Приключения в Ирии и на Земле (СИ)

ПРЕСТУПЛЕНИЕ БЕЗ НАКАЗАНИЯ, или IL TEATRO DELLE MARIONETTE

С того раннего утреннего часа, когда вошёл с супругой в родную квартиру, меня не покидало странное ощущение: казалось, что кто-то держит меня под наблюдением, и этот кто-то — мой друг Мутант. Он клятвенно обещал, что никоим образом не будет воздействовать на мою и так донельзя расстроенную головушку. Я ему не доверяю. Мне неведомы его технологии. Они загадочны, как и он сам. Точнее говоря, они за пределами здравого смысла. Уверен на сто процентов в том, что времени Мутант не теряет впустую. Этому параноику многое надобно. Его ничто не может остановить. Он мне не докладывал, что ещё должен «взять». В переводе с его жаргона на русский сей глагол означает иное действие: «ограбить». Нет, скорее всего, я просто испытываю наваждение, но оно мне мешает сосредоточиться. Времени, по сути, в обрез. Надо, в первую очередь, написать сопроводительное письмо коллеге и другу. Приложение к письму — две толстенные книги — вручил мне Мутант, и они лежат рядом с монитором. Просмотрел один манускрипт. Его листы испещрены совершенно нечитабельными каракулями моего друга. По его признанию, в школе он из троек не вылезал. Какие ж сердобольные у него были учителя! За его почерк надо было ставить исключительно двойки и единицы.

Но мой коллега — текстолог. В нём не сомневаюсь. Расшифрует.

Глянув на припорошенный снегом массив парковых деревьев, что на острове Елагина, я задёрнул шторы. Так-то лучше.

Снял с себя наваждение.

Осталось, правда, беспокойство, но это беспокойство отныне всегда со мной. Не за себя, а за тех людей, которых мне доверил Мутант. По его словам, «мы не беглецы, а авантюристы. Причём, в том поле, в котором мало кто хаживал по сию пору». А по моему мнению, мы в его игре всего лишь куклы, а точнее, марионетки его кукольного театра. У нас аж два кукловода, причём ведущий в этой паре, как выяснилось, вовсе не Мутант, а его подруга. Вскользь он обронил: «Бывшая жена». По словам моего друга, она теперь «рулит». Сокрушался о том, что привлёк её к проекту. Мне известно её имя — Анастасия. Завтра узнаем, что она из себя представляет, а в данный момент даже не пытаюсь вообразить её лик.

В любой авантюре присутствует обман. Мы все обманываем друг друга. Иногда — себя.

А любой авантюрист — преступник. По себе знаю.

Не сыскать преступников равных мне. О преступлениях Мутанта могу лишь догадываться. В отличие от внушаемых (тебя, мой друже, в этот круг не включаю, хотя и грешил ты легковерием по молодости), не верю в байки, вещаемые посредниками сильных мира сего, включая СМИ, папу римского и прочую нечисть, а равно и притчам Мутанта. А ведь было время золотое в нашей юности, и тогда я воспринимал его как благороднейшего человека из моего окружения. Эх, Ма! Я вот преступник даже по отношению к родной племяннице. Она знать не знает о судьбе, что я уготовил ей. Да я и сам не знаю, что нас ожидает. Маша порхает по квартире и предвкушает приключения за границей. Наврал ей. Сказал: весь мир посетим. А её жениха, по словам Мутанта, «уже упаковали». Знать бы, что сии слова означают! Спит он, якобы, как куколка и не ведает о грядущем. Анюта, моя жена, как уговорено, не перечит тем бредням, что я высказываю племяннице, а сидит на кухне, лелея и успокаивая тревогу в душе, да болтает с подругой Маши. Подсуетилась моя племянница, вызвала из валдайской деревушки дальнюю родственницу, о коей я и не слыхивал, и навесила на неё «квартирное дело».

Как каждого человека, меня гложут сомнения, чувства неуверенности, страха, а порой глухая, ноющая тоска, но все эти колебания расстроенной души я поверяю лишь дневнику; на людях стараюсь выглядеть как руководитель, твёрдо знающий свой путь.

Да’с, никто из моих подопечных не догадывается о моих сомнениях; они на меня взирают, как на крышу, что гарантирует им безопасность.

С некоторых пор руководствуюсь исключительно своими соображениями и решениями, что само по себе преступление. Есть в российском законодательстве статьи и параграфы, кои вполне применимы к моим деяниям.

Обо всех моих преступлениях без наказания коротко не скажешь.

А потому всё по порядку, но прежде всего, письмо-сопроводиловка тебе, друже, как прелюдия к текстам.

ПРЕЛЮДИЯ ПИСЬМО ДРУГУ

Друже!

Пишу тебе в стенах родного дома.

Всё здесь по-прежнему, всё на старых местах. Ничего не изменилось в моей квартире с того самого дня, когда подался в бега. Только на кухне непривычный порядок. Хвала племяннице Маше! Радетельная, должен сказать, хозяйка. Изменения зримы за пределами стен прежнего местожительства. Например, исчез сосед, некий Михаил Моисеевич Петров, в семейном кругу именовавшийся Мойшей. Выяснял: никто в доме его не помнит. Племянница его не припоминает, но это-то понятно. Маша к нему не заходила; если видела, то мельком, а в городской суете не всматриваются в лица прохожих. Михаил Моисеевич как юрист оформил доверенность на её имя по документам, что я выложил ему на стол в его квартире. Там ныне проживает Олег Петрович, по странному совпадению, также юрист. Как бы там ни было, фактик очевиден: пропала доверенность. Впрочем, ценность той доверенности в новых обстоятельствах ничтожна. Маша предположила, что забыла бумагу дома, в родном Валдае. Увы, в этой истории нет никакой мистики. Мистика существует лишь в умах людей, неспособных объяснить какие-либо феномены. Случай даровал мне такую способность, и худо-бедно, но постараюсь прояснить тебе некоторые моменты из моей жизни, дабы развеять туман мистики, охвативший, по словам Маши, «весь Петербург и всю Европу». Например, Олег Петрович на законных основаниях занимает жилплощадь, что на первом этаже, благодаря инициативе Мутанта. А с какого бодуна Мутант провернул эту операцию, я не спрашивал. Хотя им было упомянуто, что Мойшу подключили к делу, в котором я являюсь фигурантом.

Читай, друже, байки, что на флешке. Моим байкам можешь верить! Знамо, любой туман таит в себе опасности. В любом случае, для тебя как мой текст, так и манускрипты, полагаю, будут небезынтересны.

Скрывать не буду: беспокоит и страшит меня будущее. Завтра волна изменений настигнет меня и моих людей. Слепо доверился параноику, утверждающему, что в эти волны ныряли и до нас.

Прощай!

К сей флешке с текстами баек в форме дневниковых записей, которые вёл вплоть до момента обретения земного счастья, прилагаю две рукописи моих товарищей. Один из них мне хорошо известен, такой же, как и я, безбашенный. Ежели не ошибаюсь, рукописи содержат материалы для киносценариев.

Работа для тебя весьма объёмная, но не срочная: расшифровать и набрать тексты. На условиях предоплаты. Не обижу. Ради этого завтра спозаранку встретимся. Друже, я на вертолёте прилечу к тебе к субботе! Ради бога, не обижайся на меня. Наша встреча будет весьма краткой.

Единственная приятная новость за последние дни: мне обещали поддержание коммуникаций с тобой. Так что жди писем и реляций о моих победах или поражениях. Не знаю, правда, на каком фронте. Если не дождёшься весточки, помяни добрым словом мою персону и все пять лет нашей учёбы в универе.

Farewell!

Глава 1 СОБЛАЗНЕНИЕ БЕЗ ОБМАНА

Глянул на часы. Ещё есть время до отбытия. Маша что-то лихорадочно собирает, но самое ценное — картину с Рюриком — я уже упаковал.

Сидя в своём кабинете, обвёл взглядом стол, шкаф со словарями, голые стены и, решив отредактировать сей текст, сказал себе: «Ключ нужен, да не разводной и не музыкальный, а вербальный. Ёмкий и краткий!» Русскому мужику такой нетрудно найти. Вот он:

Ёпть!

Индусы повторяют «Ом» при молитвах. Можете повторять «ёпть» как рефрен после каждого абзаца. Мат — он как очищение души. В отличие от оргазма или катарсиса, мат всегда готов всплыть на поверхность сознания; ругайтесь на здоровье; нет ничего слаще ядрёного русского мата. По секрету всему свету поведаю: нет различия в значениях слов «Ом» и «Ёпть». Оба слова означают «творение». Помимо значения, каждое из этих слов включает варианты смыслов, а понимать и применять их следует по обстоятельствам. Так применяйте и творите! Многословно, да? Куда проще сказать: Ёпть!..

Впишу некоторые дополнения. Они уже продуманы.

Историю начну не с главного, а с того дерьма, в котором барахтался. А что делать? Все мы по дерьму ходим, с дерьмом общаемся, и привычно уже. Никто даже нос не зажимает, если вдруг шибанёт.

О рефрене не забывайте!

Начну ab ovo. Известно, что произнося эту фразу, означающую «с начала», римляне метафорически ссылались на яйцо как причину порождения чего-либо. Метко подметили! Каждый обладатель скромной пары яиц из посещавших мою квартиру в то памятное лето страдал от желаний, что подогревались исходившей от промежности тухлостью, видимо, давно привычной для них. Само собой, те обладатели имели заметные различия, но в одном они были схожи: мнили себя писателями или авторами. Могу утверждать, что скучнее норвежских писателей только шведские. Я не про книги, про людей. Причём, имею в виду тех, кто часто ошивался в моей квартире. Один за другим все эти хуторяне и столичные жители приходили, следуя по лестнице за «хвостиком причёски» моей Подруги и галантно пропуская её в дверях. (О ней все звенят и жужжат как о классной переводчице. Как женщина одно время она меня привлекала, но книги в её переводе не читал. И читать не буду, памятуя о скуке, одолевавшей меня от общения с её кавалерами). В переводе со шведского юморного «хвостик причёски» ничто иное как «коса».

Иронично называя Подругу femme fatale, вёл я себя как истый джентльмен, досадуя лишь на потерю времени. Ни намёком, ни жестом ни разу не выдал наши некогда близкие отношения. Всё было, всё прошло, и слава богу! И ради бога, не подумайте, что нас сжигала высокая любовь. До поры до времени предполагал, что энта любовь сродни высокой моде: все пялятся на такие явления и верят, что они существуют исключительно в рамках телеков или киноэкранов. Не буду сейчас развивать эту тему и забегать вперёд. Вернёмся к нашим скандинавским баранам.

В Петербурге есть что посмотреть, и моя квартира с неплохой живописью на стенах, с широкими окнами, балконом и видом на парковую зелень (не продаётся и не сдаётся) — в том ряду достопримечательностей, что были обязательны для показа состоятельным шведам и норвегам, либо до, либо после зоопарка. Благодаря довольно близкому соседству с оным. А если не пешком, а на такси, то, можно сказать, рядом. Потомки викингов пешком гуляют только по Невскому или в непосредственной близи от Европейской. В иных гостиницах они не останавливаются. У них свои понты! Никоим образом, будучи скромным техническим переводчиком, в компании с писателями не мог я претендовать на какую-либо особую, значимую роль. В городском антураже меня экспонировали наряду, например, с живыми экспонатами зверинца. Скажу по секрету: весь Петербург для них зверинец.

Когда-то думал, что только англичане способны на ничем не обоснованную высокомерность. Как оказалось, ошибался. Это всего лишь миф. Высокомерность как англичан, так и писателей из земель викингов зависит от денежных сумм на их банковских счетах. Короче, среди скучных писателей заметно выделяются высокомерные.

Визиты прекратились, когда парковая зелень пожелтела, и Подруга определилась с выбором спутника жизни. Выбор пал, по моему мнению, на самого высокомерного из скучных. Выбилась, если не в дамы, то в дамки. Рад за неё.

Моя femme fatale, продав свою крохотную квартирку, неделю пожила у меня и, наконец-таки, уплыла за море на ПМЖ, оставив после себя стойкий запах французских духов и холодильник, полный продуктов. В благодарность? Ага, кто-то ей сказал, что шведская таможня не пропускает копчёные колбасы. Копчёности, между прочим, мне доктор запретил. К врачам лучше не ходить! После Чечни посетил поликлинику, прошёлся по коридорам, всё ещё покрытым линолеумом советской эпохи, посидел в очереди, послушали меня, выслушал и я. С тех пор ни разу не пересекал порога клиники.

Провожая Подругу, подумал: «Становлюсь мизантропом. Ни сердечных привязанностей, ни любви… В душе сухо. Как в пустыне. Без благодатного дождя я как голый саксаул. Тем и заметен, а потому ни одна верблюдица не желает ко мне приближаться».

У неё и меня всё сложилось не так, как в поговорке. Она сперва вылетела из сердца вон, а потом — с глаз долой. «Каждая верблюдица стремится в края, преисполненные благодати. Запишу-ка эту сентенцию в книжку», — приняв решение об этом новом дополнении в заветное для меня издание афоризмов Козьмы Пруткова, вдоль и поперёк исчирканное записями, и в последний раз помахав рукой, вздохнул с облегчением. Достали меня викинги. Каждый из них норовил высказать штампованную идейку о чрезмерности пространства, занимаемого Россией. Как гордый рус и потомок варягов, поведал всем этим недружелюбным викингам о ничтожности их бытия в парниковых условиях и полнейшем отсутствии суверенитета на всех уровнях и в мозгах большей части скандинавов.

Да, сударыни и судари, не было в истории нашей страны нашествия викингов; было пришествие Рюрика с русами, варягами и ободритами. Но в истории моей жизни нашествие викингов было, и оно отрицательно сказалось на финансовом благополучии гостеприимного переводчика. Хотя, не стоит преувеличивать их роль в резком снижении моих ресурсов. Они всего лишь являлись фоном или незначительными статистами на сцене, где разыгрывалась основная драма.

В ту же эпоху, по закону подлости, а точнее говоря, из-за трудностей, испытываемых моими работодателями, я сел на мель. Причём, основательно. Переводчики-фрилансеры первыми теряют заказы на работы в кризисные времена.

По закону парности несчастий приказал долго жить монитор.

Расклад, в самом деле, аховый: кошелёк пустой, кредитный и дебетовый счета обнулены. На счету моей оффшорной фирмы накопилась приличная сумма, но она была как lifesaver, как спасательный круг на берегу далёкого острова в океане.

Невольно подумал: «Отсутствие финансов становится нормой».

Почесал затылок: придётся обращаться к Максу.

Не входил Макс в ближний круг моих друзей. Всем друзьям присваиваю прозвища как награду. У Макса прозвища не было.

Максим, работая, торгуя и пьянствуя исключительно в своих стенах, был воистину воплощением своего знака зодиака: типичный рак. Вся его квартирка, пропитанная стойким табачным запахом, была забита снизу доверху компьютерами, клавами и прочим подобным товаром на стеллажах и столах. Всё недорого, всё бэушное, многое — с криминальным душком. Вариантов не было: только Макс, говоря его словами, «реально» и «в натуре» мог бы помочь мне.

С точки зрения самого успешного из моих одноклассников, тот, кто не отхватил приличного куска пирога в лихие девяностые, — лох и неудачник. Бандиту, пардон, банкиру виднее. Так что, по мнению преуспевших людей, я с Максом заняли места на одном, причём самом большом в мире корабле дураков. Но на разных скамьях. Покойные — мои и Макса родители — когда-то дружили. Грешно было бы не помогать Максу. И я неоднократно пособлял ему. Теперь наступил его черёд помочь мне.

Набрал номер Макса. На горячо высказанную просьбу выручить бывшего одноклассника из прескверной ситуации он охотно откликнулся и предложил «почти новый» комп.

— На хрена мне комп? Мне монитор нужен. С солидной скидкой. И в рассрочку

— Да ты чё, старик? — озверело завопил он в мобилу. — Один монитор не отдам. И какая скидка, блин? Я ж тебе и так задарма!.. Там, кстати, всё по твоему профилю. Программы, словари. Конечно, можешь по частям, но сто баксов сразу на бочку.

Мелькнуло в голове: «Облом!» Макс хрипло добавил:

— Ситуёвина у меня! Сёдня должен отдать сто баксов — иначе уроют!

Диалог прозвучал красноречиво в тех терминах, что прекрасно нас характеризуют. Если кто не понял, поясняю. Я не читал шведов и норвегов, а Макс вообще ничего не читал. Подумал тогда: «Ну да, как всегда, сгущает краски. Хотя, может, и не шутит. Видел же как-то его братву. Урыть не уроют, но фингал поставят». Не стал обещать, сказал: «Перезвоню».

С высокой позиции на балконе второго этажа, где частенько покуривал и поглядывал на снующих по улице людей, я пытался распознать, кто есть кто среди незнакомого люда.

«Белые не пушистые, в нашей расе больше хищников, а намётанный взгляд горожанина определяет таких с ходу. Некоторые совмещают в себе характерные признаки пушистости и хищности. Во мне, наверное, больше пушистости. Выше я любого хищника», — такие и подобные им совершенно не оригинальные и вялые мысли протекали одна за другой в голове безработного переводчика, расстроенного от только что постигшей его неудачи: нагло пошёл в магазин ради попытки приобрести монитор по кредиту и потерпел фиаско. Проверка финансового статуса клиента заняла считанные мгновения.

Так-то вот, товарищи! Ваши из КГБ — дети малые по сравнению с нынешними деятелями и сегодняшними технологиями. Везде — одно и то же, впрочем, в нашей стране в одном отношении лучше: нет казино. Звякнул коллеге в Таллин. Он в аналогичной ситуации, то есть, на мели. Похохатывая, коллега рассказал, что тоже пытался добиться кредита в банке. Отказали на том основании, что он берёт наличные из банкомата рядом с казино. Тотальная слежка! Повсюду и круглосуточно! Для полноты рабства не хватает только чипизации. Вот когда, сударыни и судари, имплантируют вам чипы, тогда — ёпть! — всем кранты!

Вновь вышел покурить. Прикрыл балконную дверь, чтобы сигаретный дым не шёл в гостиную. На ночь я её оставлял открытой. После горного воздуха, коим дышал в Дагестане, спёртой и душной казалась мне питерская атмосфера. Затеял новую игру: средь хищного люда пытался опознать «вампирш» и «горынычей-кровопийц». Таких — множество, а их суть в энергетическом высасывании ваших душ. На этот раз не заметил ни тех, ни других, что не удивительно: трудно выявить подобных эгоистов среди праздношатающихся или спешащих: на всех какая-нибудь да личина. Их сущность проявляется в действии и при общении: в офисах, аудиториях, классах, на рынках, в магазинах…

Ай нет! Идёт горыныч! Весьма известный! Юрист Михаил Моисеевич, высасывающий как души и деньги физических лиц, так и гонорары успеха из юридических лиц.

А ведь может мне помочь!

И я поприветствовал его с высоты моего балкона.

Нелёгкая его принесла! Постоянно и незримо для меня крутящийся под моими ногами на первом этаже, он изредка обращался с незначительными заказами, и я переводил для него документы или контракты. И вот выяснилось, почему он пристально разглядывал картины в моей гостиной и кабинете! Мою скромную просьбу о сотне баксов он решительно отфутболил. Но предложил купить за ту же сумму осенний пейзаж, что висит в моей гостиной. Забавный диалог между нами воспроизводить нет никакого желания. Каждый способен прикинуться дурачком или человеком, несведущим в живописи. Но итог разговора для меня оказался печальным: картину, что стоит, по меньшей мере, тысячу баксов, отдал за пятьсот.

В высоких ботфортах и камзоле, украшенном сияющим орденом, Меншиков неслышно возник предо мною и глянул на меня с явным интересом. Вероятно, давно не видел юных лиц в своём дворце. Мельком обозрев с головы до ног сиятельную персону, я уставился на его награду в форме звезды. Меншиков понял моё невысказанное желание и хрипло произнёс: «Орден не отдам. Уберёг его от нечестивцев. Они меня всего лишили. Ежели желаешь, ищи мой клад. Он в подполье». — «Зачем мне ваш клад. Буду офицером, генералом и героем, как мой папа». — «Надежды юношей питают! О-хо-хо-хо!» Смех Александра Даниловича гулким эхом отзывался в пустых аудиториях Меншиковского дворца, пока бывший хозяин обходил дозором помещения, и, невзирая на наличие дверей, проникал из одной аудитории в другую сквозь стены. В том сне было много иного, но память сохранила лишь один яркий эпизод.

Разбуженный отцом, взахлёб рассказал ему о странном сне. Отец криво усмехнулся и произнёс не менее странные слова, суть которых до меня дошла лишь по прошествии многих лет.

— Не к тебе одному приходит Алексашка. Многие скурвились. Нынче генералы радеют только о дачах. Пойдём, сыне, на выход.

И я последовал за отцом по опустевшему по причине летнего времени дворцу, что в те годы вмещал Военную академию тыла и транспорта. Отец там преподавал слушателям академии.

Приоткрыв глаза и узрев время на циферблате часов на панели моей старой «Лады», осознал, что вместо минуты молчания в память об отце простоял у дворца Меншикова добрые пять минут. Мои родители погибли вместе с родителями Макса. Полетели отдохнуть и полечиться в известном всем Трускавце. Не долетели. Похоронил своих в закрытых гробах. В соседнюю могилу, в воду, что просочилась на её дно, опустили два гроба с останками отца и матери Макса. Во что-то надо верить. Так и мы верим, что схоронили останки наших родителей…

Когда Михаил-горыныч унёс картину, оголённая стена с осиротевшим шурупом наполнила меня печалью; душа взвыла от непривычной пустоты. Давным-давно всё пространство стены заполнял дагестанский ковёр. Навоевавшись и насмотревшись в Чечне на подобные ковры, я снял изделие ручной работы со стены и сбагрил его, чтобы он не напоминал мне о крови, пролитой моим наполовину поредевшим взводом. У приятеля, большого, но непризнанного Мастера, купил несколько холстов. Не сразу, а поэтапно. Мастером он стал в моих устах в тот же миг, когда узнал об имени жены: она звалась Маргаритой. За тот осенний пейзаж, что, по его словам, на аукционе запросто можно сбыть за тысячу, он запросил пятьдесят баксов. Теперь, volens nolens, ехал к нему с «пузырём», без которого было велено не появляться.

Он жил на Первой линии, в обшарпанном доме. Как-то поведал мне, что обшарпанность домов ему дорога как художнику. Шведы же, как заведённые, после впечатлений о музеях, выдавали тирады об обшарпанности зданий в городе, что даже хуже, чем в Норвегии, и о том, что Петербург «is beyond repairs», то бишь, не подлежит ремонту.

Когда-то у Мастера была мастерская; из-за отсутствия финансов он вынужден был отказаться от всякой роскоши, а место работы, по мнению жены, занимало видное место в перечне излишеств; квартира наполнилась запахами красок, разбавителей, лаков — и размолвками с женой. «Ну, не понимают они нас», — так удручённо сетовал он по поводу всех бывших жён художников, когда его настигла беда: Маргарита покинула Мастера. И сына с собой забрала.

С высокого мыса руйский волхв указывал князю путь на восход. В предутреннем сумраке уже разгоралась заря, играя бликами на сбруе Рюрика и насыщая отсветы кровью и золотом. Очарованный мощью живого письма широкой кистью и мастихином, я подавил вздох сожаления: не по карману сия музейная ценность.

— Для тебя, капитан. Года два работал. Вишь, как лессировочки играют!

— Шутишь? Мои амбары пусты, а на днях последняя мышка сбежала, хвостиком вильнула с корабля и отплыла за море к свеям.

