?) Свету отвлёк напевный голос домработницы Ниночки, — я всё-таки думаю, этого осетра надо приготовить целиком — на пару. А бульон для заливного сварить отдельно. Из окуней — Василий всю ночь рыбалил, сегодня с утра принёс — белужьей головы и можно ещё сулу добавить. Чтобы — покрепче. Чтобы желатину почти не класть.

— Этого? — отвлечённая от своих мыслей Света не сразу смогла переключиться на хозяйственные заботы: — Да в нём же больше десяти килограмм! И как ты его, Ниночка, собираешься варить? Да ещё — на пару?

(Нина Юрьевна была на девять лет старше Светы, но обращалась к ней, как к хозяйке, всегда по имени-отчеству. Света, напротив, сразу же переняв от Сергея ласкательно-уменьшительное «Ниночка», Ниной Юрьевной называла домработницу только, когда всерьёз на неё сердилась. А поскольку за четыре месяца их знакомства такое случилось всего два раза, то нельзя быть уверенным, что Ниночкино отчество она помнила твёрдо — во всяком случае, до такой степени, чтобы, не задумываясь, произнести его. Вообще-то… при желании… ревнуя к прошлому Сергея… а возможно — не только к прошлому… но и у Сергея, и у обеих женщин, слава Богу, ума хватило… у мужа и домработницы — не давать ни малейшего повода думать, будто в прошлом их связывало нечто большее, чем отношения хозяина и прислуги… у Светы — снисходя к мужским слабостям — это самое прошлое не ворошить…)

— В корыте, Светлана Владимировна. Я уже примеряла — влазит. На дно положить решётки, сверху накрыть доской — ещё как сварится. А подавать на этом, — Нина Юрьевна указала на висящий на стене в обрамлении ассегаев (дротиков) почти двухметровый овальный «зулусский» щит — разумеется, сувенирный: предприимчивыми южноафриканцами поставленная на поток экзотика.

— На этом? — прыснула Света, — да за такую инициативу Серёженька нам обеим ох и пропишет «ижицу»! И правильно сделает! Плешаковский подарок — под осетра! Ох, уморила, Нинка — ха-ха-ха!

— И ничего Сергей Геннадьевич сердиться не будет. — Даже не улыбнувшись, на полном серьёзе отозвалась Нина Юрьевна. — На прошлом Старом Новом Годе он сам придумал. Только тогда не под заливного осетра, а для паровой севрюги. Я её тоже тогда — в корыте — и всё гадала, на чём подать. В корыте-то некрасиво, думала даже на доску выложить — ну, на эту, которая вместо крышки, — но всё равно не фонтан. Маюсь, значит, надоедаю Сергею Геннадьевичу, а он сначала отшучивался, а потом глянул на эту дуру, — Ниночка указала на покрытый диковинным чёрно-белым узором овальный щит, — снял её со стены, отвинтил поперечину, а она только так, для блезиру, на двух шурупчиках, и говорит мне: вот тебе, Ниночка, королевское блюдо. Зулусским, говорит, вождям когда-то на таких щитах подавали сваренных живьём врагов. Пошутил, конечно, но всё равно… я так, пока не набралась как следует, ни кусочка не могла с этого блюда взять. А когда набралась — там уже мало чего осталось. Другим-то очень понравилось. А Андрей Матвеевич уж так смеялся — страсть. Ха-ха-ха, говорит, Сергей, знали бы негры, как казаки их сувенир используют!

— Смеялся, говоришь, Ниночка? — на официальных приёмах виденного ею дважды, семидесятипятилетнего, чопорного, в строгом тёмно-синем костюме ростовского Губернатора не то что смеющимся, а даже чуть улыбающимся Света себе не могла представить. — Не обиделся, значит, что Серёженька его подарком распорядился так.

— Что вы, Светлана Владимировна. Андрей Матвеевич — он весёлый. Это на людях только… вот погодите, на Старый Новый Год или он к нам, или вы к нему… а может, в Сочи — к Кудрявцеву… тогда увидите.

В отличие от «нового» Нового Года и Рождества — особенно Рождества — когда собираются только родственники и самые близкие друзья, «старый» Новый Год являлся праздником шумным и бестолковым: со случайными, смешанными, иногда даже малознакомыми гостями. Нет, положение, конечно, обязывало, и высшее руководство никогда не выходило за пределы своего круга, но зато сам этот круг значительно расширялся, и наиболее доверенные работники из так называемого «среднего звена» могли рассчитывать на посещение Плешаковым их домашних застолий. Непринуждённых и весьма пёстрых по своему составу — таких, на которых даже домработница могла «набраться» наравне со своими хозяевами. Вот только… вряд ли Нина Юрьевна год назад являлась всего лишь домработницей! Ох, вряд ли… эта её оговорка: пока не набралась, как следует…

«Светка, кончай стервозничать! — сражаясь с пробудившейся ревностью, одёрнула себя Светлана. — Твой сейчас Серёженька — безраздельно, а что у него было в прошлом… сама ведь — до встречи с ним — тоже, небось, не постилась? Вот и оставь свои бабские штучки! А то — действительно! — станешь законченной стервой! И Сергей помается, помается — да и бросит! Думаешь, если ребёнок, то — навсегда? Терпеть он тебя будет в любом обличии? Как бы не так — идиотка!»

— Ниночка, а на горячее? — чтобы легче справиться с подступившими из глубины вредными мыслями, Света вернулась к хозяйственно бытовым проблемам. — Надо ведь на два дня. А лучше — на три. Сегодня и завтра празднуем, послезавтра опохмеляемся — какие из нас хозяйки?

— Не беспокойтесь, Светлана Владимировна. Гостей будет мало. Кроме ваших друзей из Дикого Поля, двоюродная сестра Сергея Геннадьевича со своим алкашом Колькой, да, может быть, Евгений Валерьевич — с супругой, дочкой и женихом еённым. Но их вертихвостка Ирка долго не засидится — часа где-нибудь в три с Мишкой своим слиняет. Это она прежде, — оговорилась было Нина Юрьевна, но, на её взгляд, ловко исправила нечаянную ошибку, — пока её Мишка служил по первому году… себе позволяла лишнее… ну, в смысле выпивки…

Почувствовав, что, заглаживая неловкость, она запутывается всё сильнее, Ниночка «рубанула с плеча»:

— Нет, Светлана Владимировна, вы только не подумайте чего-нибудь нехорошего! Девка она молодая, восемнадцати нет ещё, вот и строит глазки кому ни попадя! Но Сергей Геннадьевич, честное слово, ноль внимания! А за прошлогодние безобразия, мне Мария рассказывала, Евгений Валерьевич дома так отодрал её, что визжала как резаная. Орёт, значит, и умоляет: ой, папочка! ой, больно! ой, не могу! ой, больше не буду! ой, прости, ради Бога! ой, умру! А Евгений Валерьевич — он строгий, он её не ремнём, а казацкой нагайкой — сечёт, значит, и приговаривает: ничего не умрёшь, бесстыдница! а что больно — на пользу! будешь знать, как на всякого мужика пялить свои похотливые зенки! что — все подруги?! что — взрослая?! я тебе покажу «взрослую»! и за подруг! за этих шалав-соплячек! вот тебе! вот! и вот! Мария рассказывала, Евгений Валерьевич так осерчал тогда, так дурищу свою отделал — два дня после пластом лежала! И правильно! На Девятое Мая была как шёлковая. Не то что на Сергея Геннадьевича, а на Мишку, на жениха — его тогда есаул отпустил на праздник — и то посмотреть боялась. Вот если бы все отцы так со своими дочками… разводов, глядишь бы, не было! А то в школах да в институтах учат чему не надо, а чему надо — нет. Вот и вырастают лентяйки да вертихвостки — срам! А если бы все, как Евгений Валерьевич…

«А ты, Ниночка, оказывается, ох до чего ревнивая! — выслушивая сию нравоучительную сентенцию, думала Света. — И жестокая. Вон с каким удовольствием рассказываешь, как папаша-садист засёк свою дочку едва ли не до полусмерти! Тебя самою бы так! За то, что на моего Серёженьку всё ещё смотришь со своих блядских позиций! Или — не только смотришь? Если он с тобой теперь всего лишь как с домработницей, а ты такая ревнивая — почему не увольняешься? Хотя… — Света сообразила, что в своих подозрениях зашла, пожалуй, дальше, чем следовало, — с таких тёплых местечек не увольняются. Сто пятьдесят долларов — да на всём готовом! И стол тебе, понимаешь, и кров! Отдельная пятнадцатиметровая комната! При нынешней безумной дороговизне жилья в Ростове! Да чтобы с такого места уволиться самой — это надо быть либо непроходимой дурой, либо святой! Коими — ни той, ни другой — ты, Ниночка, на мою беду, не являешься!»

Четыре месяца копившаяся под спудом ревность смела наконец все, старательно возводимые Светой, преграды и заклокотала в её, ставшей вдруг совсем беззащитной душе. Почему сейчас? Почему не раньше? Из-за нескольких Ниночкиных обмолвок? Но ведь они у неё случались и прежде… Никогда, правда, чтобы за короткое время две или три подряд… А сейчас — будто нарочно…

«А вот взять её, да и выгнать! Для Ниночки это будет почувствительнее нагайки! Ох, почувствительнее! Заверещит, сучка, почище Ирки! На коленках будет, мерзавка, ползать и умолять, чтобы не увольняла! Ага! Размечталась! А Серёженька? Думаешь, такое самоуправство ему понравиться?»

— Нина Юрьевна, как Евгений Валерьевич воспитывает свою дочку — его дело. Хотя, конечно, и как педагог и как женщина, я такой жестокости не могу одобрить. Нет, некоторых, — Света посмотрела в глаза домработницы строгим, пронизывающим взглядом, — постегать ремешком, а иной раз и плёточкой бывает очень даже невредно. Но не до такой же степени? Чтобы после лежать пластом? Да ещё несколько дней! Нет, этому Евгению Валерьевичу мозги прочистить необходимо! Чтобы свои садистские наклонности научился держать в границах! Не увечил собственное дитя! Однако, Нина Юрьевна, — ледяным «учительским» голосом Светлана резко переменила направление разговора, — вы так и не ответили на мой вопрос. Что у нас с мясом для жарки? Хватит? Или — пока не поздно — мне на базар смотаться?

— Ой, Светлана Владимировна, ради Бога простите меня идиотку! — понимая, каких опасных глупостей она наговорила, с жаром стала оправдываться домработница. — Мяса у нас на праздники — за глаза! Всякого! Оба морозильника — под завязку! Перепёлки, кабанчик и два барашка. Да ещё семь килограмм говядины. И поросята. Их — на сегодня. Цельными чтобы — на Новый Год. На встречу — и завтра днём. А из барашка — шашлык. Да вы, Светлана Владимировна, не беспокойтесь! Всё будет, как надо. В четыре придёт Наталья — она мне поможет. А вы только приказывайте. Ну, если захотите чего особенного.

— Ничего особенного я, Нина Юрьевна, не захочу. А как на Новый Год заведено у Сергея Геннадьевича — вы это лучше знаете. Не буду мешать вам с Натальей — так что, очень прошу обращаться ко мне лишь в крайнем случае. Если у вас возникнут действительно неразрешимые затруднения. А пока, до возвращения Сергея Геннадьевича, меня из-за мелочей, прошу вас, не дёргайте.

Ещё более холодным, чем прежде, голосом отдав этот приказ, Света удалилась в свою комнату — благо, в огромной, по её меркам, голышевской квартире таковая имелась, и плотно закрыла дверь. Уж коли, поддавшись справедливому гневу, уволить мерзавку-Нинку она не может, то пусть эта сучка хотя бы помучается как следует! Ведь даже если втихую её блядская связь с Сергеем всё ещё продолжается — не опасаться за своё место она, тем не менее, не может: не дура, чтобы не понимать, что старая любовница против молодой жены — в случае серьёзного конфликта — расклад для неё безнадёжный! Вот пусть и потерзает себя мучительной неизвестностью! Хорошенько прочувствует, что значит — сердить хозяйку!

Правда, в уединении Светин гнев скоро прошёл — и более, скоро уже явилось недовольство собой: ишь, барыня выискалась! Госпожа из занюханного Усть-Донецка! Владычица из провинции! Как когда-то справедливо заметил Иван Адамович, драть тебя, Светка, некому — вот и дуришь! Из-за двух, трёх невинных обмолвок бедную Нинку готова была растерзать! Хотя… уж если не можешь совладать с идиотской ревностью… Серёженьку — а не кого иного! Ему устраивай сцены, его кусай! Что? Трусишь? И правильно! Стервозничать с мужем — это тебе не с прислугой! Серёженька… он ведь помается, помается — да и бросит… Господи! Ну почему он до сих пор ещё не вернулся?! Ведь от Ставки Иннокентия Глебовича — если через Весёлый — на его чудо-автомобиле не дольше пяти часов! И если они выехали даже в восемь — а вчера он сказал по сотовому, что не позже шести — то приехать должны были бы уже к часу? А сейчас — без пяти два!

Света в шестой раз за первую половину сегодняшнего дня — начиная с десяти часов — набрала на мобильном Сергеев номер и в шестой раз услышала в ответ это жуткое: извините, абонент временно не доступен… Господи! Ну, где они там застряли?! И, главное, почему потерялась связь?

Тревога и беспокойство всё нарастали, Света, включив телевизор, бегло прошлась по всем доступным каналам, выключила его, взяла какую-то книжку, но читать тоже не смогла и прилегла на диванчик — Господи! Отведи от Серёженьки все беды! Пусть ничего нехорошего с ним не случится! Пусть он скорей вернётся! И я — обещаю, Господи! — ревновать его больше не буду. Ни к Нинке, ни к другой какой-нибудь потаскушке! Пусть хоть — в тайне — заведёт себе целый гарем! Лишь бы только живым вернулся!

Вновь и вновь набирая упрямо не соединяющийся номер, Света наконец поняла, что недавний мало мотивированный приступ едва ли не маниакальной ревности был спровоцирован вовсе не несколькими Ниночкиными обмолвками, а всё усиливающейся тревогой за канувшего в неизвестность мужа.

Получив столь необычное предписание, медузоподобный сгусток холодного пламени выпустил шесть псевдопротуберанцев, втянул их в себя и выпустил три других — уже не виртуальных, а полностью мнимых, проявившихся только в континууме бесконечно неопределённых измерений. Ах, если бы с такой же лёгкостью его основная — шестимерная — структура могла проникнуть в этот континуум! Верней — не проникнуть: проникнуть, воспользовавшись лямбда-эффектом создаваемым гравитационным полем даже не слишком массивной звезды (той же G2) в пространство бесконечно неопределённых измерений Сорок Седьмой мог бы — однако вернуться… когда даже возвращение из Х-мерного континуума являлось далеко не тривиальной задачей. Притом, что Сорок Седьмой был стопроцентно искусственным квазибиологическим объектом, и его ментальная организация отличалась очень большой устойчивостью, после обычных трансформаций восстанавливаясь без всякого для себя ущерба. Однако пространство с принципиально неизвестным числом координат… да, при собственной шестимерной структуре «Х» для Сорок Седьмого не мог быть меньше четырёх и больше восьми, но заданная условием преобразования невозможность локализации истинного местопребывания — Сорок Седьмой пожалел о нескольких сотнях миллионов встроенных в его логические структуры сложных псевдоорганических квазимолекул. Сообщающих ему не слишком приятную способность сочувствовать и сопереживать — вообще: испытывать эмоции. Да, без этой способности он бы не мог адекватно реагировать не то, что на постоянные изменения в бурно эволюционирующей ноосфере G2, но и на куда более медленные преобразования в изолированной — неуклонно вырождающейся — ноосфере F8. И всё-таки…

…зная, каких мучительных усилий будет стоить ему из Х-мерного пространства вернуться к естественной шестимерности, База могла бы предложить что-нибудь не такое болезненное… нет! Не могла бы! Никакой истинно биологический объект не способен функционировать в Х-мерном континууме: его сознание, нуждаясь в постоянной самоидентификации, не выдерживает Х-неопределёности и если не деградирует полностью, то из-за полученного психического шока выносит самые фантастические представления о пространстве даже с одной, двумя избыточными степенями свободы. А на Х-мерном уровне континуума избыточных степеней свободы открывается столько, что не только никакой естественный биологический объект, но даже мало-мальски сложный симбиот не может позволить себе столь безрассудную трансформацию.

Увы, не годилось и чисто автоматическое, наделённое лишь квазисознанием искусственное новообразование. Таких-то, способных без всяких проблем проникать не только в мнимые или положительно несуществующие континуумы, но и в континуумы существующие сугубо отрицательно ложнопротуберанцев и псевдоподий он, Сорок Седьмой, мог бы понавыпускать из себя сколько угодно — а толку? Нет уж! Общей трансформации, к сожалению, не избежать. Проникновение на спорную территорию «Кси» цивилизации — это настолько серьёзно, что База без колебания задействует все имеющиеся резервы, и не ему, Сорок Седьмому, критиковать её решения. Да — но…

Предстоящая нелёгкая трансформация не то что бы поколебала намерения Сорок Седьмого, но, как бы сказать, «пробудила» обычно не свойственные для объектов его класса аналитические способности: медузоподобный сгусток холодного пламени вдруг задумался о вещах совершенно непредусмотренных программой.

«Вообще-то, проникновение на спорную территорию представителя «Кси» цивилизации случай хоть и незаурядный, но не беспрецедентный: за последние десять миллиардов лет (по совсем недавно принятому аборигенами третьей планеты звезды G2 счёту времени) таких некорректных проникновений (причём, с обеих сторон) известно семьсот сорок три. Семьсот двадцать одно из них было вызвано неизбежными психотехническими ошибками, ещё двадцать произошло от непреднамеренного попадания объектов в отрицательно существующие континуумы и только два (по одному с каждой стороны) могли истолковываться как умышленные — что, в конце концов, повлекло обращение к Арбитру. И после Его — очень обязывающего и не совсем приятного как для «Кси», так и для «Эта» цивилизаций — приговора ничего подобного в радиусе десяти миллиардов световых лет более не случалось. И вдруг — на тебе! Не просто проникновение — вмешательство! Да о таком можно узнать лишь из самых древних, от настоящего времени отделённых тремя полными квазипульсациями, хроник! Когда и «Кси» и «Эта» цивилизации были, по современным понятиям ещё совершенно «дикими»! Ещё пользовались орудиями и психотехнологиями способными функционировать лишь в шестимерном континууме! А о пространстве бесконечно неопределённых измерений имели самые смутные представления. И надо же! Чтобы в наши дни… конечно, начиная с обычного шестимерного континуума, понятие «наши дни» не имеет смысла… но ведь вмешательство-то «Кси» цивилизации произошло на самом элементарном — минимально возможном — четырёхмерном уровне! А если даже — и на пяти? Ведь для уровней ниже шестого понятия «прежде» и «теперь» имеют куда как определённый — очень обязывающий! — смысл. Нет! База, скорее всего, что-то напутала! И если активность ноосферы F8 на пять порядков выше расчётной, то это ошибка только его, Сорок Седьмого! А никак не влияние «Кси» цивилизации!»

Эти, совершенно несвойственные искусственному интеллекту Сорок Седьмого посторонние соображения, мелькнув в течение нескольких миллисекунд, должны были насторожить его — не насторожили: началась трансформация. Конечно, приняв их, в высшей степени встревожилась База, но отменить приказ о трансформации не успела: Сорок Седьмой, минуя все промежуточные уровни, сразу перешёл в Х-мерное пространство, что лишало Базу возможности какой бы то ни было связи с ним. Оставалось только информировать Координатора Малой Ячейки и в окрестности звезды G2 немедленно переместить Сорок Восьмого. Да, в данной ситуации требовался Наблюдатель со значительно более сложным (не менее чем восьмимерным) уровнем основных структур, но, не располагая подобными, База, подстраховав ставшего вдруг совершенно непредсказуемым Сорок Седьмого, сделала всё, что могла.

Глава 2. Экстрасенсорные способности Ольги. Четверное сальто-мортале полковника Горчакова. Метасознание аборигена третьей планеты — у «Эта» и «Кси» цивилизаций возникают проблемы

Иннокентий Глебович весьма обрадовался возможности сплавить Ольгу в Ростов. Ивана Адамовича — тоже, но главное — Ольгу. Если бы ещё четыре месяца назад кто-нибудь сказал Горчакову, что он — полковник секретных служб, командир спецназа, Батька всего Дикого Поля! — станет бояться кроткую, молодую, будто бы ничем не примечательную женщину (не жену, не любовницу!), то бывший «чекист», скорее всего, покрутил бы пальцем у виска, и только. Дурак, дескать, и шутки твои дурацкие! И вдруг — пожалуйста… на тебе… с того, вероятно, момента, когда, пытаясь исцелить Ольгу, он в ответ на свою попытку получил порцию маленьких ядовитых молний?.. но чтобы взрослый мужик, получив от женщины не слишком болезненный удар по кончикам пальцев — ведь вскрикнул он тогда в основном от неожиданности — из-за такой ерунды стал бы её бояться всерьёз?.. нет, конечно… скорее всего — несколько позже… после возвращения Ольги и Ивана Адамовича из их свадебного «путешествия» в Таганрог… где-нибудь — с середины сентября… когда Иннокентий Глебович вдруг покрылся холодным потом от внезапно пронзившего ощущения, что Ольга видит его насквозь… и не в переносном смысле, когда так говорят о психически одарённом, способном к интуитивному постижению сути, чрезвычайно проницательном человеке, нет — буквально: Горчакову вдруг показалось, что Ольга не просто читает все его мысли, но и прозревает их скрытую подоплёку — те, недоступные взору, семь восьмых айсберга, которые погружены в жутковатую глубину юнговского «коллективного бессознательного». Да, это ощущение, по обычным меркам, длилось не больше секунды, но Иннокентий Глебович сразу понял, что к нему нельзя подходить с обычными мерками. Нет, здесь явно попахивало чем-то запредельным… чем-то родственным изменившему все жизненные установки полковника Горчакова, властно повелевшему идти в Дикое Поле Голосу.

Конечно, скоро, присмотревшись к Ольге, Иннокентий Глебович разбранил себя за то, что придал такое значение примерещившейся чуши: женщина как женщина — скромная, обаятельная, до неприличия влюблённая в своего очень немолодого мужа — и надо же было, поддавшись внезапному необъяснимому страху, вообразить себе чёрт те что! Однако, присмотревшись внимательнее, Горчаков обеспокоился вновь: нет, считать Ольгу обыкновенной женщиной, было бы с его стороны непростительной глупостью. Что-то такое… неуловимо отличающее её от прочих… слегка «запредельное»… в Ольге, конечно, есть! Но — что?

Ни чекистский, ни жизненный опыт, ни даже природный психологический дар не могли подсказать Иннокентию Глебовичу решения этой, казалось бы, не такой уж и важной загадки. Не важной?

Думать, что кто-то способен читать твои самые сокровенные мысли и не иметь возможности защититься от этой ментальной агрессии — ничего себе! А если к тому же ты призван для исполнения высшей Воли? Спасаешь, чёрт побери, Россию? Да от всякого, способного помешать столь Высокой Миссии, ты тем или иным способом избавиться просто обязан! Любым способом! Вплоть до убийства! По счастью для Ольги, профессиональная подозрительность полковника Горчакова не являлась, во-первых, маниакальной, а во-вторых — его чекистская беззастенчивость имела всё-таки некоторые границы. В которые убийство ни в чём не повинной женщины — на основании одного лишь смутного внутреннего беспокойства — никак не вписывалось. Другое дело — держаться от неё подальше…

…и Иннокентий Глебович с сожалением отказался от возникшего у него намерения сделать Ивана Адамовича одним из двух своих заместителей, вместо завербованного Москвой Кузякина. Которого, как не справившегося с должностью начальника артиллерии, перебросить на транзит героина в Европу — нетрудно себе представить, какую, узнав о новом поле деятельности своего шпиона, московский Мэр скорчит рожу! Увы. Из-за женщины, что случается сплошь и рядом, пришлось отказаться от этих соблазнительных перестановок. Нет, Кузякина на героин Иннокентий Глебович всё-таки перебросил — держать при себе вконец обнаглевшего шпиона становилось всё несподручнее, — а вот взять на его место Ивана Адамовича Горчаков не рискнул: приблизив его, он бы волей-неволей приблизил Ольгу. И, повышенный в звании, подполковник Грубер был назначен инспектором по вооружению — работа разъездная, а поскольку Иннокентий Глебович нимало не сомневался, что Ольга будет повсюду следовать за своим мужем, то это решение Горчакову виделось наилучшим: внушающую тревогу женщину держать от себя подальше — разумно, не правда ли?

Конечно, назначать кадрового артиллериста на неактуальную — в сущности, представительскую — должность было не слишком этично, но… Иван Адамович, к некоторому удивлению Горчакова, не выразил ни малейшего неудовольствия! Напротив, искренне поблагодарив за долгожданное повышение в звании, рьяно взялся за выполнение возложенных на него обязанностей — по осенне-зимнему бездорожью побывав с инспекционными визитами едва ли не у всех мало-мальски влиятельных «степняков». Из чего проницательный полковник сделал естественный вывод, что не только он опасается Ольгу, но — и она его. Что, в свой черёд, привело к новому витку подозрительности и беспокойства: конечно, померещившееся ему и так испугавшее непосредственное чтение мыслей — вздор, а вот его настроения и чувства Ольга, несомненно, улавливает. Своим новым назначением Иван Адамович остался доволен наверняка не без её влияния! Наверняка убедила мужа, что держаться подальше от ставки — в их интересах.

К концу декабря старательный и аккуратный Иван Адамович завершил ревизию арсеналов всех хоть что-нибудь из себя представляющих «степняков», и Иннокентию Глебовичу пришлось задуматься, куда бы ещё откомандировать чересчур добросовестного подполковника — разумеется, в первую очередь имея в виду его жену. Однако по всем прикидкам получалось, что, как минимум, до конца января Ольгу предстоит ему лицезреть гораздо чаще, чем это требовалось для сохранения душевного равновесия — раньше февраля отправлять Ивана Адамовича в новую инспекционную поездку было бы верхом неприличия. По отношению не столько к подполковнику, сколько к влиятельным командирам степных отрядов. Поэтому, когда двадцать девятого декабря в Ставку дикопольского Батьки явился Сергей Голышев и передал ему конфиденциальное предложение Андрея Матвеевича делегировать (пока, конечно, неофициально) своего представителя в Ростов, то у Горчакова не возникло ни тени сомнения — кого именно: разумеется, Ивана Адамовича! Чем обрадовал и Голышева, и супругов Грубер, и — особенно! — самого себя: сохранив лицо, избавиться от внушающей беспокойство женщины — ай да Батька, ай да Талейран-Горчаков-Чичерин!

— Сергей Геннадьевич, а что я вам говорил — вспомните? И даже быстрее — чем мы с вами предполагали!

В приподнятом (из-за скорого Ольгиного отъезда) настроении Иннокентий Глебович подвёл итоги переговоров с представителем ростовского Губернатора Сергеем Голышевым.

— В марте уже присоединяемся! А в сентябре — официально. Летом соберём урожай, переработаем — и точка! С маком в Диком Поле будет покончено!

— Покончено, Иннокентий Глебович? А как же ваши глубокомысленные теории о роли наркотиков в становлении нашей цивилизации? О пользе мухоморов, вина, табака, кокаина, опиума? О будто бы вот-вот грядущей Великой Наркотической Революции?

Будучи достаточно близким к ростовскому Губернатору, к головокружительным политическим кульбитам правящей верхушки — хочешь царствовать, умей вертеться! — Сергей Геннадьевич относился, в общем-то, с пониманием: во-первых, и сам кормиться «при власти», а главное, умеющие маневрировать, склонные к компромиссам политики крови, как правило, проливают несравненно меньше, чем их, заражённые фанатизмом, недальновидные коллеги. Однако виртуозно исполненное Горчаковым, четверное — философско-научно-нравственно-идеологическое — сальто-мортале поражало не только абсолютной беспринципностью, но и демонстративным игнорированием каких бы то ни было этических ценностей: чёрт побери! В августе, разговаривая и споря с Иннокентием Глебовичем, в чём в чём, а в искренности полковника Горчакова он, Сергей, не усомнился ни на один миг! И надо же — как всё повернулось?

— А я, Сергей Геннадьевич, ни от чего, сказанного между нами тогда, не отрекаюсь. Дело в том, что жизнь и сложнее, и проще всех наших теорий. Сложнее: распространённое в наше время резко отрицательное отношение к наркотикам не совсем хорошо согласуется с их действительной ролью в истории развития человеческой цивилизации. И, следовательно, рано или поздно будет скорректировано в сторону большей терпимости. Нет, поймите меня правильно, я вовсе не хочу сказать, что наркотики — абсолютное благо. Но, с другой стороны, и не то абсолютное зло, каким его, лоббируя интересы вино водочных монополий, представляет подавляющее большинство современных «публичных» политиков.

Обволакивая своей умопомрачительной диалектикой, Горчаков вновь гипнотизировал Сергея.

— Проще: первоочередная наша задача, Сергей Геннадьевич — воссоединение России. Возвращение ей статуса Великой Державы. А какими средствами… да, в нашей прошлой беседе я несколько преувеличил готовность Запада к Великой Наркотической Революции… нет, ещё не созрел… и, стало быть, у себя под боком «героиновую империю» долго терпеть не станет… основную ставку, скрепя сердце, сделает на Москву… а вот если Дикое Поле, присоединившись к Конфедерации Югороссии, объявит на своей территории беспощадную войну производителям героина — как сказать… ещё неизвестно, чью сторону примет…

— Так-таки, Иннокентий Глебович, и «беспощадную»? — вновь опутанный изощрённой схоластикой Горчакова, попробовал защищаться Сергей. — А деньги? В прошлый раз вы, кажется, говорили, что для спасения России деньги требуются ой-ёй-ёй какие?

— С прошлого раза, Сергей Геннадьевич, многое изменилось. Тогда мою идею о том, что возрождение России начнётся с Юга, здесь, в Диком Поле, не разделял никто. Сейчас — дело другое. Сейчас все серьёзные «степняки» согласны. А главное — ваша Конфедерация. Не стану больше от вас скрывать: убедить Андрея Матвеевича, Кудрявцева и, особенно, Сивоконя, что долго мириться с существующим положением Москва не будет, стоило мне больших трудов. Однако же — убедил. Осознали, что если Юг не пойдёт на Север — то Север пойдёт на Юг. Ну и, естественно, в свете нашего объединения героин становится неактуальным. Напротив — очень мешает. Ведь те 3–4 миллиарда долларов, которые Дикое Поле могло бы иметь от его продажи — вздор. Москва от Запада получает в несколько раз больше. И если хотя бы часть этих денег пойдёт на Юг… а я, Сергей Геннадьевич, уверяю вас — пойдёт. Причём — основная часть. Москва, разумеется, завопит, что надо не нам, а ей, что только она одна сможет спасти Россию… Но!

Весомо произнеся это своё излюбленное «но», Горчаков, как понял Сергей, «оседлав Пегаса», опять воспарил над грешной землёй и дальнейшие разглагольствования полковника слушал без должного пиетета — благо, официальная часть переговоров закончилась, и можно было себе позволить некоторые вольности. В частности, непринуждённо дискутируя с Горчаковым, — а в этом отношении Иннокентию Глебовичу следовало отдать должное, опутывая собеседника сетью своего красноречия, подавлять он его не подавлял — размышлять о «большой политике». В которой ему, Сергею, несмотря на близость к ростовскому Губернатору, место если и находилось, то на галёрке: «Чёрт! Ведь и Плешаков, и Кудрявцев, и Сивоконь когда уже поняли ведущуюся Горчаковым игру? А я — вроде бы не дурак — только сейчас! Когда всё уже разложили по полочкам. Да и то — в самых общих чертах».

К концу увлекательного разговора в который раз убедившись, что для «большой политики» он не создан, Сергей Геннадьевич с удовольствием распрощался с полковником и поторопился к своим друзьям: Ивану Адамовичу и Ольге — где, к немалому удивлению, застал Юрия Меньшикова.

Получив это тревожное по форме и абсурдное по содержанию донесение Базы, Координатор Малой Ячейки чуть было не пошёл у неё на поводу и не переместил в сферу влияния Базы запрашиваемого ею контролёра-инструктора. Однако смог удержаться от такого опрометчивого поступка, сообразив, что если полученное им фантастическое сообщение хотя бы на одну тысячную соответствует действительности, то запрос Базы нельзя удовлетворять ни в коем случае: ибо включение в четырёх (абориген третьей планеты) пяти (ноосфера F8) шести (Сорок Седьмой) семи (База) мерную цепочку восьмимерного контролёра-инструктора, может подставить под удар его самого: всего лишь девятимерного дельта-симбиота. Конечно, бредовое донесение Базы с вероятностью не менее, чем 0,999999 вызвано какой-нибудь редкой мутацией в её самопрограммирующемся аналитическом блоке — однако остающаяся одна миллионная… нет, браться в одиночку за решение столь сложной и ответственной задачи — слишком опасно. Необходимо подключить существующий на одиннадцатом уровне Системы и, следовательно, в континууме бесконечно неопределённых измерений постоянно взаимодействующий с представителем «Кси» цивилизации Омега-Центр. Ведь если донесение Базы не бред, вызванный её внутренним психофизическим расстройством, то сложившееся в течение трёх квазипульсаций Равновесие между «Эта» и «Кси» цивилизациями действительно может быть нарушено, и для его восстановления потребуется помощь Арбитра, что весьма нежелательно для обеих цивилизаций. Но и кроме…

…возникновение полноценного метасознания — если, конечно, этот факт подтвердится независимым наблюдателем — у аборигена третьей планеты настолько противоречило всем эволюционистским прогнозам, что связанные с «беззаконно» образовавшимся психосимбиотом проблемы могли оказаться неразрешимыми в рамках как «Эта», так и «Кси» цивилизаций.

Исходя из того, что полученное им сообщение с вероятностью в одну стомиллионную может соответствовать действительности и проанализировав возникающие в этом случае основные варианты, Координатор Малой Ячейки понял, что он не в силах проследить даже их главные разветвления и, воспользовавшись лямбда-эффектом гравитационного поля ядра ближайшей галактики, обратился за помощью к Омега-Центру.

Глава 3. Взгляд в прошлое. Стать мужчиной. Инициация у Речных Людей. Грех Ирката

Порыв северного ветра заставил Ирката съёжиться и пожалеть об отсутствующей одежде. Последние две луны священного обряда Приобщения в физическом отношении были самыми ответственными и трудными: предшествующую Зимнему Солнцестоянию и следующую за ним луны претендующий на звание мужчины юноша должен был провести в одиночестве, совершенно голым, на «подножном» корму — питаясь то есть тем, что сможет себе добыть с помощью копья и лука. Огнём, к тому же, имея право пользоваться лишь в тёмное время суток — разжигать его после заката и на рассвете гасить. Да ещё в трёх полных дневных переходах от стойбища — в местности, стало быть, совсем незнакомой.

Хорошо, хоть зима выдалась не слишком суровой: предшествующую Солнцестоянию луну Иркат днём ни разу не мог посетовать на холод, а ночью согревал костёр. Однако с началом Солнцестояния юго-западный ветер сменился северо-восточным, выпал снег, лужицы схватились ледком. Днём, правда, это безобразье растаяло, но обнажённый юноша всё равно мёрз: ах, если бы можно было завернуться в ту оленью шкуру, которую, грубо выделав, он хранит в своём шалаше! Увы. Ни Лесовик, ни Водяная Девушка не потерпят столь вопиющего кощунства. Немочью и болезнями поразят юного святотатца. А если каким-нибудь образом углядит Кайхар, и того хуже! Полноправным мужчиной в этом случае ему уже никогда не стать! И никогда, как своих ушей, не видать Лигайды!

Да, но если замёрзнешь насмерть?.. А такие неприятности с испытуемыми — не часто, но и не вовсе редко — случаются. Особенно — в суровые зимы. Когда выпавший снег не тает по несколько дней, и замерзают не только лужи, но и болотца, и озерца, и даже тихие небольшие речушки.

