Пришпоренный

8

Хорнблауэр лежал на койке, пытаясь убить время. Он предпочел бы уснуть, но сон не приходил. В любом случае, лучше отдохнуть, ибо ночью ему понадобятся силы. Если б он, поддавшись порыву, поднялся на палубу, то не только утомил бы себя понапрасну, но и обнаружил бы перед подчиненными свое волнение. Поэтому он постарался по возможности расслабиться, лежа на спине и положив руки под голову — доносившиеся с палубы звуки рассказывали ему, как идет корабельная жизнь. Прямо у него над головой указатель компаса в палубном бимсе рассказывал о малейших изменениях курса лежащего в дрейфе «Отчаянного». Их можно было сопоставлять с игрой света, пробивавшегося сквозь кормовые окна. Окна были занавешены, и проникавшие сквозь занавески лучи плавно скользили по каюте. Большинство капитанов занавешивали — и обивали — свои каюты веселеньким ситцем, а кто побогаче и штофом, но у Хорнблауэра занавески были из парусины. Они были из самой тонкой парусины, № 8, какую только можно было найти на корабле, и висели всего два дня. Хорнблауэр смотрел на них с удовольствием. Это был подарок ему от кают-компании — Буша, Провса, Уоллеса (врача) и Хьюфнила (баталера).

Несколько дней назад Буш обратился к Хорнблауэру с загадочной просьбой, чтоб ему разрешили зайти в капитанскую каюту в отсутствие капитана. Когда Хорнблауэр вернулся, он обнаружил у себя депутацию, а каюту — преображенной. Здесь были занавески и подушки (набитые паклей), а также покрывало на койку, все в красных и синих розах с зелеными листочками, нарисованных корабельной краской неизвестным художником из матросов. Хорнблауэр в изумлении оглядывался по сторонам, не в силах скрыть удовольствие. Сейчас не время было хмуриться или принимать суровое выражение лица, как сделали бы девять капитанов из десяти, если б их кают-компания позволила себе такую вольность. Хорнблауэр неловко поблагодарил, но самое большое удовольствие испытал лишь потом, когда внимательно и трезво проанализировал ситуацию. Они сделали это не в шутку, не в глупой попытке завоевать его расположение. Хорнблауэр должен был поверить в невероятное, принять как факт, что они сделали это из любви к нему. Удовлетворение мешалось в душе Хорнблауэра с чувством вины, но то, что они на это решились, было странным, но непреложным свидетельством, что «Отчаянный» сплотился в единый боевой организм.

Гримс постучал в дверь и вошел.

— Меняют вахту, сэр, — сказал он.

— Спасибо. Иду.

Шквал свистков и крики унтер-офицеров, отдававшиеся по всему судну, делали слова Гримса несколько излишними, но Хорнблауэр должен был вести себя так, будто только что проснулся. Он затянул шейный платок и надел сюртук, сунул ноги в башмаки и вышел на палубу. Буш стоял на шканцах с карандашом и бумагой.

— Семафор сигналил, сэр, — доложил он. — Два длинных сообщения в 16.15 и в 16.30. Два коротких в… Вот опять, сэр.

Длинные крылья семафора резко двигались в воздухе.

— Спасибо, мистер Буш. — Достаточно было знать, что семафор сигналил. Хорнблауэр взял подзорную трубу и направил ее в сторону моря. На фоне безоблачного неба четко видны были силуэты кораблей Прибрежной эскадры. Солнце, клонившееся к горизонту, было таким ярким, что на него невозможно было смотреть, но эскадра располагалась значительно севернее.

— «Тоннан» сигналит, сэр, но это сигнал 91, — доложил Форман.

— Спасибо.

Согласно договоренности, сигналы «Тоннана», начинающиеся с девяносто одного, следовало оставлять без внимания — их поднимали для того, чтоб ввести в заблуждение французов на Пти Мину: надо было убедить их, что Прибрежная эскадра готовит какую-то крупную операцию.

— Вот и «Наяда», сэр, — сказал Буш.

