Приключения-1966

Б.ТАРТАКОВСКИЙ ПАУКИ ПОВЕСТЬ

С Егором Франчуком я был знаком давно, не раз писал о нем. Тем более меня взволновало письмо, полученное редакцией из Верхней Лозовки.

«Две недели тому назад, — сообщали авторы письма, — жители нашего села были потрясены неожиданным исчезновением Егора Франчука — рыбака верхнелозовской артели. Он вышел в моторке на реку и не возвратился. Мы решили, что стряслась беда, — рыбак утонул. Стали искать тело по всей реке от Верхней Лозовки до устья, однако поиски до сих пор ни к чему не привели. Вместе с рыбаком пропала и его лодка. Может быть, Егор Франчук вовсе и не утонул, а колхозную лодку с мотором продал. Все может быть. Тогда зачем наводить тень на всех честных граждан села, что делает следователь райпрокуратуры товарищ Курносов, допытывая с пристрастием всех и каждого? Пусть редакция областной газеты разберется в данном прискорбном факте».

Следовали пять неразборчивых подписей.

Я позвонил Курносову.

— Виктор Емельянович, — сказал я, — мы получили из Верхней Лозовки очень тревожное письмо. Что случилось с Франчуком?

— Исчез человек — вот все, что я пока могу сказать, — последовал ответ.

— Вы думаете, он утонул?

— Ничего не могу утверждать. Идет следствие. А кто вам пишет? — заинтересовался следователь.

— Подписи неразборчивы. Но дело ведь не в этом. Франчук, как вам известно, один из лучших рыбаков артели, — напомнил я.

— Знаю, — коротко ответил Курносов.

— Виктор Емельянович, я сегодня же выезжаю в Верхнюю Лозовку. Может быть, нужна моя помощь?

— Заезжайте ко мне из Верхней Лозовки, если сможете, поговорим.

— Ладно.

На следующее утро я выехал в Верхнюю Лозовку. Но здесь меня постигла неудача. В селе не оказалось авторов письма. И почерк писавшего в редакцию никому не был знаком.

Только много недель спустя мне стало понятно, что произошло в солнечный апрельский день тысяча девятьсот шестьдесят четвертого года.

После уроков Валерий Франчук пошел в кабинет химии за батометром, чтобы сделать пробу воды на своем участке реки.

Прибора на месте не оказалось. Вместе с учителем Валерий обыскал все полки и шкафы, но батометра не было.

— Может быть, его взял Лутак? — спросил Сергей Никитич.

Харитон Лутак наблюдал за кислородным режимом во втором створе реки. Валерий побежал к Лутаку, хотя и не верил, что батометр у него.

Лутак был дома, помогал отцу чинить сети, развешанные на держалах во дворе.

— Харитон, — сказал Валерий, задыхаясь от быстрой ходьбы, — ты не брал в химическом моего батометра?

— Зачем он мне? — удивился юноша, продолжая работать игличкой. — Разве у меня своего нет?

— Сергей Никитич сказал, может быть, ты взял.

Поверх сети показалось широкое, с седыми усами лицо Григория Калениковича — отца Харитона.

— Бог с тобой, Валерий. Если хочешь знать, мы бы отдали и наш. Большая радость в такой мороз брать пробы. Все равно леща не спасем. Все в руце божьей, сынок.

«Как же, — подумал Валерий, — очень я верю в твоего бога!» Валерка знал, что отец, Харитона сектант. Недаром односельчане называли его Штундой. По всякому поводу он ссылается на божью волю и его могущество.

— Зачем же Харитон взялся? — вызывающе ответил Валерий. — Думаете, не нашлось бы охотника?

— Вижу, смирения в тебе нет, хлопче, — покрутил головой Григорий Каленикович. — Весь в папашу. Пусть лучше твой учитель, Сергей Никитич, поднимет голос против завода, спускающего в реку всякую нечисть, от которой дохнет рыба. А замор, если бог захочет, все равно будет. И батометр не поможет...

— Очень мы боимся вашего бога! — закричал Валерка и выбежал со двора.

«Как быть, если не найдется батометр? — возвратился к своей пропаже Валерка. — Что сказать Бондаренко, который доверил ему пост?»

Бондаренко был инспектором рыбоохраны, человеком новым в их местах. Как-то он пришел в гости и долго говорил с отцом о рыбацкой артели, о своей работе инспектора. Валерий занимался своим делом, но не пропустил ни слова.

— Работа у меня такая, — говорил Бондаренко, — что без вашей, рыбаков, помощи мало что я успею. Да и привык я, честно говоря, в своем деле опираться на людей. Народ — лучший помощник.

Оказывается, Бондаренко был офицером, вышел на пенсию, но не хотел сидеть без дела и пошел в рыбоинспекцию.

— Тридцать лет я провел на границе. А река — та же граница, только должны мы ее держать на замке от браконьеров.

Инспектор сказал, что наслышан об отце и очень надеется на его содействие.

— А я так понимаю, — неожиданно ответил отец, — что охранять рыбу от хапуг — еще полдела. Иной из нашего брата, товарищ Бондаренко, по идее тот же браконьер, хотя имеет билет на лов.

— Знаю, есть и рыбаки, нарушающие закон, — подтвердил и инспектор.

— Не в этом суть, — опять возразил отец. — Иной и с билетом в руках охоч только выгребать из реки, а вот пополнять ее закрома — тут его нет.

Они долго говорили. Для Валерки эта тема была не новой. Сколько раз он сам схватывался с Харитоном, когда весной во время воскресников по спасению малька Лутак убегал в плавни с удочкой, а то и с «паучком».

— Слышал я, прошлой зимой был замор? — спросил Бондаренко.

Отец подтвердил. И Валерий вспомнил февраль шестьдесят третьего года, когда река так глубоко промерзла, что рыба стала угорать от недостатка кислорода и судак, сом, лещ кинулись из ям, где обычно зимовали, к промоинам и берегам. И попадали в рыбачьи сети.

— На восьмом километре Григорий Лутак неводом за день брал два центнера судака, — сказал отец.

— Так и вовсе без красной можно остаться, — откинулся Бондаренко. — Брать легче всего. Спасать нужно.

Отец поморщился.

— Легко сказать. А как? Нам бы катерок ледокольный. А где его взять?

— Значит, будем бурить лунки, — сказал Бондаренко.

Отец смотрел на инспектора с искренним сожалением.

— Не осилим, Владимир Николаевич. Рыбаков с женами — человек восемьдесят, а рук сколько нужно?

— Помогут школьники, комсомольцы. — Бондаренко кивнул в сторону Валерки. — Пойдешь, парень, спасать рыбу?

Валерки не ожидал, что Бондаренко обратится к нему. Прежний инспектор даже на приветствие не отвечал, был неприступен и вечно сердит. А вот браконьерам при нем жилось вольготно.

— За нами дело не станет, — лихо ответил Валерий. — А чем бурить?

Бондаренко засмеялся:

— Такая постановка вопроса мне нравится.

Тогда же Бондаренко создал в селе два поста наблюдения за кислородным режимом на фарватере и в других местах, где рыбачила верхнелозовская артель. Инспектор дал реактивы, два батометра для отбора проб и научил пользоваться ими.

— Смотрите, хлопцы, — предупредил он Валерия и Харитона Лутака, — теперь многое и от вас зависит, чтобы рыба перезимовала без потерь. Первая заповедь: ежедневно отбирайте пробу и о результатах доносите мне.

Вот о чем вспомнил Валерий, возвращаясь в школу с пустыми руками. И было обидно и горько сознавать, что он не оправдал доверия Бондаренко.

«Может быть, Сергей Никитич что-нибудь придумает», — утешал себя Валерий. Если бы ему сейчас попался тот, кто стащил батометр, уж он показал бы, где раки зимуют!

Валерий проснулся, еще не понимая, что случилось. Он приподнялся на своем узком диване и посмотрел в окно.

Была ночь, на стекле алмазно сверкала в лунном свете изморозь. Кто-то настойчиво, но не громко постукивал в окно. «Кого это носит в такой мороз?» — подумал Валерка и невольно поежился, хотя печь была жарко натоплена.

Из соседней комнаты показался отец. Он был так высок, что ему пришлось наклонить голову, переступая через порог, а для его широких плеч двери казались узки.

Осторожно ступая босыми ногами, чтобы не разбудить сына, Егор Павлович прошел к окну.

— Я не сплю, — сказал Валерий. — Кто это стучит?

— А мы сейчас поглядим, — ответил отец.

Из-за окна послышалось:

— Откройте, Егор Павлович. Бондаренко вас беспокоит.

У Валерки сразу пропал сон и быстро застучало сердце. Вот нежданный гость!

Сунув ноги в валенки, отец пошел в сени, и Валерку проняло морозным ветерком. Слышно было, как Бондаренко топчется, потом сметает веником снег с обувки.

— Ну, с добрым утром, — приветствовал Бондаренко. — Хотя верней сказать — утро совсем недоброе. Беда, беда, Егор Павлович... Я к вам по старому знакомству. И ближе вас к реке никого нет. Нужно поднимать людей. Рыба гибнет!

Отец без лишних слов пошел одеваться, а Бондаренко повернулся к дивану, где лежал Валерий.

— Помнишь наш разговор? — спросил инспектор. — Я привез буры.

— Ручными сейчас не взять, — угрюмо сказал Валерий. — На пойме льда наросло чуть ли не с метр.

— Вот как! — удивился Бондаренко. — Теперь понятно, почему начал скатываться за водой лещ и судак. — И с необычной для него суровостью спросил: — Что же ты замолчал в такое время? Лутак доносит, что кислорода не очень много, но достаточно для рыбы — три и восемь. А она угорает. Ты же вообще молчишь. Что, парень, случилось? — И Бондаренко внимательно посмотрел на Валерку.

— Не знаю, как брал пробу Лутак, — ответил Валерий, не отводя глаз, — а у меня пропал батометр.

— Чудеса. Куда же он девался?

— Если б я знал! — вздохнул Валерий. — Может, ребята стащили — для них забава, а может, еще кто-то. Мы с Сергеем Никитичем хотели сами сделать прибор, только у нас подходящей трубки не нашлось.

Отец из своей комнаты сердито сказал:

— А как это, интересно, Лутак получил кислорода три и восемь? Рыба скатывается при двух, это же известно. И сейчас, наверное, не больше двух. Нашел, умник, чем шутить!..

Бондаренко молча курил, думал о чем-то очень невеселом, а Валерий про себя отметил, что лицо инспектора может быть и суровым.

— Ладно уж, — сказал тот, как будто отрешаясь от невеселых мыслей. — Как-нибудь разберемся. А пока рыбу спасать надо.

Вошел отец одетый. Он был в брезентовой куртке поверх стеганки, в теплых штанах и сапогах с голенищами выше колен. В руках он держал ушанку.

К этому времени оделся и Валерий.

— Да вы что, не позавтракав пойдете?! — закричала мать из кухни. — Егор, вели хлопцу, чтоб поел...

Валерий достал из шкафа синтетическую, еще ненадеванную куртку, которую подарил отец, когда сына приняли в комсомол.

— Не до еды, мама, — тихо шепнул Валерий, скользнув мимо матери в сени.

Евгения Васильевна только вздохнула,

— Первым делом беги в контору, а потом к Сергею Никитичу. Пусть возьмет у Лутака батометр, — наказывал отец в сенях.

Они вышли на улицу, и мать услышала скрип снега под их сапогами. Старая вишня у дома дрожала на ветру и сердито хлестала веткой по окну. Вглядываясь в предрассветную мглу за окном, Евгения Васильевна видела, как Бондаренко и Егор Павлович бегом спускались с косогора к реке, скользя по наледи, а Валерий быстрыми шагами взбирался по крутой дороге к центру села, где находилась колхозная контора, чтобы поднять рыбаков по тревоге.

Когда Валерий с Сергеем Никитичем прибежали к Лутаку, чтобы взять его батометр, начало уже светать. Орали петухи, во дворах, через плетни, усыпанные снегом, видны были женщины с подойниками в руках, где-то мычала корова, с колхозного двора доносился шум разогреваемых моторов.

Гостей встретил Григорий Каленикович. Он только что вышел из сарая, где хранил снасть, был в рыбацкой робе, в высоких резиновых сапогах на теплой подкладке и тащил на плече ятерь, которым обычно пользовались верхнелозовцы для зимнего подледного лова.

— А вы, Григорий Каленикович, вижу, в боевой готовности, — мягко сказал учитель вместо приветствия. — Слышали, инспектор привез буры. На реке уже полно народу.

— Очень нужны сейчас его буры! — хмыкнул в усы Лутак. — Добрый ятерь требуется, чтоб задарма божья тварь не пропадала, вот что... — И он вопросительно вперил свои маленькие глазки в гостей.

— Мы за батометром пришли, — поспешно объяснил учитель, поняв значение этого взгляда.

— Батометр... — вздохнул Лутак. — Ты бы лучше, учитель, подсобил с ятерем управиться, чем пустяками заниматься, — и он кивнул на открытую дверь в сарай. — Хочешь, вон сохар возьми...

Это был деревянный рогач, с помощью которого ятерь растягивают подо льдом.

— Твоя жинка, Никитич, только спасибо скажет за свежую рыбку, — улыбнулся Григорий Каленикович, как будто подобрев. — Истинно говорю.

А Валерий вспомнил окованную льдом реку, по которой ветер гнал снежную порошу, и темный круг полыньи, словно кипящей на морозе от рыбьей толчеи, и жадно раскрытые рыбьи рты, и круглые рыбьи глаза, тускнеющие от угара. Рыба уже не в силах была идти против течения, ее сносило по воде, и в предсмертном отчаянии она выбрасывалась на лед и кидалась людям в руки.

— А ополонки нехай рубят Франчуки, — и Григорий Каленикович взглянул на Валерку. — Как они же сознательные. — Он усмехнулся. — Они же против браконьеров, и об них газеты пишут...

Учитель рассердился.

