Привал странников

– Тебе, Галина. За храбрость.

– Спасибо. – Галочка взяла букет, наклонилась к розово-алым цветам, вдохнула их запах. Еще раз сказала: – Спасибо, Александр Иванович, вы настоящий рыцарь!

– Мы когда-нибудь поедем?! – подал недовольный голос Казарян, и Алик, тоже проснувшийся, подал голос:

– И орут, и орут!

– Эх вы, представители творческой интеллигенции! – огорчилась за всю творческую интеллигенцию Галочка и сказала уже одному Казаряну: – Раз до рыцаря не доросли, оставайтесь пажом. Будете букет держать.

Казарян взял букет и от растерянности понюхал. Поехали.

К Москве их снова убаюкало. Не спал один Смирнов. Путепровод у Северянина, ВДНХ, Рижский вокзал. У перекрестка проспекта Мира с Садовым встали вслед за троллейбусом. И, как открылся зеленый, Галочка, привыкшая за долгий день ехать по прямой, рванула вслед за муниципальным транспортом. Прямо на Сретенку, улицу с односторонним встречным движением. Неизвестно от чего, скорее всего от интуитивного ужаса, первым проснулся Казарян и взревел:

– Куда, куда?!!

Но было поздно – они ехали по Сретенке.

– Быстро, Галочка, направо, в переулок, – приказал Смирнов, и они покатились вниз. – Теперь еще раз направо и во двор. Стоп. Ты молодец, Галочка.

Казаряновская "восьмерка" стояла с выключенным мотором. Милицейских свистков не было слышно.

– Такой уж молодец, что прямо деваться некуда! – уже успокоенный Казарян сказал это всего лишь с легкой укоризной. Смирнов хлопнул его сзади по плечу:

– Дурашка, она гениально отрубила хвост!

– А был? – быстро спросил Казарян.

– На Ярославском ждали. У поворота на Алькину дачу. Оттуда и повели.

– Ребята, вы о чем? – спросил окончательно проснувшийся Алик.

– О том, дорогой товарищ Спиридонов, – ответил Смирнов, – что игроки той команды знают, где находится твоя дача. Поэтому и хвостом за нами не последовали в безмашинные места. Откуда знают – вот вопрос.

– Ничего не понял, – признался Алик.

– После поймешь, – прекратил Алькину болтовню Казарян. – Саня, зачем им так пристально за тобой следить?

– Контакты контролируют. А у меня сегодня никаких контактов. Галочка, вези нас домой.

Осторожно, еще опасаясь милиции, выехали на бульвары. Неторопливо доехали до Алькиного дома. Вылезли все – прощаться.

– Мы с Галочкой – в Дом кино, поужинать, – сообщил Казарян, – а часов в одиннадцать я вам позвоню.

Так и расстались. Алик и Смирнов пошли домой, а Казарян с Галочкой поехали в Дом кино.

Не соврал Казарян, ровно в одиннадцать позвонил. И не просто так – с новостями:

– Я, Санек, совместил приятное с полезным. Бармен твой, Денис, в нашем ресторане гулять изволил.

– Ты его щупал?

– Зачем же молодому человеку вечер портить. Но главное не в этом, Саня. Главное, в какой компании гулял. Занятная компания… Если б надо было, я, конечно, этого Дениса за пищик пощупал. Но больно компашка перспективная. Думаю с нее начать.

– Завтра утром, – посоветовал Смирнов.

– Или днем. Или вечером. А в общем, с тобой надо посоветоваться.

И короткие гудки – конец разговору.

Творческие работники и пенсионеры спят до упора – пока не выспятся. Так делали и Смирнов с Аликом. Но довести до конца это дело им не дал телефонный звонок.

– Ромка, что ли? – догадался криком из кабинета Смирнов.

– Сейчас узнаем, – пообещал из спальни Алик и босиком пошлепал к телефону. Помолчал немного, сняв трубку, потом сказал недоуменно:

– Саня, тебя.

– Здравствуйте, Александр Иванович! – раздался в трубке молодой жизнеутверждающий голос. – Это Леонид Махов беспокоит. Мне бы повидаться с вами надо.

– Чудеса! А я сегодня собирался тебе звонить, просить рандеву.

– Так я приеду?

– Обязательно! Когда будешь?

– Через пятьдесят минут.

– Прелестно. К завтраку поспеешь. – Смирнов положил трубку.

– Ты хочешь поведать милиции о субботнем происшествии? – тихо поинтересовался Алик, почесывая голое толстое пузо.

– Нет, Алька. Пока нет.

– По-моему, правильно, – успокоился Алик. – Пойду под душик, а потом завтрак готовить. Милиционера кормить.

Ровно через пятьдесят минут прибыл лощеный, одетый с иголочки капитан Махов, очень похожий на артиста Абдулова. Но и старички к этому времени были ничего себе: умыты, бриты, приодеты с позволительной для старичков шикарной небрежностью.

Уселись, естественно, на кухне, и с неожиданной жадностью – все трое – набросились на пищу. Первым опомнился Махов, смущенно признавшись:

– Я сегодня позавтракать не успел.

– Ты не стесняйся, ты рубай! – приободрил его Смирнов, продолжая рубать. Замели все: огурцы, помидоры, жареную колбасу, макароны. На чае сбавили темп и приступили к разговору.

– Я с вами, Александр Иванович, посоветоваться хочу, – начал Махов и оглянулся на Алика.

– Чай допью и уйду, – пообещал ему тот.

– Да вы не мешаете, я из вежливости, только из вежливости, – заверил его Махов. – Просто боюсь, что вам это будет неинтересно.

– Может, и интересно, но я ухожу. – Алик допил чай и поднялся. Махов, понаблюдав за тем, как уходит Алик, встал, прикрыл дверь и начал:

– У меня сомнения, Александр Иванович…

– Сомнения – это хорошо, – перебил его Смирнов. – Еще чаю хочешь?

– Если можно, – обиженно выразил желание еще попить чайку Леонид Махов. Смирнов налил ему покрепче и посоветовал:

– Пей и не торопись. – Сам свой чай допил, как водку, и стал смотреть, как элегантно обращается с чашкой Махов. Без звука поставив чашку на блюдце, Махов укорил Смирнова:

– Вот вы перебили, Александр Иванович, и не знаю теперь, с чего начать.

– Раз не знаешь, значит, действительно сомневаешься. Давай с конца, с результата.

– Взял я этого остоженского наркотического супербосса. Вчера с поличным.

– Ну и что это такое?

– Гнида, – коротко охарактеризовал наркобосса Махов. И признался: Особой моей заслуги тут нет. Шел по трындинской схеме. Просто Трындин не имел права давить свидетелей, а я в связи с находкой тайника такое право имел. Ну и, естественно, придавил слегка. А наркоманы, когда не в кураже, – материал податливый.

– Поздравляю.

– Еще не все, Александр Иванович. Поляков этот признался, что тайник на крыше – его.

– Вон как чистенько у тебя все получается!

– Чистенько, да не совсем. Товар, что при нем был, когда его брали, с московской базы аптекоуправления. Там у него единственный канал – два грузчика, щипавшие по самой малости. Товар же из тайника областной базы. А Поляков не знал об этом: очень подробно мне рассказывал, как он копил понемногу этот запасец за счет поступлений с московской.

– Прячет второй канал?

– Вряд ли. Мелок он, мелок для серьезного разворота.

– За хороший посул берет тайник на себя?

– Скорее всего, боюсь, скорее всего… Что мне делать, Александр Иванович?

– Да… – Смирнов встал и стал собирать посуду. Собрал, отнес в мойку, хотел было вымыть, но махнул рукой, вернулся, опять уселся и сказал: – Перспектива у тебя, конечно, заманчивая. За три дня размотал дело, арестовал крупного торговца наркотиками, нашел тайник, преступник во всем признался, и все яснее ясного. Ты – герой и молодец, а Трындин с крыши сорвался случайно.

– Что делать, Александр Иванович?

– Давай на крышу слазим, Леонид.

Смирнов обвязался толстой нейлоновой веревкой, вдвоем проверили узлы на растяжку, намертво закрепили конец. Смирнов, кряхтя, вылез через слуховое окно.

– Вы там поосторожнее с вашей-то ногой, Александр Иванович, присоветовал Махов.

– Ты, главное, страхуй меня внимательно, а то повисну над бездной, как парашютист, на смех остоженской общественности.

И покарабкался вверх, внимательно осматривая кровельные доски. Махов, высунувшись из окна и неудобно вывернув голову, следил за ним. Пробыл Смирнов на крыше недолго. Судорожно цепляясь за что придется, вернулся, неловко спрыгнул в окно, развязал веревку, отдышался и признался:

– А страшно.

– Нашли что-нибудь? – ревниво полюбопытствовал Махов. Сам ведь там был, ничего не нашел.

– Грамотно сработано, – непонятно ответил Смирнов.

– Что именно?

– Все, Леонид, все. Последний раз кровельное железо вокруг окна клали не кровельщики, а халтурщики-алкоголики. Вместо того, чтобы крепить листы по-настоящему, просто приколачивали гвоздями с прокладкой.

– А какое отношение кровельщики имеют к нашему делу? Из-за них разве сорвался Трындин?

– Не из-за них, просто они кое-кому облегчили работу. Гвозди, Леонид, вбиты по шляпку, за исключением одного. И все – без прокладок.

– Ну и что?

– А то, что должен быть зазор на толщину железа и прокладки. Его нет, Леонид. Кто-то сорвал прокладки и вбил все гвозди, кроме одного, до конца. После этого лист железа держался на соплях, на одном гвозде. Стоило ступить на этот лист… Как тебе известно, Трындин ступил на него. Хочешь проверить?

– Хочу, – ответил Махов и полез на крышу без страховки.

– Ленька, не балуй! – заорал Смирнов.

Махов не откликнулся, баловал. Побаловал, побаловал и вернулся обратно. Вернувшись, высморкался в чистый платок цвета электрик и признал свое поражение:

– Я проморгал это, вы правы, Александр Иванович. На шляпках гвоздей ржавчина сбита ударами молотка.

– Не казнись, Леонид. Если бы не разговор с Трындиным о "Привале странников", и для меня твой ход размышлений был бы единственным.

– Что делать, Александр Иванович?

– Пойдем к нам, там побеседуем.

Они вернулись в спиридоновскую квартиру. Алик ждал их, готовый к выходу.

– Я пошел, Саня, а вы располагайтесь. Ромку дождись обязательно, он звонил, через полчаса будет. Когда я вернусь, пойдем к нотариусу доверенность оформлять. Там до двадцати часов.

И ушел. Смирнов остался за хозяина.

– В кабинете посидим, поговорим? – решил он и, обняв Махова за плечи, направил его в кабинет. Усадив его за стол, сам сел в кресло и объяснил эту мизансцену тем, что: – Тебе писать надо будет.

– Что? – осведомился Махов, взглядом отыскивая на столе ручку и бумагу.

– Пока ничего. Пока ты мне на несколько вопросов, сделай снисхождение, ответь.

– С удовольствием, Александр Иванович.

– Вопрос первый: ты сунул нос в записную книжку Трындина?

– При нем не было никакой записной книжки.

– То есть как не было? Я ее своими глазами видел. Он по ней мне назвал ФИО одного гражданина. А потом положил в левый карман форменной рубашки.

– Я осматривал все вещи Трындина. – Махов надавил на слово "все". – И те, что были при нем, и те, что находились в общежитии, где он жил. Записной книжки среди его вещей не было.

– Такие пироги. – Смирнов потрогал себя за нос, за ухо, провел ладошкой по волосам. – Порядок вопросов несколько меняется. Ты опрашивал свидетелей, которые видели, как Трындин сорвался с крыши?

– Опрашивал.

– Кто первым подбежал к телу?

– Это осталось невыясненным, свидетели говорят, что подбежало сразу несколько человек.

– И всех этих подбежавших ты опросил? – Смирнов давил на слово "всех".

– Всех, кого удалось прихватить на месте. Вы же сами знаете, как люди рвутся в свидетели.

– С этим вопросом покончено. Теперь второй. Ты сгоревший "Привал странников" осматривал тщательно?

– Я его вообще не осматривал. Зачем мне это нужно было? Я наркотиками занимался.

– Ты там у себя какую-нибудь официальную бумажку спроворь, и завтра мы этим "Привалом" займемся. Договорились?

– После того, как вы меня умыли, Александр Иванович, я у вас, как бычок на веревочке.

– Тогда пиши, что нам нужно сделать.

– Пишу, – Махов щелкнул паркеровской шариковой ручкой Алика.

– Первое, – диктовал Смирнов, – переопросить свидетелей. Что делал каждый из подбежавших первыми. Что делал он сам, какие действия других ему запомнились. Второе. Еще раз опросить ребят из отделения. Когда они в последний раз видели записную книжку Трындина. Особое внимание обрати на Ночевкина. Он с Трындиным последним общался. Третье. Поищи, через кого была передана Трындину записка.

– Ну, уж вы меня совсем за недоумка держите! – возмутился Махов. Нашел я этого пацаненка, который за рубль Трындину записку передал.

– И кто же на такое крупное вознаграждение расщедрился?

– Гражданин лет тридцати. Без особых примет.

– И ничего, ничего, никакой зацепочки?

– Наколка на правой руке. Спасательный круг с якорем.

– Уже ничего. И что ты с этим гражданином думаешь делать?

– Я не думаю. Я ищу.

– Тоже дело, – Смирнов не выдержал, вырвался из финского кресла, подошел к столу и заглянул в листок, на котором писал Махов. – А теперь у меня к тебе, Леонид, личная просьба, вроде бы и не относящаяся к нашему делу. Справочка мне нужна из ваших архивов.

– Если не под тремя крестами, добуду, Александр Иванович.

– Узнай, пожалуйста, где находится Андрей Глотов, бомбардир, осужденный в восемьдесят втором году на двенадцать лет.

– Будет сделано. – Махов старательно записал фамилию и даты.

– А в подмосковном Калининграде у тебя случаем знакомых нет?

– Найдутся.

– Тогда вот что. Наведи справки у них о деятеле по кличке Паленый. Личность заметная, они его наверняка знают – у него сильно обожжено лицо.

– Все? – с надеждой спросил Махов.

– Все. Может, чайку попьем после трудов праведных?

– Нет, Александр Иванович, теперь я пойду. Дел у меня теперь невпроворот.

Капитан милиции Махов убыл, и тут же явился кинорежиссер Казарян. С ходу, обильно потея, выдул три чашки и платочком промокнул взмокшее, с легким багровым отливом свое лицо, сообщил без предисловий:

– Денис твой – шестерка у Мини Мосина.

– Вот бы не подумал! Так это коренным образом меняет дело! Кстати, а кто такой этот Миня Мосин?

– Ты иронию оставь. Ирония – не лучший способ общения с больным человеком.

– Я ж тебя хотел полечить, но ты отказался. Так кто такой этот Миня Мосин?

– Миня Мосин – юристконсульт Министерства культуры. И вполне официальный советский милиционер.

– Это каким же образом?