— Не городи чушь. Доставай, что принёс! На этот раз не отвертишься — нарушишь свой сухой закон.

Три бутылки перцовой водки произвели на него впечатление. Нет худа без добра, и по подсказке Подруги викинги приходили не с пустыми руками, а исправно подносили дань в стеклянных ёмкостях с наклейками «ABSOLUT». Не для себя взымал дань. После Чечни редко принимал на грудь, а если принимал, так рюмку-другую, не более. Увы, на то есть причина. Не бог весть какая: язва желудка. Так мне врач сказал. Можно сказать повезло: ни ранений, ни наград, не считая присвоения капитанского звания, ни иных последствий, кроме язвы.

Пока Мастер что-то стругал на кухне, готовя закусь, позвонил Максу:

— Дуй с компом к Мастеру. Перегрузим в мою машину. Угощу Абсолютом.

— Оки-доки, но к твоему Мастеру не пойду. У меня дельце проклюнулось. Чао, скоро звякну.

Ну что сказать? Тактичный парень.

В самом деле, зачем тусоваться в тех компаниях, где чувствуете себя не в своей тарелке.

Я уже просмотрел множество работ Мастера, и сам хозяин появился из кухни со сковородой, когда затренькала мелодия моего мобильника. Взирая на шипящие шкварки, коротко ответил Максу: «Иду!», и, объяснив хозяину суть дельца, сбежал вниз.

Полнотелый Макс широко мне улыбнулся. Хорошая у него улыбка. По-детски непосредственная. Перенесли из его старого Москвича в мою не менее старую Ладу всё железо с комплектующими, прикрыли сиё хозяйство мешковиной, дарованной Максом, и я отдал ему задаток, то есть, двести баксов: сотню, чтоб отдать долг, а сотню — на расходы.

— Завязывай, Макс, с криминалом. Знаешь ведь поговорку про верёвочку?

— Не учи учёного. За три года ни одного прокола. Товар беру только у Птаха. Ты, кажись, видел его.

Я тяжело вздохнул, пообещал Максу наведаться через неделю-другую, и мы попрощались. В самом деле, кто я такой, чтоб учить его?! Всего лишь одноклассник. Мы в детстве особо не дружили. Впустую он вертелся в детстве, впустую вертится и ныне. А я не Дон Кихот, и сражаться с ветряными мельницами не желаю. В нашей стране с утреннего солнышка, что встаёт над Дальним Востоком, и до самой до Москвы одному витязю не вспахать всё поле криминального мира. К тому же, сам только что цапнул коготком ворованное.

Мастер не сидел без дела: за время моего отсутствия обернул картину бумагой и скрепил её скотчем. Прищурив глаза, я оценил размеры шедевра. Охренительные! Придётся везти на крыше.

— Раму, будь добр, закажи в мастерской или салоне. У меня багет был да вышел.

— Ты, похоже, извиняешься? Вот объясни, с какой стати ты стал таким щедрым?

— Неужели не помнишь, капитан? Лет десять тому назад ты мне, православному атеисту, поведал о заре нашей цивилизации, о Боге Свентовите, и о том, что сотворили с нашим народом. Я тогда с издёвкой отвечал тебе и твоему приятелю. Потом начал почитывать и беседовать. Нашёл светлые головы. Они мне подтвердили многое из того, что ты сказывал. Считай, что наставил меня на истинный путь. Моя работа — в благодарность за твоё наставление и прояснение в моих мозгах, и за это выпьем, друже.

С пафосом Мастер, не без этого!

Мы выпили, а от шкварок я отказался.

— Извини, язва у меня, — это заявление для него не внове, из года в год твержу его как попугай, но ни на него, ни на других оно не действует; пора, как говорил мой отец, «сменить заезженную пластинку». — Доктор велел аж на год забыть о спиртном и жареном. Питаюсь овсянкой. А ты никак в родноверы подался?

— Стакнулся с ними. Не по душе они мне. Зациклены на ритуалах. Атмосфера у них, скажем так, совсем не творческая. Работу нашёл: веду занятия в изостудии. Сынок мой, вопреки матери, в меня пошёл, работает рядом со мной. Так вот, в эту студию раз в неделю ко мне приходит толпа народа из тех, кто историей интересуются. Норманистов почему-то больше. С пеной у рта доказывают, что викинги основали Русь.

— А чего ты их привечаешь? Они ж шарлатаны.

— Ну почему? Многие веруют и даже доказательства представляют. Из того, что нарыли. Я со всех дань беру — на чай и кофе, — Мастер усмехнулся, — И всем вещаю истину: блажен кто верует!.. Хотел бы с твоим приятелем потолковать. Ну, с тем, кого ты приводил в мою студию.

— С Александром? Исчез он. Никто не знает, где он и что с ним. А жаль, хороший парень. Я с ним в спортлагере подружился. Славное было время!..

Старый шуруп пришлось вывинтить: размеры картины потребовали. Даже без обрамления, Рюрик с волхвом заняли доминирующее место в гостиной. Тогда-то впервые столкнулся с мистикой: вроде бы волхв указывал на восток, но без рамы он определённо указывал Рюрику и мне на дверь, то бишь, на выход. На лике Рюрика явственно видно недовольство. Есть, есть тайна, и похоже, что Мастер интуитивно раскрыл её: русы и руйские волхвы молвили Рюрику о том, что путь перед ним чист и указали на восход. Потому-то он и пришёл со своими людьми в Ладогу.

Следующая неделя пролетела как один день, благодаря полученному заказу на перевод технического описания. От нового работодателя. В гарантийном письме-сопроводиловке было указано, что я фирме известен как опытный переводчик.

И наступил чёрный понедельник.

Ранним утром того понедельника направил заказчику выполненную работу вместе со счётом-фактурой и, как говорили в старые времена, «с чувством глубокого удовлетворения» поаплодировал сам себе и лёг спать.

На протяжении прошедшей недели никто меня, слава Богу, не беспокоил. Звонила, правда, племянница из Валдая. Из маминой родни. А другой нет. Нет родичей по отцу: они воевали-партизанили, и все сложили головы. И вёску их сожгли. Маша жила в моей квартире, пока я бегал по горам Чечни и Дагестана.

Голосок её показался взволнованным. «Соскучилась по Питеру!» — «Вполне понятное желание. Ради Бога! Приезжай в любое время и живи, сколько пожелаешь». — «Тогда я нарисуюсь в понедельник». И она нарисовалась. В пять утра. Хорошая девушка Маша, супы готовит превосходно, и молодчина, потому что рано разбудила.

По-разному строят люди свою защиту от внешних и внутренних неурядиц и коллизий. Как на передовых позициях, так и в тылу. Когда оттаял, пообмяк после войны, втянулся, как встарь, в лямку переводчика, так мой взгляд утерял былой стальной блеск. Но что-то затаилось, осадком легло на сердце. Женщины, как правило, чурались меня. А ведь не урод. Не помогала разного рода маскировка ни в одежде, ни в причёске. До чего дошёл! Саксаулом себя вообразил. Бесчувственным снобом, свысока посматривающим на верблюдиц и девиц. Уж очень покойным стало моё бытие, а поле моих игр казалось ровненьким как биллиардное сукно с застывшими шарами. Как главный на своём поле, взирал с равнодушием на окружающие меня субъекты и объекты.

В злосчастный понедельник Маша первой разбила сиё состояние покоя; её голос, насыщенный обертонами, задрожал — и она, заплакав навзрыд от неразделённого горя, поведала весть, что ударила по мне, безучастному эгоисту — и я как выбитый за бортик белый шар оказался в новой реальности. А в ней — боль и сострадание к Маше с её чередой несчастий.

Дошла до ручки! Работу потеряла, из-за безденежья охотницей стала: бутылки собирает. В девяностые годы перестройка жизни увела в лучший мир мою тётушку, младшую сестру моей мамы, затем отца Маши; за ними последовали её иные родственники. Кроме меня никого не осталось. В прошлом году умер от передозировки парень, о коем она грезила ещё в школьные годы. В этом году в офис, где она работала, пришёл новый инженер, и всё складывалось, как в сказке. Она даже начала мечтать о подвенечном платье. Недолго мечтала: средь бела дня зарезали её парня на автобусной станции. А месяц спустя обанкротили фирму, в которой она зарабатывала на хлеб насущный. По словам Марии, она живёт «в заколдованном кругу», и мнится ей, что кто-то наложил проклятие на её род.

«Дурдом. Весь мир дурдом», — так воскликнул я и, велев Маше выдать мне реквизиты для перечисления денег на её счёт, добавил: — «Всем бедам есть объяснение. Оно в одном слове: Москва. Всё в этом звуке слилось, всё им объясняется. Тебя, Маша, бессонница утомила. Приляг, поспи, сон развеет твои страхи. В комнате вчера марафет навёл, там светло и чисто. Сказку во сне не гарантирую, но пока спишь, решу твою денежную проблему. Есть кое-какие связи, так что найду тебе и работу». Не следовало мне произносить последнюю фразу. Тот же Макс умнее меня; не помню уж, по какому поводу он обронил свой девиз: «Никогда никому ничего не обещай».

Маша заснула, а я лёгкими ударами пальцев по клавиатуре и мышке отсёк добрую половину спасательного круга — и праведно заработанные денежные средства помчались по электронным путям с острова, забытого всеми богами, кроме Меркурия, на расчётный счёт Марии.

В грозные дни под городом Грозным и в горах Дагестана, где очутился по причине бардака в военкомате славной Российской армии и где ни дня не служил по своей воинской учетной специальности, за квартиру был спокоен: Мария держала оборону, то есть, платила по счетам, а заодно успешно окончила институт и получила классное образование экономиста. Как и ранее, она вселилась в спальню с окнами, выходящими во двор. Самая спокойная комната. А двор у нас вполне питерский: из него можно выехать в другой двор — и на улицу, параллельную нашей. Свою машину редко там оставлял: жильцы выбрасывают из окон, например, помидоры, недоеденную пиццу, et cetera, и всё почему-то летит на крышу и капот моей развалюхи или на другие машины.

Можно было бы и самому вздремнуть…

Да’с, насчёт того, чтобы покемарить в гостиной, я подумал да отставил это желание. Взгляд упёрся в комп, сиротливо стоящий за шкафом. Сопли кабелей, что высовывались из-за шкафа, напомнили о необходимости поддерживать уставной порядок. Любопытство взяло верх. Что кому за дело, что у меня болело?! А что болело у моего коллеги? Подсоединение к родному монитору заняло считанные минуты.

«Ну’с, что сказать? Солидный переводчик. Работал с бандитами, пардон, олигархами», — к такому выводу я пришёл через полчаса работы, то бишь, беглого просмотра документов и текстов. — «Мне с ним детей не крестить. Хотя, о человеке надо судить, прежде всего, по книгам, что он читает. Скажи, светик, что читаешь?» Нашёл фолдер «чтиво». Раскрыл. Ба-а, какая пошлятина! В том фолдере был ещё фолдер, названный «Untitled». Судя по пошлятине, что узрел, можно биться об заклад с самим собой, что сей фолдер скрывает порнуху. Открыл его — и, фигурально говоря, завис. Что за лох этот переводчик!

И потекли мысли, одна за другой: «Что он, что я — оба лохи! Начисто у нас отсутствуют понятия о безопасности. Но если мой комп без паролей, то я не храню там конфиденциальную информацию. Твоё благо, коллега, что ни Макс, ни воры ничего не читают. Иначе бы твои капиталы уплыли бы в их карманы. А здесь что? Файл с паролями и снимком карточки кодов доступа к банковскому счету! Ну да, а вдруг оригинал будет утерян?! А до банка далеко. Надо же, тот самый банк под теми же пальмами! Это дело ясное: видел ты, светик, ту же рекламку оффшоров, что и я».

Мне как-то стало нехорошо. Ранёхонько ещё, но Макса надо было трясти за жабры. Выскользнув на улицу, завёл машину и поехал по пустынным улицам с редким среднеазиатским людом, вышедшим на уборку вверенных им территорий. Свеж был воздух, напитанный осенней прелью. Почему так мил людям сей признак умирания природы и знак прощания?

У подъезда дома, где жил Макс, две лавочки. Народ повсеместно ставит кодовые замки на подъездах, а лавочки почему-то исчезают. Обшарпанный дом Макса был исключением. Не сгинул советский дух и порядок из этого дома. Несмотря на раннее утро, на лавочке под сенью кустиков с листвой в багровых тонах сидели две пожилые женщины, прервавших живое обсуждение местных сплетен при моём появлении.

— К кому вы? — беспардонно спросила меня та, что потолще.

В памяти вспыхнуло: Трофимовна, соседка Макса.

— К Максу иду, Трофимовна. Надо бы нам на кладбище съездить, к могилкам родителей.

— Нет твоего Макса. Вчера убили. Ментов вызвала, так они почти до полуночи разбирались, кто да почему?

Сглотнув, спросил:

— Кто ж его?

— Бандюганы. Первым делом дверные глазки нам залепили, потому никто их не видел. Не шумели, не кричали. Поговорили да отчалили на своих мерсах. А у меня ключ от его квартиры: Максик мне его дал давным-давно. Глянула я — а там два трупа. Максик, в голову стреляный, и бандюган Птах. Его я опознала. Частенько наведывался. Так и сказала. В понятых была.

Я приложил ладонь к сердцу. Неровно оно стукнуло.

— Квартиру, верно, опечатали?

— Опечатали. Запиши-ка телефон ментов. Если знаешь что, позвони следователю.

Записав номер телефона, сказал на прощанье:

— Ясно. Но неясно, как земля таких сволочей носит?

Разное приходило на ум, пока вертел баранку. Одно было понятно: всему причиной тот сворованный комп, что у меня в кабинете. Надо отомстить за Макса и слинять на время. Вряд ли Макс выдал меня. Тотчас бы навестили. Но вычислят, как пить дать. По мобильным номерам входящих-исходящих. Они все под одними крышами ходят, что бандиты, что менты.

Машину загнал во двор и через чёрный ход поднялся к себе. Маша ещё спала, и я решил не будить её. Из её сумочки достал паспорт, спустился на первый этаж и позвонил в дверь Михаила Моисеевича. Сонливо и недоумённо он уставился на мою персону, но я скоренько объяснил ему, что нужна доверенность на имя племянницы. Мол, специально вызвал её, да с дороги притомилась и спит, а дело безотлагательное, поскольку должен срочно отбыть по делам. Покряхтел Михаил Моисеевич и пригласил войти. Конечно же, бывшая моя картина висела на видном месте, напротив стола юриста, ублажая и успокаивая его взор. Нотариальное дело хлопотное, а потому и дерут безбожно. Хлопоты опытного Михаила Моисеевича растянулись аж на пятнадцать минут. Распечатал, где надо приложил штамп и печать, заверил мою подпись — и протянул ладошку для принятия оплаты. Ладошка у него маленькая, а размер оплаты большой. Но я не возражал. Поблагодарил и пожелал всех благ ему и его супруге. Бездетно они прожили жизнь. Но такая радость не для всех.

Без лишнего шума, дабы не нарушить безмятежный сон Маши, открыл на кухне бутылку минералки. Воздушные капли стремились наверх, к своей родной стихии. Последую их примеру — и бог знает, куда меня выбросит. Но иного выбора нет. Осушив фужер одним глотком, решительно направился к компу. Вывел файл с банковскими кодами, вошёл в Интернет. На счету моего коллеги, по моей догадке, либо убиенного, либо сбежавшего, сумма превышала двадцать лимонов. Внутрибанковская операция свершится мгновенно. На всякий случай указал по-английски: «для закупки оборудования по контракту». И перешёл Рубикон, оставив небольшой «хвостик» на счету. А перейдя, зачистил следы своих действий. Отсоединив кабели, упрятал железо в сумку. Утопить её — минутное дело.

Начал собирать вещи. Когда-то у отца имелся «тревожный чемоданчик». У меня наготове тревожный «back-pack», а по-русски «рюкзак». Уложил дополнительно то, что мне будет необходимо, и то, что дорого, иначе говоря, несколько фотографий моих родителей. Не мог представить их мёртвыми, потому что видел их только живыми. Мама была второй женой отца; с первой он расстался ещё в пятидесятых. А я, единственный сын, оказался поздним ребёнком. И надо бы восполнить то, что не успел отец, да вот — постоянно что-то удерживает меня в рядах холостяков.

Возможно, нечаянный стук дверцы шкафа или мои движения разбудили Машу, и она позвала меня. Приоткрыв дверь её комнаты, я сказал:

— Надо вставать, Маша.

— Мне показалось, что кто-то звонил. Точно, кто-то звонил долго и настойчиво, но у меня просто не было сил встать и открыть дверь.

— Странно, кто бы это мог быть? — ответил я.

В самом деле, странно. Вряд ли бандиты. У них, как в армии, утренний развод. Да’с, человек всегда способен найти утешительную мысль. Тем не менее, столь ранний утренний звонок в моё отсутствие мне был не понятен. Мобильник я всегда отключаю на ночь с тех пор, как мои работодатели звякнули мне раза два в ночное время из Штатов. Работы следует сбрасывать по электронной почте, а не звонить по ночам. Ныне мобильник был отключён, и никто до меня не пытался дозваниваться. Это-то ясно: зачем раньше срока пугать дичь?!

— Вставай, Маша! Я на тебя оформил доверенность. Как хозяйка, будешь платить за квартиру. Все бумаги для этого на кухне, рядом с твоей сумочкой. К сожалению, мы оба должны сейчас уехать. Деньги тебе перечислил, тебе их на год хватит.

Маша подозрительно всматривалась в мои невинные глаза. Она не стала меня укорять, но молвила:

— Говорила ведь вчера, что над нами довлеет чьё-то проклятие.

— Ах, Маша! Люди сами себя заводят в дебри таких обстоятельств, из которых только одно спасение… И я завёл себя в дебри, и мне надо скрыться на время. Не будем спорить, просто играю тебе подъём, как в армии. Время пошло! Я тебя прямо до твоего дома довезу.

Пока Маша умывалась, достал отцовский ТТ и сбрую для скрытого ношения. Одел пиджак, плащ бросил на рюкзак. Маша вышла из ванной, и в этот момент раздался звонок в дверь. Соседи не стали бы звонить так долго. По спине пробежал холодок. Указав Маше на спальню, вытащил пистолет и подошёл глянуть в дверной глазок.

— Открывай, старина. Это я, Сашка. Не забыл, надеюсь, наш спортлагерь?

Визуальная проверка подтвердила явление пропавшего народу, и я открыл дверь.

Сашка поставил тяжёлую и объёмистую сумку на пол, бросил на неё плащ, и мы обнялись. Он разительно изменился. Обритая голова с седельцом Ю la запорожец выдавала его, по моему разумению, модное увлечение, характерное в среде молодых ребят, но сам-то он ведь не молод! По фасу видно: истрёпан жизнью. Моего друга впору можно называть «Старым». Впопыхах я сунул ТТ в карман, а Сашка, узрев его, спросил:

— Знаешь, значит, что тебя пасут?

— От тебя первого слышу об этом.

— Начали серьёзную охоту. Напротив дома, в сквере, двое ждали твоего возвращения. Ты куда-то уезжал на машине. Они увидели: дверь на балкон открыта, значит, вернёшься. Хотели проникнуть через балкон и встретить тебя в квартире. Могли бы. Пришлось их попытать и выспросить. Дали адресок босса. Практически рядом. Доехал на их машине до Депутатской, что на вашем Крестовском. Там, в особняке, зачистил всех. Кое-что прихватил за труды и риск. Судя по всему, их цепочка гораздо длиннее. Есть такие, которых невозможно достать.

— Ты такой крутой?

— Намного круче, чем ты себе представляешь.

Из спальни появилась Маша, пролепетала «Здрасте», и в ответ на её приветствие вместе с книксеном Сашка широко улыбнулся.

— Твоя племянница, полагаю?.. Учитесь? Работаете?

— Окончила экономический.

— А ведь нехорошо вплетать племянницу в жуткую ситуацию, — Сашка укоризненно посмотрел на меня.

— Обо всём догадался лишь сегодня утром. Уже после приезда Маши узнал, что моего приятеля убили, — голос мой звучал глухо: много непонятного было в новом облике и речах Александра, чересчур много, включая его странную униформу. — Вижу, Сашка, ты в органах работаешь?

— Да, парочка! Маша и медведь. Медведь очень догадливый. Я тебе опосля расскажу. Сейчас я Машу провожу на вокзал, потом вернусь за тобой. От моего предложения, думаю, ты не откажешься. Прощайся с Машей. Твой дядя, Мария, уедет со мной надолго, а может быть, навсегда.

Маша всхлипнула, изобразила «чмок» на моей щеке. Я напомнил ей о платежах за квартиру. И мы присели на дорожку.

Сашка достал несколько пачек зелёных в банковской упаковке и, затолкав деньги в дорожную сумку моей племянницы, сказал ей:

— В качестве компенсации за дядю. Чтоб не поминала лихом.

Проводив с балкона взглядом отъезжающее такси, вернулся в гостиную и хотел было… Какая разница, что я хотел?! Как током пронзило: «Он же из этих! Сыграл на доверии! И ведь внушил, зараза! А я безвольный лох!»

Такси догонять и спасать Машу? Поздно! Надо же так повестись и лохануться! Но по поговорке, кол колом вышибают. А дома родные стены помогут. Идея оформилась в считанные мгновения. В прихожей — укороченная штанга от турника. Когда лень бежать в парк на утреннюю разминку, подтягивался на ней до седьмого пота. Там же, в шкафу прихожей, снасти для охоты и ужения. Считанные разы выезжал на охоту с отцом, но, повзрослев, наверстал. Вывалив из шкафа несущественные для предстоящего дела спиннинги, вытащил ловчую сеть. Распутывая сеть, подумал: «На фига тебе, козёл, баян? Есть ТТ. Если что, он живым не выйдет». Оттащил от греха подальше его сумку, заглянул: в ней — разного типа оружие и пачки банкнот. Ради достоверности баек и убеждения!

Запомнил его движение: он сбросил на пол свой плащ, что лежал-переливался светом на сумке. И где ж тот плащ? Пошарил рукой по полу — и нашёл. Ещё одно доказательство! Что-то читал о новых разработках. Простой смертный таким плащом-невидимкой владеть не может. На кого же ты, Сашок, работаешь?

Томительное ожидание ответа на этот вопрос наконец-таки прервалось цивильным звонком домофона. Снял трубку, спросил: «Кто?» — «Саша Буйнович». Открыл дверь подъезда и, когда звякнул дверной звонок, крикнул: «Входи. Не заперто!»

Буйнович захлопнул дверь, обернулся, увидел пистолет в моей руке.

— Садись на пол. Руки за голову. Без резких движений. Стреляю метко и без предупреждения.

Он сел, уселся и я на стул и задал первый вопрос:

— Куда ты отвёз Машу?

— Посадил на отходящий. Билетов не было. Сунул на лапу проводнице. Обещала довести Машу в целости и сохранности до станции Бологое. Маше выдал ценные указания, как себя вести.

— На кого ты работаешь?

— На себя. И на свою колонию на Урале.

— Ага, колония зеков, а ты их олигарх, а точнее, пахан.

— Круче, намного круче. Князь я.

— Клёвая кликуха. Значит, и меня решил упечь в колонию?

— Если дашь добровольное согласие. Насильно никого не заставляю. Мог бы показать картинки той колонии…

— Руки!.. Твоим байкам не верю. Очевидно одно: ты следил за мной, прежде чем вломиться со своим грузом. Мог бы всё иначе провернуть. На фига вся эта показуха и желание втереться в доверие?