Нет, да хранит его добрая богиня Айя, он не замёрзнет! Почему, ну, почему испытуемым не разрешается заготавливать мяса впрок? Уж если не солить, не коптить, то хотя бы вялить? И почему одиннадцать дней назад, когда ему посчастливилось поразить стрелой молодую оленью самку, была такая теплынь, что, три дня набивая живот вкуснейшим мясом, остатки, едва они стали попахивать, он выбросил без всякого сожаления? Хотя… ублажив мелкий лесной народец, который, как всем известно, тухлятину считает отменным лакомством, он, может быть, поступил очень даже разумно? Конечно, ни оленя, ни косулю, ни даже зайца эти маленькие проказливые существа подарить не способны… грибы, даже самые поздние, давно уже отошли… орехи этой осенью не уродились… сохранившимися кое-где ягодами терновника сыт не будешь… что ж, придётся испечь желудей… живот-то вон уже как подвело… и холодина — бр-р-р!

Нахмурилось, в воздухе запорхали снежинки, и Иркат понял: стоит ему (голому) ещё немного побыть на пробирающем до костей ледяном ветру, он в самом деле замёрзнет насмерть. В лучшем случае — без сил и без памяти, сжигаемый изнутри посланным Бранкой чёрным огнём — свалится в своём шалаше, и… нет! В Страну Вечного Лета ему ещё рано! У непосвящённых в мужчины юношей существование там не завидное! Вечно на побегушках, вечно… нет! Пусть даже при самом прославленном вожде, но в Стране Вечного Лета он ни за что не станет «мальчиком для утех»!

Распрощавшись с надеждой подстеречь идущую на водопой косулю, Иркат выскочил из укрывающих его зарослей лавровишни и бегом припустил к дубовой роще. Чуть ли не на одном дыхании промчавшись полторы тысячи шагов, юноша согрелся и повеселел — Стране Вечного Лета его придётся подождать! Хотя бы до того времени, когда он станет полноправным мужчиной!

В обложенном дёрном конусообразном шалаше было темно, тепло и уютно. Забравшись в него, Иркат первым делом нырнул с головой в кучу шуршащих дубовых листьев — однако холод, накопившийся в теле за половину дня, уходить не желал, а после ледяного ветра снаружи первое ощущение тепла внутри оказалось обманчивым. Юноше нестерпимо захотелось разжечь костёр — что сделать до захода солнца было даже кощунственнее, чем завернуться в оленью шкуру: днём в качестве защиты от холода испытуемым разрешались только сухие листья. Тепла, однако же, так хотелось… а от жилища присматривающего за испытуемыми хромого Кайхара не менее семи тысяч шагов… а дым?.. какой дым от сухого хвороста? Только ведь Кайхар наверняка не сидит в своей тёплой хижине! Хромой, хромой, а ходок отменный! А уж какой глазастый — страсть! Не зря же четвёртую зиму вожди выбирают Присматривающим именно его! Каждый раз из пятидесяти-шестидесяти испытуемых кандидатов он «заваливает» не меньше семи! А одного или двух из них — окончательно. Без права «переэкзаменовки» следующей весной. Да так ловко, что Совет Вождей с ним, как правило, соглашается. Конечно! В одежде из волчьих шкур — что ему от рассвета до заката не шастать по всему отведённому для испытуемых участку?

А Лесовик? Водяная Девушка? Айя? Увар? Бранка? Да разве только они? Сколько Невидимых — и от Нижнего, и от Среднего, и от Верхнего Миров — следят за юношами, претендующими на место в Мужском Доме!

А есть — ух до чего же хочется!

Иркат нашёл пригоршню испечённых утром — до света — желудей, содрал полопавшуюся на огне шелуху, но разве насытишься жалкой пригоршней? Ну что бы ему — болвану! — не испечь было больше? Нет же — понадеялся на свежее мясо! Два дня назад в высоком густом кустарнике обнаружив утоптанную звериную тропу — размечтался! Забыв, что в пору Зимнего Солнцестояния резко похолодать может в любой момент! Стоит только перемениться ветру! Да, мудрые шаманы в стойбище за несколько дней умеют предсказывать злые проказы Бранки, которая, вопреки воле своего отца Увара, любит досаждать Речным Людям, — но он-то, он? Накануне Зимнего Солнцестояния понадеялся на тепло? Будто бы живёт уже не здесь (на земле), а в Стране Вечного Лета! Ну, не болван ли?

Разбранив себя, Иркат разозлился, схватил лук со стрелами, в сплетённую из камыша большую сумку положил нож и выскочил наружу.

В воздухе порхали редкие снежинки, холодом обжигало кожу, но на этот раз таиться в засаде, постепенно превращаясь в сосульку, юноша не собирался — а на ходу не замёрзнешь. Туда! В расположенный за границами участка, чернеющий на горизонте лес! Невидимому, но угадываемому за облаками солнцу ещё четверть дневного пути — успеет! Особенно — если бегом. Конечно, пересекать границы участка — грех. Однако — в отличие от одежды и разведённого днём огня — грех прощаемый. И люди, и боги, и прочие невидимые существа наказывают за него не строго.

И Айя наградила Ирката за предприимчивость — пробежав трусцой где-нибудь около четырёх тысяч шагов и достигнув опушки леса, юноша оказался в буково-каштановой роще. А каштаны — это тебе не жёлуди! И хотя большую часть урожая слопали кабаны, медведи и прочие лесные лакомки, за время достаточное, чтобы вернуться засветло, ему удалось наполнить каштанами сумку. К тому же, собирая их, Иркат находил и грыз восхитительно вкусные буковые орешки. О, завтра прямо с утра! Сюда, в эту рощу! Если как следует запастись каштанами, то плевать ему на любую стужу! Обложить шалаш вторым слоем дёрна, заткнуть поплотнее лаз — не замёрзнешь в самые лютые холода! Пусть хоть весь день свирепствует Бранка — лежи себе на дубовых листьях да жуй испечённые ночью каштаны!

На обратном пути, недалеко от своего жилища — уже в сумерках — Иркату удалось подстрелить зазевавшуюся ворону. Дичь не ахти, конечно, но всё-таки — мясо. И хотя, несмотря на быструю ходьбу и бег, на лютом холоде голый юноша вновь замёрз до посинения, в шалаш он забирался в настроении куда более бодром, чем днём — скоро, совсем скоро можно будет зажечь огонь! Согреться, напечь каштанов, зажарить птицу и, впервые за последние несколько дней наевшись досыта, спать в благодатном тепле и видеть во сне Лигайду!

И огонь был зажжён, и ощипанная ворона жарилась на заострённой палке, и каштаны пеклись в золе, и у согревшегося Ирката в предвкушении предстоящей трапезы уже текли слюнки — и явился незваный гость, надзирающий за испытуемыми, Кайхар. Якобы — с инспекционным визитом. Якобы — по воле Увара. И эта внезапная проверка его благонадёжности стоила Иркату половины вороны, всех каштанов (на отведённом для испытуемых участке они не растут и, значит, грех), расквашенного носа и рассечённой губы. Когда Кайхар стал домогаться его как женщину, а строптивый юноша посмел отказать этому сластолюбивому представителю и земной, и потусторонней власти, то получил от рассердившегося блюстителя нравственности зверскую плюху и угрозу при очищении от греха «вкушения запретных плодов» быть засечённым до потери сознания. (Если твоя глупая, непослушная аржа не желает получить удовольствие, то… пеняй на себя, нечестивец!)

Ах, если бы Кайхара не защищали Увар, Айя и ещё кое-кто из Невидимых! Конечно, стареющий воин много сильней и опытней — но ловкость, но быстрота! В них у Ирката не только среди сверстников, но и среди посвящённых прошлой и даже позапрошлой весной соперников не было. Да, в единоборствах юноша не имел права состязаться с мужчиной (даже в игре поднять руку на Приобщённого — святотатство!), но в стрельбе из лука, метании копья, выслеживании зверя Иркату не было равных не только среди ставших мужчинами весну или две назад, но и среди куда более старших воинов. Конечно, в единоборствах главное — дух, но, во-первых, и телесные навыки кое-что значат, и, главное, Иркат был совершенно уверен: в его теле живёт обсидианово-твёрдый дух Великого Вождя. И если бы не Невидимые… не страх перед Богами и Предками — о!

Когда Кайхар, сожрав половину вороны и разбранив за каштаны, стал его, как безответного мальчика или женщину своей брачной группы, бесцеремонно лапать, Иркат бы не ограничился одним пассивным сопротивлением — ловко выскальзывая из цепких рук и, несмотря на посулы обильной еды и угрозы объявить юношу недостойным посвящения в мужчины, не давая воину повернуть его к себе беззащитным задом — нет! Уклоняясь и ускользая, Иркат понял, что хоть Кайхар и много сильнее его, но в сравнении с ним так неловок, что несколькими точными ударами в незащищённые уязвимые места он бы вполне мог вышибить дух из воина. Кайхар это тоже понял и после недолгой борьбы отстал от энергично сопротивляющегося юноши: в конце концов, только на первом этапе посвящения (в возрасте от десяти до двенадцати вёсен), мальчик обязан беспрекословно удовлетворять любые, в том числе и сексуальные, требования мужчины, а на втором, нет: после двенадцатой весны, став юношей, будущий воин если не хотел, то мог отказаться от роли женщины. Да, отказывались немногие, но если отказывались — неволить их было нельзя. И окажи Иркат не пассивное, а активное сопротивление — ещё неизвестно, чью сторону приняла бы в этом случае Мудрая Седая Мать.

И если бы не выброшенные в ручей каштаны, частичной своей победе юноша мог бы порадоваться, но… жёлуди, жёлуди! От которых в животе только бурчание да тяжесть — и никакой сытости.

Понемножечку подбрасывая в костёр сухие ветки и мысленно желая Кайхару угодить в объятия Бранки, — а эта ненасытная богиня с грыденями не церемонится, залюбливает их до полного истощения, до скоропостижной несвоевременной импотенции! — Иркат думал о разном, и его мысли не отличались весёлостью. Лигайду во сне сегодня ему не увидеть — нет. В несытом теле душа бывает озлобленной и, пускаясь в ночные странствия, обычно забредает в дикие места — где всё непонятно, темно, тревожно. В те светлые области, куда направляется душа юной девушки, его раздражённой душе ни в коем случае не попасть — нечего даже и мечтать о таком везении! Нет, чтобы приснилась Лигайда, необходимо за ужином поесть свежего мяса! И завтра он его обязательно раздобудет! Раздобудет?..

Иркату вдруг пришло в голову то, чему следовало прийти ещё позавчера. А возможно — и раньше. Уже пять дней, как он не может подстрелить даже разнесчастного зайчишку. Почему, Айя? Почему в начале испытательного срока и свиней, и косулей, и ланей, и даже оленей, не говоря о зайцах, было в этой местности в изобилии, а сейчас — не отыщешь и блохи? Распугали готовящиеся к Приобщению юноши? Но их всех на весьма обширных угодьях, считая и его, и двух поселившихся у Кайхара «наложниц», было пятьдесят три человека. Разумеется, сколько-то они распугали, но вряд ли — много. Ведь воинскому и охотничьему ремеслу их начинали обучать с первого дня Приготовления. С того, то есть, времени, когда мальчикам только-только исполнялось по десять вёсен. И чтобы сейчас… когда накануне у каждого судьбоносная четырнадцатая весна… они бы своей неловкостью распугали всю дичь на таком обширном участке?.. нет, конечно! Зверей распугал кто-то другой. Невидимый. И они ушли. Пять дней назад. Все. Сразу. Увар, Айя, Бранка — спасите и сохраните от этого Страшного Невидимого Пришельца! Выходца из Страны Вечной Зимы! Где по заснеженным полям бродят неприкаянные души самых великих грешников — с тоской взирая на не дающее ни тепла, ни радости ледяное солнце… Тьфу, тьфу, да не допустят боги, чтобы он, Иркат, согрешил так непоправимо, чтобы после смерти угодить в эту обитель Вечной Тоски. Не допустят? А, вспомни, несчастный, о Лигайде! Ведь если твои нечестивые замыслы относительно этой девочки успешно осуществятся… то?

А что, если и звери? Почуяв зреющее в нём святотатство, ушли из этих краёв?

Проснувшись незадолго до рассвета, Иркат поторопился раздуть огонь, тлеющий под слоем остывших сверху углей — чтобы испечь жёлуди, времени едва хватало. И когда с лёгким отвращением юноша пережёвывал невкусную пищу, то вчерашние сомнения его уже не мучили — все мысли были направлены на предстоящее непростое дело: в заповеданной роще беззаконно разжиться запрещёнными Кайхаром каштанами. Да так, чтобы Присматривающий, который наверняка будет следить, не схватил бы согрешающего нечестивца за руку. Ни в самой роще, ни после — когда он будет украдкой печь эти запретные плоды. Ведь, ослушавшись приказа, согрешить умышленно, это очень серьёзный проступок. За это, кроме того, что нещадно высекут, могут ведь и отложить его посвящение в мужчины до следующей весны. А разозлённый его несговорчивостью Кайхар будет следить очень зорко. Что ж — изворотливости ему, слава Увару, не занимать…

Иркат палкой сгрёб не прогоревшие угли и головёшки в большую яму, накрыл их дёрном и выбрался из шалаша — потеплело. Северный ветер сменился западным, в рассветных сумерках угадывались стремительно несущиеся по небу лохматые сизые тучи. Чутьё, правда, подсказывало юноше, что тепло будет недолгим — похолодает уже к вечеру. Однако — до вечера… Иркат решил не искушать судьбу и, как ему ни хотелось есть, делом занялся вполне легальным — утеплением шалаша.

Вырезывание деревянным с кремниевыми вкладышами по режущей кромке ножом больших кусков плотного лесного дёрна являлось нелёгкой работой — когда, обложив шалаш вторым слоем, Иркат посмотрел на проглядывающее сквозь тучи солнце, то от середины неба оно уже сместилось на четверть оставшегося до горизонта пути. Кайхару, скорее всего, надоело караулить строптивца — можно и за каштанами.

В рощу на всякий случай юноша зашёл в стороне от того места, где, по его прикидкам, мог находиться воин. И очень обрадовался, обнаружив, что за подлеском здесь тоже растут каштаны — надо же! Рядом с границей отведённого для испытуемых участка — такое богатство! Еда, на которой вполне можно продержаться все отведённые для испытания две луны! Но — чтобы в Стране Вечного Лета дважды икнулось почтенным предкам! — еда заграничная… значит — запретная… однако — не слишком строго… ни духи реки и леса, ни боги, ни остальные Невидимые нарушителей не карают… только — надзирающий за испытуемыми… а человека, даже самого проницательного, возможно обмануть всегда… избрав другую, не охраняемую им дорогу…

Чрезвычайно довольный своей полудетской хитростью, Иркат так увлёкся сбором каштанов, что торжествующий голос Кайхара был для него подобен грому с ясного неба:

— Нечестивец, да как ты смеешь после моего запрета пересечь границу участка?! Вместо того, чтобы охотиться или ловить рыбу — повадился за тем, что полегче! Да я тебя безобразника так сейчас проучу — навек запомнишь! А ну — подойди сюда!

Понимая, что жестокой трёпки не избежать — и поделом! за беспечность и самодовольство, вполне заслуженно! — юноша без колебания подошёл к Кайхару и стал в шаге от воина, склонив голову и заложив руки за спину. Кайхар, видимо, наслаждаясь покорностью вчерашнего строптивца, растягивал удовольствие — первая оплеуха последовала, когда Иркат успел произнести про себя малое защитительное заклинание. Голова юноши дёрнулась, зазвенело в ухе, но в целом удар был щадящим — сознание не помутилось. Вторая пощёчина оказалась болезненнее — тыльной стороной ладони, с захлёстом на уголок зажмурившегося правого глаза. Затем — снова ладонью, зацепив мочку левого уха и раскровенив рассечённую вчера губу. Сильные, очень болезненные удары следовали один за другим — Кайхару явно нравилось избивать покорившегося мужской власти юношу. У Ирката звенело в ушах, из глаз от бессилья и гнева — а он был обязан безропотно принимать побои от любого мужчины вплоть до самого Приобщения — катились слёзы, смешиваясь с текущей из носа кровью. Однако голова хоть и гудела, но оставалась ясной: калечить его Кайхар, похоже, не собирался.

Не получив очередного удара, юноша приоткрыл глаза и посмотрел в лицо своему мучителю: нет, во время избиения зажмурился он не из страха, а чтобы — при виде кривящей полногубый рот самодовольной ухмылки — не дать вырваться клокочущей в горле ярости. Однако сейчас, сразу же после совершённой им небольшой экзекуции, лицо Кайхара выглядело просветлённым и ласковым. Его серо-голубые глаза приветливо и дружелюбно смотрели на снисходительно им наказанного юношу — будто бы говоря, что маленький инцидент исчерпан, и грех сбора запретных плодов Иркату прощён.

По обычаю, юноша должен был оставаться на месте: если мужчина решит, что достаточно наказал виновного, то отойдёт сам — Кайхар, однако же, не отходил, но и бить, судя по его виду, больше не собирался. В уме Ирката мелькнуло скверное подозрение: неужели этот неугомонный сластолюбец вновь начнёт приставать? Мало ему двух добровольных «наложниц»? Оказалось — что мало… а верней…

— … только тебя, Иркат! Хочет моё сердце! Тебя одного — и никого другого!

Услышав это признание, юноша замер, как птичка, завораживаемая змеёй. Ведь именно такие слова он сам во сне говорил Лигайде! А после посвящения в мужчины собирался — дерзко нарушив все мыслимые законы! — произнести их вслух. И вдруг — он слышит их от Кайхара? От, казалось бы, бесчувственного, очень немолодого воина? По меркам Речных Людей — почти старика! Нет, вчера всё было много естественнее и проще: Кайхар, в пылу борьбы с уклоняющимся упрямцем, произносил только угрозы да посулы — отрывистые, почти бессвязные, выкрикиваемые сдавленным хриплым голосом. И надо же! Чтобы у седобородого, обременённого и вёснами, и битвами воина были в душе такие слова? Очаровывающие и прельщающие! А Кайхар, заметив, что юноша находится в состоянии близком к трансу, стал ещё более красноречивым:

— Без тебя, Иркат, моё сердце — камень! Тяжесть в груди и боль! Ты, Иркат, заколдовал моё сердце! Так — что, кроме тебя, никого в нём нет! И не только сердце! Ни чьей и нигде дырочки — ни спереди, ни сзади — кроме твоей, не хочет больше мой инхам! И никогда не захочет — я знаю! И на мои глаза ты, Иркат, наложил заклятие! Никого, кроме тебя, не видят мои глаза! Зато тебя — везде и всегда! Ведь мои глаза знали, что ты в этой роще! И я пришёл! А что немного побил — это ведь для твоей же пользы! Чтобы отвести от тебя гнев Бранки! А особенно — Лесовика! Ты не знаешь, но он уже вчера очень разозлился из-за унесённых тобой из этой рощи каштанов! Почему я вчера и пришёл, и велел выбросить в ручей эти нечистые плоды! А что захотел взять тебя силой — прости! Когда ты повернулся ко мне своей обалденной аржей — мой инхам просто взбесился! Как тебе удалось, Иркат, полностью околдовать меня? И зачем? Ведь если ты отвергнешь мою любовь — не только сердце, но и весь я превращусь в камень! И буду долго умирать в муках! Не отвергай, Иркат, лучше убей! Возьми нож и по самую рукоятку вонзи его в моё — больное тобой — сердце! О, Иркат, если ты меня отвергнешь, умереть от твоей руки — блаженство!

Очарованный этими удивительными признаниями, юноша чувствовал себя безоговорочно пленённым: а Кайхар всё говорил и говорил — будто бы вил паутину из слов. Из удивительно проникновенных, никогда прежде — до того, как воин их произнёс — не существовавших слов! Верней, сами по себе, по отдельности, в языке Речных Людей эти слова, конечно, существовали — но завораживающие их сочетания! Их строй и порядок! Нет! Если подобное сказанному Кайхаром в начале душа юноши говорила во сне Лигайде, то продолжение речи воина — это уже не земной язык! Не человеческий! На таком языке в Стране Вечного Лета Предки разговаривают с Богами!

И первый отсвет небесного огня покорил душу юноши, и он, зачарованный, на нежное прикосновение Кайхаровой руки к его припухшему, в синяках, лицу отозвался сладким ознобом во всём, сделавшемся вдруг безвольным и абсолютно покорном, теле. О, теперь гладящие его приятно побаливающее лицо сильные сухие ладони воина вызывали не отвращение, а умиление и благодарность — ведь побил его Кайхар, защищая от мести разгневанного Лесовика! Не с ненавистью побил — а с любовью!

И когда воин нежно привлёк к себе голову юноши и стал страстно целовать его кровоточащие губы, распухшие щёки и мокрые от слёз глаза, изнутри растаявшего в объятьях тела явилось неудержимое желание, забыв обо всех лидерских амбициях, стать «женщиной». И отдаваться, отдаваться — млея в руках Кайхара.

И когда ладони воина легли на плечи Ирката и с ласковой настойчивостью стали прижимать его к земле, юноша без колебания опустился на колени — на толстый ковёр из опавших листьев. Воин зашёл сзади, стал на колени сам и, гладя плечи и спину, пригнул юношу так, что его руки упёрлись предплечьями в рыжевато-бурый ковёр, а соблазнительно округлившаяся аржа возвысилась над остальными частями тела. И ладони Кайхара сразу же сместились на неё, и стали гладить, мять и легонько шлёпать упругую нежную плоть — ах, лучше бы воину было этого не делать! Аржа Ирката уже почти согласилась принять могучий мужской инхам, и приняла бы, проникни он без промедления. Но предварительные ласки Кайхара вызвали эффект прямо противоположный ожидаемому: вожделение, разбуженное ласками его почти покорённой аржи, напомнило Иркату, что уже две весны он не позволяет себе испытывать «женское» удовольствие — живущий в его теле Дух Великого Вождя требует получать наслаждение только беря, а ни в коем случае не отдаваясь! Причём, сначала об этой глубинной психической установке вспомнила не голова Ирката, а его аржа: сладко трепеща под ласкающими её ладонями, она, тем не менее, не расслабила, а сжала запирающий мускул — заставив с силой толкающийся в закрытое устье инхам причинять Иркату значительную боль. И уже эта боль, напомнив юноше о его обязательной полной покорности подобным требованиям любого мужчины каких-нибудь две весны назад, распластала тело Ирката животом на земле — ещё более затруднив инхаму проникновение в аржу. Хотя сознательно в этот момент юноша сопротивляться ещё не помышлял — его, очарованное словами Кайхара, сердце всё ещё требовало: уступи! отдайся! ведь воин тебя так безумно любит! и ты его любишь тоже!

Поначалу Кайхар не понял: ему показалось, что ещё несколько мгновений назад пылающий страстью юноша, сейчас сопротивляется в шутку, раздразнивая и распаляя, и затеял ответную эротическую игру:

— Ах, негодный мальчишка! Я тебе покажу, как вредничать! Ведь твоя аржа хочет! хочет!

И на «обалденную» аржу Ирката посыпались звонкие — по мнению воина, её возбуждающие — шлепки. Однако время ушло — в ответ на эту эротическую провокацию юноша не только не встал в соответствующую позицию, но попробовал задать стрекача. Кайхар, всё ещё думая, что играет, в последний момент схватил беглеца за ногу и на вновь упавшего на живот Ирката навалился всем своим телом — целуя затылок и шею юноши. Затем, подхватив под живот, попробовал опять поставить Ирката на колени — не тут-то было! Юноша из объятий воина рванулся с такой силой, что Кайхар наконец-то понял: это уже не любовная игра! Иркат его больше не хочет и сопротивляется по-настоящему — как вчера. Но почему? Почему? Ведь совсем недавно он трепетал от желания — и вдруг! Какая муха укусила этого несносного упрямца?

— Иркат, мальчик, ведь ты же хочешь! Ведь нам с тобой будет божественно хорошо! Сегодня же переберёшься в моё жилище! Где и мяса, и хлеба, и рыбы будешь есть вволю! И пить медовую, настоянную на малине, брагу.

В отчаянии стал соблазнять Кайхар — умоляющим, недостойным мужчины голосом. И эти жалкие посулы, напомнив юноше вчерашнее домогательство, окончательно определили выбор, вернув Иркату отвращение к этому мерзкому вымогателю плотских радостей. Наведённые удивительными словами воина волшебные чары исчезли — гнев заклокотал в сердце юноши:

«Да что он из себя воображает, этот неугомонный грыдень?! Что всякая аржа, всякая вийна всегда с удовольствием примут его инхам? Умру, видите ли, без тебя? Ну, и умирай себе на здоровье! Катись к своим двум «наложницам»! А его, будущего Великого Вождя Речных Людей, не трогай!»

Сопротивляться, стоя на коленях, было крайне не ловко: ни ударить, ни даже укусить находящегося сзади и удерживающего его за живот могучего воина Иркат не мог — к тому же, и предки, и боги, и Лесовик, и Речная Девушка ему запрещали это — но и сцапавший юношу Кайхар, находясь в таком положении, тоже не мог ударить, и их борьба затягивалась. Силы Ирката постепенно иссякали — отчаянные попытки вырваться из медвежьих объятий измотали его вконец, на что, вероятно, Кайхар и рассчитывал: утомить, обессилить и овладеть. Сообразив это, юноша расслабил напряжённые мышцы, и когда воину почти удалось поставить его на четвереньки, Иркат с такой стремительностью бросился грудью и животом на землю, что не готовый к этому броску противник на мгновенье разжал руки. Однако не растерялся и, вскочив на ноги почти одновременно с Иркатом, с такой силой ударил его кулаком по скуле, что у юноши потемнело в глазах и помутилось сознание. Кайхар подхватил обмякшее тело, прижал к себе и, целуя жёсткие спутавшиеся волосы на безвольно свесившейся голове упрямца, исступлённо шептал между поцелуями нечто повелительно-стастно-нежное:

— Не сопротивляйся, мальчик… вот увидишь, твоей арже понравится мой инхам… клянусь всеми молниями Увара… всё равно, Иркат, рано или поздно, ты будешь моим… ведь я тебя так люблю… и ты меня любишь тоже — я знаю… не сопротивляйся, мальчик… ведь я могу нечаянно так ударить, что тебе будет плохо… а если тебе будет плохо, то моё сердце окаменеет… но всё равно, Иркат, и здесь, и в Стране Вечного Лета я буду тебя любить… и ты везде и всегда будешь моим… а без тебя — лучше смерть…

… - смерть, — эхом отозвалось в голове у очнувшегося юноши, — смерть тебе, шелудивый пёс! — властно скомандовал встрепенувшийся в Иркате несгибаемый дух Великого Вождя. Настолько властно, что, презрев все божеские и человеческие законы, юноша неуследимым движением вырвал нож из-за пояса Кайхара и почти без замаха левой рукой, сбоку, вонзил его в печень воина. И сразу же, оттолкнув скорчившегося от нестерпимой боли насильника, выточенным из бедренной кости зубра острым клинком ударил в грудь — в сердце.

Насмерть сражённый воин, прохрипев два слова, — Иркат, люблю, — шагнул в направлении отскочившего юноши и рухнул, уткнувшись лицом в сухие листья.

Стоя в шаге от головы поверженного вымогателя, юноша, придавленный тяжестью случившегося несчастья, казалось, оцепенел: нет, это не наяву! Это в кошмарном сне! В одном из миров злобной Бранки! Вышедшая из его тела душа Великого Вождя сразила душу Кайхара! А поскольку душа не может быть поражённой насмерть, то сейчас воин очнётся! Встанет! И опять начнёт домогаться его любви! И на этот раз он, конечно, уступит! Чтобы из-за такого, в общем-то, пустяка, как проникновение в аржу инхама — такие страсти! Такое немыслимое святотатство! Неприобщённому юноше — убить мужчину?! И как это Лесовик, чтобы скрыть от неба вселенский ужас, до сих пор ещё не обрушивает деревья? Речная Девушка — чтобы смыть его — не поворачивает вспять потоки? Увар — чтобы испепелить — не посылает тысячу молний?

Раскачиваемый сильным ветром, жалобно стонал неприветливый зимний лес, капли хлынувшего дождя шуршали и дзинькали, ударяясь о стволы и ветки, опавшие листья и совершенно сейчас бесчувственную кожу голого юноши. Смывая кровь с Иркатовой левой руки, живота и инхама — брызнувшую из развороченной массивным костяным лезвием груди Кайхара: когда, молниеносно ударив, юноша столь же стремительно вытащил нож из раны.

Пошедший в момент убийства холодный дождь превратился в ливень, который, до самых глубин ознобив тело, вывел Ирката из душевного оцепенения: какие — Бранка его побери! — Лесовик, Речная Девушка, Увар и другие Невидимые? Когда несравнимо большую опасность сейчас для него представляет разгневанный Дух Кайхара! Воина, убитого нечистой рукой мальчишки! Не посвященного в мужчины! Из-за чего, несомненно, Дух Кайхара разгневан сейчас втройне! Исполнен удесятерённой ярости! И вот-вот покарает святотатца так, что страшно даже подумать! Покарает?.. а последние в этом мире слова Кайхара: «Иркат, люблю»?.. ведь воин произнёс их, уже получив от своего избранника две смертельные раны…

Из глаз юноши вдруг ни с того ни с сего покатились слёзы: не от обиды, боли или сдерживаемого гнева, а именно, ни с того ни с сего — как в раннем детстве. За что до его шестой весны, до того как в Иркате пробудился Дух Великого Вождя и он научился справляться с этой постыдной для мужчины женской слабостью, мальчишки-сверстники дразнили его «девчонкой». И надо же… на пороге четырнадцатой весны… когда до вожделенного Приобщения осталось меньше четырёх лун… расплакаться из жалости к поверженному противнику… вымогателю плотских радостей… неугомонному грыденю… стыд и позор Иркату!

Пристыдив юношу, дух Великого Вождя заодно напомнил ему об опасности, которую представляет не погребенный мертвец: чтобы самому в ближайшее время не угодить в Страну Вечной Зимы, необходимо немедленно похоронить Кайхара.

На лесной опушке, в корнях недавно вывороченного бурей тополя нашлось подобие небольшой пещерки, куда, ножом и руками углубив яму, Иркату удалось запихать тело воина — в принятом у Речных Людей сидячем положении. Ещё, конечно, требовалась кровавая жертва, но ни младенца, ни чужеплеменника взять было негде, а от себя Иркат пожалел отдать даже мизинец и ограничился тем, что, вскрыв вену на левой руке, вымазал кровью лоб, щёки и рот убитого воина. Таким образом удачно, по его мнению, выпутавшись из непростой ситуации: в Стране Вечного Лета душу Кайхара на первые три дня обеспечив пищей, он мог надеяться, что, за это время освоившись в Горней Обители, разгневанная душа успокоится и не явится на землю для взыскания долга со своего обидчика. Во всяком случае — в эти три самых опасных дня, когда душа новопреставившегося бывает особенно яростной и свирепой.

Пока юноша хоронил воина и, чтобы, задобрив, защититься от злых козней мертвеца, произносил все известные ему заговоры, заклятия и молитвы, совсем стемнело. Холодный ливень сменился метелью, и юноша, понимая, что это начало приготовленных для него Невидимыми казней, выкрикнул самое заветное, обращённое к Увару, страшное по своей магической силе заклинание и в темноте, сквозь снежную круговерть, стремглав бросился к своему шалашу. На этот раз завещанное Предками Тайное Знание его защитило: в спешке, почти ослеплённый взбесившимся снегопадом, несколько раз упав, Иркат не только ничего себе не повредил, но даже не растерял тех немногих пригоршней каштанов, которые успел собрать до того, как за этим предосудительным занятием был застигнут Кайхаром. Что, забравшись в шалаш и запалив костёр, великий грешник с некоторой поспешностью счёл добрым предзнаменованием: Невидимые, дескать, настроены к нему благосклонно и за святотатственное убийство мужчины неприобщённым юношей взыщут не слишком строго. Но это — Невидимые. Которые в первую очередь озабочены сохранением всеобщего равновесия — мировой, так сказать, гармонии, — а о конкретном, частном пекущиеся не чересчур. Другое дело — душа Кайхара. Да, сейчас, вероятней всего, она ещё слишком потрясена вероломным убийством, но завтра… а не исключено, что и этой, уже наступившей ночью… поев особенно вкусных после обрыдших желудей каштанов, юноша понял: спать этой ночью ему нельзя — его (сонного, беззащитного) мертвец может легко утащить с собой в Страну Вечной Зимы. Где, высосав из святотатца всю кровь, оставит влачить жалкое существование в виде бесплотной тени, а сам, набравшийся сил и довольный свершённой местью, воспарит в Горнюю Обитель Вечного Лета.

Однако на относительно сытый желудок согревшемуся у огня Иркату зверски хотелось спать — и явилась утешительная мысль: ой ли? А так-таки Кайхар алчет его крови? Ведь два последних на этой земле слова воина, — Иркат, люблю, — были произнесены, в сущности, мертвецом… и о чём о чём, но о желании отомстить вряд ли они свидетельствовали…

Сознание спуталось, глаза закрылись — наевшегося горячих каштанов юношу, одолел сон. И впервые за последние пять дней его душа сумела попасть на пестреющую цветами солнечную лесную поляну — туда, где обычно по ночам резвилась душа Лигайды. И на этот раз, вспомнив удивительные чарующие речи, которыми Кайхар чуть было не обольстил его самого, Иркат нашёл наконец такие слова, что, презрев священные брачные законы Речных Людей, душа девочки доверчиво приблизилась и в неземном экстазе слилась с душой дерзкого соблазнителя. И содрогнулись Невидимые: Боги, Предки, Водяная Девушка, Лесовик и даже Духи отдельных озёр, ручейков, рек, деревьев. Ибо случившееся во сне кощунственное соединение юноши и девушки одного брачного клана (клана Аиста) не могло не поколебать основ Мироздания. И невозможно себе представить, какие страшные потрясения произойдут и в Нижнем, и в Среднем, и в Верхнем Мирах, если Иркату когда-нибудь удастся до конца осуществить свой безумный замысел: соединиться с Лигайдой не только душой, но и телом…

Снегопад прекратился, ветер подул с юга, всё небо на миг озарилось холодным розовым светом, но Иркат спал и не видел этого тревожного предзнаменования.

Глава 4. Прижизненная смерть Юрия Меньшикова. В гостях у «натуральной ведьмы». Из ниоткуда в никуда. Запредельный голос

— Я был в аду. И если бы не Ольга…

За ужином в палатке Ивана Адамовича вымученно, с неохотой, подчиняясь властному внутреннему принуждению, рассказывал две недели назад «оживлённый» Ольгой Юрий Меньшиков. Впервые пытаясь на человеческий язык перевести те ужасные образы, мысли и ощущения, которые в течение почти четырёх месяцев истязали его отделившуюся от распавшегося разума душу — пока искусственно питаемое, находящееся в коматозном ступоре тело подобно бесчувственному бревну валялось на крашеной белой масляной краской госпитальной койке.

(Никаких показаний от задержанного после покушения — в состоянии полной невменяемости — Маркиза контрразведчики, разумеется, не могли добиться, и если бы не вмешательство самого Иннокентия Глебовича, то «снайпера-одиночку» или бы замучили до смерти, или же, убедившись, что он действительно вдруг сошёл с ума, попросту пристрелили. Но и после… не проявляй время от времени полковник Горчаков интереса к участи, казалось, полностью потерявшего человеческий облик существа, вряд ли бы Меньшиков выжил в госпитале: переводить дорогие медикаменты на доходягу-киллера — вот ещё! А когда Ольга, почувствовав, что пора, прикосновением руки вывела Маркиза из комы, то Меньшиков не пожелал рассказывать Иннокентию Глебовичу о пережитых в бреду кошмарах — отговорившись полной потерей памяти. Конечно, Ольге о страданиях своей, более трёх месяцев промаявшейся в аду души он без утайки рассказал бы всё, но как раз Ольге рассказывать ничего не требовалось. Также — как и Ивану Адамовичу. Они без всяких слов о сошествии в ад души Юрия Меньшикова знали едва ли не лучше его самого. И так получилось, что Сергей Голышев оказался первым «духовником» Маркиза.)