– Самым простым. Все гениальное – просто. Сразу же после войны он стал собирать живопись начала века и двадцатых годов. За бесценок приобретал. А теперь представляешь, сколько это стоит? Да ты должен его помнить! Он у меня в пятьдесят третьем году очень приличного Лентулова выманил.

– Выманил за эскиз Добужинского, который у тебя в коридоре висит. Вспомнил я твоего Миню.

– Ну и память у тебя, начальник! Как помойная яма.

– Дело давай, армянин.

– Не груби. Договорился я по телефону с Миней. Сегодня вечером встречаемся в Доме кино. Порасспрошаю его по твоему вопроснику, посоветуюсь с ним, как лучше к Денису подойти.

– Так он тебе и посоветует!

– Посоветует. Он вокруг моего Филонова давно кругами ходит. У него петербуржцев мало.

– А ты Филонова отдашь?

– Отдам. За услуги и еще за что-нибудь.

– Напился? – Смирнов встал из-за стола. – Пойдем в кабинет, там удобнее. Нам с тобой поразмышлять вслух надобно.

– Совещание у меня в кабинете! – очень похоже передразнил его Казарян. – Совещание у меня в кабинете! Сколько раз слышал я в МУРе от тебя эту фразу. Но отобрали там у тебя кабинет, и совещания теперь приходится проводить в Алькином.

– Нет в тебе, Рома, благородства, – понял все про Казаряна Смирнов, усаживаясь за письменный стол. – И душевной тонкости не хватает. Начнем, благословясь?

– Излагай, – томно предложил расползшийся по креслу Казарян.

– Сегодня утром меня навестил капитан милиции Махов, с которым мы в довершении всего лазали по крышам. Если меня всерьез рассматривают на просвет, то, безусловно, и визит Махова, и путешествие по крыше не остались незамеченными. Следовательно, им известно, что я поддерживаю связь с милицией. Закавыка номер один: считают ли они, что я поведал капитану милиции о ночной своей встрече с бомбардиром Андреем Глотовым? Если они так считают, то на ликвидацию мою пойти остерегутся. Если же не считают, то все остается статус-кво. Думай, Рома.

– Задачка, – Казарян плавным движением обеих рук массировал себе виски. Помассировал и поднял глаза на Смирнова. – Не считают, Рома.

– Доводы, – распорядился Смирнов.

– Уверен, они предполагают, что ты не дурак. Хотя, по моему мнению, они ошибаются.

– Серьезно говорить можешь? – перебил его Смирнов.

– Не перебивай. Что, кроме рассказа, у тебя имеется? Ничего. Дубинка разве, да и то мы с Алькой знаем, что она не твоя. Ты пока можешь предложить милиции одну пустоту, но пустоту, если ее официально взять, весьма обременительную. На кой ляд милиции на свою задницу приключений искать? Они понимают этот расклад и знают, что ты его тоже просчитал. Значит, ты будешь искать еще доказательств. Один. В крайнем случае, со мной и с Алькой. Статус-кво, Саня.

– Я ничего не сказал Лене Махову. Ты вместе с ними все правильно просчитал. Одна надежда на то, что они считают меня глупее, чем я есть на самом деле. И думают, будто бы я нахожусь в уверенности, что напугал их милицией.

– Возможный вариант. Но не стопроцентный, Саня.

– Понимаю, что не стопроцентный. Но все-таки в любом случае расслабятся они слегка. Может, кончик какой по расслабке покажут…

– Не надейся особо.

– Не надеюсь особо, конечно, но хотелось бы…

Неожиданно в дверях кабинета восстал (открыл дверь своим ключом) Алик.

– Ты почему так рано? – недовольно спросил Смирнов. – Ты же к вечеру обещался быть.

– Окошко образовалось. Собирайся скорей и поедем к нотариусу, потом машину заберем. Ромка нас подкинет.

– Подкинет и уронит, – проворчал Казарян.

Они сделали доверенность у нотариуса и поехали на Мичуринский проспект. Там была платная стоянка, на которой Нюшка держала машину.

– Гляди ты, "Нива"! – удивился Смирнов. – У тебя же "семерка" была.

– Сменил. Нюшка с мужем тоже строятся, им по калужским колдобинам на "Ниве" удобнее.

– Им удобнее, а мне, – ворчал Смирнов, прикидывая, как он с кривой ногой в высокую "Ниву" залезать будет. – Ключи давай.

Алик кинул ключи, Смирнов поймал их, открыл дверцу и влез в прокаленный солнцем автомобиль. Влез довольно уверенно и быстро, для проветривания распахнул дверцу на другой стороне, включил мотор. Мотор работал как часы.

– Поехали! – подобно Гагарину, заорал Смирнов, захлопнул дверцы и мигом рванул с места. Алик и Казарян попадали в "восьмерку" и понеслись следом.

На перекрестке у площади Индиры Ганди они на красном свете прихватили его. Стали рядом.

– Ты куда, дурак старый?! – плачущим криком вопросил Алик.

– Куда надо! Следуй за мной и делай как я! – громогласно объявил Смирнов и дал газу на зеленый. Водил он жестко и решительно: стартовал так, что бешено рычал мотор, тормозил так, что визжали тормоза.

– Ничего его изменить не может, – любовно сказал Алик. – Столько лет прошло, столько машин поменял, а водит как джип по дорогам войны.

– Зря ты ему машину дал. Он теперь от нас убегать будет. А нам с тобой его нельзя оставлять одного. Пришьют нашего дедка, что делать будем?

– Типун тебе на язык.

Пересекли Ленинский, миновали Профсоюзную.

– Куда он? – раздраженно спросил Алик.

– Вероятнее всего, на Каширку.

И точно – на Каширку. Миновав Окружную, "Нива" прокатила километра два и замигала правым задним. Притормаживала, притормаживала и стала на обочине. Злобный Казарян воткнулся за ней чуть ли не впритык. Смирнов вылез из "Нивы" и оповестил всех:

– Хорошо!

– Хорошо-то хорошо, да ничего хорошего. – Алик открыл дверцу и с нелюбовью посмотрел на Смирнова: – Мне ровно через час пятьдесят минут нужно быть на телевидении.

– Успеем, – легкомысленно заверил его Смирнов, а Казаряну сказал: Рома, провериться не мешает. Ты меня на километр отпусти и посмотри. А я тоже погляжу. Поедем по Каширке. От развилки на Домодедово я вас жду километрах в трех.

– Куда мы едем? – опять заблажил Алик, но поздно – "Нива" понеслась. Подождав минуту, погнал и Казарян. Он гнал и внимательно осматривал машины, которые он обгонял и которые обгоняли его. Минут через десять миновали развилку и вскоре увидели криво приткнувшуюся к обочине "Ниву".

– Ну как? – спросил стоявший рядом с "Нивой" Смирнов.

– Никак. А у тебя? – осведомился Казарян.

– И у меня никак. Я думаю, что их сильно смутило появление второй машины. Знают, что на двух машинах проверить хвост – раз плюнуть. Скорее всего на время обсуждения новой раскладки сил нас отпустили.

– Так куда мы едем? – опять заныл Алик.

– Ребятки, я тут недалеко местечко глухое знаю, я там постреляю чуток, а? – жалобно попросил ребяток Смирнов. Ребятки переглянулись, и один из них – Казарян – повертел указательным пальцем у виска, показывая другому – Алику, – что старичок слегка спятил.

Спятивший старичок засмеялся и полез в машину.

Проехали еще километров пяток и за деревней свернули на узкое шоссе, а с шоссе еще километров через пять – на грунтовую дорогу-полутропу. Лесок кончился, и открылось безлюдное поле. На опушке Смирнов затормозил. Глухо, как в танке, будто и нет совсем рядом Москвы.

Смирнов, хромая, погулял по полянке, сбивая пыль с ботинок высокой травой. Погулял, осмотрелся и попросил у залегших уже на теплую землю своих дружков:

– Ребята, какой-нибудь ненужный хлам у вас в багажниках валяется? Стаканы, кружки, поболе что? В деревья стрелять не хочу.

Алик и Казарян нехотя встали и пошли рытья в багажниках. Казарян принес два граненых стакана и эмалированную кружку в лишаях ржавчины. Алик притащил хлорвиниловую канистру и прокомментировал свою щедрость:

– Вроде бы канистра мне эта ни к чему, и выбросить жалко.

Смирнов осмотрел дары и резюмировал:

– Ну и барахольщики вы, братцы! Плюшкины, ей-богу! – И стал расставлять предметы. Два стакана и кружку поставил на предпольный бугорок – чтобы труднее было стрелять против солнца, а канистру, отойдя метров на тридцать, – напротив, для оборотки. Оглядел все с удовлетворением и велел Казаряну: – Командуй, Рома.

– Лицом ко мне, – тихо сказал Казарян и вдруг залаял по командирски: – С одной руки по трем предметам!

Смирнов мгновенно развернулся и без пауз произвел три выстрела.

– Оборотка! – рявкнул Казарян. – Серия из четырех!

Под выстрелами канистра прыгала, будто приплясывая. Не стерпел Смирнов, выпустил всю обойму. Хищно оскалился, достал из кармана снаряженную обойму, перезарядился и, обернувшись к Казаряну и Алику, лихо подмигнул:

– Ну как?

– От твоей пальбы у меня опять голова разболелась, – сообщил Казарян и распорядился: – Пойдем посмотрим, что ты натворил.

Стаканы – вдребезги, кружка – с дыркой посредине, у канистры в пупке.

– Ну как? – еще раз осведомился Смирнов. Горделиво.

– Ты в порядке, – заверил его Казарян, а Алик вдруг застрадал:

– Сань, дай я постреляю, а?

– Ты опаздываешь, – напомнил ему Смирнов. – Да и смываться нам надо отсюда как можно скорее. Мало ли что, кто-нибудь услышал выстрелы, сообщил куда надо.

– Ну, разок!

– Нет. У меня с собой одна обойма. Пусть целой будет на всякий случай.

В газету собрали осколки стекла, подобрали кружку, канистру и расселись по машинам, перед тем, как тронуться, Алик с угрозой напомнил:

– В вашем распоряжении час пять минут!

Понеслись! За двадцать минут добрались до Окружной, на Окружную затратили полчаса, Ярославское отобрало десять минут. Ровно через час пять минут Смирнов вылез из "Нивы" на стоянке у мрачного, необъятного глазом здания телецентра и, подождав, пока подкатит "восьмерка", объявил подъехавшим, сдержанно торжествуя:

– Час пять минут. Тютелька в тютельку.

– Ты у нас еще ого-го! – поощрил его Алик, выбираясь из "восьмерки", и спросил у сидящего за рулем задумчивого Казаряна: – Вы куда сейчас?

– Мы-то… – Казарян глянул на часы. – Мы-то в Дом кино, не торопясь. Ты туда подъедешь или дома ждать нас будешь?

– По обстоятельствам, – Алик сделал ручкой, перебежал стоянку и скрылся в вертушке.

В ресторане Дома кино Казарян усадил Смирнова, а сам направился к столику возле окна, где привычно расположился Миня.

– Как живешь, Миня? – спросил Казарян, присаживаясь напротив.

– Твоими молитвами, Рома, – ответил Миня, наблюдая, как от кухни шла официантка, без заказа неся ему обычное: зелень, гурийскую капусту, черную икру в вазончике.

– Значит, хорошо, – решил Казарян, зная свои молитвы.

– Не жалуюсь. Зачем я тебе понадобился? Решил мне своего Филонова продать?

– Продать я его никогда не продам. А обменять могу. При одном условии.

– Об условии потом. Что ты за него хочешь?

– Маленький такой, сомовский пейзажик с купальницами.

– Ты с ума сошел!

– Не делай вид, что я пронзил твое сердце столь непомерным требованием. У тебя же два варианта его имеются.

– И чего тебя тянет к мирискусникам, не понимаю.

– Ну так как?

– Я подумаю, Рома. А что за условие?

– Водички бы налил с барского стола, – играясь, занахальничал Казарян. Миня поспешно налил минералочки. Казарян выпил, выпустил газ через нос и начал с вопроса:

– Денис, бармен из "Космоса", давно на тебя шестерит?

Миня откинулся на стуле, посмотрел на Казаряна, посмотрел через зал на столик, от которого тот пришел, ответил круто невпопад. И тоже вопросом:

– Это Смирнов там сидит?

– Ты его не бойся, Миня. Он в отставке, на заслуженном отдыхе.

– А я его и не боюсь, Рома. Просто интересуюсь. И возьми на заметку: я вообще ничего не боюсь.

– Это тебе так кажется. Повторяю вопрос: шестерит или не шестерит?

– Шестерит, – с презрением к этому слову произнес Миня. Интеллигентный же человек, сын профессора, кинорежиссер, а от милицейского жаргона избавиться не можешь. Каинова печать.

– Так я тебя слушаю, Миня.

– Денис время от времени оказывает мне мелкие услуги.

– У тебя он, следовательно, почасовик. А у кого он на зарплате?

– У государства, Рома, у государства.

– Ну уж! Такой хватает и ртом, и задницей.

– Больше ничего сообщить не могу.

– Жаль. А я надеялся. Что за человечек он? За жабры взять можно?

– За жабры взять можно кого угодно, как тебе известно. Но его брать не советую. Он всерьез завязан с филиалом правоохранительных органов при гостинице. Скажи, пожалуйста, Рома, Денисом экс-полковник Смирнов интересуется?

– Я интересуюсь, я. И все-таки попытаюсь взять его за жабры. Спасибо за водичку, Миня. – Казарян поднялся.

– Постой, а Филонов? – прямо-таки по-детски расстроился Миня.

– Не уйдет от тебя Филонов. В субботу созвонимся и устроим свидание Филонова с Сомовым.

– Ну а продать все-таки не хочешь? Я хорошие деньги дам.

– Я богатый, Миня, я последнее время из картины в картину. Так до субботы?

– До субботы, Рома.

– Ты что-нибудь заказал?

– А разве надо? – удивился Смирнов. – Может, у Альки поужинаем.

– Провинциальный жмот, – оценил его Казарян и вилкой постучал по фужеру. Официантка тотчас явилась на звон. – Лялечка, мою закуску и что там приличное из горячего?

– Шашлыки сегодня неплохие.

– Что ж, тащи шашлык. Все на двоих.

– Ну что, Миня? – не утерпел Смирнов.

– Мимо.

– Совсем-совсем?

– Есть один любопытный нюансик, но об этом потом. Давай поужинаем, последнюю фразу Казарян произнес потому, что увидел приближающуюся Лялечку с подносом.

Я старался, ужин готовил, а вы… – выговаривал им Алик, убирая со стола в холодильник сыр и колбасу.

– А мы в ресторане были, и ты знал об этом, – отпарировал Казарян. Тоже мне, готовил! Колбасы нарезал, вилки положил… Перетрудился!

А Смирнов потребовал:

– Чаю давай!

Молча гоняли чаи.

– Что новенького? – снизошел наконец обиженный Алик.

– На сегодня все новенькое – у Ромки, – сказал Смирнов, – выкладывай свой нюансик.

– Нюансик такой: Денис в "Космосе" туго завязан с местными стражами порядка.

