Притяжение любви

Глава 6

Конг был вымыт, и блохи по возможности выведены. Мэнди завязала на шее пса бант, сделанный из старого галстука, а Джеф терпеливо и тщательно расчесал его спутанную тусклую шерсть. Он все еще представлял собой жалкое подобие собаки, какое Стефану приходилось когда-либо видеть.

Очевидно, у детей было противоположное мнение.

— Какой он стал красивый! — Голос Мэнди, прижавшейся к собачьему боку, доносился с заднего сиденья машины.

С другой стороны раздались нечленораздельные звуки. Стефан пытался их разобрать, делая огромные допущения. Слова Джефа подозрительно напоминали звук «м..м..мм…то»

— Что ты сказал?

— Мама с нами согласится, — произнес Джеф более отчетливо.

— Надеюсь. — Стефан свернул на дорожку, ведущую к дому. Он не собирался так долго задерживаться и надеялся, что Линдсей не волновалась. Обычно его короткие обязательные встречи с Джефом и Мэнди было довольно сухи и формальны. Он говорил, они слушали. Он водил их "повсюду: в зоопарк, на симфонические концерты, в музеи; они послушно следовали за ним. Обычно он привозил их к ужину.

Сегодня же все было по-другому. У него не было даже никакой возможности общаться с ними. Даже на симфонических концертах — в перерывах — он имел возможность разговаривать с ними, но сегодня они говорили только с собакой и между собой. Они обращались к Стефану, только когда им требовалась его помощь в купании пса или в его дрессировке.

Никто из них не беспокоился, что сказать, никто не думал, что он должен делать. Центром всего этим вечером был Конг. Ему представлялось, что таким и должен быть спокойный дружеский день в кругу семьи, каким наслаждается большинство семей.

Только он, Джеф и Мэнди не были в действительности семьей. Не совсем.

— Мама сидит на веранде, — сказал Джеф.

Сын был прав. Линдсей тихонько покачивалась на качелях, лунный свет подчеркивал шелковистость ее светлых волос. Он остановил машину и позволил детям первыми подойти к ней. Она приласкала собаку и уверила Джефа и Мэнди, что Конг просто великолепный пес. Затем она отправила их готовиться ко сну.

Дверь за детьми и собакой захлопнулась, и Линдсей обернулась к Стефану. Пространство между ними, казалось, было наполнено электрическими искрами. Он понимал, что ему надо попрощаться и уйти, но не мог себя заставить сделать это.

— Ты выглядишь усталым. — Она улыбнулась, и эта улыбка нашла отклик где-то глубоко в его душе.

— Ты тоже. — Он подошел поближе. Она казалась измученной, что было большой редкостью. Ее энергия казалась безграничной. Она мало спала, для отдыха ей хватало пары часов. — С тобой все в порядке?

— Мне казалось, что у вас выходной, доктор Дэниелс?

— Старая привычка. — Он приблизился к ней. Казалось, что она плакала. В нем росла тревога, а может, ему просто кажется? — Линдсей, я не хочу вмешиваться. Я знаю, у меня нет никакого права. Но с тобой все хорошо? Или что-то случилось?

Она опять опустилась на качели. Это было странно. Обычно она шла с детьми наверх, смеялась и шутила с ними, пока они укладывались в постель.

— Со мной все хорошо. Просто я слишком много думала сегодня.

Он оказался возле нее, совершенно не собираясь этого делать.

— Можно, я сяду?

Вместо ответа она подвинулась. Он сел рядом, старательно избегая прикасаться к ней. За время, проведенное вместе, они редко так сидели. Но один такой случай всплыл сейчас в его памяти, напоминая о ярких и незабываемых минутах прошлого.

— В нашем первом доме были качели на веранде. Помнишь? Все жители соревновались, кто будет первым качаться в теплые летние вечера!

— Помню. Мы никогда не были первыми.

— Затем в доме Паттерсона тоже были качели.

Она не ответила, и они надолго замолчали.

— Я думала о том дне, когда мы встретились, — наконец произнесла она. — Еще до того, как вы вернулись. Я была на пляже, любовалась закатом.

Он хранил в памяти все случившееся той ночью, но не стал говорить ей об этом.

— Это был красивый закат?

— Великолепный! Я чувствовала… — Она не закончила.

