Прикованный к красному ядру

1

Грин лежал, съежившись, на полу карцера. Глаза его были закрыты, рот крепко сжат, дыхание замедлено. Сквозь прорехи разодранной серой рубахи было видно, как нервная дрожь пробегала порой по его спине. Пот и слезы ярости оставили борозды на грязном лице.

Внезапно дверь в карцер резко открылась и в проеме замаячила фигура Колченогого. Он выпил, его шатало, лицо подергивал нервный тик, рубашка была мокрой от пота.

— Не выгорел твой план припереть Поттса к стенке, — засмеялся Прюитт. — И хуже того, это то…

Он не договорил, продолжая смеяться. Дрожащими руками вытащил из кармана бутылку и запрокинул голову. Виски капало у него с подбородка.

— Плевал я на все это дерьмо! — вновь начал он. — Раньше мне все это казалось очень важным… Очень! — Прюитт со смехом глотнул еще. — Но теперь… Вся эта ферма и все, кто здесь есть, могут убираться ко всем чертям, мне от этого ни тепло, ни холодно!

Теперь он буквально сотрясался в конвульсиях от смеха, закрыв глаза и рыча от возбуждения. Грин, не мигая, смотрел на него. Вдруг Прюитт весь напрягся, отбросил подальше пустую бутылку, вытащил из кармана перчатки и принялся их натягивать. Его сильно качало.

— Мне надо тебя выкинуть, — пробормотал он хриплым голосом, — надо тебя выбросить из головы! Как будто ничего никогда не было! Как будто…

Он приблизился к Грину, его взгляд блуждал.

— Это не перестает меня грызть.

Прюитт потряс головой, будто желая избавиться от мучительной мигрени. Теперь он был совсем рядом с Грином, который никак не отреагировал на его приближение.

— Теперь ты понимаешь, — сказал Прюитт, — я пришел, чтобы покончить с тобой.

Пьяница сделал еще шаг и, споткнувшись об угол конуры, свалился. Он растянулся во весь рост в покрывавшем землю мусоре.

Грин сощурил глаза. Прюитт был без сознания, его рука лежала на поясе. Каторжник выпрямился, но тут показался стражник Кобб, и оба ствола его ружья нацелились на Грина.

2

Производительность на плантации Аугустуса Поттса была очень высокой. Люди вкалывали так, как если бы это само по себе было наградой. Даже бригада красных ядер, хотя одного среди них — Грина — недоставало, сильно продвинулась, несмотря на затруднявшие их движения оковы. Что до остальных каторжников, подгоняемых вожделением, то ни одна бригада не продвигалась быстрее той, где Русский и Вье-Чесн всячески подбадривали своих приятелей.

Итак, хлопок собирался, заполнял мешки, нагружался в повозки и сваливался в кучи в амбарах, где паковался в тюки. В полях, на дорогах, между строениями и внутри их — всюду кипела работа. Для полноты картины не хватало только веселой музыки. Она звучала в голове Поттса.

Стоя на террасе, он радовался всей душой. Прюитт же, напротив, был мрачен. Ему было тяжело сознавать, что хитрость хозяина взяла верх над его грубой силой. Это означало, что Прюитт ничего не понимал в человеческой природе.

— Посмотри, Колченогий, — прошептал Поттс, — какова власть женщины!

— Я продолжаю считать, что ваш вариант не из лучших.

— Ты так думаешь? Честное слово, я готов вывезти для них хоть партию пигмеев из Африки, если только это заставит их вкалывать!

— Несмотря на это, я им по-прежнему не доверяю.

— А я? — раздраженно сказал Поттс. — Ты думаешь, я им доверяю? По-твоему, почему я построил эту башню? Не говоря уж о том, что это мне стоило денег! Почему, а? Чтобы принимать солнечные ванны?

Башня, о которой говорил Поттс, являлась двухэтажной дозорной вышкой. Она была построена из дерева на краю дороги, пересекавшей плантацию. Она была похожа на те вышки, что стояли вдоль железных дорог и поддерживали резервуары с водой для заправки котлов паровозов, но гораздо выше их.

На самом верху на площадке находился Длиннорукий с биноклем и парой «винчестеров». Тут же стояли несколько бидонов с водой и лежал полный патронташ. Со своего поста Банше мог видеть все, что творилось в любом закоулке владения.

Сейчас он спокойно покуривал. Вот уже несколько часов ничто не привлекало его внимания. Каторжники были благоразумны, дисциплинированны и работящи. Стрелок, однако, не терял бдительности — это была его работа, и он хорошо с ней справлялся.

3

Дверца конуры открылась. Молодой человек был весь в грязи и крови. Он зажмурил глаза от солнца. Перед ним стоял Поттс.

— Ты настоящий нахал, — заметил хозяин, — но слово есть слово.

