Привал странников

Поезд был скорый – теперь все скорые, но медленный, грязный и шумный, как все южные поезда. До Москвы дополз кое-как.

Смирнов, увидев сквозь мутное, узорами, стекло приближающиеся узкие перроны Курского, взял палку, взял сумку и вышел в тамбур. Открыв дверь, проводница протирала поручни. Смирнов дождался полной остановки и, хромая привычно, спустился в полутемный тоннель.

Смирнов не любил этот новый Курский, не нравился он ему. В раздражении миновав необъятный зал, он выбрался к стоянке такси. Выгода непрестижного поезда: строй машин и кучка таксистов стоял в ожидании пассажиров. Смирнов подошел к головному таксомотору и громко спросил у кучки:

– Кто на очереди?

На мягких кроссовках подошел парень в травленых джинсах, в оранжевой куртке с выведенной умельцами Рижского рынка надписью "Хонда". Совсем молодой паренек.

Паренек подошел, остановился и изучал Смирнова, вертя на указательном пальце ключи. Привычно-некурортно-загорелое лицо, рубашка, застегнутая на все пуговицы, неопределенный пиджак с затертой орденской планкой, отечественные портки, отечественная обувка. Вроде лох из Мухосранска. Но фирменная кожаная сумка через плечо, но легкая камышовая трость с монограммами… Ничего не поняв, водила полез к баранке. Непроизвольно покряхтывая, Смирнов устроился на заднем сиденье.

– Куда едем, батя? – игриво осведомился парень.

– Куда укажу, пасынок, – поставил его на место Смирнов и, выдержав паузу, дал начало маршрута: – Развернись на Садовом и через Обуха, на бульварное кольцо.

От всесоюзной суеты Садового кольца к московскому уюту кривых улочек и переулков. Дом родной. Он дома. Последний подъем Яузского бульвара, Покровский, Покровские ворота, Чистые пруды. После Трубной Смирнов попросил:

– Сейчас в переулок направо… – Шофер исполнил. – А теперь налево…

Желтое здание стояло на месте. Они развернулись на Каретном и доехали до Пушкинской площади.

– Вниз по Горького, – приказал Смирнов.

Телеграф, "Националь", Университет. У Библиотеки Ленина Смирнов скомандовал еще раз:

– С Лебяжьего на Ленивку и по набережной.

– А с Лебяжьего проезд уже пять лет как закрыт, – с плохо скрытым торжеством объявил водитель.

– Ну тогда с Волхонки.

По крутому переулку вскарабкались к шестиэтажному, громадному здесь дому. Смирнов выбрался кое-как, отстегнул трешку, спросил на прощанье:

– Так и не догадался, кто я?

– Не-е… – признался водитель.

– Думай, молодой, думай. Молодым много думать надо.

И захлопнул дверцу.

Лифт, слава богу, работал. Смирнов поднялся на пятый этаж. Нужная ему дверь была заново обита, и на ее темно-бордовой шкуре сиял мягким блеском старинный звонок с вежливой надписью: "Прошу крутить". Раз просят, Смирнов крутанул. И будто ждали: дверь тотчас открылась.

– Ну, входи, – предложил здоровенный мужик в майке и шортах. – Я тебя с балкона увидел.

– Хорош! – решил про него Смирнов и вошел. Обнялись как положено. Оттолкнувшись друг от друга, чтобы обоюдно рассмотреть получше. Смирнов добавил к первому впечатлению: – Но пузо.

– На себя посмотри, сельский житель! – обиделся хозяин. – Пиджачок и штанцы со своего огородного пугала снял, что ли? Как тебя такого Лидка выпустила в Москву?

– Я пенсионер, Алька, – напомнил Смирнов. – И вид у меня должен быть пенсионерский. Это ты у нас все мальчуганом прыгаешь. – И повторил: – Но пузо.

– Грубо, – решил тот, кого назвали малоподходящим к его летам именем Алик, и предложил: – Можешь душ принять с дороги.

– С удовольствием. Только сначала апартаменты покажи. Первый раз я же здесь у тебя.

Походили по квартире, и Алик хвастался тем, как он в отличных условиях живет в сердце любимой старой Москвы. Минут пятнадцать хвастался, выводил на балкон, показывал Кремль, кивал на Москву-реку, махал руками.

Потом Смирнов помылся, переоделся в подготовленный женой московский наряд, и они уселись на кухне. Алик оглядел Смирнова в светлых брюках, в летних тряпичных туфлях батумского производства, в рубашечке с карманчиками, погончиками и лейблом и одобрил:

– Другое дело. Чувствуется Лидкина рука. – И разлил по первой.

– Не рано ли? Нынче позволено только с четырех часов.

– В ресторанах с двух.

– Тогда будем считать, что мы в ресторане. – Смирнов поднял рюмку. За встречу, Алик.

Выпили и загрустили.

– Кисло мне, Алька, – сказал Смирнов. – Третий год, как уехал из Москвы к морю, век свой доживать. Но не доживается, понимаешь, не доживается! Лидке там хорошо, возится по хозяйству, цветы сажает, помолодела, поздоровела, общественной работой увлеклась. Первый там человек, ее все знают. А я на лавочке сижу. Летом курортников разглядываю, зимой – море. И по Москве тоскую. Зимой и летом. И весной, и осенью. Я сейчас к тебе на такси ехал, на контору глянул.

– Ты туда не ходи, Саня, – посоветовал Алик.

– Это почему же?

– Не позовут, не надейся зря.

– Это почему же? – повторил свой вопрос Смирнов.

– Ты, брат, деятель периода застоя. И старый.

– А ты – молодой, – съязвил Смирнов.

– И я старый, и меня скоро на покой.

– Значит, я – деятель периода застоя. – Смирнов встал, хромая, подошел к окну, закурил. – А то, что меня на пенсию выкинули, когда я в Азии копнул поглубже?

– Не надо было тебе туда ехать.

– Так послали, приказали и послали. Сейчас там вон как шуруют. А я начинал, понимаешь, я начинал! И в награду заработал пулю в колено и отставку.

– Кто это помнит, Саня?

Смирнов вернулся к столу, разлил по рюмкам, поднял свою:

– За прошедшую нашу жизнь, Алик. – И выпил. А Алик не выпил и сказал:

– Даю бесплатные советы. Во-первых, сними орденскую планку, чтобы о прошлом не жалеть. Во-вторых, пиджачок и брючки, в которых приехал, никогда не надевай. А в-третьих… Пойдем-ка…

Алик опять вывел Смирнова на балкон и спросил:

– Что видишь?

– Перестройку, – мрачно догадался Смирнов.

Внизу был милый скверик, и за сквериком выстроились двухэтажные, с заколоченными дверями и окнами дома, терпеливо ждавшие капитального ремонта.

– Ответ неправильный, – голосом экзаменационной машины оценил Алик. А все потому, что смотришь не туда. Смотреть надо не туда, где еще собираются перестраиваться, а туда, где уже перестроились. Смотри вон туда!

И Алик жестом фальконетовского Петра указал левее, где в угловом домике поселилось кооперативное кафе. Домик тот был весело выкрашен, чисто вымыт, затейливо наряжен занавесками, тентом и вывеской, на которой славянской вязью, белым по голубому было написано: "Привал странников".

– Каких еще странников? – поинтересовался Смирнов.

– Все мы странники в этом мире, – пояснил смысл названия предприятия общественного питания Алик и продолжал: – А ты что – хуже? Представляешь, вывеска: "Частное сыскное бюро полковника МУРа в отставке А. Смирнова "Всевидящий глаз". Или лучше: "Всевидящее око". А, полковник в отставке?

– Дурак ты, Алька, – решил Смирнов и рассмеялся. Направились было на кухню – продолжать, но залихватский, оглушающе пронзительный бандитский свист с фиоритурами снизу остановил их. Глянули через балконное перильце вниз.

Облокотившись о серо-белые "Жигули"-восьмерку, стоял оранжево-голубой волосатый плейбой Роман Казарян и смотрел вверх.

– Что свистишь? – приструнил его Алик и пригласил: – Поднимайся.

– Чего я у тебя не видел? А тут заведение, в котором я никогда не был. Спускайтесь, обновим "Привал странников".

– Там не подают, – сказал Смирнов.

– А вы наше с собой прихватите. Надеюсь, наше-то у вас есть?

– Ты за рулем, – напомнил благоразумный Смирнов.

– Разоримся, – заметил Алик.

– Не твоя забота. Я сегодня богатый. – Казарян приложил руку к сердцу и к карману, где хранил богатство.

– Обожди малость, штаны надену, – сдался наконец Алик.

Смирнов, Казарян и Алик (в штанах) вошли в кооперативное кафе "Привал странников". С улыбкой на устах их встречал усатый здоровенный официант.

– Добро пожаловать! – возликовал он.

– Я тебя знаю, – сказал ему Казарян. – Ты бармен из "Космоса". Здесь что, выгоднее?

– А я – здесь и там, – охотно объяснил официант. – Там день отдежурю и на два – сюда.

– Значит, выгодно и здесь, и там, – понял Казарян и приказал: Устраивай-ка нас.

– Прошу.

Он просил их в зал. Они туда и последовали. Старинной обнаженной кладки кирпичные стены, пол из тяжелых мореных досок, двумя сводами синий с золотыми звездами потолок.

– Красиво как! – оценил интерьер Смирнов, усаживаясь за деревянный стол (в тон полу). – Вот что значит старина!

Казарян, который уже уселся, потыкал пальцем в стену. Кирпич прогибался под пальцем.

– Старина эта хлорвиниловая. Производство отдела декоративно-технических сооружений киностудии "Мосфильм". А ничего, смотрится!

– И все остальное – такая же липа? – спросил Алик.

– Зачем же? По полу – ходить, за столом – сидеть, на эстраде – петь. Надо полагать, все из настоящих досок. Так, работник сферы обслуживания? потребовал подтверждения Казарян.

– Однозначно, – согласился официант и напомнил: – Жду ваших распоряжений.

– Забыл я, как звать-то тебя, – капризно заявил Казарян.

– Денис.

– Что предложишь нам, Денис?

– Осетрина-фри, свежайшая телятина, жульены грибные, из вырезки, с ветчиной…

– Мило. Тащи все.

– Не съедим, Рома, – испугался Смирнов.

– Не съедим, так слопаем, – решил Казарян. – Тащи.

Алик поставил на стол две бутылки из-под минеральной воды, в которые он предусмотрительно перелил коньяк, и объяснил официанту:

– Мы своей водички с собой принесли, так что рюмочки бы не помешали.

– Будет сделано, – заверил официант и, ничего не записав, удалился. Казарян посмотрел на эстраду, где сиротливо стояло несовременное пианино, и сказал:

– Сыграть вам, что ли, по старой памяти? – и негромко начал отчаянную из Высоцкого:

Где мои семнадцать лет?

На Большом Каретном!

Где мой черный пистолет?

На Большом Каретном!

Допел всю песню, спрыгнул с эстрады, уселся за стол, обеими руками растер лицо.

– Жалеешь, что из МУРа в кино переметнулся? – спросил Смирнов.

– Нет, – ответил Казарян. – Глядя на тебя – нет.

– Зачем ты меня так, Рома? – тихо укорил Смирнов.

– А ты меня зачем так?

– Выпьем, пацаны, – предложил Алик и разлил из черной бутылки по сверкающим рюмкам, которые неизвестно как появились на столе. Выпили, и расхотелось цепляться друг к другу. Захотелось доброе говорить.

– Я твою последнюю картину видел, – сказал Смирнов Роману. – Мне понравилось.

– Это не последняя, Саня, – ответил Казарян. – Последняя выйдет на экраны осенью.

– Я ее видел в Доме кино. Тоже хорошая, – высказался про последнюю Алик.

– Спасибо, – поблагодарил Казарян, разлил по рюмкам и начал тост: – Я хочу выпить за Саню. За нашего учителя, за солдата, который научил нас быть солдатами. Уроки твои, Саня, на всю жизнь. И я счастлив, что малый наш солдатский строй нерушим. Ни года, ни беды, ни чины не властны над ним. Мы идем, мы идем нашим строем под командованием не полковника, нет! под командованием солдата Смирнова, и нет для нас ничего дороже солдатской чести! За командира, за тебя, Саня!

Чокались, целовались, умильно глядели друг на друга. Ели обильную пищу, которую принес официант Денис. Наелись до отвала, пришло время расплаты.

– Шестьдесят семь сорок, – доложил Денис.

– Да-а… – сказал Смирнов, не привыкший к кооперативным ценам. Алик полез за деньгами, но Казарян остановил его движением левой руки, правой же извлек из кармана ровно семь красных бумажек (фокусник!) и спросил:

– Достаточно?

– Мои чаевые входят в сумму счета, – с достоинством ответил Денис и отсчитал сдачу, которую кавказский человек Казарян, естественно, не взял.

Гулять так гулять. Они пешком, игнорируя казаряновскую машину, отправились на Арбат.

– Налетай, торопись, покупай живопись! – цитируя "Операцию Ы", громко взвыл Алик, когда они шествовали мимо разнообразных произведений изобразительного искусства: красивенько рыночных, доморощенно авангардических, наивно старательных.

– Делайте с меня саржи! – радостно заорал Казарян, цитируя другую классику – Райкина. И уселся перед шаржистом-моменталистом. Делать шаржи с Казаряна с его армянской внешностью – плевое дело, и моменталист отработал свою пятерку моментально. Свернули шарж трубочкой, пошли дальше.

Отстояв очередь, съели по мороженому в виде олимпийского факела. Решили сфотографироваться. Казарян, как в подзорную трубу, долго разглядывал через свернутый шарж щеголеватого молодого человека с "контаксом" на груди, прежде чем они отдались ему на растерзание. Молодой человек ставил их поперек Арбата, рассказывая одновременно о трудностях, с которыми ему приходится сталкиваться в поисках дефицитной и в то же время качественной пленки и бумаги фирмы "Кодак".

– Небось у мосфильмовских ассистентов покупаешь, – ворчливо предположил Казарян. Молодой человек, глядя на них через видоискатель, ответил откровенно:

– Пленку – да. – И щелкнул раз. Присел, щелкнул второй. – Завтра будет готово. Пять рублей фотография. Вам сколько?

– Три. Каждому по штуке, – решил Казарян, и они тронулись к Смоленской. В комиссионке приобрели Смирнову в подарок хромированную ронсоновскую зажигалку и устали.

День – пестрый, веселый, бездельный – кончался.

– Пошли домой, – предложил Алик.

Возвращались не торопясь, щадя хромую ногу Смирнова. Смеркалось, серело, когда они свернули в Алькин переулок. "Привал странников" зажег манящие огни.

– Зайдем, кофейку выпьем, – предложил Роман.

– Может, не надо? – робко попротестовал Смирнов.

– Вам, может, не надо, а мне надо. Мне за руль садиться. – Казарян решительно двинулся к "Привалу". Алик и Смирнов потянулись за ним.

На пороге "Привала" вежливо и виновато улыбался Денис.

