Принц воров

Глава 2

– Клянусь, Святой, клянусь, – сухо пробормотал Червонец.

Корсак покосился на Крюка, и по спине его пробежал холодок. Вот почему завещание оглашалось в присутствии этого бандита! Слава понял, что Крюк единственный из всех, кому доверяет хозяин. Он – свидетель! Для сообщения о схроне достаточно было одного Червонца, имей Святой в него веру! Но старый вор специально оставил в комнате Крюка, чтобы Червонец дал слово перед постелью умирающего хозяина в присутствии третьего.

И картина происходящего стала проявляться для Славы во всем своем мраке.

Если бы на квартиру за ним и Светой с ребенком поехал Червонец, то история закончилась бы смертью его семьи. Бандит вернулся бы к одру Святого и сообщил, что НКВД всех перестрелял. Корсак-де оказал сопротивление, и он, Червонец, опоздал. Все, что он смог сделать, – это завалить двоих-троих «красноперых». Святой уже на ладан дышит, до разборок ли ему! До установления ли истины!

Но Святой послал Крюка, и тот выполнил задание с присущей ему преданностью хозяину. Вот, значит, каковы нюансы этой бандитской философии…

Наклонившись, Червонец приблизил ухо к серым губам Святого. Выслушав что-то, он продолжал стоять в согбенной позе даже тогда, когда старый вор обессиленно откинулся на подушку.

– Святой? – с испугом заглядывая в лицо хозяина, забеспокоился преемник.

– Думал – сдох?.. Черта с два!.. – процедил с закрытыми глазами умирающий, но продолжающий изо всех сил цепляться за жизнь старый бандит. – Подойди, сынок…

На глазах ничего не понимающего Червонца Слава приблизился к постели и, вдыхая смрадный запах крови, пота и дыхания, пахнущего смертью, приложил ухо к холодным губам отца.

– Пан Стефановский…

Это были последние слова Святого.

Тело его вытянулось, рот приоткрылся, в глазах застыл смертный холод. И в мгновение ока он превратился в древнего старика – проявилась доселе незаметная седая щетина, глаза запали, черты лица заострились… Так умирают все без исключения – святые и грешные…

– Что он тебе сказал?! – подойдя к Корсаку, Червонец уперся в него взглядом.

И, глядя в его требовательные глаза, Слава спокойно, словно смахивал с оконного стекла убитую муху, сообщил:

– Полагаю, он назвал мне имя человека, в склепе которого помимо его праха находится гарантия счастливого будущего полсотни ублюдков. А тебе, думаю, посчастливилось выслушать название деревни. – Подойдя к телу, Корсак положил руку на лоб отца и закрыл ему глаза. – Мой папа – опытный человек. Он не доверяет не только будущему преемнику, но и собственному сыну. Он не доверяет даже человеку, оставленному здесь как свидетель. Он никому не доверяет. Даже табличкам «Мины», расставленным по всему периметру блокадного Ленинграда.

– Ты скажешь мне имя? – жестко спросил Червонец.

– Только после того, как я получу на руки польские паспорта и отправлю семью за границу. То есть после того, как ты исполнишь клятву, данную умирающему. Я прав, Крюк?

– Сейчас – да. Но вот Крол…

– А я уверен, что он сейчас рассказывает моему папе, как ты безграмотно произвел расстановку сил у моей квартиры. Так что будем делать… братва?

Червонец находился в замешательстве. Если он и испытывал когда-либо равновеликое нынешнему унижение, то наверняка в тот момент у него были тому объяснения. Сейчас объяснений он не находил.

– Нужно ехать в… ту деревню.

– Ты плохой человек, Червонец, – холодно сказал Слава. – Ты – дерьмо собачье. Потому что ответ должен был быть такой: «Сейчас мы едем хоронить папу, но прежде вызовем священника для отпевания».

– Не испытывай моего терпения, – тихо пробормотал Червонец. – Папу мы, конечно, похороним, но следи за своим языком, легавый…

– Священника придется поискать, – не обращая внимания на бандита, задумчиво вздохнул Корсак. – Потому как… – подняв с впалой груди крест, он посмотрел на него и заправил под отворот рубашки мертвеца, – потому как папа мой не православный христианин, а католик. Ты найдешь пастора, Червонец.

