Приключения Букварева, обыкновенного инженера и человека

КУРСОМ НА СОПКИ

От города до Мокрецовских сопок автобусы не ходили, не летали и самолеты. И вообще никаким регулярным транспортом попасть туда было невозможно. Букварев дал подробные наказы сотрудникам отдела, великодушно передал бразды правления Губину, все объяснил Любе, и, когда окончательно собрался, — оказалось, что добираться до сопок не на чем. Хоть пешком отправляйся и голосуй каждой попутной машине. Он стал звонить в знакомые учреждения в надежде на оказию, но ему отовсюду отвечали, что оказии не предвидится и вообще по осенней распутице на сопки отважится ехать лишь неисправимый оптимист, да и то в надежном вездеходе или на гусеничном тракторе.

«Должны же тамошних строителей снабжать продуктами, стройматериалами, горючим», — догадался наконец Букварев и принялся звонить на базы. Но и там ему сказали, что машины по осени на сопки ходят очень редко и в ближайшие дни под погрузку не ожидается ни одной.

— Вот положеньице! — Букварев стал думать, куда еще можно обратиться за помощью, но так ничего и не придумал. Не заказывать же вертолет…

Просить машину у Воробьихинского не имело смысла — «Волги» к сопкам не пройдут, а единственный «уазик» с двумя ведущими мостами директор ни за что не даст, сам себе нарочно куда-нибудь придумает поездку. Как зеницу ока берег Воробьихинский свой «уазик», держал его под семью замками, используя эту высокопроходимую машину в основном для поездок с друзьями на рыбалку или по грибы. Да и обращаться к Воробьихинскому с просьбой Букварев не хотел.

На выручку пришел Губин.

— Старик, ты растяпа, — с усмешкой сказал он. — Смотри, как надо такие вопросы решать.

Он набрал номер телефона и внушительно сказал:

— Беспокоят из Гипротранса. Соедините с Пал Палычем… — Через несколько секунд он уже вполне серьезно разговаривал с Грачевым.

— Здравствуйте, Губин беспокоит. Да, да, из института. Наш отдел считает необходимым срочно устранить недоразумение с проектом на сопках. Вы заинтересованы?.. Да. Что нам для этого нужно? Срочно выехать на место. Одобряете? Правильно. Но попадать туда абсолютно не на чем. Наши колеса крутятся только при соприкосновении с асфальтом… Но ваши-то люди как-то ездят и в сопки… Сегодня надо бы… Пошлете главного инженера с нами? Отлично!.. Спасибо. Поедет начальник отдела Букварев.

— Через полчаса за тобой заедут, лопух! — покровительственно бросил другу Губин. — Бутылка коньяку с тебя за оплеуху, а вторая за эту машину. Пойми и запомни.

— Понял и запомнил, — невесело сказал Букварев, недовольный и своим неумением решать транспортные проблемы, и тем, что его выручил именно Губин. Но гора с плеч у него свалилась.

— Счастливо ехать, — пожелал Губин, — хотя горячность твою и эту поездку я не одобряю.

Букварев хотел было сказать другу, что они разные люди и что доведение проекта до нужных кондиций — дело чести, и решать этот вопрос надо не обещаниями по телефону, а практическим трудом. Но Губин не стал ждать неприятных слов. Он вспомнил о каком-то срочном деле, хлопнул себя по лбу, хохотнул и выбежал из кабинета Букварева.

«Странно, — подумал Букварев. — По нему не видно, что Муза жаловалась на него Воробьихинскому. Неужели тот оставил жалобу без последствий? Бережет ее до удобного случая?»

Зазвонил телефон.

— Выходите на крыльцо, я сам решил с вами ехать, — услышал Букварев в трубке голос Грачева.

Не ожидая от такой встречи ничего приятного, Букварев оделся, прихватил портфель и спустился вниз.

Вопреки ожиданиям Грачев приветствовал его почти сердечно. Живые глаза его лучились дружелюбием, в них не было признаков усталости или раздражения.

— Сам решил ехать! — повторил он с каким-то азартом и начал разговор первым. Видавший виды «газик», ровно завывая мотором, упруго закачался на городском асфальте, развив хорошую скорость.

Буквареву понравилась машина Грачева. С виду весьма потрепанная, обшарпанная, а мчится — куда тебе! Да еще вроде бы намекает, что может бежать быстрее.

«С Грачевым да на такой работящей лошадке — доедем что надо», — подумал он. Его радовало хорошее начало предприятия.

— Я рад, что вы тоже лично решили ехать, — продолжал Грачев, повернувшись на переднем сиденье вполоборота к Буквареву и продолжая посверкивать глазами.

— Раз такое дело, то уж лучше самому, а не стрелочнику, — со вздохом ответил Букварев.

— Я слышал, вам… выговор объявили? — дружелюбно спросил Грачев. Он развернулся к Буквареву всем корпусом, ухватился обеими руками за металлический поручень над спинкой своего сиденья и оставался в такой позе довольно долго, в упор разглядывая Букварева.

— Да, выговор, — хмуро подтвердил Букварев. Ему не очень-то нравились такие разговорчивые спутники-живчики. В пути он любил подумать о предстоящем деле, взвесить различные варианты решений.

— Я о вас много хорошего слышал, — сказал Грачев. — И, признаться, был весьма удивлен, узнав, что наказали именно вас. Наверное, вы повели себя по-рыцарски и приняли всю вину только на себя?

Грачев беззлобно и необидно посмеивался, будто не он и не его предприятие больше всех пострадали из-за ошибок в проекте, а кто-то другой. Он вслух иронизировал по поводу служебной обстановки в институте Воробьихинского.

— Надо же кому-то отвечать за брак! — неохотно отозвался Букварев.

— Верно, — тотчас подхватил Грачев. — У вас там мало таких храбрых. Вы первый.

«Ого, — подумал Букварев. — Или тонкий намек, или вызов на откровенность. Скорее на сплетни. Но я на них не способен».

— Я о себе и говорю. О том проекте, который подписывал, — не сразу ответил он.

— Понимаю. Все на себя берешь. И не хочешь за глаза о других плохое говорить… — Грачев широко улыбался, он уже перешел на ты. — Это похвально. А я вот вашего Семена Семеныча и в глаза хулю, и за глаза не стесняюсь. При любой публике. Даже детям могу сказать, что с такого дяди пример брать не надо. Только так с ним и можно бороться, брешь в нем пробить. Замшелый он у вас.

— А вы ведь, кажется, старые друзья и бывшие сослуживцы? — спросил Букварев не без тайного умысла хоть чуточку уколоть развеселившегося спутника, а заодно получше понять взаимоотношения его с Воробьихинским.

— Были, — многозначительно подтвердил Грачев без тени обиды, хотя от Букварева и не ускользнуло, что его невысказанный умысел он разгадал.

«С ним надо держать ухо востро, — подумал Букварев. — Прикидывается простачком, а проведет, пожалуй, меня запросто. Похоже, что намерение такое у него есть…» Но Букварев мало-помалу и сам стал заражаться мальчишеской веселостью Грачева. Ему уже хотелось услышать от него новые каверзные вопросы, намеки и отвечать на них вполне правдиво. «Правдой-то я его и обескуражу, — мысленно торжествовал Букварев. — Я не отступлю от своего принципа всегда быть честным. Итак, давай состязаться в остроумии!»

— Я еще до звонка вашего Губина знал, что именно ты в командировку собрался, — с хитроватой улыбкой заявил Грачев.

— Откуда такие сведения, если не секрет? — спросил Букварев, которому спутник начинал нравиться.

— Сообщил Семен Семенович. Он преподнес мне это как личную большую уступку. Силен, а? Здорово?!

— Здо́рово, пожалуй, — согласился Букварев.

— Я и машину зарезервировал, — продолжал Грачев. — Твой Семен Семенович ее у меня выговорил. Видишь, как он о тебе заботится?

— Вижу, — ежась, отвечал Букварев. Не получалось у него с Грачевым начистоту. Инициатива целиком была в руках этого щупленького пожилого человека, который даже в пальто занимал всего лишь половину переднего сиденья «газика».

«Инициативу надо перехватывать», — решил Букварев и спросил прямо:

— Вам бы ругать нас надо последними словами за такой проект, а вы спокойны и даже веселы. Как это понять?

Букварев рассчитывал, что Грачеву не просто будет ответить, но тот ответил, не задумываясь:

— Ругань только мешает работе. Мы же взрослые люди. Да еще с высшим образованием. Я своим подчиненным настроение не порчу, не то что чужим. Спектаклей не устраиваю, прежде чем кому-нибудь объявить выговор. Да и наказываю людей редко. Я же не Воробьихинский. — И Грачев засмеялся.

— Неужели вы не чувствуете хотя бы досады?

— Поначалу, когда узнал, было досадно, верно. А потом стал думать, как все это побыстрее исправить. Обида да злоба — в деле не помощники.

— Положим, — согласился Букварев. — Но я ловлю вас на слове. Вот вы Воробьихинского хулите в глаза и за глаза, а меня, непосредственного виновника ваших огорчений, никак не вините и даже пытаетесь успокоить. Как это понять?

— Нетрудно. С твоим начальником у меня свои счеты как у руководителя с руководителем. А тебя ругать какой резон? Ты мне не подчинен… Да и к чему тебе портить настроение? И ты будешь злым. Я хочу, чтобы на сопках ты занялся исправлением ваших ошибок, а не выискивал наши слабинки. Они ведь, к сожалению, есть! Я хочу заниматься делом, а не счеты сводить. Я надеюсь на вас, — Грачев на этот раз без улыбки сверкнул глазами. — Ведь дело у нас общее, — продолжал он. — Я заказываю, вы проектируете, подрядчик строит, а потом мне надо по этой дороге возить лес, миллионы кубометров, выполнять план. За этот план и вы тоже в ответе. Мы сообща истратили немалые народные деньги, которые должны принести стране ощутимую пользу, выраженную в плановом объеме продукции. Мы обязаны давать отдачу, а не шарлатанские бумажки, вроде иных проектов с непростительными ошибками в расчетах.

— Ну, это ясней ясного, — с обидой сказал Букварев.

— Это основа. Она всегда ясна, — все так же серьезно рассуждал Грачев. — Но приходится удивляться, что многим ясна по-разному, а то и вовсе не ясна. Есть лица, которые не думают о конечном результате. Им лишь бы на каком-то этапе отхватить кусок от общего пирога. А что без этого куска пирог будет испорчен — им на это наплевать. Они сыты — и все.

— Вы имеете в виду Воробьихинского?

— Да! — резко сказал Грачев. — Можете ему это передать. Именно его я имею в виду и еще тех, кто берет с него пример в плохом. Есть у вас и такие, кстати и в вашем отделе. Я знаю.

— Может быть, и есть, но с Воробьихинским я на эти темы больше говорить не буду. И не передам ему ничего, — холодно ответил Букварев.

— Равнодушие иных лиц к делу огромной важности непростительно… Давай так договоримся: проект довести до ума как можно быстрее. Я помогаю всем, чем располагаю. Идет?

— Идет! — согласился Букварев. Ему искренне захотелось посотрудничать с этим человеком и узнать его поближе.

— Сколько дней дал вам Воробьихинский?

— Неделю.

— Разве можно успеть за неделю? — изумился Грачев.

— С вашей помощью постараюсь успеть. Говорят, кто не успевает, тот не успеет никогда, — ответил Букварев.

— Да, жизни человеку вполне достаточно, чтобы он полностью раскрыл свои способности. К сожалению, не всем это удается, — заметил Грачев.

— Кроме свершений и удовольствий человека подстерегают в жизни еще и разочарования и огорчения, — вздохнул Букварев.

— Верно. Жизнь крепко экзаменует нас. Надо выстоять и делать дело, — раздумчиво отвечал Грачев, но добавил вдруг с прежней веселостью. — С чего это мы с тобой философствовать начали?

— Не знаю, — улыбнулся Букварев. — Жизнь заставила…

До Мокрецовских сопок было уже недалеко. Грачев стал что-то объяснять шоферу, а Букварев откинулся на спинку сиденья и задумался.

Не сомнения терзали его в эти минуты, а грусть о том, что молодость проходит, о студенческих годах. Долго живший радужными надеждами, он теперь уныло сознавал, что дорос лишь до уровня самого среднего технического специалиста-интеллигента, который профессионально не выше Губина или собственной жены, но души которого уже коснулось всеразлагающее равнодушие, а протест против этого равнодушия в нем слабоват. Скорее из самолюбия бросился он в эту рискованную поездку. И с Грачевым пытался спорить из самолюбия, чтобы показать, что и он, мол, не лыком шит. Слабо все это. И нет в этом среднем технаре настоящей интеллектуальности. Честь его уязвлена, сам он, пожалуй, унижен, поставлен в такие рамки, из которых не вырвешься. А ведь говорят, что в судьбе среднего человека, как окружающий мир в капле воды, отражается время… Со всеми характерными его особенностями.

— Нет, — вдруг вслух сказал он и резко выпрямился.

— Что? — оглянулся Грачев.

— Это я о своем, — с трудом выговорил Букварев, притворяясь равнодушным. А сам упрямо, на кого-то злясь, думал: «Нет, не эпоха определяет судьбы людей, а люди своей волей, своими устремлениями определяют лицо эпохи. И я еду в сопки не ради оправдания, и не ради того, чтобы нажить какой-то моральный капитал, приобрести известность, оригинальность и смелость, наконец. Я еду, чтобы утвердиться в самом себе, найти себя, чтобы быть ближе к делу, а не к слепым бумагам. Я еду, чтобы очиститься, отдохнуть от института и подумать…»

Додумать свою мысль он не успел, потому что машину тряхнуло особенно сильно и впереди показались какие-то приземистые строения, сбившиеся в кучу.

ВТОРОЕ ОТКРЫТИЕ СОПОК

Быстро сгущались туманные сумерки, и в них по мере приближения глаза стали различать несколько типовых вагончиков на колесах. Окна одного из них тускло светились, и только по огонькам и можно было определить, что тут есть что-то живое.

Грачев прильнул к ветровому стеклу и помрачнел. Что-то тревожно-тоскливое родилось и в груди Букварева. Он не узнал места, где шесть лет тому назад прожил столько счастливых суматошных дней.

Шофер покрутился между этих крашеных вагончиков и остановился перед приплюснутым к земле широким строением, собранным из дощатых щитов.

— Приехали! — безрадостно объявил он. — Не знаю, как мы тут будем ужинать и ночевать.

— Все будет в лучшем виде, — с сердитой бодростью отозвался Грачев, выбираясь наружу.

Букварев успел пообвыкнуть на просторном заднем сиденье машины и вылезать в мрачную темноту ему не хотелось. Мелькнула мысль, что Грачев сейчас вернется и прикажет ехать куда-то дальше. Но, кажется, добрались до места и надо вылезать.

Первое, что он ощутил, выйдя из машины, — это липкая изморось. Мельчайшие холодные капельки, будто таежный гнус, тотчас присосались к лицу и рукам. Утираться носовым платком было бесполезно: кожа тотчас снова становилась влажной. Глубокая вязкая грязь тут же засосала его резиновые сапожки с низкими голенищами. И все же Букварев поспешил вслед за Грачевым, который, чертыхаясь, подбирался к крыльцу приземистой постройки. Каждый шаг давался с трудом, ноги норовили выскользнуть из сапог, попавших в объятия раскисшей глины. Голенища приходилось придерживать руками, и Буквареву было и досадно и смешно: вот бы поглядеть со стороны… Грачев подождал его возле крыльца.

Щитовой домик оказался конторой строительного отряда. Обычно в таких конторах были и столовые, хранился кое-какой инвентарь, тут же ночевали и командированные. В конторе было тихо, окна не светились.

— Поди-ка, Николай, узнай, где начальство, — попросил Грачев шофера. Николай вздохнул и пошел в сторону жилых вагончиков. Он сразу растворился в темноте.

— Мрачновато тут, — сказал, поеживаясь, Букварев.

— А как же? — отозвался Грачев. — Тут удобств немножко поменьше, чем в наших городских кабинетах. Об этом надо бы знать и почаще вспоминать тем, кто сочиняет проекты.

Букварев промолчал. Вскоре вернулся шофер.

— Не везет нам, Пал Палыч. Пахомов подцепил грипп, температура высокая, сегодня увезли его в участковую больницу. За него остался техник-прораб Юра. И этот Юра должен находиться здесь, в конторе. Пойдемте.

Николай дернул за скобу, и дверь легко, без скрипа отворилась. Из дверного проема на приезжих глянула черная пасть темноты и тишины. Чиркая спички, они вошли в просторную комнату, уставленную прочными некрашеными скамейками. В переднем углу уныло скучал обшарпанный конторский стол. На нем — ни единой бумажки, и он словно бы спрятался со стыда в самый темный угол.

Они нашли вход в смежную комнату и осторожно вошли в нее, снова светя спичками. Здесь стояли шкаф и еще один письменный стол. За ним кто-то крепко спал.

— Есть тут кто-нибудь? — улыбаясь в темноте, спросил Грачев.

Голова спящего медленно поднялась над столом.

«Пьян, наверное, вдрызг», — подумал Букварев и ошибся. Человек выпрямился и оказался довольно высоким перед приземистым Грачевым и Букваревым. Он протянул руку к выключателю, и вспыхнул яркий электрический свет. Хозяин прищурился, разглядывая нежданных гостей, с чуточку жалкой и почти детской растерянной улыбкой на удлиненном красивом лице. Он, видимо, узнал Грачева.

— Здравствуй, Серебряков! — тоже улыбаясь, сказал Грачев…

— Здравствуйте, Павел Павлович! — смущенно ответил хозяин.

Он явно не знал, что делать и как себя вести, но не мог скрыть и непритворной радости.

— Не стесняйся! — подбодрил его Грачев. — Вздремнул малость? Это не беда. Я в молодости тоже ой и крепок на сон был! Так ли сладко и спокойно спалось, что каждую ночь теперь вспоминаю. — Он сел на табурет. — Давай, Юра, рассказывай, как вы тут живы-здоровы.

Юра Серебряков, молодой человек, волею судеб оказавшийся начальником здешнего отряда и распорядителем всего хозяйства, стал рассказывать о том, что дела вовсе не блестящи, что работать нельзя из-за плохого проекта, что люди злятся из-за безделья, а тут еще грипп, заболели два бульдозериста и шофер, а сегодня вот и начальника отряда Пахомова пришлось увезти с высокой температурой. Он говорил порывисто и смущенно. Чувствовалось, что ему хочется, кого-то обвинить, и в то же время он боится это делать: как бы начальство само не уличило его в бездеятельности. Закончил он тем, что отряду надо бы помочь.

Юра умолк и настороженно переводил взгляд с лица Грачева на лицо не знакомого ему Букварева: «Кто этот незнакомец? Может, он из обкома или из министерства?..»

— Что вы успели сделать? — суховато спросил Грачев.

И Юра заговорил спокойнее, обстоятельнее. Букварев отмечал про себя, что паренек этот знает состояние дел, только рассказывает о них как-то общо, трафаретными фразами. Но положение на участке стало ясным.

— Значит, полный завал, — нахмурился Грачев.

— Полного завала не может быть. Техники достаточно, горючее завезено на квартал вперед. Была бы только возможность развернуться.

«Молод, а голыми руками его не возьмешь, — подумал Букварев. — Не зелен и ловок. Полного завала, видишь ли, у него не может быть… Хитер. И где только молодежь насобачивается так выступать?»

— Спасибо за откровенность, — серьезно сказал Грачев. По всему было видно, что Юра ему нравится. — Ну ладно. Теперь принимай гостей. Покорми чем-нибудь и спать положи.

— Все обеспечим, — бодро ответил Юра и ловко проскользнул мимо рассевшихся гостей в другую комнату.

— Рассмотрение проекта отложим до утра. Сличим его с местностью и все обсудим. Так, Василий Иванович? — обернулся к Буквареву Грачев.

Букварев согласился.

В соседней комнате что-то зашипело. Видимо, Юра начал кухарничать. Поужинали тут же, в кабинете начальника разогретыми консервами, выпили чаю. Грачев все допытывался у Юры, как ему нравится начало самостоятельной работы, не разочаровался ли он в чем-нибудь. Юра сдержанно ответил, что знал, куда ехал, что строитель и не должен рассчитывать на комфорт, и вообще, если волков бояться, то и в лес не ходить. Грачев одобрительно кивал.

На ночевку устроились в резервном вагончике, подогнанном к заднему крыльцу конторы. Полужесткая нижняя полка показалась Буквареву удобной, и он уснул с уверенностью, что здесь все можно привести в порядок, но потрудиться для этого придется немало.

