Слепой. Приказано выжить

Глава 3

– Все, улегся, – с явным облегчением констатировал Змей, на середине фразы оборвав анекдот о некой балованной Гале. – Ну что – сперва в ночник, потом на вокзал за хатой, или наоборот – сначала хата, потом ночник?

– Пять минут, – понимая, что эта отсрочка уже ничего не изменит, сказал Клюв. – А насчет остального по дороге решим – что раньше подвернется, там и тормознем. Только, если первым попадется магазин, чур, в тачке не бухать!

– Слюной захлебнуться боишься? – поддел его Змей. – Не дрейфь, мы своих в беде не бросаем! Если что, вмажешь прямо за баранкой – впервой тебе, что ли? Самара, мусор тротуарный, в крайнем случае отмажет.

– Ему тоже не впервой, – с ухмылкой вставил Хомяк.

– Ты давай, время засеки, – продолжал Змей. – Пять минут – и ни секундой больше!

Ждать долгих пять минут компаньонам не пришлось. Дверь подъезда открылась одновременно со ртом Клюва, который хотел слегка осадить преждевременно развеселившегося Змея, и на крылечке появился клиент собственной персоной. Выглядел он как дипломат, собравшийся на официальный прием – в легком темном плаще, наброшенном поверх чего-то, подозрительно похожего на знакомый лишь по заграничным фильмам смокинг, при крахмальной манишке и галстуке-бабочке, в лаковых туфлях и неизменных очках – правда, уже не солнцезащитных, а обыкновенных, в тонкой металлической оправе и с дымчатыми стеклами.

– Гляди-ка, как вырядился! – отреагировал на его появление Змей. – Вот тебе и чаек перед телевизором! Нормальный мужик – грымзу свою законную на курорт сплавил, а сам к телкам… Ну что – берем?

Клюв не успел ответить. Во двор, ослепив фарами, въехала какая-то машина, свернула на переполненную стоянку и принялась ерзать взад-вперед, ища свободное место там, где его просто не существовало. Очкастый Глеб Петрович махнул водителю рукой, давая понять, что намерен уехать; не ко времени прикатившая машина перестала ерзать, моргнула в знак благодарности оранжевыми лампами аварийки и попятилась, освободив выезд с парковки.

– Ладно, – наблюдая за происходящим, сквозь зубы процедил Клюв, – пусть пока живет. Пусть погуляет напоследок, а потом, под утро, мы его, тепленького, голыми руками возьмем.

Через две минуты черный «БМВ» неторопливо, как правительственный лимузин или ископаемый отечественный рыдван наподобие «Победы», выкатился из темного жерла внутридворового проезда на освещенную лампами повышенной интенсивности улицу. Манера вождения у Глеба Петровича была неторопливая, ровная – словом, совсем не та, что в большинстве случаев присуща владельцам мощных скоростных иномарок. Без труда поспевая за ним, Клюв вспомнил недавно увиденный по телевизору сюжет, в котором говорилось, что многие страховые компании наотрез отказываются страховать «БМВ», а те, что все-таки страхуют, делают это по сильно завышенным тарифам. Представитель одной из компаний в своем интервью объяснил это статистикой, по которой автомобили именно этой марки с такой удручающей регулярностью попадают в тяжелые ДТП, что их страхование превращается в заведомо убыточный промысел.

Но очкастый Глеб Петрович явно ломал стереотипы не только в том, что касается расцветки дорожного чемодана и выбора туристического оператора. Он вел машину так плавно и аккуратно, с такой скрупулезной точностью выдерживая разрешенную скорость, что Клюв никак не мог понять, что это: уверенная неторопливость человека, который знает себе цену и не сомневается, что его дождутся, как бы сильно он ни опоздал, обусловленная притупившимися рефлексами медлительность старпера, с тупым упорством плетущегося в крайнем левом ряду скоростной магистрали на сводящих с ума сорока километрах в час, или, быть может, трогательная забота о том, чтобы он, Клюв, на своей уже немолодой «ладе» ненароком не отстал от стремительной баварской ракеты?