Он положил руку на спинку качелей, все еще старательно избегая прикосновений.

— Ты совсем не изменилась с той ночи.

— Это не так.

— Мамочка. — Мэнди появилась на веранде, одетая в длинную хлопковую ночную рубашку. — Джеф говорит, что Конг должен спать с ним.

Линдсей встала и пошла к двери.

— Я с ним поговорю.

Стефан тоже поднялся.

— Мне лучше уехать.

— Подожди. — Линдсей обернулась к нему. — Побудь еще немного.

Он не был уверен, что правильно угадал напряжение за простой фразой.

— Ты уверена?

— Поступай как хочешь. Если ты торопишься, то уезжай, я не хочу тебя задерживать.

— Я не тороплюсь.

— Тогда я приготовлю кофе. Садись и расслабься.

Он снова уселся на качели. На лестнице послышался стук каблучков Мэнди, затем до него донесся приглушенный мягкий звук голосов на верхнем этаже. Ему казалось, что это опять его дом, что Линдсей укладывает детей спать и что скоро он поднимется наверх, в спальню, и она будет в его объятиях.

Она вспомнила ту ночь, когда они встретились. Что вызвало эти воспоминания? Когда она попросила его о разводе, он предполагал, что она вычеркнет из памяти воспоминания о тех радостных мгновениях, которые были у них раньше. Так ли это было на самом деле? В первые шесть месяцев после развода он не мог даже оставаться с ней в одной комнате. Ему было трудно пережить эту боль. А воспоминания? Он старался хранить их тщательно спрятанными в глубинах сознания. Он отгонял эти воспоминания, с головой уйдя в работу. Он не был уверен, что даже сейчас воспоминания будут менее болезненными. А как же Линдсей? Она плакала, он был уверен в этом. Сколько же еще она сможет вынести и не сломаться?

Качели под ним мерно покачивались. Ему хотелось бы не вспоминать о других качелях. Она права: они редко качались на качелях в их первом доме, он был всегда слишком занят. Но были и другие качели.

Качели в доме Паттерсона. Он ясно вспомнил одну ночь вскоре после того, как они с Линдсей встретились. Ему было двадцать четыре года, и он был настолько очарован ею, что не мог думать ни о чем другом. Он пытался отогнать эти воспоминания, но они были настойчивыми, и их невозможно было изгнать из памяти. Именно с этим Линдсей столкнулась на пляже? Неужели это судьба, рок и они навсегда связаны воспоминаниями о своем прошлом?

Он подумал о дисциплине и самосохранении. Но в конце концов, под звуки голосов Линдсей и детей, перестал сопротивляться. И начал вспоминать.

— Я рада, что наконец-то мы сможем пообедать одни без твоих друзей. Паттерсон был очень мил, что разрешил тебе пользоваться квартирой в свое отсутствие.

— Кто-то же должен кормить его рыбок. — Стефан смотрел, как Линдсей медленно обходит однокомнатную квартиру его лучшего друга, трогая вещи просто ради чувственного удовольствия.

Там было на что посмотреть. Чего только не натаскал в дом эксцентричный Паттерсон! На каждой горизонтальной поверхности в комнате располагались пепельницы — все из разных штатов, хотя Паттерсон был яростным противником курения. Все стены были оклеены различными предметами повседневного обихода. На одной теснилось множество этикеток химчисток, на другой — использованные чеки. На полке в углу стояли фигурки танцоров хула. Противоположный угол был занят чучелом пеликана, покрытым, как татуировкой, фальшивыми бриллиантами. И из уважения к наступающему Рождеству голова его была украшена праздничной пластиковой звездой.

Паттерсон собирался стать психиатром.

— Эта квартира может свести с ума! Ты не находишь? — Линдсей резко повернулась и обняла Стефана.

Он любил чувствовать гибкое тело Линдсей возле себя. Держа ее в объятиях, он как бы обнимал саму музыку, сам свет. Когда он держал ее в своих объятиях, он забывал обо всем на свете.

— Это место ненормальное. Паттерсон и сам сумасшедший.

— Ты ведь с ним даже незнакома!

— Это разве моя вина? — Она оттолкнула Стефана, чтобы заглянуть ему в глаза. — Ты не знакомишь меня со своими друзьями. Ты меня стыдишься?

— Стыжусь тебя?

