Приговоренный

ДЕВИЗ БУХЕНВАЛЬДА

Вообще-то Клык учил в школе немецкий, но, как и все его одноклассники, конечно, не выучил. Но зато он знал, что в каком-то фрицевском концлагере, не то в Освенциме, не то в Бухенвальде, были металлические ворота с надписью-девизом: «Jedem das Seine» — «Каждому свое». Конечно, в «замке» у Курбаши было куда комфортнее, чем в Бухенвальде и даже чем на простой советской зоне, не говоря уже о крытке, но чем дольше Клык находился в своем приятном заточении, тем больше понимал, что этот девиз вполне применим к имевшей место ситуации.

Прошла неделя с того дня, как Курбаши привез к себе гостей. Ничего не скажешь — за тридцать четыре года жизни Клыку еще не доводилось сидеть в таком приятном заключении. Да и на воле ему не доводилось жить так шикарно, тем более целую неделю. Пару раз после удачных «дел» он сумел скатать на юга, но отдыхал, естественно, не в номерах люкс, а в частно-дикарском секторе, где никто не интересовался паспортами, но и особого сервиса обеспечить не мог. Койка в тесной комнате, где жили еще три-четыре мужика, шашлычок на бульваре, стакан винишка из автомата, море и солнце на диком пляже, танцы при каком-нибудь санатории или доме отдыха, какая-нибудь шибко озабоченная курортница — вот весь набор прелестей отдыха, о которых Клык вспоминал на зонах как о райском блаженстве.

Здесь, у Курбаши, от одной жратвы можно было прийти в восторг. Утром, едва продрав глаза, по первому нажиму кнопки — завтрак. Все, что с вечера пометил в меню — хоть черная икра! — будет на столе. И бесплатно! Сок, чай, кофе с молоком или с коньяком — пожалуйста! Кашу — хоть гурьевскую с абрикосами. Масла — хоть килограмм проси, хоть французского, хоть вологодского. Котлеты, отбивные, шашлыки — обожрись. Сплошная свежатина. Позавтракал — хоть снова спать ложись, хоть иди прогуливайся для лучшего пищеварения. Правда, только во внутреннем дворике, вокруг бассейна, но и там ведь свежий воздух, солнце или прохлада — что хочешь выбирай.

Первые три дня Клык ходил помаленьку, с костыликом, потом еще пару дней — с клюшкой, как дед-ветеран, а последние два дня шлепал самостоятельно, без подпорок. Рана затянулась, как на собаке, и — тьфу-тьфу! — никаких осложнений у Клыка не предвиделось, во всяком случае по медицинской части. Правда, купаться в бассейне ему пока не советовали, но загорать не запрещали. Конечно, заботливые «няньки» — так Клык прозвал Катю и Настю — все беспокоились, чтоб он не пережарился и не перегрелся, и нежно так звали его на всякие общеукрепляющие и реабилитационные процедуры. Массаж они делали просто прекрасно, и Клык с удовольствием отдавал себя в их лапки. Наверно, можно было бы и самому их помассировать, хоть снаружи, хоть изнутри, хоть по одной, хоть обеих вместе, но Клык отчего-то не то стеснялся, не то ленился это сделать. Он и сам не очень понимал, почему, вдоволь напостившись вроде бы, не уделяет должного внимания всяким там аппетитным предметам, круглящимся на расстоянии вытянутой руки. Вообще-то Курбаши был прав на все сто процентов — тут этого добра хватало. Всего через стенку от него — пять шагов от двери до двери — обитали Вера и Надя. Среди здешнего персонала было еще штук пять симпатяжек от двадцати до тридцати, которые периодически мелькали вокруг и с которыми при других обстоятельствах Клык обязательно постарался бы познакомиться. Но обстоятельства были именно «те», а никакие не другие. При всем общем кайфе от пребывания в гостях Клык не забывал и о том, что Курбаши не филантроп-благотворитель. Тут и ежу ясно, что если старый друг решил надавить на Иванцова, то ему, Клыку, уготована роль товара. Курбаши уже на следующий день после душевного разговора с Клыком куда-то исчез, и никто из здешнего персонала то ли не знал, куда именно, то ли не имел права об этом говорить. Его не было всю неделю, и Клык подозревал, что товарищ Курбатов, или товарищ Титов, — хрен его знает, на какое имя у Курбаши паспорт! — уже ведет торг с гражданином прокурором. Что уж там ему надо — неизвестно, но прокурору-то нужен Клык. И ясно, что, пока Курбаши не продаст ему по договорной цене Клыка со всеми потрохами, Иванцов ни на какие уступки не пойдет.

Стало быть, в один прекрасный день, вечер, ночь или утро вся эта райская жизнь может попросту кончиться. И кончится она для Клыка либо здесь же, на месте, где-нибудь в подземном гараже, либо чуть позже в тюремном коридорчике, там, где и положено по штату. Впрочем, это уже детали. Ясно лишь одно — Иванцову живой Клык не нужен ни под каким видом. Пока ему не покажут труп, он не успокоится.

С другой стороны — тут Клык позволил себе поразмышлять за Курбаши, — отдав труп, гражданин Курбатов дробь Титов, какие бы гарантии ни дал ему Иванцов, сразу потеряет в весе. А заподлянка с Клыком прокурором будет оценена по достоинству. Тут уж игра пойдет не на то, кто кого пересидит, а на то, кто кого переживет. И шансов пережить прокурора у Курбаши будет поменьше.

По ходу дела Клык прикинул и то, как может повести себя прокурор, ежели Курбаши начнет заламывать слишком высокую цену или, например, вообще откажется отдавать Клыка, сообразив, что это такой рычажок, который поможет в любое время поворачивать Иванцова в нужном направлении. Казалось бы, чего проще: выписать постановление об аресте, отследить Курбаши и взять его за шкирман. Даже если придраться будет не к чему, можно будет оформить ему задержание на тридцать суток и как следует по-мурыжить. Если Курбаши действительно убрал Черного, то ему в камеру можно подсадить кого-нибудь из близких друзей и знакомых покойного, которые не откажут себе в удовольствии организовать ему там культурный отдых. Впрочем, это вряд ли. В отсутствие Вовы его ребятки не станут рисковать так сильно. Им бы сейчас самим как-нибудь выжить, не то что другим мешать.

В общем, сгоряча и сдуру прокурор может пойти ва-банк и арестовать Курбаши. Но тогда Клык моментом окажется у Грекова вместе с нычкой, и прокурору Иванцову придется поискать себе хорошего и очень дорогого адвоката, чтоб отмазать его хотя бы от 170-й статьи, части второй за злоупотребление властью или служебным положением, вызвавшим тяжкие последствия. Если считать, что убийство Клыком трех охранников после своей юридической смерти не есть тяжкие последствия, так же, как и гибель еще четверых, посланных отлавливать Клыка без каких-либо на то законных полномочий, то что же тогда тяжкие? По этой 170-2 Иванцову светит до восьми, но ежели Греков хорошо раскрутит дело против своего соседского коллеги, то может пришить ему и 171-2 «Превышение власти или служебных полномочий, если это сопровождалось насилием, применением оружия или мучительными и оскорбляющими личное достоинство потерпевшего действиями». Что, разве Клыка погнали за нычкой не под стволом? Нет, именно под автоматом. В наручниках таскали, не имея на это законных полномочий. Не имел прокурор никакого права привлекать каких-то козлов, не служащих в ментуре, к поискам нычки и отлову беглого Клыка, как и содержать его в своем частном подвале вместо законной камеры смертников. А 171-2 — до десяти лет, вполне хватит для полного счастья.

Поэтому брать Курбаши и сажать — себе дороже. Наверно, проще грохнуть, но обязательно вместе с Клыком. То есть явиться сюда, к Курбаши, и перестрелять тут всех подряд. Так, попросту, по-рабочему. Только загвоздочка есть — тут область не иванцовская, а грековская. И в этом здании, по официальному его статусу — это Клык между делом от тети Маши узнал, — центр отдыха АОЗТ «Секундант». А у «Секунданта» заключен договор на охрану этого здания с областным УВД. Поэтому внешнюю охрану здания, по периметру забора и на воротах, несут, как это ни удивительно, самые настоящие менты с автоматами и в бронежилетах. Целый караул из восьми человек. Но есть еще и внутренняя служба безопасности «Секунданта» — восемнадцать крепко подготовленных жлобов, вооруженных, если говорить официально, «Макаровыми» с ослабленными патронами, а на самом деле имеющими на вооружении даже пулеметы «ПК» и гранатометы «муха». Наверняка Греков знал об этом небольшом несоответствии с законом о частной охранной деятельности, но не замечал его за недостатком времени.

Так что Иванцову надо было крепко подумать, прежде чем соваться сюда. Мимо Грекова он не сумел бы проехать, даже притащив сюда весь личный состав «своего» УВД во главе с Найденовым. Слишком уж шумная получилась бы операция. Во всяком случае так казалось Клыку.

Думай не думай, а сделать Клык пока ничего не мог. Он даже не имел возможности поглядеть в окна, выходившие на внешний двор «центра отдыха». Посты внутренней охраны не пускали его через переходные коридоры на ту сторону здания. И во внутреннем дворе для него была открыта только одна дверь, через которую он мог попасть в «малую прихожую», а оттуда — на второй этаж, в свои апартаменты, которые Клык по привычке именовал «камерой». Часть дверей была просто закрыта, у других стояли вежливые, но мощные мальчики, которые, даже ни слова не говоря, давали понять, что проход закрыт. И не только ему, но и Вере с Надеждой.

Вера всю эту неделю проработала. Она даже забыла о том, что вообще-то находится в отпуске. В родной редакции она никогда так не упиралась, как сейчас. Если раньше она только слышала о том, будто у журналистов бывает такое явление, как «творческий подъем», но никогда его не испытывала по-настоящему, то теперь этот самый подъем заставлял ее торчать за рабочим столом с раннего утра до поздней ночи. Если бы можно было не есть, не спать и не исправлять иные естественные надобности, она работала бы и вовсе круглые сутки.

Для работы Курбаши выделил ей кабинет с компьютером, магнитофоном, видеодвойкой и несколько папок с документами. В кабинет, кроме Веры, никого не пускали — ни Клыка, ни Надежду, ни обслугу. Он запирался на кодовый замок, шифр которого был известен только одному охраннику. Наскоро позавтракав, Вера отправлялась к двери кабинета. Охранник, сидевший где-то перед телеэкраном, разглядев Веру через телекамеру, набирал код на пульте дистанционного управления, после чего дверь открывалась, но только одна, внешняя. Была еще и вторая, которую можно было открыть лишь после того, как закроется внешняя. Убедившись, что после закрытия внешней двери, кроме Веры, в пространстве между двумя дверями никого нет, охранник открывал внутреннюю, и Вера заходила в кабинет. Когда Вере требовалось выйти, надо было нажать кнопку звонка. Охранник открывал внутреннюю дверь, пропускал Веру в «предбанник», закрывал ее за ней, убеждался, что она выходит одна и ничего не выносит.

Все эти меры предосторожности Вера вполне понимала. У нее не было теперь ни малейшего сомнения, что она находится в некоем спецзаведении ФСБ и получила допуск к некой оперативной информации. Действительно, в ее руках оказалось немалое число копий, каким-то образом отксеренных с документов иванцовской прокуратуры, несколько подлинников из числа высланных прокуратурой в разные адреса, пара дискет с записями файлов, очевидно, похищенных из компьютеров прокуратуры, аудиокассеты с записями телефонных переговоров, в том числе самого Иванцова с Найденовым, Черным и иными разнообразными абонентами, наконец, видеокассеты, на которых скрытая камера запечатлела кое-какие моменты из жизни Иванцова. Конечно, ничего такого, что говорило бы о Клыке в его подлинном виде и об истории иконы с бриллиантами, в руки Веры не попало. Точно так же, как не попало ни одного намека на контакты Иванцова с Курбаши. Вообще о Курбаши нигде ни слова не говорилось. Будь Вера поопытней и знай она о существовании такого товарища, как Курбаши, она наверняка бы хоть что-то да заподозрила. Но Вера еще ничего не знала. Все, что ей удалось накопать прежде, за период работы в газеты, касалось лишь жалоб на злоупотребления милиции, которые, попадая в прокуратуру, куда-то исчезали или не рассматривались многие месяцы, странных опротестований по судебным решениям, которые вроде бы выглядели вполне законно, выдач каких-то не шибко мотивированных постановлений об аресте в одних случаях и столь же немотивированных освобождений из-под стражи под подписку о невыезде — в других.

Чтобы во всем разобраться и выстроить сырой документальный материал в нечто удобочитаемое, Вере, конечно, пришлось попыхтеть, и немало. Но работалось в охотку, и она не ощущала ни утомления, ни скуки от возни с сотнями довольно скучных бумажек, не говоря уже об аудио- и видеозаписях, которые казались ей в миллион раз увлекательнее какой-нибудь «Санта-Барбары» или «Тропиканки».

Пожалуй, самой серьезной проблемой, которая немного портила ей самочувствие, был вопрос о том, не работает ли она на мусорную корзинку? То, что ее прямой начальник Николай Михайлович Слуев не рискнет заявить что-либо похожее в номер, было совершенно ясно. Главный редактор «Губернских вестей», если бы Вера рискнула сунуться к нему через голову Слуева, в самом лучшем случае сказал бы, чтоб она оставила ему материал на просмотр, продержал бы его месяц или два, так и не удосужившись взглянуть, а затем вернул бы, заявив, что эта вещь потеряла актуальность. В худшем же случае он даже и брать материал не стал бы, а сказал бы, чтоб они свои творческие конфликты решали непосредственно в отделе и не мешали работать главному. Ни выпускающий, ни ответсек тоже не стали бы с ней разговаривать и уж, конечно, не стали бы ставить на полосу материал, не подписанный Слуевым.

Конечно, обо всем этом она сообщила «подполковнику Титову» еще в тот самый первый день, когда тот предложил ей поработать с документами. «Геннадий Михайлович» сказал, чтоб она не беспокоилась и спокойно работала, мол, все заботы по «проводке» материала на страницы прессы он возьмет на себя.

Вера чекистов не обожала. Это будет самое точное определение того, как она к ним относилась. Считая себя ярой демократкой, она не могла обожать ведомство, чья родословная начиналась от «железного Феликса». С другой стороны, она все-таки воспитываюсь в свое время на подвигах Штирлица и майора Вихря, а потому имела в душе какое-то подсознательное уважение к людям из секретной службы. Она считала, что честные работники есть во всех ведомствах, так же, как, впрочем, и коррупционеры тоже. «Откровения» Клыка, то бишь «капитана Гладышева», и его поведение в течение тех двух дней, что он прятался у нее в доме, еще больше укрепили ее в этом убеждении. Наконец, высокое доверие «подполковника Титова», поручившего ей предать гласности материалы о мерзопакостных деяниях прокурора Иванцова, солидно подняло в Вериных глазах престиж ФСБ, а заодно заставило подумать и о себе самой как о значимой фигуре. Тем более что «Геннадий Михайлович» заявил, что деятельностью Иванцова чекисты заинтересовались после прочтения некоторых публикаций в «Губернских вестях», прошедших за подписью «В. Авдеева». Причем «Титов» даже процитировал кое-что из ее творчества, показав, что он действительно читал ее опусы, до безбожия почирканные Слуевым, но сумел прочесть все что надо между строк.

Но все-таки в том, что сенсационные разоблачения дойдут до читателей, Вера сомневалась. «Подполковник» — чин не маленький, хотя о том, какую должность занимает товарищ «Титов», Вера представления не имела. Правда, они с Гладышевым, судя по заявлениям последнего, подчинялись не здешнему УФСБ во главе с Рындиным, а непосредственно Лубянке, но кто знает, нет ли у Иванцова знакомых на «верхних этажах»? И может так случиться, что обитатели этих «этажей» сведут на нет всю героическую и самоотверженную работу честных работников «щита и меча», ликвидируют их самих при автомобильной или авиационной катастрофе, а все документики и сочинения Веры, написанные на этом материале, попросту спалят, не допустив их оглашения. И Веру, которая теперь знает совсем уж много, тоже найдут и уничтожат. Мороз по коже пробегал, когда она об этом думала.

Иногда она даже завидовала Надежде, чья голова была совсем свободна от всяких сложных проблем.

Жить с Надеждой в одной комнате смогла бы далеко не каждая женщина. Вера сильно сомневалась, что, попадись Наде другая соседка, дело не кончилось бы руганью, скандалом или даже дракой. Если в деревне Надежда могла надоесть Вере только своей говорливостью и привычкой к авантюрам, то здесь, на общей территории, имелось еще десяток поводов для раздражения. Например, хотя тетя Маша выдала нм два комплекта всяких бытовых и туалетных принадлежностей, причем специально, чтоб не путали, — разной расцветки, Надежде ничего не стоило вытереться Вериным личным полотенцем и перемазать его своей тушью или помадой, влезть в Верин халат и украсить его своими волосами, наконец, почистить себе зубы Вериной щеткой или воспользоваться ее бритвой. Кроме того, у Надежды была привычка густо душиться, благо здесь ни в парфюмерии, ни в косметике отказа не было, и при этом несколькими сортами духов в течение дня. Получался иной раз очень резкий неприятный запах, особенно в смеси с потом. Этим «букетом» пропахла вся комната, несмотря на то, что Вера почти не закрывала окна, пытаясь выветрить удушливое амбре. Наконец, поскольку здесь и со спиртным было все в порядке, Надежда редкий день не принимала по энному количеству граммов, а к вечеру иногда просто лыка не вязала. Курить в комнате и бросать бычки в кофейные чашки или стаканы для сока для нее было в порядке вещей, разбрасывать по комнате нестираные трусики — тоже.

Если от драки спасала разница в весовых категориях, то от словесной перепалки — исключительно Верино терпение и миролюбие. Наверно, можно было бы попроситься в отдельную комнату, но отчего-то Вера так и не смогла на это решиться. То ли ночевать одной было страшно, то ли привыкла к Надеждиному трепу и не могла без него заснуть.

Надежда все время выворачивала душу наизнанку < одновременно страдала почти патологическим любопытством. В первый день, как только сошел с нее хмельной кураж, Надежда начала всего бояться. Сначала того, что их с Верой изнасилуют или возьмут в наложницы, а потом, после использования, зарежут и закопают в лесу. Опасалась она и того, что их продадут в Чечню или в Турцию. Хотя Курбаши — «подполковник Титов», при черной бороде и загаре, мог сойти и за кавказца, и за турка, Вера все-таки считала, что для экспорта в страны ближнего, а тем более дальнего зарубежья они не годятся. Кроме того, узнав, какую задачу поставил перед ней «Титов», Вера боялась совсем других вещей.

Дня через два Надежда поверила, что попала в приличное место и что ее никуда не собираются продавать. Теперь она стала волноваться из-за своего огорода, беспокоиться, не ограбят ли ее дом в Марфутках, а пуще всего опасаться, что в Марфутки заявится ее законный супруг и, не найдя родной жены, пустится с горя во все тяжкие. При этом Надежда принялась перечислять возможных претенденток на роль злодейки-совратительницы, сообщать данные об их врожденных уродствах и перенесенных ими венерических заболеваниях. В этом списке фигурировало так много имен, что Вера, у которой голова была и так перегружена различной информацией, даже не пыталась хоть что-нибудь запомнить, хотя, как всегда, делала вид, будто слушает внимательно и все это ей ужасно интересно. Вести себя по-другому не следовало, так как в противном случае Надежда начала бы сама задавать вопросы Вере и настырно просить ее рассказать, чем она занимается. А «товарищ подполковник», между прочим, прежде чем усадить Веру за работу, по всей форме взял с нее подписку о том, что она не будет ничего разглашать до тех пор, пока статья не будет готова и сдана в печать.

Конечно, вопросы с Надеждиной стороны все-таки последовали, но не с той интенсивностью, какая могла ожидаться. Дело в том, что, привыкнув к здешнему ничегонеделанию, мадам Авдохина начала вздыхать по поводу того, что ей здесь скучно и нечем заняться. Сначала ее досуг поглощали видик и купание в бассейне, но затем это стало приедаться. Читать Надежда не любила и меломанкой не была, поэтому ни книги, ни звукозаписи ее внимания не привлекали. Самое время было завести роман. Именно такая трезвая мысль пришла Надежде в голову, когда она, пропустив несколько рюмочек, в одиночестве валялась на диване после обеда. Решив не откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня, Надежда стала прогуливаться по дому и приглядываться к мужикам. Однако практически все мужики в тех помещениях, куда Надежде дозволялось заходить, были охранниками, находились на службе и на попытки пострелять глазками не реагировали. Причем вовсе не потому, что Надеждины формы не производили на них впечатления, а потому, что все они знали, какой суровый человек Курбаши и как строго он спрашивает за халатное отношение к работе. Тем более что в Надеждином поведении мог быть и подвох, поскольку охранники были выставлены специально для того, чтобы «гости» Курбаши бродили только в специально выделенной для них зоне и не вылезали за ее пределы. Никому из бойцов не хотелось расслабиться и на этой почве пропустить Надежду в ту часть здания, куда ей заходить не полагалось, и уж совсем не хотелось, чтоб она каким-нибудь образом оказалась во внешнем дворе или ушмыгнула за ворота. Им их личные шкуры были значительно дороже, чем Надеждино право на свободу передвижения. Поэтому охранники, проявляя корректность, вежливо заворачивали Надежду от всех закрытых для нее дверей, не вступали в разговоры и в ответ на все подмигивания и улыбки сохраняли каменные лица. Убедившись в том, что все охранники службу знают, обозвав их мысленно "истуканами", Надежда вечером поведала о своих разочарованиях Вере. Вера, как обычно, все выслушала, изредка поддакивая и выражая сочувствие, а затем пояснила Надежде, что от чекистов ничего другого и ожидать не следует. Вот тут-то и последовали вопросы относительно того, чем занимается Вера. Однако Вера очень ловко отвела эти вопросы одним-единственным замечанием насчет того, что если она хоть что-нибудь Наде расскажет, то их обеих посадят. А когда Надя принялась уверять, что она «никому ни гу-гу», Вера намекнула на то, что в комнате может быть установлено подслушивающее устройство, а то и скрытая видеокамера. После этого Надежда с испугу замолкла и два дня боялась рот открыть, даже выпивши. Правда, к концу недели она опять осмелела и начала расспрашивать, откуда Вера знает «капитана» и что у них было. Когда Вера рассказала ей чистую правду, то есть о том, что Клыка она до этого не видела и не знала и никаких отношений с ним, кроме чисто гуманитарных, не имела, Надежда не поверила. Тем не менее она решила присмотреться к раненому «чекисту». В отмытом, причесанном и чисто выбритом виде Клык выглядел вполне привлекательно. Правда, Надежда никак не могла улучить время для задушевной беседы, так как «капитана» плотно опекали Катя и Настя. Разумеется, буйная фантазия мадам Авдохиной, подкрепленная эротическими фильмами, просмотренными по видаку, уже нарисовала ей картинку секса по схеме «один + две», и, не желая оставаться «четвертой лишней», она старалась найти к «Петеньке» какой-нибудь сепаратный подход.

Вот так, под лозунгом Бухенвальда «Каждому свое» прошла эта относительно спокойная неделя, в течение которой, выражаясь языком Совинформбюро, «ничего существенного не произошло». Во всяком случае, на территории центра отдыха АОЗТ «Секундант». О событиях в стране и мире его обитатели получали информацию из «Времени» ОРТ и «Вестей» РТВ — никакого третьего канала в этой области не ловилось, — а вот о том, что творится в ближайшей округе, понятие они имели смутное.

БАНДЕРИЛЬЕРОС

Так, как известно, в Испании и Латинской Америке называют тех участников боя быков (более известного под названием «корриды»), которые стремятся раздразнить слишком миролюбивого бугая, втыкая ему в зад стрелы с яркими ленточками — бандерильи.

В области, где работал прокурор Иванцов, корриды отродясь не водилось. Быков предпочитали забивать без особого стечения народа на мясокомбинатах и спокойно перерабатывать на мороженую говядину или тушенку. Разумеется, всех тех жителей области, которые видели корриду воочию, а не по телевизору, и не фрагментами, а полностью, можно было пересчитать по пальцам, причем только одной руки. Иванцов к их числу не принадлежал. Но он был человек начитанный и уже в институте знал, какие действующие лица участвуют в корриде, кто такие матадоры, пикадоры и бандерильерос. Тогда, в конце 50-х — начале 60-х, среди студентов, учившихся в Москве, считалось неприличным не слышать ничего о Хемингуэе или хотя бы об Иржи Ганзелке и Мирославе Зикмунде, которые про эту самую корриду очень красиво и обстоятельно писали. Даже среди таких дремучих провинциалов, каким был тогдашний Витя Иванцов.

События, которые происходили в течение той самой недели, что прошла с того момента, как Иванцов узнал, куда девался Клык вместе с «бриллиантовой Богородицей», как-то непроизвольно подняли из памяти облпрокурора воспоминания о прочитанном в юности. Конкретно — о корриде. Именно так, как бой быков, представлялась ему сложившаяся ситуация. Правда, в роли быка, которого дразнят, приводя в бешенство и заставляя носиться по арене в погоне за алой тряпкой, оказался сам Виктор Семенович. И, судя по всему, был недалек тот момент, когда ему соберутся воткнуть шпагу в загривок.

Сначала Иванцов намеревался сделать вид, будто ничего не произошло. Моряков и Агапов со своими коллегами по всем правилам вели дело об убийстве четырех охранников фирмы «Русский вепрь», а сам он как бы оставался в стороне. То есть вел себя как тот самый заторможенный бык, который стоит себе посреди арены и не рыпается. Два дня его никто не тревожил, видимо, выжидали. Иванцов тоже ждал. Ждал, что появится некий «бандерильеро», который начнет выводить его из равновесия.

И дождался.

На третий день секретарша принесла Иванцову на стол некий конверт с надписью: «Лично в руки обл-прокурору», где лежал захватанный грязными лапами двойной тетрадный листок, исписанный корявым почерком. Послание было накалякано со множеством грамматических ошибок и, разумеется, не имело подписи. Иванцову даже показалось, что от бумаги кисловато-удушливо пахнет бомжом.

В каракулях удалось разобрать, что «честный советский патриот и подпольный большевик» желает разоблачить «вредительство в соответствующих органах», которые выпустили на волю «уголовного бандита по кличке Клык». Дескать, этого Клыка видели на рынке в облцентре, хотя «все прогрессивное человечество» знает, что он вор, а «вор должен сидеть в тюрьме».

Это была первая «бандерилья», которую метнули в «быка»-Иванцова. И не такая уж безобидная. Несмотря на идиотское содержание «сигнала», в нем упоминался Клык. Еще более занятным было то, как это письмо угодило прямо к секретарше облпрокурора, не будучи зарегистрировано под каким-либо входящим номером и не имея почтового штемпеля. Сие означало, что некто принес это бомжовое творение в хорошо охраняемое здание прокуратуры и каким-то образом вложил в пачку корреспонденции, уже отобранной для представления Иванцову. То есть смог пройти в предбанник его кабинета. А между тем пропуска на этаж, где находились кабинеты облпрокурора и его заместителей, были далеко не у всех сотрудников прокуратуры.

Иванцов невольно вспомнил «Золотого теленка», когда Остап Бендер пытался привести в панику подпольного миллионера Корейко, прислав ему телеграмму: «Грузите апельсины бочками…» Этот ход был тоже из области психологического прессинга. Мол, гляди, гражданин прокурор, мы знаем твою самую страшную тайну, и ты, сукин сын, у нас под контролем. Подумай, может, в следующий раз к тебе в приемную бомбу пронесут!

Однако Виктор Семенович никак не отреагировал. Даже не стал шуметь и устраивать разбирательство, кто принес ему подметное письмо. Он-то прекрасно знал, что бомбу приносят в самую последнюю очередь, когда все возможности договориться по-хорошему исчерпаны. Нужно показать Курбаши, что Иванцова на пушку не возьмешь, и если господин Курбатов жаждет поторговаться, то пусть приезжает сам или присылает полномочного представителя-просителя, но не ждет, что человек, поставленный надзирать за соблюдением законов в данном субъекте Российской Федерации, побежит на поклон к какому-то уголовнику.

Впрочем, Иванцов вовсе не собирался, скрестив на груди руки, дожидаться, пока Курбаши придумает новую пакость. По всем ресторанам, фирмам, спортзалам-качалкам, казино, охранным агентствам, промтоварным магазинам и палаткам, стоящим под крышей Курбаши, в сопровождении ОМОНа прошлись комиссии сперва от санэпидстанции, а потом — от пожарного надзора. Никакие другие «точки» не смотрели — исключительно «курбатовские». Вроде бы все было без подвоха. Проверили санитарное состояние и соблюдение норм противопожарной безопасности. У кого-то все оказалось в ажуре, у кого-то нашли, к чему прицепиться, и немножко, строго по закону, штрафанули, пару кафе или шашлычных обязали в трехдневный срок навести чистоту, пообещав закрыть. В общем, ничего страшного. Но тем самым Курбаши как бы получил уведомление: «Видишь, корешок, а мы тоже все знаем, но понимаем твою полезность для общества и не хотим тебя сильно обижать за твою молодость и глупость. Будь умницей, слушайся папу прокурора, не делай ему заподлянок и будешь здоров».

Курбаши, видимо, принял это к сведению, потому что в городском офисе «Русского вепря» появился некий молодой человек приятной наружности и передал Ольге Михайловне приглашение принять участие в благотворительном вечере областного фонда защиты детей-инвалидов. То, что приглашение было на два лица и было подписано президентом фонда г-жой Э. М. Портновской, доводившейся супругой г-ну А. Е. Портновскому, гендиректору и президенту АО «Белая куропатка», нежно намекало на необходимость присутствия Иванцова В. С., поскольку за Портновским весьма отчетливо просматривался светлый образ Курбаши.

Иванцов в качестве бесплатного приложения к Ольге Михайловне прибыл на благотворительный вечер. Они от щедрот своих пожертвовали на нужды несчастных детишек тыщу баксов, послушали концерт мастеров областных искусств, посетили фуршет и мило побеседовали с четой Портновских. О живописи, музыке, литературе, об утраченной духовности и интеллигентности российского общества. Александр Еремеевич и Элина Михайловна как бы между прочим вспомнили об одном молодом бизнесмене по имени Юра, фамилия которого, кажется, Курбатов и который, по стеснительности и робости, не решается сам обратиться к Виктору Семеновичу, но хочет сообщить нечто важное и конфиденциальное.

Для того чтобы мальчик Юра мог сообщить дяде Вите свои жуткие тайны, Портновские провели Иванцова в небольшую комнатушку позади кабинета Элины Михайловны. Портновские и супруга Иванцова удалились, а Курбаши с прокурором повели беседу тет-а-тет.

Протокола, разумеется, не вели. Конечно, сам по себе факт встречи прокурора с боссом оргпреступной группировки, будь он зафиксирован на видеопленку, стал бы лишним козырем в руках Курбаши. Но по сравнению с тем живым компроматом, который уже находился у гражданина Курбатова, это было сущей ерундой.

Курбаши, конечно, особой застенчивости и робости не проявлял. Он коротко и доходчиво объяснил Иванцову, что официально приведенный в исполнение гражданин Гладышев Петр Петрович находится в данный момент в надежном и хорошо известном ему, Курбаши, месте, так же, как и «дипломат» с иконой. Клык — его старый друг, поэтому он не может отказать ему в убежище, тем более что прокурор, как уже окончательно ясно, вышел за рамки закона. И сейчас-де он, честный гражданин Курбатов Юрий Иванович, терзается сложными чувствами и сомнениями. С одной стороны, конечно, долг перед правосудием и справедливостью требует, чтоб он, Курбатов, сообщил обо всем в Генпрокуратуру РФ, ибо такой нехороший человек, как Иванцов Виктор Семенович, должен быть привлечен к уголовной ответственности по статьям 170-2 и 171-2. С другой стороны, побочным результатом этого вполне правомерного деяния может явиться передача Гладышева П. П. в руки правосудия, неизбежно влекущая за собой возвращение данного гражданина в камеру смертников и фактическое исполнение смертного приговора. Вот это, с точки зрения морали и общечеловеческих ценностей — Курбаши на последних сделал особый упор, — для него, Курбатова Ю. И., является неприемлемым.

Иванцов все внимательно выслушал, строго поглядел на Курбаши и сказал, что все сообщенное, как ему представляется, есть чистой воды вымысел и провокация. Лично ему, облпрокурору, известно, что приговор осужденному Гладышеву был приведен в исполнение с соблюдением всех необходимых формальностей, а если у гражданина Курбатова есть какие-либо веские доказательства, то их необходимо предъявить, не ограничиваясь устными заявлениями.

Тогда Курбаши полез во внутренний карман и вынул оттуда бумажку — ксерокопию с собственноручно написанного Клыком заявления на имя и. о. генпрокурора РФ, где достаточно полно и откровенно излагались все обстоятельства, по которым не был исполнен приговор и что из этого потом вышло. Оказалось, что по этому делу есть еще одна свидетельница — корреспондент областной газеты «Губернские вести» Вера Авдеева.

