Пришпоренный

12

Отгремел салют. Пелью поднял адмиральский флаг и «Тоннан» отправился готовить блокаду Рошфора. На «Неустрашимом» взмыл флаг адмирала Паркера. Каждый флаг приветствовали по тридцать пушечных выстрелов с каждого корабля. Французы со склонов холмов видели дым, слышали выстрелы. Флотские офицеры среди них догадались, что еще один контр-адмирал присоединился к Ла-Маншскому флоту. Должно быть, они грустно качали головами, видя новое свидетельство растущей мощи британского флота.

Хорнблауэр пристально вглядывался за Гуль над темными силуэтами Девочек. Он считал военные корабли, стоящие на Брестском рейде. Восемнадцать линейных судов, семь фрегатов, но на всех команда уменьшена до полной невозможности, запасы недоукомплектованы — куда им тягаться с пятнадцатью превосходными линейными кораблями Корнваллиса, поджидающими снаружи. Моральное и физическое превосходство англичан росло с каждым днем, проведенным ими в море. Нельсон в Тулоне, а теперь и Пелью в Рошфоре сходным образом противостояли другим французским эскадрам. Под их защитой британский торговый флот мог никого не бояться, кроме каперов, к тому же торговые суда, собранные в большие караваны, охранялись другими британскими эскадрами, численно превосходящими блокадные флота. Тросы и пенька, лес, железо и медь, скипидар и соль, хлопок и селитра беспрепятственно текли к Британским островам и так же свободно циркулировали вдоль их берегов, поддерживая бесперебойную работу корабельных верфей, в то время как французские верфи простаивали, пораженные гангреной, неминуемо наступающей вслед за остановкой кровообращения.

Но ситуация продолжала оставаться опасной. Вдоль побережья Ла-Манша было сосредоточено двести тысяч солдат, самая могучая армия мира, а в портах от Сен-Мало до Остенде стояла семитысячная флотилия плоскодонных судов. Адмирал Кейт с его фрегатами и семью линейными кораблями охранял Ла-Манш от посягательств Бонапарта: пока английский флот держит контроль над проливом, вторжение невозможно.

Однако контроль этот в некотором смысле ненадежен. Если восемнадцать линейных кораблей выйдут из Бреста, обойдут Уэссан и войдут в Ла-Манш, сумев отвлечь каким-то образом Корнваллиса, то Кейта они могут разбить. Трех дней хватит, чтоб погрузить на корабли и перевезти через Ла-Манш французскую армию, и Бонапарт будет слать декреты из Виндзорского замка, как уже слал из Милана и Брюсселя. Корнваллис и его эскадра, «Отчаянный» и его более могучие товарищи, вот кто делал это невозможным; мгновенная беспечность, малейшая оплошность, и трехцветное знамя взовьется над лондонским Тауэром.

Хорнблауэр считал корабли на Брестском рейде, сознавая, что эта ежедневная рутина — крайнее, самое дерзкое выражение морского владычества Англии. У Англии есть сердце, рука и мозг, а он сам и «Отчаянный» — чуткий кончик пальца этой длинной руки. Девятнадцать линейных кораблей — два из них трехпалубные. Семь фрегатов. Те же, что вчера. Ни один из них не выскользнул ночью незамеченным, через проходы Фур или Ра.

— Мистер Форман! Сигнальте флагману, пожалуйста. «Враг на якоре. Ситуация не изменилась».

Форман не раз уже подавал этот сигнал, но Хорнблауэр, ненавязчиво наблюдая за ним, видел, что он проверяет номера по сигнальной книге. Форман обязан знать назубок тысячу условных сигналов, но это хорошо, что он проверяет себя, когда позволяет время. Одна неверная цифра может послать сообщение, что неприятель вышел из залива.

— Флагман подтверждает, сэр, — доложил Форман.

— Очень хорошо.

