Признание

Глава 1

Едва дворник церкви Святого Марка успел очистить дорожки от выпавшего снега, как на улице показался мужчина с палкой в руке. Хотя солнце стояло уже высоко, дул сильный ветер, и температура застыла на нулевой отметке. На мужчине были рабочие брюки из грубой хлопковой ткани, застиранная летняя рубашка, стоптанные туристические ботинки и легкая ветровка, явно не спасавшая от холода. Однако его, казалось, это ничуть не смущало, и он двигался не торопясь. Мужчина чуть прихрамывал на левую ногу и опирался на палку. Свернув на дорожку, ведущую к церкви, он остановился у боковой двери, на которой было выведено красными буквами «Канцелярия». Он не стал стучать, а дверь была не заперта. Мужчина шагнул внутрь, и в спину ему ударил очередной порыв ветра.

Он оказался в обычном для таких старых церквей помещении, покрытом пылью и загроможденном хламом. На столе в центре комнаты стояла табличка с надписью «Шарлотт Джангер», возле которой сидела женщина.

— Доброе утро, — улыбнулась она.

— Доброе утро, — поздоровался мужчина и добавил, помолчав: — Сегодня очень холодно.

— Это правда, — согласилась она, окидывая его быстрым взглядом. Неудивительно, что без пальто и головного убора ему было некомфортно.

— Полагаю, вы и есть мисс Джангер.

— Нет, мисс Джангер простудилась, сегодня не будет. Меня зовут Дана Шредер, я — жена священника и сейчас просто подменяю Шарлотт. Чем мы можем вам помочь?

Мужчина посмотрел на свободный стул и спросил с надеждой:

— Можно я присяду?

— Ну, конечно, — ответила она.

Он осторожно и медленно опустился на стул, будто каждое движение совершал обдуманно.

— А священник сейчас на месте? — поинтересовался он, посмотрев на большую закрытую дверь слева.

— Да, но у него встреча. Чем мы можем вам помочь?

Дана Шредер была изящной женщиной, с красивой грудью, обтянутой узким свитером. Посетитель видел ее только до пояса — остальное скрывал стол. Ему всегда нравились маленькие хрупкие женщины. Чудесное личико, большие голубые глаза, высокие скулы, миниатюрная и хорошенькая — настоящая жена священника.

Он уже очень давно не прикасался к женщине.

— Мне нужно поговорить с преподобным Шредером, — сказал он и умоляюще сложил руки. — Я был вчера в церкви, слушал проповедь, и мне нужно… наставление.

— Священник сегодня очень занят, — объяснила она, обнажив в улыбке красивые зубы.

— Дело очень срочное, — сказал он.

Дама была замужем достаточно давно, чтобы знать: ее муж никогда не отказывался принять посетителей, даже если о встрече не договаривались заранее. Кроме того, в этот понедельник было действительно очень холодно, а никаких особых планов муж не имел. Несколько телефонных звонков, беседа с молодой парой, которая в последний момент передумала сочетаться браком, обычное посещение больных. Она покопалась в бумагах на столе, нашла анкету и кивнула:

— Хорошо, сейчас я попрошу вас ответить на несколько вопросов, и мы посмотрим, что можно сделать.

— Спасибо, — поблагодарил мужчина, слегка поклонившись.

— Имя?

— Тревис Бойетт. — Фамилию он привычно произнес по буквам. — Дата рождения: 10 октября 1963 года. Место рождения: Джоплин, штат Миссури. Разведен, детей нет. Адреса нет. Работы нет. Будущего нет.

Дана лихорадочно искала нужные графы, стараясь удержать в голове услышанное. Его ответы не совсем соответствовали скупым вопросам маленькой анкеты.

— Хорошо, — сказала она, записывая. — Насчет адреса… Где вы сейчас живете?

— В настоящее время я нахожусь в ведении Канзасского управления исправительных учреждений. Я приписан к «Дому на полпути»[1] на Семнадцатой улице в нескольких кварталах отсюда. Сейчас прохожу период адаптации. После нескольких месяцев в этом заведении здесь, в Топеке, я стану свободным человеком с пожизненным статусом условно-досрочно освобожденного.

Рука с ручкой замерла, но Дана продолжала смотреть на листок. У нее пропало всякое желание продолжать расспросы, однако она чувствовала, что выбора нет. Надо же чем-то занять время, пока они ждут!

— Хотите кофе? — спросила она, чтобы разрядить обстановку.

Бойетт надолго задумался, будто взвешивая, как лучше ответить.

— Да, спасибо. Черный и немного сахара.

Дана вышла из комнаты за кофе. Он внимательно посмотрел ей вслед, задержав взгляд на круглых ягодицах, скрытых просторными брюками, и отметил стройные ноги, покатые плечи и даже то, что волосы стянуты в конский хвост. Рост — пять футов три, а может, четыре дюйма, вес — максимум сто десять фунтов.

Когда она вернулась, Тревис Бойетт продолжал сидеть на том же месте. Его руки были сложены как у монаха; черная деревянная палка лежала на коленях, а взгляд устремлен на стену напротив. Маленькая, абсолютно круглая голова была выбрита и блестела, и Дана даже легкомысленно задумалась почему: то ли он рано облысел, то ли ему так просто нравилось. Слева на шее посетителя темным пятном выделялась жутковатая татуировка.

Он взял кофе и поблагодарил. Она снова устроилась за разделявшим их столом.

— Вы лютеранин? — спросила она, взяв ручку.

— Я бы не сказал. Вообще-то я не принадлежу ни к какой конфессии. Никогда не испытывал потребности ходить в церковь.

— Но вчера вы были на службе. Почему?

Бойетт держал кружку обеими руками у самого подбородка, что делало его похожим на мышь, которая грызла сухарь. Если ответ на простой вопрос о кофе занял столько времени, то о причине посещения церкви он, должно быть, станет размышлять не меньше часа. Он сделал глоток и облизнул губы.

— Как вы считаете, когда преподобный сможет меня принять? — наконец спросил он.

«Не так быстро», — подумала Дана, теперь уже тяготившаяся его обществом и желавшая как можно скорее вверить его заботам мужа. Посмотрев на часы на стене, она ответила:

— Теперь уже ждать недолго.

— А мы можем просто молча посидеть и подождать? — вежливо поинтересовался он.

Дана, конечно, сразу поняла, чем вызвана эта просьба, и решила, что молчание и ее вполне устроит. Однако вскоре любопытство взяло верх.

— Конечно, только последний вопрос. — Она посмотрела на анкету, делая вид, что нужная графа так и осталась незаполненной. — Сколько времени вы провели в тюрьме?

— Половину жизни, — неожиданно быстро ответил Бойетт, будто ему приходилось произносить эту фразу по пять раз на дню.

Дана что-то записала и, подвинув к себе клавиатуру, набрала текст электронного письма: «Здесь сидит какой-то уголовник, который хочет с тобой поговорить. Готов ждать, сколько потребуется. По виду довольно безобидный. Сейчас пьет кофе. Постарайся освободиться поскорее».

Через пять минут дверь открылась, и из нее, вытирая слезы, вышла молодая женщина. За ней показался бывший жених, который умудрялся одновременно и хмуриться, и улыбаться. Они проследовали мимо Даны, не проронив ни слова, а Тревиса Бойетта вообще не заметили.

Едва за ними закрылась дверь, Дана повернулась к Бойетту.

— Одну минуту, — сказала она и скрылась в кабинете мужа, чтобы ввести его в курс дела.

Преподобному Киту Шредеру было тридцать пять лет, десять из которых прошли в счастливом браке с Даной, родившей ему троих сыновей. Уже два года Кит являлся настоятелем церкви Святого Марка, а до этого служил в одном из приходов Канзас-Сити. Отец Кита, уже вышедший на пенсию, тоже был лютеранским священником, и сам он с детства мечтал пойти по его стопам. Он вырос в небольшом городке возле Сент-Луиса, учился в местных школах и никогда не покидал пределов Среднего Запада, если не считать поездки в Нью-Йорк вместе с классом и медового месяца, проведенного во Флориде. Прихожане его любили, хотя порой бывали и неприятности. Самая большая произошла после снежной бури в прошлом году, когда он пустил бездомных на ночлег в подвал церкви. После того как снег растаял, кое-кто из бездомных решил задержаться, и городские власти вызвали Шредера в суд, обвинив в незаконном использовании помещения. Появившаяся в газете статья об этом его отнюдь не порадовала.

Вчерашнюю проповедь он посвятил прощению — тому, как Господь в своем бесконечном милосердии отпускает нам самые тяжкие грехи. Грехи Тревиса Бойетта действительно были ужасными. За совершенные преступления он наверняка заслуживал вечных мук и смерти, да и сам не сомневался, что недостоин прощения. Но ему было любопытно.

— К нам уже не раз заходили постояльцы «Дома на полпути», — сказал Кит. — Несколько раз я проводил там службу. — Они сидели в обитых тканью креслах в углу кабинета как два старых приятеля. В декоративном камине, украшавшем кабинет, «горели» декоративные дрова.

— Там неплохо, — заметил Бойетт. — Намного лучше, чем в тюрьме. — Он был довольно хилым, а бледность кожи свидетельствовала о том, что он редко бывал на солнце. Бойетт сидел, сжав худые колени и положив на них палку.

— А в какой тюрьме вы отбывали срок? — В руках Кита дымилась кружка с чаем.

— В разных. Последние шесть лет — в Лансинге.

— А за что вас осудили? — продолжал расспрашивать Кит, желая узнать побольше об этом человеке. Насилие? Наркотики? Возможно. С другой стороны, не исключено, что Тревиса осудили за воровство или уклонение от уплаты налогов. Он явно не походил на человека, способного причинить боль другим.

— Да обвинений было много, пастор. Всех даже не упомнить. — Он избегал смотреть священнику в глаза и разглядывал ковер.

Кит продолжал пить чай, изучая собеседника. Он заметил у того тик: каждые несколько секунд голова чуть отклонялась влево, а потом быстро возвращалась назад.

После довольно длинной паузы Кит, не выдержав, спросил:

— Так о чем вы хотели поговорить, Тревис?

— У меня опухоль головного мозга, пастор. Злокачественная, смертельная, неоперабельная. Будь у меня деньги, я бы продлил себе жизнь облучением, химиотерапией, в общем, обычными процедурами, и протянул еще десять месяцев, максимум год. Но у меня глиобластома четвертой степени, а это значит, что я — практически труп. Полгода или год — разницы, по сути, никакой. Меня не станет уже через несколько месяцев. — Будто подтверждая сказанное, опухоль дала о себе знать — Бойетт скривился, подался вперед и начал массировать виски. Дыхание стало прерывистым, и весь он, казалось, содрогался от боли.

— Мне очень жаль, — произнес Кит, понимая всю неуместность своих слов.

— Проклятая головная боль, — прошептал Бойетт, закрывая глаза. Несколько минут он боролся с болью в полной тишине. Кит беспомощно наблюдал за ним и поймал себя на мысли, что едва, по глупости, не предложил ему таблетку тайленола. Потом боль отступила, и Бойетт пришел в себя.

— Извините, — сказал он.

— Когда вам поставили диагноз? — поинтересовался пастор.

— Точно не помню. Может, месяц назад. Головные боли начались в Лансинге, летом. Сами понимаете, как там с медицинским обслуживанием, — поэтому никакой помощи мне не оказали. Когда меня выпустили и отправили сюда, то в больнице Святого Франциска провели обследование, просканировали мозг и нашли опухоль размером с яйцо. Причем слишком глубоко, чтобы оперировать. — Он сделал глубокий вдох и, выдохнув, выдавил первую улыбку. Слева вверху у него не хватало зуба, и на его месте зияла внушительная дыра. Кит подумал, что со стоматологией в тюрьмах тоже явно не все в порядке.

— Думаю, вам приходилось иметь дело с такими, как я, — произнес Бойетт, — кому осталось жить совсем недолго.

— Приходилось. При моей профессии это естественно.

— Наверное, эти люди очень серьезно задумывались о Боге, рае, аде и всем таком?

— Это действительно так. Это свойственно людям. Перед лицом смерти мы все размышляем о том, что нас ждет после нее. А вы, Тревис? Вы сами верите в Бога?

— Иногда — да, иногда — нет. Но даже когда верю, то сильно сомневаюсь. Вам легко верить в Бога, потому что вы прожили легкую жизнь. У меня совсем другой случай.

— Не хотите рассказать о своей жизни?

— Вообще-то нет.

— Тогда зачем вы сюда пришли, Тревис?

Снова тик. Когда он прошел, Тревис, окинув взглядом комнату, устремил взор на пастора. Они долго смотрели друг на друга не мигая.

— Пастор, в своей жизни я совершил немало плохого. Причинял боль невинным людям. Я не уверен, что хочу унести все это с собой в могилу.

«Наконец-то он решился, — подумал Кит. — Бремя совершенного греха. Муки тайной вины».

— Вам станет легче, если вы обо всем расскажете. Исповедь — лучшее начало.

— А это останется между нами?

— Обычно именно так и происходит. Но бывают и исключения.

— Какие исключения?

— Если после вашего рассказа я приду к выводу, что вы представляете угрозу для себя или окружающих, то тогда конфиденциальность может быть нарушена. Я могу предпринять шаги, чтобы защитить вас или кого-то еще. Словом, могу обратиться за помощью.

— Звучит не очень понятно.

— Напротив.

— Послушайте, пастор, я много грешил, но кое-что меня мучает уже несколько лет. Я должен с кем-то поговорить, а мне больше не к кому обратиться. Если я расскажу вам об ужасном преступлении, совершенном мной много лет назад, вы обещаете сохранить все в тайне?

Дана нашла в Интернете сайт Канзасского управления исправительных учреждений и через несколько секунд читала ужасный «послужной» список Тревиса Дейла Бойетта. Приговорен к десяти годам тюрьмы за изнасилование. В настоящее время отбывает заключение.

— В настоящее время находится у моего мужа в кабинете, — пробормотала она, углубляясь в чтение.

В 1991 году Бойетта приговорили к двенадцати годам тюрьмы за нанесение тяжких телесных повреждений при нападении сексуального характера в штате Оклахома. В 1998 году освобожден условно-досрочно.

В 1987 году приговорен к восьми годам заключения за попытку изнасилования в штате Миссури. В 1990 году освобожден условно-досрочно.

В 1979 году приговорен к двадцати годам заключения за нанесение тяжких телесных повреждений при нападении с целью сексуального насилия в штате Арканзас. В 1985 году освобожден условно-досрочно.

Бойетт был рецидивистом-насильником, совершившим преступления в Канзасе, Миссури, Арканзасе и Оклахоме.

— Настоящее чудовище! — сказала себе Дана. С фотографии на нее смотрел молодой человек с темными редеющими волосами, не такой худой, как сейчас. Она быстро скопировала основные факты биографии Тревиса и отправила на компьютер мужу. Она не беспокоилась насчет безопасности Кита, но хотела, чтобы посетитель как можно скорее покинул здание.

После получаса вялой и пустой беседы Кит начал тяготиться общением. Бойетт не выказывал никакого интереса к Богу, а поскольку именно вопросы веры входили в сферу деятельности Кита, тот не представлял, чем может оказаться полезным этому человеку. Кит не был хирургом и не мог предложить посетителю никакой работы.

По электронной почте поступило сообщение, о котором возвестили сигналы старинного звонка. Два звонка означали, что письмо могло поступить от кого угодно, а три — что сообщение пришло из приемной. Кит сделал вид, что не обратил на сигналы внимания.

— А зачем вам палка? — вежливо поинтересовался он.

— Тюрьма — жестокое место, — ответил Бойетт. — Там часто затевают драки. Как-то раз меня ударили по голове. Может, потому и появилась опухоль. — Решив, что шутка вышла удачной, он засмеялся.

Кит из вежливости тоже хмыкнул, а потом поднялся и, подойдя к столу, сказал:

— Я дам вам свою визитку. Звоните в любое время. Вам здесь всегда будут рады, Тревис. — Он взял карточку и бросил взгляд на монитор. Четыре — он специально пересчитал — приговора, и все за нападение с целью сексуального насилия. Он вернулся к креслу, передал карточку Тревису и снова сел.

— В тюрьме особенно трудно приходится насильникам, так ведь, Тревис? — спросил Кит.

После переезда в другой город осужденный насильник должен явиться в полицейский участок или суд и зарегистрироваться. Бойетт не удивился вопросу: за двадцать лет начинает казаться, что о твоих преступлениях известно буквально всем, и все за тобой следят.

— Очень трудно, — подтвердил он. — Я даже не знаю, сколько раз на меня нападали.

— Послушайте, Тревис, я не очень силен в этих вопросах. Если вы захотите снова встретиться со мной, пожалуйста, позвоните заранее и предупредите. А пока я приглашаю вас на воскресную службу. — Кит не был уверен, что действительно хочет опять увидеть Бойетта, но говорил искренне.

Посетитель вытащил из кармана ветровки сложенный лист бумаги.

— Вам приходилось слышать о Донти Драмме? — спросил он, протягивая лист Киту.

— Нет.

— Черный парень из маленького городка в Западном Техасе, осужден за убийство в 1999 году. Жертва — белая старшеклассница из команды чирлидеров, танцевавших в перерывах между матчами. Тело так и не нашли.

Кит развернул листок. Это оказалась ксерокопия маленькой статьи из местной газеты за прошлое воскресенье. Пастор быстро ее прочитал и посмотрел на фотографию Донти Драмма, сделанную в полицейском участке. В статье не было ничего особенного — просто сообщение о предстоящей в Техасе казни преступника, утверждавшего, будто он невиновен.

— Приведение приговора в исполнение назначено на четверг, — прочел Кит, поднимая глаза.

— Скажу вам вот что, пастор: казнят не того парня. Он не имеет никакого отношения к ее убийству.

— Откуда вы знаете?

— Нет никаких улик. Абсолютно никаких. Полицейские решили, что это сделал он, выбили из него признание, а теперь собираются убить. Это неправильно, пастор. Такого не должно быть.

— Откуда вам все это известно?

Бойетт подался вперед, будто хотел шепотом сообщить нечто, чего никогда и никому не рассказывал. Кит почувствовал, как у него от волнения быстрее забилось сердце. Однако никаких откровений не последовало. Мужчины долго смотрели в глаза друг другу.

— Тут написано, что тело так и не нашли, — сказал Кит, надеясь разговорить Бойетта.

— Верно. Следствие состряпало безумную историю, что парень якобы схватил девушку, изнасиловал, задушил, а потом выбросил тело с моста в Ред-Ривер. Сплошное вранье!

— Так вы знаете, где тело?

Бойетт выпрямился, сложил руки на груди и вдруг начал кивать. Тик. Потом снова. Видимо, тик учащался, когда он нервничал.

— Это вы убили ее, Тревис? — спросил Кит, поразившись прямоте собственного вопроса. Еще пять минут назад он начал составлять в уме список прихожан, которых собирался навестить в больнице, и размышлял, как поскорее выпроводить Тревиса. И вот вынужден говорить об убийстве и спрятанном теле.

— Я не знаю, как поступить. — Бойетт снова поморщился от накатившей боли. Он наклонился, будто удерживая рвоту, и сдавил ладонями виски. — Я умираю. Мне осталось жить всего несколько месяцев. Но почему этот парень тоже должен умереть? Он же ни в чем не виновен! — В его глазах стояли слезы, а лицо исказилось.

Кит молча смотрел, как Тревиса била дрожь. Он передал ему бумажную салфетку, и тот вытер лицо.

— Опухоль растет, — сказал Бойетт. — С каждым днем давит на мозг все сильнее.

— У вас есть лекарства?

— Есть какие-то. Но они не помогают. Мне пора.

— По-моему, мы еще не закончили.

— Закончили.

— Где тело, Тревис?

— Вам лучше не знать.

— Наоборот! Может, нам удастся остановить казнь.

Бойетт рассмеялся.

— Правда? Только не в Техасе! — Он медленно поднялся и оперся на палку. — Благодарю вас, пастор.

Кит остался сидеть и лишь молча проводил Тревиса взглядом.

Дана не спускала глаз с двери. Когда уходивший Тревис сказал «спасибо», она смогла пролепетать «до свидания», но выдавить улыбку ей так и не удалось. Он снова оказался на улице — без пальто и перчаток, — но теперь ее это не трогало.

Муж продолжал сидеть в кресле, не шевелясь. Не в силах прийти в себя от потрясения, он, сгорбившись, смотрел в стену, продолжая сжимать в руке копию газетной статьи.

— С тобой все в порядке? — спросила жена. Кит передал ей статью, и она прочитала.

— Не понимаю, какое отношение это имеет к нам, — заметила Дана.

— Тревис Бойетт знает, где спрятано тело. Он знает, потому что сам убил девушку.

— Он — что, признался в этом?

— Почти. Сказал, у него неоперабельная опухоль головного мозга и через несколько месяцев он умрет. Заявил, что Донти Драмм не имеет к убийству никакого отношения. И ясно дал понять: знает, где находится тело.

Ошеломленная Дана опустилась на диван.

— И ты ему веришь?

— Он рецидивист, Дана. И патологический лжец. Он скорее солжет, чем скажет правду. Нельзя верить всему, что он говорит.

— Но ты ему веришь?

— Думаю, да.

— Как ты можешь ему верить? Почему?

— Он страдает, Дана. И дело не только в опухоли. Ему что-то известно об убийстве и теле. И он по-настоящему переживает, что казнят невиновного человека.

К Киту часто обращались за советами по разным щекотливым вопросам, и он разбирался в людях. Ошибался он очень редко. Дана была гораздо импульсивнее и, поддавшись эмоциям, часто теряла объективность и способность трезво оценить ситуацию.

— Ну и что ты думаешь с этим делать? — поинтересовалась она.

— Давай для начала постараемся все выяснить о Бойетте и проверить все факты. Действительно ли он условно-досрочно освобожден? Если да, то кто за ним сейчас надзирает? Обращался ли он в больницу Святого Франциска? Есть ли у него опухоль головного мозга? Если да, то действительно ли она смертельна?

— Получить доступ к медицинской карте без согласия пациента невозможно.

— Разумеется, но кое-что разузнать нам, возможно, удастся. Позвони доктору Герцлику — он был вчера в церкви?

— Да.

— Так я и думал. Попробуй у него что-нибудь выяснить. Доктор должен быть на обходе в больнице. Позвони в комиссию по условно-досрочному освобождению и постарайся узнать как можно больше.

— А чем ты сам намерен заняться, пока я буду сидеть на телефоне?

— С помощью Интернета выясню все, что касается убийства, суда, обвиняемого и самого дела.

Муж и жена заторопились.

— А что, если это все окажется правдой, Кит? Что, если мы убедимся: этот негодяй не лжет?

— Тогда нам придется что-нибудь предпринять.

— Например?

— Понятия не имею.

Глава 2

Отец Робби Флэка приобрел старое здание вокзала в центре Слоуна в 1972 году, когда городская администрация собиралась его снести. Робби в то время только заканчивал школу. Мистер Флэк-старший немного заработал на исках против нефтяных компаний и решил вложить деньги в недвижимость. Они с партнерами привели здание в порядок и разместили в нем офис, где на протяжении следующих двадцати лет довольно успешно занимались юридической практикой. Они не стали богатыми — во всяком случае, по техасским стандартам, но слыли преуспевающими адвокатами, и их небольшая фирма пользовалась в городе заслуженным уважением.

А затем наступило время Робби. Он пришел работать на фирму еще подростком, и вскоре всем адвокатам стало очевидно: он сильно от них отличался. Робби мало интересовался доходами, зато остро реагировал на социальную несправедливость. Он настаивал на том, чтобы отец брался за дела о нарушении гражданских прав, дискриминации по возрасту и полу, улаживал конфликты, связанные с жилищной политикой, жестоким обращением со стороны полицейских — в общем, вел те дела, которые в маленьком южном городке могли запросто превратить правдоискателей в изгоев. После трех лет учебы в колледже на севере штата напористый и умный Робби завершил юридическое образование в Университете штата Техас в Остине. Он никогда не пытался найти работу в другой фирме и не мыслил профессиональной деятельности нигде, кроме как в адвокатской конторе отца в здании старого вокзала в центре Слоуна. Здесь было множество людей, которым он хотел предъявить иски, и много обездоленных, нуждавшихся в его помощи.

С отцом Робби с самого первого дня работы постоянно ссорился. Другие адвокаты вышли в отставку или уехали из города. В 1990 году, когда Робби было тридцать пять лет, он подал иск на город Тайлер, штат Техас, обвинив его власти в дискриминации при проведении жилищной политики. Судебное разбирательство в Тайлере длилось месяц, и Робби даже пришлось нанять телохранителей, когда угроза его жизни стала более чем реальной. Жюри присяжных вынесло решение в его пользу и присудило выплатить 90 миллионов долларов, после чего Робби Флэк стал настоящей легендой и богачом. Теперь, при имеющихся финансовых возможностях, адвокат-радикал мог позволить себе затевать такие процессы, о которых раньше и не мечтал.

Чтобы не стоять у него на пути, отец благополучно отошел от дел и переключился на гольф, а первая жена, получив скромные отступные, вернулась в родной Сент-Пол.

Адвокатская контора Флэка стала прибежищем для всех, кто считал себя хоть чем-то обиженным обществом. За юридической помощью к мистеру Флэку потянулся бесконечный поток униженных, обманутых, оскорбленных и подследственных. Для знакомства с делами Робби привлекал выпускников колледжей и помощников юристов. Он каждый день просматривал поступавшие обращения и выбирал то, что представлялось ему интересным, а от остального отказывался. Фирма сначала быстро разрослась, а потом так же быстро сократила число сотрудников. Затем снова был взлет, за которым последовало падение. Юристы приходили и уходили, не задерживаясь надолго. Против Флэка постоянно выдвигали иски, на что он отвечал той же монетой. Постепенно деньги подошли к концу, но Робби снова удалось выиграть крупное дело. Самым неприятным инцидентом в пестрой карьере Робби стало избиение им портфелем бухгалтера, уличенного в хищении. Тогда адвоката приговорили к тридцати дням заключения за мисдиминор,[2] что позволило избежать более серьезного наказания. Это событие стало главной новостью в Слоуне, которая обсуждалась на каждом углу. Шум, поднятый в газетах, оказался для Робби гораздо большим испытанием, чем тюремное заключение, поскольку он, по понятным причинам, был весьма неравнодушен к публичности и славе. Коллегия адвокатов штата вынесла ему общественное порицание и отстранила от практики на девяносто дней. Это явилось третьим столкновением Робби с комиссией по этике, и он поклялся, что не последним. Вторая жена тоже решила его оставить, что и сделала, отхватив немалый куш.

Всю жизнь импульсивный и неистовый Робби Флэк постоянно боролся с самим собой и окружающими, но скучным его существование не было никогда. За глаза его часто называли Робби-флибустьером, а когда он стал прикладываться к бутылке — Робби-фляжкой. Однако, несмотря на все неприятности, похмелье, сумасшедших женщин, неприязнь коллег-адвокатов, финансовые неурядицы, проигранные дела и презрение со стороны властей предержащих, в то утро Робби Флэк приехал в контору полным решимости продолжить борьбу за права «маленьких» людей. И ему совершенно не обязательно было ждать, пока они обратятся за помощью. Стоило ему услышать о несправедливости, как он садился в машину и ехал разбираться. Именно благодаря горячему рвению в его руки попало дело, ставшее знаковым для его карьеры.

В 1999 году Слоун был шокирован ужасным преступлением. Такого в городе прежде не было. Семнадцатилетняя ученица выпускного класса Николь Ярбер исчезла, и больше ее не видели ни живой, ни мертвой. Две недели добровольцы прочесывали город и окрестности, заглядывая в каждую канаву, ров и осматривали все брошенные дома. Поиски ни к чему не привели.

Николь в городке любили — она хорошо училась, участвовала в работе молодежных клубов, посещала по воскресеньям службы в Первой баптистской церкви и иногда пела в хоре. Но самым большим ее достижением было участие в танцевальной группе команды чирлидеров старшей средней школы Слоуна. К выпускному классу она даже стала капитаном команды, заняв самую завидную — во всяком случае, для девчонок — должность в школе. Время от времени Николь встречалась с игроком школьной футбольной команды, у которого были большие планы, но весьма средние данные. Вечером в пятницу в начале декабря, когда пропала, Николь разговаривала с матерью по сотовому и обещала вернуться домой до полуночи. Для команды «Слоун уорриорз» сезон уже закончился, и жизнь вошла в обычную колею. Позже мать Николь утверждала — и распечатка звонков это подтвердила, — что они с дочерью разговаривали по мобильнику не меньше шести раз в день. Кроме того, они обменивались, в среднем, четырьмя сообщениями. Они постоянно общались, поэтому рассчитывать, что Николь просто сбежала из дома, не сказав матери ни слова, не приходилось.

Девушка не принимала наркотиков, и у нее никогда не было психологических проблем, расстройства здоровья или конфликтов с одноклассниками. Она просто исчезла. Никаких объяснений! Ничего! В церквях и школах постоянно служились молебны во спасение. Была организована горячая линия, на которую обрушился шквал звонков, но ни один из них не помог. На специальном сайте отслеживался ход поисков и опровергались слухи. Для оказания помощи в город приезжали эксперты — как настоящие специалисты, так и мистификаторы. По собственной инициативе явился даже какой-то медиум, но, выяснив, что платить ему никто не собирался, тут же отбыл. Поиски продолжались. Под предлогом обеспечения безопасности перед домом Ярберов круглосуточно дежурила полицейская машина. Единственная в Слоуне телевизионная станция наняла молодого журналиста, перед которым поставили задачу докопаться до истины. Добровольцы расширили радиус поисков и буквально рыли землю уже за пределами города. Двери и окна в домах запирали на засовы. Отцы охраняли ночами свои жилища с оружием в руках. Родители и няни ни на секунду не оставляли без внимания маленьких детей, не спуская с них глаз. Священники переписали проповеди, сделав основной упор на борьбу со злом. Первую неделю после исчезновения Николь полиция сообщала о развитии событий ежедневно, но потом, поняв, что положительных новостей не предвиделось, стала делать это реже. Все продолжали напряженно ждать, рассчитывая, что вот-вот появится какая-нибудь зацепка, какой-нибудь неожиданный телефонный звонок от польстившегося на обещанную награду осведомителя. Город замер в ожидании.

И через шестнадцать дней после исчезновения Николь звонок поступил. В 4.33 утра после второго гудка трубку снял находившийся дома детектив Дрю Кербер. Несмотря на накопившуюся усталость, он спал очень плохо. Кербер машинально нажал кнопку записи разговора, чтобы ничего не пропустить. Позже эта запись прослушивалась сотни раз.

К е р б е р. Здравствуйте.

Н е и з в е с т н ы й. Это детектив Кербер?

К е р б е р. Да. С кем я говорю?

Н е и з в е с т н ы й. Это не важно. Важно то, что я знаю, кто ее убил.

К е р б е р. Мне нужно знать ваше имя.

