Приключения Михея Кларка

Глава XI ПУСТЫННИК И ЗОЛОТОЙ СУНДУК

Сильный желтый свет, привлекший наше внимание, выходил из отверстия, прорубленного в двери и игравшего роль окна. Когда мы подошли к домику, желтый свет сменился красным, а затем вдруг превратился в зеленый. Лица наши, стали поэтому мертвенно-бледными; особенно страшен был при этом освещении Саксон. Лицо его стало лицом мертвеца.

А затем мы ощутили странный и неприятный запах, выходящий из избушки. Что за странность такая! Разные света, этот запах, пустыня кругом… Старый солдат не был чужд суеверий и поэтому оробел. Он остановился и вопросительно взглянул на нас. Мы с Рувимом, однако, твердо решили постучаться в дверь одинокого дома. Саксон не стал противоречить, но пошел позади. Я слышал, как он бормотал вполголоса приличные случаю заклинания.

Подойдя к двери, я постучал в нее рукояткой меча и крикнул, что пришли усталые путники, ищущие убежища на ночь.

В ответ на эти мои слова в избушке послышалось движение и поспешные шаги. Затем мы услыхали звон металла и шум запирающихся Замков. Наконец все смолкло. Я готовился постучать вторично., но за дверью раздался сильный, резкий голос:

— Здесь, господа, очень тесно, а насчет провизии и совсем плохо. Вы находитесь всего в шести милях от Эмсбери, а там есть гостиница, называется «Герб Сесилей». В этой гостинице вы найдете все нужное и для вас самих, и для ваших коней.

— Ну-ну, мой невидимый друг! — воскликнул Саксон, ободренный тем, что услыхал человеческий голос. — Вы, право же, принимаете нас далеко нелюбезно. Во-первых, одна из наших лошадей окончательно разбита, да и другие не могут двигаться далее. До «Герба Сесилей» нам добраться так же трудно, как до «Зеленого человека» в Любеке. Прошу тебя, добрый человек, пусти нас переночевать.

За дверью опять послышался стук замков и стук болтов и засовов, и она медленно отворилась. Мы увидали человека, который с нами разговаривал.

Он стоял на пороге ярко освещенный светом, выходившим из домика. Это был человек очень почтенной наружности. Его волосы были белы как снег, и внешность говорила о недюжинном уме и пылком характере. Когда вы смотрели на высокое задумчивое чело этого человека и на длинную белую бороду, вы говорили себе, что видите философа, но, взглянув на его острые блестящие глаза, на гордый орлиный нос, на гибкую, прямую фигуру, вы начинали думать, что это воин, обладающий большой силой, которую не могли сломить годы.

Держал себя незнакомец важно и одет был богато, хотя и скромно — в черную бархатную одежду. Это богатство одежды находилось в странном противоречии с убожеством его пустынного жилища.

— Ага! — произнес он, глядя на нас пристально. — Двое из вас еще не знают военного дела, но третий, я вижу, старый солдат. И, кроме того, я вижу, что за вами гнались.

— Как это вы узнали? — спросил Децимус Саксон.

— Ах, друг мой, в свое время я тоже принадлежал к военному сословию. Глаза мои не так уж слабы, и я могу видеть, что вы долго и усердно шпорили ваших лошадей. Нетрудно также понять, почему окровавлен меч этого юного великана. Он, конечно, не ветчину резал, а предавался менее невинному занятию. Однако оставим это пока. Каждый настоящий солдат заботится прежде всего о своей лошади. Прошу вас, спутайте лошадей и оставьте их около дома. У меня, к сожалению, нет здесь прислуги.

Странное помещение, в которое мы вошли, было как бы продолжением горы, к которой оно было пристроено. Углы большой комнаты были во мраке, но посредине горел яркий костер из угля, а над костром висел подвешенный к потолку медный горшок. Около огня стоял длинный деревянный стол, заставленный странными по форме склянками, чашами и трубочками. Названий всей этой утвари и ее назначения я не знал и не знаю. На полке виднелся ряд бутылок, наполненных разноцветными жидкостями и порошками. На другой полке — книги в темных переплетах. Кроме этого, в комнате стоял другой, грубой, топорной работы, стол, двое шкапов, три или четыре деревянных стула и несколько больших щитов, прибитых к стенам. Щиты были покрыты непонятными цифрами и фигурами. Дурной запах, который мы слышали, подойдя к домику, здесь, в комнате, был очень силен. Исходил этот запах из медного горшка над огнем. Содержимое горшка кипело и бурлило. По комнате ходили пары.

