Приключения майора Пронина

Куры Дуси Царевой

Виктор только что закончил следствие по делу о гибели нескольких советских работников в одной из национальных республик, подготовленной врагами Советской власти. Об этом деле Виктор не любил вспоминать. Не то, чтобы оно было очень сложно, но целый ряд тяжелых обстоятельств не вызывал у Виктора охоты лишний раз перебирать подробности…

Сдав отчет и доложив о результатах поездки, Виктор направился к Пронину, но не застал его в кабинете.

— А где Иван Николаевич? — спросил Виктор.

— Дома, — ответили ему. — Взял на неделю отпуск и просил не беспокоить.

Виктор позвонил к Пронину домой, но к телефону подошла Агаша, домашняя работница Пронина и самая верная хранительница его покоя.

— Это я, тетя Агаша, — сказал Виктор. — Здравствуй.

— Здравствуй, здравствуй, — отозвалась Агаша.

— Иван Николаевич занят? — поинтересовался Виктор.

— Книжки читает, — миролюбиво ответила Агаша, и по ее тону Виктор догадался, что Пронин все эти дни сидел дома и Агаша полностью могла проявлять свои опекунские наклонности, большей частью пропадавшие втуне.

— Ну, так я сейчас приеду, — сказал Виктор и поехал к Пронину.

В комнате все находилось на знакомых местах; стол, как обычно, был пуст, на нем не было ничего, кроме маленького гипсового бюста Пушкина. Стену сзади письменного стола закрывала карта страны, возле двери висела потемневшая от времени гитара, подарок Ольги Васильевой, цыганской певицы, спасенной некогда Прониным, у окна стояла тахта, на которую спускался дорогой текинский ковер, украшенный старинными саблей и пистолетами, среди них терялся невзрачный короткий кривой кинжал — единственное напоминание о давнем деле, едва не стоившем жизни самому Пронину.

Сам хозяин лежал на тахте, а вокруг него — и на тахте, и на подоконнике, и на придвинутом стуле — валялись десятки книжек и брошюр, и, судя по расстегнутому вороту гимнастерки и ночным туфлям, Иван Николаевич был всерьез увлечен чтением.

— Долго, брат, пропадал, — добродушно упрекнул он Виктора, не вставая ему навстречу. — Чаю хочешь?

— Судите сами, Иван Николаевич, — пожаловался тот. — Вокруг небольшого дела навертели столько…

Питомец Пронина чуть ли не с тринадцати лет, Виктор прежде говорил с ним на ты, но выросши и начав работать под руководством Пронина, обязанный по службе обращаться к нему на вы, Виктор невольно усвоил эту манеру обращения, — так теперь всегда они и разговаривали друг с другом: Пронин на ты, и Виктор на вы.

— Слышал, слышал о твоих подвигах, — остановил его Иван Николаевич. — Даром, что на диване лежу, а о твоих похождениях осведомлен. Ты мне лучше скажи, какие насекомые паразитируют на домашней птице?

Виктор наклонился к разбросанным повсюду брошюркам. «Птицеводство», «Промышленное птицеводство», «Устройство инкубаторов», «Куры и уход за ними», «Уход за домашней птицей», «Куриные глисты и борьба с ними», — прочел он названия нескольких книжек.

— Агаша, чаю! — весело закричал Иван Николаевич и хитро прищурился. — А известно ли тебе, Виктор Петрович, чем отличаются плимутроки от род-айландов? Какая температура поддерживается в инкубаторах? Чем надо кормить вылупившихся цыплят?

Агаша внесла стаканы с чаем, и хотя Пронин собирался отпраздновать десятилетний юбилей пребывания Агаши на служебном посту и знал всю ее подноготную, он никогда не говорил в ее присутствии о делах. Агаша знала об этом и давно уже перестала обижаться за это на хозяина. Она расставила на столе варенье, печенье, закуски, вопросительно взглянула на Пронина и не без колебаний достала коньяк, — она так и не могла понять — работает Пронин, сидя все эти дни дома, или отдыхает, а Пронин, любитель коньяку, во время работы не позволял себе прикоснуться к рюмке.

Агаша вышла. Пронин придвинул к Виктору стакан с чаем.

— Налить? — спросил Виктор, берясь за бутылку.

— Себе, — сказал Пронин. — Мы непьющие. — Он достал из письменного стола стопку ученических тетрадок и положил их перед Виктором. — Любуйся.

— Ничего не понимаю, — с досадой сказал Виктор, перелистав тетрадки. — Куры, куры, куриные сердца, куриные желудки. Зачем это вам понадобилось?

— Вся разница в том, — наставительно объяснил Пронин, — что обычно любой гражданин для того, чтобы стать в какой-либо отрасли специалистом, должен проучиться года три — четыре, а то и больше, а чекист должен уметь стать специалистом в неделю… Конечно, — усмехнулся Пронин, — такому недельному врачу я бы не посоветовал браться за лечение людей, но в обществе других врачей он должен вести себя так, чтобы те не могли заподозрить в нем сапожника.

— Значит…

— В течение недели я намерен стать сносным орнитологом.

Виктор задумчиво мешал ложечкой в стакане… В продолжение двух десятков лет он не переставал удивляться работоспособности и прилежанию этого человека, не учившегося ни в одном учебном заведении. Надо было обладать способностью Пронина, чтобы за короткий срок так знакомиться с изучаемым предметом, чтобы потом вызывать специалистов на споры и подчас выходить из этих споров победителем.

— Так какие же это куры заставили вас заняться орнитологией, если это не секрет? — спросил Виктор.

— Для тебя не секрет, тем более, что тебе придется помочь мне разобраться во всей этой куриной истории, — сказал Пронин. — Не знаю, известно тебе или неизвестно, но неподалеку от… — он назвал один из городов Центральной России, — находится крупный птицеводческий совхоз. Были там, конечно, и недостатки, и пробелы в работе, но в общем числился он на хорошем счету. И вдруг, громадное стадо кур погибает в течение нескольких часов. Злокачественная куриная холера! В чем дело, отчего, откуда — никто не знает. Установили карантин, изолировали заразный птичник и как будто локализовали опасность. Проходит неделя, и вдруг опять та же история: другого стада кур как не бывало. Проходит еще неделя, все спокойно, и вдруг опять какая-то невидимая рука опустошает птичник. Куриная холера, говорят специалисты. Но откуда? Откуда, черт побери! Управление птицеводством отнеслось к этому довольно спокойно — ничего не поделаешь, эпидемия, торговли, мол, без усушки не бывает. Ну, а мы подумали-подумали, да и решили, что не мешает этим делом заинтересоваться. Сейчас бактериологи производят много опытов в поисках средств для борьбы с эпидемиями. Но ведь наши враги могут заняться и экспериментами обратного порядка? Одним словом, профилактика не помешает. Поэтому в совхоз выедет еще один обследователь…

— И этот обследователь?

— Сидит, как видишь, перед тобой.

— Да, чем только нашему брату не приходится заниматься…— Виктор вздохнул. — Когда думаете двинуться?

Иван Николаевич взглянул на книжки.

— Вот дочитаю… Дня через три, пожалуй.

— Ну, а что придется делать мне? — спросил Виктор и кивнул на брошюрки. — Тоже читать все это?

— А ты не огорчайся…— Пронин усмехнулся. — Я, знаешь, даже увлекся…

Но тут беседу их прервала Агаша.

— Иван Николаевич, спрашивают вас, — сказала она, входя в комнату. — Пакет со службы. Говорят, срочный…

Пронин вышел в переднюю, расписался в получении пакета и вернулся обратно. Он не спеша распечатал конверт, вытряхнул на скатерть телеграфный бланк, прочел бумажку. Брови его сдвинулись, глаза потемнели, и он медленно протянул листок Виктору.

Это была телеграмма из совхоза. Текст ее был краток: «Вчера умерла признаках отравления мышьяком птичница совхоза Царева начато следствие».

— Да, — задумчиво протянул Иван Николаевич, не глядя больше на свои книжки. — Не придется, видно, дочитывать мне эту беллетристику. Выеду в совхоз сегодня.

Пронин вышел из поезда. На перроне было солнечно и пустынно. Приземистое кирпичное здание станции утопало в зелени. Начальник станции, стоявший в конце платформы, быстро проводил поезд, и не успел еще поезд скрыться за поворотом, как Пронин услышал попискивание каких-то пичужек, шелест листвы, производимый слабым летним ветерком, и прерывистые хриплые выкрики петуха, должно быть, нечаянно вспугнутого, и сразу ощутил, что находится в деревне. Он прошел через станционную залу. Там было прохладно и скучно. Несколько женщин сидели на деревянных скамьях и, прикорнув друг к другу, сонно ожидали прихода местного поезда. Пронин вышел на вымощенную площадь. Четыре повозки стояли возле забора. Разнузданные лошади, привязанные к изгороди, лениво жевали сено, охапками положенное прямо на землю. Возчики собрались у крайней повозки и попыхивали папиросками.

— Здравствуйте, товарищи, — сказал Пронин, подходя к ним. — Попутчика мне не найдется?

— А вы откуда? — спросил его низенький паренек, с любопытством рассматривая приезжего.

Пронин и на самом деле выглядел необычно возле этой побуревшей станции и пыльных телег. В добротном костюме, мягкой фетровой шляпе, с перекинутым через руку пальто, особенно бросающимся в глаза благодаря вывороченной наружу блестящей шелковой подкладке, с небольшим чемоданом в другой руке, он казался здесь чуть ли не иностранцем.

— А я из Москвы, — сказал Пронин. — Мне — в птицеводческий совхоз, знаете? — И так как ему никто ничего не ответил, он добавил: — Совхозов-то тут у вас вообще много?

— Совхозов-то? — переспросил все тот же низенький паренек. — Есть тут совхозы…— И замолчал, так и не договорив фразы.

— А вы, собственно, туда зачем? — спросил пожилой крестьянин с рыжей бородкой.

— А я из Москвы, — повторил Пронин. — Обследовать. Я заплачу, конечно, — добавил он поспешно. — В обиде не останетесь.

— Да ведь там карантин, — сказал паренек.

— Не слышали? — спросил другой паренек, повыше, с лиловым мундштуком в зубах. — Или по этому самому делу и едете?

— По этому самому и еду. — Пронин усмехнулся. — Так как же?

— Вы, что же, врач будете? — спросил крестьянин с рыжей бородкой.

— Да, — признался Пронин. — Вроде.

Но везти его все дружно отказались.

— Отвезти отвезешь, а там возьмут и задержат в совхозе, — объяснил паренек с лиловым мундштуком. — Попадешь в карантин, не скоро вырвешься…

Пришлось Пронину идти в совхоз пешком. Пылила укатанная проселочная дорога, легким слоем оседала пыль на коричневые ботинки, по сторонам зеленели овсы, и Пронин напоминал дачника, случайно попавшего в поле.

Да он и на самом деле чувствовал себя легко и покойно и искренне наслаждался случайной этой прогулкой.

Когда позволяли обстоятельства, Пронин умел забывать о делах и полностью отдаваться отдыху, чтобы с еще большей энергией и ясностью снова приниматься за работу.

Он пришел в совхоз засветло. Легкая изгородь, огораживавшая со всех сторон службы, дома и огороды совхоза, была вынесена далеко в поле. Издалека виднелись выбеленные постройки, бросаясь в глаза много раньше, чем сероватые избы соседней деревни, вереницей разбросанные на рыжем пригорке.

У низких ворот, сбитых из длинных жердей, Пронина остановил старик-сторож, не по сезону обутый в серые валенки.

— Куда идешь, мил-человек? В совхозе карантин, а на деревню стороной надо…

И Пронину пришлось долго убеждать сторожа, покуда тот согласился его пропустить, хотя карантин был весьма условный, — стоило отойти в сторону и можно было без спросу в любом месте легко перелезть через изгородь.

Тянулись инкубаторы и птичники, почти черным казался в лучах заката кирпичный холодильник, поодаль находились сараи, склады, коровники и конюшни, а еще дальше стояли жилые дома рабочих и служащих.

По пути Пронину встречались рабочие и работницы, подростки и дети, и все они с любопытством рассматривали необычного посетителя.

Он миновал огороженные загоны, где гуляли тысячи квохчущих кур, спустился к пруду, обсаженному корявыми ветлами, и по земляной насыпи поднялся к бревенчатому двухэтажному флигелю, в котором помещались и контора, и квартира директора.

Пронин нашел директора в конторе. Звали его Коваленко; это был усталый и, должно быть, резкий человек со строгими голубыми глазами, одетый в зеленую выцветшую гимнастерку. Вместе со счетоводом и зоотехником он занят был составлением отчета о расходовании кормов.

Узнав, что Пронин приехал из Москвы, Коваленко принялся рассказывать о мерах, принятых в совхозе для борьбы с инфекцией, спрашивать советов и даже предложил собрать работников совхоза на совещание. Но Пронин отклонил это. Он решил уподобиться самому заурядному обследователю и заявил, что прежде всего хочет ознакомиться с анкетами рабочих и служащих. Так поступали почти все обследователи. Чтение анкет результатов давало немного, и директор сразу разочаровался в приезжем. Совхоз нуждался в помощи опытного птицевода, а вместо него приехал присяжный канцелярист, меньше всего интересующийся птицей. С самого начала Пронин повел себя как неопытный следователь, впервые дорвавшийся до дела, и придирчивыми своими вопросами и недомолвками сумел быстро испортить настроение и директору, и счетоводу, и зоотехнику.

Пронин долго оставался в канцелярии вдвоем с Коваленко. Смерилось. Директор сам зажег большую и яркую лампу-молнию, висевшую под потолком. Они сидели за узким столом, друг против друга, и Пронин изводил Коваленко, задавая ему докучливые и мелочные вопросы. За директором несколько раз приходили, звали по делам, спрашивали распоряжений, но Пронин не отпускал его, и Коваленко томился, не решаясь прервать беседу.

Не один раз приходилось Коваленко выслушивать подозрение, высказанное и следователем, и санитарным инспектором о том, что в совхоз пробрался враг, который и отравил кур. Были люди, которые прямо обвиняли в этом Цареву, покончившую, как они говорили, с собой из-за боязни разоблачения. Но Коваленко отвергал эти предположения. Он хорошо знал работников совхоза и не верил, что кто-нибудь из них мог совершить подобный проступок. Куры в окрестностях не болели, инфекция была занесена случайно. Единственное, что вначале допускал Коваленко, так это самоубийство Царевой: старательная работница не простила себе оплошности, виновницей которой могла себя посчитать…

Все то, что Пронин еще в Москве узнал о Коваленко, заставляло исключить его из числа тех, кто мог иметь причастность к преступлению. Красногвардеец, дравшийся и с красновцами, и с деникинцами, хороший коммунист, болеющий за порученное ему дело… Жизненный путь Коваленко был прям и ясен. Но Пронин не пренебрегал лишней проверкой, хотя отлично видел, что Коваленко, разговаривая, с трудом подавляет раздражение.

Лишь после двухчасовой беседы с Коваленко Пронин признался, наконец, кто он такой.

— Фу-ты, черт! — облегченно воскликнул директор совхоза, явно польщенный оказанным ему доверием. — А я уж было ругаться с вами собрался…

Как и многие бактериологи, с которыми тем временем встречался Виктор в Москве, Пронин допускал предположение, что птицу мог заразить какой-нибудь кулацкий последыш, из мести готовый пакостить и вредить, где только представится случай. Поэтому он внимательно расспрашивал Коваленко о всех, кто работал в совхозе, и особенно подробно о Царевой.

— Видите ли, — сказал Коваленко, — меня обязали не говорить об этом, но к вам, я думаю, запрещение не относится. Вскрытие показало, что у Царевой было холерное заболевание. Азиатская холера и холера куриная — вещи разные. Люди от кур не заражаются, и мы не связываем эти явления. Но… факт остается фактом. Панику мы разводить не хотим. Конечно, приняты все меры. Исследованы источники, колодцы… Нигде ничего. Других заболеваний тоже нет. Квартира, где жила Царева, опечатана. Прошло три дня. Опасности как будто нет, и решили зря людей не тревожить… Внешние признаки при отравлении мышьяком и холере схожи, — продолжал он, — и конечно никому в голову не пришла мысль о холере. Девушки тут у нас сразу решили, что Царева отравилась. Люди, знаете, падки на такие выдумки…

— У меня к вам серьезная просьба, — обратился Пронин к директору. — Я прошу вас всюду рассказывать о неотразимом впечатлении, какое я на вас произвел. Этот докопается, почему отравилась Царева, должны говорить вы. От этого ничто не скроется, говорите всем, кого только ни встретите, и одновременно оповестите, что я прошу зайти ко мне всех, кто может хоть что-нибудь сообщить мне о Царевой.

Виктору казалось, что он зря выполняет поручение Пронина, что Пронин ошибся и никакого преступления вообще не произошло, — передохли куры и передохли, с кого-то за это взыщут, и все этим кончится. Но Виктор знал: что бы там сам он ни думал, если ему дано поручение, оно должно быть выполнено точно и добросовестно.

А Пронин поручил Виктору поискать среди бактериологов таких ученых, которые специально занимались изучением инфекционных болезней домашней птицы, чьими опытами мог воспользоваться преступник…

И Виктор ездил по Москве от бактериолога к бактериологу. Назвавшись работником совхоза, он каждому из них рассказывал об эпидемии, поразившей кур в совхозе, задавал однообразные вопросы и выслушивал однообразные объяснения.

Первый же бактериолог, к которому Виктор явился, прочел ему подробную лекцию об эпидемиях, поражающих домашних птиц, и посоветовал немедленно обратиться в местное ветеринарное управление. Такой же разговор повторился у второго бактериолога, у третьего, и только свойственная Виктору дисциплинированность заставляла его точно выполнять задание Пронина и ездить от ученого к ученому с одними и теми же вопросами.

Так, путешествуя по Москве, Виктор добрался до профессора Полторацкого, старого ученого и опытного педагога, вырастившего не одно поколение научных работников.

Виктора провели в лабораторию. Большая комната была тесно заставлена высокими белыми столами с бесчисленными банками, колбами, пробирками и мензурками и все-таки казалась просторной и светлой, — такое впечатление создавало изобилие хрупкой и прозрачной стеклянной посуды.

Полторацкий, румяный старик с седой бородой, в своем халате больше похожий на повара, чем на ученого, стоял возле спиртовой горелки и подогревал колбу с бесцветной жидкостью, а вокруг него толпились студенты, — восемь человек, быстро сосчитал Виктор, — и с интересом слушали наставника.

— Ну-с, батенька, зачем вы ко мне пожаловали? — спросил профессор посетителя тем небрежным, покровительственным тоном, каким разговаривают все старые профессора со своими юными студентами.

— Мне необходимо с вами посоветоваться, — сказал Виктор. — Мы нуждаемся в вашей консультации…

— А вы поступайте ко мне в ученики… — Профессор засмеялся. — Обучим, и не понадобятся никакие консультации… — Он отставил колбу, задул спиртовку и разлил жидкость из колбы по мензуркам. — А теперь, товарищи, — обратился он к студентам, — попробуйте оживить этот бульон, и тот, кому раньше всех это удастся… — Не договорил и прикрикнул: — Беритесь за микроскопы! — Подошел к Виктору. — Что ж, давайте поговорим. — Сел на табуретку и указал на другую посетителю.

Педантично и монотонно Виктор вновь изложил историю заболевания кур и вновь повторил все те же вопросы, заранее зная ответы, которые должны были последовать.

Но, к удивлению Виктора, профессор задумался и, точно что-то вспомнив, оживился и сам принялся расспрашивать посетителя.