– К нам уже нельзя. У нас спецобслуживание началось, – сообщил он.

– Какое еще спецобслуживание! – взревел Казарян.

– Центровые все заведение откупили. Тихо гуляют, – пояснил Денис.

Казарян попытался все-таки заглянуть в зал, но Денис стоял цербером:

– Не велено, не велено, товарищ.

– Я тебе не товарищ! – рявкнул Казарян. – Ну и черт с ними! Пошли к тебе, Алька?

Пили не кофе – чай, потому что чай был хорош. Алик умело заварил, да и как можно плохо заварить липтоновский-то. Напились, и Казарян собрался.

– Пахнет? – вопросил он Смирнова, дыхнув на него.

– Вроде нет, – нетвердо сказал Смирнов.

– Эх ты! – неизвестно за что укорил его Казарян, достал из кармана коробочку, насыпал в горсть мелких, как бы никелированных шариков и закинул их в пасть. Скривился, проглотил и сообщил, хвастая: – Японские! После них хрен что учуешь! Я двинул, братцы. Завтра с утра за фотографиями заеду и тебя, Санятка, навещу. Бывайте.

Алик постелил Смирнову в своем кабинете, а сам устроился привычно, в спальне. Покряхтывая, Смирнов разделся и залез под одеяло. Нюхнул свежего белья, потянулся на жесткой, потрескивающей простыне, удлиненно зевнул и решил про себя, но вслух:

– Господи, хорошо-то как!

– Ты что? – громко поинтересовался Алик из спальни.

– Хорошо говорю! – криком ответил Смирнов.

– Саня, а что это такое – центровые?

– Центровые-то? Верхушка среди деляг. Так сказать, короли теневой экономики.

Недолго поговорили об экономике, замолкли и уснули.

Следующим утром Казарян долго крутил медный рычажок у бордовой двери. Не открывали. Он снова крутил, потом ногой бесцеремонно стучал по бордовому. Собирался было уходить, но, услышав шаркающие неровные шаги, разогрел в себе обиду, скорчил недовольную рожу, собрался орать и заорал, как только Смирнов открыл:

– Долго мне, как просителю, у порога ошиваться? Дрых, что ли?

– Я на балконе был. Не слышал, извини, – повинился Смирнов и поздоровался: – Здравствуй, Рома.

– Привет, привет, – ответствовал Казарян и, развернув бумагу, протянул Смирнову фотографии. – Полюбуйся на себя.

– И на вас, – добавил Смирнов, разглядывая яркую кодаковую продукцию. Поперек Арбата, в разноцветной праздной толпе стояли, блаженно улыбаясь, три не очень молодых поддатых мужика.

– А Алька где? – спросил Казарян.

– На какой-то брифинг умотал. Зайди, чайку попьем.

– Некогда мне. Я к вам вечером заскочу. А фотографию на стенку пришпиль. Пока, Саня.

– Обожди чуток. Мне кое-что тебе показать надо. Пойдем.

– Может, вечером? – вяло сопротивлялся Казарян, идя за Смирновым на балкон.

– Сейчас, именно сейчас, – отрезал Смирнов и командирски предложил: Смотри.

Не было весело раскрашенного и чисто вымытого домика, не было тента, не было затейливых занавесочек и вывески не было. Не было "Привала странников", а был ряд подготовленных к капитальному ремонту домов с заколоченными окнами.

– Интересное кино… – задумчиво удивился Казарян. – Где же мы вчера гужевались?

– В "Литературке", на шестнадцатой странице, иногда помещают фотографии под рубрикой "Что бы это значило?" и ждут от читателей остроумного ответа. Что бы это значило, Рома?

– А черт его знает. – Роман почесал в затылке и решил: – Мне в Союз срочно надо, заседать. Я туда смотаюсь, часика в три опять к вам заеду. И тогда помаракуем вместе.

– Я тебя провожу, – предложил Смирнов. В лифте Казарян спросил:

– По старой памяти копать хочешь?

– Посмотрю, – неопределенно ответил Смирнов.

Казаряновская "восьмерка" вскарабкалась к Остоженке и исчезла. Смирнов направился к тому месту, где был "Привал".

На проезжей части переулка стоял юный лейтенант милиции и тупо смотрел на заколоченную дверь – бывшее антре шикарного кооперативного заведения.

– Вы – местный участковый, лейтенант? – спросил Смирнов.

– Да, – подтвердил лейтенант и встрепенулся, вспомнив свои обязанности. – Я слушаю вас, товарищ.

– Где кафе, лейтенант? Здесь же еще вчера кафе "Привал странников" было?

– Сам удивляюсь, – признался лейтенант и вдруг спохватился. – А собственно почему вы мне задаете эти вопросы?

– Ты меня не бойся, лейтенант, – успокоил его Смирнов и вытащил из кармана удостоверение почетного милиционера. Лейтенант раскрыл книжечку, посмотрел фотографию, поднял глаза, посмотрел на Смирнова и поинтересовался застенчиво:

– Это ваш портрет, Александр Иванович, в нашем музее висит?

– Глазастый, – одобрил его Смирнов и пригласил: – Пойдем в скверик, на лавочке посидим, поговорим, а, лейтенант?

Они уселись. Дремали бабки на соседних скамейках, носились по дорожкам энергичные дети, солнышко, по-утреннему не припекая, ласково грело. Лейтенант, хозяйским оком окинув свои владения, расстегнул верхнюю пуговицу форменной рубашки, приспустил галстук.

– Спрашивайте, товарищ полковник.

– Какой я теперь полковник! – признался Смирнов и задал первый вопрос: – Как тебя зовут?

– Лейтенант Трындин. – И тут же поправился: – Юрий. Юра.

– Вот что, Юра. Когда это кафе открылось?

– Сейчас точно скажу. Сегодня у нас среда, а открылись они в прошлый понедельник. – И заключил, подсчитав про себя: – Значит, девять дней тому назад.

– А когда они вообще здесь появились?

– Да самое большее – с месяц тому назад. Я еще удивился, как они быстро все отремонтировали.

– Шустрые ребята…

– Вы уж мне поверьте, Александр Иванович, у них все в порядке было: и патент, и разрешение райисполкома… Главный у них – Шакин Вадим Владимирович, пенсионер… Да у меня его данные записаны. – Трындин вытащил из кармана записную книжку, нашел нужную страницу. – Вот. Шакин В.В., 1927 года рождения, пенсионер, по профессии – инженер-экономист, прописан в городе Калининграде Московской области, Свободный проспект, дом 16 "а", квартира 178. Все точно, я собственноручно с паспорта списывал.

– Дела! – сказал Смирнов. – На кой черт Шакину вся эта самодеятельность? Расходы по ремонту колоссальные, а торговал всего девять дней.

– А может, его… – Трындин пальцем показал на небо. – Закрыли?

– Тебя бы обязательно известили, Юра. Гласность нынче.

– Это уж точно – гласность… – почему-то недовольно подтвердил Юра Трындин.

– Достают тебя жильцы в связи с гласностью? – сочувственно догадался Смирнов.

– Еще как! – обрадованно признался Трындин и тут же задал вопрос решился наконец о главном: – Подозреваете, Александр Иванович, что могут быть серьезные злоупотребления, нарушение законности, так сказать?

– Да ничего я не подозреваю, просто не люблю, когда меня дурачат. Особенно вот так, бессмыслицей. Так говоришь, у них с бумагами все в порядке?

Смирнов встал. Встал и Трындин.

– Все в полном ажуре, я и в райисполкоме проверял.

– Может, посмотрим, что там внутри? – предложил Смирнов.

– Давайте лучше арендаторов подождем. И с ними вместе, по закону. А то мало ли что, обвинят нас с вами в превышении полномочий.

– Вон как за вас взялись! – удивился Смирнов.

– Демократизация, – констатировал Трындин. – Так что же нам делать, Александр Иванович?

– Подождем малость, Юра, – решил Смирнов и пошел в дом – завтракать.

Позавтракал и лег на диван с "Литературкой". Сквозь открытую балконную дверь пришел негромкий и мощный московский гул, под который так хорошо дремать днем. Смирнов позволил "Литературке" упасть на лицо, вдохнул с удовольствием керосинный типографский запах свежей газеты и задремал. Задремал, а затем уж и заснул.

Вместе вернулись (у подъезда встретились) Роман с Аликом и разбудили Смирнова.

Смирнов столь яростно потянулся, что свело шею. Покрутив головой, он встал и предложил:

– Пойдем свежим воздухом подышим.

Свежим-то воздухом – в Москве! Они стояли на балконе. Кругом – дымы, пары, клубы пыли, разноцветные облака черт-те чего. Они стояли на балконе и смотрели на "Привал странников", которого не было.

– Имеются соображения ума? – спросил Смирнов.

– Ни хрена не понимаю! – признался Алик.

– Внутрь бы заглянуть, – сказал Роман.

– Хотел, – сообщил Смирнов. – Но участковый не позволил. Законник.

Что-то странное произошло внизу. Бросив трудовую вахту, зарысили вверх и налево дорожные рабочие, копавшие яму посреди мостовой, засеменили туда же предподъездные бабки, твердо убежденные, что бегут, даже от винно-водочной очереди недалекого продмага отделилось несколько нестойких. Всех тащил вверх и налево азарт любопытства. Явно было.

Оповещая о беде, закричали сирены – милицейская и "скорой помощи". Торопливо переваливаясь на ремонтных колдобинах, от набережной мчались по переулку белый "рафик" с красным фонарем на крыше и серая "Волга" с синим.

– Спустимся, ребята, – приказал Смирнов.

– Вероятнее всего, автомобильная авария, – сказал Алик. Не хотелось ему на улицу.

– Машина-то наша, оперативная, не гаишная, – ответил ему Смирнов, застегнул расстегнутую до пупа рубашку и двинулся к дверям.

В соседнем переулке почти идеальным кругом стояла толпа, замыкая в себе и "скорую помощь", и милицейскую машину. Люди стояли тихо, не позволяя себе обсуждать случившееся. Значит, смерть.

– Разрешите, – скорбно и вежливо попросил у шеренги Смирнов и, повесив палку на локтевой сустав, достал свою книжечку. С книжечкой пропустили. Внутри круга медики уже не суетились, а суетились три человека в штатском. Один, приседая, а затем вытягиваясь, щелкал фотоаппаратом, второй делал отметки мелом на асфальте, третий – на корточках – осторожно рылся в карманах лежавшего на тротуаре ничком милиционера в форме. Милиционер лежал, противоестественно вывернув руки-ноги. Так живые не лежат. На тротуаре лежал труп милиционера.

– Участковый Трындин? – спросил Смирнов у спины четвертого штатского, который в суете не участвовал. Четвертый раздраженно обернулся и вдруг узнал радостно:

– Александр Иванович?

– Здорово, Леонид, – солидно поприветствовал четвертого Смирнов. Был Леонид хорошего роста, складный, франтоватый, на артиста Абдулова смахивал.

– В Москве, а к нам не зайдете, – укорил он Смирнова.

– А что мне у вас делать?

– Как что? Пообщаться, соскучились мы без вас.

– Соскучились? – непонятно спросил Смирнов и повторил вопрос, кивнув на тело: – Участковый Юрий Трындин?

– Участковый Юрий Трындин, – соболезнуя голосом, подтвердил Леонид.

– Что случилось?

– С крыши сорвался.

– Прямо-таки и сорвался?

– Сейчас здесь закончим и наверх пойдем, пощупаем, что и как.

Смирнов глянул вверх, на крышу пятиэтажного доходного дома, каждый этаж которого – полтора нынешнего. Высоко. Очень высоко.

– Я с ним утром разговаривал, – сказал Смирнов. На труп он не смотрел, не хотел смотреть. – Что ж ты так, Юра Трындин?

К Леониду подошел третий в штатском – совсем еще молодой, – протянул сложенный вчетверо лист бумаги:

– В кармане нашел. Прочти, Леня.

Леонид развернул бумагу. Смирнов нахально заглянул в нее через Леонидово плечо. Леонид обернулся на него, но ничего не сказал. Стал читать бумагу. Читал и Смирнов.

"Околоточный! Пока ты даром копытами топочешь, малолетки ширяются как хотят. На твоем участке, козел. Коробейников сдавать не в моих правилах, а склад их сдам. На крыше шестого дома, под правым скатом слухового окна. Целуй меня в тухес за подарок, лох".

Печатными корявыми буквами все это было написано. Смирнов спросил:

– Вечерком ко мне можешь заглянуть, Леонид? Я вон в том доме живу у приятеля. – Смирнов тростью указал на видимый отсюда Аликов дом. – Пятый этаж, квартира восемнадцать. Я ведь с Трындиным утром сегодня разговаривал.

– Загляну, – пообещал Леонид. – Обязательно загляну. – Он смотрел, как санитары задвигали в свою карету носилки, на которых было то, что осталось от участкового Трындина.

– Не буду мешать. Работай, – сказал на прощанье Смирнов и выбрался из круга. Роман и Алик ждали его. Они были в курсе: предподъездные бабки рассказывали шепотом каждому подошедшему в кругу все в подробностях.

– Пошли домой, Саня, – предложил Алик, и они пошли домой.

Обедать расхотелось. Они попили чаю и уселись смотреть по видео (Алькина гордость – японский телевизор с декой) "Французского связного". По экрану бегал хулиган Хекмэн, беспрерывно стреляя с матерясь на английском языке. Отвлеклись и увлеклись. Когда Хекмэн напоследок, по запарке, укокошил агента ФБР и упустил мирового злодея и политического супербосса Шарнье, Алик загоготал радостно:

– Все, как у вас, бойцы невидимого фронта! Главного никогда не ловите!

– Красиво работалось, – с завистью сказал Смирнов.

– Им легче: дави негров, пали сколько хочешь, разбивай любой автомобиль, все сходит с рук, – завистливо констатировал Казарян.

– Да я не про сыщиков, я про киношников американских, – невинно пояснил Смирнов.

– Меня кусаешь, значит, да? – всерьез обиделся Казарян.

– Кого же еще?

– А если бы ты у меня на картине милицейским консультантом был, позволил бы такое про нашу жизнь?

– Не-е, – с удовольствием сообщил Смирнов.

– То-то и оно, – успокоился Казарян.

– А ты со мной борись, – предложил Смирнов. – Гласность уже и демократия.

Забыли об участковом Юрии Трындине. Трепались, спорили, крича, о сегодняшней жизни, вспоминали старое, а из старого – самое смешное. Знали-то эти трое друг друга, считай, с войны.

В девять вечера явился капитан Махов. Леонид. По приглашению хозяев уселся со всеми на кухне, опрокинул рюмочку, попил чайку. Смирнов его не торопил с рассказом, рассматривал, вспоминал его. Сырым мальчонкой помнил. Леонид понял, что его изучают, и поэтому был вызывающе надменен.

– Вы меня просили зайти, и я зашел, Александр Иванович, – покончив с чаем, сказал он, давая понять, что делает Смирнову одолжение.

