Приз для принцев (Награда для князей)

Глава 24 Гар-дю-Нор

Тем не менее Стеттон не уехал из Маризи на следующее утро. Когда он явился к Алине во дворец, довольно рано, чтобы попрощаться, то обнаружил, что она все еще занята с де Майдом и Кинни, и был вынужден три часа томиться в вестибюле в ожидании. К тому времени, когда он наконец добился аудиенции, его поезд давно ушел, и он отложил отъезд на вечер.

У него было намерение отправиться в Гамбург и отплыть оттуда, но он изменил маршрут по требованию принцессы, у которой было для него поручение в Париже. По предложению де Майда она решила поручить Стеттону доставку сообщения французскому правительству, на этот раз освободив Кинни, хотя и не без борьбы, от его обязанностей.

Стеттон отменил свой заказ в Гамбурге и заказал место на пароходе, отплывающем из Шербура четырьмя днями позже.

Все еще ощущая поцелуи Алины на своих губах, после сердечного прощания с Науманном, который пришел провожать его на вокзал Маризи, он в пять часов вечера сел на поезд, идущий на запад.

Его мысли в течение двух дней путешествия были какими-то смятенными и не очень приятными. Правда, он окончательно уверился, что Алина будет принадлежать ему, но, с другой стороны, не очень представлял себе, как без лишней конфронтации выпросить у отца два миллиона долларов наличными. В конце концов, еще задолго до того, как Стеттон добрался до французской границы, он решил подключить мать к этому малоприятному делу.

Прибыв поздним вечером в Париж, он поехал в отель «Континенталь». К полудню следующего дня он передал сообщение принцессы французскому премьеру и, поскольку до отплытия оставалось тридцать шесть часов, решил еще одну ночь провести в городе на Сене.

Он более или менее весело провел это время с Монте-Ришаром из американского посольства. Они совершили привычный круг — из «Кафе де Пари» на Монмартр; в отель Стеттон вернулся в семь часов утра и лег спать.

В четыре часа он поднялся, перекусил и заказал такси, чтобы отправиться на Гар-дю-Нор, с багажом он уладил дело еще накануне.

На вокзале Стеттон купил пару книг и несколько журналов, которые положил в свою дорожную сумку.

Справившись с этим, он уже двинулся было к дверям, ведущим на платформу, когда вдруг почувствовал чью-то руку на своем плече и услышал хриплый голос, сказавший ему по-французски в самое ухо:

— Молодой человек, я хочу поговорить с вами.

Стеттон испуганно обернулся и обнаружил прямо перед собой пару колючих темных глаз.

Огромный мужчина с черной бородой, закрывавшей всю нижнюю часть лица, держал руку Стеттона мертвой хваткой.

Узнав мужчину с первого же взгляда, молодой человек лишился дара речи.

Это был человек из Фазилики, которого он видел много месяцев назад распростертым на полу с пулей Алины в теле.

— Я хочу поговорить с вами, — повторил мужчина тоном, гораздо более многозначительным, чем произнесенные слова. И добавил, глядя прямо в глаза Стеттону: — Я вижу, вы меня узнали.

Стеттон попытался вырваться.

— В самом деле, месье, — он едва не заикался, хотя и старался говорить независимо, но все же лицо его побледнело от неожиданности, — у вас преимущество передо мной. Отпустите мою руку.

Мужчина, не тронувшись с места, твердо сказал:

— Только не пытайтесь лгать мне. Вы узнали меня сразу. Пойдемте. Бесполезно пытаться убежать от меня.

Я хочу поговорить с вами.

Стеттон был в смятении. Он огляделся. Вокруг толпились люди. Они сновали во всех направлениях. Не более чем в десяти шагах от них, стоял, прислонившись к колонне, полицейский, лениво наблюдая за толчеей.

Люди, проходившие мимо, уже начали с любопытством поглядывать на двух мужчин, один из которых крепко держал за руку другого, слабо сопротивлявшегося без надежды освободиться. Стеттон открыл было рот, чтобы окликнуть полицейского, но был остановлен бородатым человеком:

— Не делайте этого.

