ГЛАВА IV

Ладно, три или четыре месяца быстро пролетели, ищи-свищи, и теперь была уже зима. Я все это время проучился в этой проклятой школе и уже мог понемногу разбирать слова, в общем, немного подучился читать и писать, и к тому вызубрил наизусть таблицу умножения так, что шестью семь – тридцать пять отскакивало от меня, как горох от стенки. Я думаю, что даже если бы я буду жить вечно и при этом ходить в школу, всё равно в мою голову больше ничего не влезет!. Во всяком случае, с математикой я до сих пор особенно не дружу. Честно говоря, начала я люто ненавидел эту чёртову школу, но потихоньку пообвыкся и стал приноравливаться к ней. Всякий раз, когда мне особенно сильно надоедала эта ахинея, я давал дёру с уроков, и следующий день получал от учителя хорошую взбучку, что очень, надо признать, меня бодрило. Поэтому чем дольше я ходил в школу, тем легче это было для меня. Я скоро привык к примочкам вдовы, и они уже не раздражали меня, как раньше. Живя в большом доме, для меня тяжелей всего было привыкнуть спать в кровати. Нет уж, это не для меня! Лучше положить голову на плаху, чем спать в кровати! Это спаньё в кровати давалось мне очень тяжело, и до белых мух я иногда бегал в лес, чтобы хорошо поспать, и это было для меня истинным отдохновением. Старое житьё я бы не променял бы на такое ни за что на свете, но когда я стал привыкать к новой житухе, она мне тоже потихоньку стала даже нравится. Вдова сказала, что я медленно, но уверенно «делаю очень большие успехи». Она сказала, что ей больше не стыдно за меня. В общем, она считала, что я «делаю очень большие шаги и скоро стану настоящим человеком». Лучшей училки, чем вдова, как оказалось, было не сыскать! Оказывается, она только тем и занималась, что краснела за меня! Однажды утром мне за завтраком довелось опрокинуть солонку на скатерть. Только я стал горстью сгребать в кучу рассыпанную соль, чтобы бросить её через плечо на удачу, как мисс Уотсон опередила меня и стала истово крестить воздух направо и налево, как будто за спиной у меня сам горящий чёрт суетился. Я молчу. Тут она говорит мне, вежливо так, ласково, как будто убить меня на месте хочет: «Убери свои кривые клешни, Гекльберри! Какой беспорядок ты здесь навёл!» Вдова сделала всё, что смогла, сказала доброе слово для меня, но это уже не могло предотвратить беду. Я это хорошо понимал тогда. Как говорил мне один знакомый ниггер – «Пришла беда, а ну, отворяй ворота!» Беды в одиночку не ходят, это уж закон такой! Сначала, после завтрака, я почувствовал какое-то беспокойство и дрожь в ногах, и стал раскидывать мозгами, откуда оно может свалиться на меня, и что это будет такое? Говорят, есть уйма способов обмануть неудачу, но эти были из рук вон плохие, так что я в тот момент не пытался ничего сделать, а просто в большом унынии и тоске шлялся по городу и плевался по сторонам.

Я спустился в сад по кривым ступенькам и в конце его перелез через высокий забор. На земле лежал свежий снег, такой чистый, что на него блевануть хотелось, и я увидел на нём чьи-то пьяные следы. Они шли от карьера, потоптались возле забора, а затем обогнули сад. Было смешно, что они не вошли внутрь сада, а топтались снаружи, как обычно топчется бродяга, когда ему отлить захотелось. Но тогда я не мог этого понять. Это было очень любопытно. Я собирался проследитьза ними, и тут наклонился, чтобы лучше рассмотреть. Сначала я ничего не заметил, но в следующий раз кое-что рассмотрел. Я ведь совсем не такой дурак, как многие обо мне думают! В левом ботинке на каблуке, был крест, сделанный большими гвоздями, чтобы, видать, понадёжней предостеречься от козней дьявола.

Я встал на секунду и свернул с холма. Я время от времени посматривал через плечо, но никого не видел. Я хотел попасть к судье Тэтчеру так быстро, как только мог. Он сказал:

– Мой мальчик, – сказал он, – почему ты бежал так, что аж запыхался? За тобой кто-то гнался? Ты пришёл по делу? За процентами?

– Нет, сэр, – говорю, – А что, для меня что-то есть?

– О, да, за полгода в эту ночь поступило более ста пятидесяти долларов. Приличное состояние для тебя! Вот что я тебе скажу! Тебе лучше позволить мне вложить деньги вместе с твоими старыми шестью тысячами, потому что, если ты возьмёшь их, ты их спустишь разом! И даже не заметишь, как!

– Нет, сэр, – говорю, – я не люблю тратить деньги! Мне вообще ничего не нужно – ни шести тысяч, ни цента, вообще ничего! В общем… Я хочу, чтобы вы вложили их! Я хочу отдать их вам – все, какие есть!