Грин сначала не понял, а когда понял, стиснул кулаки.

— Иди почистись, — приказал Поттс, — а потом вкалывать.

Грин не двинулся. Поттс пристально смотрел на него. Затем, изобразив на лице простодушие, с невинным видом сказал:

— Все, что мы вместе сделали, эта девушка и я, — заключили сделку. Ни о чем другом речь не шла.

— Если вы врете…

— Осторожнее, Грин. — В голосе хозяина появились жесткие нотки. — Выбирай слова… Итак? Ты возвращаешься к работе, или я снова отправляю тебя в карцер. Поторопись, у меня есть чем заниматься, кроме борьбы с каторжником, кстати, уже наполовину развалившимся от того, что я с ним сделал.

Поколебавшись мгновение, Грин пошел.

4

Наступил вечер. Каторжники возвращались с работы, еле волоча ноги. Их обогнали последние за этот день повозки с хлопком, направлявшиеся к амбарам.

Красные ядра еще продолжали вкалывать в поле. Они сильно отстали от других бригад, их делянка была собрана лишь частично. Люди ворчали и ругались вполголоса. Когда стражник приказывал прекратить работу, они, прихрамывая, тащились к ожидавшей их повозке, опустошали свои мешки и поворачивали обратно. Они шли медленно, подтаскивая тяжелые ядра, под насмешки своих передовых соседей.

Этой шестерке казалось, что день никогда не кончится, — едва они успеют лечь, как займется новая заря и колокол вновь созовет их на поля.

Час за часом их отставание все увеличивалось, а силы уже были на исходе.

5

Наступил вечер. Каторжники столпились возле палаток. Недавно нанятый хозяином учетчик М. Росс водрузил себе на нос пенсне и взмахом руки установил тишину.

— Нет смысла говорить вам, кто впереди! — заявил он. — Я думаю, ребята, вы и сами это знаете.

Толпа завистливо загудела, все повернулись к бригаде Русского и Вье-Чесна.

— На втором месте Келли! — объявил М. Росс.

Бригада ирландцев заорала от радости и зааплодировала.

— Третье — Мендес!

Шепот удовлетворения донесся из рядов мексиканцев.

— Остальные будут объявлены после сегодняшних подсчетов, — заявил М. Росс. — Но, чтобы придать вам духу, я могу сказать, что красные ядра стойко держатся последними!

Толпа развеселилась, затем начала просто хохотать, когда увидела, как красные ядра, ковыляя, вышли на дорогу. Навстречу им попался Русский со своей бригадой. Услышав презрительные смешки, Ле Васо и Болт, казалось, готовы были броситься на обидчиков. Однако Флаш встал посередине, и люди, сгорбившись, поплелись к своей палатке.

Наступила ночь. Красные ядра, измученные и обессилевшие, растянулись на своих соломенных подстилках. Каждое движение приносило им боль.

— Я подыхаю! — простонал огромный Болт.

— Ты не подыхаешь, — ответил Ля Трим, — просто ты чувствуешь, что весь в дерьме, вот и все! Черт побери, меня уже тошнит от вас, ничтожества. И что это вам даст? Я уже говорил, мы слишком отстаем от других бригад.

— От одной-единственной бригады, — сказал Флаш, — Русского. Другие мы могли бы нагнать, работая вечером.

— И зачем вы хотите это делать? Зачем убиваться, чтоб быть первыми? Что изменится, если мы пойдем потом, в свою очередь?

— Говори за себя, — с горечью проворчал Болт, — а я уже даже не могу припомнить, когда в последний раз спал с женщиной. И я не хочу упускать случай!

— А я, — сказал Ля Трим, — я спал с женщинами в Сент-Луисе, в Канзас-Сити, в Новом Орлеане, даже в Чикаго. Какое бы вы место ни назвали, я там побывал!

Остальным был неинтересен мечтающий старик с глазами, блуждающими в пустоте, и кривящимися губами.

— Я думаю, — заметил Толливер, — если ребята Русского нас победят, то какая разница, кто придет последним.

— Да, это верно! — мрачно согласился Болт. — Когда они пройдут через руки Русского и Вье-Чесна, то от этих цыпочек мало что останется остальным.

— А если нам заняться этими двумя?

Это сказал Грин. Все взгляды обратились к нему. Молодой человек растянулся на спине с сигаретой во рту и смотрел на поднимавшийся к потолку палатки дым.

— С каких это пор тебя стало интересовать, будем мы первыми или нет? — враждебно спросил Ле Васо.

Грин искоса взглянул на него:

— Ты что-то сказал?

— Почему ты не играешь по-честному? — сказал Толливер более примирительным тоном. — Идея-то неплохая — свести счеты с Русским… Но, объясни, чем вызван твой интерес к нашей судьбе?