— …конечно, рано или поздно мне туда предстоит вернуться… сто тридцать два убитых мной человека… сто тридцать две оборванные жизни… а ведь у каждого из них здесь на земле было своё предназначение… своё особенное призвание… которого они в большинстве своём вовсе не чувствовали… а некоторые, если что-то и чувствовали, или ему не следовали, или следовали так плохо, что лучше бы и не следовали… но — всё равно… каждый из них, пока был здесь, мог почувствовать, исправить, с ложной дороги перейти на истинную… ведь пока человек здесь — исправлять свои ошибки ему так легко… а вот когда оказывается там — очень трудно… мучительно трудно… то, на что здесь требуются минуты — ну, может быть, часы — там занимает годы… и эти четыре месяца — там они для меня были тысячью лет… и всё равно — сделать удалось лишь ничтожную часть из того, что предстоит сделать… простите, Сергей Геннадьевич, очень трудно рассказывать… главное, конечно, не работа… верней, та работа не имеет ничего общего с нашей… там — в основном — приходится заново выстраивать самого себя… и — главное! — помогать это делать тем, чей земной путь ты оборвал убийством… делать чужое — вот что мучительно тяжело… а своё — нет… своё — недоделанное здесь — не то что бы очень легко, но ничего мучительного… ни тоски, ни горечи, ни ужасного ощущения непоправимо упущенных возможностей… хотя попотеть, конечно, придётся и над своим… но это — совсем другое: творческое… или даже — со-творческое… когда и люди, и какие-то непонятные иные силы все вместе делают общее, осмысленное, очень интересное и очень нужное дело… а конкретнее — я не знаю… мне ведь, прежде чем заняться своим, там предстояло столько… особенно — поначалу… ведь поначалу мне пришлось помогать самому гнусному типу из всех, мною убитых… который, в свою очередь, помогал самому отъявленному мерзавцу из убитых им… а тот — тоже: такому отморозку, что пробы некуда ставить… ну, и так далее… ужас, Сергей Геннадьевич, и тоска, тоска… и если бы не надежда, что через миллион лет я смогу наконец заняться своим, тем, что было предназначено мне на земле, я бы там, ей Богу, сошёл с ума… представляете?.. сумасшедший, сошедший с ума?.. дважды, так сказать, сумасшедший… и если бы не надежда через миллион лет заняться своим делом… и, конечно, Ольга… не представляю, как ей удалось вытащить меня оттуда?.. ведь я чувствовал, задействованы были такие Силы, в сравнении с которыми наше Солнце — тьфу… спичка — в сравнении с водородной бомбой… а конкретнее — нет, Сергей Геннадьевич! Конкретнее я рассказать не могу. Слишком там всё другое.

Исповедуясь, Меньшиков волновался всё больше, взгляд его серых глаз делался всё тревожнее, беспокойство всё явственнее выражалось на бледном лице вернувшегося «с того света» грешника. У Сергея возникло опасение, а не сходит ли Маркиз вновь с ума — захват Светы безумным Меньшиковым ох как запомнился! — и что в этом случае, дабы предупредить нежелательный инцидент, ему следует делать, но Ольга разрешила эти сомнения, взяв своего пациента за руку и заговорив с ним ласковым тихим голосом.

— Юрочка, успокойтесь. Там, куда вы в своей болезни смогли заглянуть краешком глаза, всё не так страшно и мучительно, как показалось вашей, ещё не просветлённой душе. Ведь вы смогли увидеть только начало. Да ещё эти — сто тридцать два вами убитых. С такой ношей — конечно, трудно. Но, Юрочка, не отчаивайтесь — вы всё вынесете, я знаю. И обязательно достигнете области просветления. И не через миллион лет, а гораздо раньше. Ведь ваша болезнь… ваша прижизненная смерть… она ведь во многом способствовала. Ведь если бы в вашем безумии ваша душа не отвратилась от тьмы — мне бы не удалось так легко возвратить её в ваше тело… соединить с сознанием… и тем самым исцелить ваш разум. И ничего, Юрочка, больше не бойтесь — в следующий раз, когда после настоящей земной смерти ваша душа попадёт туда, ей будет несравненно легче. Ведь многое из вам предназначенного, но вами не сделанного, возможно сделать теперь… и вы сделаете, я знаю… и сможете даже что-то поправить… немногое — но сможете. Ибо, решительно отвернувшись от владевшей вами тьмы, вы найдёте дорогу к свету… не сразу, конечно, но — обязательно… и не через миллион лет, а раньше… гораздо раньше…

Лицо Меньшикова просветлело и затуманенный тревогой взгляд очистился сразу же, как только Ольга взяла его за руку, и произносимое женщиной нечто странное, по мнению Сергея, бредово-мистическое, вряд ли могло его успокоить больше, чем целительное прикосновение, но она всё говорила и говорила — зачем? Конечно, будь Голышев врачом-психиатром, с профессиональной точки зрения шизоидный бред Маркиза и параноидальный Ольги могли бы его заинтересовать — однако не специалисту… Нет, то, о чём говорили Юрий и Ольга, само по себе очень даже интересно и увлекательно, но… если к их словам отнестись всерьёз, то… сам, того и гляди, слетишь с катушек! Ну, Меньшиков — ладно! Две недели назад вышел из ступора, но ведь всё равно — сумасшедший! Но Ольга-то… Ольга… а что — Ольга?.. тоже ведь из «замороженных»… причём — дважды… хотя — во второй раз…

То ли надеясь разрешить свои сомнения, то ли просто ища поддержки, Сергей перевёл взгляд на Ивана Адамовича и сразу же понял: напрасно. Подполковник с помощью Олега разделывал только что поспевшего «предновогоднего» гуся и по первому впечатлению, казалось, вовсе не прислушивался к ведущимся разговорам — и Голышев скоро понял: не только по первому впечатлению. Действительно, зачем произносить и выслушивать неточные, искажающие мысли, а главное, почти неспособные передавать чувства слова — если он с женой общается телепатически?

Вообще-то нечто подобное Сергей Геннадьевич заподозрил ещё в начале сентября, на хуторе близ Таганрога, где две новобрачные четы — а со Светой они обвенчались сразу же по прибытии в Усть-Донецк — проводили медовый месяц, но эта мысль казалась настолько невероятной, что тогда Голышев почти не придал значения своим подозрениям: вздор! Померещилось! Однако сейчас, в Диком Поле за ужином в тёплой просторной палатке супругов Грубер вдруг почувствовал: ничего не вздор! Ольга действительно умеет телепатически общаться с мужем! А может — не только с мужем? Может, вообще — способна читать мысли других людей?

Подобно полковнику Горчакову, Сергею от этой догадки сделалось несколько не по себе, но, в отличие от полковника, шока он не испытал: даже если Ольга и обладает уникальными экстрасенсорными способностями — она их не использует во зло! Непонятно, откуда взялась эта уверенность, но, допустив у женщины наличие телепатического дара, Сергей сразу же, как данность, принял и то, что распоряжаться им Ольга может только во благо.

И всё же… откуда у этой женщины такая уверенность в разговорах о «запредельном»? Такие глубокие знания о «потустороннем мире»? Ну да, ну, в накрывшем и переместившем их Облаке она видела не только насекомоподобных разумных тварей, но и гибель их мира… ну, и что? Света этих тварей видела тоже, а какой была — такой и осталась! Никакой мистики, никакой чертовщины, никаких душеспасительных лекций о «том свете»! И никаких, слава Богу, телепатических способностей! А так-таки — никаких? А может быть, она их просто скрывает? Чушь! Такое не скроешь! Или?.. кроме фантастического перемещения, было что-то ещё?.. и Света?.. нет! Хватит! С него довольно! Дикое Поле — дикое место! Чреватое чем угодно! В том числе — и самыми оголтелыми чудесами! В Ростов, в Ростов! Завтра — с утра пораньше.

И не успел Сергей этой нехитрой мыслью успокоить смятённую душу, как вдруг увидел исходящее от Ольги голубое мерцание — чем-то похожее на никогда им не виденные, но хорошо знакомые по описаниям огни «святого Эльма». Будто бы женщина, как корабль перед надвигающейся грозой, оделась в холодное пламя электрических микроразрядов.

«Чёрт побери! Не может быть!», — мелькнуло в уме Сергея прежде, чем он смог осознать это поразительное явление, и тут же, успокаивая, раздался ласковый Ольгин голос.

— Серёженька, вы не волнуйтесь. В последнее время со мной это иногда случается — ну, будто светящееся облако вокруг. Правда, видят его, кроме Ванечки, слава Богу, очень немногие — не то бы, в наши дико просвещённые времена, наверняка ославили натуральной ведьмой. Хотя… а кто я теперь, как не ведьма?.. шучу, конечно… а может — и не совсем шучу… не знаю… честное слово, не знаю… ни кто я теперь, ни что могу… иногда даже кажется, что могу всё… что здесь, на земле, для меня нет границ… вздор, конечно! Серёженька, не берите себе в голову! Не обращайте внимания на эти мои «ведьмовские» штучки- ладно? Понимаете… на меня — или через меня — как это открылось Юрочке, сейчас действительно замкнуты какие-то непонятные могучие силы. Но, Серёженька, ей Богу, ничего страшного! Они не злые, не тёмные… и, как бы это, не совсем что ли материальные…

— Ни фига себе, Оля, не материальные! — довольный тем, что Ольга приоткрыла краешек тайны, живо отозвался Сергей. — И мы, и захватившие тебя отморозки на несколько сотен километров переместились в Облаке очень даже материальным образом! Материальнее не бывает! Нет! Надо же так совпасть! Чтобы именно в России — и именно тогда, когда она не Россия, а полтора десятка «Суверенных Независимых Государств»! — было объявиться Пришельцам?

— А они, Серёженька, не объявлялись. И объявляться не собираются. Ну — до тех пор, пока мы сами не дорастём до них. — Разъяснила Ольга.

— Как не объявились? А Колодец, а «замороженные», а Облако? А главное — наше фантастическое перемещение?

— Это, Серёженька, не они. Это то, что осталось от погибшей цивилизации квазиразумных насекомых. Их нематериальная аура. Понимаешь, ей — ну, этой ауре — чтобы сохраниться, необходимо было получать подпитку от нас, от нашего психического поля. Ну, вот она и пыталась вступить с нами в контакт…

— Погоди, Оля, — в возбуждении перебил Сергей, — она что — вампир!? Вернее — вампирша? Эта чёртова аура?

— Нет, Серёженька, ни в коем случае. Она же ничего из нас не высасывает, а пользуется только той психической энергией, которая постоянно из нас истекает и рассеивается в пространстве. Да и то — её самой ничтожной частью. Потому что в основном эта энергия поглощается нашей аурой. Той, которую образовало общее биополе всего человечества — за всё время его существования.

Ольга говорила настолько уверенно и убедительно, что Сергей не сразу заметил, как на полном серьёзе втянулся в бредовый диалог со «смещённой по фазе» женщиной, — чёрт, а ещё говорят, что сумасшествие не заразно? — и не смог удержаться от продолжающего дискуссию вопроса:

— Оля, а откуда ты это знаешь? Ну, про этих тварей, про ауру, про пришельцев — вообще: про всё?

Ольга проникновенно взглянула в глаза Сергея и, как он понял после, не сказала словами, а с его сознанием непосредственно соединилась своим: «Я там была, Серёженька. В телах нескольких обитателей погибшей планеты. И не только — в них. В разных местах, в разных телах, в разных временах было моё сознание. Или душа — не знаю. А знаю, что ещё много где — в местах и временах совершенно невообразимых — мне предстоит побывать. И, возможно — не только душой, но и телом».

Если бы Ольга о своих невероятных перемещениях в пространстве и времени рассказала Сергею словами, он бы в лучшем случае посчитал это красивым вымыслом — фантастикой пополам с бредом. Однако, непосредственно восприняв Ольгины мысли, он воспринял и образы, запечатлённые в её мозгу. Вернее, не так: не разделённые наподобие слов отдельные мысли в сопровождении отдельных же иллюстрирующих их картинок-образов — нет, всё вместе: синтезированные в единую гармоническую структуру мыслеобразы, заглянувшей за знакомые нам горизонты времени и пространства, женщины. И был до того потрясён увиденным, что, вернувшись из удивительного путешествия — а по-другому нельзя назвать воспринятое и почувствованное им — смог только восхищённо произнести:

— Оля, а ты действительно — ведьма! В первоначальном значении этого слова: ну, от «ведать — знать»! А лучше — ведунья! А то «ведьма» у нас в основном всё же ругательство.

— И какая ещё ведунья! — подал голос управившийся с разрезанием аппетитно пахнущего гуся Иван Адамович. — Вот погоди, Серёга, узнаешь её покороче, такое откроется, что вообще! Ладно, не буду хвастаться — сам увидишь!

— Ванечка, — приятно смутилась польщённая Ольга, — не надо преувеличивать. Что-то я знаю, что-то умею, но… это ведь не от меня… это как бы дарованное… а уж кем и за какие заслуги… да и вообще — дар ли это?.. скорее — призвание… обязывающее ко многому… а вот — к чему?.. не знаю… пока не знаю…

Этими туманно-многозначительными словами завершив не совсем обычную, — а вернее, вполне фантастическую — часть застольной беседы, Ольга взяла бокал с местным вином и произнесла короткий прощальный тост:

— За отъезд, Ванечка. За то, чтобы в «хоромах» ростовского Губернатора нам было также уютно, как в этой палатке. За то, Юрочка, чтобы всё твоё кошмарное прошлое осталось здесь, в Диком Поле. Тебе, Олежек — чтобы, взрослея, всегда оставаться таким же чистым и честным, какой ты есть. Чтобы искушения и соблазны большого города не замутили твоей сути. Ну, а Серёженьке… поскольку он не прощается, а обретает… обрести во всех нас неназойливых добрых знакомых. Не говорю — друзей. Хотя, конечно, очень на это надеюсь.

В ответ Сергей сказал, что не надо бояться «сглаза», что Оля и Иван Адамович самые большие друзья и его, и Светы, и что он ужасно рад их переезду в Ростов.

Прощальный ужин не затянулся — вставать надо было в пять утра, и спать легли, соответственно, рано.

Благодаря организованности и распорядительности Ивана Адамовича, заранее позаботившемуся не только о важном, но и о множестве мелочей, в Ростов выехали ровно в шесть утра, как и пообещал Сергей Свете — накануне, по сотовому.

Погода была отвратительная: поднявшийся с ночи восточный ветер нещадно хлестал «Уазик» колючими серыми струями смешанного с мёрзлой пылью сухого снега. Да к тому же — при почти пятнадцатиградусном морозе. Сергей мысленно порадовался, что за супругами Грубер поехал на своём надёжном автомобильчике, а не взял, по совету завгара, неуклюжий «ПАЗ». В автобусе, конечно, поместилось бы всё имущество подполковника и его жены, но… зимнее степное бездорожье! Сейчас, например, всякую низину, всякую балочку могло до такой степени замести перемешанным с пылью снегом, что маломощный, не имеющий переднего привода «ПАЗик» безнадёжно бы в нём увяз. Что же до имущества — у военных, обычно, его не много, и самое необходимое уместилось в двух больших чемоданах, а оставшееся должен был захватить скоро направляющийся в Ростов за гранатомётами и запчастями «КАМАЗ». И хотя из-за «полупредвиденного» Голышевым Олега и совершенно непредвиденного Маркиза в «Уазике» было тесновато, с лёгкостью выруливая из очередной колдобины, Сергей радовался, что не изменил своему «четырёхколёсному другу» — «Уазик» не подведёт!

В восьмом часу развиднелось, улёгся секущий серой мутью жуткий восточный ветер — между землёй и небом носилось уже не чёрт те что, а густо порхали «настоящие» белые снежинки. Ещё через полчаса, поднявшись на пологий холм и «начерно» определившись со своим местонахождением, Сергей понял, что хотя из-за замедлившей их продвижение метели к одиннадцати они не успевают, но до двенадцати будут вполне — и, не желая тревожить сладкий утренний сон не работающей сегодня жены, не стал звонить ей по сотовому. А ещё через полчаса сидящая сзади между Иваном Адамовичем и Маркизом Ольга вдруг положила руку на его плечо и попросила остановиться.

Сергей, думая, что женщине требуется по естественной надобности, сбавил скорость, собираясь затормозить перед чернеющим в низине метрах в ста впереди густым кустарником, но Ольга заторопила: нет, нет, сейчас, Серёженька! Немедленно! Прямо здесь!

Повинуясь женщине, Сергей плавно, но быстро остановил «Уазик» и с тревогой посмотрел в зеркало заднего вида: что ещё вдруг стряслось? Такое — чего не заметил его натренированный взгляд и о чём не предупредила в случае опасности работающая хорошо, как правило, интуиция? Но ничего подозрительного ни сзади, ни с боков, ни спереди Голышев не увидел и собрался было обратиться к Ольге с вопросом о причинах такой поспешности, но в этот момент всё вокруг озарилось удивительным розовым светом. Затем свет стал пульсировать, сгущаясь перед самым автомобилем в подобие огромного огненного цветка — густо-розового по середине с почти белыми, тянущимися к «Уазику», лепестками-щупальцами. И не успел Сергей ни удивиться, ни испугаться этому фантастическому нечто, как кабина изнутри озарилась призрачным голубым сиянием — огнями «святого Эльма» вдруг замерцала Ольга. Но только — неизмеримо ярче, чем вчера за столом: сейчас она казалась Сергею голубым светоносным облаком. К которому, то выпуская, то втягивая щупальца, снаружи тянулось колышущееся облако розового света. И Сергей понял, что сейчас — через две, три секунды! — они сольются.

В три часа измученная тревогой Света оставила безуспешные попытки соединиться с Сергеем и позвонила в приёмную Андрея Матвеевича. Как и следовало ожидать, в послеобеденное время тридцать первого декабря там была лишь дежурная секретарша, которая на все вопросы отвечала только отрицательно или неопределённо: нет, после праздников, знать не знаю, это ваши проблемы, нельзя, после четвёртого, больше никого нет, запрещено, я же вам русским языком сказала — и далее в том же роде, пока, разозлившись на Светину настойчивость, не бросила трубку.

А тревога всё нарастала. Позвонить Горчакову? Но там, вероятно, то же?..

…там, естественно, было то же. С небольшой поправкой на мужской голос и военную чёткость отвечающего: никак нет, не могу знать, позвоните второго января.

Около четырёх Света не выдержала и позвонила по доверенному ей Сергеем для экстренных случае секретному номеру. Твёрдый вежливый голос, перебив сумбурную речь взволнованной женщины, прежде всего попросил опешившую Свету повесить трубку. Она автоматически подчинилась. Через несколько секунд раздался ответный звонок, и тот же вежливый голос разъяснил женщине:

— Вот теперь, Светлана Владимировна, я знаю, что это звонок с домашнего телефона Сергея Геннадьевича. А то с определителями — ненадёжно. Теперь столько всяких блокирующих устройств и «за», и «против», что пока разберёшься… Вот я и воспользовался самым старым, самым простым, и самым, наверное, безотказным способом проверки. А не проверить, как вы понимаете, я не мог: ведь, извините, Светлана Владимировна, вы пока среди наших абонентов не значитесь. Сергей Геннадьевич — другое дело. Ещё раз извините за мою профессиональную подозрительность, и, пожалуйста, Светлана Владимировна, попробуйте успокоиться и расскажите мне, что случилось. Во всех подробностях. Без спешки и суеты.

Эти, соединённые с вежливостью, властность и твёрдость успокоили Свету до того, что она смогла вполне толково рассказать о значительном опоздании Сергея, — он вчера по телефону обещал выехать в шесть утра, — и, главное, о безуспешных, начиная с десяти часов, попытках связаться с ним по сотовому.

Произнеся в ответ несколько общеободряющих фраз в том смысле, что особенно тревожиться не следует, — мог-де сломаться автомобиль, а сотовая связь, из-за вспышки на Солнце, сейчас очень неустойчивая — «засекреченный» собеседник попросил Свету никуда больше не звонить и в течение полутора, двух часов не отлучаться из дома, пообещав женщине держать её в курсе поисков.

Свету это сообщение успокоило мало, но то, что свою тревогу ей удалось разделить хоть с кем-то — пусть даже с «невидимкой» — всё-таки приободрило женщину, и когда через сорок минут позвонил Губернатор, сочувственно утешая и обещая для поисков Сергея предпринять всё возможное, она не впала в панику: с Серёженькой ничего не случиться!

(В свете того, что поисками Сергея занялся сам Андрей Матвеевич, вывод, казалось бы, совершенно не логичный, но… женщине его вдруг подсказало сердце! Или — не сердце? А посторонний, дошедший до неё из невообразимых далей, голос? Неважно. Света смогла утешиться. Конечно — не совсем, но остающаяся тревога уже не вела к отчаянию, уже ожила надежда.)

Чего не скажешь о ростовском Губернаторе, дикопольском Батьке и нескольких высокопоставленных сотрудниках двух контрразведок — чёрт! Только-только ведущиеся больше года неофициальные переговоры начали оформляться во что-то конкретное, как пропадает Посол! Да, Диким Полем в Ростов отправленный конфиденциально, но всё же — Посол! Вместе с женой и доверенным представителем ростовского Губернатора. Конечно, сами по себе и для Горчакова, и для Плешакова они фигуры не больно-то и важные: да, Голышев — ценный «кадр», но какой же начальник не имеет твёрдого убеждения, что незаменимых людей нет? Другое дело — возложенные на них функции. Да если Москва каким-нибудь образом пронюхает о дикопольском посольстве в Ростов — тушите свет! Раструбит на весь мир! Что, в глазах Европы выглядящая вполне респектабельно, Конфедерация Югороссии в действительности существует на деньги наркобаронов! И, стало быть, влияние и власть её правящей верхушки опираются — в конечно счёте! — на героин.

Разумеется, сценарий маловероятный: пока будто бы нет никаких оснований в исчезновении Ивана Адамовича, Ольги и Голышева видеть «руку Москвы», но… получив от ростовского Губернатора известие о пропаже Посла, Горчаков задействовал две роты спецназовцев, а Плешаков, со своей стороны, направил на поиски расквартированную в Весёлом казачью сотню. И поскольку Сергей накануне отъезда уведомил о своём маршруте Батьку — можно было надеяться на скорые результаты поисков. К сожалению, ничего подобного — «Уазик» как в воду канул. Притом, что, кроме сотового, у Сергея была надёжная армейская рация современного южнокорейского производства.

Да, в случае внезапного массированного огня из засады, особенно с применением гранатомётов, они могли не успеть сообщить о нападении, но, во-первых, ни с того ни с сего сжечь автомобиль и перебить его пассажиров — кому это надо? Уж во всяком случае — не Москве! А во-вторых: поскольку маршрут следования был приблизительно известен, то следы такого побоища скоро бы обнаружились. Во всех же других случаях… ростовский Губернатор, хорошо зная возможности Сергея Голышева, нимало не сомневался, что, при попытке пленения, он бы успел сообщить об этом.

Да, оставались пришельцы… но Горчаков, поверив было в фантастическое мгновенное перемещение «Уазика», с течением времени верил в это всё меньше, а Плешаков, как не поверил Сергею с самого начала, так и продолжал не верить: вздор! Какие ещё пришельцы, какое внепространственное перемещение — чудит Сергей! Встретил в поездке очаровательную Светлану, влюбился с первого взгляда, потерял голову — вот и разыгралась фантазия, вот и захотелось ему банальное романтическое приключение украсить не существующими подробностями! Он ведь и вообще-то — во всём, что не касается службы — изрядный выдумщик!

Время, однако, шло, волшебная новогодняя ночь всё больше вступала в свои права — о пропавшем посольстве, по-прежнему, не было ни слуха, ни духа.

Если бы Света несколько часов назад не услышала страшно далёкий, но успокаивающего голос, то от тоски и тревоги она бы, наверно, сошла с ума, однако голос вселил надежду: ничего плохого с Серёженькой не случится. И Светлана этому призрачному голосу поверила до такой степени, что даже смогла успокоить бывшую — бывшую? — любовницу мужа: вот увидишь, Ниночка, всё будет в порядке. Их просто переместили пришельцы. Ну, как тогда, в августе — я рассказывала, ты знаешь. Но только на этот раз — значительно дальше.

Утешая домработницу, Света вдруг почувствовала — или услышала? — что, для успокоения Ниночки сославшись на пришельцев, она на самом деле попала в точку: Они! А поскольку имела стойкое предубеждение, что зла Они нам не желают ни в коем случае, то успокоилась окончательно. И лишь слегка подосадовала: ну, почему она сейчас не с Сергеем? Не участвует в этом удивительном приключении?

Глава 5. Стать богом. Бейсар — наложник Кайхара. Невиданные чужаки. Реверанс в сторону мертвеца. Волшебный свет электрического фонарика. Иркат выходит на тропу войны

За ночь ветер снова переменился, выпавший снег растаял — зимнее солнце обрадовало Ирката почти летним теплом. С какой стати? Вчерашняя метель — очень понятно: Увар, Лесовик, Водяная Девушка или кто-нибудь из других Невидимых, возмутившись святотатственным убийством воина непосвящённым юношей, послали, чтобы покарать нечестивца, губительную снежную бурю. Но… никакого вреда она Иркату не причинила! Хотя, по религиозно-нравственным представлениям Речных Людей, должна была истребить не одного только грешника, но и всех испытуемых юношей: ведь — по законам богов и предков — все они осквернились Иркатовой нечистотой. Да, Мудрая Седая Мать и, возможно, Заклинатель Мёртвых могли бы очистить некоторых, замаравшихся чуть поменьше, но это — в стойбище. А здесь, на отведённом для испытуемых участке — вдали не только от мудрых шаманов, но и самых заурядных колдунов — спасения не было ни для кого! Разыгравшаяся после убийства Кайхара страшная снежная буря должна была их всех до единого унести в Страну Вечной Зимы! Однако — не унесла.

Во всяком случае, его — Ирката. Главного возмутителя мировой гармонии! Почему?

И ведь это ещё не всё! И, возможно, не самое худшее! Случившееся во сне кощунственное соблазнение души Лигайды его душой — не гнуснее ли это будет, чем даже убийство воина? Ведь повелось едва ли не от начала Мира, что девушки из клана Аиста, достигая совершеннолетия — то есть, двенадцатой весны — вступают в брак только с юношами из клана Ворона и перебираются в их жилища. А юноши, соответственно, женятся только на девушках из другого клана. И принимают их в свою брачную группу — состоящую из всех, данной весной Приобщённых к мужчинам, юношей. Правда, в древнейших преданиях говорится, что когда-то было наоборот: юноши уходили в жилища девушек — однако сакральной сути брачных обычаев это нисколько не затрагивало: Речные Люди всегда делились на два клана, внутри которых интимные отношения между полами рассматривались как кровосмесительное святотатство. И надо же было случиться такой мерзости, что проснувшийся в Иркате Дух Великого Вождя возжелал девушку из своего брачного клана? И в этом свете не приходится удивляться совершённому им вчера убийству: не желая допустить такого немыслимого кощунства, кто-то из Невидимых заставил руку мальчишки сразить мужчину — дабы разгневанный дух Кайхара, истребив нечестивца, помешал совершиться вселенской гнусности.

Истребив? А как же — последние на этой земле слова Могучего Воина: Иркат, люблю?

Дважды осквернившийся юноша, греясь на по-весеннему тёплом солнце, находился в большом смятении — поскольку очиститься для него не было никакой возможности, то, чтобы избежать уготованной его душе Страны Вечной Зимы, существовал только один способ: стать богом. И во время Летнего Солнцестояния быть заживо съеденным молодыми женщинами из клана Ворона. Ведь если его съедят в качестве бога, то посмертное блаженство в Стране Вечного Лета ему обеспечено несмотря ни на что — как бы непоправимо его душа ни испачкалась здесь, в нашем несовершенном мире. И стоило только дать клятву кому-нибудь из Невидимых — в течение шести лун можно спать спокойно, хоть каждую ночь своей душой согрешая с душой Лигайды: добровольно взятая на себя обязанность быть съеденным в виде Оплодотворяющего Природу Бога, покроет всё! Очистит от любой грязи!

Стоило только дать клятву, но… дух Великого Вождя настойчиво отговаривал Ирката от этого опрометчивого поступка! И юноша колебался, греясь в лучах поднимающегося всё выше солнца: что же, четырнадцатая весна будет последней его весной на этой земле? А как же Лигайда? А как же его небывалые для Речных Людей замыслы — жениться на девушке из своего клана? Да к тому же — единолично? Не позволяя никому из своей брачной группы разделять с нею ложе? Но ведь именно из-за этих кощунственных замыслов Невидимые спровоцировали вероломное убийство Кайхара! Чтобы разгневанный дух Могучего Воина утащил святотатца в Страну Вечной Зимы. Однако… какие два слова произнёс воин, уже сражённый нечистой рукой мальчишки?.. и если душа Кайхара не спешит покарать убийцу… или вообще — не намерена её карать?.. с какой стати ему, Иркату, напрашиваться на роль приносимого в жертву бога?

Солнце подошло к высшей точке дневного пути; юноша доел доставшиеся, возможно, ценой посмертного блаженства души каштаны, но никакого решения за всё это время так и не смог принять: ни пообещать Невидимым во имя процветания своего народа стать добровольной жертвой, ни окончательно отказаться от этого героического намерения. И кто его знает, не просидел бы он так — неподвижный телом, с мятущейся, не находящей успокоения душой — перед своим шалашом до вечера, если бы не шорох в зеленеющих в дальнем конце поляны зарослях лавровишни.

Охотничий инстинкт и воинская выучка не подвели юношу: через одно, два мгновения он уже прятался за толстым стволом могучего дуба — с прислонённым к дереву копьём и стрелой, наложенной на тетиву лука. Кто? Человек или зверь? Добыча или охотник? Или — чужеплеменник? Смертельный враг.

Неизвестность, по счастью, не затянулась: только-только Иркат спрятался за дерево, как из-за кустов его окликнул по имени юношеский голос — Бейсар. Один из наложников Кайхара. Иркат, всё ещё осторожничая, предложил ему выйти на середину поляны — тот подчинился. Иркат тоже вышел из укрытия и, приветствуя гостя, коснулся его ладони своей, выгнутой вверх почти под прямым углом.

Вообще-то испытуемым юношам настоятельно не рекомендовалось общаться между собой, однако в особых случаях они на это имели право. А исчезновение Кайхара — случай для Бейсара, конечно, из ряда вон. Да и не только для него — для всех испытуемых. Чтобы вдруг бесследно пропал Присматривающий?.. И хотя, в отличие от Бейсара, Иркат прекрасно знал, куда делся воин, но, услышав от юноши, что его покровитель ушёл вчера в середине дня и до сих пор ещё не вернулся, изобразил на своём лице совершенно искренние тревогу и изумление: Бранка, мол, его побери! Чтобы пропал Присматривающий — не может быть! Ведь не далее, как позавчера вечером Кайхар заходил к нему, немножечко поучил за дело — вопросы о синяках и ссадинах на лице следовало предупредить заранее — вернулся домой, и надо же! Вчера вдруг ушёл в середине дня и до сих пор его нет?! Необходимо немедленно оповестить всех испытуемых! Конечно, за оставшуюся половину дня, всех не успеть, но — сколько смогут!

Иркат говорил убедительно, с жаром, но по тревоге в глазах Бейсара чувствовал, что владеющий юношей сильный страх нисколько не уменьшается. Почему? Уж не подозревает ли этот «мальчик для наслаждений», что он, Иркат, причастен к исчезновению воина? Но в таком случае… ведь помочь такому же, как ты, не прошедшему посвящения сверстнику переселиться в Страну Вечного Лета — совсем не то, что убить мужчину! В этом случае ни с Невидимыми, ни с душой мальчишки проблем, как правило, не бывает… и?.. нет! Вздор! Померещилось! Если бы Бейсар его в чём-нибудь заподозрил — не пришёл бы ни в коем случае! Наверняка — побоялся бы! Нет, видимая в глазах Бейсара тревога вызвана чем угодно, но только не опасными для него подозрениями!

И в подтверждение этой, успокоительной для Ирката, мысли юноша заговорил тихим, дрожащим от страха голосом. Часто прерываясь для поисков нужных слов. Повторяясь и путаясь. И, по мере сказанного, Иркат заражался его тревогой.

— Понимаешь… когда Кайхар не вернулся утром, мы с Архом пошли его поискать. И вдруг — тысячах в четырёх шагов от тебя к закату… ну, значит, в другую сторону… стойбище чужеплеменников… или богов — не знаю. Мы, слава Айе, увидели их первыми и спрятались за кустами… а они на большой поляне… около двух маленьких, очень странных жилищ… нет, конечно, боги — у людей таких не бывает! Представляешь, Иркат, такие блестящие, что больно смотреть… низы у них будто пепел, но всё равно блестят… нет, не самые низы — от земли каждый из них на четырёх круглых опорах — это мы уже после поняли, когда обошли с другой стороны… а так — будто у каждого снизу по две полных луны… с чёрными ободками по краям… и тоже — будто блестящие, но тускло… а выше, там где кончается пепельное, как солнце на водной ряби — слепит глаза. Нет, Иркат, словами не получается — дай нарисую.

Подходящая для рисования почва нашлась поблизости: там, где Иркат снял дёрн для утепления шалаша. Бейсар славился своим умением похоже изображать разных зверей, но когда подобранная им острая палочка нарисовала на земле нечто невиданное, ни с чем несообразное, Иркат не поверил юноше: в самых фантастических снах его душа никогда не имела дела с подобным бредом! Даже богам вряд ли могло придти в голову построить такие идиотские жилища! Да ещё опереть их снизу на дурацкие кругляки! Чушь! Бейсар явно над ним издевается, явно напрашивается получить по морде! Или по пухлой сластолюбивой арже! Эдакого очаровательного пинка! Но… напуган-то он по настоящему… и потом… как можно изобразить то, чего никогда не видел?

А Бейсар, закончив рисунок, несколько успокоился и продолжил рассказ голосом куда более твёрдым, чем начал.

— А вот эти стенки, — юноша указал палочкой на дверцы изображённого им подобия «джипа», — двойные. И каждая распахивается наружу — ну, как в торце Длинного Дома. А внутри очень тесно — или живущие там боги совсем не спят, или спят сидя. Ведь этих богов — а мы с Архом следили долго и видели их всех — всего девять. И когда они забираются в свои маленькие жилища, то могут в них только сидеть. Нет, Иркат не представляю, зачем было строить такие красивые и такие неудобные хижины! В которых ни лечь, ни встать — только сидеть! И совсем нет места для очага! Нет, Иркат, несомненно — боги! Людям — будь они хоть трижды чужеплеменники! — ни за что таких не построить. Вот, слушай дальше…

Иркат слушал очень внимательно — всё более трепеща от страха. Мало того, что сам по себе рассказ об объявившихся на землях Речных Людей и построивших удивительные (для проживания практически непригодные!) хижины чужеплеменниках (или богах?) вселял значительную тревогу, пришедшая в голову юноше (напрашивающаяся, в общем) мысль наполнила сердце ужасом: а ведь это — Невидимые! Пришедшие, чтобы его дважды осквернившуюся душу заключить в одно из этих жутких жилищ-узилищ и отправить в Страну Вечной Зимы! Видя, что Кайхар не торопиться мстить вероломному нечестивцу, сами явились за его неотмываемо грязной душой! Нет, пока не поздно, необходимо поклясться взять на себя нелёгкое бремя съедаемого в Летнее Солнцестояние бога! Пообещать Невидимым стать добровольной жертвой! Сейчас! Немедленно! Но… искушающий Иркатову душу Дух Великого Вождя опять заставил его промедлить: погоди… послушай, что ещё скажет Бейсар… посмотри сам… может быть, это вовсе не боги?.. просто — невиданные чужеплеменники?.. а если даже и боги — то обязательно ли они пришли за твоей душой?.. будто бы у них нет других важных дел?

И Иркат вновь поддался этим, склоняющим к постыдному малодушию, уговорам: действительно? Прежде, чем давать столь обязывающую клятву, почему бы ни дослушать Бейсара? Не посмотреть самому?

— …а построены эти две одинаковые хижины — точно не из дерева, — слегка успокоенный позорным соглашательством своей души с Духом Великого Вождя, услышал Иркат в продолжение удивительного рассказа, — и не из выделанных кож. Больше всего напоминает рыбью чешую: блестит, как у сазана, а по цвету — как у сома. Но только — никаких чешуек.

Бейсар до того увлёкся описанием удивительных жилищ, что Иркат начал терять терпение: когда же юноша заговорит о самих богах? И, будто бы угадав это невысказанное пожелание, Бейсар наконец перешёл к пришельцам, которые его воображение поразили явно меньше, чем их фантастические жилища.

— По виду они, Иркат, совсем как люди. Только очень высокие и странно одетые. На большинстве что-то вроде коротких кожаных накидок, на головах маленькие обтягивающие шапочки, а каждая нога — от аржи до самого низа — завёрнута в эдакое… пятнистое и по виду мягкое… похожее на то, из чего сделана Завеса в Мужском Доме… ну, которую выменяли за двести бобровых, триста куньих и пятьсот рысьих шкур… и все обутые… но обувь из-под обёрток видно было совсем немного… что-то, похоже, кожаное… и знаешь, Иркат, вооружены только ножами!