Последнее предположение можно было рассматривать всерьез разве что как удачную хохму, и Клюв не преминул эту хохму озвучить: клиент, мол, попался правильный, с понятием – из кожи вон лезет, чтобы не потеряться и, чего доброго, не повредить тачку, которую у него собираются отжать.

Змей, явно не забывший об обещанных ему штрафных санкциях, с готовностью заржал, а неожиданно преисполнившийся скептицизма Хомяк высказался в том смысле, что цыплят по осени считают: дескать, поглядим, как он поедет, наглотавшись в своем ночном клубе коктейлей вперемежку с таблетками!

– Как бы и впрямь тачку не грохнул, – озабоченно заключил он.

– Авось, не грохнет, раз до сего дня не грохнул, – возразил Змей. – Чего ты раскаркался, как старая ворона? Гляди, накаркаешь!

По-прежнему никуда не торопясь, Глеб Петрович провел их извилистым путем через добрую половину города и свернул в какую-то темную аллею, в дальнем конце которой брезжил неясный сквозь туман оранжеватый свет. Кроны старых деревьев смыкались в вышине, превращая аллею в заполненный лениво шевелящимся туманом тоннель. Машин здесь не наблюдалось ни в попутном, ни во встречном направлениях, и, прежде чем свернуть в эту наполненную липким сырым мраком трубу, Клюв благоразумно притормозил, давая клиенту небольшую фору. Это было рискованно, но в машине не прозвучало ни слова протеста. Все трое оставались при общем мнении, согласно которому клиент был ярко выраженный лох, но быть лохом вовсе не означает не иметь ни глаз, ни головного мозга. И то, и другое у Глеба Петровича имелось; на дороге он являл собой эталон дисциплинированности, а любой дисциплинированный, опытный водитель автоматически, не задумываясь, примерно поровну делит свое внимание между ветровым стеклом, боковыми окнами и зеркалами заднего вида, ведя непрерывное наблюдение на все триста шестьдесят градусов. Постоянно мелькающую в зеркале машину с провинциальными номерами рано или поздно заметит даже самый рассеянный мечтатель, а заметив, неизбежно задумается: с чего бы это? А от этой мыслишки уже совсем недалеко до беды: даже если не вызовет ментов, просто придавит педаль, и поминай, как звали, – на «ладе» за новенькой «бэхой» нипочем не угонишься, можно даже не пытаться.

Имея все это в виду, предусмотрительный Клюв перед поворотом погасил фары. На миг у всех, кто сидел в машине, возникло чувство полной дезориентации, как будто они очутились в межпланетном вакууме. Все вокруг мгновенно утонуло в непроглядном мраке, светились лишь далекие габаритные огни преследуемого «БМВ» да облако туманного сияния в конце аллеи. Потом в тумане вспыхнули яркие рубиновые пятна стоп-сигналов; через секунду они погасли, а вслед за ними померкли красные точки габаритов и отбрасываемый фарами световой ореол.

– Обмочился, что ли? – удивленно предположил Змей.

Клюв не стал гадать о причинах, заставивших клиента сделать остановку в этом безлюдном, неосвещенном месте. Причин могли быть сотни, а вот следствие из них вытекало одно: Глеб Петрович прибыл на конечную остановку, и дальше черный «бумер» поедет без него. Очкарику и так слишком долго везло, словно какая-то мистическая сила раз за разом отводила от него беду. Но любому везению рано или поздно приходит конец, и в жизни хозяина заказанного земляками Дерганого Шамиля «БМВ» сейчас наступил как раз такой момент.

Не говоря ни слова, Клюв надавил на газ и врубил фары, сразу же переключив их на дальний свет. В тумане, который мешал разглядеть добычу, коротко моргнули оранжевые огоньки. Клюв не усмотрел в этом ничего странного: Москва – такой город, что в нем очень быстро привыкаешь запирать квартиру на все замки, когда выходишь на лестничную площадку к мусоропроводу, и машину, когда собираешься всего-навсего отлить на заднее колесо.

Черный «БМВ» стоял на обочине, съехав правыми колесами с асфальта на утрамбованную до каменной твердости песчано-гравийную смесь. Вплотную к дороге подступали деревья какого-то парка, в свете фар казавшегося густым и непролазным, как дремучий заповедный лес. Но, когда Клюв ударил по тормозам, стало видно, что это ложное впечатление: деревья стояли на приличном расстоянии друг от друга, а земля между ними была ровной, как стол, и на ней не росло ничего, кроме аккуратно подстриженной газонной травы.