– Спасибо, Леонид, – благодарно отозвался Смирнов. – Знаю, что ты человек занятой, а я – бездельный пенсионер, но я сегодня говорил с участковым Юрием Трындиным.

Леонид посмотрел на Смирнова, потом – на Романа и Алика.

– Ты нас не стесняйся, Леонид! – ободрил его Казарян и откинулся на стуле.

– Ты их не стесняйся, Леонид, – сказал Смирнов. – Казарян из нашей конторы человек, а Спиридонов есть Спиридонов. Должен бы его знать, коль ящик смотришь.

– Как же, знаю. Очень приятно познакомиться. – Леонид мягчал.

– Тогда рассказывай, – уже командно предложил Смирнов.

– Скорее всего несчастный случай, – начал Леонид и для продолжения рассказа решил закурить. Казарян протянул пачку "Мальборо". Леонид милостиво принял знак внимания, взял сигарету и прикурил от спиридоновской зажигалки. – Дому этому, номер шесть, вот-вот на капиталку становиться. Ну, и, естественно, отношение к нему наплевательское со стороны домоуправления. Кровля ветхая, ее сто лет не меняли, а зачем менять, коли капиталка скоро? Полез Трындин к тайнику, от окна отделился и заскользил вниз вместе с кровельным листом, державшимся на соплях. А края крыши рядом.

– Тайник-то там действительно был? – спросил Смирнов.

– Был, Александр Иванович, был! – оживился Леонид (о деле заговорил). – Серьезная такая укладочка, аптечная, с понтапоном. По рыночным их ценам – тысяч на семь-восемь.

– Куш! – с уважением констатировал Роман.

– Как ты думаешь, Леонид, зачем этот добровольный осведомитель сдал тайник Трындину? – спросил Смирнов.

– Всего вероятнее одно: узнав о тайнике, сам взять опасался, будучи уверенным, что хозяева следят за марафетом неусыпно. Думаю, конкурент.

– Может быть, может быть. – Смирнов покряхтел, прилег подбородком на замысловатую рукоять своей роскошной палки. – А почему Трындину?

– Юра последнее время за наркоманов местных взялся, всерьез взялся. Выявил, кто просто так шуткует, кто всерьез на игле сидит. Даже схемку составил по участку: кто, где, когда, как. Серьезный паренек был. Эх, Юра, Юра!

– Значит, несчастный случай, – вяло напомнил Смирнов.

– Ничего нет, Александр Иванович, чтобы о другом думать. Сам понимаю, что наворот какой-то подозрительный: тайник, записка, несчастный случай. Леонид поднялся из-за стола, подошел к окну, из которого была видна крыша дома номер шесть. – Облазил все, все собственными руками ощупал до самого последнего гвоздика – ничего подстроенного, ничего сомнительного.

– Что делать собираешься?

– Ну, еще экспертизы впереди: медицинская, по записке. Вероятно, следственный эксперимент следует провести.

– Но ты-то уверен, что несчастный случай?

– На девяносто девять процентов.

– Почему же не на сто?

– Один процент на сверхъестественные чудеса.

– А бывает?

– Сам не видел, но, говорят, бывает.

Алик присматривался к Леониду, а Роман уже присмотрелся, знавал в свое время подобных, – сидел, покуривал, размышлял сам по себе.

– Так что же все-таки собираешься делать? – повторил свой главный вопрос Смирнов.

– Пойду по наркоманам, по их связям. Судя по тайнику, группа сбита весьма и весьма серьезная.

– А тайник? Тайник серьезный?

– Да нет, кустарщина, времянка. Судя по всему, одноразовый.

Встал и Смирнов, подошел к окну, глянул через окно на крышу и тронул Леонида за плечо:

– Что ж не поинтересуешься, о чем мы с Трындиным сегодня разговаривали?

– Жду, когда вы сами скажете, Александр Иванович.

Кухня окном своим выходила на другую сторону, и поэтому Смирнов повел Леонида на балкон.

– Вон в том доме, – Смирнов показал в каком, – до вчерашнего дня помещалось кооперативное кафе "Привал странников". Мы вчера втроем в нем весьма мило пообедали. А сегодня утром его как и не бывало. Вот по этому поводу мы с Трындиным сегодня очень удивлялись. Вчера заведение по всем правилам – с вывеской, тентом, занавесочками, а сегодня корова языком слизала.

– А был ли мальчик-то? – расхоже вопросил Леонид.

– Был, был, Леня. И не один мальчик-то. Поинтересуйся, а?

– Поинтересуюсь.

– И мне сообщи.

Капитан Махов записал телефон и ушел.

– Не наработался, Саня? – спросил Алик.

– Не наработался. – Смирнов налил себе коньяку, выпил рюмочку. Думал, что наработался, оказывается, нет. Да и время сейчас такое работать.

– Но не нам, – сказал Алик.

– Это почему же – не нам?

– Сегодня – это уже не наше время. Мы свое время отдали неизвестно кому, проиграв пятьдесят шестой.

– Пятьдесят третий, Алик, – возразил Смирнов. – В пятьдесят третьем надо было готовиться к пятьдесят шестому. А мы служили, полагая, что все идет как надо. Но ведь еще не поздно, братцы!

– Еще не вечер, еще не вечер, – гнусаво спел Роман.

– Сколько тебе лет, Саня? – ласково поинтересовался Алик.

– Шестьдесят пять.

– И старческой любви позорней сварливый старческий задор, продекламировал Казарян.

Смирнов задохнулся от злости и глазом прицелился: не дать ли Ромке в рыло? Алик положил ладонь на его сжавшийся кулак, а Казаряну сказал:

– Зачем же наотмашь?

– Ну, Ромка, это я тебе припомню, – выпустив пар, пообещал Смирнов.

– Так узнавать в ОДТС насчет хлорвинилового кирпича? – как ни в чем не бывало поинтересовался Казарян.

– Узнавать.

Поздним утром, предварительно досмотрев "Крестного отца", Смирнов тщательно запер бордовую дверь (Алик по суетным своим делам убежал раньше), спустился на лифте и вышел на волю. Та сторона переулка была солнечной, и он поспешно поковылял туда, в тепло. Поковылял потому, что был без палки. Греясь на солнышке, ждал шального такси и разглядывал помещение бывшего "Приюта странников". Там все было так, как вчера. Таксомотор забрел в этот переулок минут через десять. Расслабленно вздохнув, Смирнов приказал:

– На улицу Горького.

Таксист был недоволен – на лице было написано, – но ничего не сказал: инвалид влез. По набережной до Каменного моста, вдоль Александровского сада, вокруг гостиницы "Москва". Только начали подниматься к Советской площади, как Смирнов решил:

– Здесь.

За все про все – рубль двадцать. И – в магазин "Подарки". На втором этаже нашел то, ради чего сюда приехал. В особой подставочке ежом торчали самшитовые трости. Долго трепал нервы продавщице, тщательно подбирая трость поудобнее. Выбрал наконец, заплатил непомерную цену и сквозь толпу провинциалов, через двери пробился на улицу Горького. После любимой невесомой камышовой самшитовая была тяжестью, кочергой, оружием. С палкой можно и муниципальным транспортом. Смирнов спустился в метро и доехал до Комсомольской площади.

Уже в электричке решил, что надо ехать до Болшева. Раз квартира номер 178, значит, дом здоровенный, такие Калининград ближе к Костину строит. Тайнинская, Мытищи, Подлипки. Мелькнул внушительный горб водовода, пробежал мимо сильно поредевший Комитетский лес, и вот оно, Болшево.

На остановке доброжелательные бабы подсказали, на каком автобусе ехать. Доехал и разыскал дом 16 "а". Здесь. Пятый подъезд, пятый этаж. Позвонил. Не опасаясь, открыла пожилая, огорченная на всю жизнь женщина.

– Мне бы товарища Шакина повидать, – объяснил цель визита Смирнов.

– Твой товарищ "козла" забивает, – ответила женщина и захлопнула дверь.

Во дворе, узком и необжитом, было пусто. Пришлось обратиться с вопросом к подъездным старушкам, которые охотно объяснили, куда ему идти.

Приют доминошников находился в зачахнувшей рощице, на которую наступали новостройки.

Двенадцать игроков, семеро болеют. Итого – девятнадцать. Отставляются пятеро допенсионного возраста бездельников. Теперь ручки-ручоночки. Восемь представителей класса-гегемона. По ручкам. Представителей тоже в сторону. Четверым около семидесяти и выше. Двое. Один с большущим родимым пятном во всю щеку. О такой примете Трындин рассказал бы в первую очередь. Вот он, Шакин. В шестьдесят один год уходят на пенсию в двух случаях: или уходящий не хочет работать на учреждение, или учреждение не хочет, чтобы он работал. Здесь определенно второй вариант. Плюгав, мелок в движениях, на лице, как каинова печать, все признаки сильно и регулярно употребляющего. Выберет такого представительствовать в официальных органах компания шустрых и неглупых деляг? Ой, нет! Что ж, просчитано и такое.

– Кто тут Шакин? – сурово спросил Смирнов.

Изгнанная из сквера гуляющими с младенцами заботливыми мамашами визгливая компания пацанов передислоцировалась на задворки домов, ожидавших капитального ремонта; оттуда тоже гоняли, но в основном по утрам. А сейчас, когда все ближе и ближе вожделенные два часа, бдительность стража ослабевала. Здесь было прекрасно. Двое попытались поднять, как штангу, неизвестно как сюда попавшую ось с двумя чугунными колесами от вагонетки. Не подняли, зато покатили, радуясь тому, что это катится. Двое других пинали жестянку из-под греческих маслин, изображая футболистов. Пятый же прогуливался в поисках чего-нибудь ценного и нашел. У двери черного входа в мертвый дом абсолютно доступно лежал пластиковый пакет с изображением обтянутой джинсами женской задницы, совершенно новый.

– Витек, гля! – сдавленным криком обратился пятый к одному из футболистов. Футболист – неформальный лидер – подошел, глянул и сказал уважительно:

– Фирма.

– Витек, гля! – еще раз крикнул пятый. Но звончее и выше. И пальцем указал на дверь, которая была чуть приоткрыта.

– Только тихо, – предупредил лидер и огляделся. Не было никого. Стоявшая в отдалении очередь, ожидавшая открытия винного отдела, не в счет. У нее свое занятие: обсуждали возможный ассортимент напитков, который им через пять минут предложит магазин.

– Быстро и по одному! – скомандовал лидер, глянув на сгрудившуюся возле дома команду. Они проникли внутрь быстро и по одному.

Гражданин из очереди – ничем не приметный мужик лет тридцати проводил их взглядом и сказал стоявшему впереди:

– Я за вами. Я отойду на минутку.

Стоявший впереди согласно кивнул, и гражданин ушел.

– А что надо? – спросил плюгавый, когда они отошли в сторонку.

– Ты – Шакин? – удивился Смирнов.

– Ну, я.

– Шакин В.В., проживающий в доме 16 "а", квартира 178? – уточнил Смирнов.

– А ты кто такой? – насторожился Шакин.

– Вот кто я такой, – с угрозой сказал Смирнов, вытащил из нагрудного кармана сочиненную в электричке бумажку и, не давая ее Шакину в руки, распорядился:

– Читай.

– "Я, Шакин В.В., номер паспорта ХХVII МЮ 629813, взял в долг у Смирнова Александра Ивановича двести пятьдесят рублей, которые обязуюсь возвратить не позднее 6 июня 1988 года. Шакин. 20 апреля 1988 года", растерянно прочитал слух Шакин.

– А сегодня какое? – потребовал Смирнов.

– Двадцать третье сегодня.

– Деньги возвращать собираешься?

– Да не брал я у тебя никаких денег! – заблажил Шакин. И вдруг обрадовался, догадавшись: – Подпись-то не моя!

– Я не я, и подпись не моя, – понятливо заметил Смирнов. И вдруг заорал: – Я что, не вижу, что это не ты, но паспорт-то твой!

– И паспорт не мой! У меня теперь новый!

– А старый ты, конечно, потерял? – зловеще догадался Смирнов.

– Потерял. В феврале еще потерял.

– Если ты, сучий порох, не скажешь мне, кому ты продал паспорт, с которым меня заделали, как фрайера, я тебя удавлю, гнида!

Хромой, но здоровый. У хромых всегда руки сильные. В натуре, удавит. Но – на всякий случай:

– Сказал, потерял, значит, потерял.

Смирнов двумя пальцами левой – указательным и средним – не сильно, но акцентированно ткнул Шакина в печень, глядя, как у того от боли округляются ничего не соображающие глаза, сказал тихо и участливо:

– Ишь, как тебя корежит. А все от того, что печень твою раздуло от безобразия. Ты кончай жрать аптеку и парфюмерию, не то скоро окочуришься. Интеллигентный человек, а таких вещей понять не можешь. Так кому, говоришь, паспорт продал?

– Я его не знаю, – покорно ответил пришедший в себя Шакин.

– Ты что, паспортом на рынке торговал?

– Да нет, меня с покупателем официант Жека в болшевском ресторане свел.

– Гляди, по ресторанам ходишь! – удивился Смирнов.

– Когда деньги есть. Хочется иногда за чистой скатертью выпить.

– Тогда пошли.

– Это еще куда?

– Пошли, пошли. За чистой скатертью посидим.

В аляповато отделанном лакированным, с подпалинами тесом зале они устроились в боковой, похожей на вагонное купе кабине. Время настало: уже подавали. Расщедрившись, Смирнов заказал для Шакина сто пятьдесят.

– Жека где? – спросил у официанта Шакин.

– Он по четным работает. Завтра будет.

– А сегодня его позвать никак нельзя? – осторожно поинтересовался Смирнов.

– Где его найдешь! Он же из Москвы! – Официант поправил бумажные салфетки в стакане и осведомился: – А горячее будете?

– Подумаем, – сказал Смирнов, и официант удалился.

– Дела, – заметил Шакин и опасливо покосился на Смирнова.

– Завтра, часов в шесть вечера, я буду здесь, Шакин. И ты чтобы здесь был. Но запомни: если предупредишь Жеку обо мне, плохо, очень плохо тебе будет. Я мальчонка добрый, но иногда суровый. Ты меня понял, Шакин?

– Понял.

Официант принес графинчик – малое шакинское утешение. И салат из огурцов и помидоров.

– Пей за мое здоровье, – предложил Смирнов. Шакин покосился на него, хотел что-то сказать, но передумал и выпил. За смирновское здоровье, выходит.

– Что же это такое? – растерянно спросил Смирнов, входя в переулок.

– А пожар! – радостно сообщила ему оказавшаяся тут как тут бойкая старуха.

Старуха была не совсем права: пожар уже закончился, он недавно завершился под брандспойтными струями лихих пожарников и еще потому, что в ряду ожидавших капитального ремонта домов гореть было уже нечему. Трупы превратились в скелеты. Вместо забитых окон – закопченные дыры, вместо крыш – неряшливые провалы, вместо крашеных разноцветных стен – почерневшая голая кирпичная кладка.

– Когда загорелось-то?

– Как магазин открыли. В два часа! – старуха знала все. – Мальчишки подожгли.