Утро выдалось солнечным. Не осталось и следов тумана, обычного в здешних краях в эту пору. Холодный ветер бодрил и подсушивал грязь, которая при свете дня уже не казалась столь устрашающей.

Пока гости умывались и завтракали, в конторе собрался весь строительный отряд — человек тридцать мужчин разных возрастов, в поношенной спецодежде. Грачев заверил собравшихся, что с обстановкой знаком, что основные трудности должны разрешиться в ближайшие дни, попросил готовить машины к большой работе и предложил задавать вопросы.

— Медикаменты нужны, — сказал полнотелый здоровяк с писклявым голосом. — Болеем, а лечиться нечем. И магазина у нас нету…

— Пришлем медикаменты, — сказал Грачев. — Что еще?

— Работать приехали, а дела не дают. Хорошая погода стояла — баклуши били. Грязи по уши стало — заводи моторы, — продолжал толстяк.

— Почему это произошло — вам объяснили, — ответил Грачев. — Ведь и я хочу, чтобы все шло гладко и быстро. За простои вам средний заработок выплачиваем в убыток предприятию. Будем браться за дело со всех сторон. Для этого мы и приехали.

— А кто это с вами? — полюбопытствовал здоровяк.

— Проектировщик.

— Вот проектировщиков-то надо бы наказать! — с какой-то грустной серьезностью сказал один из молодых и бородатых, который показался Буквареву почему-то студентом-заочником.

— Сначала надо разобраться, — сказал Грачев.

— Да чего тут разбираться!.. И так все ясно… Они как слепые!.. Наворотили на ватмане!.. — раздалось несколько раздраженных голосов.

Букварев ощутил на себе недобрые осуждающие взгляды. Он почувствовал, что краснеет, потеет и хочет провалиться сквозь землю. Люди вздыхали, махали безнадежно руками и отворачивались от него, переключая все внимание на Грачева.

— Как вам нравится новый прораб? — спросил Грачев, кивая на Юру.

— Вникает, — не сразу ответил тот же толстяк. — Если не сбежит — толк должен быть. Выцапается вместе с нами из этой болотины — человеком станет.

«Любопытный микроклимат в этом коллективе, — подумал Букварев. — Дело идет прахом, а они почти спокойны. И выступает за всех один, да и тот с бабьим голосом. Неужели он у них неофициальный лидер? Или просто чудак, любитель поговорить?»

— Еще вопросы? — спросил Грачев, выразительно глянув на часы.

— Селедку чайной ложкой едим, — с веселой обидой опять звонко проговорил толстяк. В комнате зашумели, засмеялись, посыпались шутливые реплики в адрес неугомонного обладателя бабьего голоса. Грачев заулыбался, но почесал в затылке и взял слова толстяка на заметку.

— Если вопросов больше нет, то прошу всех как следует заняться механизмами. Работать вам скоро придется каждому за двоих. Хватит сидеть да спать, — весело уверил людей Грачев. — Мы с Серебряковым и с товарищем из проектного института сейчас едем по трассе, а вечерком, если хотите, можем встретиться еще раз, хоть вместе, хоть порознь.

Грачев быстро встал у пошел к выходу. Ему охотно уступали дорогу.

По трассе ездили весь короткий осенний день, то и дело выходили из машины, осматривали местность и спорили. Начали с равнинного бора, где уже была расчищена просека и частью отсыпано полотно будущей дороги. Но дальше она должна была упереться в поселок строительного отряда с конторой, вагончиками, емкостями с горючим и другими временными сооружениями.

— Кто размещал здесь поселок? — строго спросил Грачев.

— Я с Пахомовым, — виновато ответил Юра.

— Теперь видишь, что получилось?

— Вижу. Но тогда еще не было проекта. Да и место здесь для поселка самое подходящее.

— Порядка у вас не было! Мыслей не было! — заворчал Грачев. — Для дороги это место самое подходящее, потому что она будет постоянной, а поселок ваш — временный.

— Не только у нас порядка не было! — загорячился Юра. — А нам с техникой в болото, что ли, было лезть?

— Придется перенести поселок. На склон во-он той сопки, где место поотложе, — распорядился Грачев. — Это первая ваша срочная работа.

— Но ведь перед сопкой распадок, болотина! — напомнил Юра.

— Значит, надо засыпать впадину, — отчеканил Грачев.

Юра больше возражать не стал.

К сопкам они ходили пешим порядком, сверяя каждые сто метров пути с данными проекта.

— В низинах можно работать только зимой, когда все промерзнет, — в раздумье проговорил Букварев.

— Конечно, так всегда было, — согласился Грачев, — но впадину перед сопкой надо бы засыпать пораньше. Тогда один отряд шуровал бы среди сопок, а второй, который я собираюсь сюда прислать, тянул бы трассу к городу. Понимаешь?

— Рабочих чертежей потребуется уйма, — озабоченно сказал Букварев, только сейчас представивший весь объем работ.

— Не огорчайся, — потрепал его по плечу Грачев. — Поможем. Я же заинтересован! Ну… и ты изыщешь в отделе резерв. Потом надеюсь я по-стариковски на деда мороза. Здесь ведь север. Морозец может и завтра пожаловать. Он открыл бы фронт работы.

Цепляясь за кусты, они с грехом пополам пробрались по трассе меж трех сопок, стоящих почти правильным треугольником. И Грачев опешил: вместо ровного низинного места, указанного в проектных документах, перед ними громоздилась четвертая сопка. У Грачева даже нос покрылся потом.

— Когда она успела вырасти? — ошеломленно развел он руками. — Это что же такое?

— Липа, — сказал побледневший Букварев. — Проектная липа. Морду буду бить одному товарищу.

— За такой проект надо в тюрьму сажать, — сказал Юра.

— Пожизненно, — поддакнул Букварев и предложил тотчас вернуться в контору. Возвращались молча.

В конторе Букварев разложил перед Грачевым и Юрой свои старые черновики и варианты расчетов.

— Здесь липы нет, — твердо сказал он. — Но это не проект, а набросок. Однако по этим эскизам можно работать, если срочно уточнить глубину залегания торфа. Для начала во впадине перед первой сопкой. Шесть лет назад эти цифры были верны. Но за эти годы на сопке могли быть осыпи, оползни и тому подобное. Впадина глубже не стала, это точно. Но все равно надо перепроверить. И продумать технологию. Кое-какие соображения у меня есть. Впадину можно взять штурмом, подобно перекрытию реки. Но сначала о главном, о сопках.

Букварев нарисовал на чистом листе четыре сопки, нанес на рисунок трассу дороги из проекта. Получалось, что дорога шла почти по центру четвертой сопки, слегка лишь отклоняясь к востоку. Букварев перекрестил эту трассу и тотчас прочертил другую, отнеся ее на западный склон сопки. Грачев и Юра безмолвно следили за его руками.

— Делать надо так, — заключил Букварев. — И в принципе вопрос будет решен.

— Ловко, — неопределенно сказал Грачев. — Но почему именно по западному склону, откуда чаще дует ветер, а не по тихому восточному?

— В том и суть, — убежденно доказывал Букварев. — Под действием северо-западных ветров, господствующих здесь, на трассе с сопки не будет осыпей. Ветер вообще отодвинет сопку в ближайшие годы на какое-то расстояние к востоку. А окажись дорога на восточном склоне — ее бы безнадежно засыпало. К тому же такое исправление трассы позволит уменьшить объем земляных работ на склонах тех трех сопок и отодвинет магистраль на безопасное в ближайшие сто лет расстояние от двух сопок, что стоят к западу от нее.

Букварев приводил и еще доводы в пользу своего варианта, хотя и не столь существенные, как первые, но вполне убедительные. По его расчетам получалось, что сама дорога получится прямее и дешевле.

— Вот бы сразу-то так, а? — сказал Грачев.

Букварев в ответ только развел руками.

— Но почему вы так досконально знаете сопки, в том числе и дальнюю, четвертую? Ведь, судя по подписанному вами проекту, можно было подумать, что вы этих мест и не видывали? — удивленно спросил Юра.

— Я видел их много дней и ночей, — ответил Букварев. — Я на ней умудрился даже ногу сломать.

— Так это я тебя отсюда увозил в лубках? — воскликнул Грачев.

— Меня, — сказал Букварев.

— Так что же ты, дружище, не признался, что мы так давно знакомы?

— Не хотел. Нехорошо к начальству в друзья набиваться.

— Вот так встреча! А я никак не думал, что Букварев — тот самый студент в лубках, — поражался Грачев. — И уж если ты ногу сломал или вывихнул, то дружок твой Губин, наверное, и вовсе тут свихнулся. Губина-то я запомнил! Он мне все материалы вашей практики сдавал, пока ты в больнице лежал. Вот дела-то какие бывают… Но как же ты-то такой проект подписал?

— Хотя первой стоит подпись Воробьихинского, это для меня не оправдание… А теперь — урок. Хорошо еще, у нас с женой черновики сохранились с той поры, когда мы тут студентами по сопкам ползали. А вообще-то… Я ставлю свою подпись много раз под всякими документами и один все проверить не могу. Но и это не оправдание. Теперь вот и приходится исправлять ошибку. Уже сейчас строить тут можно. Начинать со штурма низины перед сопкой.

Все задумались. Грачев и Юра поглядывали на Букварева и, кажется, верили ему.

— Как полагаешь, Юрочка, смелого начальника требует такая стройка? — задорно спросил Грачев.

— Да, — не сразу ответил Юра. — Но смелости мало, нужны знания, опыт, расчеты. Я это дело не потяну. — Он опустил голову.

— Кто возьмется?

— Вот если бы товарищ Букварев… — неуверенно сказал Юра.

— А что? — подумав, согласился Грачев, по-новому всматриваясь в Букварева. — Василий Иванович, старый дружище! Сам подписал, сам исправил, сам и дело доводи до конца! Вот и совесть будет спокойна, а?

— Но я же!.. — вскинулся Букварев.

— Все понимаю, — прервал его Грачев. — Оргвопросы беру на себя. В обком, к первому, пойду. Так что думай. Срок до утра. Я тебя выручил со сломанной ногой — и ты меня выручай.

КАК ПРИНИМАЮТСЯ РЕШЕНИЯ

— Отправляйся, Юра, спать, а мы еще побеседуем, — сказал Грачев и, когда молодой прораб вышел, обратился к Буквареву. — Пиши сразу два заявления, Воробьихинскому и мне. Другого варианта нет. Через неделю будешь моим работником.

— Финансирование объекта открыто? — спросил нахмурившийся Букварев.

— Открыто. И пусть этот вопрос тебя не тревожит. Это моя забота.

Они опять долгонько молчали.

— Известно ведь, что кое-что и без оглядки на проекты делается, — заговорил Букварев так, будто рассуждал о деле, вовсе его не касавшемся. И ему, и Грачеву было ясно, что для разработки нового проекта пришлось бы сколачивать группу специалистов и работы ей хватило бы не на один месяц.

— Нужны рабочие чертежи. Без них мы никуда, слепые… — думая о своем, говорил Грачев.

— Случается, их вычерчивают по ходу дела, на неделю вперед, — не очень уверенно предложил Букварев.

— Это большой риск.

— Проект неплановый — тоже риск. И работа по нему…

— Слушай, Василий Иванович! Говори прямее! — Грачев будто усыхал и морщился под взглядом Букварева.

— Я могу предложить лишь фантастическое, — ответил Букварев. — Если бы я работал начальником этого отряда, я бы каждый день прикидывал, где, что и как делать. Все шло бы не хуже, чем по идеальному проекту. А вечером и ночью вычерчивал бы с помощником чертежи и делал расчеты на следующий день. Пахомов занялся бы организацией работ, а Юра считал бы и чертил.

— Это уж истинно фантастика, — безнадежным тоном сказал Грачев.

— Можно уговорить одного моего друга, инженера. Пусть бы приехал сюда и взял на себя всю бумажную часть, — вслух размышлял Букварев, имея в виду Заметкина. — Он тоже был тут с нами шесть лет тому назад.

Грачев глянул на него заинтересованно.

— Допустим. Но Пахомов не знает сопок. Да еще и неизвестно, когда он встанет на ноги.

И оба опять задумались.

— Тебе бы лично, Василий Иванович, вся стать покомандовать тут, построить хотя бы эти километры через сопки. Очень это тебе в жизни пригодится. С людьми, с техникой, с землей пообщаешься. Это, брат, не бумага. После этого твои проекты были бы много лучше, — начал рассуждать Грачев, и было видно, что, не упуская свои цели, он искренне желает добра и Буквареву. — И потом, мне кажется, это единственная гарантия, что дорога будет.

Всерьез думать о таком шаге Букварев откровенно боялся, а если и осмеливался, то в душе его сразу все глохло, когда он вспоминал, что судьба новых замыслов Грачева все же в руках Воробьихинского. Упрется он, не отпустит своего заместителя, найдет сто причин, разведет демагогию и все испортит, считая себя правым. И получится в итоге просто громкий скандал, повод для пересудов и насмешек.

Но Букварев и понимал, что в институте без него обойдутся, что здесь он нужнее, и если он не согласится с предложением Грачева, то будет жалеть об этом, себя уважать перестанет. И Грачев перестанет его уважать. И все-таки работа предстояла адская, круглыми сутками, в стужу, в полевых условиях Севера! «Нет, с заявлениями подождем», — решил он, хотя ему и жаль становилось Грачева, славного, умного старика, который сидит и ждет, как проситель, и уговаривает его, молодого и здорового, но упрямого и не очень умного, а, может, и трусоватого парня.

Грачев помрачнел, коричневое лицо его вовсе спеклось, глаза почти пропали.

— Ради этой дороги я пойду на все. Если надо будет, сниму деньги с других объектов и пришлю сюда все необходимое для ремонта машин. Заработаю не один выговор, но!.. — откровенно делился заботами Грачев и долбил Букварева вопросами. — А чем ты рискуешь? Я нажму на такие педали, что Воробьихинскому и пикнуть не дадут. Ты ничего не теряешь, только приобретешь! И под старость будет что вспомнить, детям и внукам рассказать. Не знаю только твоих семейных обстоятельств. Может, они не позволяют?

— Завтра вечером я все скажу, — заявил, наконец, Букварев.

— Завтра я собираюсь уехать, — не скрывая раздражения, запротестовал Грачев. — У меня целое объединение, не одни сопки…

Букварев молчал…

В эту ночь он спал плохо, мучили кошмары.

«Грачев прав, надо решаться, — думал Букварев, уже в восемь утра взбираясь на тот склон сопки, где сидел он когда-то с Любой, где узнал, что скоро станет отцом, и где поломал ногу. — Надо! Отказаться — значит поставить на себе крест и согласиться с Губиным. Прокис я в этом институте, под крылышком Воробьихинского. Надо счистить с себя всякую бумажную и словесную шелуху. Иначе — медленное умирание. Да, я прокис. Вот и сейчас мозг работает вроде бы логично, но — холодно, и нет ему отклика в душе, которая давно уж не воспламеняется. Это страшно!»

Букварев отметил, что и подъем на склон сопки дается ему куда тяжелее, чем в студенческие годы, хотя склон этот был на удивление сухим и чистым. Только бронзовые кусочки коры, хвоя, сухие веточки и шишки слоем покрывали оранжевый песчаный склон. Не беда, что сапоги вязнут в податливом грунте и ноги сползают вниз вместе с песком. Просто надо идти рывками, быстро. Но это тяжело. Вон как бушует сердце! И пот течет по вискам.

Он решил отдохнуть и прицелился взглядом на ствол старой поваленной сосны, до белизны вычищенной и отшлифованной дождями, песком и ветром. Букварев сел на этот ствол и почувствовал приятную усталость. Ему захотелось остаться один на один с этим мертвым стволом до вечера, а может быть, и навсегда. Так спокойнее, лучше. Издергался Букварев за последние недели, и пусть все и вся идет к чертям! Все равно сейчас он не способен принять решение, он устал и ничего не хочет. В конце концов почему он должен отдуваться за общие грехи и нарушать покой этих сопок? Надо Губина сюда законопатить! А если бы Букварева вообще не было на этом свете? Обошлись бы и без него.

Он лег на чистый ствол и, безвольный, ослабший, погрузился в забытье. Чувства и мысли замерли. И весь он был где-то между жизнью и смертью, бытием и небытием, жалкий комочек материи, ничем не лучше валежника и гораздо хуже стоявших поодаль царственных сосен. Эти сосны высоко вздымали кудлатые кроны, прямо к облакам и к самому солнцу, устремив длинные и пышные лапки к югу и выставив навстречу холодному северу острые пики коротких и корявых, но закаленных в боях, бесхвойных сучьев. Сосны боролись и жили, гордились победой и радовались своими тайными радостями. А Букварев сейчас не боролся.

Он пролежал довольно долго, и его зазнобило. Но стоило сжаться в комок, сунуть руки в рукава и уткнуть подбородок в воротник, как снова становилось тепло и покойно.

Он еще полежал. Уходили последние силы.

«Однако от меня ждут решения, — вспомнил он. — Нельзя обижать старика Грачева и так вот капризничать перед ним. Он славный! Но как встать, если не хочется и нет сил?»

«Встали!»

И Букварев встал. Его тотчас обрадовало, что он может распоряжаться собой. Пришла озорная мысль заставить себя забраться на вершину. Приказал. И полез. Сначала вяло, но все бодрее, азартнее…

«Это в пользу, что я так расслабился и отдохнул, — подумалось ему. — После такого обязательно начинается прилив сил…»

И вот она — плоская площадочка на вершине, окруженная плотным разлапистым сосняком. Да это же та самая!

— Ура-а! — гаркнул Букварев, и эхо ответило ему: а-га-а-а! Он закричал громче, и по сопкам пошел почти беспрерывный гул, словно бродило в них множество горластых людей.

— А-га-а-а! А-а! — И еще, еще…

«Тебе пора стать человеком, похожим на отца», — услышал он теплый и требовательный голос Любы.

«Ты должен доказать, что ты зрелый человек и инженер, ты не Губин, и на тебя можно положиться!» — сказал кто-то другим голосом, твердым, мужским, мужественным.

— Я постараюсь, — вслух горячо заверил кого-то Букварев. — Я должен стать таким. Я мечтал и хочу стать таким! Я буду!

«Кто это со мной разговаривает? Вернее, что со мной творится? Галлюцинации? А вдруг это говорит со мной та сила, которая из органического вещества выковывает людей, сильных, великодушных и гордых, способных подчинить себе весь мир, а не просто какие-то пошлые болота или эти сопки? Нет, это мистика, бред… А и пусть! Есть же в мире еще что-то такое, кроме лекций, брошюр и жизненных обстоятельств, что делает человека Человеком! Эта сила открывается мне. Или я пришел к ней сам? Все равно. Я буду!»

Букварев скользил вниз по склону, перепрыгивал через коренья и валежник. Он почти бежал между сопками туда, где ждали его люди: Грачев, Юра, рабочие. И он прибежал к ним.

— Ты чего такой? — остановил его Грачев возле конторы, где шофер, кажется, уже готовил «газик» в обратный путь. — Не змея ли укусила? Говорят, они тут водятся.

Букварев и сам сообразил, что лицо у него сейчас, должно быть, весьма странное, не внушающее доверия. Он быстро прошел мимо и скрылся в конторе. И когда через пару минут за ним последовал Грачев, он был уже почти спокоен и хмур.

— Я остаюсь, — сказал он. — Но кроме заявлений, вы отвезете в город письма, которые я сейчас напишу. Это быстро. Без этих писем мне тут с делом не справиться.

Грачев скрыл вздох облегчения и ничем не проявил радости. Он, видимо, был уверен, что Букварев останется, но было заметно, что состояние Букварева, каким прибежал он из сопок, его встревожило.

Письма Букварев писал словно в лихорадке. Мысль работала с невероятной остротой. Само собой пришло решение, что сначала надо написать Воробьихинскому, поскольку один он мог помешать. И Букварев начал.

Он тут же настрочил два заявления и остался доволен собой. Букварев не замечал, что за его спиной тихо расхаживает Грачев и заглядывает ему через плечо, не стесняясь читать написанное. И когда Букварев вдруг увидел перед собой Грачева, тот выразительно поглядел на часы. Видимо, он очень спешил.

— Я мигом, — заторопился еще больше Букварев. — Почитайте вот первое мое послание. Тут без секретов. По-моему, такое письмо необходимо, если учесть характер Воробьихинского. Пока читаете, я закончу второе.

Второе письмо предназначалось Заметкину.

Грачев дочитал первое письмо как раз в тот момент, когда было закончено второе.

— Разумно! — одобрил он, и было заметно, как и ему передается возбуждение Букварева, который быстро придвинул ему очередной исписанный лист.