– Да что за хрень?! – плачущим голосом воззвал к равнодушным небесам Змей. – Заговоренный он, что ли?!

Причина прозвучавшего в этом вопле отчаяния была понятна всем: клиента как корова языком слизала. Они видели пустую дорогу, стоящий на обочине «бумер», тоже пустой, запертый и, без сомнения, поставленный на сигнализацию; залитый дальним светом фар парк просматривался метров на десять вглубь, и при желании компаньоны могли разглядеть в нем каждую веточку и каждую травинку. Чего они не видели, как ни всматривались в частокол кленовых и липовых стволов, так это человека, которого твердо вознамерились лишить имущества и жизни. Он словно испарился вместе со своим смокингом, галстуком-бабочкой, дымчатыми очками и прочей амуницией.

В это мгновение Клюв впервые усомнился в том, что выбранная добыча окажется им с пацанами по зубам. Объяснить странное исчезновение клиента, оперируя привычными, обыденными понятиями, он не мог, и это его беспокоило. Вряд ли очкарик залег в траве или пустился наутек, заметив за собой слежку, поскольку это был бы самый нелепый и дурацкий способ избавиться от преследователей. Но и случайным этот фокус с исчезновением был едва ли; это было неожиданно, непонятно, а следовательно, опасно.

Со всем этим надо было кончать, и чем скорее, тем лучше. Выйдя из машины, компаньоны заглянули в салон «БМВ», оказавшийся, как и следовало ожидать, пустым, и немного пошарили в парке по обеим сторонам дороги. Тот, кого они единодушно отнесли к разряду стопроцентных лохов, пропал без следа, будто его и не было, и о том, что этот человек не приснился Клюву и его бригаде, а в действительности совсем недавно сидел за рулем своей машины, свидетельствовало только ровное сухое тепло, которым тянуло от ее капота.

Прервав откровенно бесполезные поиски, они собрались около «Лады». Негромко тарахтя работающим на холостых оборотах движком и заливая дорогу ярким светом фар, она стояла в метре от «БМВ», который, словно и впрямь был заговорен, никак не давался компаньонам в руки. С ненавистью покосившись в его сторону, Клюв перевел взгляд на своих людей. Оба смотрели на него с одинаковым выражением ожидания. Он был их лидером; решение было за ним, и Клюв вдруг почувствовал, что лидерство впервые в жизни не доставляет ему ни малейшего удовольствия. Неожиданно возникшее желание предоставить очкастого Глеба Петровича его судьбе и незамедлительно отправиться на поиски другого, не столь везучего клиента было таким сильным, что Клюв едва не ему не поддался. Но это была бы слабость, принародное проявление которой стало бы первым шагом к утрате лидерства, а к этому Клюв не был готов.

Взяв себя в руки, Клюв приступил к распределению обязанностей. Спокойствие и уверенность в себе вернулись к нему с первыми звуками собственного голоса, в котором не было и тени овладевшей им минуту назад растерянности. План дальнейших действий родился сам собой – просто сложился из слов, которые, почти не задумываясь, одно за другим произносил Клюв: ты делаешь это, ты – это, а я – все остальное. Через тридцать секунд они с Хомяком уже сидели в машине, оставив сообразительного Змея приглядывать за добычей.

Аллея привела их к ажурным кованым воротам в высоком каменном заборе. Над забором сквозь туман расплывчатыми облаками густого мрака угадывались кроны деревьев. Начинающаяся от ворот мощеная цветными цементными плитами, ярко освещенная низкими газонными фонариками дорожка, плавно загибаясь вправо, терялась в глубине парка. Там, за деревьями, тоже горели какие-то огни, но узнать, что это за огни, не было никакой возможности: ворота были закрыты, и вышедший из сторожки при появлении «десятки» верзила в камуфляже явно не торопился их распахнуть. Широко расставив ноги в армейских ботинках и запустив большие пальцы рук за широкий офицерский ремень, он смотрел на подъехавшую машину из-под низко надвинутого козырька пятнистого кепи так, что казалось: отпусти сейчас педаль тормоза, и машина под воздействием этого тяжелого взгляда покатится назад, набирая скорость с каждым оборотом колес.