Прокурор попросил отдать ему ксерокопию, чтобы он мог провести графологическую экспертизу и установить принадлежность почерка. Курбаши согласился, хотя прекрасно понимал, что Иванцов просто тянет время. Даже если б у него были сомнения в том, что заявление написано не Клыком, он не стал бы проводить экспертизу официально. Но гражданин Курбатов не преминул намекнуть, что вообще-то он прописан в соседней области и, строго говоря, должен был обратиться с этим заявлением к прокурору Грекову…

После этого дискуссия, как говорится, перешла в конструктивное и деловое русло. Правда, тон был не очень «дипломатичный» и сопровождался непарламентскими выражениями (впрочем, черт его знает, как там, в нашем российском парламенте, выражаются!). Прокурор напомнил своему визави, в каком именно месте очутился бы Курбаши, если бы Иванцов не подставил ему Черного, а Курбаши, в свою очередь, заметил, что если Иванцов будет тянуть резину, то вылетит из своего прокурорского кресла как пробка и окажется если не в том самом месте, то уж в местах не столь отдаленных — это точно.

Здесь Иванцов из тактических соображений остыл, предложил не ругаться попусту и перечислить конкретно, что Курбаши хочет в обмен на Клыка.

Курбаши сказал, что речь идет не о выдаче Клыка со всеми потрохами, а о спасении прокурора от возможных крупных неприятностей по служебной линии. По его разумению, прокурор должен сам предложить подробный список льгот и привилегий для подведомственных Курбаши учреждений, организаций и предприятий в качестве гарантий от скучной жизни в спецзоне для спалившихся правоохранителей. Тем более что, как показала проверка санитарного состояния и противопожарной безопасности, в области имеется достаточно полное представление о том, какие интересы имеет Курбаши в данном регионе РФ.

Тогда Виктор Семенович заметил, что, по данным згентуры МВД, в криминальных кругах области деятельность «курбашистов» вызывает большую озабоченность и с точки зрения блатного права представляет собой беспредел на беспределе. Поэтому наиболее радикально настроенные авторитеты уже не раз и не два высказывали предложения замочить гражданина Курбатова ввиду его полного неуважения блатной демократии и стремления к монополизму в сфере криминального бизнеса. Если Курбаши этого еще не понял, то давно пора бы понять и иметь в виду.

Курбаши при этих словах криво усмехнулся и заявил, что этих «авторитетов» он всегда имел в виду, а также анально и орально.

При этих словах Иванцов похихикал и намекнул, что в случае если Клык вместе с «бриллиантовой Богородицей» будет доставлен в его распоряжение, то список граждан, допускавших неуважительные высказывания, будет вручен Курбаши вкупе с оперативными данными о местах проживания их самих, членов их бандформирований, любовниц и добровольно-принудительных спонсоров.

Курбаши ответил, что вообще-то это шаг в правильном направлении, но явно недостаточный. В обмен на эту информационную услугу он считал бы вполне адекватной компенсацией увеличить долю прокурора в грядущих прибылях от объекта, строящегося на ферме в Марфутках. Но не больше чем на пять процентов.

Прокурор посетовал, что Курбаши столь немасштабно мыслит и не понимает, как много лиц сейчас обращается за теми же сведениями в отношении самого гражданина Курбатова. Пока Найденов и Рындин, по джентльменскому соглашению с Иванцовым, еще не выставляли на аукцион подобные лоты, но спрос продолжает расти, а финансовое положение правоохранительных органов неустойчивое… Если Иванцов не проявит достаточной твердости, то Найденов, Рындин и другие располагающие нужной информацией лица могут воспользоваться этим в своекорыстных целях, что приведет к значительному снижению личной безопасности Курбаши.

Гражданин Курбатов неопределенно хмыкнул, заметив, что эти самые аукциончики можно предотвратить и без участия Иванцова, посоветовав прокурору тщательнее осматривать туалетную кабину, особенно сливной бачок, так как бывали случаи, когда в них закладывали взрывные устройства. Шутка Иванцову понравилась, и он предложил Курбаши позвонить своему водителю, сидящему в формально принадлежащем Портновскому черном джипе «Гранд-Чероки», и попросить его осмотреть транспортное средство на предмет обнаружения чего-либо нештатного. Курбаши скептически усмехнулся и все-таки позвонил по радиотелефону. Водила и два телохранителя, охранявшие машину, проворчали, что никуда от машины не отлучались, но, само собой, приказ исполнять не отказались. На то время, что шли поиски, деловую беседу прекратили и сыграли получасовую партию в «быстрые шахматы». Выиграл Курбаши, причем всего за минуту до того, как позвонил водитель и доложил, что все в ажуре. Иванцов при этих словах закатился хохотом и спросил у Курбаши, сколько стоит джип. Курбаши ответил, что со всеми наворотами полета тысяч баксов. Тогда прокурор, покачав головой, вздохнул, мол, не могу вводить вас с Портновским в такие расходы, и посоветовал Курбаши передать своим ребятам, что они, выражаясь языком покойного Василия Шукшина, чудаки на букву М. Курбаши заметил, что для этого должны быть веские основания. Иванцов еще раз рассмеялся и сообщил Курбаши, что жалеет его, молодого, неопытного, но, по-видимому, в последний раз. «Скажи своим мальчикам, — сказал он, — чтоб заглянули за обшивку того кресла, на котором ты обычно сидишь». Явно выведенный из равновесия, Курбаши так и поступил. Когда явно перепуганные «мальчики» сообщили об обнаружении в спинке кресла 400-граммовой тротиловой шашки с детонатором, присоединенным к радиовзрывателю, Иванцов посмотрел на своего собеседника с добротой и участием. Он сказал, что не любит подобных мероприятий и не хотел бы, чтобы после этого невинно пострадали ребята из автосервиса, где последний раз ремонтировался «Гранд-Чероки». Дело в том, что подобная неприятность может произойти в любой автомастерской на территории области и даже за ее пределами. Кроме того, с людьми, которые пытаются что-то диктовать облпрокурору или каким-то образом его подсиживать, могут произойти и иные неприятности, о которых пока, наверно, еще не пришло время распространяться.

Курбаши, чуть-чуть придя в себя, сказал, что ему нужно посоветоваться со своими «домашними», и предложил встретиться через два дня здесь же, у Портновских.

Иванцов напомнил, что теперь его очередь назначать время и место. Курбаши не без скрипа, но согласился. Прокурор предложил ему встретиться в сауне областного общества охотников, пострелять по тарелочкам, попариться, попить пивка, а перед тем получше подумать над тем, как вести торговлю. Ну и, конечно, подумать над тем, какие плюсы и минусы могут быть от того или иного варианта взаимоотношений с прокурором, который гражданин Курбатов захочет избрать.

К сожалению, Курбаши не столько обдумывал, как торговаться, сколько наводил порядок в собственных рядах. У него явно играло уязвленное самолюбие, что для такого молодого — с точки зрения разменявшего «полтинник» Иванцова — парня было вполне естественно. Очень некрасивым жестом со стороны Курбаши оказалось убийство одного из своих подчиненных, который за определенную мзду делился своими знаниями с РУОПом. В отношении директора того автосервиса, где ремонтировался джип, Курбаши ничего серьезного не предпринял, но вот двух сотрудников из службы Рындина, которые заложили взрывчатку в автомобиль, — как он их, профессионалов, вычислил, сукин сын? — с интервалом в полдня избили до полусмерти. Причем, судя по характеру ударов, били достаточно аккуратно, не ставя целью забить совсем. Это была еще одна «бандерилья». Но уже болезненная. Бык в таких случаях начинает вести себя агрессивно.

Утречком, накануне согласованной встречи, ОМОН вломился в квартиру одной из местных гетер, находившейся под контролем принадлежавшего к системе Курбаши деятеля, где очень невежливо, даже просто грубо обошелся с хозяйкой и ее клиентом — одним из солидных оптовиков, опять-таки подзащитным Курбаши. Характер телесных повреждений и упаковка пары в ИВС за «сопротивление сотрудникам милиции» показывали, что Иванцов тоже понимает шутки, но иногда и обижается. Сутенер, явившийся хлопотать за свою лучшую сотрудницу, был задержан за попытку дачи взятки должностному лицу при исполнении служебных обязанностей. Наконец приехал тот самый дядя, который руководил бригадой сутенеров, и лишь ему милостиво позволили выкупить всю угодившую в кутузку публику, но за такие бабки, о которых прежде речь никогда не шла.

Встреча в сауне, таким образом, началась с весьма серьезных взаимных упреков. Иванцов, как менее темпераментный, наговорил Курбаши с три короба приятных слов, а тот ему — целых четыре. Затем, охлаждаясь от принятого пива, перешли на более спокойный тон. И вроде бы Курбаши уже начал что-то понимать и даже как-то раз сказал что-то вроде: «Да отдал бы я этого Клыка…» — но перечень конкретных требований, которые должны были послужить компенсацией, оказался уж слишком большим. Во-первых, некультурно было со стороны Курбаши просить пересмотра дела одного из явно залетевших налогонеплателыциков, которого вытащить было уже невозможно, да и не нужно. Во-вторых, Курбаши потребовал устроить крутую налоговую проверку в некоем «Бим-Бом-Банке», который мыл деньги для Штангиста. И желательно скрутить этот «Бим-Бом» в бараний рог. Наконец, в-третьих — и это было совсем никуда, — потребовал возбудить уголовное дело по обвинению во взяточничестве против Найденова! Конечно, подробно объяснить Курбаши, что так вести себя нельзя, Иванцов не постеснялся. И опять вроде бы Курбаши стал все понимать. К концу беседы он отказался от целого ряда своих совсем уж наглых претензий и предложил провести еще одну встречу на высшем уровне.

Но, как выяснилось, все эти встречи играли только роль той самой мулеты, которой машут перед мордой быка, заставляя его гоняться по арене за пустотой, вместо того чтобы всадить рога в гада-матадора. Между тем под этой самой безобидной тряпочкой уже готовилась шпага для иванцовского загривка.

В полночь накануне новой встречи с Курбаши, намеченной у Портновских, прокурору позвонил Рындин. Он получил информацию о том, что между Курбаши и Грековым состоялся телефонный разговор, и теперь, если Иванцов желает продлить срок пребывания на должности, необходимо на что-то решаться…

СТАРТ

Курбаши появился в «центре отдыха» примерно в половине первого ночи. Это было его первое посещение за неделю.

Клык еще не спал. Он читал «Квентина Дорварда». Может, конечно, это было вовсе не чтиво для гражданина с четырьмя сроками и семью смертями на душе, но ему нравилось. Все-таки любопытно почитать про дела, которые творились хрен знает где и хрен знает когда. Принцессы, рыцари, короли, разбойники, которые красиво говорят и любят, красиво воюют и убивают… Не то что у нас сейчас. Жалко, что Клык эту книжку первый раз только на зоне прочел, да и то уже на второй ходке. Может, если б она у него в детстве была, так он бы в тюрьму не сел? Отчего-то такая мысля у Клыка проскочила, но хорошая мысля приходит опосля…

Клык как раз дочитал до того места, где храбрый шотландский стрелок схватился в поединке с Арденнским Вепрем, и хотя уже давно знал, что все будет хорошо и с Квентином ничего не случится, еще раз переживал остро закрученную интригу.

Вот тут-то и явился Курбаши, вернув Клыка в не самую приятную современность.

— Привет халявщикам! — Голос Курбаши звучал бодренько, но Клык, с его обостренным чувством опасности, сразу ощутил, что все не так уж и весело.

— Ты не прав, брат, — Клык процитировал Леню Голубкова, — я не халявщик, я партнер.

— Это хорошо, — кивнул Курбаши, устало плюхаясь в кресло. — Раз ты партнер, то должен со мной работать, а не диван спиной давить. Как нога?

— Хожу помаленьку, — ответил Клык. — Тебе что, разгрузить что-то надо? Могу помочь.

— Разгрузить надо, — кисловато усмехнулся Курбаши, — хату эту. Короче, пора тебе менять местожительство. Иначе — хана.

— Не понял… — Клык присел на диване. — Отдаешь?

— Видишь ли, корешок… — Курбаши, как видно, было очень неловко говорить то, что он собирался сказать, он стеснялся, но не сказать не мог. — Обстоятельства так закрутились, что держать тебя здесь нельзя. Вычислил Иванцов это место. Не сам, конечно. Легаши, естественно. Найденов с Мирошиным общий язык нашли. Похоже, по крайней мере. Что-то они закручивают, и потому не нравится мне все это. Сегодня Мирошин, оказывается, звонил гендиректору «Секунданта» и потребовал оплату за охрану по повышенным тарифам. У гендиректора — глаза на лоб: «Как же так, товарищ полковник, у нас же договор до конца года, там же записано, что тариф до конца года не меняется! Я могу в суд подать». Вообще-то он правильно возмутился, но дурак, что сразу мне не сообщил. А Мирошин говорит: «Пожалуйста, как знаете, господа предприниматели, можете в суд обращаться, можете в ООН или в СБСЕ, это законом не запрещается. Но я караул с вашего «центра отдыха» снимаю. Или завтра перезаключаем договор на наших условиях, или обходитесь как можете, то есть своими силами». Если б этот козел гендиректор меня вовремя известил, то, наверно, можно было бы вовремя договориться, но он, балбес, вообразил, что сам такие дела ворочать может. А мне сказал только два часа назад, когда уже сделать ничего нельзя. Пришлось звонить на дачу Грекову и вкратце все объяснять. Мата я от него наслушался — не приведи Господь! Он же мне запретил напрямую выходить, тем более из чужой области. Это я и сам сообразил, только после звонка. Рындин на моих каналах может висеть.

— Ну, и что ж решили? — мрачно спросил Клык.

— Поедешь к Грекову. Вместе с Верой, иконой, а также всякими бумажками, которые у меня есть. До утра у него посидишь, а там он придумает, куда тебя приспособить. Пока больше, чем явки с повинной, он тебе не обещал, но и не мог, по телефону ведь говорили. Короче, собирайся.

— А мне собирать нечего, — хмыкнул Клык, — я тут всю неделю в халате и майке с трусами проходил. Могу, конечно, и так.

— Ладно, сейчас экипируем. Выдам тебе оружие, которое ты у иванцовских холуев оприходовал. Вещдоки, между прочим. Паспорт еще могу дать.

— Зачем? — хмыкнул Клык. — Удостоверить личность, чтоб Греков за самозванца не принял?

— На всякий пожарный. До Грекова, между прочим, еще доехать надо.

— Если менты остановят, они не на паспорта смотреть будут, а на пушки, — усмехнулся Клык. Но про себя подумал, что Курбаши, возможно, не очень хочет, чтоб Клык доехал до Грекова.

— Мало ли что… — сказал Курбаши, — дело житейское. Сейчас все принесут. Пойду к девкам, сделаю заявление. Пока не доедете до Грекова, ничего им не говори. Все как было. Ты — капитан, я — подполковник. Усек?

Курбаши вышел. Прошло минут пять, которые Клык посвятил курению. Он слышал, как Курбаши стучит в комнату Веры и Нади, заходит и чего-то объясняет. Затем Курбаши вышел и куда-то потопал, по-видимому, раздавать ЦУ своим людям.

Появился какой-то парень и принес Клыку рубашку в клетку, похожую на ту, в какую его наряжали у Иванцова, и джинсовый костюм. Размер подошел. Пока Клык напяливал все это, другой парень приволок кроссовки и ту самую кошелку, в которой лежало оружие. Опять заскочил Курбаши.

— Готов? Бери все и топай вниз, во внутренний двор. Пошли!

Клык подхватил сумку, бросил прощальный взгляд на недочитанного «Дорварда», на здешний клевый уют, подумал, что сглупил, так и не дотронувшись по-настоящему до гостеприимных медичек, и пошел следом за Курбаши. Впереди не было ничего хорошего. Уже завтра, а может, и сегодня, ибо новые сутки уже начались, Клыку светила благая перспектива либо лечь в землю, либо сесть на свое законное место — то есть в камеру смертников.

Клык почему-то думал, что их опять повезут на джипе, и не угадал. Их дожидался некий фургончик, в котором инкассаторы деньги перевозят, — эдакий гибрид из БТРа и микроавтобуса. Клык такие штуки видел не раз, но как-то не удосужился даже марку узнать. Вообще-то они его с профессиональной точки зрения не особо интересовали, потому что обычно его главной профессиональной задачей было унести денежки ровно за десять минут или чуть больше, чем такой экипаж за ними приедет.

— Садись! — приказал Курбаши, указывая Клыку на боковую броневую дверцу с узким окошком, защищенным толстым противопульным стеклом и с круглой стрелковой бойницей с болтающейся на ней бляшкой-заслонкой. Клык втянул за собой кошелку, пару раз чиркнул кумполом по потолку, но не очень больно, а затем уселся на какую-то скамеечку. Через пару минут в дверцу влезли Вера и Надежда, следом за ними парень с автоматом затащил чемодан, и на-

конец дверца захлопнулась. Затем с лязгом затворились дверцы кабины, заурчал мотор. Кто уселся спереди — Клык не видел.

— Ну, жизнь! — в явном волнении пробормотала Надежда, сидевшая где-то недалеко, но почти невидимая для Клыка. — Это ж надо — среди ночи берут и тащат!

Никто не поддержал ее. Вера понимала, что происходит какая-то серьезная катавасия, а потому волновалась, но про себя, считая, что возмущением все равно ничего не изменишь. В отличие от Клыка Курбаши, то есть «подполковник Титов», сказал им с Надеждой, что обстоятельства изменились и придется перевезти их на другую точку. Больше он ничего не объяснял.

Броневичок развернулся во дворе, съехал в подземный гараж, прокатился через него, а затем выбрался по пандусу во внешний двор. Вот тут-то и произошло нечто незапланированное.

Через узкое зарешеченное окошко в задней стенке водительской кабины вдруг хлынул поток света от мощных фар, кто-то заорал: «Крути вправо!» — а затем из-за броневых стенок фургона донеслась первая автоматная очередь. Стреляли, правда, не по броневику, потому что ударов пуль по броне после первой очереди не послышалось. Клыка, сидевшего у правого борта, притиснуло спиной к стенке кузова, парень, находившийся напротив, чуть не свалился на него, Вера с Надеждой, дружно завизжав, нырнули на пол, сброшенные со скамеечки, — до того резко крутанул вправо водила. Клык, толком не помнивший, что там было во внешнем дворе, лихорадочно пытался прикинуть, как «курбашисты» собираются удирать, но самое главное — от кого. В этот момент протарахтела еще очередь, и на сей раз по задней части автомобиля гулко задолбили пули.

Впечатление было такое, что кому-то пришло в голову постучать по броне отбойным молотком.

— Мамочки-и! — взвизгнула Надежда. — Убивают!

— К задним воротам, уловил?! — орал голос из кабины. Водитель только матернулся, но очень невнятно.

Между тем по броне звонко тюкнуло еще несколько пуль. Стрельба слышалась сзади, и палил уже не один автомат, а не меньше десятка. Правда, она стала поглуше, похоже, что броневичок, свернув за угол «дворца», вышел из зоны обстрела.

— Ворота! — заорал водила. — Держись!

Броневичок саданул бампером в нечто железное,

всех тряхнуло, чемодан и кошелка взлетели чуть не к потолку, на излете долбанув Клыка по колену, но не очень больно.

Под колесами шуршанул гравий, броневичок мотнуло влево-вправо на ухабах, жалобно заскрежетала подвеска, напоминая, что броневик этот городской, а не армейский. Женщины завизжали в очередной раз, чемодан с кошелкой наехал на Клыка, водила и тот, кто сидел справа от него, громко выматерились. Клык сперва не понял, почему — их не могло тряхануть крепче, чем тех, кто сидел в кузове на боковых лавочках. Но уже через пару секунд корпус броневичка завибрировал и наполнился грохотом. Тот, что сидел с ядом с водителем, выставив в бойницу автомат, дал куда-то вбок несколько очередей. Одновременно с внешней стороны затарахтели автоматы, и пули завизжали, замяукали, рикошетируя от брони.

— Грузовик поставили! — взвыл водила. — Кранты!

— Заткнись! — взревел тот, что сидел рядом с ним. — Долби его в борт!

Лязгнуло, бухнуло, скрежетнуло, Клык слетел на пол, ударился боком о кошелку, а затем спиной и го-совой о чемодан. Очень хорошо ударился, надо сказать, да и чемодан больно ловко встал на попа. Потому что иначе Клык запросто мог долбануться спиной ручку сейфового замка, запиравшего изнутри заднюю дверцу броневика, и вышибить пару-другую позвонков, а то и вовсе хребтину сломать. А так он только приложился лопатками к упругому текстолиту и чуть-чуть тюкнулся головой. Правда, спереди на Клыка навалилась Надежда, а поперек нее еще и Вера — в довесочек. Машина встала, похоже, мотор заглох. А стрельба — нет. Тарахтели из кабины, молотили по машине, орали, матерились — хрен поймешь!

Поерзав, Клык кое-как освободился от всего этого завала, инстинктивно ухватившись за рукоятку сейфового замка. Она, как это ни странно, провернулась, и створки двери, лязгнув, раскрылись. Чемодан вывалился, и Клык увидел, что за дверцей какие-то ветки. Вроде бы броневик от удара развернуло и сунуло задом в кусты.

Что-то неосознанное дернуло Клыка: «Делай ноги!»

— Ой, мама! — завопила Надежда, когда он рывком выхватил из-под нее сумку и свалился в куст следом за чемоданом. Поскольку Клык выпрыгивал очень быстро, он даже не глянул назад. Впрочем, и вперед он тоже не глядел, потому что зажмурил глаза, чтоб не выхлестнуло их ветками. А за кустом оказался крутой склон глубоченного оврага. Клык так и ухнул туда вместе с сумкой. Хорошо еще, что, прокатившись для начала через крапиву, он немного не дотянулся головой до крепенького пня, но зато зацепился за него левой рукой и притормозил падение. Ноги уперлись в нечто плоское и упругое — оказалось, что ниже Клыка лежит ствол упавшего дерева с острыми, как бычьи рога, сучьями, на которые Клык запросто напоролся бы, если бы не все тот же чемодан, вывалившийся и съехавший под откос раньше Клыка.

Не успел «капитан Гладышев» опомниться и подивиться тому, что этот чемодан его второй раз спасает, как сверху, попискивая от страха, скатились Вера и Надежда. Почти в ту же секунду, когда они очутились на одном уровне с Клыком, наверху, там, где стоял за кустами броневик и вовсю долбили в разные стороны автоматы, мотая вкривь и вкось оранжевозеленые строчки трассеров, послышался громкий хлопок и свистящее шипение. Затем полыхнуло — ярко, чуть ли не вполнеба, как показалось Клыку, — и туго, тяжко ударило.

В ушах зазвенело, во рту засолонело, но сдуреть Клык не сдурел. Напротив, будто сразу сил прибыло. Срываться! По-быстрому!

Он цапнул за ручку увесистый чемодан, перекинув в левую руку сумку с оружием, и наискось, притормаживая, стал бегом спускаться в овраг. Следом, то ли по уму, то ли по стадному инстинкту — куда бугай, туда и коровы, — покатились и Вера с Надей.

Оврага этого Клык знать не знал и слыхом о нем не слыхивал. Отсюда до его родных мест было километров тридцать-сорок, не меньше, и по жизни он тут никогда не бывал. Но деваться было некуда. Кто бы ни налетел на Курбаши, от них надо подальше. Ни с найденовской ментурой, ни с мирошинской ему встречаться не хотелось. И с друзьями-соперниками Курбаши по криминальному бизнесу тоже. Он в их делах ничего не смыслит и ничем помочь не сможет.

Сверху доносились крики, команды:

— Вниз они ушли! Давай за ними! А вы чего всталти? Бегом поверху, отрезай их…

Клык понял, что сейчас надо бы проверить, вооружен он на самом деле или нет. А то могли ведь пушки без патронов выдать. Он там, у Курбаши, только мельком в кошелку заглянул. Вроде и лежало все, во всяком случае автомат и пистолеты. Но ни в магазины, ни в обоймы он не заглядывал.

Постаравшись особо не лязгать, Клык отщелкнул магазин. Патроны есть, но мало. Зато два других под завязку, как были. В обоих «макарах» по неполной обойме, еще две в запасе, целенькие. Можно работать, огрызаться, если что, а то эти суки легавые вцепятся и точно отрежут. Знать бы еще, от чего отрезать хотят, так, может, и побежал бы быстрее. Клык остановился, из темноты вывалились охающие и запнувшиеся женщины.

— Берите чемодан! — сказал Клык. — Вдвоем берите! И дуйте дальше!

Послушались, даже не спросили, что и как. Клык полез в сумку, выдернул из нее автомат, пистолеты пихнул в карманы, магазины автомата — за пояс. Ножи — тоже. Кошелку бросил. Бабы шуршали через кусты где-то внизу, метрах в тридцати по склону. Сверху тоже шуршало — лезли те, совсем крутые. Эх, ножка-ножка! Недолечилась немного. Вроде и не болит, но бегать пока слабовата.

Клык начал помаленьку, не торопясь, двигаться вниз по склону. Те, сверху, тоже не спешили и осторожничали.

Оказалось, что на дне оврага протекает речка, холодная и не шибко мелкая. Вера и Надя, путаясь в зарослях какой-то высокой дудки, выбрались на берег, держась за чемодан, и остановились в нерешительности.

— Дальше-то куда? — испуганно прошептала Надежда.

— Пошли, может, мостик есть где-нибудь, — предложила Вера.

Но тут их догнал Клык и приказал:

— Вброд, и быстрее. По-моему, сейчас нам собачек спустят.

И правда, где-то наверху что-то загавкало. Ох, хорошо помнились гражданину Гладышеву овчарочьи клыки. Был у него в жизни случай, когда стояла одна такая восточноевропейская лярва с оскаленными зубками и роняла свою слюнку с длинного алого язычища на человечью морду. Хорошо еще, что человек этот, то есть Клык, тогда не дрыгался и не рыпался. А то взяла бы за кадык и позабыла обратно отдать. Клык тогда молодой был и неопытный.

— Глубоко же! — пробормотала Надя.

— Жить захочешь — перейдешь! — прошипел Клык. И полез первым. Бр-р! Холодненькая речка, ключевая! Из такой в жару, наверно, неплохо напиться.

Но сейчас, среди ночи, не больно в масть. А куда денешься?

Ахая и охая, женщины полезли тоже. Чемодан, конечно, волокли по поверхности, и шуму от него было, как от крейсера.

Сверху тут же ударили пять или шесть автоматов — на звук палили, без ночных прицелов. Были бы такие — попали бы тут же. Но видно, не было при себе. Клык плюхнулся между двух пеньков, торчавших на склоне метрах в пяти от воды, примерился по вспышке и стреканул наудачу, а сам скакнул подальше в сторону, как лягушка, чтоб не влететь под ответ. Ответили тут же, секунды через две, — и довольно точно, если иметь в виду те пеньки, за которыми Клыка уже не было. От пеньков только щепки полетели, одна из пуль саданула в камень и прошелестела где-то над головой у Клыка.

Но поскольку по бывшей точке Клыка вдарили почти все, кто до этого палил по реке, то перепуганные Надя с Верой смогли благополучно переплыть через реку и выбраться с чемоданом на берег.

Чтобы дать им возможность подняться выше, Клыку пришлось еще раз дать короткую по вспышкам. После этой очереди на противоположном склоне что-то шумно сыпанулось вниз — то ли Клык невзначай зацепил кого-то, то ли тот, мимо кого пролетели пули, съехал вниз с перепугу. Опять очереди вспороли землю метрах в пяти от Клыка, поскольку он тут же сменил позицию.

Тот склон оврага, на который выбрались из реки Клык и его спутницы, был более пологий, чем тот, с которого спускались к реке. Кроме того, он зарос не кустами, а довольно толстыми елками, то есть укрываться было проще. К тому же пальба вдруг вспыхнула где-то в тылу у преследователей, приблизительно в той стороне, где находился «центр отдыха». Что там стряслось, Клык не разобрал, но из-за того, что палить с того склона на какое-то время перестой, беглецам удалось подняться наверх, перевалить через гребень и, что особенно важно, собраться в кучу.

— Целы? — на бегу спросил Клык, когда Вера и Надя, держась вдвоем за ручку чемодана, вывалились из ельника совсем рядом с ним.

— Кажется, — ответила Вера сквозь стук своих собственных зубов. Надежда только пыхтела, при ее весе такая пробежечка далась нелегко. Пробежав еще метров с полета, она чуть не рухнула и пробормотала:

— Все, не могу, на фиг… Лучше пусть убьют. Не побегу.

Пришлось остановиться. Клык подумал, что, может быть, надо бросить к хренам этот чемоданчище, да и вообще все побросать и дуть налегке. Да и вообще, на фига всем вместе бегать? Это ему терять нечего, а бабы-то при чем? Ну, Верка — свидетель, ей там Курбаши чего-то смотреть давал, хотя и не очень Клыку объяснял, что именно. А эта толстунья-огородница вообще неизвестно зачем бегает. Она в принципе ничего не знает, ее Курбаши забрал с собой только затем, чтоб менты, явившись в Марфутки, не сразу сели на хвост «Чероки». Может быть, надо было ее просто высадить где-нибудь в Лутохино и не везти в «центр отдыха». Конечно, те, кто попроще, и замочили бы ее за ненадобностью, но Курбаши небось пожалел. Человек он все же, хотя и странный, зря Клык о нем фигово думал.

— Вставай! — сказал он. — Вставай, Надюха! Надо!

— Пошли, пошли! — поддержала Вера.

Нет, все-таки надо тащить их с собой. Может, действительно удастся пролезть как-нибудь к Грекову. Хрен его знает, что с этого будет, но хуже, чем сейчас, — вряд ли. А к Грекову нужно идти с чемоданом и Веркой — как минимум. Рассудив таким образом, Клык резко рванул квелую Надежду и поставил на ноги.

— Пошла вперед, курва! Убью!

Та испугалась, покорно ухватилась за ручку чемодана, двинулась рядом с Верой за Клыком.

Сзади стрельба притихла, и тут откуда-то спереди, то есть с той стороны, куда глядели лица беглецов, донесся отдаленный шум проходящего поезда.

Клык решительно прибавил шагу, не слушая ни оханья Надежды, ни сдавленного дыхания Веры.

Честно говоря, он не знал, что будет делать, если доберется до железной дороги. Если там есть станция, то могут быть и менты. Правда, ни фига еще не ясно, с кем Клык воюет и от кого бегает. Может, лучше как раз к ментам попасть, чем к тем, кто догоняет…

Но не стоять же, не ждать, пока догонят, тем более что сзади уже слышен топот и даже собака погавкивает. Правда, похоже, след она еще не взяла, может, она еще за речкой где-то. А то б ее гавканье нарастало быстро. От собачки не побегаешь с этаким грузом и ногой, в которой только-только сквозная дырища затянулась.

И тут нога, которая вела себя нормально, вдруг взялась ныть. Может, от холодной воды, через которую пробежал вброд, а может, от непривычного за эти дни напряга.

Лишь бы не онемела, стерва! Тогда все, только ложись и стреляй, пока не убьют. Сколько Клык видел фильмов про войну, про партизан, никак не думалось, что будет бегать точно так же, как они, по лесам, и не от немцев, а от своих! Только ни застрелиться, ни подорваться, как эти киношные партизаны, Клыку не хотелось. Подорваться он при всем желании не мог — гранаты не было, а застреливаться хоть и было чем, но пока еще рано.

И Клык, скрежеща зубами и скрепя сердце, бежал, прихрамывая, через корни, кочки, пни, еловые колючки, то и дело получая по морде ветвями. Светила, появившись откуда-то из-за облаков, эта траханая зараза луна, всю малину портила, падла.

Вдруг сквозь собственное дыхание он отчетливо услышал где-то сбоку треск ветвей и даже, как ему показалось, сдавленный мат. Женщины были сзади, он слышал, как стонет и охает, продираясь через ельник, Надежда.

— Здесь они! — хрипло вырвалось у кого-то шагах в десяти. — Стой, мать твою! Стой, говорю, хуже будет!

И очередь, длинная, на испуг рассчитанная, просверкнула поперек пути Клыка, срезая еловые лапы.

— Выкуси! — понимая, что влип, с отчаяния выкрикнул Клык и от души стеганул всем, что было в магазине, туда, откуда орали и стреляли.

На бегу выдернув из-за пояса новый магазин, Клык сумел пристроить его в гнездо, передернуть затвор. Оттуда, из темноты, вновь полоснули очередью. Но на сей раз она промелькнула за спиной Клыка. Правда, гораздо ближе.

Клык услышал истошный визг за спиной: может, досталось девкам, а может, и просто со страху орали — ему это сейчас было до фени. И чемодан со всеми прибамбасами на хрен не нужен. Лишь бы самому уйти!

Но тут, сбоку, совсем не с той стороны, откуда стреляли, без лая и рычания метнулась в прыжке собака. Хорошо еще, что сперва ударила грудью и лапами, сбив на правый бок, а не сразу вцепилась в горло. Клык отдал ей локоть, утробно взвыв от острой боли, и, с матом вывернув из-под себя ствол, жахнул из автомата в густо воняющее псиной мохнатое брюхо зверюги. Пули, ударив в упор, отшвырнули овчарку, и она, отлетев на полметра, подняла жалобный предсмертный скулеж.

Следом за собакой, должно быть, бежали двое. Они выскочили из кустов на маленькую прогалину как раз в тот момент, когда Клык расковырял псине кишки. Они уже держали автоматы наготове. Кто-то должен был успеть раньше, и Клык, лежа на спине и держа автомат на весу, только за пистолетную рукоять, брызнул огнем по неясным силуэтам преследователей, возникшим всего в пяти метрах от него. Кто-то из них взвизгнул, но упали оба. Клык сделал какой-то лягушачий прыжок, перекатился через плечо, по-рачьи задом влез в куст.

Тут луна не мешала. А может, она опять в облака влезла — Клыку было недосуг на небо глазеть. Так или иначе, очередь, протарахтевшая в ответ на клыковскую, прошла где-то далеко в стороне.

Чуть выждал. Вокруг, видать, тоже ждали, пока Клык дернется и зашуршит. Где-то неподалеку кто-то хрипел и силился что-то крикнуть, но не получалось, собака уже не скулила.

Пришлось рискнуть, сделать перебежечку. Нога вроде бы размялась, зато левая покусанная рука какие-то заявления делала. Когда вскочил, уже ждал стрельбы, потому что хруста наделал, но очередей не услышал и очертя голову побежал, так быстро, как только можно бежать через плотный хвойный лес.

Пять секунд — не стреляют, десять секунд — не стреляют… Очередь чихнула где-то сзади, короткая, сполошная, но шороха от пуль не послышалось, и слава Богу.

Опять «тра-та-та» — и снова не в него, хотя палили совсем близко. Метров двадцать сзади и левее. Может, в девок?

Ладно! Кому жить, кому помирать — Аллах ведает.

Лес поредел. И луна снова обнаглела. Но зато бежать легче, хотя бы глаза не выколешь, если что.

Гнать, гнать, гнать! Пока еще силенки есть, слава Богу, неделю откармливался. Дыхалка, выдержи, родная! Ноженька, не скрипи ты ради всего святого, мать твою туды и растуды!

Клык выбежал на свободное от деревьев пространство. Мать честная! Да это ж железнодорожная выемка. Луна серебрила две нитки рельсов, отшлифованных ребордами колес. И откуда-то справа, пока еще издалека, слышался нарастающий гул приближающегося поезда. Вниз, вниз, скорее! Хотя бы успеть перебежать, уже маленько форы будет перед теми, кто где-то там, позади, может, в сотне метров, а может, и меньше.

Клык кубарем скатился вниз, к насыпи, перескочил через один рельс, толкнулся ногой от шпалы, перепрыгнул через второй… Теперь вверх надо, а выемка крутовата. И трава пообкошена — одна стерня, лезть фигово. А луна, гадина, прямо в спину светит. Минуту промешкаешь, эти, что сзади, выскочат на край выемки и метров с десяти саданут Клыку в спину. Шуршат, топают, догоняют, гады!

А что, если не лезть сразу, а подождать, пока поезд подкатит? Вагоны его прикроют, а там, дальше, опять лес. Лишь бы состав был подлиннее…

Клык остался в кювете, нервно водя глазами по гребню выемки, освещенному луной, и готовясь шарахнуть в каждого, кто подставится. Шум поезда слышался все громче и уже придавил все трески и шорохи, долетавшие из-за выемки.

Вдруг метрах в двадцати правей Клыка, с противоположной стороны выемки мелькнули какие-то фигуры. Клык чуть не даванул на спуск, но вовремя увидел чемодан. Бабы! Ну и ну! Причем — Клык даже не поверил глазам — в правой руке Вера держала автомат!

Они перетащили чемодан через рельсы и попытались было лезть наверх.

— Сюда! — то ли крикнул, то ли прохрипел Клык, привскочив и махнув женщинам рукой. Но тут на гребень выемки выскочил кто-то еще, Клык только увидел черноту вместо лица да серые пятна камуфляжа, высвеченные луной. Этого он не ждал и знакомиться с ним не собирался. Та-та! Попал или нет? Фигура исчезла, но ответа пока не последовало.

И тут наконец показался поезд, точнее, покамест только луч мощной тепловозной фары, прорезавший темноту над выемкой. Клык не увидел того, кто сверху, чуть выставившись из-за гребня, хотел достать его.

Его увидела Вера. А Клык только услышал тарахтение справа. Тот, кто через пару секунд мог бы сделать из Петра Петровича труп, то есть то, что заказывал Иванцов, подпрыгнул и плашмя упал на живот, свесив голову и руки в выемку…

Поезд шел медленно, он лез на уклон, тяжелый и длинный. Здоровенный тепловоз «ВЛ» тянул за собой длинную череду цистерн. О, тут уж не постреляешь! «Бензин. Нефть». Одна, две, три…

Вера и Надя с чемоданом добежали до Клыка, и он уже собрался лезть наверх, выползать из выемки, как вдруг его планы резко изменились. Где-то после десятой-одиннадцатой цистерны, которые, обдавая нефтяным духом, проползали мимо, постукивая колесами на стыках, шла платформа. На ней везли бортовой «ЗИЛ» с тентом на кузове.

Шанс! Фарт! Тот самый, который всегда приходил, мать его за ногу!

Клык выхватил у ошеломленных и ничего еще не понявших женщин чемодан и одним швырком перекинул его на платформу через низенький бортик. Потом закинул туда автомат, подпрыгнул на бегу — не подвела ноженька родимая! — р-раз! — и поехал! Ту-ту!

— Погоди! — услышал он. — Руку дай!

Это был голос Веры, она с Надеждой бежала рядом с платформой. Клык, уцепившись ногами за колесо «ЗИЛа» — оно было обложено колодками, да и пристропована машина была накрепко, — перегнулся через борт и подцепил под мышки тяжеловесную Надежду. Она ухватилась за какую-то скобу, перекинула одну ногу, вторую — и тоже оказалась на платформе. Правда, поезд уже начал набирать ход, и Вере, чтобы не отстать от платформы, пришлось бежать во весь дух, но все же Клык ухватил ее за одну руку, Надежда — за другую, и они буквально выдернули ее с насыпи.

— Ну, блин, — сказал Клык, ощущая, как руки-ноги бьет нервная дрожь, — это называется не жизнь, а многоборье смертника.

ПУСТЫЕ ХЛОПОТЫ

Курбаши лежал на спине, широко распахнув стеклянные, уже ни черта не видящие глаза. Они блестели под лучами сразу двух фонарей, которые направляли на него люди в черных вязаных масках с прорезями для глаз. Очередь поставила на белую рубашку три небольших, размером с блюдце для варенья, темнокрасных пятна. Тускло светилась на шее золотая цепь, снятая несколько дней назад с обгоревшей шеи Володи Черного. Рот был полуоткрыт, зубы оскалены — будто хотелось еще зарычать напоследок. Вот она как повернула, жизнь-жестянка: в Афгане уцелел, а тут, дома, срезали в упор. Еще два трупа лежали в стороне, с задранными на грудь и распахнутыми рубахами. У стены, на брезенте, было разложено захваченное оружие. В подогнанный к ограде «центра отдыха» «воронок»-«КамАЗ» по одному заталкивали закованных в наручники охранников Курбаши.

Мирошин и Найденов сидели в «Волге» у Иванцова. Курили, зло помалкивали. Маленький, плотный, как колобок, щекастый, Мирошин был особенно расстроен. Впрочем, и у остальных настроение было не лучшее. Ни Клыка, ни Веры, ни иконы, ни компромата, который, по данным «разведки», тоже был здесь. Нашли эту самую «секретную» комнату, где работала Вера, но ни листочка от тех документов, что здесь были. Да еще какой-то дуролом-омоновец застрелил Курбаши.

— Выходит, всё пустые хлопоты? — произнес Мирошин. — А ведь у меня с Грековым отношения попортиться могут. Вы этих бандюг оприходуете, запишете себе в актив, а я как буду выглядеть? У меня, между прочим, нет санкции от Грекова даже на проведение обыска.

— Не нуди, Гриша, — проворчал Найденов. — Нам тоже за многое надо отчитываться.

— Отчитываться? — прорвало Иванцова. — Да мы что, в разных государствах живем? Как-никак ваша область еще независимость не объявляла. Если этот сукин сын — он мотнул головой в ту сторону, где лежали трупы, — жил в одной области, а воровал в другой, мы его взять не можем?

— Партактивы, Виктор Семеныч, — напомнил Мирошин, — больше не проводятся. Это там можно было кулаком себя в грудь бить и речи толкать за Советскую власть. Ты можешь что-то сделать, чтоб нам из этой заварухи выкарабкаться? Думаешь, если Курбаши приложили, нам это так сойдет? Знаешь, сколько народу в области от него кормилось? И в вашей, кстати, не меньше!

— Ладно, ты про «народ» лучше не болтай, — отмахнулся Найденов. — Так и скажи: мы от него кормились.

— Свято место пусто не бывает, — успокаиваясь, сказал прокурор. — Сейчас главное, чтобы с Грековым не было осложнений.

— Разбуди его, — съехидничал Мирошин, — и сообщи о проделанной работе.

— Да о чем вы, мужики! — проворчал Найденов. — Надо сейчас не Грекова бояться, а Курбашевой команды. Здесь ни одного бригадира не было. Самого шлепнули, двух шестерей да с десяток человек его взяли. А остальные где? Деньги при них, бойцов здесь и десятой части не было. Думаешь, нового верхнего не выберут? Не дураки, сумеют. А Курбаши не простят. Они ж нас теперь в охоту возьмут.

— Не успеют, — сказал Иванцов с преувеличенно твердой уверенностью. — Штангист уже в курсе, он на халяву подразжиться не откажется.

— Как это он в курсе? — опешил Найденов. — Курбаши час назад хлопнули, а Штангист — в курсе? Ты ему что, доложил, что ли?

— Просто мы вчера побеседовали. Он мне сказал, что если я ему Октябрьский, Воропаевский и Глуховский рынки отдам, то он, если что, поможет подобрать курбашистов. Так, как Курбаши черновских подбирал. С какими-то договориться сможет, кого-то сдаст, а самых принципиальных купаться отправит.

— Это так просто, как с Черным, не получится, — предупредил Найденов. — Штангист блефует. Знаю я, что он может и чего нет. А потом, сейчас сидоровская группа проросла. Очень сильная.

— Ей надо отдать то дело, которое Курбаши в Лу-тохинском сельсовете затеял, — определил Иванцов. — Вы же с Грековым, Григорий Степанович, тоже в этом деле долю имели… Верно?

— Вот Греков-то нас и подставит, — убежденно пробурчал Мирошин. — Он все дела вел только лично с Курбаши. А Курбаши уже не свидетель.

— Стоит подумать… — посерьезнел Иванцов.

Еще помолчали. Подошел майор-омоновец, постучал в стекло.

— Товарищ полковник!

Найденов поднял стекло.

— В чем дело?

— Похоже, эти трое за железную дорогу ушли. Или на поезд влезли. У меня двух парней и собаку убили, еще двое ранены. В инкассаторской три трупа, но все не те.

— Что могу сказать тебе, Зотов? Спасибо! — раздраженно бросил Найденов. — Закругляйся помаленьку.

Майор убежал.

— Где они могут оказаться, товарищ Мирошин?

— По линии уже передали. Товарняк этот должен в Черемисино остановиться, там два вагона подцепят, а три цистерны отцепить должны.

— Смотри, чтоб там твои вовремя оказались. Последняя станция в вашей области, дальше ты не хозяин…

— Ладно. Вы только учтите, что товарняк может перед любым светофором встать, а ребятки эти — с него спрыгнуть.

— Ну, так или иначе, пока они у тебя на территории. Хуже будет, если их задержат чуток подальше.

Мирошин вылез, пересел в свою «тридцать первую», развернулся и в сопровождении трех «Жигулей» с мигалками выкатил с территории «центра».

— Пора и нам, — сказал Иванцов. — Светает уже. Три десять по моим.

— Ну мне-то ты, Семеныч, поспать не дашь.

— Да спи, ради Бога. Все равно не поймаешь. Ты вот лучше о чем подумай. Моряков по ходу следствия на тему об убийстве Балыбина вышел на одного из парней Черного, который организовал это дело. Само собой, сейчас ему одиночку обеспечили, а вообще-то ему пора покойником стать. Главное — вывел нас на одну конторку в Москве, которая такие заказы принимает. Я так понял, что Мирошин очень ненадежен. Пока Греков в ихней прокуратуре сидит.

— Да ты что, — понизив голос до шепотка, выдавил Найденов, — рехнулся сгоряча, Семеныч? Мы еще не знаем, как от Балыбина отмажемся, а тут еще…

— Сделаешь и поможешь, — твердо сказал Иванцов. — Потому что иначе Греков нас этим же путем уделает. У Курбаши на тамошнюю фирму тоже выход был. Дай Бог, чтоб его бригадиры на пару дней или растерялись, или перессорились. А то ведь точно сделают нас, ты это верно подметил. У самих не выйдет, так москвичей подключат. От тех, как показывает опыт с Балыбиным, даже в нашем поселке не скроешься.

— Там-то ведь Лариска помогла.

— Ну, это только облегчило дело, но не определило. Ладно, давай-ка эти детали не обсуждать. В общем, переговори с кем нужно, обеспечь им все, что потребуется.

— Семеныч, может, ты это Рындину поручишь?

— Рындин — это Рындин, а ты — это ты. Рындин свою часть работы по этому направлению сделал. Завтра, то есть уже, считай, сегодня, естественно, в 12.05 подгонишь оперативную к вокзалу. Чтоб чистенькая, никаких ментовских примет. Водилу оденешь в малиновый пиджак, белую рубаху в тонкую полоску, черно-желто-белый галстук, полуботинки — замшевые, желтые. В руки этому оперативнику дашь букетик — василечки с ромашками, в середине — кисть иван-чая. Знаешь такой цветок?

— Видел.

— Вот позаботься, чтоб он у твоего молодца был. Ключевой пароль. Кто к нему подойдет — не знаю. Сколько народа будет — тоже. Может, один, может, двое, может, и трое. Стоять парень должен у багажника, прислонившись к машине. Если подойдут, то спросят просто: «От Валеры или от Виктора?» Отвечать надо: «От обоих сразу и от каждого в отдельности». Постарайся и сам все запомнить, и до подчиненных довести. Какую квартирку ты выделишь — твое дело. Сообщишь мне. А там посмотрим.

— Ну-ну… Ты, Семеныч, куда сейчас?

— Домой. Найдешь, если очень надо. Если наши доложат, что отловили этих троих, звони утром на работу. Если не поймают, не звони вообще. Звонок должен быть только тогда, когда скажут, что поймали, но где-то не у нас. Ясно?

— Ну, тогда поехал. Спи спокойно, Семеныч, надо надеяться, звонков не будет.

— Посмотрим…

«Волга» Иванцова, сопровождаемая милицейскими машинами, выкатила с внешнего двора центра отдыха АОЗТ «Секундант» и, озаряемая светом голубых мигалок, понеслась по шоссе. Впереди, примерно в километре, шел эскорт Найденова.

— К «Вепрю», — приказал Иванцов и погрузился в тяжкие раздумья.

Его ждал тонкий и сложный, но очень неприятный разговор. Можно сказать, международно-«дип-ломатический». И разговор этот нужно было как следует продумать, ибо от того, как и чем он закончится, зависело очень многое. Возможно, вся дальнейшая жизнь Иванцова, а возможно — и срок оставшейся жизни.

Неделю назад, как известно, Глава предложил Ольге Михайловне поселить в охотничьем домике «Русского вепря» двух дорогих зарубежных гостей. Мистера Генри Сноукрофта и мистера Лайона Резника. Ольга Михайловна условно именовала их Дон-Кихот и Санчо Панса. Действительно, высокий и поджарый седовласый Сноукрофт напоминал достославного — дальго. Темноволосый и бородатый Резник, имевший рост примерно 160 сантиметров, очень походил — а верного оруженосца в роли губернатора острова Бзратария. Конечно, ни тот ни другой никакого отношения к Испании не имели. Сноукрофт, по его утверждению, был одним из потомков первых переселенцев, попавших в Америку на корабле «Мэйфлауэр», а Резник был уроженцем солнечной Одессы, гткуда в 1970 году выехал на поиски земли обетованной, но нашел ее почему-то не на Ближнем Востоке, а в западном полушарии.

Сами по себе, как постепенно становилось ясно, джентльмены ничего особенного не представляли. Представляли они только некую «Джемини-Брендан хорпорейшн», название которой никому из областной администрации ровно ни шиша не говорило. Впрочем, судя по рекламным проспектам, которые были привезены джентльменами, фирма «Джемини-Брендан» была ужасно солидная и прямо-таки лопалась от избытка долларов, которые, кажется, готова вкладывать в экономику демократической России.

Конечно, Ольга Михайловна на правах гостеприимной хозяйки тщательно прозондировала почву — нет ли у гостей каких-либо планов наладить сотрудничество в области туристического бизнеса. Кабанов и лосей в охотхозяйствах области было немало, волков развелось тоже порядочно, а наиболее привередливым можно было и медведя предложить.

Мистер Резник, естественно, по-русски говорил с одесско-брайтонским акцентом, но вполне понятно. Сноукрофт не говорил вообще, но зато хорошо понимал тот английский, на котором с ним общался его коллега. Поэтому все диалоги велись через Леву — Лайон пояснил, что до эмиграции он был Львом Моисеевичем.

Насчет организации «сафари» и создания на этой почве какого-нибудь СП Лева «дипломатично» обещал подумать. Но пока ни «да», ни «нет» не говорил, потому что вместе со своим напарником почти всю неделю провел в беседах с Главой администрации, с чинами облкомимущества, с банкирами и бизнесменами.

О том, что там обсуждалось, Иванцова подробно информировал Рындин. Андрей Ильич был человек старой закалки и догадывался, — а может, и объективку имел, сверху присланную, — что вообще-то гости интересуются влачащим полутрупное существование машиностроительным заводом. Как известно, под названием «машиностроительный» в СССР могло скрываться любое оборонное производство — от автоматов и станковых пулеметов до стратегических ракет. До перестройки и конверсии здешний машзавод тоже выпускал нечто оборонное, причем, как позже стали говорить, «не имевшее аналогов в мире». Потом Михаил Сергеевич лично или кто-то из его команды счел, что ВПК жрет слишком много и маш-заводу пора делать что-либо, имеющее аналоги в мире, но в интересах благосостояния советских людей. Ничего более полезного, чем тестомешалки из высоколегированного титана с дистанционным управлением и семью режимами замеса, а также кастрюли из композитных материалов, способные выдержать, не пригорая, температуру в 3000 градусов, оборонщики предложить народу не смогли. Народ не понял, зачем ему семь режимов замеса и дистанционное управление, а кроме того, не собирался варить щи при температуре в 3000 градусов. В результате конверсия накрылась медным тазом, но то, что «не имело аналогов», производить все-таки перестали. Работяги по-разбрелись, инженеры занялись бизнесом, ученые стали подбираться поближе к ОВИРу. А завод встал почти на полный «стоп». В облкомимуществе стали поговаривать о том, что не худо бы его приватизировать, но что-то мешало: то ли завод угодил в список объектов федеральной собственности, не подлежащих приватизации, то ли его хотела продавать сама Москва, то ли просто никто не знал, зачем его покупать, если то, что он производил, никому не нужно.

По данным Рындина, Сноукрофт и Резник представляли вовсе не интересы «Джемини-Брендан корпорейшн», которая, судя по всему, была компанией-ширмой, а некое частное агентство промышленного шпионажа, скорее всего содержавшееся международной мафиозной группировкой. В общем, Рындину велели их пасти, а заодно приглядывать и за губернатором, чтоб не увлекался.

Постепенно обрисовалось, что завод в целом «Дже-мини-Брендан» не требуется, а вот технологию производства чего-то «не имеющего аналогов» эти господа очень даже хотели бы получить. Во всяком случае все разговоры вокруг приобретения лицензий, которые шли в Москве, вертелись в одной плоскости: дайте сперва поглядеть, а там посмотрим. «Поглядеть» хотели ту самую линию, где производили «не имевшее аналогов», а заодно ознакомиться с документацией. И вдруг, совершенно неожиданно, Москва дала «добро». Оказалось, что завод признан банкротом, производственные фонды изношены и устарели, предприятие ни в каком федеральном списке не значится и его спокойно можно продать.

Добросовестные ребята Рындина при помощи Лубянки уже набрали достаточно материала. У них имелась запись конфиденциальной беседы Резника с главным технологом машзавода, где одессит предложил за комплект документации достаточно крупную сумму, причем не заводу, а персонально тем, кто им передаст такой комплект. Ничего не стоило, переговорив с технологом, взять Резника с поличным. Более того, Рындин сумел наковырять кое-что и на губернатора, который в телефонной беседе с директором завода убеждал его продать штатникам «не имеющее аналогов» и говорил при этом, что «никого не обидят»…

Спокойно так говорил, хотя знал, что «не имеющее аналогов» никто еще не рассекречивал.

Но самое любопытное произошло два дня назад, когда Резник был замечен чекистами при посещении тех же адресов, которые до него прошел молдаванский гражданин Домициану. Грех было не рискнуть… Тем более что никто еще не знал, чем закончатся переговоры с Курбаши. Надеялись на лучшее.

Домициану раскололи быстро. Как выяснилось, он был хорошо знаком с Резником, который неоднократно встречался с ним в Румынии, а однажды — в Кишиневе. И именно Резнику Домициану должен был передать «бриллиантовую Богородицу», если бы получил ее от Черного. Потому что подставная мебельная фирма, которую он упоминал раньше, была по странному стечению обстоятельств постоянным контрагентом «Джемини-Брендан», а Резник в Кишиневе бывал очень часто.

В общем, решили, что пора. Иванцов и Рындин неофициальным образом встретились в «Русском вепре» с «постояльцами» и предложили на выбор: либо арест за шпионаж, либо помощь в реализации иконы. Не без труда, но сговорились, хотя взаимного недоверия было больше чем достаточно.

Но тут все повернулось не тем боком. Курбаши потянулся к Грекову, Иванцов решился на крайнюю меру, рассчитывая, что икона попадет к нему в руки и он сможет передать ее покупателям. Но вышло все не так… И теперь Иванцову предстоял трудный разговор. Правда, не сейчас, а только утром. Не будить же попусту зарубежных господ — незачем пока.

БОЛЬШОЙ ПРЫГ-СКОК

Говорят, что плохо ехать — это все-таки лучше, чем хорошо идти. Клык и его спутницы ехали, хорошо походив, точнее, побегав. Поэтому в самом начале путешествия на платформе казалось, что пословица — верна. Однако лежать под брюхом грузовика на открытой платформе, продуваемой встречным потоками воздуха, да еще в мокрых штанах стало неприятно. После пребывания в реке от беготни согрелись, да и

не думалось как-то о штанах, когда смерть по пятам гналась. А теперь, когда опасность отступила, холод в два счета заставил зубки постукивать.

— Бр-р! — сказал Клык. — Надо бы в кузов залезть. Под тентом потеплее будет.

— Посмотри, — невнятно пробормотала Надежда, Вера ничего не сказала. Она до сих пор не понимала, как решилась схватить автомат и стрелять. У нее какой-то инстинкт сработал. Может быть, не хотелось чувствовать себя каким-то преследуемым зайцем. А может быть, нечто романтическое взыграло на секунду.

Автомат ей достался после того, как Клык убил собаку и обстрелял двух омоновцев, опередив их на какой-то миг. Они с Надеждой были совсем неподалеку от этого места, и когда Клык убежал, то, догоняя его, им пришлось пробежать через эту прогалину. Один из подстреленных Клыком бойцов был убит, второй тяжело ранен, собака мертва, а об автомат Вега просто споткнулась. Зацепилась кроссовкой за ремень, дернула. Автомат стрельнул — это была та нечаянная короткая очередь, которая отвлекла внимание от Клыка. Потом она стреляла еще несколько раз, не видя, в кого, а перед самым подходом поезда впервые в жизни выстрелила в человека и попала… Убит был или ранен — неизвестно, но то, что этот человек упал и безжизненно свесился с края железнодорожной выемки, Вера видела отчетливо и сейчас ощущала холод не только от ветра и сырых джинсов…

Клык прополз под брюхом «ЗИЛа», встал у заднего борта, уцепился за верхний край, подтянулся и пролез под брезент. Тьма, конечно, была египетская, и пришлось чиркнуть зажигалкой.

Кузов показывал, что машина не новая. Тут лежали несколько досок-скамеек, буксирный трос, какой-то рваный матрас со следами машинного масла. Но здесь не дуло. Во всяком случае дуло меньше, чем под машиной. Клык вернулся обратно и сказал:

— Лезем, а то так просифонит, что ни сесть, ни лечь не сможем.

Сначала он закинул в кузов чемодан, потом автоматы, затем подсадил Веру, после — не без усилий — Надежду, наконец залез сам.

Втроем уселись на матрас, спинами друг к другу.

— С ума сойти, — пробормотала Надежда, — ни черта не пойму!

— А и понимать нечего, — ответил Клык. — Теперь всю жизнь бегать будем, пока не поймают…

— Он шутит, — произнесла Вера. — Нам надо ехать в Москву.

— Точно, — постаравшись, чтоб обе дамы не учуяли в его голосе иронии, поддакнул Клык. — На Лубянку.

— Так что ж там, на даче-то, — полюбопытствовала Надежда, — милиция в КГБ стреляла? Свои в своих?

— Это были бандиты, — деловито пояснил Клык, — переодетые в милицейскую форму.

— Так много'? — не поверила Надежда.

— Бывает и больше, — вполне серьезно ответил «капитан Гладышев».

— Мне-то домой надо, — вздохнула Надежда, — неделю ведь на огороде не была. Прополоть надо. И дождей почти не было, посохнет все. А если еще и мой алкаш заезжал да меня не нашел — это такое будет!

— Не переживай, — сказал Клык. — Картошка и без тебя дозреет, а огурцы как-нибудь на базаре закупишь. Там, в Марфутках, нас сейчас ждут не дождутся, чтоб кишки выпустить.

— Так мы что, на этом поезде прямо до Москвы доедем? — настырничала Надя. Во, дремучая, хоть и из райцентра!

— Помолчи, а? — посоветовал Клык. — За умную сойдешь…

Ему вдруг жутко захотелось спать. Все-таки он привык в последнюю неделю к мягкой и удобной постели, к чистому белью и относительно спокойному сну. А тут — такой взрыв. Беготня, стрельба, опять неуют. И устал он, сильно устал. Сколько отмахали бегом? Километр, два, четыре? На холоде бы в дрему не повело, а тут, под тентом, где не дует и где две женские спины хребет греют, разморило… Клык положил руки на колени, голову на руки, глаза сами закрылись, а колесный стук баюкал, баюкал, баюкал…

Почти заснул, но тут неожиданно что-то плоское, твердое и угловатое пощекотало грудь. Это «что-то» лежало в нагрудном кармане джинсовой куртки, выданной ему Курбаши. Ксива какая-то. Да, Курбаши ведь паспорт обещал! Клык расстегнул пуговицу на кармане, вынул корочки и вновь чиркнул зажигалкой. Надо ж узнать, кем его Курбаши сделал.

Так. Стало быть, он теперь Кузнецов Андрей Николаевич, того же, что и раньше, года рождения, уроженец Бугровска, прописан там же. Вроде и фото его. Выдан паспорт совсем недавно. Должно быть, взамен терянного. А это что за бумажонка между страниц?

«Клычок!

Ксива почти жилая. Попробуй дожать с ней до престольной. На жизнь кладу в чемодан пару лимонов с дерева. Извини, под рукой больше нет, а время шепчет: Беги быстрее!» Чую, что может и Греков подвести, и прокурорам, ни ментам веры нет и не будет. В Москве, если доберешься, запомни на самый крайний случай такой адресок: Новостроечный проезд, дом 25, корп. 3, к. 6. Скажешь: от Курбаши. Ребята недоверчивые, но если повесят, то могут помочь с нычкой и с уходом за бугор. Но обязательно довези бумаги из чемодана и все прочее. Записку сожги. Заранее спасибо. Курбаши».

Клык подпалил бумажку и погасил зажигалку. Адрес уже врезался в память. Теперь дело за малым — доехать и понравиться тем, «недоверчивым». Про то, что будет, если он им не понравится, Клык пока не думал. Доехать было сложнее.

Что ж там такое вышло? Вроде бы, по рассказам Курбаши, все было на мази, и тут, как в кино про Нестора Петровича: «бац — и вторая смена!» Ясно, что налетели омоновцы, но чьи — хрен знает! Вроде бы область тут грековская, но если при налете Курбаши велел к здешнему прокурору ехать, а в паспорт положил бумажку с московским адресом, то и сам небось не во всем был уверен.

Так или иначе, но его опять ищут. Как там: «Ищут пожарные, ищет милиция…»? Если те мужики, что гнались, видели, как Клык с бабами влезал на платформу, то должны были сообщить в линейный отдел, железнодорожному начальству и дать команду поезду остановиться где-нибудь в назначенном месте, чтоб менты успели туда подкатить «воронок» для загрузки отловленных. Правда, тут есть, как говорится, маленькое «но». Клыка ловят, когда он уже расстрелян. Нету, гражданин прокурор, такого Гладышева Петра Петровича. Мертвенький он. Значит, должны быть такие менты, которые долго чикаться не будут и живым не возьмут. А самое главное — не станут подшивать к делу то, что у Клыка в чемодане.

Клык начал припоминать, что тут за железные дороги. Выходило, что едет он не в сторону Москвы, а совсем наоборот, на Черемисино, откуда можно и на Урал, и на Север поехать. Нет уж, на фиг! Эти места Клыку известные, и ту-ту на Воркуту он органически не переносил.

…До Воркуты идут посылки долго.

До Магадана — несколько скорей.

Но там ведь все, но там ведь все,

Такие падлы, суки, волки —

Мне передач не видеть, как своих ушей!

Клык это даже промурлыкал себе под нос, но без слов. Сидеть, конечно, плохо, но не жить — хуже.

Жить! Пока ножки бегают, а пушечки стреляют — жив Клык. И хрен он вам, позорники траханые, так просто даст себя загасить. Во, видели? Большой и с прибором!

Жалко только, что он на этой неделе проленился. В малиннике жил, в цветнике. А ни малинки с клубничкой не пожевал, ни цветочков не понюхал. Все думал, успеется, выбрать не мог. И в Марфутках, наверно, могло бы получиться. И сейчас получилось бы, если бы была одна, а не две…

Клык размечтался, благо спины спутниц приятно грели и вызывали разные мысли. Даже сердце быстрее затюкало и внизу забулькало. Ух, не расплескать бы! А что, если сцапать сейчас одну?

Но от этих мыслей Клыка отвлекло изменение стука колес.

Поезд явно сбавлял ход. Это было не очень приятным открытием. Могло быть так, что его тормозят по приказу ментуры, когда остановится, сразу окружат и начнут шмонать.

Клык выглянул сперва через брезентовую форточку вперед. Уже заметно посветлело, да и луна сверкала, как монета-сторублевка. Впереди справа просматривались огоньки, и довольно много. Поезд, не торопясь, подкатывал к какой-то станции. Слева при свете луны просматривались контуры каких-то вагонов, кранов, пакгаузов. Светофоры, фонари — короче, все как положено. Товарняк укатывал в сторону от освещенного вокзала, и Клык углядел надпись на торце здания: «Черемисино».

Вот они, голубчики. Мигалка на перроне и ребятишки вдоль путей.

— Все, приехали! — сказал Клык. — Прыгать придется!

— Куда? — сонно спросила Надя.

Клык сказал, но очень грубо. Чемодан он выкинул в промежуток между путями прямо из кузова. Автоматы надел на себя и слез из кузова на платформу. Помог слезть женщинам.

— Вперед сигайте, по ходу поезда! — наскоро проинструктировал он, уцепился за борт «ЗИЛа», встал на край платформы, оттолкнулся и прыгнул. Хорошо прыгнул — точно на ноги, точно в промежуток между щебеночными балластами двух путей, на траву. И сразу же побежал назад, к чемодану.

Как прыгали Вера и Надя, Клык не видел. Ему было в принципе по фигу, прыгнут они вообще или поедут дальше. Он добежал до чемодана и лишь тогда услышал за спиной сперва один шорох, потом второй, сопровождавшийся ойканьем и оханьем.

Нет, хоть и трусили, наверно, а прыгнули. И бегом двинулись следом за ним.

Клык, подхватив чемодан, побежал наискось от состава — через пути, подальше от вокзала. Краем глаза он заметил, что к выходной стрелке, навстречу товарняку, с которого они спрыгнули, выезжает другой состав. Он шел медленно и даже притормаживал, потому что хвост длинного товарняка еще не прокатился через стрелку. Клык и его спутницы перебежали путь в полсотне метров перед этим встречным поездом. В этом составе катило около сорока платформ с лесом и пара крытых вагонов.

Впереди была почти сплошная линия пакгаузов. Все они были заперты, а по дебаркадерам прохаживались стрелки железнодорожной охраны с карабинами. Клык и его дамы пока им не были видны, но если б беглецы попались им на глаза, то без шума отделаться от сторожей не удалось бы.

Очень вовремя поезд с лесом остановился. Клык долго не думал. Подбежав к одному из крытых вагонов, он тут же ухватился за засов двери. Пломбы то ли не было вообще, то ли ее раньше сорвали. Откинув засов стволом одного из автоматов, Клык откатил дверь. Сквозь гул дизелей тепловоза машинист не услышал лязга. P-раз! Чемодан наверх, автоматы наверх, упереться в пол… Оп! И Клык в вагоне. Подбежала Вера, Клык легко втянул ее в вагон, а затем они вдвоем помогли влезть увесистой Надежде. Клык задвинул дверь. Стало тихо. Слышалось только возбужденное, нервное дыхание. Снаружи долетали стук колес поезда, уходящего к станции, урчание тепловоза, крики сцепщиков, гудки, громкоговорящее, но малопонятное хрюканье станционной трансляции.

Но вот, когда послышался лязг буферов остановившегося товарняка, чуткое ухо Клыка уловило топот ног, неясные команды, лай собак. Похоже, что товарняк начали осматривать. Лишь бы этот не задержали! Но тут тепловоз гуднул, дернул состав и плавно покатил вперед. Клык, сжав автомат, ждал, что вот-вот опять притормозят, нервничал… Но поезд все набирал ход, и останавливать его, похоже, не собирались. Вскоре колеса застучали быстро, и стало ясно, что и на этот раз вроде бы повезло.

Вагон был не порожний. Свободна была только небольшая площадка в полтора квадратных метра у двери, через которую пролезли беглецы. Все остальное пространство до самой крыши было заставлено мешками и картонными коробками.

— Культурно едем, — сказал он преувеличенно бодро.

— Господи! — простонала Надежда. — Да когда ж это кончится? Как на войне! От фашистов мы прячемся, что ли?

— Почти, — мрачно ответил Клык. — Тебя никто бегать больше не заставит. Хочешь — прямо сейчас прыгай и иди сдавайся.

— Это страшные люди, Надя! — добавила Вера. Она едва собралась с духом после того, как спрыгнула с платформы, но еще не прошел ее страх перед собой, стрелявшей в человека. И она, толком ничего не зная, попыталась убедить себя, что имеет дело со страшными людьми, которых можно и нужно убивать.

— Мафия! — устрашающим тоном, позаимствованным из какого-то телесериала, почти не скрывая иронии, произнес Клык. Но Надежда поверила и только горестно вздохнула. Она смотрела все шесть сериалов про «Спрута», в том числе и те, где убивают.

Клык решил, что не худо бы осмотреться. Жечь газ в зажигалке было расточительно, а потому он вытащил из-за пояса охотничий нож, когда-то принадлежавший Треплу, то есть ныне покойному Ворожцову, и на ощупь отколол лучинку от доски на одном из ящиков. Лучинку он аккуратно подпалил от зажигалки и объявил:

— Да будет свет!

— …Сказал монтер и сделал замыкание, — проворчала Надежда. — Смотри, сгорим еще тут!

Судя по маркировке, в ящиках были гвозди разных размеров, а в картонных коробках — хозяйственное мыло. Конечно, для кого-то это были вещи нужные и даже подлежащие краже, но Клык в данный момент больше интересовался жратвой, а потому разочаровался.

Чтоб не сидеть на щелястом полу вагона и не увеличить шансы на ишиас, уселись на чемодан так же, как сидели в кузове «ЗИЛа», — спинами друг к другу. Молчали, потому что у каждого было полно своих мыслей, делиться которыми не хотелось. Лучинка догорела, но сквозь какие-то щели уже проникал серый рассвет. По крыше забарабанил дождь.

Клык прикинул, сколько времени займет у ментов проверка того состава, на котором они прикатили в Черемисино. Выходило, что не так уж и много. В цистерны они и заглядывать не будут, потому что в них ездят зайцами только самоубийцы. А вагонов и платформ не так уж и много. Их обшмонают за час-пол-тора, не больше. Сколько сможет пройти товарняк, на котором они сейчас едут? Самое большее — километров семьдесят. Если, конечно, не остановится в Сидорове. Впрочем, неизвестно, куда он вообще идет, этот поезд. Лес, конечно, вряд ли повезут на Север или в Сибирь, хотя в нашем государстве все возможно…

Черт с ним, с этим лесом! Сейчас главное, чтоб поезд ушел подальше, а у ментов насчет «прыг-скока» шарики не прокрутились. Хорошо бы, если б так и было. И еще лучше, если бы поезд остановился где-нибудь в лесу, дожидаясь, пока светофор откроют. Тогда можно тихонечко слезть, спрятать автоматы в чемодан, дотопать пешочком до какой-нибудь платформы, где электрички ходят, и доехать до вокзала. Или на шоссе какое-нибудь выбраться… Только лучше, если все это будет не в той области, где прокурором товарищ Иванцов. И не в той, где Греков. Если Курбаши достали, значит, и с тем каши не сваришь.

Слава Богу, мятая пачка «Мальборо», которую Клык запихнул в карман перед тем, как удирать из «центра отдыха», лежала в правом нагрудном кармане куртки, а потому не подмокла в реке.

— Закурим? — предложил он. Надя повернулась и вытянула ноготками сигарету. Клык поднес ей огоньку, получил в благодарность за это струю дыма в нос, и два оранжевых огонька затеплились в вагонной полутьме.

— Можно мне тоже? — попросила Вера.

— Прошу. — Клык снова чиркнул зажигалкой.

Теперь огоньков было три. Вера, хотя вообще-то

могла вполне обойтись, решила «отравиться» за компанию. Почему-то ей не хотелось, чтоб Надежда с Клыком курили на пару.

— Третьим, говорят, нельзя прикуривать, — заметила Надежда, — примета плохая.

— Это от одной спички, — возразила Вера, — а так — можно. Это англичане придумали, в англо-бурскую войну. Дескать, пока три человека прикуривают, снайпер прицелиться может.

— Ух ты, какая умная! — прореагировала Надя, которой что-то явно не понравилось. Клык подумал, что бабы — вещь очень тонкая и опасная в обращении. Если будешь кому-то уделять чуть больше внимания, то можно их перессорить. Даже если речь будет идти всего лишь о куреве. А ссоры в этом дружном коллективе сейчас ни к чему. Надо как-то вместе выкручиваться. Поэтому, как ни приятно было узнать, что бабонькам он не безразличен, лучше было не развивать активность ни в одном направлении. Или проявлять сразу в обоих. Поэтому Клык как-то невзначай положил левую ладонь на мягкое, обтянутое сырыми джинсами Надино колено, причем так, что Вера этого не могла видеть. Вместе с тем он повернул лицо направо, к Вере, и заметил:

— А ты где стрелять научилась, кстати?

— В школе. Тогда еще НВП проходили. Нас даже на стрельбище возили из автомата стрелять. Но вообще-то я сегодня второй раз в жизни стреляла.

— Удачно вышло, — заметил Клык, ощутимо погладив Наде колено, и почувствовал, что у той это не вызвало негативной реакции.

— Случайно, — ответила Вера. — А мне за это ничего не будет? Это действительно были переодетые бандиты?

— Не бери в голову, — посоветовал Клык, переместив левую ладонь с Надиного колена на бедро. — Наша контора тебя не отдаст.

В это самое время правая ладонь Надежды легонько скользнула по колену Клыка, и остренькие ноготки шаловливо поскребли джинсовую ткань. Ишь ты, поди ж ты, что и говоришь ты! Клык опять пожалел, что дур сразу две. С Веркой, конечно, так просто не выйдет, она на фу-фу не пойдет, интеллигенция вшивая, а вот огородницу прямо-таки грех не трахнуть — похоже, готова, как юная пионерка.

— Но это могли быть и настоящие милиционеры? — спросила Вера почти профессиональным тоном репортерши.

— Могли, — сказал Клык и переместил ладонь на Надеждин живот. А Надежда положила сверху на его ладонь свою и мягко так, подушечками мизинца, безымянного и среднего пальцев, погладила… Клык шумно втянул воздух обеими ноздрями — ему что-то кислороду перестало хватать.

Нет, «капитан Гладышев», которому, как праведному чекисту, полагалось иметь в комплекте холодную голову при горячем сердце и чистых руках, должен был бы вести себя иначе. Во всяком случае, он не стал бы воровато расстегивать верхнюю пуговку Надеждиных джинсов, а потом тихохонько сдвигать молнию» вниз. Но Клык был вовсе не капитан. И вообще ему это дело — быть чекистом — как-то надоело. Ему жизни хотелось и всего, что эта самая жизнь может дать, если ее хорошенько попросить. В конце концов, он столько месяцев уже ничего такого не трогал. А Надежда опять не возмутилась. Наоборот, она своей ладошкой слегка помогла Клыку пробраться не только под шершавую ткань джинсов, но и под тоненькие узенькие трусики. Да еще и прижала Клыкову лапу к пухленькому-пушистенькому-мокренькому… Клык прислушался к моторчику, что работал у него под ребрами, — тот затарахтел на повышенных оборотах.

— Значит, с точки зрения Уголовного кодекса, — спросила все еще ничего не заметившая Вера, — если я его убила, то это 102-я?

— Так точно, — сказал Клык, — вэ — умышленное убийство, совершенное в связи с выполнением потерпевшим своего служебного или общественного долга.

Такую точную юридическую справку Клыку было дать нетрудно. За убийство охранника магазина ему именно эту статью пришили. Волей-неволей запомнишь. Удивительно только, что товарищ Гладышев сумел все это произнести почти спокойно, хотя средний палец его левой руки находился ужас как далеко от юриспруденции… Но ему было очень хорошо. А еще лучше — Надежде. Ей этот пальчик пришелся очень по вкусу. Очень уж ласково и осторожно шевелил им Клык, поглаживая что-то скользкое и нежное.

В правой руке у Клыка догорел бычок. Он уронил его на пол и растер ногой, уже чувствуя, как Надежда расстегивает на нем джинсы и тоже лезет жаркой ладошкой, цапает, ухватывается… Ах ты ж, стерва!

И тут произошло не совсем понятное для самого Клыка. Хотя вроде бы весь его организм уже настроился на Надежду, но правая рука потянулась к Вере. Причем намного более бесцеремонно и энергично. И — вот удивительно! — отпора не получила.

— Сумасшествие… — только и пробормотала Вера, уже не помня, что несколько секунд назад думала о каких-то статьях, пунктах, убийствах. Мысленно Клык был с ней полностью согласен. Но разума уже не было. Ни у кого.

Клыка обняли за плечи с двух сторон, притиснулись к нему боками, и две пары губ — слава Богу, не накрашенных! — скользнули по его щекам, уже нуждавшимся в утреннем бритье. Подруги-соперницы, возбужденно дыша, старательно обцеловывали и даже облизывали Клыку лицо, терли ему глаза носами, теснее и теснее приваливаясь к нему бюстами. Две ладошки сразу вертелись у Клыкового прибора, теребили, гладили, покручивали… Правда, не очень резко, иначе бы уже расплескали. Сам Клык все еще не мог выбрать, которую — первой. Рук у него было две, а хреновина, извините, одна. К тому же Клык как-то не заметил, куда делись ножи и прочее оружие, которое бабы вынули у него из карманов и выдернули из-за пояса. Ласкаться с этими телками, наткнувшись на охотничий нож или нечаянно сдвинув предохранитель на одном из пистолетов, было нежелательно. Слишком уж мало места было, чтоб улечься, да еще и чемодан… Там, между прочим, икона лежит. Конечно, в Бога Клык особо не верил, но все же какое-то ощущение неловкости испытывал. К тому же можно и раздавить невзначай, а нычка денег стоит. Даже если просто чемодан поломать — уже неудобство. Как дальше тащить все эти причиндалы и прибамбасы? Все эти практические вопросы начали как-то остужать Клыка, и, чтобы не угаснуть, он заторопился, резче заработал пальцами. Сам он от этого особо не окреп, а вот бабы…

— Ы-ы-х… — вырвалось у Надежды глухое утробное рычание.

— А-ай! — тихо взвизгнула Вера не больше чем через секунду. Тела их сжались, напряглись, судорожно дернулись. Нечто горячее и липкое омыло пальцы Клыка. Четыре руки оплели его и крепко сдавили в объятиях. Две пары колен жадно стиснули ноги Клыка — каждая ту, что ближе. Особо постаралась Надежда — прижала левое, раненое бедро, — и «капитан Гладышев» сказал не то что «пару слов без протокола», а просто взвыл от боли и загнул в три этажа с чердаком. Ему разом вся любовь стала по фигу. Он не просто вырвался из слишком тесных объятий, а прямо-таки отпихнул от себя обеих. Удивительно еще, что по морде никому не вмазал.

— 3-зараза! — простонал он, просовывая руки в штанину и ощупывая повязку — не намокает ли? Повязка была влажная, но скорее всего просто не высока после речки. Он хотел даже размотать и поглядеть, но боль уже притуплялась.

— Петечка, миленький! — Надежда спохватилась первая и, прежде чем Клык успел отреагировать, взялась заглаживать свою вину. Правда, гладила она не рану… Ротик у нее оказался вместительный, а губки и язычок — шибко умелыми. Казалось, Вере дела не найдется, но она быстро сообразила, что и как. Вскочила на ноги, перешагнула правой ногой через голову Нади и прижалась своей мохнушкой к его лицу.

Клык так и поплыл, отвалившись спиной к ящикам. Такого кайфа он еще не ловил, хотя много чего уже повидал и перепробовал. Острый бабий запах защекотал ноздри, захотелось уткнуться носом, лизнуть, куснуть, что ли… Положив правую ладонь на нежные гладкие половинки, Клык поглаживал их, одновременно придавливая Верин перед к своему лицу, елозил носом и языком, пощипывал губами пимпочку. И балдел, рыча и глухо повторяя матерное название предмета, с которым имел дело. Вера этого не слышала, уцепившись за затылок Клыка и ворочая его лицо из стороны в сторону. Где-то в глубинах души она удивлялась своему бесстыдству, даже ужасалась, наверно, но ничего поделать не могла. Инстинкт бушевал, жар разгорался, и то, что где-то внизу ворочалась и причмокивала сопящая Надежда, ничуть не смущало, не гасило страсть, а только разжигало еще больше…

Левой рукой Клык поглаживал Надеждины волосы, затылок, шею, уши с сережками, забирался за ворот, к цепочке с крестиком. Зубасто-горласто-языкастой блюдо пришлось по вкусу, да и приготовила она его быстренько — много ли надо Клыку после долгого мужицкого поста? Затеплилось, загорелось, полыхнуло, вспыхнуло!

— У-у-ух! — паровозом прогудел Клык. Сладко обожгло внизу, брызнуло, заплескалось. Надежда не отшатнулась, все вобрала, будто губка, ни капли не пролила… А потом еще лизала, вертела, дергала опроставшийся инструмент, пока себя не довела до нового хрипа. Едва она стала сдавленно дышать, как то же самое произошло и с Верой, которая стала бешено, неистово тереться животом о лицо Клыка, пока не вырвался у нее из груди счастливый всхлип…

«Вот это прыг-скок!» — вертелось в голове у Клыка, которая соображала пока еще плохо. Впрочем, лучше она соображать так и не стала, потому что сон накатил на него, сделал вареным и квелым, слепил ресницы…

Проснулся он тогда, когда солнечные лучи уже вовсю лупили сквозь вагонные щели. Поезд стоял, а из-за стенок вагона доносился неясный шум большой станции. Перекликались гудки маневровых тепловозов, лязгали буфера вагонов, брякали молотками осмотрщики, проходя вдоль состава.

Привалившись к нему с боков, посапывали Вера и Надя. Клык легко стряхнул остатки сна. Бережно освободившись от дам, он встал и подошел к двери. Отказывать настежь не рискнул, но чуть-чуть отодвинул. Первого же взгляда хватило, чтобы понять: поезд привез их в областной центр. Той самой области, где прокурором товарищ Иванцов В. С.

Вблизи вагона никого не было. Клык решился высунуть из двери голову.

Оказывается, этот и еще пару вагонов отцепили от става и загнали в тупик. То ли их должны были пристроить к какому-то другому поезду, то ли здесь собирались разгружать, то ли просто отодвинули пока, чтоб под ногами не мешались. Так или иначе, но никуда они покуда не ехали и в ближайшее время ехать не собирались. А раз так, то сидеть в вагоне и дожидаться, пока появятся работяги, которых надо будет ибо пугать, либо вообще убивать, чтоб не позвали милицию, не имело смысла. Надо было сматывать удочки.

— Подъем! — скомандовал Клык, тряхнув спутниц за плечи.

— Где мы? — спросила Вера.

— В облцентре, — ответил Клык. — В гости пригласишь?

ГОСТЬЯ-2

Московский поезд подошел к вокзалу ровно в 12.00.

Из него вывалили все, кто приехал, — конечный пункт. Толпа людей с чемоданами, мешками, сумками: колесиков и на колесиках хлынула сквозь переход на привокзальную площадь, сопровождаемая зазывными воплями моторизованных извозчиков:

— Такси, господа! Дешевое такси! Граждане, машина не нужна? Товарищи, пять минут — и вы в центре! Экономьте время!

Одни отмахивались, другие заводили разговор, торговались… Пара водил уже успела переругаться — не поделили клиентуру. Мат плыл кругами.

В толпе, ничем особо не выделяясь, шли две женщины, по виду похожие на мать и дочь. Загорелые, светловолосые, в дешевых китайских спортивных костюмах и кроссовках.

Только одна заметно постарше и пополнее, а другая помоложе и постройнее. Катили на тележке увесистую и объемистую сумку. Ни дать ни взять чел-ночницы с товаром. Съездили к туркам или братьям-китайцам, отоварились помаленьку и возвращаются в родные пенаты. Извозчики их, конечно, вниманием не обходили:

— Мамаша! Не надрывайся, возьми такси, пожалей девочку!

— Бог подаст! — строго отвечала та, к которой обращались. — Нас встречают.

Выбравшись на площадь, приезжие растекались к автобусам, кто к государственным, кто к частным, лезли в машины частников. Часы на здании вокзала уже показывали 12.05. Женщины с тележкой не спеша огляделись. Совсем недалеко от перехода стояла скромная серая «Волга». Оперевшись задом о багажник, скучал молодой человек в малиновом «новорусском» пиджаке, белой рубахе в тонкую полоску, черно-желто-белом галстуке и желтых замшевых полуботинках. В руках он небрежно вертел букетик из васильков и ромашек с бордово-лиловой кистью иван-чая в середине.

— Наш? — вполголоса спросила младшая женщина.

— Похоже, — ответила «мамаша». Обе неторопливо двинулись к «Волге», волоча на буксире тележку.

— От Валеры или от Виктора? — спросила «дочка».

— От обоих сразу и от каждого в отдельности, — улыбнулся встречающий и протянул букетик.

— Спасибо, — сказала молодая, а старшая коротко бросила:

— Сумку — в багажник.

Молодой человек исполнил это пожелание, галантно открыл заднюю дверцу. Приезжие сели, мужчина устроился за рулем, лихо выехал из ряда машин, полукольцом стоявших вокруг площади, и покатил в центр города. Дамы молчали, водитель тоже.

Приехали довольно быстро. «Волга» вкатила в арку довольно старого четырехэтажного дома постройки 50-х годов. Строили его пленные немцы, по немецким-же трофейным, репарационным проектам, и когда-то в нем обитали большие начальники. Сейчас они отсюда перебрались, среднее звено тоже нашло другие места, и жили тут в основном разные мелкие служивые. А в одной из квартирок на третьем этаже местный УР оборудовал «точку». Именно туда, на третий этаж, молодой человек в малиновом пиджаке проводил своих пассажирок и помог им выкатить из лифта тяжелую сумку.

На звонок открыла средних лет дама в халате. Парень, сопровождавший приезжих, был ей хорошо знаком, и она приветливо улыбнулась:

— Заходите, заходите, пожалуйста! Давно ждем.

— Ну, все, — раскланялся «малиновый пиджак», — счастливо оставаться. Поехал.

— Спасибо! — кивнула «мамаша».

Хозяйка провела приезжих в гостиную, где сидел полный мужичок средних лет в серо-зеленой майке "S. Army". Вообще-то это был полковник Найденов. Он встал и представился:

— Валера.

— Очень приятно. Соня, — улыбнулась старшая из прибывших женщин.

— Случайно не Золотая Ручка? — пошутил Найденов.

— Для кого и Золотая, — осклабилась Соня., блеснув парой фикс. — А для кого и Гробовая. Шутка.

— Аванс, — сказал Найденов, доставая из заднего кармана джинсов пачку зеленых купюр с портретами Франклина. — Проверяй, не отходя от кассы, если не веришь.

— Проверим, — кивнула Соня, распечатывая пачку. «Дочка» достала карманный детектор валют. Найденов покуривал, Соня передавала молодой банкноты, та проверяла и откладывала в сторону.

— Как в аптеке. — Соня мигнула своей товарке, и та убрала доллары в сумочку.

— Еще проблемы есть?

— Тачка нужна. Чистая, с документами. Прямо сейчас

— С водителем?

— Без.

— Через час устроит?

— Ваше время — ваши деньги. Раньше сядешь раньше выйдешь.

— Через час подгоним. Куда поставить?

— На углу Советской и Кооперативного переулка. В смысле Свято-Никольской и Христарадненского. Парень пусть отдаст ключики и бумажки, а сам катится. Лучше пусть будет тот, который подвозил сюда, а машинка другая. «Жигуль-шестерка», к примеру. Доверенность — хоть от Леонида Ильича вот на этот паспорт.

Соня вынула из куртки спортивного костюма краснокожую книжицу и подала Найденову.

— Вернет вместе с доверенностью. Сейчас 12.45. Ровно в два часа ждем тачку на месте. Не будет — считайте, что аванс пропал.

— Не боитесь так говорить?

— Это вам бояться надо. У вас проблемы.

— А у вас — нет?

— У нас не бывает.

— А вы, девочки, вообще-то не уйдете просто так, а? — прищурился Найденов. — Десять тысяч — сумма немалая. Кинете нас через хрен — и тю-тю.

— Я их тебе могу оставить, — прищурилась Соня. — Вместе с вашими проблемами. У нас на доверии работают. Тебе хозяин верит, мне — тоже. Я делаю свое, а ты — свое. Уловил? Их проблемы, их разборки. Завернешь заказ — возьмем неустойку. Иногда это больно. Понял?

— Ладно. Будем верить.

— Тогда нам пора. Провожать не надо, хвостить за нами — тоже.

Дамы поднялись, взяли свою сумку с тележкой и пошли к выходу. Найденов захлопнул за ними дверь.

— Я все записала, товарищ полковник, — доложила хозяйка.

— Молодец. Не шумело. Прибери как следует. Может пригодиться.

Тем временем гостьи спустились во двор, вышли на улицу и проголосовали частнику.

— Куда? — спросил мужик.

— В Лавровку, — ответила Соня.

— Полста.

— Годится.

Лавровка когда-то была рабочим поселком, который постепенно врос в город. По уровню преступности этот микрорайон прочно удерживал первое место в городе.

Через полчаса, сунув водителю обещанные полета тысяч, дамы высадились на застроенной одноэтажными деревенского типа домами улице, асфальтированной, но с деревянными тротуарами.

Волоча за собой сумку на тележке, гостьи прошли до первого проулка и свернули в него.

Молодая вынула из кармана зеркальце и посмотрелась в него, будто бы проверяя свою внешность. На самом деле глянула за спину. Сзади никого не было.

Они прошли до конца проулка, на другую улицу и, сделав еще сотню шагов, остановились у деревянной калитки. Толкнули, вошли во двор. Загавкала собачонка, и с крыльца спустился голопузый худющий старик в пижамных штанах и шлепанцах.

— Кого Бог послал! — ощерился старик. — Гостьи дорогие!

Он взялся было затаскивать сумку, но получалось у него это плохо, потому что был под большим хмельком.

— Максимыч, — сказала Соня, — мы сами, не корячься.

В доме все свидетельствовало о том, что дед давно остался без хозяйки и пропил почти все, что можно пропить.

— Угощать нечем, девушки! — виновато развел руками хозяин, показывая пустую поллитровку. — Ничего нету.

— Не переживай, у нас все с собой.

Соня вытащила из сумки бутылку водки, полкольца колбасы, полбуханки ржаного хлеба, пяток крутых яиц и пару куриных окорочков, запеченных в фольге.

— Лопай, Максимыч. Поправляйся!

— Хлеб, да свой — хоть у попа стой! — порадовался дед и полез за рюмками.

— Максимыч, — сказала Соня, — мы тут на минутку в магазин сходим, подождешь? Смотри не пей без нас, как в прошлый раз, ладно?

— Как штык! — пробухтел старик.

Сумку с тележкой гостьи оставили. Выходя из калитки, Соня сказала, озабоченно глянув на часы:

— Жмем, Любаня! Автобус на подходе.

Они почти бегом добежали до автобусной остановки и успели сесть на рейсовый, идущий в центр города. Конечная остановка была как раз в ста метрах от угла Свято-Никольской и Христарадненского. Опоздали немного, но парень в малиновом пиджаке уже ждал их с белой «шестеркой».

— Привет, — сказала Соня. — Все привез?

— Так точно. — Парень отодвинулся с водительского места и уступил его даме. Соня бегло проглядела все бумажки, повернула ключ зажигания и сказала:

— Все, свободен. Ты нас не видел, мы тебя не знаем. Гуляй!

«Шестерка» сорвалась с места и покатила в Лавровку.

— Приглядывай, чтоб хвостиков не было, — проинструктировала Соня.

Хвостиков не было. Во всяком случае, на тихих улицах Лавровки ни один автомобиль за «шестеркой» не показывался. Остановились на соседней улице.

— Посиди здесь, — распорядилась Соня, — я проверю, как там дед.

Минут через десять она вернулась, притащив с собой сумку, но не ту большую, с тележкой, а поменьше, на ремне.

— Сутки проспит, если не больше.

— Клофелина не переборщила? Дед-то старый, — озаботилась Люба.

— Он бывалый. Выдержит.

Соня вывела машину не на Московское шоссе, а на военную бетонку, начинавшуюся сразу за окраиной Лавровки. Проезд там был свободный, но транзитные дальнобойщики о ней не знали, а потому машин было очень мало, только местные. Между тем она почти вдвое сокращала расстояние между двумя облцентрами.

— Совещание начинается в 17.30, — прикидывала Соня. — Успеваем почти впритык. Правда, он чаще всего опаздывает. Нет за нами никого? А?

— Нет. Все чисто.

Впереди тоже было пусто. Соня разогнала «шестерку» за сто в час.

— Смотри, осторожней! — опасливо заметила Люба. — Если слетим, то…

— Не каркай! — оборвала Соня. — Хуже, если опоздаем…

В 16.55 «шестерка» оказалась в городе. Еще через десять минут она въехала во двор мастерской автосервиса.

— Что угодно, синьоры? — развязно спросил юноша-менеджер, критически-презрительно оглядывая неброскую машинку и внешность потенциальных клиенток.

— Угодно Сережу, — прищурилась Соня, — и побыстрее, цыпа!

Менеджер несколько смутился и торопливо убежал. Через пару минут появился Сережа, коротко стриженный, быковатый, но очень вежливый, несмотря на девяносто с лишним кило веса.

— Привет, малыш, — сказала Соня. — Наша модель готова?

— Все о’кей, не сомневайтесь…

— Проводи эту девочку и позаботься, чтоб ей не мешали. Ладно?

— Бу’сделано. Позаботимся. Прошу!

Люба выдернула из машины сумку, которую Сережа тут же подхватил, а Соня выехала со двора, заставленного автомобилями, и покатила куда-то в лабиринт улиц.

Сережа привел Любу в гараж, где стояла свежевыкрашенная (точнее, перекрашенная) в ярко-алый цвет «девятка».

— Давно взяли? — спросила Люба, оглядывая номера.

— Три часа назад. Покраска уже подсохла. Номера здешние.

— Отвернись или выйди.

— Понял. — Сережа счел за лучшее выйти и встать у ворот гаража.

Меньше чем через десять минут он услышал из гаража голос Любы:

— Открывай, я выезжаю.

Вместо блондинки в китайском спортивном костюме за рулем «девятки» сидела кучерявая брюнетка в легком оранжевом платьице и темных солнцезащитных очках.

— Спасибо. — Детинушка почтительно принял от Любы десять зеленых бумажек с Франклином.

На часах было 17.24, когда алая «девятка» появилась на местном проспекте Победы и въехала во двор жилой девятиэтажки. Массивная бетонная ограда отделяла этот двор от здания областной прокуратуры, которой руководил Греков.

Люба остановила «девятку» у самого забора, рядом с одним из столбов, на котором был нарисован краской из баллончика синий крест. Слева от машины оказался жестяной бордово-ржавый гараж, а справа — бетонная плита ограды.

Здесь в бетонной плите была небольшая дырка, площадью примерно в пол-ладони. Располагалась она на уровне автомобильного окна, и через нее можно было видеть служебный подъезд прокуратуры. Автомобили стояли в линейку у обсаженного подстриженными кустами газона. Кусты не скрывали ступеньки солидного обложенного гранитными плитами крыльца. Расстояние от забора до подъезда составляло не более сорока метров.

Не глуша мотор «девятки», Люба перебралась на правое сиденье, к сумке. Она надела тонкие шелковые перчатки и вынула из сумки пистолет с кронштейном для установки оптики. Пристегнула к нему прицел, навинтила на ствол глушитель и вставила рукоять оружия в гнездо приставного приклада.

Часы показали 17.32, когда на задний двор прокуратуры въехала черная «Волга», которую и дожидалась Люба.

Человек в форме, высокий, плечистый, пружинисто выскочил из задней дверцы и, обойдя автомобиль, двинулся к ступеням.

Люба сняла очки, подняла оружие, приклад прижала к плечу. Риски перекрестья оптики легли на контур головы человека в форме и уже не отпускали его. Задержав дыхание, Люба плавно надавила спуск. Хлопок был почти не слышен — во дворе жилого дома галдели дети, лаяли собаки, урчали моторы.

Голова Грекова качнулась, на беленую стену у подъезда полетели красные брызги. Как он падал, Люба уже не видела, потому что, быстро перескочив на водительское сиденье, сняла машину с тормоза, резко подала назад, вывернула баранку вправо и, чуть-чуть чиркнув крылом по гаражу, оказалась напротив выезда со двора.

Еще круто влево — и она уже в переулке, тенистом, обсаженном тополями, почти пустынном. Проехав по переулку полсотни метров, свернула вправо, в подворотню старого двухэтажного домика. За подворотней оказался замкнутый многоугольный дворик, сжатый между несколькими домами, заборчиками, гаражами и заставленный мусорными баками. Люба остановилась, выдернула ключ зажигания, подхватила сумку с сиденья, захлопнула дверцу. Каблучки туфель звонко и часто зацокали по асфальту. Она ускоренным шагом пересекла дворик и вошла в массивный пятиэтажный дом сталинской постройки. У него были проходные подъезды, через которые можно было из дворика пройти прямо на улицу Кирова, шедшую параллельно проспекту Победы. Но Люба открыла гулко лязгающую стальную дверь решетчатой шахты старинного лифта, вошла в кабину и поехала на пятый этаж. Выбравшись из лифта, бегом пробежала два марша лестницы вверх, к дверям чердака с давным-давно сломанным бомжами замком.

Здесь было душно, жестяная крыша прогрелась на солнце, на веревках сохло белье. Люба одним движением скинула платье вместе с темным кучерявым париком, быстро выхватила из сумки спортивный костюм и кроссовки. Накладной маникюр, ресницы, темные очки, шелковые перчатки перекочевали в сумку. Умыв лицо водой из пластиковой бутылки, Люба швырнула сумку в кучу хлама, валявшегося в углу, и перебежала через чердак к выходу в другой подъезд. Здесь она не стала дожидаться лифта, а просто сбежала вниз и вышла из парадного на улицу Кирова. Пластиковую бутылку — на ней могли остаться отпечатки — она культурно опустила в урну, стоявшую у подъезда. Самое любопытное, что у этого подъезда уже стояла «шестерка», где за рулем томилась Соня.

— Ну как? — спросила она.

— Читайте газеты! — ответила Люба, влезая на заднее сиденье.