Н е и з в е с т н ы й. Бросьте, Кербер. Вы хотите поговорить о девушке?

К е р б е р. Слушаю.

Н е и з в е с т н ы й. Она встречалась с Донти Драммом. Тайно. Она хотела порвать с ним, но он ее не отпускал.

К е р б е р. Кто такой Донти Драмм?

Н е и з в е с т н ы й. Бросьте, детектив. Драмма все знают. Он убийца, которого вы ищете. Он схватил ее возле торгового центра и сбросил с моста на шоссе номер 244. Она на дне Ред-Ривер.

Трубку повесили. Звонок отследили: удалось выяснить, что он был сделан из телефона-автомата круглосуточного магазина в Слоуне, и на этом след обрывался.

До детектива Кербера доходили туманные слухи, что Николь встречалась с каким-то чернокожим футболистом, но подтвердить это никто не мог. Ее парень решительно отвергал такую возможность. По его словам, на протяжении последнего года они с Николь встречались время от времени, но он не сомневался, что в интимные отношения она ни с кем не вступала. Тем не менее слухи об этом ходили, что неудивительно, учитывая их скандальный характер. Все это было так отвратительно и чревато такими неприятными последствиями, что Кербер не решался поговорить об этом с родителями Николь.

Детектив посмотрел на телефон, вынул пленку с записью и поехал в полицейский участок, где сварил себе кофе и прослушал разговор еще раз. Он ощутил необычайный подъем и не мог дождаться, когда поделится новостью со следственной бригадой. Теперь все сходилось: подростковая любовь, связь между черным и белой, на что в Техасе до сих пор смотрели косо, попытка разорвать отношения со стороны Николь, неадекватная реакция отвергнутого любовника. Все сходилось.

Они нашли преступника.

Через два дня Донти Драмма арестовали и предъявили обвинение в похищении, изнасиловании при отягчающих обстоятельствах и убийстве Николь Ярбер. Он признался в убийстве и в том, что выбросил тело в Ред-Ривер.

Робби Флэк и Дрю Кербер давно были на ножах. Они не раз сталкивались в суде на уголовных процессах. Детектив ненавидел адвоката так же сильно, как и других подонков, защищавших преступников. А Флэк считал Кербера жестоким бандитом и безжалостным полицейским, который с помощью жетона и оружия готов на все, чтобы добиться осуждения. Во время одной знаменательной перепалки в суде Флэк поймал Кербера на откровенной лжи и, чтобы подчеркнуть очевидное, воскликнул:

— Да ты просто лживый сукин сын, Кербер, верно?!

Робби было сделано внушение, его заставили принести извинения Керберу и жюри присяжных, а за проявление неуважения к суду оштрафовали на пятьсот долларов. Однако подсудимого все-таки оправдали, а это было самым главным. В коллегии адвокатов округа Честер никто так часто не проявлял неуважения к суду, как Робби Флэк. И он искренне этим гордился.

Услышав об аресте Донти Драмма, Робби кое-кому позвонил, выразив возмущение, и отправился в негритянские кварталы Слоуна, которые отлично знал. Его сопровождал Аарон Рей — бывший наркодилер, отсидевший срок, а теперь работавший на адвокатскую контору Флэка в качестве телохранителя, курьера, шофера и даже следователя. Он выполнял любые поручения Робби. Рей всегда носил при себе минимум два пистолета, а еще два — в сумке на длинном ремешке, перекинутом через плечо. На оружие имелось официалное разрешение: благодаря мистеру Флэку Рей был восстановлен во всех правах и теперь даже мог голосовать. В Слоуне у Робби Флэка хватало врагов, однако все они были прекрасно осведомлены о мистере Аароне Рее.

Мать Драмма работала в больнице, а его отец водил грузовик с древесиной для лесопилки на юге города. Они с четырьмя детьми жили в небольшом белом домике с рождественскими гирляндами на окнах и двери. Почти сразу после Робби к ним приехал священник. Они проговорили несколько часов. Родители были в шоке — абсолютно раздавлены и напуганы. Они не знали, что делать, и были очень признательны Робби за визит.

— Я могу взяться за это дело, — предложил он, и они согласились.

Девять лет спустя он по-прежнему занимался этим делом.

В понедельник 5 ноября Робби приехал на работу рано утром. Все выходные он трудился и чувствовал себя совершенно разбитым. Настроение было просто ужасное. Предстоящие четыре дня обещали стать суматошными и полными событий. Робби отлично понимал, что в шесть вечера в четверг он скорее всего окажется в забитой людьми свидетельской комнате, где будет держать за руку Роберту Драмм, когда ее сыну сделают смертельную инъекцию.

Один раз ему уже доводилось присутствовать при казни.

Робби выключил двигатель своего «БМВ», но ремня так и не отстегнул. Руки намертво вцепились в руль, а пустой, невидящий взгляд был устремлен вперед.

Он боролся за Донти Драмма целых девять лет. Никогда прежде ему не приходилось так отчаянно сражаться, как на постыдном суде, который признал Донти виновным в убийстве. Флэк поносил апелляционные суды, куда направлял прошения о пересмотре. Он жонглировал этическими нормами и выискивал лазейки в законах. Он писал возмущенные статьи, убеждая читателей в невиновности своего клиента. Он нанял экспертов для выдвижения альтернативных версий происшедшего, но их никто не рассматривал. Он осаждал офис губернатора бесконечными звонками, но добился только одного: ему больше не отвечали даже рядовые сотрудники. Он привлек политиков, правозащитников, религиозные организации, коллегии адвокатов, Американский союз защиты гражданских свобод, Международную амнистию, сторонников отмены смертной казни — абсолютно всех, кто мог хоть чем-то помочь в спасении жизни его клиента. А время неумолимо шло, и его оставалось все меньше.

За эти годы Робби Флэк истратил все деньги, сжег все мосты, рассорился почти со всеми друзьями и был на грани полного изнеможения. Он так долго бил в набат, что его перестали слышать. В глазах большинства наблюдателей он превратился в обычного скандального адвоката, вопиющего о невиновности клиента, а таких, как известно, кругом немало.

Этот процесс отнял у Робби все силы, он сильно сомневался, что захочет продолжать работать, когда все закончится и штат Техас действительно казнит Донти. Он всерьез подумывал продать недвижимость, послать Техас и Слоун ко всем чертям и уйти на покой, переехав куда-нибудь в горы, например, в Вермонт, где лето прохладное и нет смертной казни.

В зале заседаний зажегся свет. Кто-то уже приехал на работу и открыл контору, распахнув двери для очередной ужасной недели. Робби вылез из машины и направился в офис. Он поболтал с Карлосом — одним из своих давних помощников, — и они решили вместе выпить кофе. Вскоре разговор перешел на футбол.

— Ты смотрел последнюю игру «Ковбоев»? — поинтересовался Карлос.

— Нет, не смог. Я слышал, Престон сыграл удачно.

— Прошел больше двухсот ярдов. Три тачдауна.

— Я больше не болею за «Ковбоев».

— Я тоже.

Месяц назад Рахмад Престон сидел в этом самом зале заседаний, раздавая автографы и позируя фотографам. Десять лет назад в Джорджии казнили дальнего родственника Рахмада, и он проявил горячий интерес к делу Донти Драмма, пообещав подключить к кампании по его освобождению других игроков «Ковбоев» и звезд Национальной футбольной лиги. Он хотел встретиться с губернатором, комиссией по условно-досрочному освобождению, крупными бизнесменами, политиками, парой рэперов, с которыми был дружен и, не исключено, даже кое с кем из Голливуда. Он намеревался возглавить марш протеста, который мог заставить власти штата пойти на попятную. Однако Рахмад оказался пустым болтуном. Он неожиданно исчез из поля зрения, и его агент объяснил, что он находится вне досягаемости, поскольку переживает сильный стресс. Робби, видевший в этом очередной заговор, не сомневался: на Рахмада надавило руководство клуба и спонсоры.

К половине девятого в конференц-зале собрались все сотрудники, и Робби попросил тишины. В данный момент у него не было лицензированных адвокатов — последний ушел после ссоры, и тяжба с ним была в самом разгаре, — так что присутствовали только два младших компаньона, два помощника юриста, три секретарши и Аарон Рей, неизменно находившийся рядом. После пятнадцати лет работы с Робби Аарон разбирался в юриспруденции лучше большинства внештатных сотрудников с неполным юридическим образованием. Кроме того, на совещании присутствовал адвокат из лондонской «Эмнести нау» — правозащитной организации, профессиональные юристы которой проделали колоссальную работу по составлению апелляций по делу Драмма. Специализирующийся на апелляциях адвокат из Остина, предоставленный «Группой противников смертной казни в Техасе», участвовал в совещании дистанционно.

Робби обрисовал задачи на предстоящую неделю и распределил обязанности. Он старался держаться как можно оптимистичнее и внушить всем уверенность, что чудо не только возможно, но и вот-вот произойдет.

А тем временем «чудо» неспешно формировалось в четырехстах милях к северу, в городке Топека штата Канзас.

Глава 3

Кое-что удалось выяснить без особого труда. Дана неплохо знала прихожан церкви Святого Марка и решила начать поиск информации с них. Она позвонила смотрителю «Дома на полпути» — Анкор-Хауса, и тот подтвердил, что три недели назад Бойетта действительно перевели к ним. Ему предстояло провести там девяносто дней, и если обойдется без нарушений, то он станет свободным человеком, обязанным, конечно, соблюдать довольно жёсткие ограничения, предусмотренные для условно-досрочного освобождения. Сейчас в Анкор-Хаусе, входившем в систему Управления исправительных учреждений, проживало двадцать два бывших заключенных — все мужчины. Бойетт, как и все остальные, должен был покидать «Дом на полпути» в восемь утра и возвращаться на ужин не позже шести. Администрация поощряла занятость, и смотритель находил обитателям заведения какую-нибудь разовую или временную работу, например, уборщиков. Бойетт работал по четыре часа в день, за что получал семь долларов в час, и в его обязанности входило наблюдать за камерами слежения в подвале одного правительственного учреждения. Он был надежным и опрятным, говорил мало и вел себя тихо. Обычно постояльцы Анкор-Хауса вели себя очень хорошо, потому что за любое нарушение правил или какой-нибудь неприятный инцидент могли запросто снова оказаться в тюрьме. Они уже видели и чувствовали свободу и не хотели снова ее лишиться.

Относительно палки ничего конкретного смотритель сказать не мог. Бойетт пользовался ею с самого первого дня. Однако в замкнутой группе заключённых, изнывавших от скуки, трудно что-то утаить, и, по слухам, Бойетта действительно несколько раз жестоко избивали в тюрьме. Да, все знали, за что он сидел и сколько раз, и старались держаться от него подальше. Он был странным, малообщительным и спал отдельно в маленькой каморке за кухней, в то время как кровати остальных стояли в одной большой комнате.

— Контингент у нас очень пестрый, — сообщил смотритель. — От карманников до убийц. Мы стараемся не задавать лишних вопросов.

Немного, а может, и сильно покривив душой, Дана упомянула о том, что Бойетт заполнил анкету посетителя, где сообщил о своей болезни и просил за него помолиться. Поскольку с такой просьбой Бойетт не обращался, и Дана мысленно попросила Всевышнего простить ей эту маленькую и безобидную ложь, ведь речь шла о жизни невиновного человека. Смотритель подтвердил, что Бойетта действительно возили в больницу, потому что он постоянно жаловался на головную боль. «Эти ребята просто обожают лечиться». В больнице Бойетта обследовали, но ничего конкретного смотритель сообщить не мог. Он знал, что Тревису выписали лекарства, но это уже было делом медиков и не касалось исправительного учреждения.

Дана поблагодарила смотрителя и напомнила, что церковь Святого Марка всегда рада любым посетителям, в том числе и постояльцам Анкор-Хауса.

Потом она набрала номер их с мужем близкого друга — доктора Герцлика, хирурга больницы Святого Франциска и прихожанина их церкви. Она не собиралась расспрашивать его об истории болезни Тревиса Бойетта, поскольку такое любопытство выходило за рамки приличий и все равно ни к чему бы не привело. Позже с доктором поговорит ее муж, и вдвоем за закрытыми дверями им, возможно, удастся прийти к соглашению. Звонок был переключен на голосовую почту, и Дана оставила просьбу перезвонить Киту Шредеру.

Пока она разговаривала по телефону, пастор не отходил от компьютера, полностью погрузившись в изучение дела Донти Драмма. Сайт оказался очень большим. Нажмите сюда — и получите краткую выдержку на 10 страницах. Нажмите сюда — и получите полную стенограмму судебного разбирательства на 1830 страницах. На отдельных разделах сайта были выжимки из апелляций с вещественными доказательствами и аффидевитами[3] — в общей сложности 1600 страниц. Изложение дела занимало 340 страниц и включало решения апелляционных судов. Кроме того, на сайте имелись ссылки, обозначенные как: «Смертный приговор в штате Техас», «Галерея фотографий Донти Драмма», причем там были и снимки, сделанные в камере смертников, «Фонд защиты Донти Драмма», «Чем вы можете помочь», «Публикации в прессе», «Судебные ошибки и ложные признания», а также «Поверенный в суде Робби Флэк».

Кит начал с информации о фактах по делу. Там говорилось:

Голос жены вернул Кита к реальности.

— Кит, звонит доктор Герцлик, — сообщила она по громкой связи.

Пастор поблагодарил ее и секунду выждал, чтобы собраться с мыслями, после чего взял трубку. Сначала он произнес несколько обычных приветственных фраз, но, понимая, что доктор — занятой человек, быстро перешел к делу:

— Послушайте, доктор Герцлик, не могли бы вы оказать мне небольшую услугу? Но если вы посчитаете это невозможным, так и скажите. Вчера на службе у нас был человек, который только что вышел из заключения и оформляется по условно-досрочному освобождению. Он должен провести три месяца в «Доме на полпути», и у него на душе очень плохо. Он заходил ко мне сегодня утром и сказал, что серьезно болен. Его обследовали в вашей больнице.

— И что от меня требуется? — спросил доктор Герцлик так, будто смотрел на часы.

— Если вы торопитесь, мы можем поговорить позже.

— Нет, давайте сейчас.

— Он утверждает, будто у него нашли опухоль мозга, причем злокачественную — глиобластому. Говорит, он скоро умрет. Нельзя ли это как-то проверить? Поймите меня правильно — я не прошу вас раскрывать конфиденциальную информацию. Я знаю, что он не ваш пациент, и ни в коем случае не прошу нарушать существующие правила. Вы отлично знаете, что на такое я не способен.

— Почему вы ему не верите? Зачем кому-то говорить, что у него опухоль мозга, если ее нет?

— Он преступник-рецидивист, доктор. Провел всю жизнь за решеткой, он может и сам уже запутаться, где правда, а где ложь. Я не говорю, что не верю ему. У него было два сильных приступа головной боли прямо у меня в кабинете, и смотреть на это было больно. Я просто хочу получить подтверждение, что его слова — правда.

Доктор помолчал, будто хотел убедиться, что их не подслушивают.

— Я не смогу выяснять подробности, Кит. Известно имя доктора, который им занимался?

— Нет.

— Ладно. Как зовут этого человека?

— Тревис Бойетт.

— Записал. Дайте мне пару часов.

— Спасибо, доктор.

Кит быстро повесил трубку и вернулся к чтению информации о деле Николь Ярбер.

Николь исчезла в пятницу вечером 4 декабря 1998 года. Она ходила с подругами в кино в единственном торговом центре Слоуна. После фильма девушки — их было четыре — съели пиццу в ресторане того же торгового центра. При входе в ресторан девушки немного поболтали с двумя знакомыми, одним из которых был Джоуи Гэмбл. За едой девушки договорились посмотреть фильм по телевизору дома у Эшли Верика. Когда девушки выходили из ресторана, Николь, извинившись, направилась в дамскую комнату. И больше подруги ее не видели. Она позвонила матери и предупредила, что вернется к полуночи — позже ей не разрешалось. После этого она исчезла. Через час встревоженные подруги стали разыскивать ее по телефону. Через два часа ее красный «БМВ» был найден на стоянке у торгового центра. Машина оказалась заперта. Никаких признаков борьбы, ничего подозрительного и никаких следов Николь. Семья и друзья забили тревогу, начались поиски.

Полиция сразу заподозрила неладное и организовала масштабные поиски Николь. Тысячи добровольцев на протяжении нескольких недель прочесывали город и округу. Ничего найдено не было. Камеры слежения торгового центра располагались слишком далеко и ничего не зафиксировали. Никто не видел, как Николь покидала торговый центр или шла к машине. Клифф Ярбер предложил вознаграждение в сто тысяч долларов за информацию, а когда никто не откликнулся, увеличил сумму до двухсот пятидесяти тысяч.

Первые новости по делу появились 16 декабря — через двенадцать дней после исчезновения девушки. Один из двух братьев, ловивших рыбу на песчаной отмели Ред-Ривер в местечке под названием Раш-Пойнт, наступил на пластиковую карту. Она оказалась пропуском Николь в спортзал. Братья осмотрелись и нашли еще ее удостоверение, выданное в школе. Поскольку имя девушки было у всех на слуху, братья немедленно поехали в полицейское управление Слоуна.

Раш-Пойнт находится в тридцати восьми милях на север от города.

Бригада следователей во главе с детективом Дрю Кербером приняла решение временно попридержать информацию о находках, поскольку самым важным было найти тело. Они тщательно обыскали Ред-Ривер на многие мили в обе стороны от Раш-Пойнта, для чего полиция штата предоставила им команду ныряльщиков. Однако ничего больше найти не удалось.

Когда велись поиски на реке, детектив Кербер принял звонок, и аноним назвал имя Донти Драмма. Он не стал терять времени, и через два дня вместе со своим напарником Джимом Моррисси задержал Донти, когда тот выходил из спортзала. Спустя несколько часов два других детектива задержали молодого человека по имени Торри Пиккет — близкого друга Донти. Пиккет согласился проехать в полицейский участок и ответить на несколько вопросов. Он ничего не мог сообщить по поводу исчезновения Николь и поэтому не волновался, однако сам факт, что его приглашали для беседы в участок, заставил его нервничать.

— Кит, по второй линии звонит аудитор, — снова сообщила Дана по громкой связи. Пастор взглянул на часы и покачал головой — 10.50. Беседовать с аудитором церкви ему сейчас совсем не хотелось.

— В принтере есть бумага? — спросил Кит.

— Не знаю, — ответила Дана. — Сейчас посмотрю.

— Пожалуйста, заправь его полностью.

— Слушаюсь, сэр.

Кит неохотно переключил телефон на вторую линию и погрузился в скучное, хотя и не очень продолжительное обсуждение финансового положения церкви по состоянию на 31 октября. Слушая цифры, он набирал команды на клавиатуре, отправляя на печать десятистраничную выжимку из дела, тридцать страниц газетных статей, справку о применении смертной казни в Техасе, отчет о жизни Донти в камере смертников, а когда поступило сообщение, что кончилась бумага, вывел на монитор раздел с фотографиями Донти и стал рассматривать их. Маленький Донти с родителями, двумя старшими братьями и младшей сестрой; маленький Донти в церковном хоре; Донти в разных позах лайнбекера; фотография паясничающего Донти на первой полосе «Слоун дейли ньюс»; Донти в наручниках ведут на суд; фотографии из зала суда; снимки, которые ежегодно делаются в тюрьме. На первом, от 1999 года, он дерзко смотрит прямо в объектив, а на последнем, сделанном в 2007-м, запечатлено исхудавшее лицо уже начавшего стареть мужчины двадцати семи лет.

Закончив разговор с аудитором, Кит вышел в другую комнату и сел напротив жены. Она разбирала напечатанные страницы и бегло их просматривала.

— Ты читал это? — спросила она, показывая на кипу листов.

— Здесь сотни страниц…

— Послушай, — сказала она и начала читать: — «Тело Николь Ярбер так и не было найдено. Хотя в ряде штатов это является основанием, препятствующим уголовному преследованию, в Техасе дела обстоят иначе. По сути, Техас является одним из немногих штатов, в которых прецедентное право разрешает уголовное преследование за убийство, даже если нет полной уверенности, что убийство действительно имело место. Наличие тела не является обязательным».

— Нет, до этого я еще не дошел, — признался пастор.

— Ты можешь такое представить?

— Я уже и сам не знаю, во что верить.

Зазвонил телефон. Дана схватила трубку и сообщила, что священник сейчас подойти не может. Повесив трубку, она повернулась к мужу.

— Ладно, пастор. И каков наш план?

— Нет никакого плана. Единственное, что приходит в голову, — это еще раз поговорить с Тревисом Бойеттом. Если он подтвердит, что знает, где находится или находилось тело, я попробую надавить на него, возможно, он признается в убийстве.

— А если он признается? Что тогда?

— Понятия не имею.

Глава 4

Частный детектив разыскивал Джоуи Гэмбла три дня, пока, наконец, его усилия не увенчались успехом. Гэмбл работал помощником менеджера на огромном складе автомобильных запчастей в пригороде Хьюстона, и это была его третья должность за последние четыре года. За это время он уже успел один раз развестись, и теперь разводился во второй. Они с женой жили раздельно, и сейчас их интересы представляли адвокаты. Делить особенно было нечего, во всяком случае, имуществом обрасти они не успели. Зато у них был общий ребенок — маленький мальчик, страдавший аутизмом, — и, если честно, ни один из родителей не хотел взваливать на себя бремя опекунства. Но тяжбу они все равно вели.

Досье на Гэмбла было составлено в то же время, когда началось следствие, и детектив знал его наизусть. После школы Джоуи, на первом курсе, играл в футбольной команде колледжа, а потом бросил. Несколько лет болтался в Слоуне, перебиваясь случайными заработками и часами качаясь в спортзале, где с помощью стероидов превратил свое тело в груду мышц. Он хвастался, что станет профессиональным бодибилдером, но постепенно потерял интерес и к этому. Женился на местной девушке, потом развелся и переехал в Хьюстон. В книге выпускников школы 1999 года Джоуи написал, что если не получится с Национальной футбольной лигой, то он станет фермером и займется разведением скота.

С Национальной футбольной лигой ничего так и не вышло, как, впрочем, и с фермой, и детектив нашел Джоуи в тот момент, когда с папкой в руке он хмуро разглядывал витрину со стеклоочистителями. В огромном отсеке никого не было. Понедельник, почти полдень, а в магазине ни души.

— Это вы — Джоуи? — спросил детектив с натянутой улыбкой, почти скрытой пышными усами.

Джоуи посмотрел на пластиковый бейджик со своим именем, прикрепленный к нагрудному карману рубашки.

— Это я, — подтвердил он и попытался улыбнуться в ответ. Как-никак, здесь торговали в розницу, и каждый покупатель был желанным гостем. Однако незнакомец ничуть не походил на покупателя.

— Меня зовут Фред Прайор, — сказал он и резким движением, похожим на удар, выбросил вперед правую руку. — Я частный детектив. — Джоуи схватил руку, будто защищаясь, и они обменялись неловким рукопожатием. — Рад познакомиться.

— Я тоже, — заверил Джоуи, сразу насторожившись.

На вид мистеру Прайору было лет пятьдесят. Довольно плотный, круглое лицо с непослушной седой шевелюрой. Одет в обычный темно-синий блейзер и тесноватые в талии бежевые брюки из полиэстера, а на ногах — начищенные до блеска остроносые туфли.

— И откуда вы, детектив? — поинтересовался Джоуи.

— Я не полицейский. Просто частный детектив, имеющий лицензию от штата Техас.

— У вас есть оружие?

— Конечно. — Прайор распахнул пиджак и показал девятимиллиметровый «глок» в наплечной кобуре. — Показать разрешение?

— Не надо. На кого вы работаете?

— На адвокатов Донти Драмма.

У Джоуи чуть обвисли плечи, и он, выдохнув, закатил глаза, будто уже устал слышать это имя. Прайор, ожидавший такой реакции, тут же сказал:

— Я угощу вас обедом, Джоуи. Здесь неудобно разговаривать. За углом есть мексиканский ресторанчик — давайте встретимся там. Я прошу вас уделить мне всего полчаса. Вы пообедаете, а я задам несколько вопросов. Может статься, это будет наша первая и последняя встреча.

В понедельник блюдом дня были quesadillas,[7] которых можно было съесть сколько угодно, заплатив всего шесть с половиной долларов. Доктор рекомендовал Джоуи похудеть и ограничивать себя в еде, но он обожал мексиканские блюда, особенно приготовленные во фритюре.

— Что вам нужно? — спросил он у детектива.

Прайор оглянулся, будто проверяя, не подслушивают ли их.

— Всего полчаса. Послушайте, Джоуи, я не полицейский. Я не облечен властью, у меня нет ордера или права задавать вопросы. Но вы знаете, как все было, лучше меня.

Позже Прайор доложит Робби Флэку, что при этих словах Гэмбл стушевался и перестал улыбаться, а в его глазах промелькнула печаль и покорность. Будто он всегда знал, что такой день рано или поздно наступит. Прайор не сомневался: у них появился шанс.

Джоуи посмотрел на часы и сказал:

— Я приду через двадцать минут. Закажите мне их фирменную «Маргариту».

— Считайте, что уже заказал. — Прайор подумал, что пить за обедом вряд ли было хорошей идеей, во всяком случае, для Джоуи. С другой стороны, алкоголь мог развязать ему язык.

Фирменная «Маргарита» подавалась в большом стеклянном бокале в форме довольно объемистого кувшина и могла запросто утолить жажду нескольких человек. Постепенно стенки кувшина запотели, и лед начал таять. Прайор сделал пару глотков чая со льдом и отправил Флэку эсэмэску: «Договорился с Д.Г. пообедать. Свяжусь позже».

Джоуи не опоздал. С трудом втиснувшись в кабинку, он подвинул к себе бокал, сунул в него соломинку и втянул приличную порцию коктейля. Пока официантка принимала заказ, Прайор поддерживал разговор ни о чем, а когда она удалилась, придвинулся ближе к Гэмблу и перешел к делу:

— Донти казнят в четверг. Вам это известно?

Джоуи медленно кивнул:

— Я читал об этом в газетах. А вчера еще разговаривал с матерью. Она сказала, город бурлит.

Мать Гэмбла по-прежнему жила в Слоуне. Отец работал в Оклахоме, так что семья, похоже, распалась. Старший брат тоже жил в Слоуне, а младшая сестра переехала в Калифорнию.

— Мы стараемся остановить казнь, Джоуи, и нам нужна ваша помощь.

— Кому это «нам»?

— Я работаю на Робби Флэка.

Джоуи поморщился.

— Этот псих еще там?

— Конечно, там. И всегда будет. Он защищал Донти с самого первого дня и, не сомневаюсь, будет вечером в Хантсвилле при печальном конце. Если, конечно, нам не удастся отменить казнь.

— В газетах писали, что все апелляции отклонены и больше ничего нельзя сделать.

— Возможно, но надо биться до последнего. Как-никак, речь идет о человеческой жизни, верно?

Джоуи снова приник к соломинке. Прайор надеялся, что его собеседник относился к тем любителями выпить, которые, опрокинув пару порций, как бы сливаются с баром, становясь его частью, а не был скандалистом, кого обычно с шумом выпроваживают.

Джоуи облизнул губы и спросил:

— Вы, наверное, считаете его невиновным?

— Да. С самого начала.

— На основании чего?

— На основании полного отсутствия улик; на основании того, что у него есть алиби — в это время он находился в другом месте. Его признание — такая же фальшивка, как и трехдолларовая купюра. Он трижды выдержал проверку на детекторе лжи и всегда утверждал, что не имеет отношения к исчезновению девушки. И еще, Джоуи, раз уж об этом зашел разговор: на основании того, что твои показания на суде были абсолютно неправдоподобными. Ты не видел зеленого фургона рядом с машиной Николь. Это невозможно. Ты вышел из торгового центра через кинотеатр, а ее машина стояла на парковке с западной стороны — то есть совсем в другом месте. Ты выдумал все от начала до конца, чтобы полицейские посадили Драмма за решетку.

Джоуи хранил молчание. Он не возмутился, не разозлился и ни разу не прервал детектива. Он проглотил обвинение как ребенок, которого застали за воровством, не в силах выдавить ни слова в свое оправдание.

— Что еще? — спросил он.

— Хочешь, чтобы я продолжил?

— Все это я уже слышал раньше.

— Да, ты слышал это девять лет назад на суде. Мистер Флэк все объяснил присяжным. Ты с ума сходил по Николь, а она не отвечала взаимностью. Обычная для нежного возраста история. Вы время от времени возобновляли отношения и начинали встречаться, без всякого секса. У вас часто бывали ссоры, и в какой-то момент ты стал подозревать: она встречается с кем-то другим. Выяснилось, что это Донти Драмм, что в Слоуне, как и множестве других маленьких южных городков, могло привести к большим проблемам. Никто не знал наверняка, но слухи продолжали распространяться. Может, Николь действительно старалась разорвать с ним отношения. Но Донти это отрицает. Он все отрицает. Потом она исчезла, и у тебя появилась возможность посчитаться с обидчиком. Что ты и сделал. Оговорил его, отправил в камеру смертников. И вина за его убийство ляжет на тебя.

— Так это я во всем виноват?

— Да, сэр. Это благодаря твоим показаниям он оказался на месте преступления, во всяком случае, присяжные тебе поверили. При всей смехотворности твоих показаний, присяжных они вполне устроили. Ты не видел зеленого фургона. Ты все выдумал, солгал! И это ты анонимно позвонил детективу Керберу, а все остальное — уже результат.

— Я не звонил Керберу.

— Конечно, звонил! У нас есть заключение экспертов, доказывающих это. Ты даже не пытался изменить голос. Согласно выводам, ты пил, но пьяным не был и говорил, чуть растягивая слова. Показать заключение?

— Нет. На суде об этом не было ни слова.

— Конечно, ведь о твоем звонке мы узнали только после суда, а все потому, что полиция и прокурор просто скрыли улики, чтобы не допустить неизбежного пересмотра дела. Такого в Техасе, конечно, не бывает.

Официантка принесла тарелку с шипящими quesadillas, которые заказал Джоуи, и салат с тако[8] для Прайора, попросившего еще чаю. Джоуи с аппетитом принялся за еду и, немного помолчав, поинтересовался:

— И кто, по-вашему, ее убил?

— Трудно сказать. Мы даже не можем утверждать, что она вообще убита.

— Но нашли ведь ее пропуск в спортзал и удостоверение!

— Да, но не нашли тела. Она вполне может оказаться живой.

— Вы сами в это не верите. — Еще глоток «Маргариты», чтобы запить еду.

— Не верю. Я думаю, она мертва. Но сейчас это не так важно. Время работает против нас, Джоуи, и нам нужна твоя помощь.

— И что я должен сделать?

— Откажись от своих показаний! Признайся, что в ту ночь ты ничего не видел.

— Я видел зеленый фургон.