— Напрасно смеетесь, Григорий Каленикович. Сегодня, конечно, можно набрать не то что ятерем, а руками. Но еще один замор — и рыбки не будет ни зимой, ни летом...

— Вы, Сергей Никитич, вот его учите, — указал Григорий Каленикович на Валерку. — Чтоб босота старших уважала. А я перерос чуточку для обучения.

Валерий не сдержался.

— То-то, — сказал он, — вы потихоньку тащите улов не в колхозную камору, а на базар. Думаете, не знаем...

— Ах ты бессовестный! — закричал хозяин. — Видно, мать твоя, учителька, плохо воспитывает тебя, если на старших гавкаешь... — и угрожающе шагнул к Валерке.

Учитель загородил его.

— С ума сошли, что ли?..

Лутак остановился.

— Бог терпел и нам велел. Только базар я тебе еще припомню!.. От батьки научился? — Поправив на плече ятерь, крикнул в сторону дома:

— Харитон, сохар возьмешь! Слышь? — и торопливо затопал со двора.

Сергей Никитич вошел в дом и скоро возвратился с батометром Харитона в руках.

— Пошли! — кивнул он Валерке. Видно было, что учитель раздосадован.

В тягостном молчании учитель и Валерий дошли до самой реки.

С крутого берега открылся знакомый и всегда волновавший Валерку вид на реку и заречье. Сейчас даже фарватер, обычно чистый, и притоки, и все, что хватал глаз, было покрыто льдом и снегом. А под самой кручей, справа, на мыске виден рыбачий стан с держалами для сетей и неводов, с гаражом, ожидалкой и ледником.

То в одном, то в другом месте на реке вспыхивали теплые огоньки и поднимался дымок — люди разжигали костры, чтобы хоть сколько-нибудь согреться. Потом опять возвращались к бурам, обжигавшим руки даже через рукавицы, и вгрызались стальными жалами в ледяной панцирь реки, чтобы сделать еще одну отдушину для рыбы, не дать ей задохнуться.

Весна еще не наступала, но ее приближение чувствуется во всем. Все более рыхлым становится снег, по косогорам, где ветер посносил снег, робко кустится травка, а рыбаки на рассвете наблюдают первые стаи перелетных птиц, возвращающихся с южных зимовий.

В такое время все более трудным и опасным становится подледный лов, которым занимаются рыбаки всю зиму. Источенный лед полон коварства, того и гляди обломится под рыбаком. И вот в один из таких дней Егор Павлович Франчук решает пойти на ночной промысел с сыном.

Когда они выходят из дому, луна светит вовсю, и Валерий знает, что так будет всю ночь. А река лежит перед ними спокойная, холодная, еще прикованная к берегу. Только по фарватеру она уже освободилась от льда; и кажется, будто луна высекает из воды мириады искр.

Через калитку в дощатом заборе отец, а за ним Валерий проходят на колхозный стан. Он слабо освещен электрической лампой, подвешенной на столбе у самого крыльца ожидалки. Сегодня она пустует. Зато на берегу — у кладовой, гаража и на ледяном припае у берега — слышны голоса и мельтешат тени. «Видно, не только отец решил воспользоваться светлой ночкой — может быть, последней перед ледоходом», — думает Валерий.

Отец скидывает с плеча сеть и кладет у крыльца весло и сохар.

— Пойду возьму мотор, — говорит он Валерию, — а ты подожди.

Валерий стоит, внимательно наблюдает за сбором рыбаков и прислушивается к их разговорам.

— Раньше глыбь была не та, что сейчас. Язя и леща тоннами брали, — говорит кто-то. — А зараз техника губит божью тварь.

Валерий узнает Григория Лутака.

— Мало их штрафуют, гадов, вот что! — подхватывает напарник Лутака — мелкорослый, с жиденькой бородкой Вьюн. В руках у него опачина — гребное весло.

— Люди бога забыли — вот откудова скудость нашей кормилицы реки, — вздыхает Григорий Каленикович.

— Ты что ж, Каленикович, против техники? — удивляется его веселый собеседник. — А сам, гляди, с капроновой сетью ходишь. Против этого возражений нет?

Конечно же, это Клим Штанько, чубатый хлопчина, никогда не дающий спуску Лутаку.

— Тебе все смех, — вздыхает Григорий Каленикович, — а как всмотришься, так техника вчистую губит рыбу. Сколько одни катера с крыльями, эти самые «ракеты», порезали рыбы!

— Что ж, и «ракеты» запретить? — спрашивает Штанько. — Дедовы челны лучше?

— Божьей милостью гнушаются люди, вон что, — твердит Лутак.

— На бога надейся, — сам не плошай, знаешь, Каленикович?

— С таким рассуждением скоро будешь жрать лягушек. Как французы.

— А с твоей, Штунда, заботой о рыбе скоро и без лягушек останешься, честное слово.

— За меня не убивайся.

— Очень ты мне нужен! Харитошу жалко. Хоть бы его ты не сбивал с пути.

— Харитон при чем тут?

— А кто инспектору неправильно сведения давал? Тоже во славу боженьки?

— Брехня! — возмущается Григорий Каленикович. — Химия была неправильная.

— Химия... Когда человек правильный, то химия не подведет.

— А! — машет рукой Григорий Каленикович. — С тобой не договоришься.

В это время из гаража выходит отец с мотором на плече.

— Клим, — говорит он, — помоги лодку к воде подтянуть. Мой напарник загулял сегодня.

— С нашим удовольствием, — сразу откликнулся Клим. — А как же на реке справитесь, Егор Павлович?

— Я Валерия взял, — говорит отец,

— И то дело, — одобряет Штанько. — Из него рыбак будет первый сорт.

— Не перехвалить бы...

Лодка за лодкой уходит по мерцающей дороге в лунную ночь, в неизвестность. Что принесет эта ночь рыбакам?

С полчаса едут молча. Давно уже не видны лодки рыбаков.

Мотор затихает сразу и для Валерия неожиданно.

— Греби на крыгу... — тихо приказывает отец. — Крепче...

Течение быстрое, и Валерий старается изо всех сил.

— Как будто в нужном месте пристали, — говорит отец, когда лодку уже втянули на лед. — Ты не выходи, а я проверю, крепок ли он. — И, взяв в каждую руку по жердине, отец осторожно, по-кошачьи, делает первые шаги.

Валерий хочет сказать, что лучше бы он пошел на разведку, но знает, что отец во время лова не терпит, когда ему перечат, и молча, напряженно следит за продвигающейся вперед высокой фигурой. Наконец Егор Павлович возвращается.

— Как будто в порядке, — говорит он. — Но осторожность требуется. А то искупаться сейчас — брр!..

Егор Павлович снова проверяет, крепко ли стоят лодка, взваливает на плечо сеть и берет тычки.

— Возьми лом, — приказывает он сыну, — и сохар.

Валерий идет следом за отцом, стараясь не поскользнуться, и — странное дело — ему кажется, что лед будто прогибается под ним, словно дышит. Ему чудится, что он слышит даже тихое журчание воды. «А что, если обломится? — думает Валерий. — Что, если начнется ледоход?»

Но вот отец уже выбрал место для ставка, и Валерий помогает рубить лед. Работа не легкая — сделать в толще льда прорубь по длине ятеря. Ледяные осколки взлетают из-под лома фонтаном и больно жалят лицо и руки. Уже через минуту Валерий хочет скинуть телогрейку, но отец строго приказывает:

— Не балуй!

Жарко, хотя стоишь на льду. Валерий сдвигает шапку на затылок, рукавицей смахивает пот со лба и опять колет. И в эти минуты он уже не думает, что с часу на час может начаться ледоход. Теперь все его мысли о том, как бы скорей пробиться к воде. И тут лом проваливается. Так неожиданно, что Валерий с трудом удерживается на ногах. Можно было и совсем его упустить! Однако отец как будто не заметил промашки. Или делает вид, что не заметил.

Наконец ятерь топится под лед, только сетевые крылья остаются в ставке. Отец с помощью Валерки надевает на крылья тычки, разводит по ширине ставка и закрепляет на дне.

— Устал? — добродушно спрашивает Егор Павлович. — Теперь и отдохнуть можно.

Он присаживается на корточки и закуривает, а Валерий таким же манером опускается рядом, смотрит на огонек сигареты и неожиданно говорит:

— Послушай, это правда, что баптистам по их вере нельзя брать в руки ружье?

— Почему тебя это интересует?

— Григорий Каленикович ведь баптист, а я видел его на Ондатровом острове с ружьем.

— А ты как попал туда? — удивился отец.

Озеро, в котором водится драгоценная ондатра, довольно далеко от села, в заповеднике, раскинувшемся на сотни гектаров за селом.

— В воскресенье ходил с Катей Сивковой на лыжах, — смущенно объясняет Валерий.

— Так. Что ж он делал, Григорий Каленикович?

— Ничего. Стоял и что-то высматривал. Потом свернул на кордон к Андрею Потапычу. Я проследил. Но он меня не видел.

Егор Павлович вспоминает наблюдателя Андрея Потаповича: нелюдимый человек.

— А Катя где была?

— Катя за оленем пошла. Знаешь, в заповедник оленей привезли.

— Знаю. Катя, значит, не видела Григория Калениковича?

— Нет, я один.

— Может, ружье не его, а наблюдателя?

— А что ему делать с ружьем в заповеднике, даже если оно Андрея Потапыча?

— Но Лутак не стрелял?

— Нет.

— Ты кому-нибудь говорил, что видел?

— Кате рассказал. Но мы решили никому не говорить. Только тебе.

— И никому не говори, слышишь? Никому. Не пойман — не вор, знаешь такую пословицу...

— Знаю. А все-таки как же сходится это с его верой? Ведь баптистам вроде их вера запрещает держать ружья. Штунда, говорят, даже на войну из-за этого не пошел. Это правда?

— Мало ли что говорят...

Валерий задумывается. Он думает о Лутаке. Что ж это за человек, который не пошел на войну, дезертировал, когда весь народ поднялся против врага? Это не укладывается в сознании.

По тому, как отец нахмурил густые брови, Валерки догадывается, что история с ружьем чем-то его обеспокоила. Действительно, Егор Павлович тоже думал о Лутаке. Он появился в селе сразу после войны. Было известно, что он баптист, даже как будто казначей секты. Каждую субботу ездит в соседнее село на сборища сектантов, живет замкнуто, отчужденно. Но рыбак первоклассный. Григорий Каленикович никогда не возвратится после лова с пустой засекой. А теперь эта история с ружьем на Ондатровом озере...

Дважды Егор Павлович с Валеркой вытаскивают ятерь, и верейка почти доверху наполняется рыбой. Егор Павлович забрасывает сети в третий раз и, подняв тяжелую корзину на плечо, собирается отнести ее в лодку, когда ночную тишину разрывает нарастающее татаканье мотора.

— «Москвич», — определяет Валерий.

Он по слуху узнает не только марку мотора, но может даже сказать, с чьей он лодки.

— Григория Калениковича, — говорит Валерий.

— Точно, — подтверждает отец. И удивляется: — Чего это он так скоро?

Татаканье мотора нарушает очарование лунной ночи, вносит беспокойство и вызывает тревогу,

— Ничего не понимаю... — бормочет отец. — Как будто рано...

Мотор затихает, и в лодке кто-то поднимается. При свете луны трудно разглядеть лица, но ясно видно, что один из рыбаков — человек крупный, а другой — тоненький, мальчишеского роста, и теперь, даже не узнав лодку по мотору, Валерий и Егор Павлович сразу сказали бы, что это Лутак и его напарник — Вьюн.

— Зарится на чужие места, — насмешливо говорит отец. — Чужой пирог кажется слаще. Жадность человеческая...

Вообще не в правилах рыбаков без спроса соваться на уже занятый участок, это знает Валерий, но он видит, что отец смотрит на приход незваных гостей иронически, и сам презрительно отворачивается от пришельцев.

Выбросив рыбу из верейки в засеку, отец достает из сумки пакет, завернутый в газету.

— Есть хочешь? — спрашивает он сына.

— Не.

— А может, все-таки съедим чего-нибудь?

— Нет, не хочу.

— Тогда бери верейку, — и кидает ее на лед.

Отец и сын возвращаются к сетям.

В этот раз ятерь приносит пяток великолепных лещей, щучку и два десятка чехони. Хороший улов. У Валерия в глазах охотничий огонек.

— Забросим еще? — азартно предлагает Валерий.

— Что ж, ладно.

В эту минуту сверху, где промышляют Лутак с Вьюном, доносятся тревожные крики:

— Спаси-ите... люди!..

Отец сразу бросает сеть, поднимается во весь свой богатырский рост и стоит вглядывается. И Валерий старается разглядеть, что там происходит, но ничего не видит — ни лодки, ни людей.

— Стой здесь! — сурово приказывает отец, а сам хватает запасное путо — веревку и бросается вверх по реке, откуда доносятся крики.

— Спаси-ите!..

Сомнений нет, случилась беда, кто-то ушел под лед. Но кто — Григорий Каленикович или Вьюн? Впрочем, какая разница, кто из них. Тонет человек — и Валерий срывается вслед за отцом, охваченный тем чувством, которое роднит в минуту опасности всех рыбаков на свете. Рыбаков и моряков.

Они пробегают двести или триста метров, дважды Валерий шлепается на лед, но тут же поднимается и опять бежит. Потом сразу, одним взглядом, он охватывает трагическую картину случившегося. Под лед ушел Григорий Каленикович. Провалился, видимо, когда сходил с лодки, и она зачерпнула воды и битого льда, а когда ухватился за нее утопающий, и вовсе затонула. На воде видна только лысая голова, а впереди нее судорожно вцепились в ледяную кромку две руки с растопыренными пальцами. Руки все время в движении и напоминают ласты моржа, пытающегося вскарабкаться на лед. Но ледяная кромка слишком хрупкая; и всякий раз, когда человек наваливается широкой грудью, она крошится под руками.

Лутак неумолчно, уже сорванным голосом, вопит о помощи:

— Руку!.. Дай руку!..