В отделении милиции Смирнов застал Леонида Махова.

– А, Александр Иванович! – без энтузиазма поприветствовал отставного полковника замордованный капитан. Он с какими-то бумажками пристроился рядом с дежурным. Видимо, расспрашивал его о своих делах.

– Как это произошло, Леонид? – спросил Смирнов.

– Что – это? – не понял Леонид.

– Пожар.

– Пожар-то? – с трудом осознав, о чем речь, Леонид впроброс пояснил: – Пожар-то оттого, что мальчишки подожгли.

– Ну, мне об этом одна бабушка сказала. А точнее?

– Точнее вот лейтенант знает. – И лейтенанту: – Расскажи товарищу полковнику, как все было.

Полковнику. Тактичен, тактичен капитан Махов.

– Проникнув в помещение, пятеро пацанов найденной там зажигалкой, балуясь, нечаянно подожгли разбросанную бумагу. Ну, и началось.

– Как они проникли в помещение?

– Говорят, открыта была дверь. Но врут, по-моему. Еще вчера Трындин двери проверял, – сказав это, лейтенант пригорюнился.

– Так. – Смирнов настырничал. – Они что, специально поджигали или случайно вышло?

– Говорят, что и не поджигали вовсе, будто все само загорелось. Опять же врут со страха.

– Ну, врут так врут, – почему-то успокоился Смирнов. – Леонид, у тебя для меня минутка найдется?

– Пойдемте, Александр Иванович. – Махов взял Смирнова под руку и, как больного или раненого, бережно повел в комнату, которую отвело ему для работы местное начальство. Уселись.

– Наворот продолжается, Леонид, – начал разговор Смирнов.

– Да нет, я думаю, здесь все чисто. Очередное совпадение. Только и всего…

– Тоже может быть.

– Я, Александр Иванович, кое-какие зацепки по марафету нашел. Мне быстренько ковать надо, пока горячо.

Не мешай, мол, старичок. Но старичок въедлив:

– Ты узнавал по поводу кафе?

– Райисполком не давал никакого разрешения на его открытие.

– Как же так? – Вот сейчас Смирнов удивился по-настоящему. – Трындин уверял меня, что у кооперативщиков этих все в порядке…

– Видимо, хорошей липой его в заблуждение ввели.

– Да, нет, он говорил, что лично в исполкоме проверял.

– Вероятно, вы не так поняли его…

– Старость не радость, ты прав, Леня. – Смирнов поднялся, но напоследок: – Почему они тайник на крыше устроили? Ведь можно было на чердаке. И удобнее, и безопаснее.

– На крыше – под постоянным присмотром, Александр Иванович. Весьма сподручно для контроля.

– Резонно. – Смирнов направился было к двери, но в дверях остановился и снова спросил: – А зачем им тайник-то?

– Чтобы с поличным не прихватили, – устало пояснил Махов.

– Э-хе-хе, – прокряхтел Смирнов и пошел к дежурному. Лейтенант в одиночестве посредством маленького зеркальца разглядывал свои зубы. Поздно заметив Смирнова, лейтенант смутился, замельтешил лицом и руками, предупредительно поинтересовался:

– Чем могу служить, товарищ полковник?

– Я в отставке, лейтенант. Зови меня Александр Ивановичем. К тебе несколько вопросов.

– Слушаю, Александр Иванович.

– Перед тем как лезть на крышу, Трындин заходил к вам в отделение?

– Он каждый день заходил.

– А вчера?

– Про вчера я не знаю. У меня отгул был. Вчера Ночевкин дежурил.

– Как мне его найти?

– Он в отгуле. К теще в Серпухов поехал. Завтра будет.

– Все меня сегодня завтраками кормят! – раздраженно заметил Смирнов, но тут же спохватился. – Спасибо, лейтенант. Я к вам завтра зайду.

Казарян повертел самшитовую трость, подкинул слегка и помял, проверяя тяжесть. Потом кинул ее Смирнову и спел развязно давно забытое:

Дрын дубовый я достану

И чертей калечить стану:

Почему нет водки на луне?

Алик же вкрадчиво спросил:

– Зачем тебе, Саня, дубовый дрын?

– Самшитовый, – поправил его Смирнов. – Ничего себе палочка, да?

– От кого отмахиваться собираешься? – поставил вопрос ребром Казарян.

– Пока не знаю, – признался Смирнов и начал вроде бы о другом: Ребятки, я вас на завтра приглашаю в ресторан. За город.

– Алька, он копает, – брезгливо заметил Казарян.

– Свинья – она грязь всегда отыщет, – грустно откликнулся Алик.

– Ответил бы вам, козлам, как следует, но смолчу. Вы мне нужны на завтра. Ну, как?

– Бросать слабоумного друга в беде – неблагородно. А мы – люди благородные, – с чувством сказал Алик и положил благородную руку на благородное плечо Казаряна.

– С вами в ресторане от скуки сдохнешь. Я дамочку прихвачу, – решил Казарян.

– А дамочка ничего? – оживился Смирнов.

– Дамочка ничего себе, – успокоил его Казарян. – Моя ассистентка. Галей зовут. – И уже серьезно спросил: – Может, без тебя разберутся? Тот же капитан Махов, а?

– Не разберутся.

– Втянешь ты нас в историю, – тоскливо подытожил Казарян.

С утра Смирнов отправился в райисполком. Для солидности нацепил на джинсовую рубаху внушительную свою орденскую колодку – получилось забавно – и отправился. Он долго бродил по коридорам, отыскивая нужный ему отдел. Отдел нашел, но там ничего определенного сказать ему не могли, посоветовали обратиться к начальнику, который, естественно, был на совещании в Моссовете. Ждал до обеденного перерыва, не дождался, пообедал вместе с работниками районного мозгового центра и дождался наконец.

Гражданин хороших начальнических лет – вокруг пятидесяти – принял его прекрасно, можно сказать, демократически принял. Встал из-за стола, усадил, трогал руками, смотрел на рядового посетителя участливо и доброжелательно. Успокоился, поняв, что все в порядке, сам уселся и взял быка за рога:

– Слушаю вас, Александр Иванович!

Успели уже доложить сотрудники. Поэтому Смирнов начал с вопроса:

– Вам о моем деле уже, наверное, доложили ваши подчиненные?

– Доложили, доложили, – мягко, с юмором подтвердил начальник.

– Тогда у меня к вам всего один вопрос, Лев Сергеевич, – начал было Смирнов, но начальник перебил его с еще большим юмором:

– И вам доложили мои сотрудники?

– Не доложили, а предложили. Предложили называть вас Львом Сергеевичем.

– Как вас теперь называть… – со смешком вспомнил старый фильм Лев Сергеевич. – Но меня действительно так зовут. И теперь, и с самого рождения.

Пошутили достаточно. Теперь можно и по делу. Смирнов заскорбел лицом и спросил:

– Могу ли я узнать у вас, давалось ли райисполкомом разрешение на открытие кооперативного кафе в Тихом переулке? Ваши сотрудники постарались избежать официального ответа на этот вопрос.

– Мои сотрудники поступили совершенно правильно.

– Сведения такого рода – государственный секрет? Или тайна, которая может быть использована во вред кому-нибудь?

– Все проще, Александр Иванович, все значительно проще. По роду своей деятельности, деятельности органа, избранного народом, мы обязаны стоять на страже интересов наших клиентов, деятельность которых определена новым законодательством.

– Значит, вы дали разрешение на открытие кафе гражданину Шакину В.В.?

– Откуда вы это взяли?

– Раз вы защищаете интересы ваших клиентов, значит, такие интересы имеются. Следовательно, вы дали разрешение. А если вы разрешения не давали, значит, и интересов нет, и защищать нечего.

– Вы по-прежнему мастер вопросов, Александр Иванович. Или, что точнее, мастер допросов. Я ведь вас очень хорошо помню.

– Да и я тебя, Лева, сразу узнал.

– Хорошая профессиональная у вас память, Александр Иванович. Запомнить мелкого чиновника из управления в те времена, когда вы были легендой розыска, – дело непростое.

– И давно тебя, бывшего капитана милиции, народ в свои избранники определил?

– Да уж шестой год я здесь.

– Вот что, Лева, – Смирнов перестал церемониться. – Быстро, точно, без утайки: ты давал разрешение Шакину?

– Я, Александр Иванович, Шакина этого и в глаза не видывал.

– Будем считать, что ты не давал. А твои люди?

– А мои люди таких прав не имеют – давать.

– Что ж, быстро, точно, без утайки, – Смирнов с трудом выбрался из глубокого кресла, встал, опираясь на палку. – Трындин к тебе в последний раз когда приходил?

– А кто такой Трындин?

– Участковый тех мест, где несколько дней функционировало кафе "Привал странников", не зарегистрированное отделом, которым ты руководишь. Плохо руководишь, Лева.

– Вам, человеку со стороны, виднее, Александр Иванович. Как время проводите на заслуженном отдыхе?

– С пользой, – непонятно ответил Смирнов и дружески пожал руку Льву Сергеевичу.

В отделении он Ночевкина не застал: не заступил еще на дежурство гостивший у тещи в Серпухове старший лейтенант. Смирнов ждать не мог – уже пора было ехать в загородный ресторан. Он ругнулся про себя и отправился домой.

Из "восьмерки", стоявшей около подъезда, на него нахально и весело смотрела хорошенькая дамочка. "Восьмерка" – казаряновская, и поэтому Смирнов дамочке фривольно подмигнул.

– Вы – Смирнов! – догадалась дамочка в автомобильном окошке.

– А ты – Галочка.

– Галина Дмитриевна, – поправила его дамочка и улыбнулась, давая понять, что поправила не всерьез.

– Пойдем к Альке, Галина Дмитриевна, – пригласил Смирнов.

– Сейчас Роман Суренович подойдет, он за хлебом побежал, и пойдем, согласилась Галочка.

Поднялись, когда пришел Роман Суренович, посидели, ожидая Алика, который, как всегда, очень медленно чистил перышки, спустились вниз, веселой гурьбой влезли в автомобиль и поехали.

За калининградским путепроводом над Ярославской железной дорогой свернули направо и покатили мимо производственных зданий, жилых многоэтажных домов, мимо остаточных сосновых островов и маленьких дачных построек.

У входа в ресторан маялся Шакин В. В. К вечернему посещению гнезда разврата он был в приличной паре, в белой рубашке, при галстуке, в начищенных башмаках. Вполне достойный пролетарий умственного труда.

– Это что ж вы опаздываете? – предъявил претензию Шакин. Видимо, за сутки отвык от Смирнова, который, изумленно подняв брови от такой наглости, тут же предупредил:

– Скромнее будь, Шакин. – И, усмирив бунт на корабле, спросил: – Жека твой на месте?

– Вы же запретили мне без вас в ресторан входить. Не знаю.

– Ох, врешь, Шакин, ох, врешь! – опроверг его Смирнов и представил честной компании: – Прошу любить и жаловать. Шакин В.В., пенсионер.

– Вадим Владимирович, – расшифровал свои инициалы Шакин. Опасаясь, руки не протянул, кивнул лишь интеллигентно.

– Очень приятно, – протяжно отозвалась Галочка. Одна.

– Пошли, приказал Смирнов.

Заняли купе, указанное Шакиным. Его, по идее, Жека обслуживал. Стали Жеку ждать.

Жека явился в зал, как герой появляется на сцене: вместе с первыми тактами музыки. Был он и впрямь герой – под два метра, с волооким взглядом, в густых запорожских усах. Кивнул дружески Шакину, на остальных вопросительно посмотрел.

Смирнов, скользя задом по лавке, выбрался из-за стола, встал, ласково и подхалимски положил руку на плечо Жеке:

– Шеф, я вместе с тобой хочу друзьям сюрприз сделать. Пойдем, пошепчемся.

Жека одарил улыбкой компанию, которой будет делать сюрприз, и согласно зашагал за ковыляющим уже Смирновым. На лестничной площадке Смирнов уселся на подоконник и осмотрел место действия. Справа – вход в бар, где было довольно людно (дверь его была полуоткрыта), слева пустынная двухпролетная лестница на первый этаж, к выходу, гардеробу, бездействующему по летнему времени, и сортиру. Жека стоял над Смирновым, ожидая.

– Тебе о моих делах все рассказал Вадик Шакин, – не спросил, а сказал как об определенно происшедшем Смирнов.

– Владимыч-то? – спокойно отозвался Жека. – А что он мне должен был сказать?

– Друг мой Жека, – задушевно обратился к официанту Смирнов. – Очень прошу не держать меня за лоха. Вадик испугался меня разок. А тебя он боится всегда. Так что о нашем с ним разговоре тебе известно все. Для ясности уточняю вопрос: кто тот гражданин, что купил паспорт Шакина?

– Я не знаю, кто купил паспорт Шакина.

– Одобряю твою осторожность и ставлю вопрос по-другому: с кем ты познакомил Шакина в феврале?

– Да не помню я! Сколько времени прошло!

– А ты вспомни, вспомни, Жека. Мне очень нужны мои деньги, а тебе совсем не нужен скандал.

– Да вроде был такой случай: в конце зимы мужик один, вполне солидный, попросил меня свести его с человеком, которому позарез деньги нужны.

– И ты ему сказал, что деньги нужны всем, – перебил его Смирнов.

– Вот именно, но он все давил и давил, а тут мне на глаза Шакин попался, ну, я их и свел.

– И все? И больше ты ничего не знаешь?

– И все. И больше я ничего не знаю.

– Тогда про мужика. Возраст, внешность, одежда.

– Ну, лет сорока – сорока пяти. Небольшой, но здоровый. По-моему, чернявый с проседью. Одежда серьезная, без крика фирма.

– А еще что?

– А больше ничего.

– Ладно. – Смирнов поднялся с подоконника. – Считай, что я тебе поверил и убедился, что должника мне не найти. Теперь о заказе. Сделай все по высшему разряду.

– На какую сумму рассчитываете? – облегченно поинтересовался Жека.

– По твоему усмотрению.

– Будем считать – половина того, на что вас накрыли.

– Считай так.

– Легко с деньгами расстаетесь. А из-за четвертака людей за пищик берете. Непонятно.

– Из того, что тебе понимать положено, серьезно усвой одно, Жека: я очень не люблю, когда из меня фрайера лепят, – сказал Смирнов и пошел в зал.

Подойдя и не садясь, обнял Шакина за плечи, налил фужер водки, фужер пепси, проследил, как Шакин выпил и запил, сунул ему в верхний кармашек пиджака червонец и задушевно посоветовал:

– Иди домой, Вадя.

Все в купе внимательно следили за тем, как через ресторанный зал прет домой Вадя.

Смирнов задвинулся за лавку, со старческим благодушием оглядел заскучавшую в ожидании компашку и пообещал:

– Сейчас все будет.

– И сюрприз? – азартно догадалась Галочка.

– Главный для нас сюрприз, что вы с нами, – заявил Смирнов.

– О чем тогда с половым шептался? О качестве или количестве? спросил Алик.

– О количестве, переходящем в качество, – ответил диалектик Смирнов.

