Природа советской власти. Экологическая история Арктики

В самый разгар хрущевской оттепели Владимир Чарнолуский, исследователь саамского фольклора и оленеводства, наконец вернулся на Кольский Север. Как и многие другие участники процесса преобразования этого края, этот исследователь саамского фольклора и экономики оленеводства Кольского полуострова перенес годы государственных репрессий. Но в отличие от многих, кому повезло меньше, он выжил в ГУЛАГе и прожил достаточно долго для того, чтобы на пенсии вернуться к своему раннему увлечению наукой. Кольский полуостров во время его посещения в 1961 году уже значительно отличался от того, каким он его впервые увидел в 1920‐х годах, когда он был молодым этнографом409. Города и заводы теперь заполнили уже совершенно советский ландшафт. Даже мигрирующие олени претерпели революцию.

Во время поездки Чарнолуский посетил Лапландский заповедник, основанный для сохранения популяции дикого оленя. Еще совсем недавно кольские саамы главным образом охотились на оленей, а не разводили их. Действительно, это недалекое прошлое было частью того, что привело его в Лапландский заповедник: «Невозможно было отделаться от мысли, что именно здесь должен сохраниться в неприкосновенности дикий олень, его образ жизни, а в сознании саамов – легенды о диком северном олене»410. Однако на территории заповедника жило всего несколько саамов, которые могли бы передать Чарнолускому знания об этой культуре. Фактически саамские оленеводы колхоза «Красное Пулозеро» были в то время вытеснены из заповедника, поскольку они были основной группой, которая подозревалась в браконьерстве. Что же стало причиной изоляции этих «оленных людей» от диких существ, на которых они когда-то охотились? Более того, следует для начала задаться вопросом: что же превратило их в практиков крупномасштабного оленеводства?

Чтобы ответить на эти вопросы, необходимо посмотреть в глубь изменений Крайнего Севера в советский период. Одновременно со строительством предприятий тяжелой промышленности и городов, таких как Кировск и Апатиты, произошел стремительный рост популяций дикого и домашнего оленя. На первый взгляд может показаться странным то, что развитие Севера подразумевало развитие оленеводства и одновременно охрану диких животных. В конце концов, многие ученые описывают охрану природы и кочевничество как препятствие для сталинских плановиков. При более пристальном рассмотрении ситуация оказывается еще более странной. Вопреки распространенным представлениям, оленеводство на Кольском полуострове не было ни пережитком домодерного прошлого, ни традицией, разрушенной государственным вмешательством. Напротив, именно советский режим помог превратить эту территорию в центр «промышленного» и «социалистического» оленеводства. Большинство коренных жителей этой земли до сих пор практиковали смешанный тип хозяйствования, включающий охоту, рыболовство и мелкомасштабное разведение животных вместо крупномасштабного оленеводства411. Внедряя монокультуру как технологию управления, власти использовали оленей для реорганизации сельской экономики и упорядочения этнических отношений между нерусскими сообществами. Я утверждаю, что эта тактика помогла распространить советскую власть в самые отдаленные уголки тайги и тундры полуострова.

Повышение значения оленей в советском хозяйстве зависело от различных форм экологического знания. Доминирующие экономические представления о мире природы как о чем-то, что можно осваивать, подавлять, завоевывать и гармонизировать, нашли свое выражение в противоположных друг другу способах понимания животных и их среды обитания. В частности, некоторые реформаторы восприняли более жесткое направление советского мышления об окружающей среде, поскольку стремились сделать этнические, экономические и экологические переплетения более отчетливо видными, «удобочитаемыми», то есть схематичными, и для этого уделяли первоочередное внимание оленю. В то же время другие занимали более осторожную позицию, предлагая вдумчиво исследовать место животных в кольском ландшафте. В совокупности обе формы знаний способствовали экологическому результату, при котором стада оленей выросли в численности и значении.

По определению Джеймса Скотта, удобочитаемость, схематичность412 – это инструмент, с помощью которого государства манипулируют обществами и природой. Схематичное знание функционирует благодаря стандартизации, упрощению, классификации, абстрагированию и приданию «рациональности» трудным для понимания и не поддающимся упрощению явлениям, что позволяет осуществлять государственное управление и контроль. Скотт приводит в пример заботливое выращивание лесов, создание больших водохранилищ при строительстве плотин, а также использование монокультур в сельском хозяйстве как экологические примеры того, как современные правительства во всем мире полагаются на схематичные знания413. Ученые, государственные деятели и сельские жители обладали похожими практическими знаниями, позволяющими реформировать даже самые отдаленные уголки Кольского полуострова. За годы существования советской власти они применяли эти знания для строительства оленеводческих колхозов, создания заповедников для защиты дикого оленя, поддержания практик одних этнических групп за счет практик других, поощрения исключительно производства оленины среди местных представителей национальных меньшинств, а также объединения многочисленных колхозов в государственные совхозы. Несмотря на то что единообразные и жесткие рамки, которые они навязывали, искажали беспорядочную реальность, такая схематичность обеспечивала пространство для оленей в индустриальной Арктике.

В отличие от схематичного, «понимающее» (основанное на разуме. – Прим. ред.) экологическое знание414 предполагает понимание конкретных животных и окружающей среды через практическое, коммуникативное и осязательное взаимодействия. Дэвид Андерсон развивает это понятие на примере этнографического исследования эвенкийских оленеводов, которые «действуют и передвигаются по тундре таким образом, который позволяет им осознавать, что животные и сама тундра реагируют на их действия»415. Расширяя теорию Андерсона, Тим Ингольд обсуждает «понимающую экологию» как «знание неформального, несанкционированного вида, передаваемое в контекстах, выходящих за рамки его практического применения. Напротив, оно основано на чувствах, состоит из навыков, чувствительности и ориентации, которые развились в результате длительного опыта проживания чьей-то жизни в определенной среде»416. Такая экологическая интуиция позволяла людям, тесно общавшимся с оленями, взаимодействовать с животными как с живыми существами, с которыми они поддерживали взаимные отношения. Обращаясь к опыту пастбищного животноводства среди коми и ненцев, антропологи Кирилл Истомин и Марк Двайер показывают, что олени и оленеводы проходили путь «взаимной поведенческой адаптации», постепенно научаясь тому, как лучше реагировать на изменения в поведении друг друга417. Способность оленей к пониманию означает, что они не просто ограничивали, вдохновляли и определяли экономическую деятельность в регионе, как неодушевленные объекты типа снега, апатитов и климатических явлений, таких как ветер и низкие температуры. Копытные также реагировали на планы управления ими посредством преднамеренного поведения, как подчинения, так и уклонения.

«Понимающая» экология была свойственна не только оленеводческим сообществам и дикой северной природе. Государственные реформаторы и ученые также извлекали пользу из практических навыков, тесных взаимодействий и интуитивных соображений, которые давали информацию, необходимую для преобразования экономики Кольского оленеводства418. Они все больше осознавали необходимость учитывать этнические различия в техниках оленеводства, проводя время в тундре среди саамов, коми, ненцев и русских. Сталкиваясь с социальными и экологическими проблемами при организации колхозов, партийные активисты использовали недавно приобретенные новые знания для поиска решений. Ученые, занимавшиеся охраной природы, объединили знания коренных народов с собственными знаниями о диких северных оленях и выработали основанную на их личном опыте эмоциональную предрасположенность к этому особому существу. Например, Олег Семенов-Тян-Шанский – ботаник, который принимал Чарнолуского в Лапландском заповеднике в 1961 году, – чувствовал себя глубоко привязанным к животным. Выступая за введение жестких сезонных ограничений в охоте на диких северных оленей, он шел гораздо дальше абстрактного обращения к репродуктивному циклу этого вида и осуждал отстрел тельных самок на третьем триместре беременности как откровенное «варварство»419.

История о том, как кольский олень стал советским, – это история о многочисленных изменениях и поворотах в судьбе этого животного. Она начинается задолго до революции, когда переселенцы из бассейна реки Печоры фактически уничтожили оленеводство на Кольском полуострове, положив начало спорам о национальном вопросе и сельском хозяйстве на досоветском Севере. Эти споры существенно трансформировались в 1920‐е и 1930‐е годы, когда защитники национальных меньшинств, сторонники модернизации сельского хозяйства и экологи, выступавшие за охрану природы, столкнулись в вопросе о судьбе популяций оленей. Радикальные и в некоторой степени насильственные решения этого вопроса включали в себя объявление скотоводческих практик народа коми саамскими и, что еще более важно, советскими. Вскоре после этого стал очевидным конфликт между последствиями успешного восстановления популяции дикого оленя и интересами оленеводов, объединенных в колхозы. Это напряжение сыграло роль в принудительном переселении в 1960‐х и 1970‐х годах животных и оленеводческих общин в два компактных центра кольского оленеводства. Несмотря на относительно недавнее зарождение кольского оленеводства и резкие изменения, которые произошли с ним с тех пор, оно все чаще стало представляться как традиционный источник средств к существованию саамов в позднесоветский и постсоветский периоды. Такой неотрадиционализм представляет собой потенциальный источник политического капитала кольских саамов, несколько затушевывающий факт прочного закрепления оленеводства в экономике региона еще в советское время. С распадом Советского Союза кольское оленеводство потеряло поддержку государства и в 1990‐е годы пришло в упадок.

ВРЕМЯ ПАСТОРАЛИЗМА ПРИШЛО420

Тысячелетиями олени были одними из самых крупных представителей мегафауны млекопитающих на Кольском полуострове. Северный олень (Rangifer taranda, или карибу, как их называют в Северной Америке), численность которого в циркумполярной Арктике исчисляется миллионами, представляет собой животное среднего размера с густым мехом и ежегодно сбрасываемыми рогами. Олени обладают мощными широкими копытами, которые позволяют им раскапывать глубокий снег в поисках растительности, в основном лишайников и мхов, растущих в скалистом арктическом ландшафте. Олени также инстинктивно формируют мигрирующие стада, которые обеспечивают им защиту от хищников и позволяют преодолевать огромные расстояния в поисках пастбищ. По мере отступления ледников в конце последнего ледникового периода олени мигрировали из центра Евразии и Северной Америки на север. По всей видимости, они начали появляться на Кольском полуострове примерно 9000 лет до н. э., тогда же за этими животными последовали туда и первобытные охотники культуры Комса421.

Предки той группы, которую мы теперь называем саамы (согласно более ранней терминологии – лапландцы, или лопари), предположительно появились в этом регионе после 2000 года до н. э., хотя некоторые исследователи утверждают, что саамы произошли от более древних обитателей этих мест. Они говорили на диалектах финно-угорского языка, общего для других, более многочисленных саамских групп в Северной Скандинавии. На протяжении почти всей своей истории саамы и поморы – говорившие на славянском языке жители Терского берега, заселившие его приблизительно с начала XIII века422 – в основном жили за счет рыболовства. Обе группы также охотились на диких оленей и содержали небольшое число одомашненных особей в качестве тягловых животных, имевших важное значение для разного рода вспомогательной деятельности. Отчасти из‐за того, что саамы жили дальше от берега, они отводили оленям более значительную роль в культуре и духовных верованиях, чем поморы. Необходимость охотиться на оленей также сформировала саамскую систему территориальной организации. Нечетко определенные погосты (волости) часто включали различные сезонные поселения родственных групп, а также территории, официально принадлежавшие православной церкви и имперскому правительству. Эти погосты не имели четких границ и зачастую представляли собой сезонные поселения родственных групп на территориях, официально принадлежавших православной церкви или находившихся под государственным управлением423.