К кому это он? А, вот и Вьюн. Распластавшись на животе, тот протягивает утопающему руку, но всякий раз, заслышав ледяной хруст, отдергивает ее и стонет:

— Не могу... Он, не могу-у!.. — И опять протягивает руку и опять отдергивает, как будто дразнит утопающего. Но в действительности он только трусит. А что, если руки-ласты потянут и его за собой?

Все это видит и понимает не только Валерий, но и Егор Павлович.

— Ну-ка, отползай! — приказывает он Вьюну.

«Зачем это он? Почему?» — в смятении спрашивает себя Валерий. Но Вьюн уже отползает. Он ползет и стонет:

— Не могу... Ой, не могу!..

Когда Вьюн уползает, отец ложится животом на лед и пробирается к ледяной кромке, над которой трепещут руки-ласты. И отец, не колеблясь, протягивает навстречу свои руки — сильные и мужественные, а в руках у него свернутое путо.

— На, держись, — говорит он и бросает конец веревки. — Только не трепыхайся... Слышь, Григорий, не трепыхайся. Лед не выдержит.

И когда Лутак мертвой хваткой цепляется за веревку, отец начинает медленно отползать. Это требует огромного напряжения сил и нервов — тащить, отползая, Штунду, под тяжестью которого трещит и рушится лед.

— Слышь, не трепыхайся... — глухо повторяет отец.

Но лед все же крошится. И всякий раз Валерию кажется, что сейчас, ну вот сию минуту, лед просядет и под телом отца. А его это как будто совсем не трогает. Намотав на руку веревку, отец все ползет и тянет за собой Штунду. Потом лед перестает крошиться. Видно, он был истончен только у чистой воды, а дальше все еще крепкий и лежит немалым пластом. Наконец отец вытаскивает Григория Калениковича, как диковинную рыбу.

— Ну вот! — говорит отец, отдуваясь. — А ты плачешь... — смешливо обращается он к Вьюну. И вдруг замечает сына. — Ты как здесь?

Валерий смотрит на отца виновато и восхищенно. Внимание Егора Павловича опять привлечено Штундой. Тот все еще держится за веревку, как будто не может привыкнуть к мысли, что спасен.

— Эй, Штунда! — смеется отец. — Поднимайся, а то насморк схватишь.

— Спас ты меня, — говорит Григорий Каленикович, поднимаясь с помощью отца. — С Вьюном утоп бы я, спаси господи...

— Пошли, сухое чего-нибудь дам. А то на ветру загнешься...

— И то правда...

Только сейчас его начинает бить озноб от холода.

— Мне бы внутрь чего-нибудь...

Пока Григорий Каленикович с помощью Вьюна растирает жесткой рукавицей свое охладевшее тело и переодевается в сухую, не по росту, запасную одежду старшего Франчука, Валерий с отцом собирают снасть. И все время они слышат, как Штунда ругает Вьюна за гибель лодки и трусость, чуть не погубившую его.

— Пусть бог тебя судит, — с сердцем говорит Григорий Каленикович, — а с меня довольно! Не нужен мне такой помощник.

— Отец, — говорит Валерий, — ты знал, что дальше лед крепкий?

Собирая сеть, Егор Павлович сдержанно отвечает:

— Знал, не знал, разве в этом дело?

Был конец апреля, а дни стояли солнечные, жаркие — в пору для июня, и вода в реке стала спадать. Не очень сильно — по одному-два сантиметра в сутки, но падала, оставляя черные отметины на полузатопленных стволах ив и осин.

После уроков Валерий спустил на воду легкий челнок. Он хотел обследовать Конские острова, где предстояли работы по спасению малька. Бондаренко просил его нанести на карту низины — там дольше всего отстаивается вода. Выход ее в реку должна обеспечить бригада Валерия, состоявшая из учеников десятого класса. Вместе с водой уйдет и рыбья молодь.

Валерий с малых лет привык к челноку и сейчас неторопливо работал веслом, думая не о том, как преодолеть довольно сильное течение на фарватере, а о разных разностях и прежде всего о том, как провести лето — поработать ли в заповеднике, где всегда нужны люди, знающие и любящие природу, или помочь Владимиру Николаевичу в его трудном и небезопасном деле, стать, как и отец, общественным инспектором рыбоохраны.

Часа полтора юноша бороздил по водным лабиринтам, и зарисовки уже подходили к концу, когда Валерию неожиданно показалось, что он услышал выстрел. Очень далекий, напоминавший хлопок пробки из бутылки с шипучкой, и все же Валерий мог поручиться, что это выстрел. Но кто мог стрелять в такую пору, когда действует запрет и на охоту и на рыбную ловлю?

Какое-то неясное беспокойство закралось в сердце юноши; он быстро достал бинокль и стал настороженно оглядываться по сторонам. Вначале Валерий ничего подозрительного не заметил, а потом вдруг увидел узкий и длинный челн, качавшийся на легкой волне, и гребца в челне. Именно в эту минуту гребец сделал резкое движение вперед и назад, и тут же на острие гарпуна сверкнула в лучах солнца наколотая рыба.

Рыба была крупная. Скорее всего линь килограмма на два, но мог быть и судак, знатная добыча. Браконьерствовал свой, знакомый, при виде которого у Валерия отхлынула кровь с лица. Он узнал Харитона Лутака. Забыв о выстреле, почему-то обеспокоившем его, Валерий устремился вперед.

Расстояние между лодками быстро сокращалось, и по некоторым признакам Валерий понял, что Харитон увидел его, хотя и не показывал виду. Он даже затянул песенку о космонавтах, которым осталось до старта четырнадцать минут. Но тут на Валеркином пути оказалась тесная группа осин. Они росли на западном выступе Скакуна — одного из крупнейших островов, сейчас затопленного, и нужно было обогнуть его. На две-три минуты Валерий потерял из виду браконьера — только слышно было, как тот напевает о космонавтах. А когда опять показался веселый певец, то в руках он держал уже не гарпун, а обыкновеннейшую удочку и на воде покачивался самодельный поплавок из пробки и гусиного перышка. Теперь и юный Лутак не скрывал, что видит Валерия, и как ни в чем ни бывало закричал:

— Салют, кэптен! Какими ветрами?

Такой наглый тип!

— Ну-ка, давай сюда гарпун! — приказал Валерий и направил челнок по прямой, будто собирался идти на таран.

— Псих! — закричал Харитон, вовремя оттолкнув рукой черный нос Валеркиной лодки. — Искупаться захотел?

— Я все видел, слышишь? — негромко, с достоинством сказал Валерий, хотя кипел от злости. — Отдавай гарпун, или я тебя силой заставлю отдать.

— Ух как страшно! — насмешливо ответил Харитон, и его красивое, уже загоревшее на солнце лицо выразило полнейшее пренебрежение к угрозе противника. — Мне так страшно, — повторил он, — что я весь трясусь...

Он продолжал насмехаться.

— Только я не пойму, о каком ты гарпуне болтаешь. Не об этом ли? — И он приподнял длинную жердь. — Фантастика!

Валерий пришвартовался к браконьеру и заглянул в челн.

— Хитришь? — неуверенно сказал Валерий. — Я же сам видел, как ты бил острогой рыбу.

— А где же рыба?

Рыбы тоже не было. «Неужели Харя все выбросил за борт, пока я огибал мысок Скакуна?» — подумал Валерий. И его утешала лишь мысль, что Харитон все же испугался, хоть и перехитрил его.

— Гад ты, вот кто! — сказал Валерий. — Подлый человек.

— А ты легавый Бондаренки. Все вынюхиваешь? Боишься, рыбы в реке не хватит тебе и твоему батьке?

— Ты моего батьку не трожь! — предупредил Валерий.

Ничего не ответив — знал, с кем имеет дело, — Харитон отвернулся и стал наблюдать за поплавком. А Валерий внимательно окинул взглядом поверхность реки вокруг Харитошиного челна, как будто надеялся увидеть на дне гарпун и кукан с рыбой. Но место было глубокое, возможно, Харитон вообще не здесь стоил, когда Валерий увидел его первый раз, и не тут выбросил гарпун и кукан.

Ай да Харя! Валерке и в голову не пришло, что невинный поплавок качается над браконьерской добычей, спущенной ловким парнем под воду за те считанные минуты, пока его противник обходил выступ Скакуна.

Повернув челн двумя взмахами на сто восемьдесят градусов, Валерий возвратился к Скакуну, чтобы продолжать зарисовки.

Валерий вытянул челн на берег и перевернул под деревьями вверх дном. Подхватив сумку, он уже собирался оставить артельный стан, когда увидел старшего Лутака.

— Валерий, — окликнул тот, — ты случаем не видел моего парня? Как ушел в школу, так только его и видели! Уж не случилось ли чего...

Григорий Каленикович стоял перед Валеркой, опираясь на палку, а маленькие глазки на широком лице остро уставились в лицо юноши.

— Браконьерствует ваш Харитон, ничего с ним не случилось, — ответил Валерий.

— Все злобствуешь... — вздохнул Григорий Каленикович. — Мой Харитоша смирней овцы божьей, все знают, и напрасно ты, парень, лаешься...

— Вот-вот, совсем овечка! — иронически подтвердил Валерий. — Только с острогой на икроносную рыбу ходит, божья тварь...

Лутак покачал головой.

— И откудова только у вас, Франчуков, столько черной злости? Все мало вам, все боитесь, что люди сытыми будут...

«Ну что с ним говорить, с этим баптистом!» — подумал Валерий. А Григорий Каленикович и не ждал ответа. Повернулся и зашагал к гаражу, возле которого свертывал цигарку Клим Штанько.

— Шо это вы кульгаете, Григорий Калепикович? — донесся насмешливый вопрос Штанько. И ответ Харитошиного отца:

— Поверишь, Климушка, третий день с постели не встаю, как собака с перебитыми ногами. Радикулит в гроб загонит, помилуй бог...

Дома никого не было, ни матери, у которой сегодня вечерние уроки, ни отца, и Валерий даже обрадовался этому: никто не помешает завалиться на диван со свежим номером журнала «Юность». Но в этот день он читал рассеянно, в голову все лезли события прошедшего дня, и снова его охватило непонятное беспокойство, когда он вспомнил об услышанном выстреле. Где это, интересно, стреляли? Скорее всего выстрел донесся из заповедника, рощицы которого зелеными островками разбросаны по степи среди бесчисленных озер. И тут Валерий вспомнил, что именно сегодня ночью отец с Бондаренко собирался в засаду.

Когда возвратилась мать, Валерий уже сидел за учебниками. Она сразу спросила, не приходил ли отец, и видно было, что его отсутствие удивило ее и обеспокоило.

— Что это он так задержался?

Можно было поделиться с ней своими догадками, но Валерий воздержался. Это ведь была чужая тайна, и он не хотел открывать ее. Но шли часы, уже был поздний вечер, а отец все не возвращался, и Валерий, взволнованный не меньше матери, решительно поднялся.

— Схожу к Бондаренко, — сказал он. — Может, отец у него.

— Сходи, сынок, — согласилась мать, — только скорей возвращайся.

В эту минуту из сеней послышался шум открываемой двери.

— Наконец-то! — обрадовалась мать.

Но в комнату вошел Бондаренко.

— Добрый вечер. А где ж хозяин? — спросил инспектор.

Бондаренко ждал отца с семи вечера и вот не выдержал и пришел.

Мать обессиленно опустилась на стул.

— С рыбаками поговорю, — сказал Бондаренко. — Только особенно и волноваться незачем. Егор Павлович не тот человек, с которым может случиться худое...

Однако Валерий видел, что Бондаренко и сам очень озабочен.

— Вы оставайтесь дома, — предложил Бондаренко, — а мы с Валеркой пойдем к рыбакам. Только, Евгения Васильевна, голубушка, без паники. Рыбак задержался на реке — невидаль какая...

Однако ни в ту ночь, ни в последующие дни отец не возвратился.

Недели две рыбаки искали отца по всей реке до самого устья, но безуспешно. Не была обнаружена и моторная лодка Егора Павловича. Будто ко дну пошла вместе с хозяином.

Из города приехал следователь. Это был совсем еще молодой человек, лет двадцати пяти, с коротко остриженной светлой головой. Недели две он прожил в селе, говорил со многими рыбаками, односельчанами Егора Павловича, интересовался, с кем тот дружил и с кем враждовал. С людьми он говорил как-то уж слишком обыденно, будто со старыми знакомыми, которых давненько не видел, а вот сейчас встретил и душевно рад этому. И поэтому, возможно, не было заметно, что Виктор Емельянович, как звали следователя, интересуется жизнью села и жителей его с какой-то специальной целью, а не из простого человеческого любопытства.

Только в редких случаях и всегда совершенно неожиданно для Валерия куцые светлые брови следователя хмурились, рисунок рта становился более резким и жестким, и тогда на лице Виктора Емельяновича появлялись черты человека настойчивого и решительного.

Сам Валерий словно повзрослел за эти дни и, как все говорили, стал еще больше похож на отца. Валерий не хотел верить, что отец погиб, не мог в это поверить, хотя всю неделю сам ходил по реке с поисковой группой, обшарил оба берега от села и до устья реки. Валерий похудел, почернел, в уголках крепко сжатого рта появились морщины — свидетельницы горестных раздумий, недоумения и неизбывной боли.

Как могло случиться, что его отец, такой еще молодой и сильный, такой отважный и добрый, вдруг ушел из жизни? В это нельзя было поверить! Но шли дни, а Егор Павлович не возвращался. Он исчез, исчез, казалось, бесследно.

Много в эти горькие дни думал Валерий о том, как отец относился к людям, к жизни, к нему, своему сыну, и к матери. Все односельчане вспоминали Егора Павловича с большим уважением, и Валерий мысленно дал себе слово жить так, как отец. Да, он должен работать, решил Валерий. Он перейдет в вечернюю школу, будет учиться и работать. Как и отец, он станет рыбаком. Таким же отважным, сильным и справедливым. И как отец, он будет помогать инспектору Бондаренко в его трудной борьбе с браконьерами. Они бесчестны, как воры, и коварны, как пауки. Отец так и называл их и нисколько не боялся. И он, Валерий, не боится и пойдет по следам отца. Валерий так и сказал инспектору, когда тот спросил о его дальнейших намерениях.