— Врать не буду. Следил. Дней десять, с перерывом. Тоскливо было внимать твоему молчанию, когда работал над переводом. Заказ, кстати, я тебе выдал. Считай, что оплатил. Мне надо было всё о тебе вызнать. Ночью проник через балкон. Ты бездумно оставляешь дверь открытой. Большой, так сказать, минус. Проверял бы тебя ещё денька два-три, да видишь, обстоятельства помешали.

— Так ты жучки установил?

— Не только. Прилепил тебе, спящему, датчик на спину. Могу сказать: ты физически здоров, и язвы, о которой ты шептал Мастеру, тоже нет. Мастер меня заинтересовал. Его проверка заняла меньше времени. Он уже дал согласие. Будет, как ты говоришь, зека в нашей колонии. Выдал ему денег на закупки холста и красок. Через два дня явится с сыном и привезёт материалы в лагерь. Арендую тот самый, где мы когда-то занимались самбо. Там все ребята и дивчины более или менее молодые, все специалисты. Женатых пар нет. До отбытия в колонию проходят курс молодого бойца.

— Чем вы там в колонии занимаетесь?

— Строим свою жизнь, дома, предприятия, стадион. Работаем на полях да в огородах. Никому мы там не подвластны. Отличная рыбалка, а охотничья угодья — сразу за периметром.

— Знаю я о нынешней охоте. Пять патронов на человека плюс куча ограничений.

— Так это здесь. А там другой Урал.

— Что значит другой?

— Там нет городов. Там моё княжество, окруженное горами и лесами.

— Если желаешь усыпить меня фантазиями, то номер не пройдёт. Фантастику не читаю. Не вешай лапшу…

— Так и я её не читаю. Я тебе дело предлагаю. Даже два дела. Будешь обязан дежурство нести, через день, как говорится, на ремень. Будешь переводами заниматься. Парни под моим чутким руководством изымают оборудование со складов в Штатах и прочих странах. Перевод документации к оборудованию — твоя работа по совместительству.

— Ясно, воруют станки и машины по указке пахана. А как платить будешь? Из расчёта за каждый лист объёмом в тысячу восемьсот печатных знаков?

— А никак!

— Понятно! Колония есть концлагерь. У вас там висит плакат с надписью «Труд освобождает»?

— Не ты один меркантилен. Для желающих, возможно, проведу посещение золотых приисков. Весь золотой песок, что намоете, и самородки — ваши.

— А мне этого не надо. Я уже себе намыл.

— Да знаю я. Прежде, чем хлопнуть босса в особняке, выведал, почему они так рьяно охотятся за твоей персоной. За тобой, оказывается должок, ни много ни мало, а сорок миллионов.

— Почему сорок? Двадцать.

— Ну, не знаю, может быть, проценты набежали. Так что здесь тебя и под землёй найдут.

После этих слов что-то затуманилось в моей голове. Последнее, что безвольно пришло на ум, было: «Ах, гад! Усыпил-таки».

Пробуждаясь из тенет сна, не открывая глаз, пытался поймать увиденную жар-птицу за хвост и прочие видения и диалоги. Фрик с грубо намалёванным фасом наяривал на аккордеоне, и, вроде бы, я очутился в прошлом, в далёком Лондоне. Моя Подруга, забыв о моём присутствии и похабно виляя бёдрами, пошла прочь от меня и исчезла за портьерой, из-за которой в тот же миг вышли два парня, преграждая мне путь. Да ради Бога! Не желаю видеть похабство! Фрик по-прежнему играл грустную мелодию, а я заказал тёмное пиво. Вслушиваясь в звуки музыки, начал воспринимать, говорить и думать по-английски. Пальто, что держал на сгибе руки, вдруг исчезло, а фрик, пронзительно выражая сочувстие, запел скрипучим голосом о русских, что распродали свою империю, и о бедном русском, что продаёт последнее пальто. Горьким было пиво, горьким казалось и сочувствие… Всё прочее вылетело из памяти так же, как и жар-птица.

«Ага, перетащил в кресло. Странно, что не связал. Да уж ясно, что он не из этих». — кажется, такие первые осознанные мысли возникли, едва я успел стряхнуть наваждение сна. Припомнил я разговор с Сашей, и что-то мне прошептало: «Не враг он тебе!» А он сидел на другом кресле, за журнальным столиком, под образами Рюрика и волхва. Пистолет лежал рядом со мной, но его взведённый курок уже был спущен.

— Извини, надоело сидеть на полу. За Машу не беспокойся. Я ей дал работу: будет подыскивать людей для следующей партии. Может быть, и жениха себе найдёт. Те работы для тебя, что я упомянул, для тебя не главные. Помню наши беседы, и согласен с твоей идеей: мы здесь живём в тумане лжи. Много есть таких загадок, что мы должны разгадать и прояснить. Каждый археолог, независимо от того, где он копает — в своей душе или истории прошлого, — авантюрист. С твоим складом ума надо бы не корпеть над переводами, но вникать в загадки и интерпретировать их.

— Ты, Саша, темнишь. Выкладывай все карты, тогда смогу ответить тебе, причём кратко: да или нет.

— Ладно! Имей ввиду, я доставлю тебя в лагерь, а там никто не ведает истины. Полагают, что едут за границу. Иначе, многие из них послали бы меня или моих агентов грубо и по известному адресу. В моём маленьком княжестве нет ни храмов, ни церквей, но есть полная свобода для творчества в свободное время, хотя поначалу придётся пахать как рабам. Такой вот проект. Личный состав не большой, и вам необходимо будет выполнить множество работ. А тебе, думаю, придётся подумать о том, как оборонять городок от возможных наездов из степи. Шастают там кочевники. Здравый смысл, предполагаю, заставит тебя усомниться в моих байках, но скоро, уже сегодня смогу тебе кое-что доказать. Итак, как обещал, вводная. Для затравки, немного о себе. Перед собой ты видишь царьградского вора, промышлявшего в стольном граде Византии, и, благодаря стечению обстоятельств, сумевшему получить в распоряжение «Валькирию», темпоральный модуль, способный шастать в пространстве-времени. Так его именовали потомки немцев, в которых взыграла кровь предков. Решили они переиначить историю. Всего у них было три модуля, найденных в просторах космоса на планете, забытой всеми богами. Могли бы преуспеть, но их авантюра завершилась крахом. Два из тех модулей были уничтожены моим другом. Сегодня с ним познакомишься. У тех немцев из будущего имелась база их корпорации, некое осиное гнездо, и эта база была разбита и развеяна их противниками, после чего третий модуль попал в лапы американцев. Громко поименовав себя темпоральной полицией, они устремились на поиски двух исчезнувших модулей, а также с целью устранения всех возникших в прошлом аномальных явлений и тех лиц, что стали им известны из архивов корпорации. Ведомо им стало и о моей персоне. Нашли меня по датчику, что до сих пор ношу под кожей. Нашли на свою беду.

— Как же, дорогой мой, ты на «Валькирию» попал?

— Немцы из корпорации ныряли в разные эпохи прошлого. С разными целями. Попутно ловили прототипов для боргов, иначе говоря, рабов. Попалась им и моя бедовая головушка. До пленения я сподобился совершить жуткое преступление: размозжил весьма ценную голову магната и капитана модуля. За его погибель мне вынесли приговор и выбросили в диком краю во времена былинные. Спустя некоторое время, узрев мои подвиги, перебросили в иную эпоху. Задумали они, полагаю, коварные планы по моему использованию, да что-то у них не срослось, и корпорация приказала долго жить. Вмешались бравые пиндосы. Не знаю до сих пор, благодарить или ругать хозяйку модуля, но она даровала мне специфические особенности. Могу воздействовать на людей путём внушения или гипноза. Похоже на то, что стал мутантом. Когда американцы освободили меня из клетки, чтобы выбросить из модуля, одного за другим усыпил их и убил. Мнится мне, не без помощи хозяйки модуля. Не нравились ей те типы.

— Что за хозяйка? Ты постройнее не мог бы рассказывать свои фантазии? Твой сценарий совершенно невнятен.

— Её имя Жива. Была когда-то богиня с таким именем. Всё в мире смертно. Задолго до смерти она перенесла свою божественную сущность на матрицы своей виманы. Борги сожгли останки Живы, а её вимана погрузилась в долгий сон на планете-кладбище. Там-то и нашли немцы её и две других виманы. Предназначение их сугубо транспортное, то есть, мирного характера.

— По правде если, твоя повесть звучит охренительно. Надо, батенька, ближе к Земле. О народе думать и сочинять. По примеру того царя, что Федоту-стрельцу покоя не давал.

Сашка улыбнулся и сказал:

— Могу и ближе к Земле. Вот послушай-ка мою притчу.

Он картинно встал, заслонив собой свет от окна, произнёс «притча об Ирии». Кашлянул и, перед тем как сказывать байку, повторил:

— Притча об Ирии.

Совсем не важно, как звали князя и попа. Допустим, князь Глеб и архиепископ Фёдор. Притча не о них.

Из Киева в безбожный Новгород князя и архиепископа сопровождала малая дружина.

Гридни дремали и грелись у костров. Осенняя прохлада уже давала знать о приближении холодов. Князь и архиепископ безмятежно спали под одеялами из лебяжьего пуха. Знатные люди многое могут себе позволить; и они вряд ли сомневались в том, что властны над судьбой и душой каждого гридня.

Ладьи у берега и весь стан в тусклом лунном свете казались призрачными. Гридень Василий любовался звёздами на безоблачном небе, вспоминая недавно слышанные им сказы. В какое-то мгновение ему показалось, что звёзды исчезли. Протёр глаза — и точно: нет над ним звёзд! Видно, ветер облако пригнал.

Он толкнул задремавшего друга и задал ему вопрос: «Слышь, Кирилко? Хошь, поведаю тебе об ирии?» — «О рае?» — «Об ирии. Искушал мя старец волхв. Сказывал об ирии. Все наши души, глаголил, туда устремляются». — «Хо-хо, и души злыдней тож?» — «И души злыдней. Для них там, в Ирии, отдельная земля, морем-окияном окружёна. Вселяются души злыдней в чёрные тела, и нет никому ходу до ихней чёрной земли. Ему видение было. А на нашей земле в Ирии палаты до небес. Округ них сады. А люди летают в небесах и меж палат, и живут все в мире и согласии». — «Ты нашему попу расскажи. Он тебе враз учинит покаяние. Разгреби угольки. Должно быть, поспела».

Гридень разворошил тлеющие угли. Вверх взметнулись искры. Выкатив несколько испечённых картофелин, полюбопытствовал: «Знатно уродилась нынче картошка. Наш князь аж десять лодей с картофелем в Царьград отправил. Кирилко, ты ж был в Царьграде?! Ни единого слова не молвил о нём». — «Город как город, — ответил Кирилко, — Большой вельми. Нищих уродов много; попов там видимо-невидимо! И все в чёрном. Как злыдни в твоём ирии».

Гридни от души рассмеялись. Один из них большим пальцем показал в сторону спящего архиепископа, а другой понимающе кивнул головой.

После недолгой паузы Александр, которому я решил дать прозвище Мутант, высказал мораль: «Не глас народа, а его смех нам строить и жить помогает».

— Стало быть, кое-кто там нашу Землю называет Ирием? — спросил я Мутанта, не оспаривая его баек, например, о картофеле. Не видел смысла в спорах с параноиком.

— Ты, как всегда, догадлив! — ответил он и добавил: — А теперь представь Ирий, затерянную в дальнем космосе планету земного типа, где огромный океан разделяет два континента: северный и южный. Те, кого переселили на ту планету, воссоздали почти зеркальное отражение нашего мира. Но на той Земле помнят о нас.

— Зеркальце, конечно, кривое?

— Весьма кривое. Спешить не буду… Ты сыграешь одну из главных ролей. Придёт время — введу тебя в курс, но — увы! — сценарий всего предприятия осложнён рядом обстоятельств непреодолимой силы…

— Так ты что, кино будешь снимать?

— Ага, сериал. Скрытыми камерами.

Мой друг криво и цинично ухмыльнулся, точно также, как недавно, когда сообщил о зачистке в особняке на Крестовском острове. На вопрос, сколько душ он отправил на тот свет, он лишь махнул рукой и заметил: «Не считал. Да какая тебе разница?!»

А я не смог послать его куда подальше: сам оказался в тенетах форс-мажорных обстоятельств.

Не могу сказать, что поверил Мутанту. Байки многие горазды травить. В череду событий, связанных с Мутантом, идея о съёмке кино никак не вписывалась. Мутант, по моим соображениям, не из тех, кто снимает, а из тех, кто играет, причём роль убийцы или вожака банды. Способен ли убийца быть творцом или художником? Сомневаюсь. Полагаю, что низменные чувства вытесняют из душ убийц, а также бизнесменов стремление к творчеству. По себе сужу: отправил к аллаху не менее дюжины ваххабитов, и это отбило всякое желание к созиданию или чтению нетленного и высокого искусства в стихах и прозе, а сей дневник нечто вроде личного письма. (Угу, тебе, мой друже!) С другой стороны, есть иные примеры. Убийство не помешало знаменитому Караваджо творить превосходные живописные полотна.

За этой тягостной мыслишкой последовала другая, замешанная на здравом смысле, и в моей внутренней речи, обращённой к себе, Окаянному, прозвучала иная нота: «Он же не убийца, а твой защитник, Окаянный!»

Александр взирал на меня с улыбкой. Прервав моё раздумье, он заявил:

— Вот, пожалуй, достаточно для начала. Если желаешь лицезреть Живу, руки в ноги и за мной.

Сумбурный пересказ сценария и его притчи ясно доказал, что Мутант не из тех, кто сочиняет иль снимает. Чёрт с ним, с этим сценарием! Меня волновало иное.

— Нас из города не выпустят с твоим багажом и оружием. Наверняка, уже введена в действие операция перехвата. У моста Володарского нас и повяжут.

— Зачем нам туда ехать? Есть же поблизости дороги без интенсивного движения?! Доедем до Приморского парка, где строят стадион. Там наш след затеряется. Возьми свой арсенал для рыбалки. Пригодится. Ну так, да или нет?

— Скорее да, чем нет.

— Тогда даю тебе пять минут — и на выход!

Как по тревоге, натянул я практически новенький камуфляж с капитанскими погонами, наскоро собрал снасти. Порыскал по шкафам в последней попытке найти паспорт. Последний раз держал его в руках ещё в мае. Отчётливо помнил, что оставил паспорт на видном месте в гостиной. Всё хотел подать заявление о пропаже, да ноги не доходили. Бывали моменты, когда выручал загранпаспорт и намёк на свою забывчивость. Махнув в досаде рукой, выудил коробку с мамиными драгоценностями и цацками, что купил в Индии, и обошёл в последний раз квартиру.

Вышли во двор, разместили багаж, и на прощанье я погрозил рукой соседям, успевшим метко попасть пакетом с прокисшим молоком в капот Лады. Наш народ неисправим: к парковке на тротуарах и во дворах относятся с классовой ненавистью.

Через полчаса с дороги у Приморского парка мою машину подняла неведомая сила.

Закрылся люк транспортного люка «виманы».

И я громко сказал:

— Ёпть!

Хотел было выйти, но Сашка остановил меня:

— Сиди. Не рыпайся. Нас вот-вот выгрузят рядом с лагерем.

Нас выгрузили, и из «виманы» следом за нами мягко приземлился на редкость худой по комплекции человек. Глянул на него, посмотрел наверх. Увидел лишь мерцающее марево без очертаний. «Это ж надо! До чего додумались военные», — с этой мыслью, мелькнувшей в моей ошеломлённой голове, снова сфокусировал взгляд на незнакомце.

— Представляюсь: сержант Сергий, — сказал он почти по-уставному.

— Герой Галактики в моих глазах. Не могу понять, почему он не нравится Живе? — иронично добавил Сашка.

Юмор Александра мне был решительно непонятен. Салаги в армии не понимают дедов, а я себя на мгновение ощутил салагой.

— Креста на тебе нет! — воскликнул Сергий.

— А я его в кармане ношу, по завещанию Матушки.

Так вот и познакомились. И расстались. Как ни странно, то была первая и последняя встреча с Сергием. Повернулся я к Александру: хотел спросить его, что за хрень с колючей проволокой они установили на въезде в спортлагерь, но меня отвлёк некий свистящий звук за спиной. Сергий исчез, словно его и не было. «И где ж притаился Хотабыч», — не стал выяснять сей вопросик. У Сергия свои дела. У меня свои.

— Что это за КПП? Ни дежурного, ни дневального. И к чему тогда эта вывеска в/ч 54712?

— Камуфляж, — ответил Александр. — Выясни у Семёныча, администратора, почему никто не дежурит. Две недели тому назад здесь был выставлен пост. Непорядок!

Забрал я свой рюкзак. Снасти оставил. С машиной простился и передал ключи от неё Александру. Александр обещал переправить снасти в мой новый дом, а новый транспорт, по его словам, давно меня там ждёт-дожидается.

— В лагере в твоём распоряжении автобус ПАЗ с водителем.

Сказал так, словно наградил. Эх, но ПАЗ не ВАЗ.

Прошли мы через пустующее КПП. Дорогу от КПП в лагерь с обеих сторон ограничивали два стройных ряда деревьев. Тронув меня за плечо, Александр показал на два деревца, стоящие друг против друга. Я кивнул головой. А как же, памятны они мне!

— Вот наши дубки. Помнишь, сажали.

— Медленно растут. Не то, что те тополя, поодаль.

— Не люблю тополя. Что привезли, то и посадили. Ты курить ведь не бросил? Покури и послушай Князя. О проекте вкратце расскажу. В том мире есть три основных центра влияния: православный, католический и ведический, иначе говоря, славянский. Славяне шаг за шагом уступают более продвинутым центрам. Тебе не кажется странным, что везде и повсюду побеждает мракобесие?

— Мне многое кажется странным.

— Вся беда в отсутствии или недостатке образования. Католики и православные губят на корню всякое здравомыслие. Но в неведомом для них краю я создаю четвёртый центр: моё княжество. Создаю его без религии, без попов. Есть училище. Со временем, надеюсь, будет и высшая школа. Нет у меня желания захватывать иные центры и вешать обузу на шею. Но придёт время — и влияние княжества станет весьма ощутимым во всех пределах того мира. Изначально у Живы не было выбора, а потому, что есть у нас, то есть. Со временем поймёшь. Да простится мне каламбур, но пока жива Жива, желаю как можно больше позаимствовать из нынешних технологий. Надобно мне многое. А людьми ты займёшься. Будешь начальником, директором, ректором. От этой черты, Святослав, и на всей территории лагеря тебе делегирую власть и все полномочия. Отныне ты здесь царь, судья, воспитатель, вершитель судеб, а если понадобится, то и палач. Для твоих людей не Российской Федерации закон, а твоё слово — закон.

— Да что ты говоришь?! Один звонок пострадавшего от моей немилости — и сюда нагрянет полиция или братки.

— Не нагрянут. Мобильная связь не действует. Лагерь накрыт колпаком.

— Ну’с, допустим. А если пожар?

— Сами справляйтесь. Ныне здесь около сотни человек. Мужчин и женщин поровну. У Семёныча, здешнего администратора, есть перечень спецов. Тех, кто тебе не по душе, гони. Найдём замену. А теперь — к администратору.

И Александр повёл меня к Семёнычу.

В конце аллеи узрели молодого парня. Прошёл он мимо, не замечая нас, и все признаки, включая его бессмысленный взор и неуверенную походку, явно выдавали в нём наркомана.

— С таким контингентом, Саша, ты ничего не сможешь создать.

Он помрачнел.

— Теперь это и твои проблемы. Гони таких вон. У нас не воспитательный дом. Мне, Князю, такие не надобны.

Претила мне его кликуха! Так ему и сказал. А сказав, добавил, что отныне буду звать его Мутантом. Объяснив, что награждаю всех близких друзей прозвищами, заявил:

— Голову не ломал: сам ты, дружище, напросился да выдал своё прозвище.

Он окрысился, но потом улыбнулся:

— Все мы мутанты. Давно доказано. Называй, только тет-а-тет.

Что я ощущал, приближаясь к старому кирпичному дому, который давным-давно я уже посещал ради отметки о своём прибытии? Выразить то состояние можно одним словом: лихорадка.

Любой может свихнуться от длительного пребывания на пороге неизвестности. А сказкотерапия (должен отметить), к которой прибегал Мутант, совершенно недейственна.

P.S. Лихорадка меня не оставляла на протяжении двух последовавших месяцев.

Да и поныне даёт о себе знать. Мутант соизволил дать мне краткий отпуск и машину с водителем перед отбытием и, по его словам, «начала игры». Полчаса хватило, чтобы проститься с родным городом. Прогулялся у Ростральных колонн, полюбовался на Зимний дворец — и поехал домой. Не в одиночестве гулял, не в одиночестве любовался Зимним…

На территории спортивно-оздоровительного лагеря лишь одно кирпичное здание, на коем две солидных вывески: «Администрация» и «ЗАГС»; столовая, гараж, две казармы, что построены из блоков в шестидесятые годы, а ныне оборудованные как жилые корпуса для мужчин и женщин; а также, множество новых модульных домиков контейнерного типа.

Когда Мутант представил мне администратора, отставного полковника и бывшего сторожа лагеря, я подумал: «Бодренький дедок!» На глазок дал ему лет шестьдесят с хвостиком. И ошибся! Дед вытянулся в струнку в присутствии Буйновича, и у меня невольно мелькнула мысль: «Знать бы, что Мутант внушил Семёнычу?» Кое-что тут же прояснилось. И подумалось: «Занятная у них игра».

— Семёныч, сын полка в сорок пятом, а ныне он больше, чем отец, для нашей большой семьи. Администратор и Заведующий ЗАГСом. Доволен ли службой, Семёныч?

— Так точно, товарищ Буйнович.

— Многих ли переселил из казарм в домики?

— Вчера тридцать первую пару зарегистрировал.

— А остальные что ж?

— В лесок ходят. Как вечор наступает, так и ходят.

— Знакомься, Семёныч, с Начальником лагеря, — Мутант представил меня и добавил: — Впиши в книгу приказов по лагерю и объяви на утреннем построении. А мне ключ дай от апартаментов. Начальник тебе соседом будет.

«Апартаменты» на поверку оказались обычной двухкомнатной квартирой; одна из комнат была меблирована под офис. На столе — ноутбук, но без выхода в интернет. Ради моей безопасности товарищ Буйнович запретил мне выход в Интернет! А ради безопасности моей племянницы он обещал предпринять кое-какие дополнительные меры. Тут-то я ему и высказал два пожелания, пришедших мне в голову:

— Имей ввиду, Александр, племянницу я не оставлю на произвол судьбы, и к твоим авантюрам присоединюсь только в компании с Машей. Есть и второе пожелание. Гложет меня нехорошее предчувствие. Смотрю на твою необычность и понимаю: обработали тебя, да только не пойму, что с тобой сотворили. Я же не желаю подвергаться никакой обработке или внушениям. Мне это ни к чему. Желаю и впредь оставаться тем, кем я есть.

Хмуро глянул на меня Мутант.

— Ладно, учтём.

Недолго он хмурился. Что-то, видно, решил. Улыбнулся и объявил:

— Столоваться будешь с народом. Слышал Семёныча? Поубавилось свободных красавиц. Остались самые стойкие. Ты не теряйся. Присмотрись. Может быть, найдёшь свою половину. Моя половина меня бросила. Но я ей замену нашёл. Гарем у меня из двух жён.

— А с двумя тёщами как справляешься?