Спохватившись, что он чуть было не упустил самую существенную подробность, воскликнул Бейсар.

— Ни луков, ни копий мы у них не видели! Хотя луки, конечно, могут храниться в жилищах, а вот копья — нет. Не поместятся. Разве что — небольшие, метательные… да и то — навряд ли…Зато ножи, Иркат — чудо! Лезвия не длинные — ладони в две — а режут! Куда лучше кремнёвых или обсидиановых! Хотя по виду больше похожи на наши костяные, но не из кости — точно! Ведь костяными — только колоть, а этими — и колоть, и резать! Один из пришельцев орешину — пальца в три толщиной — вжик! С одного раза! Да я бы за такой нож отдал всё, что у меня есть! И лук, и копьё, и всю одежду!

— Особенно — одежду! — Насмешливо глянув на голого Бейсара, съехидничал, по ходу рассказа юноши — непонятно отчего — вдруг приободрившийся Иркат. — Ладно, Бейсар, не злись. Это я так — в шутку. Ведь, правда, смешно: голому в обмен на нож предлагать не существующую одежду! Ты мне лучше вот что скажи — женщины среди этих пришельцев есть?

— Женщины?.. — Бейсар задумался. — Женщин, кажется, нет. У семерых из них бороды, у одного — усы, а ещё у одного морда голая, но всё равно — на женскую не похожа… наверно — выскабливает… ну, как Жители Побережья. А когда солнце пригрело — некоторые сняли шапочки… и волосы, знаешь, у всех короткие… а ведь ни у нас, ни у Жителей Побережья, ни у Пожирателей Рыбы, ни у Лесных Людей, ни даже у Диких женщины волос не отрезают… конечно, если они богини… но всё равно — какая богиня станет себя уродовать? Нет, Иркат, даже если они боги — женщин среди них нет… да, вот ещё! У всех какие-то странные амулеты. Некоторые носят их на груди, некоторые на плече, а некоторые — за спиной. На длинных ремнях. И часто снимают. Нет, неверное, не амулеты, а знаки чего-то… ну, как у нас у вождей бывают… или — когда посольство… вот погляди.

Бейсар вновь взял палочку и довольно похоже нарисовал автомат Калашникова. У Ирката это изображение не вызвало особенного интереса: амулеты, хранилища для души и прочие священные атрибуты бывают самыми что ни на есть причудливыми, бесконечно разнообразными и непонятными для непосвящённых. Жилища, одежда, оружие — другое дело. Лук — он и у дикаря лук. А связывающие людей с Миром Богов и Предков священные предметы — любопытно, конечно, но он не жрец, не шаман, не колдун, чтобы на них зацикливаться. И вообще: Бейсар рассказал достаточно — необходимо посмотреть самому.

Приняв это решение, Иркат немного посовещался с Бейсаром о дальнейших действиях — о пришельцах следовало известить всех испытуемых юношей, и, кроме ушедшего Арха, направить в стойбище ещё двух или трёх гонцов. Вторжение на земли Речных Людей неведомых Чужаков — будь они хоть людьми, хоть богами — событие настолько чрезвычайное, что никакие меры предосторожности не окажутся лишними. И, разумеется, наладить за пришельцами постоянное круглосуточное наблюдение — благо, проходящих испытание юношей для этой цели хватало с лихвой.

В отсутствии так не вовремя исчезнувшего Кайхара, Иркат, не колеблясь, взял на себя обязанности командующего, и по тому, с какой лёгкостью Бейсар согласился с этим, амбициозный юноша понял, что и с другими проблем не будет.

— Значит, Бейсар, так, — голосом, в котором мгновенно прорезались повелительные ноки, начал распоряжаться самочинно произведший себя в вожди Иркат, — сейчас мы — в хижину Кайхара. Может быть, он вернулся. Хотя — вряд ли. Думаю, что чужаков он обнаружил ещё вчера и сразу пошёл в стойбище. Вот — и исчез.

С лёгкостью объяснять всё неизвестное, находя ему видимую причину, для любого лидера удачный психологический ход. А для Ирката, непосредственного виновника исчезновения воина — удачный вдвойне.

— По пути завернём к Аржаку, Грайху и Лингу. Но к Лингу — если успеем. Надо как можно быстрее наладить постоянное наблюдение. Аржака отправим в стойбище, а Грайха — оповещать всех наших, чтобы немедленно шли в хижину Кайхара. Там у нас будет лагерь. Если, конечно, он не вернулся сам и не скажет чего другого. — Ещё один ловкий реверанс в сторону мертвеца! — А пока мы с тобой — по очереди. Ничего, до середины ночи придут ещё человек пять, шесть — укараулим. Если, конечно, они не боги. Но это — не наши заботы. Это — пусть шаманы, вожди и колдуны решают.

Последние разъяснения-распоряжения Иркат отдавал Бейсару уже на бегу — едва уяснив ситуацию и наметив план действий, он сразу же, захватив лук, копьё и оленью шкуру, поторопил напарника пуститься в путь: до стойбища чужаков Иркату хотелось добраться засветло, а дорога, учитывая немалый крюк, который предстояло сделать, чтобы оповестить Аржака и Грайха, была не близкая.

К месту появления диковинных чужаков юноши добрались, когда солнцу до кромки леса оставалось менее двадцати шагов — притом, что весь его дневной путь зимой, по мнению Речных Людей, равнялся двумстам десяти шагам — и первое, что предстало глазам распластавшегося в густом кустарнике Ирката, была очень большая хижина, стоящая посреди поляны. Не похожая ни на какие постройки Речных Людей, но всё же не вызывающая сомнения, что это нормальное человеческое жильё.

Присмотревшись внимательнее, юноша перестал удивляться быстроте, с которой пришельцы соорудили эту огромную хижину: и её стены, и покатая кровля были, скорее всего, из хорошо выделанных шкур зубров или туров. А может быть, даже — из того тонкого драгоценного материала, который Жители Побережья привозят из-за моря и обменивают на лучшие меха, хмельные напитки, женщин, «мальчиков для утех» и младенцев для жертвоприношений. В подобных хижинах — конечно, из шкур, а не из заморского драгоценного материала — живут некоторые из Диких Кочевников, собирая и разбирая их менее чем за четверть дня.

А вот два других, поразивших воображение Бейсара, маленьких ни на что не похожих строеньица, Иркат заметил не сразу: они стояли отнюдь не в центре поляны, а ближе к лесу, под кроной гигантского серебристого тополя, за вершину которого зацепилось предзакатное солнце. И сейчас, на фоне пронизанного косыми лучами леса, казались почти что чёрными и ничуть не блестящими. Конечно, Бейсар их видел утром, когда солнце не из-за них, а на них светило — и всё-таки… кроме действительно несуразной формы, чего он в них углядел такого, чтобы сооружение этих странных жилищ приписать богам? Жилищ? Нет, конечно! Бранка его побери, и как только этот дурак не понял?!

И когда Бейсар, знаками показав Иркату, что им необходимо немедленно отползти и поговорить, увлёк его за собой подальше в лес и испуганно залепетал, будто утром диковинные жилища чужаков стояли совсем на других местах, Иркат, не скрывая своего интеллектуального превосходства, перебил дрожащего юношу:

— А у тебя, Бейсар, совсем — соображение, как у маленького. И у Арха — тоже. Столько времени наблюдали за чужаками и ничего не поняли. Эти — ну, которые сейчас под тополем — они вовсе не хижины для жилья, а передвижные святилища. Недаром у них снизу приделаны кругляки. Чтобы не тащить, значит — а по виду они и вправду тяжёлые — а катить по земле.

Если учесть, что ни Речные Люди, ни все их соседи, включая и самых дальних, колеса не знали, то эту догадку Ирката следует признать выдающимся открытием. И достойно похвалы, что юноша, нечаянно поднявшийся на головокружительную интеллектуальную высоту, хоть и не мог не возгордиться своим умом, но злоупотреблять этим не стал и проявил должную снисходительность к своему менее сообразительному товарищу.

— Вообще-то, Бейсар, конечно… когда вы с Архом их видели утром — настоящего жилья чужаки ещё не поставили. Вот вы и приняли их удивительные святилища за маленькие жилые хижины. На вашем месте я бы и сам, наверно… не сразу бы догадался… ну, что в этих хижинах они не живут, а служат богам и предкам… или — ещё кому… мало ли на земле Невидимых…

Бейсара это Иркатово открытие настолько поразило своей ясностью и простотой, что он, хлопнув себя по лбу, сразу же успокоился: действительно! Увидев пришедших издалека — а своих, даже не близких соседей Речные Люди знали неплохо — запаниковал, как девчонка! Причудливые святилища чужеплеменников приняв за атрибуты Невидимых, не нашёл ничего лучшего, чем произвести их в боги! Хотя… чужаки, пришедшие на земли твоего племени… в любом случае это очень опасно! Особенно — если они не боги, а люди.

Прозрев реальную, а не мистическую угрозу, Бейсар вновь встревожился и немедленно поделился с Иркатом своими соображениями относительно пришельцев, который в этом случае нисколько не попенял товарищу на трусость, а наоборот: сразу же с ним согласился. При этом заметив, что об угрозе вторжения чужеплеменников он-де подумал сразу, едва узнал от Бейсара об их присутствии, почему, мол, и взял на себя командование: да, для не Приобщённого грех, но если враг на пороге твоего дома — грех прощаемый.

Своей решительностью успокоив Бейсара и, в меньшей степени, самого себя, Иркат отправил юношу в хижину Кайхара — дожидаться других испытуемых — и, наказав товарищу в середине ночи придти на смену, вернулся к занятой непрошеными гостями поляне и бесшумно заполз в кусты. Где, завернувшись в оленью шкуру, устроился поудобнее и сосредоточил внимание на пришельцах: люди-то они люди, а вдруг — не совсем? Ведь существующие у Речных Людей предания о полубогах-полулюдях-полузверях появились, конечно, не с бухты-барахты! Родились не на пустом месте!

Пока Иркат совещался с Бейсаром, пока возвращался назад и забирался в укрытие, солнце зашло за лес — быстро темнело. Снующие по поляне чужаки всё сильнее сливались с фоном, а их, угрюмо притаившихся под тополем, святилищ было уже почти не видно. Даже большая хижина, — а по размерам, скорее, дом — стала терять очертания, превращаясь в бесформенное пятно, чему немало способствовали тусклые рыжевато-буро-зеленоватые разводы и полосы, которыми хитроумные пришельцы сплошь испестрили стены и кровлю своего жилища.

Чужеплеменники, разумеется, переговаривались между собой — и достаточно громко, — но их язык был совершенно непонятен Иркату, и более: он мог поклясться, что на подобном наречии не говорит никто из соседей Речных Людей. Значит, действительно: чужеземцы пришли очень издалека. И вообще: с какого-то момента и они сами, и их дом, и, особенно, прельстительно уродливые передвижные святилища стали казаться Иркату более чужими, чем самые дикие из Диких — инородными не только Речным Людям, но и всему их Миру. А вернее, всем их Мирам: и Нижнему, и Среднему, и Высшему. И когда, перекладывая затёкшую ногу, Иркат неосторожно хрустнул сухой веткой и из руки охраняющего святилища пришельца вырвался узкий пучок слепящего света и зашарил по укрывающим юношу кустам, то он почти не удивился, а лишь тихонько отполз назад. Очень вовремя: охранник что-то кому-то крикнул, и к тому месту, где совсем недавно таился Иркат, подошёл другой чужеземец и тоже выпустил пучок яркого голубовато-белого света. Правда, теперь, будучи значительно ближе, юноша увидел, что этот жуткий «потусторонний» свет исходит не непосредственно из руки, а из зажатой в ладони толстой короткой палочки. Вернее — из бульбочки на её конце.

Пошарив по густым зарослям пятном этого неестественного света и ничего подозрительного не обнаружив, чужак что-то крикнул товарищу и вернулся в дом. Затаившийся до оцепенения Иркат перевёл дух: Бранка его побери! А ведь Бейсар был прав: они — не люди. Может быть, не совсем Боги, но Великие Колдуны — это точно. То-то так по-хозяйски ведут себя на чужой земле. Пришли всего лишь вдевятером — и почти не таятся. Не прячутся по кустам, не норы себе отрыли, а прямо по середине поляны отгрохали такую домину. А ведь он было — по недомыслию — принял их за разведчиков. За передовой отряд. Хотя сразу же должен был сообразить, что если девять вооружённых одними ножами человек позволяют себе подобные вольности — значит, за ними не обычная земная сила. Не множество следующих сзади воинов, а нечто нездешнее. И на что способны эти девять пришельцев — остаётся только гадать. Ведь если в их передвижных святилищах хранятся не обыкновенные шаманские атрибуты, а разные волшебные штучки, на подобии тех, из которых они умеют — не разводя огня! — испускать ослепительный свет, то да спасут и сохранят Речных Людей Айя, Увар, Лесовик, Водяная Девушка и все остальные Невидимые!

«Невидимые, значит — да? А ты? Собираешься в стороне остаться! — Гневно упрекнул всколыхнувшийся в Иркатовом сердце Дух Великого Вождя. — Ах, Колдуны, Полубоги — и лапки кверху? Убил старого, из-за любви к тебе потерявшего и ум, и осторожность Кайхара — и всё? На настоящее дело кишка тонка? У-у — баба!»

«Так ведь их же девять опытных взрослых воинов… И в стороне оставаться я вовсе не собираюсь…»

Начал было оправдываться Иркат, но Дух Великого Вождя перебил этот жалкий лепет:

«Ты ещё скажи, что присматриваешь за пришельцами, что отправил гонцов к вождям — вздор! Ты же видишь, что сейчас чужеземцы почти ничего не опасаются, что дозоры у них только для вида — а через пять дней? Когда, в лучшем случае, подойдут ваши воины? Ты уверен, что и тогда они будут вести себя также беспечно? Ах — не уверен? Позор Иркату! А ещё собираешься стать вождём! Ведь вас же здесь пятьдесят уже почти Приобщённых к мужчинам воинов! Вот и собери их, вот и командуй! Ведь если к тому времени, когда подойдут ваши мужчины, вы своими силами разделаетесь с чужаками, то тогда ты сможешь назваться вождём по праву! Будь мужчиной, Иркат, действуй!»

Последний аргумент юноши, что странные и по виду, и по поведению пришельцы наверняка не совсем люди, как минимум, Могучие Волшебники, неукротимый Дух Великого Вождя попросту высмеял:

«Ха-ха-ха! Увидел светящиеся палочки — и затряслись поджилки! Не зря Кайхар тебя возжелал, как женщину! Баба и есть! Мало ли всякого колдовства на свете? Пусть даже и очень сильного! Да, заговоры и заклятия помогают, но — не решают дела! Возьми те же светящиеся палочки — да, с их помощью чужеземцы могли обнаружить тебя в кустах. Но ведь не обнаружили. Зато ты их видел отлично. Нет, Иркат, колдовство колдовством, но в конечном счёте всё решают — копьё, нож, стрела. Так что, кончай быть бабой, собирай мальчишек и — действуй!»

Суровый, но справедливый выговор Духа Великого Вождя, пристыдив до слёз, подвиг Ирката на форменное безрассудство: этой же ночью стать на тропу войны! Не дожидаясь прихода многих — с теми, кто соберётся! Вшестером, впятером, вчетвером — втроём! И да хранят их Увар и Айя, и помогает Бранка!

Глава 6. Прямое попадание ста пятидесяти миллиметровым. Террористы в доисторическом заповеднике. Психосимбиот «Ольга 47». Когда прамама скушала прапапу

Ехали, ехали — и привет! Ослепительная розовая вспышка — и оба «джипа» прямиком в аду! Со всеми их пассажирами. А ведь, кажется, так таились… Ехали в основном по разорённой Калмыкии, чтобы в Ростов — через Дикое Поле. Минуя «негостеприимный» Краснодарский край. Будто Дикое Поле гостеприимнее! Будто там прежняя вольница! И до двух «джипов» с девятью вооружёнными до зубов сомнительными личностями никому не будет никакого дела!

И чем это Батькины хлопцы по ним так шарахнули? Не из гранатомёта — точно. Или «Градом», или из пушки. Молодцы артиллеристы, сработали — высший класс! Зенки протереть не успели, — а ведь, правда, никто ничего не видел? — и они в аду. На ад, вообще-то, похоже не очень, но ведь не в раю же? В раю цветочки щебечут, птички благоухают, ангелы… тьфу! Совсем ум за разум! Оно, конечно, когда прямое попадание ста пятидесяти миллиметровым — крыша слегка поедет. А в аду сковородки жарят, серу смолой намазывают, черти… точно! Крыша малость у всех поехала! Похоже, что не ста пятидесяти — похоже, что двухсот десяти миллиметровым.

Да нет, не в раю, не в аду, а там — откуда выехали… Ну, не совсем там — там вокруг горы, а здесь их «чёрт ма»… Лес — да, похож… но этот всё же выше и как-то… дремучее! Дубы вон — прямо до неба. И тепло — страсть. Такое под Новый Год только в Сочи бывает или ещё южнее — в Абхазии. Да и то — редко.

После того, как их на дороге ослепила розовая вспышка и они вдруг оказались непонятно где, бестолково обменивались мнениями приходящие в себя террористы — будучи целыми и невредимыми в своих заглохших, но, похоже, исправных «джипах».

А солнце поднималось всё выше, чирикали неугомонные воробьи, в голых ветвях огромного тополя стрекотала сорока — что же всё-таки, чёрт побери, случилось с ними?! И где — в результате этого самого сакраментального «чёрт побери» — они оказались? Куда этот пакостник их занёс?

Когда прошёл первый шок и выбравшиеся из джипов бандиты осмотрелись по сторонам, то их недоумение ничуть не уменьшилось: если действительно их накрыло «Градом» и они, не успев осознать своей смерти, оказались «на том свете», то слишком уж подозрительно тот свет похож на этот. Ничуть не соответствует описаниям всех, заглянувших туда, путешественников. А уж чтобы и «джипы», и оружие тоже перенеслись туда — это уже махровый языческий «материализм». Нет, конечно — они здесь, на земле, но… что же всё-таки, чёрт побери, с ними случилось? Заколдованный круг — да и только!

Первому, кому хоть какое-то объяснение пришло в голову — Димке-Упырю. Когда, задержанный после неудачной «акции» Маркиза, он с тоской ожидал пыток и смерти, то слышал, как один охранник рассказывал другому фантастическую историю о мгновенном перемещении марсианами голышевского автомобиля: «… а из Облака он, значит, гад выпустил восемь щупальцев, Серёгин «Уазик» сцапал, как муху, и не успел Серёга опомниться, как оказался за тысячу километров — на Красной Площади».

Тогда эту увлекательную байку Упырь пропустил мимо ушей, лихорадочно соображая, как бы избежать расстрела, но сейчас вспомнил: а что? Похоже… Никаких, правда, марсиан, никаких щупальцев, но после вспышки розового света они, скорее всего, действительно переместились далеко от того места, где были. Целыми и невредимым мгновенно очутились Бог его знает где.

Когда этой своей догадкой Димка Ушаков поделился с «коллегами», то поначалу в ответ получил только насмешки и ехидные замечания — однако никому ничего лучшего не приходило в голову, и скоро эта версия обрела сторонников: в ином случае следовало признать, что они и вправду на том свете, чему верилось ещё труднее, чем Димкиной заморочке. Какой, к чертям собачьим, тот свет, когда всё здешнее, всё земное — даже движки у «джипов» работают. Садись себе и езжай… вот только — куда? Не говоря о том, что кругом лес и никаких дорог — напрочь отказало всё радио: и в обоих автомобилях, и сотовые, и даже армейская рация.

(Ещё бы! От Попова и Маркони этих прислужников смерти отделяло несколько тысяч лет, но они об этом любопытном факте пока не знали…)

— Ну, попадись мне та сука! Которая нам подстроила эту подлянку! Сердце кинжалом вырежу! — Общей неопределённой угрозой вместо ядрёного мата подытожил обмен мнениями богобоязненный командир Шамиль — густобородый, гневливый, никому ничего не прощающий горец. И после долгой паузы уже вполне конкретно пригрозил водителям: — А тебя, Гришка, и тебя, Тенгиз, если отсюда не выберемся — зарежу. Пристрелю, как собак. Оторву головы. Нас же сам Зелимхан благословил на большое дело — а вы?!

Ни в чём не повинные Гришка и Тенгиз, зная горячий нрав Шамиля, оправдываться не стали, а деловито занялись техосмотром «джипов». Ни с чьей стороны не услышав недовольного ропота, командир несколько остыл и распорядился вполне по ситуации: назначив двух часовых, и ещё четырёх человек, попарно, отправив на разведку ближайших окрестностей. Всем строго-настрого наказав стрелять только в крайнем случае — в ответ на огонь врага. Так что, когда, почти не таясь, из леса на поляну вышла упитанная косуля, её лишь проводили жадными взглядами: какие, чёрт побери, шашлыки уходят!

Разведчики возвратились скоро — менее чем через два часа — с нерадостными известиями: во все четыре стороны, как минимум на два километра, только лес. Не сплошной — с полянами, ручейками, речкой и даже (примерно, через километр) большим открытым пространством с юга, но нигде никаких дорог. Да что там — дорог, ни одной протоптанной человеком тропинки. Зато звериных — сколько угодно. Как и самих зверей. Похоже в общем на заповедник. Однако в любом заповеднике есть и дороги, и людские тропы, и жильё для егерей и научных сотрудников… разве что — где-то в глухой Сибири… а погода? Чтобы в Сибири под Новый Год было около двадцати градусов тепла и никакого снега?.. Правда, снег здесь стаял недавно… в чаще ещё кое-где лежит… но эти самые двадцать градусов тепла? В Ростовской области — вряд ли… да и такого большого леса в Ростовской области быть не может… а в Краснодарском и Ставропольском краях — только в горах и предгорьях… но гор нигде никаких, — а юркий Гасан успел слазить на вершину самого высокого дуба — не видно. И всё радио, — чтоб ему было пусто! — отказало напрочь… А вдруг они вообще не в России?.. мало ли куда их могла забросить эта чёртова розовая вспышка… попробовать определиться по солнцу? Чёрт! И как это сразу никому не пришло в голову?

Школьное образование было у всех, конечно, неважное, но Шамиль, Гасан и Марат прошли неплохую подготовку в лагерях террористов и с основами геодезии, картографии и ориентирования были знакомы. Проще всего оказалось с долготой местности: часы, слава Богу, ни у кого не остановились, и, сверив их показания с положением солнца, горе-путешественники сразу поняли, что находятся примерно на той долготе, где их застала фантастическая вспышка. На закате можно будет определиться точнее. С широтой оказалось хуже: угол возвышения солнца над горизонтом пришлось определять почти «на глазок» — с помощью самодельной «астролябии». И ко всеобщему, граничащему с ужасом, изумлению получалось, что и на широте они находятся примерно той же, на которой и находились. Но откуда тогда взялся лес? В голых от веку задонских степях? И куда исчез, сменивший жуткую снежно-песчаную бурю, утренний предновогодний снежок, который вился вокруг их «джипов» до самой вспышки? И как это так случилось, что вместо десяти градусов мороза — сразу! — почти двадцать тепла? Выходит что же: они переместились, никуда не перемещаясь?

(Догадка совершенно верная, но в её истинности бандитам было суждено убедиться несколько позже, а кое-кому — не суждено вообще.)

Галиматья какая-то! Нет, нет и нет! Просто их расчёты не очень точны: измерение углов — дело тонкое. Ошибёшься на пять, шесть градусов — угодишь в Каспийское море! А то и в Персию. А если — севернее? Севернее — с лесами, конечно, лучше, но вот с теплом… ага! от Деда Мороза!

Вновь разгоревшийся между террористами спор грозил перерасти чёрт те во что, но Шамиль принял решение:

— Все замолчите! Разгалделись как русские бабы! Ночуем здесь. Поставим палатку — дозоры — огня снаружи не разжигать. Завтра определимся. Я всё сказал.

После столь дельной и краткой речи «взрывных дел мастера» значительно приободрились — через час посредине поляны стояла палатка, в портативной походной печке трещал сухой хворост, на плите булькал нехитрый обед из концентратов. Тенгиз, жалея об упущенной днём косуле, обдумывал скромный новогодний ужин, главной приманкой которого были «по двести грамм на брата» — вопреки Корану, разрешённые Шамилём для единоверцев.

«Басурманин, басурманин, — отметил про себя Ушаков, — а командир толковый. Понимает, что после случившейся дикой хреноты, разрядка необходима.»

Вскоре после захода солнца произошёл маленький инцидент: стоящему на часах Марату почудилось, что в густом зелёном кустарнике у края леса кто-то есть — однако вышедший по его зову Гасан, при свете карманного фонарика внимательно осмотрев заросли лавровишни, ничего подозрительного не обнаружил.

В четыре утра, накинув куртку и вооружившись автоматом, Дмитрий Ушаков направился к «джипам» — сменить дежурившего с полуночи Григория Мирошниченко. Того на месте не оказалось.

…и розовое светящееся облако снаружи «Уазика» («огненный цветок»), и голубое внутри (Ольга) слились — на несколько мгновений всё сделалось призрачно-зеленоватым, затем, вспыхнув всеми цветами радуги, погасло, и Сергей увидел, что автомобиль замер метрах в двадцати перед неширокой, но быстрой и, судя по виду, глубокой речкой. Протекающей как раз там, где он собирался остановиться, если бы женщина его не поторопила.

«Ай да Ольга! — невольно восхитился Сергей, — почувствовала не только появление этого кошмарного облака-цветка, но и то, что оно намеревается утопить нас в речке! Или — нечаянно? О душегубстве не помышляя? Какая разница! Ещё бы двадцать пять, тридцать метров — ох бы пришлось поплавать! В зимней ледяной воде! Да к тому же — чёрт знает где. А кстати, действительно — где? Куда это сучье Облако нас затащило на этот раз? Уж не к обожаемым ли Светочкой «муравьям»? В эдакую развлекательно-познавательную экскурсию — всего-то за какую-нибудь тысячу световых лет от дома?»

Сергей огляделся по сторонам: тысяча световых лет — вздор, конечно. Они, вне всяких сомнений, у себя — на Земле, но… от дома, кажется, действительно далековато! Вокруг высокий, густой — прямо-таки дремучий! — лес, которого в задонских степях, разумеется, быть не может. По Дону, по Северному Донцу — да и то, вряд ли…

— Нет, Серёженька, мы переместились не в пространстве — во времени, — «утешила» Ольга.

— Это что, к динозаврам что ли? — осознавая драматическую нелепость ситуации, машинально отозвался Сергей. — И сейчас из-за этих кустов выйдет какой-нибудь очаровательный монстр — высотой с трёхэтажный дом? И сожрёт нас вместе с автомобилем?

Голышев, для которого перемещения во времени ассоциировались в первую очередь с динозаврами, попробовал «юмором висельника» отгородиться от фантастической — ирреальной — реальности.

— Нет, Серёженька, успокойся — гораздо ближе, — заговорив в шутливой тональности, Ольга как бы давала понять, что в их незапланированном «круизе» нет ничего особенного. — От пяти до десяти тысяч лет назад. И, как ты знаешь, никаких динозавров к этому времени не было уже давным-давно. Мамонт, может, какой-нибудь не до конца вымерший… или саблезубый тигр… да и то — вряд ли… они, кажется, тоже — раньше… наши героические предки особенно с ними не церемонились… кушали за милую душу… в те промежутки — когда не ели друг друга…

— Значит, и нас могут слопать? Утешила, называется!

На миг поддавшись Ольгиной наигранной бодрости, её ехидную шутку попробовал поддержать Сергей. Но сразу же, посерьёзнев, переспросил озабоченным голосом:

— Оля, так ты думаешь, нас действительно затянуло в прошлое?

— Не думаю, Серёженька — знаю… понимаешь… то, что появилось на дороге… оно со мной неразрывно связано… каким-то непостижимым образом…

Переполняющие её видения и образы иной реальности на совершенно недостаточный для этого язык приблизительных слов и неточных понятий пробовала «переводить» Ольга. Удавалось ей это плохо, представления относящиеся уже к пятимерному континууму, не говоря о прочих, не имели ничего общего с земной реальностью, и женщина скорее размышляла вслух, чем что-то объясняла. Разумеется, связавшись телепатически, как вчерашним вечером, она могла бы многое непосредственно передать Сергею, но сейчас, соединившись с Сорок Седьмым и став частью сложной симбиотической системы, осознала, что для его «четырёхмерного» человеческого ума такие сеансы далеко не безвредны — вполне могут спровоцировать острый приступ «замороженности» — и телепатическое общение «зарезервировала» только для крайних случаев.

— …совершенно непостижимым… я, как будто, оно, а оно — я… и здесь, и — одновременно — ещё во многих местах… нет, не так — сразу во многих местах и временах… и здесь — не более, чем во всех других… вот, погляди, только не пугайся, я ненадолго.

Сказав это, Ольга исчезла.

— Ну, ты даёшь, Оля! — изумлённым возгласом встретил Сергей вновь «материализовавшуюся» через минуту женщину. — Ведьма-ведунья — как же! Ты теперь, знаешь… наверно… богиня! Не меньше!

— Олечка, а это не опасно? — озабоченным голосом спросил Иван Адамович, но тут же стал повторять вслух принимаемое им от жены телепатическое сообщение, — нет?.. не в нашем смысле?.. скорее — не для тебя, а для Системы?.. для той Вселенной, какой мы её знаем?.. если психосимбиот Ольга 47?.. погоди, погоди?.. ну да — теперь твоё сознание в резонансе с сознанием Сорок Седьмого?.. и «законсервированным» разумом погибшей цивилизации… и соединение ваших сознаний образует полноценный логический трёхчлен?.. который может быть развёрнут в девятичлен?.. и, если в резонанс с ним вступит «девятимерное» сознание Координатора Малой Ячейки, сведён к универсальному одночлену?.. и в таком случае Большое Равновесие может нарушиться на девяти уровнях Системы?.. и мы все погибнем?.. каким образом?.. мгновенно исчезнем вместе со всей нашей Вселенной?.. не совсем исчезнем?.. наше сознание окажется в континууме бесконечно неопределённых измерений?.. и больше развиваться не будет?.. будет — но по-другому?.. в общих рамках «Эта» и «Кси» цивилизаций?.. как, как?.. скорее всего, не произойдёт — потому что вмешается Арбитр?.. поскольку в появлении альтернативного метасознания он очень заинтересован?.. что?.. ты первая за четыре квазипульсации?.. при моём участии?.. когда я помог Сорок Седьмому извлечь твоё сознание из континуума бесконечно неопределённых измерений?.. в который оно попало в результате совершенно невероятного стечения обстоятельств?.. когда соединились отчаянные попытки ноосферы F8 установить прямой психический контакт с человеческим разумом, оплошность Сорок Седьмого, экстрасенсорные способности Иннокентия Глебовича и мой, направленный к тебе, неизмеримо мощный заряд любви?.. который спас твоё сознание от распада и помог ему перейти на новый уровень?.. стать метасознанием?.. ах, об этом я уже знаю?.. действительно — знаю… но ведь до этого ты не исчезала… что?.. постараешься не злоупотреблять? Девчонка! Что? И как ещё «повоспитываю»! Не посмотрю на твоё метасознание! На всю твою «запредельность»!

Ольга прыснула смехом, закинула правую руку на шею Ивана Адамовича, притянула к себе его голову и одновременно с детской непосредственностью и женской страстностью стремительно расцеловала мужа в щёки, глаза, губы. На что смущённый и умягчённый Иван Адамович, с удовольствием покорившись этому натиску бурной нежности, сказал с напускным смирением:

— Сдаюсь, Олечка. Вей из меня верёвки.

Если бы не только что случившиеся «развоплощение» и обратная «материализация» Ольги, то, несмотря на вчерашний удивительный обмен мыслеобразами, Сергей весь тот бред, который произносил Иван Адамович, якобы озвучивая мысли жены, воспринял бы как неудачную — ни время, ни место к подобным шуткам не располагали — мистификацию, но… когда, подобно привидению, живой человек то исчезает, то появляется — поверишь чему угодно! Согласишься с любым абсурдом. Особенно — будучи несколько минут назад в мгновение ока перемещённым чёрт те кем и чёрт те куда. Хотя и во второй раз — впечатление всё равно не слабое. И Сергей безоговорочно поверил и самой Ольге, и всему, что от её лица говорил Иван Адамович — да! И сверхъестественный Сорок Седьмой, и ноосфера F8, и таинственный Координатор Малой Ячейки, и Ольгино метасознание, и совсем запредельный Арбитр — всё это действительно существует. Существует — и? Ему, лейтенанту Голышеву, в стороне прохлаждаться как-то и не гоже… смахивает на трусость… да, но что ему остаётся делать?.. как — что? «Обзавестись» этим самым метасознанием! Которое, кажется, формируется уже у Ивана Адамовича? С Ольгиной, вероятно, помощью?

— Нет, Серёженька, это очень большая ответственность, — прозрев дерзновенное желание Сергея, Ольга попробовала охладить его пыл. — Ты даже не можешь представить — какая это ответственность. Понимаешь, всё, что я делаю здесь, в этом мире, влияет на все миры. Но только не сверху — на видимое — а в глубине. Нет, у меня словами не получается… Ванечка, лучше — ты… а то я научной фантастики совсем не читала и всех этих слов — континуум, психосимбиот, метасознание — не знаю. А без них — получается совсем плохо. С ними — тоже неважно, но лучше.

— Ага, нашла себе толмача, — начал было отнекиваться Иван Адамович, но, почувствовав важность момента, согласился придти на помощь жене. — Только ты, Оленька, помедленнее… и попроще… а то у тебя в голове такое — никаких слов не хватит… в общем, Серёга, «слушай сюда».

То, что Оленька делает здесь, в нашем четырёхмерном континууме, каким-то образом влияет на континуумы высших размерностей. Вплоть до девятого уровня. И может привести к нарушению Большого Равновесия на всех этих уровнях. В общем — к кошмару. К мгновенному исчезновению всей нашей вселенной. Правда, вероятность этого нежелательного события ничтожно мала, но всё-таки существует. Во всяком случае, она выше, чем цепь «невероятностей», приведшая к возникновению у Ольги метасознания. Так вот, Олечка, ментально став частью сложного психосимбиота «Ольга 47», некоторыми своими действиями в нашем четырёхмерном континууме может способствовать тому, что в их — её, Сорок Седьмого и ноосферы F8 — симбиотическую систему «встроится» Координатор Малой Ячейки… ну, и тогда, значит — этого… всем привет. И, главное, Серёга, спрогнозировать, какие именно Олечкины действия вызовут такие последствия, можно лишь в самых общих чертах. Да и то — приблизительно. Потому что ни этот долбаный Сорок Седьмой, ни, тем более, увечная ноосфера погибших 200 тысяч лет назад полуразумных «муравьёв» ни фига толком не знают! Втянули, понимаешь, Олечкино сознание — и привет! Слабой женщине за них отдувайся!

Вспышкой соединённой с любовью ревности и тревоги взорвался Иван Адамович, но тут же, почувствовав комичность этого гнева, высмеял сам себя: — Ишь, старый ревнивец! К фантому — и то! — И стразу же, посерьёзнев, вновь обратился к Голышеву:

— Теперь представляешь, Серёга, какую ответственность Оля имеет в виду? Причём, не вымышленную — ну, на которой постоянно спекулируют политики и «пророки» — а самую что ни на есть реальную?

— Кажется… представляю, — Сергей распахнул было дверцу «Уазика», собираясь выйти, чтобы получше осмотреть окрестности, но, движимый естественным любопытством, не удержался от прямого вопроса: — Иван Адамович, а у тебя? Ну, не так, наверное, как у Ольги, но, может быть, в зачатке? Есть это самое сверхсознание?