Пул, вахтенный офицер, занес этот эпизод в черновой журнал. Матросы мыли палубу, солнце вставало на горизонте. Начинался погожий день, обещая быть таким же, как любой другой.

— Семь склянок, сэр, — доложил Провс. Полчаса до конца отлива, время поворачивать прочь от наветренного берега, пока не начался прилив.

— Мистер Пул! Поворот через фордевинд, пожалуйста. Курс вест-тень-норд.

— Доброе утро, сэр.

— Доброе утро, мистер Буш.

Буш знал, что лучше не вступать в дальнейшие разговоры. Он сосредоточился на том, как матросы перебрасопливают грот-марсель, и как Пул управляет кораблем, Хорнблауэр прочесывал подзорной трубой северный берег, ища признаки перемен. Внимание его привлек небольшой гребень, за которым встретил свою смерть капитан Джонс. В это время Пул доложил:

— Ветер становится западнее, сэр. Не могу держать вест-тень-норд.

— Держите вест-норд-вест, — сказал Хорнблауэр, не отрывая подзорную трубу от глаза.

— Есть, сэр. Вест-норд-вест, курсом крутой бейдевинд. — В голосе Пула чувствовалось облегчение. Редкий офицер не занервничает, докладывая капитану, что его последний приказ невозможно исполнить.

Хорнблауэр почувствовал, что Буш встал рядом с ним, направив подзорную трубу в ту же сторону.

— Войсковая колонна, сэр, — сказал Буш.

— Да.

Хорнблауэр видел, как голова колонны взбирается на гребень. Теперь он следил, какова же будет ее длина. Колонна вползала на гребень, похожая издали на гусеницу. А! Вот и объяснение. Рядом с гусеницей появилась цепочка муравьев. Полевая артиллерия — шесть пушек, зарядные ящики, позади армейская фура. Голова гусеницы уже вползла на следующий гребень, и только тогда хвост появился на первом. Пехотная колонна длиною более мили, пять тысяч солдат или даже больше — дивизия с сопутствующей батареей, может быть, это просто маневры части Брестского гарнизона, но в таком случае они движутся что-то слишком поспешно и целенаправленно.

Хорнблауэр повел трубой дальше вдоль берега. Вдруг он вздрогнул и сглотнул от возбуждения. Характерный люггерный парус французского каботажного судна огибал мыс Сен-Матье. За ним еще два — и еще. Неужели кучка каботажных судов пытается прорваться в Брест среди бела дня на глазах у «Отчаянного»? Очень маловероятно. Загремели пушки — видимо, стреляла полевая батарея. За каботажными судами появился английский фрегат, за ним другой; их стало видно, когда маленькие суденышки начали поворачивать оверштаг. Когда же суденышки легли на другой галс, ясно стало, что они не несут флагов.

— Призы, сэр. А это «Наяда» и «Дорида» — сказал Буш. Видимо, два британских фрегата проползли под покровом тьмы через пролив Фур в обход Уэссана и захватили каботажные суда, укрывшиеся в заливчиках Ле Конке. Без сомнения, отличная операция, но если бы батарея Пти Мину не была взорвана, призы не удалось бы сюда привести. Фрегаты легли на другой галс, следуя в кильватере каботажных судов, словно пастушьи собаки за стадом овец. Они с триумфом вели свои призы к Прибрежной эскадре с тем, чтобы отправить их в Англию для продажи. Буш опустил подзорную трубу и смотрел прямо на Хорнблауэра. К ним подошел Провс.

— Шесть призов, сэр, — сказал Буш.

— На тысячу фунтов потянет каждый, сэр, — заметил Провс. — Больше, если это флотские припасы, а я думаю, оно так и есть. Шесть тысяч фунтов. Семь тысяч. И продать их можно без хлопот, сэр.

В соответствии с королевской декларацией, изданной сразу по объявлении войны, призы, захваченные Королевским Флотом, становились полной собственностью тех, кто их захватил. Такова традиция.