— А разве нет?

— Смеешься? Я просто не хочу ни с кем тебя делить, вот и все. Мне уже и так трудно удерживать своих соседей по комнате. Если я познакомлю тебя со своими друзьями, то могу больше не увидеть.

— На самом деле? А почему? Тебе кажется, что тебя так легко заменить? — поддразнивала она его.

Он знал, кем он был на самом деле. Целеустремленный, одержимый, фанатичный искатель правды. И в то же время знал, кем он не был… Чутким, импульсивным, непосредственным. Все это было задушено в нем еще в детстве, и он редко сожалел об этом, разве что в такие вот моменты, когда ему хотелось стать всем для этой женщины.

— Мне не хотелось бы тебя отпугнуть.

— Почему ты думаешь, что ты так мало для меня значишь?

Он не мог понять, как получилось, что их отношения приобрели такой серьезный характер. Они встречались всего два месяца, и только когда оба были свободны. Его разум говорил, что отношения должны развиваться медленно, что в период знакомства необходимо тщательно взвесить все мелочи, которые могли привести либо к счастливой совместной жизни, либо разрушить ее. Но все его существо противилось этому, оно приказывало ему обнять эту женщину и никогда не отпускать.

— Ну? — спросил он.

Она подбоченилась.

— Ну, что?

— Я тебе нравлюсь?

— А ты сам не видишь?

— Может быть, мне надо убедиться. А как?

Он наслаждался радостью, светившейся в ее улыбке.

— Давай посмотрим. Мой пульс ускоряется.

— Разве? — Взяв ее за руку, он дотронулся указательным пальцем до запястья. — Мне не с чем сравнивать.

— Когда мы вместе, у меня поднимается температура!

— Твои щеки покраснели.

— Я встречаюсь с тобой, когда только ты захочешь.

— Но ты отказалась встретиться со мной на прошлой неделе в пятницу.

— Но я договорилась еще до того, как ты позвонил.

— У тебя была встреча!

— Я всю ночь переживала, что не с тобой.

Он коснулся ее щеки. Она больше не улыбалась.

— Моя температура растет, и пульс учащается, и я думаю о тебе, когда не должен этого делать.

— Стефан! — Линдсей обхватила его лицо ладонями. Всей кожей он ощущал прикосновение каждого пальца. — Боюсь, наши чувства совпадают.

Он засмеялся. Звук шел откуда-то из глубины существа, из той скрытой тюрьмы, где хранились его улыбки. Поцеловал сначала одну ладошку, потом другую. И отчетливо понял, что если он немедленно не уйдет из этой комнаты, в углу которой виднелась большая заманчивая двуспальная кровать, то овладеет ею прямо сейчас.

— Хочешь, покажу тебе качели! — Он взял ее за руку и повел из комнаты. Затем открыл дверь — тайное убежище Паттерсона.

Она захлопала в ладоши.

— Кто бы мог подумать!

Качели свисали с потолка маленькой застекленной веранды. Лунный свет проникал в нее сквозь густую листву вечнозеленых растений. Квартира находилась в старом доме в колониальном стиле, и застекленная веранда в большой степени являлась частью этого стиля.

— Не могу поверить, она отапливается! — сказала Линдсей.

— Он выращивает цветы.

— Судя по всему, это же оранжерея!

— Бегонии. Но они у него не цветут.

Линдсей не обратила внимания на цветы, занимавшие все помещение. Она подбежала к качелям и плюхнулась на них.

— Стефан! Как прекрасно! Иди сюда, посиди со мной!

Он присоединился к ней. Качели были достаточно велики, они могли уместиться вдвоем. Он чувствовал прикосновение ее бедра, ее груди к своей руке, когда она положила голову на его плечо. Его переполняли самые сильные чувства, когда-либо испытанные им. С невероятной быстротой он терял контроль над собой.

Почувствовав, как она прижалась к нему, он повернулся. Казалось, его тело принадлежит другому человеку. Оно отказывалось подчиняться его приказам.

— Линд…сей! — Он медленно, раздельно произнес ее имя. В нем звучало предупреждение.

— Сте…фан! — Улыбнувшись, она притянула его голову к себе.

