Примадонна. Банкирша. Шлюха

Глава первая«Слезы шута»

Год 1986-й. Бандитская парочка

Ванда ничего не имела против русских. Раньше ее даже удивлял злобный шепоток отца: «Триста лет живем у России под забором!» Он говорил это именно шепотом, потому что в телевизоре Терек, а потом Ярузельский взасос целовались с Брежневым, дешевый русский «Фиат», называвшийся «Ладой», был у поляков самой популярной машиной, а в Зелена Гуре каждое лето гремел на всю страну фестиваль советской песни. Когда Ванда с одноклассниками съездила на экскурсию в Ленинград, ей показалось, что она побывала на другой планете. После тихого, провинциального Белостока грандиозный красавец город в призрачном свете белых ночей выглядел как фантастический мираж. Ванда в школе очень прилично научилась говорить по-русски, и общение со сверстниками-ленинградцами оказалось для нее легким и приятным.

События нескольких последних лет резко изменили обстановку. Официальной дружбе с русскими пришел конец.

Вспомнились все прежние обиды. Публичное извинение Горбачева за давний расстрел польских офицеров в Катыни только подлило масла в огонь. На русских теперь не катил бочку только ленивый.

Но Ванда все это пропускала мимо ушей. Школа осталась позади, и ей надо было как-то устраиваться в жизни. Разумеется, она мечтала о чем-то необыкновенном. Например, об ослепительной карьере фотомодели. И к этому были кое-какие основания. Она весьма успешно выступила в конкурсе «Мисс Белосток». Победительницей, правда, не стала, поскольку среди рослых акселераток ее метр шестьдесят пять не смотрелись, но фигурка у нее была прелесть. К тому же нежное личико и огромные глазищи придавали ей совершенно ангельский вид. Словом, она стала «вице-мисс», что позволяло при удачном раскладе все же поехать на Всепольский конкурс красоты в Варшаву. Этому, однако, не суждено было случиться. И всему виной стал Ежи Гадоха.

Они познакомились на дискотеке в Клубе молодежи на следующий вечер после того, как Ванда была увенчана Малой серебряной короной «вице-мисс». Гадоху в Белостоке знали все. Еще пацаном он постоянно вертелся возле лидеров местного отделения «Солидарности», выполняя мелкие поручения: расклеивал листовки, передавал записки, собирал ораву ровесников, чтобы поорать и посвистеть возле горкома Польской объединенной рабочей партии. Но когда «Солидарность» практически пришла к власти и Лех Валенса возглавил государство, нужда в услугах Ежи Гадохи отпала сама собой.

Гадоха, которому к этому времени уже стукнуло двадцать пять, недолго искал применения своим силам. С компанией друзей по культуристскому клубу он решил мстить русским за долгие годы унижения родной страны. Месть его заключалась в примитивном мордобое. Русские семьи, с незапамятных времен жившие в Белостоке, трепетали при одним только упоминании Ежи Гадохи. Полиция на его художества смотрела сквозь пальцы. У нее было полно куда более важных забот.

Подойдя к Ванде на дискотеке, Гадоха атаковал в лоб.

- Больше ни с кем не танцуй, - сказал он. - Лучшая девчонка в городе должна быть моей.

- Я не лучшая, - ответила Ванда. - Я только «вице».

- С «мисс Белосток» я еще вчера разобрался. Ничего особенного. Думаю, ты будешь получше.

Ванда, видимо, оправдала ожидания Гадохи. Они стали жить вместе в утепленном дачном домике, который бросила русская семья, срочно переехавшая к родственникам в Витебск. Повсюду люди жаловались на нехватку сигарет, одежды, еды, но Гадоха жил на широкую ногу. Они с Вандой частенько бывали в ресторанах, одевались по моде, хотя и в «секонд хэнд», но привезенный из Италии или из Штатов. Была у Гадохи и машина - видавший виды «Плимут» почтенного возраста.

Поначалу Ванда не догадывалась, откуда Га-доха берет деньги. Он просто исчезал на пару дней и возвращался с пухлой пачкой злотых. Но однажды, когда Гадоха со своими друзьями-культуристами ворвался на вокзале в Седльце в московский поезд и, поработав кулаками, обобрал пассажиров вагона СВ, у Ванды открылись глаза. Гадоху с друзьми не тронули. На вокзале каким-то чудом не оказалось свидетелей.

После этого Ежи осмелел еще больше. Он чуть ли не в открытую занялся грабежом автотуристов, подкарауливая их в районе городка Бяла-Лодляска, на шоссе, ведущем к Бресту. Схема была элементарная. Заметив издалека одинокий автомобиль, парни Гадохи укладывали поперек шоссе большой ствол дерева. Машина тормозила. А дальше все происходило в считанные секунды. Старый немецкий «вальтер» у виска водителя - и пятеро молодцев-культуристов исчезали с добычей в придорожном лесу. У них имелись и дорожные знаки - на случай непредвиденной ситуации.

Сначала Гадоха поручал Ванде продажу награбленного перекупщикам. А когда она овладела этим нехитрым занятием, стал брать ее на операции. Ванде это понравилось. Острое чувство риска, беспрекословное подчинение перепуганных людей - все это придавало жизни особый привкус. То, что все в Белостоке знали: она подружка Ежи Гадохи, - и провожали ее жадными взглядами, тешило ее самолюбие. Ванда постепенно становилась не кукольной, а настоящей «мисс Белосток», хотя и не носила бутафорской короны.

В тот день они ждали автобус с русскими челноками. Такие автобусы, набитые разным барахлом для продажи, стали в последнее время основными объектами их охоты. Челноки, люди бывалые, пережившие в своих заграничных вояжах немало бед, норовили проскочить опасный участок либо в середине дня, когда на шоссе было оживленно, либо на рассвете, в петушиный час, на предельной скорости. Но Гадоха с подельниками постоянно меняли места засады.

Вот и в этот раз они выбрали совершенно открытый участок, где, казалось, и не спрячешься. К тому же буквально через полтора километра начинались городские постройки. При подъезде к городу шоферы автобусов расслаблялись, полагая, что тут уж им ничего не грозит.

Парни Гадохи залегли в глубоком кювете по обе стороны шоссе. До условного сигнала никто из них не мог поднять головы. Иначе вся операция пошла бы прахом.

Гадоха издалека услышал надсадный рев двигателя. Шофер автобуса давил на газ, стараясь побыстрее миновать последний перелесок. Когда в рассветном тумане показались горящие фары, Гадоха тронул Ванду за плечо.

Ванда знала свою роль назубок. Под платье у нее была засунута свернутая куртка, превращавшая Ванду в беременную. Скромный платочек на голове придавал девушке трогательный и беззащитный вид. Ни дать ни взять - простушка из предместья, обманутая городским донжуаном.

Ванда быстро выбралась из кювета на шоссе и с несчастным видом побрела к городу, не обращая внимания на догонявший ее автобус.

Увидев девичью фигурку на дороге, шофер предупреждающе нажал клаксон. Ванда обернулась на гудок и, нарочно выпятив фальшивый живот, неуверенно подняла руку…

Год 1984-й. Жанна

В тот ужасный вечер у Максима Луцкого судьба нанесла ей сокрушительный удар. Жанна выбежала из квартиры композитора, не помня себя, и до утра бродила по ночной Москве как оглушенная. Она едва не уехала домой, но, уже подходя к окошечку вокзальной кассы, вдруг поняла что ее бегство из Москвы ничего не изменит. От Иванцова и Трофимова Жанна пряталась двое суток. На третьи они все-таки подстерегли ее у дома, когда она на секундочку выскочила в булочную напротив.

- В чем дело, мадам? - спросил Трофимов. - Дела так хороши, что прежних друзей можно по боку?

- Да ничего подобного, - вяло отбивалась Жанна.

- Подожди, Владимир, - сказал Иванцов. - Не наседай. Не видишь, с ней что-то не так?

Они больше не стали терзать Жанну расспросами, а буквально силком притащили ее на Новый Арбат, в кафе «Печора», славившееся своими музыкальными вечерами. По пятницам там царил диксиленд, высоко ценимый Иванцовым и Трофимовым. Никакой определенной программы не было. Просто музыканты отводили душу, устраивая «джем-сейшн». И какие музыканты!

Саксофонисты Жора Гаранян и Леша Зубов, тромбонист Костя Бахолдин, пианист Боря Фрумкин… Да что говорить, если на входе, отсеивая беснующихся поклонников джаза, стоял сам Леша Козлов, знаменитый Козел!

Расчет друзей оказался точным. Музыка была для Жанны лучшим лекарством, хотя она не считала себя такой уж любительницей диксиленда. Но поистине братская атмосфера и волшебные импровизации джазменов постепенно захватили ее настолько, что она даже стала вполголоса подпевать «скатом», то есть без слов, имитируя звуки инструмента.

- Как у тебя с Луцким репетиции идут? - улучив момент, впроброс спросил Трофимов.

Взгляд Жанны метнулся в сторону.

- Есть проблемы? - спросил Иванцов.

- Нет, все нормально.

Только им двоим она могла рассказать все. Но именно им она не хотела ничего рассказывать. Эти двое значили для нее больше, чем все мужики в мире. Пускай это нельзя было назвать влюбленностью в обычном смысле. Но чувство, которое Жанна испытывала сразу к обоим, представляло собой нечто большее, чем дружба. Иванцову и Трофимову не следовало знать, что произошло между ней и Луцким.

И все-таки они узнали. Вернее, догадались по ее нервным и уклончивым ответам. Они не вчера родились и хорошо знали нравы эстрадной богемы. Но Жанне они не сказали ни слова на этот счет, а просто перевели разговор на какие-то безобидные темы.

Жанна вернулась домой несколько успокоенная. Ей было ясно, что с Максимом Луцким она больше никогда не будет иметь ничего общего. А уж как это объяснить Иванцову с Трофимовым - десятое дело.

Между тем, проводив Жанну, друзья не сразу отошли от ее подъезда. Они долго прикуривали на ветру, а когда это наконец удалось, Трофимов спросил:

- Твои выводы, Димитрий?

- Макс показал себя редкостным дерьмом, - ответил Иванцов. - И набитая морда - это самое малое, чего он заслуживает.

- Ну что же, начнем с малого.

- Когда?

- Да прямо сейчас. Пока разум не взял верх над чувствами. Только позвоним. Убедимся, что он дома.

- А не спугнем?

- Вряд ли. Уже три дня прошло. Он и думать об этом забыл.

Они позвонили Луцкому из автомата. Композитор подошел только на двенадцатый звонок.

- Пьян, - сказал Трофимов, повесив трубку. - И, судя по всему, керосинит не первый день.

- Бить лицо пьяному негуманно.

- Ничего. Увидит нас - сразу протрезвеет.

На поиски такси и на дорогу ушло не менее часа. Дверь в квартиру Луцкого была слегка приоткрыта.

- Ждет гостей? - сказал Иванцов.

- Уже дождался, - ответил Трофимов.

Они вошли. В квартире повсюду был включен свет. Друзья вошли в ту комнату, где стоял рояль, и попятились.

- Кажется, опоздали… - тихо сказал Трофимов.

Да, они опоздали. С крюка люстры свисало недвижимое тело Максима Луцкого в распахнутом парчовом халате. Прочный пояс халата послужил Максу веревкой. Многочисленные кошки сидели на полу, подняв горящие глаза на хозяина.

В следующую секунду друзья бросились к самоубийце в надежде, что в нем, может быть, еще теплится жизнь. Но помощь была уже бесполезна.

- Мы не могли его напугать, - сказал Трофимов. - Я ведь ни слова не сказал. Сразу трубку повесил, как только услышал его голос.

- Может, нам лучше уйти по-тихому? - спросил Иванцов и тут же устыдился своих слов.

Трофимов подошел к телефону и начал накручивать диск…

Годы 1984-1985-й. Зоя

Среди умотавшихся челноков, спавших в автобусе беспробудным сном, бодрствовала одна Зоя Братчик. Вчера ей удалось из Вроцлава дозвониться до дома. Мужу она сказала всего пару слов, а все остальное время сюсюкала с Маринкой, которой, впрочем, эти телячьи нежности были ни к чему. Зоя, впервые за целую неделю услышав голос Маринки, поняла, как она соскучилась по дочери.

Когда постоянные хвори Маринки привели Зою на порог квартиры Миледи, казалось, что тут-то и настало самое время возобновить прежнюю дружбу. Однако ничего из этого не вышло. Они тогда проболтали до темна. Причем, как нетрудно догадаться, говорила в основном Зоя, а Миледи отделывалась междометиями, продолжая неопределенно улыбаться.

- Ты на самом деле гадаешь? - спросила Зоя. - Мне не поможешь? Маринка у меня из болезней не вылезает.

Миледи посмотрела на подругу и покачала головой.

- Значит, просто дуришь людей? - догадалась Зоя. - А я-то, дура, перлась к тебе через весь город.

Миледи опять улыбнулась. На этот раз виновато.

- Ну ладно, - вздохнула Зоя. - Хоть увиделись с тобой - и то хлеб.

Их ничто не связывало, кроме воспоминаний. Но с Миледи много не навспоминаешь. Вот если бы тут была еще Жанна…

- Ты, кстати, про Жанку знаешь что-нибудь? - спросила Зоя. - И я нет. Вроде видела ее один раз на улице.

Они расстались, договорившись хотя бы созваниваться изредка. Но так ни разу и не созвонились. Неизвестно почему, но с того дня Маринка пошла на поправку. Возможно, уже отболела свое. Зоя устроила ее в детский сад, а сама, насидевшись дома под завязку, бросилась искать работу. Соловых продолжал исправно приносить домой мясные продукты, но торговать ими Зое стало тошно.

Имея за плечами всего лишь десятилетку, на многое Зоя рассчитывать не могла. Она и техничкой в ПТУ поработала, и продавщицей в газетном киоске, и заправщицей на бензоколонке, и почтальоном - всего не перечесть. При этом она не толстела, не худела, не утратила здорового румянца и хорошего настроения. Дивясь ее кипучей энергии, Соловых говорил с усмешкой:

- К тебе бы, Зоя, приводной ремень приспособить, так ты бы весь район электричеством могла снабжать.

- А то! - ответила Зоя.

Когда начал зарождаться челночный бизнес, она поняла, что это дело как раз для нее.

Поначалу челноки тыкались всюду как слепые котята. Соловых, видя, сколь ничтожен контрабандный навар жены, попробовал ее урезонить.

- Брось ты эту мороку, - сказал он. - Нервы побереги.

- Ничего, крепче будут, - отмахнулась Зоя.

Наконец вдалеке, кажется, замаячила удача. Один верный человек, узнав, что Зоя собирается с группой челноков в Турцию, нашептал ей дельный совет:

- Вы туркам курочек повезите.

- Каких курочек? - удивилась Зоя. - Бройлеров, что ли?

- Нет, механических. Заводных, которые в «Детском мире» продаются.

- А зачем им заводные курочки?

- Вы себе не представляете, турки - как дети, У меня приятель случайно на базаре в Измире такую курочку показал, так едва живым ушел. Чуть не разорвали. Предлагали за эту курочку золотые горы. Он не то на две, не то на три дубленки ее сменял.

Зоя рассказала об этом мужу. Соловых почесал в затылке.

- Врет, поди, - сказал он. - Хотя, черт его знает. Может, и правда. Страна-то дикая.

Они закупили в «Детском мире» две сотни заводных курочек, приведя в смятение продавщиц. Чемодан с курочками Зоя сдала в багаж, молясь, чтобы при погрузке их не сильно помяли. Курочки показали себя молодцами. Их, сделанных из жести, мог взять только бульдозер. И даже краска ни на одной не облупилась. А раскрашены они были ярко, словно попугаи.

Немудрено, что первый же торговец на турецком базаре остолбенел, увидев в руках у русской туристки диковинную птицу. Потом он жадно потянулся к ней.

- Без рук! - предупредила Зоя. - Смотри! Фокус!…

Она быстро завела курочку ключиком и поставила на деревянный прилавок. Курочка послушно начала долбить клювом дерево, сотрясаясь от механического возбуждения. Турок пришел в дикий восторг. Он засмеялся, захлопал в ладоши, зацокал языком. Вокруг Зои стала быстро собираться толпа. Толпе заводная птичка тоже понравилась.

С разгоревшимися щеками Зоя стала вынимать из необъятной сумки других курочек. Векоре уже два десятка заводных игрушек стучали по прилавку клювами, забавляя народ.

- Всем, всем хватит! - объявила Зоя, наклоняясь к сумке за очередной курочкой.

А когда она выпрямилась, то увидела, что завод у курочек кончился и толпа, насладившись необычным зрелищем, растекается в разные стороны.

- Эй, товарищи турки!… - растерянно позвала Зоя. - Я не концерты вам тут давать приехала. Это же на обмен. Я ведь много не попрошу. Сговоримся!…

Но сговариваться с ней никто не хотел. Еще полчаса Зоя простояла дура дурой посреди шумного турецкого базара со своими жестяными курочками. Какие там дубленки! Весь этот металлолом тут даром никому не был нужен.

Зоя мысленно обматерила всех турок, потом верного человека с его идиотским советом, а под конец себя - за непроходимую глупость. Ей сразу полегчало. Она представила, как выглядит со стороны, и расхохоталась. Турки опасливо обходили хохочущую русскую. Наверное, им казалось, что у нее от непривычной жары крыша поехала.

Тащить свой несбытый товар обратно Зоя не собиралась. Для этого действительно надо было сойти с ума. Все дни до отъезда на родину она гуляла, любуясь местными красотами, и раздавала заводных курочек детям. Сумка всегда была с ней. Когда последняя курочка перекочевала в руки какого-то чумазого турчонка, Зоя вздохнула свободно. А одна женщина, тоже челнок, сказала ей:

- Ну, теперь тебя в Турции надолго запомнят.

- Конечно, - ответила Зоя. - Еще легенды будут обо мне слагать.

- А что? Вполне. Они еще таких не видели.

- И вряд ли увидят, - сказала Зоя.

В той памятной поездке она если что и заработала, так только стойкую аллергию на курятину…

Больше Зоя ничьих советов не слушала. Изрядно поколесив по зарубежью, она сама могла давать вполне профессиональные советы. Дела у нее шли хотя и не без осложнений, но достаточно бойко. Зоя обнаружила способности к коммерции. Она и сама приоделась, и мужа привела в божеский вид. Соловых, правда, кожаный пиджак или замшевые мокасины всегда надевал со скандалом. В заграничных вещах он почему-то сразу весь деревенел и лицо его принимало мученическое выражение.

А уж Маринку Зоя одевала как куколку.

Кстати, давно пора было показать ее бабушке, которая больше не работала проводником, поскольку вышла не пенсию. Зоя регулярно посылала ей открытки, в которых скупо рассказывала о своей жизни. Мать отвечала редко. К тому же она писала таким неразборчивым почерком, что Зоя могла с трудом разобрать лишь несколько слов. Письма эти только подтверждали, что мать жива, а об остальном можно было лишь догадываться.

Год 1985-й. Миледи

Конечно, Миледи могла спокойно прожить до старости, продолжая водить за нос несчастных дурех с помощью карт «таро». Но в последнее время всяких гадалок, колдунов и экстрасенсов развелось видимо-невидимо.

Не факт, что она могла бы выдержать все возрастающую конкуренцию. Кроме того, гадание успело осточертеть ей до предела. Где-то за стенами ее однокомнатной квартиры шла бойкая и веселая жизнь. Она же в свои, в общем-то, пустяковые годы сидела затворницей, словно древняя старуха. Единственное, что позволяла себе Миледи, это раз в месяц пообедать в каком-нибудь дорогом ресторане. Мужики, конечно, липли к ней. И один, очень приличный на вид, даже ночевал у нее однажды, запросто сломив ее слабое сопротивление.

Ночью все было как надо. Миледи вновь ощутила властную силу мужских прикосновений и проснулась почти счастливой.

- Лапа!… - пробормотала она, протягивая руку.

Но место рядом уже успело остыть. Это было бы полбеды, но, уходя, этот очень приличный на вид мужчина, бессовестно обшарил квартиру и унес все, что представляло какую-то ценность. С тех пор Миледи зареклась пускать к себе незнакомцев.

С несколькими она провела ночь в их квартирах. Но тоже как-то все не очень удачно. У одного жена должна была вот-вот вернуться с дачи, другому чуть свет надо было нестись на работу, третий вообще без объяснений выставил ее за дверь, едва продрав глаза. Конечно, ее предназначением по-прежнему было принадлежать кому-то. Но не несколько же часов всего лишь. Это уж совсем никуда не годилось.

Теперь в ресторане она не поднимала от тарелки глаз, потому что знала - в ее взгляде мужчины безошибочно читали приглашение. Ее ежемесячный маленький праздник перестал приносить удовольствие.

Неизвестно, как бы все сложилось дальше, если бы однажды в ресторане «Берлин» она не встретила платиновую Филю.

Уже допивая кофе, Миледи почувствовала на себе настойчивый взгляд. Она не удержалась и подняла глаза. И увидела за соседним столом Филю. Та помахала ей рукой, снялась с места и подошла.

- Миледи! - сказала Филя, улыбаясь. - А я смотрю: ты или не ты?

- Я.

- Привет!

- Привет, Филя!

Филя подсела к Миледи.

- Выглядишь шикарно. Что поделываешь?

- Да так… - сказала Миледи со своей обычной улыбкой. - А ты? Все там же?

- Нет. Я с «Националем» давно завязала. Там сейчас уже пятнадцатилетние работают. И потом, после истории с Малюлей все наперекосяк пошло. Она умерла, я слышала?

- Ага, - сказала Миледи. - Сердце.

- Еще бы! Всю жизнь на нервах. Ты-то как? Почему одна?

- Сама удивляюсь.

- Нашла себе богатенького старичка? За стол в таком ресторане кто-то должен платить.

- Вот я и плачу.

- Сама? Тебе что, Малюля наследство оставила?

Тема эта была Миледи неприятна. У нее даже исчезла обычная улыбка.

- А как ты? - спросила Миледи.

- Что я? Я теперь в кино снимаюсь, - сказала Филя, как о чем-то обыкновенном.

- В кино?!

- Ну да. А ты что, хотела бы попробовать? - Филя пристально посмотрела на Миледи.

- Да я же ничего не умею.

- А там и не надо ничего уметь.

- Как же не надо? А меня даже из школьного драмкружка выгнали.

- Там не драмкружок, - Филя усмехнулась. - Я уверена, что у тебя получится. С твоими-то внешними данными.

На это Миледи ничего не возразила. Она по-прежнему каждый день разглядывала себя в зеркало и оставалась собой довольна.

- Если хочешь, я могу тебе устроить пробу, - сказала Филя.

- Ты?

- Ну не я, а Феликс.

- Кто это?

- Режиссер. Да вон он за столиком. Мы сегодня вместе обедаем.

Миледи взглянула на молодого мужчину за соседним столом. У него была курчавая бородка, изрытое оспой лицо и большие залысины.

- Пойдем, я тебя познакомлю.

Филя за руку подвела Миледи к Феликсу:

- Знакомьтесь. Феликс, это Миледи.

Феликс посмотрел на Миледи пустыми глазами. Его челюсти методично перемалывали бифштекс.

- Присаживайтесь, - сказал Феликс невнятно. - Выпьете что-нибудь?…

Миледи так никогда и не узнала, что вся эта сцена знакомства была разыграна как по нотам. Сама встреча с Филей действительно была делом случая. Но Феликс сразу положил глаз на Миледи и дал Филе задание познакомить их.

Не прошло и трех минут, как Феликс все с тем же пустым взглядом сказал:

- Ты мне годишься. Буду тебя снимать.

Миледи порозовела от волнения.

- А что это за фильм? - спросила она.

- О любви, - сказал Феликс. - О чем еще сегодня можно снимать? О любви. Оплата почасовая.

- Очень хорошие деньги, - вмешалась было Филя, но Феликс так посмотрел на нее, что она закашлялась.

- А на какую роль я подойду?

- У всех женщин всегда одна и та же роль, - ответил Феликс, утирая бумажной салфеткой жирный рот. - Любить и быть любимой. Это все умеют без всяких театральных школ. Все, за редким исключением.

- А вдруг я как раз исключение?

Пустые глаза Феликса остановились на Миледи:

- Не похоже. А впрочем, посмотрим. Ты сейчас свободна?

- Прямо сейчас?

- Надо спешить, пока молода.

Филя под столом толкнула ее ногой.

- Да, я свободна, - сказала Миледи.

- Тогда поехали, - Феликс кивнул Филе. - Завтра в восемь. Не опаздывай.

На улице Феликс остановил такси и повез Миледи в Замоскворечье. Там их ждала необжитая квартира на девятом этаже панельного дома.

- Я эту квартиру для репетиций снимаю, - объяснил Феликс. - У меня всего сорок минут, так что давай сразу к делу. Мне нужно твою фигуру посмотреть.

- Пожалуйста. - Миледи стояла, улыбаясь.

- Не в одежде же! - сказал Феликс с легким раздражением. - Ты бы еще шинель до полу надела!

Миледи не стала возражать. Бесспорно, он лучше знал, что нужно для кино. Она без всякого стеснения сняла с себя одежду, оставшись лишь в крохотных трусиках и лифчике.

- Грудь у тебя, надеюсь, не накладная? - грубовато пошутил Феликс.

Миледи отбросила в сторону лифчик.

- Все без обмана, - сказал Феликс. В его пустых глазах зажглись опасные огоньки. - Давай уж до конца, Миледи.

Трусики упали к ногам. Миледи переступила через них. Стыда она не испытывала. Она знала, что своей фигуры может не стыдиться.

- Повернись, - сказал Феликс. - Так. Удовлетворительно. Даже больше чем удовлетворительно.

Руки Феликса по-хозяйски прошлись по ее телу. Миледи почувствовала, что привычно погружается в сладкий туман.

- Лапа!… - сказала она, поворачиваясь к Феликсу так, чтобы ему было удобно.

Сорок минут обернулись двумя часами. Феликс был неутомим в поисках новых комбинаций. Миледи ему ни в чем не уступала. Не зря же в свое время она изучила в доме у Малюли игривые журнальчики. Ей было хорошо, она опять принадлежала кому-то. Да еще этот кто-то был кинорежиссером, а в кино другим способом не попадают. Это всем известно.

- Черт возьми! - вдруг сказал Феликс, взглянув на часы. - Я горю! Давай, давай, Миледи! Как в казарме по сигналу!

Они быстро оделись, договорившись на ходу, что завтра вечером, в половине восьмого, за Миледи заедут домой и отвезут ее на съемку…

Год 1985-й. Зоя

Когда Маринка окончательно окрепла, Зоя все-таки собралась с ней к матери. Тем более что скорый поезд шел туда всего трое суток, а не пять, как раньше. За неделю до отъезда Зоя дала матери телеграмму, чтобы их с Маринкой встречали.

Увидав из вагонного окна гигантское смрадное облако, висевшее над родным городом, Зоя почувствовала, что сердце у нее защемило. Она словно возвращалась в детство, которое давным-давно ушло в прошлое. Зоя искала в толпе встречающих знакомые лица, но на перроне толпились чужие люди, словно за эти годы тут сменилось все население.

Никто их с Маринкой не встретил. На привокзальной площади стояла длинная очередь в безнадежном ожидании такси. Зоя, нарочно взяв Маринку на руки, встала первой и так глянула на остальных, что у тех все возражения застряли в горле.

Наконец подошла машина. Таксист начал было набирать пассажиров в дальние концы, но Зоя запихнула в багажник тяжелую сумку с подарками для матери, плюхнулась на заднее сиденье и сказала таксисту:

- Поехали, шеф! В другой раз будешь попутчиков искать!

Таксист всем своим видом выражал неудовольствие, но Зое было наплевать. Она жадно разглядывала улицы. Никаких разительных перемен заметно не было. Показалось только, что за годы ее отсутствия город как-то съежился и потускнел. Возле дома ей повстречалась старуха со смутно знакомым лицом. Но она скользнула по Зое равнодушным взглядом.