— А мы были вне пределов видимости, сэр, — сказал Буш.

Та же декларация включала в себя условие: стоимость призов, за вычетом адмиральской доли, делилась между всеми кораблями, находившимися в пределах видимости на момент, когда захваченное судно спустило флаг.

— Мы и не могли там быть, — сказал Хорнблауэр. Он честно подразумевал, что «Отчаянный» был слишком занят наблюдениями за Гулем. Однако слова его были поняты превратно.

— Нет, сэр, пока… — Буш вовремя оборвал фразу, в которой иначе можно было бы усмотреть бунт против начальства. Он чуть было не сказал: «пока нами командует адмирал Паркер», но остановился, поняв, что Хорнблауэр имел в виду.

— Одна восьмая составит почти тысячу фунтов, — продолжал Провс.

Восьмая часть стоимости призов, по декларации, делилась между лейтенантами и штурманами, принимавшими участие в захвате. Хорнблауэр делал свои подсчеты. Две восьмых делили между собой капитаны, и, если б «Отчаянный» участвовал в операции вместе с «Наядой» и «Доридой», Хорнблауэр стал бы богаче на пятьсот фунтов.

— А ведь это мы открыли им путь, сэр, — продолжал Провс.

— Это вы, сэр… — Буш во второй раз оборвал фразу.

— Таковы прелести войны, — весело сказал Хорнблауэр. — Вернее, ее неприятности.

Он был твердо убежден в порочности всей системы призовых денег, которая, по его мнению, снижала боевые качества флота. Он сказал себе, что просто зелен виноград, что считал бы иначе, случись ему заработать много призовых денег. Но сейчас он не мог себя переубедить.

— Эй, на баке! — закричал Пул, стоявший возле нактоуза. — Бросать лот на русленях!

Три старших офицера, стоявшие у коечных сеток, вздрогнули, возвращаясь к действительности. У Хорнблауэра мороз пробежал по коже. Он впал в непростительную беспечность. Он совершенно забыл, какой задал курс. «Отчаянный» преспокойно несся навстречу опасности, еще немного, и он сел бы на мель. Это всецело вина Хорнблауэра, результат его невнимательности. Сейчас не было времени укорять себя. Он сказал громко, стараясь, чтоб голос его не дрожал.

— Спасибо, мистер Пул. Отмените этот приказ. Положите судно на другой галс, пожалуйста.

Буш и Провс выглядели, как побитые псы. Это была их обязанность, в особенности Провса, предупредить капитана, что «Отчаянному» грозит навигационная опасность. Они прятали глаза, притворясь, будто с неподдельным интересом следят, как Пул поворачивает судно оверштаг. Заскрипели перебрасопливаемые реи, паруса захлопали и снова наполнились, ветер задул на лица офицеров с другой стороны.

— Руль круто под ветер! — скомандовал Пул, заканчивая маневр. — Фока-галс! Булини выбрать!

«Отчаянный» лег на новый курс, подальше от коварного берега, к которому так неосторожно приблизился. Опасность миновала.

— Вы видите, джентльмены, — холодно сказал Хорнблауэр. Он подождал, пока Буш и Провс повернутся к нему, и продолжил. — Вы видите, джентльмены, что система призовых денег имеет много недостатков. Я только что узнал еще об одном, и вы, я надеюсь тоже. Все, спасибо.

Они поплелись прочь. Хорнблауэр остался у коечных сеток, жестоко себя ругая. Это первый случай беспечности в его десятилетней морской карьере. Он делал ошибки по незнанию, по неловкости, но никогда прежде по беспечности. Если б вахтенный офицер оказался дураком, они сейчас сидели бы на мели. Если б «Отчаянный» сел на мель в ясную погоду при слабом ветре, Хорнблауэр был бы конченым человеком. Трибунал, увольнение со службы, и потом?.. В приступе самобичевания Хорнблауэр говорил себе, что не сумеет заработать на хлеб даже себе, не говоря уже о Марии. Он мог бы, возможно, завербоваться простым матросом, но при своих неловкости и рассеянности вскоре стал бы жертвой кошек и боцманской трости. Лучше смерть. Его зазнобило.

Теперь он обратил внимание на Пула, бесстрастно стоявшего у нактоуза. Что побудило его приказать, чтоб бросали лот? Была ли это обычная осторожность, или тактичный способ привлечь внимание капитана? Теперешнее поведение Пула не давало ключа к разгадке. С начала плавания Хорнблауэр внимательно изучал своих офицеров. Он не заметил за Пулом особой изобретательности или такта, однако готов был признать, что они вполне могли присутствовать скрытно. В любом случае, он должен предположить их наличие. Хорнблауэр неспешно прошел на шканцы.

— Спасибо, мистер Пул, — сказал он медленно и очень отчетливо.

Пул козырнул в ответ, но его простодушное лицо ничего не выразило. Хорнблауэр пошел дальше — заинтригованный и даже довольный, что его вопрос остался без ответа. Это ненадолго отвлекло его от мучительных укоров совести.

Полученный урок тревожил его все лето. Если б не муки совести, в эти золотые месяцы блокада Бреста была бы для «Отчаянного» и Хорнблауэра увеселительной прогулкой по морю, хотя прогулкой и жутковатой. Некие светские богословы выдвинули теорию, согласно которой грешники в аду вынуждены бесконечно повторять грехи, совершенные ими при жизни, к бесконечной скуке и пресыщению. Так и Хорнблауэр провел эти приятные месяцы, занимаясь приятными делами, пока не почувствовал, что сыт ими по горло. День за днем, ночь за ночью в продолжении самого чудесного лета, какое знало человечество, «Отчаянный» курсировал на подступах к Бресту. Он приближался к Гулю в конце прилива и осторожно отходил в безопасность к концу отлива. Он подсчитывал численность французского флота и докладывал результаты наблюдений адмиралу Паркеру. Он дрейфовал по спокойному морю под слабым ветерком. Когда ветер дул с запада, он отходил подальше от подветренного берега; когда ветер дул с востока, лавировал обратно, чтоб сторожить засевших в логове французов.

Это были месяцы страшной опасности для Англии, когда Grand Armee, великая двухсоттысячная армия французов стояла в тридцати милях от кентского побережья, но для «Отчаянного» эти месяцы были спокойными, хотя и протекали вблизи неприятельских батарей. Иногда спокойствие нарушали каботажные суда, пытавшиеся прорвать блокаду, иногда налетали шквалы, и надо было брать марсели в рифы. Бывали ночные встречи с рыбачьими судами, беседы с бретонскими капитанами за стаканчиком рома, покупка омаров, крабов и сардин — и последнего декрета «Inscription Maritime» или недельной давности «Монитора».

Хорнблауэр видел в подзорную трубу, как муравьями ползают рабочие, восстанавливая взорванные батареи. Недели три он наблюдал, как возводят леса на Пти Мину. Потом три дня подряд медленно поднимали новую мачту для семафора. В последующие дни укрепили горизонтальные и вертикальные крылья; к концу лета они снова заработали, докладывая о передвижениях блокадной эскадры.

Да, много пользы будет от этого французам, засевшим на Брестском рейде. Безделье и подавленность неизбежно скажутся на них. Пусть медленно растет число судов, готовых к выходу в море, пусть медленно набирается на них команда, но с каждым днем баланс сил все больше и больше смещается в пользу британцев, постоянно тренирующихся на море, получающих морем дань со всего мира.

Однако за это надо платить: морское владычество не дается просто так, волею судеб. Ла-Маншский флот платил кровью, потом, жизнями и свободой всех своих офицеров и матросов. Ряды их медленно, но неуклонно редели. Обычные болезни наносили сравнительно небольшой урон: среди здоровых молодых людей, изолированных от всего мира они были редки, хотя после прибытия из Англии провиантских судов и вспыхивали эпидемии простуды, а ревматизм — обычная болезнь моряков — присутствовал постоянно.

Потери происходили главным образом по другим причинам. Случалось, матросы по неосторожности падали с реев. Другие надрывались, и это случалось часто — несмотря на сложную систему блоков и талей часто приходилось поднимать тяжести вручную. Матросы отдавливали себе пальцы и ноги, спуская тяжелые бочки с провизией в шлюпки с провиантских судов и поднимая их на палубы военных кораблей. А это, несмотря на все усилия врачей, часто приводило к гангрене, ампутации и смерти. Случалось, что во время артиллерийских учений неосторожный матрос терял руку, забивая заряд в плохо пробаненную пушку, или попадал под отдачу, не успев вовремя отскочить. Три человека за год погибли в драках — это случалось, когда скука переходила в истерию и в дело шли ножи. Во всех трех случаях расплатой была еще одна жизнь — жизнь за жизнь. Виновных вешали, корабли собирали вместе, команды выстраивали по бортам смотреть, что бывает, когда человек теряет контроль над собой. И один раз команды выстраивали по бортам смотреть, что бывает с человеком, совершившим преступление худшее, чем убийство — вешали несчастного молодого матроса, поднявшего руку на офицера. Такого рода происшествия были неизбежны на кораблях, монотонно лавирующих туда и обратно по серому бесприютному морю.

К счастью для «Отчаянного», им командовал человек, не выносивший любого рода безделья и монотонности. Карты Ируазы были из рук вон плохи: «Отчаянный» проходил профиль за профилем, делал замеры глубин, проводил бесчисленные триангуляции мысов и холмов. Когда у эскадры кончился песок, необходимый для поддержания безупречной чистоты палуб, именно «Отчаянный» восполнил недостачу — нашел заброшенный заливчик и высадил десант, посягнув на хваленое всевластие Бонапарта. Проводились соревнования по рыбной ловле, в ходе которых почти удалось преодолеть застарелое отвращение нижней палубы к рыбному меню. Приз в виде фунта табаку той артели, которая выловит самую большую рыбину, заставил все артели изобретать усовершенствованные крючки и наживки. Проводили опыты по управлению судном, сравнивали новые и устаревшие методы, с помощью точных замеров лагом проверяли действие взятых на гитовы за середину марселей. Или, приняв, что оторвался руль, вахтенные офицеры заставляли команду управлять судном с помощью одних парусов.

Хорнблауэр находил себе пищу для ума в разработке навигационных проблем. Условия для наблюдений луны были идеальные, а с их помощью путем бесконечных расчетов можно было придти к точному определению долготы — этот вопрос интересовал еще карфагенян. Хорнблауэр решил усовершенствоваться в этом методе, к крайнему огорчению своих офицеров и молодых джентльменов, которым тоже пришлось заниматься наблюдениями луны и расчетами. За это лето долгота Девочек была вычислена на «Отчаянном» раз сто, почти со ста различными результатами.

Хорнблауэр это занятие нравилось, особенно когда он почувствовал, что приобретает необходимую сноровку. Той же легкости он пытался добиться в еженедельных письмах к Марии, но подобного удовлетворения не получал. Количество ласковых слов ограничено; не так уж много способов сказать, что он по ней скучает и надеется, что ее беременность развивается благополучно. Есть только один способ оправдаться, что он, вопреки своему обещанию, не возвращается в Англию, а Мария в последних письмах начала немного брюзжать на тяготы службы. Периодически прибывали водоналивные суда, когда приходилось с огромным трудом переправлять застоявшуюся уже жидкость на «Отчаянный». Загрузив на борт очередные восемнадцать тонн воды, Хорнблауэр всякий раз ловил себя на мысли, что теперь еще месяц писать письма Марии.