С воротных столбов на «десятку» недобро таращились камеры видеонаблюдения. Слева от ворот поблескивала надраенной медью табличка с названием расположенного тут учреждения. К некоторому удивлению компаньонов, это оказался не военный или правительственный объект повышенной секретности, а всего-навсего клуб – правда, судя по тому, как он охранялся, не для простых смертных. Другая табличка, поскромнее, сообщала, что въезд на территорию осуществляется исключительно по членским карточкам.

Членской карточки ни у Клюва, ни у Хомяка не было, причин вступать в пререкания с охраной и ломиться в запертые ворота также не наблюдалось, и, когда к первому охраннику присоединился второй, Клюв сдал назад, развернул машину и удалился тем же путем, которым приехал.

По дороге у него в голове сложилось что-то вроде цепочки, что связала в единое и, опять-таки, довольно странное целое закрытый элитный клуб с входом по членским картам, которые имеются далеко не у всех, и загадочное исчезновение в окрестностях упомянутого заведения их очкастого клиента, который вырядился в смокинг и лаковые туфли явно не затем, чтобы совершить прогулку по ночному парку. Похоже было на то, что Глеб Петрович тоже не располагал вожделенной картой, но, в отличие от Клюва и Хомяка, так рвался посетить клуб, что рискнул пролезть туда через какую-то дыру в заборе, в обход охраны и камер наблюдения. Это была еще одна странность в длинном ряду связанных с этим человеком непонятных явлений, но Клюв не стал на ней сосредотачиваться: одной больше, одной меньше – какая разница? У этих москвичей все не как у людей, и пойди, разберись, что и зачем они делают…

Примерно на полпути между воротами и тем местом, где остался «БМВ», он остановил машину и, выкопав из кармана мобильный телефон, набрал номер Паштета Самары. Клиент все время ускользал из рук, прямо как намыленный, и, по мнению Клюва, пришло самое время вызвать подкрепление.

Самара вник в ситуацию с полуслова. Особенной радости по поводу срочного ночного вызова он не выказал, а когда услышал название клуба, вблизи которого потерялся клиент, отчего-то совсем заскучал. Но Клюв напомнил ему о двух вещах – об авансе, который надлежало отработать, и об уголовной ответственности, которая в случае чего не обойдет и некоторых нечистых на руку сотрудников столичной ГИБДД, – и Паштет смирился с неизбежным.

– Ждите, буду через полчаса, – недовольно пробурчал он в трубку и первым прервал соединение.

Старый парк утонул в густом, плотном, как молочный кисель, сыром тумане. Свет вычурных, под старину, уличных фонарей на фигурных бронзовых столбах с трудом пробивался сквозь белесую пелену, почти столь же непроницаемую, как стелющийся по земле дым лесного пожара. Опутанные электрическими гирляндами кроны деревьев призрачно сияли в сырой ночной мгле, как затерянные в межгалактическом вакууме световые туманности. Туман гасил звуки, путал направления, менял местами стороны света; если бы не ощущение твердого сырого асфальта под ногами, в нем ничего не стоило перепутать верх с низом и, окончательно утратив ориентацию в пространстве, улететь вверх тормашками в тартарары, догонять комету Галлея или какое-нибудь другое странствующее космическое тело.

Со всех сторон доносились таинственные шорохи и множественные шлепки срывающихся с мокрых ветвей тяжелых капель. Главной причиной этих звуков, как и самого тумана, была весна – долгожданная и, тем не менее, внезапная, небывало дружная и теплая, даже жаркая. В апреле на Руси всегда найдется чему таять, но нынешняя весна, казалось, твердо вознамерилась побить все климатические рекорды. Что бы ни говорили синоптики, после свирепых снежных штормов, в конце марта заваливших пол-Европы полутораметровыми сугробами, было легче поверить в наступление нового ледникового периода и скорый конец света, чем в приход тепла. Но тепло пришло, обрушившись на заметенный снегами гигантский мегаполис внезапно, как массированный парашютный десант на тылы оккупационной армии. Обычного в средних широтах слякотного межсезонья на этот раз не случилось. Зима была застигнута врасплох, окружена и уничтожена едва ли не в одну ночь, и теперь ее бренные останки в виде почерневших, сочащихся ледяной талой водицей бугристых сугробов тихо разлагались в канавах, овражках, тенистых уголках лесопарков и прочих местах, куда редко заглядывало беспощадное солнце. Прогретая им, пропитанная влагой земля по ночам обильно потела туманом, который с заходом солнца, как по расписанию, выползал неведомо откуда, чтобы заполнить своей шевелящейся, студенистой массой каменные ущелья улиц.