Под малыми парусами фрегат полз к северу со своей позиции, откуда он наблюдал за заливом Камарэ. Он направлялся к большим кораблям и «Дориде». Солнце коснулось моря — небольшие изменения во влажности воздуха порождали неожиданные фокусы рефракции, так что покрасневший диск слегка менял форму.

— Они спускают барказ, сэр, — заметил Буш.

— Да.

Солнце наполовину ушло в море, а оставшуюся половину рефракция увеличила чуть не вдвое. Света хватало, чтоб наблюдатель с хорошей подзорной трубой на Пти Мину — а такой там наверняка имелся — разглядел приготовления, ведущиеся на палубе «Дориды» и больших кораблей. Солнце зашло. Там, где оно погрузилось в море, отсвечивало золотом крохотное облачко. На глазах у Хорнблауэра оно порозовело. Сумрак сгущался.

— Пошлите матросов к брасам, пожалуйста, мистер Буш. Наполните грот-марсель и положите судно на правый галс.

— Правый галс. Есть, сэр.

«Отчаянный» в сгущающейся ночи двинулся вслед за «Доридой» к большим кораблям и мысу Сен-Матье.

— Вот семафор опять, сэр.

— Спасибо.

Света едва хватало на то, чтоб различить движущиеся крылья семафора — они докладывали о последних перемещениях британской эскадры, двинувшейся к северу и ослабившей свою хватку на юге.

— Надо идти как можно медленнее, — сказал Хорнблауэр рулевым. — Главное, чтоб французы не догадались, что мы задумали.

— Есть, сэр.

Хорнблауэр нервничал — он не хотел сильно удаляться от прохода Тулинг. Он направил подзорную трубу на Прибрежную эскадру. За ней на горизонте оставалась узенькая красная полоска, на фоне которой силуэты линейных кораблей казались совершенно черными. Красная полоска быстро таяла, и над ней появилась Венера — Пелью ждал до последнего. Пелью не только человек с железными нервами — он еще никогда не склонен недооценивать врага. Наконец-то. Черные прямоугольники марселей сузились, заколебались и вновь расширились.

— Прибрежная эскадра привелась к ветру, сэр.

— Спасибо.

Небо совсем почернело, марсели были уже не видны. Пелью в точности рассчитал время. Французы на Пти Мину подумают, что Пелью, глядя на скрытый темнотой восток, счел свои корабли невидимыми и привелся к ветру, не подозревая, что его маневр заметен наблюдателю, смотрящему на запад. Хорнблауэр огляделся. Глаза его болели, и он, взявшись за коечную сетку, закрыл их, чтоб они отдохнули. Потом снова открыл. Было темно. Там, где когда-то сияло солнце, лучилась Венера. Люди, стоящие вокруг, были почти неразличимы. Появились одна-две самых ярких звезды. Сейчас тот неизвестный наблюдатель на Пти Мину потерял «Отчаянного» из виду. Хорнблауэр сглотнул, взял себя в руки, и ринулся в бой.

— Убрать марсели и брамсели!

Матросы бегом бросились наверх. В ночной тишине отчетливо слышалось, как дрожат ванты под ногами пятидесяти бегущих людей.

— Мистер Буш, поворот через фордевинд, пожалуйста.

Курс зюйд-тень-вест.

— Зюйд-тень-вест, сэр.

Скоро пора будет отдавать следующий приказ.

— Спустить брам-стеньги!

Сейчас должна проявиться сноровка, полученная на учениях. В полной темноте без сучка без задоринки матросы выполняли то, что когда-то было лишь утомительным упражнением.

— Поставьте фор— и грот-стеньги-стаксели. Поставить токовые паруса.

Хорнблауэр подошел к нактоузу.

— Как судно слушается руля под этими парусами? Прошло немного времени, пока невидимый рулевой легонько повернул штурвал туда и обратно.

— Неплохо, сэр.

— Очень хорошо.