Следователь уехал, так и не раскрыв тайну исчезновения отца. Но перед отъездом он снова пришел к Франчукам. Мать показывала ему семейные фотографии, тетрадку с записями отца и даже его письма. И на прощание, так и не сказав, что же он думает о случившемся, Виктор Емельянович только вспомнил народную поговорку:

— Правду в сучок не засунешь, Евгения Васильевна.

Из этих слов Валерий заключил, что Виктор Емельянович все же что-то знает. Может быть, пригодилось сообщение об услышанном выстреле. Виктор Емельянович очень внимательно отнесся к рассказу Валерия.

— Хорошенько вспомни, — настойчиво требовал он, — время, когда ты услышал выстрел.

У Валерия часов не было, и он мог лишь сказать, как высоко стояло солнце.

— Мне кажется все же, что стреляли в заповеднике, — неуверенно говорил Валерий.

— Но Егор Павлович был на реке, — напомнил следователь. — А кто мог стрелять, как ты думаешь?

Валерий пожал плечами.

— Можно спросить наблюдателя. Это как раз участок Андрея Потаповича.

Валерию хотелось рассказать, как он встретил в заповеднике Григория Калениковича с ружьем. Но тут же вспомнил строгий наказ отца никому не говорить об этом. Теперь, когда отца не было, каждое его слово приобретало особое значение, и он промолчал о Лутаке. К тому же было ясно, что в тот злосчастный день Григорий Каленикович не мог забраться далеко — ведь Валерий его встретил ковыляющим с палочкой на колхозном стане.

— А как отец относился к Лутаку? — неожиданно спросил следователь, будто догадался, о чем думает Валерий. — Говорят, он не любил его.

— Отец совсем недавно спас жизнь Григорию Калениковичу.

— Вот как! — удивился следователь. — Никто мне об этом не говорил.

Валерий рассказал, как было дело.

— Только отец действительно недолюбливал Штунду. За жадность. Отец говорил, что сытый волк смирнее ненасытного человека. А Григорий Каленикович прямо ненасытный. Он всегда так радовался, когда зимой случался замор.

— Чему же он так радовался?

— Можно было таскать угоревшую рыбу сколько душе угодно, а Штунде только это и нужно.

— Бондаренко говорил, что ты часто в заповедник наведываешься, — вспомнил следователь. — Где же ты там бываешь?

— Все больше на участке дяди Кости. Это сосед Андрея Потаповича, хороший старик. И у него водятся белые цапли и даже лебеди. Красивые, редкие теперь птицы.

— А на участке Андрея Потаповича бываешь?

— Дорога к дому лежит через участок Андрея Потаповича.

— В таком случае я попрошу тебя об одной услуге.

— Пожалуйста.

— Запоминай хорошенько незнакомых людей, которых увидишь в заповеднике.

— У дяди Кости?

— И на участке Андрея Потаповича. — Следователь улыбнулся. — Только ты, прошу, не преувеличивай значения моей просьбы. Просто мне хочется знать, кто из посторонних захаживает в заповедник. Как они выглядят, как ведут себя. И учти: разговор этот между нами. Понял?..

Дни стояли теплые, и сады утопали в бело-розовой пене цветущих вишен и яблонь,

С каждым днем падал уровень воды в реке, все более обнажая знакомые приметы заречья с его песчаными косами и сочными лугами на бесчисленных островах.

Казалось, что островков стало больше, а плавни будто кто-то подстриг. Но Валерий знал, что это вовсе не так. Просто вода в плавнях стояла еще высоко, на островах обнажились только возвышенные места, образовав множество островков и мелких озер.

Вода в них была теплая и мутная от кишевших в ней мальков. Но Валерий знал: пройдет неделя-две, и мелкие озерки превратятся в ямы, заполненные вязкой жижей, и тогда погибнут тысячи лещей, судаков, окуней, подустов.

Однако сейчас еще не поздно спасти рыбу. Нужно только открыть канавы, выпустить из озер в чистую, свежую воду всю эту беззаботно резвящуюся молодь рыбьего царства.

Весь день Валерий провел на Конских островах, размечая с Сергеем Никитичем участки для школьных бригад, которые выйдут завтра копать канавы. Возвратились засветло. Валерий сразу не пошел домой, а поговорил еще со Штанько о завтрашней работе.

Валерий поднимался по крутой тропинке к дому, когда увидел Бондаренко. У того был озабоченный вид.

— А я у тебя был, — сообщил Владимир Николаевич, после того как поздоровался. — Думал, что возвратился уже.

— Я задержался на стане, пока лодку вытаскивал, то да сё.

Валерий был удивлен: он уже виделся сегодня утром с инспектором, когда тот приезжал на Конские острова. Но юноша не выказал своего удивления, только объяснил, почему задержался.

— Я пришел сказать тебе, что встречаемся, где договорились, — объяснил Бондаренко.

— О, уже сегодня!

«Видно, — подумал Валерий, — утром Бондаренко и сам еще не знал этого».

— Не шуми, — предостерег инспектор и оглянулся по сторонам. — И не забудь потеплей одеться — ночь прохладная, — напомнил он.

— А ружье взять?

— Обойдемся без ружья.

По Валеркиному лицу было видно, что такой ответ его не очень-то устраивает.

— И смотри, — предупредил Владимир Николаевич, — матери не проговорись, чтобы напрасно не волновать ее.

— Не беспокойтесь, — обещал Валерий. Они попрощались.

— А тебя спрашивал Бондаренко, — сообщила мать, как только Валерий переступил порог.

— Наверное, интересовался, справились ли мы с разметкой, — равнодушно сказал Валерий. — Сам Бондаренко работал аж на Барвинке, а у нас был только утром.

Евгения Васильевна подала обед, и Валерик с аппетитом стал есть. Он ел и поглядывал на мать. Как постарело за короткое время милое лицо матери! Раньше не было ни этих морщин, ни седой пряди в русых волосах. «Моя хорошая, — с болью думал Валерий, — как хочется, чтобы снова радостью засветились твои глаза и опять зазвучал в нашем доме твой ласковый смех!.. Но это может быть, я знаю, только с возвращением отца...»

Потом он стал думать о том, как бы получше объяснить матери, почему он сегодня не сможет ночевать дома.

Покончив с обедом и вытирая губы концом расшитого полотенца, лежавшего на коленях, Валерий сказал:

— Часок отдохну, а потом мне еще на дежурство.

Мать насторожилась:

— Это еще на какое дежурство?

— В штабе дружинников, мама. — Он не смотрел ей в глаза.

— И за этим пришел Бондаренко? — спросила мать. — Не умеешь ты, Валерка, врать.

— Ладно, ты только не волнуйся, — сказал Валерий.

А мать говорила:

— Я догадываюсь, зачем ты идешь, но тебя ведь все равно не удержишь.

— Все будет хорошо, мама.

— Отец тоже всегда говорил: «Все будет хорошо». Но ты все же помни и обо мне.

Она отвернулась, чтобы Валерий не увидел слез, и стала готовить бутерброд.

— Возьмешь с собой на ночь,

— Возьму, мама, спасибо...

Через час он ушел.

Ночь была звездная, но не такая светлая, чтобы из боярышника на склоне холма, где устроился Валерий, можно было разглядеть людей, выходящих из дома Лутака.

Когда уже совсем стемнело, пришел Бондаренко. Он был в сапогах и плаще, карманы которого оттопыривались. Валерий был уверен, что Бондаренко не забыл свой пистолет. Однажды он видел, как инспектор чистил его.

— Давно пришел? — спросил Бондаренко.

— Часа два.

— Хозяин не выходил?

— Выходил, когда приехал какой-то человек в посудине.

— Что за человек?

— Разве узнаешь! Только и приметил, что длинный, аж сгибается, а голос бабий.

— Может, так оно и есть?

— Нет, имя не женское — Капитон.

— Ты слышал их разговор?

— Разговора-то не было. Григорий Каленикович спросил: «Ты, Капитон?» А длинный ответил с лодки: «Я». Каленикович и говорит: «Добре. Уходи, я скоро». — «Опять нудишь? — говорит длинный. — Успевай до луны». И все.

— Только всего? И ты не узнал по голосу?

— Нет. Чужой будто... Сказал и погреб на фарватер. А Григорий Каленикович пошел в хату.

— И больше не выходил?

— Один раз вышел с Харитошей. Пошли в сарай, и Харитон чего-то вынес.

— Сети?

— Может, и сети.

— А старик?

— Григорий Каленикович тоже. И все снесли в лодку. Два раза ходили в сарай — и обратно к лодке. Вон она, в кустах...

— Давно это было? — спросил шепотом Бондаренко.

— Да с час. А может, и меньше. Время, знаете, как тянется...

— Ну лежи.

Оба притихли.

Скоро должна была взойти луна, и Валерка нетерпеливо ждал этой минуты. Тогда будет все видно далеко вокруг. На селе уже затихли голоса парней и девчат, гулявших в клубе и бродивших по берегу, а в доме Лутака все еще горел огонек. «Может быть, хитрый лис Штунда передумал?» — решил было Валерий не без сожаления, и в эту минуту тихо скрипнула дверь. Валерию не видно было, кто вышел, но он узнал Лутака по голосу.

— Так завяжи... Ежели кто спросит... Или из правления... Уехал в город — и все... — говорил Григорий Каленикович.

В голосе звучала озабоченность.

— Слыхала. Сколько раз повторять, — недовольно ответила его жена.

— Ты завяжи...

— Давай, Харитоша! — послышался тихий окрик Григория Калениковича. — Чего копаешься?

Харитон сдвинул лодку в реку, и послышался негромкий шлепок весла по воде. Некоторое время стлался за кормой слабо мерцающий след. Мотор Лутаки не заводили. А в окне дома погас огонь.

— Ну, Валерий, — шепнул Бондаренко, — теперь устраивайся поудобней, времени у нас много, и можно соснуть.

— А не проспим? — забеспокоился Валерий.

— Я разбужу.

Но сон бежал от Валерия. Он лежал и представлял, как на рассвете, когда браконьеры возвратятся с незаконным уловом, он выйдет из засады и задержит их. Интересно, кто тот, длинный? Может быть, они окажут сопротивление — трое против двоих, а у него, Валерия, нет оружия.

Он вспомнил отца, и больно защемило сердце. Возможно, на этом месте укрылся бы и отец, дожидаясь рассвета; и если он жив, то, наверное, порадуется, узнав, что он, Валерий, заменил его. Эх, узнать бы, что с отцом приключилось в тот апрельский день и кто виноват, и отомстить за отца!..

Когда Валерий проснулся, уже взошла луна, вокруг было совсем светло. И очень тихо, безветренно. Валерий немного приподнялся и осмотрелся вокруг. Косогор с вербой, нависшей над ним, и ниже и впереди — огород, цветущий сад, дом Штунды со слепыми окнами, низкий плетень с горшками, посаженными на колья для просушки, и лунная дорожка на реке, уходившая в неизвестное.

— Чего ты не спишь? — зашептал Бондаренко.

— А я только сейчас проснулся.

Бондаренко тоже приподнялся.

— Кажется, идут...

Рассветало, и от утреннего холодка знобило.

— Пошли! — сказал Бондаренко.

Пригнувшись, скрываясь за деревьями, Бондаренко перебежал к плетню и залег, а Валерий за ним. Оба настороженно прислушивались к каждому звуку с реки. Теперь все явственней доносился легкий шумок движущейся лодки, и вот она с ходу врезалась в берег. Но Бондаренко не шевелился, и Валерий тоже.

— Ну, слава богу!.. — послышался хриплый, но негромкий голос за плетнем. — Пронесло будто...

— А кому быть сегодня? — ответил молодой голос. — Они ж весь день на островах топтались, к воскреснику готовились, чтобы всей школой малька спасать.

— Бог не спасет, человеку не уберечь. Только ты, Харитоша, все ж таки сходи в школу. Для отвода глаз.

— Спать охота.

— Покружишься для вида — и досыпай свое.

Сын помог отцу взвалить на спину свернутую сеть. Григорий Каленикович кряхтел и постанывал. «Значит, длинного нет», — подумал Валерий. И в эту минуту Григорий Каленикович с сетью на плече показался из-за плетня.

— Здоровеньки булы! — приветствовал его Бондаренко.

— Товарищ Бондаренко! — воскликнул Григорий Каленикович.

Он страшно растерялся, маленькие, глубоко сидящие глаза перебегали с Бондаренко на Валерия, нижняя губа отвисла, ушанка, которую он носил и в мае, сползла на ухо. Но уже в следующую минуту Григорий Каленикович как ни в чем не бывало спросил:

— А що ж вы в хату не заходите?

— Нам и здесь неплохо, — усмехнулся Бондаренко. — Правда же, Валерка?

— От еще! — пожал плечами Григорий Каленикович. — Що ж мы будем говорить на холоде. Темно, и ничего не видно.

— А что нам смотреть? — смешливо продолжал Бондаренко. — Лучше поговорим. Как она жизнь, как рыбалка...

Валерий беспокойно задвигался.

— Харя же рыбу всю выпустит... — зашептал он.

— Сиди! — приказал Бондаренко.

— Да разве вы сами не знаете, какая она, жизнь? — почесал в затылке Григорий Каленикович. — Лучше и быть не может! — И сердито закричал через плетень сыну: — Харитоша, возьми у меня сети. Не видишь — гости пожаловали...

Показался Харитон. В руках он нес пустую кошелку. «Где же рыба?» — подумал Валерий. Все его мысли были о рыбе.

— А откуда вы едете? — спросил Бондаренко.

Против Григория Калениковича инспектор казался прямо молодцом, хотя годами Лутак был значительно моложе. В кожаной тужурке на «молнии» и в форменной фуражке инспектора рыбоохраны, Бондаренко вызывал у Валерки восхищение своим спокойствием и скрытой силой.