– Трепач ты, Санька, – заклеймил его Казарян.

И в этот момент подошел с подносом Жека. Поставил на стол объемистый графин, равномерно расселил бутылочки с пепси-колой и у каждого прибора положил по алой плоской пачке невероятно дефицитного "Данхила".

– Нет, он не трепач! – восторженно вскричала Галочка и поцеловала Смирнова в щеку.

– Раньше, чтобы добиться благосклонности прекрасной дамы, купцы дарили тысячные перстни, а теперь пачки сигарет достаточно, прокомментировал Галочкино душевное движение Казарян.

– От вас-то и пачки сигарет не дождешься, – обиделась Галочка. – Сами вечно у меня стреляете.

– Не подарок дорог, а внимание, – заключил диалог заскорузлый народной мудростью Алик, потому что уже надвигался со вторым подносом – с холодной закусью – Жека.

Приступили с энтузиазмом. Выпили – закусили. Выпили – закусили. А вскоре грянул гром электроинструментов. Ориентируясь на вкусы местных завсегдатаев, ВИА зарычал про то, что им снится не рокот космодрома, не эта, понимаешь ли, ледяная синева, а снится им, естественно, трава, трава у дома, зеленая-зеленая трава. Сон десятилетней давности. Молодежь страстно задрыгалась на малом пятачке. Бег на месте.

– Разомнемся перед горячим! Чтобы больше влезло! – решила Галочка и вырвалась из купе.

Партнерствовать обреченно отправился Казарян – по артистической принадлежности. А плясали они хорошо: умело, ловко, складно, каждый зная свой маневр.

– Она что – Ромкина любовница? – спросил Смирнов.

– Подружка, во всяком случае. Всегда с ним, – уходя от прямого ответа, сказал Алик.

– А жена Ромкина как на это смотрит?

– А жена никак на это не смотрит. Настоящие жены у настоящих армян.

– Живут же люди! – позавидовал Смирнов.

– Ну как мы? – горделиво спросила Галочка, вернувшись. Даже не запыхалась. Казарян молча отдыхал.

– Вы, Галочка, прелестны! – искренне откликнулся Смирнов.

Снова вступила музыка, и солист заныл нечто из Малежика.

– Кто это? – красивым и не своим – грудным – голосом спросила Галя.

На пороге их помещения стоял очень страшный человек. Опаленный – не в переносном, а в самом прямом смысле слова – огнем человек. Неподвижное, стянутое плоскими шрамами лицо, истонченный ожогом нос, остановившиеся, все ненавидящие глаза. Был человек одет, как жених, – в черном костюме, галстук-бабочка. Человек улыбнулся безгубым ртом и вежливо сказал:

– Ваша дама чудесно танцует. Разрешите пригласить ее на танец.

Первым опомнился Алик. Он положил ладонь на лежавшую на столе Галочкину руку и ответил:

– Прошу прощения, но этот танец дама обещала мне.

– На этот раз опоздал, – человек второй раз улыбнулся и ушел, не оборачиваясь.

– Пойдем плясать, Галя, – со вздохом пригласил ее Алик. – Деваться нам с тобой некуда.

И опять заиграли лабухи (на этот раз из Кузьмина) и опять явился человек в бабочке. Был он краток:

– Разрешите. – И скрыл в полупоклоне излишне впечатляющее лицо.

– Извините, но… – Галочка сбилась, потому что подходящего "но" найти не смогла. Человек в бабочке помог ей:

– Теперь с вами хромой дедок танцевать будет?

– А как ты догадался? – по праву дедка на "ты", обрадованно откликнулся Смирнов.

Набежал Жека с горячим и не дал человеку ответить. Осетрину на вертеле принес. Раскидал порции по клиентам, предварительно убрав грязную посуду, и недолго постоял у стола, отечески грустно оценивая взглядом, все ли в порядке на вверенном ему объекте. Недолго постоял, но до тех пор, пока обожженный человек не ушел.

Смирнов поднялся:

– Пойду прогуляюсь.

Посмотрел на себя в зеркало. Вроде ничего. Стуча палкой, прошел по коридору и свернул налево, в бар.

Полным-полно там народу было. Сидели за столиками, высасывали через соломинки нечто желто-ледяное из высоких стаканов. Глубинно, как из подземелья, неслась через динамики стационарного магнитофона глухо булькающая музыка, давали беззвучные картинки два включенных телевизора, и, естественно, мелькал красный свет. Смирнов подошел к стойке и с помощью палки взобрался на высокий табурет. На единственный свободный. Рядом сидел обожженный человек в бабочке.

– Пачку "Беломора" попить что-нибудь, – сказал Смирнов бармену и добавил, увидев непонимающе поднятые барменские брови. – Не выпить, а попить.

Бармен шикарно швырнул пачку папирос под правую руку Смирнова, где-то под стойкой сорвал крышку с бутылки пепси и опрокинул ее над большим стаканом. Пена поднялась шапкой, но на стойку на сползла. Постояла-постояла, да и осела в стакан. Бармен был умелец. Смирнов отхлебнул водички, закурил "беломорину".

– Мусор, – глядя на стойку, с ненавистью и убежденно сказал человек в бабочке.

Смирнов сполз с табурета, заглянул в обожженное лицо, спросил, утверждая:

– Значит, разговора не будет?

– Мусор, – повторил человек, не меняя позы. – Мусоряга.

Смирнов улыбнулся и пошел, нарочито стуча палкой и хромая.

– Ну а теперь я поем, – сказал он, устраиваясь в купе надолго. И стал есть. И все за столом ели. Царили оркестровые децибелы, способствуя пищеварению. Как могли, а могли сносно, занимались аэробикой разноцветные танцующие молодцы и молодицы, радуя глаз.

– Кофе настоящего, не вашей бурды, а настоящего кофе покрепче. Сможешь? – дал заказ вновь подошедшему Жеке Смирнов.

– Раз взялся, значит, смогу, – снисходительно ответил Жека.

– По две чашки! – крикнул ему в спину Казарян, а Алик спросил, не обращаясь ни к кому конкретно, у ситуации спросил:

– Встретят?

– Скорее всего, – подтвердил Смирнов его догадку.

– В солнечном сплетении у меня слегка засвербило, – радостно сообщил Казарян.

– Для сведения некоторых, по легкой эйфории забывших о своем возрасте. Каждого из нас хватит, в лучшем случае, на два полноценные удара, – сказал Алик.

– Достаточно! – беспечно откликнулся Казарян. – Достаточно для шпаны.

– А ты знаешь, сколько их будет? – откликнулся Алик.

– Неважно, сколько их будет. Важно то, что нам с тобой надо будет сразу же уложить первых трех. Вначале Саня с палкой должен быть резервом главного командования.

– Они же меня будут доставать, – напомнил Смирнов.

– Вот поэтому начать нам будет удобнее, – окончательно решил Алик.

Галя мало что понимала и от этого непонимания испугалась очень. Она смотрела на них и катастрофически трезвела.

– Галя, вы машину водите? – спросил Смирнов. Казарян ответил за нее:

– Водит, водит, кто теперь не водит. – И с ходу понял все, что надо: – Галочка, как выйдем, ты, не обращая внимания на то, что будем делать мы, сразу к машине и заводи. Возьми ключи.

Галя взяла связку и, рассматривая брелок – непристойного младенца, поинтересовалась:

– Ну, заведу. И что?

– А ничего. Сиди и жди. – Казарян посмотрел на Смирнова. – Пойдем, а?

– Кофейку попьем, Рома, – напомнил Смирнов.

Алик попытался угадать:

– Колотун, что ли?

– Легкий, – признался Казарян. – С отвычки.

Жека принес кофе и встал в стороне, ожидая похвалы за качество. Смирнов отхлебнул малый глоток кофе и оценил по достоинству:

– Отлично, Женюрка. И – быстренько – убытки.

– Уговор дороже денег, – народной мудростью намекнул на обещанное Жека.

Смирнов поставил чашечку на блюдце и полез в карман.

Объявив последний номер, музыканты отыграли его и стали симулировать подготовку к уходу. Следовательно, одиннадцать. Но все так быстро не кончается: от широко гуляющего столика уже шел к сцене гражданин с купюрой. Подошел, пошептался с руководителем, и оркестранты как бы с неохотой вновь разошлись по своим рабочим местам. "А потому, потому, потому что светофор зеленый!" – заверещал солист.

Они допили кофе.

– Пошли, – предложил Казарян, и они пошли. На лестнице Алик сказал с тоскливой надеждой:

– Дыхалки бы хватило…

Галя шла впереди, метрах в десяти, направляясь к железнодорожной платформе, у которой, среди таксомоторов – местных и московских – стояла казаряновская "восьмерка".

От продуктовой палатки наперерез им, не торопясь, двинулось несколько человек.

– Шестеро, – подсчитал вслух, негромко Алик.

Шестеро пропустили Галю и перекрыли путь старичкам. Грамотно, вполне грамотно. Троим у платформы оборону держать еще можно, а посреди пустой площади – задачка.

– Саня, ты между нами, – напомнил Алик.

Шестеро приближались. Все в светлом, как положено ныне молодым. А человека в черном с ними не было.

– Что надо? – спросил у шестерки Казарян.

Шестеро молча надвигались. Паренек покрепче встретился взглядом со Смирновым и встал в стойку. Каратэист, мать его за ногу. Второй паренек неосторожно – до возможности контакта – сблизился с Казаряном и тотчас схлопотал башмаком в голень, левой снизу – в солнечное, правой за волосы и навстречу резко поднятому колену. За волосы же Казарян откинул второго в сторону.

Пошел каратэист. Только бы не левша. Смирнов чуть раньше уклонился влево, каратэист правой ногой мощно лягнул пустоту и на мгновение замер в неустойчивом равновесии, открыв беззащитную спину. Смирнов жестоко и в полную силу ударил каратэиста палкой по почкам. Лег каратэист.

– Паленый! – крикнул обиженно кто-то из оставшейся четверки, и Паленый сей же миг возник неизвестно откуда.

– Достань его, Алик! – попросил Смирнов, и Алик сказал обрадованно, призывая Паленого к себе:

– Красавец ты мой! Явился наконец!

Человек в черном ощерил безгубый рот и, сделав шаг вперед, показал, что будет бить правой – обманка для фрайеров. Алик, обозначив правый уклон, тут же резко ушел влево и достал Паленого правым крюком в печень. И – пока не упал – прямым в подбородок. Все. Израсходовал оба своих полноценных удара. Но для Паленого этого было достаточно. Он лежал рядом с каратэистом. Обработанный Казарян, правда, уже сидел, держась за разбитое лицо.

Четверо пятились от старичков, старательно демонстрируя, что хотя и пятятся, но нападут. Не сейчас, но вот-вот. Казарян кинул себя вперед последним своим прямым ударом и достал одного.

Завыв мотором, "восьмерка" на первой скорости, рывками, двинулась к полю битвы.

– С ручника сними, дура! – заорал Казарян. Галя услышала, и машина остановилась рядом с ними. Казарян распахнул дверцу: – Быстро, быстро.

Алик и Саня, беззвучно матерясь, пролезли на заднее сиденье. Вдалеке наконец-то забулькал милицейский свисток.

– Да поедешь ты? – страшным голосом заорал Казарян на Галю, и они поехали.

Переезд через фрязинскую ветку был закрыт: издалека стучала приближающаяся электричка. Казарян открыл дверцу, обошел капот и сказал Гале:

– Подвинься.

Сзади подкатил таксомотор и гуднул. Казарян обернулся. Таксист через окошко показывал большой палец.

– Что ж не помог? – мрачно спросил Казарян.

– Не успел. Пока монтировку искал, вы уже дело сделали.

– Долго искал.

Казарян влез за руль. Пошарил по карманам, нашел коробочку, поел блестящих шариков. Пробежала электричка, уютно светя желтыми окнами. Подняли шлагбаум.

На Ярославском шоссе Казарян дал девяносто и виртуозно засвистал пугачевскую "Делу – время, делу – время, потехе – час!". Галя вдруг, как тот, что сидел на площади, прикрыла лицо ладонями.

– Пристегнись, – сказал Казарян.

Галя отняла руки от лица, щелкнула ремнем безопасности. Казарян добавил:

– И успокойся.

– Как вы можете, как вы можете так! – запричитала она и опять закрылась ладонями.

– Не понял, – строго заметил Казарян. Галя снова отняла руки от лица, посмотрела на него, обернулась и быстро глянула на Алика с Саней.

– Вы – мясники! Вы понимаете, что вы – мясники, убийцы?

– Не понимаем, – всерьез отозвался Смирнов.

– А, да что с вами разговаривать! – Галя махнула руками и заплакала.

– Ты лучше поплачь, – посоветовал Казарян. – Помогает.

Галя заплакала в голос, а Алик спросил у Смирнова:

– Ты за этим в Москву приехал, развлечься? Скучно там, у моря?

– Дурак ты, Алька, – ответил ему Смирнов.

– Ловко ты этого каратэиста достал, – вспомнил Казарян.

– Мне один капитан-десантник, афган, про этих каратэистов все точно объяснил. Вся эта хренотень – набор штампов. У хорошего каратэиста их шестнадцать, у приличного – восемь, а у таких вот – четыре, не больше. И обязательно с копыта начинают. Так что достать такого – дело нехитрое.

– А ножки ослабли. И в коленях – мандраж, – проанализировал свое состояние Алик.

– Сам же говорил – нас теперь на два удара хватает. И все. Следовательно, ты использовался полностью.

– Да, ребятки, старость – не радость! – любимым своим трюизмом откликнулся Смирнов.

– Старички, – про себя решила притихшая уже Галя. – Богобоязненные старички. – И хихикнула.

Казарян покосился на нее и спросил:

– Отошла?

– Симпатично погуляли. Развеялись слегка.

Въехали в Москву. Довезли Галю до ее дома, а сами поехали к Алику.

Умываясь в ванной, Алик увидел себя в зеркале и огорченным криком задал вопрос Смирнову и Казаряну, устало возлежащим в креслах перед выключенным телевизором:

– Когда же я себе личность так покарябал?

– Во-первых, известно когда, – ответил Казарян. – А во-вторых, не ты, а паренек, которого ты достал. Он падал, ручками от огорчения взмахнул слегка и тебя задел.

– Да… А мне в понедельник записываться на телевидении, – сообщил, войдя в столовую, Алик и вальяжно рухнул на диван.

– Загримируют, – мрачно успокоил его Смирнов.

Помолчали недолго. Алик не выдержал, спросил:

– Что это было, Саня?

– А я не знаю, – с идиотским смешком ответил Смирнов.

– Темнишь? – попытался догадаться Казарян.

– Зачем мне это нужно?