Около своей прежней квартиры Зоя остановилась перевести дух. Она вдруг разволновалась перед встречей с матерью.

Протянув руку к звонку, Зоя заметила, что дверь в квартиру приоткрыта. Ей это не понравилось. Она тихо вошла в темную прихожую. В нос ударил застоявшийся запах табака, мужского пота и еще чего-то невыносимо мерзкого.

- Мать! - позвала Зоя. - Мама!…

Ей никто не ответил. Зоя шагнула в комнату и оцепенела. Несмотря на белый день, под потолком горела дешевенькая трехрожковая люстра.

А под ней, за столом без скатерти, являвшим собой натуральную помойку, сидели трое обросших, мятых мужиков. Перед ними стояла початая бутылка кизилового ликера. Двоих Зоя точно видела впервые. Третий лежал лицом на столе, так что опознать его было невозможно.

- Вы… Вы кто такие? - спросила Зоя.

Один из сидевших взглянул на нее без интереса. Неверной рукой он протянул Зое недопитый стакан с ликером и спросил:

- Будешь?

- А ну выметайтесь отсюда! - повысила голос Зоя. - Выметайтесь в два счета!

- А ты кто такая, что здесь командуешь? - обиделся тот, который предлагал ей выпить. - Николай!…

Он растормошил лежавшего лицом вниз. Тот поднял отечное лицо, и Зоя с трудом узнала в нем отчима. Он вгляделся в нее мутными глазами:

- Зоя?…

- Она самая!

- Приехала, значит, - сказал отчим без выражения.

- Ты что это тут хлев устроил? - крикнула Зоя. - Мать где?

- Там… - Отчим неопределенно махнул рукой.

- Где «там»?

- Схоронили мы ее, Зоя, - сказал он, глядя в стол. - Сорок дней сегодня. Как раз подгадала. Ты сядь, выпей с нами. За упокой души…

В тот же вечер Зоя уехала в Москву, сев на проходящий поезд из Красноярска. Сумку с подарками она бросила в квартире и не стала за ней возвращаться. О чем толковать с отчимом?

О том, что этот гад даже не подумал известить ее о смерти матери?

До отъезда Зоя успела съездить на кладбище. Там, у свежего холмика с простым деревянным крестом, она простояла недолго, не испытывая ничего, кроме невероятной тоски, вдруг навалившейся на нее.

Когда в поезде Маринка уснула, Зоя вышла в тамбур и, прижавшись лбом к стеклу, заревела белугой.

- Что с вами, женщина? - тронула ее за плечо пожилая проводница и вдруг ахнула:

- Да ты, никак, Зойка? Валентины Братчик дочка? Я с твоей матерью целый год в одной бригаде работала. Говорят, померла она? Правда? От чего?

- От чего люди умирают? - огрызнулась Зоя сквозь слезы. - От смерти. У вас закурить не найдется?

Они покурили в тамбуре, поглядывая на проплывающие мимо ночные огоньки. И, странное дело, именно в эту ночь, а вовсе не после рождения Маринки, Зоя поняла, что стала взрослой женщиной…

Год 1985-й. Миледи

Если это и было кино, то кино какое-то странное. Во всяком случае, Миледи совсем не так представляла себе киносъемки. Во-первых, все почему-то было окружено непроницаемой тайной.

Не называлось никаких фамилий, только имена, и, как подозревала Миледи, имена выдуманные. Она и сама проходила под прозвищем Миледи. Как ее зовут на самом деле, никого не интересовало. На место съемки Миледи привезли на машине, долго петлявшей по переулкам - явно для того, чтобы нельзя было определить адрес. Во-вторых, вместо павильона киностудии, Миледи провели в довольно мрачный подвал и закрыли за ней дверь на тяжелый засов. В подвале было сыро и душно. За криво повешенной занавеской оказался крохотный загончик. Свет от голой лампочки, свисавшей с потолка, резал глаза. На маленьком столе стояло мутноватое зеркало. Рядом лежала коробка с гримом, пудра и тюбик жидкой туши для ресниц.

- Раздевайся, - сказал Феликс.

- Что?

- Раздевайся. И не тяни резину. Время - деньги.

Оставшись одна, Миледи взглянула на свое отражение в зеркале и поняла, что она влипла…

- Готова? - спросил из-за занавески Феликс. - С макияжем не мудри. Не в нем дело.

Миледи сбросила с себя одежду.

- Готова, - сказала она.

- Ну так выходи.

Она вышла в полумрак, и Феликс, взяв ее за руку, повел куда-то. Скрипнула еще одна дверь, и они вошли в более просторное помещение. Там звучала монотонная, расслабляющая музыка. Включенный магнитофон стоял на полу возле большой кровати, на которую был направлен слепящий свет нескольких сильных ламп.

К видеокамере, укрепленной на штативе, приник человек в джинсовой паре. На кровати, под стоящим горбом атласным одеялом, происходили ритмичные движения, смысл которых не оставлял никаких сомнений.

- Сбросили одеяло! - скомандовал человек за камерой.

Одеяло полетело на пол. И Миледи едва сдержала крик, увидев обнаженную Филю, оседлавшую мускулистого парня, который лежал на спине.

- Активней, Филя! - крикнул Феликс. - Съешь его!

Филя увеличила темп и амплитуду движений. Ее платиновые волосы метались в разные стороны, словно пламя на ветру. Наконец она упала на край кровати, смеясь и плача.

- Она у вас что, тронутая? - спросил мускулистый парень, оборачивая бедра простыней. - Я чуть дуба не дал. Мы так не договаривались.

- Это тебе не Шекспира играть, артист! - Феликс издевательски процитировал: - «Не пей вина, Гертруда»!…

- Вы мне, кстати, окончательный монтаж покажите, - сказал парень.

- На какой предмет? - спросил Феликс.

- На предмет моих крупных планов. Мне светиться ни к чему.

- Твои педагоги такого не смотрят, - сказал Феликс, протягивая парню заклеенный конверт.

- Это еще не известно. - Парень вскрыл конверт и заглянул в него. - Надо бы добавить за вредность.

- Гуляй, гуляй. Другие сами за такое платят. Парень скрылся за дверью. Оператор в джинсовой паре закурил.

- Перекур отменяется, - сказал Феликс. - Мне сегодня домой пораньше надо. У младшенькой зубки режутся, спать жене не дает. Надо ее сменить хоть на несколько часов.

- Рудники, не работа! - вздохнул оператор, гася сигарету. - Давай артистов в кадр.

Феликс своими пустыми глазами уставился на Миледи.

- Ложись, - сказал он. - Попкой вверх.

- А что я должна делать? - спросила Миледи.

- То, что ты так хорошо умеешь. Партнер подскажет. Армен!…

Из-за двери появился другой парень. Худощавый, заросший с ног до головы черной шерстью. Бедра его тоже были обмотаны какой-то тряпкой.

- Готов? - спросил Феликс.

- Всегда готов, - хмуро ответил Армен.

- Может, ей дать рюмку для храбрости? - сказал оператор, косясь на Миледи.

- Пожалуй.

Феликс плеснул в стакан из бутылки, стоявшей в углу.

- Нет, вы мне все-таки объясните… - снова начала Миледи.

- Что тут объяснять, подруга? - вдруг подала голос Филя. Она уже пришла в себя и поднялась с мятой кровати. От нее пахло спиртным.

- Мы тут, понимаешь, работаем по-новому, - сказал Феликс, отстраняя Филю. - Без всяких там сценариев, раскадровок и прочей дребедени.

Только импровизация. Чистый жанр. Без примеси.

Он все-таки заставил Миледи выпить. С обожженным горлом она покорно легла лицом вниз. Подушки и простыня пахли чужими телами.

Оператор снял камеру со штатива, взял ее на плечо.

- Армен, ты не гони коней, - сказал Феликс. - Чтобы прелюдия была. Начали!…

Зазвучала магнитофонная музыка. Миледи ощутила на своей спине горячую влажную ладонь. Ее первая съемка началась…

Годы 1984- 1991-й. Жанна

Самоубийство Луцкого потрясло Москву. Никто не мог понять, почему этот баловень судьбы вдруг ни с того ни с сего решил уйти из жизни. Каких только слухов не рождалось вокруг его смерти: и цирроз печени, и несчастная любовь, и мифическая автокатастрофа, в которой Луцкий якобы угробил грудного ребенка, и денежные долги, и рак горла… Одна только Жанна догадывалась об истинной причине, но ни разу об этом не обмолвилась.

С ней вообще творилось что-то ужасное. Она находилась в глубокой депрессии. Временами ей чудилось, что она сошла с ума. У нее появилось маниакальное желание покаяться, хотя она не знала в чем и кому. В церкви Нечаянной радости на Шереметьевской улице Жанна поставила свечку за упокой раба Божьего Максима, но на похороны, собравшие многотысячную толпу, не пошла.

В эти дни Иванцов и Трофимов ее не трогали. Раз уж они сделали вид, что не догадываются о случившемся между Жанной и Луцким, то этого следовало держаться и впредь. Жанне надлежало все пережить в одиночку, иначе не избежать было мучительных и бесполезных объяснений.

Причину самоубийства Луцкого удалось обойти стороной, но сам факт смерти любимого народом композитора замять было невозможно. В Театре эстрады был срочно организован вечер его памяти с участием всех звезд эстрады. Гвоздем программы должна была стать последняя песня Макса, та самая, которую он начал репетировать с Жанной,

Песня эта называлась «Слезы шута». Образы в ней были явно заимствованы из знаменитой композиции Чарли Чаплина о клоуне, безнадежно влюбленном в цирковую балерину. Но нежная и пронзительная мелодия несомненно принадлежала Луцкому. Вопрос об исполнительнице вызвал много споров, но решен был однозначно. Эту песню на вечере памяти должна была спеть Жанна Арбатова.

Дело в том, что, перед тем как надеть на шею петлю, Макс Луцкий не удержался от последнего в своей жизни театрального эффекта. Луцкий беспрерывно пил с того самого вечера, когда Жанна бежала из его квартиры. Он пил, чтобы забыться, но это только усиливало чувство неискупаемой вины. А может быть, перед смертью он ни о каком эффекте и не думал, а просто посту пил по велению дрогнувшего сердца.

На рояле Луцкий оставил раскрытый клавир песни, на котором черным фломастером написал: «Жанне Арбатовой в память о…» На этом надпись обрывалась.

Этот поразительный и, как многим показалось, до слез сентиментальный факт попал в газеты, после чего отдать песню кому-то другому было бы кощунством. Даже высокое начальство это признало.

Иванцов с Трофимовым, узнав об этом, тут же вытащили Жанну из ее добровольного заточения в собственной комнате. Но она нипочем не хотела участвовать в концерте.

- Надо переломить себя, Жанка! - твердили ей друзья. - Мало ли что случается. Надо жить дальше!

Им все-таки удалось ее уговорить. За день до вечера в Театре эстрады Жанна записала «Слезы шута» в Доме звукозаписи на Качалова. Вся боль, переполнявшая ее душу, выплеснулась в первом же дубле. У редакторши, сидевшей за пультом, предательски заблестели глаза. Иванцов и Трофимов стояли, ломая в пальцах незажженные сигареты. Звукорежиссер медленно убрал все микшеры на ноль и, подозрительно хлюпнув носом, сказал:

- Второго дубля не надо. Лучше не бывает.

На вечере памяти Луцкого Жанне хлопали минут десять. Но она так и не вышла на «бис». Ее всю трясло.

Вечер записывало телевидение. Казалось, после такого успеха в Театре эстрады Жанну должны были засыпать предложениями от разных редакций, но ничего похожего не случилось.

Она прогремела, и тут же о ней как будто позабыли. Даже Иванцов с Трофимовым не могли объяснить, почему такое происходит.

Телевидение не хотело видеть Жанну в упор. Зато вдруг проклюнулся другой вариант. Ее разыскал белобрысый Саша Бородкин, руководитель группы «Настоящие мужчины», и предложил работать с ними. «Настоящие мужчины» котировались высоко, не уступая в популярности «Самоцветам», «Цветам» и «Землянам». На военном совете Иванцов и Трофимов убедили Жанну принять приглашение. Через неделю она уехала с «Настоящими мужчинами» в турне по Прибалтике.

В первый же вечер «Настоящие мужчины» по доброй традиции устроили в вильнюсской гостинице грандиозную пьянку. Саша Бородкин в ней не участвовал. Во-первых, потому, что как руководитель держал дистанцию, а во-вторых, он вообще не пил. Жанну музыканты вытащили из ее номера, уверяя, что без женщины за столом будет натуральная казарма. Жанна вдруг решила напиться, чтобы хоть на этот вечер забыть обо всем пережитом за последние дни.

И это ей удалось. Вскоре музыканты стали казаться ей ужасно милыми ребятами, а их сомнительные шутки - необычайно забавными. Они и попели под гитару на четыре голоса. А потом гитарист вдруг завел «Слезы шута». Он спел первую строчку и вопросительно посмотрел на Жанну, ожидая, что она подхватит. Жанна и попыталась это сделать, но вдруг горло у нее перехватило и слезы градом потекли по щекам.

Она забилась в рыданиях. Ее никак не могли успокоить.

- Надо ее в номер отвести, - сказал кто-то.

- Я отведу, - сказал клавишник, поднимаясь. Вся группа знала, чем обычно кончаются проводы девушек клавишником.

- Не надо, Веня. Она же в отключке, - запротестовали музыканты.

- Ничего с ней страшного не случится, - ухмыльнулся клавишник и взял Жанну под руку. - Ничего такого, чего бы с другими не случалось.

Он довел роняющую слезы Жанну до ее двери и вошел в номер. Жанна плюхнулась на кровать, непонимающе глядя на клавишника, который начал расстегивать ей юбку.

- Не надо, - сказала Жанна безучастно.

- Не обращай внимания, - ответил клавишник, ловко управляясь с пуговицами.

На счастье Жанны в дверь громко постучали.

- Занято! - крикнул клавишник.

- Сейчас же открой, Вениамин! - раздался из-за двери строгий голос Саши Бородкина.

Клавишник чертыхнулся, но пошел открывать. Бородкин вошел в номер с каменным лицом. Он все понял с первого взгляда.

- Все! Конец фильма! - сказал Бородкин. - Иди спать.

- А в чем дело? - окрысился клавишник. - Право первой ночи? Так ты не помещик, а мы не батраки.

- Еще слово - и завтра вылетишь в Москву. Я сам за клавишные встану. Руки еще помнят.

Веня знал, что это не пустая угроза, и с недовольным ворчанием убрался из номера.

Саша Бородкин сам не пил, но гастрольная жизнь научила его обращаться с выпившими в совершенстве. Он возился с Жанной часа два. Когда она немного пришла в себя, Бородкин уложил ее, накрыл одеялом, а сам сел рядом на стул.

- Это плохое начало, Жанна, - сказал он очень серьезно. - Давай забудем этот день, а завтра начнем с чистой страницы.

- Я уже столько раз начинала, - сонно ответила Жанна.

- Я помогу. Я буду рядом.

Она уснула, а Саша Бородкин еще долго сидел, глядя на ее измученное лицо.

С этого дня Жанна была под его постоянным покровительством. С музыкантами у нее установились нормальные рабочие отношения. Даже с клавишником Веней. Бородкин очень тщательно выстроил ее репертуар. Она исполняла пять песен во втором отделении. Шестая была припасена для «бисовки». Все песни были сделаны филигранно. Саша Бородкин сам их инструментовал и выучил с Жанной. Вкус у него был отменный, и консерваторское образование сказывалось. Он оберегал Жанну от дешевых приемов, рассчитанных на невзыскательную публику. С Жанной впервые работали так профессионально. Она это ценила и буквально смотрела Бородкину в рот. Ей только непонятно было, почему он с ней столько возится.

Сам-то Саша Бородкин знал почему. Он угадал в Жанне настоящий природный талант. Талант, еще толком не выявленный, не получивший достойной огранки.

В ее пении было много искреннего чувства. Она могла быть смешной и трагичной, наивной и хитрой, полной иронии или неожиданной ярости. Она могла быть разной, порой неузнаваемой. Она могла мгновенно менять обличья, удивляя зал. Она многое могла, но не всегда это получалось. Сказывалось отсутствие школы: и актерской, и вокальной. На одном только чувстве, без настоящего мастерства, высоко взлететь было невозможно. И Саша Бородкин, как Пигмалион, день за днем скрупулезно делал из Жанны свою Галатею. Она даже пела в концертах песню его сочинения:

Зрители принимали Жанну на ура. Даже в прохладной, сдержанной Прибалтике. Потом, без заезда в Москву, были Молдавия, Украина, Грузия. В тбилисской гостинице «Иверия» их и застала телеграмма из Министерства культуры: «Необходим срочный приезд Москву Арбатовой Жанны связи участием международном конкурсе «Черное море» городе Варне».

- Саша, ты что-нибудь понимаешь? - спросила ошеломленная Жанна.

- Понимаю, - ответил Бородкин, как всегда, без эмоций. - Ты вытащила счастливый билет.

Он тут же позвонил в Москву и выяснил, что Жанну там ждали не позже чем через пару дней. Он узнал, что для конкурса в Болгарии из наших песен была выбрана «Слезы шута», а это уже повлекло за собой участие Жанны.

За оставшееся время требовалось разучить еще какую-нибудь болгарскую песню, на выбор певицы.

Разумеется, никакого нотного материала с собой у них не было. «Настоящие мужчины» устроили общий сбор и на нем с грехом пополам вспомнили популярную когда-то болгарскую песню «Луна», которую так классно спел по-русски Ободзинский. По памяти записали мелодию и текст, Саша Бородкин за ночь сделал оркестровку для симфоджаза, под который Жанна должна была петь в Варне. Потом, забросив все остальные дела, Саша стал у рояля натаскивать Жанну.

К этому времени Жанна пела в программе целиком второе отделение, кроме финальной ансамблевой песни. В связи с ее отъездом второе отделение нужно было срочно делать заново. Бородкин пошел на это не дрогнув.

- Работали же мы как-то без тебя, - спокойно сказал он.

Жанна была ему за это благодарна до бесконечности. Другой бы на его месте такой вой поднял: я в тебя столько вложил, в какое положение ты ставишь весь коллектив! А Саша и глазом не моргнул.

Он сам отвез ее в аэропорт.

- Не сомневайся, - сказал он. - Ты там всех сделаешь.

Жанна поцеловала его в губы. Его ответный поцелуй заставил ее невольно вздрогнуть. Но Бородкин тут же повернулся и, не оборачиваясь, пошел прочь.

Год 1986-й. Зоя

Эта последняя поездка в ГДР была для Зои удачной. Ей удалось по дешевке купить у немцев большую партию трикотажа. Везла она и колготки, которые шли нарасхват, и перчатки из синтетической кожи, и еще множество всякой мелочевки. Весь ее багаж, как и у других челноков, помещался в брюхе «Икаруса». Под сиденьями оставляли только сравнительно небольшие сумки с самым ценным и пустяковыми сувенирами для таможенников.

Зое в автобусе не спалось. Мелькнул дорожный щит, извещавший, что до города Бяла-Под-ляска осталось всего два километра. А там уж почти рядом Брест.

Внезапно автобус просигналил и стал притормаживать. Зоя привстала и увидела впереди беременную женщину с поднятой рукой. Вид у нее был несчастный, и Зоя в душе похвалила шофера: молодец, что решил подвезти.

Автобус остановился. С тихим шипением открылась передняя дверь, и беременная поднялась в автобус. Она бросила быстрый взгляд на храпящих челноков и негромко сказала:

- Спасибо.

Дверь закрылась, но шофер почему-то не трогал с места. Зоя опять привстала: понять, что там происходит между водителем и беременной было нельзя.

А происходило вот что. Поднявшись в автобус, Ванда спокойно достала из-за пазухи «вальтер» Гадохи, приставила дуло к виску шофера и сказала все так же негромко:

- Тихо! Делайте, как я скажу, тогда все будет хорошо.

Шофер, сглотнув слюну, кивнул. Он не собирался лезть на рожон.

- Станьте на обочину. Заглушите мотор. Хорошо. Теперь надо включить фары.

Шофер точно выполнил указания.

- А сейчас откройте обе двери.

Едва двери открылись, Гадоха и его парни вскочили в автобус. Управиться надо было как можно быстрее, поэтому челноков растолкали без церемоний. Никаких объяснений не требовалось. «Вальтер», оказавшийся в руке Гадохи, был красноречивее любых слов. Парни без разбора ссыпали в мешки отнятое у безмолвных челноков имущество.

Зоя попала в такой переплет впервые, но почему-то ничуть не испугалась. Более того, когда один из парней выразительно посмотрел на нее, она вдруг показала ему фигу. Парень опешил только на секунду, а потом замахнулся. Но Зоя его опередила, ударив без замаха. Парень свалился в проход между сиденьями. Гадоха тут же сунул пистолет Зое под нос. Она чуть помедлила, улыбнулась и сказала со вздохом:

- Ладно. Ниц не зробишь пшез кошулю.

Потом она сама не могла понять, как всплыла в памяти эта фраза, не раз слышанная ею от отца Миледи, пана Мидовского. «Вальтер» в руке Гадохи дрогнул.

- Пани розумеет по-польску? - изумленно спросил он.

- Трохе, - ответила Зоя, выудив из памяти еще одно польское слово.

Продолжая таращиться на нее с изумлением, Гадоха опять спросил о чем-то. Кажется, что еще она знает по-польски.

Но знания Зои на этом были исчерпаны. Она уже собиралась развести руками, как вдруг ей вспомнилась еще одна фраза. Миледи говорила когда-то, что для поляков это вроде теста на знание их языка. Они с Жанной дурачились, стараясь произнести ее правильно. Фраза эта означала «Шмель жужжит в тишине». Набравшись храбрости, Зоя выпалила:

- Ншендж бжмит в тшчине!…

Гадоха был сражен наповал. Он и представить себе не мог, что русская способна на такое.

- Добже! - сказал он и отвернулся.

Через минуту-другую грабители с полными мешками уже бежали к ложбине, где в жидких кустиках был спрятан «Плимут» Гадохи. Ограбленный автобус продолжил свой путь.

- Что ты ему сказала? - завистливо спросили у Зои челноки.

- Что шмель жужжит в тишине.

- Это что? Пароль?

- Какой пароль? С ума вы сошли?!

Зое не поверили. И, конечно же, сообщили об этом на таможне, надеясь на послабление. В результате Зою трясли дольше всех. Все сувениры пришлось отдать таможенникам, для пограничников ничего не осталось.

- Извини, - сказала Зоя высокому парню в зеленой фуражке. - Таможня меня до донышка вытрясла. Сигареты за мной.

С этим парнем она встречалась на границе не впервые и всегда совала ему блок его любимого «Кента», хотя нужды в этом не было. Пожалуй, ей просто нравился этот синеглазый широкоплечий блондин со смущенной улыбкой. Она даже знала, что его зовут Петей. Зоя ему тоже нравилась, это было заметно.

- Может, больше не увидимся, - сказал Петя, глядя на нее особенным взглядом. - Мне тут всего полгода лямку тянуть осталось.

- Люди не только на границе встречаются, - зачем-то сказала Зоя.

- В Москве вас не найдешь, - вздохнул он, смущенно улыбаясь, - Она вон какая большая.

- Это как карта ляжет. Было бы желание.

- Желание-то у меня есть, - сказал он. Зоя засмеялась.

- Ну, если есть желание и судьба не будет против, тогда о чем разговор! - сказала она.

- Я запомню…

Вернувшись в автобус, Зоя долго ехала с ощущением, что в ее жизни только что произошло что-то хорошее. Она даже одернула себя: замужняя женщина с ребенком - и вдруг какие-то шальные мысли. В конце концов ее сморил сон, и она заснула, улыбаясь.

Глава вторая Пропасти и вершины

Год 1986-й. Миледи

Первую съемку Миледи кое-как пережила. Потом она потеряла им счет. Ей стало все равно, сколько у нее партнеров на съемке - один или сразу трое. Однажды она оказалась в постели с Филей, и когда съемка закончилась, с усмешкой подумала: вот бы тете Жене посмотреть эту пленку!

Сюжеты всегда были одни и те же. Собственно, сюжетами их назвать было нельзя. Одни и те же упражнения на заданную тему. Феликса, впрочем, это устраивало. К настоящему кино он не имел никакого отношения, хотя в его трудовой книжке значилось «режиссер». Он действительно имел диплом режиссера, но только режиссера массовых выступлений. «Массовых преступлений», как шутили коллеги. Однако помпезные действа на стадионах с певцами и вышедшими в тираж кинозвездами уже переставали собирать публику. Разве что в провинции еще можно было срубить халтурные деньги. Но что это были за масштабы? И потом, очень не хотелось расставаться с Москвой.

Феликс не долго искал свое место в искусстве, занявшись изготовлением видеопорнухи. Это была поистине золотая жила. Тут не требовалось ни системы Станиславского, ни монтажа аттракционов Эйзенштейна. Зато платили за порнокассеты по-царски. Это дело тогда еще было в новинку.

Он быстро нашел человека с собственной видеокамерой и безхозный подвал для съемок. А уж бесстыдных девиц и молодых людей с невостребованной потенцией было хоть отбавляй. Тем более - за приличные деньги. Жену Феликс уверил, что снимает в одной фирме рекламу для заграницы. Она не стала вдаваться в подробности, поскольку деньги в дом Феликс приносил регулярно, и немалые.

Но вечное благоденствие невозможно. Вскоре на черном рынке стали появляться зарубежные видеокассеты того же толка, но совсем иного качества. Культура производства порно, если тут вообще можно говорить о культуре, на проклятом Западе была неизмеримо выше. Все, от интерьеров до белья «артисток», не шло ни в какое сравнение с нашим. Если Феликс еще держался на плаву, то только потому, что его порно из-за ограниченных возможностей носило налет документальности. Это была как бы настоящая жизнь, подсмотренная в замочную скважину.

Впрочем, и другие отечественные производители не дремали, потихоньку вытесняя Феликса с рынка. В борьбе с конкурентами он постоянно менял девушек, чтобы на подпольном экране все время появлялись новые лица.

И вот однажды Филе было объявлено, что она - отработанный пар и в ее услугах больше не нуждаются, тем более что Миледи представляла собой достойную замену.

Филя знала, что когда-нибудь это случится. И все равно изгнание было для нее как удар грома. Она рыдала, валялась у Феликса в ногах, убеждая его, что готова на все. Но Феликс был неумолим, как неумолим был его бизнес.

Филя ушла, затаив в душе черную злобу. Феликс буквально растоптал ее и за это должен был поплатиться. Месть Филя придумала очень простую. Она позвонила в отделение милиции, на чьей территории находился подвал, и, найдя человека, который согласился выслушать ее длинный рассказ, в ярких красках описала то, что творилось на «съемочной площадке» у Феликса.

Накрыть такой вертеп было для милиции милым делом. Ловить голых девок - это вам не рецедивистов выслеживать с риском для жизни. От желающих участвовать в операции отбоя не было.

В тот день на Феликса нашло озарение. Ему в голову пришло нечто, что должно было оставить далеко позади всех конкурентов. Срочно доставленная в подвал Миледи ничего об этом не знала. Феликс до последнего момента помалкивал, загадочно усмехаясь. Миледи накинула на голое тело халат, который всегда теперь брала на съемки, вошла туда, где стояла многострадальная кровать, и невольно попятилась.

На атласном одеяле развалился громадный дог мраморного окраса, вывалив розовый язык.

- А собака зачем? - спросила Миледи. - Я их боюсь.

- Патрик не кусается, - успокоил Феликс. - Он у нас джентльмен. Погладь его, не бойся.

- Зачем?

- Надо же тебе познакомиться с партнером.

- С партнером? - У Миледи подкосились ноги.

- А чем он плох? - сказал Феликс. - Ты не сомневайся, мы его с шампунем помыли. У него, знаешь, столько медалей, что генерал позавидует. Элита! По собачьим меркам - граф, не меньше. Где ты еще у нас графа сегодня найдешь?