— Нет, Серёга, и никогда не будет. А то, что я читаю Олечкины мысли, это ведь не от меня — от неё. Другое дело, что для меня это не опасно… в отличие от других… например, от тебя… почему, думаешь, Олечке сейчас потребовался «переводчик»? Ведь ей же ничего не стоило непосредственно, как вчера, соединиться с тобой — и ты бы всё понял сразу и куда лучше, чем при моём посредстве. Но — нельзя. До Олечки это дошло только сейчас — когда психосимбиотическая система сформировалась полностью: ну, что, непосредственно передавая свои мысли, она побуждает другое сознание работать чересчур интенсивно. И оно может не выдержать такой перегрузки, впасть в «замороженность». Олечке, конечно, не трудно кого угодно вывести из этого состояния, но всё равно — остаётся след. В большинстве случаев — не благоприятный. Так что, Серёга…

— Понял, Иван Адамович. В «небожители» мне не суждено попасть… Если даже такой «пустячок», как чтение мыслей, может меня свести с ума… то мечтать о метасознании — где уж! Опять-таки — немыслимая ответственность…

Смущённый и огорчённый Сергей собирался продолжить фразу каким-нибудь обидным сравнением, но не успел: его сознание отделилось от тела и устремилось за горизонт четырёхмерного континуума — проникая в пятый, шестой и выше. Восходя на такие вершины, которые казались безднами, и погружаясь в такие бездны, которые виделись сияющими вершинами. Туда — где не было ничего конкретного, ясного, законченного. Где всё будто бы беспрерывно творилось, но и, вместе с тем, ни чуточки не менялось. Где единичность сливалась с множественностью, а множественность лукаво прикидывалась единичностью. Где, разбегаясь и сходясь, всё оставалось на месте. Где виртуальное то становилось актуальным, то обращалось в отрицательное ничто, а актуальное никогда не забывало о вероятностной основе своего призрачного существования.

И хотя с этими иными реальностями сознание Сергея соприкоснулось совсем чуть-чуть, потрясение оказалось настолько сильным, что, вернувшись в привычный четырёхмерный мир, он не сразу обрёл способность соображать — почувствованное за гранью, настолько сместило все ориентиры, что, немного придя в себя, Сергей только и смог сказать:

— Однако, Оля… ведьма, богиня — как бы не так… тебя в нашем мире — вообще… сравнивать нельзя ни с кем и ни с чем… не представляю — постоянно соприкасаясь с таким, как ты всё ещё не сошла с ума?

— Сходила, Серёженька. И даже — два раза. Ну, когда была «замороженной» по-настоящему, а во второй раз — когда Сорок Седьмой сначала увлёк меня в прошлое, а затем переместил на погибшую планету несчастных квазиразумных насекомых. Где, если бы не Ванечка, мой разум так, наверное, и остался бы — и сгорел, при вспышке сверхновой. Конечно, Сорок Седьмой этого не хотел — просто, нейтрализуя опасные для людей попытки ноосферы F8 вступить с ними в психический контакт, меня (вернее, моего сознания) не заметил. А когда заметил — уже ничего не мог поделать: я (то есть, моё метасознание), Сорок Седьмой и ноосфера F8 уже образовали единую психосимбиотическую систему. И я теперь, если хочешь, не просто Ольга, а «Ольга 47». (Это не я, Серёженька, это он Сорок Седьмой придумал так обозвать нас всех.) Так что — вместо «ведьмы» или «богини» — рекомендую: «Ольга 47».

— Оленька, девочка, как тебе сейчас тяжело! — Участливо воскликнул Иван Адамович. — Иметь в голове такое!

— Ничего, Ванечка, выдержу. Я что — не русская баба что ли? Которые от века несут на себе Россию! Со всеми её князьями, царями, генеральными секретарями, пьяницами-мужьями и президентами. А ты, Серёженька, прости. Ну, за сильные и не совсем приятные ощущения. Но по-другому я не могла. Я ведь пыталась — словами… Но земными словами говорить о неземном опыте…

— Что ты, Оля, какие извинения, наоборот — спасибо. Действительно — размечтался… мужское, понимаешь ли, самолюбие — как же, женщине можно, а мне… да и по человечески… все мы мечтаем о власти, а об ответственности знать не знаем… трепимся по этому поводу, правда, много — ну, по неизбывному людскому лукавству… а ты мне — сразу… хотя… ты ведь, Оля, теперь, наверно, не женщина?.. и даже — не человек?..

— Понимаешь, Серёжа, — Ольга замялась, подыскивая слова для ответа на этот очень непростой вопрос, — … как Ольга — я вполне женщина и вполне человек. А вот как психосимбиот Ольга 47 — действительно… даже если все мои необычные способности и возможности оставить в стороне, а взять только одно сознание — не совсем человек… или — совсем не человек… не знаю… но и как просто Ольга, если задуматься — очень неоднозначно… я ведь с Сорок Седьмым неразрывно связана…

— Погоди-ка, Оля, — Сергей немного оправился от вызванного фантастическим перемещением в континуумах высших размерностей нервного шока, и ему в голову пришла очень простая и вместе с тем весьма актуальная мысль, — а как мы отсюда выберемся? И когда? Этот твой Сорок Седьмой, случайно, не знает?

Сознание Сергея, как и сознание Ивана Адамовича, отказывалось соединять Ольгу с пришельцем-призраком, и язык сам собой отделил женщину от якобы связанного с нею фантастического существа.

— Мой Сорок Седьмой? Хорошо, Серёженька, пусть будет так. — В мыслях своих спутников, даже Ивана Адамовича, Ольга прочитала, что освоиться с новой иной реальность они пока не могут и пошла им навстречу. — Когда вернёмся? Сейчас я не знаю. Мы, вернее, не знаем. Понимаешь, Серёжа, хоть симбиотическая система и образовалась, однако — не полностью. Перестройка ещё не закончена. Ведь Сорок Седьмой вовсе не собирался нас куда-нибудь перемещать. Он сам, по заданию Базы, находился в очень необычном и некомфортном для него состоянии. И — из-за сбоя в системе — не знал, как из него выйти. И когда совершенно непостижимым образом моё метасознание соединилось с ним, то…

— …наше возвращение откладывается на неопределённый срок. — Мрачновато подытожил Сергей. — Если застрянем надолго — представляю, как Света будет сходить с ума. Новогодний, понимаешь, сюрприз…

— Ой, Серёженька, — совсем по-женски — ещё по-человечески — отреагировала Ольга, — если будем задерживаться, я Светочке сообщу. Это я могу — даже отсюда. А пока нам лучше замаскироваться. Нас сюда занесло не одних. Ещё и бандитов. На двух «джипах». Девять человек. Да и местные…

Ольге вдруг открылось, что они попали как раз в то время, когда её прамама в компании с другими юными людоедками скушала её прапапу. И почти в то же место — ста двадцатью километрами северо-восточнее.

Глава 7. Зазевавшийся часовой. Похищение. Мирошниченко в роли бога. Магические орудия чужеземцев. Командир всегда прав. Отпечаток босой ноги. Террористы и голый мальчик

Идущая на убыль небесная богиня Сина была завешена плотными облаками — тьма благоприятствовала безрассудно-героическим замыслам Ирката: захватить в плен чужеземца. Взрослого мужчину — воина. Допросить его и принести в жертву Бранке — богине войны, ненависти, раздора и… плотской земной любви! А если допросить не получится — если чужак даже под пытками не заговорит ни на одном из человеческих, понятных Речным Людям наречий — съесть живьём, подкормив таким образом слабых сейчас духов растительности. И, разумеется, предков, которым в случаях человеческих жертвоприношений полагалось не менее трети мяса всех съедаемых ради благополучия и процветания своего народа.

Стоящему на часах непроницаемо чёрной ночью — ущербная луна проглядывала из-за туч изредка и на считанные мгновения — Григорию Мирошниченко (Фиксатуре) было очень не по себе. Из леса то и дело доносились завывания, хрипы, взвизгивания, а временами и волчий вой. Как не в обычном — даже кавказском — лесу, а в настоящих тропических джунглях. Да и не только в лесу, но и в окружающих поляну кустах слышались шорохи, писки, треск. Однако в свете карманного фонарика, которым Фиксатура, демаскируясь, безрассудно пользовался, ничего конкретного увидеть не удавалось: в лучшем случае — неуследимо быстрое мелькание теней.

Судя по звукам активной ночной жизни, зверья в этой местности было в избытке — опять-таки: не к добру. Это же в какую глухомань их занесло, где звери почти не боятся людей? Днём вон косуля — совсем как домашняя коза! — прошлась по поляне…

Да, звери вернулись — вслушиваясь в обычную ночную жизнь леса, с радостью и облегчением отмечал Иркат. Его святотатственное желание жениться на девушке из своего брачного клана отпугнуло, по счастью, их не надолго. Что для него, несомненно, являлось хорошим знаком: его намерения относительно Лигайды не столь уж, выходит, и нечисты? И теперь, если удастся в жертву Невидимым и предкам принести чужеземца, то и дело посвёркивающего по сторонам волшебным светом, то можно надеяться, что Высшие Силы покарают его не строго — и пальцы Ирката крепче сжали тяжёлую ясеневую дубину. Существовал, конечно, риск, ударив не так, как следует, отправить чужеземца к праотцам, но Иркат, при всём его безрассудстве, имел всё же достаточно осторожности, чтобы вчетвером с голыми руками не напасть на вооружённого отменным ножом взрослого воина. Очень высокого и, судя по виду, сильного и свирепого. Правда, скорее всего, поразительно неловкого, неумелого и беспечного: чтобы с такой неосторожностью, по-дурацки выдавая себя, пользоваться волшебным светом — нарочно не придумаешь. Ведь если бы часового требовалось не захватить, а убить — он бы один справился с этим в считанные мгновения.

От тайком выпитых двухсот граммов водки толку было немного: душевной бодрости, лёгкости мыслей и хмельной отваги Фиксатуре хватило менее чем на час — настоятельно требовалось повторить, но, боясь Шамиля, Мирошниченко и думать себе запретил об этом: не дай Бог, заснёшь на посту! Да тогда, в лучшем случае, дикий горец изобьёт его до полусмерти — повыбивает зубы, переломает рёбра, отобьёт почки и печень. А скорее всего — зарежет или пристрелит, чтобы другим неповадно было. Как же, воин Аллаха — весь мир перед ним должен стоять на цирлах! В своей трижды теперь независимой Ичкерии ничего путного наладить не могут — вот и лезут в Краснодарский и Ставропольский края. А сейчас — и вовсе уже оборзели: на Ростов суки намылились! И угораздило же его связаться с этими отморозками!

Напряжённо всматриваясь в пугающую ночную тьму, Фиксатура мысленно поносил судьбу-злодейку, которая его — «правильного блатаря» — занесла чёрт те к кому. Да вдобавок так повязала с ними, что не отцепишься. И угораздило же Россию в конце две тысячи грёбаного года провести этот гнусный Референдум! Поначалу — оно, конечно! Когда началась великая смута — уркам всех мастей, ничего не скажешь, была лафа. Но уже через два года… чёрт! А тут ещё эта сучья розовая вспышка! Трах-тарарах — и они вообще! П… накрылись! И он теперь вместо того, чтобы на Новый Год принять, как следует — не спеша, под хорошую закусь — торчит, как шестёрка, на шухере на опушке какого-то жуткого, заколдованного леса.

От гипертрофированной жалости к самому себе — единственный вид жалости, доступный блатным — на глазах у Григория Мирошниченко выступили слёзы, чтобы прогнать их, он полез за сигаретой, но закурить не успел: в голове взорвалась маленькая граната, и сознание Фиксатуры провалилось в глухую тьму.

Караулить Иркату с Бейсаром и ещё двумя юношами пришлось достаточно долго — первое впечатление оказалось не совсем верным: да, чужеземец беспечен, неосторожен, но… не потому ли, что его охраняют Невидимые? Ведь, кроме того, что пришельцы повелевают волшебным светом, они ещё зачем-то глотают дым из тлеющих с одного конца маленьких белых палочек. А кто же не знает, что огненная магия самая сильная и опасная из всех видов магии! И чужаки, похоже, ею владеют в совершенстве. Свет без огня, огонь без дыма — а зажигая свои магические белые палочки, они подносят к ним мгновенно вспыхивающие (будто выпархивающие прямо из руки!) маленькие язычки полупрозрачного бездымного пламени — нет, колдунов, повелителей огня, нельзя недооценивать ни в коем случае!

У Ирката даже мелькнуло желание, вместо того, чтобы валандаться с оглушённым магом, пустить в пришельца стрелу или метнуть дротик, но явственно прозвучавший в голове голос Великого Вождя облагоразумил юношу: выстрел в темноте — неверный выстрел! Уж если ты такой трус и из страха перед колдовством чужеземцев не желаешь иметь дела с ними с живыми — подкрадись и ударь ножом!

А когда Иркату удалось незаметно подкрасться сзади, мысль о ноже отпала — пусть всё идёт по первоначально задуманному: чужеплеменника следует брать живьём. Мертвеца в жертву не принесёшь. И Бранка, и духи растительности, и предки, и, главное, разгневанный дух Кайхара (а кроме общего, всенародного, затевая своё опасное предприятие, Иркат очень даже помнил о личном — вчерашней пригоршни крови вероломно убитому им воину никак не достаточно!) с отвращением откажутся от такой жертвы. И тяжёлая ясеневая дубина глухо стукнула по затылку чужеплеменника.

Очнувшись, Мирошниченко ещё довольно долго продолжал себя ощущать покойником: перед глазами покачивались то ветки деревьев, то невидимое ночное небо, в ушах время от времени раздавались произносимые скорее бесами, чем людьми, звуки тарабарского языка. В голове невыносимо гудело и ухало, а более ничего — всего остального тела Фиксатура не чувствовал: ни туловища, ни рук, ни ног. Сообразить, что его, привязанного к шесту, стремительного увлекают во тьме маленькие свирепые призраки, Мирошниченко смог не ранее, чем через полчаса после своего похищения. Сообразив, впал в тоску: выйти живым из этой переделки шансов было немного. Выкупать его Шамиль, конечно, не будет. Смотается себе потихоньку, а затем или вернётся назад в горы, или, не убоявшись разоблачения — а много ли он, Фиксатура, знает? — двинется на Ростов: не выполнить задание Зелимхана — лишиться главного: денег. Тех нефтедолларов, на которые правоверные арабские шейхи тайком поддерживают международный терроризм. И хотя Мирошниченко вот уже два года как принял ислам — родственных связей среди горцев он не имеет, а без них… да за безродного неофита-мусульманина Шамиль не заплатит и жалкой тысячи долларов! Может быть, кореш — Упырь? Тоже — вряд ли: Упырь он и есть Упырь. И потом… не пожалей даже Димка своих личных денег — из-за него, Фиксатуры, Шамиль не задержится ни на один лишний час. Нет, выкручиваться придётся только своими силами. Да, но что он может предложить похитителям? И, кстати, кто они, сделавшие его козлы?

По мере того, как сознание Мирошниченко всё более прояснялось, сердце его наполнялось тоской и ужасом — нет! Его похитили не горцы! Не пришлая банда! Не воинское подразделение! И даже — не казаки! Никакие цивилизованные люди так не похищают! Не уволакивают — подвесив к шесту, как баранью тушу! Только — дикари! О, Господи, и куда только эта грёбаная вспышка их затащила?!

Мирошниченко вдруг живо припомнилась картинка в одной из немногих, прочитанных в детстве книжек: утыканные перьями индейские воины, вот так же, как и его сейчас, волокут привязанного к шесту белого человека. Который в последний миг, кажется, спасся? Этого Фиксатура уже не помнил, но зато помнил, как, привязав пленника к столбу, свирепые краснокожие стреляли в него — вернее, рядом — из луков, бросали ножи и томагавки, целясь так, чтобы смертоносные метательные снаряды попадали как можно ближе к телу истязуемой жертвы. А в промежутках разъярённые скво слегка подпаливали несчастного тлеющими головёшками — плевали в него, били по лицу и по яйцам. И хотя Мирошниченко понимал, что в книжке для детей половые органы не могли упоминаться ни под каким видом, сейчас он нисколько не сомневался: с особенным удовольствием похотливые скво били истязаемого по яйцам. О, Господи!

Около хижины Кайхара похитители сделали первый привал, но пленника-мага, опасаясь Невидимых, с шеста не сняли, а в висячем положении пристроили между двумя ветвистыми деревьями. К этому времени подошло ещё десять юношей, и Иркат устроил нечто вроде воинского совета. Вернее — общественного: группе Неприобщённых подростков назвать себя воинским советом было бы непростительной (кощунственной!) дерзостью. Ввиду близости к опасным чужеземцам от первоначального замысла — устроить базовый лагерь в хижине Кайхара — Иркат отказался. Да и вообще, по мнению большинства юношей, имея противниками не просто воинов, а могущественных колдунов, сосредотачиваться им не следовало.

Поделив имевшуюся у Кайхара еду на пятьдесят частей, Иркат с удовлетворением отметил, что при умеренном питании этого хватит на пять, шесть дней — можно, значит, не отвлекаясь на охоту, все силы отдать борьбе с пришельцами.

Чтобы устроить торжественное жертвоприношение, следовало, конечно, дождаться сбора если не всех, то подавляющего большинства юных воинов — увы, когда на твою землю явились враги, не до торжественных церемоний: наскоро помучить и побыстрее съесть — на всестороннее удовлетворение богов и предков при данных обстоятельствах рассчитывать не приходилось. Да и элементарная осторожность требовала держаться подальше от колдунов-чужеземцев. Поэтому Иркат распорядился троих отправить в разведку, одному остаться в хижине Кайхара, чтобы оповещать вновь пришедших, а сам, прихватив пленника, во главе небольшого отряда из двенадцати человек направился в каштановую рощу — в ту самую, где днём раньше живущий в Иркате Дух Великого Вождя повелел ему сразить вымогателя плотских радостей Кайхара.

Особенно Григория Мирошниченко угнетало то, что его похитителям будто бы не было до него никакого дела: оглушили, сцапали, за руки, за ноги привязали к шесту и волокут во тьме — словно он в самом деле не человек, а барашек для шашлыка. И ночь, как назло, непроглядно чёрная — никаких определённых выводов о захвативших его мерзавцах Фиксатуре сделать не удавалось. Кроме того, что изредка произносимые ими слова и короткие фразы звучали для Мирошниченко совершенно по-марсиански — за два года поднаторев в чеченском и наслушавшись прочих кавказских наречий, он был уверен: такие дикие сочетания звуков не существуют ни в одном из человеческих языков. Разве что — у негров или индейцев. Господи, и куда эта чёртова вспышка их всё-таки затащила?! И чего этим низкорослым дьяволам от него, Фиксатуры, надо? (А что его похитители явно не баскетболисты — единственное, что Мирошниченко смог рассмотреть во тьме.)

А после того, как захватившие его враги даже на сделанном ими коротком привале опять не обратили на него никакого внимания, Мирошниченко уже не просто понял, а почувствовал всем нутром: если ему и удастся выкрутиться, то только своими силами — деньги этих коротышек-чертей не интересуют. Но почему, Господи, почему?! Ведь даже кубанские казаки, которые, обыкновенно, захваченных ими вооружённых горцев или расстреливают на месте, или, хуже того, засекают насмерть, за достаточное количество не фальшивых долларов вполне могут и отпустить — выдрав, так сказать, по отечески, без существенного вреда для здоровья. Но эти — нет. Со всё возрастающей тоской Мирошниченко чувствовал: к нему неотвратимо приближается смерть. И — мало того — смерть ужасная…

Мучительный для Фиксатуры (из-за неизвестности и боли в руках и ногах) путь во тьме закончился за час до рассвета — в той самой роще, в которой позавчера неприобщённый юноша кощунственно осквернил землю кровью мужчины. И, чтобы умиротворить Невидимых, эту кровь требовалось смыть кровью жертвы. И для того, чтобы задобрить разгневанный дух Кайхара, тоже требовалась людская кровь. И не только кровь, но и плоть. Ибо первые сорок дней душа новопреставившегося в Горней Обители богов и предков не могла ни охотиться, ни ловить рыбу, а питалась только тем, что ей в виде жертвоприношений доставляли — отчасти из солидарности, но более из страха перед обретённым мертвецом могуществом — трепещущие соплеменники.

В роще пленника развязывать не стали — мало того, что силён и опасен с виду, ни в коем случае не следовало забывать о его возможных колдовских способностях! — а, сняв с шеста, за крест накрест стянутые сыромятным ремнём кисти рук подвесили к толстой ветке стоящего на отшибе дерева. И разожгли костёр. И Григорий Мирошниченко наконец-то смог разглядеть своих похитителей. Чёрт побери! Совершенно голые мальчишки! Его, в самых свирепых драках умеющего постоять за себя матёрого уголовника, оглушили, сцапали и уволокли мальчишки! По виду — десяти, одиннадцатилетние! Голые, но вооружённые луками и копьями с костяными наконечниками — бред какой-то! Чтобы эти сопляки могли справиться с взрослым мужчиной?! Оглушить, пленить, а после его, почти стокилограммового мужика, Бог знает сколько километров тащить в темноте по лесу? И вообще — откуда они взялись? Эти юные монстры? И почему — голяком! — не мёрзнут? Ведь сейчас вряд ли больше шести, семи градусов тепла. А им — хоть бы хны! Стриптиз, понимаешь ли — детская порнография!

Однако, как Мирошниченко ни старался взбодрить себя, вид этих голых, вооружённых мальчиков заставлял сердце сжиматься от страха, наполняя душу растущим с каждой секундой ужасом. Нет! Это ему только снится! Или мерещится! От сильнейшего удара по затылку он всё ещё не пришёл в себя! А может — пришёл?.. там… и эти голые недоноски действительно — черти?.. ага — черти! Как бы не так! Натуральные дикари! Куда более дикие, чем те индейцы на картинке из детской книжки! И откуда только в наше время такие взялись? Да ещё — белые?! Не чёрные, не жёлтые, а самые что ни на есть белые! Если их причесать, умыть и слегка одеть — обыкновенные кавказские мальчишки. И вот эти обыкновенные мальчишки… что? Что они, черти бы их побрали, собираются делать с ним? Зачем похитили?

Отобранные у чужеземного колдуна магические предметы и притягивали, и пугали — как всё магическое. Но и кроме — своей изначальной непохожестью ни на что, знакомое Речным Людям. Даже, казалось бы, обыкновенный нож был явно волшебным — сделанным будто бы из непрозрачного льда: блестящим, звонким, необыкновенно острым. Однако — не хрупким. В отличие, скажем, от вставляемых в деревянные основания осколков кремния или обсидиана. Которые тоже бывают острыми, но требуют бережного и умелого обращения: стоит только неправильно надавить при резании и — хрусть! Заменяй другим. А этот — нет: с лёгкостью перерезает толстые ветки — не боясь ни зажимов, ни перекосов! А когда Иркат попробовал — сначала легонько, а затем всё сильнее — острым концом втыкать его в мягкий ствол тополя, результат превзошёл все ожидания! При сильном ударе необыкновенное лезвие в мягкую древесину вонзалось едва ли не на ладонь! Да если у каждого из колдунов-пришельцев окажется хотя бы по одному такому ножу — для Речных Людей это немыслимая удача! Если не в битвах, то в торговле с падкими до всяких диковинок Жителями Побережья.

Следя за манипуляциями голых мальчишек с отобранными у него вещами, подвешенный за руки Григорий Мирошниченко отчётливо понимал: это его единственная — и последняя! — надежда. Сейчас вот, после всестороннего знакомства с никогда ими не виданным стальным ножом, кто-нибудь столь же пристально заинтересуется автоматом — о котором эти дикари, в отличие от ножа, наверняка вообще не имеют никакого понятия! — станет его вертеть в руках, нечаянно снимет с предохранителя, нажмёт на спусковой крючок, и… автоматная очередь на голых мальчишек произведёт очень даже не слабое впечатление! Особенно — если кого-нибудь заденет. Но и в любом случае — грохот, вылетающий из ствола огонь, отдача оружия — вряд ли тогда на владеющего громом и молниями колдуна эти голые черти осмелятся поднять руку! Мечты, мечты… Не только до автомата, но даже до фонарика, зажигалки, часов и пачки сигарет юные дикари дотрагивались предельно осторожно. Особенно — до часов: которые тиканьем и бегом секундной стрелки их, с одной стороны, прямо-таки завораживали, а с другой — внушали священный ужас. И скоро Мирошниченко понял: его надежды напрасны, найденные при нём невиданные предметы вызывают у мальчишек благоговейный трепет — да, но всё-таки не до такой степени, чтобы помешать им убить владельца этих диковин.

Тоска всё сильнее сжимала сердце Григория, и когда похитители наконец-то обратили на него внимание, заговорив на тарабарском наречии, Мирошниченко почувствовал, что, не имея возможности объясниться, сейчас он умрёт — и завопил от смертельного страха ещё до того, как в его тело впились кремнёвые лезвия и вонзились острые зубы свершающих священное жертвоприношение мальчишек.

Узнав об исчезновении часового, чеченец Шамиль не удержался от русского мата, обозвав пропавшего Мирошниченко двумя очень нецензурными словами, и объявил боевую тревогу: разнежились, понимаешь, в заповедном лесу! Разбили палатку, нажрались запрещённой водки и дрыхнут без задних ног! А второй часовой — он что? Так-таки ни черта не слышал?

Вторым часовым — у входа в палатку — был, по счастью, Гасан, оправданиям которого командир поверил. Или сделал вид, что поверил — всё-таки двоюродный брат, а, не имея достаточных оснований, поднимать руку на родственника…

(Вообще-то, если в данной ситуации кто-то и заслуживал наказания, то, в первую очередь, сам Шамиль — после случившейся пертурбации именно он не проявил должной осторожности, в незнакомом лесу расположившись, будто в родном ауле! — но когда это, где и какой командир признался бы подчинённым в своей вине?)

Палатку, конечно, немедленно свернули, и, выставив две пары часовых, до утра перекантовались в «джипах» — ничего тревожного за остаток ночи более не произошло. При солнечном свете лучший в их отряде следопыт Марат, внимательно осмотрев ближайшие окрестности, пришёл к выводу, что стоявшего на часах Мирошниченко, скорее всего, похитили: в сухой прошлогодней траве остался заметный след от увлечённого в лес тела. Который метров через пятьдесят обрывался — дальше оглушённого Григория унесли то ли на руках, то ли на носилках. Что сильно осложняло дело: Марат, к сожалению, не был ни Чингачгуком, ни Дерсу Узала и мог различать только отчётливые следы, которых на подстилке из опавших листьев практически не осталось. Разве что там, где почва была помягче, просматривались бесформенные вмятины от ног похитителей, приведшие Марата к широкому ручью и далее потерявшиеся — враги оказались предусмотрительными, ничего не скажешь. Пройдя вверх и вниз по течению метров на триста, Марат убедился, что отыскать место, где похитители вновь вышли на берег, он не может и вернулся назад — туда, где они зашли в воду. И здесь следопыта ждал маленький сюрприз: отпечаток босой ноги — не всей ступни, а большого, указательного и среднего пальцев — у самой кромки быстро текущей воды, на крохотном кусочке ни травой, ни листьями не прикрытой почвы. Судя по размерам — принадлежащий подростку.

Это открытие, как всё непонятное, в сердца матёрых бандитов вселило особенную тревогу: с какой стати среди напавших ночью на часового — наверняка профессиональных налётчиков — быть босому мальчишке? Да и вообще — не та погода, чтобы разгуливать босиком! Хоть и южная, но всё же зима. Днём, при солнце, конечно, тепло, однако ночью… да и водичка в ручье — бр-р, холоднющая! Чтобы лезть в такую босыми ногами…

До Шамиля наконец-то дошёл весь драматизм той ситуации, в которой они оказались из-за случившегося вчерашним утром фантастического перемещения — о, если бы добраться до гада, затащившего их неведомо куда! С каким наслаждением Шамиль вырезал бы его чёрное сердце! Живьём искрошил на кусочки! Увы… не только добраться, но и узнать, что это за злой колдун осмелился так жестоко подшутить над ними, не было никакой возможности. А главное: закосневшим в праведности «воинам Аллаха» было совершенно неясно, что делать дальше: да, из этого жуткого заколдованного леса следовало немедленно убираться, однако — куда? Всё радио по-прежнему глухо молчало, а на восходе солнца окончательно определившись с долготой местности, они вновь удостоверились в смущающей воображение неприятной истине: да, долгота та самая, на которой их накрыла кошмарная розовая вспышка. И если в полдень, как можно точнее измерив угол возвышения солнца, они убедятся, что и на широте находятся той же самой, то… светопреставление, не иначе! Запросто можно сойти с ума!

На своё счастье, несмотря на постоянно декларируемую ими архирелигиозность, террористы были людьми очень практичными, суевериями, конечно, обременёнными, но настоящей — «высокой» — мистике совершенно чуждыми, и испытываемый ими страх перед неизвестным не перерос в сводящий с ума панический ужас. Напротив, поняв, что вляпались в серьёзную переделку, бандиты выказали себя хладнокровными опытными бойцами. Шамиль, имеющий большой опыт партизанской войны в Чечне, когда она ещё входила в состав России, распорядился отрыть землянку и оборудовать огневые точки. «Джипы» — повергнув в изумление следящих за чужаками мальчишек-разведчиков — загнали в лес и наскоро замаскировали жердями и хворостом. Окружили лагерь примитивной проволочной сигнализацией и поставили пятнадцать противопехотных мин, но когда на одной из них, менее чем через час после установки, подорвалась косуля — сняли: в кишащем зверьём лесу обороняться с помощью противопехотных мин — идея далеко не блестящая.

Конечно, надо было бы попытаться выследить похитителей и, если удастся, попробовать вызволить Мирошниченко, но ввиду малочисленности отряда Шамиль решил подождать с этим до завтра — сначала требовалось оборудовать базовый лагерь, чтобы иметь хоть что-то своё в этом чужом непонятном мире. Очень непонятном и очень чужом — в самом деле: до сих пор похищениями людей занимались именно они — террористы — и надо же! Вдруг оказаться в таком месте, где похищают у них! Их часового! Кто и зачем? Ведь если их обнаружили, если сумели подкрасться к стоящему на часах Мирошниченко, то ночью перебить их всех, беспечно спящих в палатке, врагам ничего не стоило! Хватило бы трёх автоматчиков! Стоило только зайти с трёх сторон и открыть огонь — ни один бы не выбрался из палатки! Или таинственные враги стрелять почему-нибудь не хотели? Но почему?

Вопросы, вопросы… И ни на один из них нет ответа…

Злой и угрюмый Шамиль явно искал повода, чтобы, придравшись к Димке Ушакову, если не избить, то хотя бы накричать на него, выпустив таким образом пар, но ушлый уголовник повода к этому не давал, и командир от сдерживаемой ярости распалился до того, что готов был наброситься на любого, сделавшего хоть что-то не так. И когда в дальнем конце поляны прогремела автоматная очередь, то первым душевным движением Шамиля было, не разбираясь в обстоятельствах, желание немедленно набить морду открывшему, вопреки приказу, огонь ослушнику. И именно с этой целью командир бросился к дежурившему в том месте Тенгизу, но, сделав несколько шагов в его направлении, сообразил, что опытный Тенгиз не стал бы стрелять, не имея перед собой противника. И действительно, когда с автоматом наизготовку Шамиль приблизился к часовому, то Тенгиз, указав рукой на зеленеющий за дубами кустарник, лаконично осведомил командира:

— Там. Двое. Одного я, кажется, подстрелил.

Посланные в разведку Марат и Упырь, перебегая от дерева к дереву, достигли места вражеской засады и скрылись в кустах — изготовившиеся для отражения атаки остальные бандиты с нетерпением ждали их возвращения: сейчас вот, уже через несколько минут, разъяснится, возможно, многое! Наконец-то они увидят врага в лицо! Пусть раненого, пусть даже мёртвого — но увидят! И увидели…

…из-за кустов вышел Упырь, неся на руках совершенно голого — то ли убитого, то ли тяжело раненого — мальчишку. За ним, с двумя автоматами в одной руке и копьём и луком в другой шёл смущённый Марат. Чёрт! Выходит, что их противники — голые дикари? Но куда в таком случае их занесла эта грёбаная вспышка? Где в наше время могли сохраниться легендарные «снежные люди»?

При ближайшем рассмотрении раненый в бедро и живот пленник на мифического «снежного человека» нисколько не походил: мальчишка как мальчишка, лет примерно одиннадцати-двенадцати — лохматый, чумазый, голый. Перевязав раны, Шамиль приступил к допросу находящегося в полубессознательном состоянии подростка, но тот ни по-русски, ни по-чеченски явно не понимал и то ли бормотал в ответ, то ли просто бредил на никогда никем из бандитов не слыханном языке. Впрочем, ничего другого от вооружённого луком и копьём с костяным наконечником дикаря ждать не следовало: ни русского, ни чеченского, ни прочих «нормальных» языков знать он, конечно, не мог. Кое-кто из особенных любителей помучить предложил подпалить стервеца огнём — мол, притворяется, всё понимает, под пытками, небось, сразу заговорит «по-человечески»! — однако у Шамиля эта идея большого восторга не вызвала: пытать раненого в живот мальчишку — да он же сразу отдаст концы! И потом…

…американских фантастических боевиков, где перемещения во времени — вещь вполне заурядная, террористы насмотрелись достаточно, и неудивительно, что при виде голого, вооружённого луком и копьём с костяным наконечником мальчишки кое у кого из них в головах замелькали соответствующие действительности догадки: не может, конечно, быть, но… кажется, эта грёбаная вспышка занесла их далеко в прошлое? Куда? И, главное, как им отсюда выбраться?

А — никак!

Если они действительно оказались в прошлом, то своими силами из этой переделки им не выпутаться! Остаётся только уповать на повторение этой сучьей вспышки — вдруг да удосужится вернуть их в своё время? Хотя… с какой стати?.. уж если Аллах допустил, чтобы они попали чёрт те куда, значит Ему нужны здесь Свои воины. Которые среди «глубоких» дикарей распространят Свет истинной веры? Назначение очень высокое, ничего не скажешь, но… им, многие годы убивавшим, взрывавшим, похищавшим, грабившим — и ничего другого делать, в сущности, не умеющим — им стать проповедниками? Апостолами Ислама задолго до рождения Магомета?

Пока прочие террористы пытались решить эту непростую идеологическую задачу, в голову не зашоренному религиозно-философскими отвлечённостями Димке Ушакову пришла, на его взгляд, неплохая мысль, которую он поспешил высказать вслух:

— А знаешь, Шамиль, выберемся мы отсюда или нет — х… его знает. Но вполне можем стать здесь королями. С нашим-то оружием. Ведь местные дикари, похоже, не знают даже железа, а у нас: автоматы, три пулемёта, гранатомёты, мины, взрывчатка — да нас здесь не то, что за могучих волшебников, за богов могут принять!

— Ага, Ушастый — бог грома Упырь, — сыронизировал родившийся и до двадцати пяти лет живший в Москве Тенгиз, но Шамиль его перебил:

— Погоди, Тенгиз, Димка говорит правильно. Если мы здесь застрянем — надо устраиваться. Королями не королями, но как-то — надо. И этот мальчишка, — Шамиль посмотрел на раненого, — если он только выживет, нам здорово пригодится. Если, конечно, мы и вправду попали в прошлое…

Разумеется, в эту фантастическую нелепость никому не хотелось верить, но факты — на том же самом месте, где их накрыла вспышка, взявшийся невесть откуда дремучий лес, вооружённый «доисторическим» копьём голый мальчишка — упрямо склоняли к такому нетрадиционному толкованию их незапланированного «круиза». Правда — одностороннего. О возвращении организовавшая его «турфирма» нисколько, похоже, не позаботилась. И?

Большинству из террористов на тернистом пути служения земному властолюбию их якобы духовных лидеров приходилось попадать в самые кошмарные обстоятельства, выходить живыми из самых варварских переделок, но… в окружении пусть жестоко враждебном, однако — знакомом! В мире, который чётко разделялся на своих и чужих: свой народ, свой тейп, свои родичи, свои друзья, свои кровники — и чужие: иноплеменники, оккупанты, неверные, недочеловеки и прочая мразь. Которых во славу своей религии и ради процветания своего народа можно — и нужно! — убивать без зазрения совести. И они убивали. Некоторые, как Шамиль, в течение без малого двадцати лет. А что при этом их убивали тоже — сначала сволочи-федералы, а после распада России гады-казаки — так ведь души погибших в священной войне правоверных вкушают сейчас райское блаженство. Беспрерывно совокупляясь с созданными для них Аллахом небесными Гуриями. Но это — там… в мире, где не только земное, но и небесное — рай и ад — им знакомы… а здесь… среди дикарей, которые не знают не только Корана, но даже одежды… кого и во имя чего убивать им здесь?