Грин выпрямился:

— Потому что я впервые вижу способ выйти отсюда. И шанс избавиться от этих проклятых цепей.

Предоставив компаньонам переваривать его слова, Грин отвернулся.

— Смыться! — прошептал Ля Трим. — Это хорошо для мечтателя. Если мы убежим, то будем подыхать от усталости и голода, а все в конце концов сведется к тому, что нас поймают. И тогда уж они начнут по новой. Нам расквасят морды и всучат еще по двадцать пять норм! Нет, месье! Здесь не рай, конечно, но все же лучше, чем спасаться бегством…

Враждебное ворчание было ответом на речь старика. Каторжники уже засыпали. Болт вытянулся совсем рядом с Флашем.

— Ты думаешь, Грин знает, что говорит? — прошептал он.

— Братец, — ответил Флаш, — как я понимаю, все это говорит о невозможности избавиться от этой проклятой красной штуковины. И если у Грина мозги наполовину в яйцах, так ведь не у него одного. Неважно, кто здесь останется в дураках.

6

Дни шли за днями, приближался конец уборки.

Там, где прошли каторжники, обнажалась красная земля и торчали сухие хлопковые стебли. Закрома Поттса были нагружены хлопком по самую крышу.

Красные ядра работали исступленно. Оставалось всего несколько соток хлопка.

Русский, Вье-Чесн и их бригада по-прежнему были впереди.

7

Удобно устроившись у стены амбара, Грин обедал. В сумерках синели палатки и постройки плантации. С мрачным видом красные ядра вышли из амбара, где подводил итоги учетчик М. Росс. Толливер и Флаш присели возле Грина. Тот продолжал жевать.

— Ты-то вот не беспокоишься, — заметил Флаш.

— Ты так думаешь? Ну, если вы мне расскажете, что же сказал вам наш славный М. Росс…

— Что нам делать с Русским? — напряженным голосом спросил Толливер.

— Им надо заняться.

— Но как? — воскликнул Флаш. — Легко сказать! Займись сам!

Грин смотрел на него с усмешкой:

— Ты боишься?

— Ты, черт возьми, прав, — сказал чернокожий, улыбаясь. — Я боюсь! И ты бы тоже боялся, если бы Колченогий не сковырнул тебе череп набок.

— А если мы возьмем Русского с собой на волю? — предложил Толливер.

— Не выйдет.

— Может, скажем ему…

— Ты сбрендил! Он думает только об одном… об этих бабах! — сказал Флаш. Чернокожий повернулся к Грину:

— Если ты хочешь избавиться от этого дебила, сам и играй в эти игры!

— Ты хочешь, чтобы твои внуки рассказывали друг другу, как ты струсил?

— Оно все же лучше, чем вообще не заиметь этих внуков.

— Флаш, — сказал Грин улыбаясь, — ты мне нравишься. Ты мне так нравишься, что я собираюсь предоставить тебе возможность помочь мне свести счеты с Русским.

— Одному?

Грин смотрел на Флаша, все шире расплываясь в улыбке.

— Время одиночества прошло, — сказал он.

8

Русский и Вье-Чесн сидели на складе среди тюков хлопка.

Их мускулы наливались. Еще несколько дней, а может быть, даже и часов, и они насладятся победой. Вье-Чесн предвкушал, как будет обладать женщиной Грина. Он был о себе такого высокого мнения, что смотрел на всех свысока. Он облизывался в предвкушении удовольствия. Аппетитная штучка, ничего не скажешь!

Внезапно вершина пирамиды хлопка качнулась и оттуда прямо на Вье-Чесна и Русского сорвались два огромных тюка. Послышались глухой удар и рычание. Бедра Вье-Чесна были зажаты одним тюком, рука и правая нога Русского — другим. Не успели два гиганта высвободиться, как показался Грин, за ним Ле Васо и оба чернокожих. Четверо приблизились к своим жертвам.

— Вперед! — рявкнул Флаш.

Казалось, он распалял себя, чтобы исполнить задуманное.

— Васо! Болт! — приказывал Грин.

Те схватили Вье-Чесна, растянули жертву, прижав ей руки к земле. Грин и Флаш склонились над пленником, схватили свои ядра и разбили ему руки. Было слышно, как хрустели кости. Вье-Чесн испустил звериный стон, скрючился и потерял сознание.

Красные ядра повернулись к Русскому и проделали с ним то же самое.

9

Красные ядра торопились. Ля Трим устал и ныл:

— Надо быть психом, чтобы так работать. Черт возьми, с Русским и Вье-Чесном, которые куда-то испарились, мы были бы среди первых, куда ни кинь…

Все молчали. Мерзкий старик наклонился к Толливеру.