— Василий Иванович! Раз уж ты меня уполномочиваешь в почтальоны, то дай адрес этого твоего дружища Николая, — сказал Грачев, дождавшись, когда Букварев поставит точку. — И вообще, кто он? Ведь если он будет работать, то придется оформлять его как инженерно-технического работника. А у меня и вакансий нет.

— Платить ему надо. Он без копейки сидит, хоть и с таким же дипломом, как у меня, — как о само собой разумеющемся проговорил Букварев. Грачев в ответ только головой покрутил и принялся за письмо Губину, а Букварев начал писать Любе.

Это письмо давалось труднее. Объясняться с женой надо было и мягко, и убедительно. Но скоро Букварев увлекся, описывая сопки, напоминая, как они сидели на вершине, думали о первом ребенке… «Я назову ее сопкой Генашки. И пусть кто-нибудь не признает этого имени! — писал он. — Проходящие мимо автомобили должны будут приветствовать эту сопку тремя гудками — Ге-наш-ка!» Он называл эту сопку и фамильной, и семейной, и сопкой мечты.

«Побывав еще раз на ней, я вновь пережил те счастливые мгновения и дни, и счастлив сейчас оттого, что ничто не мешает мне еще крепче любить вас и становиться лучше самому», — закончил он, утирая со лба пот.

— Василий Иванович! Неужели это реально? Взрывники-то? — возбужденно заговорил Грачев.

— Они будут здесь через неделю, — с невесть откуда взявшейся уверенностью заявил Букварев.

— Ну, голова! — восхитился Грачев. — Не зря о тебе я кое-что слышал. Оказывается, многое можешь. Если и в самом деле затащишь сюда взрывников — я тебя за такого субподрядчика и расцелую и премирую!

— Скворцов меня поймет, — сказал Букварев.

— Ну, а чем удивишь меня в этом, надеюсь, последнем послании?

— Его вам читать нельзя. Это жене.

— Значит, я буду твоим почтальоном? — с улыбкой спросил Грачев, уже решив про себя, что все письма разнесет его курьерша.

— Да, — невозмутимо ответил Букварев. — Письма должны вручить лично вы. Это здорово поможет делу.

Грачев крякнул, покрутил головой и откровенно рассмеялся.

— Раз уж настаиваешь, то и жене твоей отнесу, — сказал он, обескураженно разводя руками. — И успокою ее лично, и семье помогу, если в чем нуждается.

— Спасибо. Это было бы хорошо.

Грачев снова посмеялся, всем своим видом показывая, что уж коли связался он с таким норовистым и чудаковатым человеком, то надо нести крест свой, понимать, а не роптать. И еще было заметно, что Букварев ему нравится все больше.

— А теперь прощай, Василий Иванович! Буду у тебя частым гостем, — заговорил он наконец.

— Это правильно. Как можно чаще приезжайте. Много будет вопросиков с этой дорогой, — серьезно ответил Букварев.

Гул уходившего «газика» стих удивительно быстро.

ОДИН НА ОДИН С ЮРОЧКОЙ

И вот он один в этом временном домике, в этих сопках, новоиспеченный начальник, на которого еще не отдан и приказ о назначении.

«Мальчишествую в такие-то годы», — подумал он, осознав шаткость своего положения, но тут же прогнал эти мысли. Надо было оставаться твердым и последовательным. Теперь на него с надеждой и ожиданием глядело много людей.

Урчат где-то невдалеке трактора и высокопроходимые самосвалы. И завывание их двигателей было похоже на гул проводов под осенним ветром. Но Буквареву было не до сравнений. Он уже сегодня обязан был точно знать, какую задачу должен выполнить завтра экипаж каждой машины. И на пять дней вперед знать, как минимум.

Букварев попытался сделать первые рабочие наметки. Если уже завтра послать пару экскаваторов на выемку торфа из впадины, то картина с этим торфом прояснится быстрее. Это было главное направление, ключ ко всему.

— Да, на этот пятачок надо бросить все силы, — вслух решил Букварев. — И распорядиться надо немедленно. Рыть котлован с завтрашнего утра, чтобы увидеть хотя бы, будет он заплывать или нет. А потом бы в этот котлован ахнули грунт взрывники…

Он говорил почти невнятно. И вовсе не думал, откуда у него такая уверенность, что взрывники прибудут обязательно. Он просто верил в это, он потирал руки, воображая, настолько быстрее и экономнее пошла бы с ними работа. И еще он с радостью понял, что если он покажет взрывникам, где и сколько надо обрушить или отбросить грунта, своими глазами увидит плоды их трудов, то и самому ему в сопках больше делать нечего. Без него тут управятся те же Пахомов, Юра и любой геодезист. А уж как провести все это в отчетных документах — пусть думает Грачев и его подчиненные. Надо полагать, они на таких закавыках собаку съели.

И внешне был спокоен Букварев, и мысли у него складывались вроде бы логически бесспорные, а находился он все же в каком-то горячечном возбуждении. Лицо его приобрело темно-багровый оттенок. Скоро и сидеть ему стало невтерпеж. Он резко поднялся и не услышал, как с лязгом отлетел и упал алюминиевый прорабский стул. Он порывисто заходил из угла в угол тесного кабинета, с трудом огибая углы столов, и остановился лишь после того, как нечаянно увидел свое лицо в зеркале и удивился его багровому цвету.

«Я не здоров! — испугался он в первое мгновение. — Это какая-то лихорадка. И тот полусонный обморок на сопке… И вот это сейчас… Что будет с моим почти идеальным планом, если я завтра не встану?..»

Букварев протиснулся к умывальнику, поплескал в лицо противной, пахнущей болотом водой… Надо бы умыться капитально, до пояса обтереться, но вода кончалась. Он утерся нечистым полотенцем и снова подошел к зеркалу. Лицо его оставалось все еще красным, но ничего болезненного в нем не было.

«Я переволновался. Это просто реакция организма перед огромным и сложным делом, испытанием. И тот обморок, очищающий от всего слабого, и эта мобилизация мозга на работу, которая по силам электронной машине и опытному командиру-распорядителю вместе. Ведь именно к этому готовил я себя мысленно, и вот умница организм стягивает все резервы», — то ли спрашивал себя, то ли вполне утвердительно думал Букварев. Сомнения роем нападали на него, но тут же и отлетали, и весь он наполнялся уверенностью и почти бычиным упорством. Букварев услышал, как тело его налилось свинцовой невероятной силой, какой у него не было и в лучшие годы жизни. Мозг моментально реагировал на все, выдавая целый ряд вариантов решений любых вопросов и тут же ярко выделял, выталкивая вперед, единственно верный и лучший.

«Я готов к этому испытанию», — окончательно уверился он и больше не мог отметить в себе ни тени сомнения.

На лесенке у входа в контору загремели шаги. Без стука вошел Юра. Его резиновые бродни были в грязи выше колен, несмотря на то, что день проходил без дождя. Рыжая грязь застыла на рукавах ватника. Да и руки у Юры, казалось, были в темно-коричневых перчатках.

Глянув краем глаз на Букварева, Юра молча скинул грязное, надел стоптанные ботинки, когда-то бывшие модными, пошел добывать воду для умывания. Букварев подумал, что с молодым прорабом надо познакомиться обстоятельно. Он, кажется, слишком спокоен и не уяснил всю сложность задачи, которая стояла перед отрядом строителей.

Вскоре Юра снова предстал перед ним, и Букварев с трудом узнал в высоком и стройном малом недавнего запачканного прораба. На Юре был яркий облегающий свитер, из-под которого выглядывали белые уголки воротника рубашки. Светлые, с желтоватым отливом и, как показалось Буквареву, чрезмерно длинные волосы красиво обрамляли узкое лицо молодого строителя. Выпуклый лоб, слегка удлиненный нос и большие серые глаза делали это лицо довольно привлекательным и даже благородным. Букварев позавидовал непорочно чистому, хотя и с легкой синевой, юношескому цвету лица помощника.

Только передвигался Юра как-то неестественно, с подрагиванием и подламыванием в коленках.

«Ревматизм у него, что ли? Или просто манерность? — подумал Букварев, с неудовольствием вспоминая, что такой походочкой «хиляли» парни, которых во времена его юности звали убийственными словом «стиляга». Не выносил Букварев такой походки. Да и эти причесанные и уложенные волосы, белый воротник показались ему не к месту. Он хотел бы видеть своего помощника разворотливым и послушным парнем, пусть даже озорным, но лишь бы достаточно грамотным технически, чтобы толково выполнять все указания. Но выбора не было. Надо было утешиться и тем, что хоть какой-то помощник есть. Да и он, кажется, не ноет и не боится работы, грязи, пронизывающего ветра. Это уже что-то значило. Букварев упрекнул себя в излишней требовательности, граничащей с привередливостью, и заговорил:

— Значит, вдвоем пока будем… — сказал он, то ли спрашивая, то ли доводя до сведения Юры. Но тот лишь поглядел на него, давая понять, что слова нового начальника ему ясны, и ничего не ответил. Букварев еще раз пристально оглядел его, чувствуя, что немножко досадует, неприятно удивляется тому, что этот Юрочка не оценил его почти героического решения остаться и возглавить стройку. Ведь он ждал, что помощник явится со сверкающими глазами и тут же выложит уйму предложений.

«Или этот Юра еще совсем зеленый и просто не понимает всей серьезности положения, или он воспитывался в своем техникуме на книгах так, что повсюду, мол, должен процветать и процветает массовый героизм строителей, а инженеры только и делают, что совершают красивые и эффектные поступки, — раздумывал Букварев. — Поэтому и к трудностям, и к его решению остаться он относится как к само собой разумеющемуся. Что ж, возможно, он и прав, хотя это было бы слишком для его возраста и неопытности. Знал бы этот Юра, как загудит завтра институт Воробьихинского, как будут поражаться поступком Букварева матерые проектировщики мужчины и восхищаться молодые проектировщицы женщины… А может, он просто флегматик?»

Букварев был совершенно уверен, что большая половина работников института одобрит его решение, а остальные будут щеголять скепсисом, остротами, цинизмом. Один лишь Воробьихинский ничего не скажет подчиненным, состроит скорбно-обиженную мину и будет носить ее столько, сколько потребует обстановка. И к популярности Букварева среди технической интеллигенции города прибавится скандалезно-героический оттенок. И хорошо, если не зачтут его в разряд правдоискателей в кавычках, если не станет он притчей во языцех.

Юра уже с удивлением следил за переменами на лице Букварева. Наконец Букварев поймал на себе этот взгляд и устыдился своих мыслей. Пора было вплотную заняться делом, за которое взялся. Завтра экипажи должны работать уже по его плану и указаниям.

Окончательно отрешиться от вчерашнего Буквареву помог Юра.

— Насколько я понял, вы остались за начальника, Василий Иванович, — устало заговорил он. — В таком случае мне хотелось бы согласовать с вами расстановку наших сил на ближайшие дни. Я думаю так…

Поначалу Юра доложил о наличии экскаваторов, бульдозеров и самосвалов, их исправности и примерной производительности за смену. Букварев записал все это в блокнот. Машин оказалось маловато. Соображения Юры почти сходились с его наметками, но насчет экскаваторов они заспорили.

— Не пробраться им к выемке перед сопкой, топь, — возражал Юра. — И торф вынимать пока бесполезно: заплывет выемка.

— А вы пробовали это делать? — спросил Букварев, решивший не отступать от своих намерений.

— Нет.

— Почему тогда возражаешь?

— Экскаваторы надо на кюветах держать. Это самое верное дело. Должны же мы иметь к концу месяца хоть сколько-нибудь насыпи, готовой к сдаче. Иначе без зарплаты останемся…

— Зарплату беру на себя, — твердо заявил Букварев.

Юра недоверчиво поглядел на него, вздохнул и опустил глаза.

— Со дня на день ударят морозы, и мы должны быть готовы. Экскаваторам место на главном участке, — продолжал Букварев.

— А если морозов не будет еще недели две-три?

— Будут, — заверил Букварев, и Юра только покачал головой.

Букварев, сидя за столом, сжал виски, пытаясь вспомнить, о чем надо еще переговорить сегодня, чтобы не разговаривать об этом завтра, когда времени, возможно, и не будет.

— Расскажи мне о себе, — вдруг поднял он голову.

— Что именно? — не сразу ответил Юра.

— Ну, о своем опыте строителя, о здешних впечатлениях, о своей главной мечте… Где учился?

— Пожалуйста. Техникум окончил и сразу попал сюда. Вот и весь мой прорабский опыт. А до техникума был рабочим на разных стройках: каменщик, стропальщик, моторист. Главная мечта? Наверное, стать хорошим строителем. Хотелось бы и на больших стройках поработать, а пока вот здесь…

— А здесь нравится? — решил уточнить Букварев.

— Объект как объект. Привыкаю.

— Ну, а сложности-то предстоящие осознаешь?

— Говорят, все объекты — значительные и трудные. Дорога как дорога, не самая простая и не самая сложная. А если о трудностях, так везде я видел такую же неразбериху, недоработанные проекты, нервотрепку, отставание, штурмовщину. И хоть беснуйся, хоть оставайся спокойным, а объект рано или поздно все равно вступает в строй.

— Да-а! — не скрыл удивления Букварев. Он и сам слыхал такие рассуждения, но тогда они близко его не касались. И вот теперь спокойствие и обыденность в словах и поведении молодого прораба обескураживали его. Оказывается, Букварев считает строительство в сопках чуть ли не главным делом своей жизни, а для некоего Юры это самая заурядная работа.

«А может, так-то оно и лучше? — мелькнуло в голове у Букварева. — Работать именно спокойно, по-деловому, сообразуясь с обстановкой, принимать меры. Не раздувать обычную рабочую неделю или месяц до уровня героических свершений, не паниковать и не пылать в порывах. Ведь люди свои задачи понимают, стремятся обеспечить себе заработок, премию, вовремя сдать объект в строй, выполнить план. Ну, их еще можно воодушевить, пробудить совесть или азарт, а перед машиной сколько речей ни говори, она не расшевелится. И откуда сей парнишка набрался немалой рабочей мудрости? Почему он понимает и представляет что-то гораздо лучше Букварева? И ведет себя сдержаннее, а, значит, и более деловито? Да и одного ли Букварева? Вон и Грачев, уже старик, зубы на всем этом съел, а тоже нервничает или бросается вперед с криком «ура»? А Юру ценит. Надо разобраться во всем этом», — отметил для себя Букварев и, проникаясь к Юре новым уважением, спросил:

— Как тебя по отчеству-то?

— Юрий Сергеевич Серебряков. Но почему-то везде меня зовут просто Юрочкой. И до техникума, и в нем, и здесь мужики сразу так меня окрестили, как и в Челябинске, — со спокойной усмешкой ответил Юра.

«Юрочка!.. Челябинск!.. Надя!..» — Эти слова словно бы ударили Буквареву в лоб, и он рывком откинулся на спинку стула. Только теперь он с каким-то странным чувством смятения, вины, почти страха и одновременно честной отваги понял, что перед ним тот самый Юрочка, Надин Юрочка. Ведь говорила же она ему, что ее Юрочка в этих сопках, а он и забыл об этом со своими переживаниями. Да и Надю, кажется, забыл, старый ловелас! И поделом тебе, казнясь, выкручивайся вот теперь из такого красивенького положеньица! Свела судьба! Она, брат, умеет мстить за прегрешения. И верно говорят: нет на свете ничего тайного, что не стало бы в конце концов явным. Все всплывет на свет… Тем более, что Надя грозилась послать своему Юрочке письмо. Наверное, и послала. И, возможно, написала и о нем, Буквареве. От нее всего можно ожидать, если уж она доверилась даже Арке…

Буквареву стало жарко. «Придется признаться Юре… — обреченно подумал он. — К чему эта двусмысленность положения? Она только мешать будет, измучит самого… Но как решиться? Как начать?»

Букварев искоса поглядел на собеседника и увидел, что тот сидит совершенно спокойно, уперев в колени длинные руки с сильными кистями.

— Вы в Челябинске учились? — спросил чуть небрежно.

— Да, — не меняя позы, ответил Юра.

— А почему вас так далеко распределили? Обычно техникум выпускает специалистов для своего города или края.

— Меня оставляли в Челябинске. Но одну нашу выпускницу направили сюда, потому что вакансий в Челябинске не нашлось. И я последовал за ней, — как будто даже с удовольствием признался Юра.

Буквареву все труднее давалось внешнее спокойствие. «Ситуация! — говорил он сам себе. — Как в заправском романе. Знал бы Губин, поиздевался бы от души…»

— Но не здесь же ваша, как говорят, однокашница, не в сопках? — наигранно шутливо спросил он.

— Она в вашем городе. И вы ее знаете, — ответил Юра и, уже замолкнув, спокойно улыбнулся уголками губ.

— Ее зовут Надя? — Буквареву ничего и не оставалось, кроме этих слов.

— Да. И она осталась о вас хорошего мнения… А это для меня кое-что значит. Только гляжу я на вас — не похожи вы на сердцееда или кружителя голов.

— Я тоже остался о ней хорошего мнения… — у Букварева начало сохнуть в горле.

— Она хорошая и в самом деле. Взбалмошная немножко, с женской хитринкой, но…

— Поймите, что я человек семейный и знаю свой долг, — скрипучим голосом перебил его Букварев. — Я хочу, чтобы все это ни в коей мере не отражалось на наших служебных отношениях, на здешних делах и вообще. И ее прошу не упрекать.

— Отражаться будет, — с грустной усмешкой возразил Юра. — Мы с вами теперь как бы товарищи, собратья, что ли, по общему испытанию. Она-то меня уж помучила, но все равно никуда от меня не денется. Теперь пишет, что согласна со мной хоть в Антарктиду.

— На этом и порешим. Я вам не соперник и не помеха, наоборот… — высказался наконец Букварев после долгого молчания.

— Я тоже так думаю, — с прежним спокойствием, с той же улыбочкой согласился Юра.

— Покажите мне ваши деловые бумаги, — суховато заговорил Букварев. — По каким чертежам работаете, как оформляете фактически выполненные объемы, не расходятся ли они с показателями сметы? Тащите сюда все!

Еще добрых три часа разбирались они в бумагах. Вернее сказать, разбирался Букварев, впитывая в себя все, что и как тут делается. Про ужин он забыл начисто, хотя в этот день и не обедал.

— На равнинном участке больших расхождений со сметой нет, а если и есть, то совсем немного, — объяснял Юра.

— Это уже хорошо! Значит, не так уж плох и проект, — потирал руки Букварев.

— А что будет дальше — никому неведомо…

— Все будет отлично! — воодушевился Букварев. — В пределах допустимого и даже лучше! Кстати, кто сигнализировал Грачеву о просчетах в проекте? — спохватился он.

— Не я, конечно, — ответил Юрочка. — Пахомов. Хоть и нехорошо о нем так говорить за глаза, да еще когда он болен, но это он. Он так меня учил: стройку начинай обязательно руганью с проектировщиками, предъявляй им любые претензии, а коли нет оснований — придумывай их и доказывай свое. Вырывай из их жадных лап дополнительные тысячи рублей в смету! Идеальных проектов не бывает, значит, всегда есть к чему прицепиться. Значит, любой проект может быть пересмотрен в сторону увеличения ассигнований. С большими деньгами строить спокойнее и проще, чем с маленькими. Проектировщики экономят на смете — должны сэкономить и мы, если хотим гулять с премиальными в кармане. А мы хотим. И объект на хорошие деньги можно будет завершить покрасивее. Так что учись побеждать проектировщиков! В этом первая задача начальника любого строительного подразделения. За это умение его ценит коллектив от работяги до управляющего трестом. Это путь к успеху. Не пойдешь им — пропадешь.

— Силен деляга! — рассмеялся Букварев, еще не поймав себя на том, что скоро и ему, как руководителю стройки, захочется тоже иметь денег больше, чем в смете, которую подписал сам, и что он лично будет «выбивать» эти деньги. — А почему Пахомов главным не козырнул? Ведь из проекта начисто выпала четвертая сопка, а предполагаемая трасса проложена чуть ли не по ее вершине. Этого-то он и не заметил? Ведь тут сотнями тысяч рублей пахнет! — изумился Букварев.

— Он в сопки не ходил. Поглядел отсюда и прикинул что-то на глазок, — с усмешкой сказал Юра.

— Дела-а! — протянул Букварев, качая головой. — Слона-то он, тертый калач, и не приметил!

И подумал: «Хорошо, что я вовремя приехал. Гореть бы Грачеву с его планом, и мне с этим проектом, и еще кое-кому, в том числе и невинным, скажем, рядовым рабочим».

— Ну, что ж, на сегодня хватит, — почему-то сердито ощерясь, заключил он. И тут почувствовал сильную усталость, и ему захотелось спать, хотя в мозгу еще и продолжалась какая-то неясная, но напряженная работа.