Одомашнивание оленей зависело от глубокого понимания животного человеком и от положительных реакций оленя на заботу, предлагаемую людьми. Северные сообщества по всей Евразии первыми изобрели методы приручения дикого оленя, чтобы использовать его для транспортировки, получения молока и в качестве приманки на охоте. Представляется, что селекционное разведение, обычно применявшееся в разведении животных, не было основным способом разведения оленей у этих сообществ. Напротив, они приручали оленя, заставляя его менять поведение и идти на контакт с людьми. К XVII–XVIII векам некоторые группы уже умели управлять пастбищами, миграциями и репродуктивным поведением целых стад и тем самым заложили основу пасторализма (оленеводства). Те, кто ухаживал за оленями, начали вести более кочевой образ жизни, чтобы приспособиться к неизменному стадному инстинкту одомашненных животных424.

В конце XIX века кольские саамы по-прежнему больше полагались на рыболовство и охоту на дикого северного оленя, чем на получение продукции от домашних оленей. Такая модель поддержания жизни заметно отличала их от саамского населения северной Норвегии, Швеции и Финляндии, которое уже обладало хорошо развитой оленеводческой экономикой425. Этнограф Николай Харузин указывал на то, что сокращение поголовья дикого оленя на Кольском полуострове приводило к постепенному упадку охотничьего хозяйства. Он отмечал, что «теперь нахождение дикого оленя крайняя редкость», и «не только лопари, но и все русские жители в один голос говорят, что лопари беднеют оленями». Реагируя на нехватку ресурсов, кольские саамы после 1860‐х годов начали увеличивать поголовье оленей426. Но они по-прежнему организовывали свое оленеводство так, чтобы оставалось время на рыбную ловлю, другие возможности пропитания. Большинство саамских семей на Кольском полуострове содержали от 15 до 19 оленей. Они выпускали их на свободный выпас летом и снова собирали осенью. Из-за топографических особенностей полуострова траектории передвижения оленей в его западной и восточной частях сильно отличались427.

Дикий олень занимал в то время особое место в духовной жизни кольских саамов. Хотя формально саамы были несколько веков назад обращены в православие и в конце XIX века регулярно посещали богослужения, они прочно верили в шаманов, колдунов, сакральную роль скальных образований и духов животных428. Одним из важных ритуалов было принесение в жертву дикого оленя под руководством местного шамана и вывешивание его рогов на крышах жилищ429. Кроме того, среди кольских саамов ходили легенды о чудесном олене-оборотне по имени Мяндаш, который умел перемещаться из мира людей в нечеловеческий мир. В этих историях использовалась способность Мяндаша превращаться из дикого оленя в человека и таким образом связывать разделенные земли саамов и оленей с царствами живых и мертвых430. Помимо прочего, такие мифы и ритуалы, которые ставили оленей в центр повествования, отражали осознание саамами активной роли этих существ в их жизни.

На другой стороне Архангельской губернии, в бассейне реки Печоры, у народа коми существовала совершенно другая оленеводческая экономика, да и экология там была другой. Ненцы (или самоеды)431, практиковавшие пасторализм, начали держать большие стада оленей достаточно рано и научили этому мастерству коми-ижорских (далее коми) переселенцев, появившихся здесь в XVI веке432. Активно собирая с охотников меха и торгуя ими с русскими купцами, коми взяли на вооружение рыночные экономические практики и в своем оленеводстве. Зажиточные коми держали большие стада, нанимали пастухов, продавали оленей и в общей сложности имели почти в двадцать раз больше оленей, чем саамы. Практики миграции их оленей также отличались от саамских. В отличие от копытных Кольского полуострова, живших на ограниченной и существенно облесенной территории, олени Печоро-Ижемского бассейна ежегодно преодолевали по просторам тундры сотни километров. Оленеводы-коми также обращали больше внимания на защиту оленей, чем кольские саамы: они охраняли животных во все времена года, в том числе во время летнего выпаса. Крупномасштабное скотоводство также привело к росту нагрузки на окружающую среду, такой как разрушение лишайниковых пастбищ и вспышки эпизоотий. Столкнувшись с этими проблемами, некоторые коми начали искать новые земли для выпаса433.

В 1880‐е годы группа коми из Ижмы пришла на Кольский полуостров. Испытывая трудности, вызванные сокращением поголовья, они узнали о том, что на полуострове находились большие площади лишайников, а уровень заболеваемости оленей был низким. Согласно антропологу Николаю Конакову, мигранты из числа коми стремились найти похожие условия, которые позволили бы им вести привычное хозяйство. Из-за своей географической удаленности от других земель коми и непохожего климата Кольский полуостров лишь частично подходил под эти условия. Это было причиной, по которой многие коми-оленеводы с небольшими стадами отказывались от переселения. Тем не менее два зажиточных оленевода Иван Терентьев и Поликарп Рочев выделили несколько тысяч домашних оленей для переселения группы из шестидесяти пяти человек, включавшей нескольких оленеводов-ненцев. Они покинули бассейн Печоры и Ижмы осенью 1883 года и следующей весной прибыли на полуостров. Через несколько лет после переселения семьи коми и ненцев осели в небольшом саамском поселении Ловозеро. Масштабная вспышка среди оленей на землях коми сибирской язвы в 1896 году заставила многие другие семьи последовать примеру первых переселенцев434.

Коми принесли на Кольский полуостров практики крупномасштабного оленеводства, что в целом способствовало резкому увеличению численности там оленей. К началу Первой мировой войны поголовье домашних оленей в этом регионе выросло более чем в семь раз. Коми-оленеводы продолжали использовать многие из своих традиционных методов пастбищного оленеводства, некоторые из которых противоречили саамской практике. В частности, саамы предпочитали отпускать оленей на летний выпас, в то время как коми смотрели за ними в течение всего года435. Вражда между группами стала особенно напряженной, когда некоторые саамы обвинили коми в краже свободно пасущихся саамских оленей и их клеймении собственными клеймами. Саами также выступали против того, чтобы коми пасли своих животных на лишайниковых пастбищах, специально оставленных ими про запас436.

Сталкиваясь с конкуренцией со стороны коми и исчезновением популяции дикого оленя для охоты, некоторые группы саамов изменили свои практики оленеводства. Они стали держать более крупные стада, строить заборы на пастбищах для летнего выпаса и более тщательно следить за тем, чтобы все животные были согнаны в одно место перед осенней перегонкой с пастбищ437. Эти изменения ознаменовали переход кольских саамов к пасторализму. Стоит также отметить, что государство до революции практически не играло никакой роли в этих процессах и происходившие изменения в кольском оленеводстве были результатом применения знаний местных жителей для адаптации к меняющимся экологическим условиям. Однако, несмотря на все эти перемены, один исследователь накануне Первой мировой войны утверждал, что «вообще лопари Кольского полуострова не являются оленеводами в истинном смысле этого слова»438.

ПОЗДНЕИМПЕРСКИЕ СПОРЫ

Царские чиновники, ученые, журналисты и краеведы-энтузиасты из других частей Архангельской губернии реагировали на развитие оленеводческих хозяйств саамов, коми, ненцев и поморов посредством различных предложений, касающихся их реформирования. Они отбирали многие из идей о будущей роли животного в тундре и тайге, используя оптику национальной принадлежности. Более технократически настроенные деятели последних десятилетий Российской империи фантазировали о потенциале расширения оленеводства на основе опыта коми. Другие откликались на славянофильские настроения и искали способы сделать суровые земли Крайнего Севера более пригодными для жизни этнических русских, заменив оленей на скот из внутренних регионов страны.

В своем экономическом обзоре северо-запада России (1897) архангельский губернатор Александр Энгельгардт оценил этническую организацию кольского оленеводческого хозяйства. Мимолетное летнее знакомство с Кольским полуостровом подтвердило его предвзятые стереотипы о том, что саамы выглядят как «гномы» и находятся на пути к вымиранию. Он критиковал их за то, что они были плохими оленеводами и не заботились об увеличении поголовья своих стад. По его мнению, они растрачивали богатые природные ресурсы государственных земель, позволяя своим оленям совершенно свободно пастись летом. В отличие же от саамов недавно переселившиеся туда коми «ведут олений промысел правильно и толково оберегают оленей от нападения хищных зверей»439.

Десятилетие спустя другой автор, писавший под псевдонимом В-р, описывая оленеводческую экономику, рисовал нескольку иную иерархию национальностей в регионе. После наблюдения за тем, как разные группы населения ухаживают за транспортными животными, он перевернул установленный порядок и поставил русских поморов ниже других национальностей. Он раскритиковал чрезмерную эксплуатацию силы оленей некоторыми кольскими оленеводами: «Эта беспечность очень вредна и убыточна, но хуже всего то, что этою беспечностью проникнута жизнь не только дикарей или полудикарей, но и русского крестьянина, которые на Кольском полуострове почти лишены культурных влияний». В подобном истолковании как экологические, так и социальные особенности региона способствовали потере поморами своего якобы высшего статуса и свидетельствовали об острой необходимости реформ. В-р считал, что при «более рациональном использовании богатств окружающей природы» можно было вести оленеводство более прибыльно440. Под «большей рациональностью» он, как и Энгельгардт, имел в виду внедрение рыночно ориентированных методов оленеводства и землепользования, принятых у коми.

В годы, непосредственно предшествовавшие началу Первой мировой войны, среди специалистов в других районах Архангельской губернии возникало несколько отличное от описанного выше экологически обусловленное видение народного хозяйства Севера. Начальник Печорской естественно-исторической станции Андрей Журавский описывал оленеводство как продуктивную деятельность, требовавшую минимальных затрат труда, но и одновременно препятствовавшую правильному выращиванию сельскохозяйственных культур. Оценивая, что оленеводство могло давать до 800% прибыли в течение пяти лет, он подчеркивал то, что коренные жители в целом были хорошо обеспечены экономически. Такую оценку тундрового природопользования разделяли и другие деятели, писавшие об оленеводстве Архангельской губернии и Кольского полуострова. Как писал один из них, «получая все от тундры и ничего от человека, олень дает человеку все»441. Именно легкость ведения оленеводческого хозяйства, а не нехватка культуры не позволяла обрабатывать северные земли под посевы.

