Прииск в тайге

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Никита Плетнев только что пришел с охоты. Снял тяжелый от лесной сырости полушубок и прилег отдохнуть. Подложив руки под голову, задумчиво смотрел на зеленеющую за окном тайгу. Снаружи послышалось легкое царапанье. Дверь, скрипнув ржавыми петлями, нехотя приоткрылась, и в избу вбежала Вьюга. Покрутила остроухой головой, чихнула от табачного дыма и растянулась на полу, поглядывая на хозяина. В приоткрытую дверь ворвался шум деревьев, раскачиваемых озорным утренним ветерком. Где-то в отдалении в этот шум вплелись звуки, похожие на людской говор и ржанье лошадей. Охотник сел на нарах, прислушался. Лайка тоже встрепенулась, бросилась к двери.

— Постой, Вьюжка, — Никита легонько оттолкнул ногой собаку от двери.

На крыльцо он вышел, когда на тропинке, что вела к Зареченскому прииску, показались всадники. Один за другим выезжали они из-за зеленой завесы елей. Охотник насчитал шесть человек, среди них — две женщины. За последним всадником тянулись лошади, нагруженные разной кладью. Вспыхнувшая было тревога исчезла, но беспокойство осталось: кто такие, зачем пожаловали?

Между тем, приезжие остановились перед изгородью, и молодой мужчина в брезентовом плаще, высоких сапогах и кожаной фуражке, первым слез с лошади. Он ласково похлопал рукой по крутой шее своего Буланого, в белых «чулках» коня и, придерживая его за уздечку, повернулся к Плетневу.

— Здравствуй, хозяин! Принимай гостей, — незнакомец сверкнул в улыбке белыми ровными зубами. Не дожидаясь ответа, он накинул повод на изгородь и подошел к белокурой всаднице, намереваясь помочь ей сойти с лошади.

— Благодарю, но я и сама справлюсь, — отклонила его попытку девушка, ловко спрыгивая на землю.

Остальные всадники тоже спешились, привязали лошадей и направились к избе. Охотник стоял, не двигаясь, молча разглядывая приезжих. На порог выскочила Вьюга, увидев незнакомых людей, зарычала, но хозяин отпихнул ее и захлопнул дверь. Рядом с мужчиной в плаще шел коренастый, с суровым лицом бородач. За ним — женщины — блондинка, и другая — маленькая, смуглая, черноволосая, обе в мужских костюмах. Еще двое мужчин задержались у изгороди, привязывая лошадей. Плетнев шагнул навстречу приезжим и непонятно было: приветствовал он их или загораживал дорогу. Человек в плаще остановился.

— Что, хозяин, не рад гостям?

— В тайге каждому хорошему человеку рад, — ответил Никита и подумал: «Шустрый. Видать, главный».

— Мы издалека. Хотим здесь на привал остановиться.

— Коли так, заходите в избу.

— В избе сейчас душно, а вот на травке у родника будет хорошо, — и повернулся к своим: — Давайте, товарищи, устраивать лагерь.

Охотник пожал плечами: не нравится в избе, устраивайтесь, где хотите. Подошли и те двое, что привязывали лошадей. Один молодой, среднего роста, с кудрявыми русыми волосами, прикрытыми выгоревшим на солнце картузом. Второй, с узким цыганским лицом, маленькими беспокойными глазами и золотой серьгой в ухе. Вместе с приезжими Никита направился к роднику. Распахнув дверь, Вьюга вырвалась, азартно залаяла на людей, но увидев среди них и хозяина, в растерянности остановилась. Вздыбившаяся на загривке шерсть и злой огонек в глазах лайки насторожили гостей. Мужик, похожий на цыгана, подобрал палку. Охотник, заметив это, сказал:

— Не бойся, зря не бросится. Поди сюда, Вьюжка.

Собака, вильнув хвостом, подбежала к хозяину, не спуская настороженного взгляда с незнакомцев и явно сомневаясь в их добрых намерениях.

— Мы с ней вдвоем тут, — говорил Плетнев, поглаживая и успокаивая лайку. — Людей видим редко, вот она и дичится.

Человек в плаще протянул охотнику раскрытый серебряный портсигар с папиросами.

— Закури, отец.

Никита удивленно взглянул на него: угощает словно старого знакомого, а еще главный. Может, ошибся, может, он и не главный? Плетнев не привык быстро сходиться с незнакомыми людьми.

— Благодарствую. У меня трубка есть.

— Как угодно, — закурив папиросу, приезжий взглянул на охотника: — Смотришь ты на нас, отец, и думаешь: откуда взялись такие? Зачем приехали? Верно ведь, угадал?

Никита наклонился к собаке и, лаская ее, ответил:

— Может, и так. Дело не мое. Приехали — значит, надо.

— Надо, — подтвердил незнакомец. — Мы, отец, геологи. По-вашему — вроде старателей. Будем искать золото, так сказать, по-научному. Меня этому специально в Петербурге обучали, а потом послали на Урал искать золото. Ты ведь знаешь, сколько здесь приисков. Места богатые, да беда наша в том, что не научились еще мы, русские люди, пользоваться своим богатством. Старые прииски почти все или выработались или близки к этому. Почему? Неумело, хищнически добывали золото. Взять хотя бы Советский прииск в Зареченске. По всему Уралу славился, а что от него осталось? Вот и приходится искать новые месторождения.

«Опять золото, — с горечью подумал Плетнев. — Сколько же вас, охотников до него». Он рассеянно слушал малопонятную речь приезжего. А тот, попыхивая папироской, продолжал:

— Поживем где-нибудь здесь недельки две. Места мне нравятся, — он пустил дым в облачко кружившейся мошкары. — Не будет удачи — двинемся дальше.

— Располагайтесь у меня. В чем нужда будет — пособлю.

— Спасибо. Помощь нам придется кстати. Ты, отец, тайгу знаешь, посоветуешь, где вести разведку. Иван Тимофеевич и Алексей Филатович тоже в тайге не новички, со старательством знакомы, но здесь ни тот ни другой не бывали. Так я говорю?

Коренастый бородач и кудрявый в картузе согласно кивнули головами: так, мол, так. Бородач спросил Плетнева:

— Давно в тайге живешь?

— Годам счет потерял.

— Охотничаешь?

— Раньше добытчиком считался, а теперь так…

— Или зверь в тайге перевелся?

— Зверь-то есть, да взять его труднее стало.

К бородачу подошла смуглая маленькая женщина. Прислушиваясь к разговору, задумчиво вставила:

— У меня отец тоже охотник был. От медведя погиб, — повернулась к Никите: — Вы один здесь?

— Зачем один, у меня Вьюжка вот, Орлик есть.

— Какой Орлик?

— Лошадь.

— Я о людях спросила, — нахмурилась женщина, Плетнев опять наклонился к собаке. Начальник отряда, докурив папиросу, старательно притушил окурок.

— Вот теперь, отец, тебе известно, кто мы и зачем пожаловали. Давай знакомиться. Это вот, — показал на коренастого с черной бородой, — Иван Тимофеевич Буйный. Работал на Никольском заводе. Во время войны был пулеметчиком в полку Уральских орлов, помогал громить Колчака. Ольга Михайловна Дымова — его жена. В нашем отряде за повара и за врача. Алексей Филатович Каргаполов раньше служил у «Компании» на Зареченском прииске. Можно сказать, потомственный старатель…

Услышав о Каргаполове, Плетнев пристально посмотрел на кудрявого. Он, он, Алешка, сын Филата Каргаполова! И на отца чем-то похож… Никита и виду не подал, что узнал Алексея. В те годы Алешка без штанов бегал, а сейчас — поди ж ты какой стал.

— …Авдей Яковлевич Зотов, штейгер с прииска Лиственничного, — продолжал называть товарищей начальник отряда и кивнул головой на человека с лицом цыгана.. Штейгер старательно копался в походном мешке. На миг сверкнули черные маленькие глаза и спрятались под густыми бровями. — Елена Васильевна Мельникова, геолог-любитель, дочь известного в ваших краях горного инженера Мельникова. Вот и все…

— А почему себя не назвали? — перебила девушка со светлыми пышными волосами и повернулась к охотнику: — Начальник нашего отряда Александр Васильевич Майский, — и довольно улыбнулась. — Вот теперь все. А как вас зовут?

— Меня-то? Никитой Гавриловым… Плетнев я — и тут же упрекнул себя: зачем сказал настоящее имя, ведь не так везде назывался. Алексей Каргаполов вскинул кудрявую голову, с интересом взглянул на таежника.

— Знал я одного Плетнева, старателя, с моим отцом вместе ходили. Не родственник?

— Нет у меня родни.

Майский поднялся.

— Где же, Никита Гаврилович, поставить палатки?

— Ставьте во дворе. Спокойнее будет.

— Верно. А вы как считаете, товарищи?

— Чего же тут раздумывать, Александр Васильевич, — отозвался Буйный. — Лучшего места и впрямь не сыскать.

— Вы устраивайтесь, — сказал охотник, — а я чайку согрею. Если что понадобится — зовите. В амбаре топоры лежат, пила есть, лопаты. Хозяйствуйте… А барышни-то зря в тайгу пришли, не понравится она им.

— Барышень здесь нет, — резко возразила Ольга Михайловна. — Запомните это, товарищ Плетнев. И тайги мы с Леной не боимся, это вы тоже запомните.

Никита не нашелся, что ответить.

…Работа во дворе закипела. Мужчины, сняв лишнюю одежду, развьючивали лошадей, таскали ящики, тюки Женщины разбирали вещи. Иван Буйный обтесывал колья для палаток, Зотов неподалеку рубил дрова. Дело нашлось каждому, и только Вьюга бестолково металась по двору, незлобливо лаяла на людей и на лошадей. Скоро во дворе выросли две брезентовые палатки и возле них задымил костер.

Плетнев позвал приезжих пить чай. В прокопченной избе стало тесно. Здесь никогда не бывало столько народу. Хозяин украдкой разглядывал приезжих, удивлялся, что они навеличивают друг друга товарищами. Поставил на стол глухаря, приготовленного на особый манер, медвежий копченый окорок, соленую рыбу, лепешки только что с плиты, мед в сотах и настоящий фамильный чай. Все ели с аппетитом. Буйный, подобревший от сытной еды, разговорился. Спрашивал Плетнева об охоте, какого зверя каким способом берет. Никита отвечал охотно, рассказывал разные случаи. В разговоре узнал, что гости приехали из Зареченска, что избушку встретили случайно и что искать золото собираются примерно там же, где начинал пропойца Сомов.

— А ты, Никита Гаврилович, не занимался старательством? — как бы случайно спросил Майский.

— В наших краях все старатели, — уклончиво ответил Плетнев. — Мое дело — охота. А золото капризное: сегодня густо, завтра — пусто, а там и нет ничего.

Геологи ушли в палатки, а Никита, оставшись один, долго еще сидел за столом, положив голову на руки. «Опять за золотом, — думал таежник. — И чего оно им далось, проклятое? Сейчас улыбаются друг другу, слова хорошие говорят, а найдут золото — зверями станут. Разве нельзя без золота жить?.. А ну как и вправду, найдут?» От этой мысли стало тревожно. Что если следом за этими придут и другие? Начнется такое, не приведи бог увидеть. Одно успокаивало: не найдут, хотя и по-научному собираются искать. На золото особое чутье надо, не у каждого оно есть. Укладываясь спать, Никита долго ворочался с боку на бок. «Помешать бы надо», — думал засыпая.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Три года прошло с того дня, когда на площади перед приисковой конторой повесили зареченских большевиков. Хоронить их было строжайше запрещено. Двое часовых день и ночь ходили возле виселицы и не подпускали близко даже родственников казненных. Напрасно старик Ваганов пробовал подкупить часовых, суля большие деньги, не помогло. После смерти дочери Степан Дорофеевич пытался наложить на себя руки, но помешал Никита, живший в те дни в Зареченске.

На рассвете четвертого дня после казни к поселку подошли красные. Это был отряд Рогожникова. С приисков и окрестных заводов к Давыду стекался рабочий люд, из деревень подходила крестьянская беднота. Отряд стал крупной боевой единицей и теперь именовался полком Уральских орлов. Он одержал немало славных побед, вступая в схватки с белогвардейцами, выбивая их из деревень и поселков. К Давыду Рогожникову пристал и Семен Ваганов со своим небольшим отрядом из рабочих Никольского завода. Сын Степана Дорофеевича проявил незаурядные способности по военной части, был умен, смел и находчив. Рогожников сразу оценил молодого командира и поручал ему трудные операции. Когда стало известно о расправе над зареченскими коммунистами, Ваганов пошел к Давыду. Зачем — и сам толком не знал. Командир сидел за маленьким столом у окна и писал. Увидев Семена, поднялся, протянул руку.

— А я за тобой посылать собирался. — Садись, сейчас и другие командиры подойдут, разговор есть. Ты что мрачный?

— Не с чего быть веселым… У меня… сестру в Зареченске казнили, — Семен отвернулся к окну.

— Знаю, все знаю, — Рогожников положил ему руки на плечи, легонько повернул к себе. — За смерть товарищей бандиты нам заплатят. Выступаем сегодня ночью. Сейчас подработаем план операции.

Стремительный удар Уральских орлов по белогвардейской части, расквартированной в приисковом поселке, был неожиданным. Завязался ожесточенный бой. Начавшись на рассвете, он с переменным успехом шел весь день. К вечеру стало ясно: белоказакам Зареченска не удержать. Отступая, они с трех сторон подожгли поселок. Запылали избы старателей, к небу поднялись столбы огня и бурого дыма. Среди дыма и пламени метались Обезумевшие люди, спасали жалкие пожитки, хватали что попадало под руку, кричали, кого-то проклиная, кого-то призывая на помощь. Из горящей избы выскочила на крыльцо простоволосая женщина, прижимая узел с тряпьем. Маленькая девчушка, с округлившимися от страха глазами, держалась за ее юбку. Свободной рукой девочка старалась удержать белого в черных пятнах котенка. Котенок пищал истошным голосом и отчаянно царапался.

— Брось ты его, окаянного, — зло крикнула мать, но девочка, выпустив подол ее юбки, сильнее стиснула котенка — самую большую свою ценность. Перебежав двор, беглецы оказались за воротами. И вовремя: у избы рухнула крыша, разбросав далеко вокруг раскаленные угли.

— Ма-амка! — закричала девочка, падая в придорожную канаву. Женщина бросила узел, подхватила ребенка и кинулась прочь. Из канавы вылез ошалевший котенок, высоко подпрыгнул, едва не угодив под копыта промчавшейся мимо лошади и исчез в высокой траве.

А в соседнем дворе слепой старик, брошенный всеми, беспомощно топтался на месте, стучал клюкой по земле и с надрывом выкрикивал тонким голосом:

— Господи сусе! Господи сусе!

Задрав хвосты, по дорогам метались жалобно ревущие коровы, блеяли козы, хлопали крыльями гуси и неизвестно на кого лаяли перепуганные собаки. В разных концах поселка дробно постукивали пулеметы, умолкали и снова принимались яростно строчить. Заглушая все, рвались гранаты. К утру больше половины Зареченска выгорело дотла. В посветлевшем небе еще кое-где показывались багровые всполохи — то догорали последние большие избы. Во дворах и на дорогах лежали скрюченные вздувшиеся трупы лошадей и коров. В сыром утреннем воздухе стоял резкий запах гари.

Не скоро оправились зареченцы от перенесенных бед. Лет через пять поселок отстроился, а прииск стал называться Советским. Из дальних сел и деревень окрестных заводов потянулись к родным местам зареченцы. На прииске появились и новые люди, заброшенные гражданской войной. Одним из них был Иван Тимофеевич Буйный. Он пришел сюда с женой Ольгой. Пожитки супругов умещались в двух солдатских мешках. Никто не хотел верить, что Иван и Ольга — муж и жена: так они не подходили внешне друг другу. Иван — среднего роста, коренастый, суровый на вид, мужчина в годах. Ольга Дымова — молодая, тоненькая, как хворостинка, всегда задумчивая, в темных, как ночь, глазах застыло большое горе. Оба они служили в полку Уральских орлов: Иван — пулеметчиком, Ольга — медицинской сестрой. Там и узнали друг друга, там и поженились. Вместе прошли по Уралу, делили холод и голод, радости и все невзгоды. Однажды во время перехода полка Ольга Дымова почувствовала себя плохо и поняла: пришло время родить. Сказала мужу. Иван выпросил подводу и вьюжной декабрьской ночью привез жену в ближнюю деревню Петушки. Оставил Ольгу под присмотром незнакомой старухи, а сам повернул догонять полк. Промаявшись два дня, Ольга родила мальчика. В деревне узнали, что старуха Селиваниха укрывает жену красного пулеметчика — пригрозили: выгони, не то и самой будет худо. Старая женщина знала тяжелый нрав богатых деревенских мужиков, испугалась не за себя, за Ольгу: куда ее девать с малым дитем? Ночью в избу к Селиванихе пришли три мужика.

— Где укрываешь красную суку? — надвигаясь на старуху и дыша самогонным перегаром, спросил один.

— Что ты, Яков Лукич, господь с тобой, — ответила Селиваниха, — никого у меня нет. Побойся бога.

— Ты богом не пугай, старая карга. Куда ее спрятала?

Ольга лежала в соседней комнатушке и слышала весь разговор. Через силу поднялась, вышла в кухню с ребенком на руках. Увидев ее, мужики зашептались.

— Чего вам от меня надо? — спросила Дымова.

Яков Лукич выступил вперед, посмотрел хмуро.

— Уходи из нашей деревни. Поняла? К утру, чтобы духу твоего в Петушках не было. Останешься — на себя пеняй.

Вздыхая и поминутно утирая глаза концами головного платка, Селиваниха помогла Ольге собраться. Укутав младенца в тряпки, какие нашлись в доме, молодая мать в ту же ночь оставила Петушки. Шла сама не зная куда, шла просто так, в темноту студеной ночи, прижимая к груди самое дорогое — сына трех дней отроду. А вокруг выл и метался свирепый ветер, бросал в лицо колючий снег, забирался под старенький овчинный полушубок. Дымова шла, согнувшись под напором ветра, прижимая к себе теплый комочек. Сначала ребенок возился под полушубком, потом затих. Вокруг было темно, нигде не мигал приветливый огонек человеческого жилья, только светились в небе крупные холодные и ко всему безразличные звезды. Ольга прошла верст пять и остановилась: дальше ноги не шагали. Измученная, замерзшая, опустилась на придорожный сугроб, чтобы немного отдохнуть, собраться с силами и снова идти. Но подняться не смогла, ноги не гнулись, не чувствовали ни холода, ни боли. Убаюканная ветром, она задремала.

Здесь Дымову и подобрал проезжавший утром обоз одного из красногвардейских отрядов. Молодой женщине оказали помощь. Две недели пролежала Ольга в горячке, а когда поднялась, узнала: сына у нее больше нет. В ту декабрьскую студеную ночь малыш смертельно заболел. Дымова словно окаменела, с той поры в ее больших глазах навсегда застыло невыплаканное горе.

Добрые люди приютили Ольгу. Когда запели весенние ручьи, она поехала разыскивать Ивана. Мужа нашла под Екатеринбургом. Рассказывать ничего не пришлось: Иван посмотрел на жену и все понял без слов. Притянул ее к себе и долго гладил по голове.

— Переживем, Олюшка. А с теми извергами рассчитаюсь.

…Горный инженер Александр Васильевич Майский появился в Зареченске тоже недавно. Родился он в Самаре, в семье учителя географии. Майские жили небогато, но отец во что бы то ни стало хотел дать единственному сыну высшее образование и послал его учиться в Петербург. Перед самой революцией Александр окончил горный институт, мечтал о путешествиях и больших открытиях. Но вместо геологического молотка он взял винтовку и прошел с ней до Царицына. В Царицыне Майский заразился сыпным тифом. Оправившись после болезни, Александр снова ушел на фронт, воевал с деникинцами, дважды был ранен и едва не утонул в весенний разлив на Волге. Войну закончил командиром роты. Как только затихли раскаты последних канонад, Александр объявил товарищам, что едет в Москву.

— России геологи теперь нужны не меньше командиров рот, — пояснил он. — Загляну на несколько дней к моим старикам, а потом — за работу.

Прямо с вокзала Александр явился в Совнарком, разыскал нужный отдел. Молодого инженера приняли хорошо, специалистов не хватало. Через два дня он уже снова трясся в теплушке, ел печеную на железной печке мороженую картошку, слушал разговоры мешочников и возвращавшихся в родные деревни солдат. Поезд тащился медленно, порой останавливался на середине перегона — нечем было поддерживать огонь в топке паровоза. И тогда пассажиры выскакивали из вагонов, разыскивали и тащили к паровозу все, что могло гореть. Поезд двигался дальше. Так Майский попал на Урал: сначала в Златогорск, а оттуда на прииск Советский.

Около месяца Александр толкался без дела, кляня неразбериху, которая царила в золотой промышленности. Затем ему дали задание: изучить Советский прииск и дать свои соображения, направленные на подъем добычи золота. Геолог с жаром взялся за дело и пришел к выводу: Советский прииск, прославленный на весь Урал, истощался. Александр немедленно поехал в Златогорск и обстоятельно доложил обо всем работникам треста «Уралзолото». С горячностью, свойственной молодости, он вступил в спор со старыми специалистами. Пылкую речь Майский закончил так:

— Нет смысла расширять старый прииск, надо искать новые месторождения. Старожилы Зареченска рассказывают, что к северу от Советского прииска лежат нетронутые земли, и раньше там находили золото.

Он ожидал встретить поддержку, но вместо этого его довольно грубо попросили не заниматься прожектерством, а делать свое дело. Маленький сухонький старичок с козлиной бородкой гневно заметил:

— Как смеете вы, молодой человек, утверждать, что Зареченский прииск выработался, если еще недавно одна только шахта этого прииска — «Золотая роза» давала в сутки до десяти фунтов золота?

— Давала, а теперь не дает, — живо возразил Майский. — Я утверждаю, и несу за свои слова полную ответственность, что хищническая эксплуатация и несовершенство способов золотодобычи, существовавшие на прииске до революции, истощили его. То немногое, что еще осталось, не окупит даже расходов на расширение прииска и оснащение его новыми машинами.

Над ним откровенно смеялись. Александр вначале растерялся. Их было много, а он один, они жили здесь давно, имели опыт, а он только что приехал и начинал работать. «Может, где-то я допустил ошибку, — мелькнула мысль, — просчитался?» Он оглядывался, надеясь хоть на одном лице увидеть сочувствие, найти поддержку. Именно в это время заговорил молчавший до того пожилой инженер Иноземцев. Спокойно протирая золотое пенсне тонким, ослепительной белизны платком, он заметил, не поднимая глаз на Майского:

— Мне нравится ваш молодой задор, я бы даже сказал — энтузиазм. Да, энтузиазм, с которым вы взялись за работу. Хотя мы, гм… все здесь энтузиасты. Но вот кипучей энергии молодости, смелой фантазии многим из нас, гм… не хватаем. — И уже обращаясь ко всем, он продолжал: — В речах молодого человека, гм… Майского, да, Майского, я вижу долю горькой истины и рекомендую обратить на это внимание. Еще в старые годы мне приходилось по долгу службы изучать Зареченский, гм… Советский прииск. И если кто из вас помнит, тогда я тоже позволил себе сделать аналогичный вывод, о чем в свое время, гм… и докладывал. Считаю целесообразным, не останавливая работ на, гм… Советском прииске, поручить э… товарищу Майскому, да, Майскому, произвести разведку там, где он полагает найти золото. Возможно, очень возможно, что ему, гм… и будет сопутствовать удача.

Александр с благодарностью посмотрел на Иноземцева. Майский готов был бросится к этому человеку, пожать ему руку, искренне поблагодарить за поддержку. Глядя только на него и не замечая остальных, молодой инженер уверенно заявил:

— Золото я найду. Обязательно найду.

Среди сидевших в комнате прокатился язвительный смешок. Старичок с козлиной бородкой прошамкал:

— Что ж, надо товарищу Майскому дать возможность выполнить свое смелое обещание.

В тот же день вопрос был решен: неожиданно для себя Александр оказался начальником разведочного отряда. Отряд пока значился на бумаге, но эта же бумага обязывала его взять на себя все хлопоты по подготовке поискового отряда и весной выйти на разведку новых золотоносных земель.

Елена была единственной дочерью горного инженера Василия Андреевича Мельникова — большого знатока золотодобычи. Жену он потерял в тот день, когда родилась дочь, названная по матери Еленой. Из-за раздоров с начальством горный инженер Мельников был вынужден часто менять места службы.

До двенадцати лет девочка жила у знакомых, ее образованием занимался частный учитель. Отец навещал дочь редко, только бывая проездом в Златогорске, и сильно скучал о ней. Потом он увез ребенка с собой на один из отдаленных приисков. С того времени Елена вместе с отцом изъездила добрую половину Урала, узнала жизнь заводов и приисков. Она полюбила беспокойную отцовскую профессию. Но девушка знала только одну сторону жизни отца. А то, что Василий Андреевич Мельников вот уже несколько лет был членом одной из подпольных большевистских организаций — дочери было неведомо. Горный инженер считал: Елене еще рано знать об этом.

Октябрьская революция застала Мельникова на прииске Находка. Василий Андреевич собрал небольшой отряд из старателей и выступил на поддержку рабочих Никольского завода. В первом же бою он был убит. Елена осталась одна. Она вернулась в Златогорск, к людям, у которых жила раньше. Из родных у нее на Урале никого не было, но в Москве проживали дед и бабка по матери. На письмо внучки они ответили не сразу, приглашали ее к себе, но не очень настойчиво. Девушка поняла: в Москве ее не ждут и ехать туда не стоит.

Некоторое время Елена жила в Златогорске у знакомых отца и на его скудные сбережения, а потом уехала в Зареченск, надеясь найти на прииске подходящую работу. Она устроилась в контору. Это было не то, о чем мечтала девушка, но ничего другого пока не предвиделось, а работа в конторе давала возможность жить без посторонней помощи.

Потом на прииске появился Александр Майский. Случилось так, что первым человеком, встретившим молодого инженера, была Елена Мельникова. Она познакомила его с людьми, рассказала все, что знала о жизни прииска и даже сопровождала позднее на шахты. Энергичная, смелая и не по летам серьезная, к тому же неплохо знающая Урал, — «геолог-любитель», — как потом шутливо назвал ее Майский, понравилась ему.

Вот почему, вернувшись в Зареченск, Майский прежде всего разыскал Елену и коротко рассказал ей о поездке.

— Так что перед вами не простой смертный, а начальник будущего отряда, — шутливо закончил он и уже серьезно добавил: — Хотите работать со мной?

— С удовольствием, — ответила девушка. — Признаюсь, работа в конторе меня начинает тяготить, и я подумывала о поездке в Москву к родным. Но теперь вижу, что появляется возможность по-настоящему работать. Я с вами.

— Я и не ожидал от вас иного ответа.

Затем Александр стал подбирать людей в отряд. Он пригласил местного жителя Алексея Каргаполова, собиравшегося уезжать из Зареченска, а потом — Ивана Буйного с женой. Позднее к Майскому явился Авдей Зотов, отрекомендовался бывшим штейгером прииска Лиственничного.

— Слыхал, людей в отряд набираете, — пояснил он, поглядывая на молодого геолога из-под густых черных бровей. — Места здешние хорошо знаю. Могу и проводником, и кем придется. Двадцать лет в штейгерях хожу. На золото у меня глаз счастливый.

— Почему ушел с прииска? — поинтересовался Александр.

— Не работа нынче там, — Зотов сердито сплюнул. — Маята одна. Хозяев нет, все разваливается, а я видеть такое не могу.

Начальник отряда задумался. По сохранившейся командирской привычке изучающе разглядывал незнакомого человека: кряжистый, смуглый, похож на цыгана, в левом ухе болтается золотая серьга, как у пиратов, о которых читал в детстве. Зотов производил не особенно приятное впечатление, но ценно то, что он хорошо знает старательское дело и не пугается работы. Заметив колебания начальника, Зотов добавил:

— Меня и Иннокентий Дмитрич знают. Ежели в чем сомнения имеете, можно у них справиться.