Казалось, он был удивлен. Казалось, он ничего не понял. Он тогда говорит:

– Что ты имеешь в виду, малыш?

Я говорю:

– Не спрашивайте меня об этом, пожалуйста! Прошу вас! Вы возьмёте их – или нет? Вам они нужны, не так ли?

Он говорит:

– Что ж, я очень озадачен! В чём дело, малыш?

– Пожалуйста, возьмите их все, – говорю я, – и не спрашивайте меня ни о чем, чтобы мне не пришлось врать вам!

Некоторое время он внимательно смотрел на меня, как будто муху изучал свкозь увеличительное стекло, а затем говорит:

– Ого-о! Кажется, я вижу! Хитрец-мудрец! Вы, сударь, похоже, хотите ссудить мне весь свой капитал – а не подарить его! Так ведь? Если так – это верная идея! Затея, что надо!

Затем он что-то написал на бумаге, перечитал всё и говорит:

– Так… Ты видишь, здесь написано «за вознаграждение». Это означает, что я купил его у вас и заплатил вам за это! Вот вам доллар! Теперь, сударь, подпишите вот это!

Я подписал бумагу и тут же ушёл.

Ниггер мисс Уотсон, Джим, имел волосяной шар размером с кулак, который он вынул из воловьего желудка, и теперь всем гадал на нём. Джим уверял всех, что внутри шара живёт дух, и он всё обо всех знает. Поэтому я пошел к нему той же ночью и сказал, что здесь был мой покойный отец, и я видел его следы на снегу. Единственное, что я хотел знать, жив ли он, и что он собирается делать? Джим достал свой волосатый шар, и что-то зашептал над ним, а затем поднял его к самому потолку и бросил его на пол. Он шмякнулся почти как камень, и откатился только на какой-то дюйм. Джим попробовал еще раз, а затем в третий, и всё повторилось то же самое. Чушь какая-то! Что это за мяч, который даже отскочить толком не в состоянии? Джим встал на колени, приложил ухо к шару и прислушался. Но всё было бесполезно, Джим сказал, что шар отказывается говорить. Он сказал, что иногда шар отказывается говорить без денег. Я сказал ему, что у меня есть старая пятнистая фальшивая четверть доллара, которая не годится, потому что медь немного просвечивает через серебро, и она никуда не годится, но даже если бы латунь не просвечивал, всё равно, грош ей была цена, потому что она была такой скользкой, как будто её мазали салом, сразу видно, что это лажа полная, а не монета.. (Я, само собой, не стал ничего говорить про доллар, который получил от судьи, о таких вещах в такой компании лучше не говорить!) Я сказал, что это были дерьмовые деньги, но, возможно, волосяной шар милостиво примет их, потому что, возможно, не поймёт разницы. Джим, как собака, понюхал монету, лизнул её, куснул, потер в пальцах, и сказал, что он попытается сделать так, чтобы волосяной шар подверил, что она настоящая. Он сказал, что надо разрезать сырую картофелину и оставить монету в ней на всю ночь, а на следующее утро не будет видно никакой латуни, и она больше не будет жирной, и поэтому любой в городе возьмёт её за милую душу, а уж о шаре вообще разговора нет! Ну, раньше я знал, что картофелина может натворить такие чудеса, только забыл об этом!


Джим положил четвертак под волосатый шар, снова опустился и прислушался. На этот раз он сказал, что шар на тот раз не собирается хорохориться и перескажет всю мою судьбу, если я этого захочу. Я говорю, продолжай. Итак, волосатый шар стал беседовать с Джимом, и Джим сообщил мне эту благую весть. Он говорит:

– Йо-оле-отец не знает, что ему сделать. Он мечется, уйти ему или остаться! Ему некуда податься! Не беспокойтесь, пусть он сам решит, что ему делать! Двое ангелов летают вокруг него. Один из них белый, блестящий, другой – черный, как сажа. Белый зовёт его к благому, а черный всё поганит и грязнит. Неясно пока, кто кого одолеет.. Но с тобой всё в порядке. У тебя в жизни будет много неприятностей, но и много такой радости, что ты ошадеешь. Иной раз тебя будут обижать, иногда ты будешь болеть, так что едва дух не испустишь, но всё вырулит к хорошему.. На твоём пути тебе встретятся две красотки. Одна блондинка, другая – брюнетка. Одна богатая, как Крез, другая – бедная, как церковная крыса. Ты сначала женишься на бедной, а потом на богатой. Ты должен держаться подальше от воды, а то не дай бог что-нибудь случится, потому что тебе на роду написано в конце твоих дней кончить жизнь на виселице.

Неплохое предначертание!

Когда я зажег свою свечу и поднялся в свою комнату той ночью, там сидел мой ненаглядный папаша собственной персоной!

Загрузка...