Туман седыми прядями стелился над черной, как сырая нефть, неподвижной поверхностью искусственных водоемов. Над каналом, что соединял два больших пруда, был перекинут горбатый каменный мостик с ажурными перилами тяжелого литого чугуна. Четыре установленных по его углам фонаря маячили в ночи размытыми шарообразными облаками жемчужного света. Поодаль, у противоположного берега пруда, сияло еще одно световое облако; хорошенько приглядевшись, там можно было различить очертания старинного парусного судна, мачты которого, как и деревья вдоль аллей, были оплетены сетью электрических гирлянд. Парусник, разумеется, представлял собой довольно грубый макет, но сейчас, в тумане, эта дешевая имитация выглядела так, словно сошла со страниц старинного романа о морских приключениях. Летом палуба этого, с позволения сказать, корабля служила открытой верандой ресторана; сезон еще не начался, но унизанный сотнями светодиодных лампочек бутафорский такелаж сверкал, как россыпь фантастически крупных бриллиантов – на электричестве тут не экономили, и это, как и прочие здешние излишества, окупалось сторицей.

Откуда-то послышалось медленное, неровное постукиванье подошв по сырым цементным плиткам дорожки. Поначалу оно сливалось с перестуком и шорохом капели, но вскоре шаги приблизились, и стало ясно, что это именно шаги – не слишком твердые и уверенные, как будто бредущий в тумане человек боялся оступиться или плохо себя чувствовал. Туман мешал определить направление, с которого доносились эти звуки; впрочем, коль скоро дело происходило не в сибирской тайге и не в джунглях Амазонки, а в большом столичном городе, обманутые туманом чувства могла с успехом заменить простая логика. Старый парк с богатой усадьбой, некогда принадлежавший канувшему в кровавую Лету революции графскому роду, давно поменял хозяев. Теперь здесь расположился престижный загородный клуб для VIP-персон. Территория тщательно охранялась, посторонние сюда проникнуть не могли, а значит, доносящиеся из тумана неуверенные шаркающие шаги приближались именно со стороны превращенного в фешенебельный кабак графского дома, и принадлежать они могли либо кому-то из местной обслуги, либо одной из упомянутых выше важных персон. Причем наиболее близким к истине представлялось как раз второе предположение. С учетом характера расположившегося на территории бывшего поместья заведения, неверная походка идущего почти наверняка объяснялась избыточным количеством поглощенного за ужином спиртного элитных сортов. Никто из служащих клуба, от управляющего до последнего уборщика, не позволил бы себе допиться до такой кондиции на рабочем месте; к тому же, у персонала, независимо от самочувствия, было слишком много хлопот, чтобы убивать время, слоняясь по ночному парку.

Впрочем, в парке в этот глухой полуночный час не было никого, кто стал бы ломать голову, гадая, кого это несет сквозь туманную мглу по пустынным аллеям. Если под сенью мокрых от конденсированной влаги ветвей кто-то и находился, то он, этот кто-то, ни о чем не гадал, а точно знал, кто, откуда, куда и зачем направляется. Предложение поступило, отказаться от него было выше человеческих сил – по крайней мере, выше сил того человека, что, оступаясь и шаркая подошвами, неуверенно приближался к условленному месту встречи. Неверная походка, свидетельствующая о довольно тяжелой степени опьянения, служила идущему недурной характеристикой. От рождения и до смерти каждый из нас представляет собой всего лишь хрупкий сосуд, вместилище сложного коктейля человеческих качеств. Наследственность, среда и воспитание подавляют одни из них и делают более заметными другие. Наиболее значимыми, определяющими чертами характера того, кто приближался сейчас сквозь туман к горбатому мостику, были трусость и жадность. С годами он стал достаточно умен и опытен, чтобы удачно скрывать это от окружающих. Его считали грамотным, образованным, деловым, хватким и надежным – надежным настолько, чтобы доверять все более сложные и ответственные участки работы. Высокое доверие он оправдывал не хуже и не лучше других, но трусость и жадность никуда не делись – он не умел, а может быть, просто не считал нужным с ними бороться.