И тон, и взгляд бородатого объяснили Стеттону тщетность его усилий. Так просто от этого человека не избавиться, он может последовать за ним в Америку, по всему свету, к черту на кулички, но цели своей добьется.

Нужно что-то сделать… что-то сказать… но что? Стеттон взглянул на мужчину, пальцы которого стискивали его запястье, и сказал, с трудом подавляя нетерпение:

— Хорошо, чего вы хотите?

— Пойдемте со мной. Можем поговорить здесь; люди уже не обращают на нас внимания. У меня есть к вам несколько вопросов.

— Но мой поезд отходит через три минуты, — запротестовал Стеттон. Если вы хотите спросить, спрашивайте. Я вас слушаю.

Внезапный блеск появился в глазах человека с бородой — блеск холодный и угрожающий.

— Месье, — сказал он, и было видно, что он еле сдерживается, чтобы говорить спокойно, — знай вы меня лучше, не стали бы спорить со мной. Если я рассержусь, то за себя не ручаюсь. Так что посоветовал бы делать то, о чем я прошу.

Стеттон больше не рисковал противиться. Его вдруг осенило, что лучше всего расположить к себе этого человека, а потом перехитрить его, поскольку сражаться с ним на равных, кажется, бессмысленно. Он примирительно сказал:

— Я не желаю спорить с вами, месье. Просто я волнуюсь из-за поезда. Но через час есть еще один; полагаю, я смогу уехать на нем. Так что вы хотите?

Вместо ответа, чернобородый произнес только одно слово:

— Пойдемте.

Потом, так и не отпустив руку Стеттона, он вывел его с вокзала, и они направились через улицу в сторону небольшого кафе на углу, основными посетителями которого были водители такси, клерки и служащие железной дороги.

Когда они устроились за столиком, к ним подошел официант. Бородатый заказал бутылку вина и выложил на стол пятифранковую купюру. Он продолжал хранить молчание до той поры, пока официант не принес вино и не наполнил бокалы, потом взглянул на Стеттона и сразу начал:

— Первым делом я хотел бы убедиться: вы узнали меня, месье?

Стеттон, который уже понял, что отвечать надо быстро, кивнул и сказал:

— Вы — тот человек, который спас нас в Фазилике.

В ночь осады.

Бородатый кивнул:

— Да. И в придачу к этому я — человек, которого вы оставили умирать.

Стеттон попытался улыбнуться:

— Вы, кажется, очень даже живы, — и, заметив, что в глазах собеседника вспыхнул огонь, поспешно добавил: — А что еще я мог сделать в таких обстоятельствах?

Я был озабочен другим.

— Я так не думаю, — сухо возразил бородатый. — Но это не важно, пошли дальше. Вот что я хочу выяснить. В тот вечер вы вошли в мой дом с женщиной.

— С двумя женщинами, — вставил Стеттон.

— Вы знаете, какую женщину я имею в виду. Другую — девушку — я не знаю. Я имею в виду Марию Николаевну.

Откуда вы ее знаете? Кто она вам?

Стеттон нахмурился.

— По какому праву вы меня допрашиваете? — Но тут собеседник резко наклонился к нему через стол, и он быстро добавил: — Впрочем, почему бы мне вам и не сказать. Она мне никто, месье. Я не знал ее. Просто случайно их встретил.

И Стеттон пустился объяснять все с самого начала, с того, как он нашел двух женщин в женском монастыре и помог им бежать, и до того момента, как они вошли в дом чернобородого.

— Вот и все, — закончил он свой рассказ. — Остальное вы знаете, месье.

Русский напряженно смотрел на него.

— Вы до этого никогда ее не видели?

— Никогда.

— Тогда почему вы оставили меня умирать? Вы не знали, насколько тяжело я был ранен. Я спас вам жизнь.

Почему же вы не отплатили мне тем же?

