Притворись, что любишь меня

ГЛАВА 1

Дрожь не прекращается. Я не смогла бы остановить ее, даже если бы попыталась. Еще одна волна пробегает по мне, когда холод камеры скользит по едва прикрытой коже. Непроизвольно вздрагиваю, когда поджимаю колени к груди и смотрю на вентиляционное отверстие, через которое доносятся тихие обещания того, что меня ждет. Я слышу всех мужчин, слышу все, что они говорят, и что они должны оставить меня в покое.

Он сказал, что никто меня не тронет. Что нужно оставить меня здесь, пока он не будет готов.

Мужчины не задают вопросов, но знают, что я здесь, в подвале, притаилась в углу своей камеры. Из носика в шлакоблочной стене за моей спиной тихо капает вода, что является относительным постоянством, и время от времени включается отопление. Громкий щелчок сигнализирует о его начале, но тепло не для камеры, а для верхнего этажа.

Хлопчатобумажная ночная рубашка, в которой я была, когда меня похитили, порвалась и истончилась. Я замерзла и в одиночестве ждала того же человека, что и мужчины наверху: Коннора Уолша.

Одно его имя творит ужасные вещи с моим сердцем. Оно подпрыгивает и замирает на месте. Грубая щетина на твердом подбородке, жесткие линии скул и глубина темно-янтарного взгляда лишь усиливают его доминирующую ауру. Он — искалеченный человек, которому больше нечего терять. Такие мужчины, как он, опасны. Именно так говорил мой муж. Он знал это слишком хорошо, и теперь он мертв, оставив мою судьбу в руках человека, жаждущего мести.

Безошибочный звук ключа, поворачивающегося в замке на лестничной площадке, вызывает во мне шок и новую волну ужаса. Первый шаг по узкой деревянной лестнице кажется нерешительным, как будто тот, кто делает его, не уверен стоит ли делать его. Царапая ладони о гравий пола, я пытаюсь отползти назад как можно дальше, но каменная стена за моей спиной непреклонна.

Шаг. Еще один. Он явно не торопится.

Сначала в поле зрения попадают его черные джинсы, затем черная рубашка на пуговицах с закатанными до предплечий рукавами. Рубашка плотно облегает широкие плечи, а глаза… они приковывают меня к месту.

Коннор — крепкий мужчина; я знаю его почти всю свою жизнь. Или знаю его по разговорам о нем, что велись шепотом. В нашем маленьком захудалом городке с коррупцией на каждом углу, две враждующие семьи управляли делами на протяжении десятилетий. Семья моего мужа — мафия, созданная его отцом, и семья Уолш.

Теперь есть только Коннор Уолш.

Его тяжелые шаги останавливаются за решетчатой дверью камеры. Комната, в которой я нахожусь, так похожа на тюрьму, что на мгновение я думаю о Конноре, как о своем надзирателе. Напряжение между нами нарастает, и, хотя он находится в нескольких шагах от меня, меня окутывает его тепло. Мышцы на его шее натянулись, когда он сглотнул, его взгляд блуждает по моему телу, оценивая каждый дюйм по мере того, как опускается ниже.

Слишком много времени проходит в почти полной тишине, пока страх не берет надо мной верх, вынуждая меня умолять его.

— Мой ребенок…

— Ты будешь делать то, что я скажу. — Его тон низкий, слова звучат спокойно и жутко. Я никогда не слышала от него подобного, это парализует меня. — Ты слышала меня? — спрашивает Коннор и наклоняет голову, словно желая, чтобы я бросила ему вызов.

Но я не сделаю подобного.

— Все, что угодно. Я сделаю все, что ты мне скажешь, — говорю я торопливо.

— Хорошо.

— Мой малыш? — Я едва могу вымолвить эти слова. Ему всего месяц. Мой малыш.

— С ним все в порядке. — Коннору хватает порядочности отвести взгляд. — О нем позаботились, и ты скоро будешь с ним.

Надежда растет вместе с желанием добраться до моего ребенка.

— Иди сюда, — приказывает Коннор, и я подчиняюсь без колебаний.

Не зная, встать мне или ползти, я ползу, поднимая разорванную ночную рубашку и сжимая ткань в кулаке. Пол не щадит костяшки моих пальцев, но мне все равно.

Только когда добираюсь до решетки, он говорит мне:

— Ты могла бы просто подойти.

Щеки вспыхивают смущением, и в тот момент, когда я поднимаю на него глаза, чтобы сказать, что не знаю, чего он хочет, Коннор просовывает руку между прутьями решетки и его сильные пальцы обхватывают мое горло.

Инстинктивно тянусь к его рукам и тут же жалею об этом.

Его хватка не жесткая, просто крепкая, но не настолько, чтобы пробудить во мне необходимость бороться. Медленно, неохотно, я опускаю руки. Все это время его янтарный взгляд пылает и не отпускает меня.

— Встань, — приказывает он, и я поступаю как велено.

По телу пробегает холодок, соски твердеют; тонкая ткань не способна скрыть этого факта. Глядя на вены на его руках, я пытаюсь скрыть стыд от того, что на меня накатывает.

— Ты знаешь, чего я хочу от тебя, не так ли? — спрашивает Коннор, тяжело дыша и не скрывая своего желания.

Я пытаюсь кивнуть, не поднимая глаз, но его хватка крепнет, заставляя меня встретиться с ним взглядом.

— Да, — отвечаю я шепотом.

Сердце колотится, от его взгляда по телу проносится волна жара. Точно так же он смотрел на меня много лет назад, до войны, до кровопролития, до того, как он стал тем, кем является сегодня. Много лет назад, когда мы были безрассудны и жизнь еще не научила нас, насколько суровой она может быть.

Коннор ослабляет хватку на моей шее ровно настолько, чтобы провести большим пальцем по моей нижней губе, побуждая открыть рот.

— Соси, — бормочет он, и я слушаюсь.

Шероховатость его кожи умоляет меня провести по ней зубами, и я делаю это. Я всасываю его вкус, прижимаясь языком к пальцу и даю ему именно то, что, я знаю, он хочет. Только когда закрываю глаза, Коннор отстраняется, оставляя меня стоять там, с решеткой между нами и дисбалансом власти, отдающим меня в его милость.

Он тянется в карман за ключом и поигрывает им между большим и указательным пальцами, словно раздумывая.

Мой пульс бешено бьется, но прежде, чем успеваю что-то выпросить у этого мужчины, он говорит мне:

— Ты нужна своему ребенку. Уложишь его спать, а потом придешь ко мне. Ясно?