— Так откуда вы едете? — повторил он, щупая сети.

— Проверяете, не забрасывал ли? — усмехнулся Григорий Каленикович.

Они были сухие.

— А едем мы с собрания единоверцев

— И ятерь на собрание брали?

— С кумом хотел поменяться.

— Колхозным ятерем?

— А что ж, что колхозный? Может, у кума, думал, лучший.

— Вон оно как! — покрутил головой Бондаренко. — Забота о колхозе...

Григорий Каленикович перевалил ятерь на плечо Харитона.

— Кто ж этот кум? — спросил Бондаренко.

— Да вы его не знаете.

— А может, знаю.

— Не, не знаете.

— И рыбки с собрания не привезли? — сказал Бондаренко, закуривая папиросу.

— Все шутите, товарищ Бондаренко, — засмеялся Григорий Каленикович. Видно было, что он уже совсем пришел в себя. — Где ж там рыбки возьмешь, когда вы запрещаете?.. — И опять засмеялся.

— А если Валерий в лодку заглянет?

— Нехай заглядывает. Он что, за отца соглядатаем ходит?

Валерий шел к лодке, но остановился. Бледный, со сжатыми кулаками, он смотрел на рыбака.

— Плохо шутите, Григорий Каленикович, — сказал Бондаренко, и голос его зазвенел в предрассветной тишине.

— Звиняйте, если я сказал что-то не так. Не по злобе, а по глупости, — поспешно заговорил Лутак. — Бог свидетель, что я за покойничка вечно буду молиться, как за своего спасителя...

— А почему вы Егора Павловича в покойники приписали? Может, и не покойник, а? Мало ли что с человеком может случиться...

Штунда облизал губы.

— Люди говорят...

— Лю-юди... Люди говорят, что Григорий Каленикович Лутак рыбу промышляет во время нереста, но это еще проверить нужно.

— Що ж, проверяйте, — вдруг озлобляясь, сказал Штунда. — У вас ведь служба такая — запрещать и проверять. — Он хрипло засмеялся.

Валерий бросился к лодке. Его бил озноб от нетерпения. Он и раньше не любил Лутака. Но теперь просто ненавидел его.

Однако рыбы в лодке не оказалось.

В этот же день городские дружинники задержали на рынке двух женщин, торговавших рыбой из-под полы. В их кошелках оказались крупные самки леща и судака, раздувшиеся от икры.

Женщин привели в штаб дружины, где их допросил молодой человек, которого все принимали за дружинника. Но в действительности это был следователь прокуратуры Виктор Емельянович Курносов. Уже с неделю по его просьбе дружинники задерживали торговцев рыбой то на одном, то на другом колхозном рынке.

Торговки оказались жительницами городской окраины и уверяли, что рыбу купили с рук у рыбаков-любителей.

— Такой представительный мужчина, знаете, — рассказывала одна. — В панаме, на пальце серебряное кольцо с черепом и черные очки носит. Ни за что не скажешь, что нарушитель.

Виктор Емельянович насторожился: это уже вторая спекулянтка называет те же приметы рыбака-любителя. В прошлый раз он приезжал в среду и тоже привозил тяжелых лещей, судаков и язей.

...На Конских островах в то воскресенье было шумно, оживленно и весело. Здесь собрались не только школьники. Приехали учителя и многие родители.

Бригада Валерия Франчука одной из первых на Скакуне связала каналом озеро с рекой. Несмотря на тревожную ночь, проведенную в засаде, Валерий совсем не чувствовал усталости. Он был радостно возбужден и очень доволен, что его бригада обогнала даже колхозную. С лопатой на плече Валерий подошел к Бондаренко и отрапортовал:

— Товарищ государственный инспектор рыбоохраны, бригада Франчука задание выполнила, канал открыт.

— Молодцы! — похвалил Бондаренко, пожимая Валерию руку.

На всех островах жгли костры, и в воздухе стоял запах дыма и пшенной каши.

— Сегодня, — сказал Бондаренко, — мы сохранили сотни, а может быть и тысячи тонн красной рыбы. Теперь не менее важно спасти ее от браконьерского «паука».

Возвращались домой веселой флотилией — кто в челнах, а кто в шлюпках и моторных лодках. Валерий попал в одну лодку с десятиклассницей Катей Сивковой, и они оказались на скамье рядом. Девушка приветливо улыбнулась Валерию.

— Ты знаешь, — сказала она, — мы отстали от вас только на двадцать минут. Это Харя нас подвел. Как назло, Сергей Никитич сунул его в мою бригаду, а Харя вдруг заболел и провалялся весь день в кустах.

— Еще бы!.. — многозначительно сказал Валерий.

— А почему ты вчера не пришел в клуб? — спросила девушка. — Я тебя искала.

— Делом одним был занят, — ответил Валерий, испытывая сладкое чувство оттого, что Катя его ждала и искала. — А зачем я тебе нужен был?

— Так, вообще. — Она смутилась. — А сегодня ты придешь в клуб? Будет художественная самодеятельность.

Уже виден был колхозный стан с рядами держал, сейчас пустовавших, с челнами под деревьями и мирно беседующими стариками на ступеньках крыльца ожидалки. Моторка уткнулась носом в песчаный берег.

— Сегодня приду, — согласился Валерий и помог Кате выйти из лодки, хоть она, дочь и сестра рыбака, могла прекрасно справиться и сама.

— Так я тебя буду ждать! — крикнула Катя уже с берега.

Но в этот вечер Катя так и не дождалась Валерия, потому что из города приехал с важными вестями следователь.

К Франчукам пришли Бондаренко, Клим Штанько, за которым сбегал Валерий по просьбе Курносова, и заместитель председателя колхоза Юрий Максимович — низкорослый, очень сильный человек, который управлялся одной рукой (левую потерял на войне) лучше, чем иной рыбак двумя.

— Такие вот дела, — закончил свой рассказ следователь. — Есть все основания полагать, что у нас на реке орудует браконьер по кличке Паук.

— Даже по отрывочным сведениям, которыми поделился с нами Виктор Емельянович, — сказал Бондаренко, — я представляю себе, что этот Паук опасный браконьер, смелый и в то же время хитрый.

— А почему вы утверждаете, Виктор Емельянович, что Паук и человек с перстнем одно и то же лицо? — спросил Юрий Максимович.

— Я не утверждаю, а только предполагаю, — ответил следователь. — Время и дальнейшие события покажут, насколько это верно.

— Товарищ Курносов собрал нас, чтобы поделиться своими соображениями и опасениями не как следователь прокуратуры, а как наш товарищ по охране природы, — объяснил Бондаренко. — Виктор Емельянович сам превосходный рыболов и общественный инспектор рыбоохраны.

Несмотря на такое пояснение, Валерке все же казалось, что Курносов заинтересовался Пауком не только как инспектор рыбоохраны, но и как следователь. «Может быть, — спросил себя Валерий, — этот Паук имеет отношение и к исчезновению отца?»

— А вы не думаете, — сказал Штанько, — что у Паука есть помощники в Верхней Лозовке?

— Возможно, — согласился Виктор Емельянович. — Поэтому я предлагаю хорошенько осмотреть протоки и заливы, где продолжается нерест карповых и других рыб. И не позже как сегодня. Решив, что инспектор устал после ночи в засаде и воскресника на островах, браконьеры не будут так осторожны, как обычно, и мы их захватим врасплох.

— Если этот Паук такой хитрый, — вступил в разговор Валерий, до этого молчавший, — так лучше всего искать его на перекатах.

Валерий сразу вспомнил лунную весеннюю ночь, когда они с отцом наблюдали ход рыбы на нерестилище. Они сидели тогда в лодке и смотрели, как икроносная рыба стремится выйти из фарватера на пойменные луга. В узких горловинах, на высоких местах переката, ее можно было брать просто руками.

— Каким же нужно быть негодяем, — сердито говорил отец, — чтобы в этих местах ставить сети! А есть ведь такие...

— На перекатах скорей всего, — поддержал Валерия Юрий Максимович.

— И выйти нужно с темнотой, попозже, чтобы захватить на деле, когда ворюги войдут в азарт, — сказал Бондаренко.

— Правильно! — согласился Штанько. — Там мы их накроем.

Решили выйти на двух моторных лодках, а на всякий случай захватить и весла, обмотав их тряпками, чтоб бесшумно грести. Но все вышло далеко не так просто, как думал Клим Штанько.

Днем к Григорию Калениковичу приехала старшая дочь из города и привезла дурные вести: дружинники задержали Настю Козодоеву, уже несколько лет сбывавшую по спекулятивным ценам браконьерскую рыбу.

— Ах ты боже мой! — сокрушался Григорий Каленикович. — Что ж теперь будет?

— Откупится, — легкомысленно отмахнулась дочь. — Не за этим я таскалась.

— А за чем же?

— Рыба нужна.

Так было ежегодно. Запрет на лов рыбы во время нереста подымал ее в цене. И не удивительно — где достанешь свежего судака, леща или щуку? Живая рыба водится лишь у Насти Козодоевой и ее подручных.

Провал спекулянтки не выходил из головы осторожного Григория Калениковича. Да и события последнего месяца в селе требовали величайшей осмотрительности. Но скоро конец запрету, и как упустить случай, не воспользоваться возможностью прикопить еще немного, пополнить тайничок? И Григорий Каленикович, все же не уверенный в том, что правильно поступает, спросил:

— А Капитон куда придет?

— Куда скажешь, туда и придет.

Капитон «работал» с мужем дочери — шофером такси. Он доставлял браконьерский улов в какое-нибудь безлюдное, заранее присмотренное место на берегу, где его уже дожидался зять Лутака с машиной, и еще до рассвета рыба попадала к спекулянтам, а потом на рынок.

— Пусть идет на перекат к Старухе, — предложил Григорий Каленикович. — Только сегодня пораньше. Инспектор на воскреснике, так что ему не до нас. Вчера, собака, съел дырку от бублика. Мы ведь наши сети отдали Капитону, а у него взяли сухие, — Григорий Каленикович злорадно усмехнулся. — И наш инспектор мог только гавкать от злости. А сегодня он будет отсыпаться со своей ищейкой — молодым Франчуком.

Дочь уехала, а вскоре возвратился Харитон с Конских островов. Он был свеж и бодр, готовый хоть сейчас выйти на промысел.

— Не штука наука, а штука разум, — с удовлетворением сказал старый Лутак жене, когда Харитоша рассказал, как он притворился больным и проспал весь день в кустах.

Вышли, когда стемнело. А до этого Харитон осмотрел большой участок вокруг дома. На всякий случай.

— Осторожного коня и зверь не берет, — поучал отец.

Но все было тихо.

Жене Григорий Каленикович, как всегда, крепко наказал «завязать», что он уехал в город.

До фарватера да еще с километр вверх по течению шли из осторожности на веслах. Когда же фонарь на колхозном стане стал едва заметен, Харитоша запустил мотор. Недалеко от переката у Коржинской старухи опять перешли на весла, чтобы подойти к месту бесшумно.

Скоро появился в своей моторке Капитон. Это был высокий и жилистый человек, росту без малого сто девяносто сантиметров. Григорий Каленикович в душе побаивался этого гиганта, с виду как будто тихого, но, как было известно старому рыбаку, способного на отчаянные вещи. «С таким не знаешь, где кончишь!» — вздыхал Григорий Каленикович. Но Капитон был нужным человеком, вот в чем дело, и слишком много знал, чтобы можно было легко порвать с ним.

Капитон не поздоровался, лишь спросил:

— Чем брать будем?

— Ельцовкой.

— Подходящее дело.

Это была небольшая, с низкой стенкой волокуша длиной пятьдесят метров.

Первый же заброс принес добрых сорок килограммов отборного леща.

— Еще два-три заброса — и можно до дому, до хаты, — повеселел Григорий Каленикович. — Только откудова он взялся? — удивлялся старик. — В наших местах лещ как будто отнерестился. Здесь же язь должен быть. Как раз его место для нереста — песочек что золото.

Рыбу без разбора побросали не в засеку, как делают рыбаки, а в мешок. В опасную минуту ничего не стоит и спустить под воду. Но когда забросили вторично, в сетях нашли всего несколько рыбин, да и те — мелкие.

— Пугливые, — сказал Григорий Каленикович. — Известное дело — лещ.

Посовещались и решили еще раз протащить сети и выловили еще меньше,

— Может, на перекат в Русалочью двинуть? — предложил Капитон.

— Уж больно близко к селу. Да и какая уверенность, что и там не лещ? — возразил Григорий Каленикович.

— Философствуешь, старик, — грубо отозвался Капитон. — Ты дело предлагай.

— Но и рыбу можно перехитрить, — примирительно сказал Григорий Каленикович. — Зайдем ей с тылу и возьмем прямо на нерестилище. Доброе место приглядел я в Ободье.

Это был рукав, когда-то полноводный. Григорий Каленикович знал, что Ободье к лету всегда зарастает желтой кувшинкой, а весной всякая рыба приходит сюда класть икру.

Ободье было в пяти километрах выше, недалеко от пионерского лагеря «Орленок», белые дощатые строения которого раскинулись на песчаной отмели притока Барвинок — небольшой, но живописной речки, где верхнелозовские рыбаки имели богатую тоню. С моста, перекинутого высоко над Барвинком, летом просматривались и фарватер и Ободье. Весной же, в разлив, можно было попасть в Ободье, минуя перекат, непосредственно из Барвинка по извилистым рукавам, образованным большой водой.

Именно этим путем и воспользовались браконьеры. Григорий Каленикович уверенно вел моторку, он давно изучил все подходы к рыбным местам в разную пору года и на большом протяжении реки.

В Ободье вошли по-воровски тихо. Уже взошла луна, и Григорий Каленикович невольно залюбовался игрой рыбы, потерявшей всякую осторожность. На минуту даже черствое сердце Штунды дрогнуло, когда вытянули сети и в них забили хвостами, выгибая серебряные спины, тяжелые самки, так и не успевшие отложить икру и дать жизнь новому рыбьему потомству...