Хорнблауэр изменил силуэт «Отчаянного» как только мог. С косыми парусами, с гротом и без брам-стеньг в темноте и опытный моряк не узнает его с первого, даже со второго взгляда. Хорнблауэр в слабом свете нактоуза посмотрел на карту, сосредоточился на ней, и понял, что это излишне. Два дня он изучал ее, запоминая именно это место. Она так прочно отпечаталось в его памяти, что, казалось, он не забудет ее до смертного часа — который может наступить сегодня же. Хорнблауэр поднял голову и обнаружил, что даже после такого слабого света ничего не видит в темноте. Больше он на карту смотреть не будет.

— Мистер Провс! С этого момента можете поглядывать на карту, когда сочтете нужным. Мистер Буш! Выберите двух матросов, которые по вашему мнению лучше других управляются с лотом, и пришлите их ко мне.

Когда в темноте возникли двое матросов, Хорнблауэр коротко приказал: — Встаньте на грот-русленях с обеих бортов. Постарайтесь как можно меньше шуметь. Не бросайте лот, пока я не прикажу. Выберите лини и оставьте по четыре сажени. Наша скорость относительно воды три узла, и, когда начнется прилив, мы почти не будем смещаться относительно дна. Держите пальцы на линях и говорите, что чувствуете. Я поставлю матросов, чтоб передавать ваши сообщения. Ясно?

— Так точно, сэр.

Пробили четыре склянки — конец второй собачьей вахты.

— Мистер Буш, я хочу, чтоб колокол больше не бил. Можете подготовить корабль к бою. Нет, подождите минутку, пожалуйста. Вложите в пушки по два ядра и выдвиньте их. Вставьте подъемные клинья и опустите пушки как можно ниже. После того, как матросы займут свои посты, я не хочу слышать ни звука. Ни слова, ни шепота. Если какой-нибудь дурак уронит на палубу правило, он получит две дюжины кошек. Ни звука.

— Есть, сэр.

— Очень хорошо, мистер Буш. Приступайте. Пока матросы занимали посты, открывали пушечные порты и выдвигали пушки, слышался шум, потом все смолкло. Все были готовы, от артиллериста в пороховом погребе до впередсмотрящего на фор-салинге. «Отчаянный» плавно шел к югу с ветром в одном румбе позади траверза.

— Одна склянка первой вахты, сэр, — прошептал Провс переворачивая песочные часы. Час назад начался прилив, Еще через полчаса каботажные суда, укрывающиеся под защитой батареи Камарэ, снимутся с якоря. Нет, это они делают уже сейчас. Они будут верповаться или идти на веслах, чтоб с приливом миновать опасный проход Тулинг, обогнуть мыс и войти в Гуль. Главное для них — добраться до Девочек, а оттуда приливное течение уже вынесет их к Брестскому рейду. Там французский флот с нетерпением ожидает прибытия тросов и парусины.

На севере же, в Пти Мину, как легко мог вообразить Хорнблауэр, царила суматоха. Перемещения Прибрежной эскадры не могли остаться без внимания. Зоркие наблюдатели на французском берегу сообщили начальству о неумело скрываемых приготовлениях к атаке. Четыре линейных корабля и два больших фрегата могли собрать для высадки — даже не обращаясь за помощью к основному флоту — более тысячи человек. Численность французских артиллеристов и пехотинцев почти вдвое больше, но войска эти распределены на пяти милях вдоль берега и могут не устоять перед неожиданной атакой в неожиданном месте и ночной темноте. Здесь же, с дальней стороны мыса Сан-Матье, укрылись под защитой батарей каботажные суда. От батареи до батареи проползли они сотни миль, потратив на это недели. Теперь они затаились по бухточкам и заливчикам, ожидая случая проделать самый последний, самый опасный отрезок пути — до Бреста. Угроза приближающейся эскадры заставит их понервничать — то ли британцы планируют высадку, то ли — операцию по захвату каботажных судов, то ли брандеры, то ли бомбардирские суда, то ли даже эти новомодные ракеты. Но по крайней мере сосредоточение британских сил на севере оставляет без надзора юг, о чем должна была доложить сигнальная станция на Пти Мину. Каботажные суда в Камарэ — называемые по-французски chasse-marees, то есть «охотники за приливами» — смогут воспользоваться случаем и с высокой водой пройти безумно опасный проход Тулинг. Хорнблауэр надеялся, вернее, был совершенно уверен, что никто не видел, как «Отчаянный» вернулся, чтоб перекрыть этот путь. Осадка у «Отчаянного» на шесть футов меньше, чем у фрегатов, едва ли больше, чем у крупного шас-маре, а его появление среди мелей и рифов Тулинга будет полной неожиданностью.

