Привал странников

Ни ответа, ни привета. Тогда он, глянув на Демидова, сказал:

– Сейчас я им устрою шахсей-вахсей!

И нырнул в магазинные кулисы. Выкрикнув еще раз для Демидова: "Эй, есть тут кто-нибудь?", он через обитую жестью служебную дверь выскочил во двор. Оглядевшись, быстро припер эту дверь снаружи одним из деревянных ящиков, наваленных здесь в изобилии, как рычагом.

Вот она, на противоестественно высоких колесах, кургузая родная "Нива". За рулем безмятежно восседал Алик. Смирнов уселся рядом и приказал:

– Гони. Налево вдоль желтого дома, на Комсомольский.

Алик рванул с места. Когда поворачивали на Комсомольский, Смирнов глянул в зеркальце. Жестяная дверь в гастрономе была еще закрыта. Смирнов распоряжался:

– После светофора правее забирай. Под эстакаду и налево. А теперь в обратную сторону, развернулись у метро "Парк культуры", теперь сразу направо и мимо Института стоматологии в Теплый переулок. Все. Оторвались.

"Нива" пересекла Пироговку и мимо академии Фрунзе спустилась в горбатые переулки. Здесь рядом с домом, где когда-то был женский вытрезвитель, остановились.

– А сейчас что, Саня? – спросил Алик.

– Сейчас я за руль сяду. А ты пойдешь домой. Тут рядом.

– Я тебя одного не отпущу.

– Отпустишь. Не для этого я от милиции оторвался.

– Саня, если с тобой что-нибудь случится, я себе этого никогда не прощу.

– Что-нибудь – это шлепнут меня? Так никакой гарантии, что при тебе они этого не сделают. Скорее всего и тебя вместе со мной шлепнут. За компанию. Ты хочешь мне помочь. Прекрасно! Так помогай мне! Сейчас ты вернешься туда и скажешь Махову: если и он хочет мне по-настоящему помочь, пусть продолжает долбать "Привал" как можно больше. И чтобы ни один, кто знает о находке в "Привале", не выходил до десяти, по крайней мере. Запомнил?

– Запомнил. – Алик вылез из машины, освобождая место за рулем.

– И вот еще. – Смирнов говорил, одновременно подгоняя сиденье под себя и проверяя приборную доску: – У меня путь неблизкий, туда и сюда часов пять, а с разговорами и все шесть, потом дельце небольшое в Москве. Следовательно, до двух Махов может не беспокоиться. Ну а если после двух меня не будет, пусть он начинает действовать. И с Романом обязательно посоветуется.

– Я заправился под завязку. Хватит тебе на сегодняшний вечер.

– Спасибо, вижу. До свиданья, Алька.

– Ни пуха, ни пера, – грустно пожелал Алик.

– К черту! – весело гаркнул Смирнов, и "Нива" нырнула на Саввинскую набережную. С набережной сделал разворот к Бородинскому мосту и прижался к тротуару. Вышел, посмотрел – проверился на всякий случай. Вроде чисто. Посмотрел на часы. Десять минут седьмого. Теперь бы дачников опередить, чтобы на трассе не притесняли.

Выбрался на Бородинский мост и после Дорогомиловской заставы вышел на трассу. В Москве сдерживался – дорога опасная, самое большое начальство по ней ездит, орудовцев как собак нерезаных. За Окружной дал скорость.

– Волка ноги кормят. Дурная голова ногам покоя не дает, бессмысленно бормотал Смирнов, прибавляя и прибавляя. – Волка ноги кормят. Дурная голова ногам покоя не дает…

Не до песен нынче было, не до расслабки. Успеть, всюду успеть главная задача.

Скинул скорость у бетонки, здесь пост ГАИ, верноподданически миновал пост и опять стал потихонечку набирать скорость до ста двадцати. Вот и деревушка.

Дорога через осинник была, как и в прошлый раз, ободряюще пустынна. Узковата, правда, но ничего: рискнуть можно. Рискнул: двадцать километров за десять минут.

Ну, по морям, по волнам, нынче здесь, завтра там. На горку, с горки. Площадь, собор. Интернациональная, Вторая Социалистическая. Стоп. Приехали.

Калитка была открыта, и дверь в дом – тоже. Смирнов позвал:

– Леша!

Никто не отозвался. Но все равно, значит, где-нибудь поблизости. Смирнов присел на ступеньку крыльца. Но был набран такой темп, что сидеть просто так не было никаких сил. Вскочил, вышел за калитку и стал ждать здесь, прогуливаясь по заросшей дорожником тропке, идущей вдоль забора. Наконец-то! Борзов беспечно приближался, держа в руках литровую банку с молоком.

– И опять дорогой гость! – приветствуя Смирнова, возгласил он. Правда, со значительно меньшей долей восторга, чем в прошлый раз. – Прошу в дом.

– Я ненадолго, Леша, – по возможности успокоил его Смирнов.

– Молочка парного не хотите? – спросил Алексей, когда они уселись за столом.

– Выпью с удовольствием.

Леша принес два стакана и осторожно налил в них из банки. Они одновременно – залпом – выпили.

– Так чем могу быть вам полезен, Александр Иванович? – спросил Леша, платочком промокнув рот.

– Мне крайне необходим твой самый богатый человек в Москве. Сегодня необходим.

– Мы же в прошлый раз обо всем поговорили, Александр Иванович.

– То в прошлый раз. В прошлый раз я предполагал, а теперь знаю. Дай мне его, Леша.

Леша посмотрел на Смирнова, улыбнулся и сказал:

– Нет.

– Как только команда узнает про открывшиеся обстоятельства, они прикончат его. Ты пойми, эта встреча нужна ему больше, чем мне! Ради его блага, Леша!

– Милиция всегда действует ради нашего блага!

– Я не из милиции.

– Все равно нет. – Алексей встал, подошел к окну. Смеркалось помаленьку.

– Я ведь его вычислю и по другим каналам выйду на него. Неужто ты этого понять не можешь?! Но время, время. Я в цейтноте, Алеша.

– Вы когда в Москву собираетесь возвращаться? – спросил Алексей, по-прежнему глядя в окно.

– Сейчас.

– Сейчас не советую. Вы гнать будете, а сумерки – самое коварное время. Не дай бог, разобьетесь. Отдохните, через полчаса поедете. При фарах безопаснее: внимательней будете. Устали небось?

– Как собака, – признался Смирнов. – Весь день пустой желудок, и есть не хочется.

– Прилягте, Александр Иванович, – предложил Алексей.

– Просто посижу немного, – сказал Смирнов и перебрался в кресло. Отпустил напряженные мышцы, раскинулся и закрыл глаза. Леша задернул занавески, включил мягкий нижний свет-торшер, устроился с книжкой в другое кресло. Картиночка эта напоминала нечто, описанное Диккенсом.

– Что читаешь? – не открывая глаза, спросил Смирнов.

– Диккенса, "Крошку Доррит".

– Успокаивает?

– Диккенс меня всегда успокаивает. Да вы отдыхайте, отдыхайте.

– Уже стемнело. Поеду, – решил Смирнов, отыскал палку и встал. Может быть, все-таки сможешь, Леша?

– Нет. Я вам не верю, Александр Иванович. Вы – в азарте. Вы сегодня не человек. Вы сыскарь. Простите меня.

– Бог простит. Не пришлось бы тебе горько пожалеть потом. Будь здоров. Не провожай.

Особенно торопиться уже не было смысла. "Нива" отрабатывала свои положенные восемьдесят, освещая фарами белые в резком свете фар стволы осин. Смирнов призадумался слегка и поэтому увидел трейлер, подъехав к нему почти вплотную. Трейлер стоял поперек дороги, передними и задними колесами расположившись в кюветах по обе стороны дороги. Путь вперед был замурован.

Смирнов ударил по тормозам, почти на месте развернулся и дал газу. Но, подняв глаза, понял: мышеловка захлопнулась. В полукилометре стояли и ждали его два легковых автомобиля с включенными фарами. Шансов не было, но была – не была.

Смирнов, не сбавляя скорости, врубил дальний свет и направился на рандеву. Они его слепили, но и он их будет слепить. Ему рулить ослепленному, им – стрелять. Посмотрим, кто будет в выигрыше. Не доехав до них метров пятьдесят, он скинул скорость, как бы собираясь остановиться, но, подойдя совсем впритык, кинул "Ниву" в кювет.

Ну, кургузая, ну, длинноногая, выручай! Он же помнил, как ее сестричка на телевизионном экране карабкалась чуть ли не на стену. Нырнув в кювет, "Нива" скособочилась, но пошла, пошла! Ну а теперь на асфальт и долой всякий свет. Смирнов вырубил приборную доску, а значит, и сигнальные фонари и повел машину вслепую, по памяти. Он не видел почти ничего, но и они его не видели. Совсем. Игру в фары выиграл он. Совсем-то ничего осталось. Только до пригорочка, только до пригорочка и вниз. Вот он, пригорочек. И тут до него донеслась автоматная очередь. Поздно, поздно фрайера вонючие. Еще очередь. Вроде крышу задели.

Но он уже за пригорком. Включил фары и помчался.

Развернутся, посоветуются, что и как делать. Осторожно въедут в город: им незачем внимание привлекать. У него минуты две-три в запасе.

Он жестко тормознул у калитки и закричал:

– Леша, Леша! – Леша задерживался, и тогда Смирнов во весь голос добавил яростно, не остерегаясь: – Если ты, сявка, жить хочешь, надевай портки и в машину! У тебя – одна минута!

На ходу засовывая бумажник в карман куртки, подбежал Алексей, распахнул дверцу машины и поинтересовался довольно спокойно:

– Команда засекла?

– Не засекли, обложили. Быстренько глянь сзади на крышу: что там?

Алексей глянул, присвистнул, скоренько сел рядом со Смирновым и доложил:

– Слегка прошили сверху.

Смирнов на второй скорости поехал по Второй Социалистической неизвестно куда. Алексей освоился в новой ситуации и стал давать указания:

– Направо. Еще раз направо. Теперь через этот вот мостик. Ничего, он выдержит. Налево, прямо. Вот здесь остановимся.

– Зачем? – спросил Смирнов, автоматически подчинившись.

– Я за руль сяду. Вы же сами сказали, что обложили. Асфальт у нас в городе один в два конца. У них, я думаю, машины три. Так что асфальт они уже перекрыли.

– Садись, – согласился Смирнов. Алексей вылез из машины, а Смирнов передвинулся на пассажирское место. Устроившись, Алексей основательно поизучал управление, признавшись:

– Первый раз "Ниву" поведу.

– Как выбираться будем, Леша?

– Теперь это моя забота. В отличие от этих фрайеров с пукалками, я местный уроженец и знаю, как можно проехать и не по асфальту. Вы, Александр Иванович, главное держитесь покрепче, а то ненароком ветровое стекло вышибите. Ну, поехали!

– Обожди, – Смирнов положил ладонь на руку Алексея. – Ты убедился, что я не вру. Теперь ты должен поверить мне: если ты не отдашь этого человека, его убьют. Убьют немедленно, потому что не убили меня. У нас с тобой есть шанс опередить их, пока они будут ловить нас здесь. Ты отдашь мне этого человека?

– Да, – ответил Алексей и включил мотор.

Где-то на задворках вброд переехали речушку. Началось: чуть пробитая в лучах тропка, просека, заросшая мелким кустарником, который корябал днище "Нивы", лесная дорога, извивающаяся как змея, и опять тропка…

Это сказать легко – найти бармена Дениса и расколи до задницы. После того, что он увидел в "Привале", расколоть хлипкого маравихера из сферы обслуги – раз плюнуть, минутное дело. Но найти – задачка не из легких.

В "Космосе", при проникновении в который у Казаряна почтительно не потребовали оправдательных документов, он узнал, что Денис в законном отгуле. Оставалось добыть его домашний адрес. Вот здесь пришлось покрутиться. Размахивая мосфильмовским удостоверением и для еще большей убедительности билетом Союза кинематографистов, Казарян рассказал всем и каждому в отдельности членам дружного коллектива ресторана о том, что он уговорил Дениса сниматься у него в картине в привычной для того роли бармена, что неожиданно съемку объекта, где занят Денис, назначили именно на сегодня, что с него, Казаряна, начальство снимет шкуру, если он эту съемку сорвет.

Метр, официанты, повара и уборщицы сочувствовали, естественно, увлеченному и симпатичному кинорежиссеру, но помочь ничем не могли – не знали они домашнего адреса Дениса. Контора была уже закрыта, а к представителю правоохранительных органов, капитану Покатилову Казарян не счел целесообразным обращаться.

Кто ищет, тот всегда найдет. Только что вышедшая на смену томно-кокетливая девица, торговавшая со столика-лотка на колесиках, предварительно задав сакраментальный вопрос: "А зачем он вам?" и, выслушав неоднократно уже изложенный Казаряном ответ, так подробно описала путь к жилищу бармена, что стало ясно – этот путь она совершала не однажды.

Поочередно поцеловав ручку и щечку девицы, Казарян кинулся к своей "восьмерке". Было уже почти восемь часов. Время, время, времечко!

Денис жил на Садовом в трехэтажном флигеле, находящемся во дворе дома-громадины сталинской постройки. Есть еще в Москве такие дворы: отгороженные от глаз приезжих и туристов визитной карточкой столичного официоза, они живут спокойно домашней жизнью большой деревни.

В громадной квартире с окнами на уровне двора его встретили воспитанная мама и ученая сестра клиента. Встретили настороженно и весьма сухо объяснили, что Денис ушел по своим делам, но обещал скоро вернуться. Казарян поблагодарил, вышел во двор, сел на низкую, самодельную, серую от времени скамейку без спинки и стал ждать.

Где-то около девяти явился Денис. Он увидел Казаряна и остановился, решая сложную задачу – узнавать или не узнавать.

– А ты еще живой? – зло удивился Казарян.

– А какой я должен быть? – с вызовом спросил Денис.

– Мертвый, красавец мой, мертвый! – объяснил Казарян и встал.

– Если вы шутите, то неудачно, – элегантно срезал его Денис.

– Слушай меня внимательно, Денис. В подвале бывшего кафе "Привал странников", где ты изволил подвизаться в качестве официанта, обнаружены трупы людей, погибших насильственной смертью. – Казарян обнял Дениса за плечи и потихоньку повел его к "восьмерке". Денис не сопротивлялся, шел покорно – поплыл. – Как только твои работодатели узнают об этом, а узнают они вот-вот, если уже не узнали, тебя, свидетеля, постараются убрать. Ты ведь их знаешь, знаешь лучше, чем я.

– Вы куда меня хотите увезти? – опомнился Денис, когда Казарян, открыв дверцу, стал настойчиво усаживать его на сиденье. Опомнился, но сопротивлялся вяло: Казарян его все-таки усадил. Тронувшись не спеша, он продолжил свой монолог:

– Сейчас я отвезу тебя в надежное место, где они тебя не достанут. Не из-за твоих красивых глаз и усов, не из-за какой-то моей особой привязанности к тебе. В принципе ты мне сильно не нравишься, особенно после того, как обидел моего лучшего друга. – Казарян говорил и говорил, не давая Денису сосредоточиться. – Но ты по-прежнему очень нужен этому моему другу, вернее, не ты, а то, что ты знаешь. Мы сейчас приедем, попьем чайку, если хочешь, я тебя даже коньячком угощу, и ты мне, как доктору, все-все расскажешь…

По набережной Яузы, мимо Котельников они выехали на набережную Москвы-реки и вдоль Кремлевской стены, задами бассейна подъехали к знакомому переулку и повернули в него.

– Нет, нет! – закричал Денис. – Я туда не пойду.

– Туда ты не пойдешь, дурашка, – успокоил его Казарян, тормозя у подъезда. – Мои друзья вот здесь живут, ты что, забыл?

Расслабившийся от того, что не придется смотреть на трупы, Денис послушно проследовал за Казаряном в лифт.

В квартире был один Алик.

– Махов тебя все время спрашивал. Будет еще звонить, – доложил Алик.

– Свиреп?

– До невозможности. От Демидова, который Саньку упустил, только перья летели. А когда я ему передал, что Санька рекомендует ему, Махову, советоваться с Казаряном, он аж до потолка подпрыгнул. Орал: "Пожилая шпана! Бандиты-пенсионеры!"

– Тебе-то досталось?

– Еще как! Он ведь сразу сообразил, кто у Саньки на подставе с машиной был.

Денис стоял смирно, слушал и не слышал, ожидая своей участи. Казарян наконец вспомнил про него.

– Узнаешь, Алик? – И после Алькиного утвердительного кивка обрисовал перспективу: – Перед нами молодой человек, обеими ногами вляпавшийся в дерьмо. Для того чтобы выбраться из вышеупомянутого дерьма, ему надо очень сильно стараться. И сейчас он будет стараться – рассказывать. Приготовь, Алик, чайку, можешь коньячок выставить, я ему обещал, и начнем слушать нашего дорогого бармена. Надеюсь, очень надеюсь, что он будет правдив.

На последнюю фразу Казарян нажал, но, посмотрев на Дениса, понял, что и нажимать-то особенно не надо. Как поплыл во дворе, так и плывет до сих пор. Подтолкнув в спину, Казарян тем самым указал Денису, куда ему сесть. Денис сел в кресло и выдохнул:

– Господи!

– А совсем недавно было так хорошо! Да, Денис? Иностранцы с конвертируемой валютой, щедрые перекупщики с большими пачками советских денежных знаков, девочки, у которых глаза становятся квадратными при виде как инвалюты, так и обильных червонцев. Живи – не хочу! Почему же ты не захотел жить, а Денис? – Казарян трепался, ожидая возвращения Алика. Играть таким мячиком, как Денис, следовало с партнером.

Пришел Алик с большим подносом, на котором – чайники, малый и большой, чашки, початая бутылка коньяка, рюмки и по мелочи кое-что к чаю и коньяку. Расставил все на столике, сам уселся на диван и поднос на диван кинул. Спросил у Казаряна:

– Что он тут тебе без меня говорил?

– Пока ничего. Мы ждали твоего прихода. Ты пришел, и мы начинаем. Справка для моего юного клиента: хозяин дома, сидящий напротив тебя, так же, как и я, мастер спорта по боксу в тяжелом весе. Я только в полутяже. Конечно же, давным-давно прошло то времечко, когда мы выступали на ринге. Но ударить по-настоящему еще сможем.

– Вы меня бить будете? – впервые заговорил в этой квартире Денис.

– Если понадобится. А если не понадобится, не будем, – дал соответствующие разъяснения Казарян. – Засим приступим. Вопрос первый, ты видел, как их убивали?

– Нет, – мгновенно ответил Денис. – Они меня отпустили до этого.

– Но ты знал, что их будут убивать?

– Откуда? Откуда мне знать?!

– Но ты только что сказал, что тебя отпустили до этого, – встрял в разговор Алик. – Значит, знал, что это будет.

– Логично, – похвалил Алика Казарян. – Что ты, Денис, на это ответишь?

– Ну, не знал, честное слово, не знал! Только потом стал догадываться!

– Так. – Казарян потер уже заросший стальной армянской щетиной подбородок. – Уже теплее. Стал догадываться. Но для догадок нужны какие-то основания. Какие же основания у тебя были?

– Да вроде не было никаких оснований. Просто показалось.

– Что же тебе показалось?

– Вспомнил, что ребята, которые вместе со мной центровых обслуживали, были вооружены. Я у двоих пистолеты под мышкой заметил, когда в подсобке все вместе суетились. Правда, подумал сначала, что раз они милиционеры, то, может, им положено. Может, операция какая…

– А они – милиционеры? – тихо спросил Казарян.

– Ну конечно же! Меня с ними Покатый познакомил. Они из особой группы.

– Покатый – кто это?

– Да капитан Покатилов, у нас в гостинице сидит.

– Что ты его слушаешь, Рома? – вдруг взбесился Алик. – Он тебе бесстыдно врет, туману нагоняет, турусы на колесах разводит, чтобы только в главном не признаться, что он тоже убивал!

– Не убивал я, не убивал! – тоже закричал Денис.

Ах, как удобно, когда партнер тоже чувствует ситуацию! Пугай его, Алик, пугай! Долби одно и то же: "Ты убийца, ты убийца!" – и пучь истеричные глаза, тогда для клиента любой другой вопрос, не относящийся к убийству, – отдушина, освобождение от ужаса, и ответ на него он будет давать сразу, не задумываясь, и даже, может быть, искренне.

– Кто же вот так, сразу, возьмет на себя убийство? Даже если он убивал, он сейчас не признается, конечно. Будет проведена экспертиза, снимут отпечатки пальцев, проверят его на детекторе лжи – вот тогда, с фактами в руках, можно будет заставить его заговорить. – Казарян нес хренотень, прикидывая, когда повыгоднее перейти на вопросы о связях.

– И ничего ваша экспертиза не установит!

– Рома! – опять закричал Алик. – Видишь, он и это знает! В перчатках работал!

– Да что вы говорите?! – плачуще ахнул Денис. – Какие перчатки?!!

– Резиновые! Ты их уничтожил? – продолжал орать Алик.

– Ничего я не уничтожал!

– Уже хорошо. Тогда где они?

– Не было у меня никаких перчаток!

– Убью, паскуда!!! – невменяемый Алик вскочил, за грудки поднял Дениса, затряс.

Вскочил и Казарян, растащил их, раскидал по местам. Отдышавшись, сказал спокойно:

– Ладно, Денис, успокойся. Может, ты и правда никого лично не убивал.

– Не убивал я, не убивал я! – как за соломинку, схватился Денис за последние казаряновские слова, глядя на Казаряна как на звезду надежды.

– Тогда ответь мне на один вопрос. Миня Мосин с этим делом связан?

– Да что вы! – освобожденно позволил себе легкомысленное восклицание Денис. – Разве может допустить Михаил Самойлович связь с чем-то противозаконным?

– А связь с тобой? – мрачно возразил ему Алик.

Денис покосился на него, но отвечать продолжал Казаряну:

– Михаил Самойлович – человек искусства, и ничто, кроме искусства, его не интересует.

– Не искусства, а произведений искусства, – уточнил Казарян.

– Что? – не понял Денис.

– Миня Мосин – человек, любящий не искусство, а произведения искусства. Коллекционер.

– Ну, я и говорю! – не видел разницы Денис. – Знаток! Знаете, какая у него коллекция?

– Знаем, – утвердительно ответил Казарян. – Только ты-то какое имеешь отношение к искусству?

– Я-то? Я-то никакого. Я просто помогал Михаилу Самойловичу.

– В чем?