Не более часа понадобилось, чтобы наполнить три мешка. Больше нельзя было взять. Вдруг Харитоша тихо вскрикнул:

— Бондаренко!

Парень по звуку мотора узнал лодку инспектора.

— А, чтоб ты пропал, собака! — в сердцах воскликнул Григорий Каленикович. И к напарнику: — Тебе, Капитон Силыч, уходить нужно...

Да, ему никак нельзя попадаться на глаза инспектору.

— У меня, Силыч, такой план, — и старик быстро изложил его. — Подходит, а?

— Что ж, другого выхода нет, — согласился напарник. — Может, и клюнет, — и длинно, свирепо выругался, вытирая сразу вспотевшее лицо широкой ладонью.

И при свете луны на безымянном пальце браконьера сверкнул серебряный ободок перстня.

Валерий был удивлен и разочарован, когда прошли третий перекат, а браконьеров и в помине не было.

— Может быть, Штунда и не выезжал, — высказал он предположение, особенно внимательно осматривая в бинокль бухточки и заливы, иногда заходившие далеко в глубь крутого правого берега, у которого шла инспекторская лодка.

А вдоль левого берега, богатого песчаными отмелями, двигалась где-то впереди, сейчас невидимая, моторка Юрия Максимовича.

Вдруг Бондаренко круто развернул моторку.

— По носу лодка! — закричал Валерий.

— Дай-ка бинокль, — попросил Бондаренко.

— Штунда! — воскликнул Валерий, — И Харя. Ну, теперь мы его с поличным схватим, не отвертится...

Браконьеры шли впереди, но не видно было, что они набавляют ход и хотят уйти.

— Владимир Николаевич, можно крикнуть, чтоб подошли? — нетерпеливо спросил Валерий.

— Не пори горячку, малыш, посмотрим, что они будут делать.

— У него первоклассный мотор, — сказал Валерий.

— Да, мотор у него не плохой, — согласился Бондаренко и прибавил скорость.

Но и Штунда нажал.

— Владимир Николаевич, разрешите, я закричу, — упрашивал Валерий. Хладнокровие инспектора удивляло его.

— Я сам, — и Бондаренко сложил руки рупором. — Эй, — закричал он, — глушите мотор!

Никто на окрик и не оглянулся.

— Он сворачивает в пролив! — крикнул Валерий. — Уйдет, черт, честное слово, уйдет!..

Инспектор молча управлял лодкой. Казалось, его не удивляло поведение браконьеров.

При повороте в пролив Штунда снизил скорость. Видно, он боялся сесть на мель, и Бондаренко тоже уменьшил ход, хотя и ненамного. Расстояние между лодками становилось все короче. Уже без бинокля видна была широкая, словно литая, спина старшего Лутака с короткой шеей и круглой головой и тоненькая фигура Харитона.

— Вот идол, даже не повернется ни разу! — сказал Бондаренко.

— А Харя подглядывает, — заметил Валерий.

— Характер! — сказал Бондаренко.

Но больше не кричал. Он как будто хотел проверить, у кого крепче нервы, кто первым сдаст. И тут от неожиданного толчка Валерий чуть не упал. Лодка села на мель.

— Шест давай! — приказал Бондаренко. — Быстро!

Валерий схватил шест и перекинул его за борт. Вместе с Бондаренко он нажимал на шест изо всех сил. Но моторка медленно, трудно сдвигалась в сторону, и расстояние между лодками опять быстро стало расти.

— Ч-черт!

Валерий, не размышляя, прыгнул за борт. Воды было по колено, и в сапоги она не попала, только брызги охолодили разгоряченное лицо. Валерий уперся в борт, а Бондаренко подсоблял шестом. Лодка сразу сдвинулась, и Бондаренко запустил мотор.

И опять началась гонка, снова впереди замаячила широкая, литая спина Штунды, красноречивей чего-нибудь иного выражавшая упорство и злобу человека.

Валерий приготовил багор, чтобы взять браконьеров на абордаж, как только лодки сблизятся. Но тут опять сели на мель.

Теперь оба бросились за борт, чтобы столкнуть лодку. Валерий попал в яму и ушел под воду с головой. Однако он был так возбужден, что в первую минуту не почувствовал холода. Достаточно было одного взмаха, чтобы оказаться рядом с Бондаренко. И они стали вместе толкать лодку, но моторка крепко сидела, и прошло немало времени, пока удалось ее столкнуть. А Штунда между тем исчез, как будто его совсем не было.

— Наверное, ушел в какой-нибудь проток, — сказал Валерий. — Весной их тут много.

— Да, дела-а... — протянул Бондаренко. Его лицо выражало озабоченность.

Слева показался узкий, как канал, проток. Но и справа был виден такой же канал, и дальше еще один. В какой из них ушли нарушители? Лутак ведь прекрасно знал, куда они ведут, а Бондаренко только один раз осенью был в этих местах, когда протоки пересохли.

— А куда он ведет, не знаешь? — кивнул Бондаренко на рукав слева.

— Этот — в Барвинок, а тот, что справа, — в реку, — стал объяснять Валерий. — Но есть и такие, что заканчиваются тупиком.

Бондаренко заглушил мотор и стал прислушиваться.

— Ты что-нибудь слышишь? — спросил он.

Валерий не слышал ничего.

— Или они где-то стоят, — сказал Бондаренко, — или перешли на весла. Хитер Штунда!

— Нужно было пугнуть их из пистолета, — сказал Валерий.

— Стрелять — это последнее дело, парень, — отмахнулся Бондаренко. — Лучше давай подумаем, куда он мог свернуть? На фарватер или в Барвинок? Как ты считаешь?

— Мне кажется, в Барвинок. Ведь из Барвинка можно выйти на фарватер, только выше.

— Ну, там его перехватит Юрий Максимович, — возразил Бондаренко.

— Штунда ведь не знает этого.

— Но мы-то знаем.

— А если он переждет и уйдет от наших? А тут мы можем его нагнать, тем более что он теперь на веслах идет.

— Но он ведь мог и в тупиковый проток забраться.

— Пока мы тут обсуждаем, Штунда гребет и все дальше уходит от нас, — волновался Валерий.

— Чтоб не гадать на кофейной гуще, мы возвратимся на исходные позиции, — решил Бондаренко. — Как бы они ни пошли, мы на фарватере будем раньше и дождемся их. Даже если всю ночь простоим.

Минут через двадцать «Ястребок» вышел на фарватер и бросил якорь. Однако, как ни вглядывался Валерий, браконьеров не было видно.

Как и думал Лутак, инспектор пошел за ним. А Капитон, захватив с собой сети, вышел из Барвинка и поднялся вверх по реке к той рощице на берегу, где дожидался его в «Москвиче» зять Штунды. Лутак должен был прийти сюда же с уловом.

Лодка браконьеров была легче инспекторского катера. Достаточно поводив за собой преследователей, Лутак, наконец, посадил инспектора на мель и свернул в проток, выходивший в Барвинок. Из осторожности мотор заглушили и перешли на весла.

Не знал Григорий Каленикович лишь того, что на его поимку вышли две лодки, и одна из них дожидается в устье Барвинка.

Но сидевшие во второй лодке не имели опыта Бондаренко и вели себя неосторожно. Во всяком случае, Лутак услышал их раньше, чем они увидели его.

С большими предосторожностями и почти бесшумно отец с сыном выгрузили мешки с рыбой на берег Барвинка и спрятали их в кусты недалеко от моста. На это ушло не более десяти-пятнадцати минут. Теперь можно было отсидеться где-нибудь в тихом месте. Но Григорий Каленикович знал, что его дожидается Капитон, человек нетерпеливый. Он мог со зла возвратиться, а преследователи не уйдут, пока он, Лутак, не покажется. И старый рыбак быстро прикинул как можно перехитрить безрукого Юрия Максимовича, которого востроглазый Харитон успел разглядеть в лодке из-за кустов. «Более важно, чтобы Бондаренко не напал на след Капитона», — решил Григорий Каленикович и приказал сыну завести мотор.

Но как только лодка показалась из-за кустов, раздался зычный голос Клима Штанько:

— Стой, глуши мотор!

— Кто это? Что за люди? — притворно удивился Григорий Каленикович.

— Ты что же, Штунда, своих с перепугу перестал узнавать? Приставай к берегу!

Обе лодки стали рядом.

— Ну, Каленикович, что ты тут робишь? — спросил Юрий Максимович.

— Да вот в лагерь собрался.

— В лагерь? — удивился третий пассажир, в котором Григорий Каленикович, к великому своему неудовольствию, сразу признал следователя Курносова. — В какой это лагерь вы собрались, Григорий Каленикович?

— Да в «Орленок», вот в какой, — недовольно ответил Лутак, ожидавший такой вопрос. — Правление постановило, чтобы каждый по два трудодня отработал. А я рассчитываю сына отдать в лагерь, вот и собрались мы с ним, чтоб не было выговора от Юрия Максимовича.

— Что правда, то правда, — подтвердил Юрий Максимович, — есть такое решение правления артели.

— Так вам светлого дня мало, что ли? — спросил злоязычный Штанько. — Или вы в лунатики записались?

— Решили загодя приехать. Отпрацюем от зорьки до захода — вот и два дня.

— А что это тебя понесло в Барвинок? — не унимался Штанько.

— Проклятый радикулит, спаси господи. Думал, короче дорога и меньше придется на воде быть, да чуть не засели на всю ночь.

— Проворный же ты шугать по ровчакам, — заметил Юрий Максимович.

— А рыбку же откуда везешь? — спросил Штанько. — Или и язь вскочил, чтоб радикулит не схватить в сырой воде?..

Все засмеялись этой шутке, только Григорий Каленикович обиделся.

— Шути, да знай меру, — сказал он в сердцах. — Где ты его видишь?

— А мы сейчас поглядим.

— Гляди, гляди, только смотри, чтобы гляделки не проглядел...

— Не сердись, Каленикович, ты же известный хитрец. Голыми руками тебя не возьмешь, — примирительно сказал Штанько, влезая в соседнюю лодку. — Ну-ка, это что за вещь?

— Мешок, не видишь?

— Вижу, А за какой он надобностью?

— Мало надобностев у живого человека, помилуй господи. Или на мешки тоже есть запрещение? — ядовито спросил Григорий Каленикович.

— Ни сетей, ни другой какой-нибудь снасти как будто нет, — обескураженно сказал Штанько, обыскав лодку. — А рыбой пахнет.

— Недаром говорят, курам просо снится, — сердито ответил Григорий Каленикович.

— А куда ж все-таки ты держишь путь? — допытывался Штанько.

— Говорю ж тебе, в лагерь.

— А «паучок» небось в кустах припрятал?

— Ябедников на том свете за язык вешают, Штанько, ты учти.

— Вот страсти какие! — ужаснулся Клим. — А я, Штунда, еще долго проживу на этом свете, так что не беспокойся обо мне.

— Ладно, поговорили — и расходиться пора, — сказал следователь. — Счастливого пути, Григорий Каленикович, можете двигать.

Штанько возвратился к своим.

— Бувайте! — сказал доброжелательно Лутак. — До новой встречи! — и столкнул лодку в реку.

— Не верю я, что он в лагерь пойдет, — сказал Штанько, когда моторка Штунды ушла за мост.

— Это легко проверить, — ответил следователь, — и Лутак не так глуп, чтобы сомневаться в этом.

— А я уверен, что он браконьерствовал, — стоял на своем Штанько. — И не один.

— Почему ты так думаешь? — заинтересовался Юрий Максимович.

— Потому, что Штунда человек осторожный и случайно не вышел бы на нас.

— В этом есть смысл, — признал следователь. — Дальше, Клим!

— А дальше то, что он хочет сбить нас со следа, запутать.

— Что же ты предлагаешь?

— Проследить за Штундой.

— Наивно, Клим. Старого воробья на мякине не проведешь. Удовлетворимся тем, что мы его захватили ночью. И уточним время, когда он возвратится в лагерь. Встретим его в лагере. И сделаешь ты это сам.

— Я?

— Ты, Клим. Вот за этим поворотом, — Виктор Емельянович указал на выступ ниже по течению, — ты сойдешь, чтобы Лутак тебя не засек. А мы уйдем дальше. И всю операцию проведем, не заглушая моторов, так, чтоб создалось впечатление, будто мы не делали остановки. Перехитрим — хорошо. Не клюнет хитрец — мы ничего не теряем.

Клим от удовольствия засмеялся.

— Ручаюсь, что он меня не заметит, — обещал юноша. — Ползком, если нужно, доберусь до моста.

Юрий Максимович сбавил ход, а Клим туго затянул на сапогах выше колен ремешки, чтобы не попала вода. Было не глубоко, и Штанько, сойдя с моторки на ходу, благополучно добрался до берега и скрылся в лозняке.

— Теперь. Максимыч, смотри в оба, чтобы инспектора не проглядеть, — предупредил Виктор Емельянович. — А то он еще может всю музыку испортить.

— Бондаренко не из тех, — вступился Юрий Максимович за своего друга.

— Знаю. Но предупредить не мешает. А вон, кажется, и Бондаренко! — воскликнул следователь. — Вон он из кустов знак подает.

Действительно, в кустах замигал фонарь. Юрий Максимович повернул к противоположному берегу.

— Неудачная погоня может обернуться нам на пользу, — сказал Бондаренко, выслушав рассказ следователя. — За Клима я спокоен — он не выпустит их из виду. А мы подойдем с другой стороны. Тем более что сам Лутак показал нам дорогу. Теперь и ребенку ясно, в какой он ушел проток, если вышел в Барвинок.

— Ай да Штунда! — восклицал изумленный всем услышанным Юрий Максимович. — Так влипнуть...

— Не опережайте события, Юрий Максимович, — строго предупредил Бондаренко.

— Правильно, подозрения еще не улики, — согласился Виктор Емельянович. — Суд принимает в расчет только достоверные факты. А мы пока пользуемся лишь догадками.

— Какие же это догадки! — воскликнул Валерий, — Ведь это факт, что он бежал от нас.