Перешедшая допустимые границы жадность сделала его уязвимым, а трусость, когда пробил час, привела в этот тихий, плачущий капелью, затянутый сырым туманом ночной парк. О государственных мужах не принято отзываться в подобных выражениях, но тот, кто, стоя в тени горбатого мостика, вслушивался в приближающиеся шаги, точно знал, что сильные мира сего не так уж заметно отличаются от простых смертных. Какие бы деликатесы ни вводили они в себя через верхний конец туловища, то, что спустя положенное время выходит наружу через нижний, пахнет немногим лучше, чем у школьного учителя или дворника, который накануне закусывал ливерной колбасой паленую водку. И те из нас, кто сделан из материала пожиже, независимо от социального статуса, в острых ситуациях ведут себя примерно одинаково – так же, как этот «ежик в тумане», не нашедший лучшего лекарства от своих горестей, чем алкоголь.

Глеб Сиверов напомнил себе, что цинизм – не лучшая из призм, через которые рекомендуется смотреть на мир. А впрочем, тут же подумал он, – это еще надо разобраться, из чьих уст и с какой целью исходят подобные рекомендации. Конечно, циник для власть имущих существо крайне неудобное. Пламенными речами его не проймешь, на квасной патриотизм не купишь и вкалывать всю жизнь за здорово живешь во имя светлого будущего не заставишь. Оставим в покое деятелей искусства, которые, между прочим, сплошь и рядом тоже хороши. Но, если говорить о специалистах – ученых, инженерах, врачах, военных, – то те из них, кто хоть чего-то стоит, суть отъявленные, прожженные циники. А уж политики по этой части играючи дадут сто очков вперед кому угодно, в этом плане президент ядерной супердержавы и духовный лидер шайки террористов ничем существенным друг от друга не отличаются.

Еще Глеб подумал, что киллеров это тоже касается – о, еще как! Особенно таких, как он – с солидным стажем работы по специальности, позволяющим претендовать на звание заслуженного. Если есть заслуженные учителя, заслуженные артисты и заслуженные деятели торговли, почему не быть заслуженному киллеру? А заслуженный киллер, если не является клиническим идиотом, просто не может не быть циником: такое мировоззрение необходимо ему для сохранения психического здоровья и душевного равновесия. Хотя цинизм, как и все на свете, хорош в меру. Если с ним переборщить, он может проесть в человеке дыру, как избыток соляной кислоты прожигает дыру в стенке желудка, вызывая язву.

Шаги звучали уже совсем близко, к шарканью подошв добавилось невнятное бормотание и неразборчивые, но откровенно воинственные возгласы: уверенный, что его никто не слышит, ходок явно пытался подбодрить себя и настроить на решительный, боевой лад перед предстоящим трудным разговором.

Старался он напрасно: разговаривать с ним тут никто не собирался.

– Туману напустили, – едва ворочая заплетающимся языком, ворчала бредущая сквозь сырую оттепельную мглу VIP-персона. – Ничего, дайте срок, мы вас всех на чистую воду выведем! А то ишь ты – кормпр… копр… компромат, видите ли, у него! Доказа-а-ательства! Шантаржи… шантажировать он меня вздумал! Не знаешь, с кем связался, ушлепок! Я тебе покажу шантаж! Я тебе твои доказательства в такое место засуну, откуда ты их без бригады проктологов не вынешь!