— И твой друг не видел никакого фургона, а выходили вы из торгового центра вместе. Ты ему ничего не сказал. Мало того, ты молчал больше двух недель, а потом, услышав, что нашли ее пропуск и удостоверение, состряпал свою историю, желая подставить Донти. Ты был вне себя, что Николь предпочла чернокожего. Ты анонимно позвонил Керберу, и все закрутилось. Тупые полицейские были в отчаянии, они с радостью заглотили наживку. Все сработало отлично. Пятнадцать часов подряд из несчастного выбивали признание, и — вот он успех! — заголовки на первой полосе: «Донти Драмм сознался!». И тут самым чудесным образом к тебе возвращается память. Ты вдруг вспоминаешь, что видел зеленый фургон, точно такой, как у Донти, который «подозрительно» ехал по стоянке в тот вечер. Почему ты ждал целых три недели, Джоуи, чтобы сообщить полицейским об этом?

— Я видел зеленый фургон.

— Это был «форд», Джоуи, или ты решил, что это «форд», потому что на нем ездил Драмм? И действительно за рулем сидел черный парень, или ты просто так решил?

Чтобы не отвечать, Джоуи запихнул себе в рот кусок пирога и, медленно пережевывая, стал разглядывать других посетителей, не в силах посмотреть на детектива. Прайор тоже взял кусочек и продолжил, понимая, что полчаса скоро истекут.

— Послушай, Джоуи, — сказал он мягче, — мы так можем спорить до скончания века. Я приехал сюда не за этим. Я хочу поговорить о Донти. Вы же были друзьями, выросли вместе, играли за одну команду — сколько, пять лет? Вы провели на поле так много времени вместе! Вы вместе выигрывали и вместе проигрывали. Черт, вы даже оба были капитанами в выпускном классе. Подумай о его родных, о матери, о братьях и сестре. Подумай о городе, Джоуи! Что с ним станет, если Донти казнят? Ты должен нам помочь! Донти никого не убивал. Его с самого начала подставили!

— Вряд ли я могу что-то изменить.

— Шансов действительно немного. Апелляционные суды не слишком верят свидетелям, которые неожиданно меняют показания после стольких лет молчания, причем за несколько часов до казни. Ты дашь письменные показания под присягой, а мы обратимся в суд и сделаем все возможное, чтобы до него достучаться, хотя на успех рассчитывать не приходится. Однако мы будем бороться до самого конца.

Джоуи поболтал соломинкой в напитке, сделал глоток и вытер губы бумажной салфеткой.

— Знаете, со мной разговаривают уже не в первый раз. Несколько лет назад мне звонил мистер Флэк и просил заехать к нему в офис. Это было уже после суда. Думаю, он тогда составлял апелляции. Он умолял меня изменить показания и поддержать его версию событий. Я послал его к черту.

— Я в курсе. Я занимаюсь этим делом уже очень давно.

Почти расправившись с едой, Джоуи неожиданно потерял к ней интерес и, резко отодвинув от себя тарелку, взял бокал. Он болтал коктейль, глядя, как жидкость обтекает стенки.

— Сейчас совсем другое дело, Джоуи, — снова мягко произнес Прайор. — Скоро прозвучит свисток, и игра для Донти закончится казнью.

Из нагрудного кармана рубашки Прайора торчало несколько ручек. Самая толстая — темно-бордового цвета была на самом деле микрофоном, еще одна — перьевой, а последняя — шариковой, на случай, если придется что-то записывать. Из нагрудного кармана рубашки был незаметно протянут тончайший провод, соединявший микрофон с мобильным телефоном в левом кармане брюк.

Находившийся за двести миль Робби фиксировал весь разговор. Он закрылся в кабинете, слушал все по громкой связи и делал запись беседы.

— Вы когда-нибудь видели, как играл Донти? — спросил Джоуи.

— Нет, — ответил Прайор. Слышимость была отличной.

— Это было нечто! Он мчался по полю как Лоренс Тейлор.[9] Стремительный и бесстрашный, он мог в одиночку прорвать любую оборону. Мы выиграли десять игр, когда первые два года учились в старшей школе, но никогда не могли победить команду из Маршалла.

— А почему его не пригласили в какую-нибудь известную школу? — поинтересовался Прайор. Слушавший беседу Робби подумал, что главное — не дать Гэмблу замкнуться и замолчать.

— Из-за комплекции. В десятом классе он остановился в росте и никак не мог набрать больше двухсот двадцати фунтов. Для «Лонгхорна» это слишком мало.

— Видел бы ты его сейчас, — сказал Прайор, подхватывая тему. — Он весит не больше 150 фунтов, костлявый и худой, бреет голову и проводит в крошечной камере двадцать три часа в сутки. Мне кажется, у него уже не все в порядке с головой.

— Он написал мне пару раз. Вы знали?

— Нет.

Робби прильнул к динамику — он слышал об этом впервые.

— Незадолго до того как Донти увезли, когда я еще жил в Слоуне, он написал мне. Два, может, три письма. Длинных. Он рассказывал о камере смертников, о том, как там ужасно — и еда, и шум, и жара, и одиночество. Он клялся, что никогда не дотрагивался до Никки и не встречался с ней. Клялся, что не был даже рядом с торговым центром, когда она исчезла. Умолял меня сказать правду и помочь ему выйти на свободу, добившись пересмотра дела. Я не ответил.

— У тебя сохранились эти письма? — спросил Прайор.

Джоуи покачал головой:

— Нет, я часто переезжал.

Подошла официантка и убрала тарелки.

— Еще «Маргариту»? — спросила она, но Джоуи отрицательно мотнул головой. Прайор оперся локтями на стол и наклонился к нему так, что их лица оказались совсем рядом.

— Знаешь, Джоуи, — начал он, — я занимаюсь этим делом уже много лет. Потратил на него тысячи часов, и не только на работе, но и просто размышляя, что на самом деле тогда произошло. И вот мои выводы. Ты с ума сходил по Никки, и это понятно. Она была чертовски хороша, общительна, соблазнительна, из тех, с кем хочется связать свою жизнь. Но она разбила тебе сердце, а в семнадцать лет нет горя страшнее. Ты был раздавлен и сломлен. А потом она исчезла. Весь город был шокирован, но для тебя и тех, кто ее любил, удар стал особенно страшным. Все хотели ее найти. Все хотели помочь. Как она могла исчезнуть без следа? Кто причинил Никки зло? Может, ты действительно считал, что Донти к этому причастен, а может, и нет. Но случившееся стало для тебя настоящим потрясением, и ты не мог остаться в стороне. Ты позвонил детективу Керберу, а потом все покатилось, как снежный ком. Следствие пошло по ложному пути, и остановить его было нельзя. Когда Донти признался, ты решил, что поступил правильно, ведь поймали настоящего преступника. И тебе захотелось продолжить. Ты выдумал историю о зеленом фургоне и сразу стал главным свидетелем! Превратился в настоящего героя в глазах всех, кто любил Николь Ярбер. Ты занял в суде место свидетеля, поднял правую руку и дал показания, которые не являлись правдивыми, но это уже было не важно. Ты сделал все это ради Никки. Донти увели в кандалах прямо в камеру смертников. Может, ты понимал, что когда-нибудь его казнят, но не исключаю, что нет. Мне кажется, тогда ты был еще совсем юнцом и мог не понимать, чем все это закончится.

— Он признался.

— Да, и цена этому признанию такая же, как и твоим показаниям. Люди очень часто говорят неправду, так ведь, Джоуи?

Повисла долгая пауза — оба собеседника размышляли над тем, что сказать дальше. В Слоуне Робби терпеливо ждал, хотя терпение никогда не входило в число его достоинств.

Первым заговорил Джоуи:

— А что должно быть в этом аффидевите?

— Правда. Ты заявишь под присягой, что твои показания в суде не были правдивыми. Мы подготовим текст. На это уйдет меньше часа.

— Не так быстро. Другими словами, я должен признаться, что соврал на суде?

— Мы можем выразить это иначе, но суть ты уловил правильно. И мы бы хотели довести до конца вопрос с анонимным телефонным звонком.

— И этот аффидевит будет представлен на суде, а потом о нем напишут в газетах?

— Наверняка. Пресса следит за процессом. И сообщит обо всех ходатайствах, поданных в последнюю минуту.

— И моя мать узнает из газет, что я признаюсь во лжи, так, что ли?

— Да, но подумай сам, что сейчас важнее: твоя репутация или жизнь Донти?

— Но вы сами говорили, что шансов на успех мало, верно? Значит, может так получиться, что я признаю себя лжецом, а его все равно казнят? И кому от этого станет лучше?

— Уж точно не ему!

— И не мне тоже. Мне пора на работу.

— Подумай еще раз, Джоуи.

— Спасибо за обед. Был рад познакомиться. — С этими словами он вылез из кабинки и покинул ресторан.

Прайор сделал глубокий вдох и разочарованно посмотрел на пустой стол. Они уже говорили об аффидевите, а потом все сорвалось. Он медленно вытащил сотовый и спросил в трубку:

— Ты все слышал?

— До единого слова, — подтвердил Робби.

— Мы можем это как-то использовать?

— Нет. Никак. Даже не за что зацепиться.

— Так я и думал. Мне очень жаль, Робби. В какой-то момент мне показалось, он вот-вот согласится.

— Ты сделал все возможное, Фред. Отличная работа. У него есть твоя визитка?

— Да.

— Позвони ему после работы, напомни о себе, пусть знает, что ты готов поговорить.

— Попробую пригласить его выпить. Мне кажется, он неравнодушен к спиртному. Может, его удастся напоить, и язык у него развяжется.

— Постарайся все записать.

— Само собой.

Глава 5

На третьем этаже больницы Святого Франциска миссис Аурелия Линдмар восстанавливалась после операции на желчном пузыре. Кит провел с ней двадцать минут, съел пару кусочков дешевого шоколада, присланного по почте племянницей, и удалился, воспользовавшись удачным появлением медсестры со шприцем в руках. На четвертом этаже он поговорил в холле с женой мистера Чарлза Купера — давнего диакона[10] церкви Святого Марка, — чье слабое сердце сделает ее вдовой уже совсем скоро. Киту следовало проведать еще трех своих прихожан в больнице, но их состояние было стабильным, и он решил навестить их завтра, когда будет посвободнее. В маленьком кафетерии на втором этаже он разыскал доктора Герцлика, который жевал холодный сандвич и просматривал какие-то распечатки.

— Вы уже обедали? — вежливо поинтересовался Кайл Герцлик, приглашая священника за столик.

Кит сел и бросил взгляд на невзрачный бутерброд — два ломтика белого хлеба с тонкой прослойкой из какого-то фарша — и ответил:

— Спасибо, я поздно завтракал.

— Отлично. Послушайте, Кит, мне удалось кое-что выяснить, однако, надеюсь, вы все правильно понимаете?

— Конечно, понимаю. И ни в коей мере не хочу, чтобы вы нарушали какие-то правила.

— И я не стал бы их нарушать ни за что на свете. Но я поговорил кое с кем, и вот что удалось выяснить. Ваш посетитель был здесь дважды за последний месяц, прошел обследование и, похоже, говорит правду насчет опухоли. Перспективы очень неважные.

— Спасибо, Кайл. — Кита не удивило, что Тревис Бойетт не солгал, во всяком случае, в отношении опухоли.

— К этому я вряд ли могу что-то добавить. — Доктор умудрялся одновременно есть, читать и разговаривать.

— Конечно, конечно.

— А какое преступление он совершил?

Кит подумал, что доктору об этом лучше не знать.

— Тяжкое. Он рецидивист, провел полжизни в тюрьме.

— А что ему надо в нашей церкви?

— Двери храма открыты для всех, Кайл. Все люди — Божьи дети, и мы должны помогать всем, даже тем, кто совершил преступление.

— Это правда. Есть причины для тревоги?

— Нет. Он безобиден. — «Правда, лучше держать его подальше от девушек, женщин и, возможно, даже от маленьких мальчиков», — мысленно добавил Кит, еще раз поблагодарил доктора и откланялся.

— Увидимся в воскресенье, — сказал доктор, снова погружаясь в чтение.

Анкор-Хаус оказался зданием, похожим на коробку из красного кирпича и с крашеными окнами. В нем могло располагаться что угодно, и за сорок лет существования дом этот наверняка не раз менял хозяев. Тот, кто его возводил, видимо, очень торопился, потому решил обойтись без архитектурных излишеств. В семь вечера Кит пешком добрался до Семнадцатой улицы и зашел в Анкор-Хаус. За импровизированной стойкой дежурил бывший заключенный.

— Слушаю, сэр, — произнес он без нотки дружелюбия.

— Мне нужен Тревис Бойетт, — сказал Кит.

Дежурный бросил взгляд налево, где в просторной комнате с десяток мужчин смотрели по телевизору «Колесо фортуны».[11] Звук был включен очень громко. Потом дежурный перевел взгляд направо: в другой комнате примерно столько же постояльцев читали потрепанные книги или играли в шахматы и шашки. Бойетт с газетой в руках сидел в кресле-качалке в углу.

— Туда, — показал дежурный, кивая. — Пожалуйста, внесите сюда свое имя и распишитесь.

Сделав это, Кит прошел в комнату. Увидев его, Бойетт вскочил.

— Не ожидал вас здесь увидеть, — удивленно произнес он.

— Я был неподалеку отсюда. Мы можем поговорить?

Кое-кто из постояльцев лениво разглядывал Кита, а те, что играли в шашки и шахматы, не обратили на него никакого внимания.

— Конечно, — неуверенно кивнул Бойетт. — Давайте пройдем в столовую.

Кит направился за ним, наблюдая, как при каждом шаге его левая нога чуть запаздывала и немного шаркала, а палка размеренным стуком отмечала продвижение вперед. Пастор подумал, как должно быть ужасно жить с опухолью четвертой степени, которая постоянно растет в голове и от которой, кажется, вот-вот треснет череп. Каким бы плохим человеком ни был Бойетт, Кит испытывал к нему жалость. По сути, тот уже был живым трупом.

Столовая представляла собой небольшой зал с четырьмя длинными столами и широким проходом, ведшим на кухню. Там команда дежурных развлекалась, громыхая кастрюлями и сковородками в ритм гремевшему по радио рэпу. Для беседы, не предназначавшейся для чужих ушей, лучшего места было не найти.

— Мы можем поговорить здесь, — сказал Бойетт.

В воздухе стоял сильный запах горелого масла. Они сели друг напротив друга за стол, усыпанный хлебными крошками. Поскольку общих тем, кроме погоды, у них не было, Кит хотел сразу перейти к делу.

— Хотите кофе? — вежливо поинтересовался Бойетт.

— Нет, спасибо.

— И правильно. Здесь самый плохой кофе в Канзасе. Хуже, чем в тюрьме.

— Тревис, после вашего ухода утром, я нашел в Интернете сайт Донти Драмма и провел целый день за его изучением. То, что там написано, просто поразительно! И его вина вызывает очень серьезные сомнения.

— «Серьезные сомнения»? — переспросил Бойетт, рассмеявшись. — Еще бы их не было! Этот парень не имеет никакого отношения к тому, что произошло с Никки.

— А что с ней произошло?

Испуганный взгляд, как у оленя, выхваченного из темноты лучом прожектора. Бойетт обхватил голову руками и начал тереть. Плечи его задрожали, и снова появился тик. Кит смотрел на него и почти физически ощущал, как он страдает. Бас рэпа не утихал.

Кит медленно сунул руку в карман, вытащил сложенный листок бумаги и, развернув его, подвинул через стол к Бойетту.

— Узнаете? — спросил он. Это была распечатанная с сайта черно-белая фотография Николь Ярбер в костюме группы поддержки. Она улыбалась так, как умеют только юные девушки.

Сначала Бойетт не отреагировал. Он смотрел на Никки, будто видел ее впервые. Он долго разглядывал фотографию и вдруг у него хлынули слезы. Не было рыданий или всхлипываний, только ручейки слез, струившиеся по щекам и капавшие с подбородка на фото. Бойетт, не пытаясь их вытереть, перевел взгляд на пастора. Они долго смотрели друг на друга, а слезы продолжали литься. Фотография совсем промокла.

Наконец Бойетт кашлянул и произнес:

— Я очень хочу умереть.

Кит, отлучившись на минутку, вернулся с двумя пластиковыми стаканчиками, наполненными черным кофе, и бумажными полотенцами. Бойетт взял одно, вытер лицо и подбородок и сказал:

— Спасибо.

— Что произошло с Никки? — спросил Кит.

Прежде чем ответить, Бойетт, казалось, сосчитал до десяти.

— Она все еще у меня.

Кит считал, что готов к любому ответу, но такого он точно не ожидал. Неужели она жива? Нет. Последние шесть лет Тревис провел в тюрьме. Может, он где-то ее запер? Он сумасшедший!

— Где она? — решительно спросил Кит.

— Похоронена.

— Где?

— В Миссури.

— Послушай, Тревис, так мы никуда не продвинемся. Ты пришел ко мне в офис с одной-единственной целью, и эта цель — признание. Но у тебя не хватило духу, и вот я здесь. Расскажи мне все.

— Какая вам разница?

— Ответ очевиден, и ты его знаешь. Невинного человека собираются казнить за преступление, которое совершил ты. Возможно, нам удастся его спасти.

— Сомневаюсь.

— Ты убил Николь Ярбер?

— Это останется между нами, пастор?

— Ты так хочешь?

— Да.

— Почему? Почему не признаться во всем и не попытаться спасти Донти Драмма? Ты должен так поступить, Тревис. Твои дни сочтены — ты сам об этом сказал.

— Так это между нами, пастор, или нет?

Кит глубоко вздохнул и сделал глоток кофе. Это была ошибка — насчет кофе Тревис говорил правду.

— Если хочешь, чтобы все осталось между нами, Тревис, пусть будет так.

Улыбка и тик. Бойетт осмотрелся, будто боялся, что их подслушают, и сказал, кивая в такт головой:

— Да, пастор, я убил ее. Сам не знаю зачем. Никогда этого не знал.

— Ты похитил Николь на парковке?

Опухоль снова дала о себе знать — острая боль буквально раскалывала голову. Бойетт снова с силой сжал виски, стараясь хоть как-то облегчить приступ.

— Я схватил ее и оттащил в сторону. У меня был пистолет, и она не особенно сопротивлялась. Мы уехали из города. Я продержал ее несколько дней. У нас был секс. Мы…

— У вас не было секса. Ты ее изнасиловал.

— Да, много-много раз. А потом я сделал это и похоронил ее.

— Ты убил ее?

— Да.

— Как?

— Задушил ее же ремнем. Он все еще там, затянут вокруг горла.

— Ты закопал ее?

— Да. — Бойетт снова взглянул на фото, и Киту показалось, что он еле заметно улыбнулся.

— Где?

— К югу от Джоплина, где я вырос. Там много холмов, долин, оврагов, просек и тупиковых дорог. Ее никогда не найдут. Даже близко не подберутся.

В наступившей тишине Кит лихорадочно размышлял. Конечно, нельзя исключать, что все это неправда, но пастор не мог себя заставить в такое поверить. Однако зачем Бойетту лгать, особенно сейчас, когда жить осталось так недолго?

Свет на кухне погас, радио выключили. Оттуда вышли три афроамериканца внушительных размеров и направились через столовую к выходу. Проходя мимо священника, они вежливо поздоровались и заговорили с ним, а Тревиса едва удостоили взглядом. Покидая столовую, они закрыли за собой дверь.

Кит взял распечатку фотографии и перевернул лицом вниз, после чего достал ручку и что-то записал.

— Ты не расскажешь о себе, Тревис? — спросил он.

— Конечно. Мне все равно нечего делать.

— Что ты делал в Слоуне, штат Техас?

— Я работал на строительную компанию под названием «Р. С. Макгуайр и сыновья» неподалеку от Форт-Смита. У них был контракт на строительство склада для Монсанто к западу от Слоуна. Меня наняли как разнорабочего — поганая работенка, но другой найти не удалось. Мне платили меньше минимальной зарплаты, наличными, без всякой регистрации, совсем как мексиканцам. Шестьдесят часов в неделю по единой ставке, никакой страховки, никаких перспектив, вообще ничего. Вам не стоит терять времени на проверку моих слов в этой фирме, поскольку официально я там никогда не работал. Я снимал комнату в старом мотеле за городом, который назывался «Ребел мотор инн». Наверное, он и до сих пор там стоит. Можете проверить. Сорок долларов в неделю. Я проработал там пять или шесть месяцев. Однажды увидел за школой футбольное поле, купил билет и пришел посмотреть игру. Там было много народа, и все смотрели футбол. Все, кроме меня. Я разглядывал девушек из группы поддержки. Мне всегда нравилось за ними наблюдать. Хорошенькие маленькие попки, короткие юбки, трико в обтяжку. Они пританцовывают, подпрыгивают, раскачиваются и выставляют себя напоказ. Они хотят, чтобы их разглядывали. Вот тогда я и влюбился в Николь. Она там выступала для меня и всю себя демонстрировала. Я понял с первого взгляда, что она та, кто мне нужен.

— Очередная жертва.

— Верно, очередная. По пятницам я стал ходить на футбол. Я никогда не садился на одно и то же место дважды, никогда не приходил в одежде, в которой уже был там. Надевал разные бейсболки. Если кого-то выслеживаешь, то быстро всему этому учишься. Николь стала всем моим миром, и я чувствовал, как растет мое возбуждение. Я знал, чем это закончится, но ничего не мог с этим поделать. Я никогда не мог с этим ничего поделать. Никогда. — Он отпил кофе и поморщился.

— Ты видел, как играл Донти Драмм? — спросил Кит.

— Наверное, я не помню. Я никогда не следил за игрой, не замечал никого, кроме Николь. А потом вдруг ее не стало. Сезон игр закончился. Я был в отчаянии. Она ездила на маленьком крутом красном «БМВ» — единственном в городе, поэтому разыскать ее было нетрудно, если знать, где она бывает. Ей нравилось посещать обычные места. В тот вечер я увидел ее машину на стоянке возле торгового центра и сообразил, что она пошла в кино. Я долго ждал. Я могу быть очень терпеливым, если нужно. Когда рядом с ее машиной освободилось место, его занял я.

— На чем ты ездил?

— На старом пикапе «шевроле», который угнал в Арканзасе. А в Техасе украл номера. Я поставил машину так, что моя дверца была напротив ее. А когда Николь попала в западню, я на нее набросился. У меня был пистолет и рулон скотча, а больше ничего и не нужно. Никакого шума.

Он сообщал подробности так, будто пересказывал фильм, — бесстрастно и равнодушно. «Вот так все и было. Вот так я поступил. И не надо спрашивать почему».

От слез не осталось и следа.

— Для Никки это был несчастливый день. Мне стало почти жаль ее.

— Мне не нужны эти подробности, — сказал Кит, останавливая его. — Сколько времени ты еще пробыл в Слоуне после убийства?

— Думаю, несколько недель. Сначала наступило Рождество, потом январь. Я читал местную газету и смотрел вечерние новости. Ее разыскивал весь город. Я видел по телевизору, как плакала ее мать. Очень печальная картина. Каждый день снаряжались новые поисковые партии, которых сопровождала бригада телевизионщиков. Глупцы! Никки в это время была за двести миль от города и мирно спала с ангелами. — Он даже усмехнулся при этом воспоминании.

— Тут не над чем смеяться.

— Прошу прощения, пастор.

— А как ты узнал об аресте Донти Драмма?

— Возле мотеля была маленькая забегаловка, и я любил там по утрам пить кофе. Я услышал, как посетители обсуждали арест футболиста, — говорили, что он черный и во всем признался. Я купил газету, сел в машину, прочитал статью и еще подумал, какими же надо быть идиотами! Я был поражен и буквально не верил своим глазам. Там имелся снимок Драмма, сделанный в полицейском участке. Хорошее лицо, и я помню, как подумал, что у него, наверное, не все дома. Зачем ему признаваться в моем преступлении? Я даже разозлился. Этот парень наверняка псих! А на следующий день появилась статья его адвоката, там говорилось, что признание было ложным, копы обманули парня и сломали, допрашивая пятнадцать часов подряд. Тогда все стало на свои места. Я не встречал ни одного полицейского, которому можно верить. Город совсем взбесился. Белые хотели повесить беднягу на Мейн-стрит. Черные не сомневались, что парня подставили. Напряжение нарастало. В школе начались драки. А потом меня уволили, и я уехал.

— За что тебя уволили?

— Из-за глупости. Однажды я слишком засиделся в баре. Полицейские остановили меня за вождение в пьяном виде и выяснили, что пикап угнан. Неделю я провел в тюрьме.

— В Слоуне?

— Да. Можете проверить. Январь девяносто девятого года. Обвинили в хищении в крупных размерах, вождении в состоянии опьянения и всем прочем, чего могли еще на меня повесить.

— А Драмм находился в той же тюрьме?

— Я его никогда не видел, но разговоров о нем было много. Говорили, будто его перевели в другой округ по соображениям безопасности. Меня это даже развеселило! За решеткой сидел настоящий убийца, а копы понятия об этом не имели!

Кит делал записи, изумляясь услышанному.

— И как тебе удалось выбраться? — спросил он.

— Мне назначили адвоката. Он добился снижения залога, я внес его и сбежал из города, чтобы больше туда никогда не возвращаться. Потом ездил по стране, пока меня не арестовали в Уичите.

— Ты помнишь, как звали адвоката?

— Все еще хотите проверить факты, пастор?

— Да.

— Думаете, я вру?

— Нет, но проверка фактов никогда не повредит.

— Я не помню его имени. У меня было много разных адвокатов. Ни разу не платил им ни цента.

— В Уичите тебя арестовали за попытку изнасилования, верно?

— Типа того. Нападение по сексуальным мотивам плюс похищение. Секса не было — до этого просто не дошло. Девушка владела карате, и все пошло не так, как я планировал. Она ударила меня ногой в пах, и меня потом двое суток рвало.

— Приговор, кажется, был десять лет тюрьмы. Ты отсидел шесть, а теперь попал сюда.

— Отлично, пастор. Вы не теряли времени даром.

— Ты следил за делом Драмма?

— Я изредка вспоминал о нем первые годы, но думал, адвокаты и законники, в конце концов, разберутся, что парень здесь ни при чем. Я хочу сказать, даже в Техасе есть суды высшей инстанции, которые могут пересмотреть дело, и все такое. Не сомневался, что на каком-то этапе очевидное станет понятно даже им. Со временем я забыл об этом. Занимался своими проблемами. В тюрьме для особо опасных преступников чужие проблемы никого не волнуют.

— А как же Никки? О ней ты думал?

После затянувшегося молчания стало ясно, что Бойетт не собирается отвечать на этот вопрос. Кит продолжил писать, прикидывая, какие шаги предпринять дальше. Пока ясности не было.

— Тебе не жалко ее родных?

— Меня изнасиловали, когда мне было восемь лет. И я не припомню, чтобы кто-нибудь меня пожалел. Мало того, никто и пальцем не пошевелил, чтобы остановить это. Вы знакомы с моим досье, пастор, и знаете о моих жертвах. Я не мог остановиться. Не уверен, что смогу и сейчас. Так что насчет жалости — это не ко мне.

Кит молча покачал головой, не в силах скрыть омерзения.

— Я хочу, чтобы вы поняли меня правильно. Я сожалею, что совершил столько дурного. Как часто я мечтал о том, чтобы стать нормальным! Всю жизнь хотел перестать причинять людям боль, хотел все наладить, выйти из тюрьмы, найти работу. Я такой, как есть, не по своей воле.

Кит аккуратно сложил листок и убрал в карман пальто. Потом закрыл ручку колпачком и, сложив руки на груди, устремил на Бойетта пристальный взгляд.

— Насколько я понимаю, ты так и собираешься сидеть сложа руки и не станешь вмешиваться в события в Техасе.

— Напротив, мне не нравится то, что там происходит, но я просто не знаю, как поступить.

— А если найдут тело? Ты скажешь мне, где его закопал, и я постараюсь связаться с нужными людьми.

— Вы уверены, что вам это нужно?

— Нет, но и остаться в стороне не могу.

Бойетт, подавшись вперед, начал снова массировать виски.

— Ее никто не сможет найти, — произнес он срывающимся голосом. Через мгновение боль отпустила. — Я даже не уверен, что и сам смогу вспомнить это место. Прошло столько времени!

— Девять лет.

— Меньше. После ее смерти я ездил туда несколько раз…

Пастор остановил его жестом и сказал:

— Не надо деталей. Наверное, мне стоит позвонить адвокату Драмма и рассказать ему о теле. Я не стану называть твое имя, но пусть там хоть кто-нибудь знает правду.

— И что потом?

— Не знаю. Я не адвокат. Может, мне удастся до кого-нибудь достучаться. Буду пытаться.

— Я единственный, кому, возможно, удастся найти ее могилу, но мне запрещено выезжать за пределы Канзаса. Да что Канзаса — я не могу покинуть даже округ! Если я это сделаю, то нарушу условия досрочного освобождения, и меня снова упрячут за решетку. Пастор, я ни за что не вернусь в тюрьму!

— Какая тебе разница, Тревис? Ты же сам говорил, что через несколько месяцев умрешь.

Бойетт затих и стал барабанить подушечками пальцев по столу, устремив на Кита тяжелый немигающий взгляд.

— Пастор, я не могу признаться в убийстве, — сказал он тихо, но твердо.

— Но почему? Тебя уже судили четыре раза за тяжкие преступления, связанные с сексуальным насилием. Ты провел большую часть своей сознательной жизни в тюрьме. У тебя неоперабельная опухоль головного мозга. Ты действительно совершил это убийство. Почему не набраться храбрости и не признаться в содеянном, чтобы спасти жизнь невинному человеку?

— Моя мать до сих пор жива.

— Где она живет?

— В Джоплине, штат Миссури.

— И как ее зовут?

— Вы хотите ей позвонить, пастор?

— Нет, я не стану ее беспокоить. Как ее зовут?

— Сьюзан Бойетт.

— И она жила на Троттер-стрит, верно?

— Откуда вы…

— Твоя мать умерла три года назад, Тревис.

— Откуда вы…

— «Гугл», работы на десять минут.

— Что такое «Гугл»?

— Поисковая система в Интернете. В чем ты еще солгал? Сколько неправды было в нашем разговоре, Тревис?

— Если я лгу, то почему вы здесь?

— Хороший вопрос! Я не знаю. Ты рассказываешь убедительно, ты не раз нарушал закон, но доказать ничего не можешь.

Бойетт пожал плечами, будто ему было все равно, но его щеки стали пунцовыми, а глаза превратились в щелки.

— Мне не надо ничего доказывать. И я, кстати, не обвиняемый.

— Пропуск в спортзал и удостоверение Николь были найдены на берегу Ред-Ривер. Как ты это объяснишь?

— Телефон был в сумочке. Когда я схватил Николь, эта проклятая штуковина начала звонить и никак не останавливалась. Я разозлился, схватил сумку и выбросил с моста. Но девчонку я оставил. Она была мне нужна. Она была очень похожа на вашу жену, такая же красивая.

