Притворись, что любишь меня

ГЛАВА 4

Она с ужасом смотрит на мужчин.

По крайней мере, так это выглядит с моей точки зрения. Ее ранее робкие взгляды сменились взглядом с широко распахнутыми глазами. Ее грудь быстро вздымается и опускается. Мэделин правда нервничает или притворяется? Или она просто чувствует последствия того, что мы делали вместе?

Черт знает, что я чувствую. Она идеальна. Я уже знал, что с ней так и будет, но прошлая ночь была о*уенно прекрасной.

Когда Мэделин привела себя в порядок, настолько презентабельный, насколько возможно в данных обстоятельствах, я привел ее на кухню. Она почти не спала. На ней только моя футболка и длинные пижамные штаны. Ее волосы расчесаны, но ее хрупкость и тонкие черты лица полностью обнажены. На долю секунды гордость за нее тухнет, учитывая ее страх. Но она чертовски совершенна, и она моя. Вся моя. Навсегда.

Мэделин — единственное благо, которое можно извлечь из хаоса и войны. Как я мог не быть одержим ею?

Мне приходится прижаться к ней, когда веду ее на кухню. Комната современная, как и все поместье, с чистыми линиями, почти все поверхности из гранита и камня. Я представляю, что Мэделин изменит в ней. Насколько понимаю, это ее право — делать так, как ей хочется и как ей нужно.

Ее изящная рука сжимается в кулак, комкая ткань моей футболки, когда мы входим в комнату. Ее босые ноги мягко, почти бесшумно ступают по холодному кафельному полу.

Мужчины расположились вокруг стола. Похоже, никто из них не спал этой ночью. Всегда есть риск возмездия. Никто не будет в безопасности в течение недель, месяцев, а может быть, и дольше. Пока не будет уничтожен последний враг.

Мой брат наблюдает за нашим приближением, в его глазах нет ни малейшего проблеска узнавания. Так будет лучше для всех. Он единственный, кто знает ее, единственный, кому известна вся история. Так и останется.

— Мэделин, это мой брат.

Я подвожу ее к нему в первую очередь. Мэделин дрожит как лист, когда он протягивает ей руку для пожатия.

— Привет, Мэделин, — говорит он легко, с тем очарованием, которым он славится.

Несмотря на его доброту, она все еще колеблется и сначала смотрит на меня, прежде чем пожать его руку.

— Привет, — произносит она. Я едва слышу слова, пока они ведут светскую беседу.

Мэделин позволяет мне знакомить ее со всеми мужчинами. Она хорошая актриса. Она уже много лет знает, кто эти мужчины. Знает их в лицо. И они знают ее. Они знают слишком много.

Мне не нравится, как мужчины смотрят на нее, смотрят слишком долго и оценивающе. У меня чешется рука сжать кулак, чтобы выразить свой гнев за их непристойное поведение. Но я не могу. Мне приходится делать вид, что я не чувствую, как внутри поднимается гнев каждый раз, когда один из них смотрит на ее тело, а не на лицо. Я должен притворяться, что мною движет только месть. Что Мэделин моя пленница, что это было спланировано так, как известно этим мужчинам. Что мы не использовали их, что не было никаких скрытых мотивов.

До кухни доносится плач ребенка. Он тихий. У этого малыша самый спокойный плач.

Мэделин реагирует мгновенно, напрягается и смотрит через плечо, в сторону коридора, где находится ее ребенок. Она прикусывает губу, но не делает ни шагу в сторону звука.

— Иди, — говорю я ей.

Она колеблется, смотрит на меня широко раскрытыми глазами.

— Ты собираешься заставить меня повторять? — спрашиваю я негромко, с намеком на игривость, хотя Мэделин не подает виду, что уловила ее.

Она смотрит мне в глаза, и, клянусь, я вижу в них настоящий страх. Она боится их? Или меня? Должен признать, мне нравится страх в ее глазах. Даже если меня от этого тошнит, то так тому и быть.

Я беру ее за подбородок и притягиваю к себе, чтобы поцеловать. Приходится притворяться, что мне это не нравится. Что это лишь часть работы. Но целовать и касаться ее кожи чертовски приятно. Ее пульс бьется прямо на поверхности и что-то еще мелькает в ее глазах. Желание. Мэделин не может скрыть его от меня, как бы хорошо ни притворялась перед другими мужчинами.

Хорошо, что у меня есть практика в следовании плану. Мне хочется утащить ее обратно в свою спальню, но этот маленький спектакль важен для дальнейшего. Мужчины должны увидеть нас вместе. Они должны увидеть, как я контролирую ее и как она подчиняется. Не должно быть никаких сомнений в том, что происходит между мной и Мэделин.

Месть. Собственность.

Ничего другого. Сейчас есть только одна правда: она моя.

— Что я тебе сказал?

Мэделин раздвинула губы.

— Что я должна делать все, что ты скажешь.