— Куриная холера, говорите, так-так, — приговаривал ученый. — Любопытно. Каких-нибудь два-три часа, и все куры лежат вверх ногами… Откуда могла быть занесена инфекция? Это не так интересно. Какой-нибудь голубь, случайность… Несущественно! Гораздо интереснее быстрое течение болезни. Вы не ошиблись: это действительно холера, а не какое-нибудь отравление? — Он вскочил с табуретки и позвал студентов. — Молодые люди, идите-ка сюда… Товарищ рассказывает об очень интересном случае молниеносной холеры… — Он как будто даже радовался. — Три стада кур точно корова языком слизнула. Обыкновенно холера протекает менее интенсивно…

Виктор не понимал возбуждения профессора, но уже одно то, что он не получил стандартных ответов на стандартные вопросы, заставило его самого оживиться и с интересом слушать старика.

— Лет пятнадцать назад под моим руководством работал доктор Бурцев, — продолжал профессор, усаживаясь опять на табуретку. — Это был талантливый и многообещающий бактериолог. Потом он отдалился от меня, начал работать самостоятельно, но я продолжал интересоваться его опытами. Лет семь или восемь назад… Да, лет восемь назад Бурцев принялся экспериментировать с бактериями азиатской холеры и холероподобных заболеваний. Экспериментировал он, разумеется, на кроликах, на курах. Потом перешел на одних кур и добился удивительных результатов. Болезнь протекала необыкновенно интенсивно. Зараженная курица околевала у него в течение часа! Бурцев утверждал, что он создаст такую антихолерную сыворотку, которая будет воскрешать умирающих…— Профессор помолчал. — Но Бурцев погиб. — Ученый даже не нахмурился, он просто излагал один из многих эпизодов из истории медицины. — В лаборатории Бурцева произошел трагический случай: ассистентка и два лаборанта, работавшие вместе с Бурцевым, внезапно заболели и погибли. Небрежность? Вероятно. Чья? Неизвестно. Нервы Бурцева не выдержали испытания» а может быть, он побоялся ответственности, — и он покончил с собой, утопился.

Виктор и студенты с любопытством слушали ученого. Профессор взял со стола какую-то пробирку, задумчиво посмотрел на свет, поставил обратно. По-видимому, он припоминал все, что знал об опытах Бурцева.

— Видите ли, — точно оправдываясь, сказал Полторацкий, — у всех нас тысячи своих забот. Никто не продолжал работу Бурцева. Его записки и тетради, в которых регистрировались опыты, остались у жены. Они заключали в себе гипотезы. Ничего точного, ничего определенного…— Тут профессор опять встал и, стуча ребром ладони по столу, строго сказал: — Но если нечто подобное произошло не только в лаборатории, мы обязаны обратить на это внимание. Надо еще раз пересмотреть бумаги Бурцева и возможно… — Он вопросительно посмотрел на Виктора. — Угодно вам сегодня вечером вместе со мной посетить вдову доктора Бурцева?

Подруги Царевой пришли в контору стайкой. Застенчиво подталкивая друг друга, они нерешительно остановились у порога. Это были здоровые и смешливые девушки, которых чуть смущала только встреча с незнакомцем да серьезность причины, из-за которой их вызвали. Пронин подумал, что Царева, должно быть, походила на своих подруг. Он пошутил над их застенчивостью, и девушки усмехнулись, — им, конечно, жаль было подругу, но они были молоды и не расположены к продолжительной грусти, да и грустить долго просто было некогда.

Пронин потолковал с ними о работе, о песнях, о разных разностях, незаметно заговорил о Царевой, расспрашивал: какая она была, чем интересовалась, с кем ссорилась, с кем гуляла…

Одна девушка вспоминала одно, другая другое, если кто-нибудь что-либо запамятовал или ошибался, другие напоминали или поправляли, и Пронин легко узнал о Царевой все, что можно было о ней узнать.

Дуся Царева родилась в соседней деревне, родители ее давно умерли, брат служил на заводе в Ростове, сама она вот уже четыре года работала в совхозе птичницей. Она считалась хорошей работницей, была ударницей, и в прошлом году ее даже премировали отрезом шелка на платье. Но ей не хотелось оставаться птичницей и поэтому замуж она не выходила, а собиралась уехать в город учиться, — или в фельдшерскую школу, или в ветеринарный техникум. В селе Липецком, находящемся от совхоза в пяти верстах, в школе-семилетке открылись вечерние курсы для взрослых, и зимой Дуся ходила туда заниматься, ходила она еще на деревню к фельдшеру, он помогал ей готовиться к поступлению в школу. Ходила Царева вместе со своей подругой Жуковой, но весной Жукова бросила заниматься, а Дуся занималась с фельдшером до самой смерти.

— Может, это она от любви к фельдшеру отравилась? — внезапно спросил Пронин.

Но девушки не смогли даже сдержать смешка.

— Что вы! Он совсем старый…

Разговор с девушками подтверждал представление о Царевой, которое создал себе Пронин, но мысль о преступлении становилась все более шаткой.

Со своей стороны Коваленко сделал все, чтобы лучше выполнить поручение Пронина, и с утра к приезжему потянулись посетители.

Все сходились на том, что девушка, видно, сильно растерялась, посчитала себя виноватой и хлебнула с горя отравы. Один огородник Силантьев, придя в контору и тщательно затворив за собой дверь, шепотом высказал предположение, что отраву мог подсыпать Алешка Коршунов, который давно и понапрасну ухаживал за девушкой. Силантьева можно было успокоить сразу, сказав, что Царева умерла не от мышьяка, но Пронин вызвал к себе и Коршунова, хотя разговаривал с ним менее строго, чем с другими, потому что, глядя на его покрасневшие и вспухшие от слез глаза, Пронину всерьез стало жаль парня.

Без особого труда создал Пронин у большинства своих собеседников впечатление о необыкновенной своей проницательности, и разговоры о том пошли и по совхозу, и по деревне, где жили и куда ходили обедать многие рабочие совхоза.

Пронину хотелось осмотреть птичники, побывать в деревне, побеседовать с фельдшером, но он упорно не уходил из конторы, поджидая новых посетителей, и охотно беседовал с каждым, хотя некоторые являлись главным образом из любопытства.

Часов около четырех в контору вошел плотный мужчина лет сорока с обветренным худым лицом, с желтыми щеками, поросшими рыжеватой щетиной, с ершистыми темными бровями, из-под которых смотрели умные серые глаза, одетый в дешевый синий костюмчик и сандалии на босу ногу.

— Фельдшер Горохов, — представился вошедший. — Разрешите?

— Вот и отлично! — обрадовался Пронин. — А я как раз собирался вечером к вам…

— О Царевой хотели говорить? — спросил Горохов. — Жаль ее, очень жаль, хорошая была девушка. Но ведь вы, вероятно, знаете о результатах вскрытия…

— Знаю, — сказал Пронин. — Но я хотел вообще поговорить…

— Это, конечно, правильно, что запретили говорить об истинной причине смерти, зря тревожить население не стоит, — сказал Горохов. — Но все у нас делают и недоделывают. Цареву похоронили, а в квартире дезинфекцию не произвели. Я к вам, собственно, по этому поводу и пришел. Правда, больше у нас ни одного подозрительного желудочного заболевания нет, и все-таки — неосмотрительность. Дезинфекцию произвести недолго, а на душе станет покойнее…

Горохов долго толковал с Прониным, рассказывал о совхозе, о своей практике, о том, как трудно работать в деревне без врача, и ушел домой, только получив от Пронина обещание добиться у следователя разрешения произвести дезинфекцию.

Ранним утром на полуторатонке, принадлежащей совхозу, Пронин поехал в Липецкое, где находился районный центр, встретился с местным следователем и вместе с ним вернулся в совхоз.

Следователь снял печати и открыл комнату, в которой жила Царева. Пронину захотелось самому осмотреть ее.

Он пробыл там часа два, и следователь, ожидая москвича на крыльце, посмеивался про себя, убежденный в бесцельности этого обыска.

После осмотра они распорядились послать за Гороховым, и фельдшер не замедлил явиться, притащив с собой целую бутыль с формалином.

Втроем они составили опись имущества Царевой, подробно перечислив платья, платки, наволочки, бусы, тетрадки и книжки, письма брата, коробку с пудрой, все вещи, все пустые флаконы из-под духов и одеколона, стоявшие для красоты на тумбочке, — словом, сосчитали и уложили все, вплоть до шпилек и металлических кнопок.

Затем директор прислал в помощь фельдшеру двух работниц — мыть все и чистить, а Пронин и следователь ушли гулять в поле.

Вскоре комната Царевой заблестела чистотой и так запахла формалином, что у всякого зашедшего туда начинала кружиться голова. Вещи Царевой были упакованы и связаны, их взвалили на грузовик, и следователь попросил Горохова поехать с ним в Липецкое, чтобы там оформить акт об изъятии вещей и дезинфекции квартиры. Пронин, позевывая, с ними распрощался, но, к удивлению Коваленко, не пошел в канцелярию, где ему была приготовлена постель, а заявил, что хочет перед сном побродить еще в окрестностях.

Вернулся Пронин в совхоз только на заре. Коваленко слышал из своей комнаты, как его гость осторожно поднимался на крыльцо, но спать он так, должно быть, и не ложился. Не успел утром грузовик въехать во двор совхоза, как Пронин, бодрый и веселый, вышел из дома, поздоровался с вышедшим вслед за ним Коваленко, взял у Горохова копию акта, присланного следователем, мимоходом сказал, что картина всего происшедшего в совхозе ему совершенно ясна, объявил, что ему пора возвращаться в Москву, и попросил отвезти его на станцию.

По широкой, неряшливо подметенной лестнице старого пятиэтажного дома Полторацкий и Виктор поднялись на четвертый этаж, нашли в списке жильцов, наклеенном возле звонка, имя Елизаветы Васильевны Бурцевой и, согласно указанию, позвонили три раза.

Дверь им открыла сама Елизавета Васильевна, женщина лет сорока, рано начавшая стариться, с болезненным бледным лицом, с реденькими, начавшими уже седеть волосами, заплетенными в косички, по старой моде закрученными над ушами. В полутемной передней она не сразу узнала Полторацкого, сухо спросила, что ему нужно, а когда он себя назвал, краска смущения залила вдруг ее щеки, она заволновалась и торопливо стала приглашать и Полторацкого и Виктора пройти в комнаты.

Они вошли в обычную московскую комнату, служившую одновременно и столовой, и гостиной, и спальней, заставленную сборной мебелью, где резной дубовый буфет и обитая потертым бархатом кушеточка стояли тесно прижавшись друг к другу, точно в мебельном магазине.

— Нехорошо! Нехорошо, Елизавета Васильевна, забывать старых знакомых, — шутливо сказал Полторацкий, с покряхтываньем присаживаясь к обеденному столу. — Я-то ведь еще помню, как Алексей Семенович упрекал вас в том, что вы ко мне неравнодушны… Зря, видно. — Он взглянул на Виктора. — А это…

— Железнов, — назвал себя Виктор.

— Тоже занимается… бактериологией, — добавил профессор подумав.

— Что вы, Яков Захарович, я вам очень рада, — сказала Бурцева, смущаясь еще больше.

— Ну как вы? Как живете? — полюбопытствовал профессор…

Минут пять расспрашивал он Елизавету Васильевну о ее жизни.

После смерти мужа Бурцева изучила стенографию, служила на крупном машиностроительном заводе, жила вместе со старшей сестрой — та занималась хозяйством…

— А мы к вам по делу, — внезапно сказал Полторацкий, прервав расспросы. — Помните, у Алексея Семеновича были всякие там тетради, записи опытов и прочее… Сохранились они у вас?

— Алешины записки? — переспросила Елизавета Васильевна и покраснела еще сильнее. — Как могли вы подумать, что я их… — сказала она с упреком и не договорила. — Как лежало все в столе у Алеши, так и лежит.

— А вы не сердитесь на меня, — смущаясь, сказал профессор. — Я сам все свои бумаги порастерял…— Он сердито посмотрел на Виктора — виновника и этого разговора, и того, что профессору приходилось врать, и решительно сказал: — Тут у нас некоторые опыты думают повторить. С какой же стати пропадать трудам Алексея Семеновича… Так вот, — попросил он, — не одолжите ли вы мне эти записки на некоторое время?

— Отчего же, — просто согласилась Елизавета Васильевна. — Мне не жалко…

Она вышла в соседнюю комнату, и слышно было, как вполголоса переговаривалась с сестрой, потом зазвенели ключи, слышно было, как выдвигаются ящики, и вдруг Елизавета Васильевна негромко вскрикнула и заговорила с сестрой тревожнее и громче…

Растерянная вышла она к гостям, следом за ней показалась в дверях и ее сестра.

— Я не понимаю, Яков Захарович… — сказала Бурцева запинаясь. — Ящики стола, где лежали рукописи Алеши, пусты… И Оля говорит — к ним не прикасалась. Никто из нас несколько лет не заглядывал в стол…

Профессор растерянно взглянул на Виктора. Тот встал.

— Вы, может быть, разрешите нам взглянуть? — спросил он.

— Да, да, — поспешно сказала Бурцева. — Я сама хотела вас просить. Прямо что-то непонятное…

Вместе вошли они во вторую комнату. Ящики письменного стола были выдвинуты — в них лежали какие-то книги и письма, раковины, высохший серый краб, но два ящика были пусты. Виктор осмотрел их — стенки покрывал легчайший налет пыли, осмотрел замок — замок был в порядке, — никаких следов.

Забывая о своей роли спутника Полторацкого, Виктор принялся расспрашивать женщин, но те, встревоженные и растерянные, сами спешили высказать все свои догадки и предположения.

Большую часть времени они проводят дома. Утром Елизавета Васильевна уезжает на службу, а Ольга Васильевна выходит только за покупками. Иногда они вдвоем бывают в кино. Уходя из квартиры, комнаты всегда запирают. Изредка приходят гости. Обокрасть их никто не пытался. Ничего особенного они не замечали…

Виктор все допытывался: кто бы мог находиться в комнатах в их отсутствие. Наконец, Ольга Васильевна вспомнила: полотер. Но он натирает у них полы в течение семи лет, и за ним никогда ничего не замечали. Был месяцев шесть назад водопроводчик, вспомнила еще Ольга Васильевна, прочищал батареи центрального отопления…

Больше ничего нельзя было добиться. Обе женщины, испуганные таинственным происшествием, вот-вот готовы были расплакаться. Виктор и Полторацкий с трудом их успокоили.

— Небось сами запрятали куда-нибудь, а теперь ахают. Бабья память! — сердито сказал профессор, спускаясь по лестнице, и вздохнул. — Одним словом, неудача.

— Как знать! — не удержался Виктор. — Знаете: нет худа без добра.

— Ну, конечно! — внезапно рассердился профессор. — Вам интересно искать, а мне иметь.

— Но ведь для того, чтобы иметь, надо искать? — возразил Виктор. Профессор не ответил. Виктор вежливо проводил его до автомобиля, подсадил, а сам остался на тротуаре.

— А вы? — спросил профессор.

— А я задержусь, — сказал Виктор.

— Так вы заходите, — сказал профессор.

— Обязательно, — сказал Виктор.

Он все-таки решил навестить и полотера, адрес которого дала ему Бурцева, и водопроводчика, адрес которого надо было взять у дворника или управляющего домом.

Управляющего Виктор отыскал быстро.

— Где живет ваш водопроводчик? — спросил он.

— А мы приглашаем из соседнего дома, — сказал управляющий. — Вам он, собственно, для чего?

— По поводу отопления, — сказал Виктор. — По поводу чистки батарей.

Управляющий смутился, — он принял Виктора за какого-то контролера.

— При чем же тут водопроводчик? — обидчиво забормотал управляющий. — Года нет, как прочищали, да и денег не хватает. Вот осенью опять будем прочищать…

— А полгода назад разве не прочищали? — строго спросил Виктор.

— Зачем же полгода, когда я говорю год, — обидчиво возразил управляющий. — Я же объясняю: не было средств.

— А в отдельных квартирах чистку производили? — спросил Виктор.

— С какой же стати предоставлять отдельным гражданам преимущества? — задиристо возразил управляющий. — Да отопление у нас не так уж засорено…

Виктор все-таки сходил к водопроводчику, и тот в свою очередь заверил Виктора, что в девятнадцатой квартире он не бывал и к гражданке Бурцевой ни по какому делу не заходил.

Тогда Виктор побежал обратно к Бурцевой.

— Я вас очень прошу, — обратился он к женщинам, — припомните: как выглядел водопроводчик?

Как это часто случается, сестры плохо запомнили его наружность. Ольга Васильевна утверждала, что он блондин и красавец, а Елизавете Васильевне, видевшей водопроводчика мельком, показался он темноволосым и неприятным. Обе они сходились лишь на том, что был он высокий и моложавый.

— Да-а, — задумчиво протянул Виктор. — Во всяком случае это другой водопроводчик. Здешний — маленький и пьяненький.

Он вернулся домой и задумался: ехать ли ему к Пронину, или искать загадочного водопроводчика. Но найти в Москве человека, о котором известно только лишь то, что он высок и моложав, почти невозможно, и Виктор решил ехать к Пронину в совхоз. Но в это время в дверь постучали, и в комнату вошел сам Пронин.

— Вас-то мне и надо! — облегченно воскликнул Виктор, увидев Пронина. — А я уж было к вам собирался…

Пронин потрепал Виктора по руке и попросил:

— Чаю.

— Понимаете ли, нашел что-то, — продолжал Виктор. — И вдруг — провал…

— Я тебя не узнаю, — вторично остановил его Пронин. — У тебя просят чаю, а ты вместо гостеприимства…

Виктор с сердцем стал молча накрывать на стол. Включил электрический чайник, расставил посуду…

— Есть хотите? — отрывисто спросил он Пронина.

— Нет, не хочу, — спокойно ответил тот, будто не замечая недовольства Виктора.

Пронин терпеливо дождался чаю, отхлебнул несколько глотков и только тогда обратился к Виктору:

— Ну, а теперь рассказывай.

Виктор, все еще продолжая сердиться, рассказал о своих беседах с бактериологами, о посещении Полторацкого и исчезнувших бумагах, сухо передавая только одни факты.

— Вот видишь, как тут все туманно, — сказал Пронин. — Тебя следовало остудить, иначе ты засыпал бы меня предположениями. Я же видел, что ты захлебываешься словами. А сейчас ты следил за собой и передавал только действительно необходимое.

— Опять урок! — воскликнул Виктор, и досадуя, и остывая. — Губит меня характер!

Пронин усмехнулся.

— Это не характер, а возраст. Вот поживешь с мое… — Он вдруг быстро взглянул на Виктора. — А был ли вообще водопроводчик? Может быть, дамочки просто не захотели дать бумаги? Вынули сами и показали пустые ящики?

— А пыль?

— Разве что пыль. А может быть, они раньше их куда-нибудь дели?

Виктор отрицательно покачал головой.

— Нет, водопроводчик был. Другие жильцы его тоже видели.

— Ладно. Но почему водопроводчик и есть похититель?

— Но ведь это был не водопроводчик?

— И что же ты предпринял, чтобы его найти?

Виктор пожал плечами.

— Я нуждаюсь в вашем совете.

Пронин улыбнулся.

— А что же я тут могу посоветовать?

Виктор с досадой махнул рукой.

— Найти-то ведь нужно?

— Давай лучше делать то, что в наших силах, — назидательно сказал Пронин. — Мы ведь с тобой не Шерлоки Холмсы, и нам недостаточно найти на лестнице волосок, чтобы по его цвету определить внешность и характер преступника. Да и преступники что-то не всегда заботятся о том, чтобы оставлять улики. — Он достал из бокового кармана аккуратно свернутый носовой платок, осторожно его развернул и указал на ампулу, наполненную бесцветной жидкостью. — У меня для тебя несколько поручений. Во-первых, ты поедешь по магазинам лабораторного оборудования и в одном из них приобретешь сотню таких ампул. Затем отправишься в бактериологическую лабораторию и дашь исследовать содержимое этой ампулы. Утром ты привезешь ко мне на квартиру анализ и ампулы, а в течение дня соберешь сведения о всех сотрудниках, которые работали вместе с Бурцевым в последние два-три года перед его смертью, и вечером я уеду обратно.