— Но на самом деле я вас спас! — вскричал Стеттон. — Когда вы упали на пол, она приставила револьвер к вашей голове. Видит бог, она спустила бы курок, если бы я не выхватил у нее оружие.

Он, несомненно, был искренен. Тем не менее чернобородый настаивал:

— Но почему вы оставили меня лежать беспомощным, ведь я, да будет вам известно, был смертельно ранен?

— Это долгая история, — ответил Стеттон. — Она сказала мне… Впрочем, разве в том дело, что она мне сказала? Я поверил, что вы — чудовище и негодяй, недостойный жизни.

Чернобородый кивнул:

— Это похоже на нее. Только так она и могла поступить. Я вижу, месье, что вас мне упрекать не за что. Неудивительно, что Мария Николаевна обманула вас, — ведь она с легкостью обманула меня. А Василия Петровича обмануть трудно. Мы расстанемся, когда вы скажете мне еще одно. Где она?

Когда русский задавал этот вопрос, голос его задрожал не то от надежды, не то от предвкушения.

Стеттон попробовал выдержать взгляд колючих черных глаз и не смог, но ответить постарался как можно более твердо:

— Я не знаю.

Повисло молчание. Стеттон несколько раз пытался взглянуть собеседнику прямо в глаза, но тут же отводил взор, будучи не в состоянии выдержать его испытующий взгляд.

Человек с бородой мрачно сказал:

— Месье, мне нужна правда. Где Мария Николаевна?

Стеттон просто ответил:

— Я не знаю.

Потом, вдруг рассердившись на себя за то, что позволяет этому человеку разговаривать с собой подобным тоном, гневно воскликнул:

— Вы пытаетесь поссориться со мной, месье? Почему я должен лгать вам? Какой у меня может быть интерес к этой женщине? Я ее не видел с того утра в Фазилике.

Русский положил ладонь на его руку:

— Я не сказал, что не верю вам. Я хочу знать. Так вы не видели Марию Николаевну с того утра?

— Не видел.

— Где именно вы оставили ее?

— В Фазилике.

— Где в Фазилике?

— В… — Стеттон заколебался; у него не было времени на обдумывание, в том же монастыре, где нашел.

Взгляд русского заполыхал:

— Женский монастырь был разрушен.

— Я знаю… — начал запинаться Стеттон, — я знаю…

В сохранившейся части… Там была комната… несколько комнат… она сказала, что друзья помогут ей…

Опять наступила пауза. Стеттон проклял собственную глупость и начал лихорадочно придумывать, как исправить столь грубую ошибку, но манеры русского внезапно и необъяснимо изменились. Он опустил глаза, потом поднял, взглянул на молодого человека доверчиво и дружелюбно и сказал:

— Месье… извините меня… но для меня это вопрос жизни. Вы говорите мне правду?

Стеттон ответил со всей твердостью, на какую оказался способен:

— Да. Зачем бы я стал утаивать?

Снова тишина. Появился официант, чтобы узнать, не закажут ли джентльмены еще бутылку вина, но обнаружил, что они не притронулись и к первой. Потом вдруг чернобородый поднялся на ноги и сказал:

— Благодарю вас, месье, и извините меня за то, что я задержал вас. Adieu.

И с этими словами ушел, да так быстро, что, пока Стеттон поворачивался в кресле, чтобы посмотреть вслед бородатому, тот уже исчез где-то на улице.

Стеттон опять откинулся в кресле.

Первой его мыслью было: «Значит, Алину зовут Марией Николаевной!»

А следом понеслись другие мысли, более важные и куда более тревожные. Это был Василий Петрович, муж Алины, которого он, Стеттон, разыскивал по всей Европе. Правда, с недавних пор совсем не хотел, чтобы тот отыскался…

Значит, Алина не может выйти за него замуж. Это в некотором смысле принесло ему утешение; больше нет нужды в двух миллионах долларов. Но потерять ее! После всей его борьбы, всех усилий, всех разочарований потерять ее!