Она была огнем, музыкой, светом. Ее губы искали его губы, словно она боялась потерять что-то новое, что-то еще более прекрасное. Он прижал ее к себе, стремясь получить все сразу, поняв ее желание идти до конца. Она была сама жизнь, и он хотел ее.

Она шевелилась, прижимаясь к его груди; его охватил огонь, стоило ему коснуться ее мягкой груди. Она засмеялась низким гортанным смехом, когда он попытался сжать ее еще сильнее. Ее губы целовали его ухо, подбородок, впадинку на шее, она двигалась вместе с ним, обволакивая его, чувственная, податливая, страстная…

В ту же минуту его руки скользнули под свитер, наслаждаясь теплотой и шелковистостью ее кожи. Их тела растворялись друг в друге. Его пальцы чувствовали огонь, пожиравший ее, и дрожь пронизывала его с головы до пят. То, что страсть может быть такой сильной, настолько непосредственной, оказалось для него неожиданностью. Она не была первой женщиной, которую он обнимал, она не была его первой женщиной. Но в этот момент он понял, что можно по-другому отнестись к слову «первый» и что в самом важном она всегда будет единственной в его жизни.

У нее не было ничего под свитером, кроме тоненькой шелковой рубашки. Ее грудь жаждала прикосновений. Она застонала, когда властные руки коснулись ее. Медленно-медленно, получая огромное удовольствие от мысли, что он может доставить ей радость, Стефан принялся ласкать ее тело. Он стал изучать все изгибы и впадинки ее груди. Она продолжала целовать его, шепча какие-то бессвязные слова. Он ласкал твердеющие вершинки грудей, ложбинку, их разделявшую, чувствовал ускорившийся стук ее сердца. Каждая ласка и каждое прикосновение были сладостной пыткой.

Она слегка отодвинулась и сняла свитер. Стефан позволил ей это сделать и почувствовал новую волну непреодолимого желания. Затем в мерцающем лунном свете он увидел жемчужный блеск ее нагого тела и понял, что рубашки тоже нет…

Она была прекрасна, такая совершенная, такая светящаяся. На мгновение мелькнула мысль: хорошо бы остановилось время, он хотел сохранить этот миг навсегда. Затем неистовое желание овладело им, и он наклонил голову, чтобы ощутить то, что она так бескорыстно ему предлагала.

Он познавал ее на вкус. Она была теплой, прозрачной, женщиной до кончиков ногтей. Он слышал ее шепот, чувствовал, как она выгнулась навстречу ему. Грудь у нее была небольшая, великолепной формы, и он ласкал каждую языком, делая круги вокруг сосков. Она вздохнула и выгнулась дугой, предлагая ему еще большую свободу. Он обхватил сосок губами и принялся нежно его покусывать. Она прошептала что-то, в ее шепоте слышался призыв к новым ласкам. Он приподнял край ее юбки, и его руки заскользили по бедрам, пока не достигли самого сокровенного, продолжая поглаживать ее сквозь тонкую ткань трусиков.

Она опять изогнулась, и он сразу не понял ничего. Она сжалась и вскрикнула, затем крик повторился. В конце концов он все понял.

Он крепко прижал ее к себе, ее продолжала сотрясать дрожь разрядки. Кровь стучала у него в висках. Он смог довести ее до таких высот! Он знал, как охотно она отзывалась на его ласку, как удивительно сексуальна, но никогда и не надеялся, что он может так ее возбудить.

Он прошептал ее имя. Ее руки сомкнулись вокруг него, затем он почувствовал, что она стягивает с него свитер. Все его эмоции были обострены до предела. Закрыв глаза, он чувствовал, как она расстегивает пуговицы на его рубашке. Затем ощутил ее руки на своей груди.

— Твоя очередь, — мягко прошептала она. Ее слова отозвались где-то глубоко в нем. Он был уже настолько возбужден, что не помнил, случалось ли такое прежде, а она даже еще и не дотронулась до него.

— Еще нет.

— Ты не знал? — спросила она. — Ты и не знал, что ты со мной делаешь?

Он не мог, не знал, как ответить. Ее губы блуждали по его груди. Он знал, что никто их увидеть не может, что темнота и зелень скрывают их. Но чувствовал себя полностью открытым этой женщине, всему миру. Он обманывал сам себя, считая, что может управлять своими эмоциями. А сейчас исчезли все его мысли.