— Кто такой Иннокентий Дмитрич? — машинально спросил инженер, думая о своем и продолжая разглядывать штейгера.

— Не знаете?! — удивился тот. — Иноземцев. Они в Златогорске по золотому делу. Их все знают.

Последние слова прозвучали упреком: как так, все знают Иннокентия Дмитрича, а ты, начальник отряда, не знаешь. В памяти Александра всплыла высокая худощавая фигура, коротко стриженные седые волосы, золотое пенсне. Это же тот, кто заступился за него после доклада. Майскому стало стыдно, он чувствовал, что краснеет, и чтобы скрыть смущение, сказал:

— Он хорошо знает вас?

— Как же, как же, — самодовольно погладил короткую курчавую бороду штейгер. — Доводилось вместе работать. Ежели требуется, они вам и рекомендации представят.

— Рекомендаций не надо. Я беру вас.

Зотов поблагодарил, но уходить не спешил. Переступив с ноги на ногу, вздохнул и заговорил о том, как трудно по нынешним временам найти работу, справился, какое будет ему положено жалованье и нельзя ли получить задаток.

Конец зимы ушел на приготовления к отъезду. Александр готовился к выступлению в тайгу как к боевой операции, хотел все предусмотреть, все рассчитать. Мельникова помогала ему в меру сил. С утра до вечера они бегали по Зареченску в поисках необходимого снаряжения, провианта, медикаментов, инструментов, хлопотали об оружии, искали верховых и вьючных лошадей, которые стоили огромных денег и которых нельзя было достать даже за эти бешеные деньги. Трижды Майский ездил в Златогорск, обивал пороги разных учреждений, требовал дополнительных ассигнований и всюду получал вежливый, но твердый отказ. И снова на помощь пришел инженер Иноземцев. В Златогорске он пользовался большим влиянием, и его записки в несколько слов, небрежно нацарапанные на клочках бумаги, делали чудеса. Майский получал все требуемое.

— Был бы я помоложе, пошел бы с вами в тайгу, — добродушно улыбаясь, говорил Иноземцев. — Ей богу, пошел бы. Заразили вы меня, Александр Васильевич, своим энтузиазмом. Верю в ваш успех, хотя будет нелегко. Но помните: взялся за гуж, не говори, что не дюж.

— А я и не собираюсь отступать.

— Похвально, весьма похвально.

— Только один человек понимает и поддерживает меня, — рассказывал Майский Елене Мельниковой после очередной поездки в Златогорск. — Это Иннокентий Дмитрич. Остальные чурки какие-то, а не люди. Словно я для себя хлопочу. Черт знает, что получается.

Девушка радовалась не меньше своего начальника.

— Чем же вы ему так понравились?

— Не знаю, да и не во мне дело. Просто Иноземцев здраво мыслит и верит в успех разведки. Сам бы, говорит, отправился, будь помоложе. А как он знает Урал! Завидую!

— Я рада, что все так хорошо складывается.

Вечерами у Майского собирались члены маленького отряда, обсуждали план похода. На столе появлялась старая истертая карта, каждый вариант маршрута вызывал споры. Молчали только Буйный и Дымова. Но и то Иван Тимофеевич нет-нет да и вставлял веское замечание. Зотов горячился больше всех, рьяно доказывал, что разведывать надо не на севере, где золота никто никогда и в глаза не видывал, а идти прямиком к прииску Морозному, на запад.

— Вы уж поверьте мне, Александр Василич, — убеждал он. — Я со старателями пуд соли съел. Здешние-то места как свою пятерню знаю, — и для убедительности растопыривал над картой темную жилистую ладонь с узловатыми пальцами. На безымянном, с обломанным ногтем пальце мягко поблескивало золотое кольцо с зеленым камнем. — Сотни верст по тайге исходил. Вокруг Морозного земли богатимые. А ежели на север, к примеру, отправиться, будет пустая трата времени. Глухомань там, болота непролазные. Медведи, и те не живут. Заметили, небось, что в той стороне ни одного прииска нет? Неспроста.

— Если край глухой, значит, там и надо искать, — отвечал на это начальник отряда. — А где все исхожено, делать нечего.

— И я так считаю, — вставляла Елена, вызывающе глядя на штейгера. — Надо идти нехожеными тропами, на то мы и разведчики.

— Уж вы-то, барышня, лучше послушали бы старика, чем спорить, — Зотов насмешливо смотрел на девушку. — Женское дело не искать золото, а уметь пользоваться им. И я вам, промежду прочим, в отцы гожусь, в жизни побольше вашего видел.

Мельникова краснела, кусала губы, хмурила брови и не знала, что ответить. Алексей Каргаполов, следивший за перебранкой, приходил ей на помощь.

— Не хвастай, Авдей Яковлич, не ты один эти места знаешь. Вот старик Ваганов иное рассказывает. А он в тех болотах полжизни оставил.

— Юродивый-то?

— Он не юродивый. Человек большое горе пережил. Бывший старатель, — пояснил он Майскому. — Умный старик.

— Что же он рассказывает? — интересовался Александр.

— Говорит, что на севере золото есть, только взять его трудно, это верно. Туда редко кто отважится пойти.

— Ну, ежели любого полоумного слушать, тогда конечно, — обиженно соглашался штейгер и отходил от стола. — Я ведь как лучше хочу, я свои соображения для общей пользы.

— Мой покойный отец с Вагановым в одной артели старались, — не слушая Зотова продолжал Каргаполов. — Они знали, где золото брать.

И снова все склонялись над картой, касаясь головами друг друга. А на следующий день Майский шел к зареченским старикам. В долгих неторопливых беседах старался выведать, где раньше артели старателей брали золото. Старики поглядывали на него недоверчиво, говорили неохотно.

— К прииску Лиственничному податься — дело, — соглашался с геологом какой-нибудь беззубый, высохший, как лучина, дед. — Еще мой родитель, царство ему небесное, в тех местах орудовал. Находил на бедность.

— А другие говорят, что там пустые земли. Советуют к Морозному идти.

— Можно и к Морозному. У Лиственничного было золотишко, да сплыло. У Морозного-то и камушки попадались, и песочек.

Майский не знал, чему верить. Минут через пять тот же дед мог пересказать все наоборот.

В апреле приготовления были закончены, и отряд выступил в тайгу.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Над тайгой поднималось солнце: большое, красное, ослепительно сияющее. К нему цепочкой плыли кудрявые розоватые облака. Охотника разбудил непривычный шум. С ковшом воды по двору бегала Мельникова, пытаясь догнать Майского и облить. Тот увертывался, подсмеиваясь над девушкой. Изловчившись, Елена все-таки выплеснула воду на геолога. Александр ухнул, обожженный ледяной родниковой водой, и шутливо погрозил девушке.

— Ваша взяла! Но берегитесь — я отомщу.

«Дети, чистые дети, — невольно улыбнулся Плетнев. — И они пришли искать золото». У дымившего костра хлопотала маленькая Дымова. В стороне Иван Буйный возился с лошадью. Зажав между колен левую переднюю ногу животного, он кривым ножом расчищал копыто. Зотов и Каргаполов, обнаженные до пояса, умывались из ручья, шумно расплескивая воду. Пахло смолой и дымом.

Охотник ощутил давно забытую радость. Она пришла внезапно, разгоняя мучения и страхи бессонных ночей. Никита стоял не двигаясь, боясь спугнуть этот миг радости, о котором он так истосковался. Зевая и потягиваясь, на крыльцо выползла Вьюга, села возле хозяина, тихо заскулила, преданно поглядывая на него. На пришельцев собака уже не обращала внимания: их принял хозяин, приняла их и она. Плетнев пошел к лагерю геологов. Его встретили как старого знакомого, Никита умылся и не успел еще стряхнуть с бороды сверкающие бисеринки воды, как его пригласили завтракать. Он хотел отказаться, ссылаясь на какие-то неотложные дела, но Мельникова решительно взяла его за руку.

— Вы позавтракаете с нами, а потом занимайтесь делами.

Охотник покорно сел рядом с девушкой. На ящике, вокруг которого все расположились, высилась горка румяных пирожков, испеченных Дымовой. Ели с завидным аппетитом. Кто-то подтолкнул Плетнева под руку, и он едва не пролил чай. Сзади стояла Вьюга. «А я как же?» — спрашивали глаза собаки. Дымова бросила Вьюге большую кость с остатками мяса, и лайка, на удивление хозяину, взяла.

— Мы с ней скоро подружимся, — спокойно заметила женщина в ответ на недоумение Никиты, — вот увидите.

Начальник отряда снова расспрашивал охотника о характере местности, интересовался, не пробовал ли кто в здешних краях искать золото. Таежник отвечал уклончиво, о Сомове и Тихоне умолчал. Стараясь не смотреть на Майского, дул в кружку и неторопливо отпивал чай.

— Мое дело охота. Золотом не интересуюсь.

— Да, конечно, — соглашался Александр, а сам думал: может, знает, но не хочет сказать? Все они здесь такие. Придется рассчитывать только на себя, а добрый совет помог бы. И настойчиво допытывался: — А от других не приходилось слышать о золоте?

— Не слыхал. Места здесь не такие. Пожалуй, зря время потратите. Вам бы на юг, там ручьи попадаются, а золото чаще у воды.

— А вот на карте в том районе сплошные болота.

— Что карта, Александр Васильич, карта при царе Горохе составлена, нельзя ей верить, — с раздражением перебил Алексей Каргаполов. Он внимательно слушал охотника и верил ему. — Если бывалый человек говорит, значит, так оно и есть.

— И я советую на юг повернуть, — вставил Зотов, не пропустивший из разговора ни одного слова.

— Не найдем здесь, отправимся на юг, — согласился Майский.

После завтрака Буйный ушел за лошадьми, а остальные стали собираться в путь.

— Не хотите поехать с нами? — спросил Алексей охотника.

— Не обессудьте, свои дела сидеть не велят.

— Жаль. Вы бы помогли нам осмотреться.

Захватив инструменты, разведчики уехали. В лагере остались Иван Буйный и его жена. Супруги приводили в порядок хозяйство отряда.

…Вернулись разведчики поздно. На темно-синем небе показались первые звезды. Над вершинами елей пролетел хоркающий вальдшнеп, за ним протянул второй, третий… Рогатый месяц повис над дальней горой и слабо осветил засыпающую тайгу. День скитаний ничего не дал, не встретили даже намеков на золото. Уставшие люди перекидывались редкими словами и думали только о том, как бы поскорее поесть, забраться в палатки и уснуть, потому что завтра опять вставать чуть свет. Один Авдей Зотов, казалось, не испытывал усталости, и выглядел таким же бодрым, как и перед разведкой. Он сушил у нежаркого костра мокрые портянки, глядел на прыгающий по веткам огонь и говорил поучительно:

— За золотом ходить — не дрова пилить. Это дураки только думают, что золото по тайге везде разбросано — нагнулся и взял.

— По вашему, Авдей Яковлевич, мы — дураки? — хмуро перебил Майский. — Никто и не рассчитывал сразу найти золото.

— Да нет, Александр Василич, — я ведь не про нас, — штейгер повернул портянку другой стороной к огню. От нее густо повалил вонючий пар. — А среди новичков такие попадаются. Наслушаются рассказов про легкое-то золото — и в тайгу. Ну, походят, походят да и обратно. А иным, случается, и пофартит… Был у нас на Холодном Викешка-балбес, сызмальства так за глупость прозванный, никудышный мужичонко. Вот значит, пошел он в тайгу и пропал. Дён через десять нашли его под деревом с проломленной башкой. В руке скварец зажат, и на том скварце самородок с голубиное яйцо…

— Убили, что ли? — спросил, позевывая, подошедший к костру Иван Буйный.

— Зачем убили, сам башкой на сук напоролся. От радости, видно, потемнело в глазах, не видел, куда лез, вот и угодил вроде как черту на рога.

— Ну и словечки у вас, Авдей Яковлевич, — поморщилась Мельникова. — Не любите вы людей.

В ухе штейгера сверкнула серьга. Зотов бросил на девушку недобрый взгляд, но тут же улыбнулся.

— Мужики мы, барышня, народ темный, какой с нашего брата спрос. Простите на скором слове. — Он помял в руках подсохшую портянку, зачем-то понюхал и, обмотав ею ногу, сунул в сапог. — Вот и вся недолга. Можно и снова в путь-дорогу. Поползаем по тайге-то, покланяемся матушке-земле, а что найдем или нет — про то один бог ведает.

— Найдем, — уверенно сказала Елена. — И уж будьте спокойны, Авдей Яковлевич, головой на сук не напоремся, как ваш старатель с Холодного.

Штейгер пробормотал что-то непонятное и отошел от костра в темноту. После ужина все собрались в избе таежника — там было удобнее и не донимала мошкара. Обсуждали маршруты новых разведок. Зотов убеждал не задерживаться, ехать дальше.

— Гиблые эти места, — говорил он. — Золотом здесь и не пахнет. Вот и Гаврилыч то же скажет. Верно, Гаврилыч?

Плетнев искоса поглядел на штейгера «А что, — подумалось, — может, Зотов уговорит бросить разведку…» Не торопясь, ответил:

— Места незавидные, это я вам уж в который раз говорю, да ведь вы все равно не слушаете. Оглянуться не успеете, как лето пройдет, а там и осень, дожди, потом заморозки. С чем в Зареченск-то вернетесь?

— Мой отец до снегу по тайге бродил, — ответил за всех Каргаполов. — А вот когда кайла и на вершок землю не пробивала, домой поворачивал.

— Будет спорить, товарищи, — вмешался Майский, — не затем собрались. От нас ждут золото, и мы должны его найти, — он очертил на карте красным карандашом кружок. — Пока не исследуем этот участок — дальше не двинемся. Ого! Первый час! А завтра рано вставать. Пора на отдых, товарищи. Ольга Михайловна, вы уж позаботьтесь пораньше накормить нас завтраком.

Дымова кивнула. Плетнев, попыхивая трубкой, смотрел на начальника отряда — стройного, подтянутого, с усталым взглядом серых глаз, и в груди таежника поднималось хорошее чувство к этому незнакомому человеку. Вот отозвать его в сторонку, сказать: есть в тайге золото и близко. Хочешь, покажу? То-то обрадуется.

Все ушли из избы, только Майский задержался, записывая что-то в небольшую тетрадь и время от времени поглядывая на карту. Кончив писать, Александр закурил папиросу.

— Скажи-ка, Никита Гаврилович, — внезапно повернулся он к охотнику, — а на северо-западе тоже болота?

Охотник вздрогнул, вынул изо рта трубку.

— Весной вся вода с гор там собирается. Места сырые.

Если бы Майский внимательно посмотрел на Плетнева, он заметил бы, как тот прячет глаза под густыми бровями, как волнуется. Но инженер смотрел на карту, посасывая кончик карандаша, и ничего не заметил. Потом бросил карандаш и решительно свернул карту.

— Черт знает, что получается, — сказал с досадой. — Куда ни сунься — везде болота. Можно подумать, что здесь ни клочка сухой земли. Мы и сегодня в такую топь угодили, едва выбрались. Видно, и в самом деле надо двигаться на юг, а не терять время. Но, все-таки… посмотрим, посмотрим… Спокойной ночи, Никита Гаврилович.

Плетнев тоже встал, тепло посмотрел на геолога.

— Любопытно мне, Александр Васильич, что у вас за бляшка к пиджаку-то привернута.

— Орден, Никита Гаврилович, орден Красного Знамени.

— Чудно. Разве такие ордена бывают?

— А вот же. Это орден нашего Советского государства. Боевая награда. Непонятно? Попробую объяснить.

Майский достал новую папиросу, прикурил от свечи и сел. Рассказывал о боях, в которых участвовал, о том, как в огне боев рождалась Советская республика, и как отбивалась она от врагов внутренних и внешних. Плетнев слушал, боялся, что инженер, вспомнив о позднем часе, уйдет и не доскажет, боялся спрашивать, чтобы не помешать рассказу. Он вспомнил сестру Феню, тот день, когда ее и еще четырех человек казнили на площади Зареченска. Он так и не понял тогда, за что погибли эти люди. В рассказе Майского охотник уловил знакомые слова, слышанные раньше от сестры.

— Пошел я на фронт добровольцем, — Александр глубоко затянулся дымом и тут же шумно выпустил его. — С кем только не пришлось воевать: и с деникинцами, и с Красновым, и со всякими атаманами. На фронте вступил в партию большевиков, в ленинскую партию. О Ленине слышал?

Нет, Плетнев о Ленине не слышал. Кто такой?

— Этот человек, Никита Гаврилович, создал партию коммунистов — людей, которые поклялись освободить трудовой народ от эксплуататоров. Как бы тебе получше сказать… От тех, кто владел землей, заводами, шахтами, кто заставлял работать на себя тысячи бедняков и богател за их счет. Вот и у вас здесь были такие в Златогорске да и в Зареченске. Ленин сказал: так жить нельзя. Хозяином страны должен быть народ, народу должны принадлежать все богатства. Ленин и большевики подготовили революцию, победили всех врагов и привели трудовой народ к победе.

За беседой время летело птицей. Оба не заметили, как тьма за окном поредела, смутно обозначились ближние деревья.

— Засиделся я у тебя. Светает уже. А надымили-то!

— Сейчас дверь открою, мигом вытянет, — добродушно сказал Никита.

— О Ленине я в другой раз еще расскажу, а сейчас надо… нет, спать уже не стоит, скоро все встанут.

Майский пошел к палаткам. Громко храпел Иван Буйный, что-то бормотал во сне и шлепал мясистыми губами штейгер Зотов, беспокойно ворочался с боку на бок Алексей Каргаполов. Начальник отряда осторожно пробрался на свое место, лег не раздеваясь — все равно скоро подниматься. Утренняя свежесть пробиралась в палатку, холодила тело, разгоняла сонливость. Толстые, насосавшиеся крови комары с нудным писком бились о брезент. Вот в соседней палатке послышалась возня: то поднялась Ольга Дымова, звякнула пустым ведром — пошла к роднику за водой. Близко прокричала какая-то ночная птица. И снова тишина…

Александр лежал с открытыми глазами. Как все просто казалось там, в Зареченске: поедут, найдут хорошее месторождение золота, и задание будет выполнено наперекор всем старикам с козлиными бородками. А на деле… Зачем так уверенно обещал, будто новое месторождение лежало в кармане? Ведь предостерегали опытные люди… В тайге побывало много искателей, у них наметанный глаз, нюх, как говорит Зотов. В сущности отряд идет по следам этих людей, и мало шансов найти то, что укрылось от них. Только сейчас стало ясно, за какую трудную задачу взялся он, Майский. У него нет опыта, а знаний, полученных в университете, недостаточно, да за годы войны многое и забылось. Но рано отчаиваться, рано. К черту все сомнения, и вперед, только вперед.

Никите не спалось. Рассказы горного инженера взбудоражили его. За один вечер он узнал столько, что не укладывалось в голове. Многого, о чем говорил Майский, охотник не понял, но чувствовал в его словах правду. «Молодой, а знающий», — уважительно думал Плетнев о начальнике отряда. Ему все больше нравился инженер, простой, открытой души человек. Верилось его словам, но в одном охотник сомневался: бывает ли так, чтобы люди старались не ради собственной пользы. Вот Сомов, тот прямо говорил: найдет золото — будет весело жить, в столицу собирался… А у этих что на уме? Может, хитрят, обманом хотят в доверие войти? Может, проведали про золото да исподволь подбираются?

Когда совсем рассвело, Плетнев вышел во двор. Возле родника, присев на корточки, Дымова мыла посуду. Глядя, как старательно она оттирает каждое пятнышко с котелков и кружек, охотник отметил: хозяйственная. Он сам любил чистоту, аккуратность и ценил это в других. Никита поздоровался с женщиной, набрал в котелок воды.

— Уехали ваши-то?

— Давно. А вы не чай ли греть собираетесь? У нас заваренный остался. Вон в том ведре. Берите.

— Благодарствую. Пожалуй, и правда, возьму.

К ним подошел Буйный. Поверх тужурки он опоясался широким самодельным патронташем. В руке держал дробовик.

— Здоров, Никита Гаврилов. Чегой-то рано поднялся?

— Какое рано, скоро и солнышко встанет. А ты в тайгу?

— Поброжу маленько, может, что и попадет. Свежинки захотелось. Глухарей поищу.

— Глухарей ты проспал, Иван Тимофеевич, да теперь они мало поют, прошло их время.

— Прошло, — согласился Буйный. — Вчера, сколь ни ходил, ни одного не подслушал, — и внезапно спросил: — Я тут могилку видел. Кто похоронен?

Плетнев сгреб раскатившиеся головешки костра, поставил на них ведро с остывшим чаем.

— Жил у меня человек. Охотник… Поморозился в буран, слег и помер. Его могилу ты и видел.

Буйный повернулся к жене.

— Я, Оля, может, до вечера не вернусь, так ты не беспокойся. — И зашагал — тяжелый, большой, неуклюжий.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Дни бежали быстро и походили друг на друга как близнецы-братья. Люди поднимались с рассветом, наскоро завтракали. Буйный подводил оседланных лошадей, и разведчики уезжали в тайгу. На стан возвращались вечером, а иной раз и ночью. От усталости едва держались на ногах, ели вяло, без аппетита и торопились добраться до постелей. Изредка с ними уезжал Иван Буйный. В другие дни, оставаясь в лагере, он чинил седла или уздечки, помогал жене по хозяйству. Плетнев обычно был где-нибудь поблизости. Кончив дела, Иван звал таежника вместе выпить чаю или покурить. Рассказывал о своей жизни на заводе, о войне с белогвардейцами.

— Не возьму в толк, что за война, когда русские русских же бьют, — раздумчиво говорил Никита. — Зачем это?

Иван с сожалением поглядывал на охотника.

— Темный ты человек, Никита Гаврилов. Прожил век в этой избе, а настоящая-то жизнь тебя стороной обошла. Русские тоже разные. Одни толстосумы, те, что на наших горбах капитал наживали, а другие бедняки, окромя медяков, и денег других не видали. Теперь скажи: правильно это? Вот то-то и оно-то. Мы с кем воевали? С проклятыми буржуями. За что кровь свою проливали? Чтобы бедному люду лучше жилось. Эт-то понимать надо.

— А вот был ты бедняком да, погляжу, таким и остался. А еще воевал. Чего добился?

— Смеешься? Я о себе, по-твоему, думал? Темнота! — Иван раздражался все больше. Его бесило собственное неумение рассказать просто и понятно то, чего не знал таежный охотник. — Закопался тут, как барсук в норе, и знать ничего не хочешь. А ты видел, как мастеровые на заводах живут? Видел, я тебя спрашиваю? То-то! Молчи уж, темнота.

Плетнев не отвечал. Он в Зареченске насмотрелся на людские страдания, немало пережил сам, но не думал, что этому можно положить конец. Так жили и отцы, и деды, значит, так и должно быть. Когда Феня говорила, что надо ломать старые порядки, он соглашался с дядей: девушка в уме повредилась. А вот, оказывается, не одна Феня так рассуждала. Нашлись люди, что, не жалея жизни, поднялись против старых порядков, свергли царя, разогнали господ и прежнее начальство. И один из тех людей — Иван Буйный.

— Злые мы, русские, — ронял таежник и смотрел куда-то мимо Ивана. — Друг друга задавить готовы.

— Злые?! — ярился Иван. — Нет, брат, ошибаешься. Это кто же нас злыми сделал? Это прежняя жизнь такими нас делала. Мужик русский терпелив, он долго терпел, потому что темный был. А в темноте его нарочно держали — так обманывать и в повиновении держать способнее. А большевики народу глаза на правду открыли. За все обиды заплатил мужик своим притеснителям. А ты говоришь — злые.

Иван до того разволновался, что почти с ненавистью смотрел на охотника. Такие разговоры между ними шли часто, иной раз дело едва не доходило до ссоры. Услышав раскатистый голос мужа, подходила Ольга, улыбаясь говорила:

— Чего расшумелся, Ваня? Пойди-ка дров наколи.

Иван сразу приходил в себя, ласково взглянув на жену, без лишних слов брался за топор. Дымова садилась рядом с Никитой и смущенно просила:

— Вы на него не сердитесь. Он добрый, только с виду суров. За войну-то его три раза ранили, под расстрелом у колчаковцев стоял, вот и стал таким….

— Я не сержусь, — поспешно отвечал Плетнев, — это я виноват, разозлил человека.

Никита чувствовал себя неловко с женщиной, боялся смотреть ей в задумчивые глаза и, сославшись на какое-нибудь дело, уходил. Ольга Михайловна, вздохнув, тоже принималась за работу. Буйный не хвастал, называя жену мастерицей на все руки. У Дымовой везде был порядок, она умела быстро приготовить обед, постирать и поштопать, оседлать лошадь, оказать помощь больному. В редкие свободные минуты Ольга забивалась куда-нибудь в укромный угол и, подперев щеку рукой, подолгу сидела не двигаясь. О чем думала женщина, знал только Иван. Обеспокоенный, он разыскивал жену, легонько обнимал ее:

— Будет, Оленька, будет. Не трави сердца.

Ольга, вздрогнув, словно просыпалась после тяжелого сна, прижималась к мужу, шепча:

— Не могу забыть его, Ваня, все перед глазами.

Буйный как умел успокаивал жену, неловко гладил своей ручищей ее маленькую голову.

— Ты бы отдохнула, Оленька, с утра на ногах.

Жена благодарно смотрела ему в глаза, через силу улыбалась и качала головой.

— Не хочу, в работе-то легче, — и опять принималась хлопотать по хозяйству.

Как ни уставали разведчики после трудной работы, но выдавались вечера, когда, смыв походную грязь в ручье и поужинав, все собирались в тесный кружок у костра. Высоко взлетало пламя, освещая усталые лица, шипели и трещали головни, едкий дым клубами поднимался к звездному небу, разгоняя назойливую мошкару. Алексей Каргаполов мягким тенором начинал песню:

Буйный подхватывал сочным басом, а за ним остальные:

Алексей запевал новый куплет:

И, будя засыпающую тайгу, грозно неслось:

Спев одну песню, начинали другую. Пели про Колчака, позорно бежавшего с Урала, пели про умирающего красноармейца, про отряд коммунаров, доблестно сражавшийся с белыми наемными солдатами. Плетнев слушал эти песни, украдкой смахивал набежавшую слезу и, скрывая волнение, усиленно дымил трубкой.

— Пой с нами, Гаврилыч, пой, — приглашал Иван Буйный, обняв охотника за плечи.

— Слов не знаю, — отвечал Никита.

— А ты за нами тяни, слова-то простые.

Потом какую-нибудь грустную старинную песню запевала Дымова, она знала таких песен множество. Слушая ее, невольно умолкали другие. Ольга, заметив, что поет одна, смущалась и обрывала песню. Тогда Зотов, подсаживаясь к женщине, заглядывал ей в глаза, просил:

— Спойте еще, Ольга Михайловна. Уж как хорошо это у вас получается. Чистый вы соловей.

Дымова опускала голову. А Каргаполов, тряхнув светлыми кудрями, запевал частушки:

Плетнев замечал, как бывший штейгер пристально смотрел на жену Ивана Буйного, как загорались глаза у «цыгана». Охотнику это не нравилось, он ревниво тыкал Авдея в бок.

— Посторонись-ка, я в костер подброшу.

Однажды Зотов пришел на стан среди бела дня. В поводу он вел прихрамывающую лошадь. У палаток никого не было: Иван и Никита с утра ушли на озеро ловить рыбу. Штейгер был хмур и зол. Ударом ноги распахнул калитку, потянул за собой коня. Конь упирался. Авдей с силой ударил кулаком по лошадиной морде.

— Вы что делаете?

Зотов удивленно оглянулся. Сзади стояла Дымова.

— Зачем бьете лошадь? — сурово спросила женщина, и темные глаза ее сузились.

— А тебе-то что? Жалко? Скотину пожалела, а людей не жалеешь. Эх, Ольга Михайловна.

— Это как понимать?

— Да так вот, — Авдей неопределенно хмыкнул и примирительно добавил: — Не сердись, погорячился. Из-за этой скотинки я чуть шею не сломал. Ногу мой конек распорол. Видишь, кровянит? А мужики-то наши где?

— Какие мужики? — голос Дымовой не располагал к дальнейшему разговору.

— Ну, эти, таежник и твой Иван.

— Рыбачат на озере.

Авдей ввел, наконец, заупрямившуюся лошадь, привязал к изгороди и расседлал. Седло бросил у палатки и сел на него, вытирая с лица пот. Заговорил вкрадчиво.

— Иван-то с Никитой, говоришь, рыбу удят?

Дымова не ответила. Зотов торопливо оглянулся по сторонам и зверем кинулся на нее.

— Ты чего?! Сдурел? Пусти, слышишь?

— Тише, милка, тише. Давно такого момента ждал. Изголодался я по бабам-то, да и тебе, поди, муженек приелся.

— Пусти… — маленькая женщина беспомощно билась в лапах штейгера. Тот засмеялся мелким смешком, жадно обнимая ее.

— Будешь моей, милка, будешь. Лучше не брыкайся. От меня еще ни одна не уходила и ты не уйдешь.

Ольга, обезумев от боли и ненависти, задыхаясь в объятиях Зотова, извернулась, ударила обидчика ногой в живот. Авдей взвыл и выпустил ее. Растрепанная, она оглянулась и бросилась к палатке, ища спасения. Зотов с налитыми кровью глазами, ругаясь, кинулся вдогонку.

— Не уйдешь, — громко и яростно шептал он, пролезая в палатку. — Не хотела добром, силком возьму…

В лицо ему холодно глянуло дуло револьвера. Твердо и спокойно прозвучали слова:

— Не подходи, гад, убью.

Штейгер понял: сделай он еще шаг — и Дымова выстрелит. Такого оборота Авдей не ожидал. Не спуская глаз с револьвера, он попятился. Сзади послышалось грозное, глухое рычание. Ощетинившись, там стояла Вьюга. Зотов совсем растерялся.

— Я же… я же… Ольга Михайловна, пошутил, — забормотал он, озираясь то на собаку, то на револьвер. — Какие вы, право. Уж и пошутить нельзя… Пошла ты, холера, — прикрикнул он на Вьюгу, но лайка не двинулась. Боком, не спуская глаз с собаки, штейгер выбрался из палатки. Через час, сидя у костра, на котором пыхтела и пузырилась в ведре пшенная каша, Авдей заискивающе говорил Дымовой:

— Вы уж того, Ольга Михайловна, мужу-то не надо. Я ведь так, дай, думаю, попугаю. Обидеть вас у меня и в мыслях-то не было. А ежели Иван узнает — взбеленится.

Женщина молчала, будто не слышала, и штейгер тоскливо гадал: скажет она мужу или нет.

Каждый раз, возвращаясь из разведки, геологи привозили груды камней. При свете костра или свечи разбирали находки. Глядя на них, Плетнев вспоминал Сомова. Тот вот также возился с камешками, бормоча непонятные слова. Майский и Мельникова, разбивая молоточками камни, рассматривали изломы в увеличительные стекла, делали пометки в тетрадях. Никита подходил к ним:

— Как, Александр Васильич, есть что-нибудь?

— Даже намека на золото нет. Видно, придется уходить.

— Н-да, — неопределенно говорил охотник и лез в карман за трубкой. Елена Мельникова распрямила уставшую спину, стряхивала с колен каменную крошку и добавляла:

— Давно пора. Сколько времени потеряли среди болот.

От ее слов у Плетнева защемило сердце.

Не сегодня-завтра эти люди, к которым он успел привыкнуть, уедут. Он снова останется один. Каждый вечер он привык встречать геологов, иногда пить с ними чай, слушая непонятные, но интересные разговоры. И скоро все это кончится…

…Май подходил к концу. Тайга, ярко-зеленая, помолодевшая, пахла смолой и звенела птичьими голосами. Зацветал хмель и шиповник, раздвигая отсыревшую после первых дождей землю и прелую листву, наперебой лезли грибы, наливались соком ягоды земляники. Лесные лужайки покрылись пышной травой, среди нее пестрели цветы, а над ними кружили тоже похожие на цветы бабочки, стрекозы, дикие пчелы и мохнатые шмели.

В тот день разведчики рано вернулись на стан. Встретив во дворе охотника, Майский сказал невесело:

— Все, Никита Гаврилович, уезжаем завтра.

Плетнев ждал этих слов, ждал и боялся их услышать. Он не выдал своего волнения, только чуть дрогнул голос:

— Стало быть, Александр Васильич, закончили работу?

— Какой там закончили. Нашей работе конца не видно. Продолжим разведку в другом месте. Очень жалею, что сразу не послушал тебя. Столько дней потеряно…

Старик весь как-то сник, опустил голову и ушел в избу.

— Привык он к нам, — заметил Алексей Каргаполов, провожая взглядом Плетнева. — Непонятный человек.

— Почему непонятный? Одичал немного, верно.

Вечером начальник отряда зашел в избу охотника. Тот сидел у окна и на скрип двери даже не повернул головы.

— Ты почему, Гаврилыч, не приходил чай пить? — спросил с порога Майский. — Ждали мы тебя. Обиделся, может?

— Грешно вам, Александр Васильич. Не хотел чаю, устал за день-то, ну и… прилег отдохнуть. Годы свое берут.

— Я проститься пришел, — инженер сел на нары, закурил папиросу. — Рано поедем, так что не увидимся.

Охотник словно не слышал Майского, все так же сидел не двигаясь, смотрел в окно, за которым догорала заря. Александр удивился: таежник всегда приветливо встречал его.

— Никита Гаврилыч, — позвал он.

— А? Что? — встрепенулся Плетнев.

— Проститься, говорю, зашел.

— Проститься? Дальше поедете или назад повернете?

— Поедем дальше. Мы должны найти золото.

— Должны? — охотник встал, ощупал карманы и, не найдя трубку, постоял, странно поглядывая на геолога. — Все хочу спросить вас, Александр Васильич. Вот вы золото ищете, ради него по тайге мотаетесь. А скажите-ка по-чести, по-совести, для чего оно вам? Разве без золота прожить нельзя? Ведь сами говорили — не для себя стараетесь.

Майский засмеялся и внезапно оборвал смех.

— Не сердись, Никита Гаврилыч, но уж очень чудно ты рассуждаешь. Тут вот какое дело. Мы-то без золота проживем, нам его не надо, это ты правильно заметил. А вот стране нашей, молодой Советской республике без золота сейчас обходиться трудно. Непонятно? Ну вот сам посуди: кончили мы войну, разогнали всех врагов и стали смотреть, а что же нам от царя, от капиталистов осталось в наследство? Заводишки старенькие, да и те разрушенные. Крестьяне землю сохой ковыряют, как сто, как двести лет назад. В избах лучину палят. Что делать? Поднимать хозяйство, строить все заново, только лучше, прочнее. Для этого нужны разные машины, механизмы, нужны специалисты и еще многое другое. Без этого нет нам жизни, и все, за что воевали, может пойти прахом. Сильные враги могут нас раздавить. Ну, хорошо, надо. А где взять машины? В Европе, в Америке? Попросили. А нам говорят: давайте золото, будут вам машины, приедут инженеры, помогут строить. Вот так. У нас выхода нет, согласились. И пока не научимся все делать у себя, будем покупать за границей, да кроме того, еще нанимать иностранных специалистов, потому что своих не хватает. Понимаешь, Гаврилыч? Плетнев кивнул головой.

— Иностранным господам за все надо платить золотом. Любят они золото больше самих себя. Платить приходится много. Но это недолго. Окрепнем, перестанем кланяться загранице, еще она перед нами снимет шапку, поверь, Гаврилыч, придет такое время. Мы с оружием в руках отстаивали свою свободу, купили ее ценой крови. Это самая дорогая цена. Теперь надо укрепить завоеванное и жалеть золото не приходится… Да, не приходится, но где его брать? Старые прииски частью разрушены, частью выработались. Значит, надо искать новые месторождения. Вот мы и бродим по тайге, ищем. Так-то, дорогой Никита Гаврилыч.

Долго еще Майский объяснял старику, для чего Советской стране требуется золото. Охотник слушал и довольно кивал головой:

Так, мол, так, правильно, понимаю.

— Заговорился я, — инженер встал, высокий, сильный, готовый шагать и шагать по тайге, лазить по горам, пробираться среди болот, искать золото для Советской страны. Он будет мокнуть под дождем и мерзнуть, голодать и мучиться жаждой, но пока способен двигаться — не отступит. Александр протянул руку таежнику.

— Спасибо за гостеприимство. Может, еще встретимся. Говорят, гора с горой не сходится, а человек с человеком сойдутся.

В эту ночь Никита не ложился. Ходил по избе, садился, вставал и снова ходил, поглядывая в окно, словно боялся, что вот расползется ночная тьма, проглянет из-за деревьев солнце и обольет жаркими лучами пустой двор. Но тьма не уходила и ночь казалась небывало длинной. «Вот какие люди есть, — думал охотник, шагая по скрипящим половицам. — Они за новую жизнь воевали и себя не жалели. А ты в это время где был? В тайге отсиживался, ничего знать не хотел. Теперь эти люди новую жизнь строят, а ты где? Опять в стороне. А потом, может, на готовое к ним придешь? Да они тебя не примут! Ты не помогал, а мешал им новую жизнь строить. Что же получается, а?» У печи посапывала Вьюга, блаженно вытянув лапы. Ее собачью совесть ничто не мучило. О стекло билась залетевшая ночная бабочка. Где-то на крыльце верещал сверчок, ненадолго замолкал и снова заводил трескучую песню.

Когда над дальней горной грядой прорезалась узкая розовая полоска, таежник сидел у большой палатки геологов. Голый до пояса, с полотенцем на плече, вышел Майский.

— Ты, чего, Гаврилыч, сидишь тут? — спросил удивленно.

— Дело к тебе есть, Александр Васильич… Вы… не уезжайте. Я — знаю… покажу, где есть золото.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Начальник отряда непонимающе смотрел на охотника. «Он, верно, не в своем уме, — с тревогой подумал инженер. — Да и я хорош, до чего довел человека своими разговорами». Желая все свести в шутку, Александр положил руку на плечо охотника и, подмигнув, сказал:

— Какое здесь золото! Теперь-то мы знаем, что поблизости его и в помине нет.

— Есть. Не там искали, где надо.

— И там, где надо, и даже там, где не надо. Не будем сегодня, Гаврилыч, думать о золоте. А что пришел, хорошо. Позавтракаем вместе на прощанье — и в путь-дорогу.

— Нет, ты постой с завтраком-то, — резко оборвал Плетнев Майского. — Я говорю — есть золото в тайге.

Инженер начал понимать, что охотник не шутит. Бросив полотенце, он сердито закричал:

— Так какого же черта ты раньше молчал? Знаешь, где есть золото и спокойно спишь? А мы с утра по тайге мыкаемся впустую. И ты видел, а молчал. Молчал ведь, а? А теперь: я знаю, где есть золото, не уезжайте.

— Не кричи, Александр Васильич, не кричи на меня, — нимало не обижаясь, заговорил Плетнев. — Про золото не каждому рассказать можно.

— Верно, — понизил голос Майский. Он уже досадовал на себя за сорвавшееся слово. — Верно, Гаврилыч, верно. Погорячился я, прости и не сердись.

Из палатки вылез заспанный Зотов, за ним Буйный и Каргаполов. Штейгер хмуро посмотрел на охотника.

— Слышу: золото, золото, а в чем дело, не пойму. О каком золоте спорите?

— Вот Никита Гаврилович хочет показать, где есть золото.

— Но-о? Может, во сне ты, Гаврилыч, видел? — лениво протянул Буйный и широко зевнул.

— Да он просто белены объелся, — ехидно добавил штейгер. — Спросите у него, почему раньше-то молчал.

— Постой, Авдей Яковлевич, — остановил Каргаполов, — надо разобраться. Значит, с золотом — правда, Гаврилыч?

— Во сне он его видел, — снова вставил, явно нервничая, Зотов, — а теперь путает добрых людей. Седлать лошадей-то?

Никита слушал обидные слова и молча смотрел на обступивших его людей. Что же это? Не верят?

— Та-ак! — медленно сказал он. — Стало быть, не верите? Ну и не надо. Кабы не пожалели потом, — он круто повернулся и, широко шагая, почти бегом направился к избе. Ему что-то кричали, он не остановился, не обернулся. Горечь незаслуженной обиды подавила таежника, он растерялся, не мог понять, что же случилось. «Сумасшедшим обозвали. Во сне видел, белены объелся. Вот они, люди, всегда так: ври — с радостью поверят, правду скажи — на смех поднимут». Он быстро поднялся на крыльцо, распахнул дверь и с силой захлопнул ее за собой, так, что дремавшая на полу Вьюга испуганно взвизгнула, а с полки свалилась банка с чаем.

А у палаток шумели разведчики. Зотов убеждал не верить охотнику.

— То говорил, что золота здесь не бывало, то — знает, где золото. Не так что-то. Они, бирюки-то вроде этого, на все способны. Заманит куда-нибудь да и загубит.

— Одного не пойму, — Алексей Каргаполов по привычке тряхнул кудрями, — если Гаврилыч знает, где золото, то почему сам не моет? А проверить бы не мешало, Александр Васильевич.

— Нет, вы скажите, почему он раньше-то молчал? — гудел Иван Буйный. — Почему? Не так что-то.

— Может, и не так, — согласился Майский. — Люди всякие бывают. Но человека мы зря обидели.

— Его обидишь. Гляди, как бы он сам не обидел. Седлать лошадей-то? — во второй раз раздраженно спросил штейгер. — Вот и солнышко поднимается.

— Не надо. Подождите меня здесь, — и начальник отряда пошел к избе охотника. Зотов плюнул в сердцах и что-то пробурчал.

Когда Никита услышал скрип ступенек, он хотел закрыть дверь на засов, но не успел. На пороге появилась фигура инженера.

— Никита Гаврилыч, не сердись, выслушай. Верно, нехорошо получилось. Но сам посуди, молчал, молчал и вдруг — золото! Это хоть кого собьет с толку. Вот и не поверили.

— Не верьте. Вольному — воля, спасенному — рай. Счастливого пути, господа золотоискатели.

— А теперь ты нас обижаешь, Никита Гаврилыч… Не надо так. Мы не господа, — Майский не знал, что говорить дальше. — Так… Обиделся?

Плетнев не повернулся и не ответил. Клубы сизого дыма медленно поплыли в открытую дверь. Инженер тоже закурил, сел напротив, показывая всем видом, что разговор не окончен и уходить он не намерен.

— Будет, Никита Гаврилыч, — после большой паузы снова начал он. — Прости ты нас и давай серьезно обсудим дело. Покажешь, где золото?

Охотник перестал сосать трубку, в которой уже сгорел весь табак, и тихо сказал:

— Много лет берег тайну. Но теперь, видать, пришло время… Не вам, государству Советскому золото передаю, — взлетели седеющие мохнатые брови, и на горного инженера глянули светлые и строгие глаза: — Когда поедем?

Майский вышел на крыльцо. Все словно по команде повернулись к нему, у каждого во взгляде вопрос.

— Мы остаемся, — отрывисто сказал Александр.

— Объясните же, наконец, что произошло? — Елена Мельникова, одетая в походный костюм, нервно покусывала травинку. — Почему остаемся?

— Объяснять долго. Поблизости есть золото. Охотник покажет, где.

— Воду толочь, вода и будет, — пробурчал Зотов. — Помяните мое слово, ничего путнего из этой затеи не выйдет.

Штейгер встретил полный презрения взгляд Ольги Дымовой и сразу умолк, съежился, торопливо зашагал к палатке. Солнце уже поднялось высоко, теплый ветер всколыхнул вершины деревьев, прошумел молодой листвой и затих. Комары жадно набросились на людей. Над оседланными лошадьми, привязанными у калитки, облачком закружилась мошкара. Животные нещадно хлестали себя по кровоточащим бокам хвостами, мотали головами, звякая удилами. Вышел Плетнев. За спиной у него висело ружье, сбоку за ремнем — топор. Охотник вывел Орлика, оседланного еще рано утром, проверил, не ослабла ли подпруга. Ни на кого не глядя спросил:

— Поехали?

Майский, Мельникова, Каргаполов и Зотов отвязали своих лошадей, вскочили в седла. Всадники выехали на тропу, впереди Плетнев, за ним остальные. Никита, бросив повод на шею Орлика, ехал задумчивый, ни с кем не разговаривал. Его лошадь шагала уверенно, словно каждый день ходила по старой тропе. Тайга густела, низко нависшие ветки деревьев били по лошадям, хватали за одежду людей. Комары и мошкара неотступно преследовали геологов. Все чаще попадались нагромождения бурелома, гнилого колодника, временами путь преграждали маленькие, но топкие болота. Майским овладевало беспокойство. Он догнал охотника.

— Помнится, ты говорил, Никита Гаврилыч, будто здесь сплошь болота. Проедем ли?

— Проедем. А боитесь — не поздно и назад повернуть.

Инженер не успел ответить. Разлапистая еловая ветка больно хлестнула его по лицу, сбила фуражку. Он придержал коня, негромко выругался и спрыгнул на землю. Ехавший следом Зотов тоже остановился.

— Не худо бы, Александр Васильевич, присматривать за бирюком. Что у него на уме, мы не знаем. Всякое может случиться.

— Увидим, — неопределенно отозвался инженер, подобрал фуражку и вскочил в седло.

После полудня дорогу окончательно загородила глухая стена ельника.

— Что будем делать? — Майский посмотрел на охотника.

— Пойдем пешком. Лошадей здесь оставим.

— Далеко идти?

— Верст пять, а может, шесть.

Плетнев спешился, ослабил подпругу и пустил Орлика щипать траву. К начальнику отряда подошел Зотов.

— Как же лошадей-то без присмотра оставим, Александр Васильич? Задерут их медведи, либо волки.

«Сам ты волк», — подумал Никита, искоса взглянув на штейгера.

— Лошадей без присмотра оставлять нельзя, — согласился инженер. — Вот вы и побудете с ними.

— Нет, уж лучше я дальше пойду, — запротестовал Зотов. — Черт с ними, с лошадями. Никуда не денутся.

— Странный вы человек, Авдей Яковлевич, и понять вас трудно: то жаль лошадей, то наплевать на них.

— Зачем наплевать? Я не говорил. Сами посудите: чего мне здесь делать? Мне с вами сподручней.

— Пусть идет, — Алексей Каргаполов кивнул на штейгера. — Я останусь. Нога опять разболелась, все равно пешком далеко не уйду.

Все знали, что у Каргаполова правая нога изуродована осколками гранаты, и согласились: действительно лучше остаться ему.

Охотник опять пошел впереди, раздвигая упругие ветки и осторожно опуская их, чтобы не хлестнуть идущего следом человека. Он ловко обходил камни и кучи бурелома, ступал легко и неслышно, ни одна ветка не хрустнула под его ногой. Казалось, вот так, без устали, он может шагать по тайге весь день. «Крепкий человек, — с невольной завистью отметил горный инженер. — В тайге он как дома». Александр старался подражать Плетневу, но часто спотыкался, в кровь исцарапал руки и подумывал о том, чтобы сделать короткий привал. Но больше всех доставалось Мельниковой. Девушка шла из последних сил. Грудь ее высоко вздымалась, по загорелому лицу извилистыми струйками стекал пот. На предложение начальника отряда отдохнуть Елена ответила:

— Надо привыкать. Я хочу стать настоящим геологом.

Шли час, второй, а конца пути не было видно. Солнце стало клониться, а Плетнев все шел. Но вот он остановился, осмотрелся и уверенно повернул к северу. С тех пор, как нашел золото в таежной речке, он не бывал в этих краях, но дорогу запомнил на всю жизнь.

Тайга поредела и расступилась. Среди черемуховых кустов и тальника змейкой шмыгнула и спряталась таежная речка. Она все также катила свои воды, дробя о камни хрустальные струи, сердито ворча, пенясь, бурля, виляя из стороны в сторону. Вот здесь он, Плетнев, делал первые сполоски, здесь увидел первые золотые крупинки, а там вон, за кустами, лежал пьяный от усталости и счастья, обещая выкупать в шампанском верную Вьюгу… Долго смотрел охотник на таежную речку, потом повернулся к Майскому:

— Вот… здесь золото.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Солнце, подернутое розоватой дымкой, ушло за горы. Небо потемнело, и сиреневые сумерки накрыли притихшую тайгу. На берегу шумливой речки пылал большой костер. Елена Мельникова, обхватив руками колени, смотрела на огонь. Тонкая фигура девушки, озаренная рыжими отблесками костра, казалась еще тоньше. Рядом с ней сидел Майский. В стороне на боку лежал штейгер Зотов, покусывая былинку, изредка поглядывая на молодых людей. Смуглое лицо Авдея в свете костра казалось медно-красным. Охотника у бивака не было. Часа два назад он ушел к лошадям, чтобы вместе с Алексеем Каргаполовым провести ночь.

Майский только что убрал золото, собранное после первых промывок. Инженер был счастлив: золота в таежной речке много, а Плетнев обещал показать и другое место, где самородки лежат прямо на земле.

— Вот мы и нашли золото, — проговорила Мельникова, не отрывая взгляда от огня. — Как это хорошо. А главное — ваши предположения оправдались самым блестящим образом. Будет здесь новый прииск.

— Мои предположения! Чего бы они стоили, если бы не охотник. Я тут не причем, Лена.

— Пожалуй, — согласилась девушка. — Но тогда мы поехали бы дальше и все равно выполнили бы свою задачу. Нельзя же нам возвращаться с пустыми руками.

Мельникова встала, бросила в костер охапку веток и опять села на свое место. Сухое дерево затрещало, высоко взметнулся вихрастый огонь, распугивая подступившую тьму.

— Странный человек, этот Плетнев, — продолжала Елена. — Я все думаю о нем. Почему все-таки он сразу не сказал о золоте? Почему он послал нас совсем в другую сторону? Почему? Вот чего я не могу понять.

— Поймете, Лена, поймете. Только пока ни о чем не спрашивайте Никиту Гавриловича. Придет время — и он сам расскажет.

— Но вы-то, Александр Васильевич, знаете, в чем дело?

— Догадываюсь. Уж очень сложная штука — человек, а наш отшельник — тем более. В его характере и поступках разобраться нелегко, понять — трудно. Но можно понять, можно.

Зотов не принимал участия в разговоре. Он грыз свою былинку и временами бросал незаметные взгляды на молодых разведчиков. А те, увлеченные разговором, забыли о нем.

— Пора и отдыхать, — Майский оглянулся. — Авдей Яковлевич, давайте нарубим лапника для постелей.

Штейгер не отозвался.

— Авдей Яковлевич, — позвал горный инженер, — где вы? Авдей…

Из ближних кустов раздался выстрел. Пуля взвизгнув, впилась в дерево позади Майского. Он прыгнул в темноту и рванул из кобуры револьвер. Но как ни быстро было движение геолога, вторая пуля настигла его, зло куснула в левое плечо.

— Лена, берегись! — крикнул инженер, падая на землю. Мельникова изумленно смотрела в ту сторону, откуда стреляли. Потом, сообразив, что пришла опасность, она прижалась к земле, отползла в сторону, подальше от освещенного костром места. И вовремя. Где только что сидела девушка, одна за другой ударили пули, взвихрив песок и пепел. Майский наугад выстрелил в кусты и тотчас переменил место. Кто-то, ломая кусты, побежал, тяжело топая сапогами. «Кто? — пытался отгадать инженер, всматриваясь в темноту, готовый стрелять в любую секунду. — Кто? Бандиты? Есть они еще в этих краях, меня предупреждали. Охотник? Нет, ерунда. Зотов? Но зачем?..» И тут стали вспоминаться разные мелочи, которым начальник отряда раньше не придавал значения, но сейчас они казались подозрительными. И сегодня бывший штейгер вел себя странно: не радовался вместе со всеми, когда нашли золото, был мрачен и неразговорчив.

Костер на берегу зачах. Пламя то высоко подпрыгивало, то, обессиленное, падало, разбегаясь тонкими трепещущими язычками по черным головням. Светлый неровный круг сужался, густела выступавшая отовсюду тьма, отчетливо проступили в вышине звезды.

Александр сгоряча не сразу почувствовал боль в плече. По рукаву рубашки стекала теплая и липкая кровь, рука немела. На короткое время у инженера потемнело в глазах, поплыли радужные круги. Усилием воли он разомкнул отяжелевшие веки, вглядывался в ночной мрак, настороженно ловя каждый звук. Вокруг стояла тревожная тишина, только слабо плескала волной уснувшая речка. Приподнявшись на локте здоровой руки, Майский тихо позвал:

— Лена.

И неожиданно близко услышал шепот девушки:

— Я здесь, Александр Васильевич. Кто, по-вашему, стрелял?

— Вероятно, Зотов.

— И я так думаю. Ведь он исчез. Помолчали.

Мельникова осторожно подползла ближе.

— Он вернется?

— Вряд ли. Трус. Но все-таки, будем осторож…

— Что с вами? — забеспокоилась, девушка, расслышав приглушенный стон Майского. — Вы ранены?

— В плечо. Но это пустяки, царапина.

— Да у вас вся рука в крови!

— Чш… кто-то идет… Слышите?

— Вам показалось. Я ничего не слышу.

Так пролежали они часа два. Потом оба замолчали, вслушиваясь. Издалека донесся слабый звук нескольких выстрелов. Девушка схватила Майского за липкую от крови руку, больно сжала. Он чуть не закричал, и вдруг у самого лица увидел широко раскрытые влажно блеснувшие глаза Елены.

— Стреляют у Каргаполова… А что если это не Зотов?

— Молчите. Больше некому. Негодяй может убить и таежника, и Алексея, угнать лошадей или подстеречь нас. Надо что-то делать, Лена. Ведь там, в лагере, ничего не знают. Буйный и Дымова тоже могут погибнуть от руки бандита. В темноте мы не найдем дорогу к лагерю, придется ждать утра.

С той стороны, где остались лошади, снова донесся выстрел. Кто и в кого стрелял?

От реки поднимался густой туман, стало сыро и холодно. Ночь тянулась медленно, и казалось, ей не будет конца. Шелестели острые, как колья, верхушки елей, неподалеку дважды прокричал филин, отчаянно заверещал заяц — видно, попал в лапы ночному разбойнику. Давно угас костер. От него осталась только небольшая груда потемневших углей и курился тонкий дымок. В иссиня-черном небе все так же неподвижно висели холодные звезды.

Мельникова и Майский лежали в густой траве, тесно прижавшись друг к другу, чтобы согреться. Девушка кое-как перевязала рану на плече горного инженера. Клонило ко сну, но они боролись, понимая, что неизвестный враг может появиться в любую минуту. Возможно, он здесь, но потерял их из виду и тоже ждет утра.

Небо стало бледнеть. Липкий холодный мрак поредел. Угасали звезды. Из-за дальней линии темных гор выступила розовая полоска зари. Над водой поплыли завитушки тумана, скрывая противоположный берег. Таежная речка заиграла волной. Близко в прибрежных кустах, перепутанных с тростником, сонно крякнула утка, ей отозвалась другая, послышалось шумное хлопанье крыльев.

Майский дремал. Его разбудило прикосновение девушки.

— Александр Васильич, идет кто-то.

Он сразу очнулся и, как это бывало на фронте, ясно припомнил все, что принесла недобрая ночь. Зябко поежился от утренней свежести, осмотрелся, не делая лишних движений. Молодые люди лежали за кустами, скрытые высокой травой. Им хорошо был виден отлогий песчаный берег реки, вся лужайка и поднимавшаяся за ней тайга. Откуда ни появись человек, они увидят его и успеют приготовиться к встрече. В нескольких шагах, на желтом песке, резко выделялось пятно покинутого костра. Там, же лежали походные мешки, инструменты и одежда.

— Где? — неслышно, одним движением губ спросил инженер. Елена показала на молодую березовую поросль, смешанную с кустами смородины. Оттуда долетел треск обломившейся ветки. Сломить ее мог и человек, и зверь. Плетнев говорил, что в здешних местах часто встречаются медведи. Не хватало еще, чтобы косолапый набрел на них.

Человек появился неожиданно, бесшумно и не с той стороны, откуда ждал Майский. Горный инженер сразу узнал охотника. «Почему он здесь?» Сдавив руку девушки, Майский дал ей понять, чтобы она ничем не выдала себя. Оба следили за каждым движением Плетнева. Таежник, отводя руками ветки, вышел к берегу речки, оглядел место бивака. Геологи заметили, что он встревожен. Недоверие к охотнику исчезло. Нет, не он стрелял ночью, а тот, другой. Майский поднялся, вышел из-за укрытия. То же сделала и Мельникова. Охотник, увидев их, радостно воскликнул:

— Живы! Слава те господи! Оба живы, оба! А я-то, признаться, уж и не чаял вас живыми увидеть.

— Где Зотов? — спросил инженер.

Никита виновато опустил голову.

— Убежал… Алексея ранил.

— Ранил?! Каргаполова?!

— Тяжелая рана, худо Алексею.

Охотник рассказал, как он еще засветло пришел к Алексею. Они поужинали, напоили лошадей и стали готовиться к ночевке. Нарубили лапника, сделали постели и развели для лошадей дымокур. Каргаполов, у которого раненая нога разболелась, лег отдыхать, а он, Плетнев, пошел еще порубить дров. Они слышали выстрелы, подумали, что товарищи убили какого-нибудь таежного зверя, им и в голову не пришло, что в отряде неладно. Потом к их стоянке подкрался Авдей Зотов и выстрелил в Каргаполова. Охотник бросился на выстрел, но штейгер и его встретил пулей. Завязалась перестрелка. Прячась за деревьями, Зотов подобрался к лошадям, отвязал крайнюю и поскакал. Никита выстрелил вдогонку, но, видимо, не попал. Когда все затихло, охотник вернулся к Алексею. Тот лежал на боку и не двигался. Плетнев перевязал товарища. В перестрелке Зотов убил двух лошадей и одну ранил в ногу. Наверное, стрелял по ним умышленно. Всю ночь охотник провел возле Каргаполова и очень тревожился за Майского и Мельникову. На рассвете раненый задремал, а охотник пошел к речке.

— Авдей-то в лагерь поскакал, Александр Васильич, — закончил рассказ Никита. — И что он там натворит еще…

Инженер тревожно спросил:

— Что же делать? Что делать? Говорите, советуйте! Я ничего не могу сообразить, у меня в голове все спуталось.

— Упредить надо злодея, — сказал Плетнев. — Раньше него попасть в лагерь и там встретить.

— Никита Гаврилович правильно советует, — поддержала охотника Мельникова. — Мы должны опередить Зотова, иначе он расправится с нами поодиночке. У нас есть одна здоровая лошадь, надо ею воспользоваться и поскорее.

— Осталась одна лошадь, а двое из нас ранены. До лагеря далеко, не догнать Зотова да и ехать некому.

— Как это некому?! Я поеду.

— Что вы, барышня, — возразил охотник. — Это дело мужское. Дозвольте мне.

— Не дозволю. И почему — вам? Извините меня, Никита Гаврилович, вам надо остаться возле раненых, охранять их. А от меня здесь мало проку. Значит, ехать в лагерь должна я.

— Нет, Елена Васильевна, нельзя вам, дело не шутейное. Вы и дорогу, пожалуй, не найдете. Потом вас же искать будем.

— Найду, у меня отличная зрительная память. Кстати, в тайге я не первый день. Отец таскал меня и не по таким трущобам. И довольно тратить попусту время. Поеду я.

Плетнев повернулся к горному инженеру: ну что с ней делать?

— Идемте к Алексею, — сказал Майский. — Там и решим.

К биваку, где лежал раненый, шли быстро, не останавливаясь. Каргаполов, увидев начальника отряда, попробовал приподняться, но Александр не позволил ему.

— Лежи, Алеша, спокойно. Я все знаю.

— Оплошал я, Александр Васильевич. Но только бы встать…

— Встанешь, обязательно встанешь.

Никита опустился возле Каргаполова, стал менять перевязку. В стороне лежали убитые лошади, вытянув головы и оскалив крупные желтые зубы. Над ними вились зеленые мухи. Две другие лошади — здоровая и раненая в ногу — стояли тут же, привязанные к дереву. Мельникова, сдвинув тонкие, чуть изогнутые брови, решительно направилась к ним. Инженер окликнул ее.

— Подождите, Лена, так нельзя.

— Что нельзя? Товарищи в опасности, а вы — нельзя. Поеду я. И немедленно. Потом будете разбирать, правильно я сделала или нет.

Майский внимательно посмотрел на девушку. Такой начальник отряда видел ее впервые.

— Поедет Плетнев, — твердо сказал он.

Охотник молча седлал Буланого — лучшего коня в отряде. Мельникова, нахмурив брови, опустилась на колени перед Каргаполовым, стала поправлять повязку.

— Присматривайте и за ним, — шепнул ей таежник, глазами показывая на Майского. — Рана хотя и не опасная, но он потерял много крови. И не серчайте, Александр Васильич правильно рассудил, я ведь здесь каждое дерево знаю. А вам, барышня, в этих местах нелегко дорогу найти.

— Вы второй раз называете меня сегодня барышней. Какая я вам барышня? Если не хотите ссориться со мной, не называйте больше так.

Плетнев примиряюще заговорил:

— Не буду, Елена Васильевна, не буду. Вы уж меня простите за глупое слово. Ну, так я поеду. Надо опередить разбойника. Я короткий путь знаю, а он, варнак, в этих местах не бывал и еще попетляет в тайге-то.

Девушка улыбнулась. Охотник легко поднялся в седло. Донимаемый паутами и мошкарой Буланый, почувствовав привычную тяжесть всадника, резво взял с места.

Иван Буйный и его жена провели оба эти дня в обычных хозяйственных хлопотах. Разведчиков ждали к вечеру второго дня. Ольга приготовила обильный ужин, согрела ведро чаю. Но пришел вечер, надвинулась ночь, а отряд не возвращался.

— Видно, далеко забрались, — успокаивал жену Иван. — Дело, видишь ли, не простое. Ночью-то, пожалуй, не приедут.

Они долго сидели у костра, потягивая из кружек чай. Откуда-то прибежала Вьюга. Хозяин не взял собаку с собой, рассудив, что ей, старой, нелегко будет тягаться с лошадьми. Оба дня лайка где-то пропадала, а теперь пришла к людям. Легла у ног Дымовой, положила большую лобастую голову на вытянутые передние лапы и даже позволила женщине погладить себя. Ольга, помня, какую услугу оказала ей Вьюга, старалась отплатить собаке лаской, подкармливала ее вкусными кусками. О выходке Зотова женщина никому не рассказала, рассудив, что это может только повредить общему делу. К тому же она знала крутой нрав мужа и не без основания считала, что Иван по-своему расправится с бывшим штейгером.

— Пора и спать, однако, — сказал Буйный. — Ты ложись, Олюшка, а я схожу лошадей посмотреть.

Иван проверил, на месте ли оставшиеся в лагере кони, положил в костер сырое бревешко и залез в палатку.

…Перед рассветом, когда особенно крепок сон, через изгородь плетневского двора переметнулась человеческая фигура. Неизвестный, крадучись, подобрался к большой палатке. Оттуда доносилось мерное похрапывание. Человек бесшумно отогнул полог, скользнул в палатку. В темноте смутно вырисовывались фигуры спящих: большая и рядом маленькая. Человек сделал шаг, второй; занес руку, в которой слабо блеснула сталь охотничьего ножа. В ту же секунду он, дико вскрикнув, упал, опрокинутый рассвирепевшей Вьюгой. Сбросив с себя лайку, неизвестный быстро поднялся и, не теряя времени на поиски ножа, выхватил револьвер. Прозвучало несколько беспорядочных выстрелов. Но Буйный уже вскочил с постели, бросился на стрелявшего, выбил из его рук оружие, смял, придавил к земле. Собака, рыча, металась вокруг боровшихся людей. В ней клокотала злоба. Испуганная Ольга ничего не могла понять.

— Вздуй-ка огня, — прохрипел Иван, сидя верхом на противнике и заламывая ему руки за спину? Ольга вернулась с горящей лучиной, поднесла ее к лицу неизвестного. Тот бешено закрутил головой.

— Авдей! — изумленно вскрикнули Иван и Ольга, признав штейгера. Буйный так растерялся, что едва не выпустил негодяя. — Ты что же это, гад, наделал?

В прыгающем свете лучины злобно сверкнули глаза Авдея. Он изогнулся, пытаясь сбросить сидевшего на нем Буйного. Тот удержался, выхватил горящую лучину из руки жены, поднес к лицу Зотова.

— Дай-ка я погляжу на тебя, красавец. Чего морду-то воротишь? От меня не уйдешь, подлый ты человек.

Штейгер, вращая налитыми кровью глазами, дернулся, борода его попала в огонь. Запахло жженым волосом. То ли боль придала Авдею силы, то ли он успел отдохнуть, но Иван Тимофеевич вдруг слетел на землю. Лучина, выпав из его руки, угодила на землю и погасла. Буйный снова бросился на Зотова, с маху ударил его кулаком по голове и оглушенного потащил из палатки. Ольга, наскоро одетая, дрожащими руками подкладывала в костер мелко наколотое смолье. Пламя взметнулось к небу, ярко осветило двор. Полотенцем штейгеру связали за спиной руки, и теперь он лежал, не двигаясь, поняв, что сопротивление бесполезно. Зато Буйный, глядя на поверженного врага, распалялся все больше.

— Убить хотел, сволочь? — гудел он. — Сонных? Башку расшибу вдребезги. Как бешеную собаку прикончу. — И угрожающе поднимал кулак.

— Подожди, Ваня, — вмешалась Ольга, видя, что муж и в самом деле готов выполнить угрозу. — Пусть скажет, где остальные, что с ними.

— Верно, — опомнился Иван. — Говори, гад, где они? Ну!

— Сдохли! — зло выкрикнул Авдей. — Все сдохли. Как псы. Все вы подохнете, сволочи красные, голодранцы проклятые. Мало я вас перевел в восемнадцатом… Золота захотели? Будет вам золото…

Буйный бросился к Зотову и, наверное, на этот раз вышиб бы из него дух вон, но Ольга подскочила к мужу, повисла на его руке.

— Опомнись, Ваня! Нельзя!

— Пусти! Задушу гада!

— Не пущу, Ваня, нельзя. Ну успокойся. С ним другие будут говорить. Этот человек еще пригодится. Надо узнать, кто его подослал.

— Он, подлюга, моих товарищей извел.

Зотов, посеревший от животного страха, тревожно следил за Иваном. Он молчал, поняв, что еще одно слово — и для него все кончится. Иван Тимофеевич уступил жене, сел у костра спиной к штейгеру.

А через час на взмыленном Буланом прискакал Плетнев. Еще издали он увидел связанного Зотова. Бросив шатавшуюся от усталости лошадь, таежник пошел к палаткам, тяжело передвигая затекшие от долгой езды ноги.

— Как у вас тут? — с трудом шевеля запекшимися губами, хрипло спросил он. — А я… опоздал…

Ольга взяла охотника за руку, усадила рядом с собой, налила оставшегося с вечера чаю. Никита с жадностью выпил и попросил еще.

— Где остальные? — Буйный заглянул в осунувшееся, черное от пыли лицо Плетнева. — Что он с ними сделал? — Иван кивнул на штейгера.

— Александр Васильич и Алексей ранены. С ними осталась Елена Васильевна. Зотов пытался нас всех перестрелять.

Иван Тимофеевич снова сжал пальцы в кулаки. Ольга строго взглянула на него. Иван угрюмо уставился на костер.

— Где же они остались?

— Там, — неопределенно показал охотник на тайгу. — Им надо помочь. У них нет лошадей.

— Отдохнешь, поедем с тобой за ними, — Буйный поднялся и пошел к лошадям.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Третий день подряд лил мелкий дождь. Переставал на короткое время и снова поливал тайгу. С востока, из-за гор, все наплывали и наплывали серые, низкие, похожие на густой дым тучи. Они стлались над самыми вершинами деревьев и без конца сеяли водяную пыль. В тайге стало серо, уныло, будто осенью.

Непогода не удержала разведчиков в лагере. Захватив одну палатку, часть инструментов и провизии, Майский, Буйный и Мельникова уехали на таежную речку, чтобы продолжать разведку золотоносного района. Раненого Каргаполова поместили в избе. За ним ухаживали Дымова и Никита. Рана Майского опасений не внушала, и Александр решительно отказался остаться в лагере, говоря, что из-за царапины совестно лежать в постели, когда ждут дела. Ольгу огорчало, что начальник отряда пренебрег ее заботами. По простоте своей Дымова думала: вот и пригодились ее лекарские познания, теперь она по-настоящему нужна в отряде. Маленькая женщина почти не отходила от пастели Каргаполова и благодаря ее уходу Алексей быстро поправлялся. Все это время Зотова держали в амбаре под замком. Там было темно, свет проникал только в редкие щели. Руки арестанту сковали короткой, тонкой, но прочной цепочкой, ею пользовались раньше при стреноживании Буланого. Буйный предлагал и на ноги надеть цепь, но Майский воспротивился.

— И так не убежит.

— Плохо ты его знаешь, Александр Васильич, — возражал бывший пулеметчик. — Этакий варнак и с цепями уйдет.

Ивану удалось настоять на своем: скоро на ногах Зотова тоже позвякивала цепь.

— Так-то вернее, — удовлетворенно сказал Буйный, убирая инструмент. — Теперь никуда не денется.

Присматривать за бывшим штейгером и носить ему пищу пришлось Дымовой. Перед отъездом на таежную речку Майский попробовал поговорить с Зотовым, узнать, что его побудило пойти на столь дикий поступок, но «цыган» встретил горного инженера холодной злобой и не ответил ни на один вопрос.

— Много будешь знать, скоро состаришься, — насмешливо сказал Авдей. — Одно тебе посоветую: уходи-ка из тайги пока цел, не то плохо кончишь.

С Ольгой штейгер говорил охотно, хотя она его ни о чем не спрашивала. В первые дни заключения Авдей, наговаривал женщине разные гадости. Но Дымова будто не слышала, молча ставила миску с едой, хлеб, чай и молча уходила. Однажды «цыган» встретил ее подозрительно ласково. Ольга удивленно взглянула на арестанта, насторожилась. Зотов сидел на охапке сена, тихо покачивался, звеня цепочкой и говорил, не сводя взгляда с женщины:

— Ты на меня не серчай. И за то, что тогда было, и за мои обидные слова. Все это по дурости, с горя, с тоски. Люблю тебя, вот и вся причина. Не веришь? Истинный бог, люблю. Прямо скажу: много у меня перебывало баб, только сердце ни одна по-настоящему не задела. А вот тебя встретил… Скажи слово — на край света пойду за тобой, до конца дней рабом твоим стану. Ноги тебе мыть буду и ту воду пить. Аль я тебе старым кажусь? А ведь ежели по справедливости рассудить, так и старому человеку ласки хочется… Как бы мы зажили с тобой! Иван-то не любит тебя, опостылела ему ты, как сынка-то не уберегла. Сам говорил…

По лицу Дымовой заходили красные пятна, мелко задрожали руки. Она уронила глиняную кружку. Кружка разбилась. Женщина наклонилась, подбирая осколки. А в уши лез вкрадчивый голос Авдея, перешедшего на шепот:

— Не такого мужика надо тебе, Ольга. Не пара ты Ивану. Плюнь на него, брось, бежим отсюдова. Помоги мне. Когда все спать будут, принеси напильничек да дверь-то не закрывай. Харчей на дорогу собери. Лошадей возьмем и уедем. А? Ты ведь пожалела меня тогда, я видел. Все это ради тебя натворил, а вот теперь за любовь-то и страдаю. Ежели по совести рассудить, так ты, Олюшка, виновница. Ты и выручай.

Ольга не поднимала головы, молчала.

— Такую жизнь я тебе сотворю — во сне не приснится. У меня золотишко припрятано, хватит на первое время, а там, как этих голодранцев разгонят, еще найдем. Чего же молчишь? Скажи хоть слово.

Дымова собрала в подол платья осколки разбитой кружки и, шатаясь, пошла к двери.

— Ты подумай, — несся ей вслед горячий шепот Авдея. — Слышишь, Оля, подумай. А если кому скажешь про наш разговор — не сдобровать тебе. Руки у меня длинные, везде достану. Табачку и спичек принеси, покурить смерть как охота.

Ольга прикрыла дверь и прислонилась к бревенчатой стене — не было сил идти. Неужели из-за нее столько бед случилось? Неужели она виновата? Но ведь не думала, и повода не давала… Почему же он так говорит?.. А Иван? Опостылела ему, сына не уберегла. Что если правда это?

В избу, где лежал Каргаполов, Дымова пришла взволнованная. Алексей сразу заметил это.

— Ольга Михайловна, что еще случилось? — встревожился он.

— Нет, ничего, Алексей Филатыч.

— Неправда, я вижу. Ну говорите же, говорите.

Каргаполов спрашивал так настойчиво, что женщина рассказала, о чем ей говорил Зотов.

— Зря вы все это принимаете близко к сердцу. Врет он. А следить за ним надо зорко. Такой на все способен. Я Зотову давно перестал доверять, да не было случая доказать, что это подлец и негодяй. И, сдается мне, действовал он не только из ненависти. Надо узнать, кто такой Авдей на самом деле, почему он, рискуя собой, хотел перебить весь наш отряд. И уж, конечно, не из любви к вам, Ольга Михайловна, не в обиду будь сказано. Трудное у нас с вами положение. Надо что-то придумать.

Каргаполов знал о попытках Майского вызвать штейгера на откровенный разговор. Вот бы попробовать через Дымову узнать кое-что. И Алексей поделился своими соображениями с женщиной.

— Отнесите ему табак и спички и поговорите.

— Попробую, Алексей Филатыч. Только он хитрый, догадается.

Ольга осторожно начала разговор. Но Авдей, заметив, как она волнуется, грубо оборвал ее.

— Ты чего меня пытаешь? Науськали? Подослали? Кто? Говори. Предать хочешь? Смотри, доиграешься.

— Да что ты, Авдей Яковлевич, — запротестовала Дымова. — Никто меня не подсылал. А еще с собой зовешь. Как же я пойду с тобой, если ты даже рассказать ничего не хочешь? Ведь я тебя совсем не знаю.

— Замолчи! Насквозь вижу. Кто подослал? Сашка? — Он так сверкнул белками глаз, что Ольга, испугавшись, выбежала из сарая.

— Не сумела я, — виновато рассказывала она Алексею. — Сразу угадал. Я же говорила, он — хитрый. Зверь какой-то, а не человек.

— Зверь, верно говоришь, и видать, опасный. Ну ладно, увезем его в Зареченск, там все расскажет.

Вечером приехал Буйный. Алексей обрадовался ему, расспрашивал о работах на таежной речке, потом рассказал о замыслах Зотова. Иван Тимофеевич нахмурился.

— В оба смотрите за ним, ни единому слову не верьте. И что я его тогда не прихлопнул? А все ты, Оля. Вот и валандайся теперь с ним.

Иван переночевал, забрал мешок с припасами и уехал. Прощаясь с женой и Алексеем, наказывал:

— Не прозевайте Авдея, глаз с него не спускайте. Он еще что-нибудь придумает. Да Гаврилыча не забывайте. Хандрит он что-то.

Плетнев действительно ходил невеселый, задумчивый, людей избегал. Когда Алексей, почувствовав себя лучше, перешел в палатку, охотник почти перестал выходить из избы. Вначале это не удивило ни Дымову, ни Каргаполова: погода стояла ненастная, делать в тайге было нечего. Но потом затворничество Никиты обеспокоило их. Ольга каждый день навещала таежника, звала к себе пить чай, но старик благодарил и отказывался.

— Не можется что-то, Ольга Михайловна, — пояснял он, избегая смотреть на женщину. — От ненастья, видать. Вот и в пояснице ломит, и в ноги отдает. Вы уж не серчайте.

— Если вам нездоровится — давайте лечиться. У меня разные лекарства есть, я сейчас посмотрю.

— Спасибо, Ольга Михайловна, спасибо, добрая вы душа. Только не беспокойтесь, я уж сам. Пройдет это.

А захандрил Никита неспроста. И началась эта хандра еще там, у речки, после истории с Зотовым. «Вот и пошло, — с тоской и болью раздумывал таежник. — Наперед ведь знал, что не к добру золото показываю. Все оно, проклятое, людей с ума сводит. Что же дальше-то будет». Плетнев был уверен, что штейгер пошел на преступление, рассчитывая остаться единственным хозяином найденного месторождения. Охотник уже не раз пожалел: зачем выдал столько лет хранимую тайну? Не скажи он тогда, уехал бы отряд, и все мирно-спокойно кончилось бы. Уехали… Вот потому и сказал, что полюбились ему эти славные люди. Поверил им, хотел, чтобы лучше, а вышло плохо. Вот скоро кончат работу и уедут. И снова он, Плетнев, останется один… Душно и жарко в избе, воздух как в бане, парной. Во двор бы выйти, на озеро бы сходить — да нет охоты ногой пошевелить, двигаться не хочется. Дни напролет лежит охотник на нарах. Только когда на тайгу опускается ночь, Никита выходит посидеть на крыльце, выкурить трубку. Слушает, как звякают боталами кони, бродя по лужайке, смотрит на белеющее пятно палаток. Но и здесь его не оставляют мрачные мысли о золоте. И ничего поправить нельзя. Ну, будь, что будет. Никто ведь за язык-то не тянул, сказал, значит, поздно раскаиваться. Да и все равно, рано или поздно пришли бы сюда люди, сами нашли бы золото, и неизвестно еще, какими людьми они бы оказались. Пусть уж лучше такие, как Александр Васильич, как эта славная девушка, возьмут золото да на пользу государству обратят… А бывает ли так, чтобы на общую пользу отдавали золото? Много обмана по земле бродит, ох, как много. Трудно и поверить, что есть и правда такая, о которой инженер рассказывал.

На берегу таежной речки шла своя жизнь. Майский и Мельникова поднимались с рассветом, ходили вниз и вверх по берегу, делали промывки, промеры, шурфы, собирали образцы пород. Потом все помечали на карте, записывали, подсчитывали. Елену так захватила работа, что она не жалела себя, видела — труд ее идет не впустую, как было еще недавно, и это придавало силы. Но тяжелая работа выматывала. Девушка худела на глазах, тонкие пальцы огрубели, с ладоней не сходили водяные мозоли, обветрело и загорело лицо. Александр смотрел, смотрел на свою помощницу и не вытерпел.

— Вот что, товарищ Мельникова, — строгим голосом командира сказал он. — Я запрещаю вам так работать. Не хватало еще, чтобы вы здесь свалились.

— А вы? Я же с вас пример беру. Нам спешить надо.

— Товарищ Мельникова! Я запрещаю! Ясно? — и протянул девушке огромный букет черемухи, который прятал за спиной. В том году черемуха зацвела поздно. — А это вам… в знак благодарности.

Елена вытерла запачканные глиной руки, улыбнулась и радостно взглянула на начальника отряда. Ей никто еще не дарил цветов.

— Мне?! Спасибо. Как хорошо пахнут, — она спрятала лицо в пышном благоухающем букете, и ее выгоревшие на солнце волосы спутались с нежными, как тончайшие кружева, цветами.

— Не вдыхайте долго запах черемухи, — серьезно предупредил инженер. — Заболит голова. А теперь идемте обедать. Иван Тимофеевич приготовил какое-то диковинное кушанье и боится, что его хлопоты пропадут.

— Напрасно боится. Я голодна, как… как волк. И наверняка не обижу Ивана Тимофеевича.

Наконец работу по разведыванию неслыханно богатого золотоносного района можно было считать вчерне законченной. Последний вечер на берегу таежной речки — теплый, напоенный крепким ароматом деревьев, с таинственными шорохами леса, светлый от полной, празднично сияющей луны, — надолго запомнился разведчикам. Рядом ворковала засыпающая река, в низинке ошалело кричали лягушки.

Майский и Мельникова говорили о том, как изменится этот дикий, но сказочно богатый край, как вырастет здесь большой и красивый город — город рудознатцев и горняков, город советский, и называться он будет Златоградом.

— А еще знаете, — увлеченно фантазировала Елена, но встретив чересчур внимательный взгляд Александра, смущенная умолкла.

— А еще? Говорите же, — он взял ее за руку и продолжал смотреть на потупившуюся девушку. Так начальник отряда никогда еще не смотрел на своего помощника. Елена молчала. Сердце ее беспокойно забилось, горячая волна прилила к лицу. Она тихонько отняла руку.

— А еще? — настойчиво повторил Майский. — Я хочу знать, что кроется за этим «а еще».

— А еще — не смотрите на меня так, — рассердилась Мельникова. — Ну, чего вы… так?

— Разве? — искренне удивился горный инженер. — Простите в таком случае. Больше не буду.

Елена улыбнулась.

— Какой вы смешной! И… неловкий. Цветы дарите, а разговаривать с девушками не научились.

— Некогда было учиться, да и девушек таких не встречал.

Оба в замешательстве умолкли.

Утром, позавтракав чудесной ухой из крупных горбатых окуней, наловленных Иваном Тимофеевичем, и собрав походное имущество, разведчики поехали в лагерь. Там предполагали провести день, чтобы отдохнули лошади, и возвращаться в Зареченск.

И вот наступил день, которого так боялся Плетнев. Таежника словно подменили. От хандры не осталось и следа. Он суетился у палаток, старался каждому помочь: увязывал тюки, чинил поизносившуюся лошадиную сбрую, укладывал образцы пород, инструменты и все следил, чтобы ничего не было забыто. Когда прикинули, сколько получается груза, то оказалось, что лошадей не хватит. Охотник предложил своего Орлика. Лошадь, легко раненная в ногу Зотовым в ночной перестрелке, оправилась и могла идти хоть под седлом, хоть со вьюками.

— Возьмите, — уговаривал Никита Майского, — мне он все равно ни к чему. Потом вернете. Не смотрите, что Орлик старый, он сильный. А вам без лошади нельзя.

— Спасибо, Никита Гаврилович, как-нибудь обойдемся. Орлик тебе и самому пригодится.

— Не нужен он мне, — горячо возражал Плетнев и просительно глядел на инженера: — Ну сделай милость, возьми.

— Хорошо, будь по-твоему.

Больше всего Александра заботил штейгер. Дать арестованному лошадь он не мог — их и так не хватало, а если заставить Зотова идти пешком — он будет задерживать отряд.

— Какую ему лошадь, — недовольно гудел Буйный. — На осину подлеца и дело с концом.

— Нельзя, Иван Тимофеевич. Права не имеем чинить самосуд. С ним в Зареченске разберутся или в Златогорске.

— А он имел право в людей палить?

Решили, что штейгер пойдет пешком, а присматривать за ним будет Иван Буйный.

— Уж я присмотрю, — пообещал бывший пулеметчик, и пальцы у него сами собой сжались в кулаки. — Будьте покойны.

Все было уложено и увязано, оставалось только снять палатки, оседлать и навьючить лошадей. Вечером горный инженер зашел к охотнику, намереваясь поговорить с ним. Никита по обыкновению сидел на нарах, дымил трубкой. Увидев Майского, поднялся, глаза радостно засветились.

— Проходи, Александр Васильич. Садись вот сюда. Покурим, давай, на прощанье. А хочешь — чайку согрею.

Майский не знал, с чего начать. Поговорили о погоде, о том, что после недавних дождей появилось много грибов.

— Работу мы закончили, — помолчав и заметно волнуясь, опять заговорил инженер. — Ты, Никита Гаврилыч, нам очень помог. И за это от меня и моих товарищей, от Советского государства большое спасибо.

Плетнев разглядывал свои сапоги. «Мне бы такого сына», — вдруг подумалось таежнику. Майский положил руку на плечо охотника. Тот поднял седеющую голову, сказал, пряча в бороде усмешку:

— А ведь ты, Александр Васильич, не с тем шел. Вижу, сказать что-то порываешься да не насмелишься.

— Верно, отец, угадал! — инженер засмеялся и, оборвав смех, сразу посерьезнел. — Знаешь, Никита Гаврилыч, подумал я, что скучно вот так, одному в тайге. Поедем с нами, а? Вместе жить будем, я тебе подходящую работу найду.

— Мне ехать? В Зареченск? — таежник растерянно посмотрел на начальника отряда: он не ждал такого предложения.

— Ну да! Довольно с тебя таежной жизни, да и годы твои не те. Ведь к пятому десятку идет, так? А ну если прихворнешь, некому и воды подать. Насмотрелся я на тебя, на житье твое. Плохо одному, признайся, плохо?

— Уж это что, правда твоя. Однако, привык.

— Отвыкать пора. Думается, и ты к нам присмотрелся. Мы тебя лучшим другом считаем.

Охотник вздохнул, горестно покачал головой.

— Привык я к вам, верно. За приглашение благодарен, а в Зареченске… нельзя мне жить.

— Как это нельзя? Почему? — удивился Майский и понял, что случайно задел что-то такое, о чем, может, и говорить не надо. Плетнев твердо посмотрел в глаза инженеру.

— Хороший ты человек, Александр Васильич… А вот я тебе сейчас такое скажу, что и смотреть на меня не захочешь. Я… человека убил.

Майский вздрогнул. Он готовился услышать что угодно, только не такое. Он даже не поверил в первое мгновенье. Нервно засмеялся:

— Полно шутить, Никита Гаврилыч. Никого ты не убивал, зачем выдумываешь — не пойму. Проверяешь меня, что ли?

— Нет, я убил, — упрямо повторил охотник. Он больше не смотрел на инженера, прикрыв глаза мохнатыми бровями. — Я ведь не просто вот так — взял да ушел в тайгу-то. Думаешь, с людьми жить надоело? Я честно старался жить, а вышло — нельзя честно. В девятьсот четвертом, когда старатели наши зареченские взбунтовались, я жену потерял…

Инженер слушал охотника, и перед ним открывалась жизнь этого несчастного человека. Александр догадывался: у таежника не простое прошлое, но не думал, что на его совести лежит убийство. Убийство ли?.. Он не просто убил, он наказал другого убийцу. Можно ли судить за это?

— А потом, — рассказывал Плетнев, стараясь не встречаться взглядом с Майским, — я ушел в тайгу. Скрываюсь здесь, и обратно дорога мне заказана…

Рассказал Никита и про то, как нашел золото, как повстречал Тихона, как умирал вот здесь, на нарах, этот бесшабашный и по-своему тоже несчастный человек. Вспомнил и про Сомова с Вихоревым, ничего не утаил.

— А теперь сам рассуди, Александр Васильич, можно ли мне в Зареченске жить? Узнают, кто я — и в острог.

— Острога, Никита Гаврилыч, не бойся. Теперь не те времена. Убийство человека — большое преступление, и советская власть за него сурово карает. Но твое дело особенное. Ты уничтожил врага советской власти, участвовавшего в гнусной расправе над старателями. Было это давно, и услуга, оказанная тобой государству, очень важная. Я думаю, все это примут во внимание и бояться тебе нечего. Собирайся, поедем с нами.

— Добрая ты душа, Александр Васильич. Но из тайги мне дорога только в могилу, другой нет.

— Зря упрямишься. Подумай.

Как ни уговаривал, как ни настаивал Майский, охотник упорствовал. Лежа в палатке, инженер долго еще думал о таежнике.

А в избе светила, мигая коптилка. Никита ходил из угла в угол, не находя себе места. Разговор с начальником отряда разворошил старое, нахлынули воспоминания. Вот он, босоногий мальчишка, с отцом и матерью скитаются по тайге, ищут золотую жилку… В окно заглядывает рассвет. Светает теперь рано, заря заре подает руку. Но странная зорька, почему свет идет не с той стороны? Охотник выбежал на крыльцо. Горел амбар. Из щелей лезли языки огня, дым поднимался к небу, застилая звезды. Никита кинулся к палаткам.

— Вставайте! Горим!

Люди, разбуженные криком, не понимали спросонья, что случилось. Сообразив, подхватывали ведра, котелки, наполняли водой и бежали к амбару, поливая бревенчатые стены.

— Зотов там, — кричал Майский, — надо спасать его.

— Самое там ему место, — отозвался Иван Буйный. — Пожалели: табачку, спичек дали. Вот он и закурил. Пусть поджарится.

Сбили замок, распахнули тяжелую дверь. Навстречу людям повалил густыми клубами дым, жарко дыхнул огонь. Майский нагнув голову, прыгнул в дверной проем и сразу исчез.

— Куда тебя понесло, лешего, — заорал Иван. — Сгибнешь!

И бросился за начальником отряда. Каргаполов и Плетнев поливали водой амбар, женщины подавали им ведра. Окутанные дымом, полузадохнувшиеся, выскочили Буйный и Майский. Они тащили штейгера. Голова Авдея моталась из стороны в сторону.

— Жив? — спросил Алексей Каргаполов.

— Кажись, кончился, — глухо ответил Иван.

Через полчаса пожар потушили. Все перемазались сажей, страшно устали. На траве, закрытый с головой одеялом, лежал Зотов. Он задохнулся в дыму и обгорел. Причину пожара так и не выяснили. Видимо, штейгер случайно бросил зажженную спичку в сено, и огонь быстро распространился по амбару.

…В полдень разведчики свернули палатки, навьючили лошадей. Провожая гостей, Никита подходил к каждому и крепко жал руку.

— Прощай, Никита Гаврилыч, — взволнованно отвечал Александр Васильевич. — Нет, лучше до свидания. Мы скоро встретимся. Спасибо за все, и не забудь, о чем я говорил. Подумай.

Долго стоял Плетнев с непокрытой головой, глядя вслед отряду. Ветер шевелил его темные, с редкими сединками, жесткие волосы. Всадники спустились в низину, показались опять. Кто-то еще раз помахал рукой таежнику. Вьюга, побежавшая было за геологами, вернулась, села около хозяина и тоже уставилась мордой в ту сторону, куда уехал отряд.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Старательский поселок за последние годы сильно изменился. На месте сгоревших изб стояли новые, добротные, под тесовыми крышами. На левый берег Черемуховки шагнул широкий мост. От него тянулась ровная улица. Самым большим домом во всем поселке была заново отстроенная контора Советского прииска. Над ней полоскался обтрепанный ветром красный флаг. Есть теперь в Зареченске и магазины, и почта, и даже клуб.

На вторые сутки к вечеру отряд разведчиков благополучно прибыл в Зареченск.

Майский зашел в приисковую контору, но там, в виду позднего часа, уже никого не оказалось. Инженер сел на крыльцо, закурил, ожидая, не подойдет ли кто из служащих. Лошадь его стояла у коновязи, понуро опустив голову, изредка шлепала толстыми мягкими губами, подбирая с земли рассыпанный овес. Докурив папиросу, Александр отвязал Буланого, вскочил в седло и направился к дому, в котором квартировал. Навстречу шли отработавшие смену старатели, негромко переговариваясь, светили огоньками цигарок. Майский свернул в проулок и остановился у небольшой избы. Здесь он снимал комнату у старушки, жившей с сыном-инвалидом Савелием. С гражданской войны Савелий вернулся на костылях. Сейчас он работал счетоводом в приисковой конторе.

Въехав в распахнутые настежь ворота, Александр отвел Буланого под навес, расседлал и пошел в избу. Хозяева пили чай из помятого, но ярко горевшего начищенной медью самовара. На чисто выскобленном столе — куски калача из темной муки, крынка с парным молоком, блюдечко с мелко наколотым постным сахаром.

— Наши-то ребята как признали его — озверели. Давайте, говорят, сами учиним суд, — рассказывал матери Савелий, устало прихлебывая чай из глиняной кружки. — Мы, говорят, ему покажем, почем нынче пара гребешков.

— Да неужто он? — недоверчиво спросила старушка и туже затянула на подбородке концы изношенного, но чистого ситцевого платка.

— Он самый. Морду-то никуда не денешь, вылитый отец.

— Вот отчаянный, — не то осуждая, не то сожалея и удивляясь, промолвила старушка. Увидев Майского, Савелий оборвал рассказ и уже другим голосом приветствовал горного инженера.

— С приездом, значит, Александр Васильич. Давно ли из тайги? Садись чаевничать с нами.

Хозяйка, увидев квартиранта, засуетилась, пододвинула ему табуретку, достала единственный в доме стакан.

— Может, штец похлебаешь с дороги-то? Шти горячие.

— Спасибо, Марфа Игнатьевна, есть не хочу, а чаю выпью с удовольствием.

— Чай-то у нас морковный, Ляксандра Васильич, настоящего давно уже не видывали.

— Давайте морковного, а завтра я вам фамильного принесу. Специально для вас попросил сберечь, Марфа Игнатьевна.

— Спасибо батюшка. Я, грешница, до чаю большая охотница, — старушка вся просияла при упоминании о настоящем чае.

Майский подбелил чай молоком, взял самый маленький кусок сахару — знал, что сейчас даже постный сахар большая редкость, — отхлебнул из стакана и обратился к Савелию:

— О чем ты рассказывал, Савелий Никифорович?

— Жил тут у нас мироед один… Парамонов. Не знаешь ты его. Скупал у старателей золото, у охотников — рухлядь. Сын его, Федор, убежал с колчаковцами и вдруг тайком вернулся в Зареченск. Сказывают, за отцовским кладом пришел. Золото старик-то здесь припрятал. Ну, Федьку и поймали, когда он копал ночью в огороде. Вот Алексей-то Каргаполов, должно, знает Федьку.

— Так, самосуд, говоришь, хотели над ним учинить?

Савелий шумно вздохнул, отвел глаза в сторону.

— Народ уж больно зол на Парамонова.

— Что же будете делать с Федором?

— В Златогорск отправим, пусть разберутся. Если…

— Что если?

— Если только выживет. Изрядно помяли его нашито ребята. Ведь это он приводил банду в Зареченск. Лютовали колчаковцы ужасть как. А когда отступали, половину поселка спалили.

Выпив чаю, Александр ушел в свою комнату. Достал чистое полотенце и, раздевшись до пояса, пошел во двор смывать дорожную грязь.

Майский выехал в Златогорск доложить о разведочных работах. Он торжествовал. Как вытянутся постные лица, как разинутся беззубые рты спецов, когда он выступит с докладом, назовет ошеломляющие цифры, покажет собранные образцы пород и в заключение — банку с золотым песком. Нет, черт побери, теперь ему разговаривать будет легко. Собственно, говорить будет он, остальные — слушать. «Ну-с, господа хорошие, кто же из нас был прав?» Нет, господами их называть не стоит, придется сказать — товарищи. А какие они товарищи…

За этими мыслями инженер не заметил как доехал до Златогорска. Не теряя ни минуты, направился к большому каменному зданию, украшенному по фасаду облупившимися пузатыми колоннами и затейливой лепкой. Здесь помещался трест «Уралзолото». Встретил его секретарь — плоский как доска человек лет под сорок, с длинным болезненно-желтым лицом, бесцветными и немигающими глазами. Молча выслушав приезжего, секретарь поднялся из-за стола — прямой, несгибающийся, и скрылся за одной из многих дверей, выходивших в длинный коридор. Майский ждал долго. Не вытерпел, закурил папиросу и стал шагать по гладкому, как зеркало, паркету. Злость разбирала его на тех людей, что сидели за этими внушительными, обитыми тисненой кожей дверями.

Мимо горного инженера бесшумно проходили незнакомые люди, одетые в дорогие костюмы. Строгие, деловитые, они шелестели бумагами или держали пухлые папки, мельком оглядывали Майского и чуть морщились, заметив, что костюм на нем обтрепанный, а смазанные ваксой сапоги покрыты толстым слоем дорожной пыли. Никто не пробовал заговорить с ним, узнать, кто он, откуда и как попал сюда. Шаркающей походкой прошмыгнул знакомый старичок с козлиной бородкой, тот самый, что подсмеивался над молодым инженером во время доклада у Иноземцева. Александр обрадовался ему — хоть одно знакомое лицо! — хотел раскланяться, но старичок, словно не заметив инженера, поспешно хлопнул высокой дверью. «Я золото нашел! — хотелось крикнуть Майскому всем этим людям. — Понимаете? Золото! Много! А вы…» Он выкурил подряд три папиросы и немного успокоился. «Что я, в самом деле, не для них же искал. А все-таки обидно…» Наконец появился секретарь.

— Иннокентий Дмитриевич ждет вас, — странно высоким голосом произнес он, уставив немигающие глаза на геолога.

Иннокентий Дмитриевич? Майский наморщил лоб, стараясь вспомнить, кто это. Ах, да! Такое имя у Иноземцева, — управляющего треста, — его благодетеля. Стыдно забывать имена людей, проявляющих к тебе участие. Инженер повеселел: с Иноземцевым приятно поделиться радостью, он поймет, он тоже порадуется.

— Вот здесь, — пропищал секретарь, показывая белым пальцем на двустворчатую дверь. Александр постучал и услышал знакомый приветливый голос:

— Входите, входите.

В большие окна кабинета, затянутые прозрачной красивой тканью, вливались потоки света. Ковровая дорожка убегала от двери к массивному столу. В углу сейф, в простенках между окнами шкафы со стеклянными дверцами, набитые толстыми книгами в кожаных, тисненных золотом переплетах. У противоположной стены — витрина с образцами горных пород и рядом диван. Два кресла придвинуты к столу. Все это Майский разглядел сразу и остановил взгляд на хозяине кабинета: Иноземцев слегка развалился в кресле. Перед ним на столе высились кипы бумаг, лежало несколько книг с закладками, и среди них виднелся стакан в серебряном подстаканнике с бледным, почти не заваренным чаем и тарелочка с двумя кусочками темного хлеба. Иноземцев поднялся, протянул через стол руку. Пожимая эту руку, Майский почувствовал, что она холодная и мягкая, как тряпка.

— Рад видеть вас, мой молодой коллега, — чуть улыбаясь, заговорил управляющий. Он снял пенсне, близоруко прищурив красные глаза. — Очень рад вас видеть, дорогой мой энтузиаст. Хотите чаю? К сожалению, кроме ржаного хлеба, ничего предложить не могу.

— Спасибо.

— Тогда рассказывайте. Значит, вернулись? — Иннокентий Дмитриевич протер стеклышки пенсне тонким батистовым платком и привычным движением кинул пенсне на переносицу. «Если я стою здесь, значит, вернулся», — раздраженно подумал Александр. Но вслух сказал:

— Два дня как из тайги.

Иноземцев пожевал губами, опустился в кресло и с минуту молчал, с любопытством разглядывая молодого инженера. Он то ли забыл пригласить его сесть, то ли умышленно не предложил кресло.

— Ну-с, доложите о поездке, о разведке.

Майский достал из внутреннего кармана пиджака толстую тетрадь, положил на стол. Иноземцев почти испуганно посмотрел на нее.

— Нет, нет, я не буду читать, — поймав его взгляд, поспешно сказал Александр. — Здесь все описано подробно. К этому имею добавить немногое…

— Доклад в письменной форме? — перебил Иннокентий Дмитриевич. — Прекрасно, прекрасно. Давайте, милый мой, вот как сделаем: я ознакомлюсь с вашими записями, а потом и потолкуем.

— Золото мы нашли, — волнуясь, заговорил Майский, не заметив, что Иноземцев его не слушает: поправив пенсне, он бегло листал тетрадь.

— И когда собрались перенести лагерь в другое место, охотник пришел нам на помощь…

— Прекрасно, прекрасно, — опять перебил Иннокентий Дмитриевич. — Я прочитаю ваш доклад. Изучу. Посоветуемся и решим. Зайдите в четверг, нет, лучше на той неделе, в понедельник. Хотя… говорят, понедельник тяжелый день. Давайте встретимся во вторник. Вы где остановились?

— Еще нигде. Не думал, что придется задержаться.

— Торо́питесь, молодой человек, всегда торо́питесь, а в нашем деле так не годится. Я напишу вам записку. Бывшие номера Дягилева знаете? Нет? Спросите, любой покажет. Вот там и остановитесь. — Черкнув несколько слов размашистым почерком в блокноте, управляющий вырвал листок и протянул его инженеру. — Итак, до вторника? Отдохните после дороги, развлекитесь. Мне не нравится цвет вашего лица. Вы утомлены. Надо беречь себя, мой молодой друг. Да, деньги у вас есть? Вы не стесняйтесь, молодежь любит удовольствия, а вы, надеюсь, не исключение. Так деньги у вас есть? Ну, а если понадобятся, рад буду помочь. До свидания.

Майский опять пожал холодную безжизненную руку и пошел из кабинета.

— Да, а что у вас там случилось, в отряде?

— Вы о чем? — Александр остановился у двери.

— Говорят, человек у вас погиб, проводник, что ли. Как это произошло?

— Ах, вот вы о чем, — и подумал: «Об этом так успели узнать». — Это бывший штейгер прииска Лиственничного, Зотов. Вы его рекомендовали в проводники, а он оказался бандитом и едва не перебил половину отряда.

— Помилуйте, батенька, — Иноземцев чуть побледнел. — Я не знаю никакого Зотова и рекомендовать его не мог.

— Зато он вас очень хорошо знал.

— Нет, здесь какая-то ошибка. Зотов… Зотов… Решительно не припомню такой фамилии.

— Штейгер погиб во время пожара. Во вторник я расскажу вам подробнее. До свидания.

Майский вышел в коридор. На душе у него было гадко. Оскорбило бесцеремонное обращение Иноземцева. «Благодетель» разговаривал с ним, как с мальчишкой. Заставляет ждать почти неделю. А главное — до золота ему как будто нет и дела. Словно нашли не золото, а глину. Странно и непонятно. Не такого приема ждал начальник разведочного отряда. Вот и поделился радостью. Что же это такое?

Инженер вышел на улицу. День угасал. По голубому с синевой небу еще блуждали редкие солнечные лучи, оплавляя кромки кудрявых облаков. Шелестели на ветру пыльной листвой кусты сирени и рябины. На дороге плясал и кружился маленький пыльный смерч, втягивая в себя сухие листья и клочки бумаги. Куда же теперь идти? Майский взглянул на листок, который машинально вертел в руках. Ах да, бывшие номера Дягилева. И пошел по разбитому деревянному тротуару — растерянный и подавленный, словно потерял что-то хорошее.

Следующие дни Александр бесцельно бродил по городу, не зная, как убить время. Читал вывески разных учреждений, афиши на круглых тумбах, разглядывал витрины магазинов и зевал до боли в скулах. Неужели для того, чтобы познакомиться с его докладом, нужна неделя? Или у них там есть более важные дела, чем золото? Да какие же могут быть другие дела, когда все эти люди занимаются только золотом?

Приходя в свой номер, Майский ложился на жесткую, скрипевшую при каждом движении кровать, курил и долго не мог заснуть. Слушал, как за грязными порванными обоями шуршат тараканы, а где-то в углу возятся и пищат мыши.

Однажды вечером к нему постучали. Инженер открыл. На пороге стоял пожилой взлохмаченный мужчина в засаленном халате, с безобразно толстым красным носом. Маленькие глазки обшарили комнату и остановились на инженере.

— Пардон, прошу прощения, — сипло сказал он. — Я ваш сосед по номеру. В картишки не имеете желания?

— Не желаю, — сердито ответил Майский.

— А ничего такого, кхм… у вас не найдется?

— Не найдется, — и захлопнул дверь.

Александр опять лег на кровать, досадуя на себя. «Нехорошо обошелся с незнакомым человеком. Он-то чем виноват, что у меня паршивое настроение. А впрочем, черт с ним». И повернулся к стене, считая до ста в надежде заснуть. Ночью кто-то тихо подошел к двери номера, занимаемого инженером, попробовал открыть, но не смог и также тихо удалился.

Обедал Майский в маленьком ресторане напротив гостиницы. Обычно приходил поздно, отыскивал незанятый столик где-нибудь в углу, торопливо съедал тарелку пахнущего рыбой супа, кашу или капусту с картошкой, пил чай и шел побродить по городу. В этот день, как только он появился в ресторане, двое мужчин, сидевших поблизости от входа, пристально посмотрели на него, и затем один из них чуть заметно кивнул женщине, занимавшей столик напротив. Когда инженер заканчивал обед, женщина подошла к нему, села на свободный стул, при этом она закинула ногу за ногу так, что юбка поднялась чуть выше колен.

— Мужчина, дайте закурить.

Он мельком оглядел незнакомку. Молодая, красивая, с немного резкими чертами лица. Ярко накрашенные губы и подведенные брови оттеняли бледность лица, большие глаза в упор смотрели на Майского. Одета с претензией на роскошь, но безвкусно. Александр Васильевич молча протянул портсигар. Незнакомка не без грации взяла папиросу и потребовала:

— Огня.

Майский чертыхнулся про себя, но все-таки достал зажигалку. Прикуривая, женщина не спускала глаз с горного инженера.

— Где вы проводите вечер? — спросила она, будто продолжала давно начатый разговор.

— А вас это очень интересует?

Незнакомка выпустила дым в лицо инженеру и усмехнулась уголками накрашенных губ.

— Странный вы человек. С вами говорит женщина, а с женщинами надо быть ласковее. Я хочу вина…

Александр отодвинул тарелку с остатками еды и, плохо сдерживая накипавшую ярость, тихо сказал:

— А я хочу, чтобы вы убирались к черту.

От неожиданности незнакомка выронила папиросу, а Майский поднялся и быстро вышел из ресторана. Двое мужчин проводили его непонимающими взглядами, потом посмотрели друг на друга и, словно сговорившись, пожали плечами.

Во вторник Александр встал раньше обычного. Тщательно побрился, потом долго плескался, звеня соском старенького медного умывальника. Как мог, привел в порядок единственный костюм, почистил сапоги и, глянув на себя в треснутое, густо засиженное мухами зеркало, усмехнулся. Из овальной с завитушками рамы на него смотрел худой усталый человек с осунувшимся желтым лицом и ввалившимися глазами.

— Вот теперь и мне не нравится ваше лицо, — негромко сказал инженер. Закончив несложный туалет, вышел на улицу. Точно в назначенное время он стоял перед знакомой дверью. Едва взялся за синюю стеклянную ручку, как дверь открылась сама. В коридор вышел плечистый человек в полувоенном костюме и совершенно седыми, ежиком стриженными волосами. На вид ему было лет около сорока. Серые глаза внимательно смотрели на Майского.

— Вы к кому? — дружелюбно спросил седой человек и чуть прищурил левый глаз.

— К Иннокентию Дмитриевичу. Мы условились встретиться.

— А я вас где-то видел… Позвольте, позвольте… лицо ваше мне знакомо. Да ну, помогите же.

— Я горный инженер Майский.

— Правильно! — седой человек тихо рассмеялся — Вы тот самый неудачник, который искал в тайге золото?

«Почему неудачник?» — удивился Александр. Он собирался возразить незнакомцу, но тот быстро добавил:

— Товарищ Майский, после беседы с Иннокентием Дмитриевичем заходите ко мне, а? У вас найдется несколько минут?

— Хорошо, я зайду, но…

— Вот и отлично. Меня вы найдете в уездно-городском исполнительном комитете. Я — комиссар по промышленности. Запомните? Так я жду вас. Спросите Земцова. Это моя фамилия. Девятая комната.

Переступив порог знакомого кабинета, Майский сразу увидел Иноземцева — тот стоял у окна, спиной к двери.

— Здравствуйте, молодой человек, — приветствовал он геолога, не оборачиваясь. — Вы пунктуальны.

— А разве это плохо? — сухо спросил Александр.

— Наоборот, очень хорошо. Точность — необходимое качество деловых людей, и я ценю это качество. Он медленно повернулся, холодно посмотрел на Майского. — Жаль, что этой точности нет в вашем докладе.

Ничего не понимая, Александр молча смотрел на своего «благодетеля». Машинально перевел взгляд на стол, на лист бумаги, наполовину исписанный крупным размашистым почерком, отчетливо увидел свою фамилию, и в сознание вдруг проникли слова последней недописанной фразы:

— Нехорошо читать чужие бумаги, — услышал он строгий голос. Иннокентий Дмитриевич быстро подошел к столу, накрыл книгой исписанный лист.

— Извините, — Александр чувствовал, что краснеет, и начинал злиться, — я не читал.

Иноземцев сел в кресло, снял пенсне, повертел и снова привычно кинул на переносицу. Затем вложил пальцы одной руки между пальцами другой и начал сухо, деловым тоном.

— Давайте говорить серьезно. Доклад ваш представляет, гм… определенный интерес. Да. Это следует признать. Я внимательно ознакомился с ним, а некоторые места читал с увлечением. Отдельные страницы написаны мастерски. Вы поэт, мечтатель. И вот это помешало вам подойти к работе строго по-деловому. В докладе многое неясно, многое требует дополнений и доказательства цифрами, а не предположений, не фантазии.

— Я внесу необходимые дополнения сейчас же. У меня с собой записная книжка…

— Нет, нет. Не извольте беспокоиться, молодой человек. Возложенную на вас задачу вы, гм… вчерне выполнили. Да. Остальное доделают другие. Мы пошлем новую поисковую партию.

— Там нечего доделывать, Иннокентий Дмитриевич. Надо посылать не поисковую партию, а рабочих и добывать золото. Ведь оно, можно сказать, само из земли лезет.

— Я уже говорил вам и вынужден повторить: не торопитесь, — голубые глаза Иноземцева холодно смотрели сквозь стеклышки пенсне. — Вы свое дело сделали. Плохо ли, хорошо ли, но сделали. Передайте в отдел Николая Петровича карту и образцы пород. Остальное вас не касается…

Майский не вытерпел.

— То есть, как — не касается? — почти крикнул он. — Я нашел золото, а вы говорите — меня не касается. Это вас, видимо, мало касается. Да знаете ли вы, что…

— Выпейте воды, — прервал его Иннокентий Дмитриевич. — Нервы надо беречь.

— Свои-то вы бережете, и даже очень заботливо.

— Милостивый государь, кто позволил вам так говорить со мной? Кто? Вы забываетесь, милостивый государь.

Александр, задыхаясь от ярости, выкрикнул:

— Нет, не забываюсь. Забываетесь вы и пожалеете…

— Вон! Вон из кабинета!

— Я уйду, но вы… вы запомните этот день. — И резко повернувшись, выбежал из кабинета, хлопнув дверью.

— Вот наглец, — прошептал изумленный Иноземцев. — Он может доставить много хлопот…

Оказавшись в коридоре, Майский прежде всего закурил. «Черт побери, — подумал он, жадно глотая дым, — как глупо все получилось. Что же теперь делать?» Он направился к выходу и вдруг вспомнил о приглашении седого человека. «Этому еще чего надо? Кто он такой? Разве зайти? А зачем? Все они сухари и чинуши. Впрочем, посмотрим». Бросив окурок, Александр пошел разыскивать Златогорский уездно-городской исполком. Это учреждение располагалось неподалеку от треста. Молодой инженер поднялся на второй этаж, свернул налево и остановился перед дверью, похожей на все прочие. Маленькая пузатенькая девятка с кокетливо поджатым хвостиком выписана черной краской на квадратике серого картона. Здесь Майский постучал и сразу получил приглашение войти. Седой человек разговаривал по телефону. Продолжая говорить, он свободной рукой показал инженеру на единственный в кабинете стул. Кончив разговор, повесил трубку на рычажок, протянул руку.

— Давайте знакомиться. Петр Васильевич Земцов. Вас я уже знаю. Читал и доклад ваш о разведке золота. Очень дельный доклад.

— А вот товарищ Иноземцев другого мнения, — криво усмехнулся инженер.

Земцов неопределенно пожал плечами.

— Что ж, бывает. У каждого свое мнение. Я не специалист, но думаю, что вас и ваших товарищей можно поздравить. Расскажите, Александр Васильевич, подробнее о том, как нашли золото. И об охотнике. Слепнев, кажется?

— Плетнев, Плетнев Никита Гаврилович.

— Да, да. Вот о нем. А… что за странная история у вас получилась с проводником?

Они беседовали часа два. Комиссара Земцова интересовало все, он старался вникнуть во все мелочи и, слушая, делал пометки в блокноте. Когда Майский стал прощаться, Петр Васильевич сказал:

— Не обижайтесь на Иноземцева. Он человек со странностями. Но крупный специалист, а специалисты нам нужны, очень нужны. Мы его ценим и многое прощаем. Что поделаешь — иначе пока нельзя. Да, со странностями… — повторил Земцов, вертя в пальцах красный карандаш. — Считаю, надо форсировать разработку месторождения, открытого вами. На проверку и уточнение у нас нет времени, да и нужды в этом не вижу. Поезжайте, Александр Васильевич, в Зареченск, приводите в порядок свои дела, набирайтесь сил. Скоро придется много работать. Будут затруднения — не забывайте, что я могу кое в чем помочь.

…Вечером, когда Майский, побродив по городу, возвращался в номера Дягилева, ему показалось, что кто-то идет следом. Инженер круто обернулся. Улица была пустынна. Он постоял и пошел дальше. И снова появилось ощущение, что за ним кто-то крадется.

Когда Майский, придя в гостиницу, поднялся на второй этаж и открыл дверь своего номера, что-то тяжелое упало ему на голову. Инженер свалился на пол.

— Наконец-то, — пробормотал человек, оттаскивая геолога подальше от двери. Неизвестный спустился вниз и никем не замеченный покинул гостиницу.

Первое, что увидел Майский, когда пришел в сознание, было лицо близко склонившегося человека в белом халате и белой шапочке. На розовом лице выделялись пушистые белые усы и аккуратно подстриженная клинышком бородка.

— Смотрите-ка, жив! — не скрывая удивления, произнес человек в халате и словно не верил себе. — Ну, батенька, вы просто молодец! Не иначе как в сорочке родились. Богатырская натура. Из ста шансов вы имели один и очень ловко им воспользовались. За сорок лет я повидал всякое, но чтобы выживали после подобного ранения — вижу впервые.

Человек говорил ласково, улыбался, и в голосе его чувствовалось неподдельное восхищение. Александр понял, что перед ним доктор. Значит, эта незнакомая светлая комната — больничная палата. Пахнет йодом, камфорой и еще чем-то. Почему он здесь? Смутно припомнился тихий летний вечер и удар по голове в дверях собственного номера. Голова и сейчас болит. Майский потрогал ее рукой, пальцы нащупали толстый слой бинта. Им обмотана вся голова, открытым осталось только лицо.

— Долго мне… здесь лежать?

Доктор наклонился к нему еще ближе.

— Вы что, не слышите?

— Вот теперь слышу, голос у вас очень тихий.

— Я спрашиваю: долго вы намерены меня здесь держать?

— Э, батенька! Сие зависит от вас. Месяц, а возможно и больше. Но довольно разговаривать. Лежите спокойно и будьте послушны, если вам не терпится отсюда уйти.

— Но я, доктор, понимаете…

— Шш… Ксюша, — позвал старик. — Дайте больному поесть.

Больничные дни, однообразные и скучные, тянулись медленно. Через две недели инженеру позволили подниматься на постели, а потом — сидеть и ходить по комнате. В палате он лежал один и видел только доктора и миловидную Ксюшу, бессменно дежурившую у постели. Однажды Александр спросил девушку:

— Вы когда-нибудь спите, Ксюша?

— Конечно, — улыбнулась и почему-то покраснела сиделка. — В те часы, когда спите и вы…

— Отчего же вас никто не подменит?

— Так надо. Вы — больной особый.

— Особый? Как это понять?

— Я и сама не знаю, — искренне призналась Ксюша. — Никто не должен знать, что вы здесь. И пускать к вам никого нельзя.

Майский ничего не понял. Почему он — особый? Почему никто не должен знать, где он? Что все это значит? Его недоумение рассеял внезапно появившийся в палате Земцов. Он пришел в сопровождении доктора. На Земцове поверх френча был накинут в нескольких местах заштопанный халат. Петр Васильевич положил на стол два яблока и пачку папирос.

— Здравствуй, больной. Вот, угощайся и быстрее выздоравливай.

— Петр Васильевич, голубчик, я уже здоров, а они меня держат, да еще на положении какого-то особого больного, чуть ли не секретного.

Земцов нахмурился.

— Кто тебе наболтал эту чепуху?

Инженер смущенно молчал и смотрел в пол.

— Никакой ты не секретный, но есть люди, которым ты мешал. И то, что не удалось однажды, могло повториться. Вот и пришлось принять кое-какие меры.

Как и в первую встречу, они говорили долго, но только о разных пустяках. Комиссар избегал касаться темы, которая больше всего интересовала больного. Майский, заметив это, спросил в упор:

— Скажи, Петр Васильевич, что сделано по докладу?

— Да брось ты сегодня о делах говорить, — попробовал отмахнуться Земцов. — Будет еще время впереди.

— Нет, сегодня! Я хочу знать.

Петр Васильевич посмотрел на бледное лицо геолога.

— Пока ничего. Ровным счетом ничего. Все идут споры. Я словно на стену наткнулся. Не разбираюсь в этом деле, вот меня и водят за нос. Но скоро вопрос решится. Возможно, даже на этих днях. А потому выздоравливай побыстрее. Будешь нужен, очень нужен.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Через месяц Майский окончательно выздоровел.

— Куда же вы от нас поедете? — спрашивала Ксюша, помогая инженеру одеваться. В голосе девушки проскальзывала едва уловимая грусть.

— К себе, Ксюша, в Зареченск. Там у меня товарищи. Они ждут и, наверное, беспокоятся.

— Значит, мы больше вас не увидим?

— Почему же, я бываю в Златогорске. И непременно буду навещать вас. Вы столько для меня сделали.

Девушка отвернулась к окну. Толстая тугая коса выскользнула из-под платка, резко выделяясь на белом халате.

— Осень скоро, — услышал Александр тихий голос Ксюши. — Вот и листья желтые падают. А Зареченск — это далеко?

— Два дня езды, а на хороших лошадях — день.

— Где наш больной? — В дверях палаты стоял доктор. — Я хотел сказать — бывший. Вот пакет вам прислали.

Майский взял пакет, вскрыл. Внутри лежал листок с коротким текстом, отпечатанным на машинке. Инженера срочно приглашали в трест.

— Интересно, — пробормотал Александр. И, обращаясь к доктору и Ксюше, добавил: — Я не прощаюсь, вызывают по делу. Перед отъездом еще зайду к вам.

Знакомое здание с колоннами — треста «Уралзолото», знакомый длинный коридор. Секретарь, едва увидев Майского, сразу поднялся и проводил его до двери кабинета Иноземцева. В третий раз Александр перешагнул порог знакомой комнаты. Иннокентий Дмитриевич, протягивая обе руки, шагнул навстречу, пристально посмотрел на него.

— Рад видеть вас, мой молодой друг! Рад видеть. Как себя чувствуете? Наслышан о вашем печальном приключении. Искренне сочувствую. Да вы садитесь.

Майский сдержанно поздоровался. Он не узнавал Иноземцева: перед ним снова был приветливый, внимательный человек. Александр сел в глубокое кресло и протянул «благодетелю» письмо. Иннокентий Дмитриевич снял пенсне, протер легким привычным движением и снова надел. Сквозь стеклышко хитро подмигнул левый глаз.

— Ну-с, угадайте-ка, зачем я вас пригласил?

— Не могу догадаться. После нашего последнего разговора я пришел к выводу, что вы не желаете заниматься…

— Э! Опять вы торопитесь. Я же сказал вам тогда: изучим ваш доклад, обсудим. Сами понимаете, дело серьезное и решать его так вот, с маху, нельзя. Ну, а теперь все решено. Будем строить новый прииск на месте открытого вами месторождения. Директором этого, пока еще не существующего прииска, назначаетесь вы, мой друг.

— Я! — Майский едва не подскочил в кресле. — Директором? Я? Но ведь я горный инженер, а не строитель. Мое дело искать.

— Да, вы. И к исполнению новых обязанностей приступайте немедленно. Все необходимые бумаги получите у Петровского. Знаете его? Нет? Секретарь вам покажет. А то, что вы инженер, даже хорошо. Директору эти знания очень пригодятся.

Майский и растерялся, и обрадовался. Его не спросили, согласен он или нет, ему приказали, а приказы Александр привык выполнять. От управляющего инженер пошел к Земцову. Вот человек, который ему сейчас нужен больше других.

— Петр Васильевич, — с порога заговорил Майский, забыв даже поздороваться. — Поздравьте меня. Я еду работать на новый прииск. Назначен директором.

Седой человек крепко пожал руку молодого инженера.

— Знаю. Вот видите, мое предсказание сбылось. — Он улыбнулся. — Могу я соперничать с гадалкой?

— Можете. Замечательная гадалка.

— Довольны назначением?

— Еще бы! Руки просят настоящей работы.

— Отлично. Кому же на новом прииске и работать, как не вам. Помните главное: страна ждет от вас золота. И как можно быстрее. И как можно больше.

— Страшновато все-таки, браться за такое дело. Честно признаюсь вам, Петр Васильич. Опыта у меня никакого.

— Вы коммунист?

— Коммунист.

— И я коммунист. Думаете, мне здесь легко быть комиссаром. Всей промышленностью уезда командовать? Знаете, кто я по профессии? До революции работал на заводе слесарем, и образование у меня — три класса, четвертый коридор. А вот партия послала сюда, и я сказал: есть. Ни черта не смыслю в горном деле, в золотой промышленности, а работаю. Потихоньку учусь у тех же Иноземцевых. Вечерами дома книжки специальные читаю, на прииски выезжаю. И вас посылает партия. Надо, товарищ Майский, надо. Прежде чем вас назначили на эту должность, пришлось повоевать, да еще как! Смело начинайте работать. На будущий год приеду к вам в гости на новый прииск.

В тот же день Майский приступил к делу. Начинать пришлось с хождения по разным златогорским организациям и учреждениям. Он хлопотал о нарядах на материалы, добивался ассигнований, составлял сметы и расчеты. На это ушла добрая неделя. Непредвиденные затруднения, разного рода проволочки и препятствия встречались чуть ли не на каждом шагу. Наконец директор будущего прииска вернулся в Зареченск. И здесь он с головой ушел в хлопоты, которых с каждым днем все прибавлялось. Он набирал рабочих, готовил обоз, инструменты, запасы продовольствия. Все это потребовало гораздо больше времени, чем предполагалось.

Только в первых числах сентября сборы были закончены. Хмурым ветреным утром большой обоз выехал из Зареченска. Длинной цепочкой он растянулся по дороге, и пыль, поднятая подводами, густо потянулась в низину. Везли палатки, инструменты, продовольствие, разную утварь. Многие рабочие ехали семьями, иные прихватили домашнюю скотину и птицу, собак и даже кошек. Здесь были и потомственные старатели, и люди, случайные, никогда не видевшие золота, но слыхавшие, что возле «благородного металлу» прокормиться всегда можно. Снова ехали в тайгу «геолог-любитель» Елена Мельникова, Иван Буйный с Ольгой, Алексей Каргаполов с женой и сыном. Никто из бывшего разведочного отряда не захотел оставаться в Зареченске.

— Мы золото нашли, нам его и добывать, — гудел Иван Буйный. — А как же иначе? Артельно-то веселее.

Вначале обоз продвигался легко и быстро. Но чем дальше в тайгу забирались люди, тем труднее становился путь. Приходилось расчищать завалы, гатить болота, вырубать молодняк, прокладывая кратчайшую дорогу. Майский торопился. До начала зимы надо было успеть построить бараки, произвести подготовительную работу к закладке первых шахт, определить районы новых разведок. Дорог был каждый день. Экономя время, Александр вел обоз к таежной речке кратчайшей дорогой. Ивана Буйного он послал вперед с тем, чтобы тот оповестил Никиту Плетнева и чтоб они вместе встретили обоз. Инженер рассчитывал, что охотник проведет к реке самым удобным путем и окажет много других полезных услуг. Ожидая встречи с таежником, Александр Васильевич все время ехал впереди. Мельникова не отставала от него.

— Знаете, Александр Васильевич, — как-то сказала девушка директору будущего прииска. — А ведь вот этот обоз — начало того великого дела, о котором мы вечерами мечтали там, у костра на берегу реки. Помните: шумели деревья, плескала вода о берег, порой вскрикивал филин, а мы говорили о будущем городе с каменными домами, о железной дороге, об электричестве. Этот город будет. Новый, не похожий на те, что мы знаем… Сбывается наша мечта. А потом, когда главное будет сделано, мы отправимся на поиски других месторождений. Хорошо, правда?

— Хорошо! — в тон Мельниковой ответил инженер. — Обязательно построим новый город, — и опять посмотрел на девушку, как тогда, у костра. Елена замолчала и нахмурилась. Придержав лошадь, стала пропускать обоз, дожидаясь повозки, в которой ехала Дымова.

На второй день к обеду обоз встретили два всадника. Майский еще издали узнал в них Буйного и Плетнева. Поспешил навстречу, торопливо спрыгнул с Буланого и крепко обнял тоже спешившегося охотника.

— Здравствуй, Никита Гаврилович, здравствуй. Спасибо, что не отказал в помощи. Рассказывай, как жил, какие у тебя новости.

— Скорый ты, Александр Васильич, — широко улыбнулся таежник. Он и сам был рад встрече не менее инженера. — Сразу тебе все и выкладывай. Время у нас будет, наговоримся. Эвон, погляжу, сколько ты людей-то поднял. Иван Тимофеич сказывал, ты теперь большой начальник, вроде хозяина на новом прииске.

— Хозяин и есть. Только не собственник. Настоящие хозяева — они, — показал на обоз. — Народ хозяин. Дело мне поручено трудное, и одному не справиться. Помогай. Ведь и ты, Никита Гаврилыч, один из хозяинов нового прииска.

Выяснилось, что Плетнев насовсем уехать с обозом не может: дома есть дела. Проводит людей до места, побудет с недельку и вернется к себе, а потом видно будет. Майский возражать не стал: зачем забегать вперед, потом, действительно, виднее будет. Охотник повел обоз не напрямик, а в обход большого и трудного участка тайги. Путь этот хотя и длиннее, зато оказался легче.

К вечеру пятого дня партия старателей прибыла на место. Люди распрягали измотанных тяжелой дорогой лошадей, ставили палатки, делали балаганы, копали землянки — укрытия от непогоды на первое время. На берегу притихшей речки задымили костры. Задрав оглобли в черное небо, рядами выстроились десятки телег. Здесь же, звякая боталами, бродили спутанные, иссеченные паутами лошади. Гулко стучали топоры, и то в одном, то в другом месте, ломая ветки, со стоном и скрежетом падали деревья. Перекликались люди, слышались и ругань, и смех, и песни, и плач детишек. От костров серо-багровыми клубами валил дым, треща летели искры, и встревоженные звери уходили подальше от беспокойного места, вглубь тайги.

К полуночи люди угомонились, лагерь затих. Кое-где в темноте еще краснели пятна догорающих костров. Накинув на плечи шинель, Майский вышел из палатки. В выси темного осеннего неба мерцали редкие звезды. Изредка слышалось фырканье и ржание лошадей. Инженер подошел к одной из телег. Неподалеку слабо светил костер. Вокруг него сидели и лежали старатели. Говорили тихими уставшими голосами, растягивая слова.

— Издалека, брат, тебя занесло, — уловил Майский обрывок фразы, сказанной бородатым пожилым мужиком. Он лежал на боку и лениво ковырял угли длинной веткой. — Дома-то что делал?

— А всякое, — зевая, ответил тоже лежавший на боку, спиной к инженеру, человек. По голосу чувствовалось, что он молодой, а окающий выговор обличал в нем волжанина. — С малых лет батрачил, потом плотницкому ремеслу выучился, по деревням с артелью ходил. В голодный год на Урал подался. Нашинских много по здешним краям бродит. Ежели не понравится у вас, в Сибирь покачусь, погляжу, какое там житье.

— Эх ты, колесо! — вмешался третий голос. — Ты, стало быть, легкой жизни ищешь? У нас трудно покажется или неприбыльно, ты — будьте здоровы — и дальше? Так я понял?

— А чего? — удивленно подтвердил волжанин. — Рыба ищет, где глубже, а человек — где лучше.

— Контракт подписывал?

— Чихал я на контракт. Сунули какую-то бумажку, а я читать не обучен. Мало ли чего там напишут. Не понравится — дальше пойду. Я — вольная птица.

— Ежели все так рассуждать начнут, кто же прииск строить останется? — лениво протянул бородатый.

— Не наша забота, — усмехнулся волжанин, — на то начальники разные имеются. А нам о себе думать надо.

— За такие слова, между прочим, морду бьют, — злобно вставил третий голос. — А у тебя она для этого-очень даже подходящая.

— Н-но-но-но! — парень приподнялся и сел. Теперь стало видно, что он высок, крепок и, вероятно, силен. — Ты не очень-то насчет морды. У морды хозяин есть.

— Подвиньтесь-ка, ребята, — Майский вошел в освещенный круг. — Люблю у костра посидеть. Э, да огонь совсем зачах. Есть дрова?

Все замолчали, разглядывая начальника. Бородач встал, ушел в темноту и скоро вернулся, волоча сухую лесину. Обломал тонкие ветки, бросил на тлеющие угли. Волжанин пригнулся, раздувая угли. Выскочили проворные язычки пламени, бойко разбежались по сухим веткам. Веселый огонь осветил людей. Майский мельком оглядел старателей — ни одного знакомого лица. Достал портсигар, предложил:

— Закуривайте.

К портсигару неуверенно потянулись руки, заскорузлые пальцы торопливо и неловко выталкивали папиросы. Горящими ветками доставали из костра огонь, прикуривали, понимающе чмокали: дескать, табак хорош. Директор прииска снова заговорил:

— Славно здесь, правда?

— Да уж это что, — поддержал бородач, — лучше наших мест не найти. Я в Расеи бывал. Есть там и леса, и реки, и сады, а не то, совсем не то.

— А вот обживемся — еще лучше будет. Город построим. С большими домами. Речку плотиной перегородим.

— Мельницу, что ли, ставить? Так ведь в здешних местах хлеба не сеют, а издалека возить накладно.

— Зачем — мельницу. Электростанцию построим. Слыхали про электричество? В каждом доме будет светло, как днем. А потом и сады разведем, — инженер бросил окурок в огонь. — А вот в первое время, конечно, трудно покажется. Работы у нас много, тяжелой работы. Не всем это понравится. Найдутся, наверное, и такие, что струсят, уйдут.

— Найдутся, — подтвердил бородач и посмотрел на парня с Волги. Тот опустил голову, рисуя прутиком на обожженной земле какие-то фигуры. Третий старатель, тот, которого Майский раньше не рассмотрел, сумрачно заметил:

— Я бы их и держать не стал. Коленкой под зад и катись ко всем чертям.

Волжанин еще ниже опустил голову. Александр повернулся к бородачу.

— Бежать со стройки — это дезертирство, это все равно, что солдат с фронта уходит, бросает товарищей. Вы тут защищайте родную землю, а я лучше спрячусь, мне своя шкура дороже… У нас здесь тоже фронт, только трудовой, и мы — солдаты армии труда. Верно, трудно будет. А разве кто-нибудь обещал вам легкую жизнь? И денег мало будет, пока не начнем добывать золото. Об этом вы должны все знать. И по-моему, лучше так: испугался или не понравилось — уходи сразу. На твое место другие придут, кто не только о себе думает.

— Истинно. Наши-то местные не уйдут, они знают что к чему, а вот всякие вольные птицы, — он бросил недобрый взгляд на волжанина, — на них надейся с опаской. А с дезертирами разговор бывает короткий.

Майский поднялся, поправил сползшую шинель.

— Спасибо за огонек. Спать пора. Завтра вставать рано.

И шагнул в темноту. Старатели смотрели ему вслед. Волжанин повернулся к бородачу, спросил хмуро:

— Кто такой?

— Человек. Не тебе чета.

— Директор прииска это. Не узнали?

— Н-но?

— Вот тебе и но. Эх ты, колесо.

Лежа в палатке, Александр Васильевич вспоминал разговор у костра. «Много ли их таких, как этот парень с Волги? Десять? Двадцать? Сто человек? А вот возьмут и разбегутся все, что тогда будешь делать, директор? Нет, все не убегут. Люди рабочие, они понимают не хуже меня: ехали не к теще на блины. Есть среди старателей и коммунисты, это моя главная опора, Алексей Каргаполов правильно говорил. А если ты директор, то сделай так, чтобы все люди поняли свою задачу, чтобы не разбежались. Разве митинг завтра устроить? Рассказать, объяснить? К черту, митинговать некогда, работать надо. Сам пример показывай, на тебя смотреть будут, на тебя, на других коммунистов равняться. Это получше митинга». Уже засыпая, упрекнул себя: «Не узнал, как того, бородатого, зовут. Стоящий мужик, побольше бы таких. Они тоже помогут тебе, директор…»

С рассветом лагерь пришел в движение. С пилами и топорами люди двинулись на тайгу. Валили деревья, корчевали пни, расчищая большой участок под будущий поселок. Работали все, в палатках и балаганах остались только женщины с малыми ребятами да глубокие старики, неведомо зачем притащившиеся на стройку. Но и они не сидели без дела. Женщины готовили старателям еду, старики поправляли инструмент, чинили сбрую.

Когда с севера потянуло холодом, а из низко стелющихся белесых туч, кружась, упали первые крупные, блестящие, как чеканное серебро, снежинки, на берегу таежной речки уже стояло пять длинных бараков и несколько домиков, и место вокруг них больше не казалось диким. Эти бараки положили начало новому приисковому поселку, который два мечтателя — Мельникова и Майский — хотели превратить в город: большой, красивый, всем на радость и удивление. А пока это были бараки нового поселка, еще не обозначенного ни на одной карте, и которому пока не было названия.

Молодой директор прииска не знал ни минуты покоя. За день он успевал побывать всюду. И не просто побывать, посмотреть, как работают люди и дать распоряжения. Приехав на участок, где работали плотники, он слезал с лошади, привязывал ее к дереву, и, поздоровавшись, подзывал десятника. Заглядывая в записную книжку, с которой никогда не расставался, строго допрашивал, почему не сделано то-то или то-то. Десятник оправдывался, божился, что положенную работу артель закончит в срок и, наклонившись к уху директора, шептал, воровато оглядываясь на рабочих:

— Пьют они, подлецы. И где самогон берут — не пойму.

Майский смотрел на красный, похожий на сливу нос десятника, усмехался, зло сузив серые глаза:

— А сам-то ты где его достаешь?

— Я, окромя воды, ничего не пью, Александр Васильич, — десятник прикрывал рот широкой ладонью, деликатно покашливал. — Истинный Христос, не пью. Уж это вы зря.

От плотников директор ехал на участки, спускался в шахты, проверял пробы, заглядывал в лаборатории, на лесопилку. Ел чаще всего там, где заставал его полдень. И горе кашевару, если похлебка отдавала рыбой, а каша пригорела. Вторая половина дня тоже проходила в разъездах. В конторе Александр Васильевич появлялся редко и ненадолго. В свою палатку он приходил поздно, наскоро съедал остывший ужин, заботливо принесенный из общей столовой Алексеем Каргаполовым, и, если на вечер не намечалось никаких дел, валился на матрац, набитый упругим душистым сеном, прикрывался стареньким шерстяным одеялом и моментально засыпал. Иногда вечерами подолгу сидел с Алексеем, обсуждая текущие дела или весь день ездил вместе с ним по прииску. Часто его будили среди ночи. Иногда, что случалось реже, ему удавалось спокойно проспать до утра. В пять часов утра чисто побритый, бодрый начинал обычный трудовой день. Александр Васильевич по-настоящему был счастлив, ощущал в себе столько силы, что ему казалось, он может работать и работать, без сна и отдыха. Его энергия заражала окружающих.

— Наш-то директор двужильный, — уважительно говорили старатели. — Молодой, а и старому не грех у него поучиться.

К зиме в глухом таежном краю появился новый прииск. Его так и называли: Новый.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Зима пришла сразу. Накануне выдался на редкость теплый и тихий день. Скупо, но ласково светило солнце. Уходя, оно долго стояло над зубчатой кромкой дальнего леса, веером рассыпая бронзовые негреющие лучи, а потом сразу померкло, будто провалилось в темно-лиловую, незаметно наплывшую косматую тучу. Ночью с севера подул ветер — сначала легонько, потом сильнее, заметался по сторонам, налетел на деревья, раскачивая и пригибая их. Перед утром повалил снег и быстро засыпал тайгу, дома и бараки старательского поселка. Снег не переставая падал весь день и всю следующую ночь. Ветер свирепел, разбрасывая снежные навалы и снова наметая большие сугробы.

Внезапная перемена погоды застала людей врасплох. В первые же сутки остановились всякие работы. Защищая лицо от жгучего ветра, увязая в сугробах, Майский с трудом добрался до конторы. Здесь уже собралось человек десять. Они сидели вокруг раскаленной докрасна печки, сделанной из железной бочки, грели озябшие руки, дымили самосадом. Александр Васильевич отыскал взглядом заведующего складом.

— Сколько у нас лопат на складе?

— Сотню наберем.

— Давай живее. Все пойдут на расчистку снега. Остальные работы на сегодня отменяются. Ясно, товарищи?

Люди с сожалением оставляли пышущую жаром печь, потуже затягивали опояски на ветхой одежонке и расходились. На расчистку снежных завалов вышли почти все жители Нового. Агитировать и убеждать не пришлось. Каждый понимал, что от этого зависит жизнь прииска. Среди старателей был и директор. Сжимая костенеющими пальцами черенок лопаты, он остервенело раскидывал сугробы. Его высокая фигура в старенькой серой шинели была все время на виду у людей. Но едва удавалось прокопать в сугробах узкий проход, как через час-другой его опять забивало сухим снегом. Плохо одетые старатели жестоко страдали от стужи. Несколько человек сильно поморозились. Они стали первыми пациентами Ольги Дымовой.

На третьи сутки ветер утих, снег перестал падать, но мороз покрепчал. В том году всю зиму лютовали морозы, бесновались вьюги, будто хотели выжить людей из тайги. Но люди упорствовали. Работы велись в три смены. Из Зареченска прибывали паровые двигатели, насосы, разные грузы. Взамен требовали золото. Письма с такими требованиями Майский получал все чаще и чаще, в некоторых проскальзывала плохо скрытая угроза.

И когда в тайге зазвенела мартовская капель, а глухари зачертили крыльями по мокрому снегу на местах будущих игрищ, на Новом прииске отпраздновали первую победу: шахта «Пролетарская» дала золото.

Ночью у приисковой конторы собрался большой отряд вооруженных всадников. Подъехали две пароконные повозки, запряженные малорослыми, но сильными башкирскими лошадями. В повозки уложили двойные холщовые мешочки, сверху прикрыли сеном и затянули брезентом. Всадники под командой Ивана Тимофеевича Буйного окружили повозки, и «золотой поезд» отправился в путь. Драгоценный груз был доставлен благополучно. Охранники вернулись на прииск.

Заведующий продовольственным магазином Семен Булгаков вошел сумрачный. Сел на лавку, полез в карман за кисетом. Рыжие волосы его были всклокочены, старенький картуз сполз на левое ухо. Майский, разговаривая с десятником, искоса посмотрел на завмага. Булгаков дымил крепким самосадом, бросая нетерпеливые взгляды на директора. Когда десятник ушел, завмаг сказал озабоченно:

— Не пришел обоз-то, Александр Васильич.

— Какой обоз?

— С хлебом. Вчера должен быть и все нет.

Майский, занятый своими мыслями, спокойно ответил:

— Придет. Плутают где-нибудь по тайге.

— Кабы так. А ежели рассудить — где им плутать-то? Дорога у нас одна.

— Верно! — инженер откинулся на спинку стула, встревоженно посмотрел на Булгакова. — Что же в таком случае? Может, Зареченск задержал? — и снова взглянул на завмага, словно спрашивая: может такое быть? и добавил: — Хорошо бы послать кого-нибудь навстречу обозу, да людей у меня свободных нет. Подождем, Семен Федорович.

Завмаг послюнявил палец, притушил цигарку и спрятал окурок в карман — с табаком на прииске было туго.

— Подождем, — согласился он и, поправив картуз, пошел, тяжело топая бурыми от пыли сапогами. У двери остановился.

— А что я бабам отвечать стану?

— Так и отвечай: не подошел обоз. Они же поймут.

Прошел еще день, за ним второй, а хлебного обоза все не было. Булгаков поймал директора рано утром возле конторы, когда тот садился на коня. Увидев завмага, Александр придержал Буланого.

— Все нет?

— Нет, Александр Васильич. Как в воду канул обоз.

Майский отчетливо увидел: прииск поставлен под серьезный удар. И как он раньше не обратил должного внимания на слова завмага! Булгаков такой человек — зря беспокоиться не станет. В магазине нет ни фунта муки, крупы, нет масла, соли, чаю. Людям нечего есть. Инженер вновь почувствовал противный холодок, пробежавший по спине, как тогда, ночью, когда по нему стрелял Зотов. Александр слез с Буланого, привязал его к коновязи и хрипло сказал завмагу:

— Зайдем.

В конторе Майский подробно расспросил Булгакова о наличии продуктов.

— Никакой наличности, Александр Васильич. Все как есть подобрали. Можно сказать, под метелку. Остались свечки да мыло духовое.

«Идиот, — мысленно обругал себя директор, — почему не распорядился оставить неприкосновенный запас? Впредь наука. Учись обо всем думать». Вызвал начальника приисковой охраны Буйного. Тот оказался неподалеку и скоро пришел.

— Иван Тимофеевич, ты знаешь, что неделю назад нам отправили обоз с хлебом и продовольствием? Так вот, его до сих пор нет. Что скажешь?

Начальник охраны крякнул, сгреб в горсть бороду и, медленно пропуская ее меж пальцев, ответил:

— Непонятное дело. Искать надо. Могли и приблудить.

— Надо искать обоз, Иван Тимофеевич. Поезжай сам.

— Сдается мне, дело не пустяком пахнет.

— Бери сколько потребуется, дружинников и немедленно выезжай. Помни: в Новом ни осьмушки хлеба.

Буйный с десятком всадников выехал через час. Дорога, петляя, тянулась лесом, изредка пробегая небольшие поляны на месте бывших гарей, стороной обходя топкие места. Верстах в двадцати от прииска натолкнулись на остатки исчезнувшего обоза. Дорогу загородили опрокинутые разбитые телеги. Среди них лежали трупы лошадей со вздутыми боками и оскаленными мордами. Там и тут земля белела от муки, высыпавшейся из распоротых мешков. Большая железная бочка, пробитая пулями в нескольких местах, еще сочилась последними каплями желтого как янтарь, прозрачного подсолнечного масла. Раздавленные консервные банки, вспоротые кули с горохом, пшеном и солью — все разбросано, перемешано с землей. Здесь же среди повозок и конских трупов лежали и обозники — пять человек. И каждый был изуродован так, что страшно смотреть. Начальник приисковой охраны, глядя на эту картину разрушения, все более мрачнел. Ковырнул носком сапога грудку серой слипшейся муки:

— Похозяйничали, сволочи.

— Иван Тимофеевич, — дружинник подал Буйному листок смятой бумаги. — Вон тому к груди прикололи.

На листке со следами грязных пальцев и крови кто-то коряво нацарапал карандашом:

Иван Тимофеевич в бешенстве скомкал бумажку и хотел бросить, но передумал, сунул в карман.

— Пригодится. Тимошенко, и ты, Бузуев, повертывайте на прииск. Расскажите директору, что тут видели. Пусть пришлет подводы. Мы здесь останемся.

Двое уехали, остальные принялись собирать все, что уцелело из продуктов и что можно было использовать. Буйный, взяв с собой одного охранника, поехал по следам бандитов, надеясь узнать, откуда они появились и в каком направлении скрылись. Вернулся он часа через два. Следы бандитов затерялись в лесной глухомани. В шайке было не менее десяти человек. Нападение на обоз, видимо, готовилось заранее: на дороге оказались завалы, за которыми бандиты устроили засаду. Перебив людей и уничтожив большую часть продуктов, нападавшие скрылись.

Преследовать их сейчас не было смысла, так как с момента нападения прошло два-три дня.

Ночью приехал Майский с несколькими подводами под усиленной охраной. Иван Тимофеевич рассказал ему все, что удалось выяснить о гибели продовольственного обоза. Директор слушал молча и только скрипел зубами. Когда Буйный кончил, инженер глухо сказал:

— Мне-то ты все рассказал, а вот как старательским женкам объяснить? Они и слушать не станут. Знаешь, что сегодня магазин едва по бревнышку не разнесли?

Действительно, на прииске дело едва не дошло до настоящего бунта. Началось с того, что утром возле магазина собралась большая толпа женщин. Вначале они вели себя спокойно, терпеливо ожидая, когда Булгаков откроет магазин. Время шло, а завмаг не появлялся. Женщины заволновались.

— Где его носит, рыжего? — сердито заговорила одна из старательских женок. — Вон солнышко-то куда поднялось.

— А ему что, — отозвалась другая. — Дрыхнет пьянчуга.

— Ну это вы, бабоньки, зря, — вмешалась еще одна женщина, — Семен Федорыч непьющий. Грех о человеке так говорить.

— Непьющий? Да где ты видела непьющего мужика? Все они не пьют, пока спят.

Шум усиливался, и неизвестно, что бы еще наговорили рассерженные женщины о Булгакове, если бы в это время не появился он сам. Завмаг догадывался, в чем дело, и угрюмо спросил:

— Чего расшумелись? Чистые сороки.

— А ты — ворона. Рыжая ворона. Открывай-ка лучше магазин. Его ждут, а он разгуливает.

— Гулял, верно. И магазин открывать не буду.

— Это как — не будешь?

— Вот так. Не буду и все.

— Да ты очумел, что ли?

— А станете ругаться, совсем уйду.

— Нет, постой! Не уйдешь. Сказывай, почему не открываешь магазин?

Женщины плотным кольцом окружили Булгакова, и он понял, что если не объяснит им, в чем дело, и не успокоит, уйти ему не дадут. Попробовал улыбнуться, но улыбка не получилась.

— Не ругайтесь, бабки. Торговать нечем. Кроме свечей да мыла, ничего нет. А не верите — сами посмотрите. — Он достал ключ и показал на большой винтовой замок на двери магазина. — Обоз с продуктами припоздал маленько. Ждем. Вот-вот должен подойти. Тогда и торговать стану.

— Врет он все! — визгливо крикнула женщина, обозвавшая завмага пьяницей. — Не слушайте его, бабы. Для знакомых у него все есть, а для нас нет.

— Я? Знакомым раздаю? — Булгаков начинал злиться. — Не мели зря языком-то.

Но его уже не слушали. Кто-то вырвал из руки ключ, кто-то толкнул сзади, кто-то поддал случайно или намеренно острым локтем под бок. Женщины настежь распахнули двери, ввалились в магазин и мигом переворошили все. С полок полетели пачки свечей, пустые банки, ящики, бутылки.

— Ничего нет, бабы! Как есть, ничего!

— Нет, пусть он скажет, куда все девалось.

— Мы ему, рыжему, глаза повыцарапаем.

И снова женщины двинулись на завмага. Их глаза горели злобой. Булгаков беспомощно озирался и вдруг увидел директора прииска, подъезжавшего к магазину.

— Мне не верите, у него спросите, — и показал на Майского. Все женщины повернулись в ту сторону. Александр сразу понял, что происходит. Придержал Буланого.

— Товарищи женщины! В магазине продуктов нет…

— Сами видели, — перебили его. — Скажи лучше, куда вы их попрятали.

— Если будете так кричать, я ничего не пойму. Давайте говорить по очереди.

— Нечего зубы-то заговаривать. Продукты давайте. Завезли сюда, а теперь живи, как хочешь.

Директор поднял руку, но его не слушали. Выкрикивая обидные слова и угрозы, женщины расходились. Очередная смена старателей не вышла на работу. В конторе собрались десятники, мастера, кое-кто из старателей. Майский ходил по комнате, куря папиросу за папиросой.

— Нельзя допускать срыва работ. Нам каждый час дорог. Надо объяснить людям, в чем дело. Алексей Филатыч, как думаешь?

Каргаполов ответил негромко, спокойно:

— Сейчас коммунистов соберу. Посоветуемся.

— Посоветуемся, посоветуемся! — передразнил Майский. — Некогда митинги устраивать. Дело стоит.

— Ты не прав, Александр Васильич, — так же спокойно возразил Алексей. — Не горячись. Я за дело не меньше твоего болею. Надо с народом посоветоваться. Рабочие поймут.

Майский что-то пробормотал и, сев за свой стол, на скорую руку сколоченный из сосновых досок, закурил. В контору заходили старатели, чинно усаживались на лавки, расставленные вдоль стен. Среди них Александр с удивлением увидел и того бородача, с которым говорил у костра темной сентябрьской ночью. «Коммунист? А я и не знал. Плохо еще знаешь своих людей, директор». Поднялся Каргаполов, снял фуражку, обвел взглядом собравшихся.

— Товарищи! На прииске очень тяжелое положение. — Дело в том, что в магазине нет муки, крупы, масла, ничего нет… Но это временно. Почему-то запоздал обоз с продовольствием. Навстречу ему высланы люди. В ближайшие день-два все уладится. Но сегодня многие не вышли на работу. Нашлись и такие, кто поговаривает о том, чтобы совсем уйти с прииска. Мы, коммунисты, не можем допустить этого. При любых условиях надо продолжать работу, — его голос звучал негромко, но уверенно.

На улице послышался шум, голоса людей. Дверь конторы распахнулась, и в комнату ввалилась большая группа старателей. Впереди шли двое дружинников.

— В чем дело, товарищи? — спросил Каргаполов.

— Обоз разграбили! — выкрикнул кто-то. — Бандиты напали.

В комнате стало тихо. Потом заговорили все сразу.

— Пусть рассказывают. Какие бандиты?

— Где обоз потеряли?

— Откуда тут бандитам взяться-то…

— Спокойно, товарищи. — Каргаполов вскочил на лавку. — Мы разберемся. Очередной смене предлагаю немедленно выйти на работу. По следам банды направится усиленный отряд. Они от нас не уйдут. Так, директор?

Майский твердо посмотрел в лица старателей.

— Он сказал правильно. Я сам поеду. И заверяю вас: прииск голодать будет недолго. Ну, а кто не верит… что ж, силой держать не станем. Пусть только знают: обратно их не возьмем. А придет еще и на нашу улицу праздник…

Одобрительный гул был ответом на эти слова, старатели согласно кивали головами. Прямо из конторы многие отправились на шахты. За ними потянулись и те, кто сидели дома.

— Вот как было дело, — закончил рассказ Майский. — Давай, Иван Тимофеевич, спасать, что уцелело. К утру надо вернуться в Новый. А с бандитами еще посчитаемся.

При свете факелов и костров на повозки грузили остатки продуктов. Старательно выбирали из земли крупу, соль, все, что можно было еще использовать. Потом перенесли на телеги убитых обозников, прикрыли брезентом.

…Через несколько дней из Зареченска под усиленной охраной прибыл на прииск второй обоз с хлебом и другими продуктами. Жизнь пошла обычным порядком.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Проводив первую партию переселенцев к таежной речке, Никита Плетнев на другой же день стал собираться в обратный путь. Майский и Каргаполов уговаривали охотника остаться, обещали найти подходящее занятие, но таежник отрицательно качал головой.

— Не могу, Александр Васильич, ей богу, не могу. Дела у меня есть. А за доброе слово — спасибо.

— Оставайся, Никита Гаврилыч, — снова заговорил Каргаполов, надеясь все же переубедить охотника. — Посмотришь, как теперь золото добывают. Скоро машины получим. Ты же старатель. Тебе самое место среди нас.

— Людей у нас не хватает, — поддержал Майский. — Прииск твой, Никита Гаврилыч, тебе и работать на нем, учить молодых.

— И будет нас два директора, — улыбнулся Плетнев. — Словом так: управлюсь с делами, тогда и навещу вас, посмотрю, как вы заживете на новом-то месте. А сейчас отпустите меня.

— Ну что ж, у каждого свои заботы, — Александр Васильевич встал. — Я пойду провожу тебя, Никита Гаврилович.

Плетнев распрощался с новыми друзьями, позвал Вьюгу и вместе с Майским пошел мимо лагерных палаток.

— Ты, Александр Васильич, смотри за ними, — говорил он директору, неодобрительно поглядывая на большие костры и беспорядочно порубленные деревья. — С огнем озоровать не позволяй, не ровен час, спалят тайгу-то. И деревья без особой надобности не переводили бы. Вырубить лес недолго, а расти ему многие годы.

— Будь спокоен, Никита Гаврилович. Порядок мы установим.

Пройдя с полверсты, Майский простился с охотником, еще раз взяв с него обещание навестить новый прииск.

Вернувшись к себе в жилище, Плетнев еще острее почувствовал свое одиночество. Мысли его все время были там, у таежной речки, где дымили костры, где люди строили новый прииск. «Иди туда, — словно нашептывал кто-то. — Ты показал, где золото лежит, теперь добывать помогай. Не жить теперь тебе одному. Не сможешь. Александр Васильич найдет подходящее дело. Брось ты свою берлогу, плюнь на нее…» Но бросить избу, поставленную своими руками, где столько прожил, не хватало решимости.

Однажды, бродя по тайге, Плетнев остановился у небольшого родника на отдых. Вода в яме была чистая и холодная как лед. Небольшая струйка сочилась в камнях и стекала в низину. Охотник нагнулся зачерпнуть воды и замер. Из глубины ямы на него смотрел человек с сивой, в мелких колечках бородой и такими же волосами на непокрытой голове. Худое, темное от загара лицо начинала опутывать сеть мелких морщин, старый рубец — след борьбы с медведем — выделялся, наискось пересекая лоб, и тянулся к левому уху, кудлатые брови прикрывали глаза. Долго Никита разглядывал в воде свое отражение. Осторожно и недоверчиво ощупывал лицо, словно оно было чужое, и тихо бормотал:

— Что же такое? Неужто и старость подкатила? Прожита, значит, жизнь-то, прожита… Старик ты, Никита… В сорок семь лет старик…

Охотник так разволновался, что не стал и воды набирать, а пошел домой. Сзади плелась усталая Вьюга. Лайка тоже постарела, и уж не было в ней прежней прыти. Открывая пасть, собака показывала желтые стертые зубы, которые теперь никому не внушали страха. И дома Плетнев не мог забыть того старика, что посмотрел на него из ямы. Порылся в сундучке, отыскал тусклое зеркальце и сел поближе к окну, разглядывая лицо, втайне надеясь увидеть что-то опровергающее исподтишка подкравшуюся старость. А зеркало упрямо повторяло: стареешь ты, Никита Гаврилович, стареешь. Охотник с досадой отодвинул зеркало. Кусочек стекла не удержался на краю стола, упал. «Разбил, — екнуло сердце. — Плохая примета. А зеркало-то — Степана Дорофеича подарок». Он торопливо нагнулся и облегченно вздохнул: цело осталось.

Незаметно подошла зима. Несколько дней дул северный ветер, обрывая с берез и осин последние листья. Постепенно ветер слабел, изменил направление и наконец совсем улегся. Чуткая тишина повисла в воздухе. Потом послышалось легкое шуршание: падал снег. Крупные хлопья облепили деревья, заровняли все ямки на земле. Долгой показалась зима одинокому охотнику. Привычный уклад был сломан, он забросил промысел и почти все время сидел дома. Зачем зря изводить живое, если на рухлядь теперь спросу нет, если за лисью шкуру дают понюшку табаку. Кому нужны белки да лисы, если в Зареченске каждый второй ходит с пустым брюхом, амбарные крысы и те все передохли с голодухи, а в лавках — хоть шаром покати. Спасибо Степан Дорофеевич выручил, дал разных припасов.

В марте потянули южные ветры. Подточили снега, прижали к земле. На солнечной стороне показались проталинки, с пригорков заструились первые ручейки. В тайге зазвенела весенняя капель, словно тысячи крохотных серебряных молоточков били по таким же серебряным наковаленкам. Внезапно пошел дождь и лил двое суток. Расквасил снега, перемешал с землей. С гор хлынули потоки мутной холодной воды, затопили низины, разбежались по льду еще не проснувшихся озер. Такой ранней весны Плетнев не помнил.

В то апрельское утро Никита поднялся рано. Оделся не торопясь, уложил в заплечный мешок разные вещи, немного еды, снял со стены ружье, за пояс заткнул топор и медленным взглядом обвел свое жилище. Стены и потолок почернели от осевшего дыма, маленькие окна скупо пропускали свет. Неказистое жилье, а сроднился с ним, все сделано своими руками.

— Пошли, Вьюжка, — ласково позвал собаку и шагнул за порог. Лайка послушно поднялась с подстилки, направилась за хозяином. Дверь снаружи охотник подпер толстым бревешком, укрепил запор на калитке и быстро пошел по тропе. Ночь провел у костра, а во второй половине следующего дня поднялся на вершину Лысой горы и увидел долину, по которой стремительно неслась таежная речка. Еще недавно здесь не было ни души, а теперь далеко внизу стояли дома нового приискового поселка. С горы они казались не более спичечного коробка. Охотник оперся о ружье и долго стоял неподвижно. Гулкий взрыв потряс тишину, и серо-желтое облако взметнулось над лесом. Где-то там живут его новые друзья, а может быть, и нет их в поселке, может, опять ушли искать золото. Надо спешить, скорее спуститься к прииску, разыскать Александра Васильевича и сказать: вот и пришел я, принимайте бирюка, давайте какую ни на есть работу. Многого не надо — угол в избе да хлеба кусок…

Никита стал спускаться в долину, незаметно все прибавляя шаг. От быстрой ходьбы скоро устал, но не хотел терять времени на отдых. Скорее туда, в поселок, к людям. Он не заметил, как появились тучи, плотно накрыли тайгу, и стало почти темно. Над головой загрохотало, глухо зашумели деревья, затрещал сухостойник. Зазмеились, заплясали на небе молнии, бросая на тайгу яркие отсветы. Полил мелкий теплый дождь. Вьюга то забегала вперед, то где-то отставала, то испуганная жалась к хозяину. Дождь усилился, ошалело метались молнии, громовые раскаты нагоняли один другой, заглушая и шум дождя, и разбойничий посвист ветра. Никита не обращал внимания на дождь, он вымок до нитки, но не хотел искать укрытия. Скорее в поселок. Там отдохнет и обсушится.

Над столом, заваленным книгами, бумагами, образцами горных пород, склонился Майский. Красным карандашом директор водил по карте, им же вычерченной на листе желтой бумаги. На карту нанесен весь прииск, обозначены места, где ведутся изыскательские работы. Керосиновая лампа под абажуром из старой газеты скупо освещала худое лицо инженера. Остальная часть комнаты потонула в тени абажура. «Хозяин» золотого прииска жил небогато: железная кровать, прикрытая серым солдатским одеялом, самодельный шкаф с книгами, несколько ящиков и табуреток — вот и все. Тикали на стене ходики, да было слышно, как за окном журчали ручьи после недавней, первой и необычно ранней в этом году грозы. Редкий дождь и сейчас еще барабанил в окна монотонно, усыпляюще. Александр Васильевич посмотрел на часы — обе стрелки сошлись на цифре двенадцать. Инженер отбросил карандаш, потянулся до хруста в суставах. Аккуратно сложил по сгибам карту, засунул в планшет и закурил. Сизый дым облачком заструился над лампой.

Завтра опять вставать с рассветом и ехать на отдаленный участок — там решено заложить еще одну шахту.

Майский прошелся по комнате, остановился у двери в соседнюю комнату. Там жил недавно приехавший на прииск инженер Виноградов. Из-за двери слышался приглушенный храп. За окном уныло посвистывал ветер, временами он приносил отголоски ушедшей на восток грозы. Но вот Майскому показалось, будто кто-то шарит в темноте и не может нащупать скобу от двери. Александр распахнул дверь.

В комнату вошел человек, а следом за ним вбежала собака. Человек был в мокрой одежде, его сапоги густо покрывала грязь. В полумраке комнаты нельзя было разглядеть лицо вошедшего, но инженер сразу узнал, вернее угадал позднего гостя. С радостным возгласом он шагнул ему навстречу.

— Никита Гаврилович! Ты ли?!

— Я самый, Александр Васильич. Пришел к вам… Насовсем.

Они крепко обнялись как два старых и верных друга.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Несколько дней Никита ходил по поселку, хозяйски осматривал постройки, заглянул в магазин, в больницу и даже в школу. Вместе с директором он побывал на всех шахтах, осмотрел лесопилку, мастерские и по одобрительным замечаниям Александр Васильевич понял: таежнику понравился прииск, он остался доволен. Жил Плетнев у Майского, вставал вместе с ним на заре и ложился тоже поздно, когда директор заканчивал все дела. И в этот вечер они улеглись в первом часу ночи. Но несмотря на усталость, Александр Васильевич долго не мог уснуть. В комнате было жарко и душно. Не спал и охотник. Он ворочался с боку на бок, кряхтел, потом, стараясь не шуметь, поднялся, набил табаком трубку и задымил.

— Ты чего не спишь, Никита Гаврилович? — Майский тоже достал папиросу.

— Не спится, — нехотя ответил таежник.

Александр Васильевич чувствовал: охотника что-то мучает, а сказать не хочет или не решается.

— Послушай, Никита Гаврилович, а ведь тебе не очень-то понравился наш прииск.

— С чего ты взял, Александр Васильич. Хозяин ты хороший, дело свое знаешь и все у тебя как надо… — Плетнев сделал большую паузу. — А вот я здесь ни к шубе рукав.

«Ага, вот оно!» — подумал Майский.

— Не нашел я себе места, — продолжал охотник. — Думал, польза от меня будет, а вот живу вторую неделю и ничего не делаю. Не могу так больше. Совестно людям в глаза смотреть. Все заняты, у всех работа, а я — словно пятое колесо у телеги.

— Что ты, Никита Гаврилович, — Александр Васильевич приподнялся на локте. В словах таежника он уловил глубокую горечь, это его взволновало. — Занятия себе подходящего не приглядел? Дело для тебя всегда найдется. Хочешь, десятником поставлю на строительство, хочешь — на шахту или в столярную мастерскую? А хочешь — в разведку определю. У нас везде люди нужны.

— В разведку? Опять золото искать?

— А как же! Прииск растет. Здесь город будет. Добычу золота надо увеличивать. Вот скоро Виноградов отправится. Ты бы для него был незаменимым человеком. На Урале, да и вообще в тайге, Виктор Афанасьевич впервые. Ему опытные люди просто необходимы. Я даже хотел просить тебя войти в состав его отряда.

— Н-ну! — протянул таежник, и в голове его зазвучала радостная нотка. — А когда Виктор Афанасьич отправится?

— Вот подберем людей, подготовим снаряжение и через недельку в путь. Пойдешь с ним?

— Если надо, так отчего же не пойти?

— Вот и хорошо. А теперь давай спать.

— Я хочу завтра на озеро съездить, Александр Васильич, рыбки свежей привезу.

— Поезжай, Никита Гаврилович, поезжай.

Утром Никита зашел к Каргаполовым, у которых бывал почти ежедневно, и попросил Анфису отпустить с ним сынишку на озеро. Жена Алексея возражать не стала.

— Пусть едет, все равно с утра до вечера бегает на улице. Петька! Собирайся с Никитой Гаврилычем на рыбалку. Может, рыбы на пирог привезете.

Мальчик не заставил повторять приглашение. Глаза его радостно заблестели. Он мигом выбрался из-за стола, даже не доев румяную лепешку, и скоро был готов. За воротами рыбаков ждала лошадь, которую Майский дал Плетневу для поездки.

Приехав на озеро после полудня, таежник отыскал припрятанную в камышах лодку и сразу же поставил сети, а вечером проверил. Улов выдался небогатый — с десяток окуней и два линя.

— Будет с нас, на уху довольно, — сказал Никита. — Авось, еще утром подловится.

Рыбаки поставили сети и направили лодку к берегу.

— Что-то я не вижу, Петюшка, где Серко-то наш бродит. Посмотри-ка ты, молодые глаза лучше видят.

— А вон, — мальчик показал на серую лошадь, забившуюся в кусты. — Нас дожидается.

— Вот теперь и я увидел. Совсем замучила скотину проклятая мошка. — Ловко отталкиваясь шестом, таежник подогнал к берегу лодку. С разгона она въехала носом на песчаную отмель. — Собирай, Петушок, сушняк. Запалим костер да ушицу сварим.

Скоро на берегу запылал небольшой, но жаркий костер. Похлебав окуневой ухи, Никита долго рассказывал мальчику разные были и небылицы. Убаюканный неторопливой речью охотника и тихими всплесками озерной волны, Петюшка уснул. Разомлевший от еды и тепла костра, задремал и Плетнев. Только мерин Серко все фыркал и мотал головой, подставив морду под дымную струю. Едва начало светать, охотник опять поехал на озеро. Петюшку будить не стал — уж больно сладко спал мальчуган. Ночной улов был богаче, и Никита повеселел. Вот теперь можно и домой ехать: всех оделит рыбой. Когда Плетнев вернулся на стоянку, Петюшка уже проснулся.

— Ты чего, деда, меня-то не взял, — чуть не плача, попенял мальчик. — Не поеду больше с тобой на рыбалку.

— Уж больно ты спал хорошо, жалко будить было, — улыбнулся таежник. — Складывай рыбу-то в корзину, сейчас в поселок поедем. Мать, поди, ждет для пирогов начинку.

— Жалко, жалко, — передразнил мальчик. — Чего меня жалеть-то?.. Деда, — вдруг дернул он за рукав охотника. — Глянь-ко.

— Чего? Где?

— Эвон, кто такие?

Щурясь, Никита повернул лицо в ту сторону, куда показывал Петюшка. Больше сотни верховых спускалось из тайги в низину. Всадники были одеты кто во что, из-за спин выглядывали винтовочные стволы. Охотник заподозрил неладное. Он знал о разграблении обоза и догадался, что перед ним бандиты.

— Тихо, Петюшка, тихо. Постоим-ка вот тут, в кустиках, да посмотрим. Пригнись маленько, так незаметнее будет.

Объезжая топкое место, конники повернули за пригорок и скрылись среди деревьев.

— На поселок едут, — прошептал побледневший Никита. — А там и знать ничего не знают. Как же быть нам, Петюшка?

Мальчик посмотрел на охотника и тоже встревожился.

— Я не знаю, деда. Кто они такие?

— Бандиты. Упредить их надо. Лови Серка скорее.

Побросав пожитки и рыбу, мальчик и таежник кинулись к мерину, взнуздали и вскарабкались ему на спину. Плетнев знал ближний путь на прииск. Изо всех сил понукая лошадь, рыбаки поскакали в поселок.

— Выручай, Серко, выручай, милок, — бормотал Никита, нахлестывая мерина хворостиной. Отдохнувший за ночь Серко бежал бойко. Вот и последний взгорок, за ним — поселок.

— Деда, я тут слезу. Ты один-то скорее доскачешь.

— Ишь чего вздумал! А ну как бандиты на тебя натакаются? Держись крепче за меня.

Плетнев подхлестнул Серка. Проскакав по дремлющему поселку, таежник осадил мерина перед конторой и скатился на землю. Петюшка — за ним.

— Бандиты! — что есть мочи закричал охотник, расталкивая спавшего на крыльце сторожа и храпевшего так, что дребезжали стекла в ближнем окне.

— Чевой-то? — непонимающе глядя на таежника опухшими от сна глазами, забормотал тот. — Ну тебя к лешему, — и повернулся на другой бок. Никита обозлился.

— Ах ты, засоня старая. Еще сторожем называешься. Да проснись! Бандиты, говорю, сюда едут.

— И сам-то не больно молодой. Отвяжись, антихрист.

Никита плюнул в сердцах, подбежал к перекладине, на которой висела чугунная болванка, и принялся колотить по ней железным прутом. Гулкое тревожное «бум-бум-бум» поплыло над поселком, окутанным утренней розовой дымкой. Почти сразу же прибежал запыхавшийся начальник охраны Иван Буйный.

Из домов и бараков выбегали наспех одетые, заспанные люди.

— Кто тревогу поднял? — загремел Иван Буйный, на ходу затягивая ремень, и увидел Плетнева. Таежник продолжал бить прутом по болванке.

— Никита?! По какому случаю шумишь?

— Бандиты на поселок идут, — охотник торопливо стал рассказывать о большом вооруженном отряде. Не успел он докончить рассказ, как на северной окраине поселка зачастили винтовочные выстрелы.

Буйный, собрав дружинников, бросился в ту сторону. Налетчики, обозленные неудавшимся внезапным набегом, залегли и яростно отстреливались. В это время на помощь дружинникам подошли рабочие. Их спешно собрал Майский, вооружил хранившимися на складе винтовками, а кое-кто пришел со своими охотничьими ружьями. Возглавив этот отряд, Александр Васильевич повел его в обход левого фланга бандитов. Вот когда пригодилось его знание военного дела. Умело используя укрытия на местности, Майский неожиданно появился перед врагом, создав серьезную угрозу. Это и решило исход короткого, но ожесточенного боя. Бандиты заметались между дружинниками Буйного и отрядом Майского. Беспорядочно отстреливаясь, они отступали. Напрасно их предводитель — высокий человек в потрепанной бурке и папахе — что-то свирепо кричал и размахивал пистолетом, видимо, приказывая остановиться. Никто его не слушал.

— А вот я тебя, крикуна, угомоню, — проговорил Плетнев и, положив ружье на камень, за которым укрывался, тщательно прицелился. После выстрела человек в бурке взмахнул руками и упал.

— Ловко ты его срезал! — одобрительно прогудел Иван Буйный. И повернулся к дружинникам: — За мной, ребята! Бей эту погань.

Дружинники бросились преследовать отступающего врага. Маленькие группы бандитов еще пытались оказать сопротивление, но многие уже повскакали на лошадей и, нахлестывая их, уходили в горы. Подожженные налетчиками загорелись несколько изб, склад с материалами. Желто-серый едкий дым, тяжело поднимаясь в сыром воздухе, застелил поселок. И хорошо еще, что в этот утренний час не было ветра, не то огонь перекинулся бы и на соседние строения. Часть рабочих из отряда Майского бросилась тушить пожар. Буйный продолжал теснить бандитов. Спастись удалось немногим. Урон понесли и дружинники. Самого Ивана Тимофеевича ранило в ногу. В пылу драки он даже не сразу почувствовал боль. А когда, слабея, упал и уже не смог подняться, руководство боем взял на себя Майский. Налетчики засели в узком ущелье и снова повели огонь. Александр Васильевич поднялся во весь рост.

— Слушай мою команду! — крикнул он и, перебегая от укрытия к укрытию, повел за собой дружинников и рабочих. Оглянувшись, увидел возле себя Никиту Плетнева и недалеко от него Алексея Каргаполова. Стремительным натиском налетчики были окончательно разгромлены. После боя раненых перенесли в только что выстроенную школу. Их перевязывали Ольга Дымова и другие женщины поселка. Ночью пять человек умерло.

На другой день хоронили павших в бою. На похороны собрались все жители Нового. У братской могилы с речами выступали старатели — товарищи погибших. Потом говорил секретарь партийной ячейки Алексей Каргаполов.

— Классовый враг еще не уничтожен. Он жив и не дремлет, он пылает к нам лютой ненавистью. Помните об этом и всегда будьте начеку. Не теряйте революционной бдительности. Такие налеты могут повториться. Недавно бандиты уничтожили обоз с продовольствием. Этим они хотели дезорганизовать нас, напугать голодом, а слабых и трусливых заставить уйти отсюда. Вчера они, как воры, подкрались исподтишка, думая застать нас врасплох и перебить. Не вышло. Кто эти бандиты? Остатки колчаковцев, разгромленных Красной Армией, это местное кулачье и всякая шваль. Поклянемся же у могилы наших товарищей работать еще лучше, делать больше. Поклянемся проявлять везде высокую революционную бдительность.

Старатели подходили к братской могиле и каждый бросал в нее горсть земли. Над свежим холмом поставили гранитную глыбу и на ней высекли имена погибших в бою. Отсюда, с горы, был виден весь прииск Новый, горные цепи, уходящие за горизонт, и темно-зеленое море тайги.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Прииск Новый строился быстро. Но работы сдерживались нехваткой людей, недоставало материалов, оборудования, инструмента. Майский писал в Златогорск, требовал помощи. Ему отвечали, что грузы отправлены, но на прииск материалы не поступали, часто задерживалась доставка продовольствия. В Новый присылали затхлую муку, прогорклое масло, редко привозили соль и еще реже чай и сахар. Все это привело к тому, что человек двадцать сбежало с прииска, а среди оставшихся заметно ухудшилось настроение. Потом на прииск обрушились новые беды. На шахте «Пролетарской» произошел взрыв и сильный обвал. Узнав о случившемся, директор немедленно выехал к месту происшествия.

Начальником «Пролетарской» временно была Елена Мельникова. До этого она работала в лаборатории. На шахту Майский предложил перейти ей после того, как в перестрелке с бандитами убили старого коммуниста Сухорезова, собственными руками строившего шахту и ставшего ее первым начальником. Рабочие его любили. Мельникову на «Пролетарской» встретили настороженно, с плохо скрытым недоверием. Она постоянно чувствовала на себе насмешливые взгляды, слышала колкие замечания. Девушке приходилось трудно, но даже Майскому она ни за что не призналась бы в этом. На шахте Елена появлялась с рассветом и уходила поздним вечером. Она спускалась в забои, проверяла механизмы, наблюдала за работами, строго следила за тем, как выполняются ее распоряжения. Еще девочкой Елена бывала на шахтах — отец таскал ее за собой всюду, — и потому ей все было знакомо. И постепенно недружелюбное отношение старателей к новому, «начальнику в юбке» исчезало. Встречая Мельникову, они уже не косились на нее и не провожали каким-нибудь двусмысленным замечанием, а снимали шапки и учтиво здоровались. Отвечая на приветствия, девушка слегка хмурила тонкие брови и сердито говорила:

— Шапки снимать бросьте. Холопья привычка. Я такой же человек, как и вы, запомните раз и навсегда.

Окончательно Елена покорила старателей, когда спустя полмесяца после своего прихода на шахту прогнала пьяницу и лентяя механика Ершова — злобного и мстительного человека, которого побаивались почти все рабочие.

— Я тебе этого не забуду, — Ершов посмотрел на девушку тяжелым взглядом. — Я тебе этого никогда не забуду.

— Не пугайте, — слегка побледнев ответила Елена. — Не советую со мной связываться. Вон! — и вытянутой рукой показала на дверь.

…И вот на «Пролетарской» обвал. Директор прииска не знал, что и подумать. Ведь это выведет шахту из строя на несколько дней, а может, недель. Ведь это огромные убытки, снижение добычи золота…

В контору шахты Майский вошел стремительной походкой встревоженного человека. Там никого не оказалось. Он повернулся и в дверях столкнулся с Мельниковой. Девушка, как всегда на работе, была одета в мужской костюм.

— Ну? — вместо приветствия сказал Александр.

— Чего — ну? — Елена, отстранив директора, загородившего проход, подошла к столу, налила из жестяного чайника полную кружку воды и с жадностью выпила. И только после этого заговорила:

— На шахте обвал, а почему — знаю не больше вашего. Только что была там, — она показала на пол. — Работает спасательная партия.

— В забоях остались люди?!

— В одном, шесть человек, — уточнила девушка. Она поправила волосы выпачканной глиной рукой, посмотрела в окно, потом на директора. — Александр Васильевич, не могу утверждать, но думаю, что обвал не случайный.

— Не случайный, говорите? Как это понять?

— На прииске еще немало всякой дряни вроде механика Ершова.

Завал раскопали на четвертый день. Три человека из шести были засыпаны при взрыве и задохнулись, одного ранило обломком камня и только двое отделались легкими ушибами и царапинами, но были измучены перенесенными лишениями. Едва спасенных подняли на поверхность, как их окружили старатели, жены рабочих.

— Петьку Ерша споймайте, — тихим голосом сказал один из спасенных. — Его дело, — и обессиленный повис на руках старателей.

Мельникова и Майский переглянулись.

Ершов, исчезнувший из поселка в день взрыва, был пойман спустя неделю в тайге. Поймали его старатели с «Пролетарской» и пока вели в контору, припомнили все. Перед начальником шахты и работником чека, производившем расследование обвала, стоял уже не прежний грозный Ерш, а жалкий человечишко в синяках и кровоподтеках, со страхом смотревший на всех и бормотавший бессвязные слова. Разъяренные старатели готовы были тут же прикончить механика, и Мельниковой с трудом удалось их успокоить. Ершова взяли под стражу, а ночью отправили в Зареченск.

После взрыва на шахте «Пролетарской» Майский выехал в Златогорск. Он и до этого собирался в город, но не мог выбрать времени. Необходимо было решить многие неотложные вопросы. Или для Нового дадут хотя бы часть обещанных материалов и механизмов, или пусть его снимают с работы. Александр Васильевич знал, что разговаривать с насмешливо вежливым Иноземцевым будет нелегко, что, вероятно, опять не сумеет сдержаться и нагрубит «благодетелю». Но как бы там ни было, своего он добьется и выжмет из этого аристократа все нужное для прииска. В крайнем случае директор рассчитывал на поддержку Земцова, который уже не раз помогал ему.

Приехав в Златогорск, Майский, нигде не останавливаясь и никуда не заходя, отправился к Иноземцеву. В приемной на месте секретаря сидела худенькая, миловидная девушка. Кутаясь в рваный пуховый платок, она дула на покрасневшие от стужи пальцы, в которых не держался карандаш. Девушка строго посмотрела на Майского и, стараясь придать лицу деловое выражение, осведомилась:

— Вы к кому, товарищ?

Александр Васильевич внимательно посмотрел на нового секретаря и тихо рассмеялся: так не шла к этому юному лицу напускная строгость. Девушка покраснела, нахмурилась.

— Сюда приходят не смеяться, товарищ. Если у вас дело, то прошу…

— Извините, пожалуйста, я пришел именно по делу. И по серьезному… К Иннокентию Дмитриевичу можно?

— К какому Иннокентию Дмитричу? — тонкие брови секретаря изумленно взлетели, на гладком лбу собрались мелкие складки. Я здесь новый работник и еще не знаю всех сотрудников. Это завхоз?

— Нет, милая барышня, это — управляющий.

— Иноземцев? Да вы что, товарищ, меня с толку сбиваете? Иноземцева у нас нет.

Теперь удивляться пришлось Майскому.

— Как, нет?! — почти крикнул он. — Вы, вероятно, просто не знаете. И это странно для секретаря.

— Знаю, — девушка пристально смотрела на директора Нового прииска. — Он… уехал.

— Уехал? — Александр Васильевич заволновался. — Что случилось? Почему уехал? Совсем или временно?

— Уехал совсем, — пояснила секретарь. — Куда? Не могу сказать, не знаю.

— Тогда, — неуверенно начал Майский и вопросительно посмотрел на юную собеседницу. — Я зайду завтра.

— Заходите.

— Благодарю вас, — директор ушел, чувствуя на себе удивленный взгляд нового секретаря. Он услышал, как девушка, понизив голос, говорила кому-то в телефонную трубку:

— Здесь один неизвестный спрашивал Иноземцева…

Александр обернулся, громко сказал:

— Я известный. Моя фамилия Майский, так и скажите.

Из треста Александр Васильевич направился в исполком.

Земцов, ероша обеими руками короткие седые волосы, сидел за столом. Лицо его было озабочено. Увидев директора Нового прииска, он поднялся, протянул ему руку для пожатия.

— Я ждал вашего приезда. Есть новости. К сожалению, не из приятных. Садитесь вот сюда, поближе, и дайте на вас хорошенько поглядеть. Разговор у нас будет долгий. Чаю хотите? Только без сахара.

— Не откажусь. Я ведь прямо с прииска, Петр Васильевич.

— И я вчера приехал. Был на Коммунаре. Рассказывайте, как там у вас? Все собираюсь побывать, да не приходится.

— Побывать вам надо. К другим ездите, а к нам не заглянете. У меня тяжелое положение, пишу сюда, прошу помощи, а вместо нее получаю бумажки. Потом даже бумажки посылать перестали. Являюсь в Златогорск, прямо скажу, с намерением поругаться с Иноземцевым, а мне говорят: он уехал. Объясните же, Петр Васильевич, что происходит.

— Происходит самая простая вещь, дорогой Александр Васильевич. Мы еще не кончили делать революцию. У нас много врагов, и они как могут и где могут вредят нам, срывают работы, ведут тайные переговоры с иностранными державами, надеются с их помощью вернуть старые порядки. Вот одним из таких замаскированных врагов и был управляющий трестом «Уралзолото» Иноземцев.

— Крупный специалист, — невесело усмехнулся Майский, намекая на давний разговор.

— Да, — устало подтвердил комиссар. — Он, действительно, специалист и не только по золотой промышленности, но и по организации саботажей и вредительства на приисках. Все ваши беды тоже от него шли. Теперь с этим кончено. Иноземцев арестован. Но… остались другие иноземцевы, еще не распознанные и потому вдвойне опасные. Потянули за ниточку и клубок далеко покатился. Бдительность, дорогой мой, и еще раз бдительность. Не забывайте об этом.

Принесли чай. Александр Васильевич взял стакан и, грея об него озябшие пальцы, стал пить и рассказывать о делах на прииске Новом. Земцов слушал не перебивая. Время от времени он делал пометки в большом блокноте. Когда Майский кончил, Петр Васильевич сказал:

— Ну, вот что, директор, многого вам сейчас дать не можем, потому что взять негде. Вы у нас не один, другим тоже надо. Рады бы всем помочь, да не получается. Специалистов, сами знаете, не хватает. Воспитывайте их у себя, учите. На коммунистов опирайтесь, на комсомольцев, молодежь учите, ей жить дальше… Часть оборудования и материалов получите, остальное изыскивайте на месте. С продовольствием тоже плохо. Надо организовать заготовку рыбы, дичи, ягод, грибов, сена. Тайга богата, умейте пользоваться ее дарами, но разумно, с расчетом, как хорошие хозяева. Женсовет у вас есть? Нет? Плохо. Проведите с женщинами собрание, изберите активисток в женсовет, и он вам во многом поможет. Женщины, это, брат, сила, — улыбнулся Земцов. — Большая сила. А теперь пойдемте к Громову — он работает вместо Иноземцева, с ним и решим остальные вопросы.

Комиссар встал, одернул много раз стиранную гимнастерку, расправил большими пальцами складки под ремнем.

— На прииск Новый я поеду вместе с вами. Надо же выполнять обещание.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Вечерело. Плетнев сидел на крылечке, попыхивая трубкой и отгоняя дымом бессовестных комаров. Он только вчера приехал из разведочного отряда Виноградова, чтобы передать Майскому первые данные о сделанной работе и взять на прииске кое-что из продуктов и снаряжения. Директора на прииске не оказалось: он уехал в Златогорск, и ждали его дня через два-три.

Охотник слушал, как шумят в тайге деревья, как перекликаются потревоженные кем-то птицы. Вдруг скрипнула калитка. Сгорбленный человек с посошком в руке шагнул во двор. Вьюга бросилась навстречу, но с полдороги вернулась и улеглась на прежнем месте.

— Вот где ты проживаешь, племянничек дорогой, — заговорил поздний гость, подходя ближе. — Далеконько забрался, далеконько. Не вдруг и сыщешь.

Никита посмотрел на странника. В сгорбленном тощем старике с котомкой за спиной, одетом в какой-то серый балахон, туго затянутый опояской, едва узнал родного дядю.

— Степан Дорофеич! — вскрикнул удивленно и радостно и проворно шагнул навстречу. Они обнялись, трижды поцеловались и долго стояли, положив друг другу руки на плечи, оба взволнованные.

— Веди в избу, Никитушка, — сказал Ваганов, смахивая слезинки с красных подслеповатых глаз. — Там и поговорим.

— Пойдем, Степан Дорофеич, пойдем.

Пока таежник раздувал угли в печи и собирал ужин, дядя, сбросив котомку и балахон, ходил по комнате, засунув руки в карманы широченных штанов, рассматривал скромное убранство комнаты, занимаемой двумя хозяевами прииска, качал головой.

— Вот как живут люди, — остановился, прищурил глаза. — Уж не в святые ли метишь, Никитушка?

— Полно, Степан Дорофеич. Разве святые такие бывают.

— Они всякие бывают. Ты-то, может, среди них не на последнее место бы вышел. — Степан Дорофеевич сел на лавку, расстегнул ворот давно не стиранной ситцевой в горошек рубахи, почесал жилистую коричневую шею. — Знаешь, куда я путь держу? К сыну в Белогорск. Давно Семен-то зовет. Он теперь заводом управляет. Вот я и подумал: а чего на старости-то в одиночку жить? Или у меня детей нет? Семена-то самым непутевым считал, лаской не баловал, а он вот не оставил старика-отца: и письма шлет, и гостинцы, и к себе зовет. Семьей обзавелся, детишки народились — сразу двое. Внуки, значит, мои. Сноху-то, Степаниду, я и в глаза не видал. Семен предоволен женой: и ласковая-де, и, домовитая, и умная. А на внучат мне больно охота поглядеть. И назвали-то как: Гришка да Мишка… Вот и пошел к этим Гришке и Мишке… По пути к тебе надумал заглянуть. Не даешь ты мне покоя, Никитушка. И жизнь у тебя, прости на скором слове, вроде собачьей. — Ваганов замолчал, пожевал дряблыми губами. — Пойдем со мной. Никитушка.

— В Белогорск?

— Туда. Вдвоем веселее. Да и тебе Семен-то не чужой человек. В тягость ему не будешь. Есть у меня кое-что, на черный день приберег. Купим избенку и доживем по-стариковски сколько осталось… Что скажешь?

Охотник покачал головой.

— Не обижайся, Степан Дорофеич, а только в Белогорске мне делать нечего. Семен — твой сын. Тебя-то он приветит, а я ему довесок лишний. Сейчас ведь каждый кусок на счету.

— Перестань вздор молоть, Никита, — строго оборвал дядя, и глаза его гневно сверкнули. — Не хочешь нас за родню считать? Так и скажи, а не виляй хвостом, как лисица.

Плетнев не думал, что дядя обидится на отказ. Хотел оправдаться: не то, мол, я сказал, не так меня понял. Но Степан Дорофеевич оправданий слушать не стал, насупился и долго молчал. Потом отмяк. Вздохнул горько.

— Не я тебе судья, Никитушка. А только попомни мое слово: напрасно возгордился, напрасно от родственников отмахиваешься. Они тебе еще сгодятся. Вот гляжу я на тебя — сдал за зиму. Хворь какая — тьфу-тьфу — навалится или другая беда, и нет около близкого человека. Новые друзья-то до первой беды. У них свои заботы. Чем дальше, тем труднее жить будет. На кого надеешься? Охотой нынче не проживешь. На рухлядь спросу нет. Не послушал меня, выскочил со своим золотом, а взамен что взял? Шиш… Слыхал я стороной, на Новом прииске золото само из земли прет. По старым-то временам да ежели бы с умом дело повести, быть бы тебе миллионщиком. Эх, Никита, Никита!

— Перестань, Степан Дорофеич, — племянник мрачно смотрел на дядю. — Не маленький я, знал, что делал.

— То-то вот, не маленький. А поступаешь хуже младенца. Ну да ладно. Чай-то готов? — Ваганов пересел к столу, взял кружку. — Подожди, племянничек, у меня для встречи найдется кое-что получше вареной водицы.

Порылся в котомке, достал темного стекла бутылку, налил в кружки мутного самогона.

— Давай-ка, ради встречи.

— Я не буду, — все так же мрачно отказался таежник.

— Эт-то почему? Не дури. Ежели я правду в глаза сказал, не дуться надо, а благодарить. Ну, давай, давай.

Дядя и племянник чокнулись кружками, выпили.

— Пакость какая, — пробормотал Ваганов, скривив лицо. — А вот и эту пакость за большие деньги покупаю… Чего уж там, приобык я к зелью, в нем только и нахожу утешение. Ты меня за то не осуждай, Никита. Поживи с мое да перенеси то, что на мою долю выпало, тоже пить станешь… Давай еще по маленькой. Не хочешь? Ну так я себе налью.

Степан Дорофеевич плеснул в свою кружку, выпил и спрятал бутылку с остатками самогона в котомку. За чаем рассказывал зареченские новости и вдруг ни с того ни с сего спросил:

— Скажи-ка по совести, племянничек, знаешь, где еще золотишко в тайге есть? Не все же ты показал.

Плетнев посмотрел в глаза захмелевшему дяде.

— Нет, Степан Дорофеич, не знаю. Вот сейчас с новым инженером Виноградовым ходим, ищем. А зачем ты о золоте спрашиваешь? Сам же говорил, старательством нынче не прокормишься.

— Вер-рно, — согласился Ваганов, — говорил. А спросил так, к слову пришлось. Налей-ка чайку еще.

Сидели долго. Степан Дорофеевич все более скучнел, говорил вяло, жаловался на недуги, на дороговизну. В Белогорск больше не звал. Напившись чаю, опять ходил по избе. Спать легли поздно. Ваганов сразу же уснул, а Плетнев еще долго лежал с открытыми глазами. Зачем дядя пришел? В Белогорск звал, а сам о золоте спрашивал….

Проснулся дядя чуть свет и сразу же стал собираться в дорогу. Племянник уговаривал погостить еще, отдохнуть — до Белогорска путь немалый, но Степан Дорофеевич не согласился. Тогда Никита вытащил из сундучка яловые сапоги и новую рубаху — подарок друзей-геологов, — подал дяде.

— Зачем, Никитушка, самому сгодятся.

— Бери, бери, Степан Дорофеич, подарок от меня.

— Спасибо, Никитушка, спасибо.

Дядя положил в котомку подарки, взял посох и направился к двери. Плетнев пошел проводить его. У калитки Ваганов остановился.

— Ты дальше не ходи. Я дорогу знаю, бывал когда-то в этих местах… Может, последний раз видимся, Никитушка. Не поминай лихом. Ежели что не так сказал, прости.

— Что ты, Степан Дорофеич, зачем о таком говоришь. Еще поживем, еще увидимся. А не поглянется у Семена, приходи ко мне.

— Не знаю, Никитушка, не знаю. А попрощаться надо. Я старик да и ты стареешь, а со стариками всякое случается.

Дядя и племянник обнялись, как и при встрече, расцеловались, и Ваганов быстро зашагал стуча посохом о твердую как камень землю. У охотника словно что-то оборвалось в груди. Один родственник и тот ушел, да еще обиженный. Не хотел обидеть, а вышло так. Степан Дорофеич к сыну пошел, а у него, Плетнева, ни сына, ни дочери. И внуков не будет. Никита вернулся в дом. Вот здесь только что сидел Степан Дорофеич, не дядя, отец второй. Сколько раз выручал, сколько помогал — не счесть. А он, племянник, обидел его…

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

С весны 1923 года работы на прииске Новом развернулись еще шире. Строились шахты, для них привозили невиданные ранее машины. Как грибы в дождливое лето, в поселке росли дома и не какие-нибудь маленькие тесные избы, а настоящие дома из кондового лесу.

Дважды приезжал в Новый Земцов. Майский показал ему все свое обширное хозяйство, знакомил с лучшими старателями. На трудности больше не жаловался.

— Хорошо у тебя, — сказал после первого посещения прииска Петр Васильевич. — Да нет, я не о природе. Природа у нас на Урале везде хороша. Дело ты, Александр Васильевич, правильно поставил. И ведешь его умело. За это спасибо от Советского государства.

Земцов сделал несколько замечаний, посоветовал побольше заниматься бытом старателей, обещал прислать еще одного учителя в школу и врача.

Люди на прииск прибывали. Они ехали из разных мест: с ближних деревень, из Центральной России, с Украины. От Златогорска тянули узкоколейную железную дорогу. А разведчики-геологи все дальше уходили в тайгу, прощупывая каждый аршин земли, осматривая каждый таежный ручеек. Вспугнутые человеком, бежали из обжитых мест звери, улетали потревоженные птицы. Шум большого строительства, кипучей жизни будил вековую тишину, все ближе подбирался к одинокой, покосившейся на одну сторону таежной избушке, где много лет прожил отшельником Никита Плетнев.

Майский только что вернулся из командировки в Москву, где участвовал в совещании геологов, и сейчас рассказывал Мельниковой о поездке.

— Вы даже не представляете, Лена, что творится сейчас по всей стране. Это что-то небывалое, грандиознее. Я проехал много больших и малых городов, встречался и разговаривал с разными людьми. Начинается буквально новая жизнь. Дел впереди уйма.

Девушка внимательно слушала инженера. Его поездка в Москву заняла немногим более месяца. За это время и на прииске накопились новости. Почти вдвое больше стала давать золота самая молодая шахта «Красная Звезда», хорошие вести шли от поисковой группы инженера Виноградова — он разведал новое месторождение золота в двадцати пяти верстах от прииска; в поселке закончено строительство еще трех больших домов.

— Да, да… Знаете какая мысль пришла мне, когда я возвращался из Москвы? — спросил Майский. — Я подумал, что золото — это всего лишь редкий желтый металл, валюта… Пока он имеет ценность, но придет время — и золото потеряет свою многовековую власть над человеком. Вы улыбаетесь, не верите? А вот еще вспомните мои слова.

Мельникова кивнула головой. Глаза ее лукаво улыбались.

— А для женщин оставим немного?

Но Майский не обратил внимания на вопрос и вдохновенно продолжал:

— Я иногда мечтаю найти какую-нибудь руду, еще не известную, которая даст людям огромную силу в борьбе с природой и, может быть, в покорении новых миров. Конечно, золото пока еще нам нужно, но медь и железо, уголь и нефть, редкие металлы еще нужнее. Мы проникнем в самые отдаленные уголки нашей страны и найдем новые залежи полезных ископаемых, чтобы сделать нашу родину богатой, могущественной, прекрасной. И мы не станем жалеть труда, чтобы приблизить это прекрасное будущее.

— А вы знаете, — с затаенной грустью сказала Мельникова. — Я уже не начальник «Пролетарской».

— Прислали нового? Из Златогорска? Они давно обещали, вы же знали об этом.

— Знала. Он приехал неделю назад. Впечатление производит хорошее. Веселый, все шутит, дело, вероятно, знает хорошо. А фамилия такая странная: Шестикрылов. Правда, чудная фамилия? — Елена попыталась улыбнуться и повторила как бы прислушиваясь: — Ше-сти-кры-лов.

Майский неопределенно пожал плечами и посмотрел прямо в глаза девушки.

— Вы этим расстроены?

— Как сказать… Я успела привыкнуть к людям, узнать шахту и… кажется, полюбить ее. Зато я поняла главное: мне надо учиться, просто необходимо, чтобы стать настоящим инженером-геологом, хватит быть «любителем».

— Верно, Лена! Я собирался сам предложить вам то же. Пришло время наверстывать упущенное.

Майский остановился у окна, распахнул створки. В комнату ворвался свежий ветерок, неся крепкий аромат смолы и ранних цветов. Мельникова тоже подошла к окну. Сказала:

— Еще недавно здесь было дикое место, тайга. Шумели деревья, бродили звери.

— А теперь, — подхватил Александр Васильевич, показывая, на приисковые постройки, — здесь прииск. Смотрите, сколько понастроено! Мы назвали этот прииск в тайге Новым. С каждым днем он дает стране все больше золота. А пройдет еще несколько лет, и в тайге возникнут новые поселки, города.

Девушка поправила пышные волосы, провела тонкими пальцами по щеке.

Ветер развевал занавески на открытом окне, обдувая лица молодых людей.

Со стороны прииска доносился стук машин, пыхтенье и посвистывание паровиков, двигались груженные песком вагонетки. По широкой главной улице поселка растянулся обоз. В телегах виднелись ящики с частями разобранных машин. Возницы, идя с боку телег, покрикивали на лошадей, щелкали кнутами. Из школы гурьбой выбежали ребята, и воздух зазвенел от их голосов. Вдалеке громыхнул взрыв, земля на склоне горы вздыбилась, выбросив в небо фонтан камней, и окуталась желтоватым дымом и пылью. Сосны покачивали вершинами, а в голубой выси жарко сияло солнце.

25 мая 1941 года. Монгольская Народная Республика.

1 июня 1961 г. г. Челябинск.