И нагрузив своего помощника всеми этими поручениями, Пронин отправился домой, лег спать, и только приход Виктора разбудил Ивана Николаевича. Он взял анализ, просмотрел его и удовлетворенно стал что-то насвистывать, — анализ, видимо, ему понравился, потом взял сверток с ампулами, внимательно его осмотрел и принялся насвистывать еще оживленнее.

— Все отлично, — похвалил он Виктора и поторопил: — За тобой еще одно дело. Возвращайся не позже семи.

Но Виктор вернулся много раньше.

— У Бурцева была очень маленькая лаборатория, — виновато доложил он, чувствуя, что не такого ответа ждет от него Пронин. — Вместе с Бурцевым работали всего-навсего ассистентка и два лаборанта — бывший фельдшер и какая-то малограмотная сиделка. На всякий случай я собрал о них анкетные данные, но все они погибли и похоронены…

Виктор передал листок со своими пометками Пронину.

— Жаль, — озадаченно протянул Пронин. — Я рассчитывал, что сотрудников у Бурцева было значительно больше. — Он помолчал, просмотрел заметки Виктора и задумался. — Ну, ничего, решим как-нибудь и эту загадку, — утешил он своего помощника. — Сегодня, кажется, неплохой футбольный матч. Поезд отходит только в девять, а так как сейчас нет еще четырех, не отправиться ли нам на футбол?

Пронина встретили в совхозе, как старого знакомого, да и сам он на этот раз держался проще. Он встретился с Коваленко во дворе около конюшен, и директор, еще издали завидев приезжего, заулыбался ему, а подойдя, многозначительно спросил:

— Ну, как?

Но так как к разговору их прислушивались обитатели совхоза, Пронин ответил совсем неопределенно:

— Ничего. Съездил, доложил. Осталось выполнить кое-какие формальности. На том, видимо, и кончим.

Позднее он попросил Коваленко послать кого-нибудь за следователем, и следователь, получив коротенькую записку Пронина, тут же собрался в совхоз, и поэтому за ужином у Коваленко сидело двое гостей.

— Придется вам завтра утром опять вызвать Горохова, — сказал Пронин следователю, когда они остались после ужина наедине. — Поговорите еще раз о Царевой, составьте еще какой-нибудь протокол. Задержите фельдшера часа на три, необходимых мне для одной дополнительной проверки.

— Неужели вы думаете, что Горохов имел хоть какую-нибудь причастность к заражению этой птицы? — недоверчиво спросил следователь. — Почти десять лет, говорят, он безвыездно здесь живет, все отлично его знают. Нет, ваши предположения кажутся мне мало вероятными…

— Там будет видно, — уклончиво сказал Пронин. — Но вас я пока что попрошу выполнить мое поручение.

— Хорошо, допустим вы правы, — возразил опять следователь. — Но не сможет ли тогда это излишнее внимание спугнуть преступника?

— Нет, — уверенно сказал Пронин. — Если он не преступник, ему и пугаться нечего, а если и преступник, тоже не испугается. Мне кажется, он не слишком высокого мнения о наших с вами способностях. Так и быть уж, признаюсь вам заранее: если предположения мои окажутся верными, он захочет исчезнуть лишь после того, как я сам скажу ему одну невинную на первый взгляд фразу…

Следователь не спал всю ночь, пытаясь разгадать мысли Пронина, но так ничего и не придумал, и поэтому решил, что предположения Пронина покоятся на очень зыбкой почве. Однако утром он вызвал Горохова и принялся уточнять различные подробности, касающиеся Царевой. Фельдшер пришел хмурым, жалуясь на обилие работы, потом разговорился, повеселел и с легкой снисходительностью сам принялся подсказывать следователю всякие вопросы.

Пронин же ушел из совхоза до появления фельдшера и пошел в деревню не по дороге, где мог встретиться с Гороховым, а тенистой низинкой, по мокрой от росы траве. Подойдя к деревне, он поднялся на взгорье, дошел до фельдшерского пункта, заглянул в амбулаторию. Там санитарка Маруся Ермолаева, степенная молодая женщина, утешала плачущую старуху, у которой нарывал палец.

— Кузьма Петрович у себя? — спросил Пронин.

— В совхоз ушел, — сказала Маруся.

— Ну, так я на улице подожду, — сказал Пронин, вышел на крыльцо и через сени прошел в комнату Горохова.

Пробыл он там недолго, вернулся в амбулаторию, поговорил с Марусей о работе, о больных, о всяких обследованиях и ревизиях, о самом Горохове и ушел, так и не дождавшись фельдшера.

Когда Пронин вернулся в совхоз, следователь все еще беседовал с Гороховым.

— А я к вам ходил, товарищ Горохов, — приветливо сказал Пронин, входя в комнату. — Здравствуйте.

— Очень приятно, — вежливо ответил Горохов, в свой черед улыбаясь Пронину. — Опередили вас, сюда позвали. Впрочем, если вам что угодно, я готов…

— Да нет уж, все ясно, — весело сказал Пронин. — Пора кончать. Как это говорится: закруглять дело?

— Что ж, я очень рад, — сказал Горохов. — Признаться, оно и мне, и всем надоело.

— Разумеется, — согласился Пронин. — Мы и решили на месте здесь все покончить. Завтра к вечеру приедет профессор Полторацкий, составим окончательное заключение…

— Это еще какой Полторацкий? — спросил следователь.

— А известный бактериолог, — пояснил Пронин. — Мы там у себя в Москве посоветовались и решили освятить наше заключение авторитетом крупного специалиста. Вернее будет.

— Это очень справедливо, — сказал Горохов. — Профессор это уж, конечно, высший авторитет.

— Вот я к вам потому и ходил, — обратился к нему Пронин. — Вы уж подготовьтесь к беседе с профессором. Кто знает, какие подробности заинтересуют его, а вы среди нас как-никак единственный медик.

— С великим удовольствием, — сказал Горохов…

Они еще поговорили втроем, потом следователь отпустил Горохова, тот вежливо пожал им руки, тихо притворил за собой дверь, и Пронин и следователь долго еще смотрели в окно на фельдшера, неторопливо пересекающего просторный двор совхоза.

— Ну как? — спросил следователь, оставшись с Прониным наедине. — Подтвердилась ваша гипотеза?

— Почти, — сказал Пронин. — Будем надеяться, что сегодня ночью он постарается исчезнуть из деревни.

— Это что же, профессор Полторацкий так его напугал? — догадался следователь.

— Вот именно, — подтвердил Пронин.

— Но что же здесь будет делать профессор? — заинтересовался следователь.

— А профессора сюда никто и не приглашал, — сказал Пронин. — Это имя употреблено вместо лакмусовой бумажки.

— Однако реакции я что-то не заметил, — сказал следователь.

— Будем надеяться, — повторил Пронин, — что она произойдет нынешней ночью.

— Но вы говорите, он исчезнет? — встревожился следователь. — Быть может, вы собираетесь ему сопутствовать?

— Вот именно, — сказал Пронин. — А вас я попрошу завтра произвести в квартире Горохова тщательный обыск и о результатах его немедленно сообщить в Москву.

— Хорошо, — сказал следователь и опять не удержался от вопроса. — Скажите, а вам известно, куда он собирается скрыться?

— Почти. — Пронин усмехнулся и попросил: — Вы уж больше не допрашивайте меня. Пока это все еще только предположения, и они легко могут быть опровергнуты. Потерпим еще немного.

Весь день Пронин удивлял следователя своим легкомыслием: он гулял, купался, вел с ребятами совершенно бесцельные и пустые разговоры, рассказывал им диковинные истории о разведении карасей, учил делать удочки, ходил с Коваленко осматривать птичники, расхваливал золотистых род-айландов и рано лег спать.

Ночевали Пронин и следователь в одной комнате, и следователь, ни на секунду не забывая мрачное предсказание Пронина об исчезновении преступника, с недоумением убедился в том, что Пронин заснул и спит безмятежным детским сном. Следователь спал плохо и проснулся раньше Пронина, а тот встал бодрым и довольным, умылся, позавтракал, попросил Коваленко одолжить ему на часок машину и затем сердечно с ним распрощался.

— Поедемте, — пригласил он следователя. — Завезу вас по дороге в деревню, да и себя на всякий случай проверю.

Было еще очень рано. Деревня только просыпалась. Над трубами вились седые дымки.

Они подъехали к деревенской амбулатории. Пронин соскочил на землю, легко взбежал на крыльцо и застучал в дверь. Никто не отзывался. Из-за угла вышла Маруся с ведром воды.

— Долго спите! — крикнул ей Пронин.

— А Кузьма Петрович уехал, — тоже крикнула в ответ ему Маруся. — Его срочно вызвали в здравотдел. Он еще затемно ушел к поезду.

— Видите? — воскликнул Пронин, обращаясь к следователю. — Принимайтесь за работу. Жду известий. — Он пожал следователю руку. — А я на станцию.

Но до станции Пронин не доехал. Отпустив шофера неподалеку от вокзала, он пешком пошел к дому, в котором жил начальник станции. Жена начальника ждала мужа к чаю, но тот все не шел, и Пронин попросил сходить за ним, а когда начальник явился и они поговорили, между квартирой начальника и вокзалом началось необычное движение. Начальник сходил в кассу, вернулся, снова ушел, потом к Пронину явился телеграфист, и Пронин, по-видимому, остался всем очень доволен. Когда же подошел поезд на Москву и Пронин пошел садиться, то сел он в свой вагон не со стороны платформы, откуда садятся все пассажиры, а с другой стороны, и в течение всего пути беспечно играл с попутчиками по купе в преферанс и отсыпался.

Лишь минут за десять до прихода поезда в Москву вышел он в тамбур вагона и не успел поезд остановиться, как смешался с толпой людей, снующих на перроне большого московского вокзала. Не отрываясь, следил Пронин за одним из вагонов и облегченно вздохнул, когда в дверях его показался Горохов, одетый в серое потрепанное пальто, с помятой фуражкой на голове и брезентовым старомодным саквояжем в руке.

Горохов прищурился от яркого света, недовольно осмотрелся, не спеша сошел по ступенькам и тоже смешался с потоком людей, устремившихся к выходу. Шагах в двадцати позади него следовал Пронин, ни на мгновение не теряя его из виду. Горохов двигался в общем потоке, как-то напряженно глядя вперед. При выходе с перрона, где контролеры отбирали у пассажиров железнодорожные билеты, толпа стиснулась, Горохов тоже на мгновение задержался и вытолкнулся за ограду…

Пронин вышел за ограду, и — закусил от досады губу. Он быстро оглянулся, но того, чего он искал, найти уже было нельзя. Горохов по-прежнему неторопливо шел к выходу, но саквояжа в руке у него уже не было.

Пронину не нужно было тратить время на размышления: его перехитрили, это было очевидно, и тут же на ходу ему приходилось менять весь план действий.

Пронин прибавил шагу и нагнал Горохова.

— Товарищ Горохов! — окликнул он его. — Добрый день.

— Ах, это вы, товарищ Пронин? — сказал Горохов с легким удивлением, оборачиваясь к Пронину, и Пронин почувствовал, с каким облегчением произнес Горохов эти слова. — Разве вы тоже ехали в этом поезде? Как же это я вас не заметил?

— Случается, — сказал Пронин и быстро спросил: — А где же ваш саквояж?

— Боже мой! — воскликнул Горохов спохватываясь. — Как же это я не заметил… Украли! Хотя там и пустяки…

Пронин осторожно взял его за руку.

— Я хочу вас попросить заехать со мной в одно учреждение.

— В Управление птицеводством? — с легкой усмешечкой спросил Горохов.

— По соседству, — добродушно ответил Пронин. — Пойдемте.

Они вышли на площадь. Виктор ждал Пронина в машине. Доехали до комендатуры. Пронин шепотом отдал Виктору какое-то распоряжение, и тот уехал на этой же машине. Затем Пронин распорядился, чтобы Горохову выдали пропуск, и сам повел его к себе в кабинет.

— Садитесь, — сказал Пронин, указывая Горохову на кресло и садясь сам за письменный стол. — Давайте побеседуем. Может быть, вы расскажете мне еще раз все, что известно вам о гибели кур?

Горохов сердито посмотрел на Пронина.

— Я ничего не знаю, — вежливо сказал он. — Я ни в чем не виноват.

— Ну что ж, — сказал Пронин. — Тогда я сам вам кое-что расскажу.

Он вызвал по телефону стенографистку. Она пришла, поздоровалась с Прониным и села в стороне за маленький столик. Все молчали, и Пронин не нарушал молчания, точно чего-то ожидал. Действительно, вскоре зазвонил телефон, и Пронин коротко сказал:

— Можно.

Дверь открылась без предупреждения, и в сопровождении Виктора в кабинет вошла женщина лет сорока, с болезненным бледным лицом, с реденькими, начавшими уже седеть волосами, заплетенными в косички, по старой моде закрученными над ушами.

— Елизавета Васильевна Бурцева, — громко назвал ее Пронин, хотя сам видел ее впервые.

Бурцева растерянно улыбнулась, смущенно обвела всех взглядом, остановила свой взгляд на Горохове, и — точно тень мелькнула по ее лицу.

— Алеша, Алеша! — закричала она внезапно и вдруг пошатнулась и, не поддержи ее Виктор, вероятно, упала бы на пол.

Горохов приподнялся было с кресла и тотчас опустился обратно.

— Алеша, где же ты находился все эти годы? — тихо спросила Елизавета Васильевна.

Горохов молчал.

— Что ж, расскажите вашей жене о своей жизни, — строго сказал Пронин.

— Я жил в деревне…— неуверенно пробормотал Горохов. — Ты меня прости, Лиза… Но я не мог. Я жил в деревне и не мог…

— И ни разу… Ни разу…— с горечью проговорила Елизавета Васильевна. Потом резко повернулась к Пронину и глухо спросила: — Что же вам от меня нужно?

— Нам нужно было только узнать, ваш ли это муж, — объяснил Пронин. — Но вы можете с ним поговорить.

Елизавета Васильевна не посмотрела больше ша мужа.

— Нам не о чем говорить, — сказала она, с заметным усилием сдерживая себя. — Этот человек сам… сам пожелал умереть для меня восемь лет назад… И если вам нужно что-нибудь от меня, вызовите меня в отсутствие… Когда его здесь не будет.

— Слушаюсь, — мягко сказал Пронин. — Вы извините нас, но…

Он вежливо проводил Елизавету Васильевну до двери и вернулся к столу.

— Ну, а теперь, — сказал Пронин, — давайте, доктор Бурцев, поговорим начистоту.

— Итак, — сказал Пронин, — мы можем поговорить.

— Нам не о чем говорить, — отрывисто сказал Бурцев, пытаясь даже улыбнуться, но губы его задрожали.

— К сожалению, есть, и я советую вам набраться мужества и быть правдивым, — настойчиво произнес Пронин.

— Нам не о чем говорить, и говорить я не буду, — резко повторил Бурцев и отвернулся от Пронина.

— Значит, придется говорить мне, — произнес тогда Пронин. — Ладно, будьте слушателем, хоть вы и осведомленнее меня, а там, где я ошибусь, вы сможете меня поправить.

Восемь лет назад молодой ученый Бурцев занялся изучением возбудителей азиатской холеры и холероподобных заболеваний. Неизвестно, пытался ли он найти совершенное средство против холеры, но в изучении этих заболеваний он достиг больших успехов, нашел способ ускорять размножение бактерий, ускорять течение болезни, вызывать молниеносную холеру.

Об опытах Бурцева стало известно в кругах ученых, сообщения о них появились даже в специальных иностранных журналах. Тогда одно специальное ведомство крупной капиталистической державы тоже заинтересовалось открытием Бурцева… О нет, не в целях спасения жизни тысячам своих подданных, умирающим от этой болезни, а именно, как средством уничтожения людей.

Лабораторию Бурцева посетило несколько иностранных ученых и любознательных туристов. В их числе находилось и лицо, которое было послано ведомством с определенной целью. Бурцев продолжал опыты. Неизвестно, спровоцировали ли Бурцева или он сам рискнул перенести опыты на людей, но погибло трое ближайших его сотрудников…

— Это ваша выдумка, — глухо прервал Бурцев рассказ, глядя на свои ботинки. — Это неправда.

— Может быть, вы будете продолжать сами? — спросил его Пронин.

— Нет, — упрямо сказал Бурцев. — Я буду слушать.

— Возможно, что я ошибся, — продолжал Пронин. — Произошла несчастная случайность. Но сотрудники погибли, и Бурцев испугался ответственности, а быть может, кто-то нарочно постарался запугать его этой ответственностью.

Вольным или невольным, но виновником смерти своих сотрудников был Бурцев, и, чувствуя за собой вину, он решил исчезнуть — и от ответственности, и от лица, которое его этой ответственностью запугивало. Он присвоил себе документы своего умершего лаборанта, фельдшера по образованию, инсценировал самоубийство, и — через некоторое время в провинции возродился фельдшер Горохов.

В течение нескольких лет никто Бурцева не беспокоил, и сам он, по-видимому, был удовлетворен своим скромным положением.

Увы, некоторые государства усиленно готовились к войне и в этой подготовке не брезговали никакими средствами. Все то же иностранное ведомство вспомнило и о докторе Бурцеве. Отыскать его было нетрудно, так как ведомству были известны обстоятельства, связанные с его исчезновением.

И вот в один прекрасный день фельдшерский пункт посетил инспектор здравотдела» оказавшийся тем самым лицом, которое посещало уже однажды Бурцева. Как известно, Бурцев не отличался смелостью и полностью находился во власти ведомства.

Бактериологу Бурцеву приказали заняться изготовлением холерной вакцины. Надо думать, Бурцев пытался отказаться. Ему пригрозили разоблачением. Бурцев попытался увильнуть и сослался на отсутствие рукописей и дневников. Рукописи были похищены и вскоре же доставлены в деревню вместе с незамысловатым оборудованием походной лаборатории.

Бурцев подчинился и возобновил прежние опыты. Действие вакцины необходимо было проверить на практике. Экспериментировать с несколькими курами у себя дома Бурцев не мог, — в проверке нуждалось не действие вакцины на отдельные живые существа, а именно возможность массового распространения инфекции. Для этого он решил использовать Дусю Цареву.

Вероятно, Бурцев неплохо относился к девушке, занимался с нею, поощрял ее желание учиться… Сама Дуся, разумеется, испытывала к Горохову большое уважение, впрочем, как и все, кому приходилось сталкиваться с этим образованным и умным фельдшером. Дуся верила Горохову, а тот доверял девушке. Он обманул ее и уговорил подмешать в птичнике к воде вакцину… Обманул, потому что нет оснований допустить, что Дуся Царева могла согласиться причинить какой-нибудь вред совхозу. Вероятно, он сказал ей нечто вроде того, что изобрел средство для усиления роста птицы или что-нибудь в этом роде…

Куры погибли. Испуганная и взволнованная девушка пришла к фельдшеру. Бурцеву нетрудно было притвориться таким же огорченным, как Дуся, и он убедил ее испробовать свое средство еще раз. Куры опять погибли, и на этот раз Дуся, вероятно, говорила с Гороховым более решительно. Бурцев что-то плел ей, доказывал, убеждал. Но, по-видимому, или куры дохли недостаточно быстро, или вакцина нуждалась еще в какой-то проверке, — во всяком случае Бурцев принудил девушку отравить воду в третий раз. После опыта Дуся решила сознаться в своем преступлении и сказала об этом Горохову. Тогда он произвел новый опыт над самой Дусей. Способ для этого найти было нетрудно.