— Две склянки, сэр, — прошептал Провс. Сейчас приливное течение имеет наибольшую скорость, четыре узла. Вода поднялась на целых тридцать футов и устремилась в проход Тулинг, вокруг скал Каунсил, в Гуль. Матросы вели себя хорошо — лишь дважды самые непоседливые принимались болтать и тут же замолкали, строго осаженные унтер-офицерами.

— Коснулся дна справа, сэр, — послышался шепот, и почти сразу: — Коснулся дна слева, сэр.

У лотовых получалось по двадцать четыре фута между лотом и поверхностью воды, но при движении судна даже тяжелый лот немного да относится назад. Значит, всего футов шестнадцать — пять футов в запасе.

— Передайте: «Какое дно?»

Через десять секунд вернулся ответ: — Песок, сэр.

— Мы должны быть сейчас за скалами Каунсил, сэр, — прошептал Провс.

— Да. Рулевой, один румб вправо.

Хорнблауэр смотрел в подзорную трубу ночного видения. Линия берега едва угадывалась. Да, вот и слабый белый отблеск, прибой, разбивающийся о скалы Каунсил. Шепот:

— Каменистое дно, сэр, и немного мелеет.

— Очень хорошо.

С правого борта Хорнблауэр тоже различал что-то белое. Это прибой возле дикого сплетения скал и мелей за проходом Тулинг — Корбэн, Трепье и другие. Дул слабый ночной бриз.

— Передайте: «Какое дно?»

Ответа пришлось подождать, но вот наконец:

— Каменистое, сэр. Но мы почти не смещаемся относительно дна.

Значит скорость «Отчаянного» почти равна скорости поднимающегося прилива. Судно зависло в темноте всего в ярде над дном, приливное течение проносится мимо, ветер же гонит его вперед. Хорнблауэр просчитал в уме.

— Рулевой, два румба влево.

Просчитывать надо очень тщательно — реи «Отчаянного» обрасоплены круто, и стаксель уже дважды начинал предостерегающе хлопать.

— Мистер Буш, идите к левому грот-русленю, потом вернетесь и доложите.

Какая чудесная ночь: благоуханный ветер шепчет в такелаже, звезды сияют, ласково бормочет прибой.

— Мы двигаемся надо дном, сэр, — прошептал Буш. — Дно каменистое, лот с левого борта под судном.

Это следствие того, что «Отчаянный» дрейфует боком.

— Три склянки, сэр, — доложил Провс.

Вода высокая, каботажные суда могут пройти мели Ругаста и войти в фарватер. Теперь уже скоро: прилив продолжается не более четырех с половиной часов, и каботажные суда не станут мешкать — во всяком случае, на это Хорнблауэр полагался, излагая Пелью план, рассчитанный на безлунную ночь и прилив, приходящийся на этот самый отрезок времени. Но все еще может кончиться позорным провалом, даже если «Отчаянный» не напорется на камень.

— Смотрите, сэр! Смотрите! — прошептал Буш. — Один румб впереди траверза!

Да. Над темной поверхностью воды возник сгусток темноты. Более того: всплески весел. Более того: другие темные пятна за ним. По последним разведывательным данным в Камарэ сосредоточилось пятьдесят каботажных судов, и они скорее всего двинулись все вместе.

— Спускайтесь на батарею правого борта, мистер Буш. Предупредите орудийную прислугу. Ждите моего приказа, а потом чтоб все выстрелы до единого попали в цель.

— Есть, сэр.

Несмотря на все предосторожности, «Отчаянный» будет куда заметнее, чем шас-маре. Сейчас они уже должны бы его заметить, разве что слишком увлеклись навигационными проблемами. Ага! Вот с ближайшего шас-маре закричали, затем один за другим последовали окрики и предупреждающие возгласы.