Настоящий интерес Журавского к оленям возник из его желания распространить традиционное российское сельское хозяйство на тундровые земли оленеводов. Веря в превосходство русских «познаний» над «западноевропейской наукой» в деле освоения «первобытного ландшафта» Севера, он, очевидно, считал, что «полярная тундра – это обыкновенная пустошь, мимо, т. е. поверхностно заболоченная легко обратимая в луг». Единственной проблемой было то, что мигрирующие олени вытаптывали тундровые мхи, препятствуя регенерации пастбищных угодий, которые могли бы использоваться для выпаса менее мобильного скота и поддержания плодородия почв, необходимого для выращивания сельскохозяйственных культур. Журавский был уверен в том, что, «где бы ни осел выселенец, там через 2, 3–4 года на местах бывших „болот“ (тундры), появляются роскошные луга»442. Представление о том, чтó русские могли и должны были принести в свои национальные сельскохозяйственные навыки в экосистемы тундры, было отражением позднеимперских попыток поощрять колонизацию земель на южном фронтире и высаживать леса в степи. Многие националисты считали, что русификация негостеприимной природной среды могла бы придать пестрой империи бóльшую связность и единообразие443. Неудивительно поэтому, что такие деятели, как Журавский, включали пример с оленями в обсуждение более широких вопросов об этническом составе Севера. Как утверждают Джейн Костлоу и Эми Нельсон, «русская культура характеризуется поглощенностью вопросами идентичности, маргинализации и уникальности, которые расширяют базовую озабоченность „животным как другим” до более широких моделей (человеческого) самоопределения»444.

Защитники техник оленеводства, принятых у коми, В-р и Сергей Керцелли, которые, вероятно, являются одним и тем же человеком, критиковали Журавского. Они обвиняли его в преувеличении простоты оленеводческого пасторализма и в обращении к псевдонауке при изучении ландшафтов тундры. В-р, в частности, указывал, что Журавский пренебрегал ветеринарными данными, и обвинял последнего в распространении ложной идеи о том, что оленеводство было безоговорочно выгодным445. В свою очередь, Керцелли полемически высмеивал позицию Журавского и оспаривал его представления о тундровых ландшафтах и об их изменчивости, в частности опровергая исторические и современные примеры, которые приводил его противник, чтобы доказать существование лугов в регионе. Керцелли также утверждал, что тундра была менее болотистой, чем думал Журавский, и отрицал, что олени вытаптывают мхи, а также показывал, что для развития сельского хозяйства в регионе потребовалось бы огромное количество навоза в качестве удобрения. В целом, подчеркивая сравнительную неизменность тундры, Керцелли считал ее наиболее подходящей для оленеводческих практик коми446.

Несмотря на расхождения в представлениях о национальной политике и моделях экономического развития, обе точки зрения сходились в том, что существующие практики оленеводства кольских саамов нуждались в изменениях. Лишь немногие представители образованного общества верили, что саамы смогут избежать потери своей культурной самобытности. Работавший в Арктике океанограф Владимир Визе447 писал в январе 1917 года, что «процесс „обрусения“ и заражения русских лопарей новыми интересами идет весьма быстро, с проведением Мурманской железной дороги еще ускорится, почему и следует принять, что недалеко то время, когда предания старины совершенно изгладятся в памяти русских лопарей»448. Чувство, что традиционные знания, присущие этому исторически определенному «другому», безвозвратно исчезают, вдохновило журналистов и исследователей собирать фольклор кольских саамов и писать этнографические работы449. Собранная информация вскоре окажет влияние на раннесоветские практики преобразований самых отдаленных уголков этого края. Но если бы русский национализм Журавского победил, оленеводство могло бы быть полностью заброшено в пользу экспериментов с традиционно славянскими формами сельского хозяйства.

ПОДДЕРЖИВАЯ СААМСКОЕ ОЛЕНЕВОДСТВО

Так случилось, что многие сторонние эксперты и реформаторы встали на сторону саамских оленей после большевистского захвата власти. Они надеялись повысить статус национальных меньшинств в рамках советского социалистического эксперимента. Некоторые теперь утверждали, что саамские методы использования земли были наиболее подходящими для региона, в то время как другие все еще настаивали на преимуществах оленеводства коми. Одновременно с кампанией по защите дикого оленя в 1920‐е годы новые власти и этнографы, приезжавшие на Север, пытались помочь саамам в развитии местной экономики на основе оленеводства. После нескольких довольно благоприятных лет в начале XX века кольские олени существенно пострадали от войн и революций в России. Общая численность домашних оленей в регионе сократилась примерно с 74–81 тысячи особей в 1914 до 23 тысяч в 1923 году. В целом саамы потеряли в общей сложности до 75% своих стад (см. таблицу 2)450.

Таблица 2. Количество одомашненных оленей в Мурманском регионе (согласно отчетам)

Примечание: Н. Д. Конаков и Т. А. Киселева приводят разные цифры за 1914 год.

Источники: Макарова О. А. Дикий северный олень Кольского полуострова в конце XX – начале XXI в. // Наука и бизнес на Мурмане. 2003. № 4. С. 43; Konakov N. D. Ecological Adaptation of Komi Resettled Groups. Arctic Anthropology. 1993. Vol. 30. № 2. P. 98–99; Будовниц И. Оленеводческие колхозы Кольского полуострова. М.; Л.: Государственное издательство сельскохозяйственной и колхозно-кооперативной литературы, 1931. С. 10–11; Бунаков Е. В. Экономическое обоснование развития оленеводства Мурманского округа // Советское оленеводство. 1934. № 4. С. 125; Киселева Т. А. Влияние социально-экономических факторов на развитие оленеводства Кольского полуострова в 1900–1980‐е годы // Вопросы истории Европейского Севера (Проблемы экономики и культуры XX в.). Петрозаводск: Петрозаводский государственный университет, 1994. С. 72; Киселев А. А., Киселева Т. А. Советские саамы: История, экономика и культура. Мурманск: Мурманское книжное издательство, 1987. С. 119.

Геоботаник Герман Крепс в этот период также обнаружил упадок поголовья оленей (см. таблицу 3). Он называл много причин, среди которых было разрушение традиционных миграционных маршрутов стад из‐за строительства Мурманской железной дороги, возросшая конкуренция со стороны домашних оленей, а также обычные циклы роста и падения численности, которые происходили по мере того, как дикие олени выедали доступные лишайниковые пастбища451.

Таблица 3. Количество диких оленей в западной части Мурманского региона (согласно отчетам)

Источники: Макарова О. А. Дикий северный олень Кольского полуострова в конце XX – начале XXI в. // Наука и бизнес на Мурмане. 2003. № 4. С. 43; Дюжилов С. А. «Архипелаг Свободы» на Мурмане (вторая половина 1920‐х – 1930‐е гг.) // Живущие на Севере: Образы и реальности / Под ред. П. В. Федорова и др. Мурманск: МГПУ, 2006. С. 95; ГАРФ. Ф. А-358. Оп. 2. Д. 111. Л. 25; Д. 231. Л. 32.

Восстановление численности домашних северных оленей в 1920‐х годах сопровождали лишь незначительные политические вмешательства. Чтобы помочь оленеводству восстановиться после военного опустошения, новые кредитные кооперативы, опиравшиеся на государство, выдали субсидии в виде займов почти половине оленеводов452. Правительство также создало около села Краснощелье Мурманское оленеводческое опытное хозяйство в качестве опорного пункта для изучения использования пастбищ, методов кормления, различий между породами и методов выпаса и с целью защиты от хищников453. Вероятно, благодаря государственной поддержке или, скорее, регулированию популяционной динамики поголовье домашнего оленя с 1923 по 1929 год удвоилось (см. таблицу 2). В этот период кольские оленеводы начали экспортировать оленину и оказывать транспортные услуги покорителям Севера454. Геологи-разведчики, строители и горняки также использовали тягловых оленей в Хибинских горах для перевозки руды и других материалов из труднодоступных мест455.

Журналисты и руководители все больше говорили о потенциале оленеводческого пасторализма, поставленного на службу кольской экономике. Керцелли продолжал защищать «промышленное оленеводство» коми, а не саамов, поскольку оленеводство у саамов «может быть отнесено к подсобному оленеводству охотничьих и рыболовных племен». Если бы все оленеводы, говорил он, ухаживали за большими стадами и круглогодично следили за ними, как коми, то поголовье домашних оленей в СССР могло бы достигнуть 15–20 миллионов животных456. Авторы, писавшие тексты для широкой публики, называли оленя «золотом тундры» и заявляли, что «нет в природе животного более продуктивного в промышленном отношении, чем олень»457.

Тем временем Крепс выступил с проектом организации природного заповедника, который должен был помочь восстановить сокращающуюся популяцию диких северных оленей458. Вместе с Федором Архиповым, саамским охотником, который умел различать дикого и домашнего оленя на расстоянии, Крепс в 1929 году организовал учет популяции оленей, который показал, что только 99 диких оленей осталось в западной части Кольского полуострова459. Поскольку существовавшие запреты на охоту невозможно было обеспечить охраной, «единственной действительной мерой для охраны дикого оленя» было создание ограниченной территории примерно в 200 тысяч гектаров, на которой была бы запрещена любая хозяйственная активность. Заповедник имел «целью не только охрану какого-либо одного животного, но и сохранение в естественной неприкосновенности целого географического ландшафта». Чтобы доказать важность такого заповедника, Крепс ссылался как на его научную ценность, так и на его значение в будущем и для охоты, и для развития оленеводства460. Советские власти поддержали проект, и 17 января 1930 года Лапландский заповедник был официально открыт461.

Но и мечты об экономическом развитии оленеводства, и усилия по сохранению дикого оленя не привлекали внимания к этому животному так, как это делала советская национальная политика. Как постколониальная и, по ее собственному признанию, не вполне имперская империя, СССР был помешан на национальном строительстве как способе практической реализации социализма. На Севере он стремился сделать обитателей тундры и их экосистемы достаточно понятными, «хорошо очерченными», поддерживая отдельные этнические группы и связанных с ними животных на определенных территориях. Эта попытка критически зависела от получения экологической и этнографической информации, основанной как на практическом опыте, так и на обобщающих теориях.

Исторические исследования, посвященные национальному вопросу, показывают, насколько важны были советские обязательства, поддерживающие самоопределение народов, в частности с точки зрения опоры на территориальные единицы, призванные сделать население национальным по форме, но социалистическим по содержанию. Это объясняло веру управленцев в то, что поощрение этнической самобытности было временной, но исторически обоснованной мерой, направленной на культурное и экономическое развитие страны. Особые возможности для членов групп национальных меньшинств сосуществовали наряду с репрессиями по отношению к слишком откровенному подчеркиванию национальности. Некоторые ученые рассматривают эти меры как последовательную политику, разработанную и осуществленную советскими институциями, в то время как другие указывают на то, как производство знаний сформировало реакцию большевиков на их имперское господство462. Как государственные институты, так и этнографическое знание играли взаимосвязанные и определяющие роли в судьбе кольского оленя.

Советское государство поместило саамов, так же как ненцев и еще двадцать одну этническую группу, в категорию «малые народы Севера». Это определение означало, что они были поставлены на низшую ступень эволюционной шкалы национальных меньшинств. Оно также объединяло их более тесно с сообществами охотников и собирателей, чем с кочевыми пасторалистами. Реформаторы предлагали программы, направленные на то, чтобы помочь этим группам быстро преодолеть предполагаемую крайнюю отсталость, с тем чтобы они могли быть полностью инкорпорированы в современное социалистическое государство. Как писал Анатолий Скачко, глава Комитета Севера при ЦИК (официально Комитет содействия народностям северных окраин при Президиуме ВЦИК), «малым народам Севера, чтобы сравняться с передовыми нациями СССР, предстоит в эти десять лет пройти тот процесс развития, который русский народ проходил тысячу лет, ибо Киевская Русь тысячу лет тому назад уже стояла на более высокой ступени культуры, нежели малые народы Севера в настоящий момент»463.