Когда в совхозе началось следствие, фельдшер Горохов находился совсем в стороне. Он только издали присматривался к происходящему, убежденный в том, что ему не грозит никакая опасность. Не вызвал у него опасений и приезд ревизора из Москвы…

Бурцев сумел сдержаться даже тогда, когда услышал о приезде Полторацкого, хотя встреча с Полторацким означала его разоблачение. Он решил бежать в Москву, сдать изготовленную вакцину и потребовать, чтобы его оставили в покое. Со станции он послал телеграмму, извещавшую о выезде, — к сожалению, адрес его корреспондента остался нам неизвестен, телеграмма была отправлена до востребования, — и на вокзале в Москве передал вакцину лицу, ожидавшему Бурцева на перроне.

Пронин поднял и переставил тяжелое пресс-папье, точно поставил заключительную точку.

— Не так ли? — спросил он Бурцева.

— Так, — подтвердил тот, голос его прервался, и он попросил: — Дайте мне воды…

— Виктор, — распорядился Пронин, — будь любезен…

Виктор налил в стакан воду и поставил перед Бурцевым, но тот не прикоснулся к воде, точно сразу забыл о своем желании.

— А теперь вы нам скажете, — произнес Пронин, — кто был этот человек.

— Я никого не знаю, — ответил Бурцев. — Оставьте меня в покое.

— Но Гороховым вы были, вакцину приготовляли, Цареву убили, — это же факты? — спросил Пронин.

— Я признаюсь во всем, — равнодушно сказал Бурцев. — Я производил преступные опыты, я отравил кур. Но мне никто ничего не поручал. Саквояж у меня украли.

Пронин усмехнулся.

— Я ручаюсь вам, — сказал он, — что с вашей помощью вор отыщется…

Он не договорил и, опрокинув вазу с карандашами, перегнулся через стол. Но Бурцев еще быстрее успел поднести руку ко рту, что-то проглотить и отхлебнуть из стакана воды. В следующее мгновенье Пронин уже вышиб стакан из рук Бурцева…

— Врача! — закричал он Виктору. — Какая глупость…

Он схватил Бурцева за руки.

— Отпустите, — сказал Бурцев. — Ведь я тоже… врач…

— Кто? Кто вас встречал на вокзале? — закричал Пронин.

Но Бурцев ничего не ответил. Глаза его стали какими-то стеклянными, и он безвольно поник в руках у Пронина…

Вечером, дома у Пронина, он и Виктор подробно разбирали все обстоятельства дела Бурцева… Виктор задавал вопросы», и Пронин отвечал.

— Когда мне стало известно об эпидемии, поразившей в совхозе птицу, я склонен был считать эпидемию случайностью. Куры погибли от случайно занесенной инфекции, подумал я, и дело администрации найти виновника и строго взыскать с него за оплошность. Сомнение возбуждало лишь одно странное обстоятельство — локализация инфекции, если так можно выразиться. Зараза точно была сосредоточена в одном месте, внезапно в определенном месте уничтожала всех кур и так же внезапно исчезала. Можно было, конечно, предположить вредительство. Известны десятки случаев, когда кулаки, пробравшись в колхозы и совхозы, травили птицу, животных, поджигали конюшни, овчарни, коровники и, наконец, вносили заразу, пуская в здоровое стадо больных животных. Возможность отравления была исключена, — результаты исследования говорили совершенно ясно: куриная холера. Предположить, что к здоровым курам подбросили больных, тоже было трудно. В совхозе — учет, наблюдение, определенные породы… Это ведь не деревенские пеструшки. Да и болезнь в таком случае распространялась бы медленнее. Можно было предположить худшее, и к тому имелись некоторые основания. Однако следователь обязан перебрать и проверить все возможные гипотезы.

Я решил выехать на место происшествия, и ехать в совхоз в качестве обычного ревизора. Слухи обо мне быстро распространились, и я стал ожидать визита преступника, в том случае, конечно, если вообще здесь имело место преступление. Преступник обязательно захочет, думал я, убедиться, насколько реальна грозящая ему опасность. Поэтому-то я так решительно отклонил предложение директора совхоза устроить собрание, — преступник познакомился бы со мной, а сам остался бы в тени.

Со мной встречались десятки людей. Они высказывали различные предположения, иногда остроумные, иногда глупые, иные справедливо указывали на недостатки в работе совхоза, некоторые сплетничали, все ожидали моих расспросов, и я осторожно расспрашивал и убеждался в том, что все мои собеседники сами встревожены и озадачены загадочным происшествием. Меня интересовал собеседник, который не столько будет показывать себя, сколько пожелает выяснить, что же из себя представляю я… Таких оказалось трое. Во-первых, это был директор совхоза Коваленко. О нем имелись отличные отзывы, и после обстоятельной беседы Коваленко и на меня произвел впечатление честного человека и хорошего работника. Вторым был зоотехник. Он задавал мне преимущественно вопросы специального характера, — по-видимому, он действительно растерялся и нуждался в помощи более опытного товарища. Наконец, ко мне явился местный фельдшер Горохов, и я даже не могу считать это оплошностью Бурцева, потому что не может быть такого положения, когда человек откажется поинтересоваться, грозит ли ему какая-нибудь опасность. Он очень осторожно беседовал со мной, пока не убедился, что если перед ним и не болван, то во всяком случае человек неопытный и недалекий. Тогда Горохов стал убеждать меня в том, что в комнате Царевой необходимо срочно произвести дезинфекцию. То, что фельдшер проявляет по такому поводу законную тревогу, было естественно и похвально.

Сделать это было нетрудно. Я съездил за следователем, и дезинфекция была произведена. Но перед тем как послать за Гороховым, я тщательно осмотрел комнату Царевой. Фельдшер хочет произвести дезинфекцию, резонно, ну, а если что-нибудь еще интересует фельдшера в этой комнате, подумал я, и решил предварительно сам все осмотреть. Я облазил пол и стены, заглянул в нетопленную^{3} печь, пересмотрел все вещи, все безделушки, раскопал мусор у двери, и мое внимание привлек осколок ампулы, валявшийся в тумбочке между бус, шпилек и пуговиц, который, по-видимому, даже не заметили при первом обыске. У меня даже мелькнула мысль — не отравилась ли и в самом деле девушка. Однако я оставил ампулу на месте. Затем из деревни пришел Горохов, и мы втроем принялись все пересматривать и составлять опись тому, что находилось в комнате Царевой. Тут Бурцев совершил первую свою ошибку. Осколок ампулы незаметно исчез, когда мы стали разбирать вещи в тумбочке.

— Да, — повторил Пронин, — опасно возвращаться за оставленными уликами, но такова уж психология преступника, будь он профессор или громила. Потеряв пуговицу, он воображает, что все сейчас же заметят его потерю, хотя десятки одинаковых пуговиц одновременно теряют десятки людей.

Я обратился к следователю с просьбой увезти с собою Горохова и задержать его, чтобы быть гарантированным от неожиданного возвращения фельдшера домой. Всю ночь я провел в амбулатории и не нашел там подобных ампул. Осмотрел комнату Горохова, и тоже безрезультатно. Зато в чулане, позади комнаты, я нашел маленькую и скромную, но самую настоящую лабораторию. Нашел несколько коробок с пустыми ампулами и в особом хранилище семьдесят три наполненных. Меня заинтересовало их содержимое, и перед поездкой в Москву я взял одну ампулу с собой, но чтобы не вызвать у владельца «подозрений, наполнил одну из пустых ампул водой, запаял на спиртовке и положил к остальным. Кроме того, я обратил внимание еще на одну подробность. Коробки с ампулами были завернуты в газету «Вечерняя Москва», — подробность эта была важной потому, что в течение нескольких лет Горохов никуда не уезжал из деревни и не получал никаких посылок. Следовательно, кто-то доставил эти ампулы в деревню.

Ведя самые безобидные разговоры, нетрудно было узнать, что месяцев пять-шесть назад пункт обследовал какой-то инспектор из здравотдела. На мой же запрос — когда обследовался фельдшерский пункт, здравотдел ответил, что фельдшерский пункт подчинен заведующему участковой больницей и непосредственно здравотделом не контролируется. В общем это был странный фельдшер, украдкой занимающийся какими-то странными опытами.

Тем временем ты посещал бактериологов и, сам того не подозревая, искал подтверждения моей гипотезе. Конечно, бактериологов в нашей стране множество, но хоть какая-нибудь ниточка да должна была попасться в Москве.

Ты рассказал мне о своих поисках, и я сначала подумал, не может ли кто-нибудь из прежних сотрудников Бурцева продолжать его опыты. Но таких не оказалось, и тогда у меня возникло предположение — не может ли это быть сам Бурцев.

Лабораторное исследование обнаружило, что в ампуле содержится чрезвычайно сильная холерная вакцина, и тут меня осенило: куры в совхозе болели не куриной холерой, безопасной для людей, не азиатской холерой, распространителями которой они не могут быть, а каким-то неизвестным холероподобным заболеванием, еще более страшным и равно опасным и для кур, и для человека.

Проверить все эти предположения было нетрудно, следовало лишь столкнуть Горохова с кем-либо из его старых знакомых. Я сообщил ему о приезде Полторацкого, и Бурцев совершил вторую ошибку. Не дожидаясь приезда Полторацкого, который не мог не узнать своего бывшего ученика, Бурцев удрал в Москву.

Со станции Бурцев отправил в Москву телеграмму до востребования, на имя какого-то Корочкина, извещая того о своем выезде. Конечно, я тут же послал вслед распоряжение установить наблюдение за лицом, которое эту телеграмму получит. Но телеграмму так никто и не получил, и она до сих пор числится в списке невостребованных депеш. По-видимому, на телеграф являлся некто с похожей фамилией и самый факт наличия телеграммы на имя Корочкина был условным извещением о выезде Бурцева.

Все было ясно: Бурцев ехал в Москву и собирался там с кем-то встретиться. Но тут последовала ошибка с моей стороны. Я не мог предположить, что встреча произойдет тут же в вокзальной толчее, и встречающиеся сумеют даже не подать вида, что знакомы друг с другом.

С Бурцевым покончено. Но есть некто, гораздо более опасный и ловкий, умеющий принимать всевозможные личины и ускользать от нашего внимания.

— А гипотеза? — спросил Виктор. — Какая же это была гипотеза?

— Видишь ли, мы должны отлично знать, как готовятся империалисты к войне, — объяснил Пронин. — Так вот, в одном иностранном военно-медицинском журнале некий полковник Аренс в своей статье о бактериологической войне открыто писал, что ареной бактериальной войны явится глубокий тыл противника. На территории враждебного государства, в глубоком тылу, утверждал Аренс, следует создавать небольшие бактериологические лаборатории, которые легко могут быть законспирированы с тем, чтобы начать действовать в нужный момент. Ну, а как нам с тобой хорошо известно, теория и практика друг от друга неотделимы.

Agave mexicana

Сидя у себя за столом в служебном кабинете, Пронин неторопливо вычерчивал цветным карандашом на листе бумаги то синие, то красные квадраты. Но Виктор не был спокоен — он то и дело садился на диван, вскакивал или начинал расхаживать по комнате.

— Я не понимаю вас, Иван Николаевич! — воскликнул он не в первый раз, едва скрывая раздражение. — Вы знаете, что где-то среди нас в Москве скрывается преступник, и относитесь к этому безучастно.

— Ты повторяешься, — сказал Пронин. — На все лады повторяешь одну и ту же фразу, и я не вижу в этом большого смысла. Я в сердцах читать не умею, и никакой Рентген не изобрел еще аппарата, с помощью которого можно было бы просветить всех людей на предмет выявления зловредных личностей, существование которых так тебя беспокоит. Некто получил от Бурцева сумку с вакциной… Виноват, каюсь, не уследил. Бурцев мертв, и у меня нет никаких данных… Найди своего водопроводчика! Не можешь? Вот и я не могу найти, и оставим об этом разговор. Конечно, нет спора, преступника найти нужно, но самое важное в нашей работе — профилактика, предотвращение преступления.

— Вот об этом я и говорю! — воскликнул Виктор. — Преступник разгуливает на свободе, и в руках у него такое страшное средство…

— И тем не менее приходится ждать, — упрямо повторил Пронин. — Тебе не хватает терпенья.

Они бы еще долго спорили, потому что Виктора не так-то легко было остудить, но беседу их прервал телефонный звонок.

— Да, — сказал Пронин. — Слушаюсь. — Он положил трубку. — Начальство вызывает, — объяснил он Виктору. — Покамест будем заниматься другими делами. А то так можно всю жизнь проговорить. — Он взялся за ручку двери. — Ты подожди меня, — сказал он на прощанье.

Вскоре Пронин вернулся — деловитый и напряженный.

— Что там? — нетерпеливо спросил Виктор.

— В одном учреждении…— сказал Пронин и назвал это учреждение, — пропал документ, имеющий государственное значение. Оттуда только что звонил один из ответственных работников… Щуровский! — Пронин усмехнулся. — Вот нам с тобой и придется вместо живого человека заняться поисками бумажки!

Спустя десять минут Пронин и Виктор уже стояли перед подъездом названного учреждения.

Они предъявили вахтеру свои удостоверения, поднялись по широкой лестнице на четвертый этаж, легко нашли кабинет Щуровского, постучали, и на стук в двери тотчас же задергалась узорная бронзовая ручка, щелкнул замок, дверь приоткрылась, и в образовавшуюся щель выглянул сам Щуровский.

Это был высокий плотный человек, отлично и вместе с тем скромно одетый.

— Наконец-то! — озабоченно сказал он, увидев незнакомых посетителей в военной форме. — Прошу!

И широко распахнул дверь, отступая в кабинет.

Пронин и Виктор вошли, Щуровский быстрым, казалось бы несвойственным ему движением, сейчас же захлопнул бесшумно закрывшуюся дверь. Мягко щелкнул английский замок.

Вошедшие очутились в просторном кабинете, обставленном старинной резной мебелью и устланном коврами. Громадный, обтянутый зеленым сукном стол больше походил на биллиардный, чем на письменный. Кабинет скорее напоминал место для отдыха и бесед с друзьями, чем комнату для работы.

Виктор обвел комнату глазами, и Щуровский заметил его недоумевающий взгляд.

— Это для приемов, — поспешно сказал он. — Мы пройдем в мой рабочий кабинет…

Они вошли в следующую комнату, обставленную много проще. Два шведских бюро, несколько шкафов, несколько стульев, столик с пишущей машинкой… Чувствовалось, что здесь действительно работают. В одну из стен был вделан громадный несгораемый шкаф, и внимание Пронина привлек сравнительно молодой человек, стоявший возле шкафа. Он был так бледен, что в лице его не было ни кровинки.

При виде вошедших он не сдвинулся с места, только вопросительно взглянул на них и ничего не сказал.

— Мой секретарь — товарищ Иванов, — назвал его Щуровский.

Но Иванов по-прежнему не сдвинулся с места и ничего не сказал.

— Да, я и забыл вас познакомить, — спохватился Пронин и в свою очередь представил Виктора. — Мой помощник — Железнов.

Пронин прошелся по комнате…

— Может быть, присядем? — предложил он и сел.

Сели и Дуровский, и Виктор. Лишь Иванов продолжал стоять.

Тогда Пронин указал на стул рядом с собою.

— Садитесь, товарищ Иванов, — сказал он.

И внезапно Иванов точно ожил, щеки его вдруг залила краска, он отошел от шкафа и послушно опустился на указанный стул. И тут Виктор заметил, что Иванов красив, — и круглое открытое лицо его, и курчавые черные волосы, и украинская вышитая рубашка — все в нем понравилось Виктору.

— Мы вас слушаем, — сказал Пронин, устремляя взгляд куда-то в потолок и как бы подчеркивая этим взглядом свое беспристрастное отношение к собеседникам.

— Собственно говоря, рассказывать больше нечего, — сказал Щуровский. — Исчез документ колоссальной важности. Содержание его известно немногим, и я вам не могу его изложить. Однако дальновидные политики могли подозревать о существовании документа. А некая иностранная держава весьма заинтересована и в том, чтобы его заполучить. Здесь надо добавить, что копии, снимки и прочее не имеют решительно никакой ценности. Имеет значение только оригинал с подлинными подписями и печатями. Существует он в природе только в двух экземплярах, — один хранится в ином месте, другой временно находился здесь… И вот этот экземпляр исчез!

Щуровский провел ладонью по лицу, точно смахивал с глаз какую-то пелену.

— Вы понимаете?!

— Мы слушаем, продолжайте, — сказал Пронин. — При каких обстоятельствах?

— Да, при каких обстоятельствах, — повторил Щуровский. — Доступ к этому сейфу имеют немногие, и, как вы видите сами, замок здесь столь сложного устройства, что никакое лицо, не знающее секрета, не может его ни открыть, ни взломать. Вчера, несмотря на выходной день, мы провели его на службе, занятые срочной работой. Вечером мне понадобилось привести в докладной записке несколько фраз из злополучного документа. Было очень поздно. Товарищ Иванов вызвал Петренко, сотрудника, у которого хранятся ключи. Шкаф открыли, в присутствии Иванова и Петренко я достал документ, и шкаф вновь заперли. Петренко был отпущен, я сел за свой стол, Иванов за свой, и около часа мы работали. Документ все время находился у меня на столе. Затем Петренко был вызван опять, я вложил документ в пакет, шкаф открыли, и я передал пакет Иванову, чтобы он положил его на место, Петренко запер шкаф и ушел. Мы же поработали еще некоторое время и часов около трех отправились домой. Надо вам сказать, что Иванов, когда мы засиживаемся до глубокой ночи, ночует иногда у меня в квартире, особенно если утром предстоит рано вернуться в учреждение. Отчасти это делается для того, чтобы не беспокоить по ночам домашних Иванова, тем более, что живет он на другом конце города, а главным образом в тех случаях, когда бывает очень срочная работа и я нуждаюсь в том, чтобы Иванов постоянно был у меня под рукой. Так было и на этот раз. Мы приехали на квартиру, — со мной вместе живет сейчас только домашняя работница, жена и дочь находятся на юге, — она встретила нас, мы наскоро поужинали и легли спать. Я у себя в спальне, Иванов рядом в кабинете на диване. Встали рано, позавтракали, Иванов вызвал машину и поехали сюда. Ни вчера вечером, ни сегодня утром никто, кроме Петренко, в кабинет не входил. Заходила, впрочем, уборщица, но она была всего минут десять-пятнадцать, — на это время я вышел в соседнюю комнату, а Иванов вообще не покидал кабинет. Вскоре документ понадобился мне еще на несколько минут, был вызван Петренко, мы открыли шкаф, я взял пакет и на глазах Иванова и Петренко вытащил из пакета вместо документа… чистый лист бумаги!

Щуровский привстал и положил руку на телефон, точно хотел позвонить, но оказалось, это был только жест, иллюстрирующий его слова.

— Хотя результат можно было предвидеть заранее, ради очистки совести мы с Ивановым перерыли всю комнату. Затем я немедленно позвонил к вам…

Он развел руками и замолчал.

— Вы говорите, что со вчерашнего вечера, кроме вас троих, здесь никого не было? — переспросил Пронин.

— Да, за исключением уборщицы, — сказал Щуровский. — Но ее просто трудно подозревать…

— Расставались ли вы за это время с Ивановым? — спросил Пронин.

— Нет, — сказал Щуровский. — Правда, мы спали в разных комнатах, ходили умываться, я выходил во время уборки кабинета…

— Значит, Иванов никуда не отлучался?

— Нет. Разве только утром, по дороге сюда, на секунду выскочил из машины, чтобы бросить в почтовый ящик открытку. Я попросил, — мою открытку. Утром написал несколько слов в книжный магазин. Это не имеет значения. Да, он все время был на моих глазах…

— Что же вы предполагаете? — спросил Пронин.