— Никак. Одна в Новгороде, а одна из руйских, на острове Руйя проживает. Ныне это остров Рюген. Короче, они от меня так далеко, что и представить невозможно. И путь нам туда заказан, как говорит Жива. С наследниками беда. Все дети не мои. Неделю или месяц здесь проведу, а возвращаюсь к себе и вижу: там год прошёл. Жива объясняла причины таких явлений. Какие-то возмущения в пространстве-времени. Вот такова моя горькая семейная жизнь. Не будем о грустном…

Явно и печально: Мутант жил в двух мирах, и о том, что творилось в его голове, свидетельствовали его безумные речи.

Он еще долго наставлял меня по разным текущим вопросам типа физической подготовки личного состава. Подмигнув, вменил мне обязанности тренера женской группы. Мужиков, как оказалось, есть кому гонять. В той группе тренером самбист из его круга знакомых.

— Что ж ты мне Живу не показал?

— Успеется. Она о тебе знает. Если погибну, займёшь моё место.

— У тебя же Сергий есть.

— У меня много разных есть. А на Сергии — одна, угробленная им вимана и проклятие Живы. Он, по его словам, загубил две виманы, но Жива внесла коррективы. По её сообщению, где-то в пространстве-времени шастает одна бесхозная вимана, без экипажа и без боргов. Мы ей присвоили название «Летучего Голландца». Когда-нибудь поймаем ту виману вот на этот маячок, — Мутант извлек из кармана нечто вроде брелка, и тот «брелок» неожиданно засиял янтарным светом.

«О как! Плакать ли мне? Или смеяться», — эти мысли скользнули в голове переводчика и почти миллионера и остались где-то втуне.

Выпили на посошок, и Мутант отбыл, посоветовав не опаздывать к обеду. На довольствие меня ещё не поставили, но там — шведский стол, причём не скудный. Короче, буфет открыт до шести вечера.

Первым делом отворил окно, не взирая на осенний холодок, что весьма ощутим к северу от Ладожского озера. Донеслась перепалка Буйновича с Семёнычем. Буйнович требовал бухгалтершу на ковёр, а Семёныч, грудью став на её защиту, сказывал, что она в Петербурге и явится лишь послезавтра, а сейф её закрыт. «Какой сейф? — взревел Александр. — Она должна здесь отдыхать и здоровье поправлять перед дальней дорогой. Придётся ей полный отчёт мне представить!» Посвистывая, он пошёл прочь от нашего дома.

Вот оно как бывает: каждого отделяет лишь шаг от паранойи, но можно, как только что доказал Буйнович, из паранойи вновь шагнуть в мир здоровых.

Каждая секунда, что тикала на моих механических часах, отдаляла меня от Буйновича, а художественный свист, что он издавал, становился всё менее слышным.

Моё появление в столовой почему-то вызвало иронию и колкие замечания. Кто-то из мужиков покачал головой и заявил: «О, дожили! Уже военные за границу линяют!» Другой сочувственно выдал вслух пошлую фразу: «Как оденешь портупею, так тупеешь и тупеешь». Смерив пошляка взглядом, ответил ему:

— Не только тупеешь, но и звереешь. Когда у чечен весь боезапас израсходован, они берут в руки ножи иль дедовские сабли. На моём счету десятки таких. Но есть и иные. Много там ошивалось сволочей. Не спрашивал, из каких они краёв или рядов. Вышибал им мозги. Ежели кто-то из вас не понравится мне, тоже вышибу мозги и вышибу из лагеря.

— Ты здесь не командир, паря.

— С сегодняшнего дня — Начальник лагеря. Так что прошу любить и жаловать. Всем приятного аппетита.

Себе аппетит я испортил. Кое-кому, думаю, тоже. Вышел из себя. С чего бы это? Вышел я и из столовой. Не поставлен на довольствие, так что, просить мне пайку? Никогда ни у кого не просил поблажек или уступок. Если не считать уступок в цене, что выбивал из работодателей. Но это другие уступки. Работодатели шаблонно ведут переговоры, все они со шкурными интересами. Да что я всё о прошлом? Кажись, новая жизнь начинается. Прорвёмся, без флага и барабана, даже с параноиком во главе колонны. Безумных Горький прославлял. А берсеркам — дела известные — боги помогают. Или богини.

Остановился я посреди плаца, решив оглядеться. Вздохнул полной грудью — и в этот момент ко мне подошла красавица. Направлялась в столовую.

— Вы новенький? — спросила она.

— Новенький.

— Сейчас обеденное время. Вы уже были в столовой?

— Спасибо, но меня только завтра поставят на довольствие. Ничего, не впервой.

— Зачем же голодать? Я принесу в ваш блок обед.

— Меня в кирпичном доме поселили. Буду вести занятия в вашей группе.

— К Семёнычу подселили?

— Рядом. Приходите. Буду рад.

Смотрел я ей вслед и любовался девичьей походкой. У женщин иная стать, иная походка и шаг поразмашистее.

Вошёл в свои «апартаменты» и задумался. Моя задумчивость длилась минуту-другую. Достал из рюкзака костюм. Слава богу, не помялся, благодаря чехлу. Галстуки не ношу. Подобно пиратам, люблю разные шарфики. Приоделся, глянул на себя в зеркало, выставил из бара то, что бог послал через Мутанта и Семёныча, сервировал стол и застыл в ожидании. С закрытыми глазами вспоминал облик незнакомки: её лицо, практически без макияжа; большие внимательные глаза с синью; русые волосы… Сказал себе: «Держу пари! Она учительница. Учит малышей. В школе недавно, а потому не успела остервенеть».

Не всё угадал. Когда она вошла с термосом и пластиковыми упаковками, на её щеках проступил румянец. Она робела и неохотно рассказывала о себе. Всё же поведала: она из Ленинградской области; школу, где она преподавала, закрыли: детей нет. А в городке работы нет. Похвасталась, что года три тому назад ездила в туристический вояж на пароме. В Швецию и Финляндию! Сказала, что здешний шведский стол в лагере не хуже, чем у шведов.

После первой рюмки, в ответ на её вопросы пришлось и мне признаться в том, что наши судьбы в чём-то схожи: сам сидел без работы.

Спиртное подействовало, и мы разговорились. Нашлись общие интересы. Посудачили о художниках, театрах, музыке. Оценки того, что мы видели, слышали или читали в чём-то были сходны. Основное различие меж нами было, всё-таки, существенным: она воспринимала всё по-женски интуитивно, а я по-мужски и рационально. Анюта с восхищением говорила об Александре Иванове. Как же с ней не согласиться?! Бесподобный живописец, хотя холодноват по колориту. Задал каверзный вопрос о её отношении к «Явлению Христа народу»: «Кто же Христос на картине: бог или человек?» — «Да ни то, ни другое, а нечто третье! Его картина — как зеркало отражений наивной веры и фантазий». Помедлив добавила: «Мне мама говорила, мол что-то есть там. И слава богу, что с этой уверенностью умерла. А я неверующая. В наш-то век грешно и лицемерно быть верующей». Вели вполне светскую беседу. Но многое она мне высказала — и взыграло моё сердце! Я уже вообразил, что вбиваю гвозди в гроб моей холостяцкой жизни. Последний гвоздь был вбит, когда узнал, что Анюта из семьи военнослужащего, гвардии майора, погибшего в Первой Чеченской. Но тут я себя остановил. «Не спеши, Окаянный, семь раз проверь, потом режь колючую проволоку. Ты уже подрывался на минах, причём не на фронте, а в мирной жизни», — так-то я подумал и сыграл, фигурально говоря, отбой. Проводил Анюту до жилого блока, а точнее, до казармы, что она делила с незамужними согласно реестра Семёныча.

Соблазняли ли вас без обмана? Вот то-то и оно! Как уверял меня Александр, в каждом из нас, предками переданная, андрогинная суть Живы. И желательно нам, чтоб нас обманывали. А без этой игры, что в основе жизни, скучным было бы наше существование.

Заполонила она мои мысли: «Ну, вот, настроенный на авантюры, в первый же день пребывания в лагере встретил красавицу. Порывиста по натуре. Не нравится ей её имя Анна. Сказала мне, что противна ей симметрия в этом имени, а потому велела называть себя Анютой. Хорошее прозвище! Анютины глазки василькового цвета, и вся она наполнена парадоксами. Живо всё воспринимает. Склонна к моим обманам. Мог бы соблазнить её! Причём, без обмана! А зачем обманывать? Ведь видит, что я уже зрелый ромео, без глупостей в голове, но с ликом дон жуана, и что ни одному отелло не снились страдания, выпавшие на долю боевого капитана. Капитан страстно желает стать её покорным слугой».

Глава 2 ОБМАН БЕЗ СОБЛАЗНЕНИЯ

Байки травил Мутант как-то весьма серьёзно. Со скепсисом в душе слушал его, но — бывали моменты, — когда верил ему! Как в кино: вроде бы и муть — а смотришь и веришь. Не всегда, правда. Веришь, когда правдоподобно. Для примера перескажу ещё одну из его баек. Он их называл притчами. А в этой притче придуманные им и уже упомянутые князь Глеб и архиепископ Фёдор стали главными действующими лицами.

Мрачная дума тяготила чело князя Глеба Святославовича. До его слуха долетали бранные крики и шум толпы новгородцев. Перекрывая тот шум, трубно взывал к отмщению голос волхва. Мятеж! Князь накинул на свою сбрую скуд — и кровавый отблеск от этого багрового в темноте княжеского плаща заиграл на лезвии меча. Решительно задвинув меч в ножны, взял он боевой топорик. Переложив его в левую руку, спрятал под скудом. Отважен и хитёр князь Глеб.

На широком на дворе архиепископ Фёдор поднял в руце свой большой крест, что обычно покоился на его немалом пузе, и, прокашлявшись, решил отделить плевела от зёрен:

— Все, кто верит сему безумцу, встаньте за ним; все, кто верит в сей крест, встаньте за мной.

Новгородский люд как един сплотился за волхвом. Тот из-под кустистых бровей гневно зыркал на попа. В народе не зря шумели, что безбожно попы хватают через край: мало им положенной десятины. Надо же — какой пузень отрастил поп!

Гридню аль служивому не мама, а служба велела исполнять княжье слово, да тех, кто над князем; по их верному пониманию, архиепископ был намного выше призванного в Новгород князя. А потому малая дружина встала за архиепископом.

Вышел князь. Вышел безоружным, встал перед архиепископом и поманил волхва пальцем. Сошлись они.

«Врёт летопись. Никуда волхва не уводили. Всё действо свершится здесь и сейчас», — тяжесть этого предчувствия сжала сердце Алеся, другого князя, лицезревшего сверху на мятеж. Хоть и был он князь без княжества, но полагал сиё обстоятельство лишь временным явлением. — «Вот пример гражданского противостояния. Гражданская война полыхает по всей Руси. Мало мы знаем о гражданской войне меж красными и белыми, а об этой войне и того меньше. Но ныне горят и исчезают города, селища и веси. Огнём и кровью обращают в христианство. Видел, что сотворили на Руси. Нет уже многих селищ. Сгинули! Как корова языком слизнула. Кому это надобно? В первую очередь, церкви».

Слушая Мутанта, думал: «Где это происходило? На нашей ли Руси или в мире его фантазий?» Не давал он мне ни ясного ответа, ни намёка. Но продолжу пересказ его притчи о великих чудесах.

Много есть такого, что никому не снилось. Не снилось и Алесю, что в игре, название которой «жизнь», ему разом выпадут все козырные карты. Разом, но не сразу. Корявым почерком на листах пергамента поведал он о своей жизни и грёзах. В качестве пленного он вновь и вновь оказывался на том объекте, что перемещал его из эпохи в эпоху. Он таки решился — и в миг своего выдворения из тюремной ячейки усыпил, а точнее, ввёл в гипнотическое состояние владельцев того движимого имущества и убил их. Прояснились многие тайны. Выяснилось и наличие у модуля хозяйки, имя которой — Жива — славилось во многих древних легендах. Задолго до своей кончины она перенесла свою сущность на матрицы управления и контроля виманы. Гаснут звёзды, угасла и жизнь Живы. Но в отличие от мёртвых звёзд, она продлила своё существование в новой ипостаси — виртуальной. Вот проект для подражания! Не для нас сей проект. Для наших потомков.

Такой вот бред глаголил Мутант.

Прежние владельцы, нашедшие виманы на планете, забытой всеми богами, упрямо называли её виману темпоральным модулем. Не благоволила им Жива. Но, как говорится, на безрыбье и раки рыба. Явно она устала от недвижности своего тела.

Появляясь на экранах виманы, она виделась Алесю вечно танцующей богиней. Не верил Алесь ни в богов, ни в богинь, но поражался цивилизации, породившей Живу и создавшей виманы.

Да’с, сударыни и судари, не только суду, всем ясно, кто должен сидеть в палате номер шесть. Но послушаем далее безумные речи.

Напраслину Алесь возводил на себя: уже начал строить своё княжество. Не близко, но и не далеко. На Урале. Оборудование завёз, людей. Восприняла Жива идеи князя Алеся — и сновала как челнок между двумя мирами. Усмехался Алесь да поглаживал бритую голову с оседельцем, когда слышал от своих слово «утопия». Не он один, все, примкнувшие к нему, были авантюристами. По правде если молвить, мало кому верилось в достижимость поставленных им целей да и многих из ближайших задач. Но он смело вносил поправки и изменения в планы княжества, проекты производства работ, и вёл дела по наикратчайшему пути. И тогда говорили да кивали его люди, ссылаясь на Живу: «не имей сто друзей, а имей суперкомп под рукой». Так рассказывал Мутант.

Да’с, планов у него громадьё! В час, назначенный Живой, он вновь доставит новую партию оборудования и специалистов и доставит меня, грешного и Окаянного, с молодой женой-красавицей. Так обещал Мутант.

(Прозвище «Окаянный» с Чечни у меня. Крови ваххабитов и прочих исламистов пролил немерено, но судя по всему, всё же мало. С православием окончательно порвал, то бишь, сорвал с себя крестик. Сам себя возвёл в ряды окаянных, сам себя поименовал, но никто не знает об этом, и никому никогда не выдам тайны, что хранит моя память о той войне. Так-то вот, чечена мать!)

Да’с, так о чём я? Так точно, о том, что дрогнуло сердце Алеся при виде того, что он увидел сверху, а узрел он бешенство в глазах попа и князя. Что глаза волхва выражали, ему не было видно. Наблюдал лишь спину заступника новогородских словен.

Князь Глеб спросил волхва, что тот собирается делать днещь, то есть, сегодня.

— Чюдеса велика створю! — ответил волхв.

Выпростал князь топорик, что прятал под скудом, взмахнул им и убил безоружного волхва. Подвиг свершил, достойный войти в летопись. А волхвы ни к оружию, ни к металлу отродясь не прикасались. Лишь глаголом жгли людей да с погребальных костров отправляли души, освобождённые от праха. В ирии не принимают телесный прах. Так повелел Велес!

По зову князя обнажили мечи его гридни и начали бить новгородцев. Побежала толпа в разные стороны.

«Ну, угадал Рябушкин! Верно живописал убийцу в своей картине! А ты, княже, погоди! Не погибнешь ты на волоке, как сказано в летописи, а сгинешь здесь и сейчас», — молнией мелькнула эта мысль; молнией решил сразить он Глеба, а заодно и архиепископа. Обратив взор на танцующую Богиню, сказал он ей:

— Жива, открой люк. По праву мести должен отомстить за убиенного волхва. Молнией сражу врагов словен. Поддержи меня. Надобно гром им твой услышать. Да так прогреми, чтобы содрогнулась земля.

Танцующая Жива замедлила свои движения. Забыл народ о деяниях Девы Живы, забыл о её андрогинной сути. Изгнанный катаклизмом из северных пределов патриархально стал называть себя внуками Дажьбога. Тьмой легенд и вымыслов оброс образ Живы на севере, где по прихоти обстоятельств люди стали деградировать. Арьи, ушедшие на юг, запомнили мужскую ипостась Живы и в новых пределах стали величать Живу Шивой. Но не забыла Жива о своих внуках — и благосклонно кивнула головой Алесю в знак согласия. Жизнь для неё игра, а в ней две главных карты: на одной — танец созидания, на другой — танец разрушения.

Краткими были мгновения вхождения Алеся в права наследника как хозяйства Живы, так и хозяйства прежних владельцев. Досталось ему их грозное оружие, что могло испепелять врагов.

Хватило бы одного заряда из подствольника, чтобы разбить любое строение из камня. Но пощадил Алесь церквушки. Сбил с их куполов лишь кресты, после того, как сразил князя Глеба и архиепископа Федора. Троекратно прогремел гром над Новгородом — и пали в ужасе гридни на землю, увидев Богиню, танцующую в небесах. Неведомы им понятия о голографии и многих иных явлениях и изобретениях. Но многим было ведомо имя Живы!

Как изрёк волхв, так и свершилось: сотворил он великие чудеса.

Так говорил Мутант. Хотите верьте, хотите не верьте.

Я не поверил. Молча выслушал. А что я должен был говорить? Я не специалист, и ничего не знаю о психических расстройствах. Наслышан, что таких множество, помимо раздвоения личности. Каждый здравый человек знает: живём среди психов. Они везде и повсюду. А больше всего психов — сам наблюдал — в среде военных. Что Афган, что Чечня — да в результате любой войны психов как грибов в лесу после дождя. Сам такой!

Прихотливы воспоминания: возникают по ассоциативным связям, а потому разбредаются, как коровы на огромном выпасе, и мне, нерадивому пастуху, лень сгонять их в стадо. В каждом стаде есть резвые коровёнки, норовящие удрать куда подальше, и быки, ревностно следящие за подругами и молодыми бычками.

Сомневался я в бычьих способностях Семёныча. Его года — его богатство. Но, преисполненный рвения к службе и возложенным на него обязанностям, он свято верил в правое дело, коим его обременил товарищ Буйнович. А моральные принципы строителя в его сознание были прочно вбиты за время службы в Советской Армии. Строил он, по словам Буйновича, военные объекты, жилые дома, строил он и подчинённых, как виновных, так невинных. Эх, солдатики, браво ребятушки, вам бы ныне такого командира…

Сереньким было утро второго дня моего пребывания в лагере, сереньким обещал быть и весь день.

В ранний час, растворив окно, натягивал я спортивное облачение для растяжки и пробежки с попутным ознакомлением окрестностей и услышал забавный диалог между Семёнычем и неведомой мне верблюдицей.

— Ты, красавица, вчерась опять с дружком в лес ходила.

— Тебе то что, дедуся?! Никто же, кроме тебя, не видел.

— Скрытой камерой тебя засняли, как ты кувыркалась под кустиком с Алексеем. Могу обнародовать и народу показать.

— Алексей тебя прибьёт, дедуся.

Вздохнул Семёныч.

— Выбирай, Марфа: или вы свои отношения регистрируете, или выдам вам увольнительные без права возврата. И накроются все ваши мечты медным тазом. Заграница о вас плакать не будет.

Замолкла незнакомая мне Марфа.

О чём я думал в ожидании её ответа? Об именах. Примерно так: «Эх, родители, прежде чем давать имя ребёнку, задумайтесь: как назовёте чадо, так оно и поплывёт по жизненным волнам. Видел иконы с Марфой. Её рисовали с поварёшкой. И сия Марфа, наверняка, тоже с поварёшкой вместо весла поплыла по жизни».

Вздохнуло согрешившее чадо.

Молвила Семёнычу:

— Ладно, дедуся. Попробую уговорить Алексея.

— Так-то оно лучше. Беги уж на свою кухню!

Надо же, вслепую, но верно догадался. Следом пришла на ум ещё одна догадка: «Весть о скрытых камерах, если ещё не осела в мозгах, то теперь точно осядет».

Давненько не бегал я по лесным тропкам. Городскому жителю дороговато подобное удовольствие. Да разве поедешь за город, когда буквально под боком аллеи острова Елагина; добежишь до его славного дворца — и назад, к мосту, но другими аллеями.

Эх, а те лесные тропки, по которым в то утро я бежал трусцой, настоящий рай для любителей альтернативного искусства: в багрец, золото и презервативы одетые кусты; ржавые консервные банки, бутылки и прочее дерьмо около кострищ; мусор, сваленный кучами; сгоревший «Москвич»; отхожие места… Настрой получил. Тот самый, что и нужен был для начальника.

Возвращаясь с пробежки, встретил двух родноверов. Бормоча что-то под нос, они распростёрлись ниц, головой к восходящему солнцу. Спрашивается, зачем обманывать себя и других? Солнышко ещё не встало, да и в течение всего короткого дня будет скрыто за серыми осенними облаками. А мир у нас такой! Все всех обманывают: в церквях и мечетях, в думе и правительстве, в армии и на гражданке… И эти родноверы — не исключение. При моём приближении они чинно встали. Оба в льняных рубахах с известным орнаментом — свастикой. Свастика, помимо всего прочего, знак процветания. А здесь все, кстати, из безработных, включая и этих родноверов. Ещё раз ха!.. Ба! Знакомые лица. Вчера высказывали пошлости.

— Давайте знакомиться. Как зовут? Кем работали?

— Всеслав, а по паспорту Андрей. Агроном.

Да’с, тот, что повыше, молвил два правдивых слова.

— Велемудр, в быту Алексей. Лётчик я. Из гражданской авиации. Окроплял поля, да уволили за ненадобностью, — этак, с большей полнотой инфоданных, обрисовал себя второй родновер.

«Боже ж мой! Мутант точно шизофреник. Зачем ему лётчик понадобился? В рамках-то его игры?» — так недоумённо спросил я себя. Не стал обманывать рядовых обманщиков, но представился весьма неполно. Иначе они выпали бы в осадок.

— Капитан Ерилов. Ты, Алексей, с Марфой гуляешь?

— Гуляем, товарищ капитан.

Широко лыбился бывший лётчик.

— Рекомендую сегодня внимательно выслушать Марфу. В отличие от Семёныча, мораль не люблю читать. Бесполезно. Сами решайте свою судьбу.

Сказал, помахал ручкой — и по тропке разминочным бегом устремился к новому местожительству, и уже у самого кирпичного дома меня осенило: с мужиками говорил так, словно стопроцентно принял правила игры Мутанта. А вывод какой? Вывод однозначен: «Актёр, ты, Окаянный! Причём, актёр погорелого театра!».

«Какого лешего! Отличный тренер. Не буду отбивать его хлеб. Мотивы Мутанта понятны, но, кажись, я уже нашёл ту, кого так долго искал», — так я размышлял, сидя на обветшавшей скамейке у гаревой дорожки и наблюдая за инструктором, женской группой и Анютой. Точнее говоря, на прочих лишь глазел, а высматривал Анюту. Она заметила меня и от смущения сбилась с темпа упражнения. Формы её тела легко угадывались под плотно облегавшим её фигуру костюмом. Полюбовавшись Анютой, придумал ей прозвище — «Невеста», и, встав со скамьи, направился вслед уходящей с поля мужской группой.

Поздновато вышел на стадион. Парни закончили разминку и пошагали к жилым блокам и домикам по дороге, что асфальтировалась добрых полсотни лет тому назад. Группу замыкали двое. Один из них время от времени толкал ладонью спину товарища, но товарищ не поворачивался, а терпеливо сносил толчки. После пятого толчка его терпение иссякло. Развернувшись, он, возможно, что-то и предпринял в ответ на издевательство, но, увидев меня, застыл на месте. И мгновенно получил прямой удар в подбородок. Удар не сильный, но достаточный, чтобы послать в нокдаун. Приложившись головой об асфальт, парень не пытался подняться, и тут же принял ещё один удар — ногой по рёбрам. Нападавший меня не видел и не ожидал рывка сзади. Схваченный за ворот, он повернул голову, и я увидел налитые бешенством глаза. И здесь кавказец? Чечен? Нет, скорее всего, грузин.