— Открывайте огонь, мистер Буш!

Яркая вспышка в темноте, рвущий уши грохот, запах порохового дыма. Еще вспышка, еще грохот. Хорнблауэр схватился за рупор, готовый, если понадобится, перекричать грохот. Но Буш вел себя превосходно. Орудийные расчеты не теряли головы, и пушки стреляли одна за одной по мере того, как канониры их наводили. Пушки опущены, каждая заряжена двумя ядрами. Хорнблауэру казалось, что он слышит крики с поражаемых ядрами каботажных судов, но пушки стреляли так часто, что грохот звучал беспрерывно. Ветер разносил по судну пороховой дым. Хорнблауэр отклонился в сторону, стараясь увидеть за дымом. Грохот не смолкал, беспрестанно скрежетали пушечные катки, канониры выкрикивали приказы. Вспышка осветила тонущее совсем рядом каботажное судно — его палуба была уже вровень с водой. Видимо, полдюжины ядер пробили его тонюсенький борт. Сквозь шум пробился крик лотового:

— Один из этих к нам лезет!

Какой-то отчаянный пловец добрался до шлюпа. Хорнблауэр знал, что с пленными Буш разберется. С правого борта виднелись новые черные силуэты, новые мишени. Трехузловый бриз нес шас-маре, «Отчаянный» же, подгоняемый ветром, шел против течения. Даже налегая на весла, французы не смогут преодолеть прилив. Повернуть назад они тоже не могут. Они могли бы свернуть вбок, но с одной стороны скалы Каунсил, с другой — Корбэн, Трепье и целый узел рифов вокруг них. «Отчаянный» как бы повторял приключения Гулливера — он был великаном в сравнении с карликами — шас-маре, как прежде он был лилипутом в сравнении с исполинской «Луарой». Прямо на левой раковине Хорнблауэр увидел несколько крошечных вспышек. Это батарея Тулинг, в двух тысячах ярдов отсюда. С такого расстояния пусть себе палят на здоровье, целя на вспышки пушек. «Отчаянный» — движущаяся мишень, кроме того, французы боятся попасть в каботажные суда, и это тоже мешает им стрелять. При таких условиях стрельба в темноте — пустая трата пороха и ядер. Форман обезумевшим от волнения голосом орал орудийному расчету шканцевой карронады:

— Он налетел на скалу. Стой — эта мертвая! Хорнблауэр обернулся: каботажное судно без сомнения напоролось на скалу, и, значит, стрелять по нему незачем. Он мысленно одобрил Формана, который, несмотря на молодость и волнение, не терял головы, хотя и воспользовался лексиконом крысиных боев.

— Четыре склянки, сэр, — послышался в темноте голос Провса. Это напомнило Хорнблауэру, что и ему не следует терять головы. Трудно было думать и рассчитывать, еще труднее мысленно держать перед глазами карту, но делать это было надо. Хорнблауэр осознал, что дальше в сторону берега «Отчаянный» двигаться не может.

— Поверните судно через фордевинд… мистер Провс, — сказал Хорнблауэр. Он с небольшим опозданием вспомнил про официальное обращение, и оно прозвучало не вполне естественно. — Положите судно на левый галс.

— Есть, сэр.

Провс схватил рупор, и где-то в темноте послушные матросы побежали к шкотам и брасам. Когда «Отчаянный» поворачивался, в фарватере возникла еще одна черная тень.

— Le me rends! Le me rends! — послышался голос. Кто-то на каботажном судне пытался сдаться до того, как бортовой залп разнесет его корабль в куски. Течение развернуло судно, и оно стукнулось о борт «Отчаянного». В следующую секунду оно уже было в безопасности. Капитуляция оказалась преждевременной — суденышко миновало шлюп и исчезло в темноте.

— На грот-русленях! — закричал Хорнблауэр. — Бросать лот!