Отдавать распоряжения отправился Крюк, и Слава, воспользовавшись тем, что в комнате остались лишь главные преемники наследства Святого, заговорил, не рискуя быть непонятым:

– Конечно, ты не выпустишь меня отсюда, пока не будет найдет клад Святого. Я же тебя уверяю, что не назову могилы, где он находится, пока моя семья не покинет пределы СССР. В том, что кладбище огромное и на его территории находятся сотни, если не тысячи склепов, сомневаться не приходится. Папа был не самым лучшим человеком Ленинграда, но и не самым глупым. Погост – не поле. Там невозможно копать землю, не вызывая к себе повышенного внимания. Ай да папа! Ай да молодец! Тебе – деревню, мне – могилу. И никуда нам с тобой теперь друг без друга не пойти. Разница лишь в том, что мне наплевать на деньги, меня интересует моя семья. Тебе, мерзавец, насрать на меня и мою семью, поскольку тебе нужны только деньги. В этой связи я хочу задать тебе один-единственный вопрос: что будем делать, товарищ Червонец?

Ответ на этот вопрос бандит, по-видимому, уже знал.

– Я сделаю для тебя и твоей семьи польские документы. Хочешь к ляхам, тем более что этого хотел папа, – бог с тобой. Я отправлю твою семью в Польшу. Но где гарантии того, что ты, убедившись в безопасности своих близких, не захочешь совершить подвиг и получить вторую Звезду Героя? Корнеев, или кто ты там, у меня есть гарантии? Баба твоя и сын будут за кордоном, а я останусь без лаве Святого, да еще и под колпаком НКВД. Бесшабашность Святого понять можно – он твой отец, и чекистов в этот дом ты не привел бы все равно. Но я-то не твой отец. И не брат. И не кум. Но тут темно даже и без колпака. А вдруг ты решишь не называть мне фамилию покойника, даже под пытками? – подумав, Червонец тряхнул головой. – Даже если оставить сомнения в том, что назовешь – не у таких язык развязывали… Но вдруг случится чудо – возьмешь да не назовешь! Тогда что?

– Послушай, тогда есть один выход, – Корсак улыбнулся. – Веди меня во двор и стреляй, потому что при таком раскладе я тебе однозначно ничего не скажу. Моя семья гибнет, я гибну, а ты остаешься под прицелом легавых без денег Святого. Красота. Шоколадный вариант. Кажется, мой папа ошибся с преемником. Ты идиот, которому не стоило доверять название не только деревни, но и области.

– А может, мне тебя, в натуре, кончить? – рука Червонца юркнула за пояс брюк, взгляд его сузился.

И в тот момент, когда этот фарс должен был чем-то закончиться, дверь с грохотом распахнулась, и в комнату вбежал Крюк.

– Червонец, беда!.. Легавые дом обложили!..

– Что?! – Бандит, оставшийся за главного в этом растревоженном улье, машинально бросил взгляд в сторону Корсака. Сообразив, что тот-то здесь точно ни при чем, схватил Славу за руку и поволок к двери. – Людей в окна!

Более глупого распоряжения Корсак не слышал. Ситуацию особо оригинальной не назовешь – сколько раз приходилось ему, офицеру-диверсанту, оказываться в доме, который был окружен! Не было времени вспоминать, но сейчас, торопясь вниз по лестнице между Червонцем и Крюком, который уже был озадачен охраной ценного «клиента», Слава мог навскидку припомнить три случая – один в Германии и два в Венгрии, когда выводил свою группу из осажденных объектов, помня главное правило: прорываться из окружения можно лишь в том случае, когда противник не осведомлен о наличии твоих сил и боевых средств.

– Стрелять по легавым! – орал Червонец приготовившимся к отражению атаки НКВД бандитам. Он бегал из комнаты в комнату, лично проверяя исполнение собственных, только что прозвучавших команд. – Вокруг лес, эти суки – как за стеной! Стрелять длинными очередями, веером, из всех окон!..

Корсак под приглядом Крюка вынужден был ходить вслед за ним и участвовать в этом сумасшествии.

В этот момент откуда-то издалека из жестяного рупора прозвучало: «Граждане бандиты! Ваш дом окружен! Есть предложение сдаться и рассчитывать на гуманность советского суда!»

Несмотря на ситуацию, Слава улыбнулся, и в тот момент, когда один из своры Святого рыкнул: «Так сдавайтесь!» – говоривший поправился: «Мы предлагаем вам сдаться!»

Перед глазами Славы пронеслась тревожная картина: Света в ночной рубашке и на руках ее заходящийся в плаче Ленька. Где они сейчас, знают только Червонец, Крюк и еще несколько головорезов, выполнявших задание по их «изъятию» из квартиры в Питере. Гибнет банда – гибнут они, милые и дорогие сердцу Корсака люди… Если повезет и Слава останется жив, ему оставшейся жизни не хватит на то, чтобы разыскать даже не их могилы, а место их смерти… А жизни не хватит, теперь об этом можно заявлять с уверенностью. После вынужденного бегства из коммунальной квартиры, где теперь за главного свидетеля осталась Мидия, НКВД не успокоится, пока не выставит на всеобщее обозрение либо тело Корсака, либо клетку с ним внутри в зале суда.

– Послушай, Червонец, – решительно шагнув к бандиту, который от крика и бестолковых команд уже начал ронять на воротник ватника слюну, Корсак дернул его за рукав. – Пока еще не раздалось ни единого выстрела, разреши мне вывести твою свору…

– Свору?! Ах ты… – Червонец запнулся, потому что наконец расслышал в речи Славы еще более унизительное. – Тебе?! Разрешить тебе?! Легавый! Ты хочешь привести нас самой короткой дорогой на Литейн…

Он запнулся, потому что после короткого, без замаха, удара Корсака полетел под ближайшее окно. «Сука!..» – клацнул он набором вставных золотых зубов и стал судорожными движениями находящегося в нокдауне человека искать кобуру слева, когда она находилась справа.

– Слушай мою команду! – хрипло выкрикнул Корсак. – Погасить все источники света! Отойти от окон! Без команды – ни единого выстрела! Сколько в доме человек?

Вопрос прозвучал среди полной тишины, если не считать голоса из рупора, который обещал в случае добровольной сдачи оружия чуть ли не санаторное лечение на курортах Крыма.

Червонца придерживали двое из его наиболее благоразумных людей, на которых короткие, словно звук кнута, команды подействовали почти магически.

– Да кто их считал, пан Домбровский?! – неожиданно воскликнул Крюк. – Мы что, в армии, что ли?!

– Фуево, что не считали! – не выдержал Корсак, переходя на более доступный для понимания окружающих язык. Не имея права умирать сейчас, когда семья находится в руках этих людей, он решил действовать. – Спустить всех людей со второго этажа! Быстро, мать вашу!! «Дом Павлова» решили устроить?! Рылом не вышли оборону держать, мародеры херовы!.. Вам бы сапоги с трупов стаскивать да «лопатники» на рынке тырить, а не в войну играть!

Дом был крепкий, и Корсак мог поклясться, что он выдержит несколько артиллерийских выстрелов. Понятно, что в распоряжении милиционеров, хорошо делающих свое дело и вышедших на след банды после неудачной вылазки в соседнюю деревушку, пушек не имелось. Не имелось – Слава был уверен – и огнеметов. Но сколько времени полурота может удерживать в своем распоряжении жилище, слишком просторное для семьи из десяти человек, но невероятно тесное для пятидесяти бандитов?

Дом не возьмут нахрапом – это исключено. Слава видел ящики у стен и маркировку на них. Боеприпасов для всех видов имеющегося вооружения имелось на неделю непрекращающегося боя. Но какой смысл держать оборону в доме? Не пройдет из получаса, как спецгруппа проведет разведку боем и выяснит, сколько в доме человек.

После этого перестрелка прекратится и, пока мозги обезумевших и почувствовавших запах кедровой делянки бандитов будет полоскать через рупор все тот же активист, к деревне будут стянуты те силы, которые будут затребованы в рапорте командира спецгруппы. Пара огнеметов и две войсковые роты из ленинградской дивизии – это все, что нужно для уничтожения не только дома, но и тех, кто в нем находится.

Парный залп – и от жары начнут валиться со стен полотна кисти известных мастеров. Люди начнут задыхаться в дыму, на их ногах начнет трещать от огня кирза, лопаться на спине ватники. Поставленный на многие века сруб займется мгновенно, превращая в ничто и резные двери, и мозаику стекол, и витые лестницы…

Когда от безвыходности бандиты начнут выпрыгивать из окон, их будут встречать дружным пулеметным и автоматным огнем бойцы войсковых рот, приказ которым отдан один: пленные не нужны.

Пленных будут брать чекисты. То, что от них останется, будет помещено для лечения в лазареты для последующего уничтожения. Времена не меняются. Что стоят жизни, когда речь идет о безопасности нации?

Все это было совершенно ясно для профессионально мыслящего Корсака и абсолютно недоступно для задыхающихся в адреналиновой эйфории головорезов Святого.

Болтовня через рупор – фикция. НКВД не нужны пленные! – разве что пять-шесть человек, могущих дать показания в суде и которых после все равно расстреляют! А пять-шесть останутся в живых так или иначе. Не нужны пленные! – эти вариации с гуманным предложением сдаться во избежание кровопролития не что иное, как оттяжка времени!

Все это абсолютно понятно для Славы, но непостижимо для бандитов, в стане которых он находится…

– На группы по пять человек, быстро! По кружкам и интересам! – продолжал он, разворачиваясь вокруг себя и следя за каждым движением на удивление смиренно подчиняющихся ему бандитов. – Мне наплевать, сколько вас сейчас выйдет за оцепление! У меня в плену этого гада жена и сын! – он указал на Червонца, пылающего ненавистью к нему за теперь уже совершенно очевидное унижение. – И мне нужно, чтобы этот гад жил! Значит, мне интересно, чтобы жили и вы!.. Выйти из дома всем, сразу после того, как я укажу направление движения!..

Окидывая взглядом верхушки подступающего к дому черного леса, Слава быстро сообразил, где может находиться группа сотрудников НКВД. К деревне подступала речка, и было совершенно ясно, для него, во всяком случае, что минимум две усиленные спецгруппы сотрудников расположились по обеим ее берегам.

– Вы, вы и вы, – указывая на три группы лежащих за его спиной бандитов, – быстро уходите рекой. Будут стрелять – не отвечать!.. Что бы ни случилось – не стрелять! Ночь не день – каждый выстрел – как на ладони. По вспышкам выстрелов вас будут вычислять, словно вы оставляете за собой зарубки на деревьях! Не та тема, чтобы валить всех подряд!

Кажется, это прозвучало убедительно. И пятнадцать человек, шурша сапогами и бряцая оружием, двинулись навстречу своей смерти.

– Назови старшему из каждой группы название деревни, у кладбища которой нам нужно встретиться, – сказал Корсак Червонцу перед тем, как первая группа двинулась в рассвет. – Я бы сам сказал, да не знаю…

Повинуясь непонятному чувству, Слава заботился сейчас не о жизни бандитов, а о жизни сотрудников милиции. Ложь о том, почему нельзя отвечать на огонь, прокатила как по маслу, и Корсак вдруг почувствовал, как внутри его в смертельной схватке сцепились противоречивые чувства: его семью хотели убить чекисты, а он сейчас спасает жизни этих убийц, его семью спасли бандиты, а он, Корсак, делает все возможное для того, чтобы те погибли при первом же боестолкновении…

Следующие пятнадцать человек отправились в обратную сторону, и для Корсака не было откровением, что на направлении, противоположном засаде у реки, расположилась не менее сильная группа. Известная войсковая тактика – встретив на своем пути превосходящие силы противника, ты уходишь в обратном направлении, где тебя уже ждет, надеясь на этот твой маневр, такая же превосходящая группировка.

Еще десять человек Корсак, пользуясь завоеванным за считаные минуты авторитетом, направил в болота. Эта десятка потенциальных смертников посчитала такой исход самым благоприятным для себя, поскольку никто из них не верил, что сможет утонуть, зато все свято верили, что на болоте их ждать точно не станут.

Когда перед домом, штурм которого обещался все через тот же рупор, через минуту остались Слава, Червонец, Крюк и с ними четверо, Червонец сплюнул никак не желавшую сворачиваться кровь и хрипло рассмеялся, глядя в лицо Крюку:

– Ну что, рады? А нам этот легавый сейчас посоветует встать и поднять руки! Нормальный ход! Молодец папа! Вот так, умирая, сдают бывших подельников! Семье сына продавшего душу вора – помилование, а нам – смерть!..

– Еще раз рот откроешь – вышибу все золото, – пообещал из темноты Корсак. – Хотите остаться на этом свете в виде живых существ – следуйте за мной…

И Корсак на глазах изумленных бандитов двинулся по-пластунски в сторону поля, покрытого начинающим розоветь туманом.

– Туда?! – взвился Червонец, снова адресуясь к Крюку. – На голое поле?! Да это же все равно что встать на ночной улице под фонарь!..

Вместо ответа Крюк мелко перекрестился, сплюнул и ловко, как ящерица, пополз вслед за офицером.

– У тебя моя жена и сын, дурак… – донеслось до слуха Червонца, и он, повинуясь не разуму, который потерял окончательно в начавшейся сумасшедшей стрельбе, а какому-то подкожному чувству, двинулся в наступающий рассвет последним…

Слава полз сквозь мутный туман, потеряв ощущение жуткого холода, и перед лицом его, словно наваждение, стояла одна и та же картина: Света в ночной рубашке, взгляд ее беспомощен и беззащитен, и Ленька, кричащий от яркого света, бьющего ему в глаза…

За его спиной, в полукилометре от места их нахождения, гремели выстрелы из «ТТ», «ППШ», «ППС», резкие хлопки винтовок снайперов, наганный кашель и размеренная работа пяти или шести пулеметов Дегтярева…

Они почти уже вышли из зоны поражения, как вдруг один из бандитов резко вскрикнул и завертелся волчком. Утренняя мгла позволила видеть лишь корчащийся клубок. Этот клубок изрыгал брань и находился в постоянном движении.

– Что? – всполошился Червонец, не догадываясь, что резкий шепот в этой обстановке слышен за несколько сотен метров. – Что такое, Гусь?!

Поняв, в чем дело, Слава резко развернулся и стал возвращаться обратно.

Тот, кто был именован как Гусь, стонал и терял силы от желания вынуть из спины что-то, очень ему мешающее. Корсак, прижимая его к земле и закрывая грязной ладонью рот, молил лишь о том, чтобы шальная пуля, поразившая бандита, была на излете, чтобы это не был прицельный выстрел.

В первом случае Гусю грозило лишь заиметь пулю под кожей и последующую неприятную процедуру выемки ножом. Сколько таких ослабевших от полета пуль Корсак вынул из своих подчиненных, он уже не помнил, одну пришлось вынимать самому из себя.

Но если эта пуля летела по прямой… Она могла войти в Гуся в районе копчика и застрять где-то под лопаткой. И в этом случае все чудовищно усложнялось…

– Где? – едва слышно прошептал Ярослав, прижав губы к холодному уху Гуся. – Я сейчас уберу ладонь, а ты просто скажешь, куда ударило, ладно?..

– Бок… – Гусь хотел добавить еще что-то, но Корсак налег на его губы ладонью.

Значит, бок… пуля на излете не могла оказаться в боку. Ползущего по земле человека пуля на излете может ударить в спину, но никак не в бок…

– Живот… горит… – бормотал Гусь, в котором Слава уже давно узнал водителя «Мерседеса», увозившего его из Питера в Коломяги.

Перевернувшись, Корсак сунул руку под куртку и медленно оторвал лоскут от полы рубашки.

– Все равно не хватит, – прорычал Червонец, крутящий головой во всех направлениях.

Он очень удивился, когда увидел, что лоскут оборачивается не вокруг тела раненого, а вокруг его рта.

Подцепив за руку Гуся, Слава закинул его себе на спину.

Но даже с этой ношей он полз впереди, и только одному ему было известно, что это не так легко, как показалось Червонцу и Крюку.

– Да ты просто ударник диверсионного труда, – съязвил тот, кого Святой назвал своим преемником.

Слава прополз еще около сотни метров, когда вдруг почувствовал, как резко промычал перетянутым ртом Гусь, дернулся всем телом… и вытянулся, становясь с каждым мгновением все тяжелее и тяжелее…

«Неужели умер?..» – с горечью подумал Слава, последние полчаса действовавший машинально, привыкнув работать в таком режиме последние шесть лет. Он не давал себе отчета в том, что спасает не товарища, а бандита, на совести которого, наверное, не одна человеческая жизнь. Он выносил из района боевых действий человека из своего круга… чтобы не оставлять фактов пребывания группы на этом месте… чтобы тело не досталось врагу… чтобы дать шанс жить тому, кто был рядом с ним… Он работал.

Он остановился, медленно положил Гуся и перевернулся сам.

Рассвет уже вступил в свои права. Слава рассмотрел и хищное лицо Червонца, и испуганные взгляды остальных, и окрашенное кровью лезвие финки, которую наследник Святого вытирал о подол Гусевой телогрейки.

– Он все равно не жилец, – глядя прямо в глаза Корсаку, хриплым шепотом, похожим на шорох змеи в траве, объяснил Червонец. – А нам лишняя обуза. Все равно издохнет, а нам с тобой еще дела делать. Верно, пан Домбровский?

Гусь лежал, привалившись к Славе правым боком. Конвульсии уже закончились, и теперь он просто спокойно вытянулся рядом.

– Будешь всех так кончать, кого зацепит? – довольно громко спросил Слава, пытаясь скрыть движение своей руки в правый карман телогрейки Гуся.

– Много болтаешь, – предупредил, не отводя взгляд, новый «иван». – Мы еще не договорили, забыл?

– Кончай языком болтать, Червонец, – разозлился Крюк. – Нашли место время отношения выяснять!..

– Выяснять будем потом, – горячо пообещал Червонец, – сейчас просто дату намечаем.

– Хватит, на фуй, намечать! – вскипел кто-то из братвы. – Нам сейчас наметят по девять граммов на брата!.. Веди дальше, паныч!..

Слава усмехнулся, развернулся и пополз дальше, радуясь не тому, что закончен глупый разговор, а маленькому «браунингу», переместившемуся из кармана ватника Гуся в карман его куртки.

Стрельба стала рассредоточиваться, загрохотали ручные гранаты – много гранат, слишком много, чтобы не догадаться о том, что столкновение распределилось по очагам и теперь противоборствующие стороны находятся на расстоянии тридцати-пятидесяти метров, на расстоянии броска гранаты.

Однажды рвануло так, что Слава невольно обернулся. В небо, от того места, где стоял уже невидимый за высокой травой приговоренный дом, взметнулись густые, оранжевые, с черной поволокой, клубы. Видимо, одна из пуль пробила бак заправленного под завязку «Мерседеса»…

Два или три раза громыхнули трофейные фауст-патроны. Слава, обернувшись, увидел, как над лесом, в уже невидимой деревне, поднимаются окрашенные в красно-янтарные цвета клубы дыма. Это горело последнее пристанище бандита Святого. Смерть, достойная воина, – в бою, смерть позорная – вне кладбища и отпевания… Смерть без памяти, без могильного холма, без креста, смерть человека, единственным доказательством существования которого на земле будет отныне являться тот, кто продолжал сейчас ползти по холодной земле на запад. Этим доказательством был Корсак Ярослав Михайлович, урожденный Домбровский. Человек без прошлого и будущего. Человек без настоящего.