— Заткнись, Тревис! — невольно воскликнул Кит, не сумев сдержаться. Сделав глубокий вдох, он терпеливо продолжил: — Давай оставим мою жену в покое.

— Извините, пастор. — Бойетт потянул тонкую цепочку, висевшую на его шее. — Вы хотите доказательств? Посмотрите-ка на это! — На цепочку было надето золотое кольцо с голубым камнем. Бойетт отстегнул цепочку и передал Киту кольцо — узкое, маленькое и явно женское. — На внутренней стороне есть инициалы «А.Н.Я.», — пояснил Бойетт с улыбкой. — Алисия Николь Ярбер. А с другой стороны «СШС 1999». Старшая школа Слоуна.

Пастор взял кольцо большим и указательным пальцами и изумленно смотрел на него.

— Покажите его матери Николь, и вы увидите, как та заплачет, — сказал Бойетт. — Ну и другое доказательство, которое у меня есть, это сама Николь. Однако чем дольше я об этом думаю, тем больше хочу, чтобы все осталось по-прежнему.

Кит положил кольцо на стол, и Бойетт забрал его. Неожиданно он вскочил и, отпихнув стул, оперся на палку.

— Мне не нравится, когда меня называют лжецом, пастор. Ступайте домой и развлекайтесь с женой.

— Лжец, насильник, убийца, а теперь еще и трус, Тревис. Неужели ты не можешь хоть раз в жизни сделать что-нибудь хорошее? Пока еще не поздно?

— Оставьте меня в покое! — Бойетт стремительно вышел из столовой, хлопнув дверью.

Глава 6

Позиция прокурора была отчасти основана на уверенности, что рано или поздно тело Николь найдется. Не могло же оно вечно находиться на дне реки? Ред-Ривер, в конце концов, отдаст тело, и его обнаружит какой-нибудь рыбак, капитан судна или купающийся в заводи мальчишка. После идентификации останков все встанет на свои места. И больше никаких вопросов и никаких сомнений. Полиция и прокуратура смогут считать свою миссию выполненной.

Добиться осуждения, даже если тело не обнаружено, было не так трудно. Обвинение продолжало настаивать на виновности Донти Драмма и, рассчитывая, что тело вот-вот найдут, делало все, чтобы суд состоялся как можно скорее. Однако прошло девять лет, а река так и не раскрыла своей тайны. Не помогли ни надежды, ни молитвы. Хотя кое у кого стали зарождаться сомнения в виновности Донти Драмма, те, кто вынес ему смертный приговор, их не испытывали. Все девять лет они упорно стояли на своем, не допуская мысли, что осудили невиновного. На кону была их репутация, и ставить под сомнение свои действия и выводы они не могли.

Окружного прокурора звали Пол Коффи. На протяжении двадцати лет он регулярно переизбирался на этот пост, не имея серьезных конкурентов. В молодости он служил в морской пехоте, любил жесткие столкновения и обычно выходил победителем. Коффи часто добивался осуждения подсудимых, о чем хвастливо сообщалось на его сайте, а во время выборов подчеркивалось в весьма нескромных агитационных бюллетенях, рассылаемых по почте. Состраданием к обвиняемым окружной прокурор не отличался. Как и в других маленьких городках, работа законника такого уровня сводилась в основном к выдвижению обвинений против угонщиков машин и любителей метамфетаминов и крайне редко оживлялась сенсационным убийством или изнасилованием. За всю карьеру Коффи лишь дважды пришлось быть обвинителем на процессах, где разбирались тяжкие убийства, что в штате Техас никого не впечатляло. Такое положение дел очень огорчало Коффи, хотя он и старался этого никому не показывать. Первое, и самое известное, дело было связано с Николь Ярбер. Три года спустя — в 2002 году — Коффи добился вынесения смертного приговора по вполне очевидному делу, когда сорвавшаяся сделка с наркотиками закончилась убийством нескольких человек, трупы которых нашли возле проселочной дороги.

Этим двум делам, похоже, было суждено стать самыми по-настоящему громкими в карьере окружного прокурора. Из-за разразившегося скандала Коффи пришлось пообещать, что больше он не станет баллотироваться на выборах и оставит пост. После двадцати двух лет брака его жена уехала, громко хлопнув дверью, так что казнь Драмма должна была стать настоящим моментом славы и достойным завершением карьеры.

После образцово проведенного расследования по делу Драмма сподвижник Пола Коффи Дрю Кербер получил повышение и стал старшим детективом полицейского управления Слоуна, чем очень гордился. Кербер был моложе прокурора на десять лет — ему предстояло отпраздновать сорок шестой день рождения, и хотя они часто работали вместе, но вращались в разных кругах. Кербер был полицейским, а Коффи — юристом, а потому, как это бывает в маленьких городках, подобных Слоуну, их разделяла целая пропасть.

Каждый из них в свое время пообещал Донти Драмму обязательно присутствовать при его казни. Первым это сделал Кербер во время жестокого допроса, на котором выбил из него признание. В перерывах между побоями и ругательствами детектив постоянно запугивал Донти, что тому не отвертеться от казни и что он, Кербер, обязательно будет там, чтобы видеть ее собственными глазами.

Разговор на эту тему с Коффи был намного короче. Во время перерыва в судебном заседании Коффи, воспользовавшись тем, что Робби Флэка не оказалось рядом, устроил тайную встречу с Донти Драммом под лестницей возле зала суда. Прокурор предложил сделку — Донти признает себя виновным и получает пожизненное заключение без права условно-досрочного освобождения. Если же он откажется, то ему вынесут смертный приговор. Донти отказался, снова заявив о своей невиновности, чем вызвал ярость Коффи, пообещавшего, что будет лично присутствовать при казни. Через несколько минут Коффи все отрицал, когда Флэк яростно обвинил его в этом в зале суда.

И прокурор, и полицейский пристально следили за развитием событий по делу Ярбер все эти годы, и по разным причинам оба часто «навещали Риву». Эти визиты не всегда оказывались приятными, но мать Николь играла такую важную роль во всей этой истории, что у них просто не оставалось выбора.

Рива Пайк была полной и громогласной женщиной, которая вошла в образ убитой горем жертвы с энтузиазмом, достойным лучшего применения. Ее несдержанность и чрезмерная эмоциональность выходили за рамки всяких приличий. Было трудно представить, чем она сможет заполнить свою жизнь, когда в деле поставят последнюю точку.

В течение двух недель лихорадочных поисков пропавшей Николь она не давала проходу Керберу и другим полицейским. Рива плакала перед камерами и поносила всех чиновников, начиная от членов городского совета и заканчивая губернатором, за их неспособность разыскать ее дочь. После ареста и «признания» Донти Драмма она с удовольствием давала пространные интервью, в которых, не желая слышать о презумпции невиновности, требовала безотлагательно казнить преступника. В течение многих лет она вела занятия по изучению Библии в Первой баптистской церкви и с Писанием в руках вполне могла читать проповеди об одобрении Господом справедливого возмездия государства за содеянное. Рива Пайк постоянно называла Донти «этот преступник», что вызывало бурю возмущения среди чернокожих жителей Слоуна. Говоря о нем, она не скупилась на самые нелестные эпитеты, среди которых «чудовище» и «хладнокровный убийца» были не самыми сложными. Во время суда она неизменно сидела в первом ряду — сразу за прокурором — вместе с мужем Уоллисом и двумя другими детьми в окружении друзей и родственников. Возле Ривы постоянно находились два вооруженных помощника шерифа, охранявших ее и членов ее клана от сторонников Донти Драмма. Во время перерывов между ними постоянно вспыхивали словесные перепалки, грозившие в любую минуту перерасти в открытое столкновение. Когда жюри присяжных вынесло обвинительный вердикт, Рива вскочила и громко воскликнула: «Хвала Господу!». Судья немедленно призвал ее к порядку и пригрозил удалить из зала. Когда Донти выводили в наручниках, она, не в силах сдержаться, закричала:

— Ты убил мою малышку! Я буду лично присутствовать при твоей казни и смотреть, как ты испускаешь дух!

В первую годовщину исчезновения и, как считалось, смерти Николь Рива организовала целое мероприятие возле Ред-Ривер, где нашли пропуск в спортзал и удостоверение девушки. Кто-то соорудил огромный белый крест и укрепил его на берегу; вокруг разложили цветы и расставили фотографии Никки. Священник отслужил панихиду, возблагодарив Господа за вынесенный накануне присяжными «справедливый приговор» убийце. Зажгли свечи, запели гимны, прочитали молитвы. Такую же церемонию стали устраивать в этот день каждый год, и Рива обязательно на ней присутствовала, не забывая пригласить журналистов.

Она стала членом «Группы пострадавших от преступлений» и вскоре начала посещать их конференции и выступать с речами. Она составила длинный перечень претензий к юридической системе, главными из которых были «бесконечные и неоправданные задержки», и набила руку в выдвижении самых разных предложений. Она писала полные желчи письма Робби Флэку и даже попыталась написать Донти Драмму.

Рива создала сайт, посвященный Николь, на котором разместила около тысячи ее фотографий. Она вела «живой журнал» и часто просиживала ночи напролет, обсуждая с другими блоггерами историю своей дочери и ход дела. Робби Флэк дважды угрожал подать на нее в суд за оскорбительные нападки и клевету, но понимал, что это все равно ничего не изменит. Рива заставляла друзей Никки размещать воспоминания о ней и обижалась на тех, кто этого не делал.

Ее поведение часто было эксцентричным. Время от времени она отправлялась вниз по течению реки, чтобы продолжить поиски. Ее нередко видели на мосту — погруженная в свои мысли, она смотрела на воду. Возле города Шривпорт, штат Луизиана, в 120 милях к юго-востоку от Слоуна, Ред-Ривер становится судоходной, и Рива буквально там поселилась. В центре города она нашла гостиницу с видом на реку, которую превратила в свое пристанище. Она проводила там много времени, бродя по улицам, торговым центрам, кинотеатрам и местам, где собиралась молодежь. Рива сама понимала, что в этом не было смысла, что Никки не могла оказаться живой и скрываться от нее. И все же она продолжала ездить в Шривпорт и искать дочь. Не в силах остановиться, она должна была что-то делать.

Несколько раз Рива срывалась с места и ездила в другие штаты, где тоже пропадали девушки. Она чувствовала, что обязана поделиться своим опытом, поддержать участием и утешить горевавшие семьи, не уставая повторять: «Вы справитесь!» — хотя в родном городе многие давно сомневались в ее адекватности.

И теперь, когда до казни оставались считанные дни, она развила бурную деятельность. Снова появились репортеры, и она знала, что им сказать. После девяти долгих и горьких лет справедливость вот-вот должна была восторжествовать!

В понедельник вечером Пол Коффи и Дрю Кербер решили, что пора навестить Риву.

Рива встретила их у порога с улыбкой и даже обняла каждого. Они никогда не знали, в каком настроении застанут ее — она могла быть и воплощенным обаянием, и настоящей мегерой. Но с приближением казни Донти Рива буквально лучилась энергией. Они прошли через уютную прихожую в большую пристройку позади гаража — там все эти годы размещалась своеобразная штаб-квартира, откуда Рива вела боевые действия. Помимо картотечных шкафов, занимавших половину помещения, здесь располагался мемориал, посвященный дочери: увеличенные цветные фотографии Николь, вставленные в рамку, портреты, написанные почитателями уже после ее смерти, трофеи, награды и памятные знаки, приз, полученный за лучший научный проект в восьмом классе. По этим экспонатам было легко проследить всю недолгую жизнь Никки.

Второго мужа Ривы, отчима Николь, не было дома. В последние годы он проводил там все меньше и меньше времени, и поговаривали, будто он смертельно устал от вечного траура и постоянной скорби жены.

Рива подала чай со льдом, и все трое устроились за журнальным столиком. После обычного обмена любезностями перешли к обсуждению предстоящей казни.

— От вас на казни могут присутствовать пять человек, — сообщил Коффи. — Вы уже решили, кто это будет?

— Во-первых, конечно, мы с мужем. Чад и Мари пока не решили. — Она сказала это так, будто сводные брат и сестра Никки размышляли, стоит ли принять участие в игре. — Последнее место, наверное, займет преподобный Ронни. Он не хочет присутствовать на казни, но считает, что обязан там быть ради нас.

Преподобный Ронни являлся пастором Первой баптистской церкви, которого перевели сюда три года назад. Понятно, что он никогда не встречался с Николь, но не сомневался в виновности Драмма и боялся перечить Риве.

Несколько минут они обсуждали процедуру казни, правила поведения свидетелей, передачу сигнала времени и прочее.

— Рива, мы можем поговорить о завтрашнем дне? — спросил Коффи.

— Разумеется.

— Вы по-прежнему хотите привлечь Фордайса?

— Да. Он сейчас в городе, и у нас на десять утра запланирована съемка в этой самой комнате. А почему вы спрашиваете?

— Мне кажется, это не очень удачная мысль, — произнес Коффи, и Кербер согласно кивнул.

— Вот как? И почему?

— Он очень любит разжигать страсти. Нас тревожат возможные последствия. Вы же сами понимаете, как неспокойно сейчас в кварталах афроамериканцев.

— Могут начаться волнения, Рива, — пояснил Кербер.

— Если черные устроят неприятности, арестуйте их! — сказала она.

— Именно такого развития событий и добивается Фордайс. Он подстрекатель, Рива. Хочет развязать конфликт, чтобы оказаться в самом его центре и повысить свой рейтинг.

— Его волнуют только рейтинги, — добавил Кербер.

— Надо же, как мы занервничали! — насмешливо произнесла она.

Шон Фордайс, ведущий нью-йоркского шоу на кабельном телеканале, специализировался на смертных казнях. Он был рупором тех, кто придерживался крайне правых взглядов, и неизменно выступал за смертную казнь, право на владение огнестрельным оружием, самые жесткие меры по отношению к незаконным иммигрантам. Особенно часто он обрушивался с нападками именно на них, поскольку они представляли гораздо более удобную и безопасную мишень, чем люди с темной кожей. Сама тема вряд ли вызвала бы большой интерес, но Фордайс напал на золотую жилу, когда решил показывать семьи жертв в момент приготовления к присутствию на казни. Он стал знаменитым, когда его технические специалисты сумели спрятать крошечную камеру в оправе очков, которые носил отец маленького мальчика, убитого в Алабаме. Так мир впервые увидел приведение приговора в исполнение, и все права на эту запись принадлежали Шону Фордайсу. Он снова и снова запускал ее в эфир, снабжая комментариями, подчеркивая, что процедура была мирной и безболезненной, чего никак не заслуживал жестокий убийца.

Против Фордайса возбудили дело в штате Алабама, семья казненного тоже подала иск. Ему угрожали цензурой и смертью, но он благополучно пережил все неприятности. Обвинения ни к чему не привели, поскольку в его действиях не удалось найти состава преступления. Прошло три года, и он не только сохранил работу, но и еще больше повысил рейтинг своего низкопробного шоу. И вот теперь он приехал в Слоун и готовил очередную передачу. Ходили слухи, что за эксклюзивное интервью он заплатил Риве пятьдесят тысяч долларов.

— Пожалуйста, Рива, подумайте еще раз, — попросил Коффи.

— Нет, Пол. Сразу отвечу — нет! Я делаю это ради Николь, ради своей семьи, ради других жертв. Мир должен увидеть, что это чудовище сделало.

— И чего вы добьетесь? — не отступал Коффи. Он и Кербер отказались разговаривать с журналистами из съемочной группы Фордайса.

— Может, удастся изменить закон.

— Но закон работает, Рива. Конечно, потребовалось больше времени, чем нам всем хотелось бы, но девять лет — меньше, чем могло бы быть!

— Господи Боже, Пол, я не верю своим ушам! Вы даже не представляете, какими ужасными были для меня эти девять лет!

— Это верно, и я даже не пытаюсь представить, как много вам пришлось пережить. Но в четверг вечером кошмар не закончится. — Он бы вообще никогда не закончился, будь это в силах Ривы.

— Вы понятия не имеете, Пол! И мой ответ — нет! Нет, нет и еще раз нет! Я дам интервью, и шоу состоится. Пусть весь мир узнает, каково это!

Они и не рассчитывали, что им удастся ее переубедить, так что не удивились ответу. Когда Рива Пайк принимала решение, дальнейшие уговоры теряли смысл. Лучше было переключиться на другую тему.

— Как скажете, — согласился Коффи. — Вам с Уоллисом никто не угрожает?

Она улыбнулась.

— Нет, Пол. Мы никого не боимся. У нас дома полно оружия, и все соседи настороже. Каждая машина, которая появляется на улице, изучается через оптический прицел. Для тревоги нет оснований.

— Сегодня в полицейский участок поступило несколько звонков, — сказал Кербер. — Как всегда анонимных, с угрозой устроить беспорядки, если казнь состоится.

— Я уверена, вы с этим справитесь. — Судя по беззаботному тону, Риву это явно не волновало. После бесконечной войны, которую вела эта женщина, она больше ничего не боялась.

— Думаю, до конца недели стоит подержать у вашего дома патрульную машину, — сказал Кербер.

— Делайте, как считаете нужным. Мне все равно. Если черные устроят беспорядки, то наверняка не здесь. Разве обычно они не начинают с того, что поджигают свои собственные дома?

Мужчины пожали плечами. Им ни разу не приходилось сталкиваться с расовыми волнениями — до сих пор они благополучно обходили Слоун стороной. Обычно подобные волнения ограничивались районами гетто.

Они еще немного поговорили, а потом настало время прощаться. Они снова обнялись и пообещали друг другу встретиться в четверг в тюрьме Хантсвилля. Это будет великий момент! Конец долгих мучений! Торжество справедливости!

Робби Флэк припарковался на повороте возле дома Драммов и собрался с силами для предстоящей встречи.

— Сколько раз вы уже здесь были? — поинтересовалась его пассажирка.

— Сам не знаю. Наверное, сотни. — Он открыл дверцу и вышел. Пассажирка последовала его примеру.

Ее звали Марта Хендлер, и она вела журналистское расследование. Марта была фрилансером, и время от времени ее статьи публиковали крупные журналы. Впервые она приехала в Слоун два года назад, когда разразился скандал с Полом Коффи, и после этого уже не могла оставаться в стороне от дела Драмма. Они с Робби провели много времени, работая вместе, и их отношения вполне могли бы получить дальнейшее развитие, не будь он так привязан к своей нынешней подруге, которая была на двадцать лет моложе него. Марта уже давно не верила в постоянство мужчин, но им обоим пока удавалось не переступать черту, несмотря на явно ощущавшийся друг к другу интерес.

Сначала она заявила, что пишет книгу о деле Драмма. Потом была большая статья для «Вэнити фэр». Затем для «Нью-йоркера». Затем последовал сценарий для фильма, продюсером которого должен был стать один из бывших мужей Марты, живший в Лос-Анджелесе. По мнению Робби, она была неплохой писательницей с изумительной памятью на факты, но страдала от собственной неорганизованности. Он оговорил себе право наложить вето на ее конечный продукт, если что-то ему не понравится, а в случае успеха часть прибыли должна была пойти ему и семье Драмм. После двух лет знакомства Флэк перестал рассчитывать на какие-либо деньги, но Марта ему по-прежнему нравилась. Она обладала чувством юмора, почти ничего не понимала в деле, но принимала его очень близко к сердцу и испытывала искреннюю ненависть почти ко всем, кого встречала в Техасе. Кроме того, Марта могла поглотить огромное количество виски и играть в покер глубоко за полночь.

В маленькой гостиной было очень людно. Роберта Драмм сидела на скамейке возле пианино — своем обычном месте. Двое ее братьев стояли в дверях кухни. Сын Седрик — старший брат Донти — расположился на кушетке с маленьким спящим ребенком. Дочь Андреа — младшая сестра Донти — устроилась на одном стуле, а преподобный Канти — на другом. Робби Флэк и Марта Хендлер заняли два хлипких стула, которые принесли с кухни. Марта была в этом доме уже много раз и даже готовила для Роберты, когда та простудилась.

После традиционных приветствий, объятий и растворимого кофе Робби начал говорить.

— Сегодня ничего не случилось, что не очень хорошая новость. Завтра с утра комиссия по условно-досрочному освобождению вынесет решение. Члены комиссии не собираются вместе: дело просто передается от одного к другому и каждый голосует. Рассчитывать, что они пожелают проявить милосердие, не приходится. Такое бывает крайне редко. Если мы получим отказ, то обратимся к губернатору с просьбой об отсрочке казни. Губернатор имеет право отложить ее на тридцать дней. Шансов, что это получится, практически никаких, но мы все молимся о чуде. — Робби Флэк никогда не отличался религиозностью, но в «Библейском поясе»[12] Восточного Техаса умел произносить правильные слова. Тем более что сейчас он находился в комнате с людьми, которые молились сутки напролет. Исключение составляла лишь Марта Хендлер.

— Есть и неплохие новости. Мы сегодня разговаривали с Джоуи Гэмблом, которого разыскали в пригороде Хьюстона в местечке под названием Мишн-Бенд. Наш следователь с ним обедал, выложил ему всю правду, надавил на него, описал критичность ситуации и все такое. Он работает с нами и знает, что происходит. Мы предложили Джоуи подписать письменное показание под присягой, что на суде он солгал, но он отказался. Однако мы не сдаемся. Джоуи колеблется, и видно, ему не по себе от того, что произойдет с Донти.

— А если Гэмбл подпишет бумаги и скажет правду? — спросил Седрик.

— Тогда у нас появится основание обратиться в суд и поднять шум. Проблема в том, что когда лжецы начинают отказываться от своих показаний, это выглядит очень подозрительно, особенно в глазах судей, рассматривающих апелляции. Когда он говорит правду? На суде или сейчас? Вероятность, что его послушают, очень мала, но на данном этапе рассчитывать особенно не на что. — Робби никогда не подбирал выражений и говорил очень прямо, особенно при общении с родственниками клиентов. А сейчас вселять в них ненужные надежды просто не имело смысла.

Роберта сидела не шевелясь. Ей было пятьдесят шесть лет, но выглядела она старше. После смерти ее мужа Райли пять лет назад она перестала красить волосы и ела очень мало. Она вся высохла, цвет лица стал пепельным, она совсем замкнулась в себе, хотя и раньше говорила не так много. Райли же, напротив, был очень общительным и хвастливым здоровяком, а Роберта всегда была рядом, чтобы вовремя осадить его и сгладить неловкости. За последние дни она вполне осознала страшную реальность, но смириться с неизбежным так и не смогла. Ни она, ни Райли, ни другие члены семьи никогда не ставили под сомнение невиновность Донти. В свое время тот мог бесстрашно остановить квотербека или игрока, бегущего с мячом, дать отпор любому на игровой площадке или на улице. При этом Донти всегда отличался впечатлительностью и чуткостью и ни за что не смог бы поднять руку на невинного человека.

— Мы с Мартой завтра утром поедем навестить Донти, — продолжал Робби. — Я могу передать ему ваши письма, если хотите.

— У меня в десять утра встреча с мэром, — сообщил преподобный Канти. — Со мной пойдут еще несколько человек. Мы хотим выразить озабоченность по поводу того, что может случиться в Слоуне, если Донти все-таки казнят.

— Такое никому не понравится, — заметил дядя Донти, один из братьев Роберты.

— Да уж, — подтвердил Седрик. — Все буквально на взводе.

— Казнь по-прежнему запланирована на шесть вечера в четверг? — спросила Андреа.

— Да, — подтвердил Робби.

— А когда станет известно наверняка, что она состоится? — решила уточнить она.

— Подтверждение обычно приходит по телефону, поскольку адвокаты сражаются до самой последней минуты.

Андреа с тревогой посмотрела на брата:

— Знаешь, Робби, очень многие из наших кварталов собираются туда прийти в это время. Начнутся беспорядки, и я понимаю почему. А если они начнутся, то остановить их уже не удастся.

— Город себя не узнает, — согласился Седрик.

— Вот об этом мы и собираемся сказать мэру, — сообщил Канти. — Нужно, чтобы он как-то отреагировал.

— Ему только и остается, что отреагировать, — заметил Робби. — Но отменить казнь он никак не может.

— А позвонить губернатору он может?

— Конечно, только не думайте, что мэр против казни. Если он и дозвонится до губернатора, то скорее всего попросит его не давать отсрочки. Наш мэр — техасский парень, который обожает смертную казнь.

Никто из присутствующих не голосовал за мэра, да и за губернатора тоже, если на то пошло. Робби перевел разговор на другую, более важную для него тему, чем предстоящие волнения в городе.

— В соответствии с регламентом Управления исправительных учреждений, последнее посещение родственников состоится в четверг в восемь утра в блоке Полански, а потом Донти перевезут в Хантсвилль, — сообщил Робби. — Я знаю, как вам хочется увидеть его, но не удивляйтесь, когда туда приедете. Встреча будет проходить в самых обычных условиях: он — по одну сторону плексигласовой перегородки, а вы — по другую. Разговаривать вы сможете по телефону. Понимаю, насколько это глупо, но в Техасе все проходит именно так.

— И нельзя будет даже обняться и поцеловать его на прощание? — спросила Андреа.

— Нет. Таковы правила.

Роберта заплакала, тихо всхлипывая, по ее щекам катились крупные слезы.

— Я даже не смогу обнять моего мальчика, — прошептала она. Один из братьев передал ей платок и обнял за плечи.

Через минуту-другую она взяла себя в руки и сказала: — Извините.

— Не нужно извиняться, Роберта. Вы — мать, а вашего сына собираются казнить за преступление, которого он не совершал. У вас есть право плакать. Я бы орал, визжал и открыл стрельбу. Может, именно так еще и сделаю.

— А что насчет самой казни? Кто на ней будет?

— Помещение для свидетелей разделено перегородкой, чтобы семьи заключенного и жертвы находились отдельно. Все свидетели стоят. Стульев там нет. С их стороны может присутствовать пять человек, с вашей — тоже. Остальные — адвокаты, тюремные служащие, представители прессы и еще несколько человек. Я там буду, Роберта. Знаю, что вы собираетесь поехать, но Донти очень просил, чтобы вы этого не делали. Ваше имя включено в список, но он не хочет, чтобы вы это видели.

— Извините, Робби, — произнесла она, вытирая слезы. — Мы уже это обсуждали. Я была при родах Донти и буду при его кончине. Он может этого и сам не понимать, но я ему там нужна. Я поеду!

Флэк не собирался спорить. Он лишь пообещал вернуться завтра вечером и сообщить последние новости.

Глава 7

Уложив детей спать, Кит и Дана Шредер перешли на кухню своего скромного домика в центре Топеки, принадлежавшего церкви. Они сели друг против друга каждый со своим ноутбуком, блокнотом и чашкой кофе без кофеина. Стол был завален распечатками из Интернета, сделанными в кабинете церкви. Ужин — макароны с сыром — приготовили на скорую руку, потому что мальчишкам предстояло еще сделать уроки, а родители были заняты.

Покопавшись в Интернете, Дана не смогла найти подтверждение словам Бойетта об аресте в Слоуне в январе 1999 года. В сети просто не было выложено материалов о старых судебных делах. В справочнике адвокатов Слоуна значился 131 человек. Дана наугад позвонила десяти и, представившись сотрудницей Техасской службы условно-досрочного освобождения, сказала, что наводит справки о некоем мистере Тревисе Бойетте. Вам когда-нибудь приходилось защищать человека с таким именем? Нет? Тогда извините за беспокойство. У нее не было времени обзванивать всех, да и особой необходимости тоже. Утром во вторник она просто позвонит в канцелярию суда и все выяснит.

Увидев школьное кольцо Николь, Кит практически не сомневался, что Бойетт говорил правду. Дана высказала предположение, что кольцо могло быть украдено накануне исчезновения девушки, а потом сдано в ломбард. Такое ведь могло быть? Хотя маловероятно, чтобы Бойетт стал его покупать в ломбарде. Они снова и снова час за часом обсуждали разные гипотезы и варианты.

Большинство материалов распечатали с двух сайтов: один был открыт матерью Николь, а второй — адвокатской конторой Робби Флэка. Последний был намного содержательнее и сделан гораздо профессиональнее. Причем создатели обоих сайтов даже не пытались скрыть своей пристрастности.

На сайте адвокатского бюро, посвященного Донти, Кит вошел в раздел «Досье по делу» и ознакомился с главным аргументом обвинения, а именно с признанием. Изложение начиналось с объяснения, что оно было составлено на основании двух совершенно разных версий случившегося. Допрос продолжался пятнадцать часов двенадцать минут и прерывался лишь пять раз: три раза Донти выводили в туалет, и два раза он проходил проверку на детекторе лжи в соседней комнате. Все остальное время он провел в комнате, которую полицейские шутливо называли «хоровой», потому что рано или поздно все подозреваемые начинали в ней «колоться» и «петь соловьем».

Первое описание допроса основывалось на официальном полицейском отчете и опиралось на записи, сделанные детективом Джимом Моррисси. Когда уставший Моррисси ушел на три часа поспать, его подменил детектив Ник Нидхэм. Четырнадцатистраничный протокол допроса был аккуратно оформлен, и детективы Кербер, Моррисси и Нидхэм под присягой показали, что в нем только правда и ничего, кроме правды. В отчете не содержалось ни малейшего намека на использование угроз, лжи, обещаний, сделки с правосудием, обмана, запугивания, физического воздействия или нарушения конституционных прав. На суде детективы неоднократно подтверждали, что именно так все и было.

Вторая версия кардинально отличалась от первой. Едва Донти пришел в себя в одиночной камере после жестокого допроса и предъявленного обвинения в похищении Николь, изнасиловании при отягчающих обстоятельствах и тяжком убийстве, он сразу отрекся от сделанного признания и рассказал своему адвокату Робби Флэку, как на самом деле проходил допрос. По просьбе Флэка Донти в течение двух дней подробно написал обо всем, что произошло в полицейском участке, и эти показания, перепечатанные сотрудницей мистера Флэка, составили сорок три страницы.

Ниже приводится краткое изложение обоих отчетов с некоторыми пояснениями.

Закончив чтение, Кит поднялся из-за стола и отправился в ванную. У него было чувство, будто его самого только что допрашивали. Уже стояла глубокая ночь, но он понимал: заснуть ему не удастся.

Глава 8

В 7.00 вторника в адвокатской конторе Флэка в атмосфере почти физически ощущалось напряжение. Это было вполне естественно, ведь здесь отчаянно сражались за жизнь человека в условиях невероятного цейтнота. Никто не улыбался, не было слышно обычных шуток, которыми обменивались сотрудники, никогда не упускавшие возможности сострить. Большинство присутствующих работали здесь и шесть лет назад, когда Ламару Биллапсу сделали смертельную инъекцию в Хантсвилле, и тогда эта казнь стала для всех здесь настоящим шоком. А ведь Биллапс действительно был преступником! Он избивал граждан в барах, затевая драки, причем в основном орудиями были бильярдные кии и разбитые бутылки, и штат решил положить этому конец. Его последние перед смертью слова: «Увидимся в аду». Биллапс никогда не отрицал свою вину. Его казнь состоялась в маленьком городке в шестидесяти милях от Слоуна и осталась практически незамеченной жителями. У него не было родственников, и адвокатам не пришлось с ними общаться. Сам Робби его терпеть не мог, но решительно отстаивал свои убеждения об отсутствии у штата права лишать человека жизни.