— Эй, Толли, — прошептал он. — Почему ты не говоришь, что с ними случилось? Ты мне не доверяешь?

— Ля Трим, я тебе уже сказал, я не в курсе.

Старик саркастически потряс головой:

— А где же ты был? На молитве?

В нескольких сотнях метров от них бригада Русского и Вье-Чесна продолжала работу, но теперь уже гораздо медленнее, без прежнего рвения, лица их были угрюмы.

Около одной из повозок, наполовину заполненной хлопком, двое раненых с грустью смотрели на поля с хлопком. Руки их были на перевязи, в жестких деревянных шинах. Они походили на двух побитых отвратительных птиц с негнущимися крыльями. Поттс верхом на лошади держался возле них, он был в ярости. Опрокинув на ноги раненым флягу с водой, которую держал в руках, он в бешенстве бросил:

— Вам остается только собирать хлопок зубами, кретины!

Плантатор повернул лошадь и направился к красным ядрам. Они продолжали с рвением работать.

— Ну что, — сказал Поттс, — я полагаю, вы не знаете, как эти двое парней поломали себе руки, а?

Покачав головами, каторжники что-то проворчали, не прекращая работы.

— Что ты сказал, вот ты?

Ля Трим повернулся к хозяину и что-то неразборчиво пробормотал.

— Я говорю Грину, — сказал Поттс.

Грин улыбнулся.

— Я, — произнес он, — конечно, в состоянии напасть на Вье-Чесна и Русского… При условии, что у меня есть «винчестер» Длиннорукого, у которого курок сам собой опускается, и что сейчас я скачу в направлении, противоположном вашей лошади…

Красные ядра посмеивались.

— Он чертовски хорош, Длиннорукий, правда? — усмехнулся Поттс.

— Да, но я видел и получше.

— Кого же?

— Меня, — сказал Грин без улыбки.

Его приятели вновь засмеялись. Поттс только покачал головой перед лицом такого наглого бахвальства.

10

Склады продолжали наполняться хлопком. Красные ядра работали днем и ночью, почти не спали, прерываясь для питья лишь на несколько минут.

Настал день, когда хлопка на полях больше не осталось.

11

Учетчик М. Росс сидел на табурете за высокой конторкой между тюками хлопка, наваленными в амбаре. Его окружала толпа каторжников. Он заканчивал последние подсчеты.

Грин держался поодаль. Все ожидали результата соревнования между бригадами, но он уже знал, что красные ядра победили. С сигаретой в зубах он предавался мечтам.

Прюитт проскользнул в его сторону. Лицо Колченогого было отекшим, налитым кровью, от неудовлетворенных желаний под глазами у него образовались желтоватые круги.

— Похоже, ты не особенно интересуешься, — заметил он.

— Я бы так не сказал… месье Прюитт.

— Я и Поттс, между нами все кончено, — заявил Колченогий, — как только закончится эта работенка. Но я нашел себе работу… в исправительной тюрьме.

Грин кинул на него равнодушный взгляд, бросил сигарету и раздавил ее ногой.

— Как же так, — вздохнул он, — а говорят, ничего не изменится?

Пожав плечами, молодой человек присоединился к своим компаньонам. Прюитт проводил его желчным взглядом.

— Все правильно, подонок, не изменится, — пробормотал Колченогий. — Мы с тобой еще не расстаемся, мы увидимся.

12

С веселыми криками прикованные к ядрам плескались в бочках с водой, брызгались, намыливались. Импровизированные ванны были установлены на свежем воздухе, между палатками. Посеревшие униформы, развешенные сбоку от палатки, сушились на солнце, в то время как каторжники энергично смывали с себя грязь.

Обмениваясь шутками, люди терли друг другу спины, смеялись, брызгались, в это мгновение они были почти свободны.

— Братец! — кричал Флаш Болту, мывшемуся в соседней бочке. — Попробуй догадаться, что нам выгорело?

Болт изобразил изумление, выкатил глаза и понизил голос:

— Не знаю. Скажи!

— Ладно. Нам выгорел поход к шлюхам! — весело заявил Флаш.

Он перекувырнулся в своей бочке. Болт наклонился, весело схватил его своими огромными ручищами и погрузил с Головой в грязную воду.

Неподалеку от них неторопливо, с сигаретой в зубах, мылся Грин. Ля Трим присел на корточки в соседней бочке. Мерзкий старикашка с опаской относился к воде, тело его конвульсивно сжималось от соприкосновения со столь необычной средой. Однако и он радовался, улыбался беззубым ртом, празднуя победу.

— Здорово мы их накололи, они этого не ожидали, правда? — заметил он.

— Да, — равнодушно отозвался Грин.

— Ты знаешь, Грин, — заявил старик весьма дружелюбно, — ты в конце концов неплохой парень. Когда мы выберемся из этой дыры, быть может, еще станем приятелями. Что ты об этом думаешь?