— Две сажени! — последовал ответный крик. Сейчас под килем «Отчаянного» всего шесть дюймов, но он удаляется от опасности — удаляется от одной опасности и приближается к другой.

— К пушкам левого борта! Бросать лот с правого борта! Не успел «Отчаянный» установиться на новом курсе, как впереди возникло еще одно суденышко. В мгновенной тишине Хорнблауэр слышал, как Буш приказывает орудийным расчетам левого борта приготовиться. Потом громыхнули пушки. Все окутал дым, и в дыму раздался крик лотового:

— Метка три!

Дым и лот говорили каждый о своем.

— Три с половиной!

— Ветер отходит, мистер Провс. Следите за компасом.

— Есть, сэр. Пять склянок, сэр.

Прилив почти достиг максимума — еще один фактор, который нельзя упускать из виду. Расчет левой шканцевой карронады развернул орудие до предела. Хорнблауэр, обернувшись, увидел за кормой каботажное судно. В темноте блеснули две вспышки, и тут же под ногами у Хорнблауэра послышался треск. На шас-маре установлены пушки, и эти игрушечные пушечки дали бортовой залп. По крайней мере одно ядро угодило в цель. Хоть пушечки и игрушечные, но даже четырехфунтовое ядро способно пробить тонкий борт «Отчаянного». Карронада громыхнула в ответ.

— Возьмите немного круче к ветру, — сказал Хорнблауэр, одновременно прислушиваясь к крикам лотовых. — Мистер Буш. Приготовиться у пушек левого борта, когда мы приведемся.

— Цельсь! — закричал Буш. Прошло несколько напряженных секунд. — Пли!

Пушки выстрелили почти одновременно, и Хорнблауэру почудилось — хотя он был почти уверен, что неправ — будто он слышит треск, с которым ядро ударило в корпус шас-маре. Но уж крики-то услышал наверняка, хотя ничего не видел в дыму. Но сейчас не время об этом думать. Остается всего полчаса до конца прилива. Больше каботажных судов ждать не приходится — теперь они не смогли бы обогнуть скалы Каунсил до отлива. Пора выводить шлюп из этого опасного места. Прилива еле-еле хватит на то, чтоб выйти отсюда, и даже сейчас они запросто могут самым постыдным образом сесть на мель и остаться в свете дня под пушками батареи Тулинг.

— Время распрощаться, — сказал Хорнблауэр Провсу.

Он вдруг осознал, что от перенапряжения несет чепуху. Ему еще долго придется держать себя в руках. Сесть на мель в конце прилива куда опаснее, чем в начале. Хорнблауэр глотнул и ценой огромного усилия внутренне собрался.

— Я поведу судно, мистер Провс, — сказал он и взялся за рупор.

— На брасы! Команде поворачивать судно! Еще один приказ, и рулевые положили судно на другой галс. Провс у нактоуза проверял курс. Теперь придется нащупывать путь среди подстерегающих в темноте опасностей. Беззаботные матросы начали было весело болтать, но резкий окрик Буша заставил их смолкнуть. На корабле стало тихо, как в церкви.

— Ветер с заката отошел на три румба, сэр, — доложил Провс.

— Спасибо.

Ветер дул чуть позади траверза и управлять «Отчаянным» было легко, но теперь приходилось полагаться на интуицию, не на расчет. Надо было в прилив двигаться среди мелей, едва закрываемых высокой водой. Хорнблауэр искал дорогу ощупью, руководствуясь показаниями лота, еле различимыми очертаниями берега и отмелей. Штурвал постоянно поворачивался то в одну, то в другую сторону. В какую-то безумно опасную секунду корабль начало сносить, однако Хорнблауэр в последний момент успел повернуть его.

— Стояние прилива и отлива, сэр, — доложил Провс.

— Спасибо.

Стоячая вода, если не вмешается какой-нибудь из многочисленных непредвиденных факторов. Уже несколько дней дул слабый, но устойчивый ветер с юго-востока. Это тоже надо принять во внимание.

— Метка пять! — крикнул лотовый.

— Слава Богу! — пробормотал Провс.