Дело «Штат Техас против Донти Драмма» было совсем другим. Теперь Флэк и его люди сражались за жизнь невиновного, и его семья стала их семьей.

Сегодня все собрались за длинным столом в большом конференц-зале. Фред Прайор, по-прежнему находившийся в Хьюстоне, участвовал в совещании дистанционно, по телефону он кратко рассказал о своих последних попытках повлиять на Джоуи Гэмбла. Он разговаривал с Гэмблом в понедельник, но тот снова решительно отказался от сотрудничества.

— Он все время спрашивал о лжесвидетельстве и о том, насколько серьезным считается это преступление, — сказал Прайор, и громкий звук его голоса из динамика заполнил все помещение.

— Ему угрожает Коффи, — заявил Робби таким тоном, будто знал это наверняка. — Ты спрашивал Гэмбла, говорил ли он с окружным прокурором?

— Нет, хотел, — ответил Прайор, — но потом решил не заострять на этом внимания, потому что тот все равно бы не признался.

— Коффи знает, что Гэмбл врал на суде, и предупредил, что мы попытаемся надавить на него в последнюю минуту, — сказал Робби. — Он пригрозил Джоуи судом за лжесвидетельство, если тот вдруг откажется от своих показаний. Хочешь, поспорим, Фред?

— Нет. Я с тобой согласен.

— Скажи Джоуи, что срок давности за дачу ложных показаний уже истек и Коффи его пальцем не тронет.

— Так и сделаю.

Прайор повесил трубку. Принесли поднос с булочками и поставили на стол, на несколько минут все отвлеклись.

Два партнера Робби — обе женщины — готовили ходатайство на имя губернатора об отсрочке приведения приговора в исполнение. Марта Хендлер сидела с краю, полностью погрузившись в изучение стенограмм судебных заседаний. Аарон Рей, сняв пиджак, потягивал кофе из бумажного стаканчика и просматривал утреннюю газету — наплечные кобуры с пистолетами плотно прилегали к его рубашке. Помощник юриста Бонни работала с ноутбуком.

— Давайте предположим, что Гэмбл согласится, — обратился Робби к своему старшему партнеру — строгой женщине неопределенного возраста. Двадцать лет назад Робби подал иск на ее первого пластического хирурга, когда сделанная тем операция по подтяжке лица оказалась неудачной. Однако она не оставила попыток улучшить свою внешность и просто сменила хирурга. Ее звали Саманта Томас, или Сэмми, и когда она не занималась делами Робби, то вела иски против врачей, обвиняемых в некомпетентности или против работодателей, допускающих дискриминацию по полу и возрасту.

— Давай на всякий случай подготовим ходатайство, — попросил он.

— Я его почти закончила, — ответила Сэмми.

Секретарша Фанта — высокая чернокожая женщина, которая когда-то была звездой баскетбольной школьной команды Слоуна и закончила бы ее вместе с Николь Ярбер и Донти Драммом, сложись их судьбы иначе, — вошла в зал с кипой сообщений, оставленных по телефону.

— Звонил журналист из «Вашингтон пост» — хочет поговорить, — обратилась она к Робби, и тот немедленно переключился на обозрение ее ног.

— Мы его знаем?

— Никогда о нем не слышала.

— Тогда наплевать.

— Журналист из «Хьюстон кроникл» оставил сообщение в десять тридцать вечера.

— Случайно, не Спинни?

— Он самый.

— Пошли его к черту.

— Я так не выражаюсь.

— Тогда тоже наплевать.

— Три раза звонила Грета.

— Она все еще в Германии?

— Да, у нее нет денег на билет. Она интересуется, могут ли они с Донти сочетаться браком по Интернету.

— И что ты ей ответила?

— Сказала, это невозможно.

— А ты объяснила ей, что Донти стал одним из самых завидных женихов планеты? Только за прошлую неделю он получил пять предложений вступить в брак из разных уголков Европы. Причем от самых разных женщин: молодых, старых, толстых, худых. Общее у них одно — они все страшные. Ну и тупые, конечно. Ты объяснила, что Донти очень основательно подходит к выбору своей половинки и не спешит его сделать?

— Я с ней не разговаривала. Она оставила сообщение на голосовой почте.

— Хорошо. Наплевать!

— Последнее сообщение от священника лютеранской церкви в Топеке, штат Канзас. Он звонил десять минут назад. Говорит, у него есть информация о том, кто убил Николь, но он не знает, что с этим делать.

— Отлично, еще один псих! Сколько их звонило на прошлой неделе?

— Я сбилась со счета.

— Наплевать! Даже удивительно, сколько их вдруг объявляется в последний момент.

Фанта положила распечатки на заваленный бумагами стол и вышла. Робби следил за каждым ее движением, но не таращился на ноги, как обычно.

— Я не против того, чтобы позвонить психам, — заметила она.

— Ты просто ищешь сенсаций, — огрызнулся Робби. — Это потеря драгоценного времени.

— Утренние новости! — Помощник юриста потянулся к пульту дистанционного управления. Он направил его в сторону большого плоского телеэкрана, висевшего в углу, и в зале воцарилась тишина. Репортер стоял возле здания суда округа Честер с таким видом, будто вот-вот должно произойти нечто очень важное, и произносил скороговоркой:

— Городские власти хранят молчание относительно планов по противодействию возможным волнениям, которые могут вспыхнуть в Слоуне после казни Донти Драмма. Как вам известно, в 1999 году Драмм был признан виновным в изнасиловании и убийстве при отягчающих обстоятельствах Николь Ярбер. Если в последний момент он не получит отсрочки, то будет казнен в тюрьме Хантсвилля в шесть часов вечера в четверг. Драмм настаивает на своей невиновности, и многие в Слоуне ему верят. С самого начала в деле ощущался расовый подтекст, и сказать, что город расколот, значит не сказать ничего. Рядом со мной находится шеф полиции Джо Редфорд.

Камера чуть отъехала, и на экране появился тучный человек в форме.

— Шеф, чего следует ожидать, если казнь все-таки состоится?

— Думаю, правосудие должно восторжествовать.

— Вы ожидаете волнений?

— Нет. Люди понимают, что система правосудия работает, и вердикт, вынесенный присяжными, должен быть исполнен.

— Значит, вы считаете, что никаких проблем в четверг не возникнет?

— Нет, но на всякий случай мы будем наготове и во всеоружии.

— Спасибо, что уделили нам время.

Камера снова наехала на репортера, и шеф полиции исчез с экрана.

— Организаторы планируют провести завтра марш протеста перед зданием суда. Наши источники подтверждают, что городские власти выдали разрешение на проведение митинга. Мы будем держать вас в курсе развития событий.

Репортер попрощался, и помощник Флэка выключил звук. Робби молчал, и все вернулись к работе.

Техасское бюро помилования и условно-досрочного освобождения насчитывало семь членов, и каждого назначил губернатор. Любой заключенный, желающий добиться смягчения наказания, должен обратиться с соответствующим ходатайством в это бюро. Ходатайство может быть как простым изложением просьбы на одной страничке, так и многотомным прошением с вещественными доказательствами, аффидевитами и письмами из разных уголков мира. Материалы, представленные Робби Флэком от имени Донти Драмма, были самыми внушительными по объему за всю историю существования бюро. Прошения о помиловании удовлетворяются крайне редко. В случае отказа бюро прошение может быть направлено губернатору, который не имеет права на помилование, но в его власти предоставить отсрочку приведения приговора в исполнение на тридцать дней. В тех редких случаях, когда бюро удовлетворяет прошение, губернатор имеет право отменить это решение, и тогда приговор приводится в исполнение.

По заключенным, которым вынесен смертный приговор, бюро принимает решение обычно за два дня до казни. Для этого его члены не собираются для голосования, а сообщают свое мнение по факсу, отчего их вердикты прозвали «смертью по факсу».

Известие о «смерти по факсу» Донти Драмма поступило в 8.15 во вторник, и Робби зачитал его вслух. Оно никого не удивило: их прошения уже столько раз отклоняли, что рассчитывать на успех не приходилось.

— Значит, подаем прошение губернатору о предоставлении отсрочки, — улыбнулся Робби. — Не сомневаюсь, что он будет рад снова о нас услышать.

Из всей огромной массы петиций, ходатайств и прошений, поданных адвокатами за последний месяц, обращение к губернатору Техаса было самой бесполезной тратой бумаги. За минувший год губернатор дважды отклонил решения о смягчении наказания, вынесенные назначенными им же членами бюро, и разрешил приведение смертного приговора в исполнение. Он обожал такие приговоры, особенно в период выборов, когда ему требовались голоса избирателей. Одна из его предвыборных кампаний проходила под лозунгом «Суровое техасское правосудие» и включала обещание очистить тюрьмы от всех заключенных, ожидавших смертной казни. И речь шла вовсе не об условно-досрочном освобождении.

Поездка от Слоуна до тюремного блока Полански неподалеку от Ливингстона, штат Техас, занимала около трех часов. По узкому — всего две полосы — шоссе Робби ездил туда сотни раз. Несколько лет назад, когда там содержались три его клиента — Донти Драмм, Ламар Биллапс и Коул Тейлор, — его часто штрафовали на ней за превышение скорости. Провинциальные водители и встречные машины, с которыми он несколько раз едва не столкнулся, увлекшись разговором по телефону, заставили его проявлять осторожность. Он купил большой и тяжелый фургон, и в специализированной мастерской его начинили телефонами, телевизорами и прочими техническими устройствами, постелили шикарный ковер, установили удобные вращающиеся кресла, обитые дорогой кожей, с откидными спинками и диван, где Робби мог бы подремать, если устанет. Еще там обустроили бар, если ему захочется выпить. Водителем стал Аарон Рей. Помощница Бонни обычно сидела впереди, рядом с водителем, и была готова включиться в работу, стоило мистеру Флэку кашлянуть. Поездки в тюрьму стали комфортными и позволяли не терять время, поскольку по дороге туда и обратно Робби мог разговаривать по телефону, работать на ноутбуке и читать материалы в своем передвижном офисе.

Его кресло размещалось за местом водителя. Рядом располагалась Марта Хендлер, а впереди сидели Аарон и Бонни. Они выехали из Слоуна в 8.30 и вскоре оказались посреди холмов Восточного Техаса.

Пятым членом команды была новенькая — доктор Кристина Гинце, или просто Кристи, как ее звали сотрудники адвокатской конторы, где было не принято кичиться званиями и все обращались друг к другу просто по имени. Чтобы спасти Донти, Робби не жалел денег. Кристи была психиатром, она обследовала заключенных, условия их содержания и написала книгу, в которой доказывала: одиночное заключение — одна из самых жестоких форм пыток. За десять тысяч долларов Кристи должна была встретиться с Донти, побеседовать с ним и подготовить — причем очень быстро! — отчет, в котором следовало описать ухудшение его психического состояния и заявить, что: 1) восемь лет одиночного заключения свели его с ума; 2) такое заключение представляет собой жестокое и несправедливое наказание.

В 1986 году Верховный суд США прекратил казни душевнобольных. Робби возлагал последние надежды на то, что ему удастся представить Робби сумасшедшим, утратившим всякую связь с реальностью и не понимавшим, что происходит.

Впрочем, на успех никто особенно не рассчитывал. Кристи Гинце было тридцать два года, и у нее не было опыта выступлений в качестве эксперта в суде. Но Робби это не смущало. Он рассчитывал, что ее выступление в суде по вопросу о вменяемости Донти состоится только через несколько месяцев, если им удастся отсрочить казнь под этим предлогом. Кристи сидела на диване, обложившись бумагами и погрузившись в работу, как и все остальные.

Дождавшись, когда Робби закончит переговоры по телефону, Марта задала вопрос:

— Мы можем поговорить? — Это была ее обычная фраза, когда она хотела что-нибудь спросить.

— Конечно, — кивнул он.

Она нажала кнопку записи на одном из своих многочисленных магнитофонов и подвинула его ближе к нему.

— Это касается оплаты. Тебя назначил представлять интересы Донти судья, поскольку у Донти не было денег нанять адвоката…

— Да, в Техасе практически отсутствует система государственных защитников, — прервал он ее. За месяцы работы с Робби Марта привыкла, что он никогда не давал ей закончить фразы. — Поэтому местный судья, — продолжил он, — назначает адвокатом кого-нибудь из приятелей или какого-нибудь болвана, если за дело никто не хочет браться. Что до меня, то я сам отправился к судье и напросился на защиту. Судья была просто счастлива — никто из городских адвокатов не хотел иметь с ним ничего общего.

— Но Драммы не так уж и бедны. Они оба…

— Конечно, но дело вот в чем: только состоятельный человек может позволить себе нанять адвоката для разбирательства в суде, если обвинение требует смертной казни, и сейчас среди тех, кто приговорен к ней, богатых людей нет. Да, я мог бы выжать из Драммов пять или десять тысяч долларов, заставить их снова заложить дом или что-нибудь в этом роде, но зачем? Мне заплатят добропорядочные граждане округа Честер. В этом кроется парадокс. Граждане желают смертной казни — в штате Техас таких семьдесят процентов, — но не представляют, во что им это обходится.

— А сколько они уже заплатили? — спросила Марта, еле успев вставить вопрос в его монолог.

— Ну-у… точно не скажу. Много. Бонни, сколько нам уже заплатили?

Без запинки и практически не оборачиваясь, Бонни ответила:

— Почти четыреста тысяч долларов.

Робби продолжил, не переводя дух:

— Это включает гонорар адвоката из расчета сто двадцать пять долларов в час плюс накладные расходы, в основном на сыщиков. Немало средств уходит на привлечение экспертов в качестве свидетелей.

— Это большие деньги! — заметила Марта.

— И да, и нет. Если адвокатская контора работает за сто двадцать пять долларов в час, она теряет деньги. Больше я так делать не буду. Мне это просто не по карману. Как и налогоплательщикам, с той лишь разницей, что я знал, на что шел. Если остановить любого на Мейн-стрит в Слоуне и спросить, сколько он и другие жители заплатили, чтобы осудить Донти Драмма, знаете, что вам ответят?

— Откуда мне…

— Он ответит, что понятия не имеет. Ты слышала о братьях Тули в Западном Техасе? Очень громкое дело!

— Извини, наверное, я пропустила…

— Эти два брата Тули, эта пара идиотов где-то в Западном Техасе… какой округ, Бонни?

— Минго.

— Округ Минго. Глухая провинция. Это чудесная история, послушай! Два бандита грабили круглосуточные магазины и автозаправки. Такое часто бывает. Но однажды что-то пошло не так, и братья застрелили молодую продавщицу. Из обреза дробовика — просто ужасно! Обоих Тули поймали, потому что они напрочь забыли о существовании видеокамер. Город в бешенстве. Полиция торжествует. Прокурор обещает скорое возмездие. Все хотят быстрого суда и быстрой казни. В округе Минго уровень преступности низкий, и жюри присяжных никогда там не выносило смертного приговора. В Техасе можно чувствовать себя неполноценным по разным поводам, но жить там, где ни разу не применялась смертная казнь, просто стыдно! Что подумают о них в Хьюстоне? И вот жителям Минго подворачивается шанс. Они жаждут крови. Братья отказываются от признания вины в обмен на смягчение приговора, потому что прокурор настаивает именно на смертной казни. О каком смягчении приговора они могут договориться, если их все равно казнят? Их судят вместе. Быстрый процесс и быстрый смертный приговор. При рассмотрении апелляции суд находит множество нарушений. Прокурор запорол все, что мог. Приговоры отменяются, и дело отправляется на новое рассмотрение, только теперь уже двух судов, потому что их судят раздельно. Ты записываешь?

— Нет, я просто ищу нужные ссылки.

— Это замечательная история! Проходит год или около того. Братьев Тули судят раздельно. Два новых обвинительных приговора, и они снова оказываются в камере смертников. Апелляционный суд опять находит нарушения. Причем вопиющие. Прокурор — просто кретин. Назначаются новые судебные заседания. На третьем суде один состав присяжных приговаривает стрелявшего брата к пожизненному заключению, а другой выносит смертный приговор второму брату, который не стрелял. Вот и посуди сама! Это Техас! Один из братьев и сейчас отбывает пожизненное, а второй отправился в камеру смертников и там через несколько месяцев покончил с собой. Достал где-то бритву и зарезался.

— Но к чему вся эта история?

— А вот к чему. В общей сложности все эти судебные разбирательства обошлись округу Минго в три миллиона долларов. Несколько раз там были вынуждены поднять налоги на собственность, что привело к волнениям. Ассигнования на школы, ремонт дорог и здравоохранение резко сократились. Была закрыта единственная библиотека. Округ годами не мог свести концы с концами. А все потому, что прокурор отказался предложить братьям сделку — признать свою вину в обмен на пожизненное заключение без права условно-досрочного освобождения. Я слышал, в округе Минго смертные приговоры сейчас не в чести.

— Меня больше интересовало…

— На все про все в штате Техас, чтобы казнить человека на законных основаниях, требуется около двух миллионов долларов. Сравни эту цифру с тридцатью тысячами долларов в год — в такую сумму обходится содержание одного заключенного в камере смертников.

— Я это уже слышала, — сказала Марта. Робби никогда не упускал случая поразглагольствовать о деньгах, особенно если речь заходила о смертной казни.

— Но кого это волнует? Техас богатый штат!

— А мы можем поговорить о деле Донти Драмма?

— Ну, конечно! Почему нет?

— Фонд защиты. Ты…

— …основал его несколько лет назад как некоммерческую организацию, надлежаще зарегистрированную в соответствии с требованиями Налогового управления. Управляется совместно моей фирмой и младшей сестрой Донти Драмма Андреа Болтон. Сколько туда поступило денег, Бонни?

— Девяносто пять тысяч долларов.

— Девяносто пять тысяч долларов. А сколько осталось на счете?

— Ноль.

— Так я и думал. Марта, хочешь знать, куда пошли деньги?

— Хочу. И куда?

— На судебный процесс, расходы адвокатской конторы, свидетелей, приглашенных в качестве экспертов, на компенсацию расходов семьи для поездок на свидания с Донти. Не такая уж и процветающая некоммерческая организация. Все деньги перечислены через Интернет. Если честно, то у нас не было ни времени, ни людей на организацию сбора средств.

— И от кого в основном поступают деньги?

— От британцев и прочих европейцев. Среднее пожертвование составляет около двадцати долларов.

— Восемнадцать пятьдесят, — уточнила Бонни.

— Признанному виновным убийце очень трудно рассчитывать на пожертвования, каким бы ни было его дело.

— А в какой степени опустел твой личный карман? — поинтересовалась Марта.

Вопрос озадачил Робби. Даже Бонни пришла в замешательство и только пожала плечами.

— Точно не знаю, — признался он. — Навскидку я бы сказал, что потратил не меньше, чем тысяч пятьдесят, может, даже сто. Думаю, следовало выложить больше.

В салоне зазвонили телефоны. У Сэмми, оставшейся в офисе, появились вопросы к шефу, Кристи Гинце говорила с другим психиатром, а Аарон, сидевший за рулем, приложив трубку к уху, слушал, как ему что-то рассказывали.

Вечеринка началась с печенья из сладкого картофеля, который Рива вытащила из духовки. Она обожала готовить такое и есть, и, когда Шон Фордайс признался, что никогда ничего подобного не пробовал, она изобразила изумление. Он прибыл со своим стилистом, визажистом, секретаршей и агентом по рекламе, которые вились вокруг него, как пчелы. Дом Ривы и Уоллиса Пайк был запружен соседями и друзьями. Из двери сочился аппетитный запах жареной ветчины. Возле дома были припаркованы два огромных грузовика, и все члены съемочной бригады дружно хрустели печеньем.

Фордайс — ирландец с Лонг-Айленда — явно не обрадовался такому скоплению людей, однако привычно изобразил улыбку и стал раздавать автографы. Он был звездой, и здесь собрались его поклонники. Они покупали его книги, смотрели его передачи и повышали его рейтинг. Он сфотографировался на память, попробовал печенье с ветчиной и, похоже, остался доволен. Будучи низкорослым, толстым и с рыхлым лицом, он мало походил на звезду, но теперь это все было не важно. В темном костюме и очках в дорогой оправе он выглядел довольно импозантно и производил впечатление умного человека, хотя на самом деле таковым не являлся.

Съемку планировали провести в комнате Ривы, находившейся в огромной пристройке позади дома и напоминавшей раковую опухоль. Рива и Уоллис сидели на диване, а на заднем фоне располагались цветные увеличенные фотографии Николь. Уоллис был в галстуке и выглядел так, будто пару минут назад принял душ, что соответствовало действительности. Рива покрасила волосы и сделала прическу, натянула свое лучшее черное платье, но с косметикой явно перебрала. Фордайс устроился на стуле возле них. Над ним хлопотали помощники, которые опрыскивали ему лаком волосы и пудрили лоб. Техники установили свет, проверили звук, настроили мониторы. Соседям велели вести себя тихо, и они толпились позади камер.

Камера наехала на Фордайса, и он, поприветствовав телезрителей, сообщил, где находится, у кого берет интервью, и вкратце описал преступление, признание и приговор.

— Если не произойдет ничего неожиданного, — торжественно произнес он, — послезавтра мистер Драмм будет казнен.

Представив мать жертвы и отчима, он, естественно, выразил соболезнования по поводу постигшей их семью ужасной трагедии. Он поблагодарил за гостеприимство, отметив, что благодаря камерам весь мир может узнать об их скорби, и перешел к Николь.

— Расскажите нам о ней, — почти умоляюще попросил он.

Уоллис даже не пытался вставить хоть пару слов. Это был бенефис Ривы, у которой, стоило ей начать говорить, сразу покатились слезы. Но она так часто плакала на людях, что слезы абсолютно не мешали ей вести беседу и обстоятельно рассказывать о дочери.

— Вы скучаете по ней? — задал Фордайс свой излюбленный бессмысленный вопрос, призванный вызвать еще большую жалость.

Рива не подвела. Он передал ей свой белый платок, который достал из кармана пиджака, буквально излучая сострадание.

Наконец он перешел к казни, которая была гвоздем программы.

— Вы по-прежнему хотите на ней присутствовать? — спросил Фордайс, заранее зная ответ.

— О да! — подтвердила она, и Уоллис согласно кивнул.

— Почему? Что это для вас значит?

— Это значит очень много, — с готовностью ответила Рива. Мысль о возмездии высушила слезы. — Это животное лишило жизни мою дочь. Он заслуживает смерти, и я хочу быть там, чтобы смотреть ему в глаза, когда он будет испускать дух.

— Вы думаете, он станет смотреть вам в глаза?

— Сомневаюсь! Он трус! Человек, который мог совершить с моей малышкой такое, вряд ли найдет в себе силы посмотреть мне в глаза!

— А как насчет его последних слов? Вы хотите, чтобы он раскаялся?

— Да, но не думаю, что это произойдет. Он никогда не брал на себя ответственности за то, что сделал.

— Но он признался.

— Это так, но потом взял свои слова обратно и постоянно продолжал от них отказываться. Думаю, и на смертном одре, прощаясь со всеми, он вряд ли изменится.

— Мы будем с вами, Рива. Скажите, что вы почувствуете, когда объявят о его смерти?

От самой этой мысли у нее на губах появилась улыбка, но она быстро опомнилась.

— Облегчение, печаль, я не знаю. Это будет очередная глава в долгой и очень печальной истории. Но не последняя.

Услышав это, Уоллис слегка нахмурился.

— А что же тогда будет последней главой, Рива?

— Когда вы теряете своего ребенка, Шон, особенно при таких ужасных обстоятельствах, конца не бывает.

— «Конца не бывает…» — мрачно повторил он и, повернувшись к камере, картинно произнес еще раз: — Конца не бывает.

Во время короткого перерыва камеры передвинули и снова спрыснули лаком волосы Фордайса. Когда съемка продолжилась, ему удалось выдавить пару слов из Уоллиса, но не было никаких надежд, что при монтаже этот эпизод не вырежут.

Съемка длилась почти час, затем Фордайс быстро со всеми попрощался, поскольку готовил еще один сюжет — про казнь во Флориде. Он удостоверился, что всем известно о самолете, который ждет его в аэропорту. Рассчитывая, что казнь вызовет беспорядки, одна из съемочных бригад должна была задержаться в Слоуне на несколько дней.

Фордайс хотел приехать в Хантсвилль в четверг вечером, чтобы быть на месте казни, и очень рассчитывал, что она не будет перенесена. Его любимой частью программы было интервью по свежим следам с родственниками казненного при выходе из тюрьмы. Обычно те были раздавлены случившимся, но он знал, что всегда может рассчитывать на Риву, которая наверняка его не подведет и оживит передачу.

Глава 9

Дане потребовалось почти два часа, чтобы отыскать по телефону служащего, которого удалось уговорить проверить архивы и подтвердить, что 6 января 1999 года в Слоуне, штат Техас, Тревиса Бойетта действительно арестовали за управление автомобилем в нетрезвом виде. Когда он находился в тюрьме, к этому обвинению добавились и другие, уже более серьезные. Он внес залог и исчез из города. Обвинения были сняты, а дело закрыто, когда мистера Бойетта арестовали и приговорили к десяти годам тюрьмы в Канзасе. Служащий объяснил, что в Слоуне дела, которые не имели судебной перспективы, обычно просто закрывались. В настоящий момент никаких претензий или вопросов к Бойетту у полиции Слоуна и округа Честер не имелось.

Кит так и не смог заснуть и пил кофе, а в 7.30 он позвонил в адвокатскую контору мистера Флэка. Он и сам толком не знал, что скажет адвокату, если тот возьмет трубку, но они с Даной решили: нельзя просто так сидеть и ничего не делать. Когда секретарша отказалась его соединять с Флэком, он позвонил другому юристу.

Мэтью Бернс являлся помощником обвинителя и активным прихожанином церкви Святого Марка. Он был ровесником Кита, и они вместе учили своих сыновей отрабатывать удары в бейсболе. По счастью, во вторник утром Бернс оказался на месте, но был занят выступлениями в суде первой инстанции и другими текущими делами. Кит нашел нужный зал заседаний и, сев на заднем ряду, стал наблюдать за процедурой отправления правосудия. Примерно через час его терпение начало иссякать, и он уже подумывал уйти, но не мог решить куда. Бернс закончил очередное выступление перед судьей, сложил бумаги в портфель и направился к выходу. Он кивнул Киту, вышедшему за ним. В коридорах было шумно, и они, найдя место потише, устроились на потертой деревянной скамейке возле лестницы.

— У тебя такой вид, будто ты вырвался из преисподней, — заметил Бернс.

— Спасибо. Не уверен, что здороваться со своим священником нужно именно так. Вчера я не смог сомкнуть глаз, Мэтью. Совсем. Ты посмотрел сайт?

— Да, минут десять в офисе. Я никогда не слышал о Драмме, но в его деле нет ничего необычного.

— Драмм невиновен, Мэтью, — заявил Кит с твердостью, удивившей его друга.

— Да, об этом говорится на его сайте. Но он не первый убийца, который заявляет о своей невиновности.

Они редко разговаривали о правосудии вообще и смертной казни в частности. Кит полагал, что, будучи прокурором, Мэтью наверняка являлся ее сторонником.

— Убийца сейчас здесь, в Топеке, Мэтью. Он был на воскресной службе и вполне мог сидеть рядом с тобой и твоей семьей.

— Я тебя слушаю.

— Его только что условно-досрочно освободили, определив на девяносто дней в «Дом на полпути». Он умирает от опухоли головного мозга. Вчера пришел ко мне за советом. Его несколько раз судили за изнасилование. Я разговаривал с ним дважды, и он признался — естественно, конфиденциально — в изнасиловании и убийстве этой девушки. Он знает, где тело, и не хочет, чтобы Драмма казнили. Он абсолютно разбит, подавлен и понимает, что через несколько месяцев умрет.

Мэтью покачал головой:

— Могу я поинтересоваться, какое ко всему этому ты имеешь отношение?

— Просто имею, и все! Я знаю правду. Вопрос заключается в том, что нужно сделать, чтобы остановить казнь.

— Господи Боже, Кит!

— Да, я обращался к Господу с этим вопросом и жду, что Он направит меня. А пока я пришел за советом к тебе. Я пытался связаться с адвокатом Драмма в Техасе, но ничего не вышло.

— А разве ты не должен хранить тайну исповеди?

— Должен. И я не собираюсь ее нарушать. А что, если убийца решит очиститься, рассказать правду и спасти невиновного от казни? Что тогда? Как нам следует поступить?

— Нам? Тебе не кажется, что ты слишком торопишься?

— Помоги мне, Мэтью. Я не знаю законов. Я читал материалы на сайте, пока у меня все не поплыло перед глазами, и чем дольше я читал, тем больше запутывался. Как можно осудить человека за убийство, если нет тела погибшего? Как можно верить признанию, если оно явно выбито полицией? Почему тюремным доносчикам разрешается давать показания в обмен на смягчение приговора? Как чернокожего обвиняемого может судить жюри присяжных, состоящее из одних белых? Как присяжные могут быть настолько слепы? Чем занимаются апелляционные суды? У меня много вопросов.

— Но я не смогу ответить на все, Кит. Однако самым главным, похоже, является первый: как остановить казнь?

— Об этом я тебя и спрашиваю, дружище, ведь это ты юрист.

— Ладно, ладно. Дай подумать. Тебе нужно выпить кофе, как считаешь?

— Да, я выпил всего полведра.

Они прошли по лестнице в маленький кафетерий, где нашли столик в углу. Кит отправился за кофе, и, когда он занял место, Мэтью сказал:

— Прежде всего необходимо найти тело. Если твой парень предъявит тело, адвокаты Драмма могут попытаться добиться отсрочки в суде. Если это им не удастся, то такую отсрочку может предоставить губернатор. Я не знаю тонкостей их судопроизводства. В каждом штате они свои. Если нет тела, то твой свидетель выглядит как обычный псих, желающий привлечь к себе внимание. Имей в виду, Кит, что в таких делах перед самой казнью адвокаты обязательно подают прошения и ходатайства. Адвокаты, занимающиеся смертными приговорами, знают, как обойти систему, и очень часто приведение приговора в исполнение откладывается. Возможно, у тебя гораздо больше времени, чем ты думаешь.

— В Техасе с этим не тянут.

— Что верно, то верно.

— Два года назад, когда до казни Драмма оставалась неделя, федеральный суд нашел какое-то нарушение. Даже не спрашивай, что именно, я читал об этом прошлой ночью, но так и не понял до конца. И все же, если верить сайту, сейчас рассчитывать на чудо больше не приходится. Драмм уже исчерпал свою долю везения.