— А если он скажет, что не слышал вашего оклика? Или хотел посмеяться над инспектором? Думаю, ты согласишься, что Бондаренко не может пользоваться любовью у Штунды. Вот и покуражился рыбак над инспектором...

«Как это не просто — уличить преступника!» — подумал Валерий.

— На этом, значит, и договорились, — подытожил Бондаренко. — Мы идем в Барвинок, чтобы занять пост наблюдения у моста, а вы остаетесь здесь.

Пришвартовав лодку за мостом, Григорий Каленикович с необычным для него проворством выскочил на берег и пробрался на густо поросший бугор. Здесь, скрытый за деревьями и кустами, он мог в бинокль обозревать реку и оба берега.

Прежде всего, конечно, браконьера интересовала моторка Юрия Максимовича. В бинокль Лутак видел, как вскоре лодка снялась. Он наблюдал за ней, пока она не скрылась из виду за поворотом реки. Но чуткое ухо рыбака долго еще улавливало шум мотора. «Видимо, они действительно ушли», — подумал он и почувствовал облегчение. Фу, чуть не влип! Но в лагерь все же придется сходить, решил он, ведь эта ищейка следователь может проверить, пришел ли Григорий Лутак в лагерь или нет. Но вначале он отвезет Капитону мешки с рыбой. Не для того он идет на риск, ночи не спит, чтобы его трудом попользовались лисицы.

Минут десять сидели молча, отдыхали.

— Ну, пошли, сынок, — поднялся Григорий Каленикович. — Капитон уж, верно, заждался. Только лодку подтянем выше.

Ночь была светлая и тихая, лишь птица какая-нибудь со сна коротенько пропоет, или мышь прошуршит в прошлогодней листве, или гугукнет из рощи филин. В такую ночь любоваться бы миром, обласканным луной, яркими звездами, мерцающими в небе, причудливой вязью кустов, склонившихся над рекой. Но браконьеры, воровато пробиравшиеся по мосту, всего этого не видели. Все их мысли были сосредоточены на мешках с рыбой, спрятанных в кустах, и на том, как бы их не услышали и не увидели те, кто стоит на страже всей этой земной красоты.

Мешки были тяжелые, и Харитон смог дотащить свою поклажу только до моста. Кляня все на свете и прежде всего Бондаренко и его общественных инспекторов, Григорий Каленикович высыпал часть рыбы в траву.

— Проклятие! Придется опять сходить... — ворчал старик.

Харитон чувствовал себя виноватым. Тяжело ступая, он шел вслед за отцом и невольно с завистью думал о своем сопернике, Валерке Франчуке, которому не приходится прятаться от людей.

Пот градом катился по лицу, заливал глаза, не хватало дыхания, и подгибались от тяжести ноги. Мешок все же был слишком тяжел для Харитона. И, споткнувшись уже на выходе с моста, он рухнул вместе с мешком. В ту же минуту резкий свет карманного фонаря ударил парня по глазам.

— Пожалел бы сына, Григорий Каленикович, — услышал Харитон знакомый голос. — Жадность человечья...

Над ним склонился Клим Штанько.

— Богатый улов, — сказал он, взяв в руки крупную рыбину, выпавшую из мешка. — Одной икры здесь сколько! Эх вы!.. — От злости Клим не мог подобрать подходящего слова. — Мазурики...

— Напрасно ругаешься, Климушка, — быстро и заискивающе заговорил Штунда. — Идем, понимаешь, как положено, в лагерь, и видим — рыба целой кучей свалена в траве. «От, — думаю, — байструки! Видно, браконьеры побросали, забоявшись инспектора».

— Ну, и вы подобрали? — насмешливо спросил Штанько.

— Ясное дело, не пропадать же добру.

— И мешок тут кстати пригодился, — сказал Штанько.

— Вот-вот! — обрадовался Григорий Каленикович. — Ты ж его видел...

— Только был у тебя, помню, один мешок, а тут уж два.

— Другого, Климушка, ты просто не приметил.

— Смотри-ка! — удивился Штанько. — Может, еще и третий найдется?

— Все шутишь...

— Так рыба, значит, не твоя?

— Не наша, как бог свят! Чужое нам не нужно.

— Браконьерская, считаешь?

— А кому ж еще брать носную рыбу? В ей же полно икры...

— Знаешь, Штунда, что бы я с тобой сейчас сделал?

— Ну?

— Зажарил бы на медленном огне вместо вот этого безвинного язя.

— Хе-хе...

— Вот тебе и «хе-хе»!.. Да что с тобой говорить! — безнадежно махнул Штанько рукой. — Конфискую ее как общественный инспектор. Удостоверение показать? — Клим полез в карман.

После этой ночи Валерия редко можно было застать дома. Матери он говорил, что готовится с товарищем к экзаменам. Действительно, окна в школьном кабинете, оборудованном для занятий выпускников, светились допоздна. Но Евгения Васильевна подозревала, что не только экзамены причина вечерних отлучек. Валерий не успокоится, пока не доищется виновника трагических событий, разыгравшихся в их семье. Отец — вот о ком постоянно думает сын! Однако с ней Валерий на эту тему не заводил разговоров, оберегая, видимо, от волнений. Ранее общительный и жизнерадостный юноша, Валерий стал угрюмым и замкнутым.

Мать была права: после занятий Валерий уходил не домой, а совсем в другую сторону. Тихо и незаметно пробирался он на пригорок, заросший кустами, с которого хорошо была видна дорога к заливу, а значит и к острову ондатр. С Валеркиной позиции просматривались в светлую ночь и все подходы к роще, служившей границей заповедника.

Тогда он вспоминал свой разговор с Курносовым и его просьбу проследить за тем, кто бывает в этих местах. «Значит, и Курносов связывает таинственный выстрел в тот апрельский день с заповедником», — размышлял Валерий. И он старался припомнить, кто у них в селе имеет ружья. Таких людей было немало. Даже у Штунды есть ружье, хотя об этом, должно быть, никто не знает.

После того как Лутака поймали с браконьерской рыбой, прошел месяц. За это время он добился полного оправдания. Потому что подозрение — это еще не улика. Штунда пожаловался прокурору, будто инспектор Бондаренко незаконно наложил на него штраф. И прокурор снял с Лутака обвинение в браконьерстве, так как по свидетельству самого Клима Штанько, конфисковавшего два мешка язя, в лодке обвиняемого не оказалось ни сетей, ни рыбы.

— Рыбу подобрал на дороге, когда шел в лагерь «Орленок», — стоял на своем Штунда и к своему заявлению даже справку приложил, что отработал с сыном на строительстве лагеря два дня.

Может быть, он подозревал, что за ним следят. Во всяком случае, до снятия запрета на лов рыбы Лутак ни разу не выезжал на реку ни днем, ни ночью. Из города тоже никто к нему не наведывался, кроме дочери. А потом, как всегда, звено Лутака, промышлявшее с неводом, стало сдавать в колхозную кладовую рыбы больше всех.

Свои ночные наблюдения Валерий не прекратил и после экзаменов, но перенес их в заповедник, где стал работать лаборантом научной экспедиции. Днем он кольцевал птиц, делал зарисовки и выполнял другие поручения, а по вечерам зорко следил за дорогой от Верхней Лозовки к заливу. Валерий знал; только отсюда можно попасть на остров ондатр, который может привлечь преступников.

Дважды Валерий побывал и на самом острове, высокие берега которого предохраняли его от затопления. Именно это обстоятельство, отдаленность острова, тихое озеро, заросшее тростником и богатое водорослями, и привлекало осторожных зверьков, густой, блестящий мех которых так нравится людям.

Шли дни. Никаких примечательных событий в заповеднике не произошло, и у юноши закрадывалось сомнение, не идет ли он по ложному пути.

В это время — был июль — в заповедник приехал Курносов. Валерий догадывался, что интересует следователя, но не мог обрадовать его. Кроме работников заповедника и наблюдателей, Валерий здесь ни разу никого не видел.

— И Андрей Потапович захаживает на ваш участок? — полюбопытствовал следователь.

Этот вопрос насторожил Валерия. Да, Андрей Потапович зачастил в последнее время.

— А какие у него здесь дела?

Не зная, что ответить, Валерий опять испытал чувство вины, словно не оправдал надежд следователя. Он стал вспоминать, о чем говорил, чем интересовался неразговорчивый наблюдатель.

— На днях, — ответил он, — Андрей Потапович спросил дядю Костю, не собирается ли тот на отлов лебедей для зоопарка.

Дядя Костя был наблюдателем участка, на котором работал Валерий.

— А что дядя Костя ответил?

— Сказал: «Как прикажет начальство».

Валерий про себя отметил, что такой ответ удовлетворил следователя.

— Если тебе потребуется сообщить мне что-нибудь важное и срочное, сделай это через Штанько. Клим быстро меня найдет, — предупредил на прощание Курносов.

Это предупреждение оказалось своевременным.

Спустя восемь дней в полночь Валерий постучался к своему другу.

— Клим, — сказал Валерий, когда Штанько впустил его в дом, — какие-то неизвестные собираются ловить ондатру. И один из них похож на того длинного, которого я видел из засады у дома Штунды. Хотя разве можно быть уверенным, когда видел человека в темноте, — честно признался Валерий. — Но голос его я на всю жизнь запомнил.

— И никаких примет, кроме того, что он высокий? — живо спросил Штанько.

— Когда он прикуривал, я заметил у него на пальце перстень, — вспомнил Валерий, — но больше ничего, потому что он сразу прикрыл огонек и курил в кулак.

— А с кем он был?

— Вот этого не знаю.

— Могу тебе сказать: с зятем Штунды. Наши общественники засекли.

— Так вы тоже следили! — удивился Валерий.

— Они только машину приметили и решили ее перехватить на обратном пути. Но теперь, раз такое дело, мы ее пропустим, чтоб не спугнуть этих типов. Молодец, Валерка, что пришел!..

— Я лежал в кустах, а они сидели за машиной. Это был «Москвич». И говорили они так тихо, будто чего-то боялись.

— Еще бы! — усмехнулся Штанько. — Браконьерствовать в заповеднике и не бояться!.. Кстати, что они делали?

— Привезли капканы и схоронили в старом блиндаже. Знаешь, у залива. Говорят, там полно змей, в этом блиндаже.

— Вот оно как!

— Только там никаких змей нет, одно вранье. А этот, с перстнем, сховище сделал. Может быть, для этого они и про змей распространяли, чтоб никто не лазил. Как ты считаешь?

— Все возможно, — согласился Штанько, думая о чем-то своем. — Так ты говоришь, что они собираются в субботу? — встрепенулся он.

— Да, в этот день в заповеднике обычно мало народу, разъезжаются, чтобы воскресенье провести дома.

— А сегодня четверг. Ну что ж, Валерий, спасибо за сообщение. Теперь мотай назад, чтоб на рассвете тебя не хватились.

— Я только к матери на минутку.

— Смотри, чтобы в селе тебя не приметили.

И Валерий прошел в ту ночь еще пятнадцать километров, чтобы утром быть на месте в заповеднике. Он возвратился на рассвете и сразу же завалился спать в своей палатке.

Валерию было достаточно двух часов крепкого сна, чтобы встать свежим и бодрым, как будто не было у него никаких ночных происшествий, как будто не прошел он добрых три десятка километров.

Вскоре приехал Штанько и сообщил, что Бондаренко и Курносов решили захватить браконьеров прямо на Ондатровом острове. Но те могут попытаться бежать. Есть два пути: на юг — к блиндажу, на участок Андрея Потаповича, который, видимо, в сговоре с браконьерами и может на время укрыть их, или на северо-запад, в сторону Лебединого залива.

— Поэтому у нас такой план, — рассказывал Штанько. — Браконьеров на острове будут брать Бондаренко и Курносов. В засаде у блиндажа остаются Юрий Максимович с общественниками. Они же берут на себя и Андрея Потаповича. А мы с тобой будем патрулировать в Лебедином заливе.

— Эти прохвосты, увидев нас, могут что-то заподозрить.

— Могут, — согласился Штанько. — Но твердой уверенности у них не будет. Они не хуже тебя знают, что во время линьки шипуна заповедник всегда отлавливает лебедей или кольцует. Недаром этим интересовался Андрей Потапович. А ведь в самом деле ваши собираются кольцевать: уже договорились с директором, и дядя Костя, к твоему сведению, готовит свою «Чайку».

«Чайкой» дядя Костя называл свою парусную лодку с мотором.

— Ну что, старик, подходяще? — весело подмигнул Штанько.

— А когда же мы выйдем? — недоверчиво спросил Валерий.

— С зарей, товарищ гвардии разведчик. Устраивает?

Вышли, как и намечали, с рассветом и вначале шли под парусом. Уже через час прошли мимо острова розовых чаек. С пронзительным визгом сотни птиц кружились над островом, здесь их было более десяти тысяч.

Дядя Костя был чем-то недоволен.

— Не нравится мне этот ветер, — качал головой старик. — Как бы не поднялся горишняк.

Горишняк — ветер, дующий с севера или с северо-запада. Нехороший ветер, знал Валерий, свободно может и в бурю превратиться. Лучше бы дула низовка — ветер с юга.

— Ничего, подует и перестанет, — успокоил Штанько. — Не то время.

— Дай бог! — покачал головой дядя Костя и посмотрел на небо. Он то и дело брался за бинокль — вдруг увидит лебедей, а Валерий и Штанько думали о том, что сейчас происходит на острове ондатр...

— Вижу лебедя! — радостно закричал дядя Костя. — Штанько — на моторе, ты, Валерий, будешь помогать мне брать птицу.

Штанько и Валерий то и дело смотрели в сторону острова ондатр, высокий берег которого был виден в бинокль. «Что, интересно, там происходит?» — мысленно спрашивали себя юноши.

А лебеди стали видны даже без бинокля. Они сбились в кучу и тревожно вертели во все стороны змеиными головами. Это были шипуны. С ужасом они смотрели на лодку, которая все ближе подходила к ним.