«Шестерка», не торопясь и не превышая скорости, покатила по улице Кирова в направлении выезда из города. Уже через пятнадцать минут «Жигули» выбрались на военную бетонку и, прибавив скорости, понеслись в соседнюю область. Только в этот момент милиция получила команду искать алую «девятку» и брюнетку в оранжевом платье.

«Девятку» нашли в 18.20, а в 22.45 сотрудники ППС задержали на улице Кирова восемнадцатилетнего парня со спортивной сумкой, где лежали оранжевое платье, парик, темные очки и прочие причиндалы, а также пистолет с оптикой и приставным прикладом. На оружии было больше чем достаточно отпечатков пальцев: и на рукоятке, и на спусковом крючке, и на обойме, и на прицеле, и на прикладе. Парнишка — у него, кстати, было два детских привода за мелкое хулиганство — пытался было утверждать, что случайно нашел эту сумку на чердаке, куда зашел от скуки. Дескать, нашел пистолет, вынул обойму и решил «поиграть», то есть пощелкать затвором, а потом честно сдать пистолет в милицию. Но поскольку парень при встрече с патрульными поначалу пытался удрать, то верить ему никто не стал. Уже в 23.35 он подписал чистосердечное признание, где утверждал, что совершил заказное убийство, выполняя задание ранее судимого Баранова Анатолия Петровича по кличке Бельмондо — одного из членов группировки Курбаши, убитого при задержании во время вчерашней операции в центре отдыха АОЗТ «Секундант».

Но это никак не волновало ни Соню, ни Любу, которые еще в 22.00 сели на московский поезд, оставив белую «шестерку» на вокзале. Утром, после того, как в УВД позвонили с вокзала, машину доставили по назначению. Ни на ручках дверей, ни на баранке, ни на ручнике, ни где-либо еще не осталось ни одного отпечатка пальцев. В тот же день на корреспондентский счет одного из московских коммерческих банков поступило двадцать тысяч долларов, перечисленных «Русским вепрем» через «Бланко-банк»… Иванцов никогда не волынил с оплатой услуг. Он считал себя честным человеком.

ВДРУГ — ПАТРУЛЬ, ОБЛАВА

Разумеется, на квартиру к Вере Клык идти не собирался. Это он так, пошутил. Слишком уж опасно. Конечно, постоянную засаду там бы держать не стали, но присмотреть могли. Имелось у Клыка в этом городе одно более-менее надежное местечко, где можно было пересидеть некоторое время.

Со станции они выбрались благополучно. Через дырку в деревянном заборе протиснулись вместе с чемоданом и Надеждой. Автоматы перед тем, как покинуть вагон, Клык довольно успешно втиснул в чемодан, между папками с документами. Туда же запихал и все прочие лишние предметы, кроме одного пистолета, который засунул под куртку.

Через пустырь, заваленный мусорными кучами, проржавелыми кузовами и контейнерами, треснувшими бетонными блоками и плитами, сгнившими досками и ящиками, взобрались на холм и очутились на задах какой-то автобазы. Потом, обогнув это провонявшее бензином сооружение, свернули в проход между двумя бетонными заборами, украшенными матерными надписями, символами футбольных команд и рок-групп. По этому проходу вышли на немощеную, круто спускающуюся с холма улочку из нескольких изб и деревянных восьмиквартирных домов. Отсюда были хорошо видны река, рассекавшая город на две части, железнодорожный мост и несколько кранов-журавлей там, где находился местный речной порт.

По улочке спустились к скопищу жестяных гаражей и сараюшек, где кучковалось некоторое количество подвыпивших подростков. Кто-то что-то вякнул по адресу Нади и Веры, Клык остановился, поглядел — и вякнувший сразу получил подзатыльник от какого-то основного. Клыка тут не знали, но морда его произвела впечатление. Шпана тут же поняла, что с этим шутки могут выйти боком. Клык для страховки — вдруг шелупонь со спины набросится? — некоторое время держал руку поблизости от «ПМ». Но не набросились — себя пожалели.

Выбравшись из-за гаражей, попали наконец на асфальтированную улицу, застроенную старыми, царских времен еще, кирпичными домами в три-четыре этажа. Все они облупились, прокоптились и потрескались, выглядели мрачновато. Стояли они впритык друг к другу, образуя дворы-колодцы, в которых даже летом было сыро и холодно. При царе тут были доходные дома, при Советской власти — коммуналки, которые только в семидесятых годах взялись расселять, но так всех и не расселили. Тогда машзавод работал на всю катушку, постоянно расширялся, гнал в три смены свое «не имевшее аналогов в мире». Получилась такая система: ребята ехали из села в город, зачислялись на завод, селились в общагу. Потом начинали жениться. Если кому-то не везло найти городскую с квартирой, то завод подбрасывал им служебные в здешних коммуналках. А лет через десять, если не разводились, не попадали в тюрьму, не спивались и не увольнялись с завода по другим причинам, получали наконец отдельные государственные двух-трехкомнатные в новых домах. Заработав квартиру, многие, переждав годик-другой для благопристойности, переходили на другие предприятия, потому что на режимном хоть и платили нормально, но зато и требовали вовсю. Соответственно опять освобождались рабочие места, снова приезжали ребята в общаги, женившись, занимали освободившиеся коммуналки и дожидались очереди на отдельные квартиры. Когда Советская власть заканчивалась, коммуналки уже начали пустеть. У горсовета даже была идея их полностью расселить и поставить дома на реконструкцию. Но тут власть трудящихся кончилась и строить стало не на что. И коммуналки вновь заполнились. Правда, уже не работягами, а хрен знает кем. Потому что машзаводу и тем, кто давно работал, платить уже было нечем.

В бывших доходных домах было немало подвалов и полуподвалов и, разумеется, коммуналок, но сейчас в них вселились всяческие частники. Правда, не во все.

Клык на всякий случай оставил дам с чемоданом у входа в подворотню, ведущую во двор-колодец.

— Если услышите выстрел, — сказал он, — сразу дуйте отсюда. Если меня не будет через двадцать минут — то же самое.

Войдя во двор через подворотню, Клык прошел мимо нескольких грузовиков и пикапов. Одни разгружались, другие нагружались, третьи выезжали, четвертые приезжали. Какая-то иномарка стояла, два парнишки в ярко-зеленых пиджаках о чем-то толковали.

Вот он, этот родимый полуподвал. Адресок Клык заполучил от одного земляка-домушника еще на первой ходке. Обитала здесь некая добрая тетя, которую можно было звать Марьей, Маней, Манькой, Манюней, Манюхой, Марюхой, Марютой, Марусей, Машей, Махой, Матреной, Маряхой, Муряхой, Муркой, Маланьей, Муськой, Мулей, просто Марией и Хозяйкой. Как она там по паспорту-прописке проходила, сколько раз судилась и сколько сидела — Клык не интересовался. Наверно, об этом знали те участковые, что приглядывали за хатой, но Маша им отстегивала сколько нужно и возможно. За то время, что Клык знал эту хавирку, не было случая, чтоб Маруся кого-то застучала. Может, конечно, она и постукивала, хрен ее знает, но тот факт, что никого из ее постояльцев прямо тут не брали, — это точно. Сомнения в Марусиной искренности возникали в основном у всякой невезучей публики, которая могла влипнуть по собственной дури, а позже, чтоб не срамиться перед корешами, начинала выдумывать рассказки о Машкином стукачестве. Серьезные люди этот словесный понос пресекали, и очень больно. Клык на этот счет своего мнения не имел, потому что ему на Машу обижаться было не за что. Во всяком случае его-то она точно не сдавала ни разу.

На какие услуги можно было рассчитывать в этом заведении? На многие. Здесь можно было перекантоваться, пока суд да дело. Можно было занять в долг на шмотье, если остался пустой и не при деле. Можно было — не бесплатно, конечно, — раздобыть ксивку, сбыть с рук кое-что мелочевое, обменять засвеченные купюрки. Маруся могла свести с хорошим и честным барыгой, купить билеты, чтоб клиент, находящийся в розыске, лишний раз не маячил на вокзале. Могла подержать пару дней вещички, если того требовало дело. Наконец, Маша могла дать бесплатный, но очень ценный совет. Ни наркош, ни алкашей тут не водилось. Выпить и закусить, конечно, дозволялось, но без шума, дебошей и поножовщин. Разбираться между собой здесь не полагалось. И еще не полагалось водить баб. Кто особо жаждал, мог заказать Маше девочку. У нее было несколько штук проверенных и надежных, неболтливых и нежадных. А со стороны — ни под каким видом. Вот это обстоятельство Клыка и смущало больше всего.

Клык спустился по цементным щербатым ступенькам, остановился перед обитой потертым дерматином дверью и нажал кнопку звонка четыре раза подряд. Зашаркали шаги.

— Кто? — Голос был тот.

— От Антона по делу, — ответил Клык. Это был своего рода пароль. Если Марья после этого отвечала: «Не готово!», то надо было чесать отсюда побыстрее. Неважно, по какой причине. Может, Маша участкового ублажает, или к ней с обыском накатили, или приехал кто-нибудь, кому лишним людям показываться не хочется, или просто у нее уже и так народу под завязку и, как говорится, «местов нету». В случае если бы к двери подошла не Маша, а кто-то другой, мотать нужно было еще быстрее.

Замок щелкнул. Маша приоткрыла дверь, не сдергивая цепочки, и глянула.

— Господи, Пресвятая Богородица! — У нее не только глаза, но и рот от удивления открылся.

— Я это, я… — сказал Клык. — Не привидение.

Маша лязгнула цепочкой, впустила Клыка.

— С ума сойти! — ахнула она. — Ты ж вроде уже…

— На, потрогай. — Клык хватанул Марью за толстый локоть.

Было ей за полсотни, рожа, конечно, оплыла и одрябла, местами была еще в молодости покарябана, но ей еще нравилось, когда мужики ее хоть и в шутку хватали.

— Проходи, проходи! — заулыбалась Маша. — Хлебнем по сто, обскажешь, что захочешь.

— Тут такое дело, — сказал Клык. — Со мной — две бабы. Для них я — чекист, ясно? Капитан Гладышев Петр Петрович.

— Ты? — еще больше обалдела Марья.

— Я, я! Знаю, что ты не любишь, но деться мне некуда и и им тоже. Я им сказал, что ты на ФСБ работаешь. квартиру держишь.

— Ну, блин, удружил! — проворчала Машка. — Если б не знала, что ты смертуган, не пустила бы ни за что. Хорошо, что никого из блатных пока нет, а то б

юобще…

— Короче, Марюха! — проворчал Клык. — Вести?

— Веди, фига ли сделаешь…

Клык почти бегом добежал до подворотни, схватил чемодан и потянул за собой спутниц.

Марья ждала их у открытой двери — должно быть, приглядывала, нет ли какого подвоха. Тем не менее впустила всех и заперла дверь за спиной Клыка.

— Знакомьтесь, — сказал Клык, — это Марья Ивановна. А это — Вера и Надя.

— Очень приятно, — церемонно сказала Хозяйка. — Симпатичные девушки, товарищ капитан.

— Так точно, товарищ подполковник, — подтвержу Клык. А Марья, которая, возможно, бывала и под полковником, сделала строгое лицо.

— Заносите чемоданчик сюда, — сказала она, открывая комнатку справа от прихожей. — Заходите, девочки. Располагайтесь, будьте как дома. А нам с Петром Петровичем побеседовать надо… Извините, дверь пока закроем.

И когда Вера с Надей вошли в комнату, заперла за ними дверь на ключ.

— Ну и втравила ты меня! — прошипела Надежда. — прячемся, бегаем, в какие-то притоны лазим. А у меня между прочим, муж и дети.

— Помолчи, Надь, и так тошно… — взмолилась Вера. — Я уж сама не знаю, чего бояться.

— То-то и оно. Капитан, полковник… По-моему, бандиты это. Самые настоящие, и мы с тобой влипли. Хорошо еще, если нас только посадят. Ты ведь стреляла. помнишь?

— Помню, помню! — окрысилась Вера. — Небось, пока жили у этого подполковника, ничего тебя не беспокоило. И домой не очень рвалась. А насчет того, что это бандиты, так это ты говоришь только потому, что ничего не знаешь. Вот здесь, в чемодане, между прочим, лежат такие документы, которые выводят на чистую воду господина Иванцова. Скажи, зачем преступникам нужно разоблачать преступления прокурора? Мне же статью предложили написать. И тут, между прочим, есть такое, что и бандитов разоблачает.

— Нам-то чего?

— Ты что, еще не поняла, что он, Петрович, нас спасает? Если мы отстанем от него, нас тут же пристрелят. Мы свидетели, понимаешь? Много знаем. И если мы Иванцову на Библии поклянемся, что никому и ничего не скажем, он нас все равно убьет. Сейчас Гладышев для нас — единственная защита.

— Ну, если он такой весь из себя чекист, так почему он нас в областное КГБ не отвел? Уж там бы нас прикрыли как-нибудь!

— Значит, он здешним не доверяет.

— Не доверяет, а сюда нас притащил почему-то?

— Потому и притащил, наверно, что эта подполковница нелегально на Москву работает. В обход Рындина.

— Это кто?

— Это начальник областного ФСБ. Может быть, он тоже с Иванцовым сотрудничает в каких-то темных делах.

— У тебя все «наверно» да «может быть». А я вот смотрю на рожи и вижу: и сам он, «капитан» этот, — бандит, и там, на даче, была банда, и здесь, баба эта — бандитка. А здесь небось ихняя «махина».

Вера непроизвольно огляделась. При слове «малина» ей всегда представлялось не раз виденное в милицейских фильмах: замызганное помещение, груды окурков, немытой посуды, бутылок пустых и недопитых, ужасные рожи уголовников, размалеванные шлюхи с фингалами под глазами, награбленное добро, лежащее чуть ли не кучами. Кроме того, ей по долгу работы в газете два-три раза довелось присутствовать при арестах алкашей за бытовые убийства. Поэтому ее память дорисовывала к этой картине тараканов, засохшую блевотину, омерзительные тухлые запахи.

Здесь ничего такого не было. Обычная, довольно чистенькая комнатка с двумя диванчиками, гардеробом, журнальным столиком и этажеркой. Все не новое, но и не ободранное, не порезанное ножами. На этажерке — старомодная кисея, внутри — книги. На стене — какие-то семейные фото, ничего похабного. Диваны застелены зелеными накидушками. Подушечки вышиты крестом. Окошко, правда, немного запылилось. Кроме того, оно с внешней стороны защищено решеткой и выходит в яму-нишу, сверху перекрытую еще одной решеткой, но внутри комнаты — чистые ситцевые занавесочки, носы об них или грязные руки явно не вытирают. Скромно, старомодно, но аккуратно. И никаких бутылок, окурков, грязи. Даже сыростью не пахнет, хотя потолок тут иногда протекал, должно быть. А что касается лица Марьи Ивановны, то ничего специфически уголовного в нем Вера не заметила. Обычная, немного запустившая свою внешность женщина средних лет. Таких сейчас полным-полно. И кстати, вполне может быть офицером. Такого же типа инспекторов по делам несовершеннолетних Вера видела немало.

И с чего это Надя подумала, будто это притон?

Пока Надя с Верой препирались, сидя взаперти, Клык с Марьей калякали на кухне. Сто граммов Клык принял не без удовольствия, под соленые грибочки, но более того не жаждал. Разговор шел сугубо деловой, надо было изложить Марье ситуацию и подумать двумя головами, как быть дальше.

— Да, — покачала головой Маша, когда Клык рассказал ей суть своих проблем, — далеко заплыл, милок.

Погадать тебе, что ли? Может, так сердце успокоится?

— Я в эту фигню не верю, — проьорчал Клык. — Давай по делу.

— Если по делу, то мотать тебе надо поскорее.

И если по совести, то лучше одному. Завалят тебя эти крали. Опять же если у тебя есть ксива а у них нет, то уехать туго будет. Везде паспорта требуют. Сделать им, конечно, можно, но на фига? Мозги им заполаскивать до без конца — не выйдет. Эта толстая, по-моему, уже просекла кое-что. Сорвется и заложит тебя как пить дать.

— Ну и что ж мне, мочить ее? I

— Вот уж грех на душу не возьму — сам решай. Но если она мне хату завалит, на тебя многие обидятся. Тогда, милок, лучше сам иди к Иванцову. Расстреляйте, мол, гражданин начальник, пока те зарезали, — ухмыльнулась Маша.

— Ладно, — отмахнулся Клык, — предположим, что мне надо их двоих довезти. Что посоветуешь?

— Первое: не ехать ни на поезде, ни на автобусе, ни на попутках. Иванцов и Найденов уже вторую неделю шуруют вовсю. Народу похватали — тьма! Никто ничего понять не мог. А это они тебя выцеживали. Если ты на вокзале появишься — сразу слепят.

— Что ж мне, самолетом лететь?

— Там тем более загребут. Паспорт паспортом, а рожу увидят.

— Это я и без тебя знаю. На собаках ехать?

— И то не в кайф. Электрички тоже с вокзала идут, по ним контролеры ходят с омоновцами. Приберут.

— Совсем запутала!

— Речкой надо ехать, миленький. Речкой! Хоть и не торопясь, зато тихо. Не на «Ракете», не на «Метеоре», конечно. Сегодня вечером буксир-толкач с баржами пойдет на Москву. Трое суток — и гама. Капитан — свой. У меня с ним дружба. Курбаши тебе пару лимонов подарил? Подарил. Значит, один придется отстегнуть. Возвращать-то все равно некому…

— Как некому? — вскинулся Клык.

— Убили Курбаши. Утром по радио сообщили, что, мол, при совместной операции здешней и соседней милиции был убит Курбатов, главарь преступной группировки, оказавший при задержании вооруженное сопротивление. Я думала, ты знаешь…

— Каким ты местом слушала, Марюха? Задницей, что ли? Я ж сказал, что получилось и как!

— Стара стала, забывчива. Склероз небось, — прищурилась Марья. — А может, жив он, а? Тебе ведь тоже на том свете положено быть, а ты здесь гуляешь.

— Так ты, стало быть, овца траханая, меня колола? — озлился Клык. — За ссучившегося держишь?

— Ты язык, недоносок сопливый, засунь своей маме! — рявкнула Маша. — Если управляться с ним не можешь. Я за «овцу» обидеть могу, понял? Мне бы вообще ничего тебе не говорить, а сыпануть клофелину, резануть сонного — и все проблемы. Вот как я не верю. А я к тебе, засранцу, с понятием. Потому что такого дела, чтобы прокурор фиктивный акт писал, не бывало. И от Черного, и от Курбаши про тебя ничего не утекало. Да раньше, если б такое было, вся тюрьма бы уже трепалась. А тут — глухо, как в танке.

— Значит, смог прокурор секретность обеспечить, — осклабился Клык. — Ладно, Мань, прости за грубость. Вернемся к нашим баранам, раз ты за «овцу» обиделась. Всерьез говоришь насчет реки?

— Серьезней некуда. Только вот о чем подумай, гражданин «капитан». Соврал девкам, что мы из КГБ, или как его теперь там. Ладно, поверили они, что все местные куплены и надо напрямую в Москву ехать. Но до меня-то ты уже добрался. А я кто? Резидент. Я могу отсюда по рации отстучать, чтоб за тобой самолет с десантом прислали. Почему ж не стучу, а вместо этого тебя на пароходе отправляю? Как ты это бабам объяснишь, а?

— Придумаю что-нибудь, — отмахнулся Клык.

— Ладно, думай. Только поменьше — об ихних сиськах. Это многих на тот свет до срока уводило.

— Я уже вторую неделю сверх срока живу, — хмыкнул Клык. — Перебоялся.

— Как знаешь. Короче, сиди здесь никому не открывай. Запру и палку к двери поставлю — свои не пойдут, а от ментов страховки нет. Если затропили тебя — моя хата с краю. Баб, конечно, можешь отпереть, но смотри, чтоб не слиняли. Если жрать хотите, то щи в холодильнике, там же картошка с мясом, компота нет, только чай с сахаром. Хлеб в большом баке на кухне. Почти свежий, уж не черствый точно. Водки много не пейте и окурки не швыряйте где попало. Захотят помыться или подмыться — пусть ванну за собой приберут и полотенце возьмут из гардероба, а не то, что на гвозде висит. То мое личное. В общем, пошла я к капитану, каюту тебе бронировать.

— Деньги нужны?

— Пока нет. Сам расплатишься. Буду рядиться с пол-лимона за троих. Накинуть больше, чем до лимона, не дам. Москва — город дорогой, и как там у вас сошьется — один Бог знает.

Марья оставила Клыка на кухне и у ила переодеваться. Минут через десять она хлопнула дверью и удалилась.

Отперев затворниц, «капитан Гладышев» сообщил:

— Есть предложение пообедать, потому что завтрак мы уже пропустили. Обед готов, так что осталось его разогреть.

От предложения, естественно, не отказались. Хотя у Курбаши кормили получше, после многочасового голодания жевалось весело и быстро. Водку Клык предусмотрительно припрятал. Надежде могла дорваться, и тогда вечерний вояж оказался бы под угрозой.

— Ну, — спросила Надежда, — какие будут указания, товарищ капитан?

— Указания такие, — ответил Клык, чуя в Надиных словах иронию, — ждать команды. Никуда отсюда не выходить. Двери никому не открывать. Придет Марья Ивановна и уточнит, как будем работать дальше.

— Ага, — кивнула Надежда. — Очень интересно!

А если я вот возьму и захочу уйти? Как свободная, демократическая и неарестованная личность. У меня тут где-то родня проживает, между прочим. Вот встану сейчас — и уйду. Что делать будете?

— Применю силу, — скромно пообещал Клык. — Имею полномочия.

— Вплоть до расстрела? — Надежда скорчила рожу.

— Именно, — сказал Клык и посмотрел на нее очень мрачно.

После того, что произошло в вагоне ночью, все трое испытывали какую-то жуткую неловкость. Ни-чуточки их это не сблизило. Наоборот, разделило. Всем было стыдно. Клыку — за то, что он все начал, Вере с Надеждой — за то, что не удержались. Словно бы заключив молчаливое соглашение не вспоминать о том, что было, на ночную тему не говорили. Каждый, конечно, все хорошо помнил и ни чуточки не | сомневался в реальности происшедшего. Все сознавали, что блудили наяву, а не во сне, но очень хотели I считать это сном сейчас, при свете дня.

Надежда поглядела на Клыка изучающе: убьет или нет, если она действительно попробует убежать отсюда? Клык постарался показать всем внешним видом, что убьет, хотя в глубине души очень сомневался, хватит ли на это духу. Да и вообще у него не было стопроцентной убежденности в необходимости удерживать Надю. Не побежит же она, дура, к Иванцову? Да и ловить ее скорее всего не будут. Но вот как отреагирует Маша? Не отправит ли в речке плавать без парохода и Надю, и Веру, и Клыка для страховки? В том, что при желании улыбчивая хозяюшка сможет организовать такой заплыв, Клык не сомневался. Зато сомневался, что стоило по старой дружбе выкладывать насчет нычки. Допустим, за Машей не водилось покушений на чужое. Но, с другой стороны, ребята Черного могли сохраниться на воле и среди них какие-то граждане, знающие цену Богородице с бриллиантами. И вполне возможно, обязали Машу доложить, как только нычка появится в поле ее зрения. Может быть, даже три года назад, когда Клык этой Богородицей так задешево обзавелся. И тогда, сидючи здесь и карауля девок, Клык попросту смерти дожидается, причем не больно легкой. Может, плюнуть на Машины услуги и дернуть куда-то самостоятельно? Сейчас, среди бела дня? Встать в очередь за билетом, когда по вокзалу ментов пруд пруди? Или шляться по открытой площади, дожидаясь, пока автобус подойдет? Нет, это не варианты. Поймать частника, посулить ему хорошие бабки и выкатить за пределы области? Лучше, но опять же частники торчат на автовокзале. Кроме того, отыскать такого, чтоб рискнул повезти в дальний рейс Клыка, у которого на морде его 102-я и 146-я светятся, очень не просто. Даже за целый лимон. Зато на переодетого шоферюгой опера наскочить вполне возможно. А то и вовсе на каких-нибудь беспределыциков, которые захотят Клыковым чемоданом поживиться. Ночью легче не будет. Народу на вокзале меньше, и рассмотреть Клыкову рожу проще. Да и на улице в поздний час гулять с чемоданом неудобно. Тем более что в чемодане нычка автоматы и прочее. Ментам, даже если не опознают с ходу, будет к чему прицепиться. Можно, наверно, и такой финт провернуть: вынуть «дипломат» с нычкой, оставить себе пушку с парой обойм на крайний случай, бросить к хренам все бумаги и лишние стволы, пробежаться пешком за город, километров на десять, не меньше, отловить машинку с одиноким шофером, сунуть ствол к носу и отобрать тачку. Прокатиться, сколько бензина хватит, потом еще пешочком и тот же маневр повторить. Сомнительно, чтоб удалось без проколов. Но даже если и удастся, то в Москве, у тех ребят, к которым направил Клыка ныне покойный Курбаши, может оказаться много лишних вопросов. Причем таких, которые сведут Клыка в могилу. А Клык туда уже не торопился.

Наверно, мрачная рожа Клыка Надю убедила. Убедила в том, что при попытке к бегству он будет беспощаден. Но никак не убедила в том, что он представляет официальные органы.

— Ну ладно, — сказала Надежда, — раз гражданин начальник строгий, придется ждать. А Марья Иванна эта, подполковник ваш, случайно не за милицией пошла?

— Нет, — ответил Клык, но уверенности у него в этом уже не было. Ой, сколько народа в нынешнее время поменялось! Добровольных стукачей, конечно, поубыло, но если за вознаграждение — мать родную продадут, не постесняются. А что, если Машины шашни с участковым не просто отмазной характер имеют, а на взаимном интересе строятся? Мало ли таких случаев бывало? На самой хате не возьмут, да и вообще брать не будут, просто отпустят подальше на десяток кварталов и пристрелят. Может быть, даже тогда, когда он отправится на этот самый буксир или толкач, по посредничеству Маши. А что, если вообще нет никакого капитана, никакого буксира?

Надежда капала на мозги, а Вера помалкивала. Ей отчего-то казалось, что Надин выпендреж — прямое следствие вагонных похождений. И неожиданное возвращение недоверия к «капитану» — это всего лишь маленькая месть за то, что тот воспользовался не только Надиной, но и Вериной слабостью. Когда Вера вспоминала, что и как там, в вагоне, происходило, у нее начинали уши гореть. Просто сдурели все. Какие-то животные чувства прорвались. Ведь надо было хотя бы слово сказать, и, наверно, ничего бы не было. Но не только не сказали, а еще и в раж вошли… Надежда всю неделю страдала до этого, у нее чувство стыда вообще в дефиците. Но она-то, Вера, которая все время гордилась тем, что не разменивается на мелочи, — и так размякла! Но виноват не Гладышев, а Надька. Как там у Шолохова: «Сучка не захочет, так кобель не вскочит»? Конечно, Надежда могла бы себе и больше позволить. А Вере куда деваться было на этом пятачке между ящиками? Они бы трахаться стали, а она — мучиться? Нет уж, хорошо еще, что все так обошлось, как выражаются медики, «мануальными и оральными контактами». По крайней мере после таких случаев на аборты не ходят. Хотя все равно стыдно.

— Так как же мы будем в Москву добираться, товарищ капитан? На специальном самолете? — прищурилась Надя.

«Заводит она его, заводит! — подумала Вера. — Специально, чтобы он именно с ней говорил и вообще обращал на нее внимание. На самом деле ей и на мужа, и на детей наплевать, а если напоить ее сейчас, то она и смерти не испугается, лишь бы этот мужчина достался ей на пять минут. Наверно, быт бы другой вместо этого капитана, все было бы точно так же».

— Там видно будет, — уклончиво ответил Клык, заметив, что мадам Авдохина глазками стреляет. — Начальство решит, как нас отправить: по воздуху, по земле или по воде.

До Клыка тоже стало доходить, что Надежда больше кокетничает, чем говорит всерьез. Если б он сейчас был на отдыхе, то покрутить с ней не отказался бы, но ведь дело-то и впрямь серьезное. Чтоб добежать при желании до отделения милиции и пригнать сюда группу быстрого реагирования, Марье вполне хватило бы времени. «Вдруг патруль, облава, заштормило море… Ты не плачь, Маруся, я вернуся вскоре!» — так, что ли, пел любимый герой Клыкова детства бандит Попандопуло из «Свадьбы в Малиновке»? В лутохинском клубе этот фильм раз двадцать показывали. Там все было весело и хорошо конч; лось. А вот кончится ли хорошо здесь? В этом Клык пока сомневался. И потому Надеждины трюки его не развлекали, а злили.

— В общем, так, гражданки, — сказал он сурово. — Просьба соблюдать спокойствие и лишних вопросов не задавать — все равно не отвечу. К двери не подходить, повторяю для тугодумов. Находиться в отведенной комнате. Можно посещать кухню, ванную, туалет. В остальные помещения не соваться. Полотенца в гардеробе вашей комнаты, хозяйкино — не трогать. Все.

— Такой строгий, — вздохнула Надежда, — не то что ночью… А ведь небось жена думает, что он где-нибудь в Штатах Штирлицем работает…

— Я не женат, — сказал Клык. — Не то что некоторые.

Вере показалось, что он как-то излишне сверкнул глазами. И воображение — а оно у Веры как у человека творческого труда было богатое — тут же нарисовало какую-то сложную жизненную драму, где действовали: офицер, у которого служба — превыше всего, не очень красивый лицом, но настоящий герой в душе (его Вера представляла себе в виде «капитана Гладышева», правда, несколько облагороженного, менее грубоватого и более внимательного к дамам); его жена, мещанка и самка (почему-то эту роль в своем ненаписанном сценарии Вера с удовольствием предоставила бы Надежде), жутко ревнивая, но сама насквозь лживая и греховная; какая-нибудь скромная, но мужественная девушка, которая очаровала этого офицера, но сама не подозревает об этом. На последнюю роль она после некоторых колебаний утвердила! себя. Поэтому она вышла из кухни и отправилась в| комнату, где улеглась на диванчик, закинув руки за голову. Там она стала продумывать сюжетные ходы, мизансцены, кульминацию, развязку — что там еще! бывает? Постепенно ее повлекло в дрему, а потом и вовсе сморило. То ли от сытости после голода, то ли от недосыпа прошедшей ночи. Наглухо сморило, будто в омут бросило. И проспала она до самого вечера, ничего не слыша и ничего не чуя. Мир как-то обходился на это время без ее участия, все своим чередом шло.

В Боснии бомбили, в Таджикистане стреляли, в Чечне постреливали и торговались, в Москве воровали, в Архангельске пили. Соня и Люба еще не доехали, и Греков был еще жив. А его коллега Иванцов в это время сидел в кабинете Главы областной администрации.

НА КОВРЕ

Нет, конечно, Иванцов сидел не на ковре, хотя ковер — просторный, красных тонов, оставшийся от бывшего обкома — в кабинете имелся. Иванцов сидел на симпатичном резном стуле, обитом гобеленовой тканью, за длиннющим столом для совещаний, придвинутым торцом к просторному столу Главы. Сам хозяин восседал в капитальном кресле., подозрительно похожем на трон. Над высокой кожаной спинкой на стене висел резной герб города, давшего название области, который был пожалован ему государыней Екатериной II аж в 1791 году. Прежде, когда тут был кабинет первого секретаря обкома, на этом месте висел портрет Ленина.

При Советской власти Иванцов сподобился побывать в этом кабинете только два раза. Один раз — когда получал орден Трудового Красного Знамени, другой — когда, будучи замом облпрокурора, а 1990 году докладывал на бюро обкома о ходе работы по реабилитации незаконно репрессированных. Сам областной тогда приболел, вот Иванцову и пришлось три часа париться в приемной, пока наконец дошла его очередь. Ночь не спал, мучился, помнится. Все боялся что-нибудь не то сказать. А срамотищи вышло не больше чем на десять минут. Доложил основные цифры, порадовал товарищей тем, что все, кого в 1937-м и иные годы по разным причинам шлепнули, теперь могут спать спокойно и большинству из них можно даже вернуть доброе имя вместе с партбилетами. Товарищи приняли к сведению, постановили «одобрить» и сказали, что Иванцов свободен.

Нынешний Глава тогда сидел скромненько и тихенько за столом заседаний, где-то пятым или шестым от стола первого секретаря. Его тогда поругивали, мол, либеральничает, принял в КПСС слишком много интеллигентов, в райсовет выборы провалил, пропустил каких-то там неформалов-диссидентов. Но зато пресса нахваливала. В общем, когда в России Президента выбрали и провозгласили независимость самой от себя, к нему пригляделись и после августа — выдвинули. Партбилет он еще загодя сдал.

А поскольку Иванцов с ним еще по району был знаком, то и Виктора Семеновича не забыли. Кабинет Иванцову достался не такой просторный, конечно, законных полномочий у облпрокурора тоже было не столько, сколько у Главы, но вот по фактической роли в делах области Семеныч значил не намного меньше. Не место красит человека, а человек — место.

Тем не менее Глава считал наоборот. Так же, как в те дни, когда он был сидоровским первым секретарем, а Иванцов — районным прокурором, Главе хотелось поруководить и понаправлять. Конечно, времена были не те и сказать напрямки: вот этого — посадить, а вон того — отпустить — он уже не мог. Впрочем, он и раньше так говорил редко. Все-таки партбоссом он стал уже в спокойно-застойные времена, когда казалось, что политические дела стали жуткой редкостью, и даже всяких там правозащитничков предпочитали не сажать, а отправлять по дурдомам или просто выкидывать на любезный их сердцам Запад. Если в Москве время от времени еще и припаивали кому-нибудь 70-ю статью в прежней редакции за антисоветскую пропаганду и агитацию, то здесь, в провинции, политические дела шить просто побаивались, даже ежели человек был явной контрой. Почему? А потому, что потом могла объявиться какая-нибудь комиссия и проверить, как у тебя в области обстоит дело с идеологическим воспитанием. Поскольку это такая сфера, где любой козел может найти недоработку или просто ее придумать, то связываться не хотелось. Вот был, к примеру, еще в 1981 году случай, когда по району ходил какой-то добровольный странник-пустынник или как его там и убеждал, что ему-де Богородица явилась и поведала, что большевикам скоро конец придет. Отловили — чистая 70-я. Надо судить и сажать. А отсюда, из области, позвонили — низзя. Только что-нибудь уголовное. Ну, организовали заявление, что у такого- то мужика в Лутохинском сельсовете пропал баран. И трех алкашей нашли, которые показали, что видели, как этот самый странничек его в лес волок. И сделали этому провозвестничку божьему статью 144, часть 1, по которой вкатили два года.

Но в принципе тогда редко требовали: «посадить». Гораздо чаще надо было прекращать дела. Было крепкое, хорошее, честно и благородно построенное дело, по которому за хищения соцсобственности в особо крупных размерах директор сидоровского ДОКа — из ушедших на сторону пиломатериалов можно было для половины области садовые дома и дачи построить — должен был, самое меньшее, сесть на 15 лет. Но поскольку директор был членом бюро ЭК — ДОК был самым крупным предприятием в районе, — пришлось это дело самим же и разваливать. Один очень упрямый свидетель даже под машину попал В общем, директора открутили, сумму хищений на порядок снизили и посадили только тех, кого не жалко было.

В нынешние времена, то есть уже сидя на области, Глава регулярно заявлял, что он поддерживает реформы, разделение властей и вообще демократию. Но все-таки секретарь обкома в нем все время просматривался. И привычка вызывать «на ковер» прокурора была тому подтверждением. Было только одно, но очень существенное обстоятельство, которое сильно снижало эффективность таких вызовов. Если б был нынешний Глава первым секретарем, то мог бы, например, организовать сигналы на Иванцова из парторганизаций области, заслушать его на бюро обкома, собрать пленум, посвященный, допустим, вопросам укрепления соцзаконности и правопорядка. И там, на этих мероприятиях, в атмосфере ленинской принципиальности и нелицеприятной критики устроить коммунисту Иванцову отменную порку, которая при особо удачном исходе закончилась бы выговорешником, а при неблагоприятном — утратой партбилета и убойным представлением в адрес Генпрокуратуры, после чего последовало бы автоматическое снятие с должности и увольнение. Ну, минимум перевод в район на должность вечного следователя с персональным званием юрист 1-го класса.

Теперь таких полномочий у Главы не было. Никакая партия: ни КПРФ, ни ДВР, ни ЛДПР, ни КРО, ни даже НДР или Партия любителей пива не могли рассчитывать на то, что решения пленума ее обкома могут как-то напакостить облпрокурору. А вот прокурор, при наличии соответствующих настроений, вполне мог бы возбудить уголовное дело против Главы администрации, если б узрел в его действиях нарушение действующего законодательства. Во всяком случае формально Иванцов имел на то законные права. Но, конечно, у Главы были и иные рычаги, чтоб накручивать хвост охранителю закона.

Сегодняшний разговор начался с поминок по Балыбину.

— Виктор Семенович, — у Главы осталась привычка называть на «ты», но по имени и отчеству, — что-то давно не слышал, как там следствие идет. Общественность донимает. Даже в центральной прессе что-то проскочило. Уже десять дней прошло, а ты как-то ни гуту. Все-таки надо бы поинтенсивнее. А то уж такие версии развиваются, будто это заказное убийство, чуть ли не власти замешаны. Что, неужели ничего не накопали?

— Да нет, почему же! Вот-вот передал в суд. Никакого заказного, конечно, нет. Убийство на почве ревности. Причем, как выяснилось, немного необычной. Домработница влюбилась в хозяйку, отчего и застрелила ее вместе с Балыбиным из ею пистолета. Причем, отметим, не табельного и вообще незаконно хранимого и носимого «ПСМ». И вообще, проверка, проведенная в горпрокуратуре, много неприятного выявила. В ряде вопросов просматривается состав преступления. Я уж не говорю об аморалках, одна из которых и явилась косвенной причиной гибели Ба-лыбина. А вы знаете, о мертвых надо либо хорошо, либо ничего. Просто не хотелось, чтоб эти самые журналюги своими рылами всю грязь перекапывали. Поэтому я постарался, чтоб пресса получала поменьше информации о ходе расследования.

На столе у Главы лежал какой-то листочек с несколькими строчками, написанными его ровненьким бисерным почерком, очень аккуратно и красиво смотревшимся. Как-то, еще во время их совместной работы в районе, все в том же охотничьем домике, ныне принадлежащем «Русскому вепрю», крепко выпив после охоты с узким кругом районных чинов нынешний Глава рассказал, что именно благодаря своему почерку он когда-то стал в школе сперва председателем совета пионерского отряда, после этого — комсоргом класса, потом — секретарем ученической комсомоль-ской организации, после чего двинулся по этой линии дальше и дорос до райкома КПСС.

Листочек с бисерными строчками привлек внимание Иванцова тем, что, выслушав краткую информацию о деле Балыбина, Глава поставил около первой строчки плюсик. Теперь прокурор понял, что это перечень тех вопросов, которые Глава желал бы выяснить. Любопытно, откуда этот перечень взялся и что там, в этом перечне?

— Теперь вот что, — нахмурился губернатор, — мне тут три часа назад позвонили и сказали, что наш Найденов с соседским Мирошиным провели какую-то совместную силовую работу в соседней области, причем вроде бы ты там присутствовал и чуть ли не руководил, а Грекова при этом не было. Более того, он вообще до самого утра ничего не знал. Что за несогласованность?

— Удивительно! — пожал плечами Иванцов. — Странные какие-то претензии. Мирошин, возможно, не ввел Грекова в курс дела. Неужели он без санкции действовал?

— Да, оказывается, так. Вы ж, говорят, там чуть ли не мамаево побоище учинили. Девять человек погибло, из них три сотрудника милиции. Верно?

— К сожалению, верно. Найденов доложил, что у него есть информация о том, что на территории соседней области в центре отдыха АОЗТ «Секундант» содержатся заложники и концентрируются какие-то вооруженные лица. Сейчас-то, после Буденновска, кому охота опоздать? Найденов считал, что там вполне могут быть чеченцы. Созвонились они с Мирошиным и приняли решение сформировать общую группу захвата. Подключили Рындина. Он поработал и сумел выяснить, что там, в этом «центре отдыха», находился некий Юрий Курбатов, более известный под кличкой Курбаши. Наверно, доводилось о нем слышать?

— Доводилось. Только, вот непонятно, отчего он так долго был на свободе?

— Странный вопрос. Мы ж не НКВД, чтоб просто брать и сажать. Улики нужны, свидетели, а их нет. А тут уникальная возможность взять с поличным. Подождали бы до утра — они бы ушли. Наверно, Мирошин не успел дозвониться — связь-то паршивая, ну и решил задним числом оформить. А Греков встал в позу и теперь изображает обиженного.

— Тут, понимаешь, какое дело. То, что этот Курбатов получил пулю, меня не очень волнует. А вот то, что президент АОЗТ «Секундант» собирается вчинить иск, очень беспокоит. За один уничтоженный броневик требует сорок миллионов. А общая сумма — полмиллиарда рублей.

— Да понаписать можно что угодно Если там пару стекол прострелили или пару дверей вышибли — это самое большее. А с броневика, между прочим, вели огонь. И пусть доказывают, что все повреждения нанесены нашим, а не мирошинским ОМОНом.

— И Греков, судя по всему, тоже в стороне не останется. У них там в областной прокуратуре совещание назначено на 17.30. Уже полчаса, как началось. Мирошина пригласили, еще каких-то милицейских. Будут разбираться по этому делу. Потому что общественность уже в курсе, областное радио еще утром сообщило об этой истории. Уже какой-то комментатор выступал по поводу того, что нельзя беззаконием бороться с беззаконием. Вот посовещаются-посовещаются, а потом, надо думать, выше пойдут со своими выводами. Подставляешь ты нас, Иванцов. Неприятное дело. Очень неприятное!

— Я? Подставляю? Да что вы!

— Ты пойми, выборы в декабре, а сейчас уже август. Всего ничего осталось. Те, кто нас хочет отсюда выкурить, будут цепляться ко всему. И слева, и справа. Ты помнишь, как зимой все взъелись? В один голос долбили. Если пойдет вверх, нам еще пару комиссий пришлют. И тебе проверку устроят… Хорошо, — неопределенным тоном продолжил Глава и поставил у второй строчки на своем листочке галочку. Иванцову эта галочка не понравилась, потому что за ответ на первый вопрос он получил от Главы плюс.

Наверно, у него были еще вопросы, но тут зазвонилa «вертушка».

— Слушаю. А, здорово, сосед, здорово! Как это, не здорово? Так… Вот это дело… Соболезную, Андреич, очень соболезную. Да уж, обнаглели. Не успели нашего Балыбина отпеть — и вот опять. Конечно, спуску давать не будем. А ты еще ворчал насчет ночного дела… Ну, конечно-конечно, чего там. Все правильно, правильно, Андреич. Я тоже считаю, что правильно. Да-да, обязательно, Андреич. Если этого сукиного сына здесь перехватят, то мы известим. Найденов сейчас же подключится. Обязательно! Ну, крепись, Андреич! Не раскисай.

Глава повесил трубку и посмотрел на Иванцова.

— Представляешь себе: Грекова убили! Прямо на заднем крыльце прокуратуры. В голову навылет. Наглеют! Это ведь, знаешь ли, уже на политический террор похоже. Как тебе кажется, а?

— Следствие разберется, — сделав скорбное лицо, сказал Иванцов. — А вообще-то действительно похоже на какую-то демонстративную акцию. Очень похоже. Только вот по 66-й я бы это дело не возбуждал. Кодекс-то старый. Там в части первой такая редакция: «Убийство государственного и общественного деятеля или представителя власти, совершенное в связи с его государственной или общественной деятельностью, с целью подрыва или ослабления Советской власти…» Любой адвокат за такую концовку уцепится. Мол, неправомерно инкриминировать в качестве цели подрыв или ослабление того, чего уже нет.

— Ладно. Думаю, что в контексте сегодняшней истории у соседей ваша ночная акция будет звучать помягче… И дело с Балыбиным уйдет в сторону. — Последнюю фразу Глава произнес довольно тихо, но по каким-то слабоуловимым ноткам в его голосе Иванцову стало ясно, что у губернатора немного полегчало на душе.

ВДОЛЬ ДА ПО РЕЧКЕ…

За то время, что Вера дремала, Клык с Надеждой не успели ни перессориться, ни передраться. Надежда к этому вовсе не стремилась. Стремилась она совсем к иному. То есть к логическому продолжению вчерашнего вагонного развлечения, но уже в сокращенном расчете. Но из этого, к ее горькому сожалению, ничегошеньки не получилось.

Во-первых, Клык был не в том настроении, когда ищут развлечений. Он лихорадочно соображал, что делать, если через минуту или через полчаса сюда ворвутся менты. Чем дольше отсутствовала Марья, тем больше он сомневался в ее искренности. Хотя по логике вещей все должно было быть наоборот. Вряд ли ближайшая ментура находилась где-то у черта на куличках. Не так уж велик облцентр, тут от северной окраины до южной можно за пару часов пешком пройти, а от западной до восточной — и того меньше. И что-то сомнительно, чтобы милиция не смогла собраться за Клыком в течение нескольких часов. Его надо было брать быстро и тепленьким В конце концов, он ведь мог и не ждать у моря погоды, а просто попытаться удрать. Но с логикой у Клыка было плохо. Вообще у человека в его положении это вполне нормальное явление.

Во-вторых, и сама Надежда побаивалась. Она ощущала в подруге соперницу. И даже очень опасную. Не тем опасную, что переиграет и уведет Клыка, а тем, что может не простить Надежде победы. После того, как Вера взялась стрелять в лесу, а на железной дороге еще и в кого-то попала, у Надежды появился страх перед ней. Вдруг услышит, приревнует и шарахнет из автомата? От таких-то тихеньких-скромненьких и жди чего-нибудь.

В общем, Надежда с Клыком на пару до десяти вечера просидели на кухне, пересказывая друг другу бородатые анекдоты, нервно ржали, но в объятия друг к другу не лезли. А в десять лязгнул в замке ключ, Клык на всякий случай погнал Надежду в комнату к Вере, выдернул из кармана пушку и держал наготове.

Но Марья вернулась одна.

— Ну, что? — спросил Клык, едва она закрыла за собой дверь.

— Ты бы спросил: «За сколько?» — ухмыльнулась Чаша. — Семьсот пятьдесят штук. Всего ничего. Добрый капитан, видишь ли.

— Долго ж ты там торговалась, Муряха! — съехидничал Клык.

— А что, соскучились без меня? Ну, сначала зашла домой к нему, часок с супругой его покалякала, та говорила, что обещался вот-вот на обед прийти. Ждали-ждали, а его нет и нет. Решила на работу бежать. В смысле в порт. Там сказали, что он на обед пошел. Прибежала обратно, а жена его говорит: «Только-только был и поел и опять на судно пошел». Смех и грех, как в комедии. Ну, нашла его, посидели в каюте, поторговались, выпили маленько.

— Ладно. А я уж думал, ты с ментами торгуешься… — в шутливой форме произнес Клык.

— Ну да, — поддержала шутку Марья, — говорю: «Заберите его, бесплатно отдам!» А менты: «Ты, падла, еще доплати, чтоб мы его забрали!»

Клык заржал так, что не только Надежда прибежала, но и Вера проснулась. Марья тоже посмеялась, а потом убрала ухмылку.

— Ладно, на серьезе вот что. Через полчасика пойдем к одному мужичку. У него моторка есть. Доставит прямо на буксир. В порту народу и ночью много, светиться незачем.

Через полчаса, когда уже стало темнеть, собрались и вышли из подвала. Во дворе уже никого не было, машины разъехались. Прошли через подворотню, перетекли улицу и по какому-то узкому, извилистому и путаному проулку, тянувшемуся между домами и несколько раз круто менявшему направление, выбрались на берег реки, застроенный скопищем домиков с пятачками-огородиками, сарайчиками, хлевушками и прочими сооружениями сельского типа. Пока сюда добирались, стало совсем темно. Тускл горели огоньки, светившиеся в окнах домишек, мало освещали проход между заборчиками, который улицей никто бы не назвал. Фонарей, естественно, не было. Клык левой рукой волок чемодан, а правой держался за пистолет. Все-таки место было вполне подходящее для работы на гоп-стоп. Могли ведь какие-нибудь халявщики малограмотные принять их компанию за челноков. Чемодан к тому располагал.

Действительно, один раз, когда переходили какой-то овражек, сбоку послышался грубоватый ломающийся басок:

— Теть, дай закурить!

— Сопли подотри, сява! — ласково ответила Маша, и трудные подростки, которых в темноте пряталось не меньше десятка, больше претензий не предъявляли. Скорее всего тетю Машу они по голосу узнали.

Наконец добрались до самого береге реки, где уже не было никаких домов, поскольку в паводки их могло снести. Вдоль ничем не укрепленного обрыва шла дорожка, опять-таки ничем не освещенная. Из города сюда доносился лишь глухой шум автомобилей, со станции — гул уходящего поезда а от порта — неясные крики в матюгальник, мощное урчание дизелей, какие-то отдельные лязги и бряки.

— Как ты тут ходишь? — удивленно спросил Клык, поспевая за Марьей.

— Молча, — ответила она. Клык только хмыкнул. Вера и Надежда налегке шли за Клыком, опасливо оглядываясь по сторонам.

Дорожка спустилась к воде, точнее, к дощатому, почти притопленному рекой причалу. На фоне чуть подсвеченной небом речной глади рисовались силуэты нескольких лодок и темная фигура человека.

— Капрон?! — вполголоса позвала Маша.

— Жду, — ответил мужик. — Грузитесь помаленьку.

И указал на дюралевую «казанку» с мотором «вихрь» на корме.

Клык сперва пихнул в лодку чемодан, потом влез зам и помог влезть ойкающим дамам. И Вере, и Нале. и Маше. Затем Капрон отпер замок, отмотал цепь, оттолкнулся от причала и запрыгнул в лодку.

— Давай веслами пока, — приказал он Клыку, — тут травы много у берега, на винт намотать можно.

Клык грести умел не очень, но все-таки кое-как отогнал посудину на двадцать метров от берега.

— Хорош! Суши весла! — Капрон дождался, пока Клык уберет весла с воды и пристроит по бортам «казанки», а затем дернул за тросик. «Вихрь» взревел, и лодка, приподняв нос, помчалась на середину реки, где светились красные и белые огоньки бакенов, обозначавших фарватер.

— Идет! — перекрикивая мотор, проорал Капрон, указывая влево. Там, примерно в километре или меньше, светились четыре огонька: красный, зеленый, а посередине между ними, но гораздо выше — два белых, один над другим. Оттуда же долетал глухой размеренный шум судовых машин.

Капрон заглушил мотор, лодка по инерции немного проскользила по воде и остановилась. Вода тихо плескала в борта.

— Сколько мигать? — спросил Капрон у Маши.

— Четыре.

Капрон вытащил откуда-то небольшой аккумуляторный фонарь и четыре раза нажал кнопку. Спустя несколько секунд со стороны огоньков послышались два коротких гудка.

— Все нормально, — сообщила Маша. — Поедете.

Подождав, пока неясный силуэт речного состава — двух барж и толкача — поравняется с лодкой и начнет медленно проползать мимо нее, Капрон запустил мотор и на малых оборотах стал постепенно

подводить свою посудину к низкой корме толкача. Оттуда уже посветили ручным фонарем

Дизели толкача работали медленно гулко, лодка подошла к корме с правого борта, немного наискосок. Свет ручного фонаря с судна высветил из тьмы носовую скобу лодки, и тут же за эту скобу зацепился крюк длинного багра. Лодку подтянули почти вплотную, зацепив вторым багром за корму.

— Здорово! — крикнула Маша. — Принимай!

В фальшборте открыли дверцу.

— Залазь!

— Ой, упаду! — пискнула Надя, вставая ногами на качающуюся лодочную скамейку. Клык поддержал ее, какой-то дюжий дядя с судна подхватил под мышки и втянул на палубу.

Следом с намного меньшими усилиями погрузили Веру. Потом Клык закинул на судно чемодан, уцепился за чью-то крепкую и сильную лапищу, оттолкнулся от банки и тоже оказался на толкаче.

— Счастливо! — махнула рукой Маша

Багры отцепили, мотор взревел, и лодка, описав полукруг, ушла к берегу. Дверцу в фальшборте захлопнули.

— Иван, — представился обладатель той самой лапы, которая втащила Клыка на судно. Бас был густой, что называется, боцманский.

— Петя, — отозвался Клык.

— Пошли, — пригласил Иван, и Клык подняв чемодан, последовал за ним. Надя и Вера пристроились за Клыком. Второй из встречавших остался на корме, за гостями не пошел.

Пройдя через весь буксир от кормы до носа, они перебрались по деревянной сходне с поручнями на корму одной из барж, к небольшой деревянной надстройке. Иван открыл дверь и пропустил своих пассажиров. Пошарив, он нашел керосиновый фонарь в проволочной оплетке — «летучую мышь». Почиркал, зажег. В надстройке стояла печь-«буржуйка» с жестяной трубой, выведенной в круглую дыру рядом с окошком. На конфорке «буржуйки» чернел закопченный чайник с облупленной, некогда зеленой эмалированной кружкой, надетой на носик. Был еще стол, сколоченный из плохо оструганных досок, и две лавки. На столе стояла литровая стеклянная банка, из которой торчали три столовые ложки, вилка и пара чайных. Рядом с банкой лежали стопкой три алюминиевые миски. На полу, в углу надстройки лежал плетенный из веревок мат, а поверх него — тюфяк, распространявший сенной запах, и серая подушка без наволочки.

— Это здесь, что ли, спать? — вырвалось у Надежды, которая страдала большой непосредственностью.

— Ты, девушка, не спеши. Твой номер шестнадцатый, — сказал Иван. — Еще не уплочено.

Смотрелся Ваня вполне круто. Морда была крупная, шея почти отсутствовала, брился он раз в трое суток. не чаще. Плечики и кулаки впечатляли. Клык полез в чемодан, достал семь зеленых стотысячных и красный полтинник. Иван посмотрел их на свет, помусолил, пересчитал и спрятал.

— Нормально. Теперь насчет жизни. В Москву придем через трое суток. Остановок не будет. Удобств тут нет. В смысле душа, ванны и унитаза. Туалет простой. — Иван осветил фонарем маленькую дверцу в торцевой стенке надстройки затем открыл ее, продемонстрировав деревянную приступочку с прорубленной в ней дырой. — Прямо в водичку… Теперь о том, где спать. Еще пару матрасов сейчас принесем. Подушки и одеяла тоже.

— Со жратвой и с водой как? — спросил Клык.

— Воду принесешь в ведре, с камбуза. Там же будем выдавать еду. Можете сюда взять соль, сахар, чай, хлеб. Вон тут, в ящике, уголек для печки, кипятите чайник… Самое главное — особо не маячьте днем. Вечером, когда печку топите или лампу жжете, — поосторожней. Гореть мы не подряжались. Вот так.

— А эта хреновина, — спросил Клык, осторожно потопав ногой по палубе баржи, — не потонет?

— Раньше не тонула, — усмехнулся Иван. — Но пробовать не советую.

ОПТОВАЯ ТОРГОВЛЯ

Марья и Капрон вылезли из лодки на причал. Толкач с баржами прибавил ход и уже довольно далеко удалился от того места, где на него приняли нелегальных пассажиров.

— Поехали с орехами… — сказал Капрон. — Много взяли?

— Сколько есть, все при них, — усмехнулась Марья. — Тебе уплочено. Свободен. Можешь свои сетки проверять! Капроновые…

Марья двинулась в обратный путь. До своего подвала она добралась быстро. Отперла дверь, захлопнула за собой, задвинула на крепкий засов. После этого достала из укромного места начатую бутылку, налила стопку, опрокинула в глотку.

Крякнув и шмыгнув носом, Маша пошла в ту комнату, где полдня продремала Вера. Пошуровав в гардеробе, добрая хозяюшка выудила оттуда телефонную трубку с вилкой (такую, какие используют для проверки линий телефонные мастера) и замусоленную записную книжку…

Через пару минут в коттедже прокурора Иванцова раздался телефонный звонок. На табло определителя засветился номер 56-786. Виктор Семенович снял трубку в своем домашнем кабинете.

— Иванцов.

— Гражданин прокурор, — сообщил низкий глуховатый голос, — мне тут интересную историю рассказали. Говорят, что вы приговоренного к смертной казни из тюрьмы отпустили? Нехорошо. Не по-советски.

Иванцов аж похолодел. О том, что произошло с Клыком, знало не так уж много людей. Всех их он ли лично — и в лицо, по голосу. Ни один не решился бы звонить по телефону и разыгрывать его таким образом. Ни одной женщины, кроме Ольги Михайловны, в эти дела не посвящали. А голос очень смахивал на женский. Жен Рындина, Найденова, Морякова и Агапова Иванцов хорошо знал и мог поклясться, что голос неизвестного абонента не мог принадлежать ни одной из них. Да и вряд ли кому-то из них могло прийти в голову подставить своего супруга, даже если он в нарушение конспирации решил доверить служебную тайну жене. Насколько прокурор был осведомлен, ни у кого из вышеперечисленных чинов не было с женами серьезных размолвок и трений.

— Простите, это кто говорит? — спросил Иванцов, стараясь сохранять спокойствие.

— Неважно, — ответили из трубки. — Хочешь узнать, где его искать?

— Кого? — Виктор Семенович ощутил растерянность. Ему хотелось бросить трубку, но при этом он понимал, что, сделав так, он уподобится страусу, сующему голову в песок.

— Клыка, кисуля, — нежно прошептала невидимая дама. — Петра Петровича Гладышева, если непонятно.

— Понятия не имею о таком, — сказал Иванцов. В кабинет вошла Ольга Михайловна, и прокурор, переложив трубку в левую руку, быстро начеркал на отрывном листочке.

«Оля, позвони со своего телефона Найденову. Пусть проверит номер 56-786. Буду держать разговор, пока не вышлет опергруппу».

Пока Иванцов писал, Ольга Михайловна молча кивала, а в телефонной трубке неизвестная дама нахально хихикала. В тот момент, когда Ольга Михайловна, схватив записку, побежала к своему телефону — у нее был отдельный номер, — из трубки прозвучало:

— Лапочка, ты дураком-то не прикидывайся, а то я могу ведь и по другому телефону позвонить. Приятно будет тебе, если о твоих фокусах в Москве узнают? Понял?

— Что вам от меня нужно?

— Ого, похоже, понял, кисуля. Я женщина бедная, мне много не надо. Сто тысяч зелененьких — и без проблем.

— У меня нет таких денег.

— А ты займи у жены, миленький. Ты ж ей все взятки отдаешь, семьянин ты наш. У нее и миллион небось найдется.

— Хорошо, допустим, что я набрал эту сумму. Что дальше?

— Дальше? Дальше проще. Передашь денежки — получишь наводку на Клыка. Между прочим, у него с собой чемоданчик, в котором много-много всяких бумажек. За каждую из этих бумажек, если они в Москву попадут, с тебя не только погоны — голову снимут. Честно говорю. Так что не скупись. А не тяни резину, время ограничено. А то не успеешь, поезд уйдет. Чего молчишь, лапочка?

— Думаю, — ответил Виктор Семенович. В это время вернулась Ольга Михайловна и подала записку: «Найденов работает. Позвонит через полчаса».

— Думай, думай! — одобрили из трубки. — Перезвоню через полчасика.

В трубке запищали короткие гудки. Иванцов повесил трубку и тут же услышал телефонный звонок, доносившийся из гостиной. Там стоял аппарат, запараллеленный на номер Ольги Михайловны.

Звонил Найденов.

— Семеныч, 56-786 — это телефон ТОО «Алкоритм». Улица Чапаева, 22, офис 9. Послал гуда группу. Через десять минут будут там. Он повесил трубку?

— Это она, а не он, — поправил Виктор Семенович. — Да, повесила.

— Семеныч, «Алкоритм» был под крышей Курбаши. Это сто процентов. Есть такие данные. Так что учти — могут не просто шантажировать, а мстить. Ни в коем случае не ходи на прямой контакт.

— Положим, не пойду. А они возьмут да и упрутся? Скажут: или из рук в руки, или никак. Что тогда?

— Пока тяни время. Может быть, мы эту курву поймаем.

Вновь зазвонил телефон в кабинете Иванцова.

— Твои меня не прослушивают?

— Нет.

— Хорошо, тогда жди, не вешай трубку. Опять звонит, похоже.

Иванцов перебежал в кабинет. На табло определителя светились все те же цифры.

— Алло!

— Ну как, подумал, муля? — спросил уже знакомый голос.

— Подумал, — ответил Иванцов.

— И что надумал?

— Трудно сказать…

— А ты скажи, полегчает.

— Это как сказать… — Прокурор точно следовал совету Найденова и тянул время. — Ведь ты, девушка, 148-ю статью себе выпрашиваешь. За вымогательство.

— А ты за мою статью не беспокойся, об своей подумай лучше. Я сидела, я все знаю, а тебе в полста лет садиться — туго будет.

— Хорошо. Ты вот деньги просишь, и большие. Десять пачек по сто «франклинок». Как их тебе передать и когда?

— По делу спросил, прокурор. Возьмешь полиэтиленовый пакетик, положишь в него пачечки, запаяешь и прямо сейчас отнесешь самолично в мужской туалет на автовокзале. Там пять кабинок, положишь в среднюю, под крышку сливного бачка. Должно влезть. После этого возвращайся к себе и жди звонка.

Его ведь можно и через год не дождаться, — заметил Иванцов. — Не пойдет такой обмен.

— А ты бы хотел, чтоб тебе все рассказали, а ты потом шиш показал? Тоже умный.

— Но ведь никому ж неохота дураком быть. Могу предложить вот что. Положу в пакет одну пачку. Но там в бачке должно быть все то, что ты знаешь о Клыке.

— Ух ты, моя лапочка! — порадовалась дама из телефона. Поищи дешевок на вокзале Если так, то прощай, мой табор, пою в последний раз. Либо так, как я сказала, либо суши сухарики.

— Еще подумаю, можно?

— Думай, Чапай, думай. Только учти, что Клычок на данный момент от тебя быстро удаляется. Протянешь время — можешь не успеть. А в других областях прокуроры поумнее могут оказаться. И даже простые милиционеры. Жду десять минут.

Иванцов переместился к телефону, связывавшему с Найденовым.

— Валера! Как твои оперы?

Пусто, Семеныч. Вошли в офис, а там ни шиша. Никого и ничего. Это обманка. Где-то подключились к кабелям, получилось вроде параллельного аппарата. Регистрируется 56-786, а откуда звонят, не определишь, пока в проводах не разберешься.

С телефонного узла специалистов вызывали?

Еще не приехали. Но они тоже не обещают, что быстро разберутся.

Ладно. Вышли группу в район автовокзала. Пусть расположатся поблизости от мужского туалета, но не пугая народ.

— Трудно будет, Семеныч. Сейчас там густо. 23.35 уже, все междугородные автобусы ушли. И площадь хорошо просматривается. Если у них там сейчас кто-то есть, может сразу разглядеть.

— Ладно, попробуйте все-таки. Вы ж профессионалы.

Да уж придется. Ты что, собрался туда ехать?

— Надо попробовать. Иначе не придут.

— Рискуешь. Я тебе говорю: это курбашисты. Они, и больше никто. Только они в курсе дел с Клыком. Клюнешь — пойдешь за Грековым.

— А не клюну — мы все пойдем по этапу. По крайней мере есть шанс взять кого-то, кто даст ниточку.

— Не дадут они ниточки, Семеныч. Туда пойдет такая шелупонь, которая даже говорить не умеет. А вот тебя там, в туалете, может кто хочешь пристрелить или зарезать. Какой-нибудь бомж невменяемый или просто псих. От него ни слова не добьешься, даже если возьмешь, а если он какие-то показания даст, то их ни один суд во внимание не примет.

— Ладно. А ты что предлагаешь?

— Тяни время. Может, за телефон уцепимся.

— Она сказала, что позвонит в последний раз.

— Ничего, это она, стерва, на психику давит, пугает. Ты только сам, главное, не паникуй. Нормально все будет.

В кабинете раздался звонок.

— Вот, позвонила, кажется. Перезвоню, как поговорим. _ Иванцов повесил трубку и перешел в кабинет. На определителе был другой номер, и принадлежал он служебному кабинету полковника Рындина.

_Алло! — ,Иванцов сделал сонный голос, будто только что проснулся, разбуженный назойливым звонком. — Иванцов слушает.

— Виктор Семенович, — сказал Рындин, вам тут, говорят, спать мешают?

— Кто именно говорит, Андрей Ильич? — «удивился» прокурор, хотя сразу догадался, что рындинские специалисты прослушивали его линию.

— У меня есть информация, — не обратив внимания на вопрос Иванцова, произнес Рындин. — И если v вас нет своих решений, могу вам доложить, что готов вам помочь в деле устранения лишнего шума.

— У вас рабочий день ненормированный, я чувствую. Полночь скоро, а вы все на службе.

— Если вы, Виктор Семенович, хотите остаток ночи проспать спокойно, то рекомендую сейчас же приехать ко мне в управление.

«Ну и наглец!» — опешил Иванцов. Наверно, будь такое предложение сделано в другое время, прокурор бы обиделся. Но сейчас он не мог грубит Рындину.

— А какова, простите, цель визита?

— Я же сказал, Виктор Семенович, моя цель — ваш спокойный сон.

— Знаете, Андрей Ильич, совсем спокойно мне бы уснуть не хотелось.

— Тем более советую подъехать. Только пока не стоит ничего говорить Найденову. И лучше, если вы не будете вызывать дежурную машину прокуратуры, а поедете на своем транспорте.