Впервые за всю ночь у «Отчаянного» полных двенадцать футов под килем, но ему по-прежнему угрожают подводные скалы.

— Один румб вправо, — приказал Хорнблауэр.

— Глубже шести!

— Мистер Буш! — Надо сохранять спокойствие. Нельзя показывать облегчение, вообще никаких человеческих чувств, хотя внутри закипало, несмотря на полное изнеможение, идиотское желание рассмеяться. — Попрошу вас любезно закрепить пушки. После этого можете отпустить матросов с боевых постов.

— Есть, сэр.

— Я должен поблагодарить вас, мистер Провс, за вашу весьма квалифицированную помощь.

— Меня, сэр? — Провс невнятно забормотал что-то самоуничижительное. Хорнблауэр мог вообразить, как движется в темноте удивленное худощавое лицо. Он оставил его бормотание без ответа.

— Можете положить судно в дрейф, мистер Провс. Мы не хотим на заре оказаться под пушками Пти Мину.

— Нет, сэр, конечно, нет, сэр.

Все в порядке. «Отчаянный» вошел в Тулинг и благополучно из него вышел. Каботажные суда на юге получили урок, который не скоро забудут. Сейчас стало видно, что ночь совсем не такая темная, и вовсе не из-за того, что глаза привыкли к темноте. Лица виднелись белыми неясными пятнами. Глядя назад, Хорнблауэр различал низкие холмы Келерна, темные на фоне светлеющего неба. Пока Хорнблауэр смотрел, вершины их посеребрились. Он совсем забыл, что скоро взойдет луна — ведь на это он указывал в письме к Пелью. Ущербная луна поднялась над вершинами холмов и засияла над проливом. Поставили брам-стеньги, марсели, убрали стаксели.

— Что это за шум? — спросил Хорнблауэр, имея в виду глухой стук где-то на баке.

— Плотник заделывает пробоину от ядра, — объяснил Буш. — Последний из французов продырявил нам правый борт выше ватерлинии.

— Кто-нибудь ранен?

— Нет, сэр.

— Очень хорошо.

Для того, чтоб задать вопрос и вежливо закончить беседу потребовалось еще одно усилие воли.

— Теперь я могу быть уверен, что вы не заблудитесь, мистер Буш, — сказал Хорнблауэр. Он не мог не пошутить, хотя и чувствовал, что делать этого не следует. Матросы обстенили грот-марсель. «Отчаянный» тихо и мирно лег в дрейф. — Поставьте обычную вахту, мистер Буш. И проследите, чтоб меня позвали в восемь склянок полуночной вахты.

— Есть, сэр.

Впереди четыре часа отдыха. Обессиленные тело и мозг жаждали покоя — скорее даже забытья. Не позже чем через час после рассвета надо будет отослать Пелью рапорт о ночных событиях, а чтоб составить его, потребуется не меньше часа. И надо воспользоваться случаем написать Марии, чтоб отправить письмо на «Тоннан» вместе с рапортом. На письмо Марии уйдет больше времени, чем на рапорт. Тут Хорнблауэр вспомнил кое-что еще. Еще одно усилие.

— Да, мистер Буш!

— Сэр?

— Во время утренней вахты я пошлю шлюпку на «Тоннан». Если кто-нибудь из офицеров — или из матросов — захочет отправить письмо, он может воспользоваться случаем.

— Есть, сэр. Спасибо, сэр.

Хорнблауэр вошел в каюту. Требовалось еще одно усилие, чтоб стянуть башмаки, но появление Гримса избавило его от хлопот. Гримс стащил с него башмаки, снял сюртук, развязал галстук. Хорнблауэр позволил ему это сделать — он слишком устал даже для того, чтобы смущаться. Секунду он с наслаждением шевелил пальцами в носках, потом бросился на койку, полуничком, полунабок, положив под голову руки, и Гримс накрыл его одеялом.

Это была далеко не самая удобная поза, что Хорнблауэр и обнаружил, когда Гримс затряс его. Все мускулы болели и даже холодная морская вода, которую Хорнблауэр плеснул себе в лицо, не прояснила ему голову. Хорнблауэру пришлось бороться с последствиями долгого напряжения, как другому — с последствиями запоя. Но надо было собраться с духом и начать водить своим пером для левши.