- Ну уж это нет! - затрясла головой Миледи. - Это уж слишком. Лучше умереть.

Пустые глаза Феликса обдали ее холодом.

- Умереть - это просто. Ты даже не представляешь, как просто.

Оператор в джинсовой паре негромко кашлянул, давая Феликсу понять, что это уж явный перебор. Феликс отмахнулся от него.

- Ты будешь работать или нет? - спросил он у Миледи угрожающим тоном.

Она не успела ответить. В подвальную дверь, запертую на тяжелый засов, кто-то требовательно постучал. Феликс с помертвевшим лицом на цыпочках подкрался к двери и прислушался.

- Откройте! Милиция! - раздался нарочито грубый голос. - Считаю до трех - и ломаем дверь!

Феликс и оператор в панике заметались по подвалу, стараясь уничтожить следы съемок. Миледи лихорадочно натягивала на себя одежду. Патрик вскочил и оглушительно залаял. В дверь уже колотили ногами.

Оператор и Феликс перевернули кровать, за нее засунули камеру со штативом.

- Кассеты! - прошипел оператор.

На полке стояло штук пятьдесят готовых к продаже кассет. Страшнее улики не придумаешь. Феликс дрожащими руками стал запихивать их в большую сумку.

- И куда мы их денем? - спросил оператор.

- В окно!…

Феликс отодрал фанерный щит, прикрывавший узкое отверстие, похожее на бойницу, и обернулся к Миледи:

- Попробуй. Вдруг пролезешь.

- Я?

- Ты, ты!…

Феликс с оператором подсадили Миледи и стали пропихивать ее в бойницу. Тем временем дверь трещала под мощными ударами. Гибкость и стройность фигуры выручили Миледи. Ободрав в кровь локти и колени, она каким-то чудом сумела просочиться из подвала в темный двор.

- Кассеты возьми! - крикнул Феликс.

Миледи с трудом вытащила из бойницы тяжеленную сумку. В последний момент она услышала грохот рухнувшей двери, лай Патрика и звонкий мат милиционеров.

Миледи не знала этого района и шла наугад, пока не оказалась у горбатого мостика через Яузу. Вокруг не было ни души. Миледи зачем-то вытащила наугад одну кассету, а сумку сбросила с моста. Сумка мгновенно ушла под воду.

До дома Миледи добралась только к ночи. Рухнув в кресло, она с недоумением посмотрела на кассету, которую все еще сжимала в руке. Зачем она ее сохранила?

Позже Миледи поняла, что сделала это, повинуясь подспудному желанию увидеть себя на экране. Феликс этого не позволял.

На следующее утро Миледи отправилась в комиссионный магазин и выбрала себе самый дешевый видеомагнитофон. Но правильно подсоединить его к телевизору было не так-то просто. Только под вечер по чистой случайности все штекеры попали в нужные гнезда.

Миледи нажала клавишу «плей» и уставилась на экран. Сначала она не узнала себя в стройной голубоглазой красотке с пухлыми губами. Но когда та неопределенно улыбнулась, Миледи поняла: это она. Потом возле ослепительного женского тела, распростертого на кровати, появились двое мужчин и набросились на нее, как голодные псы на кусок мяса.

Миледи, глядя на экран, этих двоих как бы и не видела. Они ее не интересовали. Миледи следила за своим двойником, отмечая, что переживаемая страсть не портит ее прекрасного лица. Значит, даже на самом пике физического блаженства она умела оставаться красивой. Это следовало запомнить. Она и запомнила.

Год 1991-й. Жанна

В Варне стояла жара. Человек, встречавший Жанну с табличкой, на которой было крупно написано «Арбатова», долго не мог поверить, что эта неказистая, растерянная девушка и есть та самая певица из Москвы.

Но потом все же взял у Жанны из рук ее невесомый чемоданчик и повел к машине. На этот же вечер была назначена первая репетиция с оркестром.

В номере, который показался Жанне миллионерским, она распаковала свои немногочисленные вещи. Огромный платяной шкаф был под стать номеру. Из пятнадцати плечиков Жанне удалось занять всего три. Жалкий запас косметики сиротливо приютился на уголке мраморной доски под зеркалом в ванной. Все белье уместилось в одном выдвижном ящике. Словом, необозримый номер выглядел так, будто в нем никто не поселился.

Только тогда Жанна сообразила, что ей, собственно говоря, не в чем пойти на репетицию. У нее было два костюма для сцены, подобранных наспех в Доме моделей на Арбате, где главным художником работал давний приятель Иванцова с Трофимовым. Для болгарской «Луны» - пестренькое платьице в стиле «кантри» и для «Слез шута» - странноватый наряд якобы цирковой балерины. Их до начала конкурса засвечивать было нельзя. Оставались только потертые голубые джинсы, в которых Жанна приехала, и несерьезная маечка с эмблемой Чикагского университета.

К счастью, другие участники конкурса пришли на репетицию тоже кто в чем. А молодой, жизнерадостный дирижер оркестра и вовсе стал за пульт в шортах и пляжных шлепанцах.

Над сценой открытого Летнего театра зажглись ранние звезды. Легкий бриз принес долгожданную прохладу.

Никто из конкурсантов петь в полную силу, конечно, не стал. Все в основном сверяли темпы с оркестром. Жанна тоже не собиралась лезть из кожи вон. Минут через двадцать она уже спустилась со сцены и села рядом со своими завтрашними конкурентами, которые хотя и собрались вместе, демонстрируя актерскую солидарность, но все равно держались обособленно.

По жребию Жанне достался третий номер. Это был плохой расклад. Первым участникам жюри никогда не дает высоких баллов, чтобы не загнать оценки под самый потолок, оставляя возможность для маневра. Жанна сначала огорчилась, а потом плюнула, решив, что если она хоть что-то собой представляет, то не в очередности дело.

Вообще-то, международный конкурс «Черное море» уже дышал на ладан, не выдерживая конкуренции с конкурсом Евровидения. В Варну приехали, так сказать, вторые номера, не то что в былые годы. И даже участие вокалистов из капстран не спасало. Оттуда слетелись тоже не самые яркие звезды.

Перед началом первого тура трепещущие конкурсанты сквозь дырочку в занавесе рассматривали переполненный зал, а главное - членов жюри, восседавших в первом ряду. Жанна увидела постаревших, но еще узнаваемых Хелену Вондрачкову из Чехословакии, румына Дана Спатару, польку Марылю Родович, болгарку Лили Иванову и, конечно же, нашего Полада Бюль-Бюль-ог-лы, обессмертившего свое имя шлягером «Быть может, ты забыла мой номер телефона».

Наконец прозвучали торжественные фанфары - и началось… Первым на сцену вышел экзальтированный венгр по имени Золтан и сходу начал рвать страсти у микрофона. Потом настала очередь добродушной толстухи из Монголии, обладательницы по-настоящему оперного голоса, которым она, правда, владела не в совершенстве. Зал аплодировал им добросовестно, но без огня. Уйдя в себя, Жанна едва не пропустила собственный выход.

- …Жанна Арбатова! - в последний момент услышала она конец объявления и, вздохнув, шагнула на сцену, как в ледяную воду.

Оркестр сыграл вступление. Внезапно возникла пауза. Жанна никак не могла начать. Она бросила панический взгляд на дирижера, на этот раз стоявшего за пультом в безупречном белом смокинге. Дирижер вдруг в ответ скроил уморительную рожу и подмигнул Жанне. Ее страх мгновенно улетучился.

Тем не менее Жанна не помнила, как она пела. Не помнила, что делала на сцене. У нее сохранилось только ощущение бесконечного полета в безвоздушном пространстве. И когда этот полет завершился чистой, пронзительной нотой, Жанна закрыла глаза.

В зале стояла гробовая тишина. Обостренный слух Жанны не мог уловить ни малейшего шороха. Она поняла, что это провал. Скандальный провал, и придется уходить со сцены под стук собственных каблуков. И вдруг раздался такой грохот, словно обрушилось звездное небо. Жанна испуганно открыла глаза и поразилась, увидев пришедший в неистовство зал.

Зрители повскакали с мест и, продолжая яростно аплодировать, бросились к рампе. В задних рядах оглушительно скандировали: «Ар-ба-то-ва!» Члены жюри начали торопливую консультацию. Второй раз выходить на аплодисменты не полагалось по регламенту конкурса, но зрители заставили Жанну сделать это. Вид у нее был изумленный, что только подбавляло жару. Не выдержав, захлопал и дирижер, а за ним - музыканты оркестра.

За кулисами Жанну тоже встретили аплодисменты. Какой-то сильно нетрезвый человек в съехавшем набок галстуке полез к ней с липкими поцелуями.

- Все! - кричал он. - Остальным тут нечего делать! Могут отдыхать!…

Человек в съехавшем галстуке оказался неким Токаревым из Министерства культуры. Он должен был опекать Жанну в Варне, но, приехав на два дня раньше, попал в компанию давнишних болгарских друзей, больших поклонников ракии. Они рванули на машине в Несебр, потом в Стару Загору, где ракия была так же крепка и вкусна, особенно под жаркое из агнешка, как ласково тут звали барашка. К первому туру конкурса Токарев не сумел выйти из штопора, а уж после триумфального выступления Жанны об этом и речи не могло быть.

Жанна и в самом деле пережила в этот вечер свой первый настоящий триумф. Стало ясно, что вопрос о победителе конкурса решен. Во втором туре ее «Луну» тоже приняли с восторгом. Весь зал подпевал ей.

На заключительном концерте Жанне пришлось спеть «Слезы шута» трижды, иначе ее не отпускали.

Перед банкетом состоялась пресс-конференция. Жанна отвечала на вопросы, держа в руках тяжеленную хрустальную вазу - приз за первое место.

- Я хочу вас спросить об авторе песни «Слезы шута», - сказал в конце один из журналистов.

По внезапно наступившей тишине Жанна поняла, что всем тут известна история с самоубийством Макса Луцкого. Увесистая ваза едва не выскользнула у нее из рук.

- Композитор завещал вам эту песню, - продолжил журналист, - она позволила вам стать настоящей звездой. Можно ли в этом смысле назвать Максима Луцкого вашим крестным отцом?

- Я его отцом не называла, - сказала Жанна, помолчав. - Кроме того, есть люди, имена которых вам ничего не скажут, но без их помощи я бы… Я бы не оказалась здесь. Огромное им спасибо.

Журналисты вежливо захлопали. Ах, если бы Жанна могла им рассказать про Попа из «Мажоров», про Ромку Потанина из Кратова, про Айвенго, про Иванцова с Трофимовым, про Сашу Бородкина, наконец. Но не то место и не то время было для откровений. Уже приветливо распахнулись двери в банкетный зал, где были накрыты столы, и затянувшуюся пресс-конференцию быстренько скомкали.

Год 1991-й. Зоя

Зоя сидела перед телевизором, машинально складывая в уме какие-то цифры. Соловых мирно посапывал рядом. Телевизор действовал на него лучше любого снотворного. Внезапно на экране появилось ужасно знакомое лицо. Несколько секунд Зоя тщетно пыталась вспомнить, где она это лицо видела. А потом ее так и подбросило в кресле. Это ведь Жанка. Жанка!… Она почти не изменилась за прошедшие годы. Ну, повзрослела, конечно. И поет по телевизору! Поет под большой оркестр!

- Геннадий!… - заорала Зоя не своим голосом. - Проснись! Жанка в «ящике»!…

Соловых открыл оловянные глаза и стал одурело таращиться на экран. А Зоя все не могла успокоиться:

- Ты помнишь Жанку? Подружка моя школьная! Ну мы еще вместе в подвале на Лужнецком жили!

Она вскочила и в возбуждении притащила из соседней комнаты Маринку. Та, едва взглянув на экран, сказала:

- Это же Жанна Арбатова.

- Какая Арбатова? Это Жанка!

- Ну я и говорю - Жанна Арбатова.

- Значит, фамилию поменяла. По мужу, может быть, - продолжала бурлить Зоя. - Ген, ну ты ее вспомнил?

- Вроде, - сказал Соловых. - А чего это она распелась?

- Как это чего? Она всю жизнь мечтала. Получилось, значит.

- Дай послушать, мам! - поморщилась Маринка.

Зоя на секунду угомонилась, но тут же не выдержала и громко зашептала:

- А ты, Маринка, тоже хороша. Не могла матери сказать, что ее лучшая подруга певицей стала.

- А я откуда знала, что она твоя подруга?…

На это Зое ответить было нечего. Она и Миледи давно потеряла из виду, хотя где-то был записан номер ее телефона. А уж про Жанну она вспоминала так редко и мимолетно, что даже поискать ее не удосужилась. А ведь можно было, к примеру, написать ее матери. Уж Алиция Георгиевна наверняка знала, что с Жанной и где она.

Зоя слушала, как поет Жанна, и гордость за подругу все больше охватывала ее. Да и песня была такая трогательная, что у Зои невольно защипало глаза.

Когда песня кончилась и загремели аплодисменты, Соловых сказал:

- А что? На уровне. Зоя, ты плачешь, что ли?

- Ну хотя бы и плачу! - Зоя утерла глаза. - Поплакать нельзя - среди своих-то?

- Да плачь на здоровье. Мы ужинать сегодня будем?

Тонкостью чувств Соловых не отличался. Зоя давно смирилась с этим, но сейчас его безразличие Зою взбесило. И она сказала бессмысленную, но оттого еще более обидную фразу, которую когда-то слышала от матери:

- Ты, Соловых, не человек, а то, что в окно лазает!…

Зоя ушла на кухню и там сердито гремела посудой, пока не успокоилась окончательно.

На следующий день она уселась у телевизора задолго до начала трансляции из Варны второго тура конкурса «Черное море». И опять не удержалась от слез, увидев Жанну. А когда передавали заключительный концерт, к Зое с виноватым видом подсел Соловых и честно боролся со сном до самого конца передачи. То, что Жанна завоевала первое место, произвело на него впечатление.

- Молодец подружка, - сказал он. - Взялась за ум. А то, понимаешь, ходила по квартирам, пустые бутылки шакалила.

- Она очень хотела стать артисткой, - отозвалась Зоя. - За этим и в Москву ехала.

- А ты?

- А я за тобой, Гена. Зачем же еще?

Все-таки надо было разыскать Жанну. Не навязываться ей, конечно. Хотя бы поздравить. Зоя решила позвонить на телевидение. Но там, разумеется, телефонов артистов не давали и вообще разговаривали через губу. Зоя отступилась. После этого она частенько поглядывала эстрадные концерты по телевизору, но так больше Жанну и не увидела…

Год 1992-й. Гангстер

Ему срочно нужна была женщина. Белая женщина. Всяких цветных подстилок вокруг хватало на любой вкус: китаянки, мулатки, кубинки, негритянки. Любую можно было уложить в постель за гроши или таблетку «экстази», а то и даром.

Но Гаэтано Фуэнтесу нужна была именно белая. Белые не были искусней в любви. Но заставлять именно белую выделывать в постели всякие фокусы являлось для него высшим наслаждением. Это был своеобразный реванш за все унижения, которые он, Гаэтано Фуэнтес из нищей Колумбии, презираемый латинос, постоянно терпел от швейцаров, таксистов, продавцов, копов и даже бродяг, у которых кожа была светлее. Только это могло привести вспыльчивого Гаэтано Фуэнтеса в равновесие.

Сегодня он был ослеплен яростью как никогда. Каких усилий ему стоило установить свою власть на небольшом кусочке Гарлема между сто тридцать третьей и сто тридцать пятой улицами! Его жизнь не раз висела на волоске. Врачи с трудом заштопали страшную ножевую рану, которую Гаэтано получил прямо на улице. Правда, через пару месяцев, когда Гаэтано оправился, он все-таки сделал дырку во лбу у Мануэля Корретхи, и глупый Мануэль давно лежит где-то на дне Гудзона вместе со своим острым ножом. Однако с тех пор Гаэтано Фуэнтес по вечерам не выходил без своих телохранителей, Рохаса и Хорхе, незаменимых и в рукопашном бою, и в перестрелке.

А сколько баксов перекочевало из кармана Гаэтано в жадные лапы Большого Джека и его напарника, черномазого Лаки! Этой алчной парочке копов следовало бы разъезжать не на патрульной машине, а на бронированнном фургоне для перевозки денег. Они чуть ли не лопатой гребли доллары на всех перекрестках. Но тут поднимать хвост было опасно.

Ссора с полицейскими грозила не только тюрьмой. Можно было вообще в два счета вылететь за пределы Штатов, да еще с таким клеймом, что обратно не попасть даже в качестве туриста.

Но зато вот уже третий год Гаэтано Фуэнтес контролировал всю тайную торговлю наркотиками в этом районе Гарлема. Две дюжины нищих подростков, таких же латиносов, как и он, исправно работали на босса. Гаэтано был сторонником железной дисциплины и наказывал провинившихся без жалости.

Беда пришла, как всегда, неожиданно. И самое мерзкое было то, что угроза беспредельной власти Гаэтано возникла от соотечественника, свалившегося на голову неизвестно откуда.

Карлос Акунья был вдвое моложе Гаэтано и, наверное, поэтому вдвое наглее. О его появлении Фуэнтес узнал по внезапно уменьшившейся выручке от продажи наркотиков. Потом нескольких юных солдат из армии Гаэтано зверски избили, отняв товар. Вот тогда-то одноногий мусорщик Хесус и шепнул Фуэнтесу:

- Это штучки Карлоса.

- Что еще за Карлос? - раздраженно спросил Гаэтано.

- Карлос Акунья. Говорят, такой крутой, что не приведи господь.

Гаэтано устроил охоту на людей Акуньи, но никакого результата она не дала. При всей своей наглости чужаки были осторожны и ни с кем из местных в контакт не вступали. Неожиданные налеты новая банда чередовала с периодами длительного затишья, и вычислить конкурентов было невозможно.

В бессильной ярости Фуэнтес пошел на поклон к Большому Джеку.

- В нашем курятнике лиса завелась, - сказал он копам при очередной встрече. - Лиса по имени Карлос Акунья.

- И чего же ты хочешь от нас? - спросил Большой Джек, презрительно кривя толстые губы.

- Чтобы вы этой лисе подпалили хвост.

- Слышал, Лаки? - обратился Большой Джек к напарнику. - Что скажешь?

- За лисами фокстерьеры гоняются, - засмеялся Лаки, считавший себя большим остроумцем. - А мы с тобой овчарки, Джек. Это не наше дело.

- Ну что тут возразишь? - усмехнулся Большой Джек. - Сказано как по писаному. Так что сам решай свои проблемы, амиго.

Гаэтано, честно говоря, ожидал услышать нечто подобное. Но теперь у него возникло страшное подозрение, что Акунья уже успел подмазать копов. Оставалось одно - встретиться с ним лицом к лицу.

Вскоре через одну мексиканскую шлюху по имени Кончита удалось передать Акунье предложение встретиться. К Кончите стал похаживать никому не известный парень, Маурисио Кампос, который в постели случайно сболтнул, что скоро Гаэтано Фуэнтесу придет конец, и тем выдал себя. С этим болтуном Гаэтано разговаривать не стал. Он сказал Кончите:

- Пусть твой дружок передаст своему боссу, что Гаэтано Фуэнтес приглашает его в субботу на пучеро в кабачок Монтойи.

Уточнений не требовалось. В этом районе все знали заведение Монтойи, где по вечерам подавали восхитительное пучеро - мясо со специями в горшочке, перед которым не в силах устоять ни один латинос.

Карлос Акунья явился, только когда стемнело. Гаэтано уже битых два часа сидел за столиком с бокалом красного вина. Рядом с ним расположились Рохас и Хорхе, такие же молчаливые, как и их главарь. Гаэтано никогда не видел Акунью, но узнал его сразу - по вызывающей манере держаться. У Карлоса Акуньи было хищное лицо стервятника. Тонкие усики и безупречный пробор делали его похожим на сердцееда с вывески захудалой парикмахерской. На нем была слишком пестрая рубашка, слишком толстая золотая цепь, и он слишком старался произвести впечатление крутого. Огромный, как медведь, Маурисио Кампос, маячивший за спиной босса, был тем самым болтуном, что повадился ходить к Кончите. Выглядел он довольно добродушно, хотя и усиленно хмурился. Второй телохранитель, Рикардо Мондрагон, казался невзрачным, но от него просто волнами исходила опасность. Он держал руку за пазухой, где наверняка болтался пистолет в наплечной кобуре. Все трое вместе, как приклеенные, подошли к столику Гаэтано.

- Неплохой сегодня вечерок выдался, Акунья, - сказа Гаэтано.

- Незнакомые мне говорят «сеньор Акунья», - холодно ответил тот.

Гаэтано и ухом не повел.

- Пусть твои ребята поболтают с моими в сторонке, - сказал он. - Мы с тобой обойдемся без свидетелей.

Телохранители обоих боссов сели неподалеку, не спуская с них глаз.

- Присаживайся, Акунья. Что будешь пить?

- Ничего.

Это «ничего», звучащее по-испански «нада», хлестнуло словно пощечина.

- Почему?

- Я выпью, когда ты совсем уберешься из этого района.

- Боюсь, Акунья, - сказал Гаэтано, - что после таких слов ты не увидишь рассвета.

- Это если тебе, Фуэнтес, повезет дожить до восхода луны.

Оба бандита старались держать марку, а потому лезли из кожи вон, изображая героев дешевых боевиков.

- Если это все, что ты хотел сказать, - процедил Гаэтано, - то не стоило и тащиться сюда.

- Я просто гулял. Случайно проходил мимо. Акунья кивнул своим телохранителям, и троица, пятясь, вышла на улицу. Рохас и Хорхе вернулись к столу.

- Убейте его! - прошипел Гаэтано. - Сегодня же!…

Оставшись один, Гаэтано Фуэнтес выпил целую бутылку красного вина, но это только разожгло его ярость, и теперь ему нужна была женщина.

Белая женщина. Он знал, где найти такую. Буквально в квартале отсюда находился известный лишь избранным подвальчик, где заправлял Фрэнк Бермудес. Там не подавали деликатесов. Но зато там были роскошные девочки из Европы. Вино, музыка и девочки. Особенно одна - с пухлым ртом и фарфоровыми голубыми глазами.

Фуэнтес направился туда и прямо с порога, не слушая льстивых приветствий Фрэнка, сказал:

- Позови эту… Как ее?… Миледи!

- Присядьте, сеньор Фуэнтес. Сейчас она придет.

Миледи находилась в рабстве у Фрэнка Бермудеса второй год. Именно в рабстве, иначе и не скажешь. А ведь все начиналось так хорошо.

Год 1991-й. Жанна

Утром участники конкурса веселой ватагой погрузились на теплоход «Николай Гоголь», отплывавший в Ялту, где должно было состояться несколько звездных концертов. Туда отправились и некоторые члены жюри, и даже выступавший на конкурсе в качестве почетного гостя Карел Готт.

Два дня на теплоходе превратились для Жанны в непрерывный праздник. Ночью она спала часа по два, не больше. Лишь одно слегка портило Жанне настроение. Все вокруг то и дело меняли туалеты, и только она надевала одно и то же платьице в стиле «кантри», в котором пела на сцене «Луну».

Так и не протрезвевший Токарев перемещался из одного бара в другой, не зная устали. Жанну он узнавал через раз. Бывало, проходил мимо нее со стеклянным взглядом, а через полчаса распахивал ей навстречу объятия и восклицал:

- Арбатова! Волшебница! Не посрамила державу!…

После чего жарко шептал ей на ухо:

- Сегодня в восемь жди меня в своей каюте. Разочарована не будешь.

Но ноги сами несли Токарева к стойке бара, где он тут же обо всем забывал.

Жанна не обращала на него внимания, тем более что с первых же минут на теплоходе у нее появился постоянный спутник.

Атлетически сложенный красавец Золтан почти не говорил по-русски, но он так обхаживал Жанну, томно глядя на нее влажными мадьярскими глазами, что у нее начинала слегка кружиться голова.

Все получалось так, как она себе и представляла. Магия сценического образа продолжала окружать ее и в жизни. Золтан несомненно попал под это очарование. Он продолжал видеть ее такой же ослепительной, какой она была на сцене. Жанна торжествовала свою первую победу, тем более что венгр был самым заметным мужчиной на теплоходе. Окружающие, перешептываясь, не сводили с них глаз.

На второй день пути Золтан смущенно попросил у Жанны разрешения включить «Слезы шута» в свой репертуар, и Жанна милостиво позволила, догадываясь, что он хочет от нее совсем другого.

Между тем приближалась последняя ночь на теплоходе. Золтан непонятно медлил, и чуточку захмелевшая Жанна решила сама поторопить события.

- Тут так шумно, - сказала она, обводя затуманившимся взором переполненный бар. - Пойдем ко мне.

Прихватив свои коктейли, они отправились в каюту Жанны.

- Ты ведь этого хотел? - спросила Жанна, запирая дверь на ключ.

- Да… хотел… Но понимаешь…

Золтан в волнении совсем позабыл русские слова и только нелепо взмахнул руками.

- Тсс! Я все понимаю! - Жанна легко поцеловала его в губы. - Подожди. Я сейчас…

Она скользнула в душевую, быстро сбросила одежду и стала под тугую струю. Сердце ее отчаянно колотилось, ноги дрожали. Но бесконечно готовиться к тому, что сейчас должно произойти, было невозможно. Обернувшись махровой простыней, Жанна распахнула дверь душевой. Простыня эффектно упала к ее ногам.

- Вот и я!… - сказала Жанна грудным голосом.

Ей никто не ответил. Каюта была пуста. Золтан исчез…

До прибытия в Ялту Жанна не выходила из каюты. Она решила сойти с трапа последней и немедленно улететь в Москву. Стать всеобщим посмешищем после триумфа в Варне - это было выше ее сил. Значит, ей все-таки не удалось из гадкого утенка превратиться в прекрасного лебедя.

На стук Жанна не отозвалась. Тогда дверь открыли ключом. На пороге стояли стюард и пьяный в дым Токарев.

- Жива!… - воскликнул Токарев. - А я уж испугался. Приехали, Арбатова. Пора выходить.

По дороге он затащил Жанну в бар, где немедленно хватанул полстакана виски.

- Ну ты всех вчера насмешила! - сказал Токарев, с трудом ворочая языком.

- Когда это?

- Когда Золтана к себе увела.

Жанна почувствовала, что краснеет, и спросила с вызовом:

- Ну и что же тут смешного?

- Ласточка моя! Да ведь он «голубой»! Это все знают!…

Несколько минут Жанна не могла прийти в себя. А потом ей вспомнился собственный выход из душа с эффектным падением на пол простыни. Ее вдруг разобрал такой неудержимый смех, что она хохотала до тех пор, пока не заплакала.

Токареву это было до лампочки. Он уже плохо соображал. Железный организм представителя Министерства культуры не выдержал многодневной алкогольной атаки. По трапу Токарева снесли на руках. Он брыкался и орал дурным голосом:

- Коньяк! Полцарства за коньяк!…

После первого концерта в Ялте бывшие соперники сдружились окончательно. Здесь уже не было конкурса, и аплодисментов хватало на всех.

На следующий день Жанна поднялась раньше всех и отправилась купаться. Утреннее море невыразительного стального цвета было непривычно пустынным: ни лодки, ни паруса, ни дымка на горизонте.

Жаркое августовское солнце еще не выглянуло из-за гор, и почему-то казалось, что все вокруг замерло в настороженном ожидании.

Жанна по остывшей за ночь гальке вошла в воду, которая в этот час была еще теплее воздуха, и тут увидела стоящие неподалеку от берега корабли. То, что они были военными, она поняла по их хищным силуэтам. Жанна ощутила неясную тревогу. Купаться ей расхотелось. Она поднялась к себе на четвертый этаж интуристовской гостиницы «Ялта».

В коридоре уже гудел пылесос горничной Вали, которой, как водится, никакого дела не было до того, что постояльцы еще спят. Тем более что постояльцами были сейчас эстрадные артисты, а артистов Валя не любила за то, что хлеб им доставался легко, не то что ей. Она едва кивнула в ответ на приветствие Жанны.

- А что это там военные корабли? - спросила Жанна. - Война, что ли?

- Да можно сказать, что война, если не хуже, - хмуро ответила Валя.

- То есть?

- А то и есть. Вы что, ничего не знаете? Ну конечно, всю ночь куролесите, а потом дрыхнете до обеда. Так и царствие небесное проспать можно.

- Да что случилось-то? Скажите толком!

- А то, что Горбачев умирает!

- Как это - умирает?

- Очень просто. У себя на даче, в Форосе. Поэтому и сторожевики на море поставили.

- Что за чепуха!…

- Никакая не чепуха! - Валя продолжала ожесточенно пылесосить ковровую дорожку. - Уже в Москве вместо него специальный комитет назначили.

- Кто вам сказал такую чушь?

- Да ваше же радио! Московское! - с торжеством сказала Валя.

Жанна забежала в свой номер, кое-как оделась и, не накрасившись, спустилась в ресторан. Там еще было пусто. Никто из артистов так рано не завтракал. Только за угловым столиком, заставленным пивными бутылками, «лечился» после вчерашнего шапочно знакомый с Жанной саксофонист. Официантки толпились возле кухни, окружив транзисторный приемник, вещавший таким железным голосом, будто передавали последние сообщения с фронта.

Жанна подошла поближе. Из обрывочных фраз она поняла, что Горбачев на самом деле серьезно болен и не может дальше руководить государством. Всю полноту власти взял на себя срочно образованный Государственный комитет по чрезвычайному положению: Янаев, Павлов, Крючков, Пуго, Язов, Стародубцев, Тизяков. В Москву введены войска…

- Только этого еще не хватало! - невольно вырвалось у Жанны.

Все обернулись и посмотрели на нее с недоумением.

Конечно, то, что происходило, было потрясением для всей страны. Суть странных событий стала ясна позже. А в первый момент никто не мог понять, что здесь хорошо, а что плохо. Все пребывали в полной растерянности.

Но каждый проецировал происходящее на свою собственную судьбу. Каково будет жить дальше?

Жанна уже утомилась от постоянных подножек, которые то и дело подставлял ей его величество Случай. Только-только ее жизнь как-то налаживалась, начинали открываться лучезарные горизонты - как непременно случалось нечто катастрофическое. И все нужно было начинать сначала…

Два последних концерта отменили. Артисты мгновенно разлетелись по домам, Жанна с трудом достала билет на самолет в Москву. К счастью, ее узнали в лицо - из Варны велась телевизионная трансляция конкурса. В самолете она встретила Токарева, который был серьезен и удивительно трезв, а потому не похож на себя. Он озабоченно кивнул Жанне с таким видом, будто был близким родственником томившегося в Форосе Горбачева.

Жанна никого не известила о своем прилете и, увидев среди встречающих белобрысого Сашу Бородкина, буквально лишилась дара речи.

- Привет! - сказал Бородкин, забирая ее невесомый чемоданчик

- Ты кого тут встречаешь? - спросила Жанна.

- Тебя.

- А как ты узнал?

- Интуиция, - спокойно ответил Бородкин. - Кстати, я смотрел трансляцию из Варны. Удачно.

- Удачно? И это все?

- Не все. На заключительном концерте ты жала безбожно. Как в кабаке. Я тебе запись покажу, сама поймешь. Но в общем - удачно. Так что поздравляю.

Он прикоснулся к щеке Жанны холодными губами.

- Ну спасибо! - сказала она с горькой иронией. - А что это тут у вас за дела творятся? На день уехать нельзя.

- Какие дела?

- Ну, с Горбачевым.

- Без нас с тобой разберутся, - сказал Бородкин. - А музыка всегда нужна. И при Гитлере, и при Ленине. Кстати, я на завтра репетицию попозже назначил. Не в десять утра, а в одиннадцать. Тебе надо отдохнуть с дороги. И не делай больших глаз. Вчера у тебя был праздник, а сегодня - это уже сегодня.

- Сашка, ты садист! - сказала Жанна со вздохом. - И мы никак не отметим нашу победу? Ведь это наша победа!

- Отметим, - сказал Бордкин, усмехнувшись. - Ударным трудом.

Год 1993-й. Зоя

Телефонный звонок разбудил Зою в пять утра. Она толкнула мужа в бок:

- Гена! Телефон!

Но Соловых был точно мертвый. Он теперь так выматывался к концу дня, что его бросало в сон сразу после ужина.

Все-таки возраст давал о себе знать.

А телефон все не унимался. Зоя, беззвучно ругаясь на чем свет стоит, прошлепала босиком в соседнюю комнату и взяла трубку:

- Слушаю! Кому там неймется?

- Гражданка Братчик? - раздался в трубке свежий и даже какой-то радостный голос.

- Ну я. В чем дело?

- Давайте быстренько подъезжайте в ваш магазин. Тут у вас неприятности.

- А что случилось? Пожар, что ли?

- Пожара нет.

- Если не горит, подождать нельзя?

- Подождать можно. Только у вас оставшийся товар растащат.

У Зои сон как рукой сняло. Она бросилась в спальню и начала тормошить мужа:

- Гена, вставай! К нам в магазин залезли!…

Через десять минут их юркий «жигуленок» уже мчался по пустым улицам на предельной скорости.

Полгода назад Зое с невероятным трудом удалось получить разрешение открыть на Пятницкой улице свой магазин, торговавший подержанной одеждой из-за рубежа. Сколько ей пришлось рассовать денег в конвертах разным людям, страшно было вспомнить. Они с Соловых практически остались на бобах. Хорошо еще, что челноки, из числа которых Зое удалось выбиться в хозяйки собственного дела, согласились подождать с оплатой товара до тех времен, когда Зоин магазин начнет приносить доход.

Первое время Зоя сама стояла за прилавком. Она и Соловых приспособила к торговле, заставив его уволиться с мясокомбината. Челночный опыт сослужил ей добрую службу. С таким наметанным глазом, как у нее, не требовалось никаких товароведов. И с поставщиками, мотавшимися за границу, она умела говорить на их языке. Обвести Зою вокруг пальца было невозможно.

Однажды, когда ей попытались всучить какое-то беспородное пальтишко, выдавая его за итальянское, Зоя только бросила на него мимолетный взгляд и сказала нахальной владелице пальто:

- Зря глаза портила, подруга, и пальцы зря иголкой колола. Тут за километр видно, что ты родной лейбл срезала, а фальшивый сама на руках пристебала. Со мной такие номера не проходят.

Никакого лукавства в коммерческих делах Зоя не признавала. И прожженные челноки, как ни странно, потянулись к ней. Цены в магазине были вполне божеские. Зоя не позволяла себе зарываться. И добрая слава о ее магазине, который они с Соловых решили без затей назвать «Зоя», разошлась по всему району. Дело быстро пошло на лад, и вскоре Зоя смогла нанять двух продавщиц и уборщицу. Соловых был всюду на подхвате, хотя официально именовался заместителем директора, и получал такую зарплату, какая ему на мясокомбинате и не снилась.

Маринку Зоя устроила в спецшколу с английским языком. Дважды в неделю дочь играла в большой теннис, который постепенно вытеснял из числа престижных хобби фигурное катание.

Появилась в семье и «шестерка» вишневого цвета, поскольку владельцам магазина неловко было таскаться в «Зою» на троллейбусах с тремя пересадками. Несмотря на то что водительские права Братчик купила, с машиной она управлялась лихо, гораздо увереннее мужа.

Естественно, она и сейчас была за рулем. До магазина они домчались в рекордный срок. Хитроумный замок на двери был не тронут. Но зато большую витрину кто-то высадил целиком, сделав доступ в магазин беспрепятственным. Рядом топтался на тротуаре одинокий милиционер. Битое стекло хрустело под его сапогами.

- Вы хозяева, как я понимаю? - спросил он с явным облегчением. - Младший лейтенант Шубин.

- Что тут произошло? - Зоя быстрым взглядом окинула разбитую витрину.

- Вы ж сами видите, - пожал плечами Шубин. - Сигнализация сработала, но пока мы подъехали, тут уже никого не было.

- Вам бы бабочек ловить! - в сердцах крякнул Соловых.

- Чего, чего? - Шубин начал медленно багроветь.

- Ладно, не закипай, - сказал Соловых. - Я сам в недавнем прошлом мент.

- В прошлом! В прошлом не жизнь была, а малина. Вы бы сейчас на мое место встали. Застрелиться можно.

- Это всегда успеется. Ты опергруппу вызвал?

- Какая опергруппа? Вы что, с луны свалились? Не знаете, что в городе творится? У нас вызов за вызовом.

По всему району мечемся как угорелые!

- А что творится? - спросила Зоя.

- Беспорядки кругом. Стихийные демонстрации. Все частные лавочки громят, как в революцию!

- Так это не бандиты нас навестили? - растерянно спросила Зоя. - Значит, это не грабеж?

- Грабят, само собой, - вздохнул Шубин. - Но под лозунгом. Решили всех частников по ветру пустить.

- Кто решил?

- Не знаю. Нашлись люди. Чего ж вы хотите, если все эти реформы до ручки довели? Тут только крикни: пошли, мол, богатых потрошить. Это же у нас любимое дело!

Происходящее походило на бред, но бредом не было. В эту октябрьскую ночь девяносто третьего года Москва действительно встала на дыбы. Разъяренный, совершенно сбитый с толку народ на короткое время взбунтовался. Непримиримое противостояние президента Ельцина и Верховного Совета республики вызревало в чудовищных размеров фурункул, который рано или поздно должен был лопнуть со страшной болью. Тут и в самом деле достаточно было горластого крикуна, чтобы повести за собой гневную толпу. А таких крикунов было в достатке. И кому-то из них пришла в голову мысль разнести новых хозяев, жиреющих на волне демократических перемен. Той ночью в Москве было побито немало витрин и сожжено множество стоявших на улице иномарок.

Уничтожить чужое добро - лучшего клапана, чтобы стравить пар, было и не придумать.

- Значит, нам вроде и предъявлять претензии некому? - сказал Соловых. - Мы вроде как под асфальтовый каток попали?

Младший лейтенант Шубин только вздохнул в ответ.

- Ладно, - сказала Зоя, - нечего тут сопли распускать. Пойдем посмотрим, велик ли ущерб.

Определить ущерб оказалось не так-то просто. В магазине покуражились на славу. Все полки были обрушены, вещи разбросаны по полу и затоптаны грязными подошвами. Холодный октябрьский ветер задувал в разбитую витрину, раскачивая люстру с расколотыми плафонами. Сейф был поцарапан, но выдержал натиск. Зато кассовый аппарат сбросили на пол в поисках оставшейся выручки.

Зоя немедленно взялась за уборку, а Соловых стал выбивать остатки витринного стекла, торчавшего острыми зубьями по краям рамы.

- Помочь? - спросил его Шубин.

- Так тебе же к своим надо, раз у вас такая запарка.

- Обойдутся. Один человек ничего не решает.

Соловых понял, что младшему лейтенанту ужасно не хочется снова лезть в заварившуюся кашу, где невозможно понять, кто друг, а кто враг.

- Фанеры бы надо, - сказал Соловых. - Дыру зашить.

- А вот тут за углом рекламные щиты есть, - оживился Шубин. - Подойдут?

- А можно?

- Почему нет? Кому сейчас их концерты нужны!

Соловых с Шубиным отодрали несколько фанерных щитов с афишами, вещавшими о концертах Марка Короля, ансамбля танца Кореи и органиста Гарри Гродберга. В сложившейся ситуации трудно было представить, что сегодня вечером кто-то, начистив обувь и обрызнувшись духами, пойдет наслаждаться высоким искусством.

К тому моменту, когда мужчины зашили фанерой дыру, Зоя начерно подсчитала убытки. Украли не так уж много, и это можно было пережить, если бы не серьезный ремонт, которого теперь требовало помещение. Ночевать Зоя с мужем остались в магазине, забросив туда пару матрасов и простыни с одеялами.

Среди ночи Зоя проснулась и сразу почувствовала, что Соловых бодрствует.

- Спи, Гена, не переживай, - сказала она. - Как-нибудь выкрутимся.

Соловых не ответил. Тогда Зоя решила поступить чисто по-женски. Она перебралась на матрас мужа и попыталась его расшевелить. Но Соловых, обычно отзывчивый на ласку, реагировал вяло.

- Ты чего лежишь как бревно? - спросила Зоя. - Я тебя уже не волную?

- Волнуешь, - сказал Соловых, но никаких ответных действий не предпринял.

Зоя обиженно вернулась на свой матрас и вскоре уснула. А Соловых так и пролежал до рассвета, глядя в потолок. Он не винил тех людей, которые распотрошили магазин. Их довели до этого.

Уж сознательно или случайно - другой вопрос. Их довели те, кто сидел в мэрии, в «Белом доме», в Кремле, наконец. Вот эти-то начальники, передравшиеся за власть, и были во всем виноваты. Значит, с них и спрос. А спрашивать надо самому, не дожидаться, пока это сделают другие. Да и сделают ли? Даже в воровской кодле есть свой порядок. А тут никакого порядка не было, и сам по себе он не мог установиться. Стало быть, следовало помочь. Соловых еще не знал, как именно, но сидеть сложа руки не собирался. В конце концов, он был еще достаточно крепким мужиком, умел обращаться с оружием, и ему было что защищать: жену и дочку.

С Зоей он этими мыслями делиться не стал. Утром отыскал двух шабашников, взявшихся за ремонт, завез в разрушенный магазин целый грузовик стройматериалов и исчез, сказав жене что-то невнятное. Зоя, честно говоря, его слов даже не услышала - других забот было выше головы.

Соловых же из магазина прямиком направился к «Белому дому», ставшему эпицентром почти невероятных событий. Обстановка вокруг этой цитадели Верховного Совета вопреки ожиданиям была почти праздничной. Все происходящее напоминало съемку какого-то эпического полотна. Это ощущение создавали необозримые толпы праздных зевак, милицейское оцепление и множество съемочной техники, нацеленной через Москву-реку на «Белый дом». Совершенно бутафорскими выглядели несколько танков, в бездействии стоящих среди толпы. Мамаши с детьми, ржущая без причины молодежь, ожесточенно курящие мужики - все, казалось, только и ждали команды «Мотор!», после которой начнется самое интересное.

Соловых смешался с толпой, жадно ловя посторонние разговоры. Из них он узнал, что в «Белом доме» засели члены Верховного Совета во главе с Хасбулатовым и Руцким. Их-то и собирались оттуда выкурить сторонники президента. Защитники «Белого дома», по слухам, были отлично вооружены и настроены непреклонно, и их была не горстка, а несколько сотен. Накануне мэрия отключила в «Белом доме» электричество и воду. Защитники ответили совершеннейшей дичью: они устроили при свечах самодеятельный концерт, демонстрируя крепость духа и уверенность в своих силах. По телевизору, оказывается, уже успели показать по-шаляпински распевающего депутата Челнокова и Хасбулатова, который с нервным смехом примерял бронежилет.

Соловых колебался недолго. Его место было там, среди защитников «Белого дома», решивших поставить на место зарвавшегося президента. В той неразберихе, которая царила вокруг, пробраться в «Белый дом» не представлялось Соловых такой уж сложной задачей. Немного нахальства, умного риска, немного везения - и он добьется своего.

Тем временем Зоя, убедившись, что оставшийся товар надежно заперт, а шабашники рьяно взялись за ремонт, вернулась домой. Она не сомневалась, что муж, где бы он сейчас ни находился, появится к обеду. А пока что Зоя включила телевизор, но ничего о происходящем за стенами квартиры не узнала.

Показывали какую-то муть, глазу не за что зацепиться. Начался вдруг концерт, только песни все были старые, полузабытые. И пленка выгоревшая, вся в «дожде». Когда снимали такие концерты, Зоя еще пешком под стол ходила.

Она взглянула на часы - и ахнула. Уже около четырех, а Соловых все не объявляется. Может быть, вернулся в магазин и там выяснилось, что шабашникам чего-то не хватает для работы?

Должно быть, так и есть - но отчего же на сердце какая-то тяжесть?

Годы 1987-1990-й. Миледи

После разгрома подпольной видеостудии Миледи целый месяц просидела дома, не отвечая на звонки и выходя на улицу только по крайней необходимости. Но милиция, которой она так боялась, не добралась до нее. Феликс не выдал ни одной из своих «артисток». Благородством тут не пахло. Просто Феликс опасался, что они выболтают следователю всю правду.

Однако нельзя же было вечно отсиживаться дома. Когда Миледи уже начала задумываться, не вытащить ли опять из серванта карты «таро», она случайно услышала, что областной Дом моделей приглашает на просмотр представительниц прекрасного пола, мечтающих о профессии манекенщицы. В этом объявлении, составленном в витиеватых выражениях, ничего не говорилось о возрасте. И Миледи, приехав на проспект Вернадского, где находился областной Дом моделей, только там выяснила, что требуются девушки не старше двадцати лет. Она едва не повернула обратно. Ведь ей уже исполнилось двадцать семь. Но присмотревшись к толпе юных конкуренток, Миледи решила, что выглядит даже получше многих, и осталась.

Риск оказался оправданным. Ее точеная фигурка и полудетское лицо худсовету понравились. Мужчин особенно привлекла скрытая сексуальность, сквозившая в каждом ее движении и неопределенной улыбке. Вслух об этом никто не говорил, но, когда Миледи сошла с подиума, вопрос был уже решен. Ее взяли. Потом, правда, когда пришлось предъявить паспорт, возникла легкая заминка. Но в конце концов на возраст Миледи решили не обращать внимания. Раз уж ей удалось обмануть профессионалов, то о простых зрителях и говорить было нечего.

Новая работа пришлась Миледи по душе. Красоваться на «языке», как тут называли подиум, в разных туалетах по два сеанса в день было для нее как раз то, что надо. Ради этого можно вытерпеть и утомительные многочасовые примерки. Возникавшие время от времени мимолетные романы были необременительными. Более юные коллеги охотно приняли Миледи в свою компанию.

Пан Мидовский и Верунчик, пару раз нагрянувшие в гости к дочери, остались ею довольны. Они побывали на сеансах в Доме моделей и нашли, что никто Миледи в подметки не годится. Ее тогдашний ухажер, представленный родителям, трудился в МИДе, благоразумно не упоминая, что был там мелкой сошкой.

Такая идиллия продолжалась почти два года, а закончилась буквально в считанные дни.

Всему виной стала намечающаяся поездка на неделю русской моды в Испанию. Из дюжины манекенщиц в поездку брали ровно половину. И, конечно же, среди девочек начались всевозможные интриги. Миледи за себя была спокойна. Во-первых, она считалась примой, а во-вторых, у нее со всеми были прекрасные отношения. Последнее ее как раз и погубило.

Пригласив как-то домой одну из своих новых подруг, Нину Зюзину, Миледи не удержалась и в порыве откровенности показала ей ту самую кассету, которую неизвестно зачем хранила дома. Зюзина, естественно, дала страшную клятву, что никому об этом не расскажет. Но когда выяснилось, что Зюзина, скорее всего, останется за бортом и Барселона ей не светит, клятва тут же была нарушена. Зюзина напела директору Дома, что Миледи тайно снимается в порнофильмах самого грязного толка. Застигнутую врасплох Миледи вынудили признаться, что этот позорный факт в ее биографии действительно имел место. После этого не только о ее поездке в Испанию, но и о дальнейшей работе в Доме моделей не могло быть и речи. В тот же день ее уволили.

- Зачем же ты так, Зюзя? - спросила Миледи, встретив Зюзину в дверях.

- Но это же правда! - ответила та, наивно тараща глаза. - Я ведь ничего не придумала.

Выяснять отношения было бессмысленно.

Однако фортуна вскоре повернулась к Миледи лицом, и в этот раз казалось, что надолго. Потом Миледи не могла припомнить, где она наткнулась на это объявление. Загадочная американская фирма с непроизносимым названием приглашала русских девушек для работы в шоу-бизнесе за рубежом. Никаких профессиональных навыков не требовалось. Фирма брала обучение на себя, если внешние данные претендентки ее устраивали. Что касается работы за рубежом, то о ней было упомянуто в общих словах: казино, дискотеки, бары, клубы. Миледи клюнула.

Правда, московский офис фирмы на деле оказался обычной двухкомнатной квартиркой в пятиэтажке. Но над столом шефа висел американский флаг, а пепел шеф стряхивал в жестяную баночку из-под кока-колы. Этот подозрительный офис помещался на третьем этаже, и к нему от самого подъезда на лестнице стояла очередь претенденток в черных колготках и мини-юбках, долженствующих производить убийственный эффект.

Жильцы дома, проходя мимо, с неодобрением косились на девиц, раскрашенных, точно индейцы перед боем.

Отстояв пару часов, Миледи наконец предстала перед шефом - плюгавым человечком с бегающим взглядом, невнятно назвавшим свое имя. Миледи ему явно приглянулась. Еще больше шефа устроило то, что никаких корней в Москве она не имела. А уж то, что Миледи работала манекенщицей, шефа просто привело в восторг.

- Ну, - сказал он, - с такой подготовкой у вас не будет проблем.

- А что там придется делать? - спросила Миледи.

- Есть разные варианты, - уклончиво ответил он. - Но в любом случае это хороший бизнес и хорошие деньги. Через полгода будете раскатывать на своем «Кадиллаке» и квартиркой на Манхэттене обзаведетесь. Трансфер фирма берет на себя. У вас есть заграничный паспорт? Ах нет? Давайте обычный. Нет проблем. Мы все устроим.

Потом он подсунул Миледи на подпись договор на трех листах.

- Но тут же все на английском! - сказала она.

- Естественно. Не на китайском же американцы будут договор составлять. Да тут не в словах дело. Вы на цифры обратите внимание.

Цифры были внушительные, со многими нулями.

- Это в долларах, - пояснил шеф. - Хотел бы я получать столько. Да рылом не вышел.

Он подмигнул Миледи и выдернул у нее из рук подписанные листы.

- Заграничный паспорт, билет и прочая канитель - это все моя головная боль. Оставьте телефон, мы вас вызовем.

Вызов последовал через две недели. Миледи тут же позвонила родителям и довольно складно наврала, что ее мидовца посылают на работу в Штаты и она едет с ним. Через пять дней рейсом Аэрофлота Миледи прилетела в нью-йоркский аэропорт имени Кеннеди вместе с еще четырьмя счастливицами.

Встретил их лично Фрэнк Бермудес, весь в черном, как на похоронах, и в темных очках, придававших его смуглому лицу зловещий вид.

- Допро пошаловат! - осклабился он, показывая фальшивые зубы.

Кроме этой фразы старина Фрэнк знал по-русски еще только одно выражение, которым и воспользовался немедленно.

- Давай-давай! - сказал он, выразительно махнув рукой.

Почти бегом девушки пронеслись через бескрайний терминал аэропорта и погрузились в фордовский фургончик, который тут же рванул с места. Разглядеть Нью-Йорк сквозь сильно тонированные стекла Миледи не удалось. Не удалось ей это и позже. Дверь подвала Бермудеса захлопнулась и больше никогда для нее не открывалась. Пять легкомысленных москвичек с этого момента превратились в самых настоящих рабынь. Конечно, их никто не приковывал цепями и не бил плетью. Но покидать подвал было запрещено категорически. Их вопли и слезы Фрэнка не тронули. Он пихнул им под нос их контракты на английском и торжествующе удалился.

Глава третья Бардак

Год 1991-й. Иванцовы Трофимов

Едва войдя в свою однокомнатную квартиру, которую она снимала на Чистых прудах, Жанна сразу же бросилась к телефону и набрала номер музыкальной редакции, давно уже переехавшей с Шаболовки в новый Останкинский телецентр.

- Будьте добры Иванцова или Трофимова, - попросила она.

- А они уже здесь не работают, - ответили ей.

- Как не работают?

- Их уволили. По сокращению штатов.

- Давно? - спросила Жанна, будто это имело какое-то значение.

- Да уж почти месяц.

- А где же они теперь?

- Понятия не имею.

Жанна в растерянности положила трубку. Она представить себе не могла, чем же так провинились Иванцов с Трофимовым, что их вышвырнули с телевидения.

На самом-то деле вины за ними никакой не было. Это было ясно всем, кроме самодура Саяпина, продолжавшего искоренять на телевизионном экране бородатых мужчин, женщин, осмелившихся надеть брюки, церковные кресты и голые коленки. Никакие ветры перемен Саяпина не коснулись. Он оставался фанатичным хранителем старой эстетики и старой идеологии. Это ему принадлежала идея устроить в Москве праздник искусств. Помпезное мероприятие, по мнению Саяпина, должно было продемонстрировать высокий моральный дух и нерушимую дружбу народов Союза, уже начинавшего трещать по всем швам. Кремль, естественно, поддержал такую инициативу.

И вот в Москву, как в былые времена, на всесоюзный слет муз и граций съехались оркестры, хоры и танцевальные ансамбли, чтобы разом на множестве столичных площадок восславить счастливую жизнь. Главная роль в этой акции, само собой, отводилась телевидению. Музыкальная редакция впряглась в круглосуточную работу. Особое внимание уделялось заключительному дню праздничной недели. Организацию и ведение восьмичасового живого эфира поручили Иванцову с Трофимовым. Они должны были вести рассказ о празднике, постоянно перемещаясь по Москве между четырьмя главными концертными площадками: Залом имени Чайковского, Дворцом спорта в Лужниках, Театром эстрады и Кремлевским Дворцом съездов, где в этот день выступали одновременно все звезды эстрады, кино и театра. Заранее были сняты на пленку десятки интервью для вставок в телетрансляцию. Впервые в разных местах Москвы разом работали четыре ПТС - передвижные телевизионные станции.

План восьмичасового эфира был расписан по секундам и неоднократно проверен, чтобы избежать накладок при стыковках.

Но накладок избежать не удалось. При таком количестве объектов соблюсти точный график было немыслимо. Это выяснилось сразу же, как только передача пошла в эфир. Где-то опоздал с выходом артист, где-то отказала осветительная аппаратура, где-то «вылетела» телевизионная камера, потеряв четкость изображения.

С первых же минут Иванцову и Трофимову пришлось выкручиваться, импровизируя на ходу. Им как-то удавалось сшить на живую нитку расползающуюся ткань программы, поскольку в просторном «ЗИСе», выданном им для стремительных бросков по городу, был установлен портативный монитор, по которому они могли следить за тем, что происходит в эфире.

Но при въезде в Кремль возникла заминка. У Боровицких ворот «ЗИС» остановила охрана. У техника, заведовавшего монитором, не оказалось пропуска во Дворец съездов. Об этом просто позабыли в спешке. Пока Иванцов с Трофимовым уламывали неприступную охрану, в эфире возникла катастрофическая пауза. С пульта в Останкино уже была включена ПТС, работающая в Кремле. По сценарию Иванцов и Трофимов должны были сказать несколько слов перед тем, как войти во Дворец, где концерт уже шел на полную катушку. Но они как раз в этот момент пререкались с охраной, а камера тупо показывала пустой кремлевский двор. Это было бы еще полбеды, но неожиданно перед камерой появилась расхристанная тетка в ватнике и резиновых сапогах.

Не подозревая, что ею сейчас любуются миллионы телезрителей, тетка, по-утиному переваливаясь, прошествовала через кремлевский двор с двумя ведрами, из которых при каждом шаге сыпался мусор. Весь пафос праздника был в одно мгновение уничтожен этим коротким планом, и последующий патетический комментарий Иванцова и Трофимова о красоте древнего Кремля, восхищающей иностранных гостей, прозвучал совершенно издевательски.

Саяпин, по своему обыкновению прилипший к телевизору у себя в кабинете, чуть не лопнул от злости. Он дал приказ немедленно убрать ведущих из эфира. После этого пошла просто честная трансляция концерта, которую ошеломленные Иванцов и Трофимов досматривали в автобусе ПТС.