ПЕРВЫЙ ДЕНЬ В РУКОВОДЯЩЕЙ РОЛИ

Утром Букварев проснулся необычно рано и почувствовал себя настолько бодрым, что встревожился: не обманчива ли эта бодрость? С ним не раз бывало, когда после нескольких часов редкой энергичности, наступали вялость и апатия…

Что-то его тревожило. Что? Глянув в окно, он понял все. Необычно мягкий и ровный свет заливал комнату, сквозь стекла ничего не было видно. Стекла серебрились, будто за ночь их кто-то оцинковал. Иней! Мороз!

Он выскочил на улицу в одной майке. Да, во дворе был крепенький заморозок. Хрусткой фольгой покрылись лужи, окаменели надоевшие разводья грязи. Студеный ветерок легко гнал по низкому небу клочки синеватых туч. Изредка, с прищуром, будто осматривая окрестности, выглядывало низкое солнце.

Бодрили Букварева свежесть и ясность заморозка. Небесная канцелярия словно бы решила действовать согласно его планам.

Через пять минут он, с трудом сдерживая юношескую прыть, шагал к сопкам. Туда можно было и не ходить, и без того ясно, что за одну ночь торфяная жижа во впадине не промерзла. Но Буквареву казалось, что он отыщет местечко, где сегодня же можно будет вынимать торф или заваливать низину грунтом.

И вот она низина перед первой сопкой. Вернее, сразу перед двумя, только вторая сопка поднималась метров на двести дальше и левее. Между ними и предстояло прочертить трассу так, чтобы лишь слегка задеть края сопок, сократив объемы выемки и засыпки. Трасса с равнины упиралась прямо в створ сопок, где твердая земля постепенно переходила в болотину.

Букварев уныло походил вдоль бережка и убедился, что больше тут ничего не придумать, и экскаватор надо ставить уже сегодня.

У конторы его встретил Юра. Он принес из вагончика-столовой завтрак на двоих.

За столом сидели недолго. Аппетит у Букварева был отменный, и он, закончив еду, даже ложку облизал, как бывало в детстве.

— Все! — решительно поднялся Букварев. — Один экскаватор гоним к низине. Подскажи, кого лучше послать. Надо бы человека умелого и осторожного.

— Если самого осторожного, то надо посылать того любителя задавать вопросы, — ответил Юра. И уточнил. — Который с пискливым голосом. А по умению тут, пожалуй, все одинаковы.

— Ну и распорядись.

Юра ушел распоряжаться, и Букварев вдруг почувствовал, что оказался не у дел. Общий план работ был как бы утвержден. Детали можно уточнить по ходу дела. Приниматься за чертежи — нет ни кальки, ни инструментов, да и неясно, какой чертеж нужнее на сегодняшний день. Внезапное отсутствие обязанностей и неотложных дел обескуражило его.

Тут не имелось даже телефона, чтобы связаться, к примеру, с Грачевым. Да и будь телефон, что сказал бы сейчас ему Букварев? Что ударил заморозок и Букварев чувствует себя бодро? Вот у Губина можно бы спросить насчет взрывников! Но не спросишь…

С улицы стали доноситься голоса и рычание моторов, и это навело Букварева на мысль, что надо осмотреть весь фронт работ. Он пошел вдоль равнинной трассы.

Люди и агрегаты работали. Придраться было не к чему. Ему, правда, показалось, что машины движутся неторопливо, такая медлительность могла быть и вызывающей, но он не знал, так должно идти дело или иначе. Перешагивая с одной замшелой и заиндевелой кочки на другую, Букварев радовался, что они не проваливаются под сапогами, стали вроде бы тверже, хотя поднявшееся солнце могло их и оплавить.

Он вернулся в поселок и застал Юру на приступке конторы. Тот, казалось, тоже бездельничал. Но Юра заговорил о деле, которое Буквареву и в голову не приходило.

— Послал хозмашину за продуктами и почтой. За двадцать восемь километров возим, — хмурясь, заговорил он. — А машина-то на ладан дышит. Не развалилась бы в рейсе.

— Вот как! — удивился Букварев. — Неужели снабжение, почта и тому подобное — тоже наша забота?

— Дров бы еще надо запасти, — продолжал Юра. — Это сложнее. Разнорабочих нет, а посылать в лес с топором механизаторов тоже неинтересно.

Букварев промолчал. У Юры был такой вид, словно подобных вопросиков накопилось у него еще с десяток.

— Вечером что-нибудь придумаем, — со слабой надеждой проговорил Букварев. Неуверенность начальника не ускользнула от внимания Юры, который продолжал:

— Люди охотно идут на хозработы, если платим им не тариф, а средний заработок. Скажем, день они будут пилить дрова, машины их простоят, а придется делать вид, что все были заняты на земляных работах. Получается нечто похожее на приписки. Как вы на это смотрите?

Говорил Юра скучно и раздраженно. Наверное, ему не нравилось, что новому начальнику приходится втолковывать в голову простейшие и обыденные для строителей вещи.

— Придется как-нибудь выкручиваться, — сдвинул брови Букварев. — А что же вышестоящие-то строительные начальники думают?

— Они все знают. Они бывают вынуждены смотреть сквозь пальцы и на махинации похлеще.

— Я поговорю с Грачевым… — загорячился Букварев, но Юра неожиданно светло глянул на него и сообщил:

— А Михайлов-то поехал.

— Какой Михайлов? Куда?

— Экскаваторщик.

— Так и должно быть, — обрадовался Букварев, переключившись на рабочие дела. — Пойдем-ка к нему, поглядим, что там и как.

По пути Букварев толковал о важности штурма впадины, но Юра отмалчивался и глядел под ноги.

— Товарищ начальник! — с трудом расслышал Букварев женский голос и сообразил, что кричат ему. Пришлось остановиться и подождать, пока приблизилась к ним полная с румяным лицом женщина, которая сдержанно улыбалась и вытирала передником руки.

— Доброго здоровьица вам, Василий Иванович! Понравился ли вам завтрак? — спросила она, чуть-чуть заискивая и здороваясь с Букваревым за руку.

— Да… ничего, вкусно, — смутился Букварев, не зная, что еще ответить. И чай хорош, — на всякий случай добавил он.

— Вот про чай-то и хочу вам сказать. С водой маемся. Да вы бы зашли ко мне на кухню-то, да на склад-то. У меня будут просьбы, да и вы чего-нибудь увидели бы неладное свежим-то глазом, — настойчиво зазывала повариха. И так она глядела на Букварева, и такой он сам проникся ответственностью за питание здешних строителей, что пришлось ему принять приглашение, все посмотреть и выслушать ее просьбы.

— Что за проблема с водой? — спросил он Юру.

— Возим с озерца, километра за три. В термосах, на хозмашине. Не всегда обеспечиваем… Болотцем отдает вода, не заметили? А замерзнет озерцо — не знаю, где будем брать.

«Час от часу не легче», — подумал Букварев, чувствуя, что помочь в этом деле он вряд ли в силах.

В вагончике-пищеблоке ничего особенного не было, хотя Букварев и не видывал таких столовых давненько. Чисто и тепло. За перегородкой топилась плита, пахло чесноком и тушенкой. На полках сверкала посуда. Повариха победно поглядывала на Букварева, гордясь своим заведением, и он ни в чем не мог упрекнуть ее, а за что похвалить — не знал. Она приглашала его обедать и даже снимать пробу, а пожаловалась только на то, что на исходе дрова.

— Я и лучше могла бы наших ребяток кормить, — с намеком заявила она под конец. Букварев пообещал позаботиться и о дровах, и о воде, но как? Надо было обращаться к Грачеву и с этими вопросами.

Но стоит ли?.. Обещать-то Грачев многое обещал, но тогда речь шла о документации, о финансировании — а тут?..

Повариха долго стояла в дверях своего вагончика и, прищурившись, глядела вслед Буквареву.

— Она у нас вроде вольнонаемной, из местных, — на ходу рассказывал Юра. — На первый раз постеснялась вам все выложить, но атак с ее стороны ждите. Кричит, что ломят наши мужики, как медведи, а кормим мы их, как зайцев. На снабжение жалуется. И права. Не больно-то заботятся о нас в городе орсовцы. Тушенка да макароны — вот и весь ассортимент. Рыбешки какой-то чахлой иной раз подбросят. Приедается. Повариха заявляет: дайте мне денег, я вам овец и бычков пригоню, а то и оленей. Ребята над этим задумались, хотят попробовать. А в сельпо, где хлеб берем, на складе одни просроченные частиковые консервы в томате.

«Еще вопросик к Грачеву», — невесело подумал Букварев.

…Но вот и впадина перед сопкой. Экскаватор на бережку выглядел доисторическим динозавром, удивленно и хищно ощерившим свою ковшовую пасть. Но он был недвижим. Рядом с ним чернела осевшая куча вынутого грунта, из-под нее стекал грязный ручеек. В нарушение правил техники безопасности Михайлов сидел под вздернутым ковшом и напряженно глядел в болотину.

— Ну, как начало? — бодро спросил Букварев, здороваясь с механизатором за руку, но Михайлов ничего не ответил и только показал глазами на яму, которую оставил в низине ковш экскаватора.

— Заплывает? — с тревогой спросил Букварев.

— Плывет, зараза, — сплюнул Михайлов, и голос его в этот раз показался Буквареву не таким уж пискливым. Никаких пояснений не требовалось. И так было видно, что края ямы оплывают, а на дне быстро копится черная жижа.

— Дна не достал?

— Не знаю.

— Надо знать, — недовольно сказал Букварев. — А то черпаешь и конца не видишь.

— Верно, — согласился Михайлов. — Гиблое место. Работать здесь я не согласен.

— А кто будет? — Букварев едва сдержал негодование.

— Дурак — будет, — бесстрастно ответил Михайлов. — Который захочет море ложкой вычерпать и пешком по дну пройти.

Букварев свирепо глянул на него и нервно повернулся к Юре.

— Дай мне твои бродни и вон ту палку, полезу искать дно, — сердито и торопливо проговорил он, усаживаясь и стягивая свои сапожки с коротким голенищем.

— Я сам, я выше ростом, — сказал Юра и с глупой улыбкой осторожно шагнул с берега, ощупывая перед собой дно длинной кривой палкой…

У края дно было рядом, но с каждым шагом палка уходила все глубже, и Юра с трудом вытаскивал ее из грязи. Букварев с напряженным вниманием, а Михайлов с кривой улыбкой следили за ним. Вот уже Юрочка выше колен в черной жиже, палка перед ним, казалось, и вовсе не находила дна.

— Ну ее к шуту! — ругнулся Юра, разворачиваясь в болотине, и вылез на берег. С бродней его текли потоки. Букварева слегка затрясло.

— Если будете выплачивать средний — я почерпаю этих щей денек-другой, — подал голос Михайлов. И снова голос его был насмешливо-бабьим.

— Будем! — раздраженно бросил ему Букварев. — Может, ты еще больше среднего тут зашибешь.

— Куда бы лучше, — с сомнением отозвался Михайлов и полез в кабину, давая понять, что разговаривать он больше не желает.

Букварев и Юра недолго наблюдали, как ковш выносит на берег жидкую травянистую грязь, истекающую черной влагой. Ничего нового они не увидели.

«Максимальная глубина торфа тут четыре-пять метров, — трудно раздумывал Букварев, вспоминая цифры черновиков. — Глубже эта топь за шесть лет не стала, наоборот. Но что же все-таки делать? Нужны горы камня, гравия, песка, чтобы засыпать выемку вслед за экскаватором. А где взять эту массу инертных материалов, колонну самосвалов, бульдозеров и тех же экскаваторов для погрузки? Выход один: взрывом обрушить в топь крутой и каменистый склон ближней сопки. Но прибудут ли взрывники? А если прибудут, то когда?» Букварев вдруг засомневался, выручат ли его старые дружки Скворцов и Губин. Да и с какой стати поспешат они на помощь? С одним он не виделся целых пять лет и вообще не знает, где он, а другому недавно дал по физиономии…

Юра молчал, и по выражению его лица нельзя было понять, о чем он думает и какое у него настроение. Во всяком случае выглядел он спокойным.

— Черпай, Михайлов! Разведку надо довести до конца, — напутствовал Букварев. — Ты тут как в боевом дозоре. Пойми это, скрепи сердце и черпай. К концу смены я к тебе еще разок загляну.

Букварев думал, что он подбодрит рабочего, но тот ответил весьма равнодушно:

— Мне что! Средний идет.

Обратно шли молча. Букварев думал о взрывниках, о том, что́ придется делать, если они не появятся. Но в планы свои Юру он больше не посвящал.

Возле конторы они увидели хозмашину с небольшим грузом.

— Без рессоры приехал, — ругаясь, сообщил пожилой шофер. — И крестовину потерял. Считайте, что машина на приколе.

Шофер низко нагибался, приседал, разглядывая что-то в заднем мосту грузовика, и вдруг спохватился, полез за пазуху.

— Это вы товарищ Букварев? Телефонограмма вам. При мне на почте принята.

Букварев нетерпеливо взял помятый лист и прочитал про себя, беззвучно шевеля губами и плохо разбираясь в незнакомом почерке:

ГРАЧЕВ ДЕЛАЕТ ВИЗИТЫ

Грачев приехал на работу как всегда на час раньше положенного. Хоть и натрясло его прошлым вечером в дороге, и спал он в эту ночь мало, но по давнишней привычке проснулся в шесть утра, когда в приглушенном с вечера динамике раздались позывные кремлевских курантов. «От гимна до гимна на ногах», — вспомнил он выражение одного из рабочих и усмехнулся. Он любил, чтобы радио в квартире не выключалось, и краем уха слушал все подряд, что, впрочем, не мешало ему думать и заниматься своими делами.

Он считал, что радио в любую минуту могло сообщить важные новости, считал с того дня, когда на страну обрушилась неслыханная по тяжести война, которую прошел он с боями и ранениями тоже от «гимна до гимна». А теперь Грачева равно интересовали и международные события, и местные. «Руководителю надо быть в курсе всего», — внушал он себе в минуты усталости и слушал радио по утрам и вечерам.

В это утро динамик преподнес Грачеву прямо-таки подарок. В выпуске городских новостей он услышал знакомый голос Воробьихинского и навострил уши.

Директор проектного института перечислял перед микрофоном проценты выполнения планов, сыпал замысловатыми техническими терминами, распространялся о перспективах города и о возрастающей в этой связи роли проектировщиков. Без тени смущения Воробьихинский уверял радиослушателей, что проекты, разрабатываемые его институтом, стали больше отвечать требованиям времени, в них полнее учитывается использование местных ресурсов, а сроки исполнения заказов намного сокращены. В качестве примера он назвал объединение Грачева, которому-де вовремя сделаны и сверхплановые разработки. Под конец Воробьихинский заверил слушателей, что свою годовую программу коллектив института завершает в ближайшие дни.

Это и сердило и забавляло Грачева. Наверное, поэтому он на время забыл о десятках других неотложных дел и помнил только о сопках, о Буквареве и Воробьихинском. Вспомнил и о письмах.

«Отступать мне некуда. Поэтому лучше наступать. Запру свою гордость в портфель и поеду по адресатам», — решил он, подумав, что ему надо хоть мельком познакомиться с семьей Букварева, с каким-то Заметкиным и получше раскусить Губина, а заодно полюбоваться на Воробьихинского, когда тот будет читать заявления Букварева.

По адресам он отправился часов в десять, когда развязался с самыми срочными вопросами. Для начала заглянул на квартиру Букварева. Ему открыла Люба. Грачев поздоровался и наметанным стариковским глазом тотчас определил, что живут эти интеллигенты не шикарно, а значит, честно. Понравилась ему и жена Букварева своей простотой и безыскусственностью. «Эта не взбунтуется, что я отобрал у нее на время мужа», — подумал он и без лишних слов передал Любе письмо.

Люба принялась читать. И такие перемены происходили на ее лице, что Грачев встревожился и кое-что добавил от себя.

— Мы с ним вчера после обеда расстались, — мягко заговорил он. — Здоров Василий Иванович и рвется в бой. Но ему придется побыть там немного дольше, чем он думал.

— Спасибо, — ответила Люба, стараясь быть спокойной и приветливой. — Я это предполагала.

— Ну и отлично! — бодро продолжал Грачев. — Практическая работа инженеру-проектировщику ой как на пользу! Если сейчас он у вас серебряный, то будет золотой. Кстати, может быть, вам в чем-то помочь? Вы ведь одна с ребятишками…

— Что вы! — вспыхнула Люба. — Ничего не надо. Они у меня уже большие.

— Я как товарищ и теперешний соратник вашего мужа.

— Нет, нет, — отбивалась Люба.

— Не стесняйтесь, если что. Вот мой телефон, — проговорил Грачев, вырывая листок из блокнота, сделал на прощание «козу» улыбавшемуся Генашке и учтиво раскланялся в полной уверенности, что тылы у Букварева надежные.

Разговор с Заметкиным был короче.

— Зовет, бродяга! — вскрикнул Заметкин, пробежав глазами письмо, и спросил Грачева. — А вы кто?

Грачев назвался.

— Я и так вас узнал, — расцвел Заметкин. — Считаете, что он один не выдюжит? Он же двужильный!

— Он сам вас просит, — деликатно напомнил Грачев.

— Придется ехать, — как о давно решенном, сказал Заметкин. — Если Букварь бьет челом, значит, надо. Его нельзя не выручить. Он наш. Да и мне любопытно. Тряхну стариной с вашего разрешения!

Грачев тут же сообщил Заметкину, когда будет оказия в сопки, и двинулся дальше. Этот друг Букварева ему тоже, в общем, приглянулся. Видно, что интеллигент и интеллектуал, у которого должна работать голова. И по характеру, кажется, открытый. С таким можно работать.

Оставались визиты в проектный институт. Здесь Грачев намеревался не жалеть времени, чтобы поставить все точки над i. Губин сидел в кабинете Букварева с самым значительным видом. Он сразу узнал гостя, навстречу поднялся почтительно, хотя и не без подчеркнутого чувства собственного достоинства.

— Вам письмо от друга, — сухо проговорил Грачев, откровенно разглядывая преуспевающего проектировщика. Да, выглядел Губин отменно: безупречный костюм, деловая, в меру строгая и важная осанка, красивое смуглое лицо… «Непробиваемый тип, неуязвимый и скользкий. И, должно быть, не так глуп, как иные деляги его толка, этот потоньше и подальновиднее», — подумал Грачев.

Губин прочел письмо и ничего не сказал. Ничто не дрогнуло, не изменилось в его лице. Говорить пришлось Грачеву.

— Вас не удивляет решение друга? — спросил он, стоя перед Губиным и глядя прямо в его темные непроницаемые глаза.

— Отчего же? Он способен на такие поступки, — ответил Губин, и на любезно-серьезном его лице нельзя было заметить ни осуждения, ни одобрения.

— А вы не хотели бы разделить с ним ответственность? — допытывался Грачев.

— Я не совсем вас понимаю, — чуть насторожился Губин, но ровно настолько, чтобы показать лишь легкое удивление по поводу столь неожиданного и неясного вопроса.

— Я имею в виду грубые ошибки в проекте, — уточнил Грачев.

— Ошибки проскальзывают, — вздохнул Губин. — Перегрузка заказами. И все требуют: быстрее, быстрее. Но мы ответственности с себя не снимаем, и если доказывает экспертиза…

— Зачем экспертиза, если Букварев на месте все посмотрел и признал?

— Значит, ему виднее. Он, кстати, просит о помощи, и мы сделаем для него все, что в наших возможностях.

— Вы связаны с взрывпромовцами?

— Слабо. Но из дружбы вопрос буду вентилировать.

Грачеву стало все ясно. Слушать и дальше обтекаемые и почти верные по смыслу фразы Губина ему больше не хотелось. По опыту знал, что люди типа Губина, да еще нацепивши на себя такую вот маску, могут жонглировать подобными фразами бесконечно или до тех пор, пока не приведут собеседника в отчаяние и не выкрутятся окончательно.

— Вы вроде друзья? — спросил Грачев, уже ухватившись за дверную ручку.

— А что?

— Да уж очень разные вы люди.

Губин вежливо пожал плечами и слегка улыбнулся с удивлением, но лицо его оставалось прежним, если не считать оттенка снисходительности, словно давал он понять, что ничего ему не остается, как терпеть чудачества руководителей старого закала: хоть и нет у него времени, а слушай их и реагируй. Грачев все это прочел взглядом, словно в книге. Ему больше, чем Губину, хотелось бы быть насмешливым, но только не с этим хитрюгой, уходящим со страху в скорлупу.