Сэр,

В соответствии с Вашими инструкциями от 16-го числа сего месяца, 18-го числа сего месяца я проследовал…

Последний абзац пришлось оставить до той поры, пока рассвет не покажет, что же в нем нужно писать. Хорнблауэр отложил письмо и взял чистый лист. Он долго кусал кончик пера, прежде чем написал хотя бы обращение, и, выведя «Дорогая моя жена», снова принялся его кусать. Когда вошел наконец Гримс, Хорнблауэр с облегчением вздохнул.

— Мистер Буш приветствует вас, сэр, и сообщает, что скоро рассвет.

Теперь можно закончить письмо. А теперь, дорогой мой… — в поисках ласкового слова Хорнблауэра заглянул в Мариино письмо —

… ангел, долг принуждает меня вновь подняться на палубу, и я должен закончить письмо, еще раз выражая…

— опять взгляд в письмо —

… глубочайшую любовь к моей дорогой жене, возлюбленной матери горячо ожидаемого ребенка.

Твой любящий муж Горацио

Он поднялся на палубу. Быстро светало.

— Обрасопьте грот-марсель по ветру, пожалуйста, мистер Янг. Мы немного пройдем к зюйду. Доброе утро, мистер Буш.

— Доброе утро, сэр.

Буш уже смотрел на юг в подзорную трубу. Быстро светало, и, приблизившись к месту вчерашнего поединка, они вскоре увидели, что хотели.

— Вот они, сэр! Господи, сэр… один, два, три… вот еще два на скалах Каунсил. А вот что-то в фарватере — похоже на остов — держу пари, это тот самый, которого мы потопили.

В брезжущем утреннем свете они увидели разбросанные на мелях останки каботажных судов, дорого заплативших за попытку прорвать блокаду.

— Все продырявлены и залиты водой, сэр, — сказал Буш. — Никакой надежды спасти.

Хорнблауэр уже формулировал про себя последний абзац рапорта.

«Я имею основания полагать, что не менее десяти каботажных судов были потоплены или сели на мель в ходе стычки. Этот счастливый результат…»

— Целое состояние пропало, сэр, — проворчал Буш. — Кругленькая сумма призовых денег там на скалах.

Без сомнения это так, но в те короткие секунды, пока шла стычка, не могло быть и речи о захвате судов. Долгом «Отчаянного» было уничтожить все, что удастся, а не наполнить пустой кошелек его капитана — для этого пришлось бы посылать шлюпки, а в результате половина каравана благополучно скрылась бы.

Хорнблауэр не успел ответить. Гладкая поверхность воды на правом траверзе вдруг взорвалась тремя фонтанами брызг — ядро рикошетом пролетело над водой и, наконец, исчезло в кабельтове от «Отчаянного». Подняв подзорные трубы, Буш и Хорнблауэр увидели облако дыма, окутавшее батарею Тулинг.

— Стреляй, стреляй, мусью Лягушатник, — сказал Буш. — Дело уже сделано.

— Не вредно было бы убедиться, что мы вне досягаемости — заметил Хорнблауэр. — Поверните судно оверштаг, пожалуйста.

Он изо всех сил пытался копировать полное безразличие Буша к обстрелу, убеждая себя, что не трусость, а лишь благоразумие заставило его увести судно подальше, чтоб его случайно не поразило двадцатичетырехфунтовое ядро. И все равно он презирал себя.

Но все-таки кое с чем Хорнблауэр мог себя поздравить. Он придержал язык, когда речь зашла о призовых деньгах. Он чуть было не обрушился гневно на всю эту систему, глубоко, по его мнению, порочную, на то, как эти деньги зарабатываются и выплачиваются. Но он сдержался. Буш и без того считал его чудаком, а если б он выболтал свое отношение к системе призовых денег, Буш счел бы его не просто эксцентричным. Буш счел бы его безумцем, вольнодумцем и революционером, опасным подрывателем устоев.