— Я ничего не предполагаю. — Щуровский пожал плечами. — Я излагаю вам факты, а уж ваше дело…

— Это правда? — спросил тогда Пронин Иванова.

Иванов вопросительно посмотрел на Щуровского.

— Что правда? — тихо переспросил он.

— А вот о чем рассказывает ваш начальник, — пояснил Пронин.

Иванов опустил голову.

— Правда, — сказал он помедлив, исподлобья взглянул опять на Щуровского и повторил увереннее: — Конечно, правда.

— А Петренко? — опять обратился Пронин к Щуровскому.

— Нет, что тут мог Петренко! — нетерпеливо сказал Щуровский. — Петренко понятия не имел о документе. Он даже и не прикасался к нему…

— Ну, это мы проверим, конечно, — сказал Пронин. — Но вам все же придется рассказать нам о документе. Содержание можете не излагать, но внешний вид обязательно опишите. Как же иначе мы будем искать?

— А вы надеетесь найти? — обрадованно перебил его Щуровский.

— Там будет видно… — Пронин улыбнулся. — Постараемся.

— Обычный лист плотной бумаги, — сказал Щуровский. — Текст напечатан на первой странице и на оборотной, другие две чистые. Несколько подписей… Никаких особых признаков.

Пронин поднялся.

— Что ж, — сказал он, указывая Виктору на Иванова. — Придется вас задержать…

— Я не виноват, — сказал Иванов, пытаясь улыбнуться, и вдруг резко махнул рукой. — А впрочем, я поднимаю…

— Я надеюсь, что все выяснится, — громко сказал Щуровский вслед своему секретарю и повернулся к Пронину. — Иванов был хорошим работником и… и честным, — добавил он несколько смущенно.

— Идемте, — сказал Виктор, открывая дверь.

— Неужели вы думаете, что это он? — спросил Щуровский после ухода Иванова и Виктора. — Я очень ему доверял…

— Ну, и напрасно, — насмешливо сказал Пронин. — Документа ведь нет?

— Но куда же он мог его деть? — воскликнул Щуровский. — Он действительно никуда от меня не отлучался!

— Сюда ведь пройти постороннему человеку невозможно? — спросил Пронин.

Щуровский только отрицательно покачал головой.

— Поэтому проще всего предположить, что Иванов спрятал документ у вас в квартире.

— Что за смысл! — воскликнул Щуровский. — Зачем?

— Он мог спрятать документ в трех местах, — продолжал Пронин. — Здесь, в машине или у вас в квартире. Здесь спрятать трудно. Кроме того-, он не мог не понимать, что, обнаружив пропажу, прежде всего перероют эту комнату. Передал уборщице? Мы поинтересуемся уборщицей, но трудно допустить, чтобы, похитив документ, он долго держал его при себе. Пропажа могла обнаружиться раньше, и комнату, и его могли обыскать еще до прихода уборщицы. В машине? Можно было привлечь внимание шофера, если только он не был его сообщником, и ваше. Рискованно! Проще всего было спрятать документ в вашей квартире, где он в течение длительного срока находился в одиночестве. Правда, не исключено, что он выбросил документ в форточку или бросил его в письме вместе с вашей открыткой в почтовый ящик, или, наконец, передал вашей домашней работнице…

— Что вы, что вы! — перебил Щуровский. — Она живет у нас четырнадцать лет. Я ручаюсь за нее, как за самого себя!

— И напрасно, — рассудительно сказал Пронин. — Не ручайтесь, не надо. Но сообразим дальше. Вряд ли Иванов рискнул бы бросить такую добычу в форточку. Послать почтой? Но он не мог знать, что вы пошлете открытку, да и не доверил бы документ почте. Домашняя работница? За нее ручаетесь даже вы! Нет, документ лежит у вас дома и ждет, когда сообщник Иванова проберется в квартиру и возьмет его из условленного места.

Щуровский нахмурился.

— Пожалуй, вы правы, — твердо сказал он. — Значит, надо произвести у меня обыск.

— Ни в коем случае, — возразил Пронин. — Распотрошим квартиру и, вероятнее всего, ничего не найдем. Да и кроме документа хотелось бы найти получателя. Сообщник Иванова сегодня же узнает об его аресте. Бесспорно, что они заранее шли на это, и это его не смутит. Поэтому не обижайтесь на нас, но мы установим за вашей квартирой наблюдение и в течение некоторого времени не отойдем ни от нее, ни от вас, ни даже от вашей работницы.

Щуровский поморщился и улыбнулся.

— Что делать! Поступайте так, как находите нужным.

— Руководитель вашего учреждения знает уже о пропаже? — осведомился Пронин.

— Разумеется, — сказал Щуровский. — Я тотчас известил товарища Толмачева. Он просил зайти к нему, когда вы приедете…

Они прошли к Толмачеву.

— Что вы решили? — спросил он вошедших.

Пронин пожал плечами.

— Будем искать.

— Ни один человек не должен знать об исчезновении документа, — наставительно предупредил Толмачев Пронина и недружелюбно посмотрел на удрученного Щуровского. — Будем надеяться, Валерий Григорьевич… — Но вдруг не сдержался и жестко добавил: — Хотя вы в какой-то степени тоже отвечаете за своего Иванова!

— Почему Иванова? — заинтересовался Пронин. — Все очень еще туманно.

— А кто мог это сделать? — раздраженно спросил Толмачев. — Ведь я или Щуровский не могли украсть документ?

Пронин покачал головой.

— Но что касается Иванова, это тоже еще проблематично…

— А вот товарищ Щуровский не сомневается! — сказал Толмачев. — Да и сами вы не могли арестовать его без достаточных оснований!

— Основания для ареста есть, а для осуждения еще нету, — возразил Пронин. — Это разные вещи. Да и товарищ Щуровский говорил мне о своем секретаре совсем обратное. Впрочем, я претензий ни к кому не имею. При таких обстоятельствах кого ни начнешь подозревать!

— Вы не поняли меня, — вмешался Щуровский. — Иванов действительно был хорошим работником, но… — Он развел руками. — Не ветер же унес бумагу!

— Однако надо действовать, — сказал Толмачев. — Речами и слезами горю не поможешь…

И Пронин принялся за работу. Добрый десяток людей был брошен на поиски документа. Несколько опытных сотрудников сверху донизу осмотрели и комнату, где находился сейф, и соседний кабинет. Одному из сотрудников было велено обыскать автомобиль. Другому Пронин поручил на всякий случай объездить все книжные магазины и поинтересоваться отправленной поутру открыткой. Сам он решил заняться людьми, которые могли иметь хоть какую-нибудь причастность к пропаже.

Он допросил Петренко, уборщицу, шофера… Петренко был техническим работником, который никогда не заглядывал в сейф и понятия не имел о содержании хранившихся там документов. Уборщица была малограмотна и просто глупа; можно было притворяться, но не до такой степени. Шофер, наоборот, оказался весьма смышленым парнем и в связи с допросом даже высказал правильную догадку — не похищены ли, мол, в учреждении какие-нибудь секретные бумаги. Но по зрелом размышлении Пронин решил, что вряд ли вору нужно было приобрести лишнего сообщника в лице шофера. К сожалению, никто из троих не сказал ничего, что могло хоть немного облегчить поиски.

Допрос Иванова тоже ничего не дал. Он пытался держаться спокойно, хотя ему плохо удавалось скрыть свое подавленное настроение, и полностью подтвердил показания своего начальника.

— Добавить нечего, — сказал он. — Все изложено правильно.

Виноватым себя Иванов не признал, как ни старался Пронин убедить его в обратном. Иванов соглашался, что улики свидетельствуют против него, но как-нибудь объяснить исчезновение документа отказался.

Пронину хотелось проверить впечатление, сложившееся у него об Иванове, и он поехал к нему домой.

Секретарь Щуровского вместе с женой и матерью жил на окраине города, в одном из новых, недавно выстроенных многоэтажных домов.

Пронин позвонил. Ему открыла дверь молодая женщина. Он вошел в тесную переднюю. Ивановы занимали маленькую двухкомнатную квартирку. Дверь в столовую была открыта. Над столом горела лампа под шелковым оранжевым абажуром. За столом сидела круглолицая морщинистая старушка с белыми, как лунь, волосами. Хозяева пили чай. На столе стояли чайник, чашки, вазочка с вареньем, баранки. Рядом с баранками лежала раскрытая книга, придавленная человеческим черепом. Но даже череп не вызывал здесь никаких мрачных мыслей.

— А я думала — Саша, — разочарованно сказала молодая женщина, обращаясь как-то сразу и к вошедшему, и к старушке в столовой.

— Я от него, — сказал Пронин. — Он просил предупредить, что на несколько дней отлучится из города.

— Небось опять со своим Щуровским на дачу к нему работать поехал? — недовольно спросила молодая женщина, и тут же заулыбалась, заранее уверенная в ответе. — Чаю хотите? — И опять, не ожидая ответа, закричала: — Мама, налейте чаю товарищу!

— Чаю не хочу, а посидеть — минуточку посижу, — сказал Пронин, входя в столовую.

Он поздоровался с матерью Иванова, сел у стола, и, несмотря на отказ, к нему пододвинули чашку, с чаем, и он выпил ее и даже съел баранку.

— Учитесь? — спросил он, кивая на череп.

— Да, в медицинском институте, — сказала жена Иванова и засмеялась. — Ненавижу анатомию!

Пронин побеседовал с женщинами и ушел успокоенный. Они не вызвали в нем подозрений. Поиски следовало вести в другом направлении.

От Ивановых он поехал на квартиру Щуровского.

Дверь открыл Виктор, и Пронин шепотом задал ему несколько коротких вопросов;

— Что нового?

— Ничего.

— Щуровский вернулся?

— Дома.

— А что сейчас делает?

— Пообедал и лег спать.

— А как с тобой?

— Любезен. Приглашал обедать.

— А работница?

— Возится в кухне.

Пронин прислушался. В квартире царила такая тишина, точно квартира была необитаема.

— Покажи-ка мне квартиру, — распорядился Пронин.

Почти неслышно пошли они по комнатам. Столовая, комната дочери, еще какая-то комнатушка, почти пустая, кабинет…

Виктор указал на дверь из кабинета.

— Там спальня, спит, — шепнул он.

Пронин внимательно рассматривал обстановку. Мебель в комнатах стояла дорогая, нарядная, но казалась она и громоздкой, и подержанной, точно принесена была сюда из каких-то других, более просторных и богатых домов. Только кабинет выглядел проще и обыденнее, заставленный книжными полками, за стеклами которых в сгущающихся летних сумерках тускло поблескивали золоченые корешки.

Пронин всматривался в книги, не зажигая электричества. Здесь стояли русские и нерусские классики, старый энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона, Большая советская энциклопедия, топорщились тесно сдавленные брошюрки… Книг было много, и Пронин подумал, что в одной из них вполне может лежать искомая бумага, но сейчас же отогнал эту мысль: слишком наивно было бы спрятать сюда такой важный документ.

Как ни тихо передвигались Пронин и Виктор, должно быть, Щуровский услышал их шаги. Он закашлял, скрипнул кроватью, быстро прошлепал по полу, распахнул дверь и повернул выключатель.

— Ах, это вы, товарищ Пронин, — произнес Щуровский без всякого удивления, стоя на полу в носках и щурясь от света. — Успешны ли ваши поиски?

— Да вот, изучаем обстановку, — сказал Пронин. — Иванов-то ведь здесь ночевал?

— Изучайте, изучайте, здесь, — снисходительно подтвердил Щуровский, помолчал и вдруг предложил: — Я на вашем месте все-таки произвел бы здесь обыск… Валяйте, а?

— Нет, — отказался Пронин. — Мы лучше подождем, когда кто-нибудь сюда явится.

— Как знаете, — согласился Щуровский. — Только ведь так можно месяцами ждать…

— А мы терпеливые. — Пронин усмехнулся. — Вам только мешать будем…

— Ничего, — великодушно сказал Щуровский. — Я вот даже соснул при вас. В шахматы не играете?

— Вот вам компаньон! — Пронин хлопнул Виктора по плечу. — А я уж пойду. Делишки есть, да и соснуть тоже не мешает…

Следующий день не принес ничего нового, за исключением того, что сотрудник, объездивший московские книжные магазины, не сумел найти открытку Щуровского, затерявшуюся среди прочей корреспонденции.

Все шло заведенным порядком. Виктор сторожил квартиру. Щуровский бывал только на службе и дома. Все лица, имевшие хоть какое-нибудь соприкосновение с ним или с Ивановым, вплоть до домашней работницы, находились под наблюдением. А дело — не двигалось.

Лишь на третий день произошло незначительное событие, которому можно было не придать значения, если бы не привычка Пронина не оставлять без внимания ни малейшей мелочи.

Виктор сообщил Пронину, что на квартиру к Щуровскому во время его отсутствия из книжного магазина принесли два тома энциклопедического словаря — первый и восьмой, по-видимому, те самые, о которых он писал в своей открытке.

— На всякий случай я поинтересуюсь завтра этими томами, — сказал Пронин и опять оставил Виктора одного скучать в чужой квартире.

Наутро Пронин нарочно приехал с некоторым опозданием. Щуровский уже находился на службе.

— Ну, здравствуй, — приветствовал Пронин Виктора. — Как спалось? Давай сюда книги, будем читать. Где они?

Но Виктор сразу огорошил Ивана Николаевича.

— У вешалки перед зеркалом. Щуровский очень удивился, когда их увидел. Я совсем другие книги заказывал, говорит. Вечно наши магазины напутают, не умеют еще культурно торговать. Напрасно только мы его открытку по всей Москве искали. Тут и адрес магазина написан, и фамилия человека, к которому надо обратиться.

— А книжки-то эти он читал? — поинтересовался Пронин. — Или так к ним и не притронулся?

— Нет, как не притронулся, — объяснил Виктор. — Он даже отнес было их в кабинет, перелистывал… Посмотреть-то ведь надо было?

— И долго он там с этими книжками возился?

— Ну, час, может быть…

— А как ты думаешь, — спросил Пронин, — в одном из этих переплетов не может быть спрятан документ?

— Что вы говорите! — воскликнул Виктор. — Неужели вы подозреваете Щуровского?

— Кого я подозреваю — это мое личное дело, а проверяю всех, — сказал Пронин. — Ты отвечай на вопрос: может или не может?

— Ну, может, — согласился Виктор. — Нет, неужели Щуровский… Только для этого переплетчиком надо быть.

— А почему бы ему им не быть? — возразил Пронин. — Поколоти зайца, он спички научится зажигать.

— Так посмотрим…

— Или вот еще что, — сказал Пронин. — Что мешает обменять два тома из своей библиотеки на принесенные?

— Верно! — воскликнул Виктор. — Вот об этом я не подумал! Посмотрим…

Пронин успокоительно замахал на него рукой.

— Не рыпайся зря. Вели-ка кому-нибудь быстро привезти сюда первый и восьмой томы словаря, а я заберу с собой и эти, и те, что стоят в кабинете, — распорядился Пронин, унося с собой все четыре тома. — А когда книги привезут, аккуратно поставь их на место.

Виктор не увидел Пронина ни после обеда, ни вечером, ни на следующее утро. Ему представлялось, что документ уже найден, что произошли какие-то важные события, что все разъяснилось и только забыли о нем и не торопятся снять его с поста.

В полдень раздался телефонный звонок. В квартире не было никого, кроме Виктора. Он поднял трубку.

— Приезжай, — коротко сказал Пронин.

Виктор не удержался.

— Нашли? — спросил он.

— Приезжай, — сухо повторил Пронин.

— А как же квартира?

— Ну, пусть другие останутся, — равнодушно сказал Пронин. — Теперь это не так важно.

Не успел Виктор приехать на квартиру к Пронину и войти к нему, как вслед за ним немедленно ввалилась в комнату раскрасневшаяся сердитая Агаша, не столько домашняя работница, сколько вечная опекунша Пронина.

— До каких же это пор будет продолжаться? — воскликнула она, обращаясь к Виктору и подпирая рукой подбородок. — Иван Николаевич опять всю ночь не ложился!

Но достаточно было Виктору увидеть побледневшее лицо самого Ивана Николаевича и синие мешки у него под глазами, чтобы догадаться об этом и без жалоб Агаши.

— Иди, иди, — добродушно заворчал Пронин, подходя к Агаше и как-то очень ловко и необидно вытеснил ее за дверь.

— Нашли? — спросил Виктор.

— А голос у тебя дрожит, — сказал Пронин. — Нехорошо.

— Нашли? — повторил Виктор.

— Что? Что нашел? Документ? — ворчливо пробормотал Пронин. — Черта лысого я нашел! — И неожиданно спросил: — Выходной день послезавтра?

— Послезавтра, — растерянно подтвердил Виктор.

— Вот послезавтра и найдем, — сказал Пронин. — Рассчитываю я в выходной день с Щуровским по Москве покататься. Надеюсь посетить Ботанический сад. Известен тебе такой? Не бывал? Напрасно. Я всегда утверждал, что ты нелюбознательный человек. Побывай там, пожалуйста. Хоть сегодня, хоть завтра. Ознакомься. Только советую в штатском ехать, а то в форме ты больно красив, девушки заглядываться будут. Есть в этом саду растение — мексиканская агава. Сам найди, не расспрашивай. Там у каждого растения дощечка имеется и на ней название по-латыни написано. Надеюсь, разберешь. Вот я и прошу тебя в выходной день с утра находиться где-нибудь поблизости от этой агавы. Мы с Щуровским тоже приедем любоваться этим растением, но будет лучше, если тебя не заметим. Погуляем и уедем. Но как только мы отойдем, прошу тебя немедленно подойти к агаве и… — Пронин достал из стола продолговатый заклеенный конверт без всякой надписи и подал его Виктору, — …подойти и ловко и незаметно спрятать где-нибудь меж листьев или под листьями этот конверт. Затем я попрошу тебя не спускать с растения глаз. Ты увидишь, кто возьмет конверт, и проследишь за ним. Помни: за человека, который возьмет конверт, ты отвечаешь головой. А за сим рекомендую тебе пойти и отдохнуть перед этой, предупреждаю, весьма нелегкой работой.

— Хорошо, — сказал Виктор поднимаясь. — А как же квартира?

— Да что ты, братец, заладил одно и то же? — заворчал Пронин. — Квартира да квартира! Там ведь оставлены люди? Ну, пусть и остаются на всякий случай. Сказано тебе — отправляйся домой. Я вот съезжу в магазин, верну чужие книги и затем обещаю тебе тоже целый день есть и спать и получить похвальный лист от Агаши.

Магазин, названный Щуровским, оказался тесной букинистической лавкой. Покупатели в ней толпились возле прилавков и у полок, листали книги и тут же обменивались мнениями об их ценности. Продавцы были знакомы со многими покупателями и вели с ними задушевные беседы.

Пронин протискался к прилавку.

— Где здесь Копелевич? — спросил он одного из продавцов, лысого старика с окладистой бородой.

— А вот…

Ему указали на низенького человечка, плохо выбритого, с реденькими волосами, тщательно расчесанными на пробор и напомаженными бриллиантином.

— Вы от кого? — визгливо спросил Копелевич. — Если за Достоевским, так он уже продан!

— Нам нужно поговорить, — сказал Пронин и добавил тише: — У меня к вам дело.

— Имеете что предложить? — спросил Копелевич, оживляясь и взглядывая на сверток под мышкой посетителя. — Пойдемте.

Они прошли вниз, в подвальное помещение, мимо штабелей книг, в крохотную застекленную конторку магазина.

— Так я вас слушаю, — сказал Копелевич. — О чем мы будем иметь с вами разговор?

— Я от Щуровского, — сказал Пронин.

— От какого Щуровского? — удивился Копелевич, и видно было, что он действительно не помнит, о ком идет речь.