«Ну и уходи, бронируйся. Когда-нибудь выковырнут тебя с треском из любого панциря. Сам руку приложу», — думал Грачев и распрощался сухо, даже подчеркнуто недружелюбно, чтобы нагнать на Губина еще больше страху и раздумий. «Пусть подрожит хоть немного этот прохвост, — сердито размышлял он. — Останется сейчас один и начнет выдумывать новые оправдания. К Воробьихинскому побежит доносить и просить совета. Пусть! Они свой годовой план выполнили!»

В коридоре Грачев в сердцах даже сплюнул, а в приемную Воробьихинского вошел с улыбкой, предвкушая удовольствие от будущего разговора. Скорлупа Семена Семеновича давно была пробита Грачевым. И разговаривали они уже начистоту.

Встретились как закадычные друзья. Улыбались, долго жали друг другу руки, всерьез пробуя, чья крепче, но согласились на ничью и долго оглядывали один другого, не скупясь на комплименты. Воробьихинский уж и обниматься был готов, руки раскидывал и губы вытягивал для поцелуя, но оба отчетливо помнили одно: каждый имеет каверзы против другого и надо готовить контркаверзы.

— Ты сегодня вроде без бумаг! — удивленно воскликнул наконец Воробьихинский, давая понять, что пора и к делу.

— Да вроде.

— Тогда пра-ашу во-от сюда, в креслице. Тут и светло, и тепло от батареи, и пепельница хрустальная. — И хозяин повел гостя под ручку.

Оба уселись и помолчали, чуть пригасив улыбки и мысленно подбирая для начала разговора не самые большие темы.

— Ты что-то ласковый до меня сегодня, — заворковал Воробьихинский, изображая одну из многих своих улыбок — внимательно благодарную и нарочно коверкая речь.

— Нельзя иначе. Поздравить тебя зашел. Здорово ты сегодня по радио выступал. Не знал я, что ты так хорошо работаешь, — заговорил и Грачев, в глазах которого не было пока ни удивления, ни насмешки. Но скрыть от Воробьихинского иронию было невозможно.

— Ну вот. Поздравляешь, а в мед подливаешь яду, — мягко запротестовал Воробьихинский. — Неужели нельзя без подковырочек? Нам бы можно и от души друг друга понять. У тебя сложности — у меня сложности, у меня план — у тебя план, у меня успех — у тебя… Мы же старые люди. К чему нам друг друга кусать, хотя бы и тишком. Не надо кусать. От нас ничего не откусишь. А и откусишь, так убедишься, что мы невкусные, не разжевать и не проглотить тем более. Не надо. Дурной это пример для молодежи. Когда ты, старый сучок, поумнеешь и исправишься? Или не дождаться мне этого светлого дня? Но пойми, не то теперь время. И стиль нужен не тот. Давай я тебя от души покритикую, никто не услышит. Согласен? О кэй! Пора тебе бросить твое бодрячество и молодечество. Время начальников-призывал прошло. Теперь надо спокойнее, вдумчивее. Не надо друг на друга бочки катить. А чтобы ты получил удовлетворение, скажу, что мальчишки наши за твой неплановый проект, за грехи в нем, наказаны. И крепко. Больше всех досталось этому заводиле и задаваке Буквареву. Даже жаль его по-отечески. Светлая у него голова, талантливый теоретик. Ну, да в его возрасте и мы с тобой не одни кубометры пересчитывали да приписывали. И мы выговора переживали. И он переживет. А для пущего воздействия препроводил я его с твоей помощью в сопки, вроде как на трудовое перевоспитание. Пусть на землю своими глазами поглядит и своими руками все исправит. Мудрое решение, по-моему.

— Он тебе письмо просил передать, — сказал Грачев, с трудом дождавшись конца речи Воробьихинского.

— Вежливый паренек. Не успел до места прибыть, а уже приветы шлет, — сладко проговорил Воробьихинский, распечатывая конверт.

Перебирая в руках листки, исписанные рукой Букварева, Воробьихинский не заботился о том, что губы его брезгливо опускаются, а брови начисто закрыли глаза.

— Чем вы соблазнили мальчика? — болезненно спросил он.

Грачев молчал, сжав рот и вдавливая и без того впалый живот сцепленными ладонями. Воробьихинский небрежно бросил листки на стол.

— Неисправимый и глупый старик! Погубишь молодого специалиста и сам полетишь за ним вверх тормашками. Он же не практик, а так, блаженно-святой, прекраснодушный мечтатель! Работяги обгложут его там за одну неделю и пришлют тебе пакет с костями! И сами разбегутся от ужаса! Но для тебя-то лучше, чтобы рабочие остались! — кричал, играя роль и гримасничая, Воробьихинский.

— Ты же отлично знаешь, что он не мальчик, — возразил Грачев, стараясь показать, что Воробьихинский уже посеял в его душе зерно сомнения насчет способностей Букварева.

— Испортишь мальчику биографию! — с хорошо выраженным ужасом кричал Воробьихинский, будто и не слышал, что ему сказали. — Он же впечатлительный, как гениальный поэт! Сопки его надолго убьют или навсегда сломают. И ты из-за этой своей авантюры не будешь спать спокойно ни одной ночи до конца дней! Если есть в тебе совесть, конечно. Я, будь моя воля, давно бы достойно и торжественно проводил тебя на пенсию. За твои красивые, эффектные, но вредные жесты, за ребяческие выходки. За то, что ты воодушевленно орешь и увлекаешь этим неустойчивых!

— Однако ты рассердился, — с усмешкой заметил Грачев.

— Я должен не сердиться, а бесноваться! Когда так бесцеремонно вмешиваются в мои дела и за ручку уводят лучших специалистов. Я считаю необходимым доложить об этом куда следует, прямо об этом тебе говорю!

— Крепко рассердился! — вслух радовался Грачев. — Оттого и запутался. То хвалишь Букварева, то клевещешь на него. А я тоже доложу куда следует о своем решении, вернее, не о своем, а о решении инженера Букварева. И уверен, что меня поймут лучше, чем тебя.

— Можешь!

— И ты можешь. Сколько раз наши конфликты разбирали? Сколько раз признавали тебя правым? Ни разу? То-то.

— Не забывай, что все твои проекты в наших руках, — сказал Воробьихинский неожиданно спокойно и даже с загадочной улыбкой.

— С чего это ты сегодня забавляешься? Неужели так годовому плану рад? — спросил Грачев, немного сбитый с толку переменой в собеседнике.

— И плану. И не только ему. Сигнальчик один из высокой инстанции имею. Пре-ева-асходный сигнальчик! — тешился и наслаждался Воробьихинский.

— С какого семафора? — недовольно спросил Грачев.

— С высо-окого! А означает он то, — уж не буду тебя, как старого друга, томить, — что меняют моему учреждению профиль. На полезные ископаемые, а не на твои грязные дороги нас ориентируют. Так что мне твои дороги и склады, и проекты на них теперь постольку поскольку! Ха-ха! — победно закончил Воробьихинский и откинулся на спинку стула с видом римского императора.

— А вот за такие слова и за такое поведение тебя надо срочно на пенсию гнать, причем нечистой метлой! — почти закричал Грачев, пораженный новостью и злорадством Воробьихинского. Глаза его загорелись злой непримиримостью.

— Не я виноват, а верхи. И разговору нашему свидетелей нет. Можешь считать, что ничего я тебе и не говорил, и с заказами больше не ходить, — хихикал Воробьихинский. — А меня гнать за что? Свой план я выполняю лучше, чем ты свой. Меня еще лет пять не отпустят, если даже буду на коленях умолять.

— Нет, свой план ты делаешь хуже моего! — убежденно заявил Грачев, которого начало потряхивать. Собеседники поглядели в глаза друг другу с давнишней откровенной враждебностью. — Мы еще к этому вернемся. Я тебе это докажу при ответственных людях, — не в силах справиться с собой, продолжал Грачев.

— Ка-анечно! Разговаривать нам придется. Сам придешь, как сегодня. И не раз. Ведь ты без нас ни шагу, — издевательски подтвердил Воробьихинский.

— Не воображай, что институт — твоя частная лавочка. Заставят тебя делать то, что надо мне, а не то, что тебе вздумается, — все еще грозился Грачев, уже порываясь уйти.

— Мы и так тебе больше всех делаем, — изо всех сил сдерживая себя, с видимым спокойствием парировал Воробьихинский.

— Вы делаете! Это ты сам устроил так, чтобы мне свинью в сопках подложить! Твой почерк! А заодно решил найти повод избить неугодных тебе работников. Тех, которые честнее тебя! — кричал Грачев.

— Ну знаешь ли! — зашипел Воробьихинский, медленно вставая.

— Знаю!

— За такие слова отвечать придется!

— Отвечу! Не отопрусь, как ты, что, мол, свидетелей не было!

Грачев, выплескивая возмущение в еще каких-то не очень разборчивых фразах, порывисто зашагал к дверям. И лишь на улице, когда поостыл, поджидая машину, ему подумалось, что он, пожалуй, переборщил, и что с Воробьихинским так ругаться ему нет расчета, хотя ругаться и надо. А еще несколько минут спустя решил, что с таким деятелем лучше переборщать, чем стоять перед ним с протянутой рукой.

Особенно его возмущали неприкрытые попытки Воробьихинского очернить Букварева, посеять сомнения в его способности руководить стройкой. «Вот прохиндей! — почти вслух ругался Грачев, не в силах усидеть за столом и не находя себе места во всем своем просторном кабинете. — Накапал на честного парня и рад. И ведь знает, что делает. Тонко понимает, подлец, что и я теперь начну сомневаться, правильно ли сделал. Но на всякий яд есть сыворотка. И мы найдем, что нужно. Так что прочь сомнения! Хотя… Не сплеча ли я дрова рублю?..»

Грачев наконец заметил, что давненько уж носится в кабинете из угла в угол и бьет правым кулаком по левой ладони. Он поостыл, и у него мелькнула мысль: «А все-таки надо съездить к Буквареву в ближайшие дни, приглядеться…»

— Пал Палыч, правительственная, — сказала, входя, секретарша и подала пакет. Грачев вскрыл письмо и углубился в чтение.

— Ха-ха! — вдруг вскрикнул он и весь просиял. — У меня будет свой проектный институт! Соб-ствен-ный! Дуля тебе, дорогой товарищ Воробьихинский, дуля! Теперь поглядим! Я у тебя весь букваревский дорожный отдел уведу! Разве кроме Губина. Весь букваревский. — Грачев говорил все тише. — Букваревский, Бук-ва-рев. Стоп.

И Грачев надолго задумался.

В СЕТЯХ НЕДОВЕРИЯ

И на другое утро хозмашина стояла неотремонтированной. Шофер ругался сквозь зубы и требовал от Букварева рессоры и другие запчасти. Букварев злился и молчал, отделавшись каким-то неясным обещанием.

За хлебом, за водой, а заодно и с депешей Грачеву о срочных нуждах, в сельпо и на почту пришлось посылать трактор. Хорошо еще нашлась к нему прицепная тележка.

Букварев понимал, что таких «ЧП» в отряде будет еще немало, и спокойно отнестись к такому положению не мог. «Это же сплошная нервотрепка, — раздраженно думал он. — Такими вопросами должны заниматься механик и завхоз!»

— Механик есть. Тот самый, что с бородкой. Но он работает на бульдозере. Заработок больше. А механику, как таковому, тут делать нечего: ни запчастей, ни ремонтной базы, — пояснил Юра.

— В конце концов, не в машинах дело. Они поломаются и стоят себе, помалкивают. А если на простое окажутся люди? Им что скажем? Они-то молчать не будут! — горячился Букварев.

Юра в ответ только пожимал плечами и становился настолько неприятен Буквареву, что хоть гони его от себя. Не понимал и не выносил Букварев спокойствия своего первого помощника, а Юра и в самом деле повел себя в этот день так, будто ничто его не трогает и не касается. Больше того, Букварев начал замечать на его лице то ли ироническую, то ли мечтательную улыбочку. И еще неприятно было видеть, что Юра с удовольствием записывает что-то в карманный блокнотик.

«Стихи, что ли, для Нади сочиняет? Или мои ошибки на заметку берет?» — раздраженно думал Букварев.

Но раздражение охватывало его лишь на несколько минут. В мозгу была словно бы отпечатана вся картина сегодняшних и предстоящих работ. Она и поглощала внимание.

…Мороз не крепнет. Перед экскаватором Михайлова яма с краями полна черной воды. На штурм котловины нет плана и проекта. Отряд не справляется с заданием по земляным работам.

Нет запчастей. Неважно со снабжением. Кончился квартал, а к сдаче не подготовлено ни одного километра полотна… Дров нету, черт побери! Что тут главное? Что второстепенное?

Букварев расхаживал по своему кабинетику и едва удерживался, чтобы не схватиться за голову.

— Экскаватор в карьере сломался. Самосвалы грузить нечем, — сообщил, входя, Юрочка, и Букварев все же схватился за голову. — Они через пару часов починятся, — продолжал докладывать Юра. — Там только трос заменить. Во всю шуруют. А шоферам все равно надо бы дать день на профилактику. Я так и распорядился. Не сидеть же людям.

— А шофер хозмашины сидит! — сердито напомнил Букварев.

— Он мог бы и ехать, если сюда приполз.

— Не понимаю…

— А он нового начальника, то есть вас, испытывает.

— Что за чертовщина!

— В сельпо, куда он ездит, тоже есть машины. И запчасти у тамошних шоферов водятся. Пахомов с ними как-то контачил, что-то было у них баш на баш. Шофер хозмашины все это знает.

— Слышал, что бывает подобное. Но почему сейчас-то он сидит?

— Испытывает. Ждет, чтобы разрешили ему, как при Пахомове, отлучиться с машиной денька на два. Левак, в общем. И выпить ему пришел срок. Знаете, чем нравится мне наш отряд? — вдруг заинтересованнее заговорил Юра. — Тем, что рабочие сами установили в поселке сухой закон. Ни-ни, чтобы кто-то привез хоть четвертинку. И под хмелем здесь появляться нельзя: отвалтузят и отправят малой скоростью. И вообще тут любителей заложить за воротник, пожалуй, нет. Работать приехали люди. Разве что Пахомов и вот этот шофер не могут отвыкнуть. Да и то позволяют себе только на стороне.

— И какой же выход? — спросил Букварев, думая о хозмашине и пропустив мимо ушей рассказ о поселке трезвенников. — Поощрять левые заработки? Разлагать людей? Это что-то такое, с чем я не могу согласиться.

— А если на основе взаимности? — спросил Юрочка, глядя почти насмешливо. — Если мы им, а они нам? Да еще надо учесть, что шофер этот работает по десять-двенадцать часов в сутки, а мы пишем восемь?

— Не-ет! Левак еще никому не шел на пользу. Тем более с выпивками.

— Черт их знает! Пахомов меня в это дело особенно не посвящал. Но слышал я краем уха, что в сельпо у него родственники дом строят… По форме это, может, и левак, а по-человечески… Впрочем, я не знаю.

— Я с ним сам поговорю, — решил Букварев. — А на завтра прошу у тебя с трассы пару самосвалов, чтобы попробовать засыпать выемку там, где работает Михайлов.

— Этого я не понимаю, — насторожился Юра.

— Поймешь, — убежденно заявил Букварев. — Будем сыпать грунт и глядеть, что получается. Может, там торф-то и вычерпывать вовсе не надо. Он же жидкий. Бухнем в него кузов гравия, а он, вполне вероятно, пройдет сквозь жижу и ляжет на дно, коренья, траву всякую, мох, все твердое, что есть в торфе, под себя подомнет. Милое дело! Это пока, конечно, мое предположение. Но ведь иначе-то быть не должно! Тем более, что эксперимент начат. И чтобы картина была яснее, надо довести его до конца. Если первый результат обнадежит — так и будем отсыпать грунт, как при строительстве дамбы или при перекрытии реки. Нам еще легче будет: течения в болотине нет.

— Теоретически логично, — с сомнением ответил Юра. — А вдруг все расползется? Ведь по проекту, по технологии там положено вырубать из промерзшего болота трассу, засыпать ее и бетонировать. На худой конец, выкладывать откосы железобетонными плитами.

— Куда бы лучше! Но сроки! Да и будет ли у нас железобетон? Кто его сюда доставит? Попробуем сделать по-своему, сначала хотя бы в миниатюре. Дальше видно будет. В конце концов, укрепить отсыпанную нами гравийно-песчаную дамбу железобетоном никогда ни поздно. Завтра и начнем штурм впадины.

Юрочку эти слова ничуть не взволновали, а Букварев пришел в возбуждение. От собственных мыслей и планов. От собственной, как ему казалось, дерзости. «Волнующий день! — вспомнил он заголовок газетного репортажа с какой-то большой гидростройки. — Немало предстоит мне таких дней!»

…Шофера хозмашины он нашел сидящим с потухшей цигаркой и скучающим лицом. К делу приступил круто, но спокойно.

— Если я дам вам два дня отгула вместе с машиной, то можно надеяться, что автомобиль после этого будет исправен? — спросил он.

Шофер удивленно глянул на него и ничего не ответил.

— Я слышал, у вас это иногда получалось, — добавил Букварев.

— Запчасти даром не даются, — резковато сказал шофер.

— Но раньше-то… — возражал Букварев, не желая еще намекать на родственников Пахомова и на него самого.

— А как я туда доберусь? — уже более по-деловому заговорил шофер.

— Это вам лучше знать. Мне дорога незнакома. Сюда-то ведь добрались?

— Когда можно выехать?

— Чем быстрей, тем лучше.

Шофер глубоко вздохнул, распрямился, подошел к машине и, так же поругиваясь сквозь зубы, принялся рассматривать рессоры. Через час, поковырявшись в заднем мосту грузовика, он уехал.

…Трактор с тележкой вернулся к концу дня. Он привез все, что было нужно, но тракторист тоже намекнул Буквареву, насчет среднего заработка. Пришлось пообещать и ему.

«Что у них за привычка — урвать, урвать, словно не для себя, а для меня одного хлеб и воду привезли или торф вынимают? — раздраженно думал Букварев. — Откуда равнодушие к общим заботам?»

…Наступил третий вечер с того момента, как принял Букварев на себя командование в сопках. Юра в этот раз пришел в контору задумчивым и, по-видимому, хотел сообщить Буквареву что-то важное, но тот, погруженный в расчеты, не поднимал головы от стола. Юра сел в сторонке и стал ждать.

— Что? На завтра все ясно? — очнулся наконец Букварев.

— На завтра все ясно и ничего не ясно, — скучно сказал Юра.

— Что за ребусы?

— Сейчас весь отряд разгадывает ребус.

— Пусть отдыхают люди. А тебе что неясно?

— Создается впечатление, что о деле печетесь только вы. Остальные пытаются угадать, о чем думает новый начальник.

— А разве это нужно знать всем?

Юра скрыл усмешку, отвернулся, встал и прошел в угол кабинетика. Постоял там молча и, полуобернувшись к Буквареву, спросил изменившимся голосом:

— Вы член партии?

— Нет, — удивился неожиданному вопросу Букварев. — А что?

— А я думал… Тогда вам труднее все это понять.

— Почему? Кажется, я всегда понимал линию партии.

— Вот в чем дело, Василий Иванович. Люди с вами встретиться хотят. Поговорить, узнать о планах. Вас послушать. Ведь до сих пор никто толком не знает, как мы будем штурмовать эти топкие места. Как будем работать через месяц, как будем жить тут зимой. И я этого четко не представляю. А вы что-то знаете. Не приехали бы вы сюда, если бы ничего не знали и не верили в успех. Люди ждут, а вы молчите. И все ходят в недоумении. По этой причине и недовольство, и претензии, и выходки всякие вроде того, что плати всем средний… Рабочие хотят быть уверенными в перспективе и в начальнике. Вот в чем соль. Знаю, что Пахомов тут далеко не всем был по душе. От вас люди ждут чего-то большего. Уж извините, что я так прямо. Знаю, что неприятно вам это слушать, но ведь кто-то должен вам это высказать.

— Юрий! — поразился Букварев. — Откуда вы все это знаете? И почему об этом мне не сказали сами рабочие?

— Они стесняются. А я сам был рабочим, и определенно знаю, как тошно делать пустое или непонятное дело. Вот и волынит сейчас Михайлов, нервничает, ничего не понимает. И я бы на его месте так себя вел.

— Да, — только и сказал Букварев.

— Вы бы хоть меня-то ввели в курс.

— А что я знаю? Не больше того, о чем ты слышал из наших разговоров с Грачевым. Есть, конечно, у меня некоторые наметки и предположения, но это все еще зыбко… Зыбко.