Виновников этого рокового срыва долго искать не пришлось. Да Саяпин и не стал устраивать расследование. Для него все было ясно. На следующее утро приказ об увольнении Иванцова и Трофимова был подписан. Он послужил началом глобального сокращения штатов в Останкинском телецентре.

В результате друзья были вынуждены вернуться к журналистике. Их приветили во многих изданиях, поскольку фамилии были на слуху. Но Саяпин был человеком злопамятным и не поленился лично позвонить в несколько редакций, выражая свое неудовольствие тем, что они пригрели насолившую ему парочку. Словом, Иванцов и Трофимов переживали не лучшие времена.

Обо всем этом они скупо поведали Жанне в ресторане Дома журналистов, куда она принесла привезенную из Варны в качестве сувенира бутылку самой лучшей, «Евксиноградской», ракии.

Свидание получилось грустноватым. Жанна и представить себе не могла, что отлучение Иванцова и Трофимова от эфира так резко уменьшит количество друзей, роившихся раньше вокруг их столика. Даже заботливые прежде официантки стали холодно поглядывать в их сторону, а метр не удержался от замечания, что со своей бутылкой в ресторан приходить не положено.

- Как же вы теперь? - спросила Жанна. Они уже трижды выпили за ее успех в Варне. Дальше разговор увял.

- Мы тут с подельником вот что надумали, - сказал Иванцов. - Мы надумали утопиться.

- Или наглотаемся толченого стекла, - подхватил Трофимов.

Жанна не забыла причуд их словесной игры.

- Ну что ж, раз надумали… - со вздохом сказала она.

Все трое засмеялись, но как-то принужденно. Вспоминать прошлое никому не хотелось. Жанна начала было рассказывать про Сашу Бородкина, про конкурс в Варне, про Ялту, но вскоре выдохлась. Все это показалось ей незначительным и неинтересным. Потом Иванцов, заполняя тягучую паузу, вспомнил прошлогодний пожар в Доме актера на Пушкинской. В тот вечер они там с Трофимовым выпивали и, когда ресторан заволокло дымом, вышли на другую сторону улицы, к кондитерскому магазину, откуда наблюдали за происходящим.

С собой они прихватили бутылку шампанского и откупорили ее, стоя на тротуаре. Вылетевшая пробка ударила в витрину кондитерского магазина, сработала сигнализация, и через несколько минут примчался милицейский патруль.

- Представляешь, напротив дом полыхает, паника, а нас допрашивают с пристрастием! - закончил Иванцов.

Демонстрируя, что он по-прежнему «живой как ртуть», Иванцов постарался раскрасить свою историю смешными подробностями, но это у него получилось неважнецки. Трофимов курил больше обычного и поблескивал стеклами очков.

Что-то необратимо нарушилось в их тройственном союзе. Жанна поймала себя на мысли, что уже не испытывает прежней радости от общения с друзьями. Жизнь определенно разводила их в разные стороны. Это подтвердилось еще и тем, что Трофимов спустя пару часов вдруг засобирался куда-то. Впрочем, он не стал скрывать куда.

- Рога трубят! - сказал он. - Я через пятнадцать минут с Валюшкой у Никитских встречаюсь.

- Дама сердца? - спросила Жанна, почувствовав неожиданный укол ревности.

- Сердца, желудка и всего остального, - сказал Иванцов.

- А ты, Митя?

- Люблю, любим! - усмехнулся Иванцов. - Мне тоже пора идти семью крепить.

- Ты женился?! - ахнула Жанна.

- Пока неофициально.

- Ну это, наверное, не в первый раз.

- Случалось, Жанка. Но тут, похоже, тяжелый случай.

- А ты, кстати, все еще одна? - спросил Трофимов.

- Как вам сказать… - Жанна чуточку помедлила. - Вообще-то есть один человек…

Она сама не знала, зачем соврала. Скорее всего, ей хотелось скрыть, что их признания принесли ей внезапную боль. Не то чтобы она имела виды на кого-то из друзей, но сейчас Жанна почему-то почувствовала себя обманутой. Иванцов и Трофимов не стали терзать ее расспросами о мифическом человеке, и это тоже о многом говорило. Иванцов негромко пропел пару строк из давнишнего шлягера:

- Человек! Счет! - позвал Трофимов.

На том они и расстались.

Легкая грусть утраты еще долго не оставляла Жанну. А потом вдруг растаяла без остатка. Жизнь продолжалась, и новые события вытеснили из памяти прошлое. Жанне вновь предстояли длительные гастроли с «Настоящими мужчинами».

Перед отъездом из Москвы она наконец собралась позвонить матери. Они проговорили сорок две минуты, поскольку Алиция Георгиевна не в силах была справиться с нахлынувшими чувствами и то и дело принималась рыдать.

Жанна поклялась себе, что, вернувшись с гастролей, обязательно вытащит мать в Москву. И не на два-три денька, а на месяц, не меньше.

Год 1993-й. Соловых

Соловых тем временем удалось пробраться в «Белый дом». При входе его обыскала охрана - люди в масках и камуфляжных комбинезонах, с «Калашниковыми» на груди. Старший долго разглядывал его паспорт а потом спросил:

- Вы, собственно, к кому, господин Соловых?

- К вам. Только я вам не господин, а уж в крайнем случае товарищ. Господа на том берегу остались.

Ответ старшему понравился.

- Товарищи нам нужны, - сказал он. - Но учти: войти сюда можно в одиночку, а выйти - только вместе. Может, и не выйдешь, а вынесут.

- Пугать меня не надо, - хмуро ответил Соловых. - Я пугать и сам умею.

- Коммунист? Или уже успел сжечь свой билет?

Это уже походило на плохое кино. Даже Соловых со своей толстой кожей поморщился от неловкости.

- Вам-то что? - сказал он. - Я бы мог дома в потолок поплевывать, а пришел сюда. Мне что, по-вашему, больше развлечься негде?

- Оружие держал? - Старший резко сменил тон.

- Я раньше в милиции служил.

- Ясно. Проходи!…

Старший вернул Соловых паспорт и объяснил, в какую комнату ему следует обратиться. Соловых свернул за угол - и тут же заблудился в многочисленных коридорах. Номер нужной комнаты вылетел у него из головы, и он начал тыкаться во все двери подряд. Большинство из них оказались запертыми. За другими царила еще большая неразбериха, чем на другой стороне Москвы-реки. Обстановка тут тоже смахивала на киносъемку, но совсем другого эпизода. Что-то подобное Соловых видел в давнишнем фильме, где показывали штаб анархистов. Особенно сильным это сходство было в просторном холле второго этажа, где толклось около сотни человек. Только черных знамен с черепом и скрещенными костями не хватало да пьяной гармошки. Но гармошку с успехом заменяла гитара в руках у парня, оравшего под рваные аккорды что-то совершенно невнятное, но угрожающее. Впрочем, усердствующего барда никто не слушал. В углу деловито выпивали из пластмассовых стаканчиков. Красавец с пышными усами крыл кого-то матом по мобильному телефону. Несколько человек спали в креслах, несмотря на страшный шум. Другие, скучковавшись, яростно спорили, обсуждая какой-то документ, уже нещадно исчерканный фломастером. Люди постоянно сновали туда и обратно, словно муравьи в загоревшемся муравейнике. Ругань, команды, истерический смех, клацанье затворов… И повсюду слышалось одно и то же:

- Они не пойдут на штурм. Не посмеют.

- А танки? Зачем тогда танки?

- Это психическая атака. Не станут же они стрелять по своим.

- Мы для них сейчас не свои.

- А они для нас?

- Пусть только попробуют. Будет кровь. Много крови.

Соловых понял, что с голыми руками туг делать нечего. Он остановил пробегавшего парня в черной форме штурмовика:

- Слушай, тут у вас оружие есть?

- Навалом! - хохотнул парень. - В подвал спустись.

Через десять минут Соловых держал в руках новенький, еще пахнущий смазкой АКМ. К автомату дали две дополнительные обоймы, даже не спросив у Соловых, кто он такой и умеет ли стрелять. Соловых поднялся на первый этаж и снова увидел того же штурмовика в компании товарищей.

И тут же огромное здание содрогнулось от грохота.

- Это танки стреляют! - завопил кто-то. - Танки!…

У защитников «Белого дома», судя по всему, четкого плана обороны не было. Все кинулись в разные стороны. Соловых побежал за штурмовиком и его товарищами. Они залегли у окон на первом этаже.

- Ты кто? - спросил штурмовик, обнаружив рядом Соловых.

- Свой.

Штурмовик тут же отвернулся. Глаза у него были безумные, и от него попахивало спиртным.

Грохнуло еще несколько залпов, потрясших здание, и наступила напряженная тишина.

- Сейчас пойдут на штурм, - сквозь зубы сказал штурмовик и нервно передернул затвор.

Но атака все не начиналась.

- Тебя как зовут? - спросил Соловых.

- Сергей. А что?

- А вы кто такие, Сергей?

- В каком смысле?

- Ну, форма у вас… Не то штурмовики, не то эсэсовцы.

Сергей усмехнулся.

- Мы соратники, - сказал он. - Из РНЕ. Русское национальное единство. Баркашовцы, короче. А ты откуда?

- Я ниоткуда, - ответил Соловых. - Я сам по себе.

С той минуты как Соловых взял автомат, он почувствовал себя участником дурацкого любительского спектакля и уже начинал жалеть, что ввязался в это дело. Но вернуться в ряды зрителей он уже не мог.

Внезапно Сергей встрепенулся.

- Смотри, начинается! Идут! - крикнул он, прикладываясь к автомату.

Яркий свет уже снижавшегося солнца бил в глаза, но Соловых все же различил несколько фигурок, бегущих к «Белому дому». Соловых тоже вскинул автомат, но фигурки вдруг куда-то исчезли. Рядом громко чертыхался Сергей, у не го заело затвор.

Внезапно совсем рядом, буквально шагах в двадцати, Соловых увидел человека, который, пригнувшись, перебегал опасную зону.

- Стреляй! Что же ты? - заорал Сергей.

Соловых дал короткую очередь. Он стрелял не целясь, чтобы просто пугнуть человека. Но тот вдруг нелепо взмахнул руками и повалился на землю. Соловых успел заметить, что у падавшего блеснули на солнце стекла очков.

- Готов, падла! - радостно воскликнул Сергей.

- Да нет, - сказал Соловых, обмирая от страха. - Споткнулся, наверно…

- Попал, попал! - возбужденно возразил Сергей. - Я знаю, как подстреленные падают!…

Автомат выскользнул у Соловых из рук и тяжело брякнулся на пол.

- Ты чего? - удивился Сергей.

Но Соловых не ответил. Сейчас он представить себе не мог, что его пуля сразила живого человека. Если это так, то нужно срочно бежать на помощь. Может быть, еще не поздно.

- Уходим, Серега! - позвал кто-то за спиной.

- Почему? - удивился тот.

- Они «Альфу» пустили. Против этих ребят нам и рыпаться нечего. Дан приказ - всем соратникам уходить.

Соловых, так и не подняв с пола свой автомат, пошел вслед за баркашовцами. Он ничего не соображал и действовал механически. Каким-то сложным подземным ходом они выбрались на набережную Москвы-реки недалеко от Хаммеровского центра. Соловых не заметил, как остался один…

…Зоя вся извелась в ожидании мужа. В телевизионную информацию стали просачиваться отрывочные, пока неясные сообщения о заварушке вокруг «Белого дома». Зоя представить себе не могла, что мужа занесет туда, но все равно у нее на душе было неспокойно. Она уже десять раз звонила в магазин. Шабашники аккуратно отвечали на звонки, но Соловых там не появлялся.

Он пришел домой только к вечеру, и лица на нем не было.

- Где ты шлялся? - закричала на него Зоя.

Но Соловых отстранил ее и молча прошел в ванную. Минут через пять Зоя заглянула туда. Соловых стоял у раковины, опустив голову, и ожесточенно тер руки щеткой с мылом, словно хотел содрать кожу.

- В чем дело, Гена?

- Я, Зоя, человека убил, - глухо сказал Соловых и стал снова намыливать руки.

Больше она в этот вечер не добилась от мужа ни слова. Они перекусили, сели к телевизору. Соловых молчал.

- Ген, ты хоть дочку не пугай, - сказала Зоя. - Подумает, что онемел у нее папка.

Соловых посмотрел на жену оловянным взглядом и отвернулся. Может, не крикни этот придурок «стреляй», он так и не нажал бы на курок, да что теперь об этом рассуждать.

Между тем телевидение словно прорвало. Один за другим пошли наспех смонтированные репортажи о событиях в «Белом доме».

Вот мечется в панике Руцкой, вот выводят из дверей криво улыбающегося Хасбулатова, вот бежит, прикрываясь кейсом, депутат Челноков, еще недавно распевавший при свечах, вот мародеры из числа зевак тащат в разные стороны что попало: телевизоры, компьютеры, настольные лампы, стулья.

- Ты был там, Гена? - спросила Зоя.

Соловых кивнул.

В последующие дни она понемногу разговорила мужа и в конце концов выяснила все, что с ним было. Она постаралась его убедить, что если он своими глазами не видел убитого, то, может быть, автоматная очередь прошла стороной, а тот очкастый в самом деле всего лишь споткнулся и не стал подниматься из осторожности. Она даже хотела разузнать, кто в тот день погиб у «Белого дома» и при каких обстоятельствах. Но вскоре началось такое вранье, что разобраться в этом становилось все труднее. Анонимные очевидцы рассказывали о сотнях трупов, якобы плывших по Москве-реке, но их слова так и остались словами.

А потом со стен «Белого дома» отскоблили сажу, оставшуюся от небольшого пожара, и новые события вытеснили из памяти день штурма. Но Соловых так и не пришел в себя. Он сделался молчаливым, безразличным ко всему и как-то вдруг постарел. С ним стало так тягостно находиться наедине, что Зоя однажды, перерыв все бумажки, отыскала телефон Миледи и позвонила ей, чтобы хоть немного отвлечься.

- Слушаю, - ответил ей незнакомый голос.

- Милу попросите, пожалуйста. - сказала Зоя.

- Кого?

- Милу Миловскую.

- Ах, Милу. Так ее нет.

- А когда она будет?

- Кто ж ее знает. Она нам пока на год квартиру сдала.

- Уехала, что ли?

- Уехала.

- А куда? Домой?

- Да нет. Далеко.

- Куда «далеко»?! - закричала Зоя, не выдержав. - В Америку, что ли?

- Ну, если вы знаете, чего спрашивать?

- Правда в Америку?

- Правда, правда.

Зоя положила трубку и сказала изумленно:

- Ну Миледи!…

Год 1992-й. Миледи

Что касается шоу-бизнеса, то где-то в Нью-Йорке он, безусловно, существовал, но только не в подвале Фрэнка. Это стало ясно в первый же вечер. Тому, чем занимались здесь, обучаться было не надо. В крохотных комнатах, куда поодиночке поселили приехавший, почти все место занимали широченные кровати. В зеркалах, висевших напротив, можно было наблюдать все, что на кровати происходит. Многим клиентам это нравилось. Еще в каждой комнате был шкаф и туалетный столик. Большего и не требовалось для той «работы», которой тут занимались с вечера до утра.

Был еще общий зальчик с полукруглыми диванами и стойкой бара, на которой стоял большой телевизор, беспрерывно показывавший эротические клипы.

Тут клиент мог выпить и слегка разогреться для подвигов на широкой постели.

Никакой паузы для акклиматизации приехавшим не дали. Их переезд в Штаты стоил немалых денег, которые следовало срочно отработать. Одна девушка, правда, попробовала возражать. Но дюжие охранники, дежурившие у двери, по сигналу Бермудеса так ее отделали на глазах у всех, что бунт был подавлен в самом зародыше.

В первый же вечер Миледи досталась Гаэтано Фуэнтесу. Он взялся за новенькую с жаром, стараясь, по своему обыкновению, сразу же унизить ее как только возможно. Но Миледи, выдержав первую агрессивную атаку, сумела постепенно утихомирить темпераментного колумбийца. Она не стала состязаться с ним в изощренности и азарте, а, наоборот, избрала своим оружием покорную нежность. И Гаэтано сдался. Страсти в нем не убавилось, но вся агрессивность испарилась. С той поры он навещал Миледи дважды в неделю и даже выучил ее коронное словечко.

- Лапа!… - хрипел Гаэтано, взлетая на пик блаженства.

Днем девушки сходили с ума от безделья. Время тянулось бесконечно в постоянных сетованиях на то, какими идиотками они все оказались. Возвращение домой стало несбыточной мечтой. Вырваться из цепких лап Бермудеса казалось невозможным. Ни документов, ни денег у них не было. Высуни они нос на улицу, им бы не поздоровилось. Все расходы на еду и косметику Бермудес аккуратно вносил в счет, и с каждым днем девушки все больше увязали в долгах.

Какие там «Кадиллаки» и квартирки на Манхэттене!

- Хоть бы Нью-Йорк разок дал посмотреть, сволочь! - вздыхали девушки. - Господи, это же надо так проколоться!

- А может, забастовку объявим?

- Ты что! Забьют до смерти!

- С нашим бы посольством связаться…

- Так нас там и ждали. Сейчас наши войну Штатам объявят из-за пяти блядей!

- Ну зачем уж про себя так-то?

- А кто мы есть?

- Девчонки, а дальше, дальше-то что? Всю жизнь тут просидим?

- Постареем - вышвырнут. Свеженьких дур привезут, а нас вынесут ногами вперед - и в канализацию!…

Они постоянно строили какие-то фантастические планы побега, но все это было пустое сотрясание воздуха.

Так бы все и тянулось без конца, если бы дорожки Гаэтано Фуэнтеса и Карлоса Акуньи не пересеклись роковым образом. Холодная встреча бандитских главарей в кабачке Монтойи стала фактически объявлением открытой войны. Уже через час Рохас и Хорхе обстреляли машину Акуньи. Им удалось ухлопать только неповоротливого Маурисио Кампоса. Акунью лишь слегка поцарапало осколком стекла, а Рикардо Мондрагон, сидевший за рулем, вообще отделался легким испугом.

Ничего этого Гаэтано не знал, когда явился за утешением к Миледи. И узнать ему было не суждено.

Когда Миледи выпорхнула в общий зал, Фуэнтес, как истинный кабальеро, угостил ее рюмкой сладкого апероля, и на этом его галантность иссякла.

- Лет’с гоу! - сказал он ей по-английски.

- Пошли, - кивнула Миледи.

Дальше все пошло по заведенному порядку. Гаэтано содрал с нее одежду и повалил на кровать, сам расстегнул только молнию на брюках. Он всегда начинал так. Миледи закрыла глаза. Наблюдать знакомую сцену в зеркале напротив ей было неинтересно. Именно поэтому она не увидела, как бесшумно открылась дверь и в проеме появилась фигура Рикардо Мондрагона. Он действовал быстро, но без спешки. Подняв пистолет с глушителем, Мондрагон трижды нажал на курок. Раздались три негромких хлопка. Тело Гаэтано вздрогнуло и ослабло. Миледи удивленно открыла глаза, но увидела лишь захлопнувшуюся дверь.

Гаэтано Фуэнтес умер мгновенно. Миледи несказанно повезло, что пули не прошили бандита насквозь, а застряли в его теле. Она почувствовала на руках, обнимавших спину Гаэтано, что-то липкое и через секунду поняла, что это кровь. Вопль ужаса застрял у Миледи в горле. Она с трудом выбралась из-под обмякшего тела и выскочила в зал. Там было пусто, если не считать Фрэнка Бермудеса, уронившего голову на стойку бара. Вокруг его головы растекалась темная лужица крови. Из телевизора доносилась тихая музыка, сопровождавшая очередной эротический клип. До слуха Миледи донесся какой-то хрип, а потом она увидела охранника, который, заливаясь кровью, полз в зал от входа.

Позже, вспоминая этот кошмар, Миледи сама не могла понять, как она решилась на рискованный шаг. Она влетела обратно в свою комнату, накинула прямо на голое тело плащик, в котором приехала из Москвы, и застегнулась наглухо. Потом, стараясь не смотреть в остекленевшие глаза Гаэтано, сунула руку в карман его брюк и вытащила жиденькую пачку долларов. Крадучись она проскользнула к двери на улицу и бросилась бежать.

Год 1992-й. Жанна

В этой гастрольной поездке выяснились новые обстоятельства. Несмотря на все ухищрения Саши Бородкина, «Настоящие мужчины» прежнего успеха уже не имели. Их время явно прошло. На современную рок-группу, от которых теперь все сходили с ума, «Настоящие мужчины» не тянули. Они играли вчерашнюю музыку. Их зритель давно остепенился и перестал ходить на концерты, все больше посиживая вечерами у телевизора, воспитывал детей и добывал днем хлеб насущный. Тем не менее концерты шли при аншлагах, но сборы теперь делала только Жанна. Схема была прежней: она пела второе отделение. Поэтому первое многие пропускали, зал заполнялся лишь после антракта. Ребята из группы это прекрасно видели, а потому их ревность к Жанне росла с каждым днем.

На репетициях начались ссоры, а иногда и скандалы. Дошло до того, что во втором отделении музыканты стали явно сачковать и устраивать Жанне мелкие подлянки, ставя ее в дурацкое положение. Ударник, например, как бы случайно ронял палочку и потому сбивался с ритма. Клавишник Веня нарочно строил зрителям уморительные рожи, как бы переживая все, о чем пела Жанна. Подпевки музыканты стали исполнять с таким постным видом, будто они присутствуют на похоронах.

Растерявшийся Бородкин не знал что делать. Когда-то послушная, группа совершенно вышла из повиновения. Жанна все переживала молча, но ей стало абсолютно ясно, что с «Настоящими мужчинами» пора завязывать. Дело было даже не в интригах и не в том, что теперь все они кормились за ее счет. Она и сама зарабатывала очень прилично. Но не было никакой перспективы. Она переросла «Настоящих мужчин» творчески. Ей надо было уходить и делать сольную программу.

В последний день гастролей, после совсем уж безобразного концерта, когда музыканты вышли на сцену сильно выпивши, Саша Бородкин постучался в номер Жанны.

- Надо поговорить, - сказал он.

- Надо, - согласилась она. - Я давно хотела. Ждала конца гастролей.

- Спасибо. Я всегда, знал, что на тебя можно надеяться.

Жанна смутилась. То, что она собиралась сказать Бородкину, шло вразрез с его последней фразой.

- Честно говоря, не знаю, как начать, - сказала она.

- Можно я начну за тебя?

- Ну попробуй.

- Ты уходишь. Так?

- Ну а что мне делать, Саша? - воскликнула она в отчаянии. - Ты же сам все видишь!

- Все правильно. Я и пришел сказать, что больше тебе в «Настоящих мужчинах» работать нельзя.

- Значит, ты меня увольняешь?

- Нет. Не имею права.

- Почему?

- Потому что я больше не руковожу группой. Я сегодня дал телеграмму в Москонцерт, что ухожу.

- Куда?

- Пока на вольные хлеба.

- А ребята знают?

- Нет еще. Но меня это не волнует. Группа все равно умерла. Естественной смертью. Я тут бессилен.

- Но ведь столько лет!…

- Вот именно. Столько лет не живут. «Настоящие мужчины» не исключение.

Жанне потребовалось некоторое время, чтобы все это переварить.

- Значит, ты на вольные хлеба, - сказала она. - А что ты мне посоветуешь?

Он посмотрел ей в глаза:

- Тебе я советую остаться со мной.

- В каком смысле?

- Во всех.

- То есть?

- Одну тебя затопчут. У меня есть нужные знакомства во многих местах. Мне уже почти смонтировали студию звукозаписи. Купить видеокамеру для клипов не проблема. Я обещаю сделать для тебя все, что смогу. А я кое-что могу, уж поверь. Но есть одно условие.

- Какое же? - спросила Жанна, предчувствуя ответ.

Бородкин понял, что она угадала.

- Верно, - сказал он. - Мы должны быть вместе.

- Подожди, Саша… - Жанна нервно рассмеялась. - Ты предлагаешь мне выйти за тебя? Или как?…

- Ты опять угадала, - сказал он. - И никаких «или».

- Это что же, брак по расчету?

- С твоей стороны, наверное, да. Но ведь ты никогда об этом не думала, правда? А вот теперь возьми и подумай. Мне тоже потребовалось время, чтобы разобраться в самом себе. Вот видишь, разобрался.

Бородкин как-то беззащитно улыбнулся. Куда только подевались его диктаторские замашки и командирский тон! Жанна просто не знала что ответить.

- Я понимаю, - сказал Бородкин, - тебе это как снег на голову. Подумай. Давай попробуем. Что мы теряем? Ну, не получится - разбежимся.

- Разбежимся… Так все просто.

- Нет, не просто. Для меня, во всяком случае. Потому что я очень надеюсь, что за то время, когда мы будем вместе, я стану тебе… Ну, необходим, что ли. А это уже почти любовь.

Жанна видела, как трудно давался ему этот разговор. Лоб у Бородкина был в испарине. Поддавшись невольному порыву, она приложила ему ко лбу бумажную салфетку. Бородкин схватил ее руку и несколько раз поцеловал ладонь.

- Не надо, Саша… - слабо попросила она. Он посмотрел на нее незнакомым, собачьим взглядом.

- Мне уйти?

- Нет… Останься…

Бородкин остался у нее до утра.

Год 1994-й. Зоя

Зоя давно уже привыкла к тому, что почти все владельцы дорогих иномарок были хамами. Но этот черный джип «Паджеро» вел себя чрезвычайно странно. Он словно приклеился к Зоиной «шестерке» еще на Минском шоссе и не отвязался на Кутузовском, хотя левая полоса была свободной. При этом джип не сигналил, не просил уступить дорогу. Но его мощный передний бампер с устрашающими клыками все время держался в опасной близости от заднего бампера «Жигулей». Ясное дело, подумала Зоя, водитель джипа наверняка углядел бабу за рулем и решил ей показать, кто на дороге хозяин. Такое уже случалось не раз, но Зоя никогда не уступала. Нервы у нее были на зависть, и постоять за честь женщины на трассе ей было даже в охотку.

Вот и в этот раз Зоя осталась на своей полосе, держа постоянную скорость около восьмидесяти километров.

Обе машины неразлучной парочкой миновали Триумфальную арку, взлетели на мост возле метро «Кутузовская». И тут джип пошел на обгон. Он обошел Зоину «шестерку» без напряжения, а дальше произошло нечто странное. Джип вдруг резко взял вправо, опасно подрезая Зою. Раздался сильный удар, и «шестерку» отбросило к обочине, Зоя резко затормозила. В нескольких метрах перед ней стал, как вкопанный, джип. Потом он подал назад, приблизившись к Зоиной машине почти вплотную. Справа на заднем бампере Зоя успела увидеть едва заметную вмятину. Она мигом выскочила из машины - и ахнула. Левое крыло «шестерки» вмялось, заклинив переднее колесо. Разбитая фара напоминала вытекший глаз. Оторванный бампер свисал до земли. Словом, этот дорожный «поцелуй» превратил машину в калеку.

Охваченная справедливым гневом, Зоя подняла глаза и увидела, как из джипа неторопливо вышел водитель. Таким его Зоя себе и представляла: вульгарный качок в кожаной куртке и необъятных штанах. Качок потрогал толстым пальцем пустяковую вмятину на бампере джипа и повернулся к Зое. Тупое лицо с сонными глазками было невозмутимо.

- Ты, если рулить не умеешь, велосипед себе купи, - сказал качок. - Видишь, что с моей тачкой сделала? Тут делов на полторы тыщи баксов, не меньше.

- Полторы? - спросила Зоя язвительно. - А у тебя ничего не треснет?

- Чего, чего? - удивился качок.

- Что слышал. Посмотри, что ты мне устроил!

- Твоя тачка - твои проблемы.

- Ошибаешься, миленький. Это ты меня подрезал. Пьяный, что ли?

Качок не успел ответить. К ним, помахивая жезлом, вальяжной походкой приближался гаишник.

- Так, водители! - пропел он. - На тот свет торопитесь?

- Да все нормально, командир. Все живы, - сказал качок, кривясь в улыбке. - Мы тут сами договоримся. Полюбовно.

Он загородил гаишника широкой спиной и стал ему что-то негромко втолковывать. Зоя терпеливо ждала, уверенная в своей правоте. Но гаишник вдруг повернулся и пошел обратно, засовывая что-то во внутренний карман.

- Только машины уберите с проезжей части! - крикнул он, обернувшись.

- Минутку! - запоздало встрепенулась Зоя. - Инспектор!…

Но тот словно оглох. Стало ясно, что качок успел сунуть ему деньги. Зоя поняла, что этот раунд она проиграла, и еще больше взбесилась.

- Ну так что ты решила? - спросил качок. - Сейчас будешь платить или мне тебя на счетчик поставить?

- Ты меня не стращай, говнюк! - сказала Зоя, уперев руки в бока. - У меня твой номер записан. Мы с тобой не здесь будем разбираться, а в Центральной ГАИ. Там меня знают. Ты еще у меня кровью харкать будешь. И этот, которому ты сейчас взятку дал, тоже!…

Никаких знакомств в автоинспекции Зоя, конечно, не имела. Но для контратаки все средства были хороши. Качок на секунду озадачился.

- Я тебе последний раз предлагаю, - сказал он. - Давай по-хорошему.

- По-хорошему? - Зоя усмехнулась. - Ладно. Сколько ты говорил? Полторы тысячи?

- Ну.

- Согласна. Давай.

- Чего давать? - вылупил глаза качок.

- Полторы. Баксами.

- Я?…

- А ты как думал? Ведь не я же, козел!…

Тут Зоя несколько перегнула палку. «Козла» качок стерпеть не смог. Всю его дутую сонливость как рукой сняло. Глаза зажглись звериной злобой.

- Ах ты падла! - выдохнул качок и шагнул к Зое, чтобы растопыренной пятерней схватить ее лицо.

Реакция Зои была мгновенной. Она изо всех сил пнула качка между ног. Он взвыл и, сложившись пополам, попятился.

Из джипа, видимо, наблюдали за развитием конфликта. Дверцы машины распахнулись, и на тротуар выскочили еще два качка, похожие на первого, как родные братья.

- Стоять! - внезапно раздалась команда из джипа. Качки замерли. С места, расположенного рядом с водителем, неловко вылез седой мужчина вполне приличного вида и подошел к Зое, слегка приволакивая левую ногу.

- Восхищен! - сказал он без улыбки. - Прямо как в кино. Очаровательная женщина, да еще такой Брюс Ли в юбке. Это дорогого стоит.

Зою обескуражило такое начало.

- Не дороже, чем ремонт моей машины, - буркнула она.

- Да забудьте вы об этом куске железа, - небрежно сказал седой. - Вам такая машина вообще не подходит.

- Могу поменяться на ваш джип.

- Хороший ответ, - одобрил седой. - Можем обсудить.

- Ну хватит шутить, - нахмурилась Зоя.

- Да я уж вижу, что с вами шутки плохи. Как раз это мне и нравится.

- Странный у нас какой-то разговор, - сказала Зоя. - Вы меня что, хотите в телохранители нанять вместо этих ваших шкафов?

- У меня для вас есть предложение получше, Зоя Павловна.

Зоя вздрогнула:

- Откуда вы знаете, как меня зовут?

- Неужели угадал? - Седой покачал головой. - Надо же! У вас найдется полчаса для серьезного разговора? Я вас приглашаю на чашку кофе.

- А моя машина?

- Машиной займутся. - Седой повернулся к двум качкам, стоявшим у него за спиной. - Отгоните ее к Самвелу. Пусть подлечит. - Он снова взглянул на Зою. - Ну так что насчет кофе?

- Хорошо, - сказала она.

Двое остались у Зоиной машины, а она и седой сели в джип. Водитель, успевший вернуться за руль, злобно покосился на Зою.

- Сам виноват. Не надо подставляться, - сказал ему седой. - Ничего, сегодня немного отдохнешь от девочек. А завтра опять начнешь разбойничать. Гони в «Розу ветров».

Год 1992-й. Миледи

Миледи быстро выбилась из сил и, задыхаясь, прислонилась к стене дома. Наконец-то ей представился случай взглянуть на Нью-Йорк, но это, мягко говоря, никакого утешения не принесло. Она оказалась в отчаянном положении. Вернуться в подвал Бермудеса было невозможно, но и оставаться на ночной улице огромного чужого города Миледи не могла. Не говоря уж обо всем прочем, она двух слов по-английски не умела связать.

Патрульная машина полиции медленно двигалась вдоль тротуара. Шутник Лаки, сидевший за рулем, первым увидел блондинку в зеленом плаще, прислонившуюся к стене дома. Лаки взглянул на Большого Джека, но в этот момент заработала рация. Большой Джек откликнулся на вызов, назвав свой номер.

- У меня для тебя сюрприз, Большой Джек, - сказал дежурный офицер. - Похоже, шлепнули старину Бермудеса, а заодно еще парочку латиносов.

- Где? - рявкнул Большой Джек.

- Мне сдается, что адресок ты знаешь.

Большой Джек бросил свирепый взгляд на Лаки, который тотчас врубил сирену и надавил на газ. Машина промчалась мимо Миледи.

Сирена заставила ее вздрогнуть. Стоять просто так тоже было опасно. И Миледи побрела наугад по улице, расцвеченной яркими огнями реклам. Она забрела в Центральный парк и просидела там на укромной скамейке до рассвета, счастливо избежав встречи как с грабителями, так и с представителями власти. Утром на затекших ногах она продолжила свой путь, не подозревая, что движется к Тайм-сквер, самому сердцу города. Но силы ее оставили раньше, чем она туда добралась. К счастью, в это время у нее в голове возникла одна, на первый взгляд весьма сомнительная, идея. Набравшись храбрости, Миледи остановила такси и рухнула на заднее сиденье. Таксист-итальянец с ослепительной улыбкой повернулся к ней и что-то спросил.

- Брайтон, - устало сказала Миледи. - Брайтон Бич. Плиз!

- Рашн? - понимающе кивнул шофер и разразился длинной тирадой по-итальянски.

Миледи его не слушала. Она и по сторонам не смотрела. Ее мысли были заняты одним - поскорее добраться до Брайтон Бич, где, она знала, полным-полно бывших соотечественников. Больше ждать помощи Миледи было не от кого. Дорога до Брайтон Бич была сама по себе длинной, да еще они угодили в гигантскую пробку перед въездом в тоннель под Ист Ривер. Таксист довез ее чуть ли не до самого пляжа. Пришлось отдать ему почти все деньги, которые Миледи вытащила из кармана Фуэнтеса. Увидев на еще пустых улицах русские вывески, она не смогла удержать слезы. Чтобы немного успокоиться,

Миледи вышла на деревянный настил пляжа, овеваемый океанским ветерком.

В этот ранний час огромный пляж был безлюден. Только невдалеке седой мужчина и девочка играли с собакой.

- Машенька! - крикнул мужчина. - Брось ему мячик подальше!

Девочка швырнула мячик, и пес понесся по песку.

Миледи почувствовала непреодолимое желание поговорить с этим русским. Она приблизилась к нему и сказала:

- Здравствуйте. Извините меня, пожалуйста… Седой мужчина обернулся, и слова застряли у Миледи в горле. На нее смотрел ее бывший учитель истории Аркадий Михайлович Шафран.

Год 1992-й. Жанна

С ней опять случилось то, что случалось не раз… Жанна наперед знала, как все будет, и все-таки ждала, что, может быть, сегодня все кончится по-другому… Однако она вновь, как бывало раньше, непонятным образом очутилась в этом большом легковом автомобиле, где даже запах кожаных сидений был ей знаком до тошноты.

Машина опять свернула в глухой тупик, и три здоровенных, мускулистых негра, сидевших в салоне, стали быстро раздевать Жанну, ослепительно скалясь. Жгучее чувство стыда было сродни физической боли, но еще сильнее ею владело желание ощутить наконец тот взрыв наслаждения, о котором она знала только понаслышке.

Жанна еще никогда этого не испытывала. Так, может быть, в этот раз?…

Они овладели Жанной одновременно, втроем, изловчившись проникнуть в нее самыми изощренными способами. Ее возбуждение стремительно нарастало. Долгожданный миг приближался, и крик восторга уже готов был вырваться из ее горла.

Но внезапно все оборвалось. Как всегда. Исчезла машина, исчезли негры. Жанна проснулась в испарине, так и не испытав того, чего ей так безумно хотелось.

Этот кошмар часто посещал ее по ночам в последнее время. Почему в нем была машина, почему именно троица негров, Жанна не могла объяснить. Сны - эти беспощадные рассказчики потаенных желаний - словно нарочно принимают порой самые уродливые формы, чтобы поведать человеку о нем самом. Ощущение женской неполноценности стало для Жанны настоящим проклятием.

Увы, Саша Бородкин не помог ей избавиться от этого. Он был в постели нежен и внимателен. Когда Жанна, не сдержавшись, тихо вскрикнула, он испуганно спросил:

- Ты что?… Ты… еще девушка?…

- Была… - ответила она, пряча лицо от смущения. Она стеснялась, что дожила до таких лет девственницей.

Жанна очень старалась, чтобы этой, такой важной для нее, ночью все прошло так как надо. Но, к ужасу своему, осталась абсолютно холодна.

Может быть, потому, что не испытывала никакой тяги к своему первому мужчине. Она как будто отдавала Бородкину давнишний долг, таким вот образом выразив признательность за все хорошее, что он сделал для нее. С одной стороны, это было ужасно, а с другой - не такое уж великое событие. Подумаешь, какой драгоценный клад - девственность. Так и трястись над ней до конца жизни?

Больше всего Жанну ошеломила собственная бесчувственность. Неужели она уродилась не такой, как все, и ей никогда не суждено узнать хваленых радостей секса?

Бородкин давно уснул, а Жанну лишь под утро охватила тяжелая дремота. И тут же снова возник знакомый кошмар с неграми…

Проснувшись, она долго разглядывала чужое лицо на своей подушке. Оно было даже более чужим, чем вчера. Как странно, что женщиной она стала именно с Сашей Бородкиным, которого уважала беспредельно, но не любила, ни капли. Неужели пожалела его? А может быть, себя? Что же, теперь у нее «есть человек», как она сказала Иванцову с Трофимовым.

Жанна вдруг сообразила, что не слышит дыхания Саши. Она приподнялась на локте и громко сказала:

- Бородкин! Ты что, умер?

Саша мгновенно открыл глаза. Он притворялся спящим, боясь первой утренней фразы. Она заставила его облегченно улыбнуться, и Бородкин попытался обнять Жанну. Жанна отстранилась.

Из номера они вышли вместе, немножко демонстративно, и уже не расставались до самолета. В самолете Бородкин все время держал руку Жанны в своей. Говорили они мало и все о пустяках.

В аэропорту Домодедово длинной вереницей стояли свободные такси.

- Поедем ко мне? - спросил Бородкин.

- Нет, Саша. Я поеду к себе.

- Это следует понимать как твой ответ? Жанна молча кивнула.

- Значит, нет? - спросил он.

- Нет, - сказала она.

Бородкин смертельно побледнел.

- Ну, как знаешь! - сказал он и отвернулся. Саша Бородкин не умел прощать обид. А таких тем более. Но Жанне об этом предстояло узнать позже.

Год 1994-й. Зоя

«Роза ветров» оказалась бывшей столовкой, наспех переделанной в ресторан. Ни одного посетителя тут не было.

- Интерьер здесь дерьмо и кормят отравой, - заметил седой, усаживаясь за столик. - А вот кофе варят потрясающе. Но разве на одном этом сделаешь хорошие деньги?

- Может, начнем ваш серьезный разговор? - нетерпеливо сказала Зоя.

- А он уже начался.

Официантка поставила перед ними чашки с дымящимся кофе.

- Вам не надоело, Зоя Павловна, возиться с поношенным барахлом? Магазинчик ваш, конечно, процветает, но навар с него пустяковый. Да и рэкет наезжает.

И вот тут Зое окончательно стало все ясно.

Пару месяцев назад к ней в магазин нагрянула странная троица. Двое таких же качков, какие сегодня сопровождали седого, а может быть, те же самые, остались в торговом зале, делая вид, что разглядывают вещи. А третий, какой-то вертлявый и разболтанный, точно был весь на шарнирах, без стука вошел в кабинетик Зои, где она пила чай из термоса.

- Слушаю, - сказала Зоя. - Какие у вас проблемы?

- У меня никаких, - сказал вертлявый. - Это у вас проблемы. Вон уж как давно магазин открыли, а налоги не платите.

- А вы кто? Налоговый инспектор?

- Ну да. Он самый.

- А где тот, который до вас был? Он вам разве не передал документы? У меня все заплачено. Я вам сейчас копии квитанций покажу.

Зоя уже поняла, что вертлявый валяет дурака. Никакой он не инспектор. Это местные бандиты добрались наконец до ее магазина. Еще долго собирались. Зоя чуть не поверила в то, что ее эта напасть обойдет. Не обошла.

- Не надо мне бумажки показывать, - сказал вертлявый. - Я все равно очки дома забыл.

Он явно издевался над Зоей.

- Ну так сходите домой за очками, - сказала она спокойно. - Я никуда не денусь.

- Никуда не денетесь, это точно, - усмехнулся вертлявый. - Так что не будем зря время терять.

Вы же не хуже меня знаете, что сегодня без серьезной крыши не прожить. А у нас она серьезная. Серьезней не бывает.

Но в этот момент вошел Соловых.

- Вы заняты, Зоя Павловна? - Он сделал шаг назад.

- Входи, входи, Гена, - ответила Зоя. - Тут у нас интересный разговор. Тебе стоит послушать.

- При свидетелях разговора не будет, - быстро сказал вертлявый, бросив на Соловых тревожный взгляд.

- У меня от мужа секретов нет, - сказала Зоя. - Этот молодой человек, Гена, насчет крыши пришел.

- Кровельщик, что ли? - спросил Соловых.

Несмотря на серьезность ситуации, Зоя чуть не прыснула. Вертлявый побледнел от унижения.

- В общем, я все сказал! - Он повернулся к Соловых. - Не будете платить - кровавыми слезами умоетесь. И ты, и твоя метелка!

Соловых растерялся лишь на мгновение. А уже в следующее он схватил вертлявого за воротник и прижал к стене:

- Ах ты сучий потрох!…

- Не надо, Гена!… - Зоя бросилась к мужу и с трудом оттащила его от вертлявого. - Не пачкай руки!…

В тот день все на этом и закончилось. Но расслабляться было нельзя. Ответного удара следовало ожидать незамедлительно. Уже к вечеру в магазине была установлена дополнительная дверь из листовой стали. Та же фирма взялась за три дня смонтировать прочные металлические жалюзи, целиком закрывающие на ночь стеклянную витрину Дверь черного хода была укреплена железной решеткой.

Пока все эти работы не были завершены, Соловых оставался на ночь в магазине. Он надежно замуровал телефонный кабель в кирпичную стену, чтобы рэкетиры не смогли оборвать связь магазина с ближайшим отделением милиции.

Однако и этого показалось мало. Бандиты вокруг действовали все наглее, и не было никакой гарантии, что они однажды не ворвутся в магазин среди бела дня. Соловых, нажимая на свое милицейское прошлое, добился разрешения на оружие и обзавелся пистолетом Макарова. А потом за бешеные деньги приобрел в спецпитомнике молодого, но уже обученного для охраны питбуля. Этому четвероногому убийце по кличке Шамиль было отведено постоянное место в подсобке. Теперь туда осмеливался заходить только Соловых, с присутствием которого Шамиль хоть как-то мирился. Но зато в любой момент этот хвостатый дьявол мог вылететь в торговый зал и порвать врага.

Похоже, принятые меры охладили пыл рэкетиров. Во всяком случае, два месяца прошли спокойно. И вот теперь бандиты подобрались к Зое с другого конца.

Год 1992-й. Миледи

Аркадий Михайлович был потрясен. Он отправил дочку с собакой домой, а сам, сидя рядом с Миледи на песке брайтонского пляжа, слушал ее долгую исповедь. После всех передряг Миледи необходимо было выговориться.

Она рассказала ему все: и про Малюлю, и про Феликса, и про Дом моделей, и про подвал Фрэнка Бермудеса. Разумеется, в детали Миледи не вдавалась. У нее просто язык не повернулся описывать то, что делала она и что делали с ней. Аркадий Михайлович и без подробностей это понял, хотя не задал ни одного вопроса.

Миледи давно умолкла, а он все сидел, как оглушенный, не зная, что сказать в ответ. Он был совершенно убит - не грязной историей жизни Миледи, а тем, какую роковую роль суждено было сыграть ему. Ведь это он, поддавшись грубому зову плоти, толкнул Миледи, тогда еще школьницу, на порочный путь. Он предал ее, трусливо уехав из города. Сюжет, подобный тому, что уже описал Толстой в «Воскресении». Только перелистнуть последнюю страницу и поставить прочитанный том на полку было невозможно. Герои до боли знакомого сюжета сидели на чужом берегу чужого океана и ждали продолжения. А каким оно могло быть?

- Давай так, - сказал наконец Аркадий Михайлович, прикрыв глаза. - Ты пока поживешь у меня… У нас. Что-нибудь придумаем. Я просто вот так, сразу, не могу сообразить.

Миледи кивнула. На ее губах появилась неуверенная, дрожащая улыбка.

- А что вы скажете жене? - спросила она.

- Скажу правду. Что ты - моя ученица. Это же правда? Что ты попала в беду. Тебя обманули. Это тоже правда.

- Но ведь не вся, Аркадий Михайлович.

- А вся и не нужна. Пошли!…

Он старался говорить уверенно, но Миледи все же уловила легкое смятение в его тоне.

У подъезда многоквартирного дома Аркадий Михайлович остановился, словно хотел о чем-то предупредить.

- Что? - спросила Миледи.

В ту же секунду он передумал и сказал с улыбкой:

- А знаешь, ты совсем не изменилась. Нисколько.

- Я вас тоже сразу узнала, - сказала Миледи.

В его взгляде на мгновение вспыхнул знакомый озорной огонек - и тут же погас.

Аркадий Михайлович открыл дверь квартиры своим ключом и громко позвал:

- Соня!…

- Я на кухне! - отозвался женский голос. - Ну-ка иди сюда, Шафран, докладывай, что за красивую тетю ты там встретил. Мне Машенька все рассказала.

Аркадий Михайлович подмигнул Миледи, но как-то вымученно, и за руку повел ее на кухню. У разделочного стола грузная женщина средних лет бойко шинковала морковку. Она обернулась - и ее хорошенькое личико окаменело.

- Все в порядке, Соня, - поспешно сказал Аркадий Михайлович. - У нас гости.

- Какие гости? - ошеломленно заговорила Соня, ничуть не смущаясь присутствия Миледи. - Какие гости, Шафран, в десять часов утра? У меня квартира не прибрана, мне на стол нечего поставить!

- Соня, Соня! Не устраивай кагал. Я сейчас все объясню. Человек попал в беду.

- И ты изображаешь Армию Спасения?

- Пройди в комнату, - сказал Аркадий Михайлович Миледи. - Я сейчас все улажу.

Миледи послушно отступила на шаг, и кухонная дверь захлопнулась перед ее носом. За дверью началось бурное объяснение, происходившее громким шепотом. В комнате сидела девочка и гладила собаку.

- Здравствуй, - сказала Миледи.

Девочка молча смотрела на нее огромными черными глазами. И собака смотрела, не выражая никаких чувств. Миледи сделалось совсем неуютно. Она не умела разговаривать с детьми.

- Какой породы у тебя собака? - спросила Миледи.

Девочка, не шелохнувшись, продолжала смотреть на нее.

- Ты ведь понимаешь по-русски?

Девочка вдруг встала и вышла в другую комнату. Собака последовала за ней. Миледи так и осталась стоять посреди комнаты, не смея даже присесть. Наконец появился разгоряченный спором Аркадий Михайлович.

- Все в порядке. Пойдем пить кофе, - заявил он с наигранной бодростью. - Ты на реакцию Сони не обращай внимания. Это она от неожиданности.

Но Миледи прекрасно понимала, что дело совсем не в этом. Жена Аркадия Михайловича что-то почувствовала своим женским чутьем и с первого же взгляда возненавидела Миледи. К тому же хозяйка дома сразу поняла, что безнадежно проигрывает незваной гостье внешне. Смириться с этим было непросто.

Но Соня, видимо под давлением мужа, постаралась взять себя в руки.

- Присаживайтесь, - сказала она подозрительно медовым голосом, когда Миледи вновь появилась на кухне, и, не удержавшись, добавила: - У нас вообще-то достаточно тепло.

Миледи, спохватившись, стала расстегивать плащ. Аркадий Михайлович кинулся ей помогать, и тут произошло поистине ужасное. Соня взвизгнула, опрокинув кофейник. Аркадий Михайлович замер с открытым ртом. Только тогда Миледи сообразила, что плащ у нее был надет прямо на голое тело.

Она быстро запахнулась, но было уже поздно. Соня выбежала из кухни. Аркадий Михайлович растерянно смотрел на растекавшуюся по столу лужицу кофе.

- Извините, - сказала. Миледи устало. - Совсем забыла. У меня секунды лишней не было, чтобы одеться.

Внезапно ей стало все равно, что с ней будет. Она готова была вернуться на улицу и там умереть.

Но Аркадию Михайловичу какими-то титаническими усилиями удалось немного нормализовать обстановку. Кофе был сварен заново. За столом, однако, царило враждебное молчание. Миледи под ненавидящим взглядом Сони с трудом заставила себя допить чашку. К бутербродам она даже не прикоснулась. Сидя в старом халате Аркадия Михайловича, Миледи все равно чувствовала себя голой и впервые стыдилась своей наготы. В конце концов Аркадий Михайлович оставил свои бесполезные попытки разговорить женщин.

- Тебе, наверное, поспать надо, - сказал он Миледи. - Ты же всю ночь не спала.

С этим тоже возникли проблемы. У Шафранов было всего две комнаты, одна из которых принадлежала маленькой Софочке и, естественно, считалась неприкосновенной. Но и предложить супружеское ложе Миледи Аркадий Михайлович не мог. Ей пришлось устроиться на маленьком диванчике. Миледи с головой укрылась пледом и отвернулась к стене. Уснуть она не могла и только делала вид, что спит. Из-за закрытой двери Миледи слышала, как на кухне вновь разгорелась перепалка. Соня нарочно говорила в полный голос. Аркадий Михайлович отвечал ей тихо и невнятно, чтобы его не было слышно в комнате.

- Ну и сколько она у нас собирается жить? - спрашивала Соня, - Что значит «не знаю»? А кто знает? Пророк Моисей? Может быть, ты решил ее удочерить, так скажи прямо… Нет, я-то как раз не сошла с ума, хотя могла бы. Муж уходит гулять с ребенком и приводит в дом какую-то девицу с улицы. Да еще голую!… Ой, не надо, Шафран! Какие обстоятельства? Какие могут быть обстоятельства, чтобы разгуливать по Нью-Йорку в чем мама родила?… Вот пусть она и обратится туда, где ее обманули… А где эти люди? Умерли? На Луну улетели?… Ну конечно! И сейчас же помчалась на Брайтон Бич, где живет ее добренький учитель истории… Не надо, Шафран! Такие случайности только в кино бывают… Я тебе запрещаю клясться здоровьем Софочки! Тем более по такому поводу!… Я ничего не предлагаю. Я спрашиваю тебя, Шафран, что ты думал своей головой, когда пригласил ее сюда?…

Да таких в Америке сотни! Может быть, ты дашь объявление в газете, что мы готовы всех принять? Мы ведь миллионеры! Это другие таксисты зарабатывают гроши, а Шафран приносит каждый день домой пачку долларов… Как? Как ты ее отправишь домой? Ведь у нее, насколько я поняла, даже документов никаких нет. Ты кем себя вообразил? Генеральным секретарем ООН?…

Этот скандал длился бесконечно, и Миледи, вздрагивавшую сначала после каждой реплики Сони, все-таки сморил сон.

Год 1993-й. Жанна

Жанна решила опровергнуть предсказание Бородкина, что в одиночку ее затопчут. Она вдруг поняла, что ей, уже взрослой женщине, нельзя сидеть в бездействии и ждать, когда кто-нибудь в очередной раз протянет руку помощи. Нужно было, пока не поздно, действовать самой.

В первую очередь Жанна занялась кооперативной квартирой, которую Бородкин обещал устроить на Речном вокзале. Она отправилась в правление кооператива, и там выяснилось, что дом давно готов и его уже начали заселять. Но в списках ее фамилии почему-то не оказалось. Раньше бы Жанна безропотно сдалась. Но теперь она устроила невероятный скандал, почти истерику, и фамилия ее обнаружилась среди тех, кто не сделал очередной взнос. Жанна немедленно выложила не только взнос, но и окончательную сумму. Слава богу, заработанных на последних гастролях денег на это хватило.

Разговор пошел совсем другой, и к концу дня Жанна уже получила ключи от собственной квартиры. Вселиться она могла хоть сегодня, но решила с этим подождать. Однако предусмотрительно врезала в дверь новый замок.

Вдохновленная первым успехом, Жанна отправилась в Москонцерт и объявила тамошнему начальству, что намерена сделать сольную программу, на что она как лауреат Международного конкурса имеет полное право. С ней неожиданно легко согласились, и она тут же стала вербовать музыкантов в свой коллектив. Желающих оказалось на удивление много, так что Жанна даже получила возможность выбирать. Как-то сам собой образовался, точно соткался из воздуха, некий Боря Адский - шустрый администратор, взявшийся «раскрутить» Жанну с ее новым коллективом. У Адского было в заначке помещение в Клубе имени 1905 года, которое на первых порах вполне могло служить репетиционной базой. Оставалось только слепить программу и получить на нее «добро» худсовета.

Уже через неделю Жанна начала репетировать.

Опыт работы с «Настоящими мужчинами» оказал ей неоценимую услугу. Она знала, как себя вести с музыкантами, знала все их примочки и приколы. Она четко представляла себе, чего хочет добиться и как это сделать. Поскольку на этот раз Жанна была главной фигурой, и фигурой единственной, она без стеснения тянула одеяло на себя и командовала всем - от репертуара и аранжировок до костюмов и света. Властность, позаимствованная ею у Саши Бородкина, позволяла держать музыкантов в ежовых рукавицах. Ее разносов стали побаиваться.

Но как бы ни была хороша новая программа, по нынешним временам без телевидения раскрутиться по-настоящему нечего было и думать. И Жанна решила предпринять атаку на музыкальную редакцию. По телефону никто не мог увидеть, что она сидит у аппарата красная, как рак, поэтому Жанна говорила с несвойственным ей нахальством:

- Вас беспокоит лауреат международного конкурса «Черное море» Жанна Арбатова. Я хотела бы показать несколько своих новых песен… Я не знаю, для какой передачи конкретно. Это вам решать. Недостойных внимания песен я бы не предложила… Нет, на будущей неделе это исключено. Я уеду. У меня гастроли в Скандинавии… Ну, если у вас все так сложно, может быть, вы мне дадите телефон молодежной редакции?… Нет-нет, что вы! Никаких обид. Что?… Да, сегодня смогу… Нет, в шесть у меня еще запись на «Мелодии» не закончится. Давайте в девятнадцать часов. Договорились?…

Жанна положила трубку и подождала, пока ее щеки перестанут пылать. Вранье и нахальный тон дались ей с трудом. Но, черт возьми, она же была актрисой, в конце концов! И сейчас сыграла отлично! Оставалось не подкачать при встрече.

Но и в Останкино все прошло замечательно. Музыкальная редакция дождалась Жанну почти в полном составе во главе с самим шефом -- бессменным Солдатовым. Жанна, сев за рояль, сыграла пять песен, три из которых были приняты на ура. Договорились о срочной записи в начале будущей недели, перед выдуманной Жанной поездкой в Скандинавию.

Потом все дружной компанией погрузились в лифт на одиннадцатом этаже и съехали вниз. Но выйти из здания не смогли.

За это время в самом телецентре и вокруг него кое-что переменилось. И переменилось круто. Еще полтора часа назад Жанна заметила у центрального входа усиленный наряд милиции, но не придала этому значения. В последнее время в Москве было неспокойно, и во многих местах увеличилась охрана. Но то, что она сейчас увидела в вестибюле телецентра, было из ряда вон выходящим. Там стояли бойцы подразделения «Витязь», держа автоматы наизготовку. Сквозь стеклянные двери центрального входа в сгустившихся сумерках была видна толпа, агрессивно размахивающая какими-то плакатами и палками.

- Куда? - заорал один из «витязей», увидев выходящих из лифта. - Назад! Быстро!…

- А в чем, собственно, дело? - важно осведомился Солдатов.

Но ответа он не услышал. Вместо этого раздался ужасающий треск, и мощный самосвал, круша стекла и алюминиевые переплеты, проломил вход в здание. За ним ринулась вопящая толпа. И тут же стеганули выстрелы. «Витязи» попадали на пол и открыли ответный огонь. Солдатов крикнул по-заячьи и сломя голову понесся к лестнице, ведущей в подвальный бар. Музыкальная редакция бросилась за своим лидером, увлекая Жанну. Перестрелка за их спинами усилилась. И если бы Жанна оглянулась, то увидела бы яркие цепочки трассирующих пуль, вспарывавших темноту.

Внизу до смерти перепуганные барменши рассказали, что телецентр штурмуют стихийно образовавшиеся отряды под командованием бесноватого генерала Макашова, поклявшегося раскатать по бревнышку это гнездо сионизма и западной пропаганды. Он призывал перевешать на фонарях всех завравшихся в угоду президенту телевизионщиков, чтобы лично обратиться к русскому народу и поднять его на борьбу за коммунистические идеалы.

- Нас-то они не тронут, - успокаивали друг друга барменши. - Мы что? Мы только сосиски да кофе варим. А нам все равно для кого.

Впрочем, когда в бар привели легко раненного в голову «витязя», барменши с материнской нежностью стали хлопотать вокруг него и поносить генерала Макашова последними словами.

Наконец наверху все затихло, но пленники бара все равно боялись высунуть нос. Жанна не выдержала.

- Пойду узнаю, какая там власть наверху, - сказала она, направляясь к лестнице.

- Не надо, не надо! - зашипел Солдатов. - Пусть за нами придут!…

Жанну рассмешили его слова:

- Вот вы и ждите, пока за вами придут. А я не хочу.

Она стала подниматься по лестнице. Вся музыкальная редакция провожала ее такими взглядами, будто она всходила на эшафот, как ее французская тезка по фамилии д’Арк.

Но наверху все было кончено. Нападавших оттеснили и рассеяли. В вестибюле суетилось множество людей в камуфляжной форме.

Октябрьский штурм Останкинского телецентра закончился неудачей.

На следующий день Москва продолжала бурлить. Но Жанна абсолютно не чувствовала себя участницей исторических событий. Она только испытала досаду оттого, что сорвалась очередная репетиция, поскольку половина музыкантов не пришли. В пику происходящему Жанна решила немедленно заняться переездом на новую квартиру. В транспортном агентстве, куда она позвонила, чтобы заказать грузовик, никто ее не принял за сумасшедшую. Наоборот, ей ужасно обрадовались и обещали прислать машину и грузчиков завтра с самого утра.

Утром, сидя в ожидании на упакованных вещах, Жанна набрала телефон Мити Иванцова.

- Да, я вас слушаю, - ответил он каким-то безжизненным голосом.

- Митя, это ты? Привет! Это такая Арбатова, если ты еще помнишь, - защебетала Жанна. - Ничего, что я звоню? Неофициальная жена не ревнует?

- Нет, - все так же тускло сказал он.

- Ну как вы там, мальчики? Как ты? Как Вовка?

Повисла странная пауза.

- Алло! - позвала Жанна. - Ты в порядке, Митя?

- Вовки больше нет, Жанка, - сказал Иванцов.

- Как это нет? Что за шутка дурацкая!…

- Это правда, Жанка. Он умер вчера. Погиб. Его убили, понимаешь? Убили.

Комната качнулась и пошла кругом. Жанна едва не выронила трубку.

- Кто? - спросила она шепотом.

- Если бы знать.

В последние дни своей жизни Трофимов словно вдвое помолодел. Он был опьянен бурными митингами и демонстрациями, сотрясавшими Москву. Забросив все дела, он включился в работу какого-то комитета по защите демократических свобод, выступал на собраниях, стоял в пикетах, распространял воззвания. Глаза его горели мальчишеским огнем. Казалось, он всю жизнь ждал того счастливого момента, когда сможет с головой погрузиться в штормовую, почти революционную атмосферу. Для него всегда существовало только белое и черное, без полутонов. И выбрав что-то одно, он был верен своему выбору до конца.

В полдень четвертого октября он позвонил Иванцову:

- Димитрий, ты знаешь, что сейчас происходит у «Белого дома»?

- В общих чертах, - ответил Иванцов. - Слушаю, как по Би-би-си враги клевещут.

- Это не слушать надо, а видеть своими глазами!

- Не уверен.

- Ну и мудак! Короче, я бегу туда. Идешь со мной?

- Владимир, - сказал Иванцов, - не пори горячку. Не ты ли в свое время заставил меня прочитать «Атомную станцию» Лакснесса?

- При чем тут это?

- Помнится, там был восхищавший тебя персонаж - Органист. Тот самый, который принципиально во время войны не читал газет с военными сводками, потому что потом все это можно было узнать из пяти строчек в энциклопедии.

Ты меня убеждал, что это очень мудро.

- Значит, мы оба ошибались.

- Кто?

- И Органист, и я. В общем, ты остаешься дома?

- Да. И тебе советую.

- Ох, как ты пожалеешь!… - И Трофимов бросил трубку.

Митя Иванцов действительно пожалел. Вернее, проклял самого себя. Возможно, не останься он дома, все не кончилось бы так скверно. Может быть, он уговорил бы друга не соваться близко к «Белому дому», остаться на другом берегу реки. Возможно, он не дал бы Трофимову совершить ту роковую перебежку от укрытия до укрытия, когда из окна «Белого дома» ударила короткая автоматная очередь. Она срезала Трофимова на бегу и швырнула на землю. Только стекла очков блеснули. А кто стрелял - пойди найди…

- Послезавтра. В крематории. В десять утра, - донесся до Жанны голос Мити Иванцова.

- Ты-то как? - с болью спросила она.

- А никак, - сказал он без выражения. - Меня вчера тоже немножечко убили. Не до конца, как видишь…

Жанна тихонько положила трубку. Это была первая серьезная потеря в ее жизни. Она не могла себе представить, что больше никогда… Нет, она не могла себе этого представить.

Глава четвертая Опасная зона

Год 1994-й. Зоя

Потрясающий кофе, который варили в «Розе ветров», показался Зое горьким, как желчь.

- Так это ваши приходили ко мне за деньгами? - спросила она.

- Мои, Зоя Павловна, - кивнул седой. - Надеюсь, не нагрубили? Я их строго предупредил. Не люблю хамства.

- Я так поняла, что этот вопрос закрыт? - спросила Зоя.

- Вы неправильно поняли. Если вы решили, что стальная дверь, ваша собачка и ствол у вашего мужа в кармане меня так озадачили, то это наивно, Зоя Павловна. Возьмите сегодняшний инцидент. Ведь вы его не ожидали. При желании вас можно было взять голыми руками. Даже несмотря на ваш удар, достойный аплодисментов. Но что мы все о грустном? Как вам кофе? Наверное, и вкуса-то не ощутили. А все проклятые нервы.

- Ладно, - сказала Зоя со вздохом. - Сколько вы хотите с моего магазина?

- Нисколько. Ваш магазин доживает последние дни.

- Взорвете, что ли?

- Ну вы меня прямо каким-то террористом международного масштаба считаете. Я не палестинец, Зоя Павловна. Ваш магазин просто снесут по плану реконструкции Пятницкой улицы. У меня точные сведения из мэрии.

- Тогда я ничего не понимаю. К чему весь этот цирк сегодня?

- Грешен. Люблю эффекты. Ну да бог с ними. Надо вам, Зоя Павловна, освобождаться от своего магазина.

- То есть?

- Продать. Причем срочно.

- Какой же дурак его купит, если его сносить собираются?

- А вот это уже моя проблема. Я вам такого дурака найду. Не у всех есть связи в мэрии.

- Допустим, я продам магазин. Деньги - вам?

- Ни копейки.

- Что это вы такой добренький?

- А может быть, вы мне нравитесь?

Не зная, что ответить, Зоя пригубила остывший кофе.

- Как вы смотрите на то, чтобы приобрести это заведение? - спросил седой, обведя взглядом пустой зал.

- Зачем?

- Кофеварку тут можно оставить. А все остальное поменять коренным образом и устроить шикарный кабак со стриптизом. Дорогой. От клиентов отбоя не будет, уверяю вас.

Я бы и сам это сделал, да свободных денег сейчас нет. Я на Кипре домишко прикупил. Обустраиваю. А там с нашего брата дерут безбожно, будто мы доллары сами печатаем. Да и вообще мне светиться лишний раз не хотелось бы. Я, конечно, войду в долю, но неофициально. Обеспечу безопасность, клиентуру, хорошее отношение местных властей. Если у меня будет процентов семьдесят дохода, это нормально, мне кажется. А вам?

- Пятьдесят, - неожиданно для самой себя сказала Зоя. - Раз вся материальная ответственность на мне, тогда пополам.

- А идея? Она ничего не стоит?

- Ну, вам пятьдесят пять и мне сорок пять. Седой довольно засмеялся.

- Я рад, что не ошибся в вас, Зоя Павловна, - сказал он. - Молодая, привлекательная женщина с хорошей хваткой - это как раз то, что надо.

Только тут Зоя спохватилась:

- Я еще не сказала «да».

- Но ведь вы и «нет» не сказали. А скажете, так будете, простите, последней дурой.

- Я должна подумать.

- Конечно. Женщина не должна сдаваться сразу. Я позвоню вам завтра домой в десять утра.

- Вы и мой домашний номер знаете?

- Ну, Зоя Павловна! - укоризненно сказал седой.

- Ладно. Завтра.

- Может быть, есть вопросы?

- Только один. Как вас зовут?

Седой помедлил, потом, прищурившись, посмотрел на Зою и сказал:

- Зовите меня Сильвер.

Он оставил Зою за столиком и, приволакивая левую ногу, ушел.

Год 1992-й. Миледи

Проснулась она оттого, что почувствовала чей-то пристальный взгляд. Человек, сидевший напротив, был ей незнаком. Чем-то неуловимо напоминал молодого Аркадия Михайловича, только в каком-то карикатурном варианте. Своим демоническим обликом он походил на оперного злодея. Увидев, что Миледи открыла глаза, оперный злодей ослепительно улыбнулся.

- Выспались? - спросил он. - Тогда здравствуйте! Меня зовут Гриша. Я прихожусь младшим братом Аркадию. И хочу признаться сразу, что еще никогда не встречал такой красивой девушки. Не вздумайте мне отвечать тем же, иначе я умру от смеха.

Миледи невольно улыбнулась, что привело Гришу в неописуемый восторг.

- Какая у вас улыбка! - воскликнул он. - Джоконда может спокойно уходить на пенсию! За такую улыбку надо деньги брать. Впрочем, я, кажется, слишком горячу коней. Вы запомнили, как меня зовут?

- Гриша, - сказала Миледи, продолжая улыбаться.

- А вас зовут Милой. И в школе у вас было прозвище Миледи. Вы мне позволите вас так называть?

- Конечно. Мне так даже привычней.

- Замечательно! - сказал Гриша. - Я был почему-то уверен, что мы с вами поладим. Должен признаться, что я целый час вот так сидел, разглядывая вас без вашего разрешения. Но надо же мне было присмотреться к человеку, с которым мне предстоит жить вместе.

- Как это - вместе? - изумилась Миледи.

- Не пугайтесь. Не в физическом смысле. В территориальном.

- Все равно не понимаю.

- Сейчас объясню. У Аркадия золотое сердце. Но Соня, Соня! Она уже пятнадцать лет усиленно вьет семейное гнездо, и ничего больше ей не надо. Принеси Аркадий в дом жабу, Соня и тогда сходила бы с ума от ревности. Согласитесь, вы далеко не жаба. Что делает Соня? Соня ходит по квартире и уже присматривает крюк попрочнее, чтобы повеситься. Она вам отдаст последний лифчик, но не простит, что Аркадий подал вам стакан воды. Это, конечно, клинический случай, но ревность, увы, не лечится. Если же вы уйдете из этого дома, вернее подруги, чем Соня, вам не найти. Она для вас и кровью своей пожертвует, и кожей.

- Зачем же Аркадий Михайлович привел меня сюда? - спросила Миледи. - Он ведь все это знал.

- Еще как знал! Соня с первого дня была такой. И Аркаша не раз имел полный компот без всякого повода с его стороны.

Но у брата тоже свои тараканы в голове. Он хочет осчастливить все человечество. А с вами вообще особый случай. Воспоминания юности. Он мне ничего не говорил, но я так понял, что когда-то он был в вас немножко влюблен. Верно? И вы в него тоже? Хорошо, хорошо, не отвечайте. Хотя, я думаю, тут скрывать нечего, Я знаю, что такое школьная платоническая любовь. Сам когда-то украдкой вздыхал по учительнице химии.

Миледи смотрела на Гришу, стараясь не выдать своих чувств. Знал бы он, какая платоническая любовь была у нее с его братом в холостяцкой квартире приятеля!

- В общем, условия задачи ясны, - продолжал Гриша. - И мы с Аркадием решили ее таким образом, что вы пока поживете у меня. Это неподалеку. Квартирка мизерная, вроде спичечного коробка, но я там один. Соседи даже одобрят, а то им все невдомек, почему это я не вожу к себе девушек. Вы найдете в себе силы сыграть роль моей девушки?

- А что для этого нужно? - спросила Миледи. Гриша внезапно покраснел:

- Если вы имеете в виду постель, так нет. Я никакой оплаты не требую. Тем более подобной. И не собираюсь взваливать на вас хозяйство. Просто это единственный возможный вариант.

- А тогда зачем вам это все, Гриша?

- Я не знаю, что вам ответить, - сказал он. - Считайте, что я просто выручаю брата, если вам так удобнее.

- А если бы это была жаба?

- Какая жаба?

- Ну, вы про жабу говорили.

- Вас обидело сравнение? - Гриша вскочил. - Извините…

- Да нет, все нормально.

- Значит, решено? - Гриша опять ослепительно улыбнулся. - Тогда я вам скажу честно. Жабу я тоже взял бы. Но с гораздо меньшим удовольствием.

Миледи поселилась у Гриши в тот же день. Узнав, что все устроилось наилучшим образом, ревнивая Соня переменилась как по волшебству. Она вытряхнула из шкафов всю свою одежду и чуть ли не со слезами на глазах умоляла Миледи взять хотя бы маечку. Потом с феноменальным проворством Соня приготовила роскошный обед и лично проследила за тем, чтобы на тарелке Миледи не осталось ни крошки. Она была оживлена, остроумна и даже сразу как-то похорошела. И Миледи стало понятно, почему Аркадий Михайлович выбрал ее когда-то себе в жены.

На прощание Соня расцеловала Миледи и взяла у нее обещание заходить запросто когда вздумается. Уже на улице Миледи обнаружила в кармане плаща несколько свернутых в трубочку купюр.

- Сонины дела! - усмехнулся Гриша. - Я же говорил. Теперь она вас замучает своей заботой.

В своей однокомнатной квартире, оказавшейся действительно не намного больше спичечного коробка, Гриша быстро приладил занавесочку, отделившую угол для Миледи. Сам он намеревался спать на раскладушке, и обсуждению это не подлежало.

Словом, теперь Миледи было где приклонить голову. Но и только. Будущее ее оставалось туманным. Сониных денег хватило на то, чтобы кое-как одеться в дешевых брайтонских магазинах. На этом все дела у Миледи закончились. Она взялась было за уборку квартиры, но Гриша содержал свое жилье в таком идеальном порядке, что там пылинки было не найти даже под микроскопом. Вся еда хранилась в холодильнике уже в готовом виде. Оставалось только разогреть ее в микроволновке.

Гулять по Брайтону было скучно. Дважды пройдясь по главной улице, Миледи потеряла к ней интерес. К тому же над головой грохотали поезда метро, несущиеся по железной эстакаде. Хотя на Брайтоне говорили по-русски, Миледи чувствовала себя чужой. Все тут, казалось, друг друга знали, здоровались на каждом шагу и заводили бесконечные разговоры о том, что слышно из Москвы, Минска, Львова, Ташкента. Бывало, просто обменивались парой фраз:

- Вы слышали, что учудил Лева?

- Это какой Лева? Сын старика Левицкого?

- Так вы слышали?

- Не слышал и слышать не хочу. Лева пустой человек. Он взял дело и уже два раза доплачивал!…

В магазине продавец, снимая с весов колбасу, спрашивал на чудовищной смеси английского и русского:

- Вам ее наслайсить или хотите куском?

Миледи не чувствовала своеобразной прелести этих брайтонских сценок. Наоборот, они ее раздражали. Ей казалось, что люди вокруг прикидываются, как они прикидывались счастливыми, когда собирались в компании за столом.

Многие жили на Брайтон Бич уже давно, но все равно в присутствии Миледи считали своим долгом постоянно твердить, что правильно поступили, уехав сюда. Все разговоры, однако, сводились к воспоминаниям о прежней жизни. Только совсем уж зеленая молодежь не мучилась ностальгией.

В компаниях, правда, Миледи бывала редко. Гриша с раннего утра до позднего вечера торговал с лотка книгами, присланными из России. Они пользовались сумасшедшим спросом, но, чтобы как-то сводить концы с концами, работать приходилось много. Тем более что теперь Грише требовалось больше денег. И не потому, что у него в квартире появился лишний едок.

Гриша безумно хотел показать Миледи Нью-Йорк, о котором она до сих пор имела смутное представление. Он гулял с ней по бесконечному Бродвею, продуваемому постоянным ветром с Гудзона. Он сводил ее на мюзикл «Мисс Сайгон», шедший в театре на углу Пятьдесят третьей улицы. Он затащил Миледи в музей Метрополитен, от посещения которого у нее осталась только головная боль и сожаление о четырнадцати долларах, потраченных впустую. В Мировом торговом центре они поднялись в кафе на сто седьмом этаже, откуда с самолетной высоты весь город был как на ладони. В кафе потрясающий негр играл на рояле старые регтаймы, не тронувшие душу Миледи. А когда она подошла к большому окну, доходящему до пола, и под ней открылась бездна, Миледи стало по-настоящему плохо. На пароходике они совершили круиз вокруг Манхэттена, полюбовавшись заодно Статуей Свободы.

Впечатлений было слишком много, и вскоре в голове у Миледи перемешались Чайна-таун и Радио Сити, Рокфеллеровский центр и Литл Итали, Эмпайр Стэйт Билдинг и Трамп Тауэр.

Годы 1944-1994-й. Мэтр

Иван Сергеевич Зернов никогда не был трусом. Это подтверждали боевые награды, которые в День Победы украшали его нынешний элегантный смокинг. Правда, бывший боцман Черноморского флота непосредственного участия в военных действиях не принимал. Но с фронтовыми концертными бригадами Зернов не раз бывал на передовой, хлебнул и артобстрелов, и бомбардировок, и даже однажды вывел артистов из немецкого окружения под Смоленском. Тогда он еще не был народным артистом, а подвизался в качестве рядового конферансье, уморительно изображая психопата Гитлера и распевая лихие куплеты про Гансов и фрицев, отморозивших в России «и уши, и носы, и кое-что похуже». Благодарная солдатская аудитория души не чаяла в молодом артисте.

Много позже, обзаведясь вальяжными манерами и сменив «Беломор» на кубинские сигары «Ромео и Джульетта», Зернов остался смелым человеком. Сатирические монологи, с которыми выступал уже всесоюзно известный конферансье, нередко пугали высоких чиновников. Но даже самой Екатерине Алексеевне Фурцевой, министру культуры, не удалось обломать Зернова.

Как-то у них состоялся очень жесткий разговор один на один. Зернов держался как кремень. Раздраженная его упорством, Фурцева прервала аудиенцию сухой фразой:

- Ну, в общем, я вам сказала все, что хотела!

- Вы удовлетворены? - спросил Зернов, поднимаясь со стула.

- Разумеется, нет!

- Тогда я остаюсь. - Зернов снова опустился на стул. - Настоящий мужчина не имеет права уходить, пока женщина не удовлетворена.

Фурцева вдруг по-девичьи вспыхнула.

- Ну вы и наглец, Иван Сергеевич! - сказала она и засмеялась. - Я ведь хочу вас от неприятностей уберечь. Ну подредактируйте сами немножко свои тексты. Уберите сомнительные места.

- Екатерина Алексеевна, - сказал Зернов проникновенным тоном, - вы бы Ойстраху посоветовали не все ноты играть, а через одну?

Фурцева отвернулась к окну и сказала со вздохом:

- Боже мой, как мне иногда с вами трудно!

- Так ведь и нам с вами не легче, - отозвался Зернов.

Ответа не последовало, и он тихо вышел из кабинета.

С публикой на концертах Зернову было проще, хотя чего только не случалось. И пьяные лезли на сцену, и издевательские реплики из зала раздавались, и шутки, бывало, встречали гробовым молчанием. Но Иван Сергеевич ни разу не ушел с эстрады побежденным. Импровизируя на ходу, он умел взять зал в руки.

В такие минуты бывший боцман чувствовал себя противостоящим крепкому шторму.

А сколько интриг и скандалов возникало за кулисами, в узком мирке, полном неудовлетворенных актерских амбиций! Зернов привык разрубать клубок самых чудовищных сплетен одним решительным ударом. Он не боялся нажить себе врагов и с презрением относился к завистникам. Этим он заслужил уважение даже тех, кто его ненавидел.

С профессией конферансье Зернов тоже покончил без колебаний. Времена менялись, и старые мастера эстрады один за другим выходили в тираж. На фотографиях с дарственными надписями они оставались по-прежнему молодыми и красивыми: Илюша Набатов, Миров и Новицкий, Афоня Белов, Тимошенко с Березиным, Рудаков и Нечаев, Аркаша Райкин, Миронова и Менакер, Леня Утесов… Многих и в живых-то давно не было. А те, кто еще здравствовал, уже не могли тягаться с тем же Жванецким, чья умная и тонкая ирония так точно выражала дух времени. Зернов понял, что пора и честь знать.

Однако на пенсию его не отпустили, а сделали директором потихонечку угасающего Театра эстрады. Этот театр по инерции еще считался престижной площадкой, но явно не выдерживал конкуренции с современным Концертным залом «Россия», переманившим всех звезд, способных делать битковые сборы. Зернов и тут не дрогнул. Он всколыхнул все свои артистические связи. Среди нынешних кумиров оказалось немало его крестников, и отказать новому директору Театра эстрады они не могли.

Попутно Зернов взялся за поиск новых талантов. Так судьба свела его с Жанной Арбатовой, еще ни разу не дававшей сольных концертов в Москве. Зернов не поленился съездить на репетиционную базу в Клуб имени 1905 года и посмотреть, какова Арбатова в деле. До конца репетиции он не досидел, встал и решительно вышел в коридор. За ним бросился помертвевший Боря Адский, администратор Жанны:

- Иван Сергеевич! Послушайте еще пару песен. У нас программа выстроена по нарастанию!…

- Мне достаточно, - отрезал Зернов.

- Неужели так ужасно?

- Ты болван, Боря! Ты даже не представляешь, какой бриллиант попал тебе в руки. Верно, что дуракам везет. Я даю вам свою площадку в конце мая на пять дней. Согласен?

- Еще бы! - воскликнул Адский.

- Нет, Иван Сергеевич, на неделю, - раздался голос Жанны. Она незаметно подошла к мужчинам.

- Жанна!… - Адский всплеснул руками.

- Она права, - сказал Зернов. - На неделю!… Рекламой сольного концерта Арбатовой Иван Сергеевич занялся сам, оставив Борю Адского на побегушках. В результате на три первых выступления были проданы все билеты до единого. И вот этот звонок за час до начала…

Голос, сообщивший, что в Театре эстрады заложено взрывное устройство, был каким-то безжизненным, словно на том конце провода находился говорящий автомат.

Только одна фраза, а за ней гудки отбоя.

Зернов положил трубку и задумался, посасывая незажженную сигару. Идиотов, способных на подобную шутку, хватало. Забавного в ней не было ни капли. Уж такой искушенный в различных розыгрышах человек, как Зернов, не клюнул бы на жеваное дерьмо. Значит, телефонная угроза имела целью сорвать сегодняшний концерт Жанны Арбатовой. Кому-то, видно, она крепко насолила. Но заниматься расследованием не было времени. Зрители уже собирались у дверей театра.

Ситуация, что и говорить, создалась необычная. В прежние времена ничего подобного не случалось, да и не могло случиться. Теперь же можно было ожидать чего угодно. Посоветоваться Зернову было не с кем, он должен был принимать решение сам, причем в считанные минуты. По внутренней связи Зернов дал команду пока не пускать публику в театр. А сам с незажженной сигарой в зубах решительным шагом проследовал в гримуборную Жанны.

- Оставьте нас одних! - сказал Зернов властным тоном.

Гример и костюмерша поспешно вышли за дверь.

- Тут вот какое дело, детка. - Зернов стал за спиной Жанны, сидевшей перед зеркалом. - Мне только что позвонили в кабинет и предупредили, что где-то в театре заложена бомба.

- Бомба?… - переспросила Жанна осевшим голосом.

- Так сказал позвонивший.

- А кто звонил?

- Это мы с тобой потом вычислим.

- Значит, кто-то хочет сорвать мой концерт?

- Без сомнения. Сейчас вопрос один: что делать?

- А если это просто дурацкая шутка?

- Не исключено. А если нет? В зале больше тысячи мест. Могу ли я пойти на такой риск?

- Но ведь можно позвонить в милицию. Пусть проверят.

- Разумеется. Но это, как ты понимаешь, не минутное дело. Значит, сегодняшний концерт все равно псу под хвост. Я сам все объясню публике. Люди поймут.

Они продолжали общаться через зеркало. Зернов почувствовал в этом какую-то излишнюю театральность и отошел в сторону. Жанна молчала, опустив голову.

- Ну что ты молчишь? - спросил Зернов. - Я этот концерт тебе верну. А то, что отмена произошла из-за бомбы, - это же такая реклама! Народ, детка, на тебя валом повалит, понимаешь?

- Я все понимаю, Иван Сергеевич, - наконец заговорила Жанна. - Отменить, конечно, ваше право. Но я все равно выйду сегодня на сцену, пусть даже в зале не будет ни души. Выйду и спою, и никому меня запугать не удастся. Пусть знают!…

Зернов давно уже перестал удивляться чему бы то ни было. Но этот короткий монолог, полный сдержанной силы, его поразил. Значит, не так уж безнадежны те, кто идет на смену. Есть еще, черт побери, настоящие люди и настоящие артисты!

От нахлынувших чувств старый эстрадный волк даже перекусил свою незажженную сигару и выплюнул ее прямо на пол.

- Уважаю! - сказал он.

Это слово в устах Зернова значило многое.

- Мы с тобой сделаем по-другому, детка, - продолжил Зернов. - Мы сегодня с тобой отмочим такой номер, что вся Москва будет стоять на ушах.

Год 1995-й. Зоя

За годы, прошедшие с той злополучной перестрелки в Кратове, жизнь Сильвера существенно переменилась. Из обычного подмосковного бандита он выбился в солидные авторитеты, хотя и не покупал себе титула вора в законе. Обладая от природы гибким, хватким умом, он сумел поставить себя в криминальной среде исключительно за счет личных качеств. Пока Сильвер залечивал огнестрельные раны, он много читал, много думал и пришел к выводу, что вульгарный бандитизм - занятие слишком хлопотное и слишком опасное. Экономические перемены в стране открывали куда более заманчивые горизонты. Те, кто поумнее, давно уже сообразили, что криминальные деньги гораздо выгоднее отмывать, вкладывая их в легальный бизнес. Там люди ворочали неслыханными суммами, что позволяло повязать по рукам и ногам самых высоких чиновников.

Вернувшись к делам, Сильвер, как говорится, «сменил масть». Разогнав всю свою прежнюю шушеру, он навербовал новых людей, подбирая их с тщательностью, свойственной кадровикам из «почтовых ящиков».

Сам Сильвер сумел избавиться от блатной «фени», от бандитских замашек и теперь выглядел солидным бизнесменом. Ранняя седина придавала ему респектабельность. Рэкетом он занимался теперь лишь для того, чтобы у него постоянно были наличные деньги. Основные капиталы Сильвера крутились в одной компании по продаже сырой нефти и еще в небольшом банке, дававшем ссуды под приличные проценты. Шикарный ресторан нужен был Сильверу не столько для денег, сколько для налаживания деловых связей. Под рюмку и пляску голых девочек какие только вопросы не решались. А если еще тайно поснимать кое-кого в обстановке беспредельного разгула, то можно получить в руки такие ниточки, которые позволят управлять людьми как марионетками.

Зоя, на его взгляд, идеально подходила для роли хозяйки такого заведения. Никаких темных делишек за ней не числилось. Ее хватке и энергии могли позавидовать многие мужчины. К тому же Зоя была обезоруживающе привлекательна. А если ее одеть соответственно, сделать ей первоклассный макияж и прическу - вообще станет королевой. И разговаривать с ней можно напрямик, без намеков.

Такая женщина могла бы стать для Сильвера не только деловым партнером. Он не сомневался, что она и в постели хороша. Но если бы их встреча произошла раньше, несколько лет назад! А сейчас в половом смысле женщины для Сильвера не существовали. Тогда в Кратове одна из милицейских пуль, словно в насмешку, навсегда лишила Сильвера главной мужской радости.

Внешне ничего не изменилось. Разве только шрам от пули остался в том месте, которое не видно. Но мужская сила исчезла безвозвратно. Поняв это, Сильвер был охвачен одним желанием - мочить ментов, но вовремя одумался. Это ничего бы не изменило, а только осложнило бы ему жизнь. Чтобы пресечь неизбежные насмешки, Сильвер решил не скрывать своего изъяна. Наоборот, он говорил об этом в лоб, причем с такой иронией, от которой у всех пропадало всякое желание возвращаться к этой теме. Позже он и Зою огорошил своим признанием.

- Меня правоохранительные органы лишили половых, - заметил он как-то в разговоре.

Зоя выдержала его испытующий взгляд.

- Значит, гора с плеч, - сказала она спокойно. Сильвер беззвучно засмеялся. Зоя выдержала очередной экзамен. А тогда, вернувшись домой после разговора с Сильвером в «Розе ветров», Зоя была сама не своя. Они долго обсуждали с Соловых, что им теперь делать.

Около полуночи в дверь позвонили. Соловых открыл, держа в свободной руке своего «Макарова», и увидел одного из Сильверовых качков, который без слов протянул ему ключи от «шестерки» и исчез. Зоя бросилась к окну У подъезда стояла ее машина. Целехонькая, будто с ней днем ничего не произошло. Это и решило дело. Утром на звонок Сильвера она ответила согласием.

Магазин был продан через два дня без каких бы то ни было затруднений. А через пару недель бульдозеры срыли его до основания.

Но это Зою уже не волновало. Ее закрутили новые дела. В перекупленной тоже без проблем «Розе ветров» начался капитальный ремонт. Все помещение было практически выстроено заново, согласно нужной планировке. Потом за дело взялись дизайнеры, изощрявшиеся во всем - вплоть до таких мелочей, как столовые приборы. У Зои голова пухла от забот: одежда официантов, составление меню, подбор поваров, закупка спиртного для бара. А еще нужно было найти девушек для стриптиза, организовать рекламу, пригласить музыкантов на постоянную работу, установить холодильные камеры. Без Сильвера она бы пропала. Но Сильвер все держал под личным контролем. У него хватило ума не полагаться на собственный вкус. Он буквально из-под земли доставал специалистов, отлично знавших свое дело. Дилетантам тут места не было. Например, обучением официантов занимался какой-то замшелый отпрыск графского рода, погулявший в юные годы по злачным местам всей Европы, а стриптизерш муштровала заслуженный мастер спорта, бывшая чемпионка по художественной гимнастике.

Труднее всего было с Соловых. Он со своим неистребимым деревенским видом никак не вписывался в шикарный ресторан. От должности швейцара Соловых отказался наотрез. Наконец Сильвер предложил ему стать главным вышибалой, то есть командовать охраной, состоящей из качков. Соловых чуть ли не насильно обрядили в смокинг, который сидел на нем как на корове седло. Но, слава богу, начальнику охраны не надо было выходить в зал.

Он мог руководить ресторанными секьюрити, подремывая в своем кабинете у включенного телевизора.

Открытие ресторана «Золотой век» прошло с помпой. За столиками разместилось множество известных лиц, получивших специальные приглашения: журналисты, телезвезды, государственные чиновники, артисты. Зоя увидела среди них Махмуда Эсамбаева в его неизменной папахе, Якубовича из «Поля чудес», певицу Ирину Отиеву, колдуна Юрия Лонго, актрису Мирошниченко, писателя Александра Кабакова, лидера «Машины времени» Андрея Макаревича, адвоката Андрея Макарова, поэта Игоря Иртеньева. Но основную массу гостей составляли холеные мужчины с ледяными глазами и сотовыми телефонами. Они явились в сопровождении юных красоток, точно сошедших со страниц «Bога».

Зоя, встречавшая гостей, стараниями Сильвера выглядела просто очаровательно. Скромное, но очень стильное платье, минимум косметики и никаких украшений. Они и не нужны были такой зрелой, цветущей женщине. Только колечко с крупным бриллиантом чистой воды сверкало у нее на пальце. Его Сильвер преподнес Зое за несколько минут до начала церемонии и попросил тут же надеть.

Продумано было все до мелочей. Первую бутылку на столик подавали бесплатно. Потом уж народ, разгорячившись, заказывал сам. О цене не спрашивали. В полночь была разыграна на аукционе бутылка шампанского «Дон Периньон» 1879 года. Победитель заплатил за нее тысячу долларов.

А потом началось ночное шоу. Стриптизерши появлялись на помосте одна за другой в режиме нон-стоп и начинали извиваться вокруг никелированных шестов, постепенно освобождаясь от одежды. Фигурки у всех были безупречные, но без манекенной истощенности. Ни грамма лишнего, однако все есть, все на своих местах и именно в таких объемах, какие радуют мужской глаз.

В финале на помост вышли все двенадцать девушек. Тут уж кое-кто из гостей не удержался и тоже выскочил на помост, желая подурачиться. Поскольку выпито уже было немало, к этому отнеслись благосклонно. Откуда-то появился микрофон. Его стали рвать друг у друга и подпевать дурными голосами звучавшему из динамиков шлягеру.

Сильвер в зале не появился. Он несколько минут пробыл в кабинете Соловых, наблюдая на четырех мониторах за происходящим в зале. Убедившись, что все идет как надо, Сильвер ушел через запасной выход.

Веселье продолжалось до четырех утра. В четыре стадо сверкающих лимузинов у входа стало рассыпаться в разные стороны. Зоя, едва держась на ногах, растолкала дремлющего Соловых:

- Все, Гена! Домой!…

Но прежде чем уйти, они вдвоем распили бутылку шампанского за успех. От усталости Зою слегка развезло. Она сунула мужу ключи от новой «Тойоты», а сама прикорнула на заднем сиденье.

Зоя не стала ждать, пока Соловых запаркует машину у дома. Открыв дверь квартиры, она замерла. В коридоре, точно сжатая пружина, притаился Шамиль. Свиные глазки питбуля горели ненавистью.

Шамиля пришлось пристроить дома, но он по-прежнему не признавал никого, кроме Соловых. Потому-то Геннадий Михайлович всегда входил в квартиру первым и запирал жуткого пса в лоджии. Это доставляло массу неудобств, но сплавить питбуля было некуда. Сейчас Шамиль свободно разгуливал по квартире, поскольку Маринка гостила у подружки на даче.

- Шамилечка, мальчик!… - сказала Зоя заискивающим тоном. - Ну что ты так смотришь? Это же мама пришла…

Она не успела договорить. Молниеносным прыжком питбуль бросился на нее, целясь в горло.

Год 1994-й. Миледи

Нью-Йорк оказался так огромен, что знакомству с ним можно было посвятить всю оставшуюся жизнь. Однако Миледи этого делать не собиралась. Ей все больше и больше хотелось домой. Но что предпринять для этого, она не знала. Гриша обещал со дня на день вплотную заняться ее возвращением. Миледи, честно говоря, не очень-то верила в успех. Кроме того, у нее появились подозрения, что Гриша нарочно тянет время. Так оно и было. Гриша отчаянно влюбился в Миледи и мечтал о том, чтобы она осталась с ним навсегда. Вскоре это стало абсолютно ясно, хотя никаких намеков Гриша себе не позволял.

Аркадий Михайлович, в свою очередь, тоже оказался в непростой ситуации. Миледи частенько заглядывала к ним и дружески щебетала с Соней.

Аркадий Михайлович украдкой поглядывал на свою бывшую ученицу и чувствовал, что его охватывает какое-то позабытое томление. Это не укрылось от ревнивого глаза Сони. Однажды, проводив Миледи, она сказала:

- Шафран, надо ее визиты свести до минимума.

- Почему? - удивился он.

- Ты, может быть, не осознаешь, что происходит. Но я-то вижу, что ты смотришь на нее, как кот на сметану. И не спорь, Шафран!…

Аркадий Михайлович не стал спорить. Но видеть Миледи всего раз в неделю он не смог. И как-то, не удержавшись, пришел к ней, когда Гриша был на работе. Пришел - и понял, что сделал это зря. Разговор получился рваный, напряженный. Аркадий Михайлович не заметил, какой жест Миледи спровоцировал его на безумный поступок. Он оказался в опасной близости от нее. А дальше оставалось только протянуть руку.

- Лапа!… - пропела Миледи, мгновенно слабея.

Точно так, как тогда, много лет назад в пустом классе, они стали лихорадочно помогать друг другу освободиться от одежды. Но тут раздался звонок в прихожей. Они заметались, приводя себя в порядок. Однако их взъерошенный вид все без слов сказал Грише, вернувшемуся на минутку домой.

Гриша вспыхнул как порох. Без лишних слов он влепил Аркадию Михайловичу оглушительную пощечину, и братья, вцепившись друг в друга, повалились на пол.

Наконец Аркадию Михайловичу удалось прижать извивающегося Гришу.

- Ты с ума сошел! - сказал он, тяжело дыша.

- Нет, это ты с ума сошел! - ответил Гриша. - Отпусти! Я раздумал тебе бить морду. Я не хочу об тебя даже руки пачкать.

Они поднялись с пола, не глядя друг на друга. Миледи замерла в углу.

- Какой сюжет! - сказал Гриша, гримасничая. - Шекспир в гробу перевернулся от зависти!

- Она не виновата, - сказал Аркадий Михайлович.

- Никто не виноват. Просто так получилось. Но вот вопрос: как жить дальше?

- Я уеду, - сказала Миледи.

- Да, так будет лучше.

Это сказал Гриша.

С этого дня братья всерьез занялись отправкой Миледи домой. Но в российском консульстве с ними даже разговаривать не стали. Возвращение Миледи было слишком хлопотным делом, и никто этим заниматься не желал. Миледи продолжала жить у Гриши, но отношения их стали невыносимыми. Какие уж там прогулки по Нью-Йорку, если они даже не разговаривали.

Неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы на Брайтон Бич не приехал с концертами Марк Король. В Штатах он был никто. Американцы даже имени его не слышали. Но для эмигрантов на Брайтон Бич Король по-прежнему оставался кумиром. Билеты на его концерт в брайтонской школе, где выступали все гастролеры из России, расхватали мигом. Король благородно согласился дать еще один концерт, и опять большой школьный зал был набит битком.

В шестнадцатом ряду сидели братья Шафраны, Соня и Миледи, не позвать которую было неудобно.

После концерта в той же школе был устроен банкет. Аркадию Михайловичу удалось на него просочиться. Когда тосты в честь Короля иссякли, Аркадий Михайлович подсел к размякшему певцу и, не жалея самых ярких красок, описал ему историю обманутой несчастной девушки, умирающей от тоски по родине.

- Только вы можете ей помочь, Марк! - сказал в заключение Аркадий Михайлович дрогнувшим голосом.

Король в застольном шуме не очень-то понял все обстоятельства дела.

- Она еврейка? - спросил он.

- Нет. Русская.

- Это уже лучше. Что-нибудь придумаем.

Король любил помогать. Но не только по доброте сердечной. Ему нравилось демонстрировать свое могущество. Он не раз уже доказывал, что может все: пробить квартиру или звание для артиста, устроить на операцию к медицинскому светиле, спасти от милиции, посадить без билета в самолет. Невероятная популярность открывала перед ним все двери.

И сейчас, когда этот еврей-эмигрант смотрел на него умоляющим взглядом, Король решил, не откладывая, показать волшебную силу своего имени. Тем более что за столом плечом к плечу с ним сидел первый помощник консула, некто Буров. После вчерашнего концерта в консульстве тоже был банкет, на котором они подружились настолько, что Буров звал Короля Мариком, а Король его - Костей.

- Костя, - сказал Король. - Тут одна наша девушка в переплет попала. Осталась без документов. Как-то ей надо помочь вернуться домой.

Буров с трудом сфокусировал взгляд на собеседнике.

- Марик, - сказал он, - это тебе надо? Лично тебе?

- Мне.

- Тогда какой вопрос, Марик? Ноу проблем, пусть завтра ко мне зайдет. Только пусть скажет, что от тебя.

Назавтра Буров, протрезвев, все забыл. И только фамилия Короля, прозвучавшая как пароль, позволила все-таки Миледи проникнуть в нужный кабинет. Она вошла тише воды ниже травы и, опустив глаза, тихим голосом рассказала свою историю, сильно отредактированную накануне Аркадием Михайловичем. История была коротка: клюнула на обещание выгодной работы в Штатах, попала в самый настоящий публичный дом, сбежала оттуда при первой возможности, без денег и документов.

Подобные истории Буров слышал уже не раз. Ничего, кроме головной боли, они не сулили. Но слово, данное Королю, он нарушить не мог. Правда, когда они теперь встретятся, и встретятся ли? В этом деле у Бурова не было никакого личного интереса. А может, он мог появиться? Буров окинул взглядом молодую женщину, сидевшую напротив с опущенной головой. Фигурка вроде бы ничего…

- Что же вы все глаза прячете? - спросил Буров. - Будто правду хотите скрыть.

Миледи медленно подняла свои фарфоровые голубые глаза, и на ее пухлых губах появилась неопределенная, двусмысленная улыбка.

Это мгновение решило все. В деле Миледи для Бурова появился личный интерес. Настолько личный, что он сказал, кашлянув:

- У вас сейчас нет срочных дел? Я бы хотел побеседовать с вами подробней. И не в кабинете. По-дружески.

Дружеской беседы у них не получилось. Едва впустив Миледи в свою квартиру, Буров немедленно хлопнул полстакана неразбавленного виски и закурил, дожидаясь, пока свежая выпивка ляжет на старые дрожжи. Эффект был почти мгновенный. Буров задавил сигарету в пепельнице и с пьяной ухмылкой подошел к Миледи, паинькой сидевшей в кресле.

- Очень домой хочешь? - спросил он.

- Очень.

- Докажи!

Мягкий ворс ковра щекотал голую спину Миледи. Над головой пыхтящего Бурова она видела потемневшую икону в массивном серебряном окладе. Богоматерь смотрела на Миледи глазами, полными сострадания и печали.

Год 1994-й. Жанна

Тысячная толпа принаряженных зрителей у входа в Театр эстрады начинала негодовать. Никто не мог понять, по какой причине не открывают двери.

Через двадцать минут должен был начаться концерт, а на ступенях, ведущих к главному входу, творилось что-то непонятное. Какие-то молодые люди в одинаковых комбинезонах поспешно устанавливали деревянный помост, тянули провода, расставляли динамики и микрофонные стойки.

В тот момент, когда ропот толпы достиг наивысшей точки и уже стали раздаваться угрожающие выкрики, на только что сооруженный помост поднялся сам Иван Сергеевич Зернов в элегантном смокинге и алой бабочке. Он подошел к микрофону, постучал по нему пальцем и, убедившись, что микрофон работает, призывно поднял руку. Толпа заинтересованно притихла. Многие узнали Зернова, поскольку он в качестве живой реликвии частенько мелькал на телевизионном экране.

- Милые дамы и уважаемые господа! - произнес Зернов своим знаменитым бархатным голосом. - У нас в театре случилось маленькое чепэ. Я, конечно, мог бы вам наврать, что лопнула канализация и все затопило дерьмом.

Толпа дружно хохотнула и замерла. Зернов еще не потерял умения владеть вниманием публики.

- Я бы мог придумать, что Жанна Арбатова подавилась за обедом куриной костью и не может петь.

В толпе опять засмеялись, еще не понимая, куда клонит старый конферансье.

- Слава богу, ничего этого не случилось, - продолжил Зернов. - Случилось кое-что гораздо более интересное. Вы знаете историю о том, как в спальню Папы Римского кто-то подложил секс-бомбу?

Зернов сделал умышленную паузу, выжидая, пока до публики дойдет смысл сказанного и она засмеется. Так и случилось.

- Ее с трудом удалось обезвредить четырем здоровенным телохранителям!…

В умении подать репризу Зернов не знал себе равных. Раздался смех, кто-то даже захлопал. Зернов, как в былые годы, «держал» зрителя. Теперь паники можно было не опасаться и перейти к главному.

- У нас произошло то же самое, только без секса, - сказал Зернов. - Грубо говоря, меня предупредили, что в здании заложена бомба. Надеюсь, что это дурацкая шутка. Однако береженого бог бережет. Здание уже проверяют спецслужбы. Вам же я предлагаю два варианта. Вы со своими билетами можете прийти через неделю. А для тех, кто захочет остаться, концерт начнется немедленно, прямо здесь. Я уверен, что на второе отделение мы перейдем в зал.

Публика слушала Зернова как завороженная. Никто и внимания не обратил на то, что за его спиной незаметно заняли свои места музыканты Жанны.

- Больше мне вам сказать нечего, кроме того, что сейчас я с огромным удовольствием представляю вам… - голос Зернова зазвучал торжественно, - …храбрую женщину и замечательную певицу Жанну Арбатову!…

Из динамиков грянула музыка, предваряющая выход Жанны. Все получилось так стремительно и эффектно, что ошарашенная толпа бурно зааплодировала.

Зернов сделал шаг в сторону, освобождая дорогу на помост Жанне.

До захода солнца оставалось еще два с половиной часа, и на улице было совсем светло, так что с освещением проблемы не возникло. И майский вечер выдался совсем по-летнему теплым. Все это Зернов учел. Как и то, что необычность ситуации заставит если не всех, то многих остаться на месте. Конечно, кое-кто ушел, решив воспользоваться своими билетами через неделю, как было обещано. Но толпа у входа в театр все увеличивалась за счет случайных прохожих, привлеченных звуками музыки.

Для Жанны все произошедшее послужило своеобразным допингом. Несмотря на необычную обстановку, она пела как никогда здорово. Ощутив какое-то особое единение с людьми, которые слушали ее стоя, Жанна между песнями стала по-свойски разговаривать со зрителями. Она шутила, задавала вопросы, вспоминала какие-то забавные истории. И всякий раз, как ни удивительно, попадала точно в десятку.

Зернов, вернувшись в свой кабинет, достал из потайного бара заветную бутылку армянского коньяка десятилетней выдержки и с наслаждением хлопнул полную рюмку. После чего откинулся в кресле и раскурил сигару. Он был уверен, что и на этот раз победил. Генерал-майор с Петровки, его старый знакомый, моментально прислал по звонку Зернова лучшую бригаду с поисковыми собаками. Проверка служебных помещений подходила к концу.

Оставалось только «отработать» сцену и зрительный зал. Помощник Зернова, уже успел связаться с несколькими журналистами, срочно вызвав их на место событий. Небольшая сенсация в прессе Театру эстрады совсем бы не повредила. Это Зернов тоже хорошо понимал. Пусть подонок, угрожавший по телефону, искусает себе локти!…

Однако, как оказалось, Иван Сергеевич успокоился рано. Когда через полтора часа ему доложили, что никакого взрывного устройства нет и в помине, он вернулся на улицу, на импровизированную сцену, и, дождавшись конца очередной песни, подошел к микрофону.

- У нас вообще замечательный зритель, - сказал Зернов, обращаясь к толпе, - но таких, как вы, я еще не видал. Спасибо вам, друзья! Как мы с вами и думали, никакой бомбы не было, и теперь я приглашаю вас в зал, где мы продолжим после небольшого антракта. Кстати, в буфете вас заждались!…

Публика весело повалила в распахнувшиеся двери. Краем глаза Зернов заметил отчаяние на лице Жанны, но не придал этому значения. Жанна догнала его уже в коридоре.

- Иван Сергеевич! Зачем вы это сделали?! - со слезами в голосе воскликнула она.

- Что сделал?

- Зачем вы остановили концерт? Так здорово все шло. Надо было и закончить там, на улице!

- Детка, ты ничего не понимаешь.

- Нет, это вы не понимаете. У меня первое отделение идет сорок минут. А я пела полтора часа.

У меня просто не осталось песен на второе отделение!

Зернов поперхнулся сигарным дымом.

- Совсем не осталось? - спросил он.

- Ну, может, три-четыре.

- Будешь каждую бисировать. Тебя хорошо принимают.

- Все равно это минут на двадцать, не больше.

- М-да, такой финал может все погубить.

- Вот и я о том же!…

Зернов окутался сигарным дымом, словно извергающийся вулкан. Он напряженно думал.

- Есть только один выход, детка.

- Какой?

- Устрой им концерт по заявкам.

- То есть?

- Они сейчас твои. Предложи им игру: они заказывают - ты исполняешь.

- Как в ресторане?

- Нет же, дурочка. Как в дружеской компании. И пусть они тебе подпевают. Я знаю, так не делается. А ты сделай. У тебя получится.

- Свои песни могут получиться. А чужие?

- Тех, какие не знаешь, естественно, не пой. Отшутись. Вообще будь предельно открытой. За это тебя еще больше полюбят.

- А музыканты?

- Что - музыканты?

- Мы же такое не репетировали. Если они не смогут подыграть?

- Если не смогут, то никакие они не музыканты и гнать их надо поганой метлой!

Год 1995-й. Зоя

Литое тело питбуля ударило Зою как снаряд. Она не удержалась на ногах и упала, защищая руками горло. Страшные челюсти сомкнулись на ее пальцах.

В этот момент распахнулась дверь и вошел Соловых. Его реакция была мгновенной. Он шагнул вперед, ухватил питбуля сверху за шкуру и оторвал от жены. Зоя закричала, почувствовав в левой руке нестерпимую боль. Шамиль с воем извивался в руках Соловых, пытаясь впиться в хозяина. Но тот быстрым шагом дошел до лоджии, швырнул в нее собаку, словно мешок, и туг же прикрыл дверь.

Осатаневший Шамиль с рычанием бросился на дверь, грозя проломить стекло. Но Соловых, не обращая на него внимания, кинулся обратно в коридор.

Зоя сидела на полу, прислонившись к стене, и с ужасом смотрела на окровавленный остаток пальца, откушенного питбулем. Она была в шоке и потому не издавала ни звука.

Страшная боль заставила ее закричать позже, когда Соловых стал обмывать кровоточащий обрубок водкой и лихорадочно перевязывать его кухонным полотенцем. Потом он буквально на руках стащил Зою вниз к машине и погнал в ближайший травматологический пункт.

Дежурный врач ничуть не удивился их визиту. За время ночных дежурств он и не такое видал. Врач, насвистывая какой-то легкомысленный мотивчик, по всем правилам обработал рану и всадил Зое два укола - противостолбнячный и успокаивающий.

- Придется вашей супруге курс прививочек сделать, - сказал врач Соловых. - А с вашим зверем надо кончать. Немедленно. У него, похоже, крыша поехала. Он у вас какой породы? Ах, питбуль! Ну тогда что вы хотите. Это же киллер о четырех лапах!…

Дома Соловых уложил Зою в постель, дал ей две таблетки снотворного. Потом тихонечко вышел и отыскал на антресолях тщательно упакованный пистолет Макарова, до сих пор не находивший применения. Сняв его с предохранителя, Соловых заглянул в лоджию. Шамиль, увидев его, злобно оскалился. Питбуль понимал, что пришел его последний час, и собирался дорого отдать жизнь.

Но Соловых медлил. Он не испытывал к бешеному псу жалости. Просто вдали показался мусоровоз, направлявшийся к их дому. Возня с мусорным контейнером всегда производила ужасный шум, и Соловых сообразил, что это сможет заглушить звук выстрелов.

Так и случилось. Соловых трижды выстрелил в приоткрытую дверь лоджии. После третьего выстрела тело питбуля конвульсивно дернулось в последний раз и замерло. Шофер мусоровоза даже не обернулся.

Но в квартире выстрелы прозвучали оглушительно и разбудили Зою. Она подошла к мужу, баюкая забинтованную руку, и заглянула через плечо Соловых в лоджию.

- Все? - спросила Зоя.

- Все, - ответил Соловых, пряча пистолет в карман. - Потом заверну эту сволочь в какую-нибудь тряпку и отвезу за город, на свалку.

- Что же это с ним случилось, а?

- Не знаю. Счастье еще, что Маринки дома не было.

- Да уж, - вздохнула Зоя. - Аты знаешь, Гена, какой он мне палец отхватил? Безымянный.

- Самый нерабочий.

Эта неуклюжая попытка хоть чем-то ее утешить заставила Зою усмехнуться.

- Это правда, - сказала она. - Но я другое имела в виду. На этом пальце кольцо было. То самое, которое мне Сильвер подарил. Вот ведь глупость какая.

Соловых взглянул на Зою, потом распахнул дверь в лоджию и приблизился к неподвижному питбулю.

- Ты осторожней, Гена! Вдруг он еще живой.

- Где там. Готов.

Соловых дулом пистолета разжал сомкнутые челюсти собаки и осмотрел пасть.

- Тут ничего нет. Неужели проглотил?

На Зою вдруг напал истерический смех.

- Может, нам в коридоре поискать? - спросила она. - Прямо какой-то фильм ужасов. Муж по квартире палец жены ищет!…

Соловых тем не менее заглянул в коридор, но ничего там не обнаружил, кроме следов крови.

- Ну и бог с ним, - сказала Зоя, постепенно успокаиваясь. - Без пальца осталась, чего уж тут о камешке жалеть!…

Соловых отвел жену в спальню, и там она наконец крепко уснула, словно провалилась в черную дыру. Соловых же ложиться не собирался. У него еще были важные дела.

Зоя проспала до полудня. А когда проснулась, Соловых уже возвратился с загородной свалки, куда он, как и обещал, отвез бренные останки питбуля.

- Кстати, колечко твое нашлось, - сказал Соловых, протягивая Зое подарок Сильвера.

- Как нашлось? Где?

- Какая разница? - Соловых отвел глаза.

- Подожди, Гена! Он его правда проглотил, что ли? Ладно, не надо. Не хочу знать. Как мы Маринке объясним, куда Шамиль делся?

- Тоже мне проблема. Да знакомым отдали.

- Вместе с моим пальцем?

- А про это ты сама что-нибудь сочини. Ты же женщина, не мне тебя учить.