— От того Щуровского, который позавчера прислал вам открытку, — напомнил Пронин. — Вы еще книги ему приносили…

— Вспомнил, вспомнил! — повеселел Копелевич. — Ему недоставало каких-то томов энциклопедического словаря… А! — Он пренебрежительно махнул рукой. — Мелкий заказ!

— А вы точно помните, что речь шла именно о словаре? — спросил Пронин.

— Хм! — хмыкнул Копелевич. — Кто носил книги: я или вы?

— А вот Щуровский утверждает, что не заказывал их, — настойчиво повторил Пронин, развернул сверток и положил оба тома перед продавцом. — Щуровский просил вернуть их вам обратно.

— Ничего не понимаю, — забормотал Копелевич. — Я тоже пока еще не сошел с ума. Он сам писал… — Копелевич порылся у себя в карманах и вместе с пачкой лохматящихся бумажек вытащил измятую замусленную открытку. — Вот! — Он расправил открытку и хлопнул по ней ладонью. — Нет, я тоже еще не совсем выжил из ума.

Пронин осторожно потянул открытку из под ладони Копелевича.

«Тов. Копелевич! — значилось в ней. — Прошу вас приготовить и доставить ко мне домой книги, о приобретении которых я договорился с вами по телефону. В. Щуровский».

— Здесь предусмотрительно не названы книги, — сказал Пронин.

Копелевич с изумлением посмотрел на собеседника.

— А по телефону мы говорили или не говорили? Как вы думаете?

— Бросьте! — вдруг сказал Пронин, резко меняя тон. — Кто вам принес эти книги?

— Откуда я знаю! — воскликнул Копелевич. — Столько народа приносит и уносит! Я не бог, чтобы помнить каждого посетителя…

— Бросьте, — повторил Пронин. — Все известно. Вы получали открытки и передавали адресатам книги, которые вам приказывали передать. Кого вы извещали?

— Это провокация! — закричал Копелевич. — Я не понимаю, о чем вы говорите!

— Не кричите, — сказал Пронин. — Мы сейчас поедем отсюда…

— Вы меня арестуете? — хрипло спросил Копелевич. — Но я же ни в чем не виноват!

— Вы передавали книги, — сказал Пронин. — Вот в этих самых томах есть неопровержимое тому доказательство.

— Я ничего не знаю, — забормотал Копелевич сиплым голосом. — Я передавал. Но я ничего не знаю. Мне звонил этот человек и спрашивал: есть ли открытки. Я говорил: есть. Он приносил книги, и я относил их куда мне говорили и, честное слово, больше ничего не знаю…

Перед Прониным находился трус, и навряд ли он знал что-нибудь еще, навряд ли ему бы доверили больше.

— Значит, — сказал Пронин, — вы были «почтовым ящиком»?

— Вы можете меня арестовать, но оскорблять не смеете, — заныл Копелевич. — У меня тоже есть достоинство…

— Одевайтесь и пойдемте, — сказал Пронин. — Захватите эти книжки и, проходя через магазин, постарайтесь не привлекать внимания.

— Но я, честное слово, ничего не знаю, — бормотал Копелевич, снимая синий халат и никак не попадая руками в рукава пиджака. — Я даже не знаю фамилию этого человека. Такой высокий и приличный гражданин. Серьезный и порядочный. Он уверял, что мне ничего не грозит. Кто бы мог подумать! Почему не оказать услугу? Я доставлял книги и мне давали иногда пятьдесят рублей, иногда семьдесят. А вы называете меня «почтовым ящиком», точно я действительно пересылал какие-нибудь письма!

Он ныл и бормотал и слегка притворялся, но Пронин готов был ему поверить, потому что люди, выполняющие обязанности «почтовых ящиков», обычно бывают мало осведомлены о делах, в которых принимают участие.

В выходной день установилась пасмурная погода. Пронин с раннего утра тревожно поглядывал в окно на небо, но дождик так и не собрался, и Пронин с облегчением вышел на улицу и так все рассчитал, что Щуровский, выходя из своего подъезда, неожиданно столкнулся с Прониным.

— Чуть не разминулись! — обрадованно воскликнул Пронин. — А я к вам!

— Вернемся? — предложил Щуровский.

— Нет, нет, — отказался Пронин. — Не хочу вам мешать.

— Чем же мешать? — любезно возразил Щуровский. — Засиделся я, устал вот и решил немного проветриться.

— Боюсь, надоел я вам, — сказал Пронин. — А то бы навязался в попутчики. Дорогой и поговорили бы.

— Напротив, — сказал Щуровский. — Вдвоем веселее.

Они постояли на тротуаре, обменялись несколькими ничего незначащими фразами, слегка поспорили, на чьей машине ехать.

— На моей, — настоял Пронин. — Сегодня я буду хозяином, а вы — моим гостем.

Поехали в Петровский парк…

— Хотел на дачу поехать, — пожаловался Щуровский, — да нет времени…

Пронин был недоволен поведением Щуровского. Рушились все предположения… Щуровский сидел, откинувшись на подушки, снисходительно посматривал по сторонам, указывал на каких-то отдельных, привлекавших его внимание прохожих, лениво переговаривался с Прониным и, по-видимому, откровенно и с удовольствием отдыхал.

Но, едучи по Ленинградскому шоссе, он внезапно предложил:

— А не навестить ли нам Ботанический сад?

Задача была решена, и Пронин мог праздновать победу…

— Стоит ли? — нехотя возразил он.

— Поедемте, — просительно сказал Щуровский и отдал шоферу распоряжение: — Двигайте в Ботанический сад.

У входа они купили билеты, вошли вместе с какими-то школьницами и нерешительно остановились у разветвления дорожек:

— Пойдемте куда глаза глядят, — предложил Щуровский, и они не спеша пошли мимо пестрых цветов и кустарников.

— Кстати, какие книги вы заказывали? — полюбопытствовал Пронин.

Щуровский принужденно усмехнулся.

— Как видно, вам доносят обо всем, что имеет теперь ко мне отношение?

— Зачем — доносят? — мягко возразил Пронин. — Гадкое слово. Дело в том, что продавец утверждает, будто вы заказывали именно книжки словаря.

— Ерунда! — сказал Щуровский. — Еще зимой у меня зачитали «Воспоминания» Вигеля. Дочь кому-то одолжила. Я и просил достать…

Они подошли к отделу южноамериканской флоры. Посреди холмика возвышалась агава. Голубовато-зеленые, толстые и сочные листья с зазубренными краями пучком торчали из земли. Пронин мельком взглянул на растение и указал на росшие вблизи низкорослые деревца.

— Интересно, какие они на родине?

— Посидим, — предложил Щуровский.

Они сели на садовую скамейку, недавно окрашенную зеленой краской.

— У вас нет папиросы? — спросил Щуровский.

— Я же не курю, — сказал Пронин.

Щуровский поднялся.

— Пойду поищу папирос в киосках.

Но Пронин встал тоже.

— И я с вами.

Они прошлись по кругу.

— Вы позовите сюда своего шофера, — предложил Щуровский.

— Нет, это у нас не полагается, — сказал Пронин. — Он ведь на работе.

— Я схожу позвонить по телефону-автомату, — сказал Щуровский.

— Здесь нет автомата, — сказал Пронин.

Он ни на мгновенье не отставал от своего спутника.

— Погуляем еще? — безнадежно предложил Щуровский.

— Погуляем, — согласился Пронин.

Они опять походили по аллеям, вернулись к агаве, — напрасно было желание Щуровского остаться одному.

— Поедем? — предложил Пронин.

— Поедем, — неохотно согласился Щуровский.

Они вернулись к машине.

— Едва не забыл! — воскликнул Пронин, взглядывая на часы. — Мне нужно обязательно привезти вас к нам к четырем часам. Приглашен и Толмачев. Есть весьма любопытное сообщение…

И вскоре они входили в кабинет начальника Пронина. У стола там уже сидел Толмачев.

— Вы аккуратны, товарищ Пронин, — сказал начальник. — Как и было условлено, в четыре. — Он поздоровался с Щуровским и указал на стул. — Садитесь. — Затем взглянул на Пронина. — Можете докладывать.

— Доклад мой будет короток, — сказал Пронин. — Документ найден.

— Не может быть? — воскликнул Толмачев, приподнимаясь с кресла, и щеки его порозовели от волнения.

— Неужели? — сказал Щуровский и тоже привстал.

— Да, — подтвердил Пронин. — Найден и находится в наших руках.

— Кто же мог его похитить? — оживленно спросил Щуровский. — Вы расскажете нам об этом человеке?

Пронин повернулся к начальнику.

— Разрешите?

Тот наклонил голову.

— Пожалуйста.

— Я не отниму у вас много времени, — сказал Пронин. — Лет пятнадцать назад интересующий нас человек примкнул к людям, которым не нравилась решительность, с какой партия перестраивала страну. Позже он раскаялся, но его раскаяние, очевидно, не было искренним. Так вот, постепенно, он и докатился до услуг иностранной разведке.

Щуровский вскочил со стула.

— Неужели это Иванов?!

— Перестаньте притворяться! — сказал Пронин. — Вы!.. Это я к вам, гражданин Щуровский, обращаюсь! Документ — на стол, а потом сами доскажете свою биографию.

Щуровский обвел всех взглядом, сжал губы, полез во внутренний карман пиджака, неторопливо вытащил плотный голубоватый конверт и протянул его Пронину.

— Нет… — Пронин покачал головой. — Мне знать содержание этого документа не требуется…

И, осторожно взяв конверт, передал его Толмачеву.

— Со мной вы справились, — зло сказал Щуровский. — Но вряд ли вам удастся поймать того…

— Кто должен прийти к мексиканской агаве? — весело спросил Пронин.

— Ах, вам и это известно? — удивился Щуровский. — Но все равно. Того вам не взять. Вы — способны, но не до такой степени…

Виктор и Пронин столкнулись в служебном коридоре, посмотрели друг на друга и рассмеялись.

— Ты откуда? — поинтересовался Пронин.

— А вы? — спросил Виктор.

— Оставь ты эту глупую привычку отвечать на вопрос вопросом!

— Я из Ботанического.

— А я только что проводил домой Иванова.

— Не спали?

— А ты?

— И я не спал.

— Пойдем, рассказывай, — позвал его Пронин.

Они зашли к нему в кабинет и уселись на диване.

— Нашли? — спросил Виктор.

— Рассказывай, — повторил Пронин.

— Только одно слово — нашли или нет?

— Да.

— Так слушайте, — начал Виктор. — Я как идиот весь день гулял по этому саду. И цветами любовался, и книжку читал, и даже пробовал играть с детишками… Наконец приехали вы с Щуровским. Я дождался, когда вы ушли, и, незаметно сунул конверт между листьями. Затем я начал томиться. Вашим конвертом решительно никто не интересовался. Наступил вечер. Публику стали выпроваживать…

— И ты? — испуганно спросил Пронин.

— Я спрятался среди георгин. Не волнуйтесь. Это была неприятная ночь, могу вам сказать. Я мерз и любовался этим противным растением. Хоть бы какая-нибудь собака приблизилась к вашему конверту! Особенно холодно стало на рассвете, и цветы вовсе не настраивали меня на поэтический лад. Наступило утро. Начали приходить рабочие. Скорчившись сидел я за парниковыми рамами, уставясь все в одну и ту же точку. Рабочие поливали растения и подметали дорожки. Научные сотрудники тоже занимались какими-то своими делами. Наконец сад снова открылся для посетителей. Я смог вылезти из-за своего прикрытия, расправился и подошел к агаве. Конверта не было.

— Прозевал? — спросил Пронин тем безразличным глухим голосом, какой всегда появлялся у него в моменты сильного волнения.

— Я даю вам слово, что ни на мгновенье не сводил глаз с этой чертовой агавы! — воскликнул Виктор. — Когда сад закрылся, конверт был на месте. Ночью никто к агаве не подходил. Утром прошла мимо какая-то научная сотрудница, должно быть, студентка, двое рабочих с лейками, и садовник подстригал поблизости кусты. Больше никого.

— И что же ты сделал?

— На всякий случай узнал имена и адреса этих четверых, но…

— Но сам мало верю в то, что кто-нибудь из них похитил конверт, — договорил Пронин. — Жаль. Снова ждать… Ждать. Все начинать сызнова и неизвестно с какого конца…

— А как вы? — нетерпеливо спросил Виктор. — Что было здесь у вас?

Пронин видел, что Виктор чувствует себя виноватым, но досады против него не чувствовал. Он знал, что Виктор сделал все, что было в его силах, и Пронину по-отцовски захотелось утешить своего питомца.

— Ничего, не горюй, — сказал он со вздохом. — Без неудач не обходится никто. А для того чтобы тебе было ясно, кого мы упустили, слушай теперь о моих поисках. С самого начала было очевидно, что к похищению документа обязательно должен быть причастен кто-нибудь из двоих — Иванов или Щуровский. Легче было заподозрить Иванова. Одно было для меня несомненно, что документ спрятан в квартире Щуровского. В учреждении его не рискнули бы оставить. Привлекать к соучастию шофера было просто ненужно. Почте тоже не доверили бы такой документ, не стали бы рисковать даже одним шансом на тысячу. Документ мог быть передан только из рук в руки,а передать его было не так просто. Иванова нам нельзя было отпустить. По своему общественному положению человек гораздо более незаметный, чем его начальник, он, будучи преступником, мог легко ускользнуть. Что касается начальника, Щуровский находился на виду и отлично это понимал. Поэтому я нарочно высказал ему уверенность в том, что документ спрятан у него в квартире, и предупредил о том, что за его домом установлено наблюдение. Как это ни парадоксально, вместо того, чтобы спутать все следы, Щуровский старался избегать любых случайных встреч, опасаясь привлечь к себе наше внимание. Поэтому все немногое, что он делал, стало очень заметным. Обыск, конечно, не дал бы никаких результатов, недаром сам Щуровский так охотно с ним набивался. Открытку мы не нашли. Но если только она была средством извещения, на нее должен был последовать ответ. Вот книги и могли оказаться таким ответом. Но тут даже меня сбило с толку желание Щуровского вернуть их обратно. Он не хотел оставлять у себя никаких улик! Он вообще действовал умно и смело. Открытку он велел бросить Иванову и тем самым заставил его свидетельствовать в свою пользу, хотя сам в то же время ловко набрасывал на Иванова тень подозрения. Щуровский сам при случае указал нам книжный магазин, чтобы мы не стали его искать и в процессе поисков, как это часто случается, не обратили бы на эту явку особого внимания!

Пронин раскрыл записную книжку и принялся рисовать на листке квадраты, которые он так любил чертить, увлекаясь своими рассуждениями.

— Щуровскому, конечно, был известен способ, посредством которого его оповестили, где и каким образом должна состояться передача документа, — продолжал он. — Но я промучился с этими книгами всю ночь. Просветил переплеты, но в них ничего не оказалось. На одной из страниц нашел чернильное пятно, но оно не поддавалось расшифровке. Я вертел листы и так и сяк, и на свет и против света, когда, наконец, заметил мельчайшее отверстие, наколотое иглой или булавкой. Надколото было слово mexicana. Я принялся искать хотя бы еще одно надколотое сло-во и нашел его в другом томе: б о т а н и ч е с к и й. И то, и другое были эпитеты. M e x i c a n a относилось к слову a g a v e, б о т а н и ч е с к и й — к слову с а д. Я и прочел этот текст, как должно: ботанический сад, мексиканская агава. Остальное понятно. Я знал: если Щуровский поедет в Ботанический сад, моя догадка правильна. Но самого его к агаве я так и не подпустил. Кстати, я поинтересовался, где он прятал документ. Это тоже было неплохо придумано. Он мог и не избежать обыска в квартире. Всю пятидневку он носил документ в своем пиджаке. Никто не подумал бы, что преступник носит бумагу при себе и, кроме того, он мог сделать вид, что во время работы машинально сунул бумагу в карман, сославшись на рассеянность.

Пронин поднял голову.

— К сожалению, кому предназначался документ, нам неизвестно. Что же мы будем делать, Виктор? Ждать?

Виктор встал и прошелся по комнате.

— Нет, — сказал он. — Я вас очень уважаю, Иван Николаевич, но мне надоедает все ждать да ждать. Может быть, ваш способ хорош, но я буду действовать иначе. И хотя мне очень хочется спать, я отправлюсь обратно в этот цветник и немедленно примусь за поиски!

— Ну, желаю успеха, — приветливо сказал Пронин. — А я в данный момент предпочитаю выспаться.

Стакан воды

— Это просто невозможно! — воскликнул Виктор, входя в комнату Пронина и с размаху бросая фуражку на диван. Он вытащил из кармана носовой платок и обтер влажный лоб. — Целый месяц потрачен безрезультатно!

Пронин стоял среди комнаты и внимательно рассматривал брюки из белой рогожки, растягивая обе штанины.

— Как ты думаешь? — спросил он вместо ответа вошедшему. — Прилично выглядят брюки или не годятся?

Виктор с грохотом придвинул к себе стул, сел на него верхом, оперся подбородком на спинку стула и обнял ее руками.

— Целый месяц изучаю я этих четырех людей, а для чего? — спросил он с досадой. — Я не писатель, чтобы интересоваться людьми вообще… А специального интереса люди эти не представляют.

— У тебя не найдутся лишние трусики? — озабоченно спросил Пронин, осторожно расправляя брюки по складкам. — А то Агаша считает, что в моем возрасте неприлично ходить в столь легкомысленном костюме, и все трусики исчезли из моего гардероба.

— Иван Николаевич! — воскликнул Виктор. — Я серьезно говорю. Ни рабочие, ни садовник, ни эта злосчастная студентка не могли похитить конверт. Я в этом убедился. Я пришел к вам поделиться своими неприятностями, за советом, за помощью, а вместо этого…

— Вот и я хочу поделиться с тобой своими неприятностями, — возразил Пронин. — Агаша мои трусики пустила на тряпки, пыль вытирать. Как это тебе нравится?

— Нет, это действительно невозможно! — воскликнул Виктор, вставая. — С вами о деле, а вы издеваетесь. Я лучше уйду.

Пронин положил брюки на валик дивана и подошел к раскрытому окну.

— Ты, безусловно, утомился, — сказал он, перегибаясь через подоконник. — Взгляни, какая погода! Солнце, камни точно раскаленные, ни ветерка, ни облачка… Лиловая тучка на горизонте не в счет, все равно дождик не выпадет. Тебе надо отдохнуть, полечить нервы. А как хорошо сейчас за городом, где-нибудь у реки. Травка, песочек, по травке какие-нибудь козявки ползают, по воде жуки-плавунцы шныряют…

— Иван Николаевич, я вас прошу всерьез! — Виктор схватил фуражку. — Или вы будете говорить по-человечески, или я уйду;

— Ну-ну, не горячись… — Пронин подошел к Виктору и мягко отнял у него фуражку. — Вот именно я рассуждаю с тобой по-человечески. В течение месяца ты изучал людей, вызвавших у тебя какие-то подозрения. Правильно ты поступил? Правильно. Ты убедился, что они честные советские люди? Так чего же досадовать? Тем лучше! Ты не знаешь, что делать дальше? Так на это есть только один ответ. Значит, человек устал, переутомился, и ему надо отдохнуть. Отдохнешь, соберешься с мыслями и сразу поймешь, что делать дальше. Вот об этом я и позаботился. Поедем к морю, к солнцу, пожаримся, покупаемся, поваляемся на песочке, загорим…

— Да вы смеетесь, Иван Николаевич! — сказал Виктор. — Оно, конечно, неплохо. Но бросать дело на полдороге…

— Эх, милый! — рассудительно сказал Пронин. — Болезнь почему-то всегда застает нас на полдороге, и наша задача не дать ей себя догнать. Поэтому я вовсе не шучу, когда говорю тебе о юге. Мы с тобой едем к морю, и не дольше как сегодня. Билеты у меня в кармане, поезд отходит в семь тридцать, и тебе дается лишь четыре часа на укладку в чемодан тапочек и зубной щетки. В шесть часов, не позже, ты заедешь за мной.