«Во имя себя, конечно, — слушая бесплодные прения сбитых с толку террористов, нисколько не сомневался Упырь, — ах, Аллах, Великая Ичкерия — надолго ли вам фраерам хватит этого вздора? Когда местные дикари возьмут вас за жопу, сразу, небось, опомнитесь! Забудете о своих фраерских замашках и станете настоящими урками! Которыми, если содрать красивую словесную шелуху, вы, в общем-то, и являетесь. Перестанете наконец перед русским «блатарём» Ушаковым задирать свои «праведные» чеченские носы!»

Категорически приземлённой оценки их ситуации Димкой Ушаковым Шамиль почему-то противился — из-за того, что она исходила от русского? да ещё, уголовника? — хотя и понимал: в целом Ушастый прав. Необходимо, огневой мощью поразив воображение дикарей, захватить власть в каком-нибудь из местных племён. Вот только… где искать эти самые племена? И, главное, как с ними объясняться? Ну, нападут они на какое-нибудь стойбище, обстреляют его из гранатомётов, кого-то убьют, кого-то ранят, кого-то захватят в плен — а дальше? Ведь уцелевшие наверняка разбегутся — и кем тогда они будут править? А если даже и сумеют настолько поразить воображение дикарей, что те их обожествят — на каком языке изъявлять свою божественную волю?

В свете всех этих соображений раненый мальчишка становился бесценным даром судьбы, и чтобы его спасти Шамиль не пожалел даже неприкосновенного запаса сильнейших антибиотиков. Однако без операции… По счастью, «Калашников» у Тенгиза был старого образца — калибра 7,62мм — и обе пули аккуратно прошли навылет, можно надеяться, внутренностей не разворотив, и всё-таки… но кроме, как сделать перевязку и вколоть антибиотик, террористы всё равно ничего не могли и, уповая на волю Аллаха, совершили вечерний намаз: завтра с утра следует провести глубокую разведку, отыскав и выручив, если повезёт, Мирошниченко, а сегодня — спать. И никакой, Боже избави, водки!

Димке Ушакову, в паре с Маратом, выпало дежурить в первую половину ночи. Другую пару часовых составили Тенгиз и Гасан — наученный горьким опытом Шамиль на сей раз проявил должную осторожность, назначив дежурить не по одному, а по два. И как ухитрился исчезнуть лежащий без сознания с простреленными животом и ногой мальчишка — осталось большой загадкой.

Глава 8. Губернатор не верит Свете — Горчаков сомневается. Если будет нарушено Большое Равновесие — мы не родимся. Жертвоприношение. Автомат стреляет «сам по себе»

На поиски пропавшего «Уазика» Иннокентий Глебович бросил значительные силы — безрезультатно. Ни первого января, ни второго, ни третьего — ни слуху, ни духу. Никаких следов. Волей-неволей поверишь Свете, которая нисколько не сомневается, что это — опять Пришельцы. Вновь переместили Сергея со спутниками чёрт те куда. Неизмеримо дальше, чем в прошлый раз. Скорее всего — на ту, населённую разумными насекомыми, планету, которую и она, и Ольга видели в августе — в накрывшем их Облаке.

Однако Плешаков, как не поверил этой галиматье с самого начала, так и продолжал не верить, а Светину убеждённость в благополучном возвращении Сергея объяснил неадекватной реакцией беременной женщины. Действительно, узнав о пропаже мужа, да ещё накануне праздника, она, чтобы не впасть в отчаяние, с большой долей вероятности должна была услышать «запредельный» утешительный голос — нервы, нервы… А может, и хуже — симптомы начинающегося психического расстройства. Но что бы там ни было, верить откровениям потерявшей мужа женщины — его, Плешакова, увольте! Нет — Москва — не иначе. Ведь в глазах Запада скомпрометировать Конфедерацию Югороссии — это же голубая мечта московского Мэра.

Пятого января тайно приехавший в Ростов Иннокентий Глебович, выслушивая подобные аргументы, отмахнуться от них не мог — недооценивать интриганку Москву было бы большой глупостью — но и в бесследное похищение своего посольства любыми здешними силами тоже не слишком верил: три дня интенсивных поисков значительно поколебали скептицизм Горчакова — не исключено, что Света права. Насколько бы фантастической ни выглядела гипотеза о вмешательстве инопланетян в земные дела. Ведь, если вдуматься, ему самому — тогда вполне заурядному командующему областного спецназа — повелевший идти в Дикое Поле Голос очень даже мог исходить от Них. Во всяком случае, сугубо безрелигиозному Горчакову пришельцы были куда понятнее, чем давным-давно «упразднённый» его идеологическими руководителями Господь Бог. Ведь стоило принять Ольгины и Светины «откровения» — всё становилось на свои места: инопланетный разум не противоречил, во-первых, впитанной с детства материалистической доктрине, а во-вторых — можно было не опасаться за свой рассудок: уж, конечно, пришельцам, которые умеют мгновенно на большие расстояния перемещать людей и автомобили, ничего не стоило внушить ему какие угодно мысли. Да — унизительно, да — пугает, но… чувствовать себя объектом экспериментов инопланетян всё-таки не так страшно, как пылинкой в руках Бога. Как бы ни были могущественны пришельцы — борьба с ними представлялась Иннокентию Глебовичу хоть и ужасно трудной, однако не безнадёжной: насколько бы их разум ни превосходил человеческий, принципиально, в отличие от Божественного, он отличаться не должен — хоть у них и по шесть ног, но ведь тоже, как и мы, не бессмертны. Да и есть, пить, размножаться им ведь тоже необходимо. Таким образом, из трёх возможных толкований властно прозвучавшего в его голове призыва идти в Дикое Поле и засевать это Поле маком — слуховая галлюцинация, голос Бога, телепатическое воздействие инопланетян — Иннокентию Глебовичу более всего импонировало последнее: «братья по разуму» — это тебе не банальное сумасшествие. Не голос вряд ли существующего Бога. Это вполне в духе нашего времени. Вот только…

…до конца поверить в инопланетян Горчаков тоже не мог! Пусть, рассказывая о своих приключениях у Колодца, Сергей был вполне убедителен, пусть в Ольге он сам, полковник Горчаков, почувствовал опасную запредельность, пусть по дороге из Ставки в Ростов бесследно исчез «Уазик» — всего этого Иннокентию Глебовичу было недостаточно, чтобы в своих расчётах начать принимать Пришельцев, как объективную данность. И посему отстаиваемая Плешаковым версия о злодейских происках московского Мэра вызывала у дикопольского Батьки если не сочувствие, то понимание: в самом деле, мифическая «рука Москвы» выглядела лишь немногим более фантастической, чем гипотеза об инопланетном разуме. А что касается проверки, то и ту и другую версию в настоящее время проверить было нельзя. Хотя…

По какому-то внутреннему наитию Горчаков предложил на их «сугубо приватное» — строго секретное — совещание позвать Светлану: дабы не со слов ростовского Губернатора, а лично услышать её интерпретацию факта исчезновения Сергея вместе с Иваном Адамовичем, Ольгой и вестовым Олегом. Резонно рассудив, что если Света хоть чуть-чуть сомневается в благополучном возвращении мужа, то не сможет скрыть от него неизбежной в этом случае тревоги.

Однако никакой тревоги в Светиных зеленовато-рыжих (рысьих) глазах Иннокентий Глебович не усмотрел — будто муж с нею рядом, а не канул неизвестно в какую даль. Понимая, что, несмотря на всю свою проницательность, отделить правду от вымысла в ответах женщины он не способен, Горчаков решил воззвать к её чувству долга.

— Светлана Владимировна, это очень важно — поймите. Сергей Геннадьевич исчез при выполнении крайне ответственного — государственного, если хотите — задания. И ваши голословные уверения, что он сейчас вне опасности, хотя и находится чёрт те где — на погибшей двести тысяч лет назад планете разумных муравьёв! — звучат для нас крайне неубедительно. Производят впечатление, что вы или несколько не в себе, или заведомо нас мистифицируете. — Слова «заведомо мистифицируете» Горчаков произнёс с лёгким нажимом, дабы до безответственной фантазёрки дошло, что шутить здесь не место и не время. — Поэтому, Светлана Владимировна, очень прошу, об имеющейся у вас информации расскажите как можно подробнее. Кто? Откуда? Каким образом? И, главное, насколько, по вашему мнению, этим сведениям можно доверять?

— Иннокентий Глебович, да я Андрею Матвеевичу в общем — всё: ну, что до меня дошло оттуда, обо всём ему рассказала. Как под Новый Год, когда Серёженька не приехал вовремя, места себе не могла найти, позвонила в его секретную службу — и вдруг. Голос не голос — даже не знаю. Скорее — внутренняя уверенность. Будто мне прямо вложили в голову. Ну, что с Серёженькой ничего плохого не произошло. Ни с ним, ни с Иваном Адамовичем, ни с Олей. Что их, как и в прошлый раз, переместил внеземной разум. И благополучно вернёт обратно. Ей Богу, не вру. Конечно, если хотите, можете считать меня сумасшедшей, — делясь своими откровениями, Света, не испытывая ни малейшего смущения, смотрела на присутствующих такими невинными глазами, что у Горчакова не возникло ни какого сомнения в её искренности, — но что знаю, то знаю. А вот — как и откуда… этого, Иннокентий Глебович, я вам не могу сказать. Вернее, уже сказала: ну, будто мне непосредственно вложили в голову… а вот — кто?.. и насколько этому можно верить… Я, Иннокентий Глебович, верю… полностью и до конца… хоть проверяйте меня на вашем американском «детекторе лжи»! У Андрея Матвеевича есть — я знаю.

— Ну, зачем же так, Светлана Владимировна. Я вовсе не хотел обижать вас своей подозрительностью. Просто, согласитесь, рассказанное вами… а нам надо знать точно… ведь от наших с Андреем Матвеевичем решений зависит судьба России.

Некоторую дозу дежурной патетики в конце разговора Горчаков, уже не надеющийся узнать от Светы что-нибудь определённое, посчитал уместной. Однако в ответ на эту казённую фразу глаза у женщины широко раскрылись, взгляд сделался отрешённым, и после минутной паузы она заговорила ровным — без интонаций — «сомнамбулическим» голосом.

— Судьба России? Нет, Иннокентий Глебович. Судьба России решается сейчас не здесь. Не в Ростове, не в Диком Поле — вообще: не в нашем мире. Там — где сейчас Серёжа. Будто бы в прошлом, но и не совсем в прошлом. И судьба не только России и даже не только Земли, но и всей нашей Вселенной. Ведь если будет нарушено Большое Равновесие, то мы все в миг исчезнем. Так — будто ни Земли, ни Солнца, ни других звёзд никогда и не было. А было… не знаю… я этого не могу понять. Ну, в общем, вместо нас и всего, что мы знаем, будет что-то другое. Если Серёжа, Иван Адамович и Оля потерпят поражение в битве, которая никому из людей и не снилась. Нет — конечно, не в битве. То, чем они сейчас заняты — не война. Дело. Всеобщее Дело. Но если они его не сумеют сделать… нет. Здесь темно. Ничего не вижу. Какая-то не то что бы прямо враждебная, а просто зародившаяся в другом континууме сверхцивилизация соперничает с нашей. Нет — не соперничает. Взаимодействует так, чтобы сохранялось Большое Равновесие. Ведь если Оно будет нарушено, то обе эти сверхцивилизации потерпят значительный ущерб. От которого оправится им будет очень трудно. А мы — исчезнем. Верней — не родимся. Не только живые существа, но и планеты и звёзды. В мире, в котором нарушено Большое Равновесие, ничему этому места нет. В том мире ни что не может существовать актуально, а только виртуально — в потенции.

Так, с неизбежными искажениями и потерями, впавшая в глубокий транс Светлана пересказывала вдруг хлынувшие в её голову чужие — посланные Ольгиным метасознанием — мысли и образы.

— А Серёжа — да. И он, и Иван Адамович, и Оля — они сейчас не просто в другом времени, а в иной реальности. Из-за Оли. Она каким-то образом оказалась причастной. Ну — к сохранению Большого Равновесия. А вот каким…

Света запнулась, её немигающие широко открытые глаза моргнули, и женщина, словно бы стряхивая остатки сна, резко из стороны в сторону помотала головой. Затем, растерянно улыбнувшись, вновь обратилась к полковнику Горчакову:

— Вы чего-нибудь поняли, Иннокентий Глебович? Ну, из того, что я сейчас говорила? Я, по правде — почти ничего. Верней, почти ничего — словами… а так-то — без слов… ну, как собака… кажется — всё… однако пересказать… кроме того, что Серёжа с Иваном Адамовичем и Олей находятся сейчас как бы в прошлом, но как бы — и нет. Будто бы за четыре тысячи лет до нашей эры, но не совсем у нас, а в каком-то другом измерении. Однако же — на Земле. Что на планете разумных насекомых — это я прежде неправильно понимала. Дело, наверно, в том, что эта иная реальность от нас несравненно дальше, чем двести тысяч лет назад сожжённая сверхновой звездой планета. Да, Оля права, физически они все погибли… но их разум остался… и каким-то образом достиг нашей Земли. Вот, Иннокентий Глебович, и всё. Ну, что я могу сказать словами. То же, к примеру, Большое Равновесие… чувствую, что это что-то страшно значительное и нужное, но конкретнее о нём — не могу… кроме того, что если Оно будет нарушено — мы все исчезнем… а почем?.. ей Богу, не укладывается в голове. В общем, Иннокентий Глебович, если сочтёте меня сумасшедшей, — подводя итоги только что случившемуся откровению, попробовала пошутить Светлана, — учтите: я — тихая. Так что в «психушку» меня, пожалуйста, надолго не запирайте.

— Однако, Светлана Владимировна, — после достаточно продолжительного молчания, неуверенно, с паузами стал отвечать Горчаков, — вас или меня в «психушку» — это ещё вопрос… то, о чём говорите вы, с точки зрения здравого смысла — конечно… но ведь и я… я, знаете, готов вам поверить… ну, может быть, не во всём, но в главном… что Сергей Геннадьевич с Иваном Адамовичем и Ольгой каким-то образом переместились в прошлое… и если что-нибудь там испортят… раздавят, допустим, бабочку… ну, у Брэдбери, помните?

— Нет, Иннокентий Глебович, не так, — перебила Света, — то прошлое, в которое попали они — не наше прошлое. Вернее, оно перестало быть нашим прошлым, как только они в него попали. Стало не действительным, а, как бы это сказать, одним из возможных прошлых. И что бы они в нём ни сделали — на нас это не отразится. Нет, Иннокентий Глебович, всё дело в Ольге. Она каким-то образом может нарушить Большое Равновесие. Причём — где бы ни находилась: в прошлом, в настоящем, в будущем. На Земле или в любом другом месте нашей Вселенной. Хоть за несколько миллиардов световых лет отсюда. А вот каким образом и почему — не спрашивайте. Для меня это тёмный лес. И не только, наверное, для меня… академик какой-нибудь что-то, возможно, и понял бы… да и то…

— Погодите, Светлана Владимировна, — Горчакову вдруг открылась та бездна, в которую самым краешком глаза смогла заглянуть Светлана, и он, затрепетав от сладкого ужаса, захотел выпытать у женщины всё, что смог вместить её человеческий разум, — из ваших слов я понял, что Ольга — уже не человек? А какое-то высшее существо? Способное зажигать и гасить звёзды?

— Брось, Иннокентий Глебович, — в диалог Светланы и Горчакова вдруг неожиданно вмешался ростовский Губернатор, — ты разве не видишь, бедная девочка совсем не в себе? В положении, муж запропастился неизвестно куда — мало ли что в таком состоянии ей может почудится? А ты, прямо как маленький, вместо того, чтобы Светочку отвезти домой, пристал к ней со своими расспросами! Будто и вправду веришь! Ну, тому, что примерещилось беременной женщине. Вот уж, Иннокентий Глебович, никогда бы о тебе не подумал, что ты такой фантазёр!

Эти слова Андрея Матвеевича сразу вернули Горчакова в наш мир, и полковник, внутренне вздрогнув, внешне согласился с критическими замечаниями Плешакова, рассудив про себя, что — действительно! В глазах ростовского Губернатора он сейчас выглядит не укротившим Дикое Поле Батькой, а восторженным мальчишкой. С которым, соответственно, нельзя договариваться ни о чём серьёзном.

— Каюсь, Андрей Матвеевич, увлёкся. Просто Света говорила так убедительно, так захватывающе… а я, понимаешь ли, с детства неравнодушен к фантастике… до такой степени — что готов был ей поверить… хотя — конечно: всё это Свете наверняка пригрезилось… не думаю, впрочем, что у неё серьёзное душевное расстройство… просто — разыгравшееся воображение. Действительно, Андрей Матвеевич, Свете надо домой. Светлана Владимировна, извините меня за беспокойство — и спасибо за откровенность… нет… правда… если вам показалось… да нет, вздор! Светлана Владимировна, как бы мы ни восприняли ваш рассказ, в главном — что с Сергеем Геннадьевичем ничего плохого не произошло и он благополучно вернётся — я разделяю вашу веру.

— И я, — присоединился Андрей Матвеевич, — что Сергей вернётся целым и невредимым — уверен. Не обижайся Светочка, что твои фантазии меня старика не убедили, ну да — Бог с ними… Ведь дело не в них — в Сергее. А он… из каких только переделок он не выпутывался! И из этой — тоже. Уверен — выкрутится. Так что, не вешай носа и — как это? — держи хвост морковкой!

Вызвав шофёра и отправив Свету домой, Плешаков вернулся к прерванному её появлением обсуждению важной стратегической проблемы — как убедить Европу отвернуться от вконец скомпрометировавшей себя потаскушки-Москвы и начать вкладывать капитал в почти что девственную Югороссию. Горчаков, понимая, что и Кудрявцев и Сивоконь охотно пойдут вслед за Андреем Матвеевичем, стал настаивать на своей (как можно полнее учитывающей интересы Дикого Поля) точке зрения — маховик «большой политики» завертелся вовсю. Однако по ходу этого, крайне для него важного, совещания у Иннокентия Глебовича нет-нет, да и мелькали посеянные Светой сомнения: мы вот тут обсуждаем, спорим — зачем? Когда судьба не только России, но и всей нашей Вселенной решается не здесь. И не нами. Чёрт те где, в каком-то несуществующем прошлом какая-то никому неведомая женщина может невзначай нарушить какое-то дурацкое Большое Равновесие — и привет! Мы все исчезнем!

О, как резал этот волшебный нож! Пользуясь им, Иркат одним лёгким движением располовинил спереди непонятно каким образом соединённую на пленнике одежду из необычайно мягкого — наверняка, драгоценного! — материала. Чужеземец при этом заорал таким диким голосом, будто одежда была его второй кожей, и её совлечение доставляло ему такие же муки, как и сдирание собственной натуральной кожи. Что очень нарушало торжественную церемонию — поедаемой жертве полагалось стенать и вопить только тогда, когда в её нежную сочную плоть впивались ножи и зубы. Такое непростительное нарушение обычаев Речных Людей до того разозлило Ирката, что он чуть было, как какому-нибудь жертвенному животному, не перерезал пленнику горла, но вовремя спохватился и подавил свой гнев: пусть с чужеземцем, но всё-таки с человеком обойтись, как с бараном — Невидимые наверняка этого не одобрят! А что пленник своим несвоевременным криком нарушает строгий порядок церемонии — ничего не поделаешь. Ему же бедненькому, не владеющему ни одним из человеческих языков, не объяснишь, что неуместными — до начала жертвоприношения — воплями он очень осложняет своё посмертное существование. Что в чистом мире богов и предков его, замаравшейся кощунственным осквернением священного ритуала, душе не позавидуешь. Не объяснишь — увы. И нечего, стало быть, осуждать его за мешающие настроиться на торжественный лад всхлипывания, крики, вой. Нет, не обращая на них внимания, обойтись с пленником по-человечески — не приравнивая его к бессловесным тварям. Тем более, что найденные при нём таинственные магические предметы требуют уважительного отношения к их владельцу — независимо от его собственных (по правде, весьма невысоких) достоинств.

Сообразив это, Иркат объяснил прочим, смущённым преждевременными воплями чужеземца, юношам, что незнание — не вина, что, несмотря на своё неподобающее поведение, пленник всё-таки человек и должен быть съеден по всем правилам. Конечно, удостоенным высокой чести (посредством вырывания сердца) быть принесённым в жертву Бранке он не может, но слабым сейчас духам яблонь, буков, дубов, груш, каштанов — вполне. Да и мелкий лесной народец задобрить тоже нелишне — чтобы земляники, черники, брусники, сыроежек, белых, подберёзовиков, опят, груздей и прочих грибов и ягод уродилось летом поболее. Так что пусть себе чужеземец орет, сколько хочет — его неподобающие вопли им нимало не помешают настроить себя на торжественный лад. И вообще — следует поторопиться: солнце вот-вот взойдёт, а откладывать жертвоприношение до заката рискованно — иноплеменные колдуны, судя по их разнообразному магическому арсеналу, очень могущественны и, значит, вполне способны злонамеренно помешать священному ритуалу.

Короткая энергичная речь негласно признанного вождём Ирката вернула уверенность растерявшимся юношам, и они, не обращая внимания на гнусный богопротивный вой чужеземца, занялись необходимыми приготовлениями.

Цветов в эту пору взять было негде, но Речные Люди приспособились зимой заменять их листьями вечнозелёного лавра — тринадцать маленьких (для соучастников) и один большой (для священной жертвы) венков сплетены были быстро. Скоро также на старом дубе удалось отыскать магическую омелу — для ручных и ножных браслетов. Пояс для пленника сплели из плюща — так что основное условие, украсить жертву не менее, чем тремя видами зелёных растений, несмотря на зимнюю пору, было соблюдено.

И едва только орущего чужеземца убрали соответствующим образом — лавровый венок на голове, на руках и ногах браслеты из омелы и охвативший чресла, с кокетливо свесившимся на инхам концом, пояс из плюща — громко зарокотали захваченные в хижине Кайхара два малых и один большой бубны. Священное камлание началось: юноши, взявшись за руки, образовали пляшущий и поющий хоровод вокруг теперь уже почти не орущего, а скорее хрипящего пленника. Бьющие в бубны всё убыстряли ритм, индивидуальные сознания юношей всё более подчинялись тёмному коллективному разуму рода — их души, покидая мечущиеся в бешеной пляске тела, воспаряли в Горнюю Обитель богов и предков. И Нижний, и Высший, и Средний Миры сливались в один — на всех на них, поющих, пляшущих и бьющих в бубны, изливалось неземное блаженство. И наконец — на вершине экстаза — юноши бросились к пленнику и вонзили зубы в его трепещущую от ужаса плоть. Толстая кожа чужеземного колдуна зубам мальчишек поддавалась с трудом — в ход пошли кремнёвые и обсидиановые ножи. Хлестала кровь, из тела жертвы выгрызались (и тут же проглатывались) куски сочного мяса — юноши окончательно потеряли разум. Тем более, что поедаемый чужеземец поощрял их исполненным дикой боли предсмертным воем.

Готовясь к жертвоприношению, вставшие на тропу войны мальчишки зря опасались, что пленник в преждевременных стенаниях и воплях растратит все силы и в процессе священного поедания не сможет орать как следует — ничего подобного. Да, он слегка охрип, но всё равно, стоило в его тело впиться острым зубам и кремнёвым лезвиям — ох как заголосил во славу Невидимых! Завизжал, заверещал, завыл. Стал немыслимым образом дёргаться и извиваться — обильно орошая кровью поедающих его юных воинов. Искупая таким образом грех «преждевременного оранья». У Ирката даже мелькнула мысль, что у осознавшей свою греховность и, соответственно, раскаявшейся священной жертвы хватит сил дожить до того, как из неё вырвут сердце — не хватило. Едва только, вскрыв подвздошную область, юноша сунул руку под рёбра — пленник испустил дух.

Жаль, конечно: ведь если бы сердце удалось извлечь из него живого, то Бранка взяла бы чужеземца под своё покровительство и в закрытый для иноплеменников мир богов и предков Речных Людей ввела как полноправного мужчину-воина. А поскольку, несмотря на поразительно громкие вопли и пронзительный, закладывающий уши визг, дожить до извлечения сердца сил колдуну всё-таки не хватило, то на место в мире богов и предков Речных Людей более высокое, чем место неприобщённого юноши, рассчитывать он не мог. Стало быть — постоянно на побегушках, постоянно, по первому требованию любого полноправного мужчины, служить ему «мальчиком для утех». По мнению чувствующего в себе Дух Великого Вождя Ирката, место мало завидное, но, конечно же, несравненно лучшее, чем любое другое, на которое мог рассчитывать иноплеменник, не удостойся он высокой чести быть съеденным Речными Людьми. И долгими громкими воплями не вымоли при этом милость воительницы Бранки.

Со смертью пленника его плоть, утратив происходящую от пребывающей в теле души магическую силу, сразу же обесценилась — и теперь годилась в пищу только низшим духам да мелкому лесному народцу. Положив вырванное у бездыханного колдуна сердце в костёр — ни Бранка, ни тем более Увар не примут такой жертвы, но ведь есть и другие, менее привередливые, хотя и достаточно могущественные боги — с головы до ног перемазанные кровью чужеземца мальчишки стремительно разбежались в разные стороны, унося в руках куски уже не живого мяса. Кроме Ирката. Он-то — нет: во время жертвоприношения у ещё орущего пленника его же волшебным ножом отхватив обе половинки аржи, не съел их, а приберёг для Кайхара. И сейчас, обгоняя товарищей, стремительно мчался к вывороченному бурей тополю на опушке леса. Левую руку вытянув вперёд, а правой прижимая к груди белеющие сверху неповреждённой кожей скользкие куски драгоценной живой плоти. То-то Кайхар будет доволен — и мясо для пропитания, и аржа для ублажения его ненасытного инхама!

Иркат рассчитал правильно: скармливаемую лесному народцу мёртвую плоть полагалось слегка закапывать, если не в землю, то хотя бы под полог из опавших листьев — для тайного жертвоприношения Кайхару у юноши выкраивалось достаточно времени. Сдвинув наваленный им на могилу хворост, Иркат быстро разрыл присыпавшие голову воина пятнадцать-двадцать сантиметров мягкой песчаной почвы и, прошептав очистительную молитву, обе половинки живой аржи пристроил у самого рта покойника: он своё дело сделал — у Кайхара теперь нет никаких оснований обвинять его в пренебрежении священными обязанностями. Для пропитания в загробном мире живой человеческой плоти воин получил более чем достаточно, а уж как он ею распорядится — его забота.

Закопав могилу и вновь замаскировав её хворостом, Иркат поспешил вернуться на место жертвоприношения — не последним. Ещё трое юношей, не сумев быстро сориентироваться в незнакомом лесу, вернулись пусть и ненамного, но позже его. Так что заподозрить, что Иркат занимался чем-то ещё, кроме раздачи мяса мелкому лесному народцу, ни у кого никаких оснований не было.

После совершённого человеческого жертвоприношения на рощу, в которой оно произошло, на три луны налагалось строгое табу — поэтому, искромсанное, полусъеденное тело колдуна оставив висеть на ветке, ведомые Иркатом двенадцать юношей направились к его шалашу. Ещё ночью решив, что ввиду близости к чужеземцам чересчур опасно просторную хижину Кайхара делать базовым лагерем, Иркат не то что бы базовым лагерем, но неким объединяющим центром предложил свой шалаш — с чем, таким образом лишний раз косвенно подтверждая его главенство, все, собравшиеся к тому времени юноши, охотно согласились.

Вот уже третий день подряд намечался не по-зимнему тёплым, в лучах поднявшегося из-за деревьев солнца дремали тринадцать голых, перемазанных кровью — а смывать с себя драгоценную жертвенную кровь не полагалось ни в коем случае — не выспавшихся, очень уставших за ночь мальчишек.

Пятеро из вновь прибывших рассредоточились по кустам, охраняя лагерь, а ещё семеро с восхищением рассматривали ни на что непохожие магические предметы, отчаянно завидуя тринадцати героям, не только захватившим такие диковинные трофеи, но, главное, съевшим могущественного чужеземного колдуна — и перенявшим тем самым значительную часть его грозной нездешней силы. Ах, если бы и им причаститься его чудодейственной плоти — увы! Осмелься даже кто-нибудь нарушить табу и проникни в заповедную рощу — глупей не придумаешь! Мёртвое человеческое мясо не имеет никакой волшебной силы. А просто для пропитания… они ведь не людоеды — как некоторые… из соседей Речных Людей. Приобщиться — другое дело…

Из отобранных у колдуна диковинных магических инструментов наибольшее внимание не участвовавших в жертвоприношении юношей привлекало, конечно, два: блестящий, удивительно острый и прочный (а его, разумеется, все опробовали) нож и (особенно!) нечто совсем непонятное — маленькое, круглое, тикающее, с защищёнными невидимой волшебной преградой двумя неподвижными и одной беспрерывно бегающей крохотными иголочками. Нет, Бранка их побери! И как только Иркату всего с тремя помощниками удалось пленить владевшего такими — наверняка страшно могущественными! — амулетами колдуна?! Не иначе — как при содействии Бранки! А может быть — и самого Увара!

Завороженные несравненной редкостью, мальчишки не сомневались, стоит через два, три дня подойти воинскому отряду, все изъятые у чужеземца магические ценности у них отберут — и ввиду скорой потери рассматривали их во все глаза. Затем, осмелев, стали осторожно брать в руки — дабы запомнить во всех подробностях. Нет, дотрагивались они до всего с великим трепетом, но… если что-то само собой двигается туда-сюда… и при этом вдруг начинает без огня светиться конец короткой блестящей палочки… а всякие выступы, шишечки и крючочки так и просят, чтобы их покрутили, прижали, попробовали оторвать… магия магией, но любопытство, присущее мальчишкам всех времён и народов… а Иркат и все, видевшие стан чужаков воочию, спят… и некому пресечь опасное любопытство… неудивительно, стало быть, что грянул гром.

У заинтересовавшегося самой большой и угрюмой с виду — из-за нелепости формы, тяжести и черноты — из отобранных у чужака диковинок, после того, как он, нечаянно надавив, сдвинул слегка какой-то маленький выступ, вдруг возникла идея, что заключённый в нечто петлеобразное крючковатый шпенёк тоже можно попробовать придавить — и он попробовал. (Сделав именно то, о чём несколько часов назад в безумной надежде избежать ужасной смерти и Христа, и Магомета отчаянно умолял Мирошниченко.)

Зловещее магическое приспособление со страшным грохотом, изрыгнув огонь, вырвалось из рук обомлевшего мальчишки и упало на землю. Вслед за этим на землю попадали все, стоящие на ногах. Спящие юноши — напротив: вскочили, будто подброшенные подземными жителями. Оцепеневший от страха «экспериментатор» долго не мог объяснить, что же всё-таки произошло — и только, как на смертельно ядовитую змею, указывал пальцем на неподвижно лежащий в сухой траве угрюмо-чёрный магический инструмент. Когда же к нему вернулся дар слова, то юноша первым делом стал изо всех сил оправдываться: он-де ничего с ужасным приспособлением пришельцев не делал, только держал в руках, ну, может быть, нечаянно потянул за крючковатый выступ, а до этого сама собой, он клянётся, сдвинулась маленькая шишечка, и вдруг — как загрохочет! Как заплюёт огнём! Как, саданув по пальцам и ударив в живот, рванётся из рук! Вот…

Юноша не без хвастовства показал всем желающим кончики слегка припухших и посиневших большого, указательного и среднего пальцев на правой руке. Оценивая эти — в общем-то пустяковые — последствия мальчишеской неосторожности, Иркат чувствовал, как к его сердцу подступает противный холодок: нет! Принимая решение похитить пришельца, он, кажется, был не в своём уме! Ведь, из кустов наблюдая за чужаками, видел же, что они во всём — начиная от одежды, жилища и кончая двумя блестящими, опирающимися на подобия лунных дисков капищами — не похожи ни на каких других людей! И должен был бы сообразить, что на владеющих таким разнообразным — явно не здешним и наверняка страшно опасным — магическим арсеналом колдунов, нападать не стоит ни под каким видом! Нет же! Вообразив себя великим вождём — размечтался! Им, пятидесяти неприобщённым юношам, только своими силами перебить могущественных пришельцев — да слава о таком подвиге не померкнет во веки веков! Вот, вот — не померкнет…

А когда после полудня к шалашу Ирката прибежал запыхавшийся, дрожащий от страха разведчик и рассказал, что чужеземные колдуны, поразив громом, захватили его товарища — самонадеянно возомнивший себя вождём мальчишка с удвоенной яростью предался самоедству: дурак! Нечестивец! Преследуя гнусную цель, жениться на девушке из своего брачного клана — в герои намылился? Теперь вот расхлёбывай! Да повелевающие громом пришельцы, мстя за своего, беспощадно истребят вас всех! И это — ещё не худшее! Пользуясь покровительством Нездешних Сил, навеки заточат ваши души в Стране Вечной Зимы! Нет, и как только ему в голову мог придти столь отчаянно безрассудный замысел?

Острый приступ интеллектуального самобичевания был, по счастью, хоть и очень болезненным, однако не продолжительным — Иркат, справившись с душевной слабостью, уже скоро ободрял растерявшихся и впавших в уныние товарищей: ничего, дескать, что чужаки умеют убивать громом! Тем почётнее будет победа над столь опасным врагом!

А то, что основная побудительная причина его безрассудных замыслов — скорейшим человеческим жертвоприношением попробовать умаслить страшно разгневанный на него дух Кайхара — напрочь ускользнула от внимания юноши, это, наверно, к лучшему: склонные к чересчур пристальному вглядыванию в себя, вождями, как правило, не становятся.

Глава 9. Голоценовый оптимум. Среди невиданных зверей. Динозавры из будущего. Проблемы, связанные с образованием полного логического девятичлена

Выбравшись из «Уазика», Сергей приятно удивился пахнувшему на него теплу: надо же! Там, где они были ещё тридцать, сорок минут назад, не меньше десяти градусов мороза, а здесь — градусов, наверное, пятнадцать тепла. Чудеса, да и только. Чтобы в ростовской области под Новый Год было пятнадцать градусов тепла — он такого не помнит. В России такое возможно разве что на черноморском побережье. Но главное, конечно, контраст: из суровой зимы — почти в лето. Ну, не совсем, разумеется, в лето — Сергей внимательно огляделся по сторонам — в лесу под деревьями кое-где снег, но и вместе с тем зелёный кустарник. Кажется — лавр.

— Голоценовый оптимум, — задумчиво произнёс присоединившийся к Голышеву Иван Адамович.

— Что? — не поняв, переспросил Сергей.

— Голоценовый оптимум, говорю, Серёга. Где-то от трёх до пяти тысяч лет до нашей эры — точнее не помню — климат на Земле был на два, три градуса теплее современного. А поскольку последние десять тысяч лет мы живём в голоценовую эпоху — вот его и назвали так. Ну, этот благодатный период.

— Не, Адамыч, и откуда ты столько знаешь? Прямо-таки не артиллерист, а энциклопедист! — поощрительно пошутил Сергей.

— И вообще — ваше поколение столько читало… аж «завидки берут»!

— Ну, Серёга, не всё поколение. Если в целом — не многим, думаю, больше, чем ваше. К тому же — у вас компьютеры, Интернет. Так что сравнивать — сам понимаешь… Да и развлекательного чтения — детективов, приключений, фантастики — в наше время было гораздо меньше. Волей-неволей приходилось их чем-то заменять. Ведь в семидесятые, в начале восьмидесятых главным бестселлером в России — представляешь? — был журнал «Наука и жизнь». Трёхмиллионные тиражи. А ещё — «Вокруг света», «Знание — сила». Эти, правда, поменьше, но всё равно: никаким современным «глянцевым» изданиям такие тиражи и не снились. Ну, и я… почитывал, как понимаешь… а поскольку голова не совсем дырявая — вот и сохранились кое-какие сведения.

Свою информированность по части палеоклиматологии обстоятельно объяснил Иван Адамович. И, осмотревшись вокруг, обратился к Голышеву с вполне уже конкретным вопросом. Вернее — вопросом-размышлением.

— «Уазик», Серёга, как? Прятать будем у речки — здесь? Или поищем место повыше? А то чёрт её знает эту — к нашим дням давным-давно пересохшую — речку. Вдруг да во время сильных дождей она разливается? А климат в Голоценовом оптимуме был не только более тёплым, но и более влажным. Так что…

— Повыше, говоришь? Пожалуй, Иван Адамович… Тебе, как «специалисту» по древностям, и карты в руки. Впрочем, — Сергей перевёл взгляд на быстро несущиеся, мутные водяные струи, — тут и особенным специалистом не надо быть. Сразу видно, что нрав у этой речушки пакостный. Не знаю, как в «твоём оптимуме», а в наши дни палатку на берегу такой я бы не поставил.