— В таком случае, я не знаю, что сказать рабочим, а они просят собрать собрание. Они ведь могут и сами собраться. Среди них есть и партийные. Партгруппа. Они с нас спросят.

— Ну, партийные-то поймут нас!

— Вряд ли, — возразил Юра, — у нас нет ни годного проекта, ни рабочих чертежей, ни ясности в технологии, ни графика предоставления фронта работ, ничего у нас нет.

— А при Пахомове все было?

— Ничего не было. Люди на перемены, на вас надеялись.

Букварев умолк, помрачнел. Не доходила до глубины его понимания встревоженность Юры. Что неясно здешним работягам? Дается им каждый день задание — и выполняй на здоровье. И в институте так же было. Группа проектировщиков берет заказ и должна уложиться в положенную норму времени. И тут есть нормы, которые можно и перевыполнить.

Он отчужденно глянул на Юру и встретил почти такой же разочарованный взгляд.

«Что я, всех их за ручку должен водить, носом тыкать? — протестующе подумал Букварев. — Взрослые же люди. Специалисты. Пусть и сами немножко думают».

А Юра удалился на жилую половину дома и тоже сердито задумался.

И НАЧАЛСЯ МИНИ-ШТУРМ

— Сколько самосвалов посылать к экскаватору Михайлова? — спросил Юра у Букварева, собираясь поутру на развод.

— Побольше бы надо.

— Может, все? — Юра едва скрыл издевку.

— Давайте все. Хотя бы до обеда. Дальше видно будет, — деловито отозвался Букварев, не заметивший никакого подвоха.

Юра круто развернулся и поспешил уйти. Только на улице позволил он себе покачать головой. Сегодня в поведении Букварева он увидел не просто чудачество, а явную глупость. Сколько ни сыпь в болото песка и гравия, дорогу не построить, потому что такая насыпь обязательно расплывется. Букварев не добьется своим экспериментом какого-нибудь серьезного результата, а приостановку работы на равнинной трассе уж обеспечит во вред стройке. А платить людям за выполненную работу придется так и так. Отряд не уложится в плановый фонд зарплаты, и премий ему не видать. К тому же Букварев направо и налево раздает средний заработок! Или он вовсе дурак, или авантюрист, или просто неумелый мягкотелый и добренький за счет государства человек. Такие у руководства долго не удерживаются.

Юра сумрачно распорядился насчет самосвалов. При этом он добросовестно наказал экскаваторщикам и шоферам, чтобы те брали сегодня грунт покаменистее, как попросил его в конце разговора Букварев. У рабочих, как всегда, были десятки вопросов к Юре, и он, позабыв о своем вчерашнем решении не проявлять инициативу, невольно стал жить делами производства и принимать самостоятельные решения. Он еще вздыхал, но видел, что день начинается нормально, если не считать того, что грунт сегодня, хотя и до обеда, на трассу поступать не будет, отчего придется простаивать бульдозеристам. Но ведь и бульдозеристам можно было дать время на профилактику…

А Букварев, внутренне подобравшись, отправился туда, где работал Михайлов. Еще издали он заметил, что экскаваторщик словно бы отбывает принудиловку. Видимо, болото казалось Михайлову бездонным и непобедимым.

— Посторонись! — окликнул его Букварев. — Сейчас самосвалы придут.

Михайлов не понял, и пришлось долго растолковывать ему, пока он не произнес удовлетворенно: «А-а!»

Грузовики в считанные секунды опустошали свои кузова у края черной прорвы. Гравий тяжело ухал в яму, вырытую Михайловым и уплывал. Над ним пенилась и пузырилась черная вода. Глядя на это, Михайлов плевался и отворачивался, хотя интерес в его глазах был, и немалый.

Делать ему теперь было нечего. Стрела его экскаватора уже не могла дотянуться до того места, откуда следовало бы вынимать торф. Он машинально считал машины, приговаривая: «Еще одна в тартарары!» — и взволнованно шмыгал носом. Шоферы работали молча, бросая недобрые взгляды на застывшую фигуру Букварева.

— Чудно́! — заговорил наконец Михайлов. — Я грязь вычерпал, а в это место новую грязь валим. Что дальше-то будет?

— Дальше будет дорога! — весело уверил Букварев. — И суть вы правильно уловили. Именно в перемещении грунта с одного места на другое заключается процесс дорожного строительства.

— А нам все равно! — пропел молодой шофер, подслушавший этот разговор, скверно подмигнул и умчался на своем ЗИЛе.

У берега собралось человек десять. Переминались в грязи, глядели в черную воду, давали советы шоферам. И радостное лицо было только у Букварева.

Его никто не понимал. Еще больше удивились, когда Букварев распорядился сыпать грунт не только в яму, но и по краям ее, прямо на слой торфа.

— А зачем я тут копал, если и так можно? — изумился Михайлов.

— Подожди, подожди, — оборвал его Букварев. — Скоро все будет ясно. Не сунувшись в воду, не узнаешь броду.

Михайлов, что-то соображая, умолк. А Букварев уже отчетливо видел, что эксперимент удается. Когда у берега разгрузились десятка полтора самосвалов, у основания ямы выросла солидная песчаная горка с торчащими из нее булыжниками. Ничего необычного в этом никто не видел. Но дальний край горки одинаково оплывал как в яму, так и в слой торфа. Вот уже вся Михайловская яма засыпана. Но что это? Грунт и за ней ровно оплывает в торф, словно в чистую воду. Это раздражало зрителей и радовало лишь Букварева.

Часа через три к нему пришел озабоченный Юра и хотел что-то сообщить, но Букварев не дал ему говорить.

— Будем возить сюда грунт полный день. Идите и скомандуйте! — приказал он Юре, довольно потирая руки. — Ни одного самосвала на другую работу сегодня не посылать!

Юра глянул на него, как на помешанного, и опустил плечи. Он грустно постоял на берегу, тоскливо глядя, как топится драгоценный инертный материал, вспомнил, что запасы гравия и песка в карьере кончаются, а новые карьеры еще не разведаны, и на ум ему пришло совершенно неожиданное. Он должен был сказать Буквареву, что из города прибыли кассиры с зарплатой и с ними какой-то бородатый человек, ретиво разыскивающий Букварева, но проговорил совершенно другое:

— Я распоряжусь. Но что-то плохо себя чувствую. Простудился, видимо. Буду сидеть в конторе.

Букварев вскинул глаза на своего помощника, и вид его, действительно, не понравился ему. Букварев не подумал, что хлопот без Юры у него будет вдвое больше. Он с готовностью согласился:

— Конечно! И немедленно. Идите. Или вот самосвал подвезет… Там, в конторе, кажется, есть аптечка…

— Есть, — сказал Юра и пошел прочь. Ничего у него не болело, чувствовал он себя совершенно нормально. Даже понаблюдать хотелось, как будет развиваться и чем закончится букваревская затея. И уходить здоровым ему было стыдно. Но что поделаешь, если не мог он видеть, как топится гравий, которого сейчас так не хватало для отсыпки почти готового полотна дороги на равнине. Какая-то злая ревность к Буквареву пронизывала его, словно перебежал новый начальник ему дорогу. Да и стоять на берегу рядом с Букваревым и молча глядеть, как совершается великая глупость, значило участвовать почти что в преступлении. Сляпали, друзья хорошие, проект на глазок, премию отхватили, а теперь выкручиваются. Ну и пусть все делают сами. Может, в этой впадине сваи придется бить под основание дороги! А вернее всего зимой, когда все промерзнет, промять в ней трассу, взять пробы грунта со дна — и выбирай любую технологию. А так полоскаться в грязи может только сумасшедший. Так что есть смысл пару деньков и поболеть, чтобы не объясняться после вместе с Букваревым перед разным начальством… Вконец раздосадованный Юра и предполагать не мог, что в конторе ждет его великая радость.

…Скоро Букварев решил, что гора песка становится великоватой.

— Въезжай на нее! Поумни! — велел он Михайлову.

— А если юзом в прорву вместе с машиной? Утону! — громко возразил экскаваторщик.

— Насовсем не утонешь, вытащим, — успокоил его Букварев, и стоявшие кругом люди рассмеялись.

— Мне что? Сказано — делаю! — отозвался Михайлов и тронул рычаги.

Экскаватор, взревев и выбросив струю синего дыма, мягко наступил широченными траками гусениц на хрустящий гравий, дошлепал до середины кучи, размяв ее вершину в лепешку, и слегка качнулся вперед. Михайлов тотчас остановил машину и вопросительно оглянулся на Букварева.

Букварев отчаянно сигналил ему рукой, чтобы он продолжал двигаться дальше. Экскаватор опустил на податливый песок еще по паре траков и замер, словно настороженно разглядывал перед собой болотную топь. Куча грунта под ним медленно оседала. Букварев, наглядевшись на это, махнул рукой в обратную сторону, и экскаватор резво выскочил на берег задним ходом.

— Давай еще разок! Делай колею шире, трамбуй! — кричал Букварев, и Михайлов еще три раза прошелся тяжеленной машиной по насыпанному в болото песку. Теперь продолжавшие подъезжать самосвалы опрокидывали кузова в пучину уже метрах в четырех от берега, прямо на верхний слой торфа. Болото ухало и булькало, плевалось липкими брызгами, но было бессильно. К Буквареву подошел Михайлов.

— Кажется, я начинаю догадываться, — сказал он, хорошо улыбнувшись Буквареву. — Сыпать прямо, не вычерпывая торф. Но ведь для этого все равно гравия сюда потребуется возить раза в два больше, чем при морозной выемке и засыпке с бетоном. Ведь расплывется эта куча к утру. Не навозиться будет.

— Все верно, кроме одного. Куча к утру не расплывется, — возбужденно ответил Букварев. — Но грунта мы сюда привезем раза в три, а то и в четыре меньше.

— Как так?

— Скоро увидишь, — уверял Букварев. — Да и так уж видишь. Нам бы только вон до того откоса на сопке добраться. Оттуда гравий и камень сами в болото повалятся.

Михайлов покачал головой, отошел и больше не приставал к Буквареву с вопросами, зато не сводил с него глаз и о чем-то думал.

— Что же вы мне ничего не сказали? Я бы тут по-настоящему подъездной путь оборудовал, — раздался рядом с Букваревым глуховатый спокойный голос. Это к нему подошел молодой крепыш с бородкой. «Механик», — вспомнил Букварев.

— А бульдозер на сопку переправить можете? — неожиданно спросил он бородача.

— В принципе… Но сложно. Средств нет, — заулыбался, задумался механик. И добавил: — А вообще-то, пара бульдозеров рыла бы сопку и гнала насыпь оттуда сюда! Чудненько бы было! Не надо никаких самосвалов и экскаваторов. Да-а!

— Думай! — настойчиво посоветовал Букварев самым дружеским тоном и снова переключил внимание на грузовики и на болото, а в голове его уже лихорадочно строились и просчитывались варианты переправы, которая во многом выручила бы и без взрывников.

…А самосвалы шли и шли, обрушивая свой груз в пучину. И это доставляло Буквареву истинное удовольствие.

«Штурм! — радостно повторял он про себя и нелепо двигал руками. — Пусть мини, а все же штурм! Вот она, настоящая работа!»

Его восхищало, что все его распоряжения выполняются четко. Гравий шел на редкость каменистый; увесистые глыбы, словно бомбы, ухали, легко пробивая жидкий торф, который всхлипывал и расступался под этими тяжелыми ударами, хотя и стремился тут же затянуть, залечить нанесенные ему раны. Но врезавшаяся в болото дамба, хоть и едва заметно, а все же продвигалась вперед.

Букварев распорядился, чтобы подъездной путь содержался в порядке за счет того же подвозимого гравия, и ушел вдоль берега к зарослям кустарника, где была тропка, по которой, прыгая с кочки на кочку, переходил он болото сам. Он еще раз опробовал тропку на прочность и решил, что взрывники со своим грузом должны бы тут пройти. Да и пройдут, куда же им деваться. Он поведет их сам, потому что никто другой не покажет взрывникам, куда надо закладывать заряды и в каком направлении должна устремляться лавина грунта с той или другой сопки.

Тут все ясно. Но была у Букварева и другая цель, вернее, мечта. А вдруг да во впадине есть такой перешеек, по которому могли бы проползти к сопкам бульдозеры! Вдруг повезет ему, и он ходил и ходил, то и дело пробуя ногами крепость болотных кочек вдоль берега, чувствуя, как гудят с непривычки ноги и как здорово хочется есть. Десятки раз разочарованно выбирался он на берег из чавкающей трясины и заходил в нее снова, но пути бульдозерам на первую сопку не было, не говоря уже о других трех. Это и огорчило и успокоило его. Теперь надо было рассчитывать только на искусственную переправу или на взрывников и готовиться к самому трудному.

Обратно он шел без всяких мыслей. Просто измотался. Все ему было ясно: сыпать грунт в болото, готовить плот или паром, ждать взрывников, которых может и не быть, потому что народ это полусекретный и постоянно нарасхват. И все же Букварев пришел к немаловажному выводу: «На три варианта делаю ставку. А добротный проект должен предусматривать один, самый быстрый, надежный и экономичный. Так-то, товарищ начальник отдела проектирования и начальник строительного отряда. Сам посеял, сам и жни. Будешь знать на будущее, каково строителям с такими проектами…»

— Привет отважному командиру! — неожиданно услышал он издали страшно знакомый, как всегда с наигранным, но не обидным пафосом голос друга Заметкина, шествующего от поселка ему навстречу. Они быстро сблизились и обнялись.

— Ну, молодец, ну, спасибо! — от души благодарил Букварев. — Я ведь тут один как перст, а дело большое, сложное и во многом рискованное. Тем более опыта у меня… Сам знаешь. Командую и боюсь. С тобой мне будет не страшно.

— А я тебя полдня ищу, — принялся рассказывать Заметкин. — Помощник у тебя какой-то кислый. Я ему сегодня же сделаю впрыскивание. Вот увидишь. А то глядит, как пролетариат на буржуазию, и улыбается презрительно. Он не из тех ли, кого ты величаешь юными скептиками?

— Нет, он ничего. Дельный парень. Кое-что повидал в жизни. Хотя походка у него и некоторые манеры… Да он сегодня болен, — поспешил уверить Букварев.

— Сегодня и выздоровеет.

— А как ты расцениваешь мой поступок? — спросил Букварев, думая, что по адресу Юры Заметкин по своему обыкновению шутит. — Не удивляешься моей опрометчивости? Не сочиняешь на меня сатиры?

— Нисколечко! Наоборот! Я давно ждал от тебя чего-нибудь похожего. Понимаешь, такие поступки в нашей обыденной жизни просто необходимы. Они будоражат, увлекают на смелое и честное, они украшают жизнь! Ты, брат, чудный номер выкинул! Я тебя раньше всего лишь ценил и уважал, а теперь буду любить, боготворить!

— Но я вовсе не уверен в успехе. Тем более в легком и быстром.

— Это и хорошо! Если все получится легко и быстро, ни эффекта, ни удовлетворения не почувствуешь. И другие — тоже. И не самовоспитаешься. Тебе тут нужно пройти через горнило! За тобой, братец, сейчас полгорода следит. И следит ревниво, затаив дыхание, как за Папаниным на льдине. Ты хоть понимаешь, что прямо в лицо бросил перчатку своему подлому «другу» Воробьихинскому и всей его банде?

— Ну, зачем уж так-то! Все-то ты преувеличиваешь до безобразных размеров. Литератор… А я вот с простыми людьми не умею ладить и договариваться, зажечь их, за собой увлечь. Замечаю, что поглядывают на меня как-то странно, косо, неодобрительно.

— Взрослые люди не сразу сходятся. Приглядывается к тебе народ и скоро приглядится. Поймут тебя с самой лучшей стороны. Народ, братец мой, не ошибается. А ты всегда и всем был ясен, как летний день. Таким и помрешь.

— А если у меня в голове не реальный и четко рассчитанный план, а лишь не очень ясные предположения, мечты, одним словом? О какой ясности для других тогда может идти речь?

— Не все сразу. И не хнычь. Ты же не умел хныкать. Или уж давай все вместе обсудим. Ведь и мне тут многое дорого. Как я глянул на эти сопки на ветру и под низким небом, так во мне что-то и затрепетало. А Юрочка твой глядит на меня с этакой ядовитой улыбочкой. А я восторгаюсь при нем вслух! Я же тут каждый кустик помню. Даже нашу дипломную работу почти наизусть вспомнил, хотя никогда и не читал ее по-настоящему. По-моему, в ней у нас все довольно четко было расписано и рассчитано.

— А не вспомнилось тебе, что в нашей дипломной фигурировали три сопки, а тут, гляди-ка, их целых четыре? Что скажешь?

— Неужели три было? Это номер! На такое способен только Губин. Вот подлец.

— Теперь поздно кулаками махать.

— Но какая низость!

— Кончим об этом. Он мог сознательно ограничить трассу тремя сопками. Материала-то ведь нам и без четвертой хватало. Давай о твоем статусе. Сразу заявляю, что я запру тебя на чертежной и счетной работе и всякий другой сметно-расчетной. Ты должен повиноваться мне беспрекословно. Разделим тяготы и славу. И смоем позор. Под тремя-то сопками и наши подписи стоят в дипломном проекте. Не забывай.

— Вот это поворот! — воскликнул Заметкин. — С ним дело приобретает еще большую основательность и серьезность. Главным образом для тебя, конечно, но я и себя не отделяю. Это интересно, когда не просто порыв энтузиазма и зов совести, но еще и суровая необходимость, долг чести, исправление грехов молодости, вхождение в страну зрелости и мудрости, в пору полной человеческой ответственности. Это превосходный сплав!

— Не витийствуй, но знай, что именно поэтому я тебя сюда и позвал. И тебе невредно все это пропустить через себя. Лучше жизнь увидишь, чем из окна своей квартиры или со стороны.

— Спасибо! Я становлюсь твоим негром и летописцем.

Друзья возбужденно шагали к поселку. Давно уж прошел обеденный час. Пожалуй, пора было собираться на ужин. И повариха не раз выглядывала из своего вагончика, не зная, подогревать пищу начальнику или подождать еще.

По укатанной за дни заморозков дороге равномерно шли самосвалы с гравием. Со стороны впадины порой доносился деловито-пронзительный голос Михайлова, на который послушно сворачивали машины.

— Дурак я, — опомнился Букварев. — Давно пора послать Михайлова рыть кюветы. На месте его экскаватора сейчас нужен бульдозер. А Михайлову, видимо, нравится покомандовать. Понял, вошел в роль. Надо будет к нему присмотреться.

Букварев показал Заметкину на край болота.

— Сейчас, поеди́м, а к вечеру учтешь вон там все сделанное и оформишь документами. Михайлов подскажет, сколько туда гравия высыпано, да и в карьере учет ведут. Сопоставь выполненную работу с разделом проекта. Расхождения возьми на заметку в подробностях.

— Но ведь это же черт те сколько работы! — вскричал Заметкин. — И так сразу!

— А ты что думал? — ощерился Букварев. — Тут не курорт и не кочка для поэтического созерцания. Тут работать надо.

— Понял, — упавшим голосом ответил Заметкин. — Только покажи хоть для начала, как все это в ваших документах оформляется. Образец, форму мне дай, а то все перепутаю. Я же никогда не нюхал подобного.

— Все разузнаешь у прораба Юры. Он, наверное, не так уж болен, — отрезал Букварев, скорбно размышляя о том, что и с Заметкиным надо возиться, как со слепым. Но все же нашел в себе силы улыбнуться и ободрить друга:

— Это же на уровне техника-строителя. Сразу поймешь. Только не фантазируй.

— Клянусь, — мрачно сказал Заметкин. — Мне не до отсебятины. Мне бы хоть оттебятину-то усечь.

КРАХ ГУБИНА?

Ужинали они вдвоем поздно в кабинете Букварева. Оба устали и помалкивали, но было видно, что Заметкину спокойно не сидится, его что-то подмывает.

— А я ведь еще одного помощничка тебе привез, — наконец загадочно произнес он.

— Спасибо, — машинально ответил Букварев, занятый своими мыслями.

— Этим словом ты не отделаешься. Приготовься-ка лучше ко всяким неожиданным событиям и сообщениям. Надеюсь, сердце у тебя не слабое. А то вон графин с водой на всякий случай, — торжественно продолжал Заметкин, снова входя в роль витийствующего литератора.

— Ну-ну, изобрази, — поощрил его Букварев, радуясь, что он теперь не один.

— Раз! Два! Три! — во весь голос прокричал Заметкин и замер, прислушиваясь.

Букварев сидел, не моргнув глазом, даже спичку вынул, чтобы поковырять в зубах. Но не прошло и минуты, как он услышал частый и легкий, совершенно не реальный для здешней обстановки стук женских каблучков. Звуки шагов тут же затихли, но через мгновение кто-то поцарапался в дверь.