— Воля ваша, Иван Николаевич, а я не поеду, — сказал Виктор и решительно замотал головой. — Спасибо за хлопоты, но я останусь работать.

Но тут Пронин вдруг посерьезнел, и глаза его сердито блеснули.

— Довольно разговоров, товарищ Железнов, — сказал он. — Пока еще я твой начальник? Так я тебе приказываю. Ты будешь меня сопровождать.

— Но Иван Николаевич…

— Я не шучу. В шесть часов ты заедешь за мной. Форма одежды — штатская. Можешь идти.

И тень задумчивости вновь сошла с лица Пронина.

Виктор озадаченно посмотрел на Ивана Николаевича, раздумывая еще — шутит тот или не шутит, потом схватил фуражку, сердито нахлобучил ее на голову и щелкнул каблуками.

— Есть, товарищ начальник! — буркнул он сквозь стиснутые зубы, еле сдерживая клокочущее внутри его возмущение. — Можно идти?

И не дожидаясь ответа, сделал полоборота и вышел.

Но в шесть часов, минута в минуту, он постучался в эту же дверь…

Пронин был готов. В светлом сером костюме, мягкой фетровой шляпе, коричневых ботинках, с пальто, перекинутым через руку, он и впрямь выглядел человеком, с удовольствием отправляющимся в увеселительную поездку.

— Машина подана, товарищ начальник, — сухо доложил Виктор, продолжая еще сердиться на Ивана Николаевича.

— Брось, брось! — добродушно сказал Пронин. — Перестань дуться и зови меня просто Иван Николаевич. Усвой: это тоже приказание. В душе ты меня можешь ненавидеть, а обращаться прошу нежно. Мы ведь отдыхать едем… Понятно?

— Хорошо, товарищ…

— Виктор!

— Хорошо, — угрюмо повторил тот, извлек откуда-то из-за спины сверток и положил его на краешек стула.

Пронин удивленно посмотрел на сверток.

— Что это?

— Трусики, — мрачно сказал Виктор и потянул чемодан из рук Пронина. — Давайте.

— Вот спасибо! — воскликнул Пронин, уступая чемодан Виктору. — Будь другом до конца, сунь их куда-нибудь…

Они распрощались с Агашей и спустились на улицу.

— На Якиманку, — сказал Пронин шоферу.

Виктор вопросительно взглянул на Ивана Николаевича.

— Я и забыл тебя предупредить, что мы едем втроем, — объяснил тот. — У нас будет еще один спутник…

На Якиманке он велел остановиться возле старого и косого двухэтажного дома с облезшей штукатуркой.

— Подожди меня, — сказал Пронин и скрылся в воротах.

Виктор с интересом ожидал появления загадочного спутника и нетерпеливо посматривал на часы. Прошло пять минут, десять, пятнадцать, полчаса, но Пронин все не шел. Наконец, он появился, ведя с собой… собаку!

Это была низкорослая кривоногая коричневая такса с обвисшими старческими губами и маленькими блестящими глазками.

Натягивая повод, такса семенила прямо к машине, точно заранее знала, что этот экипаж приехал за ней.

Иван Николаевич подхватил собаку, влез в машину и посадил ее между собой и Виктором.

— Вот и наш спутник, — сказал Пронин. — Прошу любить и жаловать. Зовут его Чейн. Это очень умная и хорошая такса, которая вместе с нами будет купаться в соленой воде и греться под южным солнцем.

Чейн лежал на сиденье, равнодушно свесив губы, точно речь шла совсем не о нем.

— Что это значит? — воскликнул Виктор. — Откуда взялся этот Чейн и зачем вы его везете?

— Не волнуйся, — сказал Пронин. — Дело обстоит очень просто. Владелец Чейна находится на юге. Он просил меня оказать ему услугу и привезти собаку.

В поезде Пронин сразу подружился со своими спутниками по купе — какими-то инженерами, едущими на курорт, и всю дорогу играл с ними в карты, прерывая это занятие лишь для того, чтобы поесть, поспать или погулять на больших остановках с Чейном.

Виктор держался сторонним наблюдателем. Но постепенно он заинтересовался: сперва картами, — Пронин играл с инженерами и в преферанс, и в железку, и в покер, и, к удивлению Виктора, умудрялся не оставаться в проигрыше; затем стал смотреть, как Пронин прогуливается с Чейном, и со злорадством наслаждался в Харькове зрелищем, когда Чейн устроился гадить посреди перрона на самом людном месте, а Иван Николаевич с каменным лицом глядел куда-то в сторону.

— Представляю себе, как вам было приятно, — не без язвительности посочувствовал ему Виктор, когда Пронин вернулся в купе.

— Видишь ли, разведчик должен уметь сочинять стихи, решать логарифмы, играть в карты, прогуливать собак и уважать старших, — ответил тот, оставшись наедине с Виктором. — Хотя некоторые из нас владеют далеко не всеми из перечисленных качеств.

Но в общем Чейн вел себя превосходно. Он спал в ногах у Пронина, во время обеда терпеливо ждал, когда ему дадут его порцию, ни к кому не приставал и часами сосредоточенно размышлял о каких-то своих собачьих делах.

Однако мало-помалу Виктор втянулся в общие разговоры, принялся даже учиться играть в карты, и только не удалось уговорить его прогуляться с Чейном.

Юг чувствовался все сильнее. Солнце пекло жарче, чаще хотелось пить, и пыль все гуще и гуще застилала оконное стекло.

По приезде Пронин оставил Виктора с чемоданами и с собакой в вокзале.

— Я отлучусь на четверть часа, — сказал Иван Николаевич. — Выясню, приготовлена ли комната, и вызову машину.

Но пропадал он около двух часов и, вернувшись и не найдя Виктора в помещении, не сразу отыскал его на пыльной площади за вокзалом.

Виктор мрачно сидел на камешке за высокой клумбой с яркими алыми цветами, перед ним валялись в пыли чемоданы и лежал с высунутым языком Чейн.

— Чтоб черт забрал вашу отвратительную собаку! — сердито проговорил Виктор. — Видите, куда я был вынужден из-за нее забраться?

— А что случилось? — участливо полюбопытствовал Пронин.

— А то, что она так скулила…

— Скучала обо мне? — высказал предположение Пронин. — Животные быстро привязываются к тем, кто хорошо к ним относится…

— Если бы о вас! — Виктор со злобой посмотрел на Чейна. — Ему просто хотелось опорожнить мочевой пузырь! Не успели мы выйти из здания, как он напустил такую лужу…

— Правильно поступил, — кротко одобрил его Пронин. — Ты должен был сообразить, что собаке требуется совершить прогулку. А еще смеялся надо мной…

— Но я вовсе не хочу, чтобы надо мной тоже смеялись! — не унимался Виктор. — Вы посмотрели бы, каково было мне тащиться с этим псом и чемоданами…

— Но за то я тебя вознагражу, — утешил его Пронин. — Машина здесь, комната готова, и даже обещаю не брать Чейна на пляж, чтобы не портить тебе настроение.

Они уложили в автомобиль вещи, сели и покинули привокзальную площадь.

Машина понеслась мимо низких городских домиков, по узким и пыльным улицам, свернула к горам, выехала на шоссе и по извилистой дороге полетела вниз, вниз, к морю, к зелени, посреди которой мелькали нарядные здания санаториев.

На краю поселка, в тенистой аллее пышных каштанов находился небольшой рыженький дом, обвитый диким виноградом.

Шофер промчался по аллее и резко затормозил у дома.

— Приехали! — с удовольствием произнес Пронин, спрыгивая вместе с Чейном на землю.

Озабоченная хозяйка провела приезжих в светлую веселую комнату. Вдоль стен стояли две кровати, покрытые голубыми тканьевыми одеялами. Стол был застлан белой клеенкой. Вместо стульев были расставлены табуретки, выкрашенные белой краской. Окна выходили прямо на море. В комнате пахло свежими стружками, как пахнет обычно в деревенской столярной мастерской.

— Вы с собакой, — огорченно сказала хозяйка. — А она не будет… — Хозяйка подыскивала слово поделикатнее, — …сорить?

Виктор радостно заулыбался.

— Будет, будет! — утешил он ее. — Обязательно.

— Неправда, — сказал Пронин. — Чейн — дисциплинированный пес. Он чистоплотен и молчалив и никому не доставляет неприятностей.

Но Чейн не прислушивался к тому, что о нем говорят. Он деловито обнюхал все углы, заглянул в приотворенный платяной шкаф, почесался, вспрыгнул на одну из постелей и невозмутимо растянулся на чистом голубом одеяле.

— Вот видите! — испуганно сказала хозяйка и метнулась было к кровати.

— Ничего. — Пронин остановил ее за руку. — Привычка. В продолжение десяти лет Чейн спит у меня в ногах.

Но скоро хозяйка даже привыкла к Чейну и сама принесла ему на блюдечке хлеб, размоченный в молоке.

Однако, когда Иван Николаевич и Виктор собрались на пляж, Пронин действительно, как и обещал, не взял с собой Чейна, а, наоборот, запер и дверь, и окна, чтобы пес как-нибудь случайно не убежал.

Началась мирная жизнь. По утрам Иван Николаевич и Виктор купались, загорали, возвращались домой завтракать, опять отправлялись на море, обедали, спали… Это был настоящий здоровый отдых.

Раза два только уходил Иван Николаевич в городок, — поискать владельца Чейна, как он говорил, но отлучки эти были столь кратковременны, что даже Виктор почти не обратил на них внимания.

Лишь на седьмой день за обедом Пронин нарушил безмятежное спокойствие Виктора.

— Есть для тебя поручение, — сказал Иван Николаевич. — Ты видел киоск мороженщика на пляже, пониже гостиницы?

— Да, — сказал Виктор, прихлебывая компот. — Сходить за мороженым?

— Попозже, — сказал Пронин. — Мы пойдем туда часам к шести. В это время там встретятся два человека. На того, который будет в военной форме, можешь не обращать внимания, а вот другим прошу заинтересоваться и запечатлеть его в памяти.

— Иван Николаевич! — Виктор так стремительно отодвинул от себя блюдечко, что забрызгал скатерть. — Значит, мы приехали все-таки работать?

— Спокойнее, — сказал Пронин. — Просто некоторые наблюдения на отдыхе…

Но Виктору больше ничего не нужно было говорить. Он оживился, послеобеденную сонливость с него как рукой сняло, и он даже принялся возиться с Чейном, чем вызвал немалое удивление со стороны последнего.

К киоску Виктор и Пронин пошли порознь. Перекинув через плечо полотенце, Виктор отправился низом, по пляжу. Он расположился на песке, почти у самого киоска, лег и принялся беспечно загорать, притворяясь совсем разморенным от солнца. Пронин же, взяв спасительницу-газету, уселся поодаль на пригорке, на скамеечке, в виду киоска, прикрываясь тем самым листом бумаги, к помощи которого издавна прибегали сотни опытных и неопытных детективов.

К киоску подходили отдыхающие, покупали мороженое, но они не привлекали внимания Пронина. Тот, кто его интересовал, был аккуратен и подошел около шести часов. Он купил мороженое, но не отошел от киоска, а тут же остановился и принялся лениво ковырять в бумажном стаканчике деревянной ложечкой. Это был высокий крепкий человек с умным моложавым лицом, небрежно посматривающий на прохожих проницательными голубыми глазами. Чуть позже к киоску подошел второй из тех, кого ожидал Пронин, в военной форме с птичками на рукавах и петлицах. Он тоже был строен, хоть и не очень высок, но рядом с незнакомцем в штатском он сильно проигрывал и казался щуплым и развинченным.

Военный тоже купил мороженое. Незнакомец в штатском мельком взглянул на подошедшего, будто нехотя сделал шаг в его сторону, что-то сказал, и вдруг оба они засмеялись и неторопливо пошли вдоль пляжа.

Иван Николаевич подумал, что Виктор сейчас сорвется, устремится вслед за ними, но Виктор не сдвинулся с места, и Пронин мысленно его похвалил.

Встретились они дома.

— Запомнил? — спросил Пронин и, не дожидаясь ответа, сказал: — С завтрашнего дня ты будешь гулять и купаться вместе с этим человеком. Ты знаешь дом отдыха, находящийся на горе? Так он живет в этом доме. Ты должен ему понравиться и проводить с ним побольше времени. Но берегись ему надоесть или, чего доброго, вызвать в нем подозрения. Ни в коем случае не покажись навязчивым. В остальном твой образ жизни остается без изменений. Купайся, загорай, ешь, спи и набирайся сил…

Утром Виктор встретился с незнакомцем на пляже. Тот ничего не сказал, и Виктор ничего не сказал. Незнакомец бросился в воду, и Виктор бросился в воду. Незнакомец уплыл в море на полкилометра, и Виктор уплыл в море на полкилометра.

— А вы неплохо плаваете, — сказал незнакомец, покачиваясь рядом с Виктором на волнах.

— Пожалуй, за вами не угонюсь, — сказал Виктор, с искренним уважением поглядывая на пловца.

— А ну! — воскликнул незнакомец. — Попробуем!

Он повернул к берегу, но поплыл не к песчаному пляжу, а к обрывистым скалам, выступающим из воды.

Виктор с трудом догнал незнакомца.

— Полезли! — воскликнул тот, влезая на камни и карабкаясь по скользким скалам.

Виктор ухватился рукой за камень и закричал из воды:

— Бросьте! Легко сорваться! Разобьетесь!

Незнакомец все-таки взобрался на скалу…

Он понравился Виктору своей ловкостью и силой, и на другой день они еще дальше уплыли в море и потом у берега незнакомец вновь удивлял Виктора своей ловкостью; на третий день повторилось то же, и Виктор видел, что рассказы о таком бесцельном времяпровождении почему-то доставляют Ивану Николаевичу удовольствие.

Всего лишь еще один раз незнакомец встретился на пляже все с тем же военным. Они посидели рядышком на песочке и разошлись, и с тех пор Виктор больше этого военного не видел.

Сам Пронин гулял больше пешечком по окрестностям и почти не спускался к морю. Только однажды он удивил Виктора, рассказав о прогулке по морю на моторной лодке, потому что Пронин недолюбливал моторки и обычно предпочитал прогулки в весельных лодках.

Один Чейн безвыходно сидел дома под присмотром хозяйки. Казалось, пес искренно привязался к Пронину, но тот не отпускал Чейна с Виктором на пляж и не брал его с собой на прогулки.

В выходной день Иван Николаевич не отпустил Виктора после обеда к морю.

— Выспись, — сказал Пронин. — Вечером предстоит работа.

— Я все равно не засну, — сказал Виктор. — Я лучше выкупаюсь.

— Ты что-то много стал в последнее время рассуждать, — сказал Пронин. — Ложись и спи.

Они легли на кровати. Обоим не спалось. Но Пронин молчал. Виктор ворочался, вздыхал, снова ворочался. Пронин упрямо молчал. Тогда Виктора начало клонить в сон…

Пронин разбудил его в сумерках.

— Пойдем, освежимся, — сказал он.

Они сходили к морю, окунулись, вернулись домой, поужинали.

Стало совсем темно.

— Пора, — сказал Пронин.

Он прицепил створку к ошейнику Чейна.

— Разве Чейн пойдет с нами? — удивился Виктор.

— Да, — подтвердил Пронин. — Пришло время и ему вступить в дело.

Они втроем вышли из дома. Землю окутывала теплая южная ночь. В кустах звенели цикады. В черном бархатном небе мерцали 208 звезды. Глухо шумело море. Сквозь зелень из домов отдыха доносились голоса и звяканье посуды.

— Куда мы идем? — спросил Виктор.

— Мы идем в военно-летную школу, — сказал Пронин. — Она находится отсюда километрах в пяти. Думаю, твой новый знакомый уже отправился туда.

— А мы не опоздаем? — озабоченно спросил Виктор.

— Нет, он отправился туда вплавь, — объяснил Пронин. — Поэтому, как тихо не идти, все равно мы придем вовремя.

Они вышли на шоссе. Каменистая дорога едва серела во мраке. Шум поселка как-то сразу растаял в ночи, и слышнее стало море. Оно стенало и ухало так же однообразно и монотонно, как вчера, как тысячу лет назад. С моря подул ветерок…

— За дорогу я расскажу тебе, за кем мы охотимся, — сказал Пронин, удерживая Чейна на створке. — Когда в Ботаническом саду на глазах у тебя унесли конверт и ты ничего не заметил, было естественно заподозрить всех, кто находился поблизости от агавы. Ты занялся четырьмя людьми, и, признаюсь, я тоже поинтересовался ими. Но они не возбудили во мне подозрений. В твоей исполнительности и точности я не сомневался. Было очевидно, что конверт похищен или ночью, или утром, до открытия сада для публики. Тогда я принялся присматриваться ко всем сотрудникам Ботанического сада. Все это были честные люди и добросовестные работники. Но как-то в саду на глаза мне попалась собака… В разговоре со мной ты обмолвился, что ни одна собака не приближалась к агаве. А что, если это действительно была собака, подумал я. Тогда я обратил внимание на сотрудников, имеющих собак, и мое внимание привлек живший тут же при саде, в одном из служебных помещений, садовник Коробкин, владелец чрезвычайно дисциплинированной и умной таксы. Несколько странно только звучала его фамилия в сочетании с иноземной кличкой собаки…

Виктор схватил Пронина за руку.

— Так значит моим противником был…

— Чейн, — подтвердил Пронин. — Ты приглядись к нему только…

— А ведь действительно! — восхищенно воскликнул Виктор. — Он бежит рядом и совсем теряется в темноте!

— Чейн удивительно слушался своего хозяина, — продолжал Пронин. — Такса была вымуштрована, как хорошая овчарка. И тут мне вспомнилась другая собака, которую мне когда-то пришлось застрелить. Та тоже была необыкновенно умна и дисциплинированна. В обоих случаях это был высший класс дрессировки. Что я мог сделать? Чейн не отходил от хозяина. Тогда я принялся наблюдать за Коробкиным. Он был культурнее и умнее других садовников. Но образ жизни его был прост и безупречен. С присущим мне педантизмом я не оставлял за ним наблюдения. В один прекрасный день Коробкин отправил телеграмму. На юг, в этот самый городок, в военно-летную школу, какому-то Авдееву. «Семнадцатого день рождения Люси не забудьте поздравить». В этой телеграмме не было ничего особенного. Мало ли у кого бывают общие знакомые! Но одновременно мне стало известно, что Коробкин собирается в отпуск и получил путевку в дом отдыха в этот же городок. Уехать он должен был пятнадцатого, а приехать, следовательно, семнадцатого… Я решил ехать вслед за ним. На юге собака была бы Коробкину только обузой, и на время отъезда он поручил одной из сотрудниц сада присматривать за Чейном. Ну, а нам Чейн мог сослужить службу. Я заехал к этой сотруднице, сказал, что мы едем с Коробкиным вместе, что он передумал, решил взять Чейна с собой, просил меня заехать за собакой, и в подтверждение показал ей железнодорожный билет. Часом позже Коробкина со следующим поездом выехали на юг и мы.

Приехав сюда, нетрудно было убедиться, что Коробкин проследовал прямо в дом отдыха.

Что касается Авдеева, он служил в военно-летной школе бортмехаником. Раньше он работал техником на заводе. Это был легкомысленный мальчишка, неутомимый посетитель и устроитель всевозможных вечеринок, пьяница и ловелас. На заводе его называли пижоном. У него были подозрительные знакомства, он не отличался чистоплотностью в отношениях с людьми, сорил деньгами. Прилежанием он тоже не отличался, и создалась обстановка, при которой ему надо было уйти с завода… Но все это выяснилось только теперь. На заводе он все же получил удовлетворительную характеристику, его приняли в военно-летную школу и в школе он сумел прикинуться добросовестным и хорошим парнем.