В разведку Сергей отправился с Юрием Меньшиковым. Ивану Адамовичу, по его мнению, следовало находиться при автомобиле: бегать, в случай чего, в его возрасте особенно не побегаешь, а вот организовать оборону — вполне. А если — втроём, то оставлять Ольгу на одного Олега… несмотря на всё, рассказанное этой женщиной, свыкнуться с мыслью, что ни в какой защите она теперь не нуждается, Сергей до сих пор не мог.

Подходящая одинокая роща на небольшой возвышенности отыскалась метрах в трёхстах от речки — примерно в полутора километрах вверх по течению. И за время их недолгой — менее двух часов — разведывательной «экскурсии» Голышев с Меньшиковым встретили множество разнообразного, почти непуганого зверья. Прямо из-под ног вышмыгивали зайцы, между деревьями сновали то ли лани, то ли косули, то ли антилопы, а может быть, и газели — ни Сергей, ни Юрий не являлись столь хорошими натуралистами, чтобы определять виды быстро мелькающих то там то сям животных — шагах в пятистах от них важно прошествовало стадо туров, которых лейтенант принял то ли за зубробизонов, то ли за перекормленных антилоп гну. Прокрадывались лисы, по деревьям носились белки и, кажется, куницы — охотничий, словом, рай. Главным образом, вероятно, потому, что охотники в этих краях если и были, то никак не в обременительном для данной экосистемы количестве — да, из-за обилия и разнообразия встреченного ими зверья Голышев с Меньшиковым пришли к выводу, что людей здесь немного. А вот волков, скорее всего, хватает. И не только волков. Вероятно — и рысей, и барсов, и… тигров? А правда — пять, семь тысяч лет назад водились по Дону тигры? Когда, в отличие от наших дней, эта местность была лесистой, тёплой и обильной всяким зверьём? А почему бы и нет? Во всяком случае, Голышев с Меньшиковым в шутку решили, что будь бы они тиграми времён голоценового оптимума, то устроились бы в этих местах с большим комфортом: затаись на несколько минут за любым кустом — пища прямо «к столу» пожалует.

Вернувшись, «Уазика» Сергей с Юрием не нашли. И, разумеется — никого из пассажиров. Ни Ольги, ни Ивана Адамович, ни Олега. В первый момент подумалось, что они ошиблись местом, в следующий — что их спутники вынуждены были почему-нибудь срочно отъехать. Однако, быстро сориентировавшись, Сергей удостоверился: местность та самая. Да и смешно было бы бывшим десантнику и «снайперу-одиночке» заблудиться, что называется, в трёх соснах: хоть и леса вокруг, однако — не сплошь. С прогалинами, полянами и открытым на юго-запад — с разбросанными по нему редкими рощицами — пространством. К тому же — и речка. Имея её ориентиром, даже «дремучая» горожанка вряд ли бы заблудилась здесь.

А против того, что автомобиль уехал, говорили следы. Вернее — их совершенное отсутствие. Примятая в четырёх местах сухая трава, (где стояли колёса «Уазика») и всё. Притом, что выбраться отсюда автомобилю было вообще не просто: пришлось бы, как минимум в двух местах, продираться через густые заросли тальника — Сергей это прикинул сразу, как только они с Иваном Адамовичем решили устроить лагерь подальше от ненадёжной, по их согласному мнению, речки.

— Нет, никуда «Уазик» не уезжал, а как был перемещён сюда, за несколько тысяч лет до нашей эры, «волшебством» этого чёртово Сорок Седьмого, так и изъят отсюда: по Ольгиному веленью, по Сорок Седьмого хотенью! — Кипятился Сергей: — Хотя Ольга, конечно, вряд ли. Могла нам подложить такую свинью! Нет, по-моему — Сорок Седьмой! Огненный этот, чёрт побери, цветочек! Его это сволочные штучки, его это чёртовы ягодки! А ты, Юра — скажи? Что думаешь?

— А я, Сергей, ничего не думаю. Кроме того, что Ольга — ни в коем случае. К этому исчезновению не причастна. Хотя…

— Вот именно, Юра — «хотя»! — Перебил Сергей. — Она же теперь не просто Ольга, а, как сама сказала — «Ольга 47». Психосимбиот — понимаешь ли… Опять же — сверхсознание… А вдруг с этой высоты мы все теперь Ольге кажемся даже не насекомыми, а чем-то вроде микробов? А то и вирусов? Которых в обыкновенный микроскоп и не разглядеть? Электронный требуется!

— Сергей, не надо, — в примирительном тоне ответил Меньшиков, — я понимаю, с Ольгой не просто, и всё-таки… Так вот, с ходу, судить о том, что не укладывается в голове… если бы ты мог почувствовать тот ад, из которого она меня вытащила… ведь словами этого не предашь… ведь там же тебя не мифические черти жарят на сковородке… нет — сам себя… постоянно допрашиваешь и судишь… и казнишь, казнишь… и совесть не позволяет тебе никаких поблажек… я раньше — ну, до болезни или до смерти, не знаю — думал, что её у меня или вовсе нет, а если даже и есть — то маленькая и покладистая… а оказалось — ничего подобного… огромная и беспощадная… просто здесь она у меня, как, думаю, у большинства людей, крепко спала… а там проснулась… и у всех просыпается… и память… всё, что здесь, казалось бы, навсегда забыл — и хорошее, и плохое — там вспоминаешь до самой последней мелочи… и совесть все эти твои воспоминания оценивает… и казнит, казнит… за всё, что ты сделал людям плохого. Нет, Сергей, — этот свой покаянно-ностальгический монолог, почувствовав, видимо, его неуместность и несвоевременность, оборвал Юрий Меньшиков, — сверхсознание, Сорок Седьмой — это не главное. Если бы Ольга изначально, по своей природе, не была так добра и не умела так сопереживать и сочувствовать — никакого бы у неё сверхсознания не образовалось. Просто — сошла бы с ума. Нет, затащила она нас сюда, конечно, не по своей воле. Ведь она же рассказывала, как это получилось — вспомни. И если сказала, что мы отсюда благополучно выберемся, значит — выберемся.

— Да, Юрий Дмитриевич, твоими бы устами… хотя в отношении Ольги ты, наверное, прав… нам оценивать её действия, а уж тем более судить… ладно! Будем надеяться, что кем бы она сейчас ни была — человеком или симбиотом «Ольга 47» — из этого сучьего голоценового оптимума сумеет вернуть нас к нашим родным морозам. А пока… что у тебя при себе имеется? «Уазик»-то наш — тю-тю. Можно сказать, растаял…

У Меньшикова при себе был карабин с пятьюдесятью патронами к нему, пистолет с двумя запасными обоймами, десантный нож, сапёрная лопатка, газовая зажигалка, два коробка спичек, почти полная пачка сигарет, часы, компас, банка говяжьей тушёнки и немного завёрнутого в полиэтилен белого хлеба. У Сергея — почти то же самое: только вместо карабина «Калашников» с тремя дополнительными рожками, тушёнки не одна банка, а две и, кроме компаса, карта юга России. А также — мощный электрический фонарик. Зато не было спичек — что, впрочем, вполне компенсировалось «лишней» зажигалкой. Да — и цейсовский шестнадцатикратный бинокль. Который — в случае, если они здесь застрянут надолго — мог представлять особенную ценность, как средство для добывания огня: в отличие от не возобновляемых в «доисторическом» прошлом зажигалок и спичек, извлечёнными из бинокля увеличительными стёклами можно было пользоваться сколько угодно. Хотя, разумеется, ни Сергей, ни Юрий не думали, что настанет время, когда им придётся прибегнуть к этому не совсем традиционному способу получения высоких температур.

Оба, по счастью, отправляясь в разведку, не особенно доверились экзотическому теплу и были одеты почти по-зимнему — в кожаные (на ватине) куртки.

— Н-н-да! Не богато. — Сергей подвёл итоги импровизированной ревизии. — Хуже всего, пожалуй, со жратвой и боеприпасами. Хотя — нет. — В голову Голышеву вдруг пришло то, о чём живущий в условиях современной городской цивилизации человек, как правило, не задумывается: — Хуже всего, что у нас нет соли. При здешнем изобилии зверья — жратву раздобыть не проблема, а вот сохранить что-нибудь крупное… на мелочь-то патроны нам тратить нельзя… да и вообще — есть без соли…

— Да нет, Сергей, вряд ли… ну, мы здесь застрянем надолго. — С пессимистическими прогнозами Сергея не согласился Меньшиков. — На несколько часов, может быть, на несколько дней — не дольше. Ольга ведь обещала — вспомни…

— На несколько недель, несколько месяцев, несколько лет — что Ольге время? Она ведь теперь в вечности. Для неё один день, а для нас — тысяча лет. Ладно, Юра, прости, ехидничаю, — поняв, что его шутовство не помогает разрядить ситуацию, а напротив, может поссорить, — пошёл на попятную Голышев: — Думаешь, значит, что не надолго… что ж, будем надеяться… а патроны всё-таки следует поберечь… хорошо, что у тебя карабин… с автоматом не больно-то поохотишься.

На месте исчезновения друзей и автомобиля ещё раз очень внимательно оглядев всё вокруг и ещё раз убедившись в «дематериализации» большей части их маленького отряда, Голышев с Меньшиковым решили вернуться в ту рощу, которую полутора часами раньше присмотрели для устройства лагеря. Не столько из-за возможного внезапного разлива своевольной по виду речки, сколько не желая оказаться объектами исследования непрошеных двуногих гостей — вдвоём в прибрежных зарослях не то что бы наладить надежную оборону, но даже вовремя заметить опасность было практически невозможно.

Во второй раз выбирая место для шалаша, облюбованную дубовую рощу Сергей с Юрием осмотрели куда внимательнее, чем в первый: организовать оборону впятером, имея крупнокалиберный пулемёт, несколько гранатомётов и, главное, очень приличный боезапас, совсем не то, что вдвоём — при карабине, автомате, паре пистолетов и необходимости экономить каждый патрон.

Но и новым, более жёстким требованиям эта роща, кажется, удовлетворяла: почти без подлеска, со сравнительно редкими большими деревьями и несколькими зелёными вкраплениями зарослей лавровишни. В одной из которых, почти у самой опушки, они совсем уже собрались соорудить тщательно замаскированный шалаш, но… Сергей вдруг обратил внимание на странные регулярные вмятины в слое укрывающих землю опавших листьев — более всего похожие на следы какого-то очень большого, тяжёлого зверя. Какого?

Вообще-то всякой крупной живности здесь хватает — совсем недавно они сами видели небольшое стадо то ли буйволов, то ли зубров, то ли бизонов, то ли каких-то других здоровенных рогатых тварей. К тому же, почти наверняка в местных лесах водятся и лоси, и медведи, и большие олени, но… эти нечёткие следы ни Сергею, ни Юрию не понравились с первого взгляда! Уж больно они какие-то не такие… не «копытные»… не глубокие, то есть, вмятины, а нечто смазанное — крадущееся… ну, да! Следы эти принадлежат явно не травоядному! Однако — хищник таких размеров?.. судя по ширине шага — а о длине ступни из-за расплывчатости отпечатков на амортизирующей лиственной подстилке судить было трудно — хищник этот должен быть величиной с быка! Причём — быка-рекордсмена! Не менее тонны весом! Жуть — да и только. Встретиться с плотоядным зверюгой таких размеров… не лучше ли им для шалаша поискать другое место? Ага! Где гарантия, что в следующий раз этой твари не захочется прогуляться именно в той роще, в которой они устроятся на ночлег?

— Слушай, Юра, ты, кажется, с севера? — неуверенно обратился Голышев к своему спутнику.

— Из Архангельска, Серёга, — от волнения Меньшиков, не заметив, впервые в отношении Сергея использовал уменьшительно-доверительное обращение, — но только с медведями, если ты это имел в виду, не знаком. Я же ведь горожанин, а они — в тайге. Но всё равно… мне почему-то кажется, что таких больших медведей не бывает. Ты только глянь — это же такая махина…

— Вообще-то, — не получив поддержки у Юрия, Сергей стал рассуждать вслух, — американские гризли… и у нас на Камчатке… тоже здоровые… но чтобы такие?.. не знаю… а вот что, Юра, — Голышев вдруг додумался до давно напрашивающегося решения, — чего гадать. Давай-ка пройдёмся по этому следу. Может быть на голой земле он отпечатался где-нибудь почётче?

Действительно, на выходе из рощи, где лиственная подстилка была потоньше, отпечатки стали проявляться всё явственнее — и наконец:

— Ух ты, какие когти! — Не сдержал изумления Меньшиков, увидев на влажной голой земле очень чёткий след от гигантской лапы. — И, по-моему, — не медвежьи. Ну, не когти, а вообще — след не медвежий.

Сергей присмотрелся. Более всего этот след казался ему похожим на волчий или собачий. Но только… знаменитая Баскервильская собака у этого чудовища могла быть разве что слепым кутёнком! Визжащим под брюхом у та-а-акой мамы! Спаси и помилуй, Господи! От встречи с эдаким монстром.

Сергей остро пожалел, что «Калашников» у него на сей раз без «подствольника». Если придётся иметь дело с такой зверюгой, то граната бы — в самый раз. А пулями?..

— Юра, как ты думаешь, наше оружие против этой милой «собачки» — не курам на смех? Особенно — мой автомат. Да и твой карабин тоже, к сожалению, не на слона.

— Главное, Серёга, правильно попасть… — немного подумав, ответил Меньшиков, — если спереди, то — между глаз. Если сбоку, то между глазом и ухом. А по туловищу — да. Бесполезно. Если даже какая-то из наших пуль и заденет случайно сердце, то пока эта тварь умрёт — от нас от обоих останется только мокрое место. Эх, сюда бы «винчестер» — да с разрывными пулями!

Следы неизвестного зверя вели прямо к реке и обрывались у самой воды — вероятно, напившись, «собачка» переплыла на другую сторону. Это, конечно, радовало, но… что могло помешать ей вернуться назад? Если зверь без колебания зашёл в речку — то водобоязнью он явно не страдает.

Немного посовещавшись на берегу, Сергей с Юрием решили пройти по следам в обратную сторону — им представлялось важным выяснить, случайно ли монстр пересёк облюбованную для лагеря рощу или где-то поблизости у него постоянное логово: устраиваться на ночлег рядом с хищной громадной тварью было бы не совсем разумно. А попадающиеся то там то сям, особенно у воды, отпечатки чудовищных когтей почти не оставляли сомнения: неизвестный громадный зверь — хищник. Сергей, правда, вспомнил, что некоторые вполне безобидные твари — вроде гигантского муравьеда — тоже имеют очень большие когти, но… ни у него, ни у Юрия почему-то не возникло ощущения, что хозяин этих следов придерживается диеты из насекомых. Что-то уж больно они зловещие — эти отпечатки громадных лап! И, если приглядеться, хоть и похожи на волчьи или собачьи — да не совсем. Не говоря об ужасных когтях — более удлинённые: то есть, стопа имеет несколько иные пропорции — так что оборотень-переросток или мутировавшая собака Баскервилей, скорее всего, отменяются. Тем более, что в двух, трёх наиболее чётких отпечатках просматривается нечто неуловимо кошачье. Да и медвежье, пожалуй, тоже. Словно бы этот монстр ещё не совсем определился — кто он: кошка? медведь? собака? Хотя, конечно, Голышеву с Меньшиковым было от этого не легче: кем бы эта жуткая тварь ни являлась, а сожрать способна за милую душу.

В обратном направлении следы почти по прямой пересекали рощу и вели к одиноко растущему дубу — Сергей с Юрием, внимательно всматриваясь в траву, пошли в сторону этого дерева. И скоро их ждал ещё более пугающий сюрприз, чем сами эти следы: посреди широкой поляны, между рощей и дубом, они вдруг обрывались. Исхоженный в разных направлениях небольшой участочек свежей зелёной травы — и всё: далее следы вели только в одну сторону. Ту — откуда Голышев с Меньшиковым по ним пришли: через рощу к речке. Все усилия обнаружить ещё какие-нибудь малозаметные отпечатки оказались тщетными — на поросшем низенькой молодой травой мягком чернозёме следы от гигантских лап читались очень легко и не оставляли никаких сомнений: сюда, на это место, Зверь ни откуда не приходил. Что могло означать только одно…

— Ни фига себе, Юра, шуточки! Выходит не нас одних Сорок Седьмой затащил сюда? Ещё и эту зверюгу. Интересно — откуда? Из каких времён? Ольга-то, помнишь, уверяла, что никаких динозавров здесь нет и быть не может… ну да, по нормальному, может быть, и не может… но этот, понимаешь, огненный цветочек: сгустился, помигал, пыхнул розовым — и привет! «Всё смешалось в доме Облонских»! Мы из двадцать первого века и какой-нибудь чёрт те когда вымерший динозавр встречаемся, что называется, нос к носу — здесь, в «голоценовом оптимуме», всего-то за несколько тысяч лет до нашей эры! Хотя…

— Вот, вот, Сергей, по-моему — тоже… вряд ли это следы динозавра. Живьём я их, конечно, не видел, но если судить по тому, что показывают в кино — они вроде гигантских ящериц на птичьих ногах. И отпечатки у них трёхпалые — и след от хвоста. И потом: эта наша зверюга, конечно, будь здоров, но до динозавра ей далеко. Не тянет.

— Динозавры, Юра, были разнообразные. И маленькие — тоже. Но, в общем — ты прав. Эта тварь не из их времён. Поближе. А вот откуда?.. погоди! — Сергею вдруг пришла неожиданная мысль. — А почему мы думаем, что он обязательно из прошлого? А вдруг, как и мы — из будущего?!

— Как — из будущего? — растерялся Юрий. — У нас таких тварей точно нет.

— Как сказать… белые медведи — они ведь тоже бывают до тонны весом… а этот Зверь — он если и покрупнее, то ненамного… хотя на медвежьи его следы похожи, конечно, мало… Но, Юра, говоря, что из будущего — я не имел ввиду наше время. Мы ведь не знаем, какие твари появятся на земле через десять миллионов лет? Может быть и такие: ростом с быка, волчьей хваткой, тигриными когтями и медвежьей силой.

— Ты думаешь?.. — принять эту неожиданную идею Меньшикову что-то мешало, и он, немного помявшись, поделился своими сомнениями. — А как же — люди?.. Ведь появление таких страшных хищников вряд ли они допустят?.. Ведь уже в наши дни те же медведи, львы, тигры, если бы мы их не охраняли, были бы страшной редкостью. А через сто, двести лет они — вообще. На воле точно не сохранятся. Разве что — в зоопарках. А уж чтобы возникли какие-нибудь новые… да ещё через десять миллионов лет… нет, Сергей! Люди этого не допустят.

— А кто тебе, Юра, сказал, что через десять миллионов лет на Земле всё ещё будут люди? — увлёкшись, Голышев стал развивать случайно мелькнувшую в голове идею. — Я уже не говорю, что с очень большой вероятностью в ближайшие сто, двести лет мы тем или иным способом изведём сами себя. А если даже не изведём, то, израсходовав все ресурсы — нефть, уран, уголь, железо, медь, алюминий — попросту вновь одичаем. Это, конечно, не через сто, двести лет, а через несколько тысяч, но — всё равно. В сравнении с десятью миллионами — миг… Или, — у Сергея в голове будто что-то переключилось и всё с ними происходящее увиделось в новом свете, — Ольга! Её сверхсознание! И этот — Сорок Седьмой! Вообще — Пришельцы! Вдруг да, понимая, что с нашим сволочным, направленным на самоистребленье разумом нам на нашей Земле не выжить, Они решили вмешаться? Открыть нам другие пути и цели? И Ольга — всего лишь первая?

Высказанные Сергеем мысли оказались настолько неожиданными и интересными, что их всестороннее обсуждение заняло не менее получаса — после чего, спохватившись, что они увлеклись как мальчишки, Голышев с Меньшиковым смущённо посмотрели друг на друга и вернулись к насущным земным заботам: откуда бы этот таинственный Зверь ни взялся — из прошлого или из будущего, — но для них, вооружённых лишь автоматом и карабином, он мог представлять большую опасность. Не было, правда, никаких оснований предполагать, что этот, вырванный из своего времени и наверняка сбитый с толку, громадный хищник захочет вернуться на место своей «материализации», но и предполагать обратное, что испуганное чудовище навсегда бежало отсюда, тоже, к сожалению, не было никаких оснований.

Такое, смахивающее на обожествление, низкопоклонство перед таинственным монстром в конце концов надоело Сергею, и он, вспомнив, что является «венцом творения», возмутился закравшемуся в сердце страху:

— Слушай, Юра, а почему мы должны бояться этого Зверя? Пусть, как и положено, он нас боится! Ведь наши предки, вооружённые только копьями с каменными или костяными наконечниками, вполне успешно отбивались и от пещерных медведей, и от саблезубых тигров! А у нас всё-таки автомат, карабин — а мы чуть ли не труса празднуем! Что ж, если понадобится — будем бить эту тварь между глаз! Оба ведь стрелки не из последних. А вообще-то — чтобы она на нас напала — не думаю. Уж если на то пошло, всерьёз нам надо опасаться не этого чуду-юду и не прочих местных зверей, а именно их — наших героических предков. В которых стрелять… сам понимаешь…

…Меньшиков понимал. И более: знал, что теперь, после своего второго «рождения», он не способен выстрелить в человека. Ни в какого — ни в бандита, ни в дикаря. Даже — спасаясь от верной смерти. И с мнением Сергея, что от излишнего любопытства аборигенов в облюбованной ими роще скрыться, пожалуй, всего надёжнее, согласился — чёрт с ним со Зверем! Каким бы свирепым и сильным он ни был, наверняка, во-первых, несравнимо безопаснее человека, а во вторых: в него можно стрелять. На убийство зверей внутреннего запрета у Юрия Меньшикова пока, по счастью, не существовало.

Что оказалось очень удобным: когда, проголодавшись, они с Сергеем надумали на обед разжиться дичью — тушёнку решив приберечь на крайний случай — Меньшиков с трёхсот метров наповал сразил косулю. Мясо которой, изжаренное на углях — даже без соли — им очень понравилось.

Днём потеплело ещё; термометра у них, к сожаленью, не было, но по тому, что пришлось скинуть куртки, Сергей с Юрием согласились — не меньше двадцати градусов. Однако в январе рассчитывать, что и ночь выдастся столь же тёплой, было бы несколько легкомысленно, а поскольку, имея в виду возможные нежелательные визиты местного населения, ночью огня разжигать не следовало, то в зарослях лавровишни они соорудили не шалаш, а маленькую землянку — и лучше сохраняет тепло, и, главное, её труднее заметить.

С десяти вечера и до трёх утра дежурить по жребию выпало Сергею.

Около двух часов ночи Зверя, совершенно дезориентированного мгновенным перемещением в абсолютно незнакомую среду, вдруг неудержимо потянуло на место своей «материализации» — и он вновь переплыл речку.

Глава 10. Предрассветные вопли. Обглоданный труп на дереве. Мирошниченко съели живьём. Стрела из зарослей. Пробуждение ноосферы F8. Арбитр хоть и не человек, но всё понимает

Утром Гасан уверял Шамиля, что на рассвете он слышал слабые, доносящиеся очень издалека явно человеческие крики и вопли — ну, как кричат пленники, когда их пытают, не заклеивая скотчем рот — в течение, наверно, получаса. Особенно отчётливо слышимые в последние десять пятнадцать минут и враз оборвавшиеся — когда истязаемый или умер, или потерял сознание. Наверное, всё-таки умер: если бы потерял сознание, то через какое-то время они бы возобновились. А он, Гасан, до самого конца дежурства — до девяти часов — более ничего не слышал. Однако, бывший с ним в паре, Тенгиз этого не подтвердил — показав, правда, что Гасан на рассвете раза два или три обращался к нему, просив прислушаться, но, Аллах свидетель, кроме звериного рыка, мычания, верещания, воя, блеяния ничего до него не донеслось. Слух у него, конечно, как у горожанина, не такой острый, как у Гасана, но всё-таки — чтобы совсем ничего?..

Однако Шамиль к показаниям Гасана отнёсся всерьёз — и дело не в слухе, нет, командир знал: у Гасана есть дар. Не всегда, но достаточно часто — слышать людские голоса на немыслимом расстоянии. А поскольку искать Мирошниченко было всё равно где — следы похитителей терялись в ручье — то разведывательную группу Шамиль решил направить в ту сторону, из которой до Гасана будто бы донеслись человеческие стенания.

В той же степени, что и попытки отыскать Фиксатуру, бессмысленными виделись командиру поиски исчезнувшего мальчишки: если раненый в живот и в ногу пленник сумел сбежать из охраняемой палатки — значит, раны его были не такими тяжёлыми, как показалось им, в медицине сведущим не особенно, умеющим в полевых условиях оказывать первую помощь, и только. И, видимо, этой первой помощи юному дикарю оказалось достаточно, чтобы, оклемавшись ночью, незамеченным выскользнуть из землянки и уползти к своим, которые наверняка затаились недалеко от лагеря.

Жаль, конечно, но ничего не поделаешь — впредь следует быть умнее. И осторожнее. Гораздо осторожнее. До террористов стало доходить, что на сей раз они имеют дело с врагом не уступающим им в дерзости, хитрости и коварстве. (А скоро они убедились, что — и в жестокости.) Ведь если голые мальчишки сначала выкрали их часового, а после, попавшись в плен, опасно раненый подросток сумел, обманув их бдительность, сбежать из-под надёжной охраны, то на что же способны взрослые воины? И не стоит особенно полагаться на превосходство в вооружении: да, в открытом бою они способны перебить и рассеять хоть целую армию вооружённых только луками и копьями местных жителей — но кто им сказал, что дикари собираются на них нападать в открытую? Нет! Потихонечку. Из засады. Укрываясь в местной «зелёнке». И если огнестрельное оружие не внушит аборигенам мистического ужаса — а судя по тому, что раненый из автомата мальчишка посмел сбежать от пленивших его, поражающих громом, волшебников, мистического ужаса перед их могуществом он не испытывал — то в этом грёбаном прошлом прийтись им может ой как не сладко! И чтобы — уж коли они обнаружены — хоть как-то себя обезопасить…

…что лагерь необходимо перебазировать на открытое место, Шамиль это понял сразу, узнав об исчезновении пленника. Вообще-то, прояви должную проницательность, понять это он был обязан ещё вчера, сразу после похищения Фиксатуры, но выработавшийся годами поведенческий стереотип — до сих пор таились, подкрадывались, похищали людей и нападали из засады именно они, а не на них! — помешал Шамилю своевременно принять правильное решение. И когда командир осознал гибельность их позиции, то чуть было не отменил поиски Мирошниченко, но, сообразив, что такое пренебрежение к судьбе товарища может произвести нехорошее впечатление на всех его подчинённых — не отменил, а только наказал разведывательной группе вернуться не позднее четырнадцати часов: дабы на перебазирование им хватило времени до темноты.

На поиски, немного подумав, Шамиль отправил половину своего маленького отряда: Димку Ушакова, Марата, Гасана и Андарбека — одинаковая опасность угрожала как разведчикам, так и остающимся, а посему представлялось разумным разделиться так, чтобы каждая группа была максимально боеспособной.

Часа полтора прошагав по девственному лесу, Ушастый в который раз за последние несколько месяцев посетовал на судьбу-злодейку, его, «правильного» уголовника, глумливо бросившую в железные объятия террористов. А уж то, что случилось позавчера — вообще! Можно подумать — Бог наказал. В которого до вчерашнего дня, до того, как они поняли, что каким-то невероятным образом угодили в прошлое, Ушаков верил мало — хотя, как подавляющее большинство уголовников, был жутко суеверным. Однако — теперь…

Вообще-то, имея подвижную психику и умение приспосабливаться к обстоятельствам — при полном отсутствии внутренних запретов на посягательства на чужое имущество и чужую жизнь — поначалу, когда они сообразили, что оказались среди голых дикарей, в далёком прошлом, Упырь не особенно огорчился, быстро смекнув, какие выгоды сулит им, владеющим огнестрельным оружием, мир, населённый «доисторическими» людьми: действительно! Диктаторами, вождями, князьями, царями — кем хочешь! — им, казалось бы, здесь стать ничего не стоит. И даже случившееся накануне похищение его кореша Мирошниченко не слишком насторожило Дмитрия — найдётся. А не найдётся — что ж. Сам виноват. Нечего было спать на посту. Когда вооружённого автоматом здоровенного мужика похищают голые безоружные мальчишки — глупей не придумаешь! Если Гришке удастся выкрутиться из этой переделки — то-то он над ним посмеётся! Если удастся выкрутиться…

Вчера Ушаков почему-то почти не сомневался: Мирошниченко, имеющий богатое криминальное прошлое, обязательно сумеет обвести вокруг пальца дикарей-мальчишек. Сегодня, сейчас, по глухому лесу продираясь сквозь кустарник и бурелом, вдруг почувствовал: Григория уже нет в живых. Да и вообще: увиденное вчера сквозь розовые очки, сегодня основательно почернело — устроиться в этом чужом незнакомом мире будет им ох как не просто! Вчерашние мечты о безграничной власти над дикими (беззащитными перед их оружием!) племенами — вздор! Нет! Эти, учинявшие массовую резню в захваченных ими больницах, школах и детских садах человекообразные монстры переполнили чашу терпения Бога! И Он покарал их — переместив во времена, когда ни жалости, ни сострадания люди ещё не ведали. Во всяком случае — по отношению к чужим. И правильно, Господи! Этим чеченским «суперменам» — так им и надо! Чтобы на своей шкуре почувствовали, что значит воевать с теми, кто беспощаднее их самих! Правильно, Господи! Вот только его? Заурядного уголовника Димку Ушакова… его-то — за что?

Ну да, «мочил» фраеров — так ведь за дело! Хором насиловал малолеток — так ведь все они проститутки! А которые были ещё не проститутки — так ведь станут! А если две или три сучки отдали концы — сами виноваты! Должны были знать, что нрав у него бешеный, а рука тяжёлая! Нет, в сравнении с террористами, хладнокровно убивающими не только школьников, но и грудных детей, он — ангел!

А то, что один раз на мине, подложенной им в крутую тачку «богатенького Буратино», грохнулся не только он сам, но и жена с маленьким ребёнком — нечего было жадничать! Ведь ему козлу русским языком было сказано, что его бизнес «крышуют» и чтобы к среде поделился «зеленью». И речь-то шла всего о сотне «косых», а он заупрямился как баран. А что в заминированную машину, кроме этого гада, села жена с ребёнком — он, Упырь, видит Бог, этого не хотел. Так, значит, было им на роду написано. И вот теперь… Господи, неужели из-за одного, нечаянно им убитого грудничка, Ты уравнял его с этими отморозками? И казнишь той же казнью, что и этих исконных нехристей?

Перемещённый в прошлое, в трудно проходимом диком лесу обуреваемый всё большим страхом, Дмитрий Ушаков почти уже был готов искренне раскаяться в греховной жизни, но для такого нелёгкого душевного шага страха пока ещё всё-таки не доставало — пока его более-менее устраивали изощрённые самооправдания.

До встречи с потрясшим душу до основания первобытным ужасом Упырю оставалось ещё пять минут зимнего лесного бездорожья.

То ли ясновидение, то ли сверхслух, то ли звериная интуиция Гасана не подвели и на этот раз: часа через два утомительного пути по глухому лесу, когда отведённое им Шамилем время почти истекло и самое позднее через пятнадцать, двадцать минут следовало повернуть назад, их маленький отряд оказался в каштаново-буковой роще. Светлой, сухой — хорошо просматриваемой. Правда, из-за нескольких густо увитых плющом старых деревьев разведчикам пока не было видно, из-за чего в центре этой небольшой рощи самозабвенно галдят и спорят вороны, но… шагов через тридцать, сорок всё стало яснее ясного — чёрт! Неужели это — Мирошниченко?! Верней — то, что от него осталось?!

Все террористы были людьми далеко не слабонервными, к смерти приученными, но при виде искромсанного, кое-где обглоданного до костей трупа у Марата и Андарбека волосы зашевелились на голове, а Гасана и Упыря натурально вырвало — Господи! Неужели с человеком можно сделать такое?!

Хотя под слегка обгоревшими с обглоданными икрами и бёдрами ногами Григория лежали угли потухшего небольшого костра, террористы ни на секунду не усомнились: его не сожгли, его съели живьём. Да, для самого Мирошниченко это было вряд ли мучительнее, чем сожжение, но на бандитов такая смерть Фиксатуры произвела не в пример более гнетущее впечатление — ибо от полусъеденного человеческого трупа повеяло на них моралью ещё более древней и ещё более беспощадной, чем их варварские родовые законы. Ведь Григория не просто предали мучительной смерти — нет, его принесли в жертву. О чём несомненно свидетельствовал лавровый венок над нетронутым, исполненным нечеловеческого страдания лицом. А также свитый из плюща пояс вокруг искусанного до кишок живота. И какая-то зелёная дрянь на запястьях привязанных к ветке рук. Тоже практически не пострадавших. Вообще: Мирошниченко был съеден в основном снизу. Начиная от вскрытой подвздошной области — спереди, и нижнего края лопаток — сзади. А поскольку пальцы ног трупа до земли не доставали где-то сантиметров пяти, то сам собой напрашивался вывод, что дикари, живьём съевшие Мирошниченко, были очень невысокого роста. Скорее всего — мальчишки. Такие же — как раненый и сбежавший пленник. Возможно, конечно, что поедать жертву именно так, снизу, требовали высшие религиозно-нравственные доктрины, но подобное соображение никому из террористов не пришло в голову — нет, все они с ужасом подумали о голых свирепых мальчишках: Господи! И угораздило же их попасть в такое время и в такое место, где одиннадцати, двенадцатилетние пацаны способны украсть и съесть живьём взрослого здоровенного мужика! Матёрого уголовника!

Выблевав, Димка Ушаков в отчаянии взмолился Богу: прости и помилуй, Господи! Спаси меня от этих нехристей-людоедов! Клянусь, завяжу — в натуре! Гадом буду, если не порву с этими отморозками! А всё, что притырил — отдам священнику! Чтобы он за меня молился! И «зелень», и «рыжьё», и камешки — всё-всё отдам! Только выведи меня из этого ада! Не дай на растерзание дикарям-людоедам! Спаси и помилуй, Господи!

Вряд ли, конечно, эта, продиктованная свирепым страхом молитва свидетельствовала о глубоком душевном раскаянии мало верующего Дмитрия, но всё-таки…

…у считающих себя глубоко религиозными террористов не возникло даже и тени осознания своей вины перед Всевышним — тем более: перед загубленными ими ближними. Как же, сам великий имам Ибрагим Хасан Хандырбек именем Аллаха благословил их на священную войну с неверными — какое уж тут раскаяние! Чтобы им — богоизбранникам! — осознать вдруг своё паскудство? Свою звериную сущность? Даже — когда первобытный ужас заглянул в их глаза. Хотя… у Марата всё-таки мелькнула мысль, что если до две тысячи благословенного года, до распада России, Аллах, одобряя ведущуюся ими войну за независимость, мог закрывать глаза на некоторые её эксцессы, то теперь, после завоевания Ичкерией полного суверенитета — вряд ли. И, вполне возможно, решил преподать маленький урок смирения чересчур ревностным своим служителям — забросив их чёрт те куда. В мир джиннов, ифритов и прочей нечисти… А почему именно их — воинов не самых лучших, детей не расстреливавших — Аллаху виднее…

Андарбек первым пришёл в себя и, привязав нож к длинной палке, перерезал ремённые путы, на которых висели останки Григория. По счастью, у бандитов имелась с собой сапёрная лопатка — неглубокую могилу в мягкой лесной почве вырыли быстро. Чтобы завернуть тело пришлось пожертвовать не только майками, но и рубашками — саван из них не ахти, конечно, но ведь не хоронить же единоверца голым?

Наскоро закопав могилу, удручённые и изрядно перетрусившие бандиты совсем уже собрались в обратный путь, как Гасан вдруг заявил, будто только что услышал короткую автоматную очередь. Километрах в двух, трёх отсюда — в направлении лагеря, но несколько в стороне от прямой дороги.