– Ну это я и без тебя знаю, – разочарованно протянул Смирнов и добавил: – Ты, Рома, его не трогай. Настоящего подхода к нему нет, и он не заговорит до тех пор, пока мы его основательным камушком не придавим. Будем искать камушек.

– Саня, твои соображения ума уже можно нам сообщить? – осторожно спросил Алик.

Смирнов ответил не по существу. Он встал и заорал:

– Я бездельничаю! Я теряю время из-за отсутствия информации! И опаздываю, опаздываю!

– Кино будем смотреть? – лениво полюбопытствовал Казарян.

Смирнов дико на него посмотрел, ничего не понимая, потом понял и ответил тихо, на выдохе:

– Будем.

Смотрели феллиниевского "Казанову", который на телевизионном экране потерял всю свою философскую начинку и смотрелся как веселая порнуха. Досмотрели, Казарян уехал домой, а Алик и Смирнов завалились спать.

И опять им не дал выспаться телефонный звонок. И опять Леонид Махов.

– Новости, Александр Иванович, – бодро сообщил он.

– Давай, – хрипло ответил мутный со сна Смирнов.

– Начну с самых свеженьких. Только что мне сообщили из Калининграда: гражданин Савостиков Геннадий Григорьевич, известный вам под кличкой Паленый, в воскресенье вечером утонул в Клязьме.

– В Клязьме утонуть нельзя, – ошалело сказал Смирнов.

– Можно. Пьяный и в луже утонет.

– Он был сильно пьян? – Смирнов проснулся окончательно.

– Говорят, литровка в нем была. Не меньше.

– Дела. Давай удивляй дальше.

– И удивлю. Андрей Витальевич Глотов, бомбардир, кличка Живоглот, пятьдесят третьего года рождения, осужденный на двенадцать лет, скончался в апреле 1986 года в больнице лагеря строгого режима от перитонита.

– Ты не ошибаешься, Леонид? – с непонятным азартом спросил Смирнов.

– Не ошибаюсь. Передо мной дело из архива. Вот копия медицинского заключения, вот и фотография покойника. Впечатляющее личико.

– Леня, сколько времени уйдет на то, чтобы сделать экспрессом копию этой фотографии?

– Час, Александр Иванович.

– Через час жду тебя с фотографией на Страстном бульваре.

– Вы меня толкаете на должностное преступление. Ну да ладно. У меня и еще есть что вам сказать.

– При личной встрече, – отрезал Смирнов и бросил трубку.

В ванной шелестел душ. Смирнов заглянул туда и увидел то, что ожидал увидеть. Жирный Алик с удовольствием стоял под теплым дождичком. На шум, произведенный Смирновым, открыл один глаз и потребовал ответа:

– Что тебе?

– Я смотаюсь на часок, – проинформировал его Смирнов.

– А куда, Саня?

– Закудакал! В МУР, к Махову. Через час буду. Можешь не беспокоиться.

– Я с тобой, а?

– Нет. У меня с Маховым приватный разговор, – отрезал Смирнов.

Приткнув "Ниву" у ВТО, Смирнов, стуча палкой, прошел на бульвар. Отыскал скамейку под солнцем и уселся, подставив лицо твердым утренним лучам. Страстной бульвар, Страстной бульвар! Самый широкий, самый квадратный, самый непохожий на бульвар московский бульвар. Культурный лес по московским понятиям. Бодро бежали мимо деловые гости столицы, прогуливались вырвавшиеся из близлежащих контор клерки в галстуках, редко прогуливались мамаши с колясками – учреждения вытеснили из жилья москвичей. Смирнов в томлении прикрыл глаза.

– Здравствуйте, Александр Иванович, – перед ним стоял Махов.

– Привет, Леонид! Принес? Давай.

– Любуйтесь. – Махов протянул ему фотографию.

– Нет, не ошибся, – с удовлетворением сказал Смирнов, изучив изображение Живоглота.

– В чем, Александр Иванович?

– Да так, пустяки. Ты мне дашь эту фотографию?

– Для того и распечатывал. По другим нашим делам поговорим?

– А как же! Ты присаживайся, присаживайся.

Леонид сел на скамью, раскинул руки по спинке, тоже подставился солнцу и начал:

– Как всегда, вы правы, Александр Иванович. Ночевкин видел записную книжку у Трындина, когда тот заходил в отделение последний раз. Ночевкин запомнил это хорошо, потому что Трындин книжкой нос себе почесывал, рассказывая о непонятной чертовщине в райисполкоме.

– Вот и книжечка объявилась! – удовлетворенно констатировал Смирнов.

– Она не объявилась, она исчезла, – поправил его Махов. – Вчера весь день по второму кругу опрашивал свидетелей, и занятная картинка получается. Подбежали к Трындину почти одновременно четверо. Двое мужчин и две женщины. Но первым наклонился над ним, якобы для того, чтобы послушать, бьется ли сердце, гражданин, которого среди опрашиваемых не оказалось. Гражданин без особых примет.

– Лет тридцати и с наколкой на правой руке. Спасательный круг и якорь, – добавил Смирнов.

– Как догадались? – обиженно спросил Махов.

– Слишком долго ты, Леня, готовил эффективную концовку.

– И общая картина начинает складываться. Мне очень хочется теперь по-настоящему прочесать "Привал странников".

– Бумагою запасся?

– А как же! Поедем, Александр Иванович?

– Давай на завтра отложим, а, Леонид! Для того чтобы чесать "Привал", мне кое-что узнать надо. А концы – будь здоров. Весь день на это уйдет. Договорились?

– Да и у меня хлопот полон рот. Но очень хочется…

– Завтра, Леня, завтра с утра.

– К девяти я у вас, как штык.

Было половина одиннадцатого.

А в одиннадцать часов пятнадцать минут Смирнов нашел сильно пьяного Шакина В.В., нашел в зачахнувшей рощице, где обычно забивают "козла". Сейчас не забивали – рано. Шакин сидел за столиком перед пустым стаканом. Но бутылки нигде не было: пьян, пьян, но законспирировался.

– Где с утра достал? – спросил Смирнов, сзади положа Шакину руку на плечо. Шакин не вздрогнул, не испугался, до того был пьян, медленно повернулся и посмотрел на Смирнова отстраненно растопыренными глазами. Посмотрел и предложил:

– А-а-а, это ты. Выпить хочешь?

– В честь чего гуляешь?

– Не гуляю – поминаю. Паленого поминаю. Душевный был человек!

– Что ж ты о покойнике – Паленый! Его Геной звали.

– Правильно, Геной. И добрый был. Уважит, бывало, поднесет.

– Ну а еще что скажешь, Вадик?

– У него в последнее время присловье было: "Мы и мертвыми возвращаемся". А вот утоп и не вернулся. Ах, Паленый, Паленый! – Шакин, не вынимая бутылки из внутреннего кармана пиджака, ловко налил полстакана. Посмотрел на Смирнова: – Будешь?

Смирнов ладонью прикрыл стакан:

– Подожди немного, Вадик! – и вытащил из кармана рубахи фотографию. Посмотри, этот человек у тебя паспорт купил?

– Этот не этот, какая разница! – не глядя на фотографию, возгласил Шакин. – И все-то ты с глупостями…

– Ты что, меня не узнаешь, Шакин?! – надавил железным голосом Смирнов.

– Узнаю. Ты есть главный виновник смерти Паленого. Ты его избил, как мальчишку, унизил тем самым до невозможности. Он от обиды запил по-черному, и от того, что пьяный, утонул. Ты – душегуб.

– Прекрати кривляться, ну!!! – рявкнул Смирнов. – И смотри! Этот или не этот?!

От смирновского рыка Шакин вспомнил про себя, что он есть, и, собравши последние силы, уставился на фотографию. В глазу появилась осмысленность.

– Вроде этот, – наконец изрек он.

Жека готовил зал: стелил скатерти на своих столиках, расставляя фужеры, раскладывая ножи-вилки. Смирнов наблюдал за ним от дверей.

– Поди сюда, Жека! – приказал он.

Жека посмотрел на него, узнал, не торопясь дооформил последний столик и только после этого направился к Смирнову. А Смирнов на площадку вышел, устроился на любимом своем подоконнике. Жека стал напротив, сказал:

– О вас после пятницы по Болшеву легенды ходят.

– Обо мне, Жека, легенды ходят не только по Болшеву. Что трезвый, Паленого не поминаешь?

– Отпоминались. Вчера похоронили.

– А Шакин вон переживает, никак не успокоится.

– Не переживает, а пьет. Пьянь и рвань.

– Что ж ты мне врал, Жека? Паленого боялся? Ведь это он просил тебя свести того человека с Шакиным, чтобы самому в стороне быть?

– Что ж вам рассказывать, когда вы все и так знаете?

– Это я сейчас знаю, а тогда не знал. Врать нехорошо, Жека. Еще раз мне соврешь – пеняй на себя. Смотри. – Смирнов вытащил из кармана фотографию и протянул Жеке. – Он?

Жека рассматривал фотографию и так, и этак. Спросил:

– Шакин его опознал?

– А твое какое собачье дело знать, опознал он его или нет? Ты не бойся, Жека. Нечего теперь тебе бояться.

– А я и не боюсь. Этот мужик и купил паспорт Шакина.

– Благодарить не благодарю: не за что. – Смирнов поднялся с подоконника. – А совет дам: аккуратнее будь, Жека. Без надобности в дерьмо не лезь.

Было желание у Жеки ответить, но не ответил. Не простившись, Смирнов стал спускаться по лестнице.

На стоянке Смирнов забрался в "Ниву". Жарковато было, но куртку не снимешь – положение обязывало: дура под мышкой. Раскрутил все окна и поехал в Москву.

У Рижского вокзала сделал разворот к рынку, с трудом пристроился на стоянке и пошел гулять по выставке-продаже плодов индивидуальной трудовой деятельности. Штаны, рубашки, леденцы, наклейки, значки, зимние шапки, детское исподнее, майки с надписями на иностранном языке, съедобная вата, бижутерия, игрушки, хрустящие трубочки с кремом… Задорно кричат, смеются, уговаривают друг друга. Забавно, весело, свободно. Хочешь покупай, а хочешь – не покупай. Хоть здесь право выбора.

Смирнов искал целенаправленно. Он подходил только к торговавшим штанами и задушевно задавал как бы интимный вопрос:

– А Веня где?

Первые трое опрошенных тупо и однообразно отвечали вопросом на вопрос:

– А кто такой Веня?

И только у самого роскошного прилавка с богатым ассортиментом "вареных" джинсов на любой вкус элегантный услужливый молодой человек откликнулся соответствующе:

– Был, был здесь. Но уехал минут сорок назад.

– А куда он уехал, не подскажете? Я – его старый знакомый, он мне очень нужен.

– Наш Веня нужен всем, – мягко улыбнулся молодой человек и уже серьезно: – Он поехал в наш цех за товаром. В ближайшие полчаса должен быть.

Молодого человека отвлек покупатель. Молодой человек еще раз извинительно – улыбнулся Смирнову и занялся делом, а Смирнов продолжил прогулку по рынку – на полчаса. Такое уж сыскное дело – ждать, всегда ждать.

Еще недавно король московского подпольного джинсового самопала, а ныне солидный кооператор Вениамин Беленький обрадовался Смирнову, как отцу родному:

– А я-то голову ломаю: кто это меня ищет? А это Александр Иванович собственной персоной! – Веня распростер руки как бы для объятия, но Смирнов обниматься не стал, просто пожал Венину правую. Веня оценил смирновский жест и, слегка обняв его левой за плечи, осведомился доверительно: – Чем могу быть полезен?

– Пошептаться надо, Веня.

– А почему же не пошептаться? Еще как пошепчемся! – возликовал Веня, и они отправились погулять по Крестовскому мосту.

Дураков переходить мост пешком, естественно, почти не было. Они прогуливались в одиночестве, поглядывая вниз на постукивавшие на медленном ходу электрички.

– Процветаешь? – поинтересовался Смирнов.

– Живу, Александр Иванович, – поправил его Веня. – Не прячусь, не ловчу, работаю и живу!

– Ты, понятное дело, в порядке. А Лешка Борзов как?

– Значит, вам Леша нужен, – все понял догадливый Веня. – Леша-то как? Присматривается пока. К настоящему делу еще не приступил, так, иногда комбинирует по привычке.

– Где мне его найти?

– Прямо не знаю, что и сказать…

– Ты не опасайся, Веня, свидание со мной ему во вред не будет.

– Да я понимаю, Александр Иванович, если бы во вред, вы бы его без моей помощи искали… Просто он мелькает. То в Москве, то в своем городке распрекрасном.

– В Москве у него постоянное место жительства имеется?

– Да пока вроде нет. По знакомым, по гостиницам. А скорее всего вы его в собственной резиденции застать можете. В городишке его родном.

– Адрес, Веня.

Адрес Веня дал легко: Смирнову верил. Смирнов записывать адрес не стал, запомнил:

– Спасибо тебе, Вениамин. На всякий случай имей в виду: кто бы ни интересовался нашим с тобой разговором, один ответ – Смирнов заказывал себе штаны. Стой на этом, и точка. Так и для тебя, и для меня безопаснее будет.

Веня тихо присвистнул:

– Дела. – Но все-таки хорошего его настроения никто и ничто отнять не могли: – А что, Александр Иванович, может, и вправду штанцы вам построим?

– Давай, – вдруг загорелся Смирнов. – Но не такие, чтоб уж очень "вареные". Там, темно-серые какие-нибудь. И не бананы ваши дурацкие, а нормальные.

– Пятьдесят второй, пятый рост, – деловито прикинул Веня.

– Пятьдесят четвертый, – поправил Смирнов.

– Между, – решил Веня и официально объявил: – Жду вас через два дня.

Возвращались к рынку. Тянуло кооперативным шашлыком.

– По шашлычку? – предложил Веня.

– Некогда, – с сожалением отказался Смирнов.

С проспекта Мира свернул направо к бензоколонке, заправился под завязку, и по Самотеке, по Цветному, по Неглинной – через центр на ту сторону Москвы-реки, а там попроще – на трассу и до Окружной. После Окружной дал скорость. Хорошо бежала "Нива", нешумно, приемисто. Смирнов смотрел на дорогу, поглядывал в зеркало заднего обзора, по сторонам, отвлекаясь только на изменения в пейзаже, происшедшие за его почти двухлетнее отсутствие. Ни с того ни с сего запел вдруг. Робко и дребезжаще:

Мы ушли от проклятой погони.

Перестань, моя крошка, рыдать.

Нас не выдадут черные кони,

Вороных никому не догнать.

Услышал свое пение, застеснялся его немузыкальности и замолк. Мелькали сороковые уже верстовые столбы. Где-то на пятидесятом километре замаячил впереди и справа загородный ресторан. Смирнов свернул к нему.

На площадке для автомобилей – одинокий старенький "Москвич". Пусто, значит, в ресторане – день, не ресторанное еще время. Смирнов затормозил и глянул на часы. Было четверть четвертого. Запер "Ниву" и направил неровные стопы в точку общественного питания.