– Тогда объясни, почему и куда копаешь, – предложил Алик. Смирнов начал издалека:

– Помните, у меня собачка была, Бетькой звали. Замечательная была собачка, добрая, умная, к миру расположенная, всех любила. Единственное, что ее приводило в ярость – аномалии. Помню, однажды гуляли мы с ней в скверике нашем, а там парочка одна вместо того, чтобы на скамейке сидеть, на травке расположилась. Так Бетька, миролюбивая Бетька, такой скандал учинила! Всякая аномалия – непорядок, а непорядок терпеть нельзя. Налицо явный непорядок. Открывается кафе, только для того, чтобы закрыться, милиционеры с крыш падают…

– Зачем тебе все это, Саня? – перебил его Казарян.

– Я же объясняю: я, как Бетька, в ярость впадаю от аномалий.

– И больше ничего сказать не можешь?

– Пока ничего.

– Ну, хоть соображения ума имеются?

– Соображения ума имеются.

– Мы чем можем помочь? – вступил в разговор Алик.

– Кстати, я узнавал в ОДТС, – сказал Казарян. – Заказов на сторону по искусственному кирпичу цех не выполнял.

– Значит, ворованный, – решил Смирнов. – Концов, следовательно, не найдешь.

– Так чем же мы тебе можем помочь? – повторил свой вопрос Алик.

– Подождите пока, ребятки. Пусть вначале свечусь я один.

Наконец он застал Ночевкина. Одуревший к концу дежурства младший лейтенант долго пялился на Смирнова, пока не сообразил, кто перед ним. Сообразил и обрадовался своей сообразительности:

– Так мне о вас лейтенант Перфилов говорил!

– И что он обо мне говорил?

– Что вы интересовались, кто последний с Юрой Трындиным разговаривал. Так это я разговаривал.

– Тогда у меня к тебе, лейтенант, несколько вопросов. Первый: говорил Трындин тебе, что получил анонимное письмо о наркотиках?

– Нет.

– А о наркотиках вообще в этот день разговор был?

– В этот день не было. А вообще-то он этими делами очень интересовался. Я капитану Махову из МУРа об этом уже рассказывал.

– С Маховым я побеседую про наркотики. А ты мне об этом дне расскажи поподробнее. Ну, вспомни, вспомни, Ночевкин! У тебя же хорошая память!

– Не жалуюсь, – согласился Ночевкин и обратился к своей хорошей памяти. – Первый раз он забежал к нам часов в двенадцать, начальника спрашивал, а начальника не было. Тогда он решил в райисполком сходить…

– Ну и?..

– Ну и пошел. Через час вернулся и опять начальника спросил. А начальник все еще с совещания не возвращался. Тогда Трындин решил пообедать и по участку прогуляться. Больше я его не видел. А в пять все это случилось…

– Подробности, подробности, Ночевкин! Что он о визите в райисполком говорил?

– Говорил, что чертовщина какая-то получается, путаница, не понять ничего…

– А что он хотел понять?

– Кто его знает. Наверное, об этом с начальником хотел посоветоваться.

– Страна Советов, – сказал Смирнов. – Спасибо тебе, Ночевкин.

– Так помог чем-нибудь? – обрадовался старший лейтенант.

– Еще как!

Суббота была, ленивая летняя суббота. Алик уехал на дачу к жене своей, которая пасла там свою любимую внучку Ксюшу. Уехал временным, на два дня, подпаском. И для Романа суббота была святым армянским семейным днем. Так что приходилось гулять в одиночестве.

Смирнов доковылял до центра. У чумового "Детского мира", на остановке сорок восьмого троллейбуса с устрашающей табличкой "Посадки нет", пользуясь видимыми признаками своей инвалидности, влез в салон и выбрал местечко посимпатичнее.

Троллейбус повернул на Кузнецком мосту и через Большую Лубянку поплыл к Сретенке. Москва, Москва! Мещанская, Крестовский мост, Ярославское шоссе. Вот и сельскохозяйственная выставка.

К входу в полуцилиндр "Космоса" Смирнов добирался довольно долго – не по его ногам стала эффектная лестница. У хода бдел швейцар. Но на что-то хитрое имеется кое-что с винтом. Смирнов извлек книжечку. Книжечка была красного сафьяна с золотом. Такие простым смертным не дают. Швейцар Смирова пропустил.

Бар искал самостоятельно, без расспросов. Нашел-таки, в конце концов, по табличкам, благо знал, как слово "бар" по-иностранному пишется.

Мило, очень мило, главное – малолюдно. Не время еще, не вечер; лишь в углу настойчиво наливалась шампанским четверка молодых громадных скандинавов, да за стойкой тихо грустил под импровизацию Дейва Брубека искомый Денис. Повезло на этот раз. Только вот опять на высокий стульчик лезть.

А на полках-то, на полках! И советское, и заграничное, и полное, и початое – пей – не хочу! Хорошо быть иностранцем! Денис вопросительно, не узнавая, посмотрел на Смирнова.

– Налей коньяку сотку. И водички запить, – сделал заказ Смирнов.

Денис без улыбки (не уважал аборигенов) заказ мгновенно выполнил. Смирнов споловинил, запил водичкой и приступил к демонстрационному разглядыванию Дениса.

– Что-нибудь еще? – не выдержал Денис.

– Не узнаешь? – спросил Смирнов.

– А почему я вас должен узнавать? Вы – киноартист? – изысканно хамя, вопросом на вопрос, ответил поднаторевший во всем бармен. Смирнов извлек из кармана мятую пачку "Беломора", коробок спичек, закурил. Морщась от плебейского дыма, Денис придвинул к брошенной на стойку пачке фирменную мальборовскую пепельницу. Воспользовавшись барменовской любезностью, Смирнов осторожно уронил в пепельницу обгоревшую кривую спичку и сказал назидательно:

– Ты, как высокий профессионал, клиента с первого раза срисовывать должен.

– Я, как высокий профессионал, должен обслуживать клиента быстро и вежливо. И все.

– Следовательно, со мной разговаривать не хочешь?

– А, собственно, о чем?

– О "Привале странников", например.

– Я туризмом не увлекаюсь. – И глазом не моргнул. Ушлый паренек.

– А чем ты увлекаешься, если не секрет? Не нумизмат ли?

– В каком смысле?

– В самом прямом. Как любитель и коллекционер денежных знаков. Смирнов допил сотку и ухмыльнулся, обнажив хищную искусственную челюсть. Налей-ка еще сто.

– Мне кажется, что вам достаточно, но что ж? – Денис тоже улыбнулся и артистично налил.

– Ты еще и консультант, – отметил Смирнов, придвигая стакан.

– Извините, я на минуту отлучусь, – сообщил Денис и исчез за незаметной дверью в деревянной стене. Смирнов самую малость поскучал один, а потом от нечего делать обернулся к гуляющим скандинавам: любопытно было, чем они там занимаются. Самый здоровый и веселый тотчас поймал его взгляд и, приветствуя, поднял полный фужер. Смирнов салютовал стаканом. Тогда скандинавы – все – вскричали:

– Гип-гип ура!

А Смирнов ответил:

– Давайте, ребятки, давайте!

Поняли друг друга и продолжили занятия. Каждый – свое: скандинавы открывать очередную бутылку, Смирнов – двигать пепельницу по стойке. Вернулся Денис. Спросил холодно:

– Чем еще могу быть полезен?

– Рассказом о "Привале странников".

– Я вас не понимаю, гражданин.

– Тебя Денисом зовут?

– Могли бы вы обращаться ко мне на "вы"?

– Вас Денисом зовут?

– Да, меня зовут Денисом.

– Три дня тому назад вы, Денис, обслуживали меня в кооперативном кафе "Привал странников". Вы и сейчас в нем работаете?

– Вы что-то путаете, гражданин. Работаю я здесь.

– Да ну? – удивился Смирнов и махом принял вторые сто граммов. Выдохнул, запил и продолжил: – Учти, мой петушок, я приду с двумя свидетелями, и ты расколешься до задницы.

– Вы – работник правоохранительных органов?

– Я – пенсионер.

– Тогда вот что, гражданин пенсионер. Выметайтесь-ка из помещения.

Смирнов через стойку схватил Дениса за грудки, но словесно оформить свои действия не успел, потому что за его спиной негромко и строго спросили:

– Что здесь происходит?

Смирнов отпустил Дениса и обернулся. Молодой человек с приятным малозначительным лицом, в идеально сидящем на нем светлом, в тонкую полоску костюме благожелательно смотрел на него. Смирнов медленно сполз с высокого стульчика, а Денис пояснил:

– Гражданин выпил лишнего и буянит.

– Подробнее, – предложил изложить молодой человек.

– Обвиняет меня в каких-то непонятных грехах, ругается непристойно, руки распускает. Вы же сами видели.

Молодой человек извлек из нагрудного кармана опять же красную книжицу и сказал, сочувствующе глядя Смирнову в глаза:

– Пройдемте, товарищ.

Товарищ Смирнов обернулся к Денису и пообещал:

– Мы еще увидимся, Денис.

Они пошли. Они шли длинным коридором до тех пор, пока молодой человек не сказал, тронув сзади Смирнова за плечо:

– Сюда, пожалуйста.

Уютный такой закуток – кабинет в миниатюре. Столик, стульчик, два креслица. Молодой человек прошел за столик, сел на стульчик и, жестом пригласив Смирнова в креслице, представился и приступил к своим служебным обязанностям:

– Капитан Покатилов. Будьте любезны, удостоверение личности. Паспорт или что-то, объясняющее, кто вы и что вы.

Уже сидящий в креслице Смирнов без сопротивления протянул капитану Покатилову свой сафьяновый документ. Капитан с видимым удовольствием осмотрел толстенькую книжицу, сперва снаружи, потом заглянул внутрь. Наметанным глазом сверил фотографию с оригиналом, закрыл книжечку и обаятельно улыбнулся.

– Солидный документ, коллега.

– Какой дали!

– Неудобно мне, Александр Иванович, вам, именно вам, нотации читать, но, к сожалению, приходится. Не стоило бы здесь, в гостинице, в присутствии иностранцев, дискредитировать звание почетного милиционера.

– Чем это?

– Извините, но от вас – как из бочки…

– Господи, ничего не изменилось! Один мой друг, самый давний и близкий друг, лет двадцать пять тому назад сформулировал жизненный закон, которым следует руководствоваться любому непривилегированному гражданину нашей страны. Звучит он примерно так: если я хоть чуть-чуть выпивши, то в отношениях с милицией труслив и беспринципен. Он прав, капитан Покатилов?

– А вы шутник, Александр Иванович, – заметил капитан Покатилов и снова раскрыл смирновскую книжечку. – Никак не разберу, кем подписано ваше удостоверение.

– Чурбановым, капитан. Чурбановым.

– Да-а… Прискорбный факт, не правда ли, Александр Иванович?

– То, что произошло с Чурбановым, капитан?

– Опять шутите, опять шутите. Прискорбный факт в том, что ваши заслуги перед милицией оценил государственный преступник Чурбанов.

– Намекаешь на то, что никаких заслуг не было?

– Да ни на что я не намекаю. Просто размышляю.

– У меня еще одно удостоверение имеется. На орден. Подписано Председателем Президиума Верховного Совета СССР Леонидом Брежневым.

– А Лаврентий Павлович вас никак не отмечал?

– Ох, если бы не закон Спиридонова! Сказал бы я тебе, капитан…

– А вы скажите. Мы ведь вдвоем.

– Но разговорчик-то ты пишешь? У меня слух хороший, а твой магнитофон – плохой, потому что шумит. Старый.

Капитан Покатилов засмеялся, вышел из-за стола и сказал пенсионеру Смирнову:

– Пойдемте. Я вас провожу до выхода.

Опять пошли по коридору. К лифту. Не оборачиваясь к идущему сзади Покатилову, невинно спросил:

– Бармен Денис – дружочек твой?

И на этот раз капитан не ответил. Посмеялся только опять.

Леню Махова побеспокоить бы. Но отдыхает сыщик. Пусть себе отдыхает. Заслужил. Смирнов сорок восьмым доехал до Сретенских ворот, по Рождественскому бульвару спустился к Трубной и на тридцать первом двинул к Остоженке. Петровский, Страстной, Тверской, Суворовский, Гоголевский скромное бульварное полукольцо. Ни привлекать, ни завлекать, ни отвлекать, – так, деревца да дома в кривой рядочек. Что же вы делаете с ним, московские бульвары? Ни обид от невысказанной только что гордыни, ни болезненной жажды поиска, ни горечи прожитого, ни обвального страха перед тем, что осталось жить самую малость… Он и Москва. И нет никого. И нет ничего. А есть непоколебимая вера, что это навсегда: он и Москва.

Сразу прошел к пепелищу. Мальчишкам было хорошо: дверь была открыта. А теперь, когда все сгорело к чертовой матери, вход законопатили как следует – двухметровыми дефицитными новыми досками. Крепки задним умом отцы района. Ох, крепки! Смирнов погулял вокруг пожарища – примеривался. Не прорваться среди бела дня, заметят, изобличат, разгневаются. Виноватым за все сделают, потому что крайне необходим в данном случае кто-нибудь виноватый.

Смирнов головешкой по новой доске написал "Саша" и отправился домой. По пути все принюхивался к себе – ходил, пылился, потел предостаточно. Как немолодой уже человек, он более всего опасался, что окружающие могут почувствовать запах старой псины, исходящий от него.

Под душем как следует помылся с мылом. Переоделся в свежее и уселся перед балконом. И скучно что-то стало. Набрал казаряновский телефон.

– Ты что делаешь, Ромка?

– Дрова рублю! – злобно отозвался в трубке Казарян.

– Бросай колун, езжай ко мне, – приказал Смирнов.

– Ты что думаешь, у меня других забот нет?! – бешено залопотала трубка. – Крестничек твой, Армен, цветок жизни, мать его за ногу, тут такое устроил!

– Ты его от моего имени высеки, Рома.

– Его высечешь, – пожаловался Казарян и добавил: – Я ему морду набил.

– Ну, вот видишь, все дела сделаны, валяй ко мне.

– Не могу, Саня.

– Ты что, еще прощения у Армена не попросил?

– Ага.

– Ну и черт с тобой! – вдруг обиделся Смирнов и бросил трубку.

Альки – нету, Ромки – нету, дела – нету. А всего-то половина шестого. Смирнов включил телевизор. Всюду бурлила жизнь. Спорили, кричали, иронизировали – убежденно, с удовольствием, без тормозов. Хорошо! Убедившись, что все в порядке, Смирнов телевизор выключил и пристроился на диванчике. Ногу натрудил, и она заныла. Ныла, ныла и стала понемногу затихать. Незаметно подкатило томное преддверие сна. И – надо же, грянули длинные звонки междугородной. Естественно, Лидия.

– Ну, как ты там? – так, между прочим, осведомилась через тысячу с гаком верст Лида.

– Да все нормально.

– А дела?

– Какие дела? – удивился жениной осведомленности Смирнов, но вовремя вспомнил, что смылся он в Москву по наспех сочиненному поводу – хлопотать о пересмотре его не по чину скромной пенсии. – А-а, дела! Дела в порядке. Обратился в министерство с подробнейшим ходатайством. Алька помогал бумагу составлять. Теперь вот жду аудиенции.

Врал Смирнов убедительно, как в молодые годы. Лида верила.