Потом перед его мысленным взором возник яркий образ человека, только что покинувшего кафе, — его пронзительные, строгие глаза; мрачный, значительный тон; железная хватка; массивная, мускулистая фигура.

Нет, не стоило бы рисковать, перебегая дорогу Василию Петровичу.

Что касается Алины, то она обречена; можно быть уверенным, что рано или поздно он ее найдет. А что до Ричарда Стеттона, то самое лучшее, что он мог бы сделать, это уехать в Америку, как он и предполагал, и оставаться там.

Но потерять ее! Это невозможно. Перед его глазами встало ее лицо, которое он видел всего три дня назад.

Потерять ее! Теперь, когда все в его руках! Это было выше его сил!

Он же любит ее! А она? Обладая всем, чего только ее душенька могла пожелать, она продолжала мечтать о нем.

К тому же человек, который предупредит ее, что Василий Петрович жив и ее разыскивает, конечно же будет, кроме всего прочего, награжден безграничной благодарностью.

Стеттон просидел в кафе два часа, пока все эти мысли проносились в его мозгу. Мысль о том, чтобы оставить все надежды на обладание Алины была невыносима; мысль о неминуемой мести Василия Петровича ужасала.

На исходе второго часа он поднялся, вышел из кафе и почти перебежал улицу к Гар-дю-Нор. Там он нашел нужный поезд, и через десять минут тот уносил его на восток.

Им завладела одна идея, и поэтому, когда он оказался в поезде, направлявшемся в Маризи, его мучило только горячее нетерпение поскорее достичь своей цели.

Ему казалось, что поезд, несшийся по континенту со скоростью пятьдесят миль в час, еле движется. Он не мог усидеть на месте и пяти минут; он слонялся по вагону мимо купе, не спуская глаз с наручных часов; каждая деревня, которую они проезжали, приносила ему некоторое облегчение — он еще ближе к Маризи. Когда поезд останавливался на какой-нибудь станции, он выскакивал из вагона и стоял на платформе, сгорая от нетерпения в ожидании, когда они опять тронутся в путь.

Что Алина сделает? Уступит ли ему? Или начнет разыскивать Василия Петровича? Он знал, что она способна на это, и уж гораздо на большее она была бы способна, если бы нашла его. Ясно, это было бы серьезное дело, но здесь уж он ничем помочь не мог.

Он должен получить ее любой ценой; невозможно оставить ее. Господи боже! Этот поезд ползет, как старик с тросточкой!

Они добрались до Берлина; поезд начал замедлять ход, поскольку уже втягивался в предместья города. Оставалось еще минут сорок ожидания. Стеттон сам удивлялся, как он может это выдерживать. Он побрел в соседний вагон и, ступив в его тамбур, лицом к лицу столкнулся с Василием Петровичем!

На мгновение Стеттон замер, будто его ударили; Василий Петрович тоже не двигался.

Потом молодой человек повернулся и сломя голову кинулся в свой вагон. Там, плотно закрыв дверь в свое купе, он рухнул на диван и прижался спиной к стене.

Его лицо побледнело, он дрожал с ног до головы.

Когда он немного пришел в чувство, его первой мыслью было, что лучше всего оставить поезд на Берлин и вернуться в Париж, — короче говоря, бросить это все.

Такое, говорил он себе, не может быть простым совпадением; Василий Петрович преследовал его… как черная Немезида.

Он полез за багажом на верхнюю полку и вздрогнул.

Почему русский гигант заподозрил его? Впрочем, хватит и того, что заподозрил.

Потом вдруг его охватил слепой гнев на судьбу, которая прямо из рук вырывала его приз. Этого не должно быть! Он разразился проклятиями. Он покажет этому Василию Петровичу! Он перехитрит его — этого гиганта с колючими черными глазами и рассудком ребенка.

Надо постараться взять себя в руки и все как следует обдумать.

К тому моменту, когда, несколькими минутами позже, поезд остановился на берлинском вокзале, он уже имел план действий и готов был действовать. Он хорошо знал Берлин, и это знание весьма способствовало его плану.