— Да…

— Надо сказать, что тюрьма чертовски закаляет человека, — удовлетворенно заявил Ля Трим.

— Да, — повторил Грин с суровым видом.

Когда наступила ночь, прикованные к ядрам растянулись на своей соломенной постели. Они курили, оживленно болтали, говорили о старых добрых временах, радостях и ошибках, вспоминали разные интрижки.

— В конце-то концов! — сказал Болт Грину. — Ты все-таки кое-что сделал!

— Нет. И я никогда ничего не делал в том смысле, что ты называешь работой. Меня мобилизовали, но я не пошел. Потом же я только тем и занимался, что убегал, и меня каждый раз водворяли за решетку. Как же часто я возвращался за решетку!

— Откуда ты? — спросил Толливер.

Даже бывший бухгалтер утратил свое хладнокровие. Его нахмуренное, морщинистое лицо разгладилось, глаза смеялись.

— Из небольшой дыры, в нескольких днях езды отсюда к западу, — ответил Грин. — Я охотился, снабжал дичью один салун.

Молодой человек зажег сигарету.

— Это были славные времена, — пробормотал он. — Старик, Малькольм Курле-ту, девочки… Весь мир, как говорится, был у моих ног.

Грин повернулся на живот и уставился на полог палатки.

— Единственная семья, которая у меня когда-либо была. Сладкая была жизнь, это точно.

— Аминь, брат мой! — воскликнул Флаш звучным баритоном. — Это у меня была сладкая жизнь. Друзья, я был королем сладкой жизни! Карты, очко, орел-решка, даже петушиные бои. Все у него было, у человека из Гальвестона! И женщины! Желтые, мулатки, индеанки… Боже мой, мне удалось даже иметь там одну черную! Это, я вам скажу, нечто!

— А белые? — с жадностью прервал Ля Трим.

— Ты неисправим, Ля Трим. Думай что хочешь, если тебе это доставляет удовольствие…

— Да, у тебя дела шли в гору, Флаш, это точно, — с завистью сказал Ле Васо.

— Честное слово, — кивнул Флаш, — не всегда все шло гладко, но своего я не упускал, вот что я вам скажу… — Он мечтательно обхватил голову руками. — Да, месье. Все курочки, каких только можно пожелать. Бог мой!

— А у меня, — с горечью сказал Толливер, — за всю жизнь была только одна-единственная женщина, и та никуда не годная. Она ничего не хотела, кроме как оставаться в этой мерзкой конуре, которую мы снимали, и ждать, пока сдохнем. А я продавал билеты на: зарубежные поездки. Боже! Что в этом было хорошего?

Он уставился в пустоту.

— Чего я всегда хотел, так это уехать. Махнуть куда-нибудь, чтобы не вставать в полшестого, потом тащиться в железнодорожную контору и просиживать там штаны до вечера… — У него вырвался короткий смешок. — А воскресенье! Знаете, что мы делали по воскресеньям? Ничего! Совершенно ничего! Мы шли в церковь и слушали проповеди о том, как будет хорошо, когда мы помрем. Потом возвращались, и остаток дня я смотрел, как она шьет, напевая. Все, что она умела делать, — шить и напевать!

Голос его стал хриплым, можно было подумать, что он защищается на суде.

— В конце концов я стал ее упрашивать, чтоб она дала мне немного деньжат из наших сбережений. Но она не хотела! Она сказала, чтобы я уезжал, а мне оставалось только размышлять, как я могу уехать без денег. И в этот момент на меня нашло. Я поджег эту чертову конуру. Это говорит о том, до чего же я был зол…

Толливер потряс головой. Он наклонился к керосиновой лампе и потушил ее. Темнота поглотила палатку, люди медленно устраивались, растягивались на своем ложе.

— Мне оставалось только уехать, оставить и ее, и железную дорогу, — пробормотал он. — Боже мой. Невозможно жить в страхе… Всем своим существом… это невозможно.

13

Следующий день, как всегда, выдался очень солнечный. Каторжники выстроились в ряд между огороженным участком с их палатками и другой, новой палаткой, поставленной возле большого деревянного строения. Кругом царила праздничная атмосфера. Группа барабанщиков и трубачей начала играть военные марши. Музыканты, все черные, были пестро, безвкусно одеты. Солнце сверкало на меди инструментов.

Вдоль участка верхом на мулах сидели стражники. Они мучились от геморроя, лица их были угрюмы. Весь этот балаган был явно им не по душе. Они совершенно не понимали, зачем поощрять каторжников независимо от того, продуктивно они работали или нет.

На некотором расстоянии двигалась длинная колонна повозок, груженных хлопком. Поттс в своей коляске с багажом, наваленным сзади, приготовился замкнуть эту процессию. Прюитт стоял возле его повозки.

— Вовремя, да?

— Точно, — сказал Поттс. — Я тебе уже сказал. Надо сразу быть повсюду. Я здесь надрывался не для того, чтобы где-то банда учетчиков нагрела руки на моей выручке!

— У вас большие планы, да, Поттс? Канзас-Сити, Чикаго…

— Черт возьми, да! — воскликнул хозяин. — Я, может быть, дойду и до Нью-Йорка. Жизнь — это далеко пойти, не так ли?

— Для некоторых, может, и так.

— Работа меня ждет, — заявил Поттс.

У него не было желания обсуждать настроение Колченогого.

— Ты получил свои деньги. Надеюсь, ты вернешь каторжников администрации целыми и невредимыми.

— Жаль, что между нами все кончается, — сказал Прюитт. — Мы бы далеко могли пойти вместе.

— Нет, — сказал Поттс. — С таким, как ты, исключено. Общаясь с тобой близко, я понял, что ты не подарок. И с тобой не договоришься, когда нужно делать хорошие деньги. Малыш, у тебя нет будущего!

— Вы так думаете?

— Да, — сказал плантатор, — и если как следует поразмыслить, то у тебя почти нет и настоящего. Ты катишься вниз.

Прюитт зло улыбнулся:

— Вы старик, Поттс.

— Возможно, но у меня есть будущее.

И хозяин щелкнул поводьями. Повозка тронулась.

Между палатками появились красные ядра, чистые, принаряженные. Влажные волосы причесаны, щеки гладкие, тряпье чистое. Все шестеро с улыбкой на губах шли шеренгой по проходу, который вел к палатке шлюх, иод шум оркестра, под завистливые шуточки других каторжников.

С ними поравнялась повозка Поттса. Грин приблизился к хозяину.

— Колченогий командует до тех пор, пока за вами не приедут казенные экипажи, — заявил Поттс. — На твоем месте я бы не возникал, если хочешь сохранить себе жизнь.

— Вы называете это жизнью?

Поттс сделал усталую гримасу.

— Ты все такая же дубовая башка. Да, Грин?

— Ни вы, ни я, — сказал Грин, — никогда не изменимся.

Они задумчиво глядели друг на друга. Потом хозяин угостил каторжника сигарой, пожал плечами и щелкнул поводьями. Повозка двинулась, возглавив длинную колонну экипажей, уже взявшую путь на восток. Грин некоторое время смотрел ей вслед, затем вернулся к своим. Так Поттс навсегда ушел из его жизни.

Красные ядра приближались к палатке шлюх. Грин уже не думал о Поттсе, он Думал о том, что через несколько минут он будет либо мертвым, либо свободным.

14

Красные ядра дошли до палатки и остановились. На террасе конторы стоял Прюитт, с ненавистью глядя на каторжников.

С площадки сторожевой вышки с «винчестером» наготове за ними наблюдал и Длиннорукий.

Прюитт подал красным ядрам знак, что они могут войти. Каторжники устремились в палатку, вход в которую вместо двери закрывало полотно. Едва переступив порог, они буквально застыли, моргая и привыкая к полутьме. Потом жадно вытаращили глаза — в палатке было шесть девушек. Они растянулись на мягких матрасах и равнодушно смотрели на вошедших. Среди них была и Калли.

Сводня-француженка в кружевах и кольцах стояла в стороне. Она смерила оценивающим взглядом вошедших, пытаясь прикинуть, какой ущерб они могут нанести ее поголовью. Каждая из девочек, ее подвижный капитал, размышляла она, умирает каждый день. Сегодня, однако, им тяжело придется.

Между тем красные ядра колебались. Стражник Кобб у входа в палатку направил на них ружье, заряженное дробью.

— Запомните, у вас ровно десять минут.

Люди стояли в нерешительности. Грин спокойно отделился от группы, приблизился к Калли. и сел возле нее. Обняв ее, он прижался губами к ее уху.

— Я надеюсь, ты захватила одежду, — прошептал он, глядя на нее влюбленными глазами, — потому что мы линяем отсюда примерно через шестьдесят секунд.

Калли обняла его в ответ, он продолжал шептать. Парочка казалась безобидной.

Остальные последовали примеру Грина, однако вели себя по-разному: Ля Трим был суетлив, Толливер сдержан, Ле Васо груб, Болт нерешителен и будто сбит с толку. Только Флаш, казалось, чувствовал себя как дома. Он был элегантен, нетороплив, полон чувства собственного достоинства.

Калли отодвинулась от Грина. Она была восхитительна. Ее распущенные волосы лежали на обнаженных плечах. Из-под прозрачной ткани соблазнительно просвечивало гибкое тело. С обворожительной улыбкой она приблизилась к Коббу.