Хозяин дома вежливо поклонился нам и сказал:

— Я последний представитель очень старого семейства. Зовут меня сэр Иаков Клансинг из Снеллобейского замка. Рувим наклонился ко мне и шепнул:

— Неужто в его Снеллобейском замке воняет так же, как здесь?

К счастью, старый рыцарь не слыхал этой шутки.

— Прошу вас садиться, — продолжал сэр Иаков. — снимайте шлемы, латы, сапоги. Представьте себе, что вы находитесь в гостинице, и будьте как дома. Простите меня, что я на одну минуточку вернусь к начатому мною опыту. Это дело не терпит отлагательств.

Саксон немедленно начал снимать с себя военные доспехи, но внимание мое было привлечено хозяином. Его изящные манеры и ученая внешность возбуждали мое любопытство и восхищение. Сэр Иаков приблизился к горшку, от которого шел дурной запах, и начал помешивать кипевшую в нем жидкость. Лицо его отражало беспокойство. Было очевидно, что он слишком долго из вежливости занимался с нами и боялся теперь, что его опыт, очевидно, очень важный, испорчен. Он опустил в горшок большую ложку, зачерпнул немного жидкости, а затем медленно влил ее снова в сосуд. Я увидал кипящую жидкость желтого цвета. Сэр Иаков, видимо, успокоился. Лицо его прояснилось, и он издал восклицание, означавшее удовольствие. Взяв со стола горсть беловатого порошка, он бросил его в котел. Содержимое немедленно зашипело и запенилось, причем пена капала на огонь внизу, вследствие чего пламя приняло странный, зеленоватый оттенок, который мы заметили при приближении. Порошок, очевидно, очистил жидкость, ибо, когда старик стал переливать ее из горшка в бутылку, она была уже не желтого цвета, а прозрачна как вода. На дне горшка оказался темноватый осадок, который он вытряс на лист бумаги. Сделав все это, сэр Иаков Клансинг отодвинул все бутылки на место и, улыбаясь, повернулся к нам.

— Ах да! Запах в этой комнате, может быть, неприятен вашим носам, не привыкшим к химическим опытам? Так мы его сейчас выгоним.

Он бросил несколько крупинок какой-то пахучей смолы в костер, и комната немедленно наполнилась благоуханием. Хозяин между тем покрыл стол белой скатертью и, вынув из буфета блюдо с холодной форелью и большой пирог с мясом, поставил все это на стол и пригласил нас садиться и есть.

— Мне очень жаль, — сказал он, — что я не могу предложить вам чего-нибудь лучшего. Если бы мы были в Снеллобейском замке, я не оказал бы вам такого приема: будьте в этом уверены. Но, впрочем, для голодных людей и это хорошо. Кроме того, я могу вам предложить еще старого аликантского вина; у меня есть две бутылки.

Говоря таким образом, он из темного угла комнаты принес вино, налил его в стаканы, уселся на дубовый стул с высокой спинкой и начал с нами любезно беседовать. Я рассказал старику о наших ночных приключениях, умолчав, однако, о том, куда мы едем. Сэр Иаков выслушал меня до конца, поглядел на меня пристально своими проницательными черными глазами и спокойно произнес:

— Вы едете в лагерь к Монмаузу. Я знаю это, но, пожалуйста, не бойтесь. Я вас не выдал бы даже в том случае, если бы мог это сделать. Но скажите мне, неужели вы в самом деле думаете, что герцог может одолеть короля?

Саксон ответил:

— Видите ли, если герцог будет рассчитывать только на тех, кто прибыл с ним, то его война с королем будет дракой деревенской курицы с дрессированным боевым петухом. Но герцог рассчитывал, и вполне основательно, что вся Англия в настоящую минуту представляет громадный пороховой склад, и он старается бросить в этот склад горящую искру.

Старец печально покачал головой.

— Не верю я в это, — сказал он. — У короля много сил; скажите, откуда, например, герцог возьмет обученных солдат?

— А милиция? — сказал я.

— Да, — подтвердил Саксон, — среди милиции есть много людей старого парламентского закала. Люди охотно возьмутся за оружие, когда им скажут, что нужно защищать свою веру. Да что там толковать! Пустите только в лагерь к Монмаузу полдюжины гнусавых проповедников в широкополых шляпах, и все просвитериане зароются около них, как пчелы около горшка с медом. Ни один сержант не наберет столько новобранцев, как они. Вы разве не знаете, что для Кромвеля солдат в восточных графствах поставляли только проповедники. Ведь эти сектанты чудной народ. Для них посул вечного блаженства куда важнее десятифунтового кредитного билета. Хорошо было бы, если бы я мог уплатить свои долги этими обещаниями.

— По вашим словам я вижу, сэр, — заметил наш хозяин, — что вы не сектант, и однако же вы не отдаете свою шпагу и ваши знания слабейшей стороне. Почему вы действуете таким образом?

— Да именно потому, что это — слабейшая сторона, — ответил искатель приключений, — я с удовольствием уехал бы с братом в Гвинею и не путался бы в это дело, ограничившись передачей писем и тому подобными пустяками. Но уж если мне привелось принять участие в этой борьбе, то я буду сражаться за протестантизм и Монмауза. Мне все равно, кто будет сидеть на троне — Иаков Стюарт или Иаков Вольтере, но вот армия и двор Иакова Стюарта уже сформированы и вакансий там нет. Другое дело — Монмауз. Ему нужны и солдаты, и придворные, и может случиться, что он с радостью примет мои услуги и, само собою разумеется, прилично их оплатит.

— Вы рассуждаете здраво, — ответил сэр Иаков Клансинг, — но упускаете из виду одно важное обстоятельство. Вы рискуете головой в том случае, если партия герцога потерпит поражение.

— Ну, уж это само собою разумеется; но ведь без риска нельзя. Если в карты садишься играть, то надо и на ставку что-нибудь положить, — ответил Саксон.

Старик обратился ко мне:

— Ну а вы, юный сэр? Что вас заставило принять участие в столь опасной игре?

— Я происхожу из пуританского семейства, — ответил я, — мои родные всегда сражались за народную свободу против утеснителей. Я пошел на войну вместо отца.

— А вы, сэр, что скажете? — спросил сэр Иаков, взглядывая на Рувима.

— Я поехал для того, чтобы людей посмотреть, и, кроме того, потому, что хочу быть вместе со своим другом и товарищем, — ответил Локарби.

— Ну, господа, в таком случае у меня есть гораздо более уважительные причины ненавидеть всех, кто носит имя Стюартов! — воскликнул сэр Иаков. Если бы у меня не было дела, которое никак нельзя оставить, я, может быть, отправился бы с вами на запад. Да, я еще раз покрыл бы свою седую голову стальным шлемом. Да, я ненавижу Стюартов. Скажите мне, в чьих руках находится теперь Снеллобейский замок? Где те аллеи, среди которых жили и умирали Клансинги с тех самых пор, как Вильгельм Завоеватель вступил на английскую почву? Собственником этого чудного имения является теперь купчишка, темный человек, наживший себе богатство мошенничествами и утеснением рабочих. Если бы я, последний из Клансингов, осмелился войти в наши родовые леса, этот купчишка приказал бы сельским властям арестовать меня, а то просто выгнал бы меня при помощи своих наглых лакеев и конюхов.

— Но как же случилось это несчастье? — спросил я.

— Наполним наши стаканы! — воскликнул старик, наливая нам вина. Господа, я предлагаю следующий тост: да погибнут все вероломные и бесчестные принцы! Вы спрашиваете, как случилось, что я потерял свое родовое имение? Я отвечаю вам. В то время когда Карла I преследовали неудачи, я держал его сторону. Я защищал его как брата родного. Я сражался за него при Эджехилле, Незби и в двадцати битвах и стычках. Защищая права Карла на трон, я сформировал за свой счет конную роту. Отряд мой состоял из моих же садовников, конюхов и окрестных крестьян, преданных нашему дому.

Моя военная казна стала истощаться, а деньги были нужны, так как борьба продолжалась. Пришлось расплавить серебряные блюда и подсвечники. Так не я один делал, а многие кавалеры. Серебряная посуда превратилась в деньги, которые пошли на уплату солдатам. Мы тянули таким образом несколько месяцев, а затем денег опять не стало, и опять мы стали искать их у себя же. На этот раз я продал дубовый лес и несколько ферм. Нас разбили при Марстоне, и, чтобы избегнуть последствий этой катастрофы, понадобились величайшие усилия. Деньги требовались в большом количестве. Я не стал вертеться в разные стороны, я отдал все свое состояние… В нашем околотке был мыловар, осторожный человек с толстой кожей. От гражданских распрей он стоял в стороне, но на мой замок поглядывал давно. Этот жалкий червяк был честолюбив, его заветная мечта была в том, чтобы сделаться дворянином, как будто можно сделаться дворянином, захватив старый дворянский дом?! Мне пришлось удовлетворить этого лавочника, я продал ему родовое имение, а деньги, вырученные от этой продажи, отдал все до последней копейки в казну короля. Когда нас окончательно разбили под Ворчестером, я прикрывал отступление молодого принца. Могу сказать положа руку на сердце, что в те времена я был последним роялистом — исключая тех; что были на острове Мене, — который защищал святость монархии. Республика объявила цену за мою голову, я был объявлен опасным бунтовщиком и вынужден был спасать свою жизнь бегством. Сев на корабль в Гарвиче, я прибыл в Голландию с мечом у пояса и несколькими золотыми монетами в кармане.

— Ну, что же, для кавалера и этого довольно, — сказал Саксон, — в Германии ведь идут постоянные войны и в воинах нуждаются. Если северные немцы не воюют с французами и шведами, то уж будьте уверены, что южные немцы дерутся с янычарами.

— Я так и поступил, — ответил сэр Иаков, — я нашел себе должность в голландской армии, и во время моей службы мне там пришлось встретиться еще раз на поле битвы с моими старыми врагами — круглоголовыми. Кромвель оказал помощь Франции и послал королю на помощь бригаду Рейнольдса. Людовик был очень рад прибытию этих прекрасных войск. Клянусь Богом, я вам рассказываю правду… Дело это было в Дюнкерке. Я стоял на крепостном валу… Представьте же себе: мне вместо того, чтобы помогать защите крепости, пришлось волей-неволей восхищаться атакой неприятеля. У меня прямо сердце запрыгало от радости, когда, я увидал своих круглоголовых соотечественников. Они шли на нас в атаку через пробитую брешь. Как я увидал этих ребят с лицами, как у бульдогов, так я не знаю, что со мной сделалось. Они шли с пиками наперевес, распевая псалмы и не обращая внимания на пули, которые так и свистали над ними. Ах! Какое это было зрелище! А затем они схватились врукопашную с фламандцами, и как схватились! Я должен был ненавидеть их. Они были враги, но я не мог их ненавидеть. Совершенно напротив, я радовался за них и гордился ими. Я почувствовал, что они — настоящие англичане. Прослужил я в Голландии, однако, недолго, ибо скоро был заключен мир, и я занялся химией, к которой имею большую склонность. Сперва я работал в Лейдене под руководством Форхсгера, а затем перебрался в Страсбург к Дечюи. Но я боюсь, что эти великие имена вам совершенно незнакомы.

— Право! — воскликнул Саксон. — В этой химии есть, должно быть, что-либо этакое привлекательное. В Солсбери мы встретили двух офицеров из Голубой гвардии; весьма почтенные люди, но тоже, как и вы, имеют слабость к химии.

— Да неужели? — Воскликнул сэр Иаков с любопытством. — А к какой школе они принадлежат?

— Ну, этого я вам объяснить не сумею, — ответил Саксон, — я сам в этом деле ничего не понимаю. Одно только я знаю, что эти офицеры не верят, чтобы Гервинус из Нюренберга, которого я стерег в тюрьме, да и всякий другой человек, мог бы превращать один металл в другой.

— Ну, за Гервинуса я отвечать не могу, — сказал наш хозяин, — но относительно превращения металлов я могу дать вам мое рыцарское слово, что это вполне возможно.

Впрочем, об этом после, я продолжаю свой рассказ. Наступило наконец время, когда Карл II был приглашен занять трон Англии. Все мы, начиная от придворного карлика Джеффри Гудсона и кончая милордом Кларендоном, возрадовались. Все мы надеялись вернуть свое положение. Что касается лично меня, то я решил немного обождать с подачей прошения королю. Я думал, что он сам вспомнит о бедном кавалере, который разорился, защищая права его семейства. И я стал ждать. Ждал-ждал и ничего не дождался. Тогда я отправился на утренний прием и был представлен Карлу.

«А! — сказал король, сердечно приветствуя меня (вы знаете, конечно, что Карл умел прикидываться сердечным). — Вы, если не ошибаюсь, сэр Джаспер Кильгрев?» — «Нет, ваше величество, — ответил я, — я сэр Иаков Клансинг, бывший владелец Снеллобейского замка в Стаффордском графстве».

И я напомнил королю о Ворчестерской битве и о многих военных приключениях, которые мы с ним вместе испытали.

«Верно-верно! — воскликнул король. — Как это я все позабыл? Ну, как у вас там в Снеллобе?»

Я сказал королю, что замок уже не принадлежит мне, и вкратце рассказал ему, в каком положении нахожусь. Лицо короля омрачилось, а обращение сразу же сделалось холодным.

«Все ко мне приходят за деньгами и местами, — произнес он, — а парламент так жадничает и дает мне так мало денег, что я положительно не могу удовлетворить этих требований. Однако, сэр Иаков, мы посмотрим, что можно для тебя сделать».

И с этими словами король отпустил меня. В тот же самый вечер ко мне явился секретарь милорд Кларендон и объявил мне с великой торжественностью, что ввиду моей давней преданности престолу и потерь, понесенных мною, король милостиво соизволил пожаловать мне чин лотерейного кавалера.

— Извините, сэр, что значит лотерейный кавалер? — спросил я.

— А это значит не что иное, как утвержденный правительством содержатель игорного дома. Такова была королевская награда. Мне позволили открыть притон. В этот притон я должен был заманивать молодых, богатых птенцов и там их обирать. Мне дали право для того, чтобы вернуть благосостояние, разорять других. Моя честь, мое имя, моя репутация — все это не ставилось ни во что. Мне предлагали открыть игорный дом.

— Но я слышал, что некоторые лотерейные кавалеры сделали себе состояние, — задумчиво сказал Саксон.

— Это меня не касается. Я знаю только то, что я не гожусь в содержатели игорного дома. Это не мое дело. Я отправился снова к королю и умолял его, чтобы он мне оказал свою милость в какой-нибудь иной форме. Король выразил свое удивление по поводу того, как это я, такой бедный человек, обнаруживаю такую брезгливость и прихотливость. При дворе я пробыл несколько недель. Было там много таких, как я, бедных кавалеров. И вот мы имели удовольствие наблюдать, как братья короля тратили на азартную игру и на девок такие суммы, на которые можно было бы вернуть наши потерянные вотчины. Я помню, как однажды сам Карл поставил на карту такую сумму, которая удовлетворила бы самого требовательного из нас. Я бывал всюду: и в Сентжемском парке, и в Уантгольской галерее, стараясь попадаться на глаза королю, надеясь, что он вспомнит и сделает что-нибудь для улучшения моей участи. И я дождался: Карл обо мне вспомнил. Секретарь лорд Кларендон явился ко мне во второй раз и объявил, что король освобождает меня от обязанности присутствовать во дворце в том случае, если у меня нет средств одеваться по моде.

Такова была милость, оказанная Карлом старому, больному воину, который для него и его отца пожертвовал здоровьем, состоянием, положением и всем на свете!

— Какое бесстыдство! — воскликнули мы все.

— И можете вы удивляться после того, что я проклял весь род Стюартов? Лживый, развратный и жестокий род! Что касается моего имения, я его мог бы купить хоть завтра, если бы захотел. Но зачем оно мне, когда у меня нет наследника?

— Ага! — произнес Децимус Саксон, бросая искоса взгляд на нашего собеседника. — Вы, стало быть, поправили с тех пор ваши дела? Вы, может быть, открыли способ, как вы уже изволили говорить, превращать железные горшки и кастрюли в золото? Но нет, этого не может быть. Я вижу в этой комнате, сосуды из железа и меди. Если бы вы умели превращать железо в золото, они были бы, конечно, золотыми.

— Золото полезно, но полезно и железо, — сказал сэр Иаков тоном оракула. — Нельзя заменить один металл другим.

— Но, — заметил я, — те офицеры, которых мы встретили в Солсбери, уверяли, будто вера в превращение металлов нелепа и составляет удел невежественных людей.