— Самое главное — найти тело. Тогда не останется никаких сомнений, что твой парень говорит правду. Ты знаешь, где оно? Если да, то не говори мне, где именно. Просто скажи, что да.

— Нет, не знаю. Он назвал мне штат, ближайший город, упомянул кое-какие детали, но оговорился, что найти его будет трудно даже ему самому.

— Это в Техасе?

— В Миссури.

Мэтью покачал головой, сделал несколько глотков кофе и спросил:

— А если этот парень просто врет, Кит? Я повидал таких немало. Они никогда не говорят правды и врут просто по привычке. Они врут даже тогда, когда правда выгодна им самим. Они врут, давая показания в суде, и врут своим адвокатам. И чем дольше они находятся в тюрьме, тем больше врут.

— У него есть ее кольцо, Мэтью. Он носит его на дешевой цепочке на шее. Он выслеживал девушку, был одержим ею. Он показал мне кольцо. Я держал его в руках и внимательно осмотрел.

— Ты уверен, что оно настоящее?

— Если бы ты сам его увидел, то наверняка решил бы, что настоящее.

Мэтью снова сделал глоток и взглянул на часы.

— Тебе уже пора? — спросил Кит.

— Еще пять минут. Этот парень готов поехать в Техас и рассказать правду?

— Я не знаю. Он говорит, что если покинет пределы округа, то нарушит условия досрочного освобождения.

— По крайней мере в этом он не врет. Но если он все равно умирает, то какая ему разница?

— Я спрашивал его. Он ответил очень невразумительно. Кроме того, у него нет денег, чтобы куда-то поехать, и взять их неоткуда. Никто не захочет с ним связываться.

— Зачем ты звонил адвокату Драмма?

— Я в отчаянии, Мэтью. Я верю этому парню и верю, что Драмм невиновен. Может, адвокат несчастного знает, как поступить. Сам я этого не знаю.

Беседа прервалась. Мэтью кивнул двум другим адвокатам, устроившимся за соседним столиком, и, перекинувшись с ними парой фраз, снова взглянул на часы.

— Последний вопрос, — сказал Кит. — Чисто теоретический. Что, если мне удастся убедить парня поехать в Техас и рассказать правду?

— Ты же сам говорил: он не может.

— Да, но если я сам его туда отвезу?

— Нет, черт возьми, Кит, ни в коем случае! Тогда ты станешь соучастником преступления. Об этом не может быть и речи!

— И чем это чревато?

— Трудно сказать, но неприятности точно будут, не исключено, что тебя даже могут лишить сана. В тюрьму вряд ли посадят, но от этого не легче.

— А как же ему туда добраться?

— Ты ведь говорил, он пока не собирается ехать.

— Да, но если соберется?

— Давай не будем торопить события, Кит. — Мэтью в третий раз посмотрел на часы. — Послушай, мне надо бежать. Давай позже где-нибудь перекусим на скорую руку и тогда поговорим.

— Хорошая мысль.

— Тут, на углу улицы, есть довольно приличное кафе «Эппис». Мы можем занять угловую кабинку и спокойно все обсудить.

— Я знаю это место.

— Тогда до встречи в полдень.

За конторкой в вестибюле Анкор-Хауса сидел тот же постоялец с недовольной гримасой на лице, который был здесь во время первого визита Кита. Погрузившись в разгадывание кроссворда, он вовсе не обрадовался, что его отрывают от такого важного дела, и сообщил, что Бойетта нет.

— Он пошел на работу? — не отступал Кит.

— Нет, он в больнице. Увезли вчера вечером.

— А что случилось?

— Приступ, судороги. У парня куча проблем.

— В какую больницу?

— Я не работаю на «скорой». — С этим словами он вернулся к кроссворду, давая понять, что беседа закончена.

Кит отыскал Бойетта на третьем этаже больницы Святого Франциска. Тот лежал в палате на двоих у окна. Кровати разделяла тонкая занавеска. Поскольку Кит регулярно навещал прихожан в больнице, медсестра знала его, и он объяснил, что мистер Бойетт посещал его церковь и просил прийти. Этого было достаточно.

Бойетт не спал, ему поставили капельницу. Увидев Кита, он улыбнулся и протянул свободную правую руку для вялого рукопожатия.

— Спасибо, что пришли, пастор, — произнес он слабым хриплым голосом.

— Как ты себя чувствуешь, Тревис?

Прошло не меньше пяти секунд, прежде чем тот ответил:

— Хорошие лекарства. Мне лучше.

— Что случилось? — спросил Кит, хотя и знал ответ заранее.

Бойетт перевел взгляд на окно, хотя не мог видеть ничего, кроме серого неба. Прошло еще десять секунд.

— Когда вы ушли, пастор, я сильно перенервничал. Голова просто раскалывалась от боли. Потом я потерял сознание, и меня привезли сюда. Сказали, меня била дрожь и сотрясали судороги.

— Мне очень жаль, Тревис.

— Это ваша вина, пастор. Все из-за вас. Это вы заставили меня так нервничать.

— Мне действительно очень жаль, но не забывай, что ты сам пришел ко мне, Тревис. Тебе потребовалась моя помощь. Ты сам рассказал мне о Донти Драмме и Николь Ярбер, о которых я прежде ничего не знал. Что сделано, то сделано. Не я нашел тебя.

— Это правда. — Бойетт закрыл глаза. Дыхание его было затрудненным и прерывистым.

После долгой паузы Кит наклонился вперед и спросил почти шепотом:

— Ты не спишь, Тревис?

— Нет.

— Тогда послушай, что я скажу. У меня есть план. Рассказать какой?

— Конечно.

— Мы запишем твой рассказ на видео. Ты признаешься в том, что сделал с Николь. Объяснишь, что Донти не имел никакого отношения к ее похищению и смерти. Ты расскажешь все без утайки, Тревис. И опишешь место, где закопал тело, как можно подробнее. Тогда, если повезет, его смогут разыскать. Запись мы можем сделать прямо сейчас, в больнице. И я отошлю ее копии в Техас адвокатам Донти, прокурору, судье, полиции, в апелляционный суд, губернатору, отправлю во все местные газеты, на все телеканалы, чтобы люди были в курсе. Я воспользуюсь электронной почтой, так что адресаты получат запись через несколько минут. Потом ты дашь мне кольцо, я его сфотографирую и направлю снимки по Интернету всем, кого я уже перечислил. Само кольцо экспресс-почтой я перешлю адвокатам Донти, чтобы у них на руках имелось вещественное доказательство. Что скажешь, Тревис? Ты можешь сделать заявление, не покидая больницы.

Глаза Бойетта по-прежнему оставались закрытыми.

— Ты меня слышишь, Тревис?

В ответ он утвердительно хмыкнул.

— У нас все получится, Тревис. Но нельзя терять времени.

— Бесполезно.

— Что мы теряем? А на кону — жизнь невинного человека.

— Вчера вы обозвали меня лжецом.

— Потому что ты лгал.

— Вы проверили насчет моего ареста в Слоуне?

— Да.

— Значит, я не лгал.

— Об этом — нет. И насчет Донти Драмма тоже.

— Спасибо. А сейчас я хочу спать.

— Ну же, Тревис. Всего пятнадцать минут. Я могу сделать запись даже на свой сотовый, если хочешь.

— От вас у меня снова начинает болеть голова, пастор. Я чувствую приближение приступа. Пожалуйста, уходите и больше не возвращайтесь.

Кит поднялся и сделал глубокий вдох. Чтобы у священника не оставалось никаких сомнений, Бойетт громко повторил:

— Пожалуйста, уходите, пастор. И больше не возвращайтесь.

В кафе «Эппис» Кит и Мэтью заказали тушеную говядину. Мэтью достал из кармана несколько листков бумаги и заговорил, продолжая жевать:

— Конкретного упоминания такого правонарушения в уголовном кодексе нет, так что скорее всего тебя могут обвинить в препятствовании отправлению правосудия. Даже не думай отвозить его в Техас!

— Я разговаривал с нашим парнем. Он…

— С «нашим»? Я и не знал, что уже участвую.

— Он в больнице. Вчера привезли с приступом. Болезнь быстро прогрессирует. Он больше не испытывает желания помочь. Он псих и негодяй и, думаю, страдал безумием еще до того, как появилась опухоль.

— А зачем он приходил в церковь?

— Наверное, чтобы хоть на несколько часов вырваться из «Дома на полпути». Нет, я не должен так говорить. Я видел на его лице искреннее чувство и мимолетное желание поступить правильно. Дана разыскала сотрудника службы пробации, который осуществлял надзор за ним во время условно-досрочного освобождения в Арканзасе. Тот был немногословен, но сказал, что наш парень в тюрьме примкнул к белым расистам. Поскольку Донти Драмм чернокожий, у меня появились большие сомнения насчет сожалений Тревиса.

— Ты совсем не ешь, — сказал Мэтью, запихивая в рот очередной кусок.

— Я не голоден. Мне только что пришла в голову мысль.

— Только не говори, что собираешься в Техас. Тебя там могут просто пристрелить.

— Ладно, ладно — я не об этом. А что, если адвокату Донти Драмма позвонишь ты? Я не смог пробиться дальше секретарши. Я всего лишь простой слуга Господа, а ты — юрист и говоришь с ними на одном языке.

— И что же я ему скажу?

— Сообщишь, что у тебя есть причины считать: настоящий убийца находится здесь, в Топеке.

Мэтью дожевал кусок и, проглотив, ответил:

— Всего-то? Этот адвокат берет трубку, и я говорю ему то, о чем ты просишь, то есть ничего существенного. И это, по-твоему, поможет ему составить прошение и отсрочить казнь? Я правильно тебя понял, Кит?

— Я знаю, ты найдешь убедительные доводы.

— А как тебе такое объяснение? Этот твой псих — патологический лжец, который знает, что скоро умрет. Он решает уйти, громко хлопнув дверью, и отомстить системе, которая обошлась с ним так сурово. Он узнает об этом деле в Техасе, понимает, что тело так и не нашли, находит сайт в Интернете, выясняет детали и морочит тебе голову. Отличный сюжет! Ты представляешь, какой интерес он сразу к себе привлечет? Но его подвело здоровье. Оставь это дело, Кит. Скорее всего он просто все выдумал.

— А откуда он мог узнать про дело?

— О нем писали в газетах.

— А как он мог найти сайт в Интернете?

— Ты когда-нибудь слышал о поисковой системе «Гугл»?

— У него нет компьютера. Последние шесть лет он провел в тюрьме Лансинг. У заключенных нет доступа к Интернету. Ты сам это знаешь. Трудно представить, что было бы, получи они доступ при таком количестве свободного времени. Никакая программа не была бы в безопасности. В «Доме на полпути» компьютеров нет. Этому парню сорок четыре года, и большую часть своей сознательной жизни он провел в заключении. Скорее всего компьютеры наводят на него ужас!

— А как быть с признанием Донти? Тебя это не смущает?

— Конечно, смущает! Но если верить сайту…

— Кит, послушай, этот сайт создали адвокаты, он настолько предвзят и необъективен, что верить ему нельзя.

— А как насчет кольца?

— Это обычное кольцо, каких миллионы. Изготовить подделку не составит никакого труда.

Плечи Кита опустились, и он вдруг почувствовал, как сильно устал. Не было сил даже спорить.

— Тебе нужно отдохнуть, дружище, — посоветовал Мэтью. — И выкинь это дело из головы.

— Может, ты и прав.

— Уверен, что так. А если в четверг казнь все-таки состоится, то не принимай ее близко к сердцу. Скорее всего парень действительно виноват.

— Слова, достойные настоящего прокурора.

— И этот прокурор — твой друг.

Глава 10

29 октября 1999 года — через две недели после вынесения приговора — Донти Драмма перевезли в блок Эллис тюрьмы в Хантсвилле — маленького городка с населением тридцать пять тысяч человек, расположенного в девяноста милях от Хьюстона. После оформления ему выдали стандартный набор из двух смен белых брюк с рубашками, двух белых комбинезонов, четырех пар трусов, двух белых футболок, одной пары резиновых тапочек, одного тонкого одеяла и одной маленькой подушки. Кроме того, он получил зубную щетку, тюбик пасты, пластмассовую расческу и рулон туалетной бумаги. Его поместили в маленькую камеру, где кроме койки был унитаз и раковина из нержавейки. Он стал одним из 452 заключенных мужчин, приговоренных к смертной казни. 22 приговоренные к смерти женщины размещались в тюрьме неподалеку от Гейтсвилля, штат Техас.

Поскольку у Донти Драмма не было нарушений тюремного режима, он получил первую категорию содержания, которая предусматривала ряд льгот. Он мог работать до четырех часов в день на пошивочной фабрике, созданной для заключенных. Он мог поддерживать физическую форму, тренируясь во дворе вместе с другими заключенными. Мог раз в день принимать душ в одиночку, без сопровождающего. Мог посещать религиозные службы, ремесленничать в мастерских и повышать образовательный уровень. Донти мог получать до 75 долларов в месяц от родных и знакомых, купить телевизор, радио, письменные принадлежности и регулярно приобретать продукты в тюремной лавке. Дважды в неделю его можно было навещать. Тех, кто нарушал режим, переводили во вторую категорию содержания, тогда льгот становилось значительно меньше, а уж совсем злостных нарушителей — в третью, и они вообще лишались льгот.

Хотя Донти Драмм уже провел почти год в тюрьме округа, но атмосфера тюрьмы, где содержались смертники, привела его в шок. Кругом стоял несмолкаемый шум — включенные на полную мощность телевизоры и радиоприемники, постоянные шуточки других заключенных, окрики конвойных, шипенье и бульканье водопроводных труб, грохот открывавшихся и закрывавшихся дверей. В одном из писем он даже написал матери: «Кругом невообразимый шум. Я стараюсь не обращать на него внимания, и на какой-то час-два мне это удается, но потом кто-нибудь завопит или начнет орать песню, на него закричит охранник, и все засмеются. И так продолжается часами! Радио и телевизоры выключаются в десять часов, и тогда самые горластые начинают свой концерт. Жить в клетке как животному и так тяжело, но шум сводит меня с ума».

Но вскоре Донти выяснил, что может выносить заточение и привыкнуть к порядкам. Труднее всего было смириться с отсутствием родных и друзей. Он скучал по братьям, сестре и отцу, но от одной мысли, что его навсегда разлучили с матерью, к глазам сразу подступали слезы. Донти беззвучно плакал часами, обычно в темноте, уткнувшись в подушку.

Тюрьма для приговоренных к смертной казни — настоящий ад для серийных убийц, отличающихся особой жестокостью. Для невиновного — это жизнь в условиях постоянной душевной муки, которую нормальному человеку вынести просто невозможно.

Смертный приговор обрел для Драмма новый смысл 16 ноября, когда казнили Десмонда Дженнингса за убийство двух человек во время сорвавшейся сделки с наркотиками. На следующий день казнили Джона Лэмба, который убил коммивояжера сразу после досрочного освобождения. 18 ноября казнили Хосе Гутиэрреса за вооруженное ограбление и убийство, которое тот совершил вместе с братом. Брата казнили на пять лет раньше. Дженнингс ждал приведения приговора в исполнение четыре года, Лэмб — шестнадцать, а Гутиэррес — десять. Охранник с гордостью сообщил Донти, что в среднем приговоренные к смерти проводили здесь всего десять лет, меньше, чем в любой другой тюрьме страны. В этом Техасу не было равных.

— Но ты не переживай, — успокоил охранник Донти. — Это будут самые долгие в твоей жизни годы, причем последние. — И он рассмеялся.

Три недели спустя — 8 декабря — казнили Дэвида Лонга, зарезавшего трех женщин в пригороде Далласа. Во время суда Лонг заявил присяжным, что если его не приговорят к смертной казни, то он продолжит убивать. Жюри присяжных его услышало и сделало выводы. 9 декабря казнили Джеймса Битарда — тоже за тройное убийство. В отношении Роберта Атуорта приговор привели в исполнение всего через три года после вынесения. А на следующий день после двадцати трех лет ожидания распрощался с жизнью Сэмми Фелдер.

После казни Фелдера Донти написал Робби Флэку письмо, в котором говорилось: «Знаете, здесь все поставлено на конвейер. Семь убийств за четыре недели. Сэмми был 199-м, когда его сюда привезли, и 35-м в очереди на этот год. А на будущий у них запланировано 50. Постарайтесь что-нибудь сделать».

И без того отвратительные условия содержания постоянно ухудшались. Техасское управление уголовного судопроизводства решило перенести приведение приговора в исполнение из Хантсвилля в располагавшийся в сорока милях блок Полански неподалеку от Ливингстона. Хотя официально причины такого решения не озвучивались, оно было принято после неудачной попытки побега пяти заключенных. Четырех поймали еще на территории тюрьмы, а пятый утонул, и его труп выловили в реке. Детали произошедшего так и остались невыясненными. После этого решили усилить охрану и перевести смертников в блок Полански. Спустя четыре месяца после приезда в Хантсвилль Донти заковали в кандалы и посадили в автобус с двадцатью другими заключенными.

На новом месте его поместили в камеру без окон размером шесть на девять футов. Дверь была цельнометаллической с маленьким квадратным окошком, в которое могли заглядывать охранники. Чуть ниже имелась узкая прорезь для подноса с едой. Дверь была глухой — никаких прутьев, сквозь которые можно увидеть живую душу, — только бетон и сталь.

Администрация тюрьмы решила, что содержание заключенных в камере двадцать три часа в сутки — самый надежный способ предотвратить побеги и насилие. Любое общение заключенных исключалось. Никаких работ, церковных служб, совместного досуга — ничего, что могло бы позволить узникам общаться между собой. Телевизоры были запрещены. На один час в день Донти выводили в «дневную камеру» — маленькое закрытое помещение, чуть больше того, где он проводил остальное время суток. Предполагалось, что там он мог предаваться какому-нибудь хобби. Дважды в неделю, если позволяла погода, Донти выводили на крошечный огороженный участок с островками травы, который назывался «собачьей площадкой». В течение часа он мог смотреть на небо.

Как ни странно, но скоро Донти стало очень не хватать шума, который портил жизнь в Хантсвилле.

Через месяц пребывания в этом блоке Донти написал Робби Флэку: «Двадцать три часа в сутки я словно заперт в шкафу. Единственная возможность с кем-то переброситься словом появляется, когда охранники приносят еду, если, конечно, это можно назвать едой. Я вижу только охранников, а не тех, с кем хотел бы общаться. Меня окружают убийцы, причем убийцы настоящие, но разговаривать с ними лучше, чем с охранниками. Здесь все устроено так, чтобы жизнь казалась невыносимой. Взять хотя бы время принятия пищи. Завтрак приносят в четыре утра. Почему? Никто не знает, и никто не спрашивает. Еда такая, что даже собаки от нее шарахнутся в сторону. Обед в три часа дня. Ужин в десять вечера. Холодные яйца и белый хлеб на завтрак, иногда яблочный сок и блины. Бутерброды с ореховым маслом на обед. Иногда колбаса, причем ужасная. Похожая на резину курица и пюре быстрого приготовления на ужин. Какой-то судья однажды сказал, что мы имеем право на две тысячи двести калорий в день — не сомневаюсь, что вы это знаете, — и если на кухне чувствуют, что калорий не хватает, то добавляют белого хлеба. Всегда черствого. Вчера на обед мне дали пять кусочков белого хлеба, холодную свинину с фасолью и кусок заплесневелого сыра. Мы можем подать в суд на качество пищи? Наверняка кто-то уже подавал. Но пища — это ерунда. Как и обыски в любое время суток. Мне кажется, я могу выдержать все, Робби, но только не одиночество. Пожалуйста, сделайте что-нибудь!».

Донти впал в уныние и депрессию и спал по двенадцать часов в сутки. Чтобы хоть как-то развлечься, он стал вспоминать матчи, в которых участвовал в школе. Он представлял себя радиокомментатором, который подбадривал команду и заводил ее, неизменно возлагая основные надежды на главную звезду — Донти Драмма. Он называл всех игроков своей команды по именам, не упоминая только Джоуи Гэмбла, и придумывал имена соперникам. Двенадцать игр в десятом классе, тринадцать — в одиннадцатом, а проигрышам от команды из Маршалла в плей-офф в тюрьме не нашлось места. «Слоун уорриорз» выиграли с Донти все игры и разгромили на стадионе «Каубойз» команду «Одесса пермиан» в борьбе за первое место в подгруппе в присутствии семидесяти пяти тысяч болельщиков. Донти был признан лучшим игроком и два года подряд становился «Мистером техасский футбол», чего до него не добивался никто.

Завершив работу комментатора, Донти садился за письма. Он поставил себе целью писать по пять писем в день. Он часами читал Библию и заучивал выдержки из Священного Писания наизусть. Когда Робби подготовил толстый том материалов для очередного суда, Донти прочитал его от корки до корки. И в доказательство написал длинные благодарственные письма.

Однако через год он начал беспокоиться, что теряет память. Он стал забывать счет в играх и не мог вспомнить имена товарищей по команде. Ему уже не удавалось выдать без запинки все двадцать семь книг Нового Завета. Он находился в каком-то полузабытьи и все глубже погружался в депрессию. У него не было сил собраться с мыслями. Донти спал по шестнадцать часов в сутки и съедал только половину того, что ему приносили.

14 марта произошли два события, которые едва не лишили его рассудка. Первым было письмо от матери — три странички, испещренные знакомым почерком. Но, прочитав первую, он не нашел в себе сил добраться до конца. Донти искренне хотел сделать это и знал, что должен, но буквы расплывались перед глазами, а мозг отказывался понимать прочитанное. Через два часа ему сообщили, что Уголовный апелляционный суд Техаса утвердил его смертный приговор. Донти долго плакал, а потом вытянулся на койке и впал в оцепенение, невидяще уставившись в потолок. Он несколько часов пролежал не шевелясь и отказался от обеда. В последней игре в одиннадцатом классе в финальной серии игр против ребят из Маршалла ему на левую руку наступил, раздавив и сломав три пальца, блокирующий полузащитник весом триста фунтов. Боль была такой острой, что он едва не потерял сознание. Тренер забинтовал ему пальцы, и вскоре Донти уже снова был на поле. Вторую половину встречи он играл как сумасшедший. Боль сделала его безумным. В паузах между игровыми моментами он стойко наблюдал за свалкой нападающих, ни разу не дотронувшись до больной руки и не показав боли, от которой слезились глаза. Он нашел в себе силы проявить удивительное мужество и железную волю, позволившую продержаться до финального свистка.

Донти не помнил, с каким счетом закончилась та игра, но помнил, что тогда нашел в себе силы выстоять, и решил не сдаваться и сейчас. Он сполз с кровати и, оказавшись на полу, сделал двадцать отжиманий. Потом начал приседать и остановился, только когда в животе появилась нестерпимая резь. Затем бег на месте, пока не осталось сил поднимать ноги. Упор присев, подъем ног, опять отжимания и приседания. Мокрый от пота, Донти сел и составил расписание. Каждое утро в пять часов он будет делать комплекс упражнений на протяжении часа, причем без перерыва. В шесть тридцать напишет два письма. В семь выучит очередной отрывок из Священного Писания. И так далее. Донти поставил себе целью довести количество отжиманий и приседаний до тысячи в день. Он собирался писать по десять писем в день, причем не только родным и близким друзьям. Он решил найти новых знакомых по переписке, прочитывать по одной книге в день, спать вдвое меньше и вести дневник.

Эти цели он аккуратно оформил на листе бумаги под названием «Распорядок дня» и прикрепил к стене позади металлического зеркала. Донти нашел в себе силы строго придерживаться этого режима, начиная с самого утра. Через месяц он делал по тысяче двести отжиманий и приседаний в день, и его мышцы окрепли. Физическая нагрузка увеличила приток крови к мозгу. Чтение и письмо открыли для него новые миры. Юная девушка из Новой Зеландии написала ему письмо, и он сразу откликнулся. Ее звали Милли. Ей было пятнадцать лет, и ее родители не возражали против переписки под их контролем. Когда она прислала Донти свою маленькую фотографию, он влюбился. Вскоре он довел количество отжиманий и приседаний до двух тысяч, подстегиваемый надеждой, что когда-нибудь встретится с Милли. В его дневнике появились эротические рисунки, отражавшие мечты о том, как он с Милли отправится в путешествие по миру. Она писала ему раз в месяц, и на каждое ее письмо он отвечал минимум тремя.

Роберта Драмм решила не говорить Донти, что его отец вот-вот умрет от порока сердца. А когда во время обычного визита сообщила, что отец умер, хрупкий мир Донти снова дал трещину. Мысль, что отец не дожил до дня, когда Донти выйдет из тюрьмы полностью оправданным, оказалась слишком большим ударом. Он позволил себе нарушить строгий распорядок дня — пропустил сначала день, потом другой… Он не мог сдержать слез и дрожи в теле.

А потом его бросила Милли. Ее письма приходили примерно пятнадцатого числа каждого месяца на протяжении двух лет плюс поздравительные открытки на день рождения и Рождество. А затем по непонятной причине она перестала писать. Донти отправлял ей одно послание за другим, но все они оставались без ответа. Он обвинил тюремщиков в том, что те перехватывали его письма, и даже уговорил Робби припугнуть их. Постепенно он смирился с мыслью, что Милли его бросила, и снова погрузился в пучину депрессии, потеряв всякий интерес к чтению и физическим упражнениям. Он объявил голодовку и не ел в течение десяти дней, но это никого не трогало. Донти неделями не делал зарядку, не притрагивался к книгам, не вел дневник, а письма писал только матери и Робби. Вскоре он снова забыл счет в матчах и мог вспомнить только отдельные, самые известные строки из Священного Писания. Донти часами лежал на кровати, глядя в потолок и непрестанно бормоча:

— Господи Боже, я схожу с ума!

Зал посещений в блоке Полански представлял собой просторное помещение с множеством столов, стульев и торговых автоматов, расположенных вдоль стен. В центре — длинный ряд кабинок, разделенных стеклянными перегородками. Заключенные находились по одну сторону, посетители — по другую, общались они по телефону. Позади заключенных стояли охранники, внимательно следившие за происходящим. Три крайние кабинки с одной стороны были зарезервированы для адвокатов, которые вели переговоры с клиентами тоже по телефону.

В первые годы один вид Роберта Флэка, сидевшего за стеклом перегородки, неизменно вселял в Донти оптимизм. Робби был его адвокатом, другом, рьяным защитником, готовым восстановить справедливость. Робби яростно сражался за него и грозил адскими муками всем, кто проявлял несправедливость по отношению к его клиенту. У многих заключенных адвокаты были ужасными или вообще отсутствовали. После отклонения апелляций у них не оставалось никаких шансов на пересмотр дела. За них никто не хлопотал и не бился. Но у Донти был мистер Робби Флэк, и он знал: не проходит ни дня, чтобы адвокат не думал, как его отсюда вытащить.

Однако после восьми лет, проведенных в камере смертников, Донти потерял надежду. Он не разочаровался в Робби, а просто понял, что один адвокат ничего не может поделать с устоявшейся системой правосудия в Техасе. Если не произойдет чуда, то раскрученный маховик несправедливости неизбежно раздавит Донти. Робби объяснил, что будет бороться за него и подавать прошения до самой последней минуты, но надо быть реалистом и понимать, что шансы на успех чисто символические.

Они разговаривали по телефону, и оба были рады встрече. Робби передал привет от всей семьи Драмм. Он был у них дома вчера вечером и рассказал о последних новостях. Донти слушал с улыбкой, но говорил мало. За время заключения он разучился вести беседу и вообще сильно изменился к худшему. Чисто внешне он стал худым и сутулым и выглядел старше своих двадцати семи лет. В отношении умственного развития деградировал. Он не следил за временем и не понимал, какое было время суток, нередко пропускал еду, душ и час для досуга. Он отказывался говорить с охранниками и часто не выполнял даже самые простые приказы. Однако те относились к нему с сочувствием, понимая, что никакой угрозы он не представлял. Иногда он спал от восемнадцати до двадцати часов в сутки, а во время бодрствования не знал, чем себя занять. Он годами не давал себе никакой физической нагрузки. Перестал читать и писал по письму за одну-две недели, причем только родственникам или Робби. Письма были короткими и часто бессвязными, с огромным количеством орфографических и грамматических ошибок. Писал он так небрежно, что читать его послания не хотелось.

Доктор Кристина Гинце прочитала и проанализировала сотни писем, которые Донти написал за восемь лет пребывания в камере смертников. Она пришла к выводу, что одиночное заключение обернулось для него почти полной утратой связи с реальностью. Он был подавлен, апатичен и вял, имел явные признаки шизофрении и предрасположенности к суициду. Донти слышал голоса — в основном своего отца и футбольного тренера школьной команды. Другими словами, его мозг отказывался ему служить, и он почти превратился в безумца.

Рассказав о подготовке ходатайств и планах на предстоящие два дня, Робби представил своему подопечному доктора Гинце. Она села на место адвоката, взяла трубку и поздоровалась. Робби встал за стулом с блокнотом и ручкой в руках. Больше часа Кристина задавала вопросы о том, как обычно проходит его день, о его привычках, мечтах, мыслях и отношении к смерти. Донти удивил ее сообщением, что за время его отсидки в камере смертников было казнено 213 человек. Робби подтвердил правильность этой цифры. Но больше ничего удивительного или конкретного она не услышала. Кристина подробно расспросила его о причинах, приведших к заключению, и о том, почему его собирались казнить. Донти не знал и не понимал, чем заслужил такую участь. Да, он не сомневался, что его казнят, как уже казнили 213 человек.

Для доктора Гинце часа беседы оказалось вполне достаточно. Она передала трубку Робби, который снова занял место на стуле и стал рассказывать о предстоящей в четверг процедуре. Он сообщил Донти, что его мать собирается присутствовать на казни, и тот расстроился, начал плакать и отложил трубку, чтобы вытереть слезы. Он отказался разговаривать и, перестав плакать, скрестил руки на груди и опустил глаза в пол. Потом поднялся и направился к двери.

Остальные члены команды ждали в фургоне, и охранник, прогуливавшийся неподалеку, время от времени бросал на них взгляд. Когда Робби и доктор Гинце вернулись, Аарон махнул на прощание рукой охраннику, и все тронулись в путь. При выезде из Ливингстона они остановились в пиццерии и наскоро перекусили, а когда вернулись в фургон, зазвонил телефон. Фред Прайор сообщил, что с ним связался Джоуи Гэмбл и попросил о встрече после работы.

Глава 11

По вторникам после обеда преподобный Шредер обычно запирался в кабинете, отключал телефоны и размышлял над темой очередной проповеди. Он вспоминал последние новости, думал о том, что волновало паству, много молился и, если даже это не помогало, садился за компьютер и просматривал файлы со старыми проповедями. Когда Шредер находил тему, то быстро набрасывал план и затем писал текст. Дальше уже было проще, и до воскресенья он мог не раз прорепетировать проповедь. Не было ничего хуже, чем проснуться в среду утром и не иметь представления о том, что он будет говорить пастве в воскресенье.