В самом деле, пусто. За одним столиком обедало семейство из "Москвича", в углу пятеро мужиков, надо полагать, местных, дули пиво. Их стол был заставлен темно-зелеными пустыми бутылками. Смирнов сел за столик у окна и стал ждать. Пришла наконец грузная тетя в переднике с кружевами.

– Окрошка есть? – спросил Смирнов.

– Есть, – ответила тетя и чиркнула карандашиком в блокноте. Класс явно невысок.

– Что же на второе? – поразмышлял вслух Смирнов и вдруг вспомнил запах у Рижского рынка: – И шашлык, если можно.

Управился с обедом Смирнов довольно быстро, за полчаса. Спустился вниз, заглянул в бар. Там гремела музыка – и никого, совсем никого, даже бармена не было. Зашел в сортир и закрылся в кабинке на задвижку. Извлек из-под мышки парабеллум, из кармана – глушитель, соединил их, а затем пистолет с глушителем засунул за пояс и застегнул куртку на "молнию".

На площадке рядом с "Москвичом" появился "шестой" "Жигуленок".

Смирнов забрался в "Ниву" и включил мотор. Сделал вперед – назад. Все нормально с тормозами. Он расстегнул "молнию" на куртке, вывернул "Ниву" от бровки и медленно покатил.

У "Жигуленка" притормозил. Двое в салоне почти одновременно пригнулись, скорее всего искали что-то на полу. Смирнов сказал им:

– Устал я от вас за день, ох устал!

И выстрелил два раза. В два колеса, в баллоны. Не выстрелы – так, несильно ударили палкой по подушке. "Шестерка" заметно на глаз стала оседать направо, а "Нива", застонав от предельного усилия, бешено рванула с места.

Теперь дай бог ноги. "Нива" выскочила на шоссе, опасно нарушая, пересекла сплошную осевую линию и помчалась к Москве, – вот он, замеченный еще по дороге сюда проселок через густой лиственный лес. Даже если у них переговорник "йока-токи", они не успели его, Смирнова, передать.

Смирнов долго петлял и проверялся; убедившись, что никто его не видит, выбрался на бетонку и по ней рванул к Минскому шоссе. Только почувствовав под собой полотно хорошей трассы, позволил себе еще один куплет из той песни:

Начинаются дни золотые

Воровской безоглядной любви.

Ой, вы кони мои вороные,

Черны вороны кони мои!

За памятником героической девушке сделал поворот налево и нешироким шоссе, сквозь бесконечный осинник, повел "Ниву" к цели – маленькому городку за осинником. Конец неблизкий – километров двадцать. Если бы не изредка на яростной скорости набегавшие грузовики – кончился рабочий день, водилы рвались домой, – можно было заснуть от одурманивающего однообразия частых, как забор-штакетник, оливковых стволов и тусклой выцветшей зелени неопрятно-густой листвы.

Дорога круто пошла вверх, осинник сменился березняком, и "Нива", миновав водораздел, покатила вниз, к игрушечной реченьке, которая своими извивами живо напоминала змеевик самогонного аппарата. Мостик, и опять холм, на котором пристроились полудеревенские дома: начинался город.

Старинный городок был когда-то уездным, потом районным центром, но лет пятнадцать-двадцать назад столицей района стал бойко развивающийся поселок, где построили химкомбинат, и городок этот стал дряхлеть и ветшать, как все заштатное.

Открылась центральная площадь с забавными и уже сильно разрушенными торговыми рядами, с монументальным обшарпанным собором, на колокольне которого столь крикливо совещались галки, что было слышно и в двигающемся автомобиле. Смирнов затормозил.

– Не подскажете, где Вторая Социалистическая улица? – спросил он у стоящего в раздумье посреди площади аборигена. Был одет абориген не по сезону: в тяжелом пиджаке, в кирзовых сапогах и в довершение – в шапке-ушанке.

– Так за церковью сразу Интернациональная будет. Поедешь по ней. Первая направо – Первая Социалистическая, а вторая – Вторая… А ты к кому?

– Борзов мне нужен, Алексей.

– А-а-а, американец! – обрадовался абориген тому, что знает, кого разыскивает Смирнов. – Дома, дома, я сегодня его в магазине видел, он хлеб брал.

Первая Социалистическая, Вторая Социалистическая, поворот – и вот он, дом номер семь. За фигурным, непривычно разреженным забором были разросшаяся трава, неухоженные деревья и щеголеватый, обитый вагонкой дом-коттедж. Посреди участка на двух столбах висел шикарный заграничный гамак, в котором, еле заметно покачиваясь, возлежал с книгой в руках Лешка Борзов. На звук подъехавшей машины он поднял от книги розовое в вечернем свете лицо и вопросительно смотрел на "Ниву" до тех пор, пока из нее устало и неловко не выбрался Смирнов. Вопрос на лице сменился усмешечкой.

– Вас ли я вижу, полковник? – жеманно воскликнул Леша.

– Меня, меня, – подтвердил Смирнов, разминаясь.

Леша спустил ноги, почесал грудь под расстегнутой рубахой, не торопясь, освободился от гамака и пошел к калитке встречать незваного гостя.

– Полковник, вы прекрасно выглядите, я бы даже сказал – помолодели. Алексей открыл калитку и ждал, когда Смирнов протянет ему руку. Смирнов протянул. Протянул и Алексей. Поздоровались.

– Я уже не полковник, – поправил его Смирнов. – Я – пенсионер.

– А какое это имеет значение? Ну, если хотите, буду звать вас Александром Ивановичем. Александр Иванович, прошу в дом!

И внутри дом был с иголочки. Паркет, паровое отопление, камин.

– Мне бы умыться, – попросился Смирнов.

– Сей момент. Вы курточку снимите, Александр Иванович. И удобнее, и прохладнее будет. Жарковато сегодня не в меру.

– У меня машинка под мышкой, – признался Смирнов.

– И сбрую снимайте. Не бойтесь, у меня ничего не пропадет.

Повесив курточку на спинку стула и кинув сбрую на кресло, Смирнов в сопровождении Алексея направился в ванную комнату, выложенную черным кафелем.

– Действуйте, – предложил Алексей и удалился. Смирной снял рубашку, вымылся по пояс, растерся оранжевым махровым полотенцем с рельефной надписью "Merelin", причесался и посмотрелся в зеркало. И впрямь неплох.

В гостиной на столе стояли фужеры, бутылки с боржоми и пепси.

– Комфортно живешь, Леша. Не тьмутаракань российская, а прямо-таки бунгало в Лонг-бич, – оценил среду обитания Борзова Смирнов. Оценил, налил боржоми в фужер, выпил с наслаждением.

– Не понимаю, я россиянин, Александр Иванович! Мне по здешним ценам пробить артезиан, провести водопровод, отопление и сделать локальную канализацию стоило полторы тысячи рублей. Я, конечно, не говорю о внешнем оформлении. Но в принципе за полторы тысячи можно жить в культурных условиях. Полторы тысячи рублей любое местное семейство пропивает за год. Ощетинься, напрягись – и затем живи по-человечески! Нет, всю жизнь орлом в скворечнике сидеть будет, за версту с ведрами за водой бегать. Эх, Россия, Россия! – Алексей тоже выпил водички.

– Переживаешь, следовательно, за Россию?

– А кто за нее нынче не переживает?

– И кто за нее только не переживал! – вздохнул Смирнов.

– Ну, хватит о России. Давайте пообедаем, – предложил Леша.

– Я не хочу, Леша. По пути к тебе плотно перекусил.

– Что ж, тогда поговорим о деле. Вы ведь по делу приехали.

– О деле пока повременим говорить. Пойдем на волю, воздухом подышим. А то я одурел в машине. Весь день за баранкой.

Благодать! И солнышко вечернее не печет, и легкий ветерок норовит под рубашку забраться, чтобы человеку удовольствие доставить, и куры квохчут у соседей успокаивающе, и острые стрижи, мелькая над головой, визжат от радости жизни. Смирнов, постанывая от желания как можно скорее сделать это, осторожно рухнул в высокую, в пол человеческого роста, уже колосящуюся траву.

– Может, в гамаке устроитесь, Александр Иванович?

– Да нет, мне на земле хочется, – Смирнов со спины перевернулся на бок и вдруг понял, что его беспокоит. – Алексей, а почему у тебя участок такой запущенный? Ни грядок, ни дорожек, ни сада настоящего. Лень руки приложить? Это я в продолжение разговора о россиянах.

– Я не рукастый, я – головастый, – отшутился Алексей. – А если серьезно, то мне так больше нравится. У матери за домом и грядки, и деревья фруктовые.

– Чем же ты здесь целыми днями занимаешься?

– Думаю.

– Ишь ты! И что надумал?

– К сожалению, пока ничего.

– Твое время пришло, Леша. Кооперативы, индивидуально-трудовая деятельность, аренда.

– Не доверяю я пока еще нашему государству. Сегодня разрешило, завтра запретило. По горячке в кооперативном ажиотаже рвать куш как можно больше и тут же линять бесследно – противно. Строчить портки модные, как Венька, скучно. Кстати, вы у Веньки мой адресок раздобыли?

– У него, – подтвердил из травы Смирнов. Алексей же продолжил:

– Вот говорят, социализм создает условия для развития всех способностей человека. А предпринимательство? Разве это не человеческая способность? Я ведь знаю, что я могу, что умею сделать такое, к чему из тысячи не способен ни один. Я – предприниматель. Дайте мне на откуп, допустим, ремонт радиои телеаппаратуры, положите какой угодно, в меру разумного, конечно, процент отчисления в казну, но только не душите инструкциями и проверками, и я вам такой сервис организую, что и Япония ахнет.

– Кто тебе мешает телеателье открыть?

– Мелочовка. Мне масштаб нужен. – Алексей присел рядом со Смирновым. – Что вы душу мотаете, Александр Иванович! Давайте о деле.

Смирнов достал из кармана фотографию и протянул Алексею.

– Мастер спорта по дзюдо Андрей Глотов, – только глянув, определил Алексей. – Ныне бомбардир из дорогих. Кличка Живоглот. Только и всего, Александр Иванович?

– Мне сегодня один пьяный фразочку сказал. А звучит эта фразочка так: "Мы и мертвыми возвращаемся". Напомнила мне эта фразочка тот давний разговор с тобой.

– Так, значит, Живоглот в лагере строгого режима помер?

– Помер, а потом ожил. И жил до тех пор, пока я его, не хотя этого, кончил. Насовсем.

Алексей еще раз посмотрел на фотографию:

– Спи спокойно, Живоглот. Вас интересует, каким образом он помер, а потом опять ожил? Выкупиться он, конечно, не мог. Не было у него таких денег, да и быть не могло.

– А какие деньги на это нужны?

– Миллион, – легко назвал сумму Алексей.

– Не смеши меня, Леша.

– Вот и тогда смеялись, Александр Иванович, когда я вам сказал, что заключение для очень богатого человека – не наказание, что богатые в лагере умирают для того, чтобы ожить на свободе. Назвали все это блатной легендой. Что же касается Живоглота, то его, видимо, в команду присмотрели.

– Что за команда?

– Есть, говорят, такая команда на Москве, которая никого не боится.

– А кто все это делает? С лагерем?

– Кто – не знаю, а через кого – знаю.

– Ну, хотя бы через кого?

– Через самого богатого человека в Москве. Вот и все, что могу сказать.

– Я тебя очень прошу, Леша.

– Я, Александр Иванович, вам по гроб жизни благодарен за то, что отрубили меня тогда от вонючей уголовщины. Хотя, как я понимаю, могли прицепить к делу. И выглядело бы эффектно: как же, известный комбинатор-махинатор заодно с грабителями. Вы – справедливый и добрый человек. Но ничем не могу вам помочь.

Смирнов молча поднялся и направился в дом. Нацепил сбрую, влез в куртку. Алексей наблюдал за ним от дверей. Смирнов прошел мимо него, как мимо столба, буркнул на ходу:

– Будь здоров. – И похромал к калитке.

Пастухи пригнали коров с луга. Неторопливо вышагивая, коровы двигались по Второй Социалистической, глухо звеня жестяными цилиндрическими колокольцами и заглядывая за заборы. К машине не подойдешь. Смирнов стоял, ждал. Неслышно подошел Алексей, спросил сзади:

– Вы что, опять служите?

– На общественных началах.

– Мой совет: не лезьте в это дело, Александр Иванович.

– Уже влез, – ответил Смирнов и шагнул за калитку – коровы прошли.

Кончался день, и дороги опустели. В такое время за рулем – одно удовольствие. Держишь спокойные восемьдесят, посматриваешь по сторонам, неторопливо думаешь о мелочах. Насвистываешь самому непонятное – есть в жизни милые радости.

К Москве Смирнов подъезжал, когда уже изрядно стемнело. По необходимости включил подфарники и приборную доску. Доска засветилась домашним светом, и в салоне "Нивы" стало уютно, как дома. От поздних сумерек, от уюта пришла усталость. Окончательная, за целый день, требующая ночного отдыха.

Домой, домой. К расслабке, к креслу, к крепкому чаю. Триумфальная арка, гостиница "Украина", Новый Арбат, "Прага", Суворовский бульвар.

Стемнело окончательно. Смирнов поставил "Ниву" за казаряновской "восьмеркой", выбрался из машины, и, закрывая ее, услышал сверху сказанное всерьез. Всерьез, со злостью и скрытым облегчением:

– Вот он, мерзавец.

Ему молча открыли. Он прошел в столовую, на ходу снимая куртку и сбрую. Кинул куртку и сбрую на диван, сам упал в кресло и противоестественно бойко задекламировал Лермонтова:

– Уж был денек! Сквозь дым летучий французы двигались, как тучи…

– …И все на наш редут, – докончил за него Казарян, усаживаясь на диван. Алик театрально плюнул в сторону Смирнова и исчез на кухне.

– Чайку бы! – крикнул ему вслед Смирнов.

Тем временем Казарян извлек из сбруи пистолет, выкинул из рукояти обойму. По одному выщелкнул из обоймы патроны, пересчитал их и поинтересовался вкрадчиво:

– Куда делись две?

– Потерял, наверное.

– Перестань паясничать! – гавкнул на него Казарян.

– Мне, как ящерице в минуту опасности, пришлось лишиться хвоста.

– В баллоны, что ли, стрелял?

– Ага.

– Где был весь день и что делал?

– Весь день, как Шурик из "Кавказской пленницы", искал песни, сказки, легенды…

– Рассказывай.

– За чаем расскажу.

За чаем и рассказал.

– Мрак и мерзость. Аж сердце заболело от отвращения, – признался Алик.

– Кто-то проворачивает страшненькую комбинацию, Саня, – предложил Казарян.

– Кто-то ее уже провернул, – поправил его Смирнов.

– Что предпринять собираешься?

– Завтра с утра с Леней Маховым "Привал" потрошить будем. А сейчас спать.

– Тогда я – домой. – Казарян поднялся: – Алик, ни под каким видом не отпускай пенсионера до моего появления.

На этот раз их разбудил не телефонный, а дверной звонок. Милиционер, похожий на артиста Абдулова, был свеж и румян, как персик:

– Вы готовы, Александр Иванович?

Не пожрамши, Смирнов спустился вниз. У ряда обгорелых домов стояла оперативная машина. Рядом с ней, ловя кайф минутного безделья, покуривали члены группы.

– Я вызвал техника-смотрителя, – доложил Махов. – Приступим, Александр Иванович?

Приступили. Оторвали доски и гурьбой вошли внутрь. Где ты, очарование приветливого гнездышка под старину? Пепел под ногами, сажа по стенам, мразь запустения.

– Так, – сказал Смирнов. – Ну, это зал. А где же были подсобные помещения?

Подсобные помещения Смирнова привели в полное изумление. Ни производственного холодильника, ни кухонных печей. Две обгоревшие газовые квартирные плиты, в рыжих подпалинах холодильник ЗИЛ – и все.

– А где они готовили? – спросил Махов.

– Они не готовили, Леня. Они хранили привезенное и разогревали. Липа, кругом липа!

– И пожар – липа, Александр Иванович. Я вчера с мальчишками говорил, при которых пожар начался. Они утверждают, что не поджигали вовсе, что даже найденной зажигалкой чиркнуть не успели, как сваленная в углу бумага загорелась. И я им верю.

– Нажимное устройство?

– Вероятнее всего. Мы поищем, конечно, но надежды мало. Если не металл, то следов нет.

– Так они тебе металл и предъявили! Не надейся, Леня, – развеял маховские иллюзии Смирнов. Обратился к технику-смотрителю: – Еще что покажете?

– То, что под кафе сдано было, вы осмотрели, – мрачно констатировал тот.

– А другие помещения в этом доме есть?

– Были, – ответил не лишенный чувства юмора смотритель. – Пройдемте. Вот сюда.

Группа прошла туда, куда указал техник-смотритель, а сам техник пошел на волю покурить. Смирнов оглядел потолок, стены, пол высокого, в два этажа, сараеобразного помещения. Пол заинтересовал его. Он подошел к границе, разделяющей пол на две части – кирпичной кладки и кладки бетонной, и наклонился над бетоном. Бетон был даже не уложен – просто залит.

– Техник-смотритель! – заорал Смирнов.

– Что надо? – осведомился тот, появляясь в дверях.

– Что здесь было?

– Склад игрушечной фабрики. Они здесь вату хранили. А перед капиталкой их выселили.

– А что на бетонной подушке стояло? Иди сюда, смотри.

Техник удосужился посмотреть на пол и удивился страшно:

– Не было тут никогда никакого бетона. Подвал здесь был небольшой, и все.

– Кто же подвал бетоном залил?

– А я знаю?! – разозлился техник.

Эксперт остался в "Привале", были у него там еще дела, а оперативники вышли на улицу, осмотрели себя, отряхнули и опять стали кружком у машины. Смирнов тоже был в этом кружке, как все, покуривал.

– Я по собственной инициативе данные на Паленого запросил, – между прочим и вроде бы ни к кому не обращаясь, сказал Махов. – Любопытная деталь: до того, как его сактировали из-за несчастного случая на лесоповале, он некоторое время находился в одном лагере с Глотовым вашим.

– Я об этом уже догадался, Леня. Сейчас не мешало бы другую справочку получить. О том, кто из заключенных за последние, допустим, десять лет умер в этом лагере.

– Сегодня же запрошу. Где техник, дорогой наш смотритель? Что с "Привалом" будем делать?

– Здесь я, – откликнулся техник, сидевший на ступенях входа в "Привал".

– Скажи мне, техник, – велел ему Смирнов, – есть ли поблизости стройка, работающая круглосуточно?

– Есть. Посольство тут неподалеку отстраивают. Очень, знать, торопят иностранцы.

Смирнов отвел Махова в сторонку.

– Кто у тебя из ребят пошустрее? – И кивнул на группу оперативников.

– Сырцов, – без колебаний назвал кандидатуру Махов и тут же позвал: Сырцов!

Подошел молодой веселый паренек:

– Что, Леня?

– Сейчас пойдешь на строительство посольства, узнаешь, какой цементный завод их обслуживает, а на заводе по путевкам определишь, кто из водителей бензовозов в последнее время на эту стройку возит бетон. Особенно в вечернюю и ночную смены. Я правильно излагаю, Александр Иванович? – осведомился Махов у Смирнова.

– Абсолютно. Только давай еще более конкретизируем задание. Отыщи тех, кто работал в вечернюю двадцать первого и в ночь на двадцать второе. Особое внимание на любое отклонение от обычного, даже самое незначительное. Диспетчеров найди, которые дежурили в это время, расспроси ненавязчиво.

– Тебе все ясно, Жора? – спросил Махов.

– Все, – заверил Сырцов и поклянчил без надежды: – Машину дайте.

– Не дам, бензина нет.

– Ну, я пошел, – без энтузиазма сказал Сырцов и пошел.

– На завтра дорожных рабочих надо вызвать с отбойными молотками, чтобы этот бетон расковыряли, – решил Махов.

– А на сегодня нельзя? – с надеждой спросил Смирнов.

– Совсем вы наши дела подзабыли, Александр Иванович. Знаете, сколько еще с бумажками бегать придется?

– Да пошли кого-нибудь, пусть уже сейчас с бумажками бегают.

– Демидов! – позвал Махов. Демидов подошел. – Демидов, срочно в управление МКХ и сделай им срочную заявку на двух рабочих с отбойными молотками. Дави на то, что, мол, сегодня позарез надо, может, на завтра дадут.

– Маловероятно, – лениво предположил Демидов.

– А ты постарайся! – разозлился Махов. – Руки в ноги, и действуй.

Ушел и Демидов.

– Я поеду, – сказал Махов. – Если что, буду звонить вам. Вы дома будете?

– Первую половину дня, а скорее до вечера дома. Звони.

Кто-то понял Смирнова буквально и тотчас позвонил: в машине раздался тихий зуммер оперативного телефона. Махов кинулся к автомобилю.

– Да, – сказал он в трубку, вытянутую из салона. – Да. Да. – Положил трубку и повернулся к Смирнову.

– Графиня изменившимся лицом бежит пруду, – отметил некоторое посерение личика у Махова Смирнов. И уже совсем серьезно: – Что случилось, Леня?

– Сам шеф на ковер вызывает.

Алик, готовивший завтрак, крикнул из кухни:

– От Ларионова звонили! Просил быть у него не позднее часу!

Смирнов прошел к нему, уселся за стол, и, внимательно глядя, как Алик сноровисто жарит свинину, слегка удивился вслух:

– Сбор всех частей! Чевой-то Сережку разбирает? Махова срочно вызвал, меня приглашает…

– Поедешь?

– Ничего не соображаю: очень жрать хочу. Поедим, тогда и решу.

Пригасив огонь и прикрыв скороварку крышкой, Алик стал накрывать стол. Любил, чтобы как в больших домах: закусочка в малой посуде, вилочки-ножички в полном наборе, твердые салфетки пирамидой. Оглядел дело рук своих и предложил:

– Приступим?

Приступить не успели: долгим-долгим дребезжанием антикварного звонка Казарян требовал, чтобы его впустили. Его и впустили. Он, твердо зная, куда надо идти, ворвался на кухню, заиграл ноздрями чуткого армянского носа и определил:

– Трефное мясо? – И решил для себя: – Пойдет!

Уселись втроем и позавтракали основательно. За чаем Смирнов сообщил Казаряну:

– Твой бывший напарник, а ныне большой начальник Сережа Ларионов меня к себе требует.

– Пойдешь?

– А куда деваться? Придется.

– Я с тобой пойду.

– А стоит? Я, Рома, один с ним разберусь.

– Стоит, стоит. Давненько я не встречался со своим бывшим дружком. Вот и повидаемся.

– Чего ты завелся? Может, он просто по-хорошему поговорить со мной хочет.

– По-хорошему надо так: с бутылкой марочного коньяка и с букетом роз по вечерней прохладе, после работы – и в ноги учителю и старому другу: "Прости, что на вокзале не встретил!" И нечего придуриваться, Саня. Ты сам все понимаешь.

– И я с вами поеду. В машине подожду, в "Эрмитаже" погуляю, – сказал Алик. – А в принципе не нравится мне этот вызов. Ни к чему он тебе сейчас, Саня.

Подъехали на Петровку к двенадцати. Смирнову пропуск был уже заказан, а Казарян, сделав парочку звонков по местному телефону, обеспечил себя пропуском на две минуты позже. Поднялись на положенный этаж.

– Давай-ка Махова навестим сначала, – вдруг осенило Смирнова.

Нашли комнатенку Махова. Он сидел за столом, горестно обхватив голову руками.

– Была клизма? – участливо осведомился Смирнов.

– Нет еще. Выдерживает, садист, – доложил Махов. Вдруг опомнился: – А вы-то что здесь делаете, Александр Иванович?

– Тебя вызвал, а меня пригласил. Такие вот пироги. Ты сиди, жди, а мы к нему пойдем.

В приемной Смирнов сказал секретарше высокомерно:

– Доложите. Смирнов ждет.

Секретарша исчезла в дверях кабинета – в эдаком начальственном шкафу. Вернулась и сказала, глядя только на Смирнова:

– Он вас просит зайти.

Смирнов открыл дверь и шагнул в кабинет. Казарян вошел туда же без спроса.

– Здравствуйте, – сказал, не выходя из-за стола, генерал. И персонально Казаряну: – А я не просил вас, товарищ Казарян, меня навещать.

– Зато у меня такое желание возникло, – грубо отпарировал Казарян и решительно уселся на один из стульев, плотным рядом стоявших у стены. Во избежание скандала генерал достойно смирился:

– Ну что ж, коли так… И вы присаживайтесь, Александр Иванович. Проследил взглядом за тем, как усаживается рядом с Казаряном Смирнов, затем добавил: – Прошу простить меня, на несколько минут отвлекусь на небольшое дельце. – Ткнул пальцем в кнопку и приказал в селектор: – Махова ко мне!

Махов остановился посреди ковровой дорожки и доложил:

– Капитан Махов прибыл по вашему указанию!

– Кто позволил вам, капитан, нарушать служебные инструкции? – спросил Ларионов.

– Я, наверное, чего-то не понимаю, товарищ генерал, но я ничего не нарушал…

– По какому праву вы занимаетесь делами, не относящимися к порученному вам расследованию? – тихо, совсем тихо начал генерал. Постепенно его голос обретал оглушающую мощь: – По какому праву вы посвящаете в ход розыска посторонних людей?!!

– Виноват, товарищ генерал, – обреченно признался Махов.

– Идите. На вас будет наложено дисциплинарное взыскание, – устало закончил Ларионов и, подождав, пока выйдет Махов, обратился к Смирнову: Как дела, Александр Иванович?

– Дела как сажа бела, Сережа, – ответил Смирнов, а Казарян взъярился:

– Спектакли нам устраиваешь, да?

На реплику Казаряна Ларионов никак не отреагировал. Он делами Смирнова был озабочен:

– Да, дела неважнецкие! Вы что, частным сыском занялись? Так у нас это законом воспрещается. Ваши действия, Александр Иванович, антиконституционны. Сегодня, в период кардинальных, я бы сказал, революционных перемен, нарушение не то что духа, буквы закона будет караться самым решительным образом. Я не собираюсь вас стращать, но запомните: никакие старые заслуги, никакие связи не дают вам права попирать социалистическую законность.

– Опомнись, Сережа, – попросил Смирнов. Но Ларионов не опомнился:

– Вы, кажется, живете теперь в Москве? Где остановились? В гостинице?

– Я живу у своего друга журналиста Спиридонова.

– Там и прописаны?

– Я не прописывался.

– Так вот, Александр Иванович. Еще одно противозаконное ваше действие, и вы будете высланы из Москвы. В двадцать четыре часа.

Генерал встал за своим столом. Встал и Смирнов.

– Будь здоров, Сережа, – попрощался он и направился к двери.

– Советую не забывать, что я вам сказал, – в спину Смирнову, вдогон напомнил генерал.

Смирнов исчез за дверью. Казарян вдоль стола для заседаний прошел к генеральскому письменному и через него схватил Ларионова за лацканы тужурки, притянул к себе:

– Учти, генерал, если ты сделаешь какую-нибудь пакость Саньке, я тебя под землей найду и размажу по первой попавшейся стенке, – и оттолкнул Ларионова так, чтобы тому ничего не оставалось, как усесться в свое служебное кресло.

В дверях Казарян остановился и, умело копируя ларионовские интонации, закончил:

– Советую не забывать, что я вам сказал.

Не принимая во внимание уши секретарши, Смирнов спросил:

– Порезвился?

– Самую малость.

Они вышли из приемной и поспешили навестить Махова вторично. На этот раз Махов сидел барином, засунув руки в карманы брюк и далеко вытянув ноги.

– Как насчет завтрашнего? – спросил Смирнов.

– Только что звонил Демидов. Рабочие будут после обеда.

– Ты, я вижу, своего генерала не боишься.

– А я его никогда не боялся. Уважал – это было. А после сегодняшнего, боюсь, перестану.

– А ты давай в адвокатуру! – темпераментно предложил Казарян. – Дело по нынешним временам весьма и весьма перспективное. Могу содействовать. Руководство коллегии – все мои кореши по юридическому.

– Есть над чем подумать, – Махов улыбнулся. А Смирнов все в одну дуду:

– От Сырцова пока ничего?

– Пока ничего. Вы домой езжайте, Александр Иванович. Отдохните, вам, я так понимаю, тоже было отпущено. Если что – я звоню.

– Все-то ты сечешь, сыщик! – с одобрением заметил Казарян.

У "восьмерки" маялся Алик.

– Ну что там? – азартно полюбопытствовал он.

– Там – ничего хорошего, – Казарян обошел машину, сел за руль. Садись, поедем.

– Куда? – обиженно спросил Алик.

– К тебе! – заорал Казарян. – Садись, кому говорю!!!

– Нервные все очень, – ворчал Алик. – Что там Ларионов, можете сказать?

Они выехали к Пушкинской площади. У светофора остановились, и тогда Казарян удостоил его ответом:

– Скот твой Ларионов.

– Ну, допустим, он не мой, а ваш…

– Санька! – Казаряна вдруг осенило. – Не мог он так, ни с того ни с сего! Может, откуда-нибудь надавили?

– Все может быть, – вяло согласился Смирнов. И тут Казаряна осенило еще раз:

– Алик, а твоего однокашника Грекова Владлена за бока взять можно?

– Владлена Грекова можно взять за бока, – подчеркнуто официально ответил Алик. – Только вот на какой предмет? Вы же не изволили мне ничего объяснить.

– Приедем к тебе – объясним, – пообещал Казарян.

Приехали и объяснили. Алик взялся за телефон. Помощник Грекова сказал ему, что Владлен Андреевич проводит ответственное совещание, и, как только он хоть ненамного освободится, то он – помощник – доложит ему.

– А как скоро это может произойти?

– Не ранее чем через час, – не порадовал Алика помощник. – Как только это произойдет, я немедленно вам позвоню. Продиктуйте, пожалуйста, ваш телефон. – Алик продиктовал и повесил трубку.

– Он кто теперь? – спросил Смирнов.

– Большой бугор. Куратор нашей бывшей конторы, – ответил за Алика Казарян.

– Начальники растут, как грибы, – непонятно, радуясь или огорчаясь, отметил Смирнов.

– Ни дня оперативной работы, и гляди-ка ты – знаток сыскного дела номер один! – прямо-таки задыхаясь от восторга, воскликнул Казарян.

– Да ладно, ребята, – попытался утихомирить их Алик. – Сами же на прием к нему напрашиваемся и сами загодя обсираем.

– А мы что? А мы ничего, – ернически обнародовал их общую со Смирновым лояльность Казарян.

– Хуже нет – ждать да догонять, – зевнув, заметил Алик. – И не выспался.

– Хуже – убегать, когда догоняют, – поправил его Смирнов и решил за всех: – Будем ждать.

– Вот так сидеть и ждать? – Алик вопросом хотел уточнить их будущее времяпрепровождение.

– Вот так и сидеть и ждать, – отрезал Смирнов.

– Алик, а почему мы беспрекословно подчиняемся ему? – вдруг прозрев, изумился Казарян. – Кто он такой, по сути? Отставной старый хрен с весьма сомнительным высшим образованием! А мы, интеллигенты, интеллектуальная элита, к мнению которой с почтением прислушивается всесоюзная общественность, покорно, не рассуждая, исполняем его капризы.

– Комплекс поколения, – четко ответил Алик. – Мы исторически обречены смотреть на них снизу вверх.

– Это почему же? – всерьез заинтересовался Смирнов. – И кто это – вы?

– Мы – поколение с четко определенными границами, – Алик основательно усаживался на своего любимого конька. – Границы эти определила война. Мы это те, кто не воевал, но хорошо помнит войну. Мы – люди рождения с двадцать восьмого года по тридцать седьмой. Мы твердо знаем, что воевавшие, такие, как ты, Санька, спасли нас. И сознаем это не разумом, не логическими построениями, а звериным ощущением тех лет. Эмоциональной памятью о пустом желудке, привычке опасности бомбардировок, о желтом язычке коптилки, о сыпном тифе на вокзалах, о вокзалах, набитых бабами с детьми, неизвестно куда едущими и когда уезжающими. Я помню, Саня, время вашего возвращения. Именно тогда вошла в нас вина за то, что вернулись немногие из вас. Разница между нами и вами от двух до десяти лет, но эта граница решила все. Вы – мужчины, солдаты, мы – пацаны. На всю жизнь робость перед вами и вина. И это – беда наша. Мы навсегда остались мальчишками, боявшимися, не из-за трусости, нет, из-за беспредельного благоговения перед вами, сделать самостоятельный решающий шаг, определяющий историческую значимость того или иного поколения. И не сделавшие этого шага. Поэтому мы, по серьезному счету, взрослые, созревшие для реальных действий люди, никаких действий не совершили, проигрывая по очереди год пятьдесят третий, год пятьдесят шестой…

– Выходит, мы во всем виноваты, – иронизируя, пробубнил Смирнов.

– Не во всем, но виноваты. Скорее даже не вы, а война. Она приучила вас к мысли, что приказ командира – закон для подчиненного. И вы все эти годы ждали приказа. А мы глядели на вас и ждали, что сделаете вы.

– Ты знаешь, Алька, почему самая любимая моя картина – "Зеркало" Тарковского? – перебил его Казарян. – Вот из-за этого чувства неизбывной вины. Вины за все: за прошлое, за настоящее, за будущее всех людей. Вина и боль за то, что нам не дано ничего исправить в этой жизни. Ни ему, ни тебе, ни мне.

– Пытаемся, Рома, пытаемся. Вы заметили, как авангард, яростно бьющийся сегодня за перемены – люди нашего поколения. Мы еще пытаемся сделать тот не сделанный тридцать лет тому назад шаг.

– Что же ты на днях орал, что вы выдохлись, что на пенсию пора? торжествующе уличил Алика Смирнов. – Тогда врал или сейчас врешь?

– Не врал тогда, не вру и сейчас. Конечно, поздно начинать второй раз, в одну и ту же реку не войдешь дважды. Но кому-то надо начинать! Вы одряхлели, как воспитано следующее поколение и кем, мы знаем.

– Вами, вами воспитанное! – уличил уязвленный замечанием о дряхлости Смирнов.

– И нами тоже, – согласился Алик. – Еще одна наша вина…

Зазвонил телефон. Алик снял трубку:

– Тебя, Саня. Махов.

Смирнов взял трубку, долго слушал. Потом сказал озабоченно:

– Да, хреновато у нас с вами получается. Опаздываем. Пусть дома спросит, по приятелям пройдется. – Опять стал слушать. – Ну, тогда пусть по официальным каналам.

Положил трубку, растер ладонями лицо.

– Что там, Саня? – спросил Казарян.

– Водила, который, вероятнее всего, залил из бетоновоза подвал в "Привале", пропал. В журнале диспетчера значится, что он из-за испорченного мотора в ночь с двадцать первого на двадцать второе вынужден был слить бетон на свалке. С ним бы задушевно про эту свалку поговорить, а он пропал.

– Думаешь, они? – осторожно поинтересовался Казарян.

– А кто же еще! – раздраженно ответил Смирнов.

– Тогда вряд ли найдут.

– Вот именно! – Смирнов встал и вышел на балкон. "Привалом" еще раз полюбовался. Опять зазвонил телефон.

– У меня зазвонил телефон. Кто говорит? Слон. Откуда? От верблюда, обратился к Чуковскому Казарян. Алик снял трубку и скорчил лицо: заткнись, мол, Казарян.

– Да. Да. Да. Спасибо вам большое, – и положил трубку.

– Ну и что тебе сообщили от верблюда?

– Сообщили, что верблюд ждет нас в шесть часов. Санька, иди сюда! позвал Алик. Смирнов вернулся с балкона. – Греков приглашает нас к шести.

Смирнов глянул на часы и взвыл:

– Господи, еще три часа!

– Как раз неторопливо успеем пожрать.

– У меня жрать нечего, – предупредил Алик. – Вообще-то на рынок и в магазин надо смотаться.

– Рынок, магазин отменяется. Все, как один, в "Узбекистан", возгласил Алик и поднялся.

– Лагманчика бы неплохо, – помечтал Алик, – но там очередь всегда.

– Это смотря для кого, – срезал Казарян. – Вперед, бойцы! И бойцы двинулись вперед.

На обширной стоянке у тоскливого квадратного здания они выбрались из казаряновской "восьмерки". Было без десяти шесть.

– А ты что делать будешь? – спросил Алик у Казаряна.

– Я-то? Вас подожду.

В это важное здание Смирнов и Алик проникли без пропуска: от самых входных дверей их уважительно сопровождал молодой предупредительно вежливый помощник Грекова.

Поднялись каким-то особым лифтом и прошли в отдельную коридорную загогулину, в которой находился кабинет Грекова.

Все-таки жидковат современный интерьер: светлое дерево, долженствующее придавать помещению легкость и праздничность, выглядело как покрашенная картонка, которой поспешно и на короткий срок перегородили необъятный нежилой сарай.

Греков, ожидая их в приемной, вяло перебрехивался с хорошенькой секретаршей.

– Ну, здравствуйте, – сказал он, обнял Алика и Смирнова за плечи и повел их в кабинет.

Как был одет Владлен Греков! Светлый, почти белый костюм, ярко-голубая крахмальная рубашка без галстука, голубой замши легчайшие мокасины – все, как влитое, сидело на ладном, ловком теле. Греков за свой стол не сел. Все трое устроились в углу на креслах, у журнального столика.

– Так что же у вас там, братцы мои, произошло?

Братцы рассказали, что произошло. Точнее, один братец – Смирнов.

– Да… Как говорится, формально – прав, а по сути – издевательство. Особенно эти угрозы насчет двадцати четырех часов. – Греков встал с кресла, подошел к столу, сказал в селектор секретарше: – Светочка, с Ларионовым соедини… Если он, конечно, на работе.

Ларионов на работе был.

– Греков. Ты что ж, Сергей Валентинович, заслуженных людей обижаешь?.. Я Смирнова, Смирнова имею в виду… Так ведь боевой конь при звуке трубы… Понимаю тебя, понимаю… Но эти твои угрозы… Учти, мы в обиду наших ветеранов никому и никогда не дадим… Он не будет… – Греков ладонью прикрыл микрофон и спросил у Смирнова: – Саня, не будешь?

– Буду, – голосом из подземелья отозвался Смирнов. Греков захохотал. Отхохотался, снял ладошку с микрофона и сказал:

– Он больше не будет. У меня все.

Греков вернулся к журнальному столику, завалился в кресло:

– Я его не оправдываю, братцы, но его понять можно. Теперь страшнее зверя, чем прокурорский надзор, нет. – Греков был строг, но справедлив в оценках. Оценив все, решил покончить с делами: – В общем, Саня, живи спокойно и спокойно действуй, но действуй в рамках дозволенного. Договорились?

– Я всегда стараюсь действовать в дозволенных рамках, – противным голосом начал Смирнов, но Греков, прерывая, положил руку на его плечо:

– Ну, ну, не ершись, Саня. Я сказал, все будет в порядке, значит, все будет в порядке. По чашечке кофе? Света живо сварганит.

– Нас Роман в машине ждет, – подал голос Алик.

– То-то я смотрю: третьего мушкетера не хватает. Что ж с вами не зашел?

– Счел неудобным, Влад.

– Вот, вот, так и живем! – Греков возмущенно переменил позу: была правая нога перекинута на левую, теперь левую перекинул на правую. – Дела, спешка, суета и условности, условности табели о рангах. Поэтому теряем старые дружеские связи, видимся друг с другом только по необходимости. Когда мы с тобой, Алик, последний раз по-человечески поговорить смогли? У тебя на остоженском новоселье. Это ж года полтора тому назад. Я не ошибаюсь?

– В апреле прошлого года, – уточнил Алик.

– Ребятки, – осенило Грекова, – приезжайте ко мне на дачу в это воскресенье. Старое вспомним, посидим как следует. У меня дача на водохранилище. Да ты же, Алька, у меня там был! Я сейчас один, семья на Рижском взморье…

– Был. Три года тому назад. Спасибо за приглашение. Постараемся. Алик поднялся.

Встал и Смирнов. Греков провожал их до дверей. И у дверей его осенило второй раз:

– А что, Саня, может, вернешься на преподавательскую работу. Дурацкие и подлые наветы за Азию давно отметены. Твои же опыт, хватка, принципиальность – бесценны и очень нужны сегодня, именно сегодня. Ну, как ты, Саня?

– Я подумаю, – вежливо ответил Смирнов.

– Что ж, это твое право, – сказал Греков и сердечно пожал им руки.

В сопровождении помощника они спустились вниз.

– Ну что там? – полюбопытствовал Казарян, когда Смирнов и Алик подошли к машине, не дотерпев, пока они обоснуются в салоне. Но они не спеша устраивались, и только после этого Алик загадочно заявил:

– Нет, начальники – не чета нам, начальники – великие люди. Непримиримо конфликтующие стороны остались при своих и в то же время почему-то довольны донельзя. Если б начальников не было, все рухнуло бы в ожесточенной борьбе.

– Ты конкретно о деле можешь говорить? – рассердился Казарян.

– Могу. Во всяком случае, в ближайшее время Саньку из Москвы не вышлют.

– С паршивой овцы хоть файф-о-клок, – удовлетворенно заметил Казарян. – Куда теперь, солдаты невидимого фронта?

– Подкинь меня в редакцию, – попросил Алик. – А сами решайте, чем вечер занять.

Доставили Алика на Пушкинскую.

– Я дома буду к двенадцати, – сказал он, вылезая. – Ты доставь Саньку к этому времени.

Казарян позвонил, и они поехали за Галочкой. Влетев на переднее сиденье, она сообщила:

– Вас, Роман Суренович, на студии обыскались. Актив какой-то, на котором вы должны были выступать.

– Не до активов мне сейчас, – сказал Казарян и вдруг обиделся: – И вообще я в простое, что хочу, то и делаю. Могут не беспокоиться!

– А они уже не беспокоятся. Побеспокоились, побеспокоились и успокоились.

– Вот и слава богу, – удовлетворился Казарян.

– Что физик? – бестактно спросил Смирнов, чтобы влезть в беседу.

– А что физик? – беспечно сказала Галочка. – В связи с какой-то научной победой в лаборатории спирту нажрались, и он пришел домой в полных кусках. Сейчас спит.

– Хорошо физикам, – позавидовал Смирнов.

– Чем займем вечерок? – спросил Казарян. – Думай, Галка.

– Кататься. Хочу кататься. Чтобы из Москвы уехать, чтобы скорость, чтобы ветер. Одурела от жары, от каменных зданий.

– В Загорск давай, – предложил Смирнов. – И церкви посмотрим, и трасса отличная.

– Не надоела тебе эта дорожка? – ехидно осведомился Казарян.

– Да иди ты…

– Только чур, после Окружной я за рулем! – хищно потребовала Галочка.

– Ехать так ехать! – Казарян решительно развернулся, и они понеслись привычным путем.

Поселки, перелески, мосты. И ветер, желанный ветер. С ходу приступом взяли пригородную горку и ворвались в Загорск.

С непривычки слегка обалдели от смены темпа, когда, припарковав машину, они вышли на волю у монастыря. Неторопливо передвигались по горбатым улицам прохожие, почтительно молчаливы были иностранные туристы, дисциплинированным ручейком вливаясь в "Икарус", целеустремленно, но благолепно ходили монашки по своим божеским делам.

– Одессуе – природа, богом благословенная, ошуе – храмы рукотворные. Лепо, – перешел на церковнославянский Казарян.

В умиротворении походили по монастырю, а когда стало смеркаться около десяти – заторопились: хотели успеть поужинать в "Сказке".

– Осоловела от еды. Дремать буду, – решила Галочка и уступила руль Казаряну. Казарян вел машину без Галочкиного взвинченного азарта, уверенно, плавно, но на той же скорости. Казарян, не отрывая взгляда от дороги, одной рукой включил приемник и попал на "Рапсодию в голубом" Гершвина. Галочка с закрытыми глазами тихонько и удачно начала подмурлыкивать. Стало совсем хорошо, дальше некуда.

Доставили Галочку.

– Физику привет передавай, – сказал на прощанье Смирнов.

– Когда проспится, передам, – пообещала Галочка.

А вот и дом родной. Спустились от Остоженки и остановились у подъезда.

– Спасибо, Рома, за прекрасный вечер, – захлопнув снаружи дверцу, в окошко сказал Смирнов.

– Завтра к девяти я у вас, – ответил Казарян на невысказанный вопрос и медленно тронулся.

Смирнов стоял и смотрел, как "восьмерка" катила к набережной.

– Помогите, помогите! – призвал вдруг пронзительный женский голос, и сразу же неподдельный, звериный от дикой боли крик: – А-а-а!!!

Крик шел сверху, от пустыря на месте снесенного ветхого дома. Смирнов кинулся туда, на ходу вытаскивая пистолет. Когда он вырвался из черной ночной тени дерева, опять бог, солдатский бог отдал мгновенный приказ: падай! Одновременно с его падением раздалась резкая автоматная очередь. Мимо, мимо! Смирнов скатился с высокого тротуара в его тень на проезжую часть, тщетно стараясь вырвать запутавшийся в ремнях пистолет.

Из каменной подворотни появился человек. Он целился в Смирнова из миниатюрного автомата, целился тщательно, наверняка.

Ниоткуда на освещенной мостовой возник второй человек. Раскорячившись и держа пистолет двумя руками, он слал пулю за пулей в человека с автоматом, который на свою беду за миг до этого видел только Смирнова. Человек с автоматом опустил автомат, постоял секунду и рухнул.

От набережной на бешеной скорости неслась казаряновская машина. Человек с пистолетом помог Смирнову подняться.

– Саня, ты живой?! – проорал вырвавшийся из машины Казарян. Стоявший на слабых ногах Смирнов очнулся вдруг и заорал тоже:

– Рома, там наверху, на пустыре, только что баба была. Поймай ее! И, вытащив наконец парабеллум, протянул его Казаряну. Казарян схватил пистолет и рванулся наверх.

В окнах ближайших домов загорался свет.

Человек с автоматом лежал лицом вниз и раскинув руки. Смирнов и человек с пистолетом направились к нему. Смирнов хромал сильнее обычного.

– Вас не задело, Александр Иванович? – спросил человек с пистолетом. И только сейчас Смирнов узнал его:

– Сырцов.

– Я, Александр Иванович. Что у вас с ногой?

Смирнов с трудом согнул хромую ногу, посмотрел на ботинок. Каблук его выходного австрийского башмака был срезан, как ножом. Засмеялся нервно, пояснил:

– Кривая нога лечь вовремя не успела. Вот каблуку и досталось.

От подъезда бежал Алик. Добежал, прижал Смирнова к себе:

– Ты живой, живой, старый дурак!

Смирнов осторожно освободился от Алькиных рук и предложил Сырцову:

– Давай-ка клиента повнимательней осмотрим.

Подошли к телу вплотную, не трогая, стали рассматривать.

– А что у него за машина? – спросил Смирнов. Сырцов не успел ответить – опередил Алик:

– Укороченный "калашников". – И, оправдываясь, под удивленными взглядами Смирнова и Сырцова пояснил свою осведомленность: – Во всех американских проспектах он изображен.

– Кто ты такой? – Смирнов присел на корточки, чтобы получше рассмотреть клиента. И первое, что он увидел, была наколка на правой руке. Голубыми контурами изображенные спасательный круг и якорь. Смирнов спросил у Сырцова:

– Леонид где? Паренек по его части.

– Патрульная машина подъедет, и я его вызову.

– А ты как здесь оказался?

– У нас здесь вторые сутки пост, Александр Иванович.

– Ясненько. Ай да Махов! – Смирнов еще раз глянул на тело молодого человека без особых примет. – А стреляешь ты, Сырцов, лихо.

– Я не стрелять должен был, а взять его. Как же я его не заметил до вашего приезда!

– Ты не одного, ты по крайней мере троих не заметил.

– Как троих?

– Да так. Этого вон, сигнальщика, который его оповестил.

– Саня, – перебил его Алик. – Ромка бабу какую-то ведет.

– А третий с этой бабой был, – завершил перечисление тех, кого не заметил Сырцов, Смирнов, глядя, как сверху приближаются Казарян с бабой.

Казарян вел расхристанную зареванную не бабу – молодку, – вел, придерживая ее за плечо, чтобы не побежала куда не надо. Молодка была титяста до невозможности – того женского генотипа, в котором торжествует странная закономерность: чем больше бюст, тем стесаннее бедра. Милая эта парочка подошла. Молодка всхлипывала.

– Ты почему звала на помощь? – спросил Смирнов.

– Он попросил, – ответил молодка и зашлась икотным плачем. Смирнов терпеливо дождался, пока рыдания поутихли малость, и задал второй вопрос:

– Кто он? Рассказывай подробно.

– Леопольдом назвался. В честь меня, говорит, кота в мультяшке назвали. Он со мной в баре на Остоженке познакомился, я Лариску ждала, а он подсел.

– Где ж ты надралась? Бар-то безалкогольный.

– У него с собой было. Мы в баре посидели, посидели, а Лариски все нет. Он и говорит: пойдем, Таня, на волю, выпьем. Стакан в баре взяли и пошли. Здесь вот на лавочке устроились. Выпили, а он и говорит: "Хочу, Таня, своего приятеля проверить – смелый он или трусливый. Когда он домой будет возвращаться, ты закричишь: "Помогите, помогите!" "Если он сюда побежит, то храбрый, если не побежит, то трус". Вот я и заорала громко, как он просил.

– А взвыла так громко отчего?

– Тут взвоешь. Я крикнула два раза "помогите", а он как за сосок крутанет, крутанет! Да так больно, так больно!

– Как же он сразу так точно за сосок твой ухватился?

– А он не сразу. Он для своего удовольствия у меня за пазухой шарил.

– Контрактованная, что ли, лимитчица?

– Какая я вам лимитчица, – обиделась Таня. – Я пятый год в Москве. А он, как только меня за сосок помучил, вскочил и убежал.

И сверху, от Остоженки, и снизу, от набережной, донеслись тоскливые звуки милицейских сирен.

– Наконец-то, – облегченно сказал Сырцов.

Сверху прибыла патрульная – "газик", снизу оперативная – "Волга". Сырцов подошел к "Волге", предъявил в окошко удостоверение и громко сказал:

– Общемосковская операция. Прошу срочно соединиться с дежурным и доложить следующее: "Немедленно необходим капитан Махов. На участке старшего лейтенанта Сырцова ЧП".

В "Волге" засуетились, стали кричать в телефон. Смирнов подсказал Сырцову:

– Скажи им, чтобы пустырь сейчас же прочесали. Пусть бутылку и стакан ищут. А то вон столпились, дармоеды чертовы!

Действительно милиционеры из "газика" с интересом рассматривали труп.

– Дело есть, ребята! – бодро оповестил милиционеров Сырцов и повел их на пустырь.

Освещенные окна вокруг распахнулись: с прибытием милиции для зрителей экстраординарного происшествия безопасность была обеспечена, и зрители с комфортом приступили к основному занятию зрителей – зреть.

– А мне что сделают? – встрепенулась Таня, с надеждой глядя на Казаряна и Смирнова.

– Еще раз сосок крутить будут, – пообещал Казарян.

– Сейчас начальник большой приедет, он с тобой разберется, – успокоил ее Смирнов.

– А в тюрьму не посадят?

– Не посадят.

– Саня, из автомата по тебе стреляли? – спросил Алик, зная, что это так.

– Знаешь, он мне башмак испортил! – вспомнил Смирнов и, стоя на одной ноге, снял испорченный башмак. Смирнов стоял, как аист, а Казарян и Алик рассматривали башмак.

– Новый каблук набить, и все. Плевое дело. Завтра к сапожнику снесем, и будет твой австрийский башмак как новый, – успокоил Смирнова Казарян, а Алик обеспокоился:

– Саня, где твоя палка?

– Черт ее знает. Где-то здесь должна быть.

Поискали и нашли. Вернулся Сырцов. Предложил заботливо:

– Александр Иванович, может, вы домой пойдете? Отдохнете пока? Когда нужда в вас появится, мы с Маховым к вам придем.

– Бутылку и стакан нашли?

– Бутылку нашли, а стакан ищут.

– Пойдем, Саня, – поддержал Сырцова Алик.

Смирнов залег в кресло и попросил:

– Водки. Стакан. Полный.

Алик метнулся на кухню, а Казарян присел рядом.

– Худо, Саня? – осторожно спросил он.

– Хуже не бывает, – признался Смирнов. – Трясусь, как овечий хвост. Помнишь, как полчаса тому назад я сказал про прекрасный сегодняшний вечер. Ничего себе вечерок выдался.

Вернулся Алик с гладким полным стаканом и куском черного хлеба: смирновские вкусы знал. Чтобы удобнее было пить, Смирнов перевел себя из лежачего положения в сидячее. Вздохнул глубоко, решился и, не отрываясь, перелил содержимое стакана в себя. Сдерживая дыхание, нюхнул хлебушка, потом откусил кусочек и, покатав его во рту, проглотил.

– Прошло, – через некоторое время признал он, откинулся в кресле ждать благодетельного удара.

– Как же ты, Рома, допустил такое? – с упреком спросил Алик.

– Я его к порогу, понимаешь, к порогу подвез, а когда поехал, в зеркало за ним следил. – Казарян вину свою знал, он просто объяснял, как это получилось. – В башку не пришло, что они его бабьим криком от подъезда выманят.

– Не казнись, Рома. – Смирнов слегка поплыл и заговорил: – Просто они хорошо продумали свою операцию, а мы слегка расслабились.

– Хорошо продумали, а в тебя промахнулись! – не ощущая кощунственности своей фразы, уличил Смирнова в неточности Алик.

– Это не они промахнулись, это я от них ушел, – высокомерно отпарировал Смирнов. – Оказывается, фронт сидит во мне и будет сидеть до конца жизни. Недаром один знакомый танкист все время приговаривал: "Болванка до моего танка пяти метров не долетела, а я, сталинский танкист, уже в кювете".

– Как ты все-таки смикитил? – осторожно спросил Казарян.

– Вот только сейчас просек: свет фонаря, освещенная площадка. Я из тьмы на нее шагнул, и вдруг понял: если выстрелит, то сейчас. Ну и рухнул как подкошенный.

– Бог за тебя, Саня, – признал это Алик.

– Солдатский бог, – уточнил Смирнов, – Алька, давай кино посмотрим, а? Но сегодня без выстрелов чтобы. Веселое что-нибудь. И еще полстакана налей.

Алик начал с последнего – принес полстакана и начал перебирать кассеты. Нашел что надо, включил телевизор, включил деку. На экране возник Париж, а затем Мулен-Руж. Пошла программа знаменитого варьете. На уютную сцену вырвался новаторски обнаженный традиционный кордебалет. И тут Казаряна пробил неудержимый смех.

– Ты что, Рома? – встревожился Алик. Указывая пальцем на экран, Казарян продолжал хохотать. – Сбрендил, что ли?

Не отрывая глаз от обнаженных французских титек, Казарян сказал, давясь:

– Их бы, как Таньку, всех разом за соски крутануть… – И уже закатился, не сдерживаясь. Тут смех напал и на Алика со Смирновым. Алик грохнулся на диван и дрыгал ногами. Смирнов никак не мог выпить полстакана.

Задребезжал дверной звонок. Не прекращая смеяться, Алик пошел открывать.

Махов вошел в комнату и остановился в растерянности. Глядя на него, троица стала утихать.

– Садись, капитан, – смог наконец предложить Смирнов. – А Сырцов где?

– Занят пока, – ответил Махов, косясь на обнаженных девиц на экране. Троица на экран не смотрела: боялись нового приступа.

– Хороший он у тебя паренек, – сказал Смирнов.

– Хороший-то хороший, а навалял.

– Ты его не дави, Леонид. Он один больше того, что сделал, сделать не мог. Для того чтобы их опередить, нужно было перекрестное наблюдение. Как у них. Должно было быть задействовано не меньше трех оперативников, порассуждал Смирнов и выпил наконец свои полстакана.

– Одного-то – на свой страх и риск, а вы – трое. – Махов не удержался, полюбопытствовал: – А что это вы такое смотрите?

– Программа французского варьете, – объяснил Алик.

– Да, – опомнился Махов. – Ни сегодня, ни завтра мы вас, Александр Иванович, беспокоить не будем. А денька через три вы уж дайте показания следователю. Договорились? Теперь насчет завтрашнего дня. Я попробую нажать, чтобы рабочие были…

– А Ларионов-то что?

– А Сергей Валентинович пока меня не вызывает. Ну и я не высовываюсь. Да, я совсем забыл про вас, товарищ Казарян. Вы ведь свидетель…

– Я, пока Смирнов в Москве, с ним одной веревочкой. Так что, Леонид, всегда к вашим услугам.

– Тогда все, – решил так и не присевший Махов и направился к дверям. Погоревал на прощанье: – С вами бы посидеть, кино посмотреть, да дел невпроворот.

Было два часа ночи. В три уехал Казарян, Смирнов и Алик легли спать.

В девять часов утра бритый и уже позавтракавший Смирнов наяривал по телефону, Махова искал. Нашел и огорчился: не получилось у Махова, рабочие могли быть только после двух. Рассказал об этом Алику. Пригорюнились.

– Чем бы заняться? – с тоской вопросил Смирнов.

– Мне к одиннадцати на пресс-конференцию, а ты отдохни. Я в полвторого буду.

– Отдохнешь тут, – проворчал Смирнов.

– Ромку дождусь и поеду потихоньку, – Алик протяжно зевнул: – Не выспался.

– Как грудного дитятю, из рук в руки меня передаете.

В десять явился Казарян.

– Прошу извинить за опоздание. Увлекся воспитательным процессом.

– Сынка драл, что ли? – бесцеремонно поинтересовался Смирнов.

– Учил, – уклончиво ответил Казарян.

– Я пойду. Буду в половине второго, – объявил Алик и удалился, приветственно вознеся руку.

– До двух – пустое время, – сообщил Смирнов Казаряну. – Что делать будем?

– Может, поспим? – мечтательно предположил Казарян.

– Да не могу я спать! – закапризничал Смирнов и вдруг вспомнил, ликуя: – Ромка, есть дело! Мои новые портки должны быть готовы к сегодняшнему дню. Вперед, за портками!

У подъезда их встретил милиционер Демидов в штатском. Он внимательными собачьими глазами осмотрел пожилую парочку и сказал:

– Здравствуйте, Александр Иванович. – А Казаряну кивнул.

– Здорово, Демидов, – без удовольствия поздоровался Смирнов. – А Сырцов где?

– Капитан отдыхать Сырцова отправил. Переживает парень. Первый раз в человека стрелял.

– Лучше было бы, если бы этот человек в меня стрелял?

– Да нет, конечно. Только вот убил.

– Пускай привыкает, раз такую профессию избрал. Поехали, Рома. – И полез в "восьмерку", где уже сидел Казарян.

– Я с вами, Александр Иванович, – твердо сказал Демидов и ухватился за дверцу автомобиля.

Не обижать же паренька. Ему приказали.

– Тогда садись, телохранитель, – согласился Смирнов и пропустил Демидова на заднее сиденье.

– Куда? – голосом танкиста осведомился Казарян.

– На Рижский рынок.

Через зеркальце Смирнов посмотрел на Демидова. Тот сидел, нахохлившись.

– Пушка-то при тебе, защитник мой любезный?

– При мне, – ответил Демидов и непроизвольно пощупал слева пестренький свой пиджачок.

– А если что, стрелять из нее будешь?

– Это смотря в кого, – понял Демидов подначку и улыбнулся.

– Давно в милиции? – спросил Казарян.

– Второй год, – ответил Демидов и, в свою очередь, спросил: – А вы в кино работаете?

– В нем, служивый, в нем.

– А Гурченко знаете?

– Гурченко тебе зачем? Не по годам вроде.

– Просто интересно. Я ее книжку прочел.

– Так что же спрашиваешь? Ты же про нее все знаешь.

– Так то – книжка. А в жизни совсем другое.

– Хорошим книжкам надо верить, – изрек глубокомысленный Казарян и вырулил на стоянку у Рижского рынка. Виртуозно втиснулся в мелкую щель и остановился.

Вениамин Беленький встретил их приветливо, но сдержанно, ибо присутствие посторонних по старой привычке настораживало его.

– Ваши джинсы, – объявил он и кинул на прилавок элегантный пакет. Сквозь прозрачный пакет Смирнов орлиным взором углядел кожаную нашлепку на кармане штанов с надписью на иностранном языке "Bell".

– "Бел", – с трудом прочитал он. – Что это значит, Веня?

– Bell – по-английски колокол, – объяснил Вениамин. – А с другой стороны, начало моей фамилии – Беленький. Знак фирмы.

– Фирма веников не вяжет, – разглядывая извлеченные из пакета джинсы, заметил Казарян.

– Может быть, хотите примерить? – предложил Веня.

– А можно? – робко спросил Смирнов, вырвавший джинсы из рук Казаряна.

– Прошу! – Вениамин широким жестом указал за угол, где к стене государственной палатки была прикреплена согнутая полукругом проволока, на которой висела тряпицей ширмочка. На земле лежал чистый половичок. Смирнов скрылся за ширмой. Оставшиеся на свободе внимательно наблюдали за его ногами: они были видны из-за не доходящей до земли тряпицы. Ноги разулись у коврика, затем встали на коврик. Вниз пали старые штаны, ноги освободились от них, и штаны исчезли. Потом была одна нога в носке. Потом вторая в штанине, и наконец стали видны обе новые штанины. За ширмой чиркнула "молния", и Смирнов явился на свет.

– Ну? – спросил он, топчась на месте, повернулся кругом.

– Высокий класс! – заорал Казарян. – Санька, едем к бабам!

– Хорошие джинсы, – одобрил Демидов.

Темно-серые джинсы и впрямь были хороши. Складные, ловко сидящие. Смирнов осмотрел себя там, где мог, подмигнул Вениамину и спросил у Демидова:

– Демидов, можно мы с Вениамином пошепчемся?

– Можно, – разрешил Демидов и покраснел.

Смирнов и Вениамин отошли к метро – там народу поменьше. Демидов зорко наблюдал за ними.

– Сколько я тебе должен? – перво-наперво спросил Смирнов.

– Как бы я хотел, чтобы это был подарок! – помечтал Веня.

– Подарка не приму.

– Да знаю я. Отстегивайте девяносто.

Отстегивая девяносто, Смирнов поинтересовался:

– Лешка у тебя не появлялся?

– Нет, после нашей с вами встречи – нет.

– А он в Москве, не знаешь?

– Вряд ли. Первый его визит в Москве – всегда ко мне.

– Спасибо, Вениамин.

– За сведения или за джинсы?

– Какие там сведения! – ответил Смирнов и еще раз осмотрел себя. Ну, будь здоров.

Он пожал Вениамину руку и махнул Казаряну и Демидову. Те подошли.

– Держи, – сказал Казарян и вручил Смирнову новый пакет со старыми штанами.

– Будьте счастливый! – Вениамин вежливо поклонился троице и поспешил к коммерческим делам.

В машине Смирнов вдруг сказал:

– Знаешь, Рома, что в последнее время приводит меня в некоторую оторопь? Бывшие мои клиенты, в свое время порядком поднатерпевшиеся от меня, искренне радуются встрече со мной. И никто из них, понимаешь, никто не напоминает мне, что я в отставке, не у дел. Уж кому, кому, а им бы порезвиться сам бог велел. Так нет. Зато бывшие мои коллеги вспоминают об этом в моем присутствии даже с каким-то сладострастием.

Такой несправедливости Демидов вытерпеть не мог и сказал с возмущением:

– Как вы так можете, Александр Иванович? В МУРе помнят вас. А у нас в отделе прям-таки преклоняются перед вами. Перед вами, как живым воплощением лучших и славных традиций московского сыска.

– Чего, чего? – Смирнов недопонял витиеватого Демидова. А Казаряна пробил смех, вроде того, что был вчера у телевизора. Отсмеялся и решил:

– Теперь ты, Саня, будешь проходить под кличкой "Живое воплощение".

– Кличка должна быть короткой и по существу, – проворчал Смирнов.

– Живое воплощение, – повторил Казарян и пришел к выводу, что: – По существу, Саня, по существу.

– Я что-то не так сказал? – робко спросил Демидов.

– Так, именно так! – энергично успокоился Казарян. – В десятку, в яблочко!

Приехали. Демидов остался у подъезда, а Смирнов и Казарян поднялись в квартиру.

– Давай, Рома, договоримся на будущее, пока милиции с нами нет, начал Смирнов, усаживаясь в кресло и лишний раз любуясь новыми джинсами. Если то, что я предполагаю, подтвердится, то у тебя будет серьезное задание. Не посвящая Махова в наши дела, я просто намекну тебе, что пора действовать.

– Ты задание излагай, – Казарян скинул башмаки и лег на диван.

– Сегодня будешь колоть бармена Дениса. Мне думается, что его связь с твоим Миней не односторонняя. Денис – посредник. Между Миней и кем? Вот первый вопрос. Я догадываюсь, но хотелось бы доказательств.

– А если он не расколется?

– Если все будет как надо, он расколется, как орех.

– Саня, ну скажи! – взмолился Казарян. Смирнов посмотрел на часы:

– Часика через два-три ты и сам все узнаешь.

– Шаманствуешь, старый хрен? – обиделся Казарян. – По Денису все?

– Не все. Прежде чем ты начнешь его колоть, ты должен его надежно спрятать. Лучше всего здесь, в Алькиной квартире. Сюда они не решатся сунуться.

– Могут убрать?

– Без всякого сомнения. Учти, если у меня одно дельце не выгорит, Денис – последняя ниточка.

– По твоему знаку я отлавливаю Дениса, привожу сюда и потрошу, уточнил свое задание Казарян. – Так? Может, еще и Миню потрясти?

– Если понадобится. Он тоже на несколько концов выходит, которые ой как нам нужны. Но его хрен зацепишь, молчать будет до упора. Хотя со временем должен заговорить.

– У меня и сегодня заговорит, – заверил Казарян. – Все? Тогда я минут двадцать придавлю.

Казарян имел свойство в любом положении спать малыми дозами. И после таких кратковременных сеансов был свеж, как роза под дождем. Казарян спал на диване, а Смирнов дремал в кремле, когда вернулся Алик.

– Подъем! – садистски заорал он.

Казарян тотчас, но не открывая глаз, сел на диване, двумя руками пригладил жесткую свою армянскую шевелюру. Смирнов тяжело, как Вий, поднял веки и спросил:

– Там что – уже милиция приехала?

– Ага, – весело подтвердил Алик.

– Значит, сейчас Махов заявится. – Смирнов резко встал.

Алик ахнул:

– Откуда такие портки, Саня?

– О портках после. Не позднее четырех ты поставишь "Ниву" во дворе дома в начале Фрунзенской набережной, где гастроном. Ты его знаешь, что через дом от "Фитиля". Можешь меня ждать, можешь машину оставить, у меня же дубликаты ключей есть. Понятно?

– От милиции оторваться хочешь?

– От всех, – ответил Смирнов и, услышав звонок во входную дверь, заметил: – Вовремя поговорили.

Вошел Махов, сказал:

– Здравствуйте, Александр Иванович, рабочие прибыли и сейчас приступят.

В "Привале странников" было как в шахтерском забое лет шестьдесят тому назад. Отбойные молотки колотили, как крупнокалиберные пулеметы, поднималась тучей снизу непрозрачная пыль, и жарко стало, как в преисподней.

– Вы бы водичкой побрызгали, стахановцы, – не пределе прокричал Смирнов. Чтобы его услышать, трое рабочих выключили молотки. Смирнов повторил: – Вы бы водичкой побрызгали.

– А что – мысль, – обрадовался возможности прерваться старший. Витек, сбегай-ка к дворнику, шланг принеси, а мы перекурим пока.

Рабочий по имени Витек не спеша удалился. Махов спросил у старшего:

– На сколько времени вам эта работа?

– Если скол оттаскивать поможете, то часа на полтора-два.

– Поможем. Только вы уж, пожалуйста, побыстрее.

– А что ищете-то?

– Клад, – встрял в разговор Смирнов, зная, чем поддержать энтузиазм тружеников коммунального хозяйства.

– Гляди ты! – обрадовался старший. – А большой?

– Отроете – посмотрим.

Витек протянул шланг от скверика, от садового крана и включил его. Тонкая струя зашевелилась и выпустила струю. Старший подхватил струю и, поприжав большим пальцем дырку, водяным веером прошелся по помещению. Пыль стала оседать.

– Ну, дедок, ну, молодец! – имея в виду Смирнова, радовался старший.

– Вы бетон почаще смачивайте, – посоветовал на прощанье Смирнов. И Махову: – Выйдем, Леонид.

Вышли. Махов глазами отыскал бьющих баклуши оперативников и приказал:

– Вы там рабочим помогите осколки оттаскивать.

Оперативники послушно, но без радости отправились в здание. Смирнов и Махов устроились в скверике.

– Леонид, ты списки, о которых я просил, принес?

– Вот они. – Махов достал из кармана бумаги. Смирнов взял бумаги и, не заглядывая в них, невинно поинтересовался:

– Списки ты составлял по телефонной справке управления?

– По-прежнему держите меня за лоха. Нет, Александр Иванович, это копии ежегодных официальных актов.

– Я посмотрю? – из вежливости спросил разрешение Смирнов и, не ожидая маховского ответа, стал листать бумаги. Потом изучать. Потом попросил у Махова ручку и отметил важное для себя жирными галочками на полях.

– Что вы отметили, Александр Иванович? – спросил Махов, принимая возвращенные Смирновым бумаги. Принял, сложил вдвое, сунул в карман.

– После скажу, – Смирнов откинулся на скамейке. – Позагораем, Леонид?

Подошли Алик с Казаряном, уселись рядом.

– Ну как там? – задал постоянный свой вопрос Алик.

– Долбают, – дал исчерпывающую информацию Смирнов.

Дожидаясь, уныло сидели, перебрехиваясь ни о чем. Через полчаса Алик ушел. Через час, наверное, из "Привала" выскочил один из оперативников и закричал:

– Товарищ капитан! Рабочие вас зовут!

– Пойдемте, Александр Иванович, – пригласил Махов, и они пошли. Казарян – следом.

– Что у вас? – спросил Махов, с солнца плохо видя в помещении.

– До какого-то покрытия дошли, начальник, – доложил старший. Махов спрыгнул в глубокую, в человеческий рост, яму и там нагнулся.

– Пластик какой-то, в кирпичную кладку разрисованный, – сообщил он наверх.

– Понятно. Облицовку со стены сорвали, – вспомнил старинный кирпич Смирнов. – Пусть отбивают до края, чтобы отогнуть можно было.

Махов выбрался из ямы, а в ней по-новому загрохотали отбойные молотки и грохотали еще минут десять. Умолкли разом, и голос старшего возвестил:

– Край, начальники!

Махов опять прыгнул в яму и оттуда потребовал:

– Нож!

Один из оперативников кинул вниз финку в футляре. Там, внизу, Махов надрезал в двух местах пластик и попросил рабочих:

– Потяните-ка, братцы.

Рванули. Оторвали и стали загибать кусок метра в полтора. Загнули и увидели деформированный мужской труп в лиловом шелковом костюме и руку второго, еще не освобожденного от пластика и бетона трупа.

– Всем наверх, – приказал Махов. Вылезли рабочие. Вылез и сам Махов. Спросил у Смирнова:

– Как решим, Александр Иванович! Продолжать раскалывать или подождать?

Не отвечая ему, Смирнов присел на корточки у края ямы – получше хотел рассмотреть, что там. Рассмотрел. Крикнул:

– Роман!

Подошел Роман, присел рядом, присвистнул и догадался:

– Привал странников.

– Теперь тебе все ясно? – спросил Смирнов и посмотрел в глаза.

– Абсолютно! – заверил Казарян, хлопнул себя по коленям и поднялся с корточек. – Это зрелище не для меня. Я пошел, Саня. А вы уж тут без меня шуруйте.

Махов проводил Казаряна взглядом и повторил вопрос:

– Ну как, Александр Иванович?

– Сделай десятиминутный перерыв, Леонид. Только пусть рабочие и оперативники здесь останутся. Через десять минут продолжите. А сейчас у меня к тебе разговор есть. Выйдем.

А на улице – полный ажур. Солнышко светит, малые дети резвятся, очередь к винному отделу стоит. Да и Смирнов с Маховым имели вполне соответствующий вид – прогуливались.

– Дай-ка мне твои бумаги еще раз, – попросил Смирнов. Махов отдал бумаги. – Смотри, кого я тут из покойников отметил. Одиннадцать подпольных миллионеров-цеховиков. Не скажу, что все одиннадцать, но шесть-семь из них лежит у тебя в подвале.

– Понятно, почему вы опасались переговоров с лагерным управлением, мгновенно сориентировался догадливый Махов. – Глотов, которым вы интересовались, по всей видимости, живой?

– Глотов был живым до прошлой субботы, – сказал Смирнов.

– Не понял, Александр Иванович.

– Потом объясню. А пока продолжай долбать подвал. Отроешь всех и открывай новое дело. Можешь особо не торопиться. – Смирнов глянул на часы. – Ого! Уже шестой. А мне в юридическую консультацию на Третьей Фрунзенской до шести надо быть. Леня, помни, вы еще ничего не нашли.

– Вас отвезут туда и обратно, – заверил Махов и, подойдя к дверям "Привала", крикнул: – Демидов!

Явился Демидов, осмотрел себя, отряхнулся слегка и сказал:

– Слушаю, Леонид.

– Будешь сопровождать Александра Ивановича.

По мановению маховской руки подъехала "Волга". Смирнов с Демидовым уселись в служебную машину и тронулись в путь по набережной. Проехали под Крымским мостом, проехали "Фитиль", и вдруг Смирнов хлопнул себя по лбу:

– Э, черт! Прибейся тут, – сказал он водителю, и тот притормозил. Совсем забыл, что папиросы кончились. Я на минуту в магазин.

– Я с вами, – сообщил Демидов и вылез из машины вслед за Смирновым. Поздно вы вспомнили, на малую дорожку не успели заехать.

– Да мы через бульвар, и порядок. Не баре.

Так, теперь для того, чтобы водиле на Комсомольской выбраться, надо три светофора миновать. По крайней мере, три минуты форы. Только бы одной из дур за прилавком не оказалось. В кондитерском отделе или в соках. В магазине нелюдно, до времени полковников из соседней конторы еще десять минут.

В отделе "Соки-воды" продавщицы не наблюдалось. Смирнов постучал монетой по прилавку. Нулевой эффект. Выкрикнул:

– Кто здесь работает?