Рукоприкладство дело нехитрое, но глупое. Тряхнул его разок за ворот и сквозь зубы сказал паршивцу:

— Пшёл вон из лагеря!

Никто из мужской группы не обернулся. Но дело не в равнодушии. Никто не видел стычки. Грузин смылся, а я помог подняться пострадавшему и довёл его до медпункта. Рядом с модульным домиком, отличавшимся от прочих только большим красным крестом, курили двое в белых халатах. Один из них спросил:

— От кого схлопотал, Витя?

— От вашего брата Гоги. Сукин сын. Неймётся ему. А Ленка видеть его не желает!

— Па-анятно.

Слух о новом начальнике, видимо, дошёл до врача. Он счёл нужным прояснить мне ситуацию:

— Каждый день после свадьбы дерутся. Язва тот Гога.

— У Виктора, похоже, сотрясение мозга. Головой о камень приложился. Принимайте и лечите пациента. А с прочими делами я разберусь.

— Как вас звать-величать? — спросил врач.

— Святослав Олегович.

— А я доктор Кириллов. Гога здесь не один. Его протеже — мой коллега. Вы не нарывайтесь сразу на конфликт. Присмотритесь сперва.

— Разберёмся.

Чуть позже, на построении, Семёныч представил меня и зачитал приказ, якобы за подписью самого Буйновича.

Не зря я посетил коллектив накануне: после моего явления народу в столовой никто в строю не захихикал и не выпал в осадок.

Должен сказать, что моё рождение было победой моего отца, полагаю, второй долгожданной победой, если считать первой победу в мае сорок пятого. На радостях он явился в мундире со всеми орденами и медалями в районный ЗАГС и, сияя золотом погон, улыбаясь моей маме и Заведующей ЗАГСом, одарил меня двойной фамилией.

Её полностью озвучил Семёныч: «…Начальником лагеря назначить Святослава Олеговича Ерилова-Рюриковича…»

У мамы братьев не было, так что я единственный Рюрикович. Дай бог, не последний.

Слушая Семёныча, подумал: «Скромность — мой злейший враг. Со школьных дней повелось именовать себя, скромного, лишь первой частью фамилии. Ну’с, время пришло — наигрался со своей скромностью».

Неплохо Семёныч устроился. В его офисе телевизор с видео, старый проигрыватель с пластинками и выводом на динамики, что на территории лагеря. Для поднятия настроения в коллективе Семёныч по утрам и вечерам врубает музыку. Чайковского любит, а потому все слушают его оперы или музыку к балету. Под звуки танца маленьких лебедей я спросил у администратора:

— Семёныч, расскажи-ка мне про Гогу. Не понял я, чей он брат?

— Гога — медбрат, с Темуром Рашидовичем работает, а доктор сей — из дагестанцев.

— Буйнович их принял?

— Буйнович персоналом не занимается. На него агенты работают.

— Странная парочка. Дагестанец и грузин.

Семёныч тяжко вздохнул и, вперив свой суровый взгляд в меня, сказал:

— Я Берлин не брал, но до Германии дошёл. Успокоили мы немцев. В моём родном городе они Дом офицеров и жилой район построили. А вы, товарищ капитан, с вашей Российской армией плохо воевали. Где ж это видано, чтоб победители строили дворцы побеждённым? Где ж ещё такое творится? Ходют твои кавказцы с пистолетами и в наших городах и посёлках людей гнобят. Они и до нас добрались. Я старый человек, недолго мне жить осталось. Сладить с ними не могу. Не позволяют нам, русским, оружием владеть. А эти суки, чуть что, стволом тыкают. За неделю более десятка человек посадили на наркоту. Бухгалтерша второй контейнер с продуктами повезла в Питер.

— Что за контейнер?

— Из тех, что Буйнович завёз.

— Что же вы Буйновичу не доложили?

— А что он может? Два раза я его видел. Пяток минут повертится — и сбегает. Дело он хорошее затеял. Большую выгоду, думаю, поимеет… Но эти гады, как приехали неделю назад, так и взяли нас под свою крышу. Возьмут они и Буйновича. Бухгалтерша Мамедовна у них главная.

— В каком они домике?

— У них свой дом на колёсах. На таких финны ездят. Мамедовна с мужем уехавши. Повезли контейнер трейлером. Трое остались. Два дагестанца, и Гога у них на побегушках.

— Где тот дом стоит?

— За зданием столовой, рядом с контейнерами.

Не буду излагать те мысли, что пришли мне в голову. Да и мыслей-то особо оригинальных не было. Лихорадка, одолевавшая меня накануне, уступила место привычным ощущениям, что возникали в Чечне. Задача поставлена — и её надо выполнить.

Открыл дверь большой машины и услышал: «Сам явился! Захади, начальник. Разговор будет». Немытый и небритый кавказец сидел за столом и занимался чисткой калаша. Рядом с разобранными деталями автомата чернела Берета. На лежаке, спиной к стенке, спал ещё один даг. Громкий возглас его разбудил, и он мигом восстал ото сна. Судя по более приличной внешности, то был сам доктор Темур Рашидович. Из дверного проёма, соединявшего два помещения, шагнул Гога и встал за спиной небритого. «Разговоры» вести с ними не имел намерения. ТТ взвёл заранее. Трижды выстрелил, но потребовались ещё два контрольных выстрела. Обшмонал их дом на колёсах. Собрал калаш и побросал в сумку всё оружие и деньги, что нашёл. У небритого вытащил ключи из кармана. Закрыл дверь на ключ и попрощался: «До вечера, братки! Устрою вам погребальный костёр».

В тот же день возместил Семёнычу сумму, отобранную у него кавказцами. Его аж пробило на слезу.

По моей команде он нашёл помощников, и они собрали всех наркоманов у здания администрации. В основном, мужиков. Слабее они, всё-таки, чем бабы. Не помогла им даже твёрдо обещанная перспектива уехать в загранкомандировку. Не обошлось без слёз и рыданий. Рыдали новоиспечённые жёны. Из гаража лагеря подогнали старенький ПАЗ; загрузили всех, включая рыдающих жён. Смотреть надо было за мужьями! Впрочем все успокоились, получив от меня денежное возмещение, вполне достаточное как на дорогу, так и первые дни. Если, конечно, не потратят деньги на наркоту. Семёныч выписал путевку до Питера и выделил двух сопровождающих в помощь водителю. Обошлось без эксцессов. Сопровождающие довезли группу до питерских вокзалов и вернулись уже за полночь.

Семёныч улыбался.

— Чему радуешься? Слепой наш Буйнович. Не всё продумал. Здесь ведь мёртвая зона?! Связи нет. И я, олух, не спросил. А надо бы позвонить да сообщить ему. Придётся ждать его следующего визита.

— Дал он мне мудреный аппарат для срочных сообщений. Да стар я для таких игрушек как компьютеры и прочая хрень. Эх, старость — не радость, — Семёныч начал кряхтеть, хвататься за поясницу, открывая шкаф и нагибаясь к нижнему ящику.

Так-то он покряхтел и вытащил из шкафа припрятанную игрушку, чем-то напоминавшую iPad. Вот ещё один англицизм! Болезненно воспринимаю новые заимствования в русском языке. Но грешен, и как переводчик то и дело вынужден их использовать. Над экраном, рядом с площадкой синего цвета, был наклеен — по терминологии конторских крыс, именуемых ныне креаклами, — стикер с надписью: «кнопка вызова». Ясно, что для бестолкового дедуси. Да’с, а если глубже копнуть, так мы все — бестолочь. Вчистую проиграли пиндосам и иже с ними. На всех полях. А потому вынуждены заимствовать.

Дедуся, перебив мои тривиальные мысли, заявил:

— Через неделю после нашей первой встречи позвонил ему. Ответила его секретарша. Выложил я жалобу на Мамедовну и её дружков. Так секретарша мне ответила: «Справляйтесь сами». И усё, как говорят хохлы. Всем олигархам простые люди до лампочки.

— Ты о каком-то сейфе Мамедовны говорил?

— Да вон он, рядом с моим. В моём — картотека на всех, кто приехал, книга актов регистрации гражданского состояния, печать да штампы. Книгу мне Буйнович вручил. Сказал, что всё законно, и чтоб оформлял всё по закону. Это дело для меня не хитрое. А что в сейфе Мамедовны, не знаю, но догадываюсь. Что-то там она от дружков прячет.

— У тебя опытный слесарь есть?

— Есть среди наших. Я ж с людьми толкую. И инструменты есть. Только ты сначала с Мамедовной побеседуй. Может, она тебе ключи подарит.

— Ты бы, Семёныч, вещи своими именами называл. Ладно, побеседуем. Доставай свою картотеку. Составим перечень убывших.

Достал он картотеку. За пять минут составили перечень специалистов, которым, по словам Буйновича, должны найти замену.

— Видно, у Буйновича большая ферма за границей. Вместо того, чтобы наше хозяйство поднимать, чёрт знает где деньги вкладывает.

— Это ты точно сказал, Семёныч.

— Что олигархи, что чиновники, одним мазаны, и несёт от этого одного на всю Россию-матушку.

Нажал я на площадку вызова, и на экране возникла красавица. Губа не дура у Буйновича. Представился. Доложил о ликвидации банды наркодилеров, выдворении наркоманов, краже двух контейнеров, совершённой бухгалтершей, а также зачитал перечень специалистов, необходимых для замены убывшим. Секретарша, конечно, втянута в игры Буйновича. Она мне коротко ответила: «Спасибо за сообщение, князь. Примем меры».

— Эвона как! — прокомментировал Семёныч. — В князья тебя произвели.

— Не обращай внимания. Глупую игру ведёт Буйнович, а секретарша ему подыгрывает.

От скуки и безделья начал вести записи в новом дневнике и сбрасывать их на флешку. Из рюкзака вытащил родную, наполовину заполненную текстами переводов. Урча как кот, нашедший в чужом доме блюдце со сметаной, включил ноутбук, сунул в разъём флешку. «Рвём с прошлым», — произнёс я эту золотую фразу — и, удалив с флешки старые тексты, заявил: — «Ну вот, ты теперь девственно чиста и непорочна, что никак нельзя сказать о твоём хозяине».

Во всех грехах нам следует винить только себя. Стал я припоминать не столь уж давние события, да и нащёлкал пару страничек воспоминаний о том, как я провёл лето. Пощёлкав по клавиатуре, сбросил текст на флешку.

Меня опять залихорадило. Нашёл причину: веяло холодком от окна, щели которого не удосужились заклеить бумагой, а я, по привычке, сидел в одной рубашке, будто у себя дома. Натянув свитер, сказал себе: «Ну почему, Окаянный, ты никогда не заботишься о себе?»

Неясное томление, отсутствие привычных развлечений в виртуальном мире побудило меня попробовать выйти в Интернет, хоть и говорено мне было: «Не соваться!» Ишь, как оно? Нашёлся выход! Без пароля! И где же здесь Wi-Fi? Не надо иметь семи пядей во лбу, чтобы догадаться. Достал игрушку, подаренную Семёнычу. В карман положил её, «как говорится, машинально». Светилась и подмигивала мне та игрушка. Ладно, Мутант, сам понимаю и не буду светиться под своими никами и не буду никому из знакомых звонить. Но заплыв совершу и узнаю, что где творится. Скучно без новостей!

Герой Станислава Лема умер, потому что забыл дышать. Не помню ни имени героя, ни названия рассказа: в детстве читал его книжку. Я тоже чуть не умер от остановки сердца, когда увидел Анюту.

— Что же вы, Святослав Олегович? Марфа сказала, что не видела вас в столовой? Или вы святым духом питаетесь?

Она опять принесла термос с чаем и какую-то снедь.

— Бывают такие дни, Анюта, когда забываю о том, что надо есть. Глядя на вас, забываю о том, что надо дышать.

Она густо покраснела и, поставив на стол принесённые пластиковые контейнеры, поправила завиток волос. Анюта и на этот раз пришла в спортивном костюме. Никакого жеманства! Кто же в спортивном лагере носит вечерние платья?! Это я вчера, можно сказать, выпендрился. Сам себя вогнал в краску, вспомнив о фривольном шарфике, что повязал на шею вместо галстука. И чего это на меня нашло?

— Вас с утра до вечера гоняет тренер на стадионе?

— По утрам. Иногда, до обеда, Ильич устраивает нам кросс. А так весь день, кто смотрит сериалы, а кто ищет уголок, где можно почитать. У нас не только видеокассеты, но и библиотечка неплохая. Телевизор постоянно включают на полную громкость, и от него уши вянут уже на пятой минуте.

— Приходите ко мне с завтрашнего дня и читайте. Здесь никто вам не помешает. Отдаю эту гостиную в ваше распоряжение.

— Боюсь помешать вашей работе.

— Если пожелаете застать меня на работе, то заходите к Семёнычу. Там я с ним обычно в шахматы играю.

— Да что вы говорите? Семёныч нам признался, что играет только в карты или домино.

— Буду учить его. В старости полезно что-то новое познавать. Спасу его от деменции.

— У вас грандиозные планы. Вынуждена бежать, обещала помочь подруге.

Я вызвался проводить. Во всём нашем глупом диалоге не слова, а эмоции имели особое значение, и мнится, что мы начали понимать друг друга. Или это только кажется мне? Я проводил и в первый раз поцеловал её. По-рыцарски, лишь запястье её милой ручки.

В самом деле, день провёл как рыцарь. Утром сокрушил врагов, вставших на пути, а ближе к вечеру имел счастье лицезреть принцессу моей грёзы.

Вот только поздний вечер озадачил меня.

Собрался я отогнать дом на колёсах. И не нашёл его. Кто-то угнал машину? Вряд ли. Такой угон сразу бы стал нам известен.

Рядом с опустевшим местом стоял контейнер. Такой же странный, как и прочие, что поодаль. Вроде бы, похож на двадцатифутовый, но повыше.

Ну, что же, Мутант, и на том спасибо!

Не дышалось мне ни в Петербурге, хотя и жил на самом распрекрасном Крестовском острове, ни здесь, в мёртвой лагерной зоне. Давно подозревал у себя аллергию на запахи. К врачам бы обратиться, но один сведущий человек просветил меня по этому поводу. Сказал, что лечат эмпирическим путем, не зная причин возникновения этой заразы, от которой и сыпь и прочие побочные явления. В Дагестане легко дышалось! Райский уголок. Если бы местным на мозги не капали ваххабиты, да не было бы коррупции, да… Ай, боюсь, не по душе кое-кому весь длинный перечень моих пожеланий, так что ограничусь двумя пунктами.

Утром вновь открыл окно — и на меня пахнуло дымом от котельной. Ветерок переменился. Вчера, помнится, жаловалась Анюта на холод в казарме. Не греют батареи отопления. По её словам, там отличные печи, сложенные солдатиками ещё в хрущёвские времена. Даже год обозначен на одном кирпиче: 1962. И, как водится, много нецензурных и дембельских фраз. Я от холода в той казарме не дрожал, поскольку жил в ней в летнее время. Были времена, прошли былинные! А ныне надо собрать инструкторов и дать им наказ: горожан на распилку дров, сельчан — на прочистку дымоходов. Чтоб житьё здесь им раем не казалось! Рай, по словам нашего параноика, ждёт нас в местах весьма отдалённых. Все варианты перебрал, ни один не выбрал. Не подходят ни Магаданская область, ни Скалистые горы, ни Урал… Задал Мутант мне загадку.

Начальник решил — колонисты принялись за дело. Кто рьяно, кто с ленцой. Ленивцев-то издалека видно. Взял их, как говорится, на карандаш. Стимул есть: Мутант обещал платить золотом и только золотом. (Откуда только то золото на Урале? Его пресловутая Жива, возможно, Хозяйка не медной, а золотой горы.) Ленивцам чётко говорил: я решаю, кто достоин золотых рублей и медалей, а кто последует вслед за наркоманами. Что удивительно, ленивцы перерождались на глазах. Две-три фразы начальника — и они уже не ленивцы, а конкуренты и, возможно, будущие стахановцы.

Из столовой возвращался с досадой в душе: не застал Анюту. Шёл за женщиной, что подобно Анюте, несла контейнеры с горячими и холодными пищевыми продуктами, но в отличие от моей Невесты, она была одета не в спортивный костюм, а длинную крестьянскую юбку, а её волосы были убраны под платок.

— Мужу несёте? Приболел? — поинтересовался я.

— Почему приболел? Мы — старой веры. Не вкушаем еду со всеми. Грех это для нас.

— Всё ясно! Веди, уважаемая! Поговорю с твоим мужем.

Не вписывалась эта пара в нашу общину. Мутант выдал мне критерии для персонала. Кого же винить? Мутанта или агента? Золотая заграница всех манит, независимо от веры, а агенты, ясное дело, греют руки на этом деле.

Дверь домика отворилась — и я увидел её мужа. А мужик-то работящий! Приметил его днём. Увы, не подходит он как homo religiosus. Мутанту надобны исключительно здравые хомо сапиенсы.

— Исповедайся, раб божий, сколько агенту заплатил?

— Сорок тыщ содрала. Ни в какую не желала уступать!

— Кто ж тебя надоумил?

— Никто. Объявление прочёл, когда огурцы в Череповец привёз. На моём хуторе нет безбожного радио. И почта у нас своя. Прописали мне, что живут за границей люди нашей веры, и зовут они нас к себе. Мне б в эту заграницу выехать!

— Через нас не получится. Так поступим: я тебе верну половину суммы и бумагу выдам с печатью и подписью. Тряханёшь агентессу. Она должна была объяснить, что староверов не принимаем в нашу общину. Припугни её именем Буйновича. Если не ты, так он из неё душу вытряхнет. После обеда собирайтесь в дорогу. Отвезём вас в Питер за счёт Буйновича. Неси договор. Помнишь ли полное имя агентессы?

— Помню. У нечестивой женщины и имена подобающие: Алисия Владленовна Покрышкина.

Вынес он договор. Глянул я на него и улыбнулся:

— Лиса Алисия, стало быть… Жду у конторы. Пообедай и приходи.

Распечатав у себя в гостиной, сиречь офисе, грозное требование, адресованное Алисии Владленовне, я направился к Семёнычу.

Дверь открыта, на столе — картотека, ключи, а Семёныча нет. Куда же старый побежал впопыхах? Что ж? Его отсутствие не помешает мне оформить документ. Открыв сейф, разобрался с печатями. С оттиском печати документ приобрёл грозный вид. Держу пари, прочитав его, содрогнётся Лиса-Алисия прежде, чем в печали расстаться с деньгами.

Печати аккуратно вернул на место — на верхнюю полку сейфа. На нижней полке Семёныч хранил картотеку. Там то я и узрел пачку документов в пластиковой упаковке. На целостность сей упаковки, запаянной термически, никто не покушался. Не это привлекло моё внимание, а обложка паспорта, что покоился под пластиком на документах. Это был мой паспорт! С характерными отметинами, оставленными задумчивым переводчиком! Отрезав ножницами край упаковки, открыл разворот паспорта. Просмотрел документы — и произнес короткое, но ёмкое ругательство.

Не спросив, женили. То бишь, по бумагам я ныне фермер и хозяин огромного земельного участка со всеми постройками и объектами бывшей воинской части и бывшего спортивного лагеря. Судя по датам, оформляли на протяжении всего лета. Из этого следовало, что мой друг Мутант выкрал мой паспорт ради его богоугодного предприятия, и ни словечком не обмолвился. И как это назвать? Обман, причём без соблазнения!

Глава 3 ПРИСКАЗКИ БЕЗ ОБМАНА. СКАЗКА БУДЕТ ВПЕРЕДИ

«Жил царь на царстве как сыр на скатерти, пока не отрёкся. Летал ясный сокол Святослав Олегович, пока коготком в петлю не угодил… Это всё присказки, а какой же будет сказка», — раздумье на сей вопрос прервал голос полковника запаса.

— Распоясался, пьяница?! Щас начальник тебя выпишет!

Семёныч пихнул в спину молодого парня, но тот, хоть и нетрезвый, лишь покачнулся, переступая порог.

— Бьёт жену, изверг! — воскликнул полковник, похваставшийся накануне, что полковничье звание ему присвоили уже после выхода на пенсию.

Следом за ними в контору юркнула хрупкая женщина, в спортивном костюме и, конечно, без украшений, но с фингалом под глазом.

— Что ж ты, зверь, делаешь? Картина ясная, — сказал я. — Уже есть вам попутчики из староверов. Буйнович чётко сказал: у нас не воспитательный дом. Насильников, пьяниц и фанатиков списываем и увольняем.

— Святослав Олегович! Накажите его, но не выгоняйте нас. Прошу вас.

Жена-заступница плакала.

Привычная картина. Типичная для нашей жизни.

— Ты что скажешь, изверг?

До парня, вроде бы, дошло что-то. Изверг опустил голову и прошептал:

— Извини меня, Лиза. Простите меня, Святослав Олегович!

— Значит так, парень. Завтра утром, после моего слова выйдешь из строя и клятвенно всех заверишь в том, что отныне руку на жену поднимать не будешь. Повторится такое — тотчас выставим. Идите!

Семёныч глазел на бумаги, разложенные на столе.

— Буйнович велел пакет не трогать.

— Отчего ж не трогать? Глянь: паспорт мой, и документы на моё имя. А в конце финансового года сдерут с меня такие налоги, что — мама не горюй!

Любопытный Семёнович не преминул просмотреть разбросанные в беспорядке листы, а просмотрев, присвистнул:

— Это ж надо! И озерцо твоё.

— А что мне в том озере? Форель разводить? Такой задачи Буйнович не ставил. У него, товарищ полковник, иные цели и задачи. Наш лагерь для него всего лишь приёмно-пересыльный пункт. Вот что, Семёныч, отправляем староверов из лагеря. Подготовил я нужный документ, а ты наряди водителя довезти их сегодня до Московского вокзала в Питере.

— Сегодня не получится. Гришаня, водитель наш, выпимши. Дело известное: всегда в Питере водку закупает.

— Завтра отправишь, — сунув паспорт в карман, добавил: — Документы — в сейф. Зови слесаря. Мало того, что твоя Мамедовна дура, так за ней ещё долг. Да такой, что ни в сказке сказать, ни пером описать… Ты, полковник, претендуешь на её деньги?

— Честно жизнь прожил, честным помру.

— Так и я по нехоженым честными людьми тропкам не ходил. Хабар, добытый в бою, с солдатами делил. А этот хабар для народа используем.

И я, махнув рукой, указал на сейф Мамедовны. Махнул небрежно и задел конторские книги Семёныча, лежавшие на краю стола. Одна из книг упала на пол. Поднимая её, раскрыл на середине.

— Ба! Семёныч! Книги пишешь?

— Ну да, письменник я, — ответил он, почему-то по-белорусски. Воспоминания пишу, о войне, о природе… Досуг коротаю.

С интересом глянул на него: сам грешен, сам по тем же формулам живу. Если во времена такого автора, как Тургенев, жили по принципам, во времена писателей Троцкого и Деникина — под лозунгами, то во времена письменника Семёныча, сиречь Ивана Семёновича Благова, люди существовали и существуют по формулам. Формулы те, правда, разные. И реакции, что протекают, разные. У многих в душе образуется осадок. Всё думаю, во что или в кого выплеснуть осадок, что в моей душе стал чернее чёрного за прошедшие десятилетия.

На лавочке, взирая на пасмурное небо, сидел хмурый старовер.

Вручил я ему грозный для Алисии Владленовны документ, денежное возмещение и наказал быть готовым утром к отъезду.

Никак не ожидал, что не пройдёт и часа, как снова придётся склонять имя неведомой мне Алисии во всех падежах и снова посылать людей по известному адресу — к Алисии.