И хотя он был дураком, но тут что-то заподозрил. Ружье его нацелилось на девушку.

— Вам не одиноко? — вкрадчиво спросила она.

— Возвращайтесь на место, — прервал стражник.

— Ну брось, дорогой…

— Я два раза не повторяю!

Кобб вспотел как вол и напрягся как бык. Когда Калли неспешно приоткрыла свое одеяние, его пробрала дрожь, на мгновение он потерял бдительность. В тот же момент ружье у него было вырвано, и Грин со всей силы нанес ему удар поперек глотки. Кобб зарычал, колени его подогнулись, и он упал.

Одновременно Болт схватил Ля Трима и ударил его. Мерзкий старикашка потерял сознание на пороге блаженства. А Флаш приблизился к сводне и взял ее за талию. Женщина сделала большие глаза, но молчала.

— Мадам, — заявил Флаш, — с глубоким сожалением…

И он унес женщину в глубину палатки, где Грин ударами ножа уже прорубал полотно.

Пузатый черный кучер дремал на сиденье крытой повозки со скамейками. Он ждал, пока девушки завершат свой рабочий день.

— Джексон!

Кучер подскочил, повернулся к палатке. Сводня просунула голову в отверстие и сделала чернокожему знак, чтобы он подошел к ней. Он тут же повиновался. Но когда он вошел в полутень, что-то стукнуло его по голове. Он выругался и рухнул, потеряв сознание.

Толливер и Ле Васо, разорвав на нем рубашку, скрутили из нее веревки и связали его. За считанные секунды Кобб, сводня и кучер были выведены из строя. Калли привела себя в более пристойный вид. Вся группа вылезла через заднюю полотняную стенку палатки и погрузилась в повозку. Грин схватил вожжи. Болт колебался.

— Не больно она быстрая, эта колымага, — с беспокойством заметил он.

— Ты хочешь остаться? — спросил Флаш.

Болт впрыгнул в повозку.

— Только попробуй меня остановить!

С противоположной стороны палатки продолжал играть оркестр. Вдруг через главный вход, горланя, высыпали обезумевшие, растерзанные проститутки.

Толпа издала рев восторга, люди, отталкивая друг друга, рванули им навстречу.

Прюитта затрясло. Он вытащил свой старый револьвер и пальнул в воздух. Однако звук выстрела потонул в общем шуме. Каторжники кидались на полуобнаженных девиц, преследовали их, опрокидывали. На всей территории плантации шла настоящая битва.

Стражники бросились вперед, чтобы разнять воюющих. Но все было напрасно. Лишь невозмутимые музыканты продолжали играть.

Повозки за палаткой уже не было видно. Она обогнула дощатую развалюху и выехала на красную дорогу, пересекавшую плантацию. Грин подстегивал лошадей. Повозка, подпрыгивая на неровностях почвы, едва не опрокидывалась. Пассажиры цеплялись друг за друга. Наконец они выехали на прямую трассу.

Показалась дозорная вышка. Сидевшие в повозке сильно пригнулись, навалившись друг на друга. Грин тем временем во всю мочь нахлестывал лошадей. Животные неслись что было сил. Повозка, казалось, вот-вот слетит с дороги.

Первая пуля как предупреждение подняла фонтанчик пыли перед упряжкой.

Повозка продолжала нестись.

На вышке в широкополой шляпе, хорошо защищавшей глаза от солнца, Длиннорукий передергивал затвор «винчестера». Слегка согнувшись, чтобы лучше прицелиться в кучку людей, трясущихся внутри повозки, он спустил курок. Затем быстро передернул затвор и снова выстрелил.

Первая пуля пронзила легкие Толливера. Он с рычанием выпрямился, тело его одеревенело. Хлынула кровь. Вторая пуля пробила ему череп, брызнул мозг, и он опрокинулся в глубину повозки.

Не прекращая хлестать лошадей, Грин толкнул Калли, которая сидела рядом с ним. Он заставил ее лечь на дно повозки и прикрывал своим телом. Повозка приближалась к сторожевой вышке.

Под колесо попал камень, экипаж наклонился влево, едва не опрокинувшись. Грин слетел с сиденья повозки, Ле Васо схватил его за шиворот и втащил обратно. Следующая пуля пробила плечо Ле Васо. Он издал яростный рев, выпустил Грина и покатился в глубину коляски. Голова Грина свесилась. Огромным усилием воли ему все же удалось восстановить положение тела. Пули разбивали в щепки дерево вокруг него.

Весь пол был залит кровью Толливера.

Т. С. Банше сменил «винчестер».

Повозка неслась как молния.