— В таком случае, — ответил старик, — эти офицеры доказали, что у них меньше знания, чем предрассудков. Первым открыл тайну превращения металлов шотландец Александр Сетоний. В марте месяце 1602 года он превратил кусок свинца в золото в доме некого Ганзена в Роттердаме. И это Ганзен засвидетельствовал истинность события. Этот Александр Сетоний удачно повторил свой опыт перед тремя учеными людьми, посланными к нему императором Рудольфом, и научил своей тайне Иогана Вольфганга Дингейма из Фрейбурга и Густенгофера из Страсбурга. А последний преподал это искусство моему знаменитому учителю…

— А уж он научил вас! — торжественно воскликнул Саксон. — Добрый сэр, со мною, к сожалению, очень мало металла, но вот вам моя каска, латы, наплечники, наручники, наколенники; вот вам еще моя шпага, шпоры и бляхи со сбруи лошади: прошу вас, употребите ваше благородное искусство и превратите все это в золото. А через несколько дней я притащу вам целую кучу железа, и вам будет на чем показать свое искусство.

— Не так скоро, не так скоро, — ответил алхимик, улыбаясь и качая головой. — Металлы действительно могут быть превращаемы в золото, но это делается Медленно и в должном порядке. Золото производится небольшими кусочками, и на это надо потратить много труда и терпения. Человек, желающий обогатиться этим способом, должен много и долго трудиться. Но в конце концов его труды увенчаются успехом; этого отрицать нельзя. Ну, а теперь, господа, бутылки пусты, и ваш юный товарищ начал клевать носом. Я полагаю, что будет благоразумно, если вы употребите остаток ночи на отдых.

Он вытащил из угла несколько ковров и одеял и разостлал их на полу.

— Это солдатское ложе, — сказал он, — но вам не раз придется спать еще в худшей обстановке, прежде чем вы посадите Монмауза на королевский престол. Что касается меня, то я сплю во внутренней комнате, которая выдолблена в самой горе.

Сказав еще несколько слов и пожелав нам спокойной ночи, старик взял лампу и вышел в дверь, находившуюся в дальнем углу комнаты и которую мы до сих пор не замечали. Рувим, который не имел отдыха со времени отбытия из Хэванта, лег на ковры и быстро заснул, положив себе под голову седло вместо подушки. Саксон и я просидели еще несколько минут около пылающего очага.

— Химия-то не очень плохое дело, бывают занятия и похуже, глубокомысленно заметил мой товарищ, выколачивая золу из трубки, — видите ли вы там, в углу, окованный железом сундук?

— Ну и что же?

— А то, что этот сундук наполнен на две трети золотом, которое нафабриковал этот почтенный джентльмен.

— А вы почем это знаете? — недоверчиво спросил я.

— А видите ли, когда вы постучали в дверь рукояткой меча, он подумал, что мы ломимся в дом. Вы слышали, конечно, его шаги. Он ходил взад и вперед и суетился. Ну а я благодаря своему росту заглянул в дом через дыру в стене и видел, как он что-то бросил в сундук и запер его. Я слышал звон; в сундук я заглянул мельком и готов поклясться, что там светилось что-то темно-желтое. Так только золото светится. А посмотрим-ка, правда ли сундук заперт?

Саксон встал, подошел к сундуку и сильно дернул его за крышку.

— Тише, тише, Саксон! — сердито закрич?л я. — Что подумает о вас хозяин, если выйдет сюда?

— А зачем же он держит такие вещи в доме? Вот что, Кларк, я открою крышку кинжалом.

— Клянусь небом, Саксон, что я вас повалю на пол, если вы осмелитесь сделать что-либо в этом роде, — прошептал я.

— Ну-ну, юноша, я пошутил! Мне просто хотелось посмотреть еще раз на сокровища… А знаете что? Если бы он не был обижен королем, мы были бы вправе взять это золото в качестве военного приза. А потом, разве вы не заметили, что он назвал себя последним английским роялистом? И кроме того, он признался, что объявлен опасным бунтовщиком. Ваш отец, на что он благочестив, но непременно бы согласился ограбить этого амалекитянина. И кроме того, Кларк, ведь мы его даже и не очень обидим. Ведь он делает золото с такою же легкостью, как ваша добрая матушка — пироги с брусникой.

— Довольно разговоров! — сказал я сурово. — Об этом и рассуждать нечего. Ложитесь-ка спать, а то я позову хозяина и скажу ему, какого молодца он к себе впустил.

Саксон поворчал на меня, но наконец улегся. Я лег рядом с ним, но спать не стал. Скоро через плохую крышу над нашими головами стал проникать мягкий свет утра. По правде гоаоря, я боялся заснуть: я опасался, что жадный

Саксон не воздержится от искушения и опозорит нас перед нашим гостепреимным хозяином.

Наконец Саксон заснул. Дыхание его стало глубокое и ровное. Теперь я мог последовать его примеру и посвятить несколько часов отдыху.