Не только Димка, но и Марат, и Андарбек, услышав это заявление, готовы были убить Гасана — как чёрного вестника бед и несчастий — увы: этим радикальным актом они нисколько бы не уменьшили притаившейся впереди опасности. Ведь если голые дикари сумели выстрелить из отобранного у Мирошниченко автомата… пусть даже случайно… и дело не в том, что попавший в их руки «Калашников» они смогут использовать как оружие… нет, конечно — не смогут, но… опасные магические свойства приписав отобранным у чужаков предметам, само по себе могущество пришлых волшебников оценят, вероятно, очень невысоко… и?.. съеденный живьём Григорий — наглядная демонстрация этого самого «и»! Нет, как им сейчас ни страшно, но по пути к лагерю совершенно необходимо завернуть туда, откуда раздалась автоматная очередь. Ведь если удастся перебить сожравших Мирошниченко гадов, прочие дикари получат очень даже неплохую острастку! Поймут, как опасно связываться с воинами Аллаха! Которые в течение долгих десятилетий успешно сопротивлялись могучей армии безбожной России! И чтобы теперь какие-то голые дикари смели воровать и жрать их людей?! Нет! Покарать! Отомстить! Перебить всех до единого! Неужели же им, имеющим большой опыт партизанской войны, не удастся захватить врасплох группу нагло людоедствующих местных мальчишек?

Не удалось. Когда минут через сорок бандиты вышли на просторную поляну с явно обитаемым, обложенным дёрном небольшим шалашом — дикарей там не оказалось. Хотя, судя по дымящемуся кострищу, они здесь были совсем недавно. Однако, вовремя обнаружив преследователей, успели рассеяться по зелёным зарослям можжевельника, туи и лавровишни. И, вероятно, следят оттуда?

Этот далеко не праздный вопрос не успел ещё ни у кого толком оформиться, как просвистела стрела и впилась в правое плечо Андарбека. Вскрикнув от боли и неожиданности, он резко развернулся и выпустил длинную очередь, по зеленеющему на опушке леса густому кустарнику — посыпались срезанные пулями ветки, и в нескольких метрах от того места, куда ударила автоматная очередь, послышался топот стремительно уносящихся в чащу ног. Упырь с Гасаном, одновременно пальнув в сторону убегающего врага, бросились его преследовать, но сразу же остановились, повинуясь властному голосу Марата: совсем, бля, сошли с ума?! Не понимаете, черти, что вас заманивают?! Сосредоточиться вокруг шалаша и занять круговую оборону! Немедленно!

В поднявшейся суматохе — с криками, беганьем и стрельбой — Андарбек не заметил, как выпала торчащая из руки стрела и поначалу обрадовался, сочтя рану поверхностной, однако, притаившись за шалашом, понял: ничего подобного — выпало только древко, а наконечник, причиняя сильную боль, глубоко засел в мышце плеча. Вот гады! Наверняка нарочно наконечники к древкам приделывают так, чтобы они оставались в ране! Как, однако, Андарбек ни кипятился, но сейчас извлечь подлый наконечник было невозможно — пришлось довольствоваться тугой, останавливающей кровь повязкой. И несколькими таблетками аспирина и анальгина. Да надеждой, что ранившая его стрела — не отравленная.

Заняв удобную для обороны позицию, бандиты перевели дух и с огорчением поняли: нападать на них в открытую людоеды не собираются. Нет, дожидаясь удобного случая, будут следить, таиться… а поскольку их здесь, возможно, не один и не два десятка, то… стоит представить себя на месте Мирошниченко — бр-р! Как бы ни был опасен возвратный путь, но отправляться в него необходимо немедленно.

И, затравленно озираясь по сторонам, с опаской вглядываясь в каждый зелёный куст, с автоматами наизготовку, четверо затерроризированных террористов начали своё героическое отступление.

Ольгин наивный вопрос, — сколько квазипульсаций существует Арбитр, — в действительности оказался далеко не таким невинным, как это можно было предположить: заданный бессознательно, он, во-первых, активизировал генератор иррациональных импульсов Сорок Седьмого, а главное — пробудил впавший в своеобразную «спячку» коллективный разум ноосферы F8. Мыслительные процессы в котором, с точки зрения человеческого сознания, протекали в основном в гипрсенсорной, квазилогической и псевдорациональной сферах — в силу особенностей образовавшего ноосферу F8 материального субстрата: созданной индивидуально почти не мыслящими насекомоподобными существами всепланетной телесимпатической сети.

Вернее, пробуждение ноосферы F8 началось несколько раньше, когда, поглотив сначала нечаянно телепортированный Сорок Седьмым мощный психический импульс находящегося в совершенном бреду Ольгиного сознания, а затем, пробившийся на выручку потерявшейся во времени и пространстве женщины многомиллионовольтный заряд любви Ивана Адамовича, ноосфера F8, не справившись с могучим потоком чужеродной психической энергии, стала стремительно вырождаться и на самом пороге необратимой деградации была капсулирована Сорок Седьмым в континууме бесконечно неопределённых измерений: что — теоретически — должно было лишить её всякой активности, однако же не лишило. В силу невероятного стечения многих непредвиденных обстоятельств, ноосфера F8, снизив свою активность на пять порядков, не капсулировалась, а пробудилась в новом качестве. Как одна из компонент сложного — с точек зрения «Эта» и «Кси» цивилизаций невозможного! — психосимбиота «Ольга 47». И Ольгиным подсознанием заданный Сорок Седьмому вопрос о времени существования Арбитра, эмоционально затронул не его искусственный интеллект, а измученную двухсот тысячелетним ожиданием живую память ноосферы F8 — как это могла случиться? Как коллективный разум пятой планеты звезды F8 мог так трагически ошибиться? Спрогнозировав эволюцию красного сверхгиганта М2, как эволюцию переменной — в крайнем случае новой — звезды? Совершенно игнорировав возможность катастрофической вспышки М2 — как сверхновой?

Да, но если бы спрогнозировал?.. если бы предвидел эту трагедию?.. мог ли коллективный разум пятой планеты каким-нибудь образом защититься от испепеляющего пламени сверхновой звезды? В сто раз, допустим, уменьшив массу М2? Или переориентировав окружающее пространство таким образом, чтобы вся энергия чудовищного взрыва ушла в отрицательно существующие континуумы? И в этом случае явилась бы не разрушительной, но созидающей силой? Да даже всего лишь так развести орбиты F8 и M2, чтобы к моменту взрыва их разделяла хотя бы тысяча световых лет? Нет. Не мог бы. С самого своего возникновения направленный в основном на совершенствование среды обитания — на достижение и сохранение равновесия между потребностями, возможностями и запросами образующего его, состоящего из миллиардов квазиразумных ячеек, материального субстрата — он уделял совершенно недостаточно внимания остальной вселенной. И его огромные аналитические способности, являясь, в сущности, артефактом моносознания, никогда не использовались должным образом. Да, коллективный разум пятой планеты знал о континуумах высших размерностей, однако о континуумах существующих виртуально и отрицательно (кроме того, что никакой, не имеющий виртуальной компоненты континуум не может реализоваться из-за неразрешимых в этом случае внутренних противоречий) имел самые смутные представления. Зная, что образованная им ноосфера является практически его точным слепком и, существуя на пятом уровне, не подвержена никаким, случающимся в четырёхмерном континууме катаклизмам, коллективный разум F8 трагически недооценил последствия гибели своего материального субстрата — за что и расплатился двумястами тысячами лет одиночества. А также отчаянными — мучительными и безрезультатными! — попытками вступить в телепатический контакт с носителями совершенно иного типа сознания.

Так что о грядущей катастрофе — о вероятной вспышке красного сверхгиганта М2 — коллективный разум пятой планеты, возможно, и знал, но… не хотел знать! Ибо ни предотвратить эту вспышку, ни защититься от неё был не способен. И сгорел вместе со своим материальным субстратом — миллиардами индивидуально почти не мыслящих (квазиразумных) существ. И только спустя двести тысяч лет образованная им ноосфера F8, в результате невероятного стечения обстоятельств войдя в состав невозможного — химерического! — психосимбиота «Ольга 47», смогла наконец задаться вопросом: а является ли совершенным установленное и поддерживаемое Арбитром Большое Равновесие? Если при нём в результате стихийных природных процессов оказалась возможной гибель разумной цивилизации? Не является ли такое Большое Равновесие столь же иллюзорным, как и созданное коллективным разумом насекомоподобных существ в масштабах пятой планеты Малое Равновесие? И более: не несёт ли Арбитр прямой ответственности за гибель этой цивилизации? Ведь если своими силами коллективный разум пятой планеты никак не мог защититься от убийственной вспышки М2, то не только Арбитру, но и, будто бы подконтрольными Ему, «Эта» и «Кси» цивилизациям спасти населённую разумными существами планету ничего не стоило! Причём — многими способами.

Нет, мысль об ответственности Арбитра у психосимбиота «Ольга 47» возникла не из-за влияния ноосферы F8: её привнесло метасознание Ольги — земной женщины, аборигена третьей планеты звезды G2. А от Сорок Седьмого пришла идея совершить собственную квазипульсацию — с тем, чтобы двести тысяч лет назад распылённую на атомы пятую планету (со всеми её обитателями) звезды F8 из континуумов существующих отрицательно вернуть к её изначальному положительному четырёхмерному существованию. Дабы ноосфера F8 могла получать психическую энергию от образовавшего её родного коллективного разума, а не довольствоваться — как это измыслила «Кси» цивилизация — «психическими объедками» однотипного сознания аборигенов четвёртой планеты звезды К1.

Конечно, в своём настоящем виде никакой квазипульсации психосимбиот «Ольга 47» совершить не мог — чтобы образовать полный логический девятичлен, требовалось установить ментальный контроль не только над Базой, но и над Координатором Малой Ячейки, что представлялось весьма опасным не только Сорок Седьмому, но и метасознанию Ольги — ведь невозможно даже в самых общих чертах представить к чему может привести нарушение Большого Равновесия. А вдруг да — действительно! — к исчезновению всей нашей вселенной? Вряд ли, конечно, Арбитр допустит столь драматическое развитие событий — но ведь, с другой стороны, о Его Истинных Замыслах не знает никто… так что — исключено не вовсе…

…первой от дерзкой идеи осуществить беззаконную квазипульсацию отказалась ноосфера F8, затем — Сорок Седьмой, и под их влиянием уже заколебалось метасознание Ольги, как вдруг до него дошёл элементарный телепатический сигнал самого обыкновенного человеческого (Ивана Адамовичева) сознания:

«Оленька, им надо помочь. Ну, этим твоим мурашкам. Я так думаю, что Арбитр — Он тоже человек. Ну, не человек, конечно, но всё понимает. И если вы что-то нечаянно напортачите, поколеблите установленное Им Равновесие — Он поправит. Не позволит нашей бедной Вселенной провалиться в тартарары».

Получив этот сигнал, женщина Ольга нежно прильнула к мужчине Ивану, а её метасознание, как компонент психосимбиота «Ольга 47», смогло убедить и ноосферу F8, и Сорок Седьмого в необходимости собственной микроквазипульсации: кому, спрашивается, нужно такое Большое Равновесие, при котором возможна гибель населённой разумными существами планеты? Ну да, в рамках «Кси» цивилизации — в континуумах высших размерностей — ни коллективный разум пятой планеты звезды F8, ни его материальный субстрат (миллиарды квазиразумных насекомых) не погибли, но всё равно: их бытие и их сознание в этих континуумах существенно отличаются от того, чем они были в «родном» четырёхмерном мире.

Ни постсознание ноосферы F8, ни искусственный интеллект Сорок Седьмого не смогли воспротивиться безудержному напору Ольгиной психической энергии — решение попытаться реализовать себя в качестве полного логического девятичлена, включив в свой состав Координатора Малой Ячейки, психосимбиотом «Ольга 47» было принято.

Глава 11. Голые воины — стрела против пули. Самобеглые капища пришельцев. Взбешённый Шамиль отводит душу. По следам Злых Волшебников

Несмотря на страшную опасность такого отчаянного поступка, Иркат не мог не попытаться убить пришельца. То, что чужеземные колдуны смертны, в этом они убедились ещё на рассвете, без всяких осложнений и по всем правилам принеся в жертву Невидимым захваченного ночью ротозея. Но вот насколько они уязвимы, когда не спят на посту, а в полной боевой готовности выступили в разведывательный поход? А судя по тому, как быстро чужаки нашли по следам останки своего товарища и на каком большом расстоянии (не менее трёх тысяч шагов по прямой) смогли услышать грохот отобранного у него магического оружия — воины они неплохие. И то, что один из них, проявив позорную беспечность, позволил себя пленить — ещё ни о чём не говорит. Мало ли! Вдруг это Бранка, отведя пришельцу глаза и заложив уши, предала его в руки Ирката? Или — во всём покровительствующая Речным Людям — Айя? Ведь, ступив на их земли, чужеплеменники неизбежно оказывались во власти всех, оберегающих Речных Людей, Невидимых. И насколько волшебство пришельцев может оказаться действенным против оберегающих кланы Ворона и Аиста Незримых Защитников — это было необходимо выяснить как можно скорее.

Вообще-то, что сами по себе, без своих магических инструментов, чужеплеменники — колдуны не особенно могущественные: ясно. Ведь поедаемый живьём пленник только орал, как всякий, ничего не смыслящий в волшебстве — и на юношей, приносящих его в жертву, не смог наложить хоть какого-нибудь, даже самого паршивенького заклятия. Однако — их магические орудия…

Когда тяжёлая чёрная штуковина плюнула огнём и загрохотала в руках Сингара, до смерти напугав незадачливого экспериментатора и переполошив всех остальных — Иркат, успокоившись, принял её всего лишь за диковинную «страшилку», применяемую для отпугивания злых духов… Да — невиданную, да — против мертвецов очень, возможно, и эффективную, но для живущих в этом (посюстороннем) мире малоопасную. Однако, когда вскоре после случившегося инцидента, прибежал разведчик и рассказал, что при посредстве подобного орудия пришельцы громом то ли убили, то ли смертельно ранили его напарника — из-за случившегося разрыва континуума при актуализации первого инвариантного мира разведчик (как и отправившиеся на поиски Мирошниченко террористы) попал во вчера. Но поскольку и он, и возвращающиеся в страхе бандиты вскоре вновь пересекли место разрыва и опять оказались в сегодня, то никто этого не заметил — на готовящихся к Приобщению юношей повеяло запредельным ужасом: легкомысленно встав на тропу войны, они задели такие Силы! Вторглись в такие Сферы! Ведь если пришельцы владеют столь убийственно грозными магическими орудиями, то не так уж и важно, насколько они, как колдуны, могущественны сами по себе!

И хотя Иркату тогда удалось не только справиться со стиснувшим сердце страхом, но и успокоить товарищей, он наконец-то отчётливо понял, насколько безрассудным было его решение захватить в плен чужеземца — да! Живущий в нём Дух Великого Вождя, подбил его, кажется, на смертельно опасную авантюру. Однако, что сделано — то сделано: ступившему на тропу войны, предстоит идти до конца — до гибели или победы. И когда высланные в дозор соглядатаи донесли, что четверо чужеземцев движутся в направлении лагеря и вот-вот будут здесь, Иркат не растерялся: двоих юношей с захваченными у чужака магическими предметами отослав к шалашу Грайха, всем остальным велел рассредоточиться и затаиться. Сам же, спрятавшись в кустах на опушке, на тетиву лука наложил коварную (с отделяющимся наконечником) стрелу, решив во что бы то ни стало послать её в одного из пришельцев — и будь, что будет! Даже если ему суждено сейчас погибнуть, то погибнет он как взрослый воин. И, несмотря на то, что ещё не прошёл обряд Приобщения, может твёрдо надеяться: в мире богов и предков Речных Людей он займёт достойное живущего в нём Духа Великого Вождя место полноправного мужчины. Ведь смерть в бою всякого мальчика превращает в мужа.

Вышедшие на поляну чужеземцы были явно напуганы: тревожно озирались по сторонам, с опаской всматривались в каждый зелёный куст и беспрерывно водили туда-сюда тонкими концами своих поражающих громом магических орудий. Иркат натянул тетиву и, затаив дыхание, прицелился в стоящего к нему спиной высокого чужеземца. Однако тот, оглядываясь по сторонам, ни мгновения не стоял спокойно, и выпущенная стрела попала не под левую лопатку, куда прицелился обычно не промахивающийся Иркат, а в руку. Воином пришелец оказался очень даже приличным: мгновенно определив, откуда была выпущена стрела, он, не обращая внимания на торчащее из руки древко, направил на кусты магическое приспособление, и оно сразу же страшно загрохотало. Могучая Сила ударила по кустам в нескольких шагах от того места, где замер оторопевший Иркат — кромсая листья, срезая ветки, расщепляя стволы. Скованный страхом юноша понял: если бы эта Сила угодила в него, то он бы уже был в чистом мире богов и предков.

А магическое орудие, изрыгая огонь, всё грохотало, и Сила продолжала терзать кусты — то отдаляясь от Ирката, то приближаясь к нему. Наконец орудие замолчало, и опомнившийся юноша стремительно бросился в чащу леса. Сзади опять загрохотало, несколько срезанных веток задели тело, что-то пронзительно провизжало рядом, но Ирката от поляны с пришельцами отделяло уже множество толстых деревьев, и выпущенная чужеземными колдунами Сила не смогла причинить ему вреда.

Забежав далеко в чащу, Иркат полностью овладел собой и прислушался — тихо. Повелевающие громом волшебники его не преследуют. Немного постояв за увитым плющом могучим дубом, юноша собрался с духом и решил вернуться. Да, страх заманивал его в глубину леса, но суровый голос Великого Вождя властно велел идти назад: баба! А ещё мечтаешь, вопреки священным обычаям, жениться на девушке из своего брачного клана! Как же! Всей твоей смелости хватило только на то, чтобы вероломно убить влюбившегося в тебя Кайхара! Нет уж! Если сейчас же не вернёшься, не соберёшь мальчишек и вновь не наладишь наблюдение за чужаками — быть тебе не вождём, и даже не воином, а самым обыкновенным засранцем!

И Иркат вернулся. Одним из первых. А возможно — и самым первым. Во всяком случае, Бейсар и Грайх тихо подползли к Иркату, когда он, затаившись в зарослях можжевельника, уже некоторое время следил за сгрудившимися у шалаша пришельцами — с удовольствием отмечая их замешательство и тревогу. И когда, перевязав руку раненому и недолго посовещавшись, чужеземные колдуны отправились восвояси, зыркая по сторонам испуганными глазами и выставив перед собой поражающие громом магические орудия, Иркат, Бейсар, Грайх и ещё пятеро, справившихся со страхом и присоединившихся к ним юношей, двинулись вслед за отступающими пришельцами. Празднуя про себя маленькую победу — как же! Четверо взрослых воинов, да ещё владеющих таким ужасным оружием, побоялись преследовать напавших на них мальчишек!

Бесшумно перебегая от дерева к дереву, хоронясь за кустами, опьянённые лёгкой победой подростки следовали за отступающим врагом. Конечно — на некотором расстоянии: отвага отвагой, но испытать на себе Силу Грома, исходящую из магических приспособлений пришельцев, не хотел никто.

Чужеземцы тоже шли, в общем-то, бесшумно, выдавая себя только время от времени производимым Громом: что, с одной стороны, свидетельствовало об их хорошей воинской выучке, а с другой — о всё ещё владеющем ими страхе. А стало быть — не столь уж и хорошей выучке: умением бесшумно передвигаться по лесу все мальчики у Речных Людей отлично овладевают к своей двенадцатой весне, а к четырнадцатой, ко времени Приобщения, бывают обязаны научиться владеть собой перед лицом страха. Да, к четырнадцатой весне эта способность не всем давалась одинаково хорошо, но чтобы взрослые воины — да ещё владеющие магическими орудиями! — так плохо справлялись со своим страхом?

Насколько знает Иркат, не только у Речных Людей, но и у всех их соседей подобное вряд ли возможно… Может быть, чужаков так напугали найденные ими останки принесённого в жертву товарища?.. И от этого испуга они не могут оправиться до сих пор? Но — почему? Ведь они же видели, что на нём венок из лавра, пояс из плюща, браслеты из омелы? И, значит, могли понять, что их товарищ не съеден какими-нибудь дикими людоедами, а по всем правилам принесён в жертву цивилизованными людьми? И, стало быть, вкушает сейчас блаженство в Горнем Мире богов и предков? Или — не поняли? Не исключено ведь, что они явились из такой дали, где жертвоприношения совершаются совсем по-другому?.. с применением магических орудий?.. священную жертву не съедают, допустим, и даже не сжигают, как Жители Побережья, а поражают Громом? И в этом случае пришельцы действительно могли подумать, что, пленившие их товарища, не принесли его в жертву — обеспечив тем самым вечное посмертное блаженство — а просто злодейски съели, таким образом отправив душу в Страну Вечной Зимы?.. А то и вовсе — истребив её изо всех Миров? Если так — очень жаль… видят Увар и Айя — он, Иркат, этого не хотел… Да, но как объяснить пришельцам, не владеющим ни одним из человеческих языков, что их товарищ был принесён в жертву по всем правилам и вкушает сейчас блаженство в мире богов и предков Речных Людей?

От этих благочестивых размышлений Ирката оторвал не столько произведённый чужеземными колдунами очередной громовой треск, сколько раздавшийся рядом короткий вскрик Бейсара. И негромкий глухой хлопок от падения его тела. Стремительно метнувшийся на эти звуки Иркат нашёл юношу за невысокой туей — лежащим на спине и прижимающим левую руку к правой стороне груди.

Склонившись над поверженным Колдовством товарищем, Иркат бережно отодвинул напрягшуюся кисть, чтобы осмотреть место, куда попала выпущенная врагами Сила, и с удивлением обнаружил лишь крохотную, слегка кровоточащую, круглую ранку — через которую, вероятно, Сила проникла внутрь. Да, но в таком случае Бейсар, конечно, был бы уже мёртв, а он явно жив. Хоть и тихо, но вполне внятно шепчет: «Знаешь, Иркат, совсем не больно… как сильный толчок… или — будто на что-то наткнулся… нет, всё-таки — толчок… шёл, шел, и вдруг подкосились ноги… и я бряк — и валяюсь… и не могу встать… такая слабость… откуда?.. ведь совсем не больно… только немного жжёт… спереди и сзади… а внутри — нет… эта Сила… она, похоже, вся прошла сквозь меня… погоди, Иркат, я сейчас встану… соберусь с силами — и… нет, не могу… помоги немножечко — дай руку… и я…я…»

— Лежи уж, — с грубоватой нежностью отозвался Иркат, почувствовав к раненому юноше ту же жалость, которую тремя днями раньше он испытал к насмерть сражённому собственной рукой Кайхару. Правда, без примеси тоски и безысходности — не было ощущения, что Бейсар умирает. Нет — его рана казалась хоть и серьёзной, но не слишком опасной, и если бы она была причинена не магической Силой, а обыкновенным земным оружием, Иркат почти бы не сомневался в благополучном исходе. А так… впрочем…

— Потерпи, Бейсар. Сейчас будет немного больно… но, знаешь, надо… повернуть тебя на бок… чтобы посмотреть — как сзади…

Иркат осторожно повернул застонавшего юношу на левый бок — Сила, слава Увару, прошла насквозь. Не задержалась в теле. Там, правда, где она вышла, рана была значительно больше, и из неё тоненькой струйкой сочилась кровь. Опять-таки — не в таком количестве, чтобы унести с собой душу Бейсара. И если Сила прошла прямо… узкой направленной струёй… и не растеклась внутри… то Бейсар уже через несколько дней должен встать на ноги! Ведь ранение хоть и проникающее, но — с краю. В худшем случае — немного задето лёгкое. Но никакая большая кровеносная жила не перебита: рот у Бейсара чистый, на губах — при выдохе — не пузырится кровавая пена.

Пока Иркат осматривал раненого, к нему подошёл Грайх и ещё двое юношей. Узнав в чём дело, Грайх попросил у Ирката волшебный нож съеденного чужеземца, а другие юноши занялись поисками нужного мха и лишайника, и скоро их отыскали. Иркат, пережевав лишайник, приготовил целебную кашицу, залепил ею проделанные магической Силой отверстия на груди и спине Бейсара, пришлёпнул сверху по полной пригоршне сухого мха и плотно обмотал липовым лубом, которого при помощи волшебного ножа Грайх за короткое время надрал столько, что его хватило не только на перевязку, но и для того, чтобы соорудить носилки.

Бейсар во время перевязки впал в полубессознательное состояние, малоразборчиво шепча нечто вроде, — Иркат, ты, не оставляй, помоги, без тебя нельзя, плохо, умру, ты, я, меня, ты, тогда хорошо, когда ты, не оставляй, — слушая бред раненого товарища и проникаясь к нему всё большими жалостью и состраданием, Иркат надумал было принять участие в его переноске в хижину Кайхара, но вовремя спохватился: нет! Место вождя не с ранеными, в обозе, а в строю — в передовом отряде!

Велев двум пришедшим на помощь юношам отнести Бейсара в жилище пропавшего Присматривающего, Иркат, в сопровождении Грайха, пустился догонять ушедших далеко вперёд чужеземцев. Что было бы не простой задачей, если бы они время от времени не погромыхивали своими магическими штучками и, разумеется, если бы Иркат не знал, где расположен их лагерь. Однако, несмотря на всё это, настичь пришельцев удалось только тогда, когда они уже вернулись на место своей стоянки.

В лесу, окружающем занятую чужеплеменниками поляну, самозваный вождь, наскоро проинструктировав своё голое войско — а к этому времени сюда подошло уже более тридцати мальчишек — затаился в знакомых по прошлому разу кустах. Не в тех, естественно, где при помощи волшебного света чужаки его чуть было не обнаружили, нет, подальше — в зарослях можжевельника.

Что пришельцы перенесли свой лагерь с поляны в лес, вместо спешно собранного шатра отрыв для жилья землянку, это Иркат уже знал и, напряжённо всматриваясь в переплетение стволов и веток, старался отыскать взглядом их удивительные капища — напрасно. Маскироваться, похоже, они умеют. Зато сами чужаки — все восемь — о чём-то оживлённо переговаривались на открытом месте, под старым огромным тополем, там, где прежде стояли их капища. Которые, по клятвенным уверением соглядатаев, вдруг, громко заворчав, сами собой забрались в лес. Чему Иркат не то что бы вовсе не верил — поразительные магические свойства заколдованных пришельцами предметов не переставали удивлять — но всё-таки предпочитал думать, что двое или трое незамеченных мальчишками чужаков забрались внутрь этих сооружений и собственными ногами закатили их в чащу. А может быть, привязав длинные верёвки, затянули из-за кустов. Не зря же эти, тяжёлые с виду, штуковины опираются на подобия лунных дисков — катить их, вероятно, не трудно. Как бы в противном случае чужеземцы приволокли их с собой? Бранка их знает, из какой невообразимой дали?

Недолго посовещавшись, чужаки скрылись за деревьями, и их дальнейшие действия Иркатом скорее угадывались, чем воспринимались глазами. Вот они, отбросив ветки, открыли свои удивительные капища. Вот забрались в них, хлопнув дверцами, и капища — действительно! — заворчали. Негромко и мелодично — наподобие двух сытых довольных рысей. Через короткое время ворчание вдруг перешло в злобный рёв, капища дёрнулись и, с треском ломая ветки, выкатились на поляну. На несколько мигов замерли и, сорвавшись с места, будто бешеные туры в период гона, кругами понеслись по открытому месту. Друг за дружкой, подминая сухую траву и мелкий, попадающийся на пути кустарник.

Поначалу Иркат напряжённо вглядывался под низ этих рычащих тварей, надеясь увидеть отталкивающиеся от земли ноги пришельцев, но скоро они помчались так быстро, что юноша отбросил все, остававшиеся у него, сомнения — магия! Никакой человек не может бежать с такой сумасшедшей скоростью! Хоть налегке, хоть вовсе голым! А уж чтобы катить на себе тяжеленные сооружения — бред! Для такого подвига забравшиеся в них люди должны быть сильней медведей! Быстрей оленей! Между тем, как съеденный ими чужак, кроме очень высокого роста, ничем, в сущности, не отличался от Речных Людей. Особенно — когда перед жертвоприношением с него стащили диковинную одежду.

Покружив по поляне, заколдованные жилища сбавили скорость и с треском вломились в лес — объезжая толстые дубовые стволы, сминая кусты и ломая тонкие деревца. То утробно рыча, то затихая до мурлыкания, то взрёвывая подобно раненому зубру. Причём, несмотря на то, что им приходилось всё время петлять между больших дубов, лип и ясеней, блестящие рыбьей чешуёй чудовища катили так быстро, что, пустившиеся вслед за ними мальчишки, едва успевали перебегать от дерева к дереву и, в конце концов, чтобы не потерять их из виду, понеслись изо всей мочи — нестройной толпой, практически не таясь. За что сразу жестоко расплатились: у катящего вторым монстра вдруг открылась верхняя треть задней стенки, в образовавшееся отверстие высунулся источник магической Силы и загрохотал таким страшным Громом, от которого несколько бегущих мальчиков, будто разом споткнувшись, кубарем покатились по земле.

Иркат, заметив как из чрева чудовища высовывается источник Силы, успел метнуться за толстое дерево меньше чем за мгновение до грянувшего смертью Грома и видел, как у бегущего впереди Гайгата брызнули из спины три кровяных фонтана. И уже стоя за дубом видел покатившихся по земле, сметённых нездешней Силой, ещё пятерых или шестерых юношей.

Растерянный, злой, испуганный, но более всего взбешённый Шамиль наконец-то смог отвести душу. То там, то сям мелькающие за деревьями призраки наконец-то материализовались в стайку голых мальчишек, которые, в азарте погони забыв об осторожности, побежали за выбравшимися в редколесье «джипами». Был, конечно, соблазн выманить их на полностью открытое место и там уже перебить всех до единого, но чутьё подсказывало Шамилю, что из леса они не выйдут. Да — мальчишки, но уже — воины. А лазутчики — высший класс. И тем, что в пылу погони они утратили на минуту бдительность, необходимо воспользоваться сейчас. Дать малолетним людоедам урок, запоминающийся надолго.

Когда разведывательная группа вернулась с почти полуторачасовым опозданием, Шамиль с яростной бранью набросился не только на Упыря, но и на Марата, и на Гасана, пощадив лишь раненого Андарбека. Однако ни брань, ни даже угрозы на сей раз нисколько не испугали разведчиков, знающих крутой нрав командира — они, как вскоре понял Шамиль, были исполнены таким ужасом, что все его самые грозные и самые обидные слова от них просто отскакивали. Заметив это, командир встревожился и велел Марату объяснить, в чём дело. И когда Марат сухо и точно описал вид останков Мирошниченко, подчеркнув, что его наверняка ели живьём, Шамиль почувствовал, как кровь леденеет в жилах: о, Великий Аллах! Какому тяжкому испытанию Ты подвергаешь Своих верных воинов! Заслав их в такое время и в такое место, где голые мальчишки способны пленить и съесть хорошо вооружённого матёрого уголовника!

Однако худшим в рассказе Марата было не описание жестокости юных людоедов, а то, что огнестрельное оружие не произвело на них должного впечатления. Нет, они его, конечно, боятся — сбежавший раненый пленник их на сей счёт, видимо, просветил — но… боятся, как боялись бы современники! А вовсе не доисторические дикари, которым, судя по воспоминаниям некоторых путешественников, перед поражающими громом богами следовало испытывать суеверный ужас. Ан нет! Не испытывают! Прячутся по кустам и исподтишка пускают в богов подлые — с отделяющимися наконечниками — стрелы.

Дослушав Марата, Шамиль приказал грузиться в «джипы» и немедленно убираться из этого чёртова леса, ругая себя за то, что не принял такого решения ещё вчера, сразу же после похищения Фиксатуры. И уж тем более, после пленения раненого дикаря-мальчишки. Когда стало ясно, что местные жители не просто их обнаружили, но и следят за ними.

Вскоре после того, как «джипы» углубились во вполне проходимый, по счастью, лес, припавший к крупнокалиберному пулемёту Шамиль стал замечать стремительно мелькающие между деревьями фигурки голых мальчишек. Увы — поодиночке. И так стремительно, что только дурак стал бы стрелять по ним: в лучшем случае зацепишь одного, двух — да и то вряд ли. Но вот, перед тем, как смениться открытым пространством, лес поредел ещё, водитель увеличил скорость до тридцати километров в час, мальчишки, чтобы не отстать от «джипов», вынуждены были пуститься во всю прыть и, главное, уже не перебегая от дерева к дереву, а прямо по следу, сбившись в довольно плотную стайку. Командир понял: пора! На выходе из леса мальчишки-воины наверняка опомнятся и не побегут за «джипами» по открытому месту.

Опустив заднее стекло и крикнув водителю, чтобы остановился, Шамиль поймал в рамку прицела бегущего справа мальчика и нажал на гашетку. Длинная очередь повела ствол пулемёта влево — под огонь попала вся группа.

О, с каким яростным наслаждением Шамиль давил и давил на гашетку пулемёта! Никогда — в самых свирепых боях с ненавистными «федералами»! — он не испытывал такого бешеного восторга, как сейчас, кося внушивших постыдный страх ему (отважному горцу!) маленьких людоедов. И хотя косить уже было некого, Шамиль всё давил и давил на гашетку. Поражая тяжёлыми пулями деревья, кусты, валежник, опавшие листья, ручьи и лужи, землю и воздух этого ужасного леса. Со всеми своими дикарями сгинувшего Бог знает сколько тысячелетий назад и всё-таки ухитрившегося поймать его — существующего совсем в другом мире! — ревностного слугу Аллаха.

Из состояния гипнотического транса командир вышел только полностью, до последнего патрона, израсходовав ленту. И, почувствовав огромное облегчение, будничным голосом обратился к водителю:

— Поехали. Эти твари не скоро опомнятся. А нам надо успеть до темноты. Ну — найти место для лагеря.

Посеяв смерть, чудовища выкатились из леса и вихрем умчались в примыкающую с юга степь. Так быстро, что затаившийся на опушке Иркат понял: не только им, людям, но и самым быстрым оленям было бы не успеть за этими магическими сооружениями. Что ж, разрешалась одна загадка: каким именно образом чужеплеменники так неожиданно — никем незамеченными — оказались на землях Речных Людей. Если заколдованные жилища пришельцев могут с такой немыслимой скоростью переносить их с места на место, то появиться где хочешь, минуя все посты и опередив всех гонцов, было им плёвое дело. Возникала, правда, другая: за каким лешим чужеплеменникам понадобилось забираться в чащу? Да вдобавок — пробовать хорониться в ней? Когда на открытом месте, имея волшебное средство передвижения и магическое оружие, пришельцы были неуязвимы не только для пятидесяти ещё неприобщённых юношей, но и для всех взрослых воинов Речных Людей. Даже — если бы они объединились с Жителями Побережья и прочими соседними племенами.

Эти отвлечённые соображения непроизвольно мелькнули в уме Ирката в то короткое время, пока он провожал взглядом скрывшихся за далёким холмом чудовищ, и сразу же сменились куда более насущными: Бранка их побери, этих, сеющих смерть, могучих волшебников! Вселить бодрость в своё, впавшее в уныние, войско будет ох как непросто! Однако Дух Великого Вождя повелевал Иркату во что бы то ни стало попробовать утешить и расшевелить отчаявшихся товарищей, и он вернулся к месту побоища.

Кроме Гайгата ещё трое юношей были убиты на бегу, двое умерли за то короткое время, пока Иркат следил за уносящимися в степь пришельцами, ещё двое, смертельно раненых, должны были умереть вот-вот, у троих, раненых тяжело, но, кажется, не смертельно, оставалась надежда на выздоровление. Кроме того, ещё несколько мальчиков получили сравнительно лёгкие ранения — хотя одному из них, с жутким образом перебитой голенью, суждено, видимо, остаться без ноги. В лучшем случае — охрометь до скончания дней.

Природное лидерское чутьё помогло Иркату быстро сориентироваться в этих удручающих обстоятельствах. Всех уцелевших мальчиков он занял строительством большого шалаша, чтобы переноской в хижину Кайхара не утяжелять состояние раненых, а сам с Грайхом, Аржаком и несравненным бегуном Вирком решил, дождавшись темноты, пойти по следам пришельцев в смертельно опасную, однако необходимую разведку: знать, где нашли приют чужеземные колдуны, было, по мнению Ирката, жизненно важно для Речных Людей. Не только для их процветания и благополучия, но и вообще — для существования.