— Да-да! — крикнул Заметкин.

Дверь медленно раскрылась, и на пороге возникла Надя. Она стояла, скромно потупив глаза, и прятала руки под цветастым домашним передником.

Не отдавая отчета в своих действиях, Букварев начал медленно подниматься, да так и замер за столом, не совсем разогнувшись в пояснице и слегка подавшись вперед. Не замечал он и того, что рот у него приоткрылся.

— Здравствуйте, Василий Иванович! — проговорила Надя тоном дальней и бедной родственницы, нуждающейся в покровительстве. Разрешите, я уберу у вас посуду?

— Какими судьбами?.. Надя! — выдохнул наконец Букварев. — Как же вы… добрались? Ведь дорога… И вообще…

— А вот с Николаем Николаевичем. Он очень хороший человек. А ехала я к мужу. Имею я на это право? — Надя посмелее и не без лукавства глянула на Букварева.

— Неужели Юра ваш муж? — изумился, боясь верить услышанному, Букварев.

— А что в этом неожиданного? Да муж. И мы решили с сегодняшнего дня жить вместе. Буду рада, если у вас в отряде найдется для меня какая-нибудь работа. Желательно, конечно, поближе к моей специальности. У меня диплом плановика-экономиста строительного дела.

— Работа! — фыркнул Букварев, приходя в себя. — А как вы жить здесь устроитесь?

— Муж и начальник отряда должны позаботиться. Я на них очень надеюсь, — ответила Надя, откровенно улыбаясь.

Букварев свел брови, постучал по столу пальцами и принялся глядеть во все углы, на что угодно, только не на Надю.

— Но ведь мы… То есть вы… говорили… — вырвалось у него, но он тотчас прервал свои слова кашлем. Упрекать Надю в том, что она нарушила уговор больше не встречаться, он был не в силах, тем более при Заметкине. А Заметкин сиял и во всю мочь пялил глаза, стараясь зафиксировать в памяти все детали подготовленной им сцены.

— Мы, с вашего разрешения, займем одну из крайних комнаток, — раздался радостно-возбужденный голос Юры, который как-то незаметно оказался тут же, позади Нади. Рядом с ним, долговязым и широкоплечим, Надя выглядела беззащитной малышкой. Но она диктовала свою волю. Она закинула руки за голову, засунула ладони под мышки счастливому мужу и в такой позе ослепительно и умоляюще улыбалась Буквареву.

— Пожалуйста, если… вам будет удобно, — промямлил сраженный Букварев.

— Я уже кое-что из мебели туда принес, — тотчас сообщил Юра и, не стесняясь присутствующих, вознамерился приобнять Надю покрепче. Надя неуловимым гибким движением высвободилась из его рук, ловко собрала со стола посуду и деловито унесла ее. Юра сейчас нее прикрыл снаружи дверь и, надо думать, устремился за вновь обретенной женой. И только после этого Букварев то ли позволил себе, то ли догадался сесть. Он потер глаза суставами пальцев и гневно, ошеломленно уставился на Заметкина.

— Ну ты и удружил! — прошипел он. — Этой помехи только и не хватало! И без нее-то… А ты? Приволок! И рад! Я же не знаю теперь, что и делать, как себя вести!

— А я думал, ты будешь рад, — простодушно бухнул Заметкин.

— Да должен же ты понимать, что если она тут, то мне здесь невозможно оставаться! — с криком вскочил Букварев.

— Не понимаю. С ней тут будет веселее, разнообразнее, интереснее. Такие, как она, одним своим присутствием облагораживают даже безнадежных мужланов. А такое влияние на твой коллектив я считаю нелишним.

Букварев в ответ оглушительно хлопнул по столу ладонью, поморщился от боли и угрюмо отвернулся. Выглядел он затравленным.

— Если ты считаешь, что был в нее влюблен, а может, и сейчас это у тебя не прошло, то в таком случае и мне здесь нельзя оставаться, — после некоторого раздумья рассудительно, хоть и с улыбкой, заговорил Заметкин. — Дело в том, что и я успел в нее влюбиться. За два дня знакомства.

— Да брось ты паясничать! — досадливо гримасничая, взмолился Букварев. Он выпил стакан воды и, поуспокоившись, заговорил недоуменно, расхаживая по кабинету и останавливаясь чуть ли не на каждом шагу.

— Надо же!.. Ведь ничего мне про мужа не говорила… Когда они успели?.. По моим данным, они вообще тут не виделись… Я имею в виду, в нашем городе… И прибыли совсем недавно как холостяки… Ничего не понимаю!

— Она мне рассказала, что они еще в техникуме зарегистрировались. А потом взбрело им на ум пожить немножко врозь, чтобы себя проверить, чувства свои, что ли; посмотреть, не встретится ли напарник или напарница получше… Она объяснила, что сделали они это исключительно ради совершенно честных отношений друг к другу. Ну и жизни поучиться, других понаблюдать уже с точки зрения супругов. Ничего себе? Практичные пошли люди? Похоже, с небезызвестных героев Чернышевского взяли пример. Только на свой лад. Любишь ты ее после этого?

— Будь она моей дочерью, я бы выдрал ее, как сидорову козу! — оскорбленно содрогаясь, выговорил Букварев.

— А я вот люблю. Но… мне можно. Я же поэт, платоник!

— Я не хочу на эту тему говорить. Не заводи о ней никаких разговоров. Бери ее себе в помощницы, поскольку она плановик-экономист. Считать должна уметь. Насчет оклада ей поговорю с Грачевым. И постарайся делать так, чтобы на глаза она мне попадалась пореже. Упаси бог, если придет она еще раз вот этак за посудой. Я в нее грязные тарелки пошвыряю! И сам сбегу!

— Слушаюсь, товарищ начальник! — сказал Заметкин и тут же добавил: — хотя я и советовал бы тебе сменить несправедливый гнев на мудрую милость. Ты же старше и умнее ее.

Они долго курили и молчали. При этом Букварев стоял к другу спиной и глядел в окно. А Заметкин сидел на старом месте и рассматривал обои.

— А теперь послушай, отчего она так спешно собралась сюда, — начал Заметкин.

— Не же-ла-ю!

— Речь пойдет не про нее одну. Тут Губин больше всего замешан со своей взбалмошной Музой и еще небезызвестная тебе Аркадия.

— Что же мене ними стряслось?

— То-то! Отключи свое драгоценное внимание от дел производственных на дела житейские минут на пять, ибо эти дела прямо влияют друг на друга и пренебрегать нельзя ни теми ни другими. Учти еще, что и твоя редкая фамилия звучала в событиях вчерашнего вечера. А события-то развивались в ресторане!

— Я-то здесь при чем, если в ресторане?.. Я же и вчера вечером был здесь, в сопках.

— Неважно. Вспоминают же каждые сутки в разных уголках земли например, Наполеона, хоть он нигде уж не присутствует!

— Ну и мастер ты загибать!

— А теперь попытайся живо рисовать своим мощным воображением все то, о чем я буду рассказывать. В телеграфном изложении все происходило и развивалось приблизительно так: …Заняв кресло своего прославленного друга Букварева, Георгий Губин облачился в новый костюм, которого на нем никто еще не видел. Черная тройка с белой полоской, немнущаяся, блестящая, с ворсом. Рябо-красный верноподданнический галстук с искрой, белоснежная, с кремовой полоской, сорочка, золотые запонки с чернью. Шик! Плюс повышенная значительность выражения лица и великосветские манеры.

Но таким он был только на службе! Натура его осталась по-прежнему жизнедеятельной, и ему частенько хотелось позубоскалить, посплетничать, «поиздеваться» над кем-нибудь в «своем кругу». На протяжении многих лет объектом для этого был Букварев, но он уехал совершать подвиг, Губин начал томиться и после недолгих раздумий решил избрать себе в партнеры полузабытого друга Заметкина.

Губину везло. Уже через два дня после отъезда Букварева в суровые края, он получил на двоих с Воробьихинским какую-то выдающуюся премию, и руки у него зачесались, а в голове появились мысли и предложения.

— Привет, блеск и нищета литературы! — великодушно произнес он, возникая на пороге скромного обиталища поэта Заметкина.

— Здравствуй, Подлюга, — ответил Заметкин.

— Не лайся и брось фраерить, — без обиды сказал Губин. — У меня лишние рупии. Есть смысл закатиться с ними в ресторацию. Ты ведь голодный?

— Пошли, — согласился Заметкин, жадный на впечатления и действительно голодный в тот момент.

По дороге, а ехали они, конечно, на служебной шоколадной «Волге», Губин поиздевался над героическим поступком своего товарища Букварева, но Заметкин уловил в этом «издевательстве» долю грусти. Губин клялся крепко помочь другу и тем самым стать вровень с ним в героических свершениях, а может, и обскакать его, сделать своим должником.

— Сейчас появятся дамы, — с наигранным равнодушием сообщил он Заметкину, когда они уселись за столик лучшего в городе ресторана «Север». — Я с утра на четыре персоны этот столик заказал. Проматывать деньги без дам — бездарно!

Заметкин сообразил, что столик выбран или поставлен специально для интимной встречи в самом дальнем углу зала и был почти полностью закрыт от посторонних глаз четырехгранной колонной с песочной инкрустацией и широколистой декоративной пальмой в пузатой деревянной бочке.

Дамы не заставили себя ждать. Счастливо улыбаясь и мелко семеня туфельками, они уже пробирались к столику.

Та, что помоложе, была в скромном сиреневом платье, и самым привлекательным в ней были глаза, огромные, переливчато-зеленые, всевидящие, умные и ускользающие. Ничего другого Заметкин якобы в ней не разглядел. Вторая дама отличалась отменным ростом, средней упитанностью и изысканным туалетом. Из ее прозрачной кружевной кофты так и валились тяжелые, как ядра, груди, прикрытые фальшивыми драгоценностями. Она беспрерывно «делала» кавалерам густо подкрашенные глаза и болтала. Впрочем, обе дамы чувствовали себя вполне свободно, с первого приглашения пили и ели, причем немало.

Губин обвораживал всех. Он изощрялся и блистал остроумием, хотя и несколько плоским, но очень нравящимся рослой даме. Он на каждом шагу проявлял великодушие и щедрость. Вечер проходил на высочайшем провинциальном уровне. Заметкин тоже пытался вставить словцо, и дамы из вежливости хотели поддерживать контакт с ним, но Губин тут же прерывал их, поднося к их ртам на вилочке особо лакомые кусочки. Особенно обхаживал он миниатюрную Надю, хотя реагировал на все реплики и движения и могучей Аркадии.

Шло время. Коньяк и шампанское были выпиты, изысканные закуски съедены, новейшие танцы отплясаны. Наступила минута насыщения и закономерно следующие за ней минуты удовлетворения и изнеможения. И тут Губин шепнул Заметкину на ухо:

— Старик, я дохожу до труфелей.

Кому другому, а однокашникам Губина известно, что означало в его устах это выражение. Произнесши роковое слово «труфеля», Губин с шиком заказывал с полпуда самых дорогих конфет, щедро одаривал ими дам и официанток, ел сам. Остатки отдавал в буфет в обмен на увесистый пакет со спиртным и съестным и вместе с ним увлекал избранную на этот вечер даму в определенное секретное место.

— Валяй! — не возражал Заметкин, но ему не нравилось, что избранной дамой в этот вечер Губин явно считал глазастую маленькую Надю.

Когда вновь ударил оркестр, может быть, уже в последний раз, Заметкин, опередив друга, увлек Надю в круг. Танцуя, он прозрачно намекал ей на предстоящую опасность. Надя слушала с вниманием и потихонечку прыскала ему в плечо.

Когда танец закончился и Заметкин вел даму к столику, в ресторане вдруг послышался шумок и произошло некое замешательство. Но всю эту легкую панику перекрыл совершенно посторонний, однако очень знакомый и Губину и Заметкину крик:

— Ге-ор-ги-ий! Ты опять, а-а?! И с ке-ем!!.. Я же давно за тобой слежу, неужели ты этого не видишь?!

Сама Муза не появлялась. Видимо, ее кто-то удерживал, но за толпой этого не было видно. А крик ее раздался снова:

— И не стыдно тебе-е! Другие — как люди… Букварев!.. — и опять все смолкло.

Надя с любопытством высунула из толпы голову, но Заметкин заслонил ее спиной. Он видел, как раздраженными рывками поднимается из-за столика Губин, разыскивая взглядом жену, чтобы побыстрее принять какие-нибудь успокоительные меры, и как презрительно сузила глаза и хищно ощерилась готовая к обороне Аркадия. Но Заметкин никак не ожидал, что первой жертвой нападения окажется сам.

Его резко рванули за рукав пиджака, так что он покачнулся и шов треснул где-то у плеча.

— Вот кто виноват! — заорала ему в лицо невесть откуда взявшаяся Муза. — Вот такие холостые дружки женатых с пути сбивают! И дамочками обеспечивают!

Муза пыталась дотянуться до Нади, которая в ужасе прижала ладони к щекам и пятилась. Заметкин ухватил Музу за руки и с трудом повернул ее лицом к мужу. И Муза, забыв о нем и о Наде, пошла в атаку на столик.

Заметкин слышал звон стекла, какие-то глухие удары, возню, визг и успокаивающий возглас Губина: «Что ты, что ты, старушка!..» Протискиваясь сквозь толпу и увлекая за руку Надю, Заметкин оглянулся и увидел, как летит к люстрам безупречной расцветки галстук Губина…

Уже в вестибюле ресторана Заметкина начал разбирать смех, а на улице он захохотал во всю грудь, но Надя уцепилась за его рукав, прижалась щекой к плечу и умоляла помолчать.

— Какой ужас! Ой как гадко! — потрясенно шептала она. — Я не могу идти в общежитие к этой… бабе. Больше не могу. Я готова ее убить!

— Губин не стоит того, чтобы из-за него убивать… — сострил Заметкин, тут же понял свою бестактность, но Надя не обиделась.

— Я люблю только своего мужа, — горячо шептала она. — Мне надо к нему. Мне здесь больше нельзя.

— Я могу проводить, — предложил свои услуги Заметкин.

— Он не в городе. Он в каких-то Мокрецовских сопках.

Заметкин чуть не свистнул от удивления и глянул на Надю по-новому.

— Уж не Букварев ли ему фамилия? — спросил он с тревогой.

— Нет, Серебряков, прораб, Юрий, Юрочка.

А часа в два ночи Заметкина поднял звонок у дверей: заявился Губин.

— Это крах, старик! — сказал он. — Столько знакомых видело! Столько свидетелей! Я погиб. Такое дело не замять. Арка еще наболтает из ревности…

— Выкрутишься! Ты умеешь.

— Может, и сумел бы, но представь себе, не хочу. Гадости надоели. Сам себе надоел. Видимо, нельзя так больше. Надо решаться на какой-то шаг, чтобы начать все по новой…

— Рассуждаешь верно, да вряд ли у тебя получится. Старый сапог на новую колодку не натянешь.

— Нет. Пора. Иначе… Даже и не знаю, что будет иначе…

Друзья проговорили часов до семи, пока Губин не заторопился в институт, чтобы первым перехватить шефа у дверей.

Наде дали командировку в Мокрецовские сопки, и она решила ехать вместе с Заметкиным.

В ожидании оказии Заметкин позвонил в институт Губину.

— Вот какие метаморфозы, старина, — почти бодро ответил ему Губин. — Шеф все знает, пришлось перед ним объясняться. Но он человек, понял меня и выручил. Дал неделю отпуска за свой счет и посоветовал, чтобы я на время исчез с горизонта. И я на свои любезные лечу ближайшим самолетом к Скворцову. Без взрывников не вернусь. Так что ждите меня в сопках не дольше, чем через неделю. Муза в больнице с расстройством нервов. Ей и действительно надо успокоиться. Пожелай мне удачи, как и я вам. Привет и извинения Наде…

…— Во всем твоем рассказе ценно лишь то, что Губин полетел к Скворцову. Надо думать, они уже встретились, а Губин своего добьется, — сказал Букварев уже из-под одеяла. — А к моим в эти дни не заглядывал?

— Заходил. Жена твоя — прелесть. Шлет тебе наилучшие пожелания. Просила сообщить, в чем нуждаешься… Насчет бельишка и тому подобное. Тебя убивать надо за твое к ней отношение.

— Ты и в нее не влюбился ли за эти дни?

— Я раньше твоего в нее влюбился. Но она избрала тебя. Оттого я и не женат до сих пор.

— Ну и трепач ты все же!

— А ты сухарь и эгоист. Пропадет с тобой Люба.

— Не пропадет. Сейчас нам врозь побыть надо немножко. Полезно обоим. Я с ней, может, такой договор заключил. Но сейчас я о Губиных думаю… И о Музе. Спасать их надо.

— Губин себя спасет. Музу — врачи, надо думать. Но не получится у них до конца. Губин уж так забурился, что обратной дороги ему нету. И на пенсии будет подличать и бабничать. Хотя порывы к добру у него еще остались. Но скандал в ресторане — для него лишь очередной неприятный эпизод. Переживет, забудет — и снова за свое.

— Ну давай спать.

— Давай. Только я еще про Аркадию…

— И слушать не хочу! — обозлился Букварев.

— Слушай. Она вот тоже так влюбилась по молодости да по глупости в культурного и с положением мужика вроде тебя, много старше своих лет. Очаровал он ее и бросил, вернее, передал такому же дружку. И пошла Арка по рукам, как по волнам… И ведь до сих пор верит, что кого-то найдет и стреножит накрепко, навсегда… На тебя, между прочим, прицел держала. Это мне Надя попросту рассказала. Делились они меж собой.

ТАК ВОТ И ЖИТЬ…

В следующие дни никаких особенных событий в отряде не происходило, кроме того, что Заметкин и Надя принялись за работу. Они появлялись то в одном месте строительства, то в другом, все брали на учет, а затем часами корпели над бумагами.

Сидя в своем кабинете, Букварев через стенку чувствовал, что трудятся новые члены отряда старательно. Лишь изредка доносились из соседней комнаты театральные вскрики Заметкина.

— Надежда! Вы опять очаровали меня своей деловой хваткой и квалификацией. Вы внушаете мне великую Веру в успех и вселяете в мое иссохшее сердце чрезвычайную Любовь. Сейчас я должен стать перед Вами на одно колено.

Вслед за этим доносился глухой стук и тихий смех Нади. Видимо, Заметкин и в самом деле падал на одно колено. Букварев этому не мешал, всячески избегая встреч с Надей, но каждый вечер со злобной привередливостью экзаменовал Заметкина, требуя с него подробнейший отчет за день.

Юрочка с появлением Нади сразу «выздоровел» и бегал по стройке резвее прежнего. «Демонстрирует перед молодой женой свои деловые качества», — говорили, поглядывая на него, рабочие и завистливо вздыхали. Надю они готовы были носить на руках по всем насыпям и карьерам, и каждый при ее появлении подтягивался и тоже старался показать, на что способен.

Но Букварева постигло одно разочарование. Полдня сидел он с Заметкиным и бородатым механиком, почти всю чистую бумагу испортили они на этюды и расчеты, все сигареты выкурили, но так и не смогли придумать, каким должен быть плот или паром, чтобы бульдозер мог въехать на него с болотистого берега, а затем сойти. Как ни мудрили они, а расчеты, показывали, что плот уже у берега задерет нос и потопит груз. От этой идеи пришлось отказаться, и теперь половина техники работала на равнинной трассе, а вторая половина — на отсыпке дамбы через впадину. Но дело в болотине продвигалось до отчаяния медленно.

В назначенный срок в отряд вернулась хозмашина. Была она в полной исправности, привезла свежий хлеб, почту и телефонограмму от Грачева, которая гласила:

«Чаще сообщайте, как дела, какие трудности». И Губин прислал обнадеживающую весточку. «Скоро прибуду с кое-какой помощью. Успехов и настроения».

Новости воодушевили Букварева, и он еще раз вместе с Заметкиным совершил поход в сопки. Они повспоминали студенческие годы, казавшиеся теперь Буквареву удивительно беззаботными, повздыхали, что им, хочешь-не хочешь, придется нарушить первозданный покой и облик сопок, а большую часть времени на глазок и в уме прикидывали, где удобнее тянуть дорогу и куда выгоднее валить грунт, хотя и плохо представляли, что такое взрыв с направленным выбросом пород. Эта экскурсия мало что дала им, но все же сопки они стали знать еще лучше, запомнили новые овражки, трещины и осыпи, опасные для будущей трассы откосы и места, которые в сильные ветры могло занести песком или снегом. Они считали себя обязанными ломать голову и над этим, ставя себя на место будущих эксплуатационников.