Ни русские поморы, ни коми не были включены в категорию малых народов Севера; их не рассматривали как коренное население Кольского полуострова. В отличие от имперского периода, когда поморы были в центре споров о путях развития Севера, в советский период им не было оказано существенной поддержки по этническому признаку. Более того, государство оказывало поддержку промышленному рыболовству, которое и ранее угрожало традиционным рыболовным практикам поморов464. Коми, хотя и были коренной группой на Севере и занимались оленеводством, имели статус близкий к другим более крупным национальностям. В результате административных преобразований 1920–1930‐х годов была создана сначала Автономная область Коми (1921), а позже Коми Автономная Советская Социалистическая Республика (1936). Имея свою территорию и более высокий статус среди советских национальностей, кольские коми получали меньше институциональной поддержки и даже интереса со стороны этнографов465.

Вместо этого руководители и исследователи в основном сотрудничали для того, чтобы поднять жизненный уровень и ассимилировать кольских саамов. Мурманское отделение Комитета Севера под руководством Василия Алымова занималось вопросами повышения экономического и культурного уровня «малых народов» в регионе466. В 1927 году государственное Русское географическое общество выделило деньги на проведение так называемой Лопарской экспедиции, в которой полевая работа проводилась для оценки физико-антропологических особенностей, здоровья, культуры и экономических условий жизни саамов467. Владимир Чарнолуский был главным этнографом в этой экспедиции. Чтобы лучше понять особенности материальной жизни и фольклора саамов, он провел много месяцев, живя среди них. Опыт этой экспедиции вызвал у него особую симпатию к саамским общинам и желание помочь им своими исследованиями468. Основываясь на этом этнографическом исследовании и беседах с местным населением, Мурманское отделение Комитета Севера разработало планы для двух саамских районов на востоке и западе Кольского полуострова469.

Ил. 7. Оленеводы Кольского полуострова. Фото из источника: Золотарев Д. А. Лопарская экспедиция. Л.: Изд. Государственного Русского географического общества, 1927.

Олень при этом находился в центре планов этнических реформ. И Алымов, и Чарнолуский верили в то, что продуманный контроль над лишайниковыми пастбищами помог бы саамам, позволив им увеличить поголовье оленей. Мурманское отделение Комитета Севера разработало программу землеустройства, чтобы попытаться исправить экономику кольского оленеводства470. Землеустройство включало анализ ландшафтов для оценки наличия и видового разнообразия лишайников с той целью, чтобы выяснить оптимальное расположение сезонных пастбищ и путей миграции, определить количество оленей, которые могут жить на определенных территориях, и выполнить ряд других задач по созданию основы для экономической и административной реформы471. Это также дало возможность предотвратить использование саамских пастбищ оленеводами-коми472.

Со своей стороны, Чарнолуский написал этнографическую работу, которая явно превозносила саамское отношение к оленям и земле. Он намеренно выбрал в качестве главной географии исследования восточную часть Кольского полуострова, которая в наименьшей степени находилась под влиянием оленеводства коми и ненцев473. Внимательно относясь к значению рыболовства и охоты в экономике саамов, Чарнолуский все же подчеркивал важнейшее место оленя: «Олень в быту лопаря – все: и пища, и средство передвижения, и источник побочных заработков». Он также доказывал, что саамские методы выпаса, отличавшиеся от методов коми, были более подходящими для Кольского полуострова. Кольские саамы испытывали «глубокое негодование» приемами «использования ягеля, применяемы[ми] ижемцами», потому что они без необходимости вытаптывали и уничтожали пастбища в результате чрезмерного выпаса оленей. Согласно Чарнолускому, саамы сочувствовали «совершенно условному обозначению естественными признаками пределов некоторых участков земли (вообще земли, никому не принадлежащей), необходимыми во избежание смешения стада». Описывая свое видение того, как можно было бы улучшить кольское оленеводческое хозяйство, Чарнолуский настаивал на том, что к «расчетливому ведению стада» у коми и ненцев нужно было бы добавить методы саамов, «бережно относящихся к пастбищам своего края, которые гибнут на наших глазах»474.

Геоботаник Александр Салазкин из Мурманского отделения Комитета Севера также считал, что саамские практики выпаса были лучше, чем у коми. Его детальное исследование флоры кольских земель показало, что оленеводы использовали только четверть всех доступных ресурсов. Но «несмотря на далеко неполное использование кормовых ресурсов, наблюдается местами пастбищная теснота». Большая часть проблем крылась в том, что «ижемско-ненецкая система пастьбы в стадах в течение всего года совершенно не отвечает особенностям местных ягельных пастбищ и весьма вредно отражается на их состоянии во время летней пастьбы». Экология Кольского полуострова отличалась от условий тех мест, где коми первоначально развивали оленеводство. Хотя в регионе было много лишайников, они в основном росли в лесу, а не в тундре. Салазкин указывал, что обилие земель, покрытых лесом, делало кольскую среду более подходящей для саамских методов выпаса, в том числе свободного выпаса оленей в летнее время. Акцентируя внимание на правильных методах питания оленей, Салазкин, как и Чарнолуский, утверждал, что историческая саамская практика оленеводства может стать подходящей основой для развития «социалистического оленеводства»475.

КОЛЛЕКТИВИЗАЦИЯ ОЛЕНЕЙ

Масштабная сельскохозяйственная реформа столкнулась с этнической политикой в тундре. Начиная с конца 1920‐х годов советское руководство настаивало на коллективизации оленеводческого пасторализма. Какой бы спорной, запутанной и жестокой ни была коллективизация, эта политика преуспела в том, чтобы сделать оленеводческую экономику более понятной и управляемой для государства в качестве сельскохозяйственной деятельности. В этом смысле коллективизация позволила распространить государственный контроль на самые отдаленные уголки, а также сконцентрировать средства к существованию в сельской местности преимущественно в форме одного вида млекопитающего.

В первую очередь коллективизация была программой, ориентированной на установление централизованного контроля над производством продуктов питания. В большинстве случаев она включала реорганизацию крестьянских хозяйств, занимавшихся выращиванием сельскохозяйственных культур и животноводством, ради улучшения возможностей государства по приобретению зерна и придания социалистического окраса крестьянству. Как видно на примере спецпоселенцев в Хибинах, классовая война против зажиточных крестьян (раскулачивание) была неотъемлемой частью коллективизации и завершилась экспроприацией земель, собственности и скота в пользу коллективных государственных хозяйств. Хотя в теории крестьяне из бедных и средних слоев населения должны были добровольно создавать колхозы или вступать в них, на практике многие из них были принуждены к этому партийными активистами476. Вместо того чтобы поддержать сельскую экономику, коллективизация нарушила производство зерна на ближайшую перспективу и вызвала широкое недовольство среди крестьянства. Однако заложенная коллективизацией институциональная структура в дальнейшем стала моделью советского сельского хозяйства.

Чтобы провести коллективизацию на Кольском полуострове, государственные руководители и консультировавшие их специалисты поставили в план астрономическое увеличение масштабов оленеводства. Согласно этим планам, олени должны были использоваться для производства мяса, молока и шкур с целью накопления капитала, а не просто для обеспечения продовольствием и одеждой местного населения. Повышение показателей производства мяса требовало увеличения количества оленей и больших размеров стад. Некоторые «реформаторы» хвастались, что запасы лишайников в Мурманском регионе могли прокормить до 300 тысяч оленей, и даже Алымов соглашался, что «многочисленность малооленных хозяйств» сдерживала темпы роста домашнего оленеводства477. Чтобы достичь десятикратного увеличения продуктивности кольского оленеводства, первоначальный план коллективизации предполагал объединение к 1933 году 91% хозяйств в 14 колхозов и организацию одного совхоза478. Первые планы по организации совхоза предполагали, что в нем будет 50 тысяч оленей, что соответствовало численности всех особей на полуострове в это время479.

Государство также старалось контролировать передвижение оленеводов и оленей. Один исследователь оленеводства выражал распространенное советское пожелание превратить кочевые народы в оседлых животноводов, чья профессия, в отличие от образа жизни, требовала бы некоторых сезонных перемещений: «Мы считаем, что наиболее прогрессивной и соответствующей интересам социалистической реконструкции оленеводческого хозяйства является система круглогодовой стационарной пастьбы, при условии увеличения размеров стада и организации постоянного окарауливания их»480. И хотя руководители признавали, что оленям необходимо кочевать во время выпаса, они хотели использовать коллективизацию для ограничения мобильности и переселить общины коренных жителей Севера, чтобы ими легче было управлять.

В то же время некоторые местные эксперты предпочитали использовать знания об окружающей среде Кольского полуострова, полученные на местах, с тем чтобы смягчить правительственные планы. Настаивая на том, что «наблюдения лопарей над погодой и географическими явлениями в тундре» и «над жизнью и привычками дикого и домашнего оленя» могли быть полезны советской науке, Чарнолуский описал «местное знание» так называемых «знатских» оленеводов в восточной части полуострова481. Опираясь на некоторые биологические аспекты исследований Чарнолуского, в том числе его классификационную систему разных типов оленей, один партийный деятель предложил ввести модель многоотраслевого оленеводства. Он утверждал, что «эксплуатация стада давала бы гораздо большие результаты, если бы часть его специально подобранных и подходящих для этой цели оленей культивировалась на мясо, другая часть – на шкуры, третьи были бы выделены как молочный скот, четвертые употреблялись бы как ездовые и т. д.»482 Алымов дополнительно попытался использовать эти знания, утверждая, что «каждое оленеводческое селение, каждый погост требуют, при организации колхозов, своего особого подхода». Он считал, что для увеличения численности домашних оленей оленеводческие сообщества в первые годы коллективизации должны были уменьшить число забиваемых оленей, сократить экспорт оленины и больше полагаться на дополнительные источники пропитания, такие как занятия рыболовством и охотой483. Частично в ответ на все эти опасения Мурманский Комитет Севера разработал сокращенный план для совхоза, который требовал завоза меньшего количества оленей из других частей страны и тем самым снижал вероятность заболеваний среди животных484.

Эти исследователи и преобразователи региона сыграли менее похвальную роль, позволив этническим различиям в оленеводческой экономике Кольского полуострова влиять на классовую политику. Сторонники такого подхода в Комитете Севера первоначально пытались обойти классовые различия в общинах коренных народов, ассоциируя их с примитивной коммунистической стадией развития. Однако они уступили позиции после того, как это понятие подверглось нападкам. Затем частью выбранной ими стратегии в Мурманском крае стала помощь в создании отдельных колхозов для саамов, ненцев и коми485. Начиная с 1928 года несколько саамских семей вошли в малые колхозы, включая рабочий кооператив «Саам» Воронинского погоста и «Оленевод» (позднее «Красная тундра») Семиостровского погоста486. Эти колхозы в основном существовали на бумаге и окончательно развалились после того, как оленеводы покинули места зимней стоянки весной. Тогда же власти отказались от этнического принципа в формировании коллективных хозяйств в этом регионе487. Пытаясь отстоять постепенные реформы, Скачко предложил также схему, которая отрицала классовое расслоение среди охотников и рыбаков, но при этом признавала существование кулаков среди оленеводов488. Так, те, кто владел большим числом оленей, чем предписывалось государством, объявлялись кулаками489. На практике это означало следующее: то, за что раньше оленеводов уважали, теперь становилось опасным.

Симпатизировавшие кольским саамам подчеркивали, что кулаками были преимущественно коми. Мурманское отделение Комитета Севера собирало информацию о классовом составе меньшинств, которая использовалась для раскулачивания на полуострове. Хотя Алымов не был согласен с классовым подходом к местным этническим группам, считая, что середняки были гетерогенной группой, доходы которой было трудно оценить, он был вынужден уступить. Используя собранные им данные, Алымов показал, что коми владели более крупными стадами и имели больше наемных рабочих (см. таблицу 4). Он по-прежнему поддерживал саамские методы оленеводства и выражал «единогласное мнение» «лапландцев и их русских соседей» о том, что зажиточные коми, владевшие 600–700 оленями, систематически вредили их стадам490. Эта критика оленеводов-коми с развертыванием коллективизации становилась все более яростной. Алымов докладывал, что все чаще слышал жалобы саамов о том, что происходило «самовольное занятие крупными оленеводами, преимущественно ижемцами, лопарских пастбищ», и призывал Мурманский исполнительный комитет «поставить, для срочного разрешения, вопрос о запрещении самовольного занятия оленьих пастбищ крупными стадами и о запрещении самовольного переселения оленеводов на уже освоенные места»491.

Поэтому среди кольских оленеводов топор классовой войны сильнее всего обрушился на коми. Большинство из тех, кто был объявлен кулаком во время коллективизации 1930‐х годов, принадлежали к этому народу492. В одном случае конфликт между коми и саамами в колхозе «Красная тундра» в Ивановке обернулся трагедией для потомков основателя деревни Ивана Артиева, оленевода-коми, пришедшего в этот край в XIX веке493. Власти объявили нескольких представителей семьи Артиевых кулаками, арестовали их, отобрали у них животных и исключили из колхоза494. Как раз в это время Чарнолуский продолжал жаловаться на доминирование коми в Комитете Севера, протестуя против того, что «труд распределялся неправильно – лопарская группа несла большую тяжесть и выполняла более трудные, чем другие, работы» в «Красной тундре»495. В то же время коллективизаторы объясняли некоторые проблемы, с которыми они сталкивались, как раз этническими конфликтами. Пытаясь объяснить, почему в колхозе в Ловозеро было мало саамов, один автор ярко продемонстрировал существование атавистических национальных антипатий: «Лопари, с молоком матери всосавшие ненависть к великодержавной в условиях Кольского полуострова ижемской народности, не понимают, что среди ижемцев есть батраки, бедняки, середняки и хищные ростовщики, воры и эксплуататоры-кулаки»496.

Таблица 4. Количество оленей, принадлежавших разным этническим группам, населявшим Кольский полуостров в 1926 году (по данным В. Алымова)

Источник: Федорова Е. В. Мурманский комитет Севера // Наука и бизнес на Мурмане. 2003. № 4. С. 59.

Помимо разжигания межнациональной розни во время коллективизации, реформаторы неуклюже применяли политику, идущую от центра, к северному ландшафту. До 62,5% кольских оленеводческих хозяйств было временно коллективизировано к зиме 1930 года, до того как многие хозяйства вышли из колхозов весной497. Показателен в этом отношении опыт Ивана Пенькова, государственного управленца, работавшего в «Красной тундре». Будучи главой колхоза, Пеньков пытался использовать систему оплаты и инвестиций, принятую в сельскохозяйственных общинах в других районах страны. В специфических условиях арктической оленеводческой экономики эта политика просто разозлила население, и вскоре он столкнулся с угрозами, которые списал на сопротивление кулаков. Пеньков также не нашел достаточно отзывчивых организаций в Мурманске, и когда попытался достать материалы для чумов оленеводов, то столкнулся с необходимостью вести многочисленные переговоры, упрашивать и заключать сделки со снабжающими структурами498. Более того, один специалист высмеял весьма распространенное мнение о том, что оленеводство может процветать везде, где есть достаточно пищи, ехидно говоря: «В Африке тоже есть кормовая база, там прекрасно себя чувствуют жирафы, но оленей там нет и, наверное, не будет»499. Предостережения некоторых членов Комитета Севера об опасности завоза животных извне тоже оказались пророческими. Закупив большое количество оленей, колхозы столкнулись со вспышкой копытной болезни (некробактериоза), приведшей к гибели многих животных. В самом деле, трудности, которые сказались на выживании поголовья оленей в ходе коллективизации, подорвали экономическое обоснование политики. Так, несмотря на то что в 1932 году около 40% хозяйств и 75% оленей Кольского полуострова принадлежало колхозам и совхозам, численность домашних оленей после этого года снизилась до уровня, отмечавшегося перед коллективизацией (см. таблицу 2)500.

Взаимодействие с оленями и социальные связи между оленеводами определили то, как эти сообщества сопротивлялись коллективизации и раскулачиванию. По всей стране жители села забивали и употребляли в пищу животных, подлежащих государственной экспроприации, а иногда оставляли туши гнить, только бы не дать властям нажиться на политике, которую они осуждали как второе крепостное право501. Голод 1932–1933 годов заставил некоторых прибегнуть к этой тактике от отчаяния, но такие эпизоды убийства животных, как показали историки Линн Виола и Шейла Фицпатрик, были формой сопротивления502. Советские исследователи обвинили кулаков в саботаже, приведшем к потере в течение 1932 года около 7500 кольских оленей503. В одном из случаев Кондрат Архипов, саам из Пулозерского района, был объявлен кулаком и колдуном, который воровал и сжигал чужих оленей. Подробности его задержания и суда, впрочем, больше указывают на сплоченность общины и его отцовское положение в саамском обществе, чем на статус классового изгоя. Архипов месяцами скрывался от властей, и местные жители, которые, вероятно, знали его приблизительное местонахождение все это время, выдали его только под принуждением504. В другом случае государство обвинило шесть человек из колхоза «Тундра» в убийстве по крайней мере 144 оленей, принадлежавших другим оленеводам. Власти хотели представить эти действия как эксплуатацию со стороны кулаков, но все оленеводы считались представителями низшего класса. Более того, двое из них даже начали процесс вступления в Коммунистическую партию.

Помимо этого, оба описанных выше случая сопротивления включали сомнительные способы обращения с самими животными. Саамы ставили индивидуальные клейма на оленей, чтобы отличать своих животных, которые нередко паслись вместе с другими. Архипов якобы отказался позволить другим людям искать в его стаде оленей с их ушными клеймами, в то время как шесть оленеводов из «Тундры» пытались вырезать новые ушные знаки на украденных оленях, чтобы сделать их похожими на своих собственных животных505. Только те, кто хорошо знал тонкости отношений между саамами и оленями, могли использовать такую тактику. Хотя такие акты сопротивления приводили к неудачам и задержкам, они в конечном итоге не остановили вторжение государства в сферу оленеводства.

ТРУДНОСТИ СТАЛИНСКОЙ ЭПОХИ

В течение последующих нескольких десятилетий усилия по реформированию кольского оленеводства, так же как и сельского хозяйства в целом, затихли. Время, политические компромиссы и восстановление численности стад дикого и домашнего оленя позволили советскому режиму формально интегрировать этот удаленный регион в свою систему. Однако серия разрушительных кризисов, связанных с террором, войной и ослаблением интереса к охране природы, поставила под сомнение роль оленей в сельской экономике Кольского полуострова. Эти испытания могли привести к тому, что развитие региона совсем бы потеряло оленеводческое направление. Только возвращение внимания правительства к развитию крупномасштабного скотоводства в послесталинскую эпоху предотвратило такой исход.

Коллективизированное оленеводство постепенно укоренилось после первоначального напора времен Великого перелома. Хотя советские источники заявляли, что все оленеводы Кольского полуострова были объединены в колхозы к концу 1930‐х годов, более надежно было бы предположить, что это произошло только в период послевоенного восстановления506. Коллективизация привела к созданию своеобразной индустриализированной оленеводческой экономики, в которой численность оленей и количество произведенной оленины служили главными критериями успеха. Она также привела к росту числа огороженных пастбищ, зависимости от таких методов, как землеустройство (для максимально эффективного использования земли), сужению маршрутов миграций и замене традиционной системы погостов новым административным делением507.

Власти также ввели новые формы контроля, включая печально известный и недостоверный способ подсчета численности оленей два раза в год, проводившийся после периода родов весной и после ежегодного забоя оленей в начале зимы508. Внутри каждого колхоза оленеводы были разделены на бригады, которые ухаживали за стадами, объединявшими как колхозных, так и личных оленей. Личные животные на Севере имели примерно такое же значение, как и личные подсобные участки, которые крестьяне сохраняли в частном пользовании под сады и огороды в более умеренных широтах509. В колхозах оленеводы должны были следить за оленями круглый год, отказавшись вынужденно от традиционного саамского метода свободного летнего выпаса в пользу практик оленеводства у коми510.

В целом ориентация на создание крупномасштабного оленеводства означала, что многие саамы уже не могли знать индивидуально каждого животного, как это чаще всего было в ранние периоды. Изменения также привели к тому, что вошедшие в колхозы оленеводы оказались обособлены от других членов сообщества. Только оленеводы-мужчины и несколько работников на местах стоянок (как правило, жены старших оленеводов) передвигались по тундре; многие саамы, включая семьи оленеводов, теперь оставались круглый год в поселках511.

При этом во второй половине 1930‐х годов число диких и домашних оленей выросло. К 1937 году количество домашних оленей в Мурманской области более чем оправилось от разрушительных последствий коллективизации и, по сообщениям, достигло 76 918 голов (см. таблицу 2). Не до конца ясно, способствовала ли этому росту советская политика продуктивизма512. По крайней мере, новое предписание, обязывавшее часто сообщать о размерах стад, давало властям данные, на которые можно было полагаться. Лапландский заповедник сыграл более очевидную роль в восстановлении популяции диких северных оленей. В его функции входила охрана оленей от хищников и развитие исследовательской программы изучения экологии. Крепс писал Чарнолускому в 1931 году, что популяция диких оленей возросла в полтора раза. Устойчивый рост продолжался до конца десятилетия, когда число оленей достигло 900 (см. таблицу 3). Поскольку дикие олени мигрировали за пределы заповедника, ученые стали лоббировать вопрос о его территориальном расширении513. Согласившись увеличить площадь заповедника в начале 1941 года, чиновники заявили, что «в связи с увеличением поголовья диких северных оленей и лося в Лапландском заповеднике недостаток кормовых ресурсов вызвал перемещение станций этих животных за пределы заповедника, в районы Монче Тундры, где они лишены эффективной охраны от браконьерства»514.

Однако очередное насильственное вмешательство остановило рост оленеводческого хозяйства. Перед новой волной террора в 1937–1938 годах этнографы продолжали свою деятельность с целью развития саамской культуры и выступали за создание автономного саамского региона в западной части Кольского полуострова515. Серия арестов в рамках кампаний против финнов в Карелии остановила эту активность516. Советские массовые операции планировались с охватом определенных групп – бывших кулаков, уголовников, антисоветских элементов и представителей отдельных национальностей, которые, как считалось, несли потенциальную военную угрозу для страны – с целью проведения арестов и последующего уничтожения по квотам. Эти акции выкорчевывали и подрывали многие из классовых и этнических различий, поддержание которых ранее поощрялось государством.

В 1938 году сотрудники государственной безопасности обвинили кольских оленеводов и тех, кто поддерживал саамскую культуру, в участии в заговоре финских фашистов и карельских националистов с целью присоединения Кольского полуострова к Финляндии. Частью этого заговора объявлялось создание независимого саамского государства, которое должно было помочь расширению Великой Финляндии в сторону Урала. Алымов, согласно сфабрикованному делу, должен был стать президентом, а Салазкин – военным министром. Игнорируя этнические различия в среде кольских оленеводов, секретные службы обвинили коми в продвижении «саамского национализма». Несколько представителей коми, ранее подвергшиеся репрессиям как кулаки, теперь лишились жизни из‐за обвинения в саамском сепаратизме. На деле менее половины из около 30 человек, репрессированных за контрреволюционную деятельность в качестве «саамских националистов», были собственно саамами; многие из них были этническими коми и ненцами. По крайней мере 18 из них были оленеводами. 22 октября 1938 года 15 человек, включая Алымова, Салазкина, нескольких саамов, коми и русских, были расстреляны517.

Некоторые обвинения были связаны с особенностями оленеводства и землепользования. Репрессированные были обвинены во вредительстве и уничтожении лишайников, оставлении оленей без присмотра и убийстве оленят. Под пытками во время допросов Алымов подтвердил, что «эти мои указания выполнялись каждое лето, особенно в 1935–1937 годах выгорела в тундре большая площадь ягеля, сократились колхозные пастбища, в оленьих стадах из‐за недостатка кормов происходил значительный падеж оленей». Ведь ягель «после пожара вырастает только через 30 лет». Он также признал, что заговорщики намеренно распространяли оленью болезнь («копытку»), ежегодно убивавшую около 25 000 животных518. Эти насильственно полученные признания больше говорят о беспокойстве государства по поводу его неспособности полностью управлять окружающей средой на Кольском полуострове, чем об актах вражеского саботажа. Естественные пожары часто случаются в таких регионах, а регулирование пастбищ колхозами до создания эффективной системы пожарной безопасности только препятствовало деятельности оленеводов. Распространение копытной болезни также было предсказуемым следствием роста числа оленей при отсутствии соответствующего ветеринарного ухода.

Вопросы оптимальной экологии оленеводства также сыграли роль в кампании против Крепса в Лапландском заповеднике. Вопреки своим первоначальным заявлениям о пользе сохранения диких оленей для разведения одомашненных оленей, Крепс выступал теперь за изоляцию популяций диких и домашних оленей друг от друга и подчеркивал возможность охоты на дикого северного оленя в будущем в качестве основной экономической пользы от охраны природы519. В сентябре 1933 года его взгляды были раскритикованы руководителем треста «Апатит» Василием Кондриковым, считавшим, что «дикие олени – хорошая вещь, но я должен сказать, что т. Крепс со своими дикими оленями должен быть еще более сближен с практикой», включая коллективное ведение сельского хозяйства520. Позднее, в 1937 году, один корреспондент писал, что исследовательская программа Лапландского заповедника не была направлена на восстановление лишайников, уничтоженных пожарами, и обвинял Крепса в том, что тот призывал уничтожать диких северных оленей. Эти обвинения основывались на наблюдениях Крепса о том, что дикий олень способствует «одичанию домашних оленей», поскольку он генетически от них не отличается, и его присутствие «может сорвать работу по избавлению домашних оленей от оводов и потому в оленеводческих районах остается вредным»521. Из-за таких обвинений Крепс был снят с должности и был вынужден покинуть заповедник522.

Вторая мировая война стала еще большим испытанием для кольских оленей, чем сталинский террор. Больше тысячи оленеводов были призваны в армию и оставили своих животных. Более того, свыше шести тысяч оленей были отправлены на финский фронт для транспортировки грузов и заготовки на мясо523. Санкционированная государством интенсивная охота вызвала серьезное сокращение численности оленей на Кольском полуострове, практически исчезнувших в Карелии, с 70 300 особей в 1940 году до 42 900 особей в 1945‐м (см. таблицу 2)524. Численность диких оленей в западной части полуострова сократилась с 900 в 1940 году до 380 в 1948 году (см. таблицу 3). Агрессивная охота, очевидно, влияла на психологию животных. Артамон Сергин, саам, охранявший оленей в Лапландском заповеднике, писал в своем дневнике в феврале 1942 года о том, что его беспокоило «необычайно тревожное поведение диких оленей». «Сейчас дикие олени стали очень быстро ходить, если спугнешь – они идут тридцать километров и не едят, а прямо идут. Если где на тропе останется один-два оленя, то потом пойдут вдогонку и спугнут стадо»525.

По мере завершения войны центральные партийные и хозяйственные организации стремились усилить на Севере местное снабжение продовольствием, добиваясь нового расширения кольского оленеводства и дальнейшего развития полярного сельского хозяйства526. Тем не менее именно действия скотоводов, вероятно, внесли больший вклад в послевоенное восстановление поголовья оленей, чем новые политические вмешательства.

Последний вызов состоянию популяций северного оленя на Кольском полуострове был брошен в связи с упразднением природных заповедников. В 1951 году правительство сократило охраняемую территорию с 12 млн 600 тыс. гектаров до 1 млн 384 тыс. гектаров и закрыло 88 из 128 заповедников, включая Лапландский527. Экологические историки высказывают разные точки зрения на эти события. С одной стороны, Дуглас Винер считает упразднение заповедников следствием восхождения к вершине влияния агронома-шарлатана Трофима Лысенко и влияния его прометеевских взглядов на природу528. Известный своими атаками на генетиков и других ученых, Лысенко фактически исказил вполне разумную программу по посадке деревьев, превратив ее в абсурдный и нереалистичный сталинский план преобразования природы529. С другой стороны, Стивен Брейн утверждает, что Министерство лесного хозяйства, под контроль которого были переданы многие территории закрытых заповедников, фактически не было заинтересовано в их экономической эксплуатации. Напротив, оно хотело расширить собственную программу по сохранению лесов530.

Что бы ни стояло за ликвидацией заповедников – бюрократическая борьба или растущее влияние одного отвратительного агронома, – руководство Лапландского заповедника отреагировало на это решительно. Олег Семенов-Тян-Шанский и сотрудники заповедника сначала делали все, чтобы не допустить его закрытия. Затем они смогли добиться его повторного открытия в 1957 году и восстановить его деятельность531.

Вынужденный перерыв в охране природы оказался менее страшным для популяции дикого оленя, чем опасались ученые. Хотя на территории бывшего заповедника была начата заготовка древесины и, как можно предположить, треть лесов сгорела (что привело к уничтожению больших участков лишайников), число диких оленей там существенно выросло (см. таблицу 3)532. Всякое хищничество, которое там имело место, не могло затмить начавшийся цикл роста популяции животного. Государственные охотничьи инспекторы во время закрытия заповедника стали использовать аэрофотографию для оценки популяционной численности оленей. Этот метод вскоре после повторного открытия заповедника позаимствуют ученые533. Аэрофотография заменила более ранние методы подсчета, основанные на практических знаниях и умениях оленеводов. Вместе с тем были утрачены навыки различения между дикими и домашними оленями, прибивавшимися к диким стадам534. Вскоре, однако, эти группы животных станут держать еще дальше друг от друга.

УКРУПНЕНИЕ

Ловозеро стало центром «саамского оленеводства» Кольского полуострова только после смерти Сталина. Приезжающих туда туристов сегодня встречают стандартные советские пятиэтажки наряду с квазимодернистскими строениями, в частности со зданием гостиницы, построенной в виде вигвама, а также изображенный в соцреалистической стилистике олень на вывеске при въезде в город. Невозможно не обратить внимания на поразительный контраст между идентичностью этого места как оленеводческой деревни и городской архитектурой, украшающей ее улицы. Там также можно встретить множество указаний на саамскую культуру, таких как Музей истории кольских саамов и Национальный культурный центр, которые подчеркивают статус Ловозера как родины традиций саамов и их оленей535. Тем не менее все это не дает полного представления об этом месте.

Ил. 8. Саамский национальный культурный центр в Ловозеро. Фотография автора.

Старое, но среднее по размерам поселение саамов, возникшее еще в XVI веке, Ловозеро впервые стало местом крупномасштабного оленеводства в связи с миграцией сюда оленеводов коми в конце XIX века. Во время коллективизации хозяйства в организованном тут колхозе «Тундра» преобладали коми536. В 1960‐е годы в Ловозеро переместили 435 саамов из расселенных деревень, что в два раза увеличило их численность537. Как указывают Наталья Гуцол, Светлана Виноградова и Антонина Саморукова, «сегодняшняя роль Ловозеро как этнического и оленеводческого центра Кольского полуострова является результатом исторических, политических и социально-экономических процессов и событий, происходивших в Мурманском регионе в течение XX столетия»538.

Советская политика «высокого модернизма» привела к концентрации саамов в урбанизированной деревне в результате так называемого укрупнения колхозов539. В то время как коллективизация расширила наблюдение и контроль над тундрой, частично за счет того, что приоритет в хозяйствовании был отдан одному конкретному животному, объединение множества коллективных хозяйств в несколько государственных совхозов еще больше изолировало этнические меньшинства от исторически важных практик природопользования. К тому же территория оленеводства уменьшалась из‐за строившихся энергетических, промышленных, природоохранных и военных объектов. Через сам этот процесс сокращения пространства и доступа к другим природным ресурсам укрупнение еще больше усилило значение крупномасштабного оленеводства для коренных северных народов Кольского полуострова. В некотором смысле результатом стал арктический эквивалент глобальной экспансии монокультуры и одомашненной фауны, произошедшей в XX веке540. Укрупнение стало апогеем советской кампании по управлению территориями путем концентрации на одном биологическом виде.

После десятилетий сосредоточенности на развитии тяжелой промышленности, которая оставляла развитие сельской экономики в небрежении в 1950‐е годы, советское правительство запустило различные программы для повышения производства зерна и производительности сельского хозяйства в целом. Самой известной из них была хрущевская кампания освоения целины, которая превратила миллионы гектаров нераспаханных степей в сельскохозяйственные угодья. Хрущев также расширил выращивание кукурузы в качестве кормовой культуры541. Ко всему прочему, он также продолжил сталинскую политику укрупнения коллективных хозяйств: в 1950 году их общее число в СССР сократилось вдвое, а в течение 1953–1958 годов – еще на четверть542. Это стремление к ликвидации и объединению мелких производителей сельскохозяйственной продукции распространилось и на 1960‐е годы: в частности, власти использовали результаты переписи 1959 года, подготовив список 580 тысяч «неперспективных» деревень для ликвидации. Общей была идея о том, что в каждом регионе нужно оставить только два укрупненных аграрных города543.

Укрупнение привело к существенному сокращению числа оленеводческих предприятий на Кольском полуострове с чуть более дюжины накануне войны только до двух государственных совхозов к концу советского периода544. Проведение этой политики было обусловлено многими факторами. Во-первых, укрупнение было направлено на повышение производительности и прибыльности оленеводческой экономики путем расширения масштабов деятельности. Коллективные хозяйства, испытывавшие экономические трудности, часто упразднялись и далее объединялись с более успешными. Так, колхоз «Вперед» в Чудзьявре, который по большей части был убыточным с момента своего основания в 1939 году, в 1959 году был упразднен. Восемнадцать хозяйств из бывшей саамской общины, выдворенной в 1930‐е годы с острова Кильдин, были перемещены в Ловозеро. Оленеводы и олени колхоза «Вперед» были присоединены к колхозу «Тундра». Со временем, впрочем, экономические соображения стали играть все меньшую роль. В 1969 году колхоз «Большевик» в Варзино, регулярно в течение 1950‐х и 1960‐х годов выполнявший план, был также присоединен к «Тундре»545.

Поиск территорий для новых промышленных и военных объектов также влиял на планы переселения. Строительство гидроэлектростанций потребовало переселения нескольких небольших оленеводческих деревень. В начале 1960‐х годов успешный колхоз «Доброволец» (до 1937 года это был кооператив «Саам») был перемещен из Вороновского погоста в Ловозеро, где был слит с «Тундрой». Это было сделано для того, чтобы деревня, включая старое саамское кладбище, могла быть затоплена водохранилищем Серебрянской ГЭС546. Сходным образом жители деревни Чальмны-Варрэ (Ивановки) были переселены в находящееся неподалеку Краснощелье в 1960‐е годы, после того как власти решили затопить деревню с целью строительства электростанции на реке Поной. Колхоз «Красная тундра» был соединен с одной из деревень и в итоге стал совхозом имени В. И. Ленина547. Более того, расширение присутствия советских вооруженных сил на полуострове в годы холодной войны в целом привело к появлению более жестких границ между гражданскими и военными территориями. Целые районы, где раньше бродили олени, стали закрытыми зонами, используемыми советским военно-морским флотом, и местом расположения объектов, обслуживающих ядерный арсенал страны548.

Местные защитники природы также поддерживали переселение оленеводов подальше от диких животных, которых они хотели охранять. В течение нескольких лет между оленеводами колхоза «Красное Пулозеро» и учеными, работавшими в Лапландском заповеднике, развивался конфликт. Оленеводы были недовольны тем, что не могли пользоваться ресурсами и землей заповедника, в то время как ученые считали оленеводов и их животных угрозой для диких оленей. В 1949 году Семенов-Тян-Шанский обвинил колхозников «Красного Пулозера» в нелегальной охоте и убийстве в предыдущие годы около 50 оленей549. Во время другого инцидента в 1960 году пулозерские оленеводы заявили, что 400 одомашненных оленей убежали на территорию заповедника. Они намеренно пришли в заповедник для выяснения этого вопроса, когда Семенова-Тян-Шанского там не было. Зайдя в заповедник вместе с одним из егерей, эта группа оленеводов убила четырнадцать оленей. Вместо того чтобы проверить ушные клейма на животных, чтобы убедиться, что они принадлежат оленеводам, егерь постарался замять эту историю. Семенов-Тян-Шанский пришел в ярость, узнав об этой истории, и назвал «пастухов Пулозерского колхоза» «основными браконьерами на территории заповедника»550. Потерявшие значительное число своих оленей в конце 1950‐х годов пулозерские оленеводы не могли смириться с таким сопротивлением. В 1961 году пулозерский совет решил «принять все меры к розыску отколовшихся оленей и произвести обстрел в районе Лапландского заповедника»551.

Поведение оленей сыграло большую роль в этом конфликте. Дикие и одомашненные олени западной части полуострова боролись за кормовую базу. В послевоенные годы в поисках лишайников дикие олени ушли за пределы Лапландского заповедника на пастбища, где паслись одомашненные олени. В свою очередь, одомашненные олени стали приходить на территорию заповедника552. Более того, смешение диких и одомашненных оленей создавало проблемы для тех, кто пытался охранять, пасти и охотиться на них. Дикие животные, прибившиеся к стадам одомашненных оленей, были менее послушными и осложняли контроль над стадом. Одомашненные олени, сбегавшие к диким, ставили под сомнение научную чистоту кампании защитников природы по строгому сохранению отдельного вида фауны и угрожали распространением болезней среди охраняемых оленей. Борьба за лишайники и проблемы, создаваемые смешиванием оленьих стад, существенно осложняли развитие оленеводческой экономики в соседстве с чувствительной популяцией диких северных оленей553. В конечном итоге в этом противостоянии верх одержали дикие северные олени. Власти закрыли колхоз «Красное Пулозеро» и перевели его животных на Мурманскую оленеводческую опытную станцию554.

Хотя в СССР в 1960‐х годах все решения принимались сверху вниз, оленеводческие сообщества внесли свой вклад в укрупнение и постарались получать от него хоть какую-то выгоду. Например, перед переселением многие члены колхоза «Большевик» выступили за его расформирование, проголосовав за это решение с перевесом голосов, хотя и не единогласно. Они ссылались на нехватку снабжения и обеспечения электричеством деревни, а также на ее удаленность от объектов инфраструктуры и на то, что многие молодые люди уже уехали из Варзино. Когда дело дошло до того же вопроса с принимающей стороны, члены колхоза «Тундра» выразили недовольство ограниченностью пастбищ для оленей. Как заявлял колхозник В. А. Подоляк, «самый сложный вопрос с пастбищами для оленей. У нас и так мало зимних пастбищ, а надо еще разместить трехтысячное стадо»555. В конечном итоге колхоз «Тундра» согласился присоединить к себе колхоз «Большевик» на том условии, что его пастбища будут возвращены от колхоза имени В. И. Ленина, куда они были переданы ранее, и что колхозникам «Тундры» будет разрешено первыми заселять любые построенные новые дома раньше мигрантов. В начале процесса расселения колхоза «Доброволец» колхозники добились от только что построенной ГЭС оплаты расходов на переселение и строительство двух новых жилых домов в Ловозере. Однако планы строительства были провалены, и многие бывшие члены «Большевика» остались на годы без обещанного жилья556.

В конечном итоге укрупнение привело к изменению тундры. На пике советской индустриализации укрупнение имело своим итогом организацию в 1970‐е годы на Кольском полуострове всего двух совхозов – «Тундры» в Ловозере и совхоза имени В. И. Ленина в Краснощелье. Оба представляли собой крупные централизованные государственные предприятия, в которых работали саамы, коми, ненцы и русские. Другим итогом стало сокращение территории выпаса оленей, при этом их поголовье не уменьшилось. Колхозы «Доброволец», «Вперед» и «Большевик» потеряли 120 тысяч гектаров при присоединении к «Тундре»557. В то же время численность одомашненных оленей на Кольском полуострове в 1971 году достигла своего пика, составив 82 832 особи (см. таблицу 2). Отношения оленеводов с окружающей средой также изменились. В течение 1930–1950‐х годов рыболовство и охота оставались важными, если не главными видами активности оленеводческих сообществ. Для жителей Варзино, в частности, ловля семги в реках Семиостровского района была более важным занятием, чем оленеводство558. Укрупнение отдалило малые кольские сообщества от традиционных мест рыболовства и охоты, в то время как лишь один съедобный организм приобретал все большее значение – северный олень.

СОВЕТСКАЯ СТАБИЛЬНОСТЬ И ГЛОБАЛЬНЫЕ ИЗМЕНЕНИЯ

«В каменный век нас не загонишь!» – заявил один кольский оленевод после распада СССР559. Этот рассерженный житель тундры выступал против попыток сохранить традиции местных сообществ, симпатизируя, как и многие, позднесоветским практикам пасторализма. Совхозы 1970–1980‐х годов заложили в кольскую оленеводческую экономику относительно устойчивый набор практик. Олени служили по назначению – для интеграции отдаленных районов в состав советского государства, и многие скотоводы наслаждались безопасностью и социальными благами позднего социализма. Перестройка и затем распад СССР вынудили начать переориентацию в сторону международных рынков и навстречу группам активистов. Эти события привели к очередному витку разрушительных реформ. Несмотря на то что олени сохранили центральную роль в придании отдаленным территориям понятного для внешнего мира значения, изменения постсоветских десятилетий ставят теперь будущее кольского оленеводства под вопрос.

В отличие от колхозов, где все члены несли ответственность за риски сельскохозяйственного производства (и в теории могли получать свою выгоду), совхозы сделали оленеводов государственными работниками с гарантированной зарплатой. Государство брало на себя ответственность за поддержание рентабельности совхоза «Тундра» и совхоза имени В. И. Ленина, обеспечивая их займами и субсидиями. Действительно, хотя эти хозяйства не смогли принести выгоду государству, оленеводы получали более высокие зарплаты, чем средние по стране. Выплачивая суммы лишь раз в год, государство вычитало стоимость закупок из заработной платы и начисляло премии за выполнение производственных планов. Каждая бригада совхоза состояла примерно из двенадцати оленеводов, которые ухаживали за несколькими тысячами животных и содержали базы в тундре для выпаса. Оленеводы все больше использовали современное оборудование, такое как снегоходы, радио, вертолеты и вездеходы, хотя сани с оленьими упряжками, лассо и собаки продолжали играть важную роль. Разделение пастбищ между бригадами позволяло создавать устойчивую кормовую базу для всех оленей. Большинство заготовленной оленины отправлялось на Мурманский мясокомбинат для производства колбас. «Тундра» и совхоз имени В. И. Ленина также продавали шкуры и рога для изготовления сувениров, одежды и эликсиров на экспорт560.

Оленеводы искали новые способы отношений с оленями в условиях совхозов. Медленно, но верно после Великой Отечественной войны разные оленеводческие хозяйства отказались от практики круглогодичного слежения за оленями и вернулись к свободному летнему выпасу. Эта саамская практика стала стандартной после укрупнения561. Каждая бригада была ответственна за большее количество оленей, чем даже во времена колхозов, так что возможности взаимодействия с каждым отдельным животным уменьшились. Отел оленей происходил весной, в это время пастухи направляли матерей к лучшим местам выпаса, помогали защищать телят и клеймили уши новорожденных. После того как осенью возвращались морозы, оленеводы собирали оленей в загоны, подсчитывали их и забивали старых животных. Бóльшую часть года оленеводы проводили в поселках городского типа Ловозеро и Краснощелье или ловили рыбу и охотились (часто нелегально) вдалеке от стад. Совхозная система также изменила отношения скотоводов с их личными оленями. С одной стороны, эти животные становились особенно важными, потому что приносили больше прибыли владельцу, чем совхозные олени. С другой стороны, оленеводы видели своих животных еще реже. Только во время сезонного забоя они проверяли клейма на ушах животных. Большая часть забитых оленей принадлежала совхозу, но все личные животные засчитывались за владельцем562.

В то время как кольские оленеводы наслаждались относительными и часто парадоксальными преимуществами позднего социализма, они стали свидетелями растущего интереса к оленям и саамской этнической принадлежности как к региональным символам. Некоторые из этих представлений уходили корнями в 1930‐е годы, когда стал проводиться Праздник Севера с гонками на оленьих упряжках. К 1960–1970‐м годам эти соревнования стали одними из самых популярных зрелищ на спортивном фестивале. Спортсмены и животные обычно были одеты в наряды и имели украшения коренных народов, а для участия в некоторых соревнованиях специально требовались саамские сани563. Писатели и художники в этот период также все чаще прославляли саамский фольклор, в котором часто затрагивалась тема оленей и встречались такие фразы, как «мы оленный народ»564. Один из промышленных городов, основанных после войны, даже был назван Оленегорском565.

В середине 1980‐х годов люди, продвигавшие традиционный способ жизни кольских саамов, стали все больше ориентироваться на зарубежные страны и мыслить более политически. Сначала некоторые из них усилили контакты с саамскими сообществами в Скандинавии, участвуя в финансируемых из-за рубежа программах восстановления межэтнических контактов. В новых политических условиях, делающих возможной оппозиционную политику, национальные активисты на Кольском полуострове сформировали общественное движение, направленное на защиту саамской культуры. В 1989 году они создали Ассоциацию кольских саамов, которая позже присоединилась к Союзу саамов – международной организации, выступающей за интересы своих членов. Многие из тех, кто стал участвовать в саамской политике, происходили из более образованной городской части населения. Большинство из них были женщины, и лишь некоторые были оленеводами566.

Попытки сохранить дикого оленя также приобрели международное измерение. Загрязнение от комбината «Североникель» в 1970‐е и 1980‐е годы уничтожило растительность на некоторых участках Лапландского заповедника, и популяция дикого оленя сократилась (см. таблицу 3). В ответ на это советское правительство почти удвоило общую площадь территории заповедника в 1983 году, увеличив площадь потенциальных пастбищ567. Также в феврале 1985 года ЮНЕСКО объявило Лапландский заповедник биосферным568. После того как государственное финансирование природоохранных мер серьезно сократилось в 1990‐е годы, ООН и новая транснациональная корпорация «Норильский никель» стали играть огромную роль в охране дикого оленя. Финансируя новую инфраструктуру для туристов и предоставляя рекламные материалы, «Норильский никель» перевел внимание на северного оленя как на символ этих мест, спрятав за ним историю загрязнения окружающей среды, связанную с работой комбината569. В одной детский книге, выпущенной компанией в 2000‐е годы, девочка и мальчик искали пропавшего оленя Деда Мороза на территории Лапландского заповедника и называли никелевое производство «главным Хранителем Природы»570.

В еще большей степени, чем в случае с охраной природы, распад СССР в конце 1991 года вывел кольское оленеводство на новый путь перемен. Новое правительство президента Бориса Ельцина отреагировало на острый экономический кризис в России при помощи шоковой терапии, направленной на быстрый переход страны от социализма к капитализму, – это был настораживающий поворот, напоминавший сталинскую кампанию по построению социализма в одной стране во время первой пятилетки. Неолиберальный подход к преобразованию России в страну с рыночной экономикой включал в себя быструю приватизацию, дерегулирование цен, сворачивание программ государственного субсидирования и нарастающую открытость внешней торговли. Эти меры предсказуемо привели к обнищанию и лишению влияния большой массы людей на фоне предпринятых руководством страны попыток ввести демократическую форму правления. Судьба сельскохозяйственных владений и имущества в ходе этих реформ оказалась в зависимости от юридических и практических сложностей, связанных с распределением прав и моральными переживаниями в обществе из‐за перераспределения собственности571. Одним из результатов этих напряженных отношений стало то, что в некоторых секторах, например в кольском оленеводстве, постсоветские реформы позволили сохраниться важным элементам системы совхозов.

В 1992 году российское правительство позволило приватизацию кольских совхозов «Тундра» и имени В. И. Ленина с превращением их в общества с ограниченной ответственностью, где большинство акций стало принадлежать их работникам и руководителям. Совхоз имени В. И. Ленина позже был переименован и получил свое первоначальное название «Оленевод». Члены обеих организаций в 1998 году выступили за преобразование их в сельскохозяйственные производственные кооперативы. Новый статус позволил облегчить кредитные обязательства и налогообложение. Юридически эти кооперативы имели приоритетом не прибыль, а организацию взаимовыгодной деятельности; в то же время их устав требовал, чтобы каждый из их членов работал, а кооперативы платили за это зарплату вместо дивидендов, перекладывая при этом часть долговых обязательств на членов этих организаций572. Поскольку кооперативы во многом основывались на сочетании частного и коллективного владения оленями, «Тундра» и «Оленевод» после приватизации напоминали старые совхозы. Юлиан Константинов и Владислава Владимирова называют продолжение связанных с совхозами повседневных экономических практик и структур «совхоизмом» и утверждают, что для кольских оленеводов это была «гораздо более устойчивая традиция, чем все, что было раньше». Повседневные экономические практики и структуры были во многом схожими с теми, что были приняты в совхозах. Они считают, что для кольских оленеводов это было «в большей степени устойчивой традицией, чем откатом назад»573.

Сотня или около того оленеводов, работавших в кооперативах в 1990‐х и 2000‐х годах, работали в привычном стиле крупномасштабного оленеводства. Иногда в конце года они отправлялись в тундру, где отлавливали и убивали некоторое количество кооперативных и личных оленей. В отличие от оленеводов Сибири кольские оленеводческие кооперативы имели преимущество в виде доступа к скандинавским рынкам для сбыта оленины. Шведская фирма «Норфрюс-Поларика» заменила Мурманский мясокомбинат, став единственным покупателем кольской оленины. Этот источник дохода, а также способность оленеводов эффективно использовать природные ресурсы тундры в критические моменты помогли выжить поселкам Ловозеро и Краснощелье574.

Однако обнищание довольно тяжело отразилось на кольском оленеводстве. Все меньше и меньше людей выказывали желание становиться оленеводами. Те же, кто вступал в кооперативы, часто имели меньше непосредственного опыта обращения с оленями и, следовательно, не обладали такими же глубокими знаниями о кольской окружающей среде, как предыдущие поколения. Зарплаты часто не выплачивались, что было весьма распространенной практикой в то время во всей стране. Наблюдалась нехватка рабочей силы, размер заработной платы был недостаточен, бригады продолжали сокращать взаимодействие с оленями. В конце 1990‐х годов работники «Оленевода» перестали клеймить оленят весной. Вместо этого они убивали некоторое количество более старых оленей, а новорожденных оленят просто оставляли на растерзание575. Очевидно, стадо было уже слишком большим для немногочисленных пастухов, оставшихся в бригаде. В «Тундре» зимний сгон и забой оленей смещались на все более и более позднее время, из‐за чего откладывались отелы. Оленеводам было гораздо сложнее пасти животных в лесной зоне и сгонять их в стада до того, как животные сбегали на побережье для летнего выпаса576. Со временем это уменьшение контакта привело к тому, что оленей без клейм становилось все больше. Кроме того, одомашненные стада начали все больше вести себя как дикие577.

Рыночные реформы также способствовали еще большему изолированию оленеводов от рыболовных угодий. Теперь не государство, а международные компании и местные чиновники, вовлеченные в нелегальные операции, ставили препятствия местному населению в части использования водоемов в восточной части Кольского полуострова. Хотя период укрупнения привел к отдалению местных сообществ от рыболовства, многие тем не менее продолжали ловить лосося, когда появлялась такая возможность. В 1990‐е годы местные чиновники договорились выделить участки рек Варзины, Поноя и Лумбовки для зарубежных туристических компаний, таких как «Кола Салмон Маркетинг» из США и «Нэйче Анлимитед» из Финляндии. Эти компании рекламировали свои туры для ловли лосося, нарочито подчеркивая, что местные жители не допускались там к рыболовству. Жители Ловозера и Краснощелья отвечали критикой на нововведения578. Они спрашивали: «Почему местные жители должны ловить рыбу как воры в своей собственной реке, в то время как иностранцам можно все?»579

Вызывающим не меньшие споры стал для оленеводов всплеск активности, связанной с правами коренных народов. По всей России в 1990‐е годы представители «малых народов Севера» вступали в активные группы, занимавшиеся поддержкой и продвижением этнических меньшинств580. Становясь все более независимыми и заметными, кольские активисты-саамы поддерживали политическую повестку, заимствованную у коллег из западных стран. Некоторые явно поддерживали «неотрадиционные» альтернативы крупномасштабному оленеводству советского времени. Согласно этнографу Александру Пику, неотрадиционализм отрицал государственную модернизацию «в пользу юридической защиты людей Севера, экономической свободы, культурного развития и самоуправления». Он пояснял, что «неотрадиционалистская экономка северных коренных сообществ предоставляет возможность для комбинирования традиционного землепользования, натурального хозяйства и рыночных отношений, с одной стороны, с поддержкой государства и компенсацией от добычи нефти, минералов, леса и других природных ресурсов Севера, с другой стороны»581. Подобная модель предусматривает отношение к оленеводству скорее как к традиции, которую стоит сохранять, чем как к отрасли производства.

Поддерживаемые иностранцами сторонники реформ кольского оленеводства в неотрадиционалистском ключе часто смешивали декларируемый акцент на использовании местных знаний коренных народов с обобщениями, которые плохо соответствовали местным условиям. Некоторые даже призывали к развитию системы оленеводства, похожей на практику скандинавских саамов582, но такая практика не имела прецедентов на Кольском полуострове583. Один проект 1990‐х годов, финансируемый из международных источников, был направлен на применение к хозяйству кольских саамов совместного управления по канадскому образцу, которое было бы направлено на демократизацию природопользования путем «объединения коренной культуры экологически мудрого отношения к дикой природе… с научными знаниями»584. Алексей Лапин, саам из Ловозера, также пытался в 2003 году создать частную оленеводческую коммуну, называвшуюся Кеддък. Пользуясь финансовой и административной поддержкой датской неправительственной организации «Инфонор», Лапин в своем проекте предполагал развивать традиционное оленеводство, базирующееся на саамских практиках585.

Ни одна из этих попыток не была успешной. Они не только не получили поддержки многонационального населения, которое было связано с кольским оленеводством, но и вызвали резкое неодобрение со стороны многих оленеводов. Как это отражено в приведенном выше высказывании одного оленевода о «каменном веке», зарабатывавшие в 1990‐е и 2000‐е оленеводством на жизнь часто сохраняли приверженность советскому модернизму. Они критиковали саамский активизм как возврат к примитивизму и рассматривали его как морально скомпрометированный и коррумпированный отчасти из‐за его новизны и зарубежных связей586.

В течение последнего десятилетия кольские оленеводы столкнулись с новыми вызовами и возможностями. Они начали адаптироваться к потеплению климата, сдвигая сроки убоя далее в зиму и пытаясь изменить время и место выпаса оленей587. Браконьерство в эти годы стало более распространенным, нанося урон и так сокращавшемуся поголовью кольских домашних оленей. В то время как агрессивная политика российского правительства в отношении иностранных неправительственных организаций набирала обороты, мурманские региональные власти начали финансировать новый поворот в хозяйственной жизни саамских оленеводческих общин588. Только время позволит сказать, будет ли этот поддерживаемый государством неотрадиционализм более успешным, чем международные усилия, и останется ли олень важным сельскохозяйственным животным в регионе. Возможно, XX век был временем апогея в истории оленеводства на Кольском полуострове – как и в случае с производством никеля и сопутствующим ему загрязнением.