– Ну, Михаил Самойлович интересовался, где и что из картин продается, какие новые вещи из старых вдруг всплыли, через меня просили его проконсультировать, как эксперта, какую ценность имеет то или иное произведение искусства.

– Кто просил? Кто они?

– В основном один Глеб Дмитриевич. Были, конечно, другие скоробогатеи, но они обычно разок картинку покажут, и все. А Глеб Дмитриевич – постоянный. Тоже, видимо, коллекционер, но в живописи, понятно, разбирался не как Михаил Самойлович. Вот и советовался.

– Кто такой Глеб Дмитриевич?

– Глеб Дмитриевич и Глеб Дмитриевич. Больше я ничего не знаю.

– Как же ты с ним познакомился?

– Меня с ним Покатый на работе свел.

– На какой еще работе?

– Да в баре у меня. Он мне и говорит, Глеб Дмитриевич, значит, – ты, Денис, Мосина знаешь. Устрой мне его постоянные консультации.

– И ты, влюбленный в искусство, бескорыстно все устроил.

– Почему бескорыстно? Я для него дело делал, он – платил.

– И сколько же твоя любовь к искусству стоит?

– Он мне платил по сотне за сеанс.

– А сколько он Мине платил?

– Вот этого я не знаю. Они между собой договаривались.

– Где живет твой Глеб Дмитриевич?

– Я не знаю.

– Как это не знаешь? А картины где он показывал?

– На какой-то даче в Кратове. Что не его эта дача – сразу видно. Запущенная, нетопленая. Если хотите, я могу показать.

– Связывался как с ним?

– Всегда он со мной связывался, а не я с ним. Он мне своего телефона не давал.

– Он опять темнит, Рома? – устав сидеть молча, громко заявил Алик.

– Я правду говорю… – обращаясь к Казаряну, заявил Денис и вдруг сейчас осознал, что не знает, как по имени-отчеству обращаться к своему спасителю.

– Роман Суренович, – представился тот.

– Роман Суренович! – радостно обратился Денис. – Я вам говорю чистую правду.

– Верю, верю, – успокоил его Казарян, а нетерпимый Алик добавил:

– К сожалению, слово "чистое" несоединимо с тобой, бармен.

Чай остывал, Казарян разлил его по чашкам. Всем налил по рюмочке, но, поглядел на Дениса, сходил на кухню, принес стакан и налил половину.

– Выпей, расслабься, – сказал Казарян и придвинул стакан Денису.

Тот быстро выпил, закусил шоколадкой и в ответ на доброе казаряновское отношение доложил о том, что еще забыл рассказать:

– Да! По рекомендации Покатого мы с Михаилом Самойловичем два раза милицию консультировали. По конфискованным вещам.

– Чего, чего, чего? – живо заинтересовался Казарян. Перебив их, резко зазвонил телефон. Алик глазами показал, чтобы Казарян снял трубку.

– Да, да, да… Леонид, пену взбивать поздно. Да, будем ждать двух часов. Да знаю я вашу писанину! Ты бы пораньше подъехал, кое-что занятное имеется. Не по телефону… Да ты пойми, не могу! Понял? Вот и хорошо. Ждем. – Казарян положил трубку. Часто помигал, отряхиваясь от разговора, ловил нить здешнего. Поймал: – И где же это милиционеры показывали вам с Миней конфискованные вещи?

– Как – где? В милиции.

– Весьма интересное кино. А не позвонить ли мне Михаилу Самойловичу? То-то обрадуется! – И скоренько, по памяти, набрал телефон. Ждал довольно долго, звонков пять-шесть. Сняли трубку наконец. – Здравствуй, Миня, здравствуй, родной! Нет сил дождаться субботы, вот и звоню. И повидаться с тобой хочу не в субботу, а сегодня. Как не знаю, знаю. Детское, половина одиннадцатого… Никто над тобой не издевается… И не будь столь категоричен. Здесь, у Алика Спиридонова, мы сидим и беседуем с Денисом. С ним, с ним самым. Он поведал мне массу увлекательных вещей, в которых ты не на последнем месте. А так как ваша с Денисом совместная деятельность вольно или не вольно, пока не знаю, – серьезнейшим образом переплелась с отъявленной уголовщиной, боюсь, что, если мы сегодня не выясним кое-какие обстоятельства, тебе придется общаться с правоохранительными органами… Казарян скучающе послушал долгое телефонное бульканье, а потом продиктовал Алькин адрес.

Через двадцать минут прибыл Миня Мосин. Он был еще в прихожей, когда вновь задребезжал дверной звонок. Казарян, встречавший Миню, открыл дверь следующему посетителю. На пороге стоял капитан милиции Махов. В форме.

– Вот и верь тебе после этого, – с горечью произнес Миня.

Неведомыми путями они выбрались на Киевское шоссе.

– Который час? – спросил Алексей – машинные часы, по Алькиному разгильдяйству, естественно, не работали, а на свои посмотреть – надо было отвлекаться от дороги. Смирнов ответил:

– Одиннадцать.

– Опередим их?

– Если у них нет связи с оставшимися в городе, опередим.

– Что у них – радиопередатчики, что ли?

– Кто их знает – шпана серьезная, – не обнадежил его Смирнов. Теперь, когда не трясло по буеракам, можно было и поговорить спокойно. – Кто этот человек, Леша?

– Я же сказал вам: самый богатый человек в Москве, делец.

– Цех? Валюта? Перевал?

– Посредничество.

– И на посредничестве – самый богатый? – удивился Смирнов.

– Если бы вы знали, между кем – и кем, вы бы так не говорили.

– Так между кем и кем?

– Это вы у него спросите.

– Дело на него в моей бывшей конторе имеется?

– Если только довоенное.

– В возрасте, значит. Фамилия, имя, отчество?

– Что вам это даст? Глеб Дмитриевич Ферапонтов. Настоящее это личико или лица – не знаю…

– Какая официальная крыша?

– Сейчас пенсионер, лет пять как на пенсию ушел, а до этого – много лет директор клуба на Пресне.

– Где живет? – спросил Смирнов. Алексей не отвечал. – К нему же едем, опомнись!

– На Масловке.

– Эх, черт, через всю Москву! – раздосадованный Смирнов вдруг спохватился. – Постой, а у тебя права-то при себе?

– Нет, они у меня в бардачке моей колымаги валяются.

– Да ты что, спятил?! Скоро Внуково, сплошные посты, не хватало, чтобы орудовцы нас минут на сорок зацепили, тормози, дальше я поведу!

Алексей остановился на широкой обочине, они вышли – каждый со своей стороны. Тишина была на Киевском шоссе, тишина, далеко-далеко еле слышно гудел дизельный мотор тяжеловоза, за лесом брехали собаки, а совсем рядом внезапно зашелся соловей.

– Куда бежим, от кого спасаемся, кого за глотку берем? – спросил у тишины Алексей.

– Поехали, – сказал Смирнов и сел на водительское место.

Москву миновали без приключений. Без двадцати двенадцать были у Белорусского вокзала. На Масловку заезжали с Ленинградского проспекта, повернули направо, у конца сквера развернулись и после кинотеатра поскакали по трамвайным путям. Вильнув раза два в закоулках, машина остановилась у респектабельного кооперативного дома. Смирнов выключил мотор и молча сидел: ждал Лешиных действий. Леша, пристегнутый ремнем безопасности, не шевелился – никак не мог решиться. Смирнов, повернув голову, посмотрел на него. Леша ответил непонятным взглядом, хлопнул себя по коленям, отстегнулся и решительно распахнул дверцу:

– Пойдемте, Александр Иванович.

Смирнов закрыл машину и пошел следом за ним.

– В девяносто девятую, – сказал Алексей консьержке, вопросительно глянувшей на него из закутка. Первым подошел грузовой лифт и они в него сели. До восьмого этажа Алексей успел погулять по обширной кабине. Когда дверь расползлась, он спросил у попутчика:

– А вы к разговору готовы? С ним непросто будет.

– Готов. Звони.

Алексей подошел к двери и позвонил четырьмя звонками. Короткий, два длинных, короткий. Довольно быстро, без вопросов в щель, дверь широко отворилась.

– Здравствуйте, Глеб Дмитриевич, – сорвавшимся голосом поздоровался Леша. – Я не один.

– Вижу, – откликнулся сухой, с офицерским поставом спины и шеи, седовласый человек в домашней верблюжьей куртке. – Что ж, представь нас.

– Александр Иванович Смирнов, полковник милиции. В отставке.

– О вас, Глеб Дмитриевич, я наслышан, – перебил Лешу Смирнов, – так что давайте сразу же приступим к делу, тем более что времени у нас в обрез.

– И я о вас, Александр Иванович, как вы изволили выразиться, наслышан. – Глеб Дмитриевич не поддался, не счел нужным существовать в ритме Смирнова. – Прошу. – И свободным жестом пригласил гостей в свою скромную двухкомнатную квартиру.

Неудобно расселись вокруг журнального столика.

– Вот такие пироги, – не выдержал паузы Алексей.

– А что, у тебя другого выхода не было? – обратился к нему Глеб Дмитриевич.

– Не было, – признался Алексей. – Ни у меня, ни у вас.

– Тебе – верю, – успокоил его хозяин квартиры и обратился к Смирнову: – Слушаю вас.

– Сегодня вечером, в помещении бывшего кафе "Привал странников" милиция, не без моей наводки, обнаружила трупы людей, убитых там в ночь с двадцать первого на двадцать второе. Пока эти трупы не были найдены, реальная опасность для того, кто приказал это сделать, исходила только от меня. Трижды он пытался избавиться от меня, но не удалось. По моим прикидкам и, полагаю, по вашим тоже, он уже знает – трупы обнаружены. Теперь для него главная и смертельная опасность – вы, единственный и сокрушающий свидетель. Его люди сидят у меня на пятках, они уже в Москве, и, как вы понимаете, сейчас, именно сейчас, их переориентируют на вас. У меня все. – Насколько я вас понимаю, Александр Иванович, у вас имеется какой-то план. – Глеб Дмитриевич спокойно и грустно смотрел на Смирнова. Каково мое место в вашем плане? Что я должен сделать сейчас?

– Забиться в нору, из которой вас ему не достать. В милицию я вас, по крайней мере сегодня, сдать не могу из-за соображений, вам понятных. Мало ли что: вызов на срочный допрос, автокатастрофа, попытка к бегству – не мне вам объяснять. Вы его лучше знаете. Итак, нора.

– Моя? – поинтересовался Глеб Дмитриевич. – Что ж, нечто похожее на нору имеется.

– Вы же стеклянный, вы же у них на просвет! – удивился несообразительности Глеба Дмитриевича Смирнов. – Ваша нора – не нора, а угол, из которого они вас без труда достанут. Вся надежда на Алексея. Леша, у тебя должна быть глухая ямка, не может не быть! Так есть?

– Есть, Александр Иванович.

– Тогда поехали. – Глеб Дмитриевич встал. – Мне понадобится пять минут на сборы.

– Мы ждем вас в машине, – решил Смирнов.

Смирнов и Алексей спустились на лифте. Не выходя на улицу, Смирнов передал ключи от машины Алексею и распорядился:

– Выйдешь один, сядешь за руль и сделаешь небольшой кружочек по переулкам. А я осторожненько посмотрю и дождусь, Глеба. Как только ты вернешься, мы выйдем.

Все было проделано в соответствии с смирновскими указаниями. Пока осады не было.

Леша остановился у подъезда, Смирнов с Глебом Дмитриевичем уселись, и "Нива" побежала подальше от опасности.

На Дворцовой аллее, у стадиона "Динамо", Смирнов поменялся местами с Алексеем и спросил:

– Куда?

– Серпуховка.

– Серпуховка так Серпуховка, – согласился Смирнов.

И опять Москва, ночная, по-провинциальному вымершая к ночи. Улица Горького, Библиотека Ленина, Большая Полянка. Полутьма, асфальтовые просторы, слепые дома.

– Надеетесь его побороть, Александр Иванович? – вдруг спросил Глеб Дмитриевич.

– А зачем же я вас тогда обеспокоил? – Смирнов поднял глаза, чтобы в зеркальце увидеть собеседника. – Оставил бы вас с ним один на один, и разбирайтесь сами.

– Как вы вышли на это дело?

– Ну, это уж секрет фирмы, – засмеялся Смирнов.

– Тогда прошу извинить.

– Теперь куда? – спросил Смирнов у Алексея, когда они пересекли Садовое. – Указания давай.

Алексей давал указания, а Смирнов их исполнял, вертясь в переулках. Наконец остановились у хрущевской пятиэтажки, окруженной разросшимися палисадными деревьями.

Не шумя, поднялись на пятый этаж. Алексей позвонил, долго не открывали, спали, вероятно.

– Кто там? – спросил наконец испуганный женский голос.

– Я, – ограничился последней буквой алфавита Алексей, и тут же его радостно признали за дверью:

– Леша!

Загремела задвижка, зажурчала цепочка, и дверь открылась.

– Ой! – испугалась женщина в ночной рубашке и убежала внутрь квартиры. Алексей легко и хорошо рассмеялся, обернулся к спутникам и сказал:

– Проходите, проходите, нас приглашают.

Милый, спокойный, московский уют, все, как надо, в комнате, куда их провел Алексей: круглый стол посередине, громадный оранжевый абажур с кистями над ним, по стенам – комод, диван, буфет, книжный шкаф. Заметив, что гости заинтересованно осматриваются, Алексей решительно оправдался:

– Я ей все время предлагаю заменить эту рухлядь, но она ни в какую…

– И правильно делает, – заметил Смирнов, а Глеб Дмитриевич спросил:

– Прости, Леша, но она – кто?

– Как кто? – удивился Алексей, – Люба.

– Спасибо, теперь я знаю, как зовут хозяйку этого дома, поблагодарил Алексея Глеб Дмитриевич.

– Это называется – выволочка, – прокомментировал происходящее Смирнов. – Не будь сявым, Алексей.

Вошла Люба, в хорошем платье, причесанная, даже ресницы подкрасить успела – или всегда в боевой форме ждет Алексея? Улыбнулась, обнаружив ямочки на щеках, сказала тихонько:

– Здравствуйте, вы уж извините меня, что так встретила вас, думала, Леша один…

Извинилась и быстренько стала накрывать стол. Веселая в движении, ловкая, пухленькая, Люба делала дело и улыбалась от того, что так забавно все получилось. Такая и должна быть подруга у рискового человека – услада воина.

Смирнов уловил момент, положил ладонь на круглое Любочкино предплечье и сказал:

– Я скоро уйду, Любочка, и тогда вы их накормите.

– Люба, пойдем в другую комнату или на кухню, им поговорить надо, распорядился догадливый Алексей, и они ушли.

– Спрашивайте, Александр Иванович, – предложил Глеб Дмитриевич.

– Как вы думаете, почему он пошел на крайние меры?

– Вы, как мне кажется, и сами понимаете, почему, просто ждете подтверждения. Пожалуйста. Вы, конечно, уже проверили по спискам умерших в лагере? – И, дождавшись смирновского кивка, он продолжил: – И, конечно, знаете национальный состав: два армянина, три азербайджанца, три грузина и двое из Молдавии. Так вот…

– Вы насчитали десять, а я по спискам выявил одиннадцать…

– Одесский умер в прошлом году. Я продолжаю. Так вот, почти все они народ кавказский: шумливые, широкие, хлебосольные, любящие быть на людях и покрасоваться перед людьми. Первое время, после того как они исчезли из лагеря, они вели себя как надо, но в последнее время, надо признать, распустились. Гостили в тех местах, где их брали, почти не скрывали прошлой своей жизни, намекали и ненужно хвастались, дошло до того, что двое из них полгода тому назад нажали на него, пытаясь шантажировать. Да и нынешняя обстановка, атмосфера демократии и гласности, так сказать…

– Ясно. В Москву вызывали их вы?

– Да.

– Предлог?

– Создание треста по производству спиртных напитков, организация сети транспортировки и сбыта.

– Ишь ты, как серьезно! И клюнули?

– Как не клюнуть! – Глеб Дмитриевич откинулся на стуле и слегка посерьезнел. – В свое время Карл Маркс писал о том, что за триста процентов прибыли буржуа пойдет на любое преступление. А тут государство своими ограничениями и запретами дает возможность подпольному дельцу иметь тысячу процентов. Не мне вас учить, что всякий запрет порождает злоупотребление. Алкогольный подпольный бизнес – сейчас самое лучшее место для вложения капитала.

– Вы знали, что их ликвидируют?

– Мне об этом нетрудно догадаться, но так я говорю сегодня в последний раз, только вам, без свидетелей. На следствии и на суде я и мой адвокат будем утверждать обратное.

– А он что будет утверждать на суде?

– Вы думаете, он будет фигурировать на суде в качестве обвиняемого?

– Не прокурора же.

– Позвольте скептически отнестись к вашей уверенности.

– Мы отвлеклись, – Смирнов жестко придерживался регламента. – Почему "Привал странников"?

– Их, осторожных, битых, приехавших вместе с телохранителями, собрать вместе можно было только на нейтральной территории. Его команда и создала нейтральную территорию.

– Понятно, всех разом. Поодиночке убирать и хлопотнее, и можно наследить, во всяком случае, шансов наследить больше, – дополнил Глеба Дмитриевича Смирнов. – Последний вопрос: вы же не душегуб, почему же вы согласились на такое?!

– У меня не было выбора.

– Прижал?

– Не то слово – удавил. Загнал в угол и удавил.

– Леша! Люба! – позвал Смирнов, и они тотчас вошли в комнату. – Я уезжаю. Спасибо, Любочка.

Смирнов не отказал себе в удовольствии поцеловать хозяйку дома в круглую щеку. Глеб Дмитриевич продолжал сидеть за столом, обхватив голову руками и разглядывая скатерть. Когда Смирнов двинулся к двери, он, не оборачиваясь, спросил:

– А вы не боитесь оставлять меня здесь, ведь я очень просто могу раствориться в воздухе?

– Не боюсь. Если вы спрячетесь от меня и милиции, вы тем самым оставите его на свободе. И тогда от него вам спрятаться не удастся. Ну, я пошел.

– Нам что делать? – поинтересовался Алексей.

– Сидеть здесь и до моего появления не высовывать носа.

– Сопьемся мы здесь, Александр Иванович, – высказал опасение Алексей.

– Мне бы ваши заботы, – позавидовал им Смирнов, сделал общий поклон и покинул квартиру.

Выбрался на Садовое. Пусто впереди и сзади, но береженого и бог бережет: по Ленинскому проспекту рванул к Воробьевскому шоссе, ныне Косыгина улицу – роскошное место для обстоятельной страховочной проверки. Постоял на смотровой площадке – трилистнике дорог, доехав до Мичуринского, свернул и, сделав поворот, промчался по Университетскому до светофора на Комсомольский. Проверился последний раз, слегка нарушая, срезал левый поворот на переключении зеленого на желтый и без паузы пошел на метромост. Чисто.

На Комсомольском, у Третьей Фрунзенской глянул на часы – было без двадцати два. Управился, как обещал. Слева выскочил развеселый Никола в Хамовниках, и он выехал на эстакаду. С горба эстакады он увидел, как на проезжую часть Остоженки вышел орудовец со светящимся жезлом и указал ему этим жестом поворот направо, на набережную. Притормозя рядом с орудовцем, Смирнов недовольно спросил:

– Почему по Остоженке нельзя?

– Остоженка перекрыта на час по распоряжению МУРа. Если тебе на бульвары, давай прямо по Турчанинову и на набережную. У бассейна повернешь, – многословно объяснил скучающий, видимо, здесь милиционер.

Непонятные дела. Смирнов по Турчанинову скатился к набережной. Хотел сделать поворот, как вдруг увидел перед собой черный радиатор большого "лендровера", на бешеной скорости выскочившего из-за угла. "Лендровер" ударил его "Ниву" в лоб. Несмотря на ремень, он сильно ушибся о баранку.

Зашлось сердце, помутилось в голове. Последнее, что он неотчетливо видел: распахнутая дверца, чужое лицо в проеме и опускающаяся короткая дубинка.

Очнулся он на грязном полу "лендровера", к которому его прижимали две пары ног. Дернулся слегка – на руках наручники. Смирнов в гневе и бессилии зарычал, но из-под пластыря, которым был заклеен его рот, донеслось мычание. Сверху сказали раздраженно:

– Не мычи, падла, нервируешь!

Сидевший слева наклонился и краем смирновской куртки стал чистить свои ботинки.

Без пяти два в спиридоновскую квартиру явился генерал Ларионов. Открывший ему дверь Алик сказал, не поздоровавшись:

– Не квартира у меня, а пункт охраны общественного порядка.

– Нехорошо встречаешь давнего приятеля, Алик, нехорошо, – осудил его Ларионов и, повесив фуражку на вешалку, пригладил волосы, спросил: – Куда идти?

– Вот сюда, – указал Алик, склоняясь перед ним подчеркнуто подобострастно. Ларионов вошел в комнату, по порядку фотографируя, рассмотрел Махова, Дениса, Миню, Казаряна, который, поймав суровый генеральский взгляд, спросил:

– Пугаешь, что ли?

– Тебя испугаешь, – сказал Ларионов и, не садясь, продолжил: – Через три минуты истекает смирновский контрольный срок. Махов, Казарян, ваши предложения.

– Гляди ты, какой бойкий! – восхитился Казарян. – Он уже во главе, он уже распоряжается! Где ты был, когда Санька все раскручивал?

– Я с тобой препираться не собираюсь. Все. Два часа. Предложений нет? Ну, тогда начинаю я. Пустите меня к телефону, – обратился Ларионов к Мине Мосину. Освобождая место у телефона, тот из кресла пересел на диван. Ларионов устроился поудобнее и набрал номер:

– Дежурный? Ларионов. Сводку происшествий по городу за последний час.

– Когда ты успел все ему выложить? – шепотом спросил Казарян у Махова.

– Сегодня, в двадцать ноль-ноль, докладывая все обстоятельства дела по "Привалу странников", – ответил тот, косясь на начальство. А начальство, слушая трубку, по диалогу передвигало глаза с Казаряна на Махова. Не отрывая трубки от уха, Ларионов негромко приказал Махову:

– Там у подъезда твои топчутся, позови кого-нибудь.

Махов вышел на балкон, позвал:

– Сырцов! Быстро сюда.

Из кружка оперативников и шоферов вычленилась фигурка и кинулась в подъезд. Махов пошел открывать Сырцову дверь. Ларионов положил трубку на аппарат, отодвинул его от себя и сказал Казаряну насмешливо:

– Не нравлюсь я тебе, Рома, да?

– Я хамов в принципе не люблю, – с античной прямотой откликнулся Казарян.

Махов ввел в комнату Сырцова.

– А, стрелок! – узнал Сырцова генерал. – Срочно садись в машину и на угол Турчанинова и Кропоткинской набережной. Пять минут назад патруль сто седьмого отделения обнаружил там пустую и покореженную "Ниву". Алик, номер твоей машины какой?

– Восемнадцать – тридцать семь, – упавшим голосом доложил тот. – Все. С Санькой беда.

– Номер запомнил, Сырцов? Тут недалеко, у Крымского моста, на все про все тебе десять минут.

Сырцов выскочил из квартиры как ошпаренный.

– Можно и не проверять, – сказал Алик. – Это он, его похитили.

– Допустим, что он, допустим, его похитили, – условно согласился с этой версией Ларионов. – Проиграем ситуацию: почему он ехал на набережную или с набережной?

– Он не мог ехать по набережной, следовательно, и с набережной тоже, – впервые косвенно вступил в нормальный диалог с генералом Казарян, – с набережной ему незачем сворачивать в Турчанинов, с набережной – в наш переулок, и все дела. Вероятнее всего, что он свернул с Остоженки. По причинам, уже изложенным, он не мог ехать из центра. Абсурд, бессмыслица, он спешил успеть к двум и обязательно свернул бы в наш переулок. Он ехал по Комсомольскому и, въезжая на Остоженку, был вынужден спуститься по Турчанинову. Какое-то препятствие помешало ему продолжить путь по прямой.

– Может, автомобильная авария? – подал голос Махов.

– Аварии не было, иначе она была бы оговорена в сводке, – не дал ему договорить решительный генерал. – Если это был Саня, то единственное, что могло его заставить изменить маршрут, это фальшивый пост ГАИ. Теперь осталось узнать самую малость: Саня ли это?

– Это Саня, это Саня, это Саня, – повторял Алик.

– Замолчи!!! – заорал Казарян, и Алик замолк.

– У меня к вам вопрос, – обратился к Мине Ларионов. – Михаил Самойлович, кажется? Так вот, Михаил Самойлович, вы, по моим сведениям, с гражданином, сидящим рядом с вами, дважды консультировали по вопросам изобразительного искусства представителей милиции в каком-то помещении.

– Ай да Махов, ну и ловкач! Теперь это называется проверить охрану "Привала странников"? Ты что, Сереге из автомата звонил? – бесцеремонно прервал не свое начальство Казарян, требуя ответа от замордованного всеми Махова, который за спиной генерала на казаряновскую тираду развел руками ну, вышло так, куда уж денешься…

– Ты можешь помолчать, Рома? – ласково поинтересовался генерал.

– Теперь могу, – выразил согласие молчать Казарян.

– Что же это за помещение? – продолжил беседу с Миней генерал.

– Обыкновенное милицейское помещение – скамейки, дежурный за барьером, телефоны, решетки на окнах… – вспоминал Миня.

– И прямо там вы консультировали?

– Нет, нас провели в комнату, скорее в камеру, а не комнату, где на полу стояли прислоненные к стенкам картины.

– Я не про картины, я про помещение. А снаружи как все это выглядело?

Как все это выглядело снаружи, Миня описать не успел. Раздался дверной звонок, и через мгновенье в комнате объявился Сырцов со смирновской палкой в руках.

Смирнова вытащили из "лендровера" и поставили на ноги. С трудом поворачивая голову, он огляделся: справа, за неряшливым валом пыльного кустарника, были уходящие вдаль, тускло поблескивающие рельсами бесчисленные железнодорожные пути, а слева, вдоль путей, тянулись бесконечные бетонные заборы громадных заводов. Там, где остановился "лендровер", был разрыв между заборами, в котором притулился неизвестно как сохранившийся дом купеческий – каменный первый и деревянный второй этажи.

Один из тех, кто привез сюда Смирнова, делая больно смирновскому рту, рывком сорвал пластырь и спросил:

– Оклемался, полковник?

– Оклемался, – ответил за Смирнова второй. – Ишь, глазенками зыркает!

– Тогда пошли, – решил первый и сильно лягнул смирновскую задницу, тем самым давая ему направление к дому с внушающими доверие мило освещенными окнами.

За деревянным барьером поднялся здоровенный мужик в форме майора милиции и обрадовался чрезвычайно:

– Словили-таки!

– Словили, – с тихой гордостью подтвердил первый и кинул на стойку барьера смирновский парабеллум. – Держи, его пугач, из которого он мне два баллона продырявил.

– Господи, старье какое! – здоровенный майор, с презрением выпятив здоровенную челюсть, небрежно подбросил пистолет на руке, а потом небрежно кинул его в ящик стола.

– Ты мне руки освободи и дай это старье, – подал голос Смирнов и осмотрел присутствующих в помещении – посчитал. Добавил: – Обоймы как раз хватит.

– А он – шутник! – опять обрадовался майор. – И я – шутник, сейчас вместе и пошутим.

Он открыл дверь за барьером и махнул головой, показывая, что Смирнова надо вести туда, за дверь.

Смирнова ввели в большую – метров сорок – камеру, вся меблировка которой состояла из откидной железной койки, железной скамьи, прибитой к стене, и железной табуретки, привинченной к полу.

Двое поставили Смирнова посредине камеры, у табуретки, и остались при нем. Шестеро, как члены секции в спортивном зале, расположились на длинной скамейке. Майор подошел к Смирнову вплотную и заглянул в глаза.

Сейчас спросит и ударит в солнечное сплетение, они всегда так начинают. Соберись, не впервой. Точно поймать момент удара и напрячься в этот момент. Но до чего же челюсть отвратительная!

– У меня к тебе, полковник, один вопрос: где ты спрятал Ферапонтова? – И тут же ударил. Смирнов на прогнувшихся ногах сделал вялый шаг назад, майор попытался схватить его за грудки, но Смирнов всем телом кинул голову вперед, целясь лбом в отвратительный подбородок. Майор рухнул. Маленькое, но удовольствие!

Его бросили на пол и стали бить ногами.

Миня Мосин направился было к своему "вольво", но Ларионов сказал:

– Поедете со мной, Мосин. Если что, будете указывать дорогу.

Миня покорно влез в ларионовскую черную "Волгу" рядом с шофером. Махов крикнул Ларионову из отъезжающей оперативной "Волги", в которой в качестве запасного Сусанина был Денис:

– Мы вас ждем на месте сбора у Крестьянской заставы!

Ларионов открыл дверцу машины, чтобы сесть и ехать, но вдруг увидел, как в "восьмерке" устраиваются Казарян и Алик.

– Позвольте вас спросить, куда это вы собрались?! – грозно спросил Ларионов.

– Туда же, куда и вы, – спокойно ответствовал Казарян.

– Как я устал от тебя, Ромка! – Ларионов грузно сел на заднее сиденье и приказал шоферу: – Поехали.

Ему водицей спрыснули лицо, волоком подтащили к откидной койке и усадили на нее. Майор к этому времени вроде пришел в себя, но говорил с трудом:

– Где Ферапонтов, сучий потрох?!

Скажешь, где Ферапонтов – кончат сейчас же. Не скажешь – забьют к утру. Слабым быть противно, жалким быть противно. После обработки Смирнов Цицероном тоже не был:

– А не пошел бы ты…

– Володя, готовь прибор, – приказал майор и объяснил Смирнову: Сейчас займемся электротерапией.

Хорошенький такой паренек по имени Володя принес из дежурного помещения моток изолированной проволоки и какую-то хреновину солидного промышленного вида. Видимо, реостат. Размотал проволоку, одним концом подсоединил к койке, другой конец – со штепселем – воткнул в розетку и склонился над прибором. Повертел какие-то переключатели, пожаловался:

– Что-то плохо контачит.

– Это тебе не Таньке титьки крутить, – посочувствовал ему Смирнов.

Володя оторвался от прибора, подошел к Смирнову и дал ему по морде.

– Дело делай, – недовольно сказал майор, и Володя возвратился к прибору. Майор приказал сидящим на скамейке:

– Свяжите его!

Трое повалили Смирнова на койку, расстегнув наручники, привязали закинутые за голову руки, прикрутили к краю койки ноги.

– Ну что у тебя, Володя? – майор торопил.

– Порядок, полный порядок, – с профессиональным достоинством отозвался тот.

– Тогда действуй.

Трое отошли от Смирнова. Володя передвинул рычажок. Закрепленное ногами и руками тело Смирнова выгнулось тугой дугой.

– Отпусти, – распорядился майор.

Володя вернул рычажок на исходные, смирновское тело опало. Майор полюбопытствовал:

– Что скажешь, начальник?

– Подонок. Палач. Мразь, – был ответ.

– Володя, – не скомандовал, попросил майор.

На этот раз Смирнова в дуге подержали подольше. Майор присел на край койки, заглянул в пустые остановившиеся смирновские глаза, подождал, пока в них появится осмысленность. Со временем появилась. Ненавистью. Майор потрепал его по щеке и спросил:

– Где Ферапонтов?

– Много у тебя через эту койку народу прошло? – плохо ворочая языком, вопросом на вопрос ответил Смирнов.

– Много, – подтвердил майор.

"Волга" Ларионова ехала вдоль железнодорожных путей. Мосин обернулся с переднего сиденья, предупредил:

– Метров через триста этот дом будет.

– Остановись, – отдал распоряжение шоферу генерал, включил свет в салоне, достал оперативную карту Москвы, прикинул по ней свое местонахождение и с удовлетворением отметил: – В общем, рассчитали мы все правильно. – И в микрофон: – Всем участвующим в операции! Я в трехстах метрах от объекта. Через три минуты жду на месте. Ровно через три минуты. За сто метров от объекта всем выключить сирены. Внимание! Засекаю время!

"Волга" продолжала стоять. Миня обернулся и с недоумением спросил:

– А мы когда же?

– Ларионов смотрел на хронометр и считал секунды. Поднял руку, сказал:

– Пошли!

"Волга", взревев, рванула с места. С трех сторон взвыли нестерпимые сирены, к купеческому дому подлетали машины, из них выскакивали люди в штатском и люди в форме, полукольцом обхватывая дом. Подкатила и "восьмерка" с Аликом и Казаряном.

Ларионов вылез из "Волги", увидал старых дружков, но ничего не сказал, поправил фуражку и направился к "рафику" с репродуктором. Там уселся в салоне и взял микрофон:

– Говорит генерал Ларионов, – мощно раздался его механический голос. – Вы блокированы, ни предложений, ни условий, ни ультиматумов у меня нет. Если полковник Смирнов жив, выходите по одному. Если нет, через две минуты открываю огонь на уничтожение.

Те нарушили ларионовское приказание: вышли втроем. Майор и Володя вели под руки Смирнова, вели, как царя на трон, нежно и почтительно.

Казарян и Алик кинулись к другу, подхватили, повели сами не зная куда.

– В санитарную, – подсказал им Ларионов через репродуктор и, бросив микрофон, вышел из "рафика". Подбежали медики, вырвали Смирнова из рук друзей и потащили в белый с красным микроавтобус.

Алик посмотрел на парочку, безошибочно выбрал майора и весь вложился в удар, направленный в многострадальную челюсть, – майора отшвырнуло метра на два. Подошел генерал, тускло посмотрел на лежавшего и приказал тихому Володе:

– Ну-ка подними его.

Володя суетливо и долго пытался поднять майора, получилось только тогда, когда майор слегка очухался. Майор встал перед Ларионовым.

– Падаете ни с того ни с сего, – брезгливо констатировал генерал и вдруг двумя стремительными рывками отодрал от майорской рубашки погоны, швырнул на землю, в пыль, и старательно, как о половичок, вытер о них ноги.

А меж тем члены команды выходили по очереди. Их умело хватали, споро обыскивали и без особой деликатности толкали в "воронок".

– И этих туда же! – крикнул генерал Махову, распоряжавшемуся у "воронка". Схватили и разжалованного майора с напарником, поместили куда надо.

Ларионов заглянул в санитарную машину, у задней двери которой уже мельтешили Алик с Казаряном. Смирнов в окружении медперсонала неудобно сидел на низких носилках.

– Здорово, генерал! – гаркнул он бодро.

– Медики, что с ним? – спросил Ларионов.

– Тяжелый шок, сильнейшие побои, вроде бы внутренних повреждений нет, но кто знает… – отвечал бородатый врач. – Рентгенчик бы.

– Саня, двигаться можешь? – поинтересовался генерал.

– Он сейчас по горячке и сплясать может, – ответил за пациента недовольный врач.

– Медики, отдайте его мне, а? Нужен очень, – униженно попросил Ларионов.

– Да забирайте вы свое сокровище! – взорвался врач и, хлопнув себя по затылку, добавил: – Вот он где у меня со своими капризами, уложить никак не можем! Только за последствия отвечать будете вы!

– Я, я, – согласился Ларионов. Почти по-немецки.

Смирнов же без слов, растопырившись от неуверенности – сможет ли вылез из санитарки. При свете фар осмотрел себя, увидел новые свои, до невозможности замурзанные джинсы, рубаху в непонятных пятнах, пустую сбрую. Крикнул Махову, только что проводившему "воронок":

– Леонид, в дежурке в столе машинка моя и где-то там куртка. Принеси, пожалуйста.

Махов, кивнув, отправился в дом.

– За цепочку на лагерь мы ухватились со вчерашнего вечера. Прочесываем по документации соответствующий контингент, – сказал генерал. – Что у тебя есть, Саня?

– Покатилов из "Космоса", Лев Сергеевич Кирьяков из райисполкома, отдел милиции этого района: не могла существовать такая контора без их ведома, скорее всего начальник, твое ХОЗУ…

– Уймись, уймись, Саня, к этому вернемся позднее.

– Позднее поздно будет. Всех изолировать до прихода на работу, тепленьких, неориентированных…

Подошел Махов с пистолетом и курткой в руках.

– Ваше, Александр Иванович?

– Чей туфля? Мое, – вспомнил "Кавказскую пленницу" Смирнов, надел куртку и под куртку в сбрую воткнул парабеллум, глянул на часы. Разбитые часы стояли. Осведомился: – Который час?..

– Четыре часа шестнадцать минут, – доложил Махов.

– Всего-то? – удивился Смирнов. – Я-то думал, они часа три мной занимались.

– Что они с тобой делали? – из-за спины генерала спросил Алик.

– Электротерапию применяли, – ответил Смирнов.

– Как это? – испуганно удивился Алик.

– Потом, – отринул его Смирнов – и Ларионову: – Сейчас, Сережа, я тебе преподнесу самый ценный подарок. Глеба Дмитриевича Ферапонтова. Береги его, засади в самую надежную одиночку, поставь в охрану своих людей, проверяй эту охрану ежечасно, проверяй сам, только сохрани его! Это – единственный и главный свидетель на него.

– Где он, этот твой свидетель? – быстро спросил генерал.

– Сейчас мы к нему поедем. Возьми ребят получше.

– Сырцов, Демидов, в оперативную машину на задание! – приказал Ларионов. – Я еду в машине Казаряна, вы – за нами.

– Жаждешь конфиденции, Сережа! Другой бы драться, а я – пожалуйте… – Казарян хлопнул генерала по погону и пошел к своей "восьмерке". Смирнов вдруг вспомнил:

– Ты извини меня, Алик, что с машиной такое приключилось…

– Да иди ты! – огрызнулся Алик.

– Ремонт твоей машины мое автохозяйство возьмет на себя, – сказал Ларионов.

– Идите вы все! – зашелся Алик.

– Пойдем, – согласился Смирнов. – И ты с нами.

Втроем они подошли к "восьмерке", уселись и поехали.

– Вы простите меня, братцы, за тот разнос. Должны понять: звонки сверху, звонки снизу, сбоку, из подземелья. Ничего не оставалось, как оперативно реагировать на справедливые критические замечания.

– Раз все правильно, зачем извиняешься? – сидевший сзади, рядом с Ларионовым Алик на него не смотрел.

– Я извиняюсь только за то, что не смог ввести вас в курс дела. Только за это.

– Виляешь, генерал, – оценил речи Ларионова сидевший за рулем Казарян.

– Зачем тебе понадобилось провоцировать нас на поход к Грекову? Форсировал события? – спросил Смирнов. – Но подготовиться к этому как следует не сумел.

– Мне необходимы были развязанные руки, и твои, и мои.

– Ты когда понял, на что я выхожу? – приступил к главным вопросам Смирнов.

– После лавины звонков.

– Значит, знал об этом синдикате давно?

– Скажем так: давно предполагал, что нечто подобное существует.

– Что же не копал по-настоящему?

– Не за что было ухватиться.

– А у Саньки было за что ухватиться? – не выдержав, влез в разговор Казарян.

– Было. "Привал странников".

– У тебя он тоже был, – сказал Смирнов. – Только ты почему-то настойчиво ориентировал Махова на торговцев наркотиками, неужели не чувствовал подставку, липу?!

– Сейчас борьба с наркоманией – проблема проблем. А в подробности я не успел влезть.

– Все ты врешь, Сережа. – Алик повернулся наконец к генералу, решась, посмотрел в глаза: – Ты боялся. Ты боялся момента, когда при неустойчивом равновесии твое положение, твоя генеральская карьера могут оказаться в опасности. Ты хотел выиграть, не рискуя: удалось Сане – прекрасно, не удалось – хуже, конечно, но терпимо, потому что впрямую-то тебя не касается! Так?!

– Не так, – обозлился Ларионов. – Не так, потому что любая моя акция в этом направлении была бы нарушением законности.

– Господи, еще один радетель за правовое государство! – ахнул Казарян. – Сережа, с нами-то целку из себя не изображай! Законность! Осведомители твои по обрубленным концам – законность?!

– Не занимайся демагогией, Рома, – только это и оставалось сказать генералу.

По Ульяновской выехали к Садовому. Рассвело уже всерьез.

– Зачем ты полез в нашу машину? – спросил Алик. – Тебе ведь что-то надо от нас, да?

– Не от нас, – поправил его Казарян, – от Саньки.

– Трудно с вами, – признался Ларионов. – Нам куда, Саня?

– На Серпуховку.

Теперь уже по указке Смирнова разбирались в переулках, пока не вырулили к пятиэтажке, окруженной хлипко-могучими тополями. Остановились, тут же за ними пристроилась оперативная "Волга".

– Пошли, Сережа, – пригласил генерала уже выбравшийся с переднего сиденья Смирнов. Ларионов выкарабкался с заднего, одернул генеральский пиджак, поправил фуражку и ответил:

– Не тот уровень, Саня. Генерал на задержании комбинатора? Много чести. – И приказал стоявшим у оперативной машины парням: – Сырцов, Демидов! В распоряжение полковника Смирнова. Действовать по его указаниям.

Смирнов отвык командовать, да и не любил особо это дело никогда. Предложил:

– Потопали, ребятки.

Дотопали до дверей Любиной квартиры, и Смирнов позвонил. Очень скоро голос Алексея осведомился:

– Кто?

– Я, Леша, – представился Смирнов. – Открывай.

– Быстренько вы управились! – с освобожденным смешком заметил Алексей и, открыв дверь, увидел при свете слабой лампочки Смирнова. Радостно удивился: – Кто ж это вас так лихо?

– Зови Глеба, – сурово отрубил Смирнов – не нравились ему такие шуточки.

– Глеб Дмитриевич! – умеренным криком позвал Алексей.

Алексей был в трусах и в майке, босиком, а Глеб Дмитриевич явился в полном параде: пиджак, рубашка с галстуком, немятые брюки, четкий пробор. Не спал – готовился.

– К вашим услугам, Александр Иванович, – стараясь держаться достойно, ответил он.

Как только в коридоре появился Ферапонтов, в прихожую шагнули Демидов и Сырцов.

– Пойдемте с ними, Глеб Дмитриевич. – Смирнов кивнул в их сторону. Ферапонтов решительно двинулся к двери. Пропуская его и Демидова, Сырцов недоуменно осведомился:

– Александр Иванович, а разве тут ничего не надо?..

– Тут, – Смирнов нажал на слово "тут", – ничего не надо.

Фальшиво насвистывая "Без женщин жить нельзя на свете, нет", генерал подробно рассматривал Глеба Дмитриевича Ферапонтова. Окончив свистеть, он приказал Сырцову и Демидову:

– В контору. Под полную вашу ответственность до моего приезда.

Ферапонтов натужно улыбнулся и спросил:

– А ваши мальчики по пути меня не застрелят случайно?

– Не застрелят, – вместо генерала ответил подковылявший Смирнов. Покосился на Сырцова и добавил: – Хотя стреляют они хорошо.

– Вам верю, – сказал Ферапонтов. – А генералам – нет. – И вслед за Демидовым сел в оперативную машину, Сырцов – следом.

– Сырцов! – распорядился Ларионов. – Скажи там, чтобы мою машину подогнали к Спиридонову.

"Волга" уехала. Казарян, подхалимски ощерившись и ликуя, догадался:

– Опять, следовательно, с нами, ваше превосходительство?

– Чайком угостишь? – не обращая внимания на казаряновские фортели, осведомился генерал у Алика.

Подъехали к дому и увидели Миню Мосина, расплачивающегося с таксистом. При виде генерала Миня ужасно рассердился:

– Что же это такое, товарищ генерал? Ваши люди даже не изволили довезти меня до моей машины, вышвырнули у вашего учреждения, и дело с концом. Я полчаса ловил такси! Как это назвать? Невоспитанность, неуважение, хамство, наконец!

– Миня, не зарывайся, – посоветовал Казарян, а Смирнов спросил ни к селу ни к городу:

– Когда вы там консультировали, было ли среди представленных картин что-либо ценное?

– А вы что – знаток? – с трудом переключившись, спросил Миня.

– Да нет, просто любопытно…

– Было, кое-что было… Ну, что я помню? Симпатичная усадебка Жуковского, просто отличный эскиз, весенний пейзаж Бирули, неплохой старорусский жанр Рябушкина… Еще что? Да, совершенно непохожий на себя Кандинский, гуашь, по-моему. Вот, пожалуй, и все.

– Господи, мне Варька башку оторвет! – понял ужас своего положения Алик, лицезрея бардак в квартире после ночных посиделок.

– А ты приберись, – резонно заметил Казарян.

– Вместо того, чтобы советовать, помог бы лучше, – обиделся хозяин дома и удалился на кухню готовить чай.

Казарян проследовал за ним, Ларионов – в ванную, затем в ванную удалился Смирнов, а генерал, сняв и аккуратно повесив на спинку кресла мундир, расположился в кресле, в ожидании и от нечего делать пощелкивая подтяжками.

А время шло. Прекратив щелкать, Ларионов недовольно осведомился:

– Скоро вы там?

Устроились наконец на кухне. Все. Крепчайший чай после бессонной ночи – единственное для москвича спасение. Генерал взмок лицом, Смирнов раскраснелся, тем самым выявляя следы побоев, у Казаряна щетина на щеках отчетливо приобрела сероватый оттенок.

– Хорошо! – прикончив вторую чашку, понял Ларионов, сладострастно постанывая.

– Так что ты от нас хочешь, Сережа? – взял быка за рога Смирнов.

– Вот прямо так и сказать? – генерал откинулся на стуле и опять выстрелил дуплетом из двух подтяжек.

– Именно, – подтвердил Смирнов, а Казарян позволил себе объяснить: Здесь не пальцем деланные, генерал.

– Уж что, что, а это я знаю! – согласился с ним Ларионов и вдруг решился: – А что, ребятки, у вас нет желания навестить его в последний раз?

– Есть, – сказал Алик и добавил: – Тем более что на субботу мы приглашены.

– А вы сегодня, чего тянуть? – отвечая Алику, генерал обращался к Смирнову: – И прямо сейчас, пока он надеется еще, а то, как к восьми машина не придет, он просечет все до конца. Который у нас час?

– Полшестого, – ответил Алик, глянув на кухонную кукушку.

– Прелестно! – обрадовался Ларионов. – Полчаса здесь еще можете прокантоваться, привести себя в божеский вид, а за час, к семи, доберетесь. Да, дачка-то в водоохранной зоне, заезжайте туда со стороны Пирогова, на тамошнем посту будет вам пропуск. А уж к девяти я и сам постараюсь быть. Договорились?

– Да, – решил Смирнов.

– Тогда я пойду, – генерал с облегчением поднялся. – Мне бы за эту пару часов Ферапонтова успеть растрепать…

– Ты поспокойнее с ним, Сережа, – посоветовал Смирнов. – Не дави. Что надо, он и сам тебе скажет, деваться ему некуда. А разозлишь – замолчит, это тебе не урка рваная.

– Знаю, Саня, все знаю, – быстро заверил его Ларионов и двинул из кухни. И уже из коридора: – Будьте здоровы!

Помылись, побрились, переоделись и ровно в шесть отправились в дорогу. Заправились по соседству, через бульвары выехали на Сретенку.

– Господи, опять Ярославка! – зарыдал-таки Казарян.

– На Осташковское свернем, – успокоил его Алик.

Свернули на Осташковское, пронырнули под Кольцевой, проехали верст пяток: и сюрприз – окружила всепроникающая вонь образцового свинохозяйства.

Мелькнуло страшное, как лес после атомной бомбардировки, бесчисленное семейство антенн на растяжках – хозяйство радиоглушителей, дары карьеров, заполненных водой, появилось и водохранилище с пансионатом на том берегу. Попрыгали на железнодорожных путях и въехали наконец-то в лесок. Потом поля, деревня, опять поля, и вновь деревня…

Человек в форме у шлагбаума вежливо поинтересовался:

– Кто из вас товарищ Смирнов?

– Я, – отозвался Смирнов и протянул паспорт.

– Проезжайте.

Вот здесь уже было по-настоящему лесное существование. Холмистая, как по волнам, дорога шла сквозь райские кущи, не измученные присутствием человека. Проехали по плотине, сдерживающей чистейшую воду, вновь ввинтились в ровно посаженный лес, и опять плотина.

Люди на плотинах, получив соответствующую информацию, понимающе брали под козырек.

– А зачем мы все-таки к нему едем? – запоздало спохватился Казарян. Злорадствовать?

– По его приказу убивали. По его приказу пытались убить меня. Я хочу знать: ради чего? – ответил Смирнов.

– Сорок лет я знаю его. Я сидел с ним за одной партой в школе, я сдавал за него экзамен на приемных в институте, я помогал ему, и он, кстати, помогал мне. Я думал, что это – честная товарищеская взаимовыручка, а оказалось, что я втянут в скверную игру "ты – мне, я тебе". Я всю жизнь не мог ему ни в чем отказать, как ни старался, ощущая скрытую неправедность наших отношений. Сегодня я откажу ему в праве жить, – сказал Алик.

– И вознесся меч карающий, – резюмировал Казарян.

В начале крутого спуска к неохватной воде хранилища стояла вилла, окруженная низким кирпичным бордюром и высокой, хорошо постриженной живой изгородью – туя, что ли?

– Все, как у больших: плоская крыша в двух уровнях, солярий, вольные террасы… Калитка была открыта, и дверь на террасе, ведущая в дом, распахнута на обе створки.

Господи Иисусе, чудно под Москвой,

В Рузе и Тарусе, в дреме луговой,

– ни с того ни с сего прошептал напамять Алик.

А все же он прав, наверное. Сбегало к редким кущам у воды покатое поле (вилла была здесь единственной), по утреннему безветрию ртутно блестела неподвижная, почти твердая на вид, обширная вода, вертляво висела птичка в вышине, через одинаковые промежутки издавая мирные визги, а в промежутках тихонько звенел насекомый люд, наполняя этим звоном все вокруг. Чудно под Москвой.

Постояли недолго и пошли вдоль розовых кустов к террасе, к дверям, к входу и выходу.

В громадном холле-гостиной с камином и обшитыми темным деревом стенами, в мягком и глубоком кресле сидел Владлен Греков. Был он бос, небрит и пьян, но, как всегда, элегантен: свежайшая рубашка от Тиффани расстегнута с той мерой небрежности, которая определяет привычность ее ношения, а белейшие брюки, частично, вместе с босыми ногами, покоившиеся на столе, были неотрывной частью тела их владельца.

Нет, он не был пьян, он просто очень много выпил.

– О, явились! – почти радостно приветствовал их хозяин виллы, не меняя позы. – Значит, опередил ты меня, Саня; а я здесь сидел, на чудо надеялся. Выпить хотите?

И неудобно потянулся за бутылкой коньяка.

– Не суетись, – сказал Алик. – Пить с тобой мы не будем.

– Зато я буду, – ответил Греков.

– Ради чего ты, скот, меня убивал? – подал наконец голос Смирнов.

– Ради того, чтобы жить самому, чего ж тут непонятного? – Греков отхлебнул из стакана порядочно и только тут заметил несообразное. – Да вы что стоите? Садитесь, в ногах правды нет.

Делать нечего, сели. Смирнов – в кресло, а Казарян с Аликом – на пуфики.

– Красуешься, подонок, – сказал Казарян. – Перед собой красуешься!

– А что мне остается делать? – Греков отхлебнул еще раз и поставил стакан на стол. – На колени перед вами валиться, прощения просить? Не буду. Даже, если бы вы захотели, вы ничем не можете мне помочь. А за так я на колени ни перед кем не встану.

– А не за так встал бы? – спросил Алик.

– Обязательно и с удовольствием. Ба! – Греков энергично растер опухшие веки. – Как все хорошо было совсем недавно!

– Даже тогда, когда ты приказал свалить трупы в яму и залить их бетоном? – тотчас спросил Смирнов. Этому вопросу Греков обрадовался, как дитя:

– Тогда было совсем хорошо! Концы в воду, и я чист перед народом и партией! Но одна ошибка, слабинка одна, и все к чертовой бабушке.

– Слабинка-то твоя в чем? – тактично допрашивал Смирнов.

– Глебушку Ферапонтова пожалел, – признался Греков.

– Глеба пожалел? Ты не Глеба пожалел, кого ты вообще-то жалеть можешь! – ты канал основных своих поступлений пожалел, – презрительно сказал Смирнов. – Как говаривали мои клиенты, жадность фрайера сгубила.

Греков допил то, что было в стакане, и снова наполнил его, опять полюбовался цветом, полюбовался, полюбовался, поставил на стол и признался:

– И, конечно же, фатальная невезуха. Я ведь это местечко, Алька, на твоем новоселье с балкона присмотрел, так, на всякий случай. А когда понадобилось, вспомнил. Кто знал, что Смирнов к тебе в гости приедет!

– Послушай, Влад, – начал Алик, – если бы тебе все сошло, ты бы мог вот так спокойно, комфортно существовать, радуясь жизни, наслаждаясь жизнью?

– И еще как! – с тоской по недостижимому признался Греков.

– Какая же ты гнусь! – сказал Алик и встал с пуфика.

– Ну да, гнусь! – Греков тоже поднялся. – Жила-была гнусь. Она родилась в стерильной колбочке, развилась там до полной гнусности, вылетела в прекрасную чистую жизнь и стала творить свои гнусные дела. Так, что ли? Нет, дорогие мои сограждане. Чего я хотел в этой жизни? Местечко, чтобы жить безбедно и для собственного удовольствия слегка командовать. Но такое местечко всегда находится далеко и высоко, и, чтобы до него добраться, приходилось кое-что предпринимать. Начальство любит, чтобы его хорошо встречали, начальство любит, чтобы его хорошо принимали, начальство любит, чтобы его хорошо провожали. Я встречал, принимал, провожал их даже не как начальников, а как глав государств, и это им чрезвычайно нравилось. Наивные, как бы не от мира сего, они просто не знали, что на все это расходуются большие деньги. Да, ко всему прочему, они и подарки любили, очень любили, я им и подарки делал, дорогие. Они принимали, и поэтому я все ближе и ближе подходил к заветному местечку. Остается неясным одно: откуда я брал большие деньги? Догадайтесь!

– Ерничаешь. Шуткуешь. Надеешься еще, значит, – оценил грековский монолог Смирнов.

Стояли все четверо. Греков постоял, постоял, сел на место, взял стакан со стола, предварительно еще раз полюбовавшись цветом, выпил и, движением кадыка прогнав напиток вниз насильно – больше просто так в него не входило, ответил не на заданный вопрос, а на другой, который мучил:

– Я тебя, старичок, недооценил. Старичок в данном случае не ласковое обращение, а формальное, оценка тебя по возрасту и ошибочно предполагаемым возможностям.

– Ты ж меня знал, – с кривой усмешкой откликнулся Смирнов и сел на пуфик. – Знал, что я кое-чего могу.

– Когда ты мог! Лет двадцать-тридцать тому назад. А сейчас ты старый и хромой. Так думал я. И ошибся. Что стоило мне лично операцией руководить! Вызвал бы тебя на свидание, подставил ребяткам, те бы и кокнули суетливого старичка. Всего и делов-то. Правильно я рассуждаю, Саня?

Алик рванулся к Грекову, за грудки поднял его. Рубашка от Тиффани затрещала. Греков, не сопротивляясь, висел на Алькиных руках и беззвучно смеялся. Алик уронил его на прежнее место и сказал:

– Когда в человеке еще болит душа, когда его еще мучает совесть, когда он с презрением и ненавистью оглядывается на свою прошедшую жизнь, самоубийство, наверное – кризисное малодушие, тогда, вероятно, надо не давать, спасать, выручать. А у тебя вместо души – свалка, помойка, сортир. И самоубийство есть последняя возможность проявить остатки мужского характера. Мы даем тебе этот шанс.

– Спасибо за внимание, – поблагодарил Греков, застегиваясь и заправляя рубаху в штаны. – Но не стоит беспокоиться.

– Надеешься, скот, – окончательно понял Смирнов. – А зря. Команда-то тебя с потрохами заложит. Да и все дело с "привалом" – чудовищный и непрофессиональный риск.

– Так надо было. И не мне одному. – Греков наконец удобно устроился в кресле, что ему доставило удовольствие – видно было по лицу. – Ну, а насчет команды… Ты старый, Саня, но глупый. Команда, о которой ты так важно рассуждаешь, снизу, а еще есть – команда сверху. Команда, которая дает команду.

– На веревочки уповаешь? – полюбопытствовал Смирнов.

– Не веревочки, Саня, а канаты, даже тросы скорее. Вытянут. Кому же охота пропадать вместе с незадачливым Грековым?

Казарян, который, вроде бы не слушая, ходил вдоль стен гостиной, рассматривая картины, вдруг обернулся и сказал:

– Усадебка Жуковского, эскиз Судейкина, весенний пейзаж Бирули – все это из коллекции зверски убитого и ограбленного Кулакова, дорогой ты мой гражданин Греков. Миня Мосин подтвердит, что эти картинки он идентифицировал в чудном домике, где обреталась твоя команда. Та, которая снизу. А теперь вот они, картиночки, у тебя на стенке!

– Мелочовка, Рома, сам знаешь, что мелочовка! – уже азартно кричал Греков. – Простительная неразборчивость страстного любителя живописи, который понадеялся на порядочность посредника-продавца.

– Посредник – команда? – тоже в азарте спросил Казарян. – Твоя команда?

– Молчать! – рявкнул Смирнов, и все замолкли. Тогда он добавил спокойно: – Тебя сдадут, Владлен. И выбора у тебя нет. Если даже и к стенке не поставят, то уголовники в лагере удавят. Готовься. Скоро, очень скоро сюда явится Ларионов с ордером на арест.

Смирнов встал с пуфика. Трое стояли, а четвертый безмятежно валялся в кресле. Из кресла и разрешил:

– Пускай себе являются.

– Мы даем тебе шанс, – напомнил Алик.

Греков, мешкая по причине захмеления, выпростал себя из кресла, выпрямился во весь рост и заявил, ликуя:

– Ребятки, вы что-то путаете. Это я даю вам шанс. Пока.

– Пошли, – приказал Смирнов Алику и Казаряну. Втроем они направились к выходу. Уже на террасе до них донеслось – на прощание – грековское:

– Все впереди, пацаны! Все впереди! И не забывайте: в конечном счете вы всегда проигрываете.

Казарян довез всех до Алькиного дома, а сам поехал к себе отсыпаться, Смирнов с Аликом, кое-как раздевшись, тоже завалились спать. Дело было сделано.

Но долго и по-настоящему давануть соньку не удалось: издевательским громом прозвучал телефонный звонок.

– Да, – откликнулся в трубку первым добравшийся до телефона Алик. Послушал самую малость и с облегчением доложил: – Санька, это тебя Ларионов.

И кинулся в спальню продолжать страстно желаемый сон. С трудом ориентируясь в пространстве квартиры, Смирнов добрался до аппарата и взял трубку.

– Саня, я жду тебя внизу. Спускайся.

Слегка путаясь в рубашке и портках, Смирнов оделся, прошел в ванную и подставил затылок под струю холодной воды. Вода стекала по волосам, забегала в глаза и в углы рта. Потерпев такое недолго, Смирнов зарычал и стал вытираться полотенцем. Потом причесался.

У подъезда стояла черная машина. Шофера в ней не было. Гулял, наверное. Смирнов открыл заднюю дверцу, плюхнулся на сиденье рядом с Ларионовым и вопросил раздраженно со сна:

– Ну?

– Он застрелился, Саня, – мягко сообщил последнюю новость Ларионов.

– Веселые дела… – заметил Смирнов, окончательно выходя из сонной одури. – Вот и получилось так, как ты хотел…

– А что я хотел? – спросил Ларионов.

– Ты хотел кусок по зубам. Ты его и заполучил.

– Не понял, – надменно заявил Ларионов.

– А что тут непонятного? Самоликвидировался всесильный и державший все в своих руках босс сугубо определенной и весьма ограниченной преступной организации. Он одновременно – и потолок, и дно. Следовательно, и вверх лезть не надо и глубже копать не следует. Очень, очень удачно застрелился Греков.

– Ты на что намекаешь?

– Я не намекаю, я констатирую. И только одно могу сообщить тебе. Для сведения. Когда мы были у него, он явно не собирался этого делать.

– Я так понимаю, что ты мне не веришь?

– Как все это произошло, Сережа?

– Я вошел первым. Он увидел меня и рванулся наверх, на второй этаж, в свой кабинет. Ребята, которые шли следом за мной, кинулись за ним, но не успели.

– А ты успел?

– А что я должен был успеть?

– Успел сказать ему кое-что один на один? – Смирнов усмехнулся вдруг, махнул рукой. – Э, да что я тебя спрашиваю!

И полез из машины. Вылез, хотел было захлопнуть дверцу, но не выдержал и, наклонившись, сказал напоследок:

– Слишком много в последнее время самоубийств в нашей конторе и вокруг нее. Не находишь, Сережа?

Не дожидаясь ответа, со страшной силой захлопнул дверцу.

Смирнов тщательным помешиванием остудил кашу до кондиции и приступил к кормлению. Ксюшка сидела взаперти на высоком стульчике и строго наблюдала за подготовительным процессом, по завершении которого открыла рот. Смирнов поднес к открытому рту ложку с кашей, но Ксюшка рот закрыла и, потянувшись, поцеловала кормильца в щеку. Свершив это, рот опять открыла и губами стянула кашу с ложки. Так и продолжалось: поцелуй, открытый рот, ложка каши. Суровое сердце сыскаря таяло от умиления.

Войдя на кухню, наблюдательный Казарян сказал:

– По-моему, она обоссалась.

И был прав. Сняли Ксюшку со стульчика, с Ксюшки – портки и пустили ее гулять по квартире. Ксюшка бегала по квартире без порток среди двух чемоданов и бесчисленных сумок и страшно веселилась.

– Поезд когда? – спросил Казарян. Смирнов глянул на часы:

– Через два часа.

– Ну, время еще есть, – успокоился Казарян.

– Естественно, – подтвердил Смирнов. – Посошок на дорожку?

– Да я же за рулем.

– Рискнем в последний раз, – решил Смирнов, принес из кухни бутылку "Двина" и две рюмки. – Для тебя старался, армянский искал.

– Спасибо, – Казарян мгновенно открыл бутылку и разлил. – За то, что все кончилось.

Выпить не успели – в квартиру ворвался Алик и с ходу укорил:

– Конечно же, без меня? – оглянулся и спросил: – А Варька где?

– Варька в магазине, – разъяснил положение дел Смирнов и отправился за третьей рюмкой.

– Ну, бабы! – Алик устроился в кресле и стал смотреть, как Казарян наливает ему рюмку.

– За то, что все кончилось, – повторил тост Казарян, и тотчас позвонили в дверь. – Ну, что ж это такое?

– Это Варька, – ответил Алик и пошел открывать, а Смирнов отправился на кухню за четвертой рюмкой.

– Естественно, без меня, – обиделась Варвара, войдя и бросив набитый пластиковый пакет на диван.

Смирнов молча поставил на стол четвертую рюмку, а Казарян, наполнив ее, в третий раз провозгласил, издевательски намекая на завершенный поход Варвары:

– За то, что все кончилось.

– А что кончилось-то? – поинтересовалась Варвара, понимая, что подобный тост не может относиться только к ней.

– Успешный Санькин визит в Москву, – объяснил Казарян и заорал: – Да выпьем мы когда-нибудь или нет?!!

Выпили, и Варвара все поняла:

– Значит, выхлопотал увеличение пенсии, Саня?

– Выхлопотал, выхлопотал, – быстро соврал Саня.

– Ты документы-то оставь, – сказал Алик. – Я сам заявление напишу, а Ромка твою подпись подделает, и пусть все пойдет по инстанциям.

– Так, значит, вы тут ни черта не делали! – догадалась Варвара.

– Да уже все сделали, одни бумажные формальности остались, – уже и Алик врал.

– Лидке об этом не говори, Варвара, – попросил Смирнов и без перехода из просителя превратился в распорядителя: – Ты, Варвара, пошевеливайся. Проверь: все ли взяла, сумки свои пересчитай, через двадцать минут отправляемся.

В двадцать минут Варвара не уложилась: выехали на вокзал двумя машинами через полчаса. Стараниями московской милиции удалось откупить четырехместное купе, в которое были занесены чемоданы, сумки и прочие свертки. Пристроили багаж, гурьбой вышли на перрон. До начала путешествия Смирнова, Варвары и Ксюшки к целебному морю оставалось тридцать пять минут.

Вышли, образовали кружок и стали поочередно делать козу Ксюшке. И сказать друг другу вроде много чего надо, а сказать-то и нечего. Выручил генерал Ларионов, явившийся на проводы в штатском. За его спиной почтительно маячил Махов. Генерал пожал мужчинам руки (Варваре поцеловал) и, обняв Смирнова за плечи, вежливо увлек его в сторонку. Смирнов не сопротивлялся, шел, помахивая легкой аристократической тростью самшитовую он оставил у Спиридоновых. Дошли до электровоза.

– Ну что ты мне хочешь сказать? – не вытерпел, задал вопрос первым Смирнов.

– Еще раз спасибо, Саня…

– Только и всего?

– Да нет. Долгом своим считаю сообщить, что благодаря тебе вышли мы на серьезнейшую структуру, четко продуманную. Помаленьку выявляем ее.

– Ты меня не за этим отозвал. Говори, что надо.

Генерал грустно посмотрел на Смирнова и решился.

– Саня, зачем теперь тебе машинка? Сдай ее от греха…

Смирнов возликовал: удивленно распахнул глаза, заулыбался, как младенец:

– Какая еще машинка?

– Парабеллум.

– Нету у меня никакого парабеллума.

– Есть.

– Нету. Я тебе официально заявляю: нету, – сказав это, Смирнов подмигнул генералу. – Ну а если неофициально, то я пока разоружаться не собираюсь, генерал, мы еще с тобой не подписывали соглашения по РСД и РМД.

– Значит, вооружен и очень опасен? – догадался Ларионов.

– Именно. И ты старайся не забывать об этом. Я не люблю генеральских игр. Во время войны я спокойно терпел жирных генералов, потому что видел: они догадываются, что без меня они – ничто. В последнее время поджарые генералы почему-то полагают, что я – ничто, пешка, которую можно двигать безбоязненно куда надо им, генералам. Не ошибайся на этот счет, генерал.

– На твой счет, Саня, я никогда не ошибался.

– Ну и ладушки. Пойдем к нашим.

Они вернулись за десять минут до отхода поезда.

– Александр Иванович, – подал голос Махов, – а чем вы там на юге заниматься будете? Ведь скучно, наверное, просто так жить.

– Просто так – спокойно, без унижающих тебя мелких забот, без суеты от идиотических проблем быта – жить совсем не скучно, Леня, – сказал Алик.

– Я пансионат для отдыхающих открою, – успокоил Смирнов Махова, уютные и удобные комнаты, вкусное и разнообразное питание, ненавязчивое и внимательное обслуживание гостей. И назову "Привалом странников".

– Пассажиры, прошу в вагон, – приказала проводница, и Смирнов ступил на площадку.

Поезд медленно тронулся. Четверо пошли вместе с ним, но скоро стали отставать.

Смирнов высунулся из-за плеча проводницы и приветственно поднял вверх свою роскошную палку.