Легким движением руки она расстегнула ему джинсы. Ее рука, грациозная, многообещающая, опустилась на него. Сквозь ткань он ощущал жар ее пальцев и застонал.

— Хорошо. Ты должен хотеть меня так же, как я хотела тебя.

Он задержал ее и снова поцеловал. Ее губы были мягкие и уступчивые. Они становились все мягче, по мере того как длился поцелуй. Но ее руки не останавливались. Они легко скользнули под ткань трусиков и начали свою эротическую игру. Огонь пробежал по его жилам. Как он может так хотеть ее, как может умирать от желания?

Она оторвалась от его губ и стала покрывать поцелуями дорогое лицо и шею. Медленно, в то время как рука двигалась все быстрее. Ее губы коснулись соска, зубы принялись его покусывать. Она рассмеялась, и он почувствовал, что смех вызвал новый взрыв желания.

Он изогнулся, как она прежде. Затем прокричал ее имя. Ее рука замедлила свои движения, затем остановилась.

— Твой кофе. — Линдсей стояла перед Стефаном, протягивая ему чашку с его именем.

Он взял ее и удивился, что у него не дрожат руки. Он был настолько захвачен своими воспоминаниями, что на мгновение светлячки показались ему снежинками.

— Можно измерить наши отношения по чашкам кофе. — Он подвинулся, освобождая ей место.

Она примостилась рядом.

— Нам не полагается иметь никаких отношений.

— У нас двое детей.

— Они не переставая болтают о Конге. Они счастливы, что ты его привез.

— У нас был прекрасный вечер.

— Да? Я рада. Ты им нужен.

Интересно, а ей он еще нужен? Есть ли теперь другие мужчины в ее жизни, которые заняли его место? Он не знал, какое место занимал в ее жизни, но был уверен, что существует множество мужчин, которые бы этого хотели.

Они никогда не говорили об этих безымянных, безликих существах, хотя эти мысли и преследовали его. Она не была больше его женой и имела полное право на такие взаимоотношения, но одна мысль, что ее обнимают чужие руки, приводила его в бешенство. И никакой развод не мог этого изменить. Она оставалась в его душе, и никакие адвокаты, законы и судьи не могли этого изменить.

— Ты когда-нибудь думал о новой семье?

Он решил, что она угадала его мысль.

— А ты?

— Ты всегда отвечаешь вопросом на вопрос. Как будто простой ответ — целая проблема для тебя.

— Ты не всегда меня за это упрекала!

— Нет. Это пришло позже. Когда я почувствовала себя несчастной.

Он поставил чашку на пол террасы.

— Я должен идти.

Она накрыла ладонью его руки.

— Нет, останься. Извини, Стефан. Мне кажется, нам надо научиться быть в разводе.

— Я не собираюсь жениться. — Он сел, оставив кофе на полу. Ему и так будет трудно заснуть.

— Почему?

— Ты удивлена?

Она сомневалась, стоит ли продолжать. Она не знала, чем закончится разговор, и боялась чего-то. Она была слишком уязвима сегодня вечером, и, по-видимому, Стефан тоже. Слезы подступали к глазам. Во второй раз за сегодняшний вечер. Она с трудом проглотила комок, подступивший к горлу.

— Наши друзья любят рассказывать мне, как много женщин теперь в твоей жизни, — сказала она, удерживаясь от слез.

— Какие друзья?

— Это неважно.

— Важно. Почему кто-то может быть так преднамеренно жесток?

— Жесток? Да нет же. Мы разведены. Мне кажется, они думают, что мне интересно.

— Это жестоко.

Она вздохнула.

— У тебя, конечно, есть право на личную жизнь так же, как и у меня. Я просто не ожидала, что это мне будет небезразлично.

— Не ожидала?

— Мне кажется, я никогда об этом не думала. Все было настолько больно, и я не думала, что эта боль будет продолжаться.

— Почему ты сейчас об этом вспомнила?

— Не знаю. Наверное, ты прав. Может, я действительно схожу с ума.

— Я никогда этого не говорил. — Он повернулся к ней. — Я никогда даже не думал об этом.

— Я вижу огни в небе, где их вовсе нет. Вдруг я начинаю верить в НЛО, чего раньше со мной не было. Я лью слезы по малейшему поводу. — Она опять проглотила слезы. — Я задаю себе вопросы, которые меня не должны касаться.