С вершины вышки сыпались выстрелы. Пули попали в спину головной лошади. Животное заржало, споткнулось и рухнуло, остальные наткнулись на него. Упряжка сразу превратилась в беспорядочное красное облако, в котором мелькали лошадиные ноги, шеи, дико косящие глаза, вылезшие из орбит. В треске ломающегося дерева повозка наполовину превратилась в трясущуюся груду, дышло отвалилось, и в облаке пыли она остановилась у подножия сторожевой вышки.

Длиннорукий все время перезаряжал оружие. Движения его были быстры и точны, между бровями появилась складка. Он наклонился, чтобы посмотреть, где повозка, и увидел только крышу, нависшую почти вертикально. Как бы там ни было, он выстрелил вслепую сквозь это хрупкое дерево и с радостью услышал стон. Это испустил дух Ле Васо.

— Болт! Флаш! — скомандовал Грин. — Давайте же! Веревки-то у вас!

Грин натянул поводья, чтобы удержать оставшихся лошадей, которые поднялись на ноги и безумно ржали. Флаш и Болт спрыгнули с повозки и бросились к балкам, составлявшим основу вышки. Привязали веревки. Потом Флаш быстро вернулся в повозку, а Болт с веревками в руках кинулся к лошадям, чтобы привязать их к упряжи.

Тут же последовала серия выстрелов. Банше перезарядил «винчестер», В тот момент, когда Болт, оставив упряжку, прыгнул в коляску, стрелок разрядил ему в спину весь магазин. Черный великан рухнул перед Флашем, протянув к нему руки, потом глаза его застыли и он соскользнул на землю.

— Вы живы? — прорычал Грин.

— Живы; — рявкнул Флаш. — Давай!

В живых остались только трое. Пули пробивали все новые дыры в крыше повозки. Грин сильно хлестнул лошадей. Они рванулись, веревки натянулись, вышка начала вибрировать, одна из свай выскочила из земли.

Длиннорукий почувствовал, что башня заколебалась. Заметив голову Флаша, он выстрелил. Чернокожий вывалился из повозки и упал на землю. Стиснув зубы, Банше схватил свой патронташ и с «винчестером» под мышкой бросился к ступенькам, ведущим вниз. Он уже почти достиг их, когда сваи сдвинулись. Лошади рванули вперед, и вся конструкция закачалась и поехала. Балки и доски накрыли стрелка.

Грин остановил повозку, спрыгнул на землю и, подбежав к лошадям, освободил их от упряжи. Повернувшись в сторону плантации, он увидел Колченогого, скакавшего к нему во весь опор.

Грин вернулся к повозке. Калли с побелевшим от страха лицом смотрела, как он схватил ружье, отнятое у Кобба, в котором наверняка оба ствола были заряжены патронами.

— Грин… — прошептала Калли.

— Калли, я…

Грин тряхнул головой. Он не находил слов. Грязной рукой он коснулся щеки девушки, нежно погладил ее волосы цвета спелой пшеницы. Потом вышел навстречу всаднику. Из-под остатков поваленной башни показался Длиннорукий. Он пытался выбраться из обломков. Сломанная нога была зажата под толстой балкой. С лицом, искаженным от боли, он пытался высвободиться, подтаскивая ногу и отталкивая балку. Когда ему это удалось, его рука сразу потянулась к кобуре «кольта».

Прюитт галопом приближался к Грину.

— Ковбой! — воскликнул Т. С. Банше.

Грин бросился на землю, когда Прюитт и Длиннорукий одновременно выстрелили. Две пули просвистели над его головой. Грин нажал курок ружья. Заряд разорвал лицо Банше. Длиннорукий дернулся, тело его скрючилось, он скончался, не выпуская из рук оружия. У Грина мелькнуло в голове — почему же он не стрелял ему в спину, почему он кричал…

Прюитт галопом скакал к Грину. Красное ядро мешало. Грин сделал шаг в сторону. Он успел увидеть ненавистную, перекошенную злобой физиономию надсмотрщика. Грин выстрелил прямо в середину груди Прюитта. Хлынул ярко-красный фонтан крови. Колченогий был мертв, еще не успев долететь до земли.

Грин потряс головой, будто пытаясь освободиться от кошмара. Он бросил взгляд на бледную, онемевшую от страха Калли, подошел к телу Прюитта и какое-то мгновение смотрел на мертвеца, на лице которого застыло удивление. Потом взял его револьвер и перебил свою цепь. Красное ядро осталось в пыли, обрызганной кровью.

Затем, вскочив на лошадь Прюитта, Грин подъехал к Калли. Он помог ей взобраться. Девушка обхватила всадника руками и произнесла всего лишь одно слово:

— Мексика.

Грин кивнул, сказав в ответ что-то веселое. Они тронулись, оставив позади мертвецов да кустики хлопка с опустевшими коробочками.