Едва поезд остановился, как он уже соскочил со ступенек и помчался в здание вокзала. Быстрый взгляд через плечо, и он увидел, как из следующего вагона его поезда выскакивает чернобородый. Стеттон устремился вперед, помахал паспортом перед лицом служащего, стоявшего у выхода в город, выскочил на улицу и сразу свернул направо.

Короткий бросок по улице, потом налево, а там, как он и предполагал, стоянка такси. Он кинулся к одному из шоферов:

— Кто здесь самый резвый? В Аугбург! Быстро!.

Водитель одарил его взглядом, ясно показавшим, что он категорически не одобряет столь неприличную поспешность, и лениво указал на большой, серый туристический автомобиль на другой стороне. Стеттон влетел в машину; ее шофер был на своем месте.

— В Аугбург! — крикнул Стеттон и добавил, когда машина плавно взяла с места: — Тысяча франков, если будете там через два часа.

Машина рванулась вперед и через десять секунд затерялась в уличном потоке. Шофер, отказавшийся везти Стеттона, повернулся, чтобы поделиться мнением о сумасшедших иностранцах с другими шоферами, и был несказанно удивлен, наткнувшись на огромного, вдвое больше его самого, человека с блестящими глазами и черной бородой.

Чернобородый сказал:

— Тот, кто только что взял машину… куда он собирался? Какое направление назвал?

Шофер надменно оглядел спрашивающего и очень вежливо ответил, что это не его дело.

Бородатый полез в карман, затем в его руке блеснуло золото. Он протянул руку шоферу, и в ответ прозвучало одно-единственное слово:

— Аугбург.

Чернобородый повернулся и бегом бросился обратно на вокзал, там он подошел к справочному киоску и спросил:

— Поезд на Маризи останавливается в Аугбурге?

— Да.

— В какое время?

— Два тридцать девять.

В глазах русского появилось удовлетворение, он опять вышел на перрон, где занял место в поезде, поданном к платформе пять минут назад.

Тем временем серый туристический автомобиль со Стеттоном пробирался по улицам Берлина. Это был тяжкий труд, и он занял много времени, но через тридцать минут они вырвались за пределы города, и машина понеслась вперед. Во время этой дикой езды у Стеттона не было возможности подумать; он был слишком озабочен тем, чтобы удержаться на сиденье.

Когда они подъехали к железнодорожному вокзалу в Аугбурге, в восьмидесяти пяти милях от Берлина, Стеттон взглянул на ручные часы: было без двадцати пяти минут три. Он сунул в руки шоферу десять стофранковых купюр и бросился по тоннелю на вокзал.

— Поезд на Маризи ушел?

— Нет. Еще три минуты.

— Он еще стоит?

— Да.

И через пять минут Стеттон сидел в том же купе, которое покинул в Берлине.

Он был уверен, что Василий Петрович остался далеко позади. Стеттон видел, как тот бежал за ним по берлинскому вокзалу, но найти кого-то в Берлине непросто. Нет, ему больше не нужно опасаться Василия Петровича. Хитрому русскому попался равный соперник.

Стеттон подумал, что для пущей уверенности следовало бы пройтись по поезду, и попытался это сделать.

Но в большинство купе двери были закрыты, и попытка оказалась бесплодной. Он вернулся в свое купе, сел и постарался отвлечься, насколько это было возможно в создавшихся обстоятельствах.

Трудно сказать, чей портрет яснее возникал перед его мысленным взором: Алины или чернобородого.

Чем ближе он подъезжал к цели своего путешествия, тем более возрастали его нетерпение и беспокойство.

Что скажет Алина? Что она сделает?

Встреча с Василием Петровичем совсем лишила его равновесия; он действовал почти с маниакальной одержимостью.

Когда поезд наконец к вечеру следующего дня остановился на вокзале Маризи, он бросился через вокзал, прыгнул в такси и крикнул водителю:

— Во дворец!