Но в этот вторник все мысли Кита Шредера были заняты Тревисом Бойеттом. После обеда священник прилег поспать и, проснувшись, почувствовал, что голова по-прежнему тяжелая. Дана ушла домой, чтобы присмотреть за детьми, и Кит, послонявшись по церкви, тоже решил отправиться домой. Он собирался было заехать в больницу и навестить Бойетта, надеясь, что тот передумал, но сообразил: рассчитывать на это не стоит.

Пока Дана готовила ужин, а мальчишки делали уроки. Кит уединился в гараже. Он собирался покрасить там стены, навести в нем порядок, чтобы потом постоянно его поддерживать. Обычно ему нравилось убираться и ни о чем при этом не думать, но Бойетту удалось испортить даже эти часы. Через тридцать минут Кит сдался и, забрав ноутбук, заперся в спальне. Сайт Донти Драмма притягивал его как магнит, как толстая увлекательная книга, в которой осталось еще много непрочитанного.

С наступлением ночи, когда свет везде уже был потушен, Кит и Дана по-прежнему не могли сомкнуть глаз, размышляя, не стоит ли принять снотворного. У обоих не было сил, но сон никак не шел. Они устали от чтения материалов по делу, от обсуждения прочитанного, от переживаний за молодого чернокожего парня, о котором ничего не знали всего сутки назад. Но больше всего их мысли занимал человек, который столь неожиданно прервал размеренное течение их жизни, — Тревис Бойетт. Кит не сомневался: тот говорил правду. Дана тоже склонялась к этому мнению, но все же считала, что человеку с таким ужасным уголовным прошлым верить глупо. Они оба устали от споров.

Если Бойетт говорил правду, то были ли они единственными людьми на свете, точно знавшими, что в Техасе вот-вот казнят невиновного? Если да, то что им делать? Как следовало поступить, если Бойетт отказывался публично признать правду? А если он согласится и все расскажет, то что им предпринять? Слоун находился в четырехстах милях, и они никого там не знали. Да и как они могли знать? До вчерашнего дня Шредеры вообще не слышали об этом городке.

Вопросы так и остались открытыми, и не было никакой надежды, что удастся найти на них ответы. Супруги решили, что будут смотреть на электронные часы, и если до полуночи уснуть не удастся, то примут снотворное.

В 23.04 оба вздрогнули от неожиданного телефонного звонка. Дана включила свет: на определителе номера высветилось, что звонили из больницы Святого Франциска.

— Это он, — прошептала она.

Кит взял трубку:

— Алло!

— Извините, что звоню так поздно, пастор, — сказал Бойетт тихим и сдавленным голосом.

— Ничего страшного, Тревис. Мы еще не спим.

— Как ваша хорошенькая жена?

— Замечательно! Послушай, Тревис, я уверен, ты звонишь не просто так.

— Да, извините, пастор. Я очень хочу посмотреть на девушку еще раз. Вы понимаете, что я имею в виду?

Кит держал трубку так, чтобы Дана могла прижаться к ней ухом и тоже все слышать.

— Боюсь, что нет, Тревис, — ответил он.

— Девушку, Николь, мою малышку Никки. Мне осталось недолго жить на этом свете, пастор. Я все еще в больнице, лежу под капельницей, меня начинили лекарствами, и врачи говорят, долго я не протяну. Я уже наполовину труп, пастор, и не хочу сыграть в ящик, не посмотрев в последний раз на Никки.

— Она умерла девять лет назад.

— Верно. И я это знаю лучше других. То, как я с ней поступил, просто ужасно, и я несколько раз ездил к ней просить прощения. Я обязательно должен сделать это еще раз — просто сказать ей, как мне жаль, что так вышло. Вы понимаете, о чем я, пастор?

— Нет, Тревис, я не понимаю.

— Она все еще там, верно? Там, где я ее оставил.

— Ты сам говорил, что не уверен, где именно закопал тело.

Повисла долгая пауза, будто Тревис старался припомнить.

— Я знаю, где она, — наконец произнес он.

— Ну и отлично, Тревис! Тогда поезжай и разыщи ее. Откопай, посмотри на кости и скажи, как тебе жаль. А что потом? Тебе станет легче? А тем временем невинного человека казнят за твое преступление. Мне пришла в голову хорошая мысль, Тревис. Когда ты скажешь Николь в последний раз, что тебе очень жаль, поезжай в Слоун, найди на кладбище могилу Донти и скажи ему то же самое.

Дана нахмурилась и повернулась к мужу. Тревис снова помолчал и потом выдавил:

— Я не хочу, чтобы этот парень умирал, пастор.

— Мне трудно тебе поверить, Тревис. Ты хранил молчание целых девять лет, пока его судили, пока он сидел в тюрьме. Ты ничего не стал делать ни вчера, ни сегодня, и если ты по-прежнему будешь тянуть резину, он умрет. Время почти на исходе.

— Я не могу этому помешать.

— Но ты можешь попытаться. Можешь отправиться в Слоун и сообщить властям, где закопал тело. Ты можешь признаться в том, что сделал, показать кольцо, поднять шум. Я не сомневаюсь: пресса и телевидение тут же подхватят сенсацию. Кто знает, может, подключится судья или губернатор. Я в этом мало понимаю, Тревис, но мне кажется, будет трудно казнить Донти Драмма, если ты по телевизору заявишь, что убил Николь, действовав в одиночку.

— У меня нет машины.

— Возьми напрокат.

— У меня нет прав уже десять лет.

— Поезжай на автобусе.

— У меня нет денег на билет, пастор.

— Я дам тебе деньги. Нет. Я куплю тебе билет в один конец до Слоуна.

— А если у меня будет приступ в автобусе, и я потеряю сознание? Да меня запросто высадят в Оклахоме.

— Ты просто морочишь мне голову, Тревис.

— Вы должны отвезти меня туда. Только вы и я. Если отвезете меня, я расскажу правду о том, как все было. Я покажу, где тело. Мы можем остановить казнь, но вы должны поехать со мной.

— Но почему именно я?

— Больше некому, пастор.

— У меня есть другое предложение. Завтра утром мы вместе пойдем в городскую прокуратуру. У меня там работает друг. Ты все ему расскажешь. Может, нам удастся убедить его созвониться с прокурором в Слоуне, шефом полиции, адвокатом, не знаю с кем, может, даже с судьей. Они послушают скорее его, чем лютеранского священника, который мало смыслит в законах. Мы можем записать твое заявление на видео, переслать его техасским властям и в газеты. Как тебе такое предложение, Тревис? Ты не нарушишь условий досрочного освобождения, а у меня не будет неприятностей из-за того, что я помогаю тебе.

Дана согласно кивала. Прошло пять секунд, потом еще пять. Наконец, послышался голос Тревиса:

— Может, это и сработает, пастор. Может, это и остановит казнь, но ее тело ни за что не найдут. Место могу показать только я.

— Давай сначала остановим казнь.

— Меня выписывают завтра в девять утра.

— Я приеду, Тревис. Офис прокурора рядом с больницей.

Пять секунд. Десять секунд.

— Мне нравится ваше предложение, пастор. Давайте так и поступим.

В час ночи Дана нашла снотворное, которое отпускалось без рецепта, но оно не помогло, и через час супруги по-прежнему бодрствовали. Все их мысли занимала поездка в Техас. Они уже обсуждали ее вероятность и раньше, но перспектива их обоих так пугала, что они не решались заговорить об этом снова. Сама идея была полным абсурдом — Кит в Слоуне с рецидивистом-насильником, не вызывающим доверия, будет пытаться найти кого-нибудь, чтобы рассказать невероятную историю. И это в городе, отсчитывавшем последние часы до казни Донти! Над этой нелепой парой точно будут насмехаться, а может — не дай Бог! — пустят в ход оружие. А по возвращении в Канзас преподобного Кита Шредера могут с полным основанием обвинить в нарушении закона. Вдруг он лишится не только своего прихода, но и сана? И все из-за этого ужасного Тревиса Бойетта!

Глава 12

Утро среды. Робби уехал из офиса после полуночи, а уже через шесть часов снова был в конференц-зале, готовясь к очередному безумному дню. Ночь прошла плохо. Встреча в баре Фреда Прайора с Джоуи Гэмблом закончилась ничем. Правда, тот признался, что ему действительно звонил мистер Коффи и напоминал о наказании за лжесвидетельство.

Робби прослушал весь их разговор. Прайор, ставший за годы работы настоящим мастером по скрытым записывающим устройствам, использовал тот же микрофон и пересылал Флэку сигнал по сотовому. Качество звука было изумительным. Следя за беседой у себя в офисе, Робби выпивал в компании с Мартой Хендлер, потягивавшей виски, и предпочитавшим пиво Карлосом — помощником юриста, который следил, чтобы сигнал не исчез. Это продолжалось около двух часов: Джоуи и Фред сидели в каком-то баре на окраине Хьюстона, а сотрудники адвокатского бюро Флэка — в старом здании железнодорожного вокзала.

Через два часа Джоуи заявил, что с него хватит — в том числе и пива — и что он устал от давления, которое на него оказывается. Он не верил, что заявление, подписанное им перед самой казнью Донти Драмма, может перевесить показания, данные под присягой в суде. Джоуи отказывался признавать себя лжецом, хотя, по сути, не отрицал, что на суде говорил неправду.

— Донти не должен был признаваться в этом преступлении, — несколько раз повторил он, будто самооговор заслуживал смертной казни.

Однако Прайор не собирался оставлять его в покое ни в среду, ни в четверг. Он все еще верил, что ему удастся уговорить Джоуи, хотя времени оставалось все меньше.

В семь утра сотрудники Флэка собрались на совещание, с которого обычно начинали день. У всех был усталый вид и воспаленные глаза, но каждый понимал, что надо собраться для последнего отчаянного броска и сделать все возможное. Доктор Кристина Гинце работала всю ночь и закончила отчет. Она кратко проинформировала о результатах, пока сотрудники угощались выпечкой и кофе. Отчет составил сорок пять страниц — вряд ли в суде захотят прочесть их все, — но был шанс, что солидный объем привлечет внимание. Выводы Кристины никого не удивили, во всяком случае, никого в адвокатской конторе Флэка. Она описала проведенное обследование Донти Драмма, изучила его медицинские и психологические показатели за время, проведенное в тюрьме. Она прочитала 260 писем, написанных им за восемь с лишним лет пребывания в камере смертников. У Драмма присутствовали очевидные симптомы шизофрении, психопатии, маниакальности и депрессии, и он не понимал, что с ним происходило. Гинце снова обрушилась с критикой на систему одиночного заключения и назвала его жесточайшей пыткой.

Робби поручил Сэмми Томас оформить ходатайство, приложить к нему отчет и переслать в Остин партнерской организации. Все восемь лет судебных тяжб фирме Робби помогало некоммерческое объединение «Техасская группа юридической защиты смертников», сокращенно «Группа защиты», которая представляла интересы четверти всех заключенных, получивших смертные приговоры. «Группа защиты» занималась исключительно апелляциями по смертным приговорам, но делала это в высшей мере профессионально. В девять утра Сэмми перешлет материалы по электронной почте, а «Группа защиты» вручит их Уголовному апелляционному суду.

Поскольку до казни оставалось совсем немного времени, суд был готов быстро рассмотреть все поданные ходатайства по делу. Если прошения отклонят — а обычно именно так и случалось, — то Робби и «Группа защиты» намеревались тут же броситься в федеральный суд и сражаться там в надежде на чудо.

Робби обсудил предстоящие действия и убедился, что все знают, чем им заниматься. Карлос, отвечавший за семью Драмм, останется в Слоуне. Ему предстояло обеспечить прибытие родственников в блок Полански для последнего свидания. Робби будет находиться там для прощальной беседы с клиентом и присутствия на казни. Сэмми Томас и другой адвокат останутся в офисе для подготовки бумаг и координации действий с «Группой защиты». Помощница Бонни будет поддерживать связь с офисами губернатора и окружного прокурора.

Просьба об отсрочке приведения приговора в исполнение была уже направлена губернатору, но рассчитывать на ее удовлетворение не приходилось. Петиция Кристины Гинце тоже была готова. Если Джоуи Гэмбл не передумает, то не предвиделось и «вновь открывшихся обстоятельств», вокруг которых можно поднять шум. Совещание еще раз показало: практически все возможное уже было сделано. Напряжение постепенно спадало, сменяясь чувством безысходности и усталости. Оставалось только ждать.

Участвуя в борьбе за пост судьи в избирательной кампании 1994 года Вивиан Грейл делала упор на высокие моральные принципы, верховенство законов Божьих, увеличение тюремных сроков для преступников и, конечно, за более интенсивное использование камеры смерти в Хантсвилле. Она победила с преимуществом в тридцать голосов мудрого и опытного судью по имени Элиас Генри, выбрав несколько случаев, в которых тот осмелился проявить сострадание к подсудимым. Вивиан представила это в своих агитационных листках как потакание педофилам.

После того как стало известно о романе Вивиан с Коффи, после ее развода, отставки и позорного отъезда из Слоуна, одумавшиеся избиратели снова доверили пост судьи Элиасу Генри. Сейчас ему был восемьдесят один год, и его здоровье постоянно ухудшалось. Опасались, что он может не дотянуть до конца срока.

Судья Генри был близким другом отца Робби, который умер в 2001 году. Благодаря этой дружбе, он относился к тем немногим судьям Восточного Техаса, чье давление не подскакивало, когда Робби входил в зал заседаний. Элиас Генри являлся чуть ли не единственным судьей, которому доверял Робби. По приглашению судьи Генри Флэк пришел к нему в кабинет в девять утра в среду. Цель встречи по телефону не обсуждалась.

— Это дело меня очень беспокоит, — сказал судья Генри после обычных приветствий. В кабинете кроме них никого не было. За сорок лет тут мало что изменилось. Зал заседаний, находившийся рядом, тоже был пуст.

— Еще бы!

Они оба потянулись к бутылкам с водой, стоявшим на журнальном столике. Судья, как обычно, был в темном костюме с оранжевым галстуком. Он чувствовал себя хорошо и был серьезен.

— Я прочитал стенограммы судебных слушаний, Робби, — сказал Генри. — Начал на прошлой неделе и прочитал все, а также резюме поданных апелляций. Будучи судьей, я не могу поверить, что Вивиан Грей разрешила приобщить признание к материалам дела. Оно было получено под давлением с помощью запугивания. Это вопиющее нарушение конституционных прав.

— Да, судья. Я не стану ее защищать, но у нее не оставалось выбора. Других улик просто не было. Если бы она отказалась приобщить признание, то Коффи лишился бы главного аргумента. Не на чем было бы строить обвинение, не было бы обвиняемого, подозреваемого, ведь не было даже трупа. Донти вышел бы из тюрьмы свободным человеком, и об этом сообщили бы на первых полосах газет. Вы хорошо знаете, что судье Грейл предстояли новые выборы, а в Восточном Техасе избиратели не любят судей, которые ставят закон выше политики.

— Еще бы мне об этом не знать!

— Не сомневаясь, что признание будет фигурировать на процессе, Коффи смог организовать все остальное. Он бушевал и бесновался на процессе и сумел убедить присяжных, что Донти убийца. Он устроил настоящий спектакль с нападками на Донти и бурно реагировал при каждом упоминании имени Николь. Как там говорится, судья? Если нет фактов, замени их криком? А кричал Коффи много. Присяжные хотели ему поверить и поверили. Он победил.

— Ты сделал все, что мог, Робби.

— Наверное, нет.

— А ты уверен в его невиновности? Никаких сомнений?

— К чему этот разговор, судья? Мне кажется, сейчас не лучшее время для дискуссий.

— Просто я собираюсь позвонить губернатору и попросить об отсрочке. Может, он и прислушается… не знаю. Я не был судьей на том процессе, поскольку находился в отставке. Но мой кузен в Тексаркане перечислил на избирательную кампанию губернатора кучу денег. Шансов, конечно, мало, но что мы теряем? Что плохого в том, если казнь будет перенесена на тридцать дней?

— Ничего. А вы сомневаетесь в его вине, судья?

— Очень сильно. Я бы ни за что не принял его признания в качестве улики на суде. Отправил бы доносчика в тюрьму за лжесвидетельство. Я бы не позволил давать показания этому клоуну с бладхаундами. А тот парень… как его зовут?

— Джоуи Гэмбл.

— Верно, белый ухажер погибшей. Думаю, его показания были бы представлены присяжным, но в них так много противоречий, что они бы вряд ли кого-нибудь впечатлили. Ты отлично выразил это сам в одном из резюме по делу. Обвинительный приговор основан на ложном признании, «свидетельствах» собаки по кличке Йоги, показаниях лживого доносчика, от которых тот потом отказался, и отвергнутого любовника, обуреваемого жаждой мести. Нельзя выносить обвинительный приговор на основании такой чепухи. Судья Грейл не была беспристрастной — и мы оба знаем почему. Пол Коффи был ослеплен желанием добиться обвинительного приговора и страхом, что он ошибается. Это ужасное дело, Робби.

— Спасибо, судья. Я живу в этом ужасе девять лет.

— И это очень опасно. Вчера я встречался с двумя чернокожими адвокатами. Они хорошие ребята: ты их знаешь. Эти парни возмущены системой и боятся последствий. Они уверены, что в случае казни в Слоуне начнутся беспорядки.

— Я тоже об этом слышал.

— Что мы можем сделать, Робби? Можем ли мы остановить казнь? Я не занимаюсь защитой осужденных, приговоренных к смерти, и не в курсе, как сейчас обстоят твои дела.

— Наши возможности практически полностью исчерпаны, судья. Сейчас мы подаем ходатайство о признании Донти сумасшедшим.

— И каковы шансы?

— Почти никаких. До настоящего времени у него не замечалось никаких отклонений. Мы утверждаем, что восемь лет пребывания в камере смертников лишили его рассудка. Как вы сами знаете, апелляционные суды не склонны удовлетворять ходатайства, поданные в последнюю минуту.

— А он действительно безумен?

— У него серьезные проблемы, но, боюсь, он понимает, что происходит.

— Значит, для оптимизма нет никаких оснований.

— Я — защитник по уголовным делам, судья. Оптимизм не входит в мой арсенал.

Судья Генри, не спускавший глаз с Робби, отвернул, наконец, крышку с бутылки с водой и сделал глоток.

— Что ж, ладно. Я позвоню губернатору, — произнес он, будто это могло что-то изменить. На самом деле не могло. В офис губернатора сейчас звонили многие, в том числе и люди Робби.

— Спасибо, судья, только не возлагайте на это особых надежд. Губернатор еще ни разу не останавливал казнь. Более того, он хочет ускорить приведение смертных приговоров в исполнение. Он намеревается баллотироваться в сенат и считает голоса еще до того, как позавтракает. Он двуличный и тупой головорез, жалкий и трусливый ублюдок, которого ждет блестящее будущее в политике.

— Так ты за него не голосовал?

— Нет. Но все-таки позвоните ему.

— Я это сделаю. Через полчаса встречаюсь с Полом Коффи и обсужу с ним это. Не хочу, чтобы он узнал об этом от других. Я также переговорю с журналистами. Пусть о моем отрицательном отношении к этой казни станет известно.

— Спасибо, судья. Но почему именно сейчас? Мы могли бы поговорить об этом деле и год назад, и пять. Сейчас уже слишком поздно, чтобы как-то повлиять на ситуацию.

— Год назад ситуация была другой. Существовал шанс, что федеральный суд обжалует приговор суда первой и апелляционной инстанций или назначит новые слушания. Я не знаю, Робби. Наверное, мне следовало вмешаться раньше, но это дело не было моим. Я занимался другими.

— Понимаю, судья.

Они пожали друг другу руки, прощаясь. Робби вышел через запасной ход, чтобы не натолкнуться на какого-нибудь адвоката или клерка, желающего поболтать. Шагая по пустому коридору, он старался вспомнить, кто еще из выборных лиц Слоуна или округа Честер выступил в поддержку Донти Драмма, но кроме одного чернокожего члена муниципального совета так никого и не вспомнил.

Долгих девять лет Флэк вел борьбу в одиночку. И теперь его ждало поражение. Телефонный звонок кузена крупного спонсора избирательной кампании не предотвратит казнь в Техасе. Судебная машина здесь слишком хорошо отлажена, и остановить вращение ее жерновов не представлялось возможным.

На лужайке перед главным входом рабочие устанавливали трибуну. Несколько полицейских нервно перебрасывались словами, наблюдая за прибытием первого церковного автобуса. Из него вышли с десяток афроамериканцев и направились через лужайку мимо мемориала героям войны. Добравшись до места, они расселись на складных стульях и приготовились ждать. Митинг, или марш протеста — или как еще он там назывался, — был запланирован на полдень.

Робби предложили выступить, но он отказался, не представляя, что мог бы сказать, не распалив толпу еще больше. Он опасался обвинений в подстрекательстве и разжигании страстей — смутьянов хватало и без него.

По словам Карлоса, которому было поручено следить за реакцией общественности через Интернет, в последние дни объем трафика резко возрос, а напряжение в блогах и комментариях просто зашкаливало. Акции протеста были запланированы на четверг в Остине, Хантсвилле и Слоуне, а также в студенческих городках по меньшей мере двух техасских университетов, где учились афроамериканцы.

— Устройте им настоящий ад! — пожелал собравшимся Робби, отъезжая на машине.

Глава 13

Кит приехал в больницу пораньше и совершил традиционный обход. В больнице сейчас находилось шесть прихожан церкви Святого Марка. Он посетил всех, сказав каждому несколько утешительных слов, подержал за руки во время молитвы, а затем отправился к мистеру Бойетту, чтобы отвезти того в прокуратуру.

Однако события стали разворачиваться вовсе не так, как он рассчитывал. Мистера Бойетта в больнице уже не было. По словам медсестры, когда к нему в палату заглянули в шесть утра, его кровать была аккуратно заправлена, халат лежал возле подушки, а трубки от капельницы были аккуратно намотаны на подставку. Через час позвонили из Анкор-Хауса и сообщили, что Тревис Бойетт вернулся домой, и просили передать доктору, что с ним все в порядке. Кит отправился в Анкор-Хаус, но Бойетта там не оказалось. Смотритель сказал ему, что по средам Бойетт не работал. Никто не знал, где он и когда вернется. По дороге к церкви Святого Марка Кит пытался успокоиться, убеждая себя, что Бойетт обязательно объявится. Но потом разозлился на свою глупость, что поверил убийце, серийному насильнику и патологическому лжецу. Преподобный Шредер всегда старался найти что-то хорошее в каждом человеке, с которым знакомился и общался, но тут он вдруг с ужасом понял, что с Бойеттом проявил непростительную мягкость. Он явно переусердствовал, выказывая понимание и даже сострадание. Этот человек убил семнадцатилетнюю девушку только ради удовлетворения похоти, а теперь, судя по всему, с удовольствием наблюдал, как за его преступление казнят невиновного. Одному Богу известно, сколько других женщин он изнасиловал…

Войдя в церковь, Кит был вне себя от злости.

— Доброе утро, пастор, — радостно приветствовала его оправившаяся от простуды Шарлотт Джангер, на что Кит отреагировал почти грубо:

— Я буду в кабинете, но ни с кем меня не соединяй. Я на месте только для мужчины по имени Тревис Бойетт. Это понятно?

— Да, сэр.

Он закрыл дверь, снял пальто и позвонил Дане поделиться последними новостями.

— Значит, он снова на свободе? — спросила она.

— Да, сейчас проходит период пробации. Он отсидел свой срок и скоро снова окажется свободным человеком.

— Слава Богу, что у него опухоль!

— Что ты говоришь?!

— Извини. Мне самой стыдно. Но что дальше?

— Нам остается только ждать. Может, он еще объявится.

— Держи меня в курсе.

Кит позвонил на работу Мэтью Бернсу и сообщил, что встреча откладывается. Мэтью не проявил особого энтузиазма, узнав, что его просят встретиться с Бойеттом и записать на видео признание, но все же согласился. Он пообещал сделать звонок-другой в Техас, если действительно поверит в искренность Бойетта. Узнав, что тот исчез, он тоже огорчился.

Кит посетил сайт Донти Драмма, желая узнать последние новости, — это в последние дни вошло у него в привычку. Потом достал из шкафа папки с текстами проповедей и снова позвонил Дане, но она была занята — пила кофе с подругами.

Ровно в половине одиннадцатого Кит позвонил в адвокатское бюро Робби Флэка. Молодая женщина, ответившая на звонок, сообщила, что с мистером Флэком сейчас поговорить нельзя. Шредер сказал, что все понимает и что звонил вчера, во вторник, оставил телефоны, по которым с ним можно связаться, но никто так и не перезвонил.

— У меня есть информация по убийству Николь Ярбер, — сообщил он.

— Какого рода информация?

— Я скажу это только мистеру Флэку, — твердо ответил он.

— Я ему передам, — пообещала ему женщина не менее твердо.

— Пожалуйста, поверьте, я не какой-то ненормальный. Это очень важно!

— Да, сэр. Спасибо за звонок.

Пастор Шредер решил нарушить тайну исповеди. Это было чревато неприятными последствиями. Во-первых, Бойетт мог подать на него в суд за нанесение ущерба, но этого Кит не боялся. Опухоль головного мозга снимет все проблемы с судебной тяжбой. А если Бойетту все-таки удастся выжить, то ему еще придется доказать, что нарушение Китом тайны исповеди нанесло ему ущерб. Хотя священник и не был знаком с тонкостями системы правосудия, ему было трудно поверить, что судья или присяжные примут сторону отъявленного преступника.

Кроме того, в отношении Шредера Церковь могла применить дисциплинарные меры. Но в свете серьезности ситуации и роста либеральных настроений в синоде, он считал, что дело ограничится вынесением порицания.

— Ну и ладно! — решил он. — Я не буду молчать!

Он направил Робби Флэку электронное письмо, где рассказал о себе и подробно описал, как с ним связаться. Потом изложил подробности встречи с одним условно-досрочно освобожденным, некогда жившим в Слоуне и находившимся там во время исчезновения Николь. Этот человек был закоренелым преступником, неоднократно получавшим тюремные сроки за тяжкие преступления, и его даже арестовывали и помещали в тюрьму в Слоуне. Достоверность этого факта Кит проверил. Теперь этот человек признался в изнасиловании и убийстве Николь Ярбер и сообщил множество подробностей. Ее тело закопано в холмах к югу от Джоплина, штат Миссури, где прошло детство этого условно освобожденного. Найти тело может только он сам. Завершилось послание просьбой позвонить.

Через час Кит уехал из церкви и отправился в Анкор-Хаус. Бойетт там не объявлялся. Тогда пастор отправился в центр города и встретился за ленчем с Мэтью Бернсом. После долгих уговоров тот, наконец, сдался и, достав сотовый, позвонил в адвокатскую контору Флэка.

Кит, сидевший рядом, слышал весь разговор.

— Да, здравствуйте, меня зовут Мэтью Бернс, я помощник прокурора города Топеки, штат Канзас. Я бы хотел поговорить с мистером Робби Флэком.

Мистера Флэка не было на месте.

— У меня есть информация по делу Донти Драмма, в частности, по личности настоящего убийцы.

Мэтью оставил служебный и домашний номера телефонов и предложил секретарше зайти на официальный сайт города Топеки, найти офис окружного прокурора и удостовериться, что он тот, за кого себя выдает. Она пообещала так и сделать.

— Я не какой-то сумасшедший, поверьте! Пожалуйста, передайте мистеру Флэку, чтобы он связался со мной как можно скорее. Спасибо.

Они закончили ленч и договорились сразу сообщить друг другу, если им позвонят из Техаса. Возвращаясь обратно, Кит подумал, как хорошо иметь друга, тем более юриста, готового прийти на помощь.

К обеду центральные улицы Слоуна были перекрыты и все машины направлялись в объезд. Вокруг здания суда расположились десятки церковных автобусов и фургонов, но полицейские не стали выписывать штрафы за неправильную парковку. Они получили приказ держаться на виду, обеспечивать порядок, но ни в коем случае никого не провоцировать на активные действия. В воздухе висело напряжение и почти физически ощущалась нервозность. Большинство магазинов закрылись, а белые жители исчезли с улиц.

Толпа, состоявшая из одних чернокожих, постоянно увеличивалась. Сотни учащихся старшей школы прибывали группами, они находились в крайне возбужденном состоянии и желали заявить о своей позиции во весь голос. Рабочие с фабрик принесли с собой бутерброды и обедали прямо на лужайке перед зданием суда. Журналисты делали снимки и что-то строчили в блокнотах. Бригады телевизионщиков из Тайлера и Слоуна заняли позицию у ступенек главного входа. В четверть первого к микрофонам вышел председатель местного отделения Национальной ассоциации содействия прогрессу цветного населения мистер Оскар Беттс и, поблагодарив всех присутствующих за участие, быстро перешел к делу. Он заявил о невиновности Донти Драмма и сказал, что его казнь является не чем иным, как узаконенным линчеванием. Он заклеймил позором полицейских, обозвав их «расистами, жаждущими крови невинного человека». Он высмеял судебную систему, позволявшую жюри присяжных из одних белых выносить приговор черному. Не в силах сдержаться он воскликнул, обращаясь к толпе:

— Как может суд быть справедливым, если прокурор спит с судьей, а апелляционные суды закрывают на это глаза? Такое возможно только в Техасе!

Он обрушился на институт смертной казни, сказав, что это позор, унаследованный из прошлого инструмент мести, который не останавливает преступность, если применяется несправедливо, и от которого отказались все цивилизованные страны. Почти каждое высказывание Беттса вызывало бурю аплодисментов, и крики собравшихся становились все громче. Оскар Беттс призвал остановить безумие расправы с невиновным. Он высмеял Техасское бюро помилования и условно-досрочного освобождения. Он назвал губернатора трусом за нежелание остановить казнь. Он предупредил о волнениях, которые охватят не только Слоун и Восточный Техас, но, возможно, прокатятся по всей стране, если штат решится казнить невиновного чернокожего.

Беттс мастерски сыграл на эмоциях и завел толпу. В заключение он постарался снять напряжение и призвал не нарушать порядок и не выходить на улицы вечером ни сегодня, ни завтра.

— Насилием мы ничего не добьемся, — предупредил он. Закончив, он представил преподобного Канти — пастора Вефильской африканской методистской церкви, прихожанами которой Драммы были на протяжении более двадцати лет. Преподобный Канти начал с чтения послания от членов семьи. Они благодарили за поддержку. Они оставались твердыми в вере и молились, уповая на чудо. Роберта Драмм держалась, как могла. Она собиралась присутствовать на казни и пробыть там до самого конца. Затем преподобный попросил тишины и прочитал длинную и трогательную молитву, которая началась с выражения сострадания по отношению к родным Николь Ярбер, пережившим кошмар потери невинного ребенка. Совсем как семья Драмм. Он поблагодарил Всевышнего за дар жизни и обещание прощения всем людям. Он поблагодарил Господа за его заветы, самыми важными из которых являлись десять заповедей, включавших «Не убий». Он помолился за «других христиан», которые читают такую же Библию, но искажают ее и используют как оружие для убийства. «Прости им, Отец наш, ибо не ведают они, что творят».