Хочу сказать ей, что она должна сделать больше. Что она должна поцеловать меня, прямо здесь, прямо сейчас. Заставить меня поверить. Но если она меня поцелует я утрачу способность говорить, а мне есть что сказать. Ребенок снова плачет. Теперь в его голосе больше отчаяния. Голодный он или одинокий, трудно сказать. Я не подаю виду, что тоже реагирую на шум. Такой человек, как я, никогда не должен хотеть утешить плачущего ребенка. И уж точно не того, которого все считают чужим ребенком.

— Что еще? — спрашиваю я ее. — Что еще я тебе сказал? Есть только две вещи, которые имеют значение. Ты будешь делать то, что я говорю… и что еще?

— Что я — твоя.

Фраза «Я твоя» звучит так сладко из ее уст. Неважно, что мы находимся в комнате, полной убийц. Неважно, что я самый опасный из всех.

— Ты думаешь то, что принадлежит мне, колеблется в моем собственном доме?

Мэделин качает головой, сильнее вжимаясь лицом в мою руку.

Это будет ад — отпустить ее. Я продолжаю думать, что смогу сделать это с легкостью. За эти годы я пережил много трудных вещей. Держать себя в руках — моя жизнь. Я от начала до конца спланировал эту операцию. Все было сделано мной. Притвориться, что Мэделин просто пленница, которая выйдет за меня против своей воли — было простой вещью в моем плане.

— Ты — мать. И моя игрушка для траха. Ты выйдешь за меня замуж и будешь любить меня так, как я того пожелаю. — Я произношу эти слова жестоким, насмешливым тоном, который должно быть причинял ей боль, но я сказал правду. Мэделин выйдет за меня замуж. Она останется моей игрушкой. И она — мать.

Ребенок снова плачет, и мои пальцы сжимаются, несмотря на весь контроль. Звук призван привлечь внимание, но я не могу поддаться, не могу взять ребенка из кроватки и утешить его. Только не под взглядами этих мужчин.

— Разве ты не любишь меня? — говорю я дразнящим тоном.

Мэделин вздрагивает, и меня снова охватывает смятение. Она вздрагивает, потому что не верит мне или потому что боится реальности? Сейчас не время выяснять причину, но, черт возьми, как бы мне этого хотелось.

— Я люблю тебя, — говорит она тихо.

Я притягиваю ее к себе для жестокого поцелуя.

Я просто не смог удержаться. Мне хотелось поцеловать ее быстро, но как только ощущаю вкус ее губ, не могу удержаться от поглощения их сладости. Мэделин не отстраняется от моей грубости и вместо этого поддается ей. Она послушна, заставляя меня желать, чтобы она оставалась здесь, со мной.

Мы ходим по острию ножа. Пока не доведем ситуацию до конца, все будет так же неопределенно, как и сейчас. Случиться может все что угодно. Это единственное, чему меня научила жизнь. Все не заканчивается только потому, что ты хочешь этого. Все заканчивается только тогда, когда устранена последняя угроза. Но до этого еще далеко. Очень далеко.

Я отстраняюсь от нее, и Мэделин пошатывается. Мне требуется вся сила воли, чтобы не подхватить ее под руку и поддержать. Когда Мэделин медленно выпрямляется, ее дыхание сбивчивое и учащенное.

— А сейчас иди, — приказываю я.

Ребенок плачет и плачет уверенно. Мэделин быстро уходит, не оглядываясь. Не удивительно. Ей не хочется, чтобы на нее смотрели другие мужчины. Ей, итак, было достаточно тяжело находиться на кухне со всеми ними. И все же, я бы почувствовал некоторое удовлетворение, оглянись она на меня. Но это неважно. Именно я приказал ей уйти без шанса на колебания, чтобы проверить, смотрю ли я. Я достаточно ясно дал это понять, когда говорил с ней. Я все еще чувствую на кончиках пальцев тепло ее кожи, когда Мэделин покачала головой. Нереально как быстро эта женщина становится моей одержимостью. Слегка вытираю ладонь о штаны, лишь бы избавится от этого ощущения, потому что не могу позволить, чтобы оно отвлекало меня. Но покалывание в месте соприкосновения наших тел так и остается на моей руке. Больше всего на свете мне хочется последовать за ней, но вместо этого я представляю, как Мэделин входит в детскую комнату и все напряжение спадает с нее при виде своего ребенка. Она хорошая мать и конечно же прошептала бы что-нибудь малышу, когда войдет, чтобы он знал, что она здесь.

Я оказался прав. Плач стихает. Должно быть, сейчас Мэделин держит его на руках и убаюкивает.

Будь мы другими людьми, я был бы там с ней. Я чувствую больше сожаления по этому поводу, чем следовало бы. Подобные чувства почти непреодолимы, учитывая, как упорно я старался подавлять их все эти годы. Не важно. Я не позволю им вмешаться. Мы с Мэделин доведем дело до конца независимо от того, пойдет ли все по плану или разлетится на куски.

Я обернулся к мужчинам, собравшимся за столом. Если они и заметили изменения в моем к ней отношении, то не подают вида. Это радует.

— Пора двигаться дальше, — говорю я им. — Есть какие-нибудь новости? Кто-нибудь что-нибудь слышал?