Судя по производимым звукам, он был уже совсем близко. Глеб снял и убрал в карман ненужные при таком освещении очки с дымчатыми стеклами. Металлическая дужка едва слышно звякнула, соприкоснувшись с рукояткой лежащего в кармане пистолета. Досадливо поморщившись, поскольку, находясь на работе, считал любое, даже самое мелкое, проявление забывчивости весьма тревожным симптомом, агент по кличке Слепой аккуратно переложил очки в другой карман. Очки были новые, купленные всего три дня назад за очень приличную сумму, и поцарапать противобликовое покрытие линз об угловатое железо «Стечкина» Глебу не хотелось. Пользоваться огнестрельным оружием он в этот раз не собирался (хотя и предпочел бы, будь его воля, без затей пристрелить зарвавшегося казнокрада и мздоимца), а пистолет прихватил просто на всякий случай. И ему вовсе не улыбалось, когда «всякий случай» наступит – как водится, совершенно неожиданно, – вместе с оружием выхватить из кармана цепляющиеся растопыренными дужками за все, что подвернется, очки.

Он быстро прокрутил в воображении коротенький комедийный ролик из жизни киллера-неумехи. Вот он пытается лихо, по-ковбойски, выхватить из кармана пистолет, очки цепляются за ткань подкладки и, дребезжа, отлетают в сторону; пистолет тоже цепляется, вырывается из руки, падает в канал и, булькнув, уходит на дно. Несостоявшаяся жертва с жалостью и сочувствием наблюдает за манипуляциями незадачливого убийцы, а затем спокойно удаляется, оставив растяпе сто рублей на пиво и посоветовав сменить профессию…

В разжиженной светом фонарей и гирлянд туманной мгле возникло движение, и на мостик, пьяно качнувшись, вступила темная человеческая фигура. Человек этот был высок, на полголовы выше рослого Глеба, но из-за своих внушительных объемов издалека казался приземистым и неуклюжим. Между полами расстегнутого пиджака выпирало туго обтянутое белой рубашкой внушительное брюхо – именно брюхо, а не брюшко, поскольку стадию, когда в отношении нее можно было использовать уменьшительно-ласкательные суффиксы, данная часть наблюдаемого VIP-организма миновала уже очень давно. Кое-как затолканный в левый карман пиджака полосатый галстук свешивался наружу, как язык дохлой дворняги, воротник рубашки был расстегнут, и заплывший жиром двойной подбородок плавно переходил в заросшую густой рыжеватой шерстью грудь. Одутловатая физиономия, и в трезвом виде не вызывавшая особенных симпатий, в данный момент выглядела просто-напросто отталкивающе. Алкоголь парализовал мимические мышцы, уголки рта опустились, щеки обвисли, а глаза сонно и тупо таращились на затянутый пеленой тумана мир из-под отяжелевших, так и норовящих сомкнуться век. Левой рукой человек сжимал горлышко пузатой коньячной бутылки, в правой дымилась, грозя обжечь пальцы, забытая сигарета. Господину заместителю министра обороны было всего сорок шесть, и воистину бычье здоровье до сих пор позволяло ему свысока поплевывать на советы и рекомендации врачей. В этом он был, несомненно, прав – по крайней мере, с точки зрения Глеба Сиверова, который точно знал, что ни рак легких, ни цирроз печени товарищу замминистра не грозят.

Правда, на службе наблюдаемый персонаж не курил и, если и выпивал время от времени, то очень умеренно и исключительно в случаях, предусмотренных протоколом. Нахождение в высокой должности автоматически предусматривает хотя бы показное следование насаждаемой сверху моде на здоровый образ жизни. Разрабатывая этого человека, Глеб тщательно изучил маршруты его утренних пробежек, но от мысли пробежаться трусцой с ним за компанию пришлось отказаться: жир господин генерал-полковник растрясал под чутким наблюдением целых трех телохранителей, связываться с которыми у Слепого не было ни малейшей охоты.

Поправив галстук-бабочку и одернув смокинг, Глеб бесшумно выскользнул из укрытия. Он не осуждал господина замминистра за двуличие, поскольку и сам никогда не пил и не курил, находясь при исполнении. И что с того, что мотивы для такого поведения у них разные – результат-то одинаковый!