— В моей жизни нет других женщин. Я хожу с коллегами туда, где мне необходимо бывать. Я пытался дважды назначать свидания, но они закончились полным фиаско. Я пытался представить этих женщин в своей постели, и это было ужасно.

Она уставилась на него.

— Стефан!

Он провел рукой по волосам.

— Ты это хотела услышать, Линдсей? Ты этого хотела? — Он встал и подошел к перилам. Небо было усеяно звездами, такими далекими. Это не имело значения. Он задыхался. — Я не спал ни с кем после развода. Не смог преодолеть чувство, что я предал бы тебя, если бы сделал это.

— Почему я принесла тебе столько боли? Как ты мог причинить такую боль мне?

— Не имеет значения. Нельзя ничего вернуть.

— Нельзя?

— Ну, я ответил тебе. — Он посмотрел на нее. — А твоя жизнь? Ты собираешься замуж?

— Нет.

— В твоей жизни должны быть мужчины.

— Нет никого, кто имел какое-либо значение.

Он вспомнил, сразу же вспомнил другую ночь, много лет назад, когда она сказала то же самое. Ему хотелось бы опять оказаться на веранде дома Паттерсона. Ему хотелось бы повторить все прошедшие годы, но с другим результатом.

— Я тоже ни с кем не спала. Мы оба прекрасная пара, не так ли? — Она встала и тоже подошла к перилам. — Нам нельзя больше говорить об этом!

— Нам нельзя было начинать и этот разговор.

— У меня нет никакого права спрашивать тебя о чем-либо. Ты свободен. Я свободна.

— Свободен? — Он взял ее левую руку. — На твоем пальце больше нет кольца, ты освободилась от дорогого кольца, весом не меньше унции, и я тоже. Но от чего еще мы освободились? От боли, от страданий? Все говорят, что это пройдет. Но мне кажется, что моя боль останется со мной.

Ее глаза застилали слезы, и она ничего не могла с этим поделать.

— Я никогда не хотела причинить тебе боль.

— Наши намерения всегда были превосходными, не так ли? И это не имело никакого значения. — Он не отпускал ее руку, не мог себя заставить сделать это. Его желания в этот миг были далеки от благородных.

— Наверное, ты должен идти, — сказала она, но не отнимала руки, а щеки были мокрыми от слез.

— А что с Алденом Фицпатриком?

— Алденом?

— Что-то возникло между вами? Джеф и Мэнди говорили о нем весь вечер.

— Алден — очень хороший, понимающий человек, ему нравятся наши дети.

— А ты одинока и уязвима.

Она знала, что должна обидеться. Стефан не был больше ее мужем, и ее отношения с Алденом его не касаются. Но она не обиделась. Она хотела прижаться к нему, успокоить его, сказать, что никто не сможет заменить ей его. Она хотела утешить его, успокоить боль, о которой он ей рассказал и о которой он не обмолвился.

Но не смогла.

— Да, я одинока и уязвима. Если бы было по-другому, мы бы здесь не стояли, не так ли?

— Нет? И это все?

— Это все.

— Ты можешь сказать, что не испытываешь ко мне никаких чувств? Можешь?

Она закрыла глаза. Слезы капали сквозь ресницы.

— Я никогда не смогу этого сказать.

— Линдсей. — Он обнял ее. Она прижалась к нему и поняла, что если она сейчас не прекратит это, то не сможет остановиться никогда.

Он склонил голову и целовал ее слезы. В его руках она чувствовала себя драгоценностью, чем-то очень хрупким и ценным. На мгновение она прильнула к нему, чувствуя твердость его тела и понимая, насколько до сих пор они подходят друг к другу.

Затем она отодвинулась от него, глаза ее расширились, и в них был испуг.

— Тебе лучше уйти.

Стефан знал, что она права, но не хотел уходить. Он хотел забыть обо всем, что знал, во что верил. Он хотел рассеять все ее сомнения, отнести ее в спальню, их спальню, и любить ее, пока она не забудет обо всех своих несчастьях и снова будет принадлежать только ему.

Он хотел стать другим человеком.

— Я приеду на следующей неделе.

Она кивнула.

— Прости.

Она снова кивнула.

И так и осталась стоять на террасе и оставалась там еще долго после того, как он уехал.