— Может, вы за мной машину вышлете?

— Это вообще наилучший вариант.

— Тогда высылайте.

— Она будет через пятнадцать минут Если вас еще раз побеспокоит «просительница», поговорите немного, но на встречу не соглашайтесь ни год каким видом. Это очень большая провокация. Очень большая! На всякий случай запомните фамилию Кудрявцев.

— Кто это?

— Хороший человек. Может вам позвонить.

— Хорошо. До встречи.

Иванцову было над чем подумать. Но подумать оказалось некогда. Затрезвонил телефон в гостиной.

— Ну как, Семеныч, не звонила баба?

— Пока нет. А как у тебя? Нащупали пре вод?

— Разбираются. Вообще-то, в принципе, можно и съездить, куда приглашали. Мои ребята у автовокзала. Все контролируется…

Дальше Иванцов слушал вполуха и почти не вникал. Его вдруг осенило: «Большая провокация!» Да если вдруг его, прокурора области, весь честный заработок которого и пары миллионов рублей не составит, вдруг возьмут с сотней тысяч долларов, да еще и при передаче их кому-то из криминального мира? Господи, да кому ж верить можно? Найденов! Неужели? А если Рындин? Или оба сразу?

Впору было достать пистолет и шандарахнуть в висок — разом конец всем проблемам и мучениям. Но тут еще один звонок нарушил зловещую тишину.

— Подумал, киса? Больше звонить не буду… — Должно быть, абонентка хотела еще чем-то припугнуть Иванцова, но тут из трубки донесся какой-то шум, возня, а затем послышался мужской голос:

— Она права, звонков больше не будет. Кудрявцев.

И трубку повесили. Иванцов сел, закурил сигарету, не зная, радоваться или печалиться. Конечно, все это могло означать, что люди Рындина вычислили абонентку и повязали ее в пучки. Но в принципе могло быть и так, что звонила она, скажем, из кабинета того же Рындина, а все прочее было сугубой имитацией. Номерок ТО «Алкоритм» вполне мог быть смоделирован для маскировки и выведен на табло иванцовского телефона.

Но пароль «Кудрявцев» четко говорил о том, что без Рындина не обошлось. И уже загудела у ворот машина. Похоже, именно та, которую начальник УФСБ собирался прислать за Иванцовым…

В машине, кроме шофера, оказались два плотных мальчика, которые сели по бокам от прокурора. Если бы они захотели надеть на Иванцова наручники, то сделали бы это запросто, хотел он этого или не хотел. Но таких полномочий они все-таки не получали. Это была охрана, которой поручалось довезти прокурора до конторы в целости, сохранности и добром здравии.

Довезли быстро, хотя и без мигалки. Подкатили к подворотне, въехали во внутренний двор, вошли в подъезд, двинулись по лестницам и пустым коридорам мимо опечатанных дверей. Ребята говорили мало, только указывали руками, открывали двери. Иванцов был в штатском, но сотрудники, стоявшие на постах, вытягивались.

В приемной начальника было пусто. Секретарша Рындина давно уже была дома, а вот сам Рындин заканчивать рабочий день пока не собирался.

— Здравствуйте еще раз, Виктор Семенович. — Рындин встал из-за стола, протянул руку, пригласил сесть. — Чайку? Кофе?

— Давайте сначала о деле. Чай я и дома попил бы. Да и то не в полночь.

— Ради Бога, извините. Сами понимаете, не стал бы вас беспокоить, если б не особые обстоятельства.

— А ведь вы закон нарушили, Андрей Ильич. Нехорошо чужие переговоры прослушивать, если я об этом не просил.

— Согласен. Признаю себя виновным и готов по максимуму на шесть месяцев исправительных работ, — улыбнулся Рындин. — Лучше улицы мести, чем таким учреждением руководить.

— Ладно, Андрей Ильич, давайте по существу.

— Правильно. Сегодня днем — то есть уже вчера — я получил информацию, что некая дама, которая нам известна как содержательница притона в подвале дома 22 по улице Чапаева, а также как лицо, регулярно осведомляющее милицию, побывала на приеме у Найденова. Это событие произошло примерно в 14 часов. Дама, которую для удобства будем называть Машей, доложила Валерию Петровичу — заметьте, лично доложила! — о том, что у нее на квартире в настоящее время находится тот самый особо опасный рецидивист Гладышев Петр Петрович по кличке Клык, которого мы вот уже десять дней разыскиваем. Кроме того, там же находятся журналистка Вера Авдеева и Надежда Авдохина, жительница Сидорова, временно не работающая. Согласно показаниям участников операции в «центре отдыха», Вера Авдеева участвовала в оказании вооруженного сопротивления группе захвата. Она подозревается в умышленном убийстве сотрудника ОМОНа. Вторая женщина также следует за Гладышевым добровольно. Правда, Гладышев представился им, как это ни удивительно, сотрудником ФСБ, и обе не имеют представления о его подлинном статусе. Что же касается Маши, то она хорошо знает Клыка, который неоднократно бывал у нее в прошлые годы. Более того, она в курсе того, что Клык был отпущен из-под смертного приговора, и даже того, что вами, Виктор Семенович, подписан фиктивный акт о приведении приговора в исполнение. Казалось бы, товарищ Найденов, который уже был в курсе всех дел, должен был немедленно уведомить меня и вас о поступлении этой информации, а также принять все меры к задержанию Клыка.

— Вот как… — пробормотал Иванцов, лихорадочно соображая, что на уме у Рындина: то ли сколупнуть Найденова, который в этом рассказе выглядит полной сукой, то ли копает он куда глубже, то есть и под Иванцова тоже.

— Дальше события разворачивались так. Маша вывела Клыка и обеих женщин из квартиры и с помощью неоднократно судимого за незаконный лов рыбы Георгия Корягина, он же Жора Капрон, перевезла их на борт буксира-толкача «Бугровск», отправившегося с баржами в рейс до Москвы. Там Клык находится и в настоящее время. При нем, как утверждает Маша, имеется два автомата «АКС-74у» и два пистолета «ПМ», три ножа. Кроме того, он везет с собой чемодан, где находится несколько папок с листовыми документами, видео- и аудиокассетами, содержащими компромат на прокурора Иванцова, а также, как я понял, и на других руководителей правоохранительных органов, собранный, видимо, покойным Курбатовым-Курбаши через свою агентуру. Наконец, там же, в чемодане, находится пресловутая «Богородица с бриллиантами», из-за которой все и завертелось.

— Значит, эта самая Маша звонила мне, уже побеседовав с Найденовым? — мрачно спросил прокурор.

— Так точно. И у меня есть серьезные основания полагать, что Найденов был инициатором этих ночных звонков к вам на дачу. Иначе трудно объяснить, откуда у этой Маши ваш домашний телефон. Его в телефонном справочнике нет, между прочим.

— А какова цель? — задумчиво спросил Иванцов. — И почему Найденов не задержал Клыка сразу, а дал ему уехать на пароходе?

— Пока могу только догадываться. И насчет цели, и насчет того, почему не задержал. Но Машу эту самую мы задержали. Она разговаривала с вами прямо из своего подвала. У нее было сделано подключение к телефону фирмы «Алкоритм». Кстати, никаких групп в офис этой фирмы Найденов не высылал и с ГТС не связывался. Мы его телефон взяли на контроль. Он сидел дома и пудрил вам мозги.

— Но все-таки какие-то догадки есть — понастырничал Иванцов.

— Мои сотрудники провели разведку на автовокзале. В этом районе замечены четыре оперативные машины УВД и два «жигуленка» ПГ. Они там появились еще задолго до ваших переговоров с Найденовым, хотя связь с ними он поддерживал и после этого по радио. Кроме того, что особенно неприятно, неподалеку оттуда засекли автомобиль «Мерседес-300», принадлежащий бригаде некоего Бека из группировки Курбаши. Предполагаю, что в случае, если б вы отправились на свидание, этот «Мерседес» мог бы вам дорожку переехать. А потом, я думаю, его бы уничтожили. И концы в воду.

— Но если вы слышали, Найденов меня отговаривал от этой встречи. И как раз пугал местью соратников Курбаши.

— Тем не менее напоследок он вам посоветовал подумать. Дескать, ладно уж, рискуйте, Виктор Семенович. Догадывался, что я могу его прослушивать. Теперь, в принципе, не придерешься. Да, отговаривал, а вот прокурор взял да и поехал.

— Ладно. Допустим, что я не поехал. Как он сейчас себя поведет?

— В данном случае, Виктор Семенович, важнее, как мы сами себя поведем. Теперь важно, кто быстрее перехватит «Бугровск». Я уже дал команду, но думаю, что и Найденов соберется то же самое сделать.

— А все же, почему он дал Клыку уехать?

— Попробуем узнать об этом у Маши…

ВЕСЕЛАЯ НОЧКА

Под урчание дизелей толкача и журчание воды между корпусами барж, наверно, можно было неплохо выспаться. Тюфяки и одеяла с подушками были, конечно, не такие, как в люксе у Курбаши, но вполне терпимые. И ночь теплая выдалась, даже здесь, на реке, не замерзнешь. Вера и Надя устроились на ночлег по одну сторону от стола, Клык — по другую. Это Клык сам так решил, у них не спрашивая. Конечно, соблазнительно было привалиться к ним — уж Надежда-то точно не прогнала бы, — но отчего-то не хотелось этого делать «капитану Гладышеву». Что-то тревожное сидело, как заноза, не давало успокоиться. Нервничал Клык, волновался, хотя вроде бы и попусту.

Дверь надстройки изнутри была заперта на засов, и довольно прочный — такой ни фомкой, ни большим ломом с одного раза не своротишь. Окошки, конечно, хлипкие, но узенькие — башка пролезет, а плечи не пустят. Лично для себя Клык выбрал такое местечко, чтоб его нельзя было лупануть первым же выстрелом прямо сквозь стекло. Для того чтоб добраться до Клыка хотя бы пулей, надо было сперва вышибить окно вместе с рамой, а уж потом совать ствол. Это для умелого человека проблема небольшая, но выкинуть такой финт без шума не получилось бы. И тогда этому умелому человеку пришлось бы поиграть с Клыком в игрушку под названием «кто быстрее». Укладываясь на тюфяк, Клык в дополнение к пистолету вытащил из чемодана автомат, под завязку нащелкал в магазин патронов, один загнал в ствол и не стал вопреки технике безопасности ставить на предохранитель. Так и положил рядом с тюфяком, чтоб пистолетная рукоятка и спусковой крючок были в нескольких сантиметрах от руки — схвати и стреляй.

Лежа на тюфяке и нюхая кислый дух от жеваной ватной подушки, Клык все пытался обдумать, чего ж он такого боится? Казалось бы, чего переживать? Небось не загранрейс какой-нибудь, таможня и пограничники не нагрянут. И менты будут шуровать прежде всего на вокзалах, по автобусам, в крайнем случае на пассажирских судах. Самолеты, после того как их подряд несколько штук угнали, и так стерегут вовсю. Может, конечно, в порту перед отходом осмотрели, проверили, нет ли кого лишнего на буксире. Но Клык-то садился, можно сказать, на ходу. Остановки до самой Москвы не будет. Опять же если этот Иван-ка-питан взялся везти, значит, не боится, что ему за это чего-нибудь будет. Скорее всего дело у него с Марьей налажено, может, и речная милиция подмазана. Очень может быть, что у него не только пассажиры, но и кое-какой дополнительный груз имеется. Засыпь, допустим, песочком или гравием пару тонн наркотиков, расфасованных по пакетам, или двадцать ящиков с автоматами и вези малой скоростью до какой-нибудь тихой заводи, где их у тебя аккуратно сгрузят получатели такой же вот, как сегодня, тигой летней ночкой.

И все-таки Клыка что-то грызло изнутри. Сперва подумал, будто опасается он самих речников. Если, допустим, они такие отчаюги, что в темные дела въехали, то вполне могут, например, получив от «пассажиров» семьсот пятьдесят штук, выковырять из них и все остальное. А самих, поскольку они народ нелегальный и ни по каким ведомостям не числятся, спровадить по-тихому в речку. Тоже бизнес. И опять-таки с Марьей может быть все заранее обговорено. Конечно, если люди от фирмы типа Курбаши и Черного, то за такие штучки можно поплатиться кишками, но Клык-то и бабы — ничьи. И еще немало по Руси бегает и плавает таких ничейных-залетных. Жалеть их никто не будет и искать по дну речному — тоже. Конечно, не у каждого в чемодане такая нычка лежит, но ведь и другой товарец пользу приносит. Правда, со всей командой он не познакомился, но Иван-капитан, хотя бы по роже, вообще походил на человека, который чужую башку отвернуть способен.

Но тут Клык подумал, что ежели ребятишки эти и впрямь хотели их замочить, то сделать это могли намного раньше. На фига приводить их на баржу, устраивать на ночлег, одеяла-подушки выдавать? Предложили бы спуститься вниз на самом толкаче, завели бы в каюту или в кладовку, да там бы и шлепнули в упор и в спину. За дизельным грохотом никакой стрельбы ни на реке, ни тем более на берегу не услышат. А ежели товарищи такие нервные, что крови не выносят, так можно еще проще: накидать им кашки или макаронов по-флотски, но с крысидом или стрихнином — мол, кушайте, что Бог послал! — и все еще тише обойдется. Так что оформлять Клыка и его спутниц на тот свет гораздо удобнее было на самом буксире, а не здесь, когда они заперлись и Клык оружием обложился.

В общем, скорее всего не от Ивана-капитана надо было ждать подвоха. А вот от Марьи…

Тут Клыка беспокоили две вещи. Первое — что Марья никаких денег с него не потребовала, хотя знала, что у него пара лимонов имеется. Правда, Клык и сам не предлагал, но все же в особом бескорыстии Муряху еще никто не уличал. Даже если прибывал к ней по разным жизненным обстоятельствам совсем пустой товарищ, то она хоть и не требовала оплоты, но всегда тонко намекала, что все услуги не бесплатны и должок надо будет вернуть, причем с учетом инфляции. И этот должок лучше всего было не задерживать, потому что при всей Машиной слабости и беззащитности у нее нашлись бы знакомые, которые смогли бы должок стребовать. Иногда с такими процентами, что после этого жить не захочется. То, что она Клыку не предложила сразу расплатиться, — ее дело, но то, что она даже не прикинула примерную сумму долга, — непонятно. Либо забыла впопыхах, во что с трудом верится, либо были у нее на то более глубокие соображения. Второе, что не давало Клыку уснуть, — вопрос о том, отчего ж это Марья так дол о моталась, распивая чаи, калякая с капитановой женой и так далее. Не очень это на нее походило. Маша слыла бабой деловой и времени зря не тратящего. Она отродясь не стояла в очередях, всюду имела блат и всегда всюду успевала. Конечно, у нее могли быть всякие иные дела, до которых Клыку не было интереса, но могли быть и такие, о которых ему просто знать не следовало. Например, могла Маша сообщить ментам, что Клык решил поехать в речной круиз с нычкой в чемодане. И фиг бы кто подумал, что это она его заложила, если б его взяли где-нибудь в сотне-другой километров от ее распрелестной блатхаты. Конечно, тут могло быть осложнение с Иваном-капитаном, если он не сам по себе играл, а у кого-то год крылом. Потому что таких подставок в приличном обществе не прощают. Но если Иван, допустим, был сам по себе или ходил прежде под конторой Курбаши, на которую здешнее начальство за что-то обиделось и решило перекрыть ей кислород, то всяко может быть. Могла быть и иная, более хитрая комбинация, которую Марья провернула, скажем, по заказу Штангиста или какого-то иного молодого и перспективного, но пока еще неизвестного широким блатным массам деятеля, для того, чтоб нанести моральный и физический ущерб конкурентам по части криминального бизнеса. При этом пакость, учиненная лично Марьей, отодвигалась как бы на второй план, Клык с бабами становился какой-то разменной монеткой достоинством в одну безвременно ушедшую копейку, а разборки начались бы между большими людьми.

Клык успокаивал себя тем, что сам он лично Марье ничем прежде не навредил, всегда и все оплачивал, ни разу в жизни не дал по уху и сказал ей худых слов куда меньше, чем многие другие. Правда, вчера днем «овцой» обозвал, но сгоряча и не постеснялся извинения попросить. В конце концов, если б Машка обиделась, что он двух фраерих привел, то ей недолго от них и избавиться. Сама что-то там про клофелин брякнула. Может, конечно, и пугала, но с нее станется. На третьей ходке Клыку рассказали историю, как с одной такой же хатки двоих жмуров, проигравших себя, вывезли в контейнерах на мусоровозке, и он вполне мог поверить, что у Маши и троих утилизировали бы не хуже.

В общем, при автомате Клык не ощущал себя бедной овечкой. И сильно сомневался, чтоб его пришли брать темной ночкой. Выгодно, конечно, если не хочешь сам под пулю попасть или жаждешь отловить кого-либо тепленьким-сонненьким, но, с другой стороны, ежели клиент окажется прыткий, сумеет вовремя проснуться, ошарашить парой очередей назойливых посетителей, а потом сиганет с борта подальше в ночную тьму, то ночь не лучшее время для такой работы. Гораздо удобнее — на рассвете. Промучавшийся в приступах бдительности гражданин, увидев первые лучики грядущего дня, может успокоиться и забыться, а когда проснется — если, конечно, дадут проснуться. — то прыгать в речку будет уже поздно. Все помнят, что приключилось с Василием Ивановичем Чапаевым, когда он под пулеметным огнем заплыв устроил. Клык по старой памяти Чапаева уважал, но последний подвиг начдива повторять не собирался.

Исходя из этих соображений, надо было не маяться дурью, не теребить нервишки, а поспать, чтоб утречком быть как штык. Но не получалось никак, не успокаивались мозги, и Клык с досадой ощущал, что благодатное время, которое можно было потратить на сон, все утекает и утекает.

Вера и Надя спали. Сначала они о чем-то шушукались, похоже, по поводу того, простынут они на полу или нет, но потом засопели, отчетливо, но без явного храпа. Сразу чувствовалось, что Надежда за истекший день не приняла ни грамма.

Поворочавшись часок, Клык решил покурить. Машка снабдила его в дорогу десятью пачками «Примы». Тихо, чтоб не лязгать, он отпер засев, вылез на палубу. За кормой бухали машины толкача, светились окна в надстройке и ходовые огни. Впереди, перед носами барж, мерцали красные и белые огоньки бакенов, отражаясь на речной глади. Небо, темно-синее, многозвездное, по краям светлело. Мрачно-расплывчатые, мохнатившиеся лесом, черные берега были почти полностью погружены в темень, лишь кое-где светлячками желтели слабенькие огоньки. В одном месте, совсем рядом с водой приплясывал оранжевый язычок огня — кто-то костерок развел. Может, там и песни пели, но дизеля уж больно хрюкали и разобрать что-либо Клык не мог. В одном месте, на поверхности воды при свете от огней буксира Клык увидел неясный силуэт лодки, на которой какие-то мужики ворочались с сетью. Стало быть, не перевели еще всю рыбу, раз браконьерят.

Клык покуривал, облокотившись спиной о спасательный круг, висевший на надстройке, и усевшись на перевернутое пожарное ведерко. Слева от него были сходни, по ним можно было перебраться на вторую баржу, бортом сцепленную с той, на которой находился Клык. Впереди были два просторных грузовых люка без крышек, но затянутых сверху брезентом. Чего везли — неясно, но, видно, не больно тяжелое. Баржи сидели высоко.

Никак ему не помнилось, куда течет эта река. Он лаже не знал точно, где в нее впадает та самая родная речка, которая протекает мимо Марфуток. Знал только, что сначала будет просто река, потом шлюзы, а после — канал. Какой именно, Клык запамятовал, наверно, имени Москвы, но, возможно, и Волго-Балт.

«Прима» догорела, Клык не почуял, что накурился, и зажег вторую. Сделав пару затяжек, он услышал, что в гулкое громыхание машин буксира вплелся иной звук.

Это было жужжащее пение лодочного мотора.

Клык не знал, кого несет в такую пору: то ли рыбачков-профессионалов, то ли их лучших друзей — рыбинспекторов, то ли просто любителей отвести душу на речном просторе. К тому же как человек, непривычный к речному быту, он не мог с ходу отличить звук мотора безобидной «казанки» от катера речной милиции. Приглядевшись, Клык увидел, что лодка нагоняет состав с кормы точь-в-точь как лодка Капрона, когда их перегружали на толкач.

Нет, это была не милиция. Притушив сигарету, Клык наблюдал из темноты за тем, как проворные ребятки — их в лодке было трое — перекинули на буксир какие-то увесистые свертки. Толкач на это время сбавил ход, а когда перегрузка была закончена, лодка резко отвернула и исчезла в темноте.

Что это было, Клыка не интересовало. Но, как ни странно, ему немного полегчало в моральном плане. Во всяком случае ему стало ясно: Ваня-капитан, по крайней мере сам лично, не собирается сдавать Клыка ментам, раз принимает на вверенный буксир какие-то грузы от посторонних третьих лиц. Потому что легаши — народ непредсказуемый и могут по ходу отлова Клыка невзначай обшмонать судно целиком и полностью, найти этот самый неучтенный товар и, позабыв обо всем хорошем, содрать отступные в таких размерах, что тарифы за перевозку не обеспечат рентабельности.

Тем не менее с палубы Клык убрался. В надстройке было уютнее. Улегшись на свое место, «капитан Гладышев» попробовал прикрыть глаза и подремать. Вроде бы даже получалось. Веки уже наливались тяжестью, а неприятные мысли становились глуше. Еще чуть-чуть — и Клык захрапел бы, беды не чуя.

Насчет беды, конечно, сильно сказано. Просто по сходням, переброшенным с толкача на баржу, кто-то затопал. Клык сразу сцапал автомат и взял на прицел то самое окошко, из которого его могли при желании обстрелять.

Мимо двери прошли двое, до Клыка долетело сказанное вполголоса:

— Не греми особо, тут люди спят. — Это бухтел Иван-капитан.

Потерпят! сказал второй голос, молодой и нахальный.

— Не ори, падла! — строже шикнул капитан. — Приключений ищешь, карась гребаный. Тащи давай и не разевай хлебало. Уловил?

Судя по тому пыхтению и ругани, которые отчетливо слышались Клыком, ребята тащи; и что-то тяжеленькое. Когда речники утопали подальше от надстройки куда-то к носу баржи, Клык осторожно переместился к окошку, выходившему вперед. Оно было заколочено изнутри обрезками досок, но через узкие щелки кое-что разглядеть удалось. Темные фигуры Ивана-капитана и «карася» с какими-то пакетами-свертками в руках маячили у передне го грузового люка. Клык так и не удосужился разглядеть, что там, под брезентом. Даже в ближний от себя грузовой люк не заглядывал.

С носа доносились слова:

— Быстрее телись, биомать! Слепой, что ли?

— Да счас, счас!

Они откинули брезент, и тот, который «карась», полез в люк.

— Принимай! Смотри, культурнее, — скомандовал Иван.

Засветился фонарь, и Клыку стали видны обернутые полиэтиленом пакеты габаритами примерно 40x20x20, которые капитан передавал вниз своему подручному. Всего их было восемь штук. Судя по всему, карась» не просто укладывал пакеты, а прятал их куда-то, потому что, взяв первый пакет, долго шурупил внутри баржи и лишь потом поднялся за вторым, с которым провозился немногим меньше. Капитан тихо поругивал парня за то, что долго возится, но больше для проформы. Как видно, Иван и сам понимал, что быстрее не получится.

Когда все восемь пакетов перекочевали в трюм баржи, Иван с «карасем» задернули брезент и какое-то время копошились, закрепляя его на люке.

— Перекур, — объявил капитан. Они присели на носу баржи, затлели огоньки сигарет.

А как в Москве? — спросил «карась», имея в виду только что спрятанный груз.

— Туда еще дойти надо, — ответил Иван. — И вообще, не фига рассуждать. Тебе отстегнут сколько заработаешь. А будешь спрашивать, до старости не доживешь, понял, биомать?

— Я чего, я так… — струхнул парень.

— Ты запомни одно, если здесь хочешь работать не звони языком и слушайся меня. А то, биомать, и сам влетишь, и меня подставишь. Язык доводит не только до Киева, биомать, но и до гроба.

С последней фразой Клык был согласен полностью и целиком.

— Сейчас на Коровинский плес выйдем, — сказал Иван, пуская струю дыма. — Во место! Фарватер сорок метров, а от берега до берега больше километра. Сплошная мелкота. А там, впереди, должен «Козьма Минин» вверх идти, пассажирский, трехпалубный. Как разойдемся — хрен его знает!

Бычки пошвыряли с борта — видать, морские законы на все реки не распространяются — и ушли с баржи на толкач.

Клык отчего-то подумал, как смешно будет, если они тут на мель сядут. А потом ему показалось, что ему лично это окажется не смешно. Потому что если толкач сам свои баржи не стащит, а встанет, допустим, поперек фарватера и создаст затор, в результате которого застрянет встречный трехпалубный, возможно, с интуристами на борту, то явятся какие-нибудь речные гаишники и прочие начальники, начнут разбираться и могут даже добраться до Клыка.

Но насчет мели он зря волновался. На Коровинском плесе произошли совсем другие события.

Клык услышал, что дизели толкача свали бухать намного реже, обороты сбросили. Выглянув в окно, он увидел, что берега заметно отдалились друг от друга. На востоке, то есть там, куда был повернут нос баржи, уже здорово посветлело и гладь водного зеркала отливала не то серебром, не то ртутью. Огоньки бакенов почти наползали один на другой. А километрах в двух впереди из-за поворота реки медленно выдвигалась светящаяся многочисленными огоньками громада «Козьмы Минина». Оттуда донесся требовательный гудок, сзади, из-за спины «Бугровск» ответил ревуном.

Высунуться на палубу Клык решил чисто по наитию сердца. Или по его велению, если более правильно. Короче, он хотел просто поглядеть вблизи на речной пароход, где едут относительно богатые и счастливые люди, которые отдыхают, любуются красотами природы и не ощущают себя добычей, за которой гоняется целая свора собак и охотников.

«Козьма Минин» шел хоть и против течения, но гораздо быстрее, чем «Бугровск» со своими баржами. А «Бугровск» начал плавно поворачивать злево, оставляя по правому борту красный бакен. Баржа проползла от него всего в трех-четырех метрах. Носы их смотрели теперь точно на белый, и Клыку даже показалось, что сейчас состав сомнет эту мигалку и встанет точно поперек «проезжей части», после чего «Козьма» своим острым белым носом долбанет деревянные баржи в борт, причем ту, где находились беглецы, в первую очередь. Дальше воображение нарисовало картинку и вовсе неприятную. Привиделось, как затягивает в водоворот, уносит под винты и так далее. Но тут носы барж стало уводить вправо от белого бакена, и сцепка плавно прошла изгиб узкого фарватера. Послышались новые гудки, трижды мигнули проблески на верхней палубе «Минина», трижды мигнули такой же световой отмашкой с «Бугровска» разоспись левым бортом.

Пока «Минин» величаво проплывал мимо зачуянной сцепки — топовый огонь «Бугровска» светился где-то на уровне второй палубы речного лайнера, — Клык полюбовался этим зрелищем от души. Он даже перебежал по сходням на левую баржу, чтоб быть поближе. На море-то он бывал, но только купался, а на пароходах, даже на речных, ни разу не катался. Даже на речных трамвайчиках. А тут — хоть посмотреть вблизи…

Там, видно, еще только собирались спать ложиться. Где-то музыка играла, похоже, танцевали даже. Из ресторана расслышал он бряканье посуды. В одном окне, до половины затянутом шторкой, чьи-то голые титьки промелькнули. С камбуза какими-то приправами и шашлыком повеяло. Парочки стояли у борта, обнимались, поцелуйчиками обменивались. В световых пятнах от окон какая-то девушка Клыка видела, ручкой помахала. Клык тоже махнул пару раз.

Проползла мимо стометровая махина. Ушла за корму, в темень, а потом огоньки где-то за поворотом реки исчезли. Клык посмотрел немного, повздыхал: уплывает куда-то красивая, вольготная жизнь, а у него такой, пожалуй, никогда не будет. Лишь бы свою, вот эту, пропащую, но все же очень дорогую, по большому счету, жизнишку сохранить подольше.

Он вернулся на «свою» баржу, подошел к надстройке и уже собрался было укладываться на родной тюфяк, когда справа, оттуда, где в темноте прятался берег, разом взревели мощные моторы с разу нескольких катеров.

Клык отчего-то ни на секунду не сомневался, что это за ним. Четыре мощные фары осветили сцепку, и Клык едва успел юркнуть в надстройку, прежде чем один из световых кругов приблизился к нему.

— Эй, на «Бугровске»! — заревели в мегафон. — Застопорить ход! Речная милиция! Повторяю, немедленно застопорить ход!

Следом протарахтела автоматная очередь, и нитка трассирующих пуль унеслась в небеса.

Клык услышал со стороны буксира глухой лязг, должно быть, редуктор переключили на холостой ход. Вся сцепка завибрировала, и от этого, должно быть, без какой-либо команды проснулись Beра и Надя.

— Что это? Встали? Почему стреляют? — Клык не очень понял, кто о чем спрашивал, потому что обе задавали вопросы одновременно.

— Ничего особенного, — ответил он. — Небольшая пересадка!

По правде сказать, Клык полагал, что предстоит «посадка», да и то если их кто-либо захочет брать живыми.

— Чемодан берите! — заорал он во всю глотку и схватился за автомат.

Клык глянул в боковое окошко. Один из катеров уже подцепился к «Бугровску» с кормы второй огибал сцепку с носа, вероятно, намереваясь причалить к левой барже, а третьего видно не было. Клык понял, что этот катер уже подошел к борту той баржи, где они находились. Сообразив, что с него его не увидят, он решил пойти на риск. Терять-то все одно не хрена… Пригнувшись, Клык выскочил из надстройки. обежал грузовые люки по левому борту и выскочил на нос, к якорям, в тот самый момент, когда с катера пошли на абордаж.

Четырехзубая «кошка» с привязанным к ней капроновым тросом уже впилась в низенький фальшборт саржи. Кто-то невидимый Клыку резким голосом прислал:

— Пошел!

Что-то зашкрябало по деревянному борту баржи.

Как раз в этот момент, далеко позади, на корме "Бугровска», там, где пришвартовался милицейский катер, поднялся какой-то шум, кто-то заорал: «Стой! Стрелять буду!», а потом звонко хлопнул пистолетный выстрел. Потом неожиданно взревел лодочный мотор, и от кормы «Бугровска», с левого борта, то есть с противоположной стороны от того места, где пришвартовался катер, задрав нос, рванулась «казанка».

— Ой! — тихо пискнули за спиной у Клыка. Он нервно обернулся и увидел своих спутниц, улегшихся кивотами на палубу и прижавшихся с двух сторон к чемодану.

— Что случилось? — прошипела Надя. — Опять бандиты?

— Заткнись, пока жива! — тихо огрызнулся Клык. На «Бугровске» грохнул еще один выстрел, а затем протарахтела очередь, и трассер полоснули тьму в направлении моторки.

— Стой, мать твою! Хуже будет! — проревели в мегафон. — Достань их, Тараненко! Достань!

Тот катер, что огибал сцепку, взревел и понесся в погоню за удирающей «казанкой». Скорее всего Иван-капитан очень не хотел садиться, а может, просто понервничал, потому что Клык, при своей осведомленности в юриспруденции, не мог припомнить уголовных статей, по которым капитана могли бы посадить. В лучшем случае — использование служебного положения в личных целях. Даже укрывательство не пришить, потому что ни Клык, ни Маша не докладывали капитану о том, что он преступников везет. И шиш кто доказал бы, что он об этом знал.

Впрочем, обо всем этом Клык думал только пару секунд, не больше. Через фальшборт, кряхтя и матерясь, на нос баржи выбрался омоновец в каске-«сфере» и бронежилете, с автоматом. Он тут же бегом бросился к надстройке, а на палубу уже карабкался второй.

Клык не знал, сколько их там, в катере, но четко догадывался, что другого случая не представится. Едва голова второго поднялась над бортом, как Клык выпрыгнул из-за люка и с метра гвозданул короткую прямо в лицо, увидев только высвеченные вспышкой и широко открывшиеся от предсмертного ужаса человеческие глаза. Тот, что влез первым, успел обернуться, но автомат вскинуть ему не хватило времени. Клык шибанул туда длинной, не очень целясь, и бойца резануло наискось. Жилет выдержал — Клык лупил метров с тридцати, — но одна из пулек 5,45 тюкнула омоновца в предплечье, а другая — в бедро.

— Уй-я-а! — Вой и мат был такой, что у Клыка аж мурашки пробежали по спине.