Кроме того, причин бросить в его превосходительство камень-другой хватало и без того. Глебу не очень нравился способ, которым это решили сделать. Пьяный в стельку чинуша, который, шатаясь, поднимался сейчас на переброшенный через канал горбатый мостик, не зря распинался по поводу компромата и доказательств. Все это у Глеба имелось, причем в количестве, достаточном для того, чтобы приземлить господина генерала на нарах годков, эдак, на двадцать или двадцать пять – разумеется, с конфискацией. Из этого мог бы получиться громкий показательный процесс; Глеб не одобрял поднятую средствами массовой информации антикоррупционную шумиху, но на ее фоне решение, принятое кем-то на самом верху по делу господина генерал-полковника, выглядело особенно свежим и нетривиальным.

Предмет размышлений Глеба Сиверова уже добрался до середины мостика и остановился, повернувшись лицом к пруду, у дальнего берега которого сиял огнями обреченный от рождения до смерти торчать на приколе парусник. Некоторое время его превосходительство, заметно покачиваясь, всматривался в циферблат наручных часов, потом невнятно выругался матом, выбросил в воду погасший окурок и основательно приложился к бутылке. Пока он этим занимался, Слепой вышел на исходную, задержавшись в тени фонарного столба. В отличие от его превосходительства, он был в состоянии разглядеть стрелки на циферблате, но на часы не смотрел: как всегда в подобных ситуациях, торопливый бег времени ощущался почти физически, как будто каждая секунда, падая в вечность, издавала слышный только ему звук, похожий на звук упавшего в стоячую воду камешка. Камешки быстро-быстро падали в воду один за другим; наконец, настал черед последнего. В километре отсюда щуплый неприметный человечек в рабочем комбинезоне и толстых диэлектрических перчатках открыл жестяную дверь распределительного шкафа и аккуратно поместил между контактами еще теплый трупик мыши с перебитым скобой пружинной мышеловки хребтом. Сверкнула яркая вспышка короткого замыкания, снопом брызнули красноватые искры, и в парке, а заодно и двух прилегающих к нему кварталах, разом погас свет.

– Что за черт? – недовольно произнес человек на мостике. – Этого еще не хватало!

Послышалось чирканье колесика о кремень, брызнула слабая искра, и в тумане робко расцвел оранжевый огонек. Как свечу, держа перед собой бензиновую зажигалку, толстяк повернулся кругом и вздрогнул, очутившись лицом к лицу с Глебом.

Момент был просто идеальный для того, чтобы в лучших традициях гопников всех времен и народов попросить огоньку. Но Глеб вдруг почувствовал, что не хочет ничего говорить – не здесь, не сейчас и не с этим человеком, – и ограничился тем, что сделал быстрое движение правой рукой.

– Э!.. – со смесью испуга и раздражения воскликнул толстяк, вздрогнув от короткого укола в плечо, и вдруг покачнулся.

Зажигалка звякнула, ударившись о неровную брусчатку, но не погасла. VIP-толстяк тяжело привалился поясницей к перилам, хватаясь освободившейся рукой за то место, где под могучим слоем сала скрывалось сердце. Из его перекошенного рта вырвался тяжелый хрип, бутылка выпала из помертвевших пальцев и с характерным треском разбилась вдребезги о мостовую, добавив к ночным запахам струю резкого коньячного амбре.

Умирающий качнулся еще раз, колени его подломились, и он начал сползать наземь по скользким от конденсата чугунным перилам. Глеб быстро шагнул вперед, наклонившись, принял на плечо переломившееся в пояснице тело, подхватил одной рукой под колени, словно собирался, как невесту, взять стопятидесятикилограммового генерала на руки, и с натугой перевалил через перила.

Туман под мостом лениво колыхнулся, снизу послышался тяжелый всплеск, и то, что минуту назад было генерал-полковником и одним из заместителей министра обороны могущественной ядерной державы, погрузилось в черную, как смоль, холодную воду канала.

На то, чтобы задействовать резервный генератор, персоналу клуба понадобилась всего одна минута, но этого хватило: когда в старом парке снова вспыхнули огни, на горбатом мостике уже никого не было. Лишь оброненная его превосходительством бензиновая зажигалка еще какое-то время продолжала гореть на берегу медленно испаряющейся коньячной лужи, но задолго до наступления утра погасла и она.