– Ты к Валерке обратись. Он поможет.

– Не буду я обращаться к твоему знатному брату, – мрачно и на этот раз абсолютно искренне заявил Смирнов.

– Почему ты его не любишь, Саша? – в который раз задала вопрос Лида.

– О, господи! – взмолился Смирнов и, давая понять, что разговор о брате безоговорочно прекращается, спросил: – Как дома?

– Дома как положено, – холодно ответила обиженная Лида и задала главный вопрос: – Когда появишься?

– Да, понимаешь, все зависит от начальства. Подожду немного для приличия, а потом начну действовать: ходить, нажимать…

– В Москве хорошо, Саша? – спросила Лида. И Смирнов не стал притворяться, ответил:

– Хорошо.

– Дурачок ты! – ответила всепонимающая Лида. – Как нагуляешься, бери бабку Варьку с выводком – и к нам.

– Будет сделано!

– Пьете втроем сильно?

– Да что ты, Лида!

– Знаю я вас. Ну, в общем, скучаю без тебя. Целую. – И повесила там, далеко-далеко, трубку.

Пронесло. Смирнов обрадовался – захотел есть. Прошел на кухню, открыл холодильник, посмотрел на початую бутылку водки, только посмотрел, достал масло, яйца, быстренько сделал яичницу и с огурчиками-помидорчиками умял ее. Попил кофейку со сливками и осоловел. Вышел на балкон – развеяться. Город утихал. Ушел общий шум, и стали прорезаться отдельные звуки: звонкий детский голос, грубый мужской смех, грохот бросаемых магазинными грузчиками ящиков. Прибегал и убегал автомобильный шелест. День кончился, но до темноты еще далеко. Нет конца безработной субботе. А впереди еще воскресенье.

Он покопался в Алькиных кассетах. "Если наступит завтра". На три часа. Подходит. И интересно все-таки, что будет, если наступит завтра. Смирнов включил видео. Начались головокружительные приключения дамочки, чья фантастически обаятельная улыбка шоково действовала на персонажей и зрителей. Смирнов с трудом прервался на программу "Время", и, даже не дослушав прогноз погоды, вновь кинулся вслед за дамочкой в немыслимые авантюры. Не заметил, как совсем стемнело.

Дамочка-авантюристка вместе со своим напарником-любовником решили грабануть амстердамских ювелиров. Смирнов напрягся в ожидании. И тут вырубилось электричество. Тьма беспросветная до тех пор, пока не проступил серо-туманный просвет окна, по которому Смирнов сориентировался в настоящем моменте жизни. Осторожно поднял, ощупал ставшую привычной самшитовую палку и опасливо, как по болоту, направился к двери.

Из-за двери уже доносились взволнованные соседские голоса, еле слышимые – хорошо была оббита дверь. И вдруг совсем рядом:

– А у Спиридоновых кто-нибудь дома есть?

Снизу визгливый женский голос:

– Да есть, есть! Я видела, у них свет горел. Все о перестройке говорит, а о таком безобразии молчать будет. Как же, мелочь, пустяк, не до того великому журналисту!

Язва, живущая этажом ниже. Она уже интересовалась у Смирнова, кто он такой. Смирнов открыл дверь, вышел на площадку и объявил злорадно:

– Нету великого журналиста! На даче он. А что надо?

– Надо, чтобы электричество было. Хотя бы без демократизации, откликнулась снизу местная ведьма и, считая разговор со Смирновым законченным, сказала кому-то: – Вы в ДЭЗ звоните, а я в аварийную службу.

Смирнов потоптался малость в полной темноте и, как слепец, выставив вперед руки, направился к родимой двери. Наткнулся на нее, закрытую, хоть он и не закрывал ее. Видимо, сквозняком притянуло. Слава богу, защелка на предохранителе. Он вошел в прихожую, в почти такую же тьму. Почти незаметно светился дверной проем в столовую. Он последовал туда.

Что это было? Озарение, звериный инстинкт, предчувствие страшной опасности от закрытой не им двери? Или вторым зрением увидел нечто? Что это было?

Сам от себя такого не ожидая, он рухнул на одно – здоровое – колено и двумя руками вознес над собой палку. Нечто гибко-тяжелое обрушилось на палку и отлетело в сторону. Тотчас Смирнов со страшной силой опустил палку вниз перед собой. И попал: кто-то глухо взревел. Смирнов слегка расслабился, за что и поплатился: его безжалостно ударили ногой в живот. На мгновенье он потерял сознание.

Очнулся он, когда его, как мешок, волокли к балкону. Не волокли волок. Человек, беспрерывно матерясь шепотом, тащил его по паркету за воротник рубашки одной рукой. Попал, видно, Смирнов, попал.

Смирнов скользил по полу, туго соображая. Палки в руке не было. Теперь только одно: сохраниться, сохранить силы на последнее. Не сопротивляться пока, не сопротивляться. Человек втянул его на балкон, наклонился над ним и тихо спросил:

– Оклемался, падло?

За грудки поднял Смирнова, приставил к стене. Смирнов понял, что сейчас будет, и как мог напряг брюшной пресс. Человек с левой, всем, чем мог, ударил его в солнечное сплетение.

Теперь согнись и мягко ползи по стене – пусть думает, что попал. Смирно безвольно сел на пол. Человек за грудки вновь поднял его и заглянул в глаза. Они знали друг друга, они узнали друг друга. Удовлетворенный увиденным, человек сказал:

– Ну а теперь, полковник, пора выходить в открытый космос.

Пора, солдат, он прав, пора! Смирнов кинул свою девяностокилограммовую тушу на человека, ударил его позвоночником о железные перильца балкона, подсев, перекинул за ноги податливое в шоке чужое тело через балконное ограждение и сел на кафельный пол.

В открытый космос вышел не он, вышел другой, чье тело издало несильный звук, встретившись с землей.

Смирнов метнулся к входной двери – закрыть, закрыть как следует. Закрыл на все замки и опал, сполз вниз на преддверный пыльный коврик. Нос намокал внутри и снаружи – от слез, от пота ли? Смирнов шмыгнул влажным носом, привалился к двери и закрыл глаза.

Сколько он так сидел – ему неизвестно. Открыл глаза потому, что изменился световой режим: из дверного проема столовой легла на коридорный пол жесткая полоса нестерпимо яркого света. Электричество врубили. Он встал, включил дополнительно и верхний свет, включил лампочку в прихожей, включил лампочку в коридоре.

Решился наконец: выйдя на балкон, посмотрел вниз.

Не было там ничего: ни толпы, ни кареты "скорой помощи", ни разбитого падением тела. Вполне сносно освещенный окнами тротуар, чуть дальше скверик, еще дальше – пустые сгоревшие дома. Смирнов решительно направился на кухню, достал из холодильника початую бутылку водки, кривой пупырчатый огурец, а из шкафа – стакан. Налил полный, не отрываясь, принял его и, закусив несоленым огурцом, стал ждать, когда в желудке уляжется доза. Дождался и пошел в столовую искать.

Палку нашел сразу: она была на виду. А штуку, которой ему хотели проломить башку, обнаружил после долгого ползания на четвереньках под телевизионным столиком.

Нет, не проламывать башку должна была эта штука. Отключать без следов. Добротно и изящно исполненная резиновая короткая дубинка со свинцовым стержнем внутри.

Смирнов сел в кресло, положил дубинку на журнальный столик, придвинул к себе телефон, но звонить медлил, ожидая водочного удара. Снизошло-таки: обнаружился добрый костерок в желудке, отпустило напряженные мышцы живота, сладостно загудели суставчики.

Он набрал номер, долго слушал длинные звонки и сказал в ответ на хриплое – со сна – казаряновское "да":

– Ты мне нужен, Рома.

– Ты знаешь, который сейчас час?! – закричал возмущенный Казарян.

Смирнов глянул на часы. Было без двадцати минут час. Ответил:

– Знаю.

– Пьяный, что ли? – уже миролюбиво поинтересовался Казарян.

– Рома, моя машинка у тебя далеко запрятана?

– Так серьезно, Саня?

– Да.

– Буду через полчаса. Жди.

– И с машинкой, – распорядился Смирнов.

Через полчаса он спросил у закрытой двери:

– Кто?

– Открывай, Саня, – ответил неподражаемый казаряновский голос. Смирнов открыл, и в прихожую ввалился оживленный, энергичный, успокаивающий Роман:

– Ну, что тут у тебя?

…После того, как он в подробностях узнал, что у Смирнова, они сидели в креслах, и Казарян небрежно вертел в руках резиновую дубинку. Повертел, повертел, положил на журнальный столик, заломил за спину правую свою руку, и, задрав куртку, вытащил из-под ремня хорошо упакованный сверток:

– Держи.

Смирнов, щелкнув резинкой, размотал пластиковый пакет, гремя вощеной бумагой, раскрыл непонятное, в промасленной тряпке, раскинул на столе тряпицу и обнаружил пистолет с пятью снаряженными обоймами. Родной свой парабеллум, принесенный им в сегодняшний мир с той войны.

– С ним спокойнее, – признался Смирнов и, виновато улыбнувшись, стал тщательно обтирать тряпкой свою машинку. Ствол, рукоять, обоймы.

– Уж куда как спокойнее! – проворчал Казарян. – Теперь нам бы догадаться, зачем тебя убивают.

– Яснее ясного. "Привал странников".

– Это – повод, Саня, а причина? Ну, что тут особенного? Посуществовало недельку кооперативное кафе, оказалось нерентабельным и закрылось.

– Рентабельность не неделькой определяется. Но для чего-то оно существовало – вот это я и хочу знать.

– Знание – сила, – согласился Казарян. – Страшная сила. Выходит, ты хочешь знать такое, что лучше этого и не знать.

– И, значит, такое скверное, что для сокрытия этой скверноты без колебаний идут на убийство.

– Пойди туда, не знаю куда, найди то, не знаю что. Не нравится мне эта детская игра, Саня. Ох, не нравится!

– Я тебе не успел сказать кое-что, Рома. Я узнал гражданина Советского Союза, которого запустил в космос. Это Андрей Глотов, известный на Москве бомбардир.

– И что, от этого тебе легче или тяжелее?

– От этого мне все еще непонятней. Глотов, как раз перед моим отъездом в Среднюю Азию, был осужден за избиение, приведшее к смерти, на двенадцать лет. В конце, следовательно, восемьдесят второго года. Как тебе известно, за такие дела срок не косят. Ему бы в лагере строгого режима чалиться, а он с балконов прыгает.

– Шуточки у вас, боцман…

– Я себя бодрю, Рома. – Смирнов смотрел на Казаряна. – Тот автомобиль, который должен был увезти мой труп, увез труп Глотова. Ни шума, ни криков, ни следов – ничего не было. Сон, бред, галлюцинация. Только вот дубинка здесь. Почему увезли? Боялись? Чего? Труп ничего не скажет.

– Может, живой еще был? – перебил Казарян.

– Если и живой, то ненадолго. Оставить его – хороший шанс связать мне руки. Примитивного грабителя я выбрасываю с балкона. Длинное дело о превышении мер необходимой самообороны, гражданин под следствием, оправдывается, некогда ему "Привал" копать, да и веры ему маловато… Почему увезли труп Глотова, увезли быстро и без колебаний? Скорее всего боялись, что его опознают.

– Он же в бегах, Саня.

– Ну и что ж? В данном случае он не беглый, он – мертвый. Зачем его прятать? Я буду копать "Привал" дальше, – сказал Смирнов и тоже выпил.

– Чем я могу тебе помочь? – повторил Казарян.

– Это опасно, Рома.

– Я испугался, – зло сказал Казарян. – Но все-таки?

– Я пытался расколоть Дениса, бармена из "Космоса", твоего знакомого. И мимо…

– Ну конечно. Куда тебе, с твоими старомодными представлениями о добре и зле, на такую межконтинентальную штучку. Что тебе от него надо?

– Какие-нибудь концы. Кто его в "Причал" нанимал, через кого, был ли кто-нибудь из известных ему клиентом этого кафе? В общем, на кого можно выйти?

– Он мой, Саня. Еще что?

Смирнов встал с кресла, взял самшитовую свою палку, подкинул, поймал.

– До чего же я умный, Рома! Помогла мне эта палочка! Ой, как помогла! – Пошел к двери выключить верхний свет. Выключил. Уютнее стало, интимнее. Добавил: – А ничего они с электричеством придумали!

– Они и с тобой неплохо придумали. Только не предполагали, что старичок еще в такой приличной форме.

– Надо завтра узнать, что там с электричеством было. – Смирнов вернулся в кресло.

– А что это тебе даст?

– Ничего. Просто хочется знать, как они работают.

– Судя по всему, чисто. Серьезная шайка…

– Это не шайка, Рома. И даже не банда. Это команда. Спецотряд особого назначения.

– Чей?

– На этот вопрос я и ищу ответ.

Казарян придвинул телефон. Набрал номер и ждал, ждал, ждал.

– На кой черт ты ее будишь?! – возмутился Смирнов.

– Ничего, пусть жирок растрясет. – И в трубку: – Я здесь у Сани заночую.

И все. И бросил трубку.

– Зачем ты так с Зоей-то?

– А жена! Хочу – казню, хочу – милую.

– Я до сих пор не пойму, почему ты на ней женился.

– Она мне сына родила.

Светлело небо за окном. Не сговариваясь, они вышли на балкон. Долго вглядывались в темно-серую муть асфальта внизу. Ничего, естественно, не увидели.

– Спать, – сказал Смирнов. – Завтра как следует посмотрим.

– Сегодня, – поправил его Казарян. – И ни хрена не найдем.

– Скорее всего, – согласился с ним Смирнов. – Но все-таки посмотрим с утра.

Какое там утро! Глаза еле продрали к десяти, кое-как позавтракали и спустились вниз. На асфальте, как раз под Алькиными окнами, дети нарисовали классы (или ранее были нарисованы?) и, расставляя-соединяя ноги, прыгали увлеченно. Два мальчика и девочка. Казарян попрыгал тоже. Дети на это время прервались и снисходительно наблюдали за причудами пожилого дяди.

Другой пожилой дядя оглядывал окрестности. Пожалуй, только здесь, в старых переулках, сохранилась истинная Москва. Малолюдство, отлаженный покой, привычное течение жизни. Бабка вешала белье. Суровый пролетарий ковырялся во внутренностях древнего "Москвича". Представители самых разных сословных слоев, знающих друг друга с пеленок, обсуждали, стоя вольным кругом, нечто важное. Скорее всего игру "Спартака". Жены представителей с детскими колясками сидели в тени. А на солнцепеке в скверике тяжело дремал похмельный. Порядок. Картиночка понятная, приятная на вид.

– Пошли, – подойдя, сказал Казарян.

– Коли так, то пошли, – откликнулся Смирнов, и они отправились к казаряновскому автомобилю.

Автомобиль уехал, и тогда похмельный и ничем не приметный мужичок лет тридцати перестал дремать, поднялся со скамейки и пошел по своим делам.

В машине Смирнов спросил:

– Ты пьяного в скверике видел?

– Видел. Вполне убедителен.

– Вполне, вполне, – подтвердил Смирнов. – Только одно смущает: если бы свой, местный, не дремал бы, а трепался со своими, если приблудный, с ночи потерянный, то какого черта на солнцепеке, а не в тени, свободные скамейки и в тени имеются.

– Теневые скамейки спинками к подъезду, с них выходящих из дома не понаблюдаешь, – догадался Казарян и огорчился. – Ты начал психовать, Саня, ты ищешь логики в поступках пьяного.

– Может быть. Все может быть. Но почему ты думаешь, что после того, что произошло, они меня с поводка спустят?

– Короткий поводок – заметен. Если тебя и ведут, то на длинном. Мы куда, Саня?

Они катили по бульварам. А сейчас остановились на светофоре у площади Пушкина.

– Сначала к тебе, а потом к Альке на дачу.

– Дела! Туда же сто верст! – горестно вспомнил Казарян. Спохватился: – А ко мне зачем?

– Ты мне не все отдал, Рома.

– Глушитель тебе на кой черт?! Ты же защищаешься!

– В данном случае защищаться надо, не привлекая ничьего внимания.

– Господи, втянешь ты меня в историю! Да и тебя, Саня, вполне могут прикончить. Я к Альке на дачу Галочку приглашу? – предложил Казарян и остановил машину у телефона-автомата.

– Валяй, – разрешил Смирнов.

– Порядок, – констатировал быстро вернувшийся Казарян, включил мотор.

– Она что – не замужем? – поинтересовался Смирнов.

– Почему? Замужем. Муж – гениальный физик. А постоянно с гением скучно.

– С тобой – интересней, – пробурчал Смирнов.

– Скорее всего. Но, главное, мне с ней интересно. Такая разница в годах сильно меня бодрит.

Роман привычно поцеловал жену в щеку и проследовал вглубь обширной, полученной в наследство от отца-профессора квартиры. Смирнов и Зоя остались в передней целоваться всерьез. Раздобрела, раздобрела тоненькая машинистка из муровского машбюро. Смирнов отпустил Зойкины бока:

– А крестник где мой?

– Смылся, чтобы с тираном-папашей сегодня не встречаться.

– Завтра-то все равно встретится.

– Ну, к завтраму наш армянин остынет.

Неостывший армянин издали, от двери кабинета крикнул:

– Слава богу, нашел – в столе валялся! – и направился на кухню. Оттуда явился с набитой матерчатой сумкой.

– Ну, мы поехали, – сказал жене Казарян и погладил ее по щеке.

– Куда? – робко поинтересовалась Зоя.

– К Альке на дачу. Армену скажи, что я ничего не забыл.

– Когда будешь?

– Когда буду, тогда и буду.

– Вот так и живу, Александр Иванович, – пожаловалась Зоя.

– Хорошо живешь, – осадил ее Казарян и Смирнову: – Поехали.

Смирнов поцеловал Зою еще раз. На прощанье.

В машине Казарян вытащил из сумки пистолетную сбрую:

– Дома не стал отдавать. Зойка увидела бы, забеспокоилась. Держи.

Смирнов скинул легкую куртку, вмиг приспособил сбрую, вытянул из-за пояса пистолет, засунул его в положенное место, под мышкой, вновь надел куртку и сказал:

– А глушитель где?

Казарян вынул глушитель из кармана и помедлил отдавать, полюбовался:

– Были же умельцы, Саня! Кто его тебе делал?

– Шофер Шадыкин. По американскому образцу.

Довольно долго ехали молча. Вдруг Казарян спросил:

– Дня не прошло, как ты, Саня, человека убил. Каково тебе, а?

– Я об этом не думаю, Рома. Я думаю о другом: дня не прошло, как меня тихо и деловито хотели убить.

– Наверное, так и надо, – согласился Казарян и затормозил у Галочкиного подъезда.

– Нас здесь муж на засечет? – забеспокоился Смирнов.

– Я же тебе сказал – гений.

Из подъезда выпорхнула небрежно-спортивная молодая Галочка, подбежала к машине, заглянула в салон, улыбнулась очаровательно и приветствовала:

– Здорово, отцы!

– Привет, дочурочка, – отозвался Смирнов, а Казарян назидательно укорил:

– Отцам про то, что они тебе в отцы годятся, неприятно слушать, мадам.

– Вы отцы-молодцы! – пояснила Галочка, усаживаясь рядом с Казаряном. До этого понятливый Смирнов, нарочито кряхтя, перебрался на заднее сиденье. Перебрался и подтвердил:

– Эге!

Галочка молниеносно поцеловала Казаряна в щеку, и тот неохотно смирился:

– Не очень вдохновляет, но приемлемо.

– Крути, Гаврила! – приказал Смирнов.

– Опять по Ярославке? – обеспокоенно спросила Галя, на светофорах ВДНХ вспомнив позавчерашнюю поездку в Болшево.

– Но не туда, – успокоил ее Смирнов. – На этот раз прямо.

За Кольцевой, у Тайнинки, Казарян приткнулся к обочине и разрешил:

– Вези нас, Галочка.

Только перевалило за полдень. За город ехать уже поздно, а в Москву возвращаться рано. Не шоссе – автодром. Галочка с удовольствием пересела к баранке, подогнала под себя кресло и, повернув ключ, посоветовала:

– А теперь покрепче держитесь!

– До Тарасовки не очень-то, – предупредил Казарян.

– Знаем, знаем, – успокоила его Галочка и с ходу перешла в первый ряд.

На спидометре было сто двадцать. Хорошо!

Через десять минут Казарян распорядился:

– Сейчас направо.

Направо так направо. По более узкой дороге "восьмерка" катила медленнее. Вдоль бесконечного забора начальнических дач.

– Чьи? – спросил Смирнов.

– Моссоветовские, – ответил всезнающий Казарян. Он опустил свое стекло, Смирнов – свое, и теплый ветер прилетел в машину. Гулял как хотел: ласково бил по глазам, поднимал волосы, щекоча теплом, забирался под рубахи. Открыв левый глаз, Казарян приказал:

– Теперь налево.

Галочка послушно повернула налево, в пробитую сквозь густой ельник асфальтированную просеку. Тотчас скомандовал Смирнов:

– Остановись, Галя.

– Одни начальники кругом! – посетовала Галя, прижалась к кювету и остановилась.

Казарян и Смирнов выбрались на обочину.

– Проверяешься, Саня?

– Береженого бог бережет.

Подождали три минуты. За это время мимо них проследовала лишь доисторическая "Победа", набитая детьми.

Вышли напрямую к Кержачу. Не доезжая до Кержача верст пятнадцать, они увидели дачный поселок на берегу скудной речушки. Дачный – слишком громко сказано. Садово-огородные, или, как их величал Смирнов, навозно-гнойные участки института, где преподавала Варвара. Проехали мимо деревни, проскочили мостик и осторожно вкатили в поселок. Ну а домики ничего. Интеллигентные садовники-огородники, утомленные педагогической деятельностью, здесь трудились с энтузиазмом с понаставили ряды нарядных нерусских миниатюрных коттеджей. Игрушечный швейцарский кантон Ури.

– Нам вон к той, – указал на единственную в стиле "рюс" дачку Казарян. Шикарно тормознули у ее калитки. Их встречали как в деревне: все семейство у забора. Алик в шортах, Варвара в шортах, и Ксюшка без порток.

– Милости просим, – пропела Варвара и, работая под крестьянку, низко поклонилась.

– Гость – говно, не бывал давно, – бабкиным присловьем отметил факт прибытия друзей Алик. А Ксюшка ничего не сказала. Пускала пузыри и беззвучно хохотала.

Занесли казаряновскую сумку в дом и пошли играть в футбол за околицу. Команда прибывших против команды местных. На опушке отметили ворота, в которые встали Варвара (за команду местные) и бесполезный в поле хромой Смирнов (за команду прибывших). Ксюшка пока за основной состав не могла выступать, ее застегнули в сидячей коляске, а в напарники Алику был приглашен соседский десятилетний разбойник. Поначалу все было на равных, и прибывшие даже открыли счет: совершенно неожиданно для себя Галочка забила мяч в ворота Варвары, но Казарян не забивал, а Смирнов пропускал.

– Все, не могу, смирился с поражением Казарян и лег на траву.

– Ура! – заорал десятилетний разбойник и закривлялся в восторге.

– Пойду что-нибудь пожрать приготовлю, – горестно определила свою незавидную женскую обязанность Варвара и покатила коляску с Ксюшкой к дому.

– Я вам помогу, Варвара Викторовна, – вежливо напросилась ей в помощницы Галочка и направилась вслед за ней. Разбойник постоял, постоял, было неинтересно – и отправился неизвестно куда искать интересное. Трое лежали на траве.

– Что случилось, ребята? – спросил Алик.

Ему рассказали, что случилось.

– Сурово, – понял, как обстоят дела, Алик.

– Это все у вас на квартире произошло, так я сразу вот к тебе и кинулся. Виниться, – отнюдь не виновато пояснил появление их компании на даче Смирнов.

– Иди ты! – вяло отмахнулся Алик. – Главное, чтобы тебя не кокнули. Что будем делать, Рома?

– Для начала ни под каким видом не оставлять его одного, откликнулся Казарян. – С ним всегда или я, или ты.

– Вы мне пока не нужны.

– Зато ты нам пока нужен. И потом тоже, – немедленно срезал Смирнова Алик.

– Ребята, мне необходимо вызвать их огонь на себя. А откроют они его только по мне одному. Такая вот альтернатива.

– Ты там, у моря, что, словарь иностранных слов изучаешь? полюбопытствовал Казарян.

– Началось, – Смирнов пошарил руками вокруг – искал палку, – нашел, поднялся. – Меня, пацаны, интересует сейчас один вопрос: каким образом покойник столь свободно ориентировался в твоей, Алик, абсолютно темной квартире?

– Скорее всего они навестили квартиру днем, в твое отсутствие, предположил Казарян.

– Все может быть, – без энтузиазма согласился Смирнов, а Алик оскорбленно заметил:

– Так уж и навестили! У меня замки западногерманские, с секретом…

– Хи-хи, – прокомментировал это заявление Казарян.

– Что – "хи-хи"? – злобно вопросил Алик.

– "Хи-хи" – это, мой друг, означает, что для такой команды, которая там орудовала, твой западногерманский замок – и хиханьки, и хаханьки. Я понятно излагаю? – Казарян тоже встал и потянулся: после футбола нетренированные мышцы затекли. Алик спросил снизу, с травы:

– Ребята, а дубинка эта где?

Казарян подошел к своей куртке, временно изображавшей стойку футбольных ворот, поднял ее, нашарил в кармане дубинку и кинул ее Алику. Тот поймал ее и, рассматривая, ликовал, как дитя:

– Изящная какая вещь!

– Слава богу, что эта изящная вещь не соединилась с темечком уважаемого Александра Ивановича Смирнова, – заметил Казарян.

– Да, об этом я как-то не подумал. Но все равно – прикладистая штучка. – Алик вскочил и замахнулся дубинкой на Казаряна. – Ну, держись!

Казарян присел от неожиданности, но тут же выпрямился и, злясь на себя, все презрение вылил на Алика:

– Дурак ты, боцман, и шутки твои дурацкие.

– Ничего, паренек, это оперативнику пугаться не положено, а кинорежиссеру – можно! – успокоил его Алик – и Смирнову: – Саша, подари ее мне.

– Она и так твоя, в твоей квартире найдена.

Потом обедали на маленькой террасе. И опять было хорошо, даже замечательно. Попивая "Эчмиадзинское", вспоминали былое. В связи с истечением срока давности мужская часть позволяла себе воспоминания несколько двусмысленные. Варвара великодушно посмеивалась, а Галочка смущалась, застенчиво прыская. Роль у нее сегодня такая была пай-девочки.

Часов в шесть налетчики стали собираться домой. Собрались и потянулись к машине, и тут Алик умильно заканючил:

– Варь, можно я с ними поеду?

– Тебе же завтра на телевидение только во второй половине дня! возмутилась Варвара. – Мне, ты думаешь, здесь одной очень интересно?

– Ну, ты пойми, мне на записи нужно быть свеженьким, как огурчик! Какой я после рейсовых автобусов буду?! Я же старый, Варвара! – завыл Алик.

– А твой автомобиль где? – поинтересовался Смирнов.

– Он его Нюшке отдал, – объяснила положение дел Варвара.

– Так Нюшка в отпуске!

– А ему лень! Ему все лень. На стоянку съездить, машину водить… Варвара махнула рукой и отправилась к заревевшей вдруг Ксюше, которая, видимо, не хотела, чтобы уезжали эти беспрерывно и громко говорящие люди.

– Варь, ну как? – опять заныл Алик.

– Да убирайся ты с глаз моих долой! – решила Варвара.

Алик кинулся в помещение – переодеваться.

Только помахав ручкой через заднее стекло уплывающему назад забору, за которым, провожая их, стояли Варвара и Ксюшка, он вздохнул освобожденно:

– Ну, все!

– Трусливый раб, замыслил я побег, – как всегда, цитатой оценил происходящее Казарян, сидевший рядом с шофером Галочкой. – К соньке тянет… – признался он, зевнув.

– Так вы поспите! – предложила Галочка. – Пока в придорожные кусты не тянет.

– Сейчас заснем, – пообещал Смирнов. – Алька, пока Нюшка в отъезде, дай мне машину, а? А то надоело на кривой ноге пешком передвигаться.

– У тебя права с собой?

– У меня всегда все документы с собой, – нравоучительно ответил Смирнов.

– Раз ты у нас такой молодец, завтра обязательно на тебя доверенность оформим, – пообещал Алик.

– Мешаете спать, пацаны, – глухо проворчал с переднего сиденья Казарян. Галочка успокаивающе запела:

– Спи, моя радость, усни…

Они и заснули.

Галочка заблудилась в обильно разветвляющихся солидных военных дорогах и выбралась на Ярославское шоссе аж почти у Загорска. Выбралась и наддала.

– Где мы? – хрипло осведомился проснувшийся от перемены скорости Смирнов.

– У Загорска, – раздраженно ответила Галочка.

– Мы что, в Ярославль помчались?

– Да заблудилась я немного, Александр Иванович, – призналась Галочка. – Теперь наверстываю.

– А, ну тогда давай, – Смирнов опять пристроился поспать, но уже не спалось. Стал смотреть. Первый по-настоящему европейский бан при Москве, и поэтому Галочка без напряжения держала сто двадцать-сто тридцать. Без напряжения и с острым удовольствием. Мчались назад неразличимые леса, как забор выстраивались километровые столбы, жалобно-однообразно звенел рассекаемый воздух. Проскочили мост – поворот на Пушкино, и Смирнов попросил:

– Сейчас бабы местные с цветами будут. Ты останови, Галина.

Бабы были всякие: с огурцами, с помидорами и с цветами, конечно. Галина остановила. Смирнов долго прицеливался, долго приценивался. У интеллигентной старушки купил букет роз и вернулся на свое место.