Но теперь уж надо было идти до конца. И, подскочив к борту, Клык с полутораметровой высоты прыгнул прямо в катер, на третьего омоновца, который барахтался на сходнях, придавленный сверху первым, убитым в упор. Кроссовка приземлилась ему на нос, крепко припечатала и вырубила. Рулевой, молоденький сержант речной милиции, даже цапнуть кобуру не пытался. Он только трясся как осиновый лист.

— Быстрее, суки! — гаркнул Клык, когда у борта появились Вера и Надя с чемоданом. — Сюда! Прыгай!

А через сходни с «Бугровска» на баржу уже топали, еще секунда-другая — и начнут решетить.

Вера и Надя прыгнули одновременно, вцепившись в чемодан, и опять же прямо на труп и придавленного живого.

— Газуй! — тыча стволом в затылок сержанта-рулевого, орал Клык. — Убью, ментяра!

Тот резко врубил мотор, но еще перед этим Клык обрубил охотничьим ножом капроновый трос. Катер понесся прочь от баржи в уже здорово поредевшую темноту, и вслед ему с баржи затрещали злые, яростные, но слишком уж нерасчетливые очереди. Одна прочиркала трассами в метре над головами, другая пробулькала по воде у борта, третья — за кормой. А катер успел упилить уже метров за двести. Потом палить перестали — побежали садиться в свое плавсредство.

— Держи скорость! — рычал Клык, не убирая ствола от головы перепуганного пацана. — Догонят — первого поканаю!

Вера и Надя, сжавшись в комочки, дружно стучали зубами. Прямо перед ними лежал труп с залитым кровью лицом, второй омоновец еще не пришел в сознание.

— Верка! — крикнул Клык сквозь рев мотора. — Возьми у них автоматы! Живо!

— Я… не могу… — пробормотала та. Ей было куда страшнее, чем в лесу, потому что она уже поняла: все было ложью. «Капитан Гладышев» — просто бандит, убийца, вор и прочая, прочая, а они с Надей — пособницы. Даже хуже — соучастницы. И она, Вера Авдеева, дочка интеллигентных родителей, человек творческой профессии, сутки назад стреляла не в бандитов, а в представителей закона. Увиделось свесившееся на краю выемки тело… Господи! Она же… Только теперь дошло. Произнести слово «убийца» она не сумела бы, но внутри мозга это слово ухало тяжкими ударами зловещего колокола.

— Давай работай, ковырялка! — Клык убрал автомат от затылка рулевого, и ствол его глянул на Веру. — Ну!

Вера продолжала сидеть, закрыв глаза, но зато встрепенулась Надежда.

— Сейчас, сейчас, Петя! Я помогу.. — Надя суетливо и неловко ухватилась за ремешок автомата, съехавшего убитому на пояс. Потом додралась, отстегнула карабин от верхней антабки, выдернула ремень из-под спины.

— Прикладом подавай! — рявкнул Клык. Автомат оказался у него в руках. Он стоял на предохранителе и Клык положил его рядом с собой.

— Пояс отстегивай! — Обращали к Наде, Клык выдернул левой рукой пистолет и навел его дуло на голову сержанта, а стволом автомата указал на мертвеца. Надежда проныла:

— Ой, Петечка, он… мокрый весь… В крови!

— По фигу! Отмоешься, если не сдохнем!

Надежда расстегнула пояс с кобурой и подсумком, наручниками и дубинкой.

— Сюда давай! А этого сваливай! Сваливай за борт, говорю!

— Не могу, тяжелый! Верка! Помогай, мать твою так!

Надежда дернула подругу за плечо, Клык матернулся в три этажа, подгоняя баб. Oтворачиваясь от трупа, женщины приподняли его за локти, повалили животом на борт катера, а затем, подцепив за колени, спихнули за борт. При этом Надя наступила на ногу лежащего в беспамятстве омоновца, и он, застонав от боли, пришел в себя.

— Ой-й! — Вера и Надя шарахнулись от него к Клыку.

— Жив? — спросил Клык, наводя автомат — Ну

падла!

— Братан! — взвыл тот. — Не надо! Не надо!

— Стволы и все бебехи — мне! Дрыгнешься — разнесу башку!

Счас, счас, корефан! Только не стреляй!

— Стволом на себя! — напомнил Клык. — Отдай

И мотнул головой Надежде. Надежда неловко схватилась за приклад, палец зацепился за крючок и…

Пули кучей в упор ударили в лицо, в горло, в подбородок, перешибли ремешок «сферы», и каска вместе с кусками черепа и мозгами улетела за борт.

— А-а-а! — истошно взвыли разом и Надежда, и Вера, будто в них тоже попало. Автомат грохнулся на слани, стрекотнул уже совсем самостоятельно, и пули впились куда-то в обшивку моторного отсека. Но вроде бы ничего не зажгли и не застопорили.

_Скидывайте его! — взревел Клык. Скидывайте к такой-то маме!

Ему от этой нелепой смертюги стало тошно. Не хотел он этого легаша мочить. И так один жмур в коллекции прибавился. А этому, напуганному до костей, Клык хотел предложить искупаться. Пусть бы сигал с кормы за борт. Небось здоровый, продержался бы, дока свой катер не подошел. Вон он, урчит всего-то метрах в трехстах сзади. Похоже, отстает. И не стреляет, боится своего зацепить. Света ждет.

И правда, светлело все заметнее, уже золотилось и розовело небо на востоке. Но катер с Клыком и его боевыми подругами был почти не виден на фоне темного берега и его отражения на речной глади. Коровинский плес кончался, берега сужались, река постепенно сворачивала вправо. Скоро катер преследователей исчез из виду за мысом.

— К берегу! — проорал Клык в ухо сержанту. — Вон туда!

— Там мелко, — простучал зубами рулевой, — а у нас крылья подводные. Сядем!

— На сколько еще горючки? — спросил Клык.

— Минут на десять… Может, на пятнадцать… Не знаю.

А это что? — Клык указал пальцем на какое-то темное углубление в берегах.

— Там протока… Старица какая-то. Или рукав.

— Глубокая?

— Да, — облизнул пересохшие губы милиционер, — только узкая. Вот это — остров, а там — правый берег.

— Сворачивай!

Рулевой послушно повернул баранку. Катер покатился вправо, с ревом влетел в русло. Тут от берега до берега было метров пятнадцать. Лиственный лес, не то ольховник, не то орешник — Клыку было не до ботаники, — вплотную подходил к воде.

— Глуши! — распорядился Клык, когда промчались по протоке с километр. Катер осел в воду и, проскользив немного по инерции, закачался на волнах, которые сам же и поднял.

— Карта есть? — спросил Клык.

Сержант показал на планшетку.

— Разверни. Где мы сейчас?

— Вот тут, — поежился милиционер от очередного прикосновения пистолетного ствола, — вот остров, вот протока.

Клык, не убирая пушки, поглядел. Выходило, что в десяти километрах отсюда, если прямиком через лес, — шоссе на Москву.

— Карта точная? — спросил Клык, осматривая масштаб.

— Почти, — ответил сержант. — Только на ней военный аэродром не обозначен. Тут какой-то полк транспортный временно посадили. Вот тут

— Ну, блин, — в сердцах заметил Клык — ничего себе точность!

Получалось, что, если обходить аэродром, выйдет не десять верст, а все тридцать. Но куда деваться-то?

Клык обернулся к женщинам.

— Надь, подбери наручники.

Надежда как во сне подошла к тому, которого убила, будто не видя его раскуроченной голсвы, и попыталась отцепить от пояса браслетки. Не получалось, открыть не могла.

— Да я сам пристегнусь! — догадался сержант. —

Мои возьмите!

Клык даже хохотнул.

— Давай, ты ж профессионал… Так, на правую — нормально. Теперь через баранку — и на левую… Отлично.

Клык расстегнул на милиционере кобуру, выдернул «ПМ» со шнуром, отцепил обойму, передернул затвор — патрона в патроннике не было. Потом выщелкал патроны из обоймы в карман, вставил обойму в пистолет и вернул сержанту. Запасную забрал целиком.

— Носи на здоровье.

— Спасибо, — ответил пацан. Как такого мочить? Нет, у Клыка на это духу уже не было. Дай Бог, чтоб этому ментенку очко сравнялось.

Вытянув из-под сланей отпорный крюк, Клык как шестом подтолкнул катер носом к берегу, зацепился багром за ближайшее дерево и подтянул суденышко почти вплотную.

— Берите чемодан — и на берег, крали мои бубновые. А то тут в сторожихах оставлю.

Обе были полуневменяемые, с какими-то неживыми, малоподвижными глазами. Стресс, шок — Клык в этом мараковал плохо. Но взяли чемодан и сошли. Даже спрыгнули с носа не шлепнувшись в воду, а прямо на сухой берег.

Клык задержался, прибрал боеприпасы. Три магазина полных, один на треть отстрелянный — к автоматам, пять полных обойм к пистолетам, шестая — россыпью. Сами пушки ему были на фиг не нужны. Наручники все-таки отцепил и еще пару баллончиков с какой-то там «черемухой» оприходовал. Могли пригодиться. Напоследок Клык расшиб прикладом рацию, стоявшую на катере.

Она, правда, была выключена, но если б юноша-сержант как-нибудь сумел освободиться от наручников, то мог бы по ней настучать. Конечно, чтоб этого не случилось, проще было для страховки чикнуть пацана, но Клык, как известно, этого делать не хотел вопреки всей логике жизни.

— Отдыхай, — сказал Клык, потрепав сержанта по стриженой макушке. — А вообще, друг, валил бы ты из ментуры, пока не поздно. Не твоя это работа.

С этими словами он соскочил на берег и двинулся следом за женщинами, которые уже отбрели метров на двадцать в глубь леса.

Догнал он их вовремя. Как раз когда нервный шок, в котором пребывали Вера и Надя, перешел в истерику.

— Я… убила-а! — чуть ли не на весь лес крикнула Надежда, бухнулась наземь и принялась кататься, царапать землю ногтями, неистово колотить кулаками по траве, хвататься за кусты и выть, перемежая плач со смехом. Вера просто села под какой-то березой, уткнула лицо в колени и заплакала.

— Вы чего, дуры? — оторопело спросил Клык. — В Психляндию приехали?

— Уйди-и! — провизжала Вера. — Уйди, пожалуйста!

— Пожалуйста, — сказал Клык, подхватывая чемодан левой рукой. — Без вас удобнее.

Насчет того, что удобнее, он явно пере гнул. Чемодан был тяжелый, здорово оттягивал руку. А в правой был автомат, его пока Клыку убирать не хотелось.

Хотелось ему другого: во-первых, чтоб те менты, что задержали «Бугровск», как можно дольше не отыскали то место, где они высадились на берег, а во-вторых, чтоб он лично вместе с чемоданом успел за это время дерануть отсюда как можно дальше. Странно, но то, что он не стал тратить время на то, чтоб уговорить спутниц закончить рев, сыграло положительную роль в прекращении истерики. Когда Клык, чуть прихрамывая на свою не долеченную ногу, но достаточно быстро зашагал куда-то прочь от реки и шаги его стали постепенно удаляться в глубину сумеречного предрассветного леса, Вера и Надя, как по команде, затихли, прислушиваясь. Они позволяли себе лишь изредка пошмыгать носами.

— Ушел, — пробормотала Надя, — совсем ушел!

— Ну и хорошо, — сказала Вера, стирая с лица слезы. — Нужен он нам, бандюга этот.

— А что мы теперь делать-то будем, дура? — вскричала Надя. — Сейчас милиция прибежит, заберут нас, поняла?

— Пусть, — Вера фаталистически вздохнула, — хуже не будет.

— Не будет? — взвилась Надежда. — Да ты что! ОМОН нас самое малое сапогами истопчет, если поймает. А уж в тюрягу точно посадят. Как сообщников.

— А мы скажем, что он нас силой гнал. Как заложниц. — Вере это пришло в голову неожиданно.

— Кто поверит-то? — скривилась Надежда. — Девочка наивная! Этот, водитель на катере, все скажет. Уй, и зачем я только с вами связалась!

— С нами? — возмутилась Вера.

— Конечно! — напомнила Надя со злостью. — Я ж тебе говорила, что это банда, а ты все одно: «Он — чекист, прокурор — вор, я — умная, все знаю, а ты, дура деревенская, ни хрена не понимаешь». Забыла, что ли?

Вера вспомнила. Крыть вообще-то было нечем. «Сама полюбила, никто не велел», — как пелось в старой песне.

— Мы ж убийцы теперь, поняла ты? — прошипела Надежда. — Убийцы! Мне-то еще чего, я нечаянно. А ты-то? А?

— Но ведь все равно когда-нибудь поймают, — обреченно произнесла Вера.

Когда-нибудь! Еще ж не поймали! А с этим еще долго ловить будут!

Да он нас сам убьет. — Вера в это те верила, но почему-то пустила в ход этот аргумент.

— Не убьет! Раз сейчас не убил, значит, не убьет… — Надя больше надеялась, чем была убеждена в последнем, но все-таки произнесла эту фразу.

И Надежда, наскоро отряхиваясь, сорвалась с места и побежала в глубь леса следом за Клыком.

Вера нерешительно сделала несколько шагов в противоположном направлении и тут испытала страх. Нет, не перед милицией и тюрьмой. Перед одиночеством. Ей представилось, будто ее задержат одну, а Клык с Надеждой еще час-другой или, может быть, целые сутки будут на свободе. Нет, она не хотела одна отдуваться за все!

Она тоже припустила через лес — догонять Надежду.

Клык, пока бабы препирались, отшагал метров двести. И увидел, что впереди, еще в полсотне метров, заметно посветлело. Еще немного — и он оказался на обочине ровной и, судя по всему, недавно проложенной бетонной дороги. Не нужно было состоять на службе в ЦРУ, чтоб сразу догадаться — ее проложили доблестные российские воины. Прежде всего, по плохо залитым зазорам между плитами, по перекосам самих плит и безобразным кюветам.

Стало ясно, что эта дорожка скорее всего одним концом упирается в тот самый военный аэродром, о котором поведал молоденький сержант. Карту у него Клык забрал, но на ней никакой дороги, разумеется, не числилось. Позже он понял, что на ней и не могло ничего числиться, ибо выпущена была эта карта еще при Советской власти, аж в 1990 году. Видать, думали, что речной милиции новее иметь не к спеху. Наверно, правильно думали — река-то не изменилась.

На саму дорогу Клык вылезать не стал, а решил поразмыслить в придорожном ельнике. Долго думать не пришлось, потому что метрах в пяти от него послышался треск и на обочину дороги выбежала встревоженная Надя.

— Петя-а! — позвала она чуть ли не во весь голос.

Клык не знал, далеко ли менты, и отчетливо, но не очень громко выругался:

— Ты чего орешь? Здесь я.

Еще через пару минут относительно тихо и скромно прямо к ним в ельник подошла Вера.

— Ну, очухались? — спросил Клык. — Вместе пойдем или кто куда?

— Вместе, — сказала Надежда.

— Ты вор? — спросила Вера, пытаясь заглянуть Клыку в глаза.

— Не-а, — ответил он, — я благородный разбойник. А вообще, лучше, если ты будешь считать, как считала. То есть что я чекист, майор разведки и прекрасный семьянин.

— Ты вроде бы капитаном назывался… — Надежда старой песни Высоцкого не знала и не поняла юмора.

— А мне по рации передали, что я в майоры произведен, — нахально хмыкнул Клык. — Вы учтите, девушки, что когда нас, грубо говоря, повяжут, то вам стоит утверждать, будто вы мне верили и в моем, извиняюсь, чекистском происхождении не сомневались. Потому как если начнете говорить: «Он бандит, мы сразу просекли!», то пойдете за соучастие. И вообще, нам с вами могут запросто 77-ю припаять как вооруженной банде. Сейчас, по слухам, это очень в моде. Но это — только в довесок к 102-й «в» для Верочки и 106-й для Надечки.

Надя только охнула, поскольку думала, что ее статья, самая большая по номеру, и есть самая страшная. Наверно, она бы стала спрашивать, за что ей такая привилегия, если бы вдруг не послышался гул мотора приближающейся машины.

Клык пригнулся сам и пригнул к земле Надю с Верой. Мимо них, брякая разболтанными бортами, по неровно положенным плитам промчался военный грузовик.

«Так, — подумал Клык, — катаются, стало быть». Он посмотрел на автомат и подумал, что военные имеют приказ пассажиров не брать, особенно если у тех оружие в руках. Но если не с автоматом, а с чемоданом и с парой бумажек, то, пожалуй, могут и взять. Даже если старшим по машине будет офицер. Только вот далеко ли увезут?

Он еще раз посмотрел на карту. Вот протока, вот здесь примерно они причалили, а вот сюда куда-то вышли. А это шоссе на Москву. Стало быть, к Московскому шоссе надо ехать влево, если подойти к обочине с этой стороны дороги, и вправо — если с противоположной.

А вообще-то лучше послать кого-то из баб. Проголосует солдатам мужик — шансов, что остановятся, немного. А вот если баба — другое дело. Почти наверняка подвезут. А за компанию и Клык присуседиться может.

Клык деловито запихал в чемодан все вооружение, кроме «Макарова», засунутого под куртку. Достал две красные «полтинничные» бумажки, положил в карман. После этого придирчиво оглядел себя и дам. Конечно, видуха была не лучшая. Морды, правда, покорябаны в нескольких местах, но фингалов нет. Помяты, но на бомжей не похожи. С таким чемоданом, — если его не открывать, конечно, — больше смахивают на деревенскую компанию, едущую в город продавать мясо. Клык, стало быть, муж, Надька может сойти за жену, а Верка — за сестру мужа. Опять же если никто не будет спрашивать документы.

Стоит попробовать! Если что не склеится, можно достать пистолет и рискануть нахалом. Даже со стрельбой.

— Вот что, бабоньки, если пойдет машина, выходите на дорогу и голосуйте. Может, притормозят, подъедем вперед на шоссе, там опять проголосуем, если эти дальше не повезут.

Опять зашумела где-то машина. Клык не уловил, справа или слева. Но Надежда на всякий случай вышла к обочине.

Слева появился зеленый армейский «УАЗ» — что-то вроде санитарного микроавтобуса, но без красного креста, с трехцветной эмблемкой «ВС». Клык считал это дело пустым номером, но тут вспомнил, что не сказал Надежде, каким машинам голосовать: идущим справа или слева. Когда собрался сказать, что машины, идущие слева, им не нужны, опоздал: «УАЗ» уже остановился.

И не только остановился. Шофер остался за рулем, а из правой передней дверцы на обочину выскочил коренастый невысокий мужик в морской фуражке, потертой кожанке и черных брюках с голубым кантом.

— Надюха! — завопил он. — Ты ли это?

— Володечка? — скромно отреагировала Надежда, потому что боялась ошибиться.

— Ну! — Морячок-летчик был в явном восторге, и Клык решил, что сейчас он предложит Надежде прокатиться с ним в городок, в какую-нибудь квартирку, так как у летуна небось жена сбежала или отдыхать от него уехала. Из этого следовало, что по новой диспозиции Клыку лучше оказаться братом Надежды, а Вере — его женой. Правда, морячок мог быть в прошлом ее соседом по парте в школе или по горшку в детском саду, а потому прекрасно знать всех братьев Надежды, если таковые вообще имелись. Точно так же он мог знать и всех сестер, а потому вариант: Вера — сестра Надежды, а Клык — муж сестры — тоже был не идеальный.

Так или иначе, но Клык вместе с Верой и чемоданом вылез из ельника. За стеклами в салоне микроавтобуса никого не просматривалось, только за рулем был матрос в пилотке.

— На базар? — спросил Володя, не дав Клыку раскрыть рот.

— Ага, — ответил Клык, — в Москву.

— Серьезно? — просиял морячок. — Значит, по пути!

— Как это? — удивился Клык и решил проявить эрудицию. — Вы ж с Московского шоссе сюда едете, так?

— Само собой.

— Так вроде не по пути…

— Чудак! Ты думал, я вас два часа до города трясти буду? — хихикнул Володя. — Чтоб вы еще восемь часов до Москвы на поезде пилили? Никак нет С каждого по стольнику — и через полтора часа вы в Москве. Годится?

— Серьезно? — Теперь уже Клык не мог поверить в такое везение. — Ты ж военный?

— Ну, военный. А борт — транспортный. Сегодня гарнитур мебельный для начальства везу. Уже погрузили небось. Ну, садитесь?

Клык пропустил дам, влез сам, морской авиатор Володя забрался на свое место, и матросик-водитель погнал машину по бетонке. Откуда-то из-за теса уже слышался низкий, тяжелый гул прогреваемых моторов…

ШАНСЫ БЛИЗЯТСЯ К НУЛЮ

Невыспавшийся, небритый, с ввалившимися глазами, Иванцов вернулся домой, скинул ботинки и пластом вытянулся на диване в гостиной. Он решил не отвечать на звонки — все равно толку от этого уже не было.

Солнце мешало спать. Слишком ярко светили его красноватые утренние лучики в просторное окно и балконную дверь. После бестолковой, нервней, дерганой ночи, проведенной в кабинете Рындина, откуда тот руководил операцией, вздремнуть было просто необходимо. Но слишком уж много злости накопилось у прокурора. Причем самой страшной злости — бессильной. Эта злость способна и сна лишить, и покоя, и разума.

Ни шиша у них с Рындиным не вышло. Все, буквально все было против них.

Началось с того, что Маша, которую чекисты привезли в УФСБ, наотрез отказалась говорить. Она самым наглым образом ржала в лицо Рындину и Иванцову, нежно называла их суками легавыми, предлагала им отсосать у дохлой обезьяны банан тропического леса или просто чего-нибудь деревянненького, а также перечислила всю родню Рындина и Найденова, которую якобы имела в извращенной форме. Несколько раз ей удалось грохнуться на пол и начать колотиться головой об пол. Несколько синяков и ссадин, совсем неопасных, но очень эффектно выглядящих, Маша при этом сумела приобрести. Для полноты картины она разорвала на груди кофту и платье, после чего, вывалив весь бюст наружу, принялась истошно орать на все управление: «Караул! Насилуют!» Потом, сменив пластинку, начала рыдать и истерически хохотать, явно пытаясь представить из себя психическую. Наконец, изловчившись — тут страховавшие прокурора сотрудники ФСБ слегка лопухнулись, — Маша укусила Иванцова за палец, а потом злорадно захохотала и заорала, что заражена СПИДом.

— Сдохнешь, сдохнешь, как пидор! — веселилась она.

Будь дело обычным, конечно, не стали бы областные тузы так мучиться. Дали бы Машу в руки ребят попроще и ждали бы, что из нее удастся вытянуть. Но в том-то и финт, что Маше нельзя было давать беседовать с лишними людьми. Хватит того, что Найденов уже взялся раскручивать свою игру.

В общем-то Машу просили только дать показания против Найденова. Ну и частично о том, не знает ли она, куда может направиться Клык, если ему удастся, допустим, добраться до Москвы. Это спрашивалось на всякий случай, хотя поначалу и Рындин, и Иванцов считали, что без хлопот перехватят Клыка на «Бугровске». Группа должна была вылететь на вертолете и высадиться прямо на сцепку по тросу. Рындин уверял, что все у него на мази, люди обучены и вертолет готов. Но, как оказалось, вертолет нечем было заправлять. А в это время Найденов уже провел свою операцию с помощью катеров речной милиции. В результате, как удалось выяснить через одного эмвэдэшного чина, осведомлявшего ведомство Рындина, два омоновца погибли, а один был ранен, но при этом удалось захватить Ивана-капитана и его подручного, которые везли на барже несколько десятков пистолетов «ТТ» и «ПМ», а также патроны к ним. Но ни Клыка, ни его спутниц взять не удалось.

Куда они смылись, милиция так и не разобралась. Во-первых, катер, преследовавший ту посудину, что захватил Клык, не догадался свернуть в протоку и промчался по основному руслу почти пять километров, не разобравшись, что преследует пустоту. Точнее, две лодки с рыбаками-браконьерами, не имевшие никакого отношения к делу. Услыхав стрельбу на Коровинском плесе и рев милицейских катеров, эти мужики подумали, что начался месячник борьбы с браконьерством, о котором их позабыл предупредить давно купленный и напоенный рыбинспектор. Сгоряча омоновцы и моторист-рулевой не уловили разницы в звуке моторов и поняли, что ловили не тех, только тогда, когда настигли одну из лодок и дали по ней не предупредительную, а прицельную очередь. Убить, слава Богу, никого не убили. Поскольку браконьеры попались с уловом, имели на борту сети и обрез мелкашки, а кроме того, попадались уже не в первый раз, то решили их прибрать и повезли на Коровинский плес, где на берегу стояли несколько машин и уже находились Иван с «карасем» и трофейной "казанкой». На «Бугровске» в это время шел обыск тут же прибыли представители пароходства и тех легальных грузоотправителей, которые, конечно, никакого отношения к пистолетам не имели. Однако по ходу обыска обнаружилось, что на баржах полно груза. который по документам не числится, а кроме того, отсутствует значительная часть того груза, который вроде бы по документам должен быть на борту, Найденов и еще несколько высоких чинов, поднятые ночью с постелей, вынуждены были заниматься всем этим обилием правонарушений, потому что объявить своему личному составу об истинной цели затеянного начальник областного управления не мог. В сутолоке — на берегу сбилось в кучу уже несколько десятков машин с мигалками — Найденов даже не приметил, что ФСБ тоже прислала своих представителей. Эта же сутолока, которую Найденов сумел прекратить не слишком быстро, привела к тому, что розыски угнанного Клыком катера начались примерно через час после того, как омоновцы, сцапавшие браконьеров, нашли того, кто смог определить их пленников на посадку, то есть официально оформить задержание.

Во-вторых, нашли этот угнанный катер только через два часа после того, как Клык, Вера и Надя уселись в военный микроавтобус. Причем не на том самом месте, где Клык оставил его с пристегнутым к баранке сержантом и валяющимся на дне трупом. Сержант пытался отцепиться от баранки, но вместо этого, ворочаясь, сдвинул нос катера с мели, и течение понесло его вниз по протоке, пока не затащило в заросшую камышами заводь. Еще минут десять от сержанта было трудно добиться каких-то связных слов, пришлось его отпаивать валерьянкой. Наконец он сумел объяснить, где высадились беглецы. До этого их усердно искали на противоположном берегу реки и на острове, находившемся между протокой и основным руслом. Выезд с военной бетонки на Московское шоссе был перекрыт, но никто не мог предположить, что у Надежды окажется друг-пилот…

Об этом стало известно лишь после того, как догадались обратиться к военным и поспрошать, не подвозил ли кто кого-нибудь. Нашарили водителя — матроса-срочника по фамилии Прошкин, и тот сознался, что привез на аэродром знакомых капитана Ольгина, которых тот взял себе на борт «Ан -26». К тому моменту, как водитель был допрошен, этот самый «Ан-26» морской авиации уже почти час как приземлился в военном аэропорту Щербинка под Москвой.

Ольгина нашли довольно быстро, и он хоть и не сразу, но рассказал, что довез до Щербинки свою знакомую Надежду Авдохину и ее знакомых, Петю и Веру, а также вывел их с территории аэродрома и посадил на рейсовый автобус, шедший до железнодорожной станции. А когда капитану начали говорить, что он, сукин сын, закон, присягу и еще чего-то нарушил, взявшись за триста тысяч преступников от правосудия увезти, то он выматерился от души и ответил, что присягал тому государству, которое зарплату вовремя платило и квартиры давало. Потом он, правда, сказал, что Надя и ее знакомые оставили ему адрес и телефон, по которому их искать в Москве. Проверили, хотя загодя знали, что скорее всего это липа. Так оно и вышло. Под тем номером дома, который записал доверчивый капитан, на Комсомотьском проспекте оказался Дворец молодежи, а телефон принадлежал магазину «Океан».

Шансы найти Клыка приближались к нулю.

Иванцову было тошнехонько. Клык находился в Москве, причем скорее всего без каких либо документов (о паспорте на имя Кузнецова, подаренном Курбаши Клыку, Иванцов не догадывался). Из этого следовало, что Клыка могут случайно задержать в Москве и, начав разбираться, узнают о его «чудесном» спасении из-под расстрела. И скорее всегэ уведомление о том, что Клык задержан, первым получит Найденов. Тогда у него будет преимущество перед Рындиным и прокурором. Сейчас в руках у Иванцова только Маша. Но она Найденова не заложит. Или заложит, но только вместе с прокурором, что, конечно, облегчения не принесет. С ней нужно долго работать. Но на суде ее быть не должно. Такая стерва в момент может отказаться от показаний, да еще и заявить, что их у нее выбили.

Не здорово все это. Вдобавок Иванцов сидит здесь, а Клык бегает по Москве. И повлиять на события гражданин прокурор никак не может. Конечно, в Москве есть друзья, знакомые, приятели. Но связываться с ними по телефону, зная, что на нем «висит» Рындин, — некультурно. То, что он вчера взялся помогать, не стоит ломаного гроша. Просто решил покрепче привязать. Получив еще и московскую нитку в руки, может и вовсе оседлать.

С другой стороны, куда без него деться? Все, что Иванцов знает о действиях Найденова, идет через Рындина. Нет никакой гарантии, что они каким-то образом не договорились. И тогда им будет очень легко выстроить против Иванцова такое дело, которое никакой адвокат не развалит. Даже Плевако. Себя им открутить будет легко — они липовый акт не подписывали. Господи, дернул же черт пойти на такое! Да еще и отослал все что нужно наверх. Подождать не мог! Хотя кто ж его знал, что там, на этом Черном болоте, все так повернется?

Неужели Валера Найденов решил на его костях в рай проехать? Очень уж не похоже на него. Столько водки вместе выпито — и ни разу не подводил. Запутался, испугался после Грекова? Но ведь тем более надо за Иванцова держаться. Сейчас, если что, придет новый на это место, из Москвы или из другой области, он тут такого нашерстит — небу жарко станет. Авторитет начнет набирать. Свидетелей — пруд пруди. Только узнают, что Иванцова сняли, завалят прокуратуру заявлениями по поводу найденовских делишек. Их, кстати, у самого Иванцова лежит пара сотен. Пока без движения. Но ведь тот, к го придет потом, может и двинуть. Неужели Найденов хоть об этом не подумал? Нет, сомнительно. Он не дурак и не самоубийца. Хотел просто уважать себя заставить? «…И лучше выдумать не мог…»

Кружок лиц, которые знают о деле ВСЕ, пока невелик. Полностью в курсе всего только они трое: Иванцов, Рындин, Найденов. Но сколько людей уже узнали маленькие кусочки фрагмента и отрывочки? И при желании можно все выстроить, собрать, сложить…

Нет, просто так валяться и думать — никаких нервов не хватит. Надо срочно что-то делать. Ехать к Найденову, говорить начистоту, напрямую и без посредников. А то Рындин, пожалуй, все возьмет в свои очень чистые чекистские руки. И придется Иванцову, мило улыбаясь, подписывать постановления по первому чиху здешнего «Феликса», то есть Андрея Ильича. Тот уж сам будет думать, кому надо сидеть в тюрьме, а кому — в прокурорском кресле.

Виктор Семенович резко оторвал голову от диванной подушки, провел ладонью по щетине, подумал, что не худо бы побриться, если уж выспаться не удалось. Но не успел он встать, как стоявший неподалеку телефон разразился требовательной трелью.

Не хотел отвечать, но рефлекс сработал — рука как-то непроизвольно сняла трубку.

— Иванцов.

— Это опять Рындин, Виктор Семенович. И с очень дурной вестью. Мужайтесь. Найденов умер.

— Господи! — ахнул прокурор, искренне испуганный, прежде всего тем, что к такому повороту дел был не готов и не знал, радоваться или плакать. — Что случилось-то?

— Инфаркт миокарда, обширный. Должно быть, переволновался вчера, во время операции на реке, а сердце подвело. В машине прихватило, когда ехал оттуда. До госпиталя не довезли. Сейчас он там, на крестьянской, в морге.

— Горе-то какое, а? — вздохнул Иванцов. — Я ж его еще лейтенантом помню… Ему ведь до пятидесяти еще далеко было. И такая незадача.

— Все под Богом ходим, — философски заметил Рындин. — Все в руках его. Ну, вы уж извините меня, все я вам нервы порчу звонками своими. Не сердитесь.

— А куда ж денешься? — сказал Иванцов, начиная — понимать, что со смертью Найденова ситуация меняется, и очень серьезно.

Когда трубка телефона легла на рычаги, Иванцов о шугал странное возбуждение. Почти приятное, хотя он еще не очень понял, многое ли изменит смерть Найденова. В конце концов, Клык по-прежнему наездился в Москве, и никто не мог поручиться, что он уже не сидит в какой-нибудь каталажке вместе со своим чемоданом, иконой и компроматом на Иванцова.

Почти сразу же пришло в голову, что этот инфаркт у Найденова мог быть не роковой случайностью, а следствием хорошей работы Рындина. Кто его знает, какие у него в хозяйстве имеются спецы и что они умеют. Но в общем теперь на это можно начхать. Надо сейчас же, ближайшим рейсом, мчаться в Москву. Там и только там можно решить все проблемы.