В эти дни Букварев, казалось, сполна познал, как нелегко томиться сомнениями и ожиданием, скрывать раздражение и усталость. Но спал он по ночам как убитый. Видимо, на него, давнишнего конторского работника, так действовал свежий студеный воздух. Так и в пятую после прибытия Заметкина и Нади ночь он начисто отключился от всего происходящего, отчего долгонько не мог сообразить, что странный крик за окном прямо касается его. Очнулся он лишь после того, как кто-то бесцеремонно застучал по раме его окна.

— Скорее, Василий Иванович! Едет кто-то! Не наши! Машины незнакомые. Скорее! Они близко!

До Букварева, наконец, дошло, что панический крик этот и голос не чей-то посторонний, а экскаваторщика Михайлова. Встревоженный и злой, с болевшей головой и сильно бьющимся сердцем, он в потемках разыскал брюки, сунул босые ноги в холодные сапоги и в одной майке устремился к выходу. Он ориентировался на ощупь, легко трогая растопыренными руками стены, и вдруг попятился, натолкнувшись на что-то теплое и живое. Он тут же словно ослеп, потому что прямо перед его лицом вспыхнула лампочка. И не сразу, но все же разглядел Букварев, что в двух шагах от него стоит Надя в тапочках и ночной сорочке. Она прижимала кулачки к полураскрытому рту и тихо пятилась.

Букварева передернуло от гнева, и он уже порывался снова вперед, когда услышал испуганный шепот Нади:

— Что случилось?

Он не ответил, зажмурился, отвернулся от нее, такой неожиданной и нелепой в этот момент, процедил что-то нечленораздельное и попытался боком прошмыгнуть мимо в узком коридорчике, но все же задел ее за плечо, почти оттолкнул, а на крыльцо выскочил совсем уж вне себя.

— Кто едет? Что тебе мерещится? — с приглушенной яростью набросился он на Михайлова.

— Там, — неопределенно махнул рукой Михайлов.

— Ну и что? Съедят они тебя, если едут? Булгачиться-то зачем? — бушевал Букварев.

«Ну и кавардак!» — свирепо подумал он и, чувствуя себя совершенно разбитым и больным, впервые обругал себя дураком и пожалел, что ввязался, да еще по своей воле, во всю эту историю.

— Тут что-то не так, — беспокойно объяснял Михайлов. — Такого еще не бывало. Мало ли! Неизвестно, что за люди едут. А у нас машины без пригляда. Сторожа нет. И наши все спят. Прислушайтесь-ка!

Букварев затих, чувствуя, как приводит его в себя морозный воздух, и скоро за ровным стуком движка, работающего ради электросвета, услышал угрожающий вой и гул. Он не помнил, чтобы такие звуки когда-нибудь издавались двигателями внутреннего сгорания, хотя бы и дизельными.

— Что-то новое, — проговорил он.

— Оденьтесь, будите Юру, и будем встречать. Или следить. Не по дороге они идут, прямиком. Я по свету фар определил, — продолжал толковать Михайлов. — Тут чего хочешь жди. Дикие места. Закон — тайга, судья — медведь.

— Брось уж так-то. Геологи, может быть… — сказал Букварев и поспешил одеваться.

В коридоре молча одевался и Юра.

— Может, тяжелое что-нибудь прихватить? — спросил он тихо, и Букварев понял, что он слышал его разговор с Михайловым, но в ответ махнул рукой.

Через пару минут все трое скорым шагом, а то и переходя на бег, спешили между вагончиками к окраине поселка, где была стоянка машин и куда упиралась старая дорога из города. И едва они выбрались на чистое место, как в лица им ударили близкие снопы света. Во мгле осенней северной ночи, в черноте припавшего к земле, едва прокалываемого иголками звезд неба чудилось, что эти снопы, качающиеся и рассыпающие длинные колючие искры зарождались в прожекторах непостижимой мощности и конструкции. И свистящий гул, незнакомый, устрашающий, который все ближе и ближе…

— Может, за ружьишком сбегать? — предложил Михайлов.

— Брось! — буркнул Букварев. — Не фашисты же там…

— По звуку — это армейские вездеходы типа «Ураган», — спокойно высказал свое мнение Юра. Букварев с изучающим прищуром глянул на него, но промолчал.

— Если бы так… Солдат, конечно, свой брат, — со вздохом отозвался Михайлов.

И вдруг Букварев услышал, как в нем зарождается и растет радость. Вот он уже и целиком уверен в своей догадке. И воскликнул:

— Да это же Губин со взрывниками! И Грачев! Больше некому быть. На что угодно спорю! Их не с ружьем надо встречать, а с распростертыми объятиями!

— Что им тут взрывать-то? — удивленно отозвался Михайлов. Не разделил восторга начальника и Юра.

— Сопки в болотину обрушат, чудаки! — горячо принялся объяснять Букварев. — Они нам во как нужны! Я их давно жду, с первого дня. Без них мы…

— Может, это и не они, — обескураживающе сказал Михайлов. — Может, учения.

Букварев осекся, ужаленный тревогой, но веры в Губина и во взрывников не потерял. Он расхаживал взад и вперед, поперек дороги, и бил правым кулаком по левой ладони, как однажды делал в его присутствии Грачев.

Он, широко и требовательно расставив руки, первым выступил навстречу головной машине, и та послушно остановилась шагах в пяти перед ним. Это было устрашающего вида пятнисто-зеленое чудовище с хищным носом и эластичными, будто живыми гусеницами на пузатых резиновых колесах.

Затормозив, чудовище сильно качнулось носом вперед, словно норовя клюнуть и отбросить Букварева в кювет, а может, и приветствуя его. Над этим носом что-то со звоном лопнуло, прыгнул вверх квадратный металлический щиток, и над ним неожиданно поднялась голова Грачева в дорогой меховой шапке.

— Хорошо встречаете! Молодцы! — бодро заговорил он, спрыгнув с крашеной брони и подходя к Буквареву.

— А мы думали, кто его знает?.. Ружье хотели ваять, — тотчас подал свой тонкий голос Михайлов.

— Ружьем, брат, такую махину не прошибешь, — смеялся Грачев, здороваясь за руку и с ним. — Мы к вам марш-броском, завтра к обеду обратно! У начальника гарнизона, у самого генерала эти машины выпросил на полтора суток. Рванем с утра пораньше… и домой надо ребятам. Соображайте-ка ужин и ночлег на всех, а нам, Василий Иванович, эту ночку придется посидеть, позаседать, как на военном совете. Дело-то в прямом смысле пахнет порохом.

— Юра, — обернулся Букварев к своему помощнику.

— Что смогу… Сделаем! — с полуслова понял Юра и бегом припустил в поселок.

Взволнованный Букварев и не заметил, как рядом с ним очутился Губин, непривычно выглядевший в простенькой ватной стеганке, и еще какой-то здоровущий мужчина средних лет с огромными руками.

— Ну, здорово, старина! — тряс Губин руку Буквареву. — Ты исхудал тут. И мне в последние дни досталось. Заваруха!

— Это взрывник? — кивнул Букварев на здоровяка.

— Командир. Думаешь, легко было их выцарапать и сюда вот доставить чуть не за тыщу километров? И Скворцов, брат, стал не тот. Всех жизнь ломает и перемалывает, о себе заставляет думать прежде всего, — высказался Губин. — Но у Скворцова совесть еще есть. Да и я нажал на него.

— Не знаю, как и благодарить тебя, — тепло сказал Букварев и глянул на Губина преданно засветившимися глазами.

— Я был должен это сделать, — с напускным безразличием ответил Губин, но не выдержал. Лицо его расплылось в гордой улыбке, голова откинулась назад, и он добавил. — И мы не лыком шиты, не лаптем щи хлебаем. Не только некоторые, отмеченные судьбой, способны…

Скоро Букварев уже метался перед прибывшей колонной машин, жестами показывая, кому куда встать. Военных вездеходов оказалось всего два, но к ним были прицеплены вагончики на колесах, на одном из которых белела трафаретная надпись: Дорожная мастерская, а второй явно был жилым.

«Отлично!» — радовался Букварев. В душе его все ликовало и пело. И он вспомнил про ужин и ночлег гостей лишь в тот момент, когда в толпе прибывших, обступивших его со всех сторон и откровенно разглядывавших его самого и поселок, появился Юра.

— Прошу всех в столовую. Чем богаты, — с легкой улыбкой приглашал он, и всем было видно, как он встревожен.

Повариха радушно угощала нежданных гостей горячей рисовой кашей с тушенкой и свежезаваренным чаем. И больше всех ел, и громче всех хвалил ужин Грачев, что доставляло поварихе неописуемое удовольствие. В ответ она усердно нахваливала нового начальника отряда, но успела шепнуть Грачеву и про запасы, и про дрова, на что тот кивнул и слегка нахмурился, бросив быстрый колючий взгляд на разомлевшего от волнения и радости Букварева. Поварихе ловко и как-то незаметно помогала Надя, на которую всевидящий Грачев тоже посматривал не без задумчивости.

Юра с Михайловым разводили людей на ночлег, но многие из прибывших пожелали скоротать время в своих машинах и во вновь доставленных вагончиках. К тому же взрывники не хотели уходить от своего небезопасного груза, а солдаты — из вездеходов.

Проследив за всем этим, Букварев вздохнул посвободнее и повел начальство в контору.

— Завтра, не позднее одиннадцати, мы должны отчалить, — сразу же заявил командир взрывников. — Выспимся на обратной дороге. Покажите фронт…

— Сейчас темно, но вот план сопок, — заспешил Букварев и начал набрасывать эскиз. — Грунт надо обрушить вот сюда, сюда и сюда, а здесь и здесь просто отбросить лишнее, — объяснял он, с надеждой тыча карандашом в свой рисунок.

— Объем? — коротко спросил здоровяк.

— Тут кубометров… — Букварев замялся, досадуя, что цифры эти он заблаговременно не подсчитал.

— Объем мне нужен для определения силы заряда, — требовательно уточнил гость.

Мозг, воображение Букварева вдруг заработали с удивительной быстротой и отчетливостью. И даже не перед глазами, а где-то в нем самом вырисовывались откосы сопок и зияющие под ними низины. Он видел их размеры, углы наклона, протяженность и тут же делал математические вычисления, деля и умножая трехзначные и четырехзначные числа. Через минуту он уверенно назвал объемы, а для пущего впечатления записал их на плане и нарисовал стрелки, показывающие, в какие стороны должна быть выброшена земля.

— Вы это точно обсчитывали? — спросил Грачев, во все глаза следивший за Букваревым.

— Нет, — честно признался Букварев. — Но в принципе я уверен и отвечаю за каждую цифру. К тому же плюс минус десяток кубометров не в счет. У вас ведь есть, наверное, допуски? — спросил он гостя.

— Не в счет, — успокоил тот. — И господь бог точно не знал, сколько должна весить земля, когда создавал ее. И он сдал свой объект с недоделками, которые приходится исправлять нам… Многое зависит от характеристик грунта. Каков он?

— В основном песок. Глина и галька. Ну, еще коренья и пни. Утром я все это покажу на месте.

— Понятно. Дайте мне поспать. Поднимете меня, как только хоть чуточку забрезжит, — заявил здоровяк и огляделся, куда бы можно прилечь.

Букварев с готовностью предложил ему свою кровать, перевернув на ней простыни другой стороной, и глава взрывников скоро захрапел.

Грачев не ложился. Весь остаток ночи он разговаривал с Букваревым и Юрой, изучающе глядя на них и одинаково внимательно слушая того и другого. Он вникал в мельчайшие подробности, вплоть до дров и отдельных наименований запчастей, и не раз ставил в тупик Букварева.

— Эксперимент на болоте ты провел вовремя и правильно, хотя трудозатраты эти окажутся теперь пустыми. И вообще ты тут немало лишнего делаешь. Но как-нибудь выкрутимся, — подытоживал он. — А что не подготовил хотя бы двух километров готового полотна на равнине — плохо, и даже очень. О плане, о сдаче заказчику, о зарплате и премии людям начальник должен думать постоянно. И, пожалуй, прежде всего.

— Но как успеть и то, и другое? — недоумевал и горячился Букварев. — Сами же говорили, что главное — перекрыть впадину.

— С проектами у Воробьихинского успевал?

— Там совсем другое дело.

— А здесь и подавно, особенно когда проекты такие… И кто-то уверял меня в машине, когда мы сюда ехали дней десять тому назад, что он любит и умеет успевать.

— Да все теперь сделаем раньше срока, Пал Палыч! — уверял Букварев.

— Куда бы лучше, — соглашался Грачев и необидно посмеивался, раздумывая о чем-то своем и все не спуская глаз с Букварева.

…И незаметно настал час, когда Букварев повел взрывников в сопки. Здоровяк, почти без слов командуя своей бригадой, наотрез отказался взять с собой еще одного человека из отряда. И согласился с ним, покашляв в кулак, Грачев. Потухли глаза у жадного на впечатления Заметкина. Под стать Грачеву покашлял и напустил на себя равнодушие, — мое, мол, дело сделано, — Губин. Никак не прореагировал только Юра да еще призванный к начальству бородатый механик, который все оглядывался на вагончик-мастерскую.

Через болотину перебрались благополучно. Взрывники молча шли, оступаясь в кочках под тяжестью своих нош. А когда Букварев показал командиру все, что интересовало их, главный взрывник протянул руку в сторону поселка и не терпящим возражений тоном приказал:

— Немедленно возвращайтесь обратно. Обеспечьте, чтобы в зоне двухсот метров от впадины не было ни души. Иначе делать ничего не будем, уедем.

— Проверю! — крикнул он вслед безропотно уходящему Буквареву и показал в поднятой руке полевой бинокль.

Томительно тянулись минуты. Двадцать, сорок, пятьдесят… Поселок давно проснулся, и жители его, на ходу обмениваясь нагрянувшими новостями, тоже чего-то ждали. Никто не заводил машин, не завтракал, и Грачева это, казалось, не тревожило, а рядом с ним спокойнее чувствовали себя и Букварев с Юрой.

Даже невооруженным глазом можно было различить, что взрывники на сопках копошатся, сигналят друг другу, ползают по склонам. Бурят ли они, роют ли шурфы лопатами — судить было трудно. А скоро взрывников совсем не стало видно, и так прошло еще с полчаса.

Терпение у всех было на исходе. Уже раздавались голоса, что в песках взрыв вряд ли сработает как надо, что и прислали-то, наверное, каких-нибудь неумелых стажеров, что зря только теряется время, когда, наконец, заухало. Поначалу не звук долетел, а все увидели, как взбугрилась ближняя сопка, лопнула и извергла из своего нутра лавину песка, несущегося на немалой высоте прямо к поселку. Тотчас все заволокло облаком пыли, скрывшим даже вершины сопок. И было видно лишь, как содрогается это облако, пробиваемое новыми серыми фонтанами.

Все замерли, пораженные невиданным зрелищем. Лица напряглись, расширились глаза. И впереди всех стоял Букварев, чувствуя лицом и грудью удары взрывной волны, слыша, как вздрагивает и колеблется под ногами земля.

Стоял он, широко расставив в стороны руки, словно мог этим оберечь своих товарищей, которым ничто не грозило и которые сами понимали, что лезть в пекло не в их интересах. Но Буквареву думалось, что, поступая так, он держит слово, данное главному взрывнику.

— Стоять, пока они сами не выйдут сюда! — повелительно вскрикнул Букварев, обернувшись к толпе и не чувствуя, что делает страшное лицо. Он хоть и не получил указания на этот счет, но почему-то был убежден, что так надо. Вдруг они еще заложат взрывчатку и снова примутся ахать! И все, включая Грачева, беспрекословно слушались его.

Минут через двадцать появились бредущие цепочкой взрывники со своими мешками, которые, казалось, не стали ни меньше, ни легче.

— Готово, товарищ начальник! — отрапортовал Буквареву командир. — Лично сдал бы работу, но время… Дай ребятам позавтракать. Нам надо успеть на сегодняшний самолет. Билеты заказаны.

Букварев глянул на часы. Они показывали девять утра. Букварев чему-то удивился, подумал, что этот момент надо запомнить навсегда, и забыл сказать главному взрывнику спасибо. Но тому жали руки Грачев и Губин, а рабочие отряда наперебой расспрашивали рядовых взрывников и уже приятельски хлопали их по плечам.

Завтракали все вместе весело, шумно, хотя гости и старались держаться солидно. Сияющий Губин подсел к Буквареву и бахвалился, явно напрашиваясь на новые излияния благодарности.

— Вот так, старик, работать надо уметь. Была бы возможность — остался бы здесь за тебя… Может, через пару дней и попробую.

— А меня куда денешь? — удивился Букварев.

— Разве не слышал? — еще больше удивился Губин. — Грачевские кадровики на тебя все бумаги заполнили. Я-то умею такие штуки вовремя разузнать. В директора́ своего проектного института прочит тебя Грачев. Создается такой институт, есть решение. Тебе осталось только автобиографию в личное дело вложить и дать согласие. Возьмешь меня к себе, товарищ директор?

— Что ты фантазируешь?!

— Спроси у Грачева, если он еще не говорил.

— Вот так весть! Мне же здесь дело до ума довести надо!

— Тут без тебя Заметкин и Юра с Надей справятся. Теперь здесь просто. Так что до встречи в городе. Взрывников я обязался проводить. Должен я, а то бы ей-богу остался, освежился бы здесь, как ты. Однако скажи мне на прощание, как думаешь жить дальше?

— А так вот и жить. — Букварев обвел взглядом вагончик-столовую и людей.

— Как именно? Подробнее?

— Ну… не видишь, что ли? Вместе вот с народом. В трудах да заботах. — Букварев как-то вовсе не думал, что ему тоже скоро предстоит покинуть сопки.

— Но ты же всегда хотел чего-то выдающегося, ты же талантливым себя считал!

— Да… Но… Позабыл я многое. Дела тут да хлопоты… Люди… А впрочем?..

— Не надо, старик, не заводись. Ты все тот же. Но мы с тобой — обычные люди. И приключения твои, как и мои, обычны, как чьи угодно. История нас не заметит. Так уж сложилась наша жизнь. Но в отдельных ситуациях ты был прав чаще моего. Вообще прав.

— Это ты прав! Так выручить! — лез в обнимку Букварев.

— Не слушай этого совратителя! — вскрикнул Заметкин, чутко следивший за беседой друзей. — Шпарь по-своему! Теперь я знаю, что повесть о начальнике Нечаеве мне удалась не до конца, что предмет литературы — не только взаимоотношения мужчины и женщины, а еще и вот все это, что здесь вокруг. Не только мужское ермаковское честолюбие, жажда славы, но и поиск себя, поиск честности, человечности! В самом высоком смысле!

Все с удивлением уставились на вскочившего Заметкина.

— Тише, тише, Коля! — в один голос успокаивали его Букварев и Губин. — Не осложняй прекрасный момент.

— Я обо всем этом напишу роман! — еще раз вскрикнул Заметкин. — Я все видел! Трогал своими руками!

На него глядели и понимающе улыбались.

— Так возьмешь меня? Хотя бы в завотделы? — толкнул в бок Букварева Губин. — Такие, как я, новому учреждению, да и тебе самому, ой как будут нужны. Пропадешь без таких.

— Не возьму! — неожиданно звонко сказал Букварев, так что многие оглянулись.

— Я так и знал, — не сразу, но без обиды ответил Губин. — Ты закусил свои удила. А я, между прочим, старика Воробьихинского не имею права бросать. Я ему обязан… Мы с ним тебя еще на сто верст обскачем.

— Валяй! Методы у вас отработаны, — подал голос Заметкин.

— А ты куда? — осклабился Губин. — Не написать тебе романа. Борода уму не замена. Без копейки будешь сидеть.

— А мой ум бороды и не ждал, — парировал Заметкин. — Попрошусь вон к товарищу Василию Ивановичу Буквареву! Я еще в изыскатели гожусь. Может, и возьмет. А потом и роман…

— Это другое дело, — крякнув, покровительственно сказал Губин. — Под сильную руку идешь. — И сам пошел что-то хлопотать, об отъезде, что ли, отчего-то особенно стараясь быть бодрым. И это у него получалось. Взрывники-солдаты сходились к нему…

А над временным поселком строительного отряда веял тугой освежающий ветер. Он унес или прибил к земле пыль на сопках, и стало видно, что сквозь них, засыпав низины и срезав углы, пролегла бугристая полоса свежего дымящегося грунта. И все понимали: укроти его, разровняй бульдозером, утрамбуй катком, огради кюветами, покрой асфальтом или бетоном, — устремится в бескрайние студеные просторы надежная магистраль.