Канти долго репетировал выступление и прочитал молитву медленно, делая в нужных местах паузы и не сверяясь с текстом. Толпа вторила ему и раскачивалась, дружно произнося «аминь». Эта молитва больше напоминала речь, и Канти наслаждался каждым ее моментом. Помолившись за справедливость, он перешел к молитве о мире, но не о том мире, что не приемлет насилия, а о мире, который должен установиться в обществе, где молодых афроамериканцев бросают в тюрьмы, где их казнят чаще, чем представителей других рас, где преступления, совершенные чернокожими, считаются более тяжкими, чем такие же, но совершенные белыми. Он молился за милосердие, прощение и силу. Как часто бывает со священниками, Канти слишком увлекся, и интерес собравшихся к его речи начал ослабевать, однако он снова вернул всеобщее внимание, переключившись на молитву за Донти, «нашего гонимого брата», молодого человека, которого вырвали из семьи девять лет назад и бросили в «адскую бездну», из которой ни одному человеку не удалось выбраться живым. Девять лет без семьи и друзей, девять лет взаперти, как животное в клетке. Девять лет заключения за преступление, совершенное кем-то другим…

Из окна маленькой библиотеки с книгами по праву судья Элиас Генри наблюдал за происходящим и слушал. Во время молитвы толпа внимала священнику и вела себя спокойно, но явно ощущавшееся напряжение пугало судью.

На протяжении десятилетий в Слоуне не наблюдалось особых волнений на расовой почве, и в глубине души судья считал, что в немалой степени в этом была и его заслуга. Пятьдесят лет назад, когда он только начинал как адвокат и с деньгами было совсем плохо, он подрабатывал написанием статей для популярного еженедельника «Слоун дейли ньюс», который тогда читали все. Теперь это издание выходило ежедневно, но читателей заметно поубавилось, и оно едва сводило концы с концами. В начале шестидесятых газета была одной из немногих в Восточном Техасе, открыто признававшей, что значительную часть населения составляли афроамериканцы. Элиас Генри писал об истории чернокожих, об их спортивных командах, и хотя эти статьи принимались не очень хорошо, однако открыто их не осуждали. Он в простой и доступной форме рассказал, в чем именно заключалась суть дела «Оливер Браун и другие против Совета по образованию Топеки»[15] и подверг критике школьную сегрегацию в Слоуне и округе Честер.

Благодаря растущему влиянию Элиаса и вследствие ослабления здоровья владельца газеты редакция выступила в поддержку избирательных прав афроамериканцев, а также за равенство оплаты труда и достойное жилье для чернокожих. Аргументы Генри были убедительными, доводы — вескими, и читатели постепенно осознали, что он намного умнее их. В 1966 году он купил газету и десять лет владел ею. Элиас Генри стал опытным адвокатом и авторитетным политиком, пользовавшимся заслуженным уважением. Многие белые не разделяли взглядов Элиаса, но не решались открыто бросить ему вызов. Когда школы в конце концов стали общими, а многолетняя разъяснительная работа Элиаса Генри дала плоды, сопротивление белых в Слоуне постепенно ослабло.

После избрания судьей он продал газету и спокойно, но уверенно отправлял правосудие, которое отличалось жесткостью к жестоким, строгостью к тем, кто этого заслуживал, и участием к случайно оступившимся. Поражение на выборах, когда Элиаса Генри обошла Вивиан Грей, обернулось для него нервным расстройством.

Будь он судьей, Донти Драмма ни за что бы не признали виновным. Генри бы сразу узнал об аресте. Он бы изучил признание и обстоятельства, при которых оно было сделано, и пригласил Пола Коффи на беседу с глазу на глаз в свой кабинет, где однозначно дал бы понять окружному прокурору, что дело развалится в суде. Признание было неконституционным и присяжным представлено не будет. «Продолжай искать, Коффи, потому что убийца все еще не найден».

Судья Генри смотрел на толпу, собравшуюся у здания суда. Одни чернокожие, если не считать нескольких репортеров. Кругом злые лица. Белые попрятались и не выражали сочувствия. Город был расколот, а он так надеялся, что до этого никогда не дойдет.

— Да поможет нам Бог, — пробормотал Элиас Генри.

Следующим слово взял Паломар Рид, вице-президент объединения школьников, учившийся в выпускном классе. Он начал с традиционного осуждения смертного приговора и перешел к резкой критике смертной казни, особенно в ее техасском варианте. Хотя он был довольно многословен и не так искушен в ораторском искусстве, как другие выступавшие, но толпа встретила его слова с одобрением. Вскоре Паломар доказал, что пришел не с пустыми руками. Глядя в листок бумаги, он начал называть по именам чернокожих игроков школьной футбольной команды. Те выходили к трибуне в темно-синей форме «Слоун уорриорз» и занимали место на нижних ступеньках. Когда двадцать восемь человек выстроились в ряд плечом к плечу, Паломар сделал сенсационное заявление.

— Эти игроки стоят здесь вместе, чтобы выразить солидарность с Донти Драммом, одним из воинов Слоуна,[16] африканским воином. Если жителям этого города, округа и штата все-таки удастся лишить Донти Драмма жизни завтра вечером вопреки закону и конституции, то эти воины не примут участия в игре в пятницу против Лонгвью.

В едином порыве толпа так взревела, что стекла в окнах здания суда задрожали. Паломар взглянул на игроков, и все двадцать восемь по команде стянули с себя спортивные свитеры и бросили их под ноги. Под свитерами на всех были белые футболки с портретом Донти Драмма, а ниже крупными буквами выведено: «НЕВИНОВЕН». Игроки расправили плечи и, сжав кулаки, стали стучать ими по груди. Толпа снова восторженно взревела.

— Завтра мы не придем на занятия! — закричал Паломар в микрофон. — И в пятницу тоже! Игры в пятницу не будет!

Митинг транслировался по местному телеканалу, и почти все белые прильнули к экранам телевизоров. В банках и школах, домах и офисах — везде раздавались возгласы:

— Они не могут так поступить!

— Конечно, могут! Кто им помешает?

— Они зашли слишком далеко!

— Нет, это мы зашли слишком далеко!

— Так ты считаешь, что он невиновен?

— Я не знаю. И никто не знает. В этом-то и проблема. Слишком уж много сомнений.

— Но он признался!

— Тела так и не нашли.

— А почему нельзя перенести казнь на несколько дней, дать отсрочку или как это там называется?

— Зачем?

— Чтобы дождаться конца футбольного сезона.

— Я бы предпочел, чтобы бунта не было.

— Если они поднимут бунт, то попадут под суд.

— Я бы на это не рассчитывал.

— Город вот-вот взорвется.

— Пусть их выкинут из команды.

— Да кем они себя вообразили, если хотят сорвать игру?

— У нас есть сорок белых ребят, которые могут сыграть.

— Что верно, то верно.

— Тренер обязан выкинуть смутьянов из команды.

— А если откажутся ходить в школу, то пусть их арестуют!

— Отлично! Все равно что подлить масло в огонь!

В школе тренер смотрел трансляцию в кабинете директора. Тренер был белым, директор — черным. Оба молчали.

В полицейском департаменте в трех кварталах от здания суда по Мейн-стрит шеф полиции Джо Редфорд смотрел телевизор вместе со своим заместителем. Штат полицейских насчитывал сорок человек, и тридцать из них с тревогой наблюдали за собравшимися на митинг прямо на площади.

— Казнь состоится? — спросил заместитель.

— Насколько мне известно, да, — ответил Редфорд. — Я разговаривал с Полом Коффи час назад, и он считает, что задержек не будет.

— Нам может понадобиться помощь.

— Не думаю. Ну, бросят пару камней, и все успокоится.

Пол Коффи смотрел трансляцию у себя в кабинете. Он был один, на столе перед ним лежали сандвичи и чипсы. Его офис находился в двух кварталах от здания суда, и до него доносился рев толпы, когда люди реагировали на что-то особенно бурно. Он считал такие сборища неизбежным злом в стране, дорожившей Биллем о правах. Граждане имели право собираться, если, конечно, получали разрешение, и выражать свое мнение. Те же законы, что защищали это право, охраняли и отправление правосудия. Задачей Коффи было преследовать преступников и отправлять их за решетку. А если преступление оказывалось особо тяжким, то законы штата предписывали ему обеспечить возмездие и требовать смертной казни. Так он и поступил в случае с Донти Драммом. Коффи не испытывал ни сожаления, ни сомнений, ни малейшего чувства вины из-за своего поведения на суде. Его правоту подтвердили многочисленные апелляционные суды. Десятки опытных юристов изучили каждое слово, произнесенное на судебном процессе, и утвердили приговор. Коффи не терзали муки совести. Он сожалел, что их связь с судьей Вивиан Грей обернулась для нее такими неприятностями, но никогда не сомневался в верности принятых ею решений.

Коффи скучал по ней. Их роман не выдержал скандала — она уехала и больше с ним не общалась. Его прокурорская карьера тоже скоро закончится, и он переживал, что уйдет в отставку на фоне волнений в городе. И все же казнь Драмма станет вершиной его карьеры, достойным завершающим аккордом, и жители Слоуна, во всяком случае белые, будут вспоминать о нем с благодарностью.

Завтрашний день обещал стать для него настоящим триумфом.

Сотрудники адвокатской конторы Флэка следили за ходом митинга по телевизору в конференц-зале, и после его завершения Робби ушел к себе в кабинет с недоеденным сандвичем и диетической колой. Секретарша аккуратно разложила на столе уведомления о десятке поступивших звонков. Его внимание привлекли звонки из Топеки, и он вспомнил о письме. Отложив сандвич, Робби взял трубку и набрал номер сотового преподобного Кита Шредера.

— Кита Шредера, пожалуйста, — сказал он, когда на другом конце взяли трубку.

— Это я.

— Вас беспокоит Робби Флэк, адвокат из Слоуна, штат Техас. Мне передали, что вы звонили, и, по-моему, от вас пришло электронное письмо несколько часов назад.

— Да, спасибо, что перезвонили, мистер Флэк.

— Зовите меня Робби.

— Хорошо, Робби. А я — Кит.

— Отлично, Кит. Где тело?

— В Миссури.

— Послушайте, Кит, у меня совершенно нет времени, и мне кажется, что наш разговор — это пустая его трата.

— Возможно, но я прошу лишь пять минут.

— Говорите, только быстро.

Кит рассказал о встрече с условно-досрочно освобожденным, о выяснении деталей его биографии, криминальном прошлом, состоянии здоровья — обо всем, что удалось втиснуть в пять минут.

— Судя по всему, вас не особенно смущает нарушение тайны исповеди, — заметил Робби.

— Очень смущает, но ставки слишком высоки. И я не называл вам его имени.

— Где он сейчас?

— Ночь провел в больнице, а утром выписался, и с тех пор я его не видел. Он должен быть в «Доме на полпути» не позднее шести вечера. Я поеду туда, чтобы с ним увидеться.

— Его четырежды судили за преступления на сексуальной почве?

— По меньшей мере.

— Пастор, этому человеку нельзя верить. Я ничего не могу поделать. Это пустышка! Вы должны понять, Кит, что казнь всегда привлекает людей с нездоровой психикой. На прошлой неделе мы имели дело с парой таких экземпляров. Одна — кстати, стриптизерша — утверждала, будто знает, где Николь живет сейчас, а второй — что убил ее, отправляя в сатанинский ритуал. Где тело — он не знает. Первая хотела денег, а второй — чтобы его выпустили из тюрьмы в Аризоне. Суды не обращают внимания на подобные фантазии, тем более если они всплывают в самый последний момент.

— Он утверждает, что тело закопано в холмах к югу от Джоплина, штат Миссури. Он провел там детство.

— Насколько быстро он может отыскать тело?

— Не знаю.

— Послушайте, Кит, дайте мне хоть что-нибудь, чем я мог бы воспользоваться.

— У него есть ее школьное кольцо. Я видел его, держал в руках и тщательно осмотрел. Примерно шестой размер, голубой камень. Там есть надпись «СШС 1999» и ее инициалы — «А.Н.Я».

— Это уже кое-что, Кит. Но где кольцо сейчас?

— Думаю, на цепочке у него на шее.

— А где он — вы не знаете?

— Это правда, в настоящий момент мне это неизвестно.

— Кто такой Мэтью Бернс?

— Мой друг. Он помощник прокурора.

— Послушайте, Кит, я ценю ваше участие. Вы дважды звонили, написали письмо, попросили друга связаться со мной. Большое вам спасибо. Но сейчас я очень занят и прошу меня больше не беспокоить. — Робби повесил трубку и взял сандвич.

Глава 14

Гилл Ньютон был губернатором Техаса пять лет, и хотя опросы общественного мнения свидетельствовали о неизменно высоком уровне его популярности у избирателей, сам он был недоволен этим показателем. Он являлся выходцем из Ларедо на самом юге Техаса, где вырос на ранчо, принадлежавшем его деду, который в свое время был шерифом. Гилл окончил колледж и юридический факультет, а когда не нашел работы ни в одной адвокатской фирме, устроился заместителем прокурора в Эль-Пасо. В двадцать девять лет он стал окружным прокурором, выиграв первые в своей карьере выборы. С тех пор Ньютон побеждал на всех выборах, в которых участвовал. К сорока годам он отправил в камеру смертников пять подсудимых. Уже будучи губернатором, он присутствовал на казни двух осужденных, объяснив, что считал это своим долгом, поскольку выступал обвинителем на их процессах. Хотя достоверных данных на этот счет и не существует, считается, что Ньютон — единственный губернатор Техаса, который присутствовал на казни. В интервью он заявлял, что это давало ему ощущение воздаяния по заслугам.

— Я помню жертвы, — говорил он. — Я не могу их забыть. Преступления были просто ужасными.

Ньютон никогда не упускал возможности пообщаться с журналистами.

Избиратели обожали этого наглого, шумного и вульгарного человека за его антиправительственную риторику, твердые убеждения, оскорбительные ремарки, а также за любовь к Техасу. Подавляющее большинство жителей штата полностью разделяли и его приверженность к смертной казни.

Обеспечив себе пост губернатора на второй срок, Ньютон задумался о выходе на федеральный уровень, где масштабы совершенно другие. Под стать его потенциалу.

В среду после обеда он встретился с двумя ближайшими помощниками и старыми университетскими друзьями, которые помогали ему принимать решения по всем важным и большинству второстепенных вопросов. Уэйн Уолкотт был юристом или главным советником, как значилось на официальных бланках, а Барри Рингфилд — рупором губернатора в должности директора по связями с общественностью. Для них это был самый обычный день в Остине, и они собрались в кабинете губернатора в 17.15. Сняв пиджаки и отпустив секретарш, они заперли дверь и, налив себе виски, занялись делами.

— Завтрашняя процедура с Драммом может обернуться волнениями, — начал Барри. — Черные негодуют и запланировали на завтра демонстрации по всему штату.

— Где именно?

— Ну, для начала прямо здесь, на южной лужайке возле Капитолия. По слухам, сюда вылетает на своем шикарном самолете сам епископ Иеремия Мейс, чтобы лично подлить масла в огонь.

— Мне это нравится! — сказал губернатор.

— Прошение об отсрочке казни было подано и должным образом зарегистрировано, — продолжил Уэйн, глядя в бумаги, и сделал глоток. Бурбон «Ноб-крик» девятилетней выдержки неизменно наливался в тяжелые хрустальные бокалы, украшенные гербом штата.

— Дело вызвало большой интерес, — отметил Барри. — Много звонков, писем и электронных сообщений.

— Кто звонил? — поинтересовался Ньютон.

— Обычная публика. Римский папа. Президент Франции. Два члена голландского парламента. Премьер-министр Кении, Джимми Картер, «Международная амнистия», крикун из Калифорнии, возглавляющий «Черный кокус»[17] в Вашингтоне. Много разных людей.

— Кто-нибудь особенный?

— Да нет. Окружной судья Честера Элиас Генри звонил два раза и прислал письмо по электронной почте. Он за отсрочку, утверждает, будто у него серьезные сомнения насчет вердикта присяжных. Но в самом Слоуне в основном поддерживают приговор и считают парня виновным. Мэр думает, завтра вечером в городе могут начаться волнения, и предупредил, что в этом случае обратится за помощью.

— Национальная гвардия? — спросил Ньютон.

— Вероятно, да.

— Мне это нравится!

Все трое сделали по глотку бурбона. Губернатор взглянул на Барри, который был не только рупором его взглядов, но и мозговым центром администрации. Его суждениям Гилл Ньютон безоговорочно доверял.

— У тебя есть план?

У Барри всегда был план.

— Конечно, но его воплощение потребует времени. Мне нравится идея завтрашнего митинга, особенно если преподобный Иеремия заведет собравшихся. Огромная толпа. Кругом африканцы. Все на взводе. А ты выходишь на трибуну, окидываешь всех взглядом, говоришь об отправлении правосудия в штате — обычный треп, — а потом прямо там, на ступеньках, под работающими камерами, под свист и улюлюканье толпы, когда в тебя, возможно, полетят камни, объявляешь, что отказываешься предоставить отсрочку. На это нужно решиться, но результат превзойдет все ожидания.

— Ничего себе! — воскликнул Ньютон.

Уэйн только ухмыльнулся.

— Через три часа его казнят, — продолжал он, — а главной новостью станешь ты — человек, не спасовавший перед толпой разъяренных черных. Для сведения: за тебя, губернатор, голосовало четыре процента афроамериканцев. Всего четыре процента! — Он помолчал и сделал новый глоток. — Мне тоже нравится идея Национальной гвардии. Чуть позже, но обязательно до момента казни, ты созовешь пресс-конференцию и сообщишь, что направляешь в Слоун подразделения Национальной гвардии, чтобы справиться с волнениями.

— А как там с голосами?

— Тебя поддержал семьдесят один процент, Гилл. Там тебя обожают! И ты защитишь их, послав гвардейцев.

— А Национальная гвардия — это не перебор? — спросил Уэйн. — Как бы потом нам такое не вышло боком.

— Все в наших руках. Посмотрим, как будет развиваться ситуация, и решим окончательно.

— Так и поступим, — подвел черту губернатор. — А какой-нибудь суд не собирается в последний момент тормознуть казнь?

Уэйн покопался в бумагах на столе губернатора.

— Сомневаюсь. Адвокаты Драмма подали утром прошение, в котором утверждается, что парень сошел с ума и не отдает себе отчет в происходящем. Полная чепуха! Час назад я разговаривал с Паркером из Генеральной прокуратуры, и с их стороны задержки не будет. Они дают зеленый свет.

— Будет весело! — заключил губернатор.

По просьбе — или требованию — Ривы в среду вечером ночная служба в Первой баптистской церкви была отменена. За всю историю церкви такое случалось лишь трижды: первый раз — из-за снежной бури, второй — из-за торнадо, а третий — из-за повсеместного отключения электричества. Брат Ронни не мог заставить себя назвать вещи своими именами, поэтому просто объявил, что вместо службы состоится «молельное бодрствование», которое будет проходить «в другом месте».

Они собрались в арендованном шатре, установленном на небольшом холме парка на берегу Ред-Ривер, чтобы оказаться как можно ближе к Николь. Внизу протекала река, а в сотне ярдов находилось место, которое было видно, только если уровень воды падал. Именно там нашли пропуск в спортзал и удостоверение Николь, и те, кто любил девушку, считали, что здесь она нашла свое последнее пристанище.

Каждый раз, когда Рива собиралась сюда, она обязательно уведомляла об этом все местные средства массовой информации. Но с годами журналисты потеряли к делу интерес, и она приезжала одна или с мужем, который обычно держался в тени. Обязательными днями посещений были день рождения Николь и 4 декабря, когда она исчезла. Но сегодняшнее мероприятие носило совершенно иной характер. Сегодня здесь собрались как на праздник. Программа Фордайса была представлена маленькой съемочной группой из двух человек с небольшой камерой, они два дня подряд неотрывно следовали за Ривой и усталым Уоллисом. Кроме них на мероприятии присутствовали еще две телевизионные съемочные группы и с полдюжины журналистов. Такое необычное внимание прессы вдохновило паству, и брат Ронни был приятно удивлен количеством прихожан, не поленившихся преодолеть сорок миль.

Все пропели несколько гимнов на фоне заходящего солнца, потом зажгли маленькие свечи и стали передавать их друг другу. Рива сидела на первом ряду и непрерывно плакала. Брат Ронни не мог упустить такой случай и не произнести проповедь, тем более что паства не торопилась уезжать. Он подробно осветил некоторые вопросы правосудия, подкрепляя свои слова многочисленными ссылками на Священное Писание и заветы Господа.

Диаконы прочитали молитвы, друзья Николь выступили с воспоминаниями, и даже Уоллис смог выдавить несколько слов, правда, только после того, как жена подтолкнула его локтем в бок. Брат Ронни завершил церемонию многословным призывом к состраданию, милосердию и проявлению силы. Он попросил Господа помочь Риве, Уоллису и всей их семье преодолеть тяжкое испытание — присутствие на казни.

Они вышли из шатра и торжественной процессией направились к символической усыпальнице, установленной у самой воды, и возложили цветы у белого креста. Кое-кто опустился на колени и снова помолился. Кругом было море слез.

В шесть вечера Кит вошел в Анкор-Хаус, преисполненный решимости отозвать Тревиса Бойетта в сторону и высказать ему все, что он думает. До казни оставалось ровно двадцать четыре часа, и пастор намеревался сделать все возможное, чтобы добиться отсрочки. Задача представлялась практически невыполнимой, но он по крайней мере хотел попытаться. Кит Шредер договорился с другим священником, что тот подменит его на вечерней службе в церкви Святого Марка.

Бойетт или обманывал его, или, возможно, уже умер. В течение дня Тревис так и не связался со своим куратором и больше не появлялся в Анкор-Хаусе. Это было нарушением режима, и его исчезновение вселяло тревогу. В шесть вечера он обязан возвращаться в «Дом на полпути» и не покидать его до восьми утра. Поступить иначе он мог, только получив соответствующее разрешение. В шесть часов Бойетт так и не появился. Кит прождал около часа, пока не понял: это бесполезно. За конторкой дежурил бывший заключенный по имени Руди.

— Вам бы лучше поискать его, — посоветовал он Киту.

— Даже не представляю, с чего начать, — отозвался пастор. Оставив Руди номер своего сотового, он начал с больниц. Объезжая их, он не переставал ждать звонка от дежурного и все время поглядывал по сторонам в надежде заметить нескладную фигуру прихрамывающего белого мужчины лет сорока, опирающегося на палку. Ни в одну из больниц Тревиса Бойетта не доставляли. Не было его и на автовокзале, и в барах вдоль реки. В девять вечера Кит вернулся в Анкор-Хаус и стал ждать, устроившись на стуле возле конторки.

— Он так и не появлялся, — сообщил Руди.

— И что это значит? — спросил Кит.

— Если он придет поздно, ему устроят разнос, но спустят все на тормозах, при условии, конечно, если он не пьян и не под кайфом от дури. Вот тогда дело действительно дрянь. Но если его не будет всю ночь, то запросто могут вернуть назад в клетку. Здесь шутить не станут. А что Бойетт натворил?

— Трудно сказать. Ему сложно определиться с тем, где правда, а где ложь.

— И то верно. У меня есть ваш номер. Если Бойетт появится, я позвоню.

— Спасибо. — Кит подождал еще с полчаса, а потом поехал домой.

Дана разогрела лазанью, и они поели в гостиной. Дети уже спали, а телевизор работал с выключенным звуком. Они почти не разговаривали. За последние три дня, когда в их жизнь вошел Тревис Бойетт, они оба жутко устали.

С наступлением темноты стало ясно, что никто не собирается уезжать из офиса. Работы по составлению бумаг было мало, тем более что ничего, способного спасти Донти Драмма в последний момент, не предвиделось. Решения по ходатайству о признании Донти невменяемым Техасский уголовный апелляционный суд пока не вынес. Фред Прайор по-прежнему находился в Хьюстоне и пытался вытащить Джоуи Гэмбла куда-нибудь выпить, но надежда на это таяла. Грядущая ночь могла оказаться последней в жизни Донти Драмма, и сотрудники адвокатского бюро искали друг в друге поддержки.

Карлоса послали за пиццей и пивом, и, когда он вернулся, устроили ужин за большим столом в конференц-зале. После приезда Олли Тафтона решили сыграть партию в покер. Олли был одним из немногих чернокожих адвокатов в Слоуне и близким другом Робби. Фигура Тафтона напоминала шар для боулинга, и он утверждал, что весит четыреста фунтов, хотя оставалось неясным, гордился ли он этим сам. Олли был шумным и жизнерадостным и с удовольствием предавался самым разным удовольствиям: еде, выпивке, покеру и, к сожалению, кокаину. Пару раз его чуть не лишили права заниматься адвокатской практикой, но Робби помог ему выпутаться. Олли зарабатывал на разборах автомобильных аварий, но его гонорары неизменно куда-то улетучивались. Если Олли находился в комнате, то весь шум исходил от него. Вот и сейчас он сразу взял бразды правления в свои руки: назначил Карлоса дилером, установил правила, рассказал последние неприличные анекдоты и при этом не переставал пить пиво и доедать холодную пиццу. Играть сели Марта Хендлер, которая обычно выигрывала, помощница юриста Бонни, Кристина Гинце, боявшаяся играть, но еще больше боявшаяся Олли, и выполнявший отдельные поручения Бен Шутс, подрабатывавший еще и частным сыском.

В пиджаке Шутса, висевшем на стене, имелся пистолет. У Робби в офисе было два заряженных дробовика. Аарон Рей всегда носил оружие при себе и совершал обход здания, проверяя окна и парковку. В течение дня в контору поступило несколько звонков с угрозами, и все были настороже.

Робби забрал пиво к себе в кабинет и, оставив дверь открытой, позвонил своей подруге Деде, с которой они вместе жили. Та оказалась на занятии йогой и абсолютно не переживала по поводу предстоящей казни. Они были вместе уже три года, и Робби даже стал подумывать, что у них есть шанс. Деде не проявляла практически никакого интереса к его работе, и это было огромным плюсом. Поиски большой любви уже не раз приводили его к женщинам, которые не могли смириться с тем, что жизнь с ним напоминала игру в одни ворота, ворота Робби. Нынешняя подруга была независима, и они встречались только в постели. Она была на двадцать лет моложе, и Робби по-прежнему души в ней не чаял.

Он позвонил журналисту в Остин, но не сказал ничего, что того бы заинтересовало. Потом он набрал номер судьи Элиаса Генри и поблагодарил за звонок губернатору. Они пожелали друг другу всего хорошего, и оба знали, что предстоящие двадцать четыре часа будут помнить долго. Стрелки часов на стене, казалось, замерли на десяти минутах девятого, когда вошел Аарон Рей и произнес:

— Горит Первая баптистская церковь.

Противостояние в Слоуне началось.

Глава 15

Если Киту и удалось поспать, то он этого не заметил. В последние три дня он спал мало, в самое неподходящее время и совершенно выбился из обычного графика. Когда зазвонил телефон, пастор готов был поклясться, что лежал с широко открытыми глазами. Однако Дана услышала звонок первой и толкнула его. После четвертого или пятого звонка он взял трубку.

— Слушаю, — произнес Кит, пытаясь прийти в себя, и Дана включила свет. 23.40. Они легли спать меньше часа назад.

— Привет, пастор. Это я, Тревис, — прозвучал голос.

— Привет, Тревис, — ответил Кит, и Дана потянулась за халатом. — Где ты?

— Здесь, в Топеке, в какой-то забегаловке в центре города недалеко от Анкор-Хауса. — Он говорил медленно, язык чуть заплетался.

Кит решил, что Бойетт выпил.

— Почему ты не в Анкор-Хаусе?

— Это не важно. Послушайте, пастор, я ужасно голоден. Ничего не ел с утра и сейчас сижу с чашкой кофе, потому что совсем без денег. Я просто умираю с голода. Поможете мне?

— Ты пил, Тревис?

— Пару пива. Я в порядке.

— Ты потратил деньги на пиво, а не на еду?

— Я позвонил не для того, чтобы ссориться, пастор. Как насчет ужина?

— Конечно, Тревис, но тебе надо вернуться в Анкор-Хаус. Тебя там ждут. Я разговаривал с Руди, и он сказал, что у тебя будут неприятности, но не волнуйся, еще не поздно все исправить. Давай я тебя где-нибудь покормлю и отвезу домой.

— Я не вернусь туда, пастор, так что не будем об этом. Я хочу поехать в Техас. Прямо сейчас! Я действительно хочу поехать. Я расскажу всем правду, покажу, где тело, буквально все! Мы должны спасти этого парня.

— Мы?

— А кто, пастор? Мы оба знаем правду. Если мы с вами поедем туда, то сможем остановить казнь.

— Ты хочешь, чтобы я отвез тебя в Техас прямо сейчас? — спросил Кит, глядя в глаза жене. Та решительно замотала головой.

— Больше некому, пастор. У меня есть брат в Иллинойсе, но мы не общаемся. Я мог бы позвонить своему куратору, но сомневаюсь, чтобы он захотел поехать в Техас. У меня есть пара приятелей в «Доме на полпути», но у них нет машины. Когда вся жизнь проходит в тюрьме, друзей на свободе обычно не бывает.

— Где ты сейчас, Тревис?

— Я же говорил: в забегаловке. И очень голоден.

— Где именно?

— В «Голубой луне». Знаете ее?

— Да. Закажи себе еды. Я буду через пятнадцать минут.

— Спасибо, пастор.

Кит повесил трубку и сел на край кровати рядом с женой. Несколько минут оба молчали, не желая ссориться.

— Он пьян? — наконец спросила Дана.

— Не думаю. Он, конечно, выпил, но соображает. Я не знаю.

— Что собираешься делать, Кит?

— Я оплачу ему ужин или завтрак, не знаю что, и посмотрю, не передумает ли он снова. Если нет, то у меня нет выбора: придется отвезти его в Техас.

— У тебя есть выбор, Кит. Никто не заставляет тебя доставлять этого извращенца в Техас.

— А как быть с парнем в камере смертников, Дана? Подумай о матери Донти Драмма. Сегодня она увидит своего сына в последний раз!

— Бойетт врет! Он постоянно врет!

— Может, да, а может, и нет. Подумай о том, как высоки ставки.

— Ставки? Да ты рискуешь своей работой! Своей репутацией, карьерой — всем! У нас три маленьких сына, о которых нельзя забывать!

— Я не ставлю под удар карьеру или семью, Дана. Мне могут выразить порицание, но не более того. Я знаю, что делаю.

— Ты уверен?

— Нет. — Пастор быстро скинул пижаму, надел джинсы, кроссовки и красную бейсболку.

Жена молча смотрела, как он одевался. Кