Природа советской власти. Экологическая история Арктики

Глава 7 ОКРУЖАЮЩАЯ СРЕДА В СОВЕТСКОЙ ЖИЗНИ

Инна Тартаковская прожила жизнь как советский человек. Родившись в Одессе, когда революция 1905 года до основания сотрясала империю, в 1920‐е годы она оказалась в городе, недавно переименованном в Ленинград. Там она пыталась осуществить свою мечту стать балериной, работая в то же время в банке, где она и встретила своего будущего супруга Василия Кондрикова. В старые времена его староверческое прошлое могло бы не выдержать столкновения с ее еврейским происхождением, однако теперь они жили в атеистическом государстве, поставившем своей задачей социалистические преобразования – проект, в который они оба верили. Карьерные амбиции Тартаковской, однако, рухнули, когда известный большевистский лидер Сергей Киров назначил ее мужа управлять новым промышленным предприятием в Хибинских горах. Она даже прислушалась к совету Кирова и поступила в техническую школу, чтобы помогать своему супругу разбираться в деле добычи фосфатов и их обогащения. В связи со стремительным карьерным ростом Кондрикова в качестве капитана кольской промышленности в 1930‐е годы Тартаковская проводила все больше времени на Севере, работая техническим специалистом, которых так не хватало.

Террор самым неожиданным образом ворвался и разрушил их жизнь. Не только Кондриков был арестован и вскоре расстрелян, но и сама Тартаковская оказалась в ГУЛАГе. Оторванная от своего младшего сына Дмитрия, она отбывала срок в сибирских лагерях, сначала в Томске, а затем на Колыме. Вспомнив свою любовь к танцам, она выступала в тюремном ансамбле. После воссоединения с сыном по окончании войны они жили в Магадане, где она работала в театре. В годы оттепели Тартаковская вернулась в технический институт в Ленинграде и даже совершила несколько поездок на Кольский полуостров. Она также начала записывать свои воспоминания как «ветеран» «Севера» и за несколько лет до своей смерти в 1990 году дала обширные интервью мончегорской газете976.

Выстраивая свои размышления, Тартаковская больше думала о триумфе, чем о травме. Это совпадает с наблюдением историка Полли Джонс о том, что жертвы сталинских репрессий предпочитали рассказывать о своем прошлом как о чем-то банальном и даже праздничном, не погружаясь в анализ мрачных подробностей. Даже в годы перестройки многие советские граждане предпочитали скорее поверхностно вспоминать сталинские годы, чем вскрывать старые раны977. Тем более показательно, что в своих нарочитых реминисценциях Тартаковская уделяла столь важное место природе. «Работа памяти», которой она была готова заниматься по отношению к советскому прошлому, потребовала от нее вспомнить и об отношениях с кольской окружающей средой. И, похоже, она осознавала, что природный мир играл активную роль в ее биографии.

Как и многие другие так называемые «покорители Севера», Тартаковская восхищалась природой Кольского полуострова как с эстетической, так и с научной точки зрения. Вот как она описывала свой первый взгляд в 1934 году на Монче-тундру со стороны озера Имандра: «Чудесное утро северного лета, гладь озера широко уходила вдаль, сливаясь в туманной дымке с голубизной неба. Одетые в зеленый наряд берега то крутыми мысами вдавались в озеро, то расступались, образуя необъятный простор. Насколько хватало глаз, тянулись горные вершины, кругом – лес, лес. Солнце, не коснувшись горизонта, поднималось, освещая все вокруг. Панорамы, одна прекраснее другой, сменялись, словно сказочной была тишина. Солнце пригревало все больше, начинался хороший день». Высоко оценивая помощь солнца в этой полевой экспедиции, она затем описывает, как эта поездка положила начало дальнейшим поискам и планированию будущей работы по добыче никеля978. Десятилетия спустя, уже на пенсии, она сохраняла свою привязанность к арктическим ландшафтам. Тартаковская писала минерологу Игорю Белькову с просьбой прислать ей акварель, изображающую геологические особенности Хибин. Она объясняла эту просьбу сочетанием горько-сладкой ностальгии с пристрастием к научным изображениям. «Для меня, для сына этот край очень дорог, – писала она, добавляя: ведь с самой молодости моя жизнь связалась с Хибинами счастливо и несчастливо»979.

Тартаковская также вспоминала северную природу во всем ее не покоряющемся присутствии. Некоторые сложности в реализации кольских индустриальных проектов «заключались в суровом характере Севера»980. В одном из эпизодов своих воспоминаний она называла самым тяжелым вопросом предоставление приемлемых условий жизни новым переселенцам, ведь «рабочий приехал к нам не из любви к северному сиянию, а для того, чтобы трудиться и жить в человеческих условиях». Она рассказывала, как один из рабочих не вышел на работу, потому что не смог выбраться из замерзшего и отсыревшего жилья, в котором не мог ни спать, ни отдохнуть981. В своих мемуарах она описывала, как подобные нарушения планов, вызванные кольской природой, вторгались в эксперименты с флотационными реагентами, использовавшимися при обогащении апатита, а также присутствовали в виде катастрофических лавин, обрушивавшихся на Кировск во второй половине 1930‐х годов982. Признавая частые неудачи, Тартаковская сама, кажется, понимала, что завоевание природы было в большей степени желаемой целью, нежели действительным изображением отношения советской власти к окружающей среде, – именно это утверждение и является главным тезисом, который я отстаиваю в данной книге.

В самом деле, власть в СССР существовала в форме ассамбляжа, в котором изменчивые элементы нечеловеческой природы также оказывали влияние на проект построения социалистического общества. Порой они позволяли советской власти проводить экономическую трансформацию Севера – например, никель и апатиты под землей создавали возможность для бурного развития тяжелой промышленности. В других случаях они препятствовали реализации советских амбиций – например, когда олени отказывались оставаться на определенных территориях или когда перепроектированные реки не могли произвести достаточного количества электроэнергии. В каждом из этих и во многих других случаях материальный мир активно участвовал в советском эксперименте. Признание того факта, что материальный мир вовлечен в то, что ранее рассматривалось исключительно как история людей, должно заставить исследователей увидеть ключевые эпизоды советской истории в новом свете.

Эпоха революции и Гражданской войны в России, например, была временем различных взаимодействий с окружающей средой. Советские руководители с восторгом говорили о перспективах оживления Кольского Севера – до тех пор, пока суровая реальность строительства и эксплуатации железной дороги в болотистой тайге не охладила их пыл. Материальные особенности ландшафта порождали различные способы описания природы и различный опыт экономического освоения отдаленных территорий, что, в свою очередь, повлияло на подходы к развитию, которые были приняты во времена новой экономической политики и сталинского Великого перелома. Что касается последней эпохи, то непокорная природа внесла свой вклад в хаос и непредвиденные последствия, во многом определившие переход государства к проведению форсированной индустриализации. Сходы снежных лавин, горные склоны и сильные ветры с особой силой нарушали работу в Хибинах, но также вызывали хаос и на других промышленных объектах сталинского времени. «Вредная материя» даже сыграла свою роль в неистовстве террора. Запасы никеля в недостаточно исследованной горе Монче-тундры подлили масла в огонь в деле против Кондрикова, а распространение гибельных эпизоотий, поразивших коллективизированных оленей, стало невольным доказательством при обвинении саамов в националистическом заговоре. Дело здесь не в том, что террор в целом требовал такого вовлечения, а в том, что элементы природного мира помогали его осуществлять.

В послесталинское время роль физической окружающей среды в экономической жизни страны приняла еще более изменчивый характер. Медь, фосфаты, оленина и падающая вода на Кольском Севере способствовали успешному экстенсивному росту в первые послевоенные десятилетия. Они давали государству ценности, которые можно было перенаправить на решение различных политических задач, включая развитие сферы потребления в период оттепели. В определенном смысле они помогли провести реформы, способствовавшие гуманизации СССР, предоставив более прочную экономическую базу для экспериментов. Однако материалы, изъятые из Кольского ландшафта, в 1970‐е и 1980‐е годы начали оказывать сопротивление. В условиях перехода к глобальной экономике чрезмерно интенсивная эксплуатация все больших объемов природных ресурсов перестала приносить прежнюю прибыль. В то же время все чаще давало о себе знать накопленное загрязнение. Диоксиды серы, нефелиновые и радиоактивные отходы разрушали окружающую среду Кольского полуострова до такой степени, что экономическая целесообразность промышленного производства была поставлена под вопрос. С течением времени они способствовали дестабилизации советской системы в целом, внеся по крайней мере косвенный вклад в крушение коммунизма.

Эта устойчивость советской власти в условиях ограничений, наложенных активностью материального мира, конечно, является лишь одной из множества особенностей истории Кольского полуострова в ХX веке, хотя и наиболее часто игнорируемой. Не менее важной была способность советской системы в корне менять отношения человека и природы на Севере. Плановики и заключенные, руководители предприятий и переселенцы, ученые и саамы как коренные жители совершили впечатляющий подвиг в деле трансформации этого малонаселенного края в индустриальный ландшафт. Как СССР удалось трансформировать эти отношения и почему в эту трансформацию вкладывалось так много усилий?

Мой главный ответ на эти вопросы состоит в том, что Советский Союз следует рассматривать как участника глобального проекта экономической модернизации. Советские руководители пытались запустить самобытную индустриальную экономику, которая бы заслуживала названия социализма и, в конечном счете, коммунизма. Однако методы, которые они применяли, и их представления о природной среде были во многих важных отношениях сходны с методами и идеями модернизирующихся государств при капиталистических режимах. Как пишет политолог Сюзан Бак-Морсс, «принимая капиталистическую модель экономической модернизации через развитие тяжелой промышленности, советский социалистический проект не имел других вариантов, кроме как попытаться произвести утопию из самого производственного процесса. Делая свой выбор, Советский Союз упустил возможность переосмыслить саму идею экономического „развития“ и экологические предпосылки, на которых оно могло быть реализовано»983.

Так, с одной стороны, Советский Союз находился с точки зрения отношений с окружающей средой в одном ряду с политическими режимами управления Россией как до, так и после советской эпохи. В каждый из этих периодов власть ставила во главу угла своей политики обращение с северной природой как с объектом промышленной эксплуатации. Этот утилитарный взгляд на природу как на источник экономической ценности появился сначала в схемах развития в позднеимперской России, стал существенным элементом советского проекта построения социализма, а позднее определил широкомасштабные рыночные реформы 1990‐х годов. Хронологически обусловленные связи, объединявшие СССР с имперской и постсоветской эпохами, особенно хорошо просматривались в том, что касалось как использования принудительного труда при индустриализации в условиях суровой среды в первой половине XX века, так и неизменной веры в то, что технические усовершенствования могут преодолеть любые противоречия между окружающей средой и экономикой во второй его половине.

C другой стороны, Советский Союз пребывал в одной связке со странами, которые все глубже погружались в период антропоцена. Антропогенные экологические изменения, изменения практик повседневной жизни людей, а также новый взгляд на природу в Советском Союзе следовали мировым закономерностям, включая быстрый рост тяжелой промышленности и загрязнения, которые она производит, перемещение людей из деревень в густонаселенные города, а также все более распространявшийся взгляд на ресурсы Земли как на товары потребления. Внося свой вклад во взаимосвязанные процессы стремительного роста населения, экономической деятельности и потребления энергии на всей планете, СССР способствовал созданию беспрецедентной нагрузки не только на конкретные экосистемы, но и глобально на всю геосферу. Общность этой траектории не означала, что советские руководители случайно или по стечению обстоятельств угодили в ловушку чрезмерного развития. Нет, они делали сознательный политический выбор в пользу модернизации своей экономики: выбор, который они разделяли с власть имущими – государственными деятелями и представителями бизнеса везде в мире; выбор, который постоянно вел к росту экономики; выбор в пользу того, чтобы день за днем ухудшать природную среду.

Но что заставило советское государство осваивать именно этот участок Арктики? Почему оно не оставило Кольский полуостров в качестве отдаленной и изолированной территории? Отчасти мотивация исходила от общего порыва преодолеть отсталость, где бы она ни находилась, а также из желания воспользоваться конкретными промышленными возможностями, предоставляемыми самой кольской природой. Прокладка железных дорог, добыча апатита, разведение оленей в промышленных масштабах, выплавка никеля и возведение плотин для гидроэлектростанций казались способом помочь полярному региону продвинуться во времени на основе его собственных, ранее существовавших ресурсов. Идеологические соображения также повышали привлекательность крупных проектов в отдаленных местах. Новые фабричные города в тундре демонстрировали возможности альтернативной политической системы, которую представлял Советский Союз.

Геополитические и военные цели, несомненно, заставляли правительство обращать особо пристальное внимание на эту часть Арктики. Власти решили построить железную дорогу к Мурманскому побережью и разместить там Северный флот советских военно-морских сил, поскольку эта территория имела особенно важное стратегическое значение благодаря незамерзающим портам. Имея границу со страной НАТО во время холодной войны, Мурманская область стала очевидным центром разрастающегося советского военного присутствия. В этих геополитических условиях почти любое сильное правительство стало бы добиваться строительства на этом участке земли. Модернизация Кольского Севера, таким образом, была сопряжена с его милитаризацией.

Во многих отношениях наиболее характерной силой, двигавшей развитие Кольского полуострова, была дуалистическая концепция природы, которая созрела в двадцатом веке. Эта интерпретация, зародившись в эпоху технократического империализма и военных завоеваний царского времени, рассматривала процесс индустриализации одновременно как господство и гармонию и стала определяющей чертой советского социализма в сталинскую эпоху. Руководители экономики, ученые и работники предприятий в этот период превозносили желание подчинить себе окружающую среду, одновременно находя согласие с ней. Вдохновившись предложением Александра Ферсмана о комплексном использовании природных ресурсов, кольские промышленники считали, что смогут минимизировать, если не полностью исключить, загрязнение путем максимальной эксплуатации природного мира. Несмотря на то что подобные идеи не были абсолютно антагонистическими по отношению к природе (вопреки более ранним оценкам многих исследователей), они все же породили различные схемы разрушительного природопользования. При Сталине бездумное и поспешное обращение с миром природы часто подвергало человека воздействию опасных обстоятельств. В позднесоветский период экспоненциальный рост эксплуатации ресурсов стал причиной чрезвычайного загрязнения, которое поставило под угрозу арктические экосистемы в целом.

Экологические отклонения советской системы, впрочем, происходили также и по другим причинам. Руководство страны стремилось перенести некоторые практики тотальной войны на мирное время. В то время как использование труда подневольных рабочих, столкнувшихся с экстремальными угрозами во время строительства Мурманской железной дороги, объяснялось тем, что шла Первая мировая война, в сталинский период не было сколько-то вынужденной причиной жестоко обращаться с бывшими кулаками и заключенными ГУЛАГа, чтобы индустриализировать Север. Централизованная плановая экономика, просуществовавшая до конца советской эпохи, также функционировала по-другому. В значительной степени она не смогла адаптироваться к изменениям глобальной экономики в 1970‐е и 1980‐е годы – в частности, к тому, что сфера услуг и финансы стали играть более важную роль в обеспечении роста экономики, чем промышленное производство. Ускоренное промышленное развитие и одновременная экономическая стагнация приводили к еще большему уровню загрязнения окружающей среды, чем во многих капиталистических странах. Наконец, советская система возлагала слишком большие надежды на то, что общественное и государственное регулирование позволит разрешить любое напряжение в отношениях между экономической активностью и окружающей средой. Хотя подобное убеждение свойственно и некоторым представлениям о капитализме, там оно часто подчиняется другой фантазии, а именно вере в то, что рынок сам по себе оптимально распределит экологическое благо и вред.

Тем не менее в конечном счете уникальность советского отношения к окружающей среде была не столь уж значительной. Последняя история в этой книге, рассказывающая об отце и сыне, позволит проиллюстрировать ее ограниченные масштабы. В конце 1960‐х годов Николай Воронцов, бывший в свое время управляющим промышленности в Хибинах и в Монче-тудре, как и муж Тартаковской, разделял энтузиазм по отношению к чисто советскому сочетанию освоения и заботы о природе. Опираясь на свои оптимистические настроения 1930‐х годов, он рассказывал корреспонденту: «Мончегорск прекрасен… особенно его металлургический комбинат, широкий проспект, новые улицы, парк и зелень. Много зелени… Очень рад, что традиция наших первых строителей – сохранять зеленые богатства Мончегорска – живет»984. По его мнению, великолепие никелеплавильного завода усиливало эстетику, создаваемую листвой, а не умаляло ее. И он считал именно так, несмотря на то что выбросы от этого самого металлургического завода уже уничтожили «зеленые ресурсы» на землях вокруг него.

Сын Воронцова – тоже Николай – пошел по совершенно иному пути, но тоже по вполне советскому. Сделав карьеру в науке, в 1980‐е годы он стал известным защитником окружающей среды. Он даже занимал пост министра экологии Советского Союза, когда страна распадалась на части. Вскоре после распада СССР он выразил осторожный оптимизм: «Можно надеяться, что бывшие республики Советского Союза, как и мир в целом, будут развивать принципы, которые позволят улучшить биоразнообразие нашей общей планеты»985. Это пожелание, несомненно, резонировало с глобальным экологическим активизмом больше, чем представления его отца, но сейчас это утверждение звучит, к сожалению, как преждевременное. Больше четверти века прошло с тех пор, как Советский Союз исчез с карты мира. Сегодня, пожалуй, больше всего поражает в желании старшего Воронцова сочетать промышленность и охрану природы без противоречий то, насколько широко распространены подобные настроения в современной политике по отношению к окружающей среде.

Таким образом, уроки для XXI столетия, которые я извлекаю из советского опыта отношений с окружающей средой, в меньшей степени связаны с отрицательными примерами того, что делалось неправильно, а в большей – с общим предостережением, касающимся трудностей поиска устойчивых способов землепользования в контексте непрерывного экономического роста. История советского Севера демонстрирует, что рыночный капитализм не был ни единственной причиной, ни решением экологических проблем. То, что выходило за рамки различий между капиталистическими и коммунистическими политико-экономическими системами, имело схожие экологические траектории – это было неустанное стремление модернизировать общество и природный мир. Поскольку массовое вымирание видов и глобальное изменение климата предвещают дальнейшее радикальное переустройство планеты, людям во всем мире, возможно, придется переосмыслить экономическую экспансию как неоспоримый критерий при разработке дальнейшей политики. И даже если они это сделают, ничто не помешает миру природы отреагировать на действия человека новыми, мощными и непредсказуемыми способами.