Не ожидал и резкой перемены погоды. Порывы ветра закружили опадавшую листву. Не впервые в этом краю, и по признакам ощущаю, что на далёкой от нас Ладоге заштормило. Коварно Ладожское озеро.

Тесен наш мир, сударыни и судари; бежит человек от тесноты человеческого общежития, стремясь не к одиночеству, а к уединению и возможности поразмыслить или почитать или сочинить… Всех вариантов не счесть. Вряд ли я мог претендовать на значительное внимание к своей особе со стороны Анюты: наше недолгое знакомство не давало повода так думать. Но был уверен: придёт Невеста, книжку принесёт, и мы побеседуем о литературе и жизни.

Она явилась в строгой юбке и пиджаке, и я поставил себя на место школьника, с восторгом взирающего на юную учительницу. Уже испытывал подобное обожание то ли в девятом, то ли десятом классе. Недолго длилось то ощущение пребывания в сказке. Явился бородатый деятель из драмтеатра и после недолгого ухаживания тот Карабас-Барабас увёл объект моего преклонения из школы и из моей жизни. Мельком увидел её однажды в метро — всё с тем же Карабасом, но почему-то без бороды.

Поймал себя на опасении и боязни увидеть повторение сказки с печальным для меня финалом.

Строгий голос учительницы вывел меня из грёзы:

— Почему вы музыканта посадили под замок? Девушки выключили телевизор, слушают его флейту и рыдают.

— О музыканте не знаю. Спросим у Семёныча.

Полковника, слава богу, застали в конторе. Я пропустил Анюту вперёд. Порыв ветра распахнул чуть приоткрытую форточку, смешал слабый запах духов с её феромонами, и эта смесь закружила голову дуралею. Две ипостаси у Окаянного в душе; по разному они величают друг друга, в зависимости от ситуаций; ныне Дуралей оспаривал свои права в диалоге со Скептиком. Ответ Семёныча на вопрос Анюты показался Дуралею резким:

— Ишь, играет, значит. Он такой же музыкант, как я Папа римский. Знаю их породу. Ищейка он. А из какого ведомства, можно допытаться. Закрыл его утром в каптёрке.

— У него мочевой пузырь не лопнет? — спросил я Семёныча.

— Товарищ капитан, все удобства там в наличии, — он с укоризной добавил: — Не знаете вы об истории вверенного вам объекта. Здесь некогда располагался женский батальон, а прапорщики оборудовали каптёрку в своих интересах. Так что там не только топчан, но и совмещённый санузел имеется.

Анюта покраснела как маков цвет, а я предложил:

— Ведите нас, товарищ администратор, к задержанному. Побеседую с ним.

— Не мешало бы ему посидеть подольше. К тому ж, стрельнуло что-то во мне, — пожаловался Семёныч и, выразительно глянув на меня, добавил: — То ли из-за непогоды, то ли из-за сквозняка. Кто-то форточку оставил открытой. Старость не радость. Всё мечтаю тростью обзавестись.

— Я вам помогу дойти, Иван Семёнович. Он наших девушек с ума сводит своей игрой. Все сбились в кучу около каптёрки.

— Он же крысолов. Девок как мышек, значит, собрал. Знает, как играть! Ладно, Анюта, поддерживай старика, — остановив суровый взгляд на мне, вынес вердикт: — Крысолова выгнать надобно.

Я кивнул и, закрыв форточку, последовал к казарме за медлительной парой: Анюта под локоток вела Семёныча.

Скептик иронично молвил: «Вот артист!»

Дуралей с огорчением заметил: «Меня бы так поддерживали!» В ответ услышал возражение Скептика: «Размечтался! Ты же старый! До возраста Семёныча тебе далековато. Но, всё равно, старый ты, Дуралей! Анюта из другого поколения». — «Как говорят, любви все возрасты покорны!» — «Сексуальным страстям они покорны, Дуралей! Неужто забыл, тебе всего лишь стоило дотянуться до телефона — и твоя Подруга, жадная до секса, тут как тут». — «Не путай божий дар с яичницей! Изыди иль выпадай в осадок!»

Подавив тревожные мысли, я любовался линиями её фигуры и строгим силуэтом её костюма. Увы, Анюта ни разу не обернулась. Скептик, вынырнув из чёрного осадка, что аккумулировался на дне души, возопил: «А что ты хотел? Она же при исполнении важного поручения!»

Конечно, я из другого поколения. Мало нас осталось. Я предался воспоминаниям о спортивном лагере. Почтил всех тех из нашей группы, кто погиб. Поимённо. Каптёрка мне была памятна лишь тем, что в ней некогда обретался наш тренер, в то время, как вся наша группа спала на солдатских кроватях в казарме. Все ценные вещи мы сдали на хранение тренеру, и каптёрка постоянно была на замке. В то время не именовал себя Окаянным, да и тренер ещё не был Мутантом, а наравне с нами пахал как мул. Все мы ощущали ветры перемен, все верили, что боевое самбо будет востребовано, как никогда ранее. Кто ж мог предугадать, что от нашей группы в живых останутся лишь Мутант и Окаянный? Прочих, как московских, так и питерских лихие девяностые перенесли в лучший мир…

Явление флейтиста на свет божий породило разочарованные вздохи прекрасных дам. Одна из них сказала:

— Хлипенький какой! Не-а, не сможет ни пахать, ни сеять.

— Посеять-то он сможет, — хихикнув, отозвалась её подруга.

— Супротив наших мужиков он никакой! — не смущаясь присутствием флейтиста, заявила третья. — Зря мы поторопили тебя, Анна Сергеевна. Душевно играл хлопец.

В голосе Семёныча сквозила неприязнь:

— Хотел тебя ещё помариновать, крысолов, да начальник против.

Есть нюх у Семёныча. И опыт не отнять. Одно не понятно: что от нас желает сей кабинетный работник?

Увидев человека в форме с капитанскими звёздочками, тщедушный «флейтист» с бородкой клинышком Ю la Дзержинский спросил:

— Вы, наверное, господин Буйнович?

— Ошибаетесь. Идите за мной в контору. Там побеседуем.

У входа в офис нас поджидала парочка из ФСБ. Всем, чем надо, экипированная. Мы шли, как говорится, не дёргаясь, и они спокойно вели себя. И мордой на землю не положили. Один из них пытливо всматривался в меня. Видать, вспомнил. И я его припомнил. Было дело в Чечне. Он с моей группой ходил. В то время звался Арсением.

— Ну что? — спросил тот, кто некогда был Арсением.

Флейтист разочарованно развёл руками.

— Сельхозартель.

«Уже хорошо, — подумал я. — У баб языки длинные, но глупостей не сболтнули».

Арсений насупил брови, и его морщины на лбу резко обозначили намерение идти в атаку. Удивительно, что он вышел целым и невредимым из памятного мне боя. Бежал и двигался он сломя голову, то бишь, бездумно.

— Вы, гражданин Ерилов, подозреваетесь в причастности к похищению и торговле людьми, — так вот он мне с ходу заявил, не поприветствовав и явно бравируя осведомлённостью перед своими сослуживцами.

— Как интересно?! Каких же людей я похитил?

— Нескольких ученых из Новосибирска и труппу молодых актрис из Вологды.

Моё изумление было для него очевидным.

— Предлагаю пройти в контору. Покажу вам документы и расскажу, чем занимаюсь.

Моё предложение было принято. Арсений подтолкнул «флейтиста», и тот резво побежал впереди хозяев. В конторе Семёныч извлёк на свет божий папку, весьма своевременно обнаруженную мной. Винить Мутанта в пренебрежении к деталям я не собирался. Что взять с параноика? Пусть его доктора лечат.

— В фермеры подался? — спросил Арсений, просматривая постановления и решения.

— Отец мой из крестьян. Мешают моему желанию. Деятельность не успел начать, как какая-то мафия стала обкладывать.

— Тебе имя Алисии Владленовны что-нибудь говорит?

— Лично не знаю. Возможно, она из той же мафии. Людей мне подсылает. Мы подумали, что ваш флейтист её человек. Так что с превеликим удовольствием посылаю вас к этой лисе Алисии.

— Она заявила, что здесь хозяин некий Буйнович.

— Вы документы ещё раз просмотрите, и если найдёте это имя, то выставлю ящик коньяка.

— Ладно, Святослав, извини, что побеспокоили. Не забудь вывеску снять на входе в твой колхоз. У вас же не воинская часть. Ребята, двигаем.

Хлопнул на прощанье меня по плечу — и вышел из конторы.

— Знакомы, вижу, — констатировал Семёныч.

— Не скажу, что по его вине, но при выполнении его задачи один из моих подчинённых был ранен, а двое убиты. Дело давнее. В Чечне было.

Семёныч вздохнул. Выразил таким образом соболезнование.

Вечером слесарь открыл сейф Мамедовны, и мы обнаружили тоненькую папку с уставными документами на её фирму, в которой между бумаг завалялись несколько сотенных банкнот. «Не дура Мамедовна! — убеждённо сказал Семёныч. — Прикатит завтра, как обещала». — «Не боись. Наше дело правое!» Ответив этак администратору, подумал: «Неплохо было бы, в самом деле, узнать, в чём заключается наше дело. А от баек Мутанта просто тошнит».

Нет, не прав был я, предполагая у себя лихорадку в первые минуты пребывания в лагере. То было лишь предощущение лихорадки. В воздухе, помимо осенних запахов, витало что-то ещё…

Страдал я от обычной лихорадки, когда работал в Индии. Москиты, переносчики заразы, покусали меня в Калькутте, что ныне именуется Колкатой. На переговорах в офисе «Дастурко» индийские проектировщики заметили неадекватное состояние молодого переводчика. Меня охватила дрожь, и я улавливал далеко не всё, о чём говорили специалисты. Бой, посланный в аптеку за лекарством, принёс мазь в стеклянной баночке. Удалившись в туалет, я втёр мазь по всему телу, оставив немного мази на донышке — для повторного втирания. Так мне порекомендовали. Чудодейственной оказалось мазь. Увы, не смог запомнить её название на языке бенгали.

Ныне же дрожью было охвачено отнюдь не тело. Дрожала душа. Не вся душа. Давным-давно до меня дошло, что у каждого человека две души. Две души равны двум ипостасям. Рентген их, конечно, не обнаружит. Не найдёт их и патологоанатом. Но речь не о смерти, а о жизни. Мне легче представить эти ипостаси в двух сосудах. Если не заливать их водкой, не ширяться и быть разборчивым в том, что поглощаешь в смысле еды или, например, чтива, то такие меры каждого приведут на праведный путь. Разные те сосуды, у кого-то малые, у кого-то большие. У меня, думаю, средние, иначе говоря, совершенно не выдающиеся. Нет у меня на лбу печати гениальности. Но вот задрожал один из сосудов. Всё в нём кипит. То мне мнится, что никто не чувствует этой дрожи, то мнится, что кто-то отзывчиво воспринимает резонансы колебаний моей души.

Кто-то не пришёл на утреннее построение, что обязательно для всех по старой лагерной традиции. Кто-то, вероятно, заболел. Или же, кто-то по какой-то причине не желает видеть меня?

Выдав на разводе задание коллективу очистить прилегающие к лагерю территории от мусора, я скорым шагом направился в бывшую казарму женского батальона. Вслед за шумной толпой моих подопечных: механизаторов, доярок, электриков, механиков, прочих крестьян, из среды которых мне радостно помахал рукой знакомый лётчик.

Толпу возглавлял Семёныч. Но, в отличие от всех, он направлялся к складу, где должен был выдавать рабочие рукавицы и мешки для сбора мусора.

Три донельзя обшарпанных одноэтажных здания, думаю, производили жуткое впечатление на каждого из вновь прибывающих. Многие оконные проёмы были грубо заделаны кирпичом ещё в советское время. Минуя жилые блоки, направился к дальнему зданию, громко поименованному столовой. Она была отгорожена фанерным листом от пустующего пространства бывшей казармы, и потому, несмотря на огонь, горевший в грубо сложенной печи, в помещении заметно ощущалась прохлада.

Столовая была оборудована единственной плитой, мойкой и микроволновками, в которых Марфа молниеносно разогревала еду в контейнерах. Как правило, для важных гостей, например, Семёныча, доктора Кириллова или начальника лагеря. Все прочие были на самообслуживании и оживлённо толкались около буфета или печек. Женщины, освобождённые от ежедневной готовки, блаженствовали. А я недоумевал. Непонятно было всё: откуда у Мутанта средства для закупки провизии? зачем он держит нас всех в этой глуши?.. Вчера Марфа струхнула при моём появлении. Выдала объёмистый пакет накладных, сказав, что ни единой бумажки не передавала дагестанцам. Хахаль Мамедовны, по словам Марфы, угрожал пистолетом, но оба контейнера им пришлось вывозить без бумаг. Добавила, что принимала бумаги на контейнеры от Сергия Фёдоровича, и тот наказал ей передать бумаги товарищу Ярилову. Товаро-сопроводительные документы на двух языках — голландском и английском — имели в графах заказчика и получателя единственное имя: S. YERILOV. Как и ожидал, ни одной таможенной декларации не обнаружил. Вот такие пироги!

Интересно жить, судари и сударыни, но главное — жить интересно!

Не стал я рассуждать на тему авантюризма: меня беспокоило иное. Уложив в пакет контейнеры и фрукты, устремился к женской казарме, где ныне живёт моя отрада. Вот зайду — и брошусь в ноги к ней!..

«Что же так не везёт», — сиё восклицание не слетело с моих уст, но я разочарованно глянул на двух подруг Анюты, то ли больных, то ли притворяющихся больными. Подобно подругам, Анюта лежала под одеялом. Кашлянула. Вручил Анюте три ветви рябины, что обломал вблизи от столовой. Она чуть улыбнулась, поблагодарила меня за заботу и по поводу рябины сказала:

— Осенью одна ягода — горькая рябина. А излишняя сладость пуще горечи. Надумала я, Святослав Олегович, как вылечусь, ехать в Петербург. Мне ведь там обещали работу. Пугает меня дальний переезд. И климат в этом Зауралье, наверное, весьма суровый.

— Разве мы в Зауралье переезжаем? — спросил я.

— Так мне сказали.

Что ещё сказали Анюте, не смог выяснить. Дверь распахнулась — и встревоженный Семёныч объявил:

— Мамедовна вернулась!

Да’с, всё не по нотам! Так в романсе не пелось. Но, всё же, увидел в её глазах тревогу. Выдал её взгляд: ведомо красавице о каких-то слухах, что ходят о дагах, хотя никто ничего ещё не объявлял. Пообещав прислать доктора Кириллова, вышел следом за Семёнычем.

Он шёл не по дорожке, а по тропинке, что бежала вдоль здания среди вереска, и, дойдя до угла казармы, осторожно выглянул. У многих к старости выявляется дальнозоркость, и Семёныч доказал мне, что видит не хуже орла. Да и сам он не робкого десятка птица. И с клювом, пардон, с зубами у него отсутствие проблем: за неимением собственных его улыбка сверкает вставленными стальными. Служил не в столицах, а в тьмутаракани, а там иной уровень услуг.

— Дуры бабы! Наплели! Это не Мамедовна. Цвет тот же, но машина другая.

На дороге у нашей конторы стоял мощный Мерседес-Бенц с прицепом-контейнером. Когда мы подошли поближе, увидели молодого парня, что вертелся в кабине. Машина сверкала новеньким бежевым лаком, и парень — было видно — с благоговением присматривался, что к чему в кабине.

Дверь в контору была растворена, и перед лестницей я придержал Семёныча за локоток. Из его офиса доносился знакомый голос:

— Нелепое выкатил требование: жениться! Для меня проблем нет. Убежала одна жена, сбежит и другая. Сынок же упёрся. Говорит: хочу учиться, не хочу быть бычком-производителем.

— Да уж! Классика жанра, — звонко произнёс незнакомец. — У меня нет проблем. Сергий Фёдорович велел завтра быть готовым. Со всей семьёй. Багаж ограничил. Сказал: по чемодану на человека. До Урала недалеко. Случай представится, отправлю жену в Питер за вещичками… Да где их чёрт носит?

Через секунду незнакомец, судя по внешности, из работяг, приветствовал наше появление зычным рапортом:

— Здравия желаю, Святослав Олегович! Доставил в целости и сохранности. Ни единой царапины. Вот пакет документов на машину. Сергий Фёдорович просил передать, что новенькие прибудут через неделю. Просил также сказать, чтоб забыли… э-э… чтоб забыли о какой-то Мамедовне.

— Ясно. Как вас величать?

— Илья Великанов.

Его зычный голос явно не соответствовал маленькому росту и комплекции.

Пожав молча мощную длань Мастера, задал вопрос невеликому Великанову:

— Стало быть, вы водитель?

— Нет, по специальности я электрик. Всё остальное, так сказать, в приложении. В основном, реновацией старых моторов и генераторов занимаюсь. Для этого дела, знаете ли, особая оснастка нужна плюс голова да золотые руки.

— Говорил Сергий Фёдорович что-нибудь о нас?

— Говорил. В вашем городке в Зауралье ещё не все работы завершены. Но скоро весь жилой комплекс сдадут для эксплуатации. Я, товарищ капитан, должен как-то добраться до Питера. Вы не поможете?

— Поможем. Семёныч, где твой ПАЗ.

Администратор глянул на часы.

— Через полчаса обещал быть. Я сбегаю, потороплю.

Сегодня Семёныч не кряхтел о старости, а двигался так, словно сбросил добрый десяток лет. С какой стати такая в нём живость?

— Сейчас, Илья, езжай от конторы по дороге прямо. За третьим корпусом оставишь машину на площадке и бегом к нам.

С непроницаемым лицом мима слушал я восторженные речи Мастера о закупках, материалах и намерении создать собственную Академию. На арене совершались события, вызывавшие восторг публики, знать не знавшей об обмане и, вероятно, зловещих делах, в которые некая братия вовлекает всю эту публику. Заманивают золотом и обещаниями, дают кредиты и наличные, обеспечивают питание и зрелища, и вещают, вещают, вещают ахинею, что ушам противна. Предположим, что-то у военных получилось, и нас забросят на тот «другой Урал». Судя по привязкам, пройдёт немного времени — и на нас навалятся кланы кочевников из Степи. Горстку людей сомнут и не заметят. Не днём, так ночью. И никакое оружие не поможет. А потому требуется… многое требуется. В первую очередь, от меня и Мастера.

— Тебе, Владимир, скромнее надо быть. Назвал бы своё заведение школой или училищем, — сказал я Мастеру.

— Итальянцы, Беллини, например, да и многие другие создавали собственные академии. Почему я не могу? Всё для этой цели уже есть, а ученики — дело наживное.

— Академии итальянцев работали, выполняя разнообразные заказы. И не только живописные.

— Это ты мне говоришь?

— Тебе. Считай, выдаю тебе первый заказ. На первом этапе мне нужно эскизное решение в принципе, а на месте определимся в деталях. Не уверен, потянешь ли? Заказ серьёзный.

— А ты не сомневайся. Не бог горшки обжигает, а Мастер.

— Ладно, Мастер. На меня возложат все вопросы, связанные с безопасностью и защитой городка от набегов. Близятся смутные времена. Мне необходимо решение по фортификации, чтобы оградить вас от мародёров или бандюг. Представь: налетают большой бандой ночью. Вырежут нас — и стены твоей академии долго будут вспоминать, для чего их построили. Помимо бандитов, есть и иные угрозы. Например, дикое зверьё или крысы. Принесут крыски чумных блох — и никто не вспомнит ни о нас, ни о твоей академии. Понимаю, что такая задача почти неподъёмная для тебя. Будем вместе соображать. Я, хоть и не Чапай, но могу со здравым смыслом расставлять на столе картошку для обозначения того, где и что должно быть. Есть ноут и принтер. Здесь мне запретили выход в Интернет, но я тебе и это устрою, если дашь твёрдое слово не звонить друзьям. Один звонок или разговор по скайпу — и нас здесь накроют. ФСБ вчера здесь отметилось. В двух словах, ищи решение… Ну так как?

— Подумать надо. Что-то мрачное ты обрисовал.

— Ты, конечно, уши развесил, слушая Александра. Он ни тебя, ни меня не спасёт, если что. Он невнимателен к деталям, и я подозреваю, у него не всё в порядке с головой.

— Да, что-то такое и я заметил. Но он говорил о большой организации и больших работах на Урале.

— Так мы не на Урале будем, а в Зауралье, лицом к Великой Степи. Никто нас защищать не будет. Дадут, конечно, оружие. Представь: ночь, ночью вырежут для начала всех часовых, а потом за нас примутся. Такой расклад. Так что думай. Не буду возражать, если откажешься от проекта и покатишь домой. Автобус в наличии.

— Ну уж нет! Где твой ноутбук?

— Сперва оформиться надо. Тебе наш Семёныч выдаст ЦУ о том, что где как и почему. Я надавлю на него, чтоб в казарме не селил. Будете жить в модульном домике.

Мастер после притока адреналина пребывал в задумчивости.

А я, ощущая себя на взводе, действовал как живой манекен: вышел из конторы, поприветствовал Андрея Владимировича, сына Мастера, занёс к себе пакет бумаг, дождался возвращения водителя, забрал у него ключи от машины, и, пожелав ему всех благ, отправился к доктору Кириллову. Неприятно состояние растерянности. Мысли, мало чем связанные, текут как-то вразнобой. Опять зазвучали два голоса: один, словно издалека и из моего прошлого, другой — из настоящего.

Вот тот диалог. Записываю его в дневник, наверное, от вселившейся в меня безысходности:

«Навалил экспромтом Мастеру кучу непроверенных предположений. Короче, поставил и сыграл одноактный спектакль. В театре или на эстраде остро поданные экспромты, замешанные на предположениях, вызывают, как правило, смех у публики. Я бы не отказался легко и вольно шагать по жизни, испытывая театрально утончённые наслаждения от суррогатов чувств». —

«Но ты же русский человек. Хмур и депрессивен, как и подобает быть русскому. Вокруг страдания и кровь, ненависть и любовь, ограбленная дерьмократами страна и нищета. Ты же не будешь улыбаться так, как улыбаются на западе, фальшиво и неискренне. Ты не способен жить беззаботно…» —

«Печально, что Анюта уезжает». —

«Ты старый и её не удержишь. С другой стороны, не будь эгоистом. Пусть уезжает. Спасёшь хотя бы одного человека от чёрной будущности. Байкам веры нет! А что затеяло оборонное ведомство, неизвестно. Так что решено! Раз она дорога тебе — скажи ей „прощай!“» —

«Прощай, дорогая!.. Разве я не псих! Псих, причём покруче, чем Мутант. Но раз решено, значит решено. А доктору скажем…»

— Уважаемый доктор, что же вы не исполняете ваши обязанности. В женском блоке больные. Вам приказ: поставить их на ноги в кратчайший срок.

— Уважаемый Святослав Олегович, я ведь уже посетил их и могу сказать, что они все будут здоровы через неделю, если будут принимать лекарства. Они также будут здоровы через неделю, если вообще не будут принимать медикаменты.

— Интересно вы лечите.

— Интересно я лечил пациентов на севере, будучи судовым врачом. Стакан водки и таблетка аспирина — и пациент к вечеру уже здоров и со всеми ловит или кромсает рыбку.

— Интере-есно, как же вас отобрали для этой группы? С такими-то методами исцеления?

— Опыт небольшой есть. Я ваших, которых доставляли мне из Чечни, резал и ампутировал, и многих на ноги поставил. Из тех, у кого ноги были… Анюта просила передать вам, чтобы зашли проведать её вечером.

То ли искра надежды мелькнула в моём взоре, то ли нечто иное, но доктор одарил меня странным взглядом.

«И чего, спрашивается, спорил я сам с собой? Уже всё решено и за меня и за Мастера. Смогу ли я когда-нибудь заставить людей играть по моим правилам? Игра по чужим правилам и с завязанными глазами стопроцентно ведёт к проигрышу. В любой игре. А наша игра чем-то напоминает русскую рулетку. Ладно, ещё не вечер», — так-то я размышлял по дороге от медпункта к конторе.

Хотел я задать электрику несколько вопросов, не связанных с реновацией генераторов, но ПАЗ уже уехал. Мастер, его сын и Семёныч отчаянно обсуждали важные для них темы, и, подходя, я услышал безапелляционный возглас администратора:

— Или-или. Пусть даже фиктивно. Стерпится-слюбится. Не слюбится — разойдётесь. Других вариантов не будет.

Сын Мастера смотрел на администратора исподлобья. Решившись, махнул рукой и с досадой сказал:

— Ладно. Чёрт с вами!

— Это на кого ты чертыхаешься, молокосос! Я Германию топтал, когда ни твоего отца, ни тебя ещё в проекте не было.

— Извинись перед дедом и ветераном, — голос Мастера ясно выдал его полную солидарность с Семёнычем.

Андрей Владимирович что-то буркнул под нос.

Увидев меня, администратор, воскликнул:

— С вами, товарищ начальник, желаю поговорить конфиденциально в ваших апартаментах.

— Если желаете, пройдёмте. Вы поселили художников в модуле?

— Каждому выдал по ключу. В соседних модулях будут проживать.

— Отлично. Устраивайся, Мастер. Все дела обговорим завтра.

Конфиденциальность состояла в том, что Семёныч возжелал срочно позвонить внучке. Он не претендовал на владение «игрушкой», но верно предполагал, что из мёртвой зоны с её помощью возможно дозвониться куда угодно.

Кроме внучки, иных потомков у него не было. Скороговоркой он поведал, что сын подался на Север за длинным рублём, да и сгинул там.

— Должен спасти Настеньку! — заявил он. — Мать её связалась с пьяницей и сама закладывает. Такие дела! Специальности у Насти нет, но мастерица! И шьёт, и вышивает! Хотел бы отправить её на земли обетованные с вами.

Я улыбнулся и молвил слово:

— С моей стороны возражений нет.

— Вот и славно!

Он протянул мне блокнотик с номером телефона внучки, и я, вызвав секретаршу Буйновича, любезно изложил просьбу администратора лагеря.

— Диктуйте номер, — сказала секретарша.

Спустя минуту Семёныч уже говорил с Настей.

— Ты одна, Настенька?

— Мама спит. Опять пьяная.

— Вот что, внученька. Я могу отправить тебя за границу. Бери паспорт, раздобудь деньжат, только на дорогу до моей базы. И приезжай срочно ко мне.

— У меня нет загранпаспорта.

— Всё сделаю, Настенька. Не забыла, каким автобусом из Питера ехать?

— Помню, деда. Ты по-прежнему сторожем?

— Уже не сторожем. Расскажу, когда приедешь.

— Тогда, дедуся, завтра выезжаю.

Да’c, всех манит заграница. Пардон, не всех, а каждого третьего. Где-то читал.

Вечером, после болтовни с Анютой на разные темы, весьма — должен отметить — изысканной и по-светски утончённой, когда я вновь воспарил духом в надежде завоевать её сердце, она неожиданно напомнила:

— Мы не договорили утром. Дня через два, думаю, поправлюсь. Вы, надеюсь, не будете возражать против моего отъезда?

Всё внутри меня оборвалось, и я сухо ответил:

— Не возражаю. Известите заранее, и автобус с водителем будет в вашем распоряжении.

Намекнув на неотложные дела, я простился и в печали вышел из казармы, что казалась совершенно неподобающим местом для разговора с Анютой, выпускницей заведения имени нелюбимого мною Герцена. В нашем мегаполисе разные студентки. Далеко не все впитывают в себя всё наилучшее, что может дать Петербург за годы их учёбы. Анюта мне представлялась драгоценным бриллиантом, отшлифованным нашей северной столицей… Побрёл бесцельно и какое-то время ходил кругами по территории лагеря.

«Никто не должен видеть смятение моей души», — эта мысль побудила меня уединиться в «апартаментах». Время на моих командирских близилось к половине девятого, и я постарался переключить внимание на те загадки, что окружали Мутанта. По идее, его секретарша могла бы многое прояснить, и я спонтанно нажал на кнопку вызова.

— Слушаю, — сказала секретарша.

Я представился.

Её лик почему-то выглядел уставшим и печальным. Её внешний облик — несомненно красавицы, причём славянского типа, — вызвал у меня оторопь, и я подумал: «У неё что, не все дома?» Русская красавица была одета в сари, а её лоб украшало пятнышко света и мудрости — бинди тёмно-вишнёвого цвета. Правильный цвет бинди — красный, но, как я замечал, в Мумбае или Дели женщины наносят бинди себе на чело самых невероятных оттенков.

— У меня, собственно, нет никаких сообщений. Александр часто упоминает Живу. Как всегда, в своей манере. Без подробных объяснений. Думаю, что он меня обманывает, а его речи мне представляются бредом. До сих пор не знаю вашего имени. Может быть, вы мне расскажете о Живе?

— Зачем вам знать моё имя? У меня много имён. За каждым именем своя тайна, которыми не желаю делиться. Можете называть меня именем вашей любимой женщины. Я не возражаю. Каждая история ничто иное как сказка. Желаете послушать сказку на ночь?

Не только её облик, но и её высказывания казались не от мира сего, и в моей головушке мелькнуло: «Под стать Мутанту. Такая же шизоидная».

— Желаю, — ответил я.

Хрипло прозвучал мой голос. Наверное, простудился, гуляя кругами по лагерю.

— В каждой сказке есть зачин… Жила-была Жива из рода Странников, а точнее Странниц, свирепых и жестоких амазонок. Каждая из Странниц обладала божественной сущностью и имела, помимо собственной, ещё две ипостаси: мужскую и женскую. Каждая странница была и богиней и богом. Каждый бог создавал боргов. По своему образу и подобию. Многие создавали армии боргов. Борги занимались хозяйством, строили виманы, замки для своих хозяек. В одном из таких замков быстро пролетели юные годы Живы. Она повзрослела и усвоила многое из того, что должна знать и уметь богиня. Странницам наскучил тот мир, в котором они обитали, и они возымели желание улететь на своих виманах в поисках нового мира. По древнему обычаю они приносили жертвы перед отлётом. Нет, они никого не убивали, но оставляли избранницу в старом мире как хранительницу. Жребий выпал на Живу и её ипостаси. Выбор был не случаен. История зачатия и рождения этой троицы темнее, чем лик черной Кали, её родительницы. Жива и её ипостаси были поражены неизлечимым бесплодием.

Им оставили три виманы, весь мир и забвение. Так начались страдания Живы. Срок жизни странниц сравнительно долог; для омоложения в древние времена изобрели божественный состав, в который Жива и её ипостаси время от времени погружались. Век следовал за веком, и Живе наскучило пребывание в родном опустевшем мире, в Ирии. Её родительница, богиня Кали, до отлёта доверила ей тайну о планете, которую некогда любили посещать странницы. Жива последовала доброму совету и посетила Землю. В северных пределах Земли она узрела славный народ. Она преисполнилась восхищением от дубрав и бескрайних лесов. Ей показался забавным мир животных, бродивших по лесам и степям. И она, кликнув своим ипостасям, изъявила желание перенести часть всего этого богатства в свой оскудевший Ирий. В течение множества лет её ипостаси сновали меж мирами. Наступил момент, когда Жива воскликнула: «Ныне Ирий изобилует всем, чем красна Земля, но по-прежнему пуст. Желаю перенести в Ирий русов и рассенов, желаю слышать голоса их детей». Увы, её желание осталось лишь желанием. Закрылся пространственно-временной канал, соединявший Ирий с Землёй. До преклонного возраста она искала новые каналы и вела расчёты, и незадолго до кончины нашла несколько вариантов. Земля в отдалённом будущем вызвала у неё отвращение; Земля твоего времени, Князь, испугала её войнами. Жива выбрала те народы, что ещё помнили её имя. На Земле во времена средневековья царило запустение. То был не самый лучший выбор, но, к её сожалению, единственно возможный. Помимо русов, она доставила в Ирий греков, римлян и саксов. Жива скончалась во время её последнего полёта к Земле, а с ней и её ипостаси. На случайной планете вблизи от Земли Жива обрела последнее пристанище. Там, по древнему обычаю, её тело предали огню. Борги богини зажгли погребальный костёр и сгорели вместе с Живой и её ипостасями. Так завершилась история страданий Живы, запечатлённая в памяти её виманы. Но наша сказка и наша игра только начинается. Я тебе о ней поведаю в другой раз. Время уже позднее, Князь, а потому — спокойной ночи!

Экранчик «игрушки» погас, а я воскликнул:

— Интересно, кто это всё придумал?

Экран вновь вспыхнул, и секретарша ответила:

— Буйнович.

— О как?! Значит, он большая шишка.

— Большая.

— А ведь нехорошо подслушивать!

Секретарша изобразила нечто вроде кривой ухмылки, и в «игрушке» что-то щёлкнуло.

— Кто в здравом уме поверит этой фантазятине? В вашем ведомстве идиоты! — кричал я в «игрушку», но меня, кажется, уже не слышали.

Поторопился ты, Окаянный, со своим замечанием по поводу неэтичного поведения.

Поразмыслив, решился также совершить неэтичный шаг: несмотря на позднее время, ещё раз нажал на кнопку вызова.

Выражение на лице секретарши было непроницаемым.

— Прошу прощения за назойливость, но мне необходимо услышать краткие ответы на ряд моих вопросов. В моём подчинении люди. От вас зависят мои дальнейшие действия в отношении персонала, что мне доверил Буйнович.

— Слушаю вас.

— По проекту Буйновича нас перенесут на Ирий? Или мы останемся здесь?

— Здесь вы не останетесь.

— Какие опасности нас ожидают? Набеги кочевников, эпидемии, возвращение Странниц?

Секретарша ответила с явным раздражением в голосе:

— Всё возможно. Князь, вы ещё не в игре. Отдыхайте и набирайтесь сил. Накануне отбытия вам обо всём поведает Светлый Князь.

— Кто?

— Буйнович. Ещё раз желаю вам спокойной ночи.

Да уж! Какой, к чёрту, покой?

Придумал ряд идей в рамках «игры», предложенной нам Мутантом. Его игра, если верить Мутанту, будет состоять в том, что мы должны творить не альтернативную историю, которая во всех вариациях ничто иное как бред, а альтернативу для русских. Ему, видите ли, нравятся концепции, что я выдвигал некогда в спортивном лагере. В моих идеях ничего оригинального. Как каждый достойный именоваться русским, превыше всего ценю справедливость, а всех либеральных буржуинов отношу к врагам. «Русским надо встать с колен», — так мне сказал Мутант. Почему-то он полагает, что в России возрождение русской нации будет весьма длительным. Но у него есть план как альтернатива для колонии русских и белорусов. Он же наполовину литвин, потому и радеет за обе нации. Красиво он говорил, но интуитивно я ощущал, что течение его речей скрывает подводные камни.

В досаде махнул рукой: то, что непонятно или не видно, рано или поздно выявится, и мы увидим те «подводные камни», о коих он умалчивает.

Просмотрел перечень специалистов. Подчеркнул пять фамилий.

Добавил к ним Мастера.

Настороженно глянув на «игрушку», проверил подсоединение к Интернету. Есть такое!

Пришёл к выводу: всё, что мне сказывали, всего лишь присказки. Допустим, молвленные без обмана. Сказка ждёт нас впереди.

А суть её не отличается от той сказки, в которой мы до сих пор существуем. И суть и цель та же: русским людям надобно выжить.

Заснул под утро, часа в три.

Глава 4 ПЕРВЫЕ ЖЕРТВЫ ОБМАНА. ОБРЕТЕНИЕ СЧАСТЬЯ

Спозаранку прибежала с новостью Марфа. Заполошно начала причитать:

— Половины контейнеров нет! Как корова языком слизнула! И новую красивую машину угнали!

Спросил, целы ли контейнеры с провизией? Все на месте! Выразил благодарность за информацию и поинтересовался, не попортятся ли продукты в контейнерах? Узнал, что в тех контейнерах «настоящий криоген». Изумился, и Марфа поведала, что однажды в городской сауне она испытала на себе действие криогенного обёртывания — и сразу помолодела. Лет на пять, не меньше!

Утренняя пробежка по осенним тропкам доставила удовольствие: не увидел в лесу ни одной кучи мусора, и только ржавый «Москвич» по-прежнему инородно выделялся на фоне багреца, желтизны и зелени карельского леса.

У конторы стоял ПАЗ, а его водитель Григорович, перешедший к новым хозяевам вместе с Семёнычем, сидел на своём месте за баранкой и пил водку прямо из горла. Что-то мрачное шевельнулось в том осадке, что скопился на дне души капитана запаса.

— Что вы себе позволяете? — крикнул я. — Выходите.

Передняя дверь ПАЗа была открыта, и пьяненький водитель, оставив ключи в замке зажигания, вылез из машины с двумя пакетами в руке и вручил мне один из них. Другой он держал крепко; в нём звякнули бутылки. Сразу признав переданный мне пакет, заглянул для проверки содержимого. Так и есть: папка с грозным письмом на имя агентессы вернулась, не дойдя до адресата. Строго спросил товарища Григоровича:

— Потрудитесь объяснить, что это значит?

— Погодь, капитан! — он прислонился спиной к автобусу. — Такое дело. Выгрузил, значит, староверов у Московского вокзала — и сразу к магазину поехал. Купил, значит, три бутылки. Больше трёх не покупаю. Вернулся к машине — глянул: пакет они забыли под сидением. Я, конечно, к вокзалу. Думаю: ещё не уехали, передам пакетик. Подъехал, значит, к вокзалу и сразу увидел парочку. Они поодаль от центрального входа стояли. Ясно, что меня дожидались. Только я тормоз нажал — а они как вспыхнут. Я глаза зажмурил: до того ярко вспыхнули. Открыл глаза — нет староверов! Вещички лежат, а они испарились. Перекрестился я — и вместе с народом подошёл к вещичкам. От староверов лишь пепел остался. Менты набежали, но я от них всегда подальше стараюсь держаться. Одним словом, покатил я в лагерь. И всё думаю, как и зачем их убили. А ведь дело-то, можно сказать, секундное. Подойди я к ним, так также сгорел бы.

— Не видел, кто стрелял и спалил их?

— Никто не стрелял. Они сперва засветились изнутри как две лампочки — и сгорели.

— Подвозил, наверное, кого-нибудь до Питера?

— Подвозил двух старушек. Они всего-то с десяток километров проехали. Ну, заплатили. Само собой. Да они сидели сразу за мной и со староверами лясы не точили.

— Может быть, померещилось тебе. Как человек может светиться изнутри?

— Дак, сам думаю об этом.

— Идите, товарищ Григорович, проспитесь. Когда протрезвеете, поговорим.

— Есть, товарищ капитан. Только и трезвым я вам то же самое скажу: дьявол их сжёг, и никак иначе.

На утреннем разводе пришлось произнести речь. Объявил о гибели староверов, покинувших лагерь. Под страхом неминуемой смерти запретил всем выходить за пределы лагеря. Объяснил тем, что за нами охотятся маньяки-убийцы. Возможно, те дагестанцы, которых выдворил из лагеря. Возможно, кто-то иной. Назначил очерёдность дежурств по лагерю. Тренерам наказал наращивать объёмы тренировок. Зачитал список тех лиц, которых хотел бы видеть вечером у себя в офисе.

Днём приехали следователи. Побеседовали со мной, с людьми и укатили с ещё не протрезвевшим водителем Григоровичем, арестованным по подозрению в совершении серии убийств. Как оказалось, полицейские в Питере с ног сбились в поисках загадочного маньяка, сжёгшего дотла нескольких человек, прибывших, судя по документам, из спортивно-оздоровительного лагеря в нашем посёлке.

Зная себя, можешь судить о других. А знал ли я себя? Поиск ответа на сей вопрос занял минут пятнадцать. На спине обнаружил утолщение, которого ранее не замечал. Что же там? Датчик? Или вшитый под кожу заряд? Или то и другое в одном флаконе? И что ж делать то? Катить бочку на Александра? Он мне известен как благороднейший человек. Что обещал, всегда выполнял. Делился по-братски всем, что имел. Даже ныне, будучи параноиком, протянул мне руку помощи. Без его участия, меня давным-давно закопали бы в лесу или карьере. Кстати, ходит с таким же датчиком. Сам сказал. Вполне возможно, Сергий Фёдорович, или кто-то иной из его команды ведёт свою игру, независимо от Мутанта.

В любом случае, Мутант причастен ко всему, а поэтому должен вызволить несчастного Григоровича из каталажки.

Раз десять я нажимал на кнопку вызова. В ответ — глухое молчание.

Не беда! Будем названивать вечером, завтра, послезавтра…

К шести часам вечера в моей гостиной собрались приглашённые: агроном, доктор, художник и учителя: математик, химик, а также историк, преподававший литературу. Можно сказать, педсовет в расширенном составе, или собрание беспартийной и нищей интеллигенции, которую как хаяли, так и будут хаять, пока жива Россия. Среди множества эпитетов в народно-поэтической речи, коими характеризируют сию прослойку, меня восхищает такое определение как «вшивая».

Пусть меня тоже хают, но решил-таки проверить интеллигентов на «вшивость». Спросил:

— У кого есть претензии к дагам и на какую сумму?

Пышущий здоровьем краснощёкий историк вскочил с дивана и заявил:

— У меня. Сто тысяч мне должны.

Не столько сумма, сколько круглая цифра меня удивила. В заветной бумажке с двумя цифрами, что выудил с банкнотами, сумма, превышающая сто тысяч, была обозначена только против некоего доктора К. По какой-то причине даги не спешили трясти всех подряд.

— У Мамедовны в её бухгалтерии другая цифра. Нас-то зачем обманывать? Ну’с, Валерий Петрович, сколько же у вас взяли даги?

— Да все деньги выскребли! Сорок пять тысяч. Я плюсую моральный ущерб. А потому мне следует возместить не менее сотни тысяч.

На уроках истории — дело понятное — можно вешать детям лапшу на уши, согласно установкам программ и учебников. А в других делах зачем разводить коллег по несчастью?

Выдав Валерию Петровичу сорок пять тысяч, и порекомендовав за прочим возмещением обращаться напрямую к дагам, сказал ему:

— Свободны! Можете идти.

— У кого ещё есть претензии?

Доктор Кириллов лишь усмехнулся.

— Товарищ начальник, там, куда нас направят, все наши деньги макулатура. То же самое и дагестанцам объяснил. Мой коллега не поверил. Доллары, сказал он, и в Африке доллары.

Не прост доктор. Вряд ли он готов поделиться информацией, если таковую довели до него.

Но и я не прост. Если все эти господа-товарищи пребывают в уверенности, что находятся в оздоровительном лагере, то через минуту я им объясню, кто они такие и куда они попали.

— Вам всем скажу, что у меня была совершенно безвыходная ситуация, и по этой причине я дал согласие возглавить всю вашу команду. В отличие от вас меня не прельщают ни доллары, ни золото. Тем не менее, я попал в большую мышеловку вместе с вами. Уже без разницы, кого чем сюда заманили. Наш лагерь окружает долина смерти. Всякий, кто пожелает вырваться отсюда, обречён. Об этом мне стало известно лишь сегодня. Вчера не знал — и отправил из лагеря наркоманов и их жён. Они все погибли, но не от руки маньяков, — дважды постучав по спине, пояснил: — Мне вшили устройство с датчиком. За пределами лагеря, чуть раньше или чуть позже, устройство сработает, и от меня останется горстка пепла. Буду рад узнать, что среди вас есть такие, кому не вшили подобную дрянь.

— Наверное, у меня нет. Я с сыном позже всех прибыл, — сказал Мастер.

Ни слова не говоря, доктор стал пальпировать спину Мастера.

— Вы в этом от нас не отличаетесь, — заявил Кириллов. — Раз вам вшили, значит и вашему сыну тоже.

— Поздравляю вас всех. Позарились на обещания! С этого дня мы все обрели статус заключённых. По прибытии станем рабами. Из лагеря смертников нам уготованы два выхода: или смерть или рабство. Впрочем, можем найти варианты, если доктор Кириллов поможет нам. Вы, по вашим словам, опытный хирург. Или я что-то не так понял?

— Вы всё правильно поняли. Но я не смогу никому помочь.

Агроном Всеслав, что именовался Андреем по паспорту, казалось, готов был разорвать доктора на части, но сдулся и лишь зловеще спросил:

— Ты, сволочь, на тех работаешь?

— Поаккуратнее, молодой человек. Я не злопамятен, но неровён час… И потом, на кого на «тех»?

— На агентов и самого Буйновича? — уточнил Всеслав.

— Про агентов забудьте, они всего лишь меркантильные люди, — я вмешался с целью ускорить процесс выяснения истины или, по крайней мере, тех крох информации, что мог бы поведать доктор. — Ты только что расписался в собственном бессилии, уважаемый. Как мне объяснил Буйнович, здесь любого могут заменить. Делай вывод. Итак, кто или что тебе мешает вырезать подкожные датчики?

— Надеюсь, вы все верите в моё здравомыслие? То, что я видел, и то, что мне сказали, явилось не только откровением для меня, но и ввело в ступор, поскольку было за пределами здравого смысла.

— Доктор, сказывай про дело. Не фиг крутить!

Простодушный агроном в славянской рубахе заметно отличался от учителей математики и химии, хранивших молчание так, словно они присутствовали на педсовете с участием нового директора, по слухам — весьма опасного.

— В одну из первых ночей в лагере, когда все, кроме меня, жили в казармах, меня разбудила троица. Две девицы и парень. Девушки показались мне неотличимы, ну как близняшки! А у парня на голове была корона. Я человек хладнокровный. Вытянул из-под подушки смартфон, навёл на того, что в короне и щёлкнул. Весьма забавный тот парень: ни секунды покоя; он у них в роли танцора; вы, конечно, видели таких в подтанцовке. Потом ещё раз щёлкнул. Никто из троицы не стал возражать. Можете сами взглянуть! Последние кадры.

Доктор протянул смартфон мне, но я передал его учителям.

— Это всё присказки! — сказал я. — Поведайте нам сказку.

Мой ироничный тон никоим образом не подействовал на циничного доктора. Он молчал, что-то припоминая. Нахмурив брови, начал сказывать байку:

— Одна из девиц представилась Анастасией и сообщила мне, что они всем в лагере имплантировали датчики. Предупредила меня, чтобы не смел вырезать имплантаты. Я спросил: почему? Получил ответ: во избежание летального исхода. В этот момент вторая девица стала совершенно прозрачной, и Анастасия, указав на множество окончаний, ведущих от импланта к внутренним органам, сказала, что никто из нейрохирургов не способен удалить такой имплант. Я тогда спросил: всё это по указанию Буйновича? Анастасия ответила: У Буйновича своя игра, в неё мы не вмешиваемся. Его дела земные, наши дела — небесные.

— Однако! — вскричал Мастер. — Не верю ни одному слову. Вы, доктор врёте во всём. Какая наглость! Это ваше фото можно найти в Интернете. Картина испанца. Его имя запамятовал, а название работы помню: «Корона Шивы».

— Па-азвольте! Па-азвольте! — возразил доктор. — Не знаю о такой картине. Да дайте же взглянуть.

Он рванул смартфон из рук Мастера и в недоумении уставился на экранчик.