На следующий день по приезде Коробкина Авдеев получил открытку: «Федя! Приходите завтра на пляж. Буду ждать вас в шесть часов возле киоска с мороженым. Люся.»

Кто явился на это свидание, тебе известно. Меня интересовало другое: встречались ли они друг с другом прежде.

Судя по тому, как встретились, не встречались. Надо полагать, что Авдеев был завербован кем-то другим. Вероятно, Авдеев знал только, что, когда в нем явится надобность, его известят от имени пресловутой Люси.

Что могло понадобиться Коробкину от Авдеева? Чертежи? Но ни к каким чертежам Авдеев не имел доступа. Диверсия? Что-нибудь взорвать или сжечь?.. Бессмысленно! В руках у Коробкина находился важнейший документ, владея которым он мог стремиться только скорее перебраться через границу. Ему нужен был самолет…

— Нет, это уж слишком! — воскликнул Виктор. — Как это возможно?

— Для такого человека, как Коробкин, возможно многое, — сказал Пронин. — Авдееву он и поручил подготовить похищение самолета. Я побывал в школе. Она превосходно охраняется, и постороннему невозможно попасть туда без специального разрешения. Со своими зданиями и аэродромом школа расположена на большом пространстве, часть которого в виде отвесного мыса выдается в море. Я обследовал все побережье, объехав его на моторке. Мыс — единственное место, которое не охраняется, потому что без помощи сверху подняться по отвесной каменной стене невозможно.

У Виктора перехватило дыхание от волненья.

— Так вот для чего он лазил по скалам! — воскликнул он. — И вы думаете, что сегодня…

— Помощь будет оказана, — досказал Пронин. — Сегодня Коробкин получил местную телеграмму. Телеграмма была сдана каким-то военным, хотя в ней опять фигурирует Люся. «Люся приедет вечером двадцать четвертого встречайте», значилось в ней. Сегодня вечером Коробкин очутится на территории школы…

— И что же произойдет дальше? — нетерпеливо спросил Виктор.

— Что произойдет дальше, нам еще только предстоит узнать, — объяснил Пронин. — И в этом нам поможет Чейн.

— Но почему было не арестовать Коробкина в Москве? — спросил Виктор.

— За что? — ответил Пронин. — Не пойман — не вор. За то, что он похитил конверт с ничего не значащей бумажкой? Он мог бы преспокойно сказать, что нашел его на дорожке, и это было бы близко к истине. Нет, мы захватим этого человека с поличным…

— Еще один вопрос, Иван Николаевич, — сказал Виктор. — Разрешите?

— Давай, давай, — поощрительно отозвался Пронин. — Пускай у нас сегодня будет вечер вопросов…

— И ответов, — усмехнулся Виктор. — Я вот что хочу вас спросить. Коробкин ведь уверен в том, что владеет подлинным документом. Для чего ему так рисковать? Связь с Авдеевым, которого он не знает и в котором не может быть вполне уверен, более чем рискованная игра с похищением самолета… Мне кажется, было бы умнее просто поскорее перемахнуть границу?

— Это верно, что умнее, — согласился Пронин. — Да не так просто. К сожалению, — к его сожалению, разумеется, у Коробкина не оставалось другого пути, кроме избранного. Как только пропажу обнаружили, были приняты чрезвычайные меры. И сухопутные, и морские границы для похитителя были закрыты, его взяли бы на любом участке границы. Он это понимал, знал, с кем имеет дело. Оставался единственный путь — по воздуху. Хотелось ему этого или не хотелось, приходилось рискнуть. Но на то он и профессионал. Кроме того, он очень уверен в себе. Я бы сказал — самоуверен. Диалектика, ничего не поделаешь, — вот тебе пример, когда положительное качество превращается в свою противоположность. Но в общем, с профессиональной точки зрения, все задумано и осуществлено очень тонко. Но, как говорится, где тонко, там и рвется…

Впереди мелькнули огни.

— Вот и школа, — сказал Пронин.

Они подошли к воротам, над которыми горела электрическая лампочка. В проходной будке им преградил дорогу часовой. Пронин назвал себя, дежурный позвонил по телефону в штаб и затем сам проводил пришедших к начальнику школы.

Начальник школы стоял у стола в своем кабинете, здесь же находились начальник штаба и комиссар. Казалось, они собрались в служебное время на деловое совещание; трудно было представить, что сейчас глубокая ночь, все в школе спят, и люди собрались здесь в неурочное время…

Они ждали Пронина. Они уже раньше виделись с ним и встретили его, как старого знакомого.

— Долгонько, — шутливо сказал начальник школы.

— Время еще есть, — в тон ему отозвался Пронин с порога. Он поднял Чейна и, прижав к себе собаку рукою, обошел всех и поздоровался. Затем он представил Виктора.

— Авдеев не покидал школу? — спросил Пронин, проверяя себя.

— Вечером заходил в клуб, — подтвердил комиссар.

Чейн с любопытством рассматривал незнакомых людей, не делая попыток вырваться из рук Пронина.

— А это что за уродец? — пренебрежительно спросил комиссар.

Пронин улыбнулся.

— Вы напрасно нас обижаете. Таксы — хорошие охотничьи собаки. Мы охотимся на лис и на барсуков и даже на медведей. А иногда выполняем и более сложные обязанности.

Начальник школы взглянул на часы.

— Вероятно, час? — спросил Пронин. — Не спешите. У нас еще много времени.

— Вы пойдете вдвоем? — осведомился начальник школы.

— О нет, ваше общество нам нисколько не помешает, — любезно пояснил Пронин. — Пожалуй, можно потихоньку двинуться. Думаю, он уже здесь.

Все вышли на крыльцо, спустились по бетонным ступенькам на землю и сразу погрузились в темноту.

— Чудесная ночь, — сказал Пронин. — Вы не находите?

— Да, — согласился начальник школы. — Завтра будет летная погода.

Начальник школы шел впереди, указывая дорогу. Рядом с ним шел Пронин, прижимая к себе Чейна. Комиссар, начальник штаба и Виктор шли чуть поодаль и негромко разговаривали. Идти было сравнительно далеко, но Пронин не торопился, и все соразмеряли шаги по нему.

Глухо шумело море. Слышно было, как с тупым упрямством бьется о скалы морской прибой. В небе гасли звезды. Воздух был душен.

Вышли на мыс. Дошли до обрыва, отвесно падающего в воду. Пронин подошел почти к самому краю и спустил Чейна на землю, крепко придерживая конец створки.

Он потрепал собаку по морде.

— Чейн, голубчик, ищи, ищи, шерш, шерш! Будь умницей…

Чейн ринулся куда-то в темноту и вернулся к ногам Пронина.

— Ищи, ищи, — приговаривал тот. — Шерш!

Он медленно повел Чейна вдоль самой кромки обрыва…

Спутники Пронина в томительном ожидании терпеливо шли сзади.

Вдруг Чейн рванулся и точно провалился во мраке. Пронин потянул створку и поскользнулся. В скале была выемка, берег здесь образовывал как бы складку.

— Осторожнее! — крикнул начальник школы с опозданием.

Но Пронин сумел удержаться и спустился в выемку вслед за Чейном. Собака стояла в каменной щели и к чему-то принюхивалась. Пронин присел на корточки рядом с Чейном. В расщелине лежал скатанный жгутом канат. Чейн не отходил от жгута. Он все что-то нюхал, нюхал…

— Рискованная акробатика подняться сюда снизу, — пробормотал Пронин. — В такой темноте немудрено сломать шею. — Он погладил собаку и тихо похвалил: — Молодец.

Пронин полез в карман, достал завернутый в бумагу носовой платок, полученный им от кастелянши дома отдыха из грязного белья, отданного в стирку отдыхающим Коробкиным.

Развернул платок, поднес к морде Чейна.

— Узнаешь, Чейн?

Чейн завилял хвостом.

Пронин скомкал платок и незаметно бросил его вниз.

— Ищи, Чейн!

Чейн в нерешительности посматривал и вниз, и вверх…

— Ищи, Чейн! — повторил Пронин и подтолкнул собаку кверху.

Тогда Чейн точно решился и вдруг засеменил куда-то в темноту, и Пронин побежал за ним, держась за натянутую створку.

— Куда вы? — крикнул начальник школы, еле различая Пронина во мраке.

— Не отставайте! — отозвался Пронин, исчезая где-то впереди.

Так они, — впереди Чейн, за ним Пронин, а позади остальные, — пробежали весь мыс, отошли от берега, перевалили через холм в долину, пробежали мимо клуба…

Чейн замедлил бег.

— Ищи, Чейн, ищи, — приговаривал Пронин. — Шерш!

Они прошли мимо общежитий, мимо столовой.

Чейн искал; потом устремился к небольшому возвышению…

— Это колодец, — сказал за спиной Пронина голос начальника школы.

— Собака просто хочет пить, — сказал комиссар, нагоняя Пронина.

— Нет, собака ищет своего хозяина, — упрямо сказал Пронин.

— Не бросился же он в колодец! — сказал комиссар.

Чейн действительно подбежал к колодцу и остановился.

— Что тебе, Чейн? — ласково спросил Пронин.

Чейн обежал вокруг колодца и принялся окрести лапами…

Пронин наклонился и пошарил рукой по бетонированной поверхности.

— Что за черт? — сказал он и позвал Виктора. — Виктор, дай-ка фонарь!

Он взял электрический фонарик, засветил его и склонился к Чейну, освещая его лапы.

Возле колодца в лужице воды валялись мельчайшие осколки стекла.

— Ну, этого не ожидал даже я, — пробормотал Пронин…

Он поднес осколочек к глазам.

— Виктор! — позвал Пронин. — Ты видишь?

Он указал на валяющиеся осколки.

Виктор наклонился над ними.

— Что? — спросил он.

— Да осколки, осколки, — нетерпеливо сказал Пронин.

— Ну и что? — спросил Виктор с недоумением.

— Да ведь это же ампулы, ампулы! — воскликнул Пронин. — Ты понимаешь!

Виктор задохнулся…

— Объясни им…— Пронин кивнул в сторону своих спутников и опять наклонился к Чейну. — Молодец, Чейн! Ищи, ищи…— Он опять подтолкнул собаку: — Шерш!

Чейн снова закружился у колодца.

— Ну ищи же, Чейн! — настойчиво сказал Пронин. — Дальше, дальше…

И Чейн точно понял Пронина, отошел от колодца и побежал в сторону.

Они снова пошли — мимо столовой, мимо кухни, куда-то опять в пустоту…

Вдали, у самого горизонта небо точно побелело. Предрассветный сизый сумрак стлался по земле. В воздухе пахло сыростью. Совсем далеко, где-то за холмами, не запела, а застонала первая проснувшаяся птица.

— Скоро рассветет, — сказал начальник школы. — Все пойдут за водой, у нас один колодец. Я поставлю часового.

— Ладно, — нетерпеливо сказал Пронин и кивком головы указал на Чейна. — Куда он идет?

— Должно быть, на аэродром, — ответил сбоку голос начальника штаба..

Чейн и вправду привел их на аэродром.

К ним подбежал часовой, увидел начальника школы и отошел обратно.

Чейн бежал вдоль холодных молчаливых машин, вдруг останавливался, взглядывал своими черными глазками на какой-нибудь самолет, встряхивал головой и устремлялся дальше.

К пришедшим подбежал дежурный.

— Отставить рапорт! — отрывисто крикнул ему начальник школы.

Чейн вдруг остановился опять, постоял и точно решил не идти дальше.

— Новая машина, — сказал начальник школы. — К нам прислали две новые машины. Почему он здесь остановился?

— Потому и остановился, — сказал Пронин. — На этой машине бортмеханик — Авдеев?

— Да, — сказал начальник школы. — Но почему вы это знаете?

— Давайте говорить о чем-нибудь постороннем, — вполголоса предложил Пронин. — Вызовите сюда несколько проверенных командиров и позовите Авдеева.

Начальник школы повернулся к дежурному и назвал несколько фамилий.

— И позовите Авдеева, — добавил он. — Скорее!

Дежурный побежал…

Чейн натягивал створку. Пронин чуть отпустил ее, и Чейн завертелся вокруг самолета. Он вдруг подскочил, скребнул когтями по металлической обшивке и звонко-звонко залаял.

— Тихо, тихо, — сказал Пронин и силком оттащил Чейна от самолета.

Командиры бежали по полю…

Авдеев подошел к начальнику школы.

— Явился по вашему приказанию, товарищ начальник школы!

— Скажите, — обратился Пронин к Авдееву. — Кто у вас там спрятан в самолете?

Авдеев не шелохнулся, и сизый рассвет помешал рассмотреть, изменился ли он в лице.

— Никого, — сказал он. — Никого, — повторил он еще раз.

Неожиданно Пронин нагнулся к Чейну и отстегнул створку от ошейника.

Чейн стремглав бросился к самолету, подпрыгнул и пронзительно залаял.

— Будьте добры, посмотрите, пожалуйста, — обратился Пронин к начальнику школы. — Где он там мог спрятаться?

Начальник школы подошел к самолету, прошелся вдоль машины, остановился возле лающего Чейна, повозился у обшивки, быстро отдернул какую-то дверцу, и все увидели торчащие изнутри сапоги.

Сапоги не двигались.

— Эй вы! — закричал Пронин. — Вылезайте! Слышите? Деваться все равно некуда! Не заставляйте тащить вас за ноги!

Сапоги пошевелились, высунулись наружу, потом появилось туловище, и на землю спрыгнул тот самый высокий и ловкий незнакомец, с которым Виктор плавал в море. Он был в форме летчика, и одежда была ему не совсем по плечу.

— Бортмеханик, оказывается, к тому же неплохой каптенармус, — заметил Пронин. — Кто-то сегодня не досчитается у себя обмундирования…

Чейн подпрыгнул и с радостным визгом бросился к незнакомцу, пытаясь лизнуть его… Тот выпрямился, сжал губы и ударом ноги отшвырнул Чейна в сторону.

— Держите, держите его! — воскликнул Пронин. — Это опасная…

Он не договорил.

Командиры схватили незнакомца за руки. Виктор осмотрел его.

— Два револьвера, — доложил он Пронину, показывая оружие.

— Немного, — сказал Пронин и усмехнулся. — Но в хороших руках…

Ему опять помешали договорить. Все услышали тоненький и жалобный протяжный звук. Точно плакал ребенок или скулил щенок. Пронин и начальник школы невольно обернулись, затем взглянули друг на друга и улыбнулись. Прижавшись лицом к обшивке самолета, стоял Авдеев и плакал.

Начальник школы подошел к Пронину.

— Товарищ майор, что будем делать дальше?

— А кто командир этой машины? — спросил Пронин.

— Товарищ Стешенко! — вызвал начальник школы одного из командиров.

Коренастый насупленный Стешенко подошел к Пронину.

— Здравствуйте, товарищ Стешенко, — сказал Пронин. — Вы понимаете, что вам грозило? Вы поднялись бы сегодня на своей машине, и в воздухе ваш бортмеханик прехладнокровно бы вас убил, а ваш непрошенный пассажир занял бы ваше место. Он знает так много, что, надо полагать, знаком и с авиацией. Угнали бы они машину или не угнали, это еще неизвестно. Но ежели бы угнали, была бы разглашена военная тайна, а вас, хорошего боевого летчика, посчитали бы изменником и перебежчиком. Вам понятно, товарищ Стешенко?

Стешенко молчал.

Все внимательно прислушивались к словам Пронина.

— Пойдемте в штаб, — просто сказал он. — Надо с этим заканчивать…

Он неопределенно повел рукой в воздухе.

Все гурьбой пошли по аэродрому, окружив незнакомца и Авдеева.

Незаметно рассвело. Розовые полосы побежали по небу. Щебетали невидимые птицы. Начинался день.

— Часовые у колодца поставлены, — нервничая, сказал начальник школы. — Надо вызвать бактериологов и сделать обеззаражение.

— Сейчас мы посоветуемся, — ответил Пронин и добавил громко, так, чтобы слова его донеслись до незнакомца: — А пока пусть часовые никого не подпускают к колодцу.

Незнакомца и Авдеева подвели к зданию штаба, ввели в комнату.

— Садитесь, — сказал Пронин незнакомцу.

Тот сел.

— Вы скажете нам, кто вы такой? — спросил Пронин.

— Нет, — сказал незнакомец.

Вдруг солнце брызнуло сквозь стекла, заиграло на стенах и осветило моложавое и почему-то знакомое Пронину лицо…

— Подождите, подождите! — воскликнул Пронин. — Мы же с вами встречались…

И ему вспомнился голодный Питер, лесные сугробы, темные шахты, и… Пронин узнал незнакомца.

— Конечно, мы с вами встречались, — уверенно повторил Пронин. — В девятнадцатом году вы были лейтенантом, но за это время, вероятно, повысились в чине… Неправда ли, капитан Роджерс?

— Майор Роджерс, — холодно поправил незнакомец.

— Ну, тем лучше, — обрадованно сказал Пронин. — Значит мы с вами в одном звании, и я рад встретиться с вами, майор Роджерс.

Роджерс промолчал, взглянул на графин с водой, стоящий на подоконнике, с минуту подумал, потянулся к воде, но Пронин перехватил этот взгляд и еще раньше схватил графин за горлышко.

— Надеюсь, вы не захотите подражать Бурцеву? — спросил Пронин.

— Нет, я солдат, — жестко сказал Роджерс. — Я просто хочу пить.

— Одну минуту. — Пронин перегнулся через подоконник, вылил воду на землю, с пустым графином подошел к начальнику школы и попросил: — Пошлите, пожалуйста, кого-нибудь к колодцу за свежей водой.

Начальник школы с недоумением посмотрел на Пронина и неуверенно протянул кому-то графин.

— Сходите…

— Вероятно, в своей разведке вы лучший специалист по русским делам? — обратился Пронин к Роджерсу.

— Да, я разбираюсь в них, — согласился Роджерс.

— Вы хорошо знаете Россию, — сказал Пронин.

— Да, я знаю ее, — согласился Роджерс.

— А что такое ипостась, вы знаете? — спросил Пронин.

— Нет, — сказал Роджерс. — А что такое ипостась?

— А это — несколько лиц одного бога в православной терминологии, — объяснил Пронин. — в разных ипостасях. Учителем из псковской деревни, красноармейцем с заставы, собирателем сказок, водопроводчиком и туристом, садовником и похитителем документов… Помните?

— Помню, — сказал Роджерс.

— Вы жадный человек, майор, — продолжал Пронин. — У нас, русских, есть хорошая поговорка о погоне за двумя зайцами. Документ ваш ничего не стоит. Самолет вам похитить не удалось. И, наконец…

Посланный вернулся и подал начальнику школы графин с водой.

Пронин налил в стакан воды и подал стакан Роджерсу.

— Прошу вас, майор. Вы хотели пить.

— Глупые шутки, — сказал Роджерс. — Вы можете меня расстрелять, но воды этой я не выпью.

— Боитесь попасть в яму, которую рыли другому? — спросил Пронин. — Как хотите. У нас принято прежде всего потчевать гостей. Но ежели вы отказываетесь, я сам утолю жажду. — И Пронин взял стакан, поднес к губам и с наслаждением, по глоткам, принялся медленно пить воду.

Роджерс тупо глядел на Пронина…

— Что вы делаете! — крикнул Виктор. — Иван Николаевич!..

— Не волнуйся, — сказал Пронин, отставляя пустой стакан. — Неужели ты думаешь, я чувствовал бы себя спокойно, если бы знал, что где-то в нашей стране находится какой-то незнакомец с холерной вакциной. Во второй мой приезд в совхоз я сумел изъять ампулы с вакциной и заменить их ампулами, наполненными невинной мыльной водой.