Какой-то лебедь вдруг закричал, и птицы сразу рассыпались в стороны, будто побежали по воде, размахивая огромными крыльями. Видно было, что они хотят взлететь, но не могут.

Штанько гнал «Чайку» прямо на лебедей, и лодка совсем близко прошла возле одного из них. Дядя Костя ловко набросил на него колпак.

У лебедя совсем не было перьев, он линял. Вместо перьев на крыльях и на хвосте торчали длинные белые палочки. Вот почему лебеди не могли взлететь. Когда Валерий надел кольцо, дядя Костя быстро мазнул лебедя по спине и сбросил птицу в воду. Лебедь неожиданно закричал. Может быть, от радости или удивления, а может быть, испугался, что сейчас произойдет что-нибудь еще более страшное.

Не ожидая команды, Штанько запустил мотор, и «Чайка» помчалась за другим лебедем. За одним они гонялись с полчаса. Птица оказалась хитрой и увертливой.

Все чаще попадались птицы с зелеными метками. Уже окольцевали двадцать одного лебедя, но никто не чувствовал усталости. Лица у всех были красные, глаза блестели, и никому не хотелось бросать охоты.

— Свежеет! — сказал дядя Костя, хмыкнув в усы.

По заливу перекатывались белые барашки.

— Кончай охоту-у! — приказал он в следующую минуту.

Ветер все крепчал, так что пришлось быстро снять парус. Начиналась буря. И в эту минуту Штанько в бинокль увидел, что от острова ондатр отделилась лодка. Трудно было разглядеть, кто сидит в ней, но было ясно одно: это не «Ястребок» инспектора. Штанько заорал, стараясь перекричать вой ветра:

— Дядя Костя... Они! — и указал в сторону острова ондатр.

Но тот был занят своим суденышком.

Уже не барашки, а огромные волны перекатывались по заливу, то и дело обдавая сидящих в моторке с головы до ног.

Стоял такой грохот, что голоса тонули в нем. У дяди Кости сорвало фуражку, и его седые кудри совсем намокли, а ветер трепал их. Но старик будто ничего не чувствовал. Двумя руками он держал руль и словно прирос к нему, упорно направляя лодку наперерез той, что шла от острова ондатр, и расстояние между ними то сокращалось, то снова увеличивалось.

Прошло немало времени, пока Штанько заметил, наконец, и моторку инспектора. Она была еще далеко, но Валерий узнал ее по высокой кабине.

Дядя Костя вел лодку справа от браконьеров, а Бондаренко собирался заходить слева, чтобы взять их в клещи. Видно, те поняли, чем это им грозит, и сделали рискованный в такой обстановке крутой поворот. На долгую минуту лодка исчезла за белым гребнем высокой волны.

Валерий недоумевал, сразу не поняв маневра браконьеров.

— Они хотят выброситься на берег, — объяснил старик.

Действительно, в полутора-двух километрах справа над бурлящим заливом возвышалась темная береговая полоса. Валерий заволновался: браконьеры могут бежать. Для этого им достаточно опередить преследователей на десять-пятнадцать минут. К тому же неизвестно, удастся ли вообще дяде Косте подойти при такой волне к берегу и не разбить своего суденышка. У браконьеров и в этом отношении преимущество: их лодка прочней. Казалось, успех операции теперь полностью зависит от того, подоспеет ли инспекторский катер.

— Чего елозишь?.. Воду отливай! — заорал старик, когда Валерий, поглощенный своими размышлениями, бросал работать черпаком.

Вода в лодке все прибывала, несмотря на все старания Валерия и Штанько. «Чайка» могла затонуть. А впереди шла, зарываясь носом в волну, лодка браконьеров, и расстояние между ней и «Чайкой» стало катастрофически увеличиваться.

Валерия охватило отчаяние. Казалось, все их усилия и его бессонные ночи совершенно напрасны. Он готов был броситься вплавь догонять беглецов. Браконьеры были почти у цели, опередив «Чайку» на добрых десять минут ходу, но тут по правому борту вдруг показался «Ястребок».

Сейчас решали минуты, успех дела зависел от того, успеет ли Бондаренко быстро высадиться вслед за браконьерами. А те времени не теряли. Валерий видел, как два человека выпрыгнули из лодки и, не оглядываясь, побежали. Один тащил на спине мешок, у второго за плечами висело ружье.

— Все... Они сбегут! — в сильнейшей тревоге закричал Валерий,

— Как бы не так! — сказал дядя Костя. — Некуда им деваться.

Валерий удивился.

— Почему?

— Потому что остров... Отливай воду!..

Валерий ничего не понимал. О каком острове говорит старик? Впрочем, это уже не имело значения, поскольку и «Ястребок» достиг берега. Валерий сделал резкое движение, как будто собирался вскочить, и лодка сильно накренилась.

— На место! — свирепо заорал дядя Костя, но опоздал.

Валерий полетел вперед, сильно ударившись о что-то головой.

...Когда Валерий очнулся, лодку почему-то уже не качало, как прежде, только слышен был рев и свист ветра.

— Ты жив? — спросил Штанько, на руках которого бессильно повис Валерий.

— Где мы?

Вокруг, насколько хватал глаз, перекатывались волны, а лодка осталась позади. Но там, где они стояли, было неглубоко.

— На, бери! — сказал дядя Костя и протянул Климу ружье. — Я его сам поддержу...

Штанько схватил ружье и побежал. У Валерия кружилась голова.

— Дурни! — сказал старик, подхватывая Валерия под руки. — Они считали, что берег, а это ведь остров.

Ветер хлестал в лицо, сбивал с ног, и, если бы не дружеские руки дяди Кости, Валерий упал бы.

— Ты не стыдись... опирайся... Ушибся ты здорово, — говорил старик.

— А где они? — спросил Валерий.

— Вон... Ты что, не видишь?..

Юноша повернул голову в ту сторону, в которую указывал дядя Костя, и увидел Клима Штанько с ружьем в руках, а еще дальше можно было разглядеть браконьеров и бегущих по их следам инспектора и следователя.

Неожиданно тот, что бежал впереди Бондаренко, высокий, тоже с ружьем, повернулся к инспектору и на ходу выстрелил. В наступавших сумерках сверкнула молния.

— Ай бандит! — воскликнул дядя Костя.

Валерий рванулся из дружеских рук старика и кинулся навстречу тому, кто стрелял, но все закружилось перед глазами, и он уже не видел, как Бондаренко нагнал высокого и ударил его прикладом. Высокий как-то странно взмахнул руками, и берданка, которую он держал, ушла под воду. Подбежал Штанько.

Вдвоем со следователем они подняли высокого и держали его под мышки, чтобы он снова не упал.

— Пошли вперед, — предложил Курносов. — Недалеко бугор, я знаю.

Высокий застонал.

— Ничего, до суда выживешь, — в сердцах сказал Штанько.

Становилось все суше, начиналась возвышенность.

— Так и есть... Это остров пеганок, — сказал Штанько.

На бугре Бондаренко стягивал поясом руки второго браконьера.

— Не давался, — сказал инспектор. — Знает приемы самбо...

— А ведь это зять Штунды! — воскликнул Клим, увидев рябого парня, который знал приемы самбо.

Бондаренко как будто не удивился.

— А как ваш? — спросил он.

— Стукнули вы его здорово, — восхищенно сказал Штанько.

Высокий лежал на земле, раскинув руки. На пальце правой руки они увидели широкий перстень. Курносов наклонился, чтобы лучше рассмотреть лицо браконьера.

— Так мы, значит, взяли самого Паука!..

На бугор поднимались Валерий и дядя Костя. Валерий уже совсем пришел в себя и только очень сожалел, что все обошлось без него.

— Нужно осмотреть их лодку, — предложил Клим. — Там, наверное, ондатры...

— Я пойду с тобой, — вызвался Валерий.

— Черта с два они оставили их в лодке! — сказал дядя Костя.

Бондаренко отошел в сторону и стал шарить в кустах. Скоро он принес мешок.

— Вот они, ондатры, — сказал он. — Это самбист выбросил в последнюю минуту.

В мешке нашли одиннадцать ондатр. От них пахло серой, которой браконьеры варварски выкуривали зверьков из их надводных «замков».

Следствие по делу браконьеров подходило к концу, когда неожиданно оно приняло опасный для них поворот.

Курносову удалось, наконец, узнать, что мотор «Москвич» за № 563641, стоявший на лодке пропавшего Егора Франчука, зарегистрирован на имя рыбака из Кулишовки. Рыбак сообщил, что приобрел его на рынке у неизвестного. Он помнил только, что это был человек высокого роста. Курносов показал ему фото Капитона Плюща по кличке Паук.

— Он?

— Он самый, — подтвердил рыбак.

В тот же день Курносов предъявил мотор Пауку.

— Узнаете?

Паук только на мгновение растерялся.

— «Москвич», — сказал он довольно весело. — Таких на своем веку перевидел тыщу.

— А этот вам ничего не напоминает?

— Полный ноль, гражданин следователь.

Курносов нажал кнопку звонка, и в кабинет ввели рыбака из Кулишовки.

— Может быть, сейчас вспомните, Плющ? Это рыбак, который купил у вас мотор.

— Что-то не припомню такого покупателя, — все еще крепился Паук.

— Да ты что, забыл? — сказал рыбак. — У меня ведь расписка твоя осталась. Помнишь, ты еще ругался, зачем она мне, и не хотел давать. Потом махнул рукой: «Черт с тобой, если ты такой недоверчивый!..» — И мы еще распили пол-литра, хотя ты уже и до этого был здорово выпивши.

— И ты можешь эту самую расписку показать? — спросил Паук.

— А как же! — И рыбак вынул ее из кармана.

— Смотри-ка! — удивился Паук. — Сохранил.

Рыбака увели.

Курносов встал.

— Плющ, вы убили Франчука?

— Э, нет... Мне еще жить хочется...

— А кто же?

— Это ваше дело искать...

...Потом была очная ставка Григория Лутака с Валерием Франчуком.

— Лутак, — сказал Курносов, — это ваше ружье? — и взял со стола берданку. — Мы ее нашли в старом блиндаже.

— Нет, не моя, гражданин следователь, — торопливо возразил Штунда. — Я же баптист, а по нашим верованиям ружье даже в руках нельзя держать, не то что стрелять из него.

— А вот зять, ваша родня, показывает иное.

— Чирей и в боку сидит, да не родня. Нельзя мне по вере держать ружье. Я за это самое в войну в лагерях отсидел, что не хотел нарушать веру.

— Отсидели вы за дезертирство из армии, не путайте, Лутак, — напомнил Курносов и повернулся к Валерию: — А вам, Франчук, ничего не напоминает это ружье?

Валерий взял берданку и внимательно ее осмотрел.

— Я видел, и не раз, такие берданки, — сказал он. — Даже сам стрелял.

— Хорошо, — сказал Курносов, — а подследственного Лутака, которого вы хорошо знаете, когда-нибудь видели с ружьем?

— Да, видел, — твердо ответил Валерий.

— Брешет он! — закричал Штунда.

— Лутак! — с укоризной покачал головой следователь. — Больше выдержки.

— Прошу прощения, гражданин следователь, но это же брехня.

— Франчук, вы можете вспомнить, где и когда вы видели Лутака с ружьем?

— В начале марта. И тогда же рассказал Кате Сивковой. Можете проверить.

— Хорошо, проверю. А похоже это ружье на то, которое было у Лутака?

— Как будто похоже. Хотя они все одинаковы — берданки...

Так в цепь следствия вплеталось одно звено за другим.

Но кто стрелял в Егора Франчука? И неожиданное показание Плюща: «Пишите, пока не передумал, — стрелял Штунда. Мне еще жизнь не надоела...»

И опять очная ставка. Теперь Лутака с Пауком.

— ...Гражданин следователь, как перед богом каюсь... — плакал Штунда. — Случайность погубила... Не в него, в мотор стрелял...

Да, было синее небо, и ярко светило солнце, когда Егор Франчук захотел взять на буксир браконьерскую лодку.

— Егор, — угрожающе сказал Штунда, — не доводи до греха. Ты ведь жизнь спас мне, а теперь можешь мою и свою загубить.

Но Франчук был не тот человек, которого можно испугать видом нацеленного на него ружья.

— Штунда, — сказал Егор Павлович, — не для того я спас тебе жизнь, чтобы ты тут занимался бессовестным воровством. А своей берданкой ты меня не стращай. Я фашистским «тиграм» на фронте не показывал спину, а ты где в ту пору был? — И, ухватив мешок с браконьерской рыбой, Франчук перебросил его в свою лодку. — Как общественный инспектор, предлагаю следовать за мной! — приказал Егор Павлович.

— Стреляй в мотор! — закричал в ответ Капитон. — А то этот сексот уйдет с нашей рыбой.

Штунда выстрелил, целясь повыше спины Франчука, склонившегося над мотором, но пуля угодила в затылок, и Егор Павлович упал на мешок с браконьерской рыбой.

Выстрел мог привлечь внимание рыбаков на берегу, и Плющ с зятем Лутака сбросили труп в реку, а для верности привязали к ногам убитого двухпудовый камень. Они же потопили и лодку Франчука, предварительно сняв мотор. «Погубила жадность», — сказал по этому поводу Лутак следователю.

Я приехал в Верхнюю Лозовку уже после суда над Лутаком и его сообщниками. Почти весь день мы с инспектором Бондаренко провели в звене Клима Штанько. Здесь были все молодые рыбаки. Но по многим приметам сразу видно было, что эти люди, несмотря на молодость, хорошо знают свое трудное дело. А главное — бережно относятся к богатствам реки, любят ее всей душой и не только потому, что родились на ее берегах.

Однако меня, откровенно говоря, больше всего интересовал самый младший в бригаде. Это был паренек по виду лет семнадцати, высокий и плечистый, с коротко остриженными волосами и смелым, открытым взглядом удивительно голубых глаз.

— Кто этот юноша? — спросил я у Бондаренко.

— Да это же Валерий Франчук! Помните?..