— Гадины! Заменили фото. Корона совершенно другая, и рожа не та!

Глянул и я. Можно было бы не глядеть. Ясно и так: в ведомстве Буйновича работает команда, озабоченная некими «небесными» целями, о которых Мутант, возможно, не знает. Что есть, то есть: в той команде не лишены чувства юмора. Но юмор у них за гранью человечности. Всего того, что тяжело провернулось в голове, не стал высказывать. Подумал, что не стоит спрашивать о «чудесах», увиденных доктором. Не объяснит Кириллов технологии, что за пределами его компетенций. Но вот вопрос о водителе Григоровиче решил задать.

— Так вы, чёрствая душенька, никоим образом не пытались нас защитить или узнать поподробнее об этих имплантатах. Вот забрали нашего водителя, как вам хорошо известно, и нас всех волнует его судьба. Всех нас, исключая вас, доктор.

— Никто из нас ему не сможет помочь. Вы ошибаетесь, думая, что я чёрствый и циничный. Циничный, но в меру! Узнав о том, что наш выход за границы периметра лагеря нежелателен, я тотчас заявил тем дамам не от мира сего об элементарных вещах, например, о том, что ежедневно как мужчины, так и женщины совершают пробежки на дальние дистанции, причём далеко за границы лагеря, и о том, что среди нас есть люди, которым необходимо выезжать в Петербург по делам. Назвал администратора и водителя. Анастасии мои заявления, думаю, показались забавными. Но она уступила мне! Пообещала задержку срабатывания имплантатов на трое суток. Моё понимание таково: мы для неё расходный материал, и мы должны это усвоить. Анастасия выразила это иначе. «Отныне вы все принадлежите роду странниц. Вы мои борги». На вопрос, кто такие борги, ответила: «Рабы!»

— Скажите, уважаемый, почему вы мне не доложили об этом?

— Я думал, что вы должны были знать. Предполагал, что вы заодно с этими дамами.

— Доктор Кириллов, вы хладнокровный убийца.

— Вы, как вижу, горите желанием спихнуть вашу вину на меня.

— Своей вины не отрицаю. Да, совершил преступление. Если б знал об имплантатах, никого бы не отправлял из лагеря.

— Могу я идти, гражданин начальник?

— С какой стати и ради чего, доктор?

— Пока вы решаете мою судьбу, напишу несколько писем.

— Не спешите, доктор. Ясно, что мы оба мерзавцы. Но под нашей опекой люди. Можно сказать, наш народ, — я обвёл всех взглядом и узрел «народ», то бишь, двух учителей, на которых излил свою желчь: — Мне не ясно иное — молчание наших педагогов. Вы, уважаемые, даже головой не киваете, как китайские болванчики. Отвыкли мнения высказывать?

— Вы нас ни о чём не спрашивали, а инициативы наказуемы, и вы убедились в этом сами, выслав людей из лагеря. Если желаете услышать совет, так в моём совете ничего мудреного ни сыщите, — учитель химии поскрёб указательным пальцем бритый затылок, — Выскажите Буйновичу о наших проблемах. Наслышаны, что вы его знаете, а мы его даже не представляем.

Услышав глас народа, оторопело взглянул на «химика». В старину звездочёты пытались посчитать все звёзды на небе, но ещё никому в голову не приходило сосчитать высказывания в среде народа о руководителях, например, о царе-батюшке или президенте, что встал у кормила как гордый мачо-рулевой. По разному мерцают те высказывания: некоторые тускло, другие поярче; но суть их всех сводится к вере в избранника, способного всё разрулить и порядок навести. Раньше его божьим избранником прозывали, ныне — всенародно избранным. Даже колом по голове — и то не выбить сиё традиционное мышление из русских мужиков. Не доходит до косных головушек, что избранникам такое отношение к ним весьма импонирует. Ценят они его на вес золота. Но для меня подобное высказывание и копейки не стоит.

Минута, данная самому себе на размышление, истекла. Мои мысли витали далеко от Зимнего дворца и от Кремля, и я думал отнюдь не о царях и президентах, а о далёкой Индии. Разбежались те мысли как добрые кони. Пора их собирать да запрягать.

— Вот скажите, дражайшие вы мои, — спросил я у народа, — Почему Хоттабыч сидел в кувшине тысячи лет до того момента, когда Волька освободил его из заточения?

— По произволу автора сказки, — с улыбкой на устах предположил Виктор Игоревич, математик.

Спрашивается, чего это он так лыбится? Наверное, ему нравится роль шахида с тикающей бомбой?

— Привычка, как говорится, свыше нам дана. При земле живёте, приземлено мыслите. Выскажу предположение: не было у Хоттабыча обратной связи с сильными его мира, и потому он отсидел практически весь пожизненный срок. Вы, куда более многомудрые, чем Хоттабыч, также оказались в подобной сказочной ситуации. Все вы безбородые, в отличие от Хоттабыча, то бишь, не волшебники. Но у вас иное преимущество. У всех нас — и в этом не сомневаюсь — в наличии датчик или своего рода средство обратной связи. Встроены они в нас! И мы должны воспользоваться ими… Если, конечно, наш доктор не водит нас за нос, а он — смотрите — сам водит свой нос справа налево и слева направо. Раз так, готов держать пари! Моя догадка верная! И идея верная! Сплотим нашу группу посредством медитации. Бывал в Индии, видел, как медитируют святые люди. Внешне, скажу, многие индусы от нас неотличимы. В оранжевых одеяниях поверх белого исподнего, время от времени произнося загадочное «Оммм», они медитируют, но их медитации адресованы в пустоту. Я же знаю конкретный адрес и имя той, кому мы предъявим наши требования. Значит так, — я обвёл взглядом присутствующих, — Завтра утром доведу до сведения каждого о нашей дерьмовой ситуации. Доктор, вы должны, вслед за мной, лаконично пояснить всем об имплантатах. Спросим у народа: мы рабы или мы не рабы? Там же проведём первый сеанс. Цель медитации: единой командой день за днём будем требовать свободы. Свобода или смерть! Мне известно истинное имя той, кому мы должны день за днём адресовать наше требование. Вас, доктор, ввели в заблуждение. Её имя не Анастасия, а Жива.

— Богиня Жива?

Агроном Всеслав среагировал первым. Вторя ему, произнёс реплику и Виктор Игоревич, молчун-математик:

— Богине Живе поклоняться и просить о пощаде? Да это сродни шаманству. Мы, что же, должны дико завывать, кричать, топать ногами, дабы изгнать демонов?

— Дражайший, свет Игоревич, вы что же, полагаете себя выше шаманов?

— Как видите, не одет в шкуры, суевериям не подвержен, а ваша забава, господа, мне совсем не смешна. Что же вы нас как детей пугаете? Жалею, что подписал контракт. В том контракте не упомянута какая-либо неустойка с моей стороны, а потому, с вашего позволения, я вас покидаю. Завтра же уеду в Петербург.

— Желаете? Возражать не буду. Езжайте, но добирайтесь сами. Нашего водителя, как вам известно, арестовали.

— С кем бы, в самом деле, заключить пари? — спросил доктор. — Виктору Игоревичу осталось жить три дня, считая со времени его отбытия из лагеря. Ставлю бутылку коньяка, если проспорю.

— Принимаю! — ответил я. — Не проживёт он трёх суток. Ставлю бутыль «Абсолюта».

— Кто же будет арбитром? — спросил Мастер.

— Его родители, — предложил я. — У нас есть их номер телефона в Питере. Позвоним, узнаем и выразим соболезнования.

— Придурки! — воскликнул математик и, хлопнув дверью, выбежал из офиса.

— Отсюда мы не дозвонимся до Питера, — с горечью сказал доктор.

— Если понадобится, дозвонимся. У математика сложилась превратная картинка в голове. Из-за моего стёба. Ни сегодня, ни завтра он не будет воспринимать меня серьёзно. Так что, доктор, попробуй ты его убедить.

Разошлись мои советчики, а я, перед тем как навестить принцессу моей грёзы, приступил к сакральной в моём понимании процедуре: омовению тела под душем и очищению души в моём бренном теле. Нет, я не питал особой надежды, я знал, что способен лишь частично освободить сосуды моей души от чёрного осадка. Шампунь для тела есть, а шампуня для души ещё никто не придумал. Так что очищал я её единственным знакомым мне средством — размышлением. Попутно дотянулся — и тыльной стороной ладони ощупал утолщение на спине. Вспомнил, что уже много ночей сплю либо на правом боку, либо на левом: сон не шёл, если лежал на спине. Мне, привыкшему к владению своим телом, стало не по себе. Имплантаты дорогие и, как поведал доктор, изощрённо сложные игрушки. Не соответствуют они нашему времени. А средневековью? Мутант вёл речи о средневековом окружении его колонии. Его высказывания, надо полагать, всего лишь образные метафоры, как, например, у Курта Воннегута. После концлагеря Воннегут уверил себя в том, что мы по-прежнему живём в эпоху средневековья. Его книги до конца читать невозможно: к середине каждого повествования ему отказывает здравый смысл. В отличие от прочих старых писателей, он страдал не от деменции, а от фантастического маразма, переходящего в убогость. Наш мир, увы, не средневековье. Наш мир, несмотря на сложные технологии, стремится к упрощению всего и каждого. Средневековье можно сравнить с миттельшпилем, а мы подошли к эндшпилю.

Протирая запотевшее зеркало и завершая последний этап моей процедуры — бритьё, я услышал шум передвигаемого в гостиной стула. Никак мой сосед пожаловал. Днём он почему-то уверовал в версию следователя, утверждавшего, что «Григорович страшнее, чем Чикатило». Придётся объяснить Семёнычу, что каждый из нас потенциально шахид, а потому страшнее, чем Чикатило. В том случае, если я нащупаю у него имплантат. Возможно, девицы из команды Буйновича проявили-таки человечность и пожалели старика?

В белом махровом халате и, благодаря шампуню, в высшей степени пушистый, с чистой душой и с благородной целью освятить и осветлить образ водителя Григоровича, увезённого на муки и страдания, я открыл дверь ванной, вошёл в гостиную — и увидел Невесту.

— У вас дверь была отворена. Я подумала, что вы у Семёныча и решила дождаться вас. Со мной приключилось нечто невероятное. Даже не знаю, с чего начать?

Пушистые волосы Анюты, несмотря на старания создать подобие причёски, свидетельствовали о её недавнем визите в местную баньку, но на лице не проступал румянец; бледность лика подчёркивала обеспокоенность, что явно читалась в синих глазках.

— Позвольте, Анюта, мне одеться, и я буду в вашем полном распоряжении.

Конечно, мог бы выслушать Анюту without further ado. Махровое изделие китайского производства, что было на мне, ничуть не помешало бы вникнуть в «невероятность» её проблемы. Но в голове уже созрел план, и для его претворения в жизнь тот халат не годился. Никоим образом он не соответствовал её строгому костюму.

Успел одеть брюки и рубашку — и в этот момент вырубился свет. Не улавливал слух и тарахтенья дизельного агрегата, что давал нам электроэнергию. У семи нянек, как говорится… Проклиная электромехаников, зажёг свечу, накинул пиджак и на ощупь достал из рюкзака коробочку с золотым колечком. Кипение души достигло обжигающего максимума. «Да как же больно! Что ж меня обожгло? Ясно, что не свеча, то моя душа горит… Так без света даже романтичнее», — с такой оценкой предстоящего события вступил с зажжённой свечой в гостиную и, к моему неудовольствию, узрел Семёныча, шарившего на полке старого комода в поисках свечи.

— Пришёл на ваш зов, товарищ капитан, — оповестил он, — А тут авария.

— Товарищ полковник, во-первых, не звал вас, а во-вторых, авария не тут, а в мозгах ваших механиков, что забыли восполнить топливо в баках агрегата. Придётся вам прогуляться, выяснить, кто нынче дежурит и наказать нерадивого.

— Как странно! Мне показалось, что звали вы меня.

— Если показалось, Семёныч, креститься надобно.

Ушёл администратор, порушив настрой моей души. Я чиркнул спичкой — и в неровном свете от трёх свечей стал любоваться встревоженной фигурой Анюты. Опять что-то обожгло внутри, и запершило даже в горле. В голосе моём, наверное, слышалась хрипотца.

— Вообразить невероятность того, что приключилось с вами не могу, но и со мной творится самое невероятное. Жизни без тебя, Анюта, не мыслю.

В мерцании свечей всматривался в её глаза. Утопая в них, машинально открыл коробочку и мгновение спустя надел колечко на её безымянный палец. Анюта не отрывала взора от меня. Нет, она чувствовала мои манипуляции, но для неё важнее был мой взгляд и то, что ей внезапно открылось.

— Вчера, Святослав, вы готовы были выпроводить меня из лагеря.

— Вчера я чуть с ума не сошёл, услышав о твоём, Анюта, желании уехать в Петербург. Там ныне в моде обман и нет былой безмятежности, и всё-то поставлено с ног на голову, а суета и меркантильность подавляют любое искреннее чувство. Там не рай и не ад, а всего лишь чистилище с болотным душком, где отмывают не души, а деньги и товары. Но вот тебе, Анюта, моя рука, моё сердце и предложение создать семью и наш, новый мир. В моей душе не грозовое облако, а облако любви… Наверно, я похож на глухаря. Налетел и токую. И не слышу ответного призыва.

Анюта лукаво улыбнулась.

— Ах, Святослав, вчера я испугалась. Думала, что ты равнодушен ко мне.

Я замкнул её уста поцелуем. Её грудь вздымалась от проснувшегося желания. Анюта ещё раз лукаво улыбнулась.

— Святослав, мой ответ ты услышишь завтра. Сегодня не смогу ни ответить, ни доказать того, что со мной приключилось.

— Зачем доказывать?! Скажи — и я поверю.

— Да я сама ещё не могу поверить во все эти чудеса. Зрение моё неожиданно выправилось, и не нужны мне более ни контактные линзы, ни очки. Доктор наш учудил: «В бога не верую, — говорит, — А верую в Небесного Капитана и его заботу о нас». Наказал мне свечку поставить на подоконнике и помолиться Капитану… Проводи меня, Святослав, и позволь девушке погрезить и помечтать немного. Недаром говорят: утро вечера мудренее.

В воздухе тёмного сентябрьского вечера чувствовался едва уловимый запах осенней прели. Отчётливо слышалась перебранка Семёныча с электромеханиками.

— Ходят странные и страшенные слухи. Поговаривают о маньяках, что бродят вокруг нашего посёлка. Или всё это выдумки? — спросила Анюта, когда мы шли по дорожке к темнеющим силуэтам жилых блоков.

— Нет никаких маньяков в округе, но вокруг нас творятся чудеса, есть, возможно, и лешие, что пугают народ. Всё, что когда-либо свершалось или свершается, можно назвать играми. Разные бывают игры. Мне мнится, что в игру, в которую вовлёк нас мой друг Сашка Буйнович, кто-то вмешивается. Наш милый циник и шутник, верующий в Небесного Капитана доктор Кириллов, — по совместительству главный леший, — пытался меня тоже убедить и склонить в свою веру в воздействие на нас древних богов и богинь и их вмешательство в нашу жизнь. Я в сказки не верю. Буйнович просил меня создать сплочённый коллектив. Вот этим я и займусь. Использую те страхи, что нагнетает наш главный леший, и заставлю весь коллектив восстать против тёмных сил. Иначе говоря, поведу свою игру. Начну завтра театральное действо с медитацией. Придумал название спектаклю: «Ярилов и компания против Бабы Яги». В роли Бабы Яги полузабытая актриса из древнего пантеона богиня Жива. Витает и танцует где-то над нами. А я объединю медитацию с системой Станиславского. Завтра дам слово главному лешему. Для затравки он постращает народ, я же сыграю роль вещего князя-воителя. Тебя, Анюта, приглашаю на роль княгини. Хор в нашей драме будет солидарно посылать Живу туда, где раки зимуют. Завтра премьера. В течение месяца, думаю, сотворим нечто шедевральное. Богине Живе мало не покажется…

Мы не дошли до мрачных зданий казарм. Анюта остановила и поцеловала меня. Страстно. Как желанного мужчину. Не видел, но чувствовал, что она улыбается.

Заработал дизельный агрегат — и зажёгся свет в окнах.

Анюта шёпотом произнесла заветные слова: «Согласна быть твоей княгиней». И мы скорым шагом направились к нашему дому.

PS Просматривая текст, увидел, что некоторые события никак не отразил, а потому решил внести дополнение в сию главу.

Знаю тебя, друже: не любишь ты заглядывать на последние страницы повествования.

А ведь таких любителей читать по диагонали, как тараканов на помойках Нью-Йорка. Проходил мимо такой.

У нас тараканов извели, но осталось множество прочей дряни: либерасты, дерьмократы… Если приведу весь перечень, то сиё повествование, кроме тебя, никто читать не будет. Но, как говорят в Твери: плевать! Вот уроды! Они в этом слове нашли замену матерщине.

Итак, на полпути подведу итоги, подобно С. Моэму, написавшему «Summing Up».

Как решил, так и поступил: предложил Анюте руку и сердце.

Никого не обманывал, как оказалось, и Александр. Он лишь недоговаривал некоторые существенные моменты.

Два месяца спустя, после авантюрного пиратства на территориях Евразии и Америки, в коем я участвовал исключительно перечислением двадцати лимонов на счёт, не помню какой фирмы, объявил Александр моим подопечным на собрании, куда и зачем летим. Сухо и без эмоций объявил о переселении в средневековье.

То-то было весело в рядах моего коллектива. Правда, не все шутили и веселились. Наблюдались и хмурые лица…

Да’с, за трое суток до отлёта, Александр дал всем время на размышления. И что ж? Троица парней слиняла ночью. Проплакав ночь, две подруги Анюты наутро заявили о нежелании лететь туда, куда Макар никого не гонял. Равнодушно пожал плечами Александр и отдал распоряжение отвезти тех девиц на ПАЗе до ближайшей автобусной остановки.

Мне он обещал, что организует деактивацию чипов отказников. Якобы, эту операцию возможно произвести дистанционно.

Должен сказать, что отбор подопечных показался мне странным с самого начала. Агроном, учителя, мастер боевых искусств, ещё один Мастер, известный в Питере живописец, со своим чадом, доярки… Странный и длинный тот перечень. Александр особо не вникал в вопросы отбора персонала. В первый же день свалил весь ворох кадровых проблем на меня. Работал я в лихорадочном состоянии и на голом энтузиазме на этого шизофреника, без веры и в каком-то тумане, скрывавшем чётко очерченные цели.

В звании он меня не повысил, но должность дал: назначил удельным князем на общем собрании. Для меня это «назначение» стало единственной новостью. Всё прочее он довёл до моего сведения ещё до собрания. В уделе моём, по словам Александра, построен райский град и поля засеяны. Надлежит нам хлеб выращивать, в училище деток обучать, как своих, так и из местных. Кто-то из сидящих в задних рядах воскликнул: «Однако ж! Длинный сериал затеяли!» Мутант лишь голос повысил: «Любить, учить — и никаких телесных наказаний! И самим учиться. И княжество оборонять от вероятных противников, что могут наезжать с востока из Великой Степи».

«Не обессудьте, — сказал он на собрании, — Мои заводчане из стольного града прозвали вас „колхозниками“. До некоторых не доходит ваше значение. Не мастеровые, а вы должны взрастить будущую элиту княжества».

Много он чего наобещал. Почти все уши развесили.

Не ошибся я. Все восприняли байки Александра как прелюдию к реалити-шоу. Ба-альшой отснимут сериал! Аналогичные соображения наверняка были и у сбежавшей троицы. Заграница и какое-то шоу — разные вещи!

Ясно одно: многие и по прибытии в райский град не будут сомневаться в том, что их по-прежнему снимают скрытыми камерами.

С какой стати сомневаться? Усыпят нас всех, никто ничего не ощутит. Психологически всем будет довольно-таки комфортно: доставят невесть куда, но место, и, особенно, хоромы всем понравятся. По словам Александра, все работы завершены, как по строительству новых домов, так и реновация существующих объектов.

Да’с, накопил Александр опыт вхождения в доверие.

Если бы не мой кратковременный полёт в чреве неведомого и загадочного летательного аппарата! То я уверял себя, что мой друг страдает паранойей, то ловил себя на мысли о том, что верю Александру. Таким было прокрустово ложе моих умонастроений. Лихорадило меня!

За короткое время пребывания в лагере привык-таки к новой службе, несмотря на постоянно ощущаемое лихорадочное состояние. Мы все существа адаптивные. Ко всему привыкаем.

Свадьбы не все играли. Что за свадьба без спиртного?! Ни в лагере, ни в округе не достать. До Ладоги и баз отдыха далековато. Медвежий угол. Кроме того, многие не воспринимали всерьёз свои партнёрские отношения.

Времена такие. Что в городе, что в деревне, у парней и девок легкомыслие в головах: сегодня распишемся — завтра разойдёмся!

Уговорил меня Мутант перечислить миллионы в его пользу. Произошло это ещё во время его второго визита ко мне в лагерь. Легко уговорил. Думаю, не без гипноза. И вся денежная сумма ушла с моего счёта на счёт его поставщика по контракту, якобы на нужды нового города. «Ради тебя стараюсь», — так дословно прозвучало его заявление. Кратким было его второе пришествие. Пробыл он недолго, поболтал со мной, потравил байки и убыл.

До его убытия напомнил ему о Маше. Ответил, что помнит и что вначале весь мой коллектив заберёт, а потом меня и Машу. Не забудет и её жениха!

Пообещал мне отпуск перед отбытием. Всего-навсего одни сутки.

Маша, по его словам, вновь в Петербурге, в моей квартире. Помогла Мутанту найти нужных специалистов и двух классных переводчиков. Так что мои услуги в качестве переводчика не понадобятся.

Спросил, прощаясь, есть ли на примете у меня человек, способный прочитать его каракули. И показал образец — коряво исписанный лист пергамента. Заверил его, что есть.

«Вот и хорошо», — сказал он и, как старший командир младшему, отдал приказ: навестить того спеца перед отбытием и передать из рук в руки две его рукописи. Для расшифровки и распечатки.

Что ещё добавить? Может быть, прав был мой гость, шведский писатель, сравнивший русских с обезьянами? Искусны мы в повторении и подражании.

Когда чокнулись да выпили, полюбовался я гранями и сиянием хрустальной рюмки, да и выдал фразу Мутанту о том, что соблазнил Анюту без обмана. Подражая моим движениям, полюбовался и он на хрустальную рюмку и, почти слово в слово повторил мою мысль:

— И я тебя без обмана привлёк к своему проекту.

Промолчал я. Не верил я ни ему, ни его байкам.

We’ll see what we’ll see. Поживём — увидим.

Спрашивается, отчего я в приподнятом настроении? Отчего мне не грустно? Отчего меня не беспокоит самая большая загадка: присутствие в нашей игре неведомой Бабы Яги? Было ведь высказано предупреждение. Обронил Мутант как-то загадочную фразу: «У тебя мозги задымят, когда увидишь Бабу Ягу в ступе». Но тогда же обнадёжил меня: «Ты особо не переживай. Вся эта сказочная хрень развеется. Я позабочусь. И жизнь наладится, да так, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Если ты не оплошаешь». — «Пока ведь не оплошал!» Так ответил Мутанту, думая о том, что вывел людей из угара, чадящего повсеместно в криминальной среде и окружении нашего бытия. Все мы надышались в этой гадостной атмосфере и даже не замечаем отравляющих эффектов одурманенного состояния.

Мутант горько усмехнулся, и его взгляд погрустнел, как некогда у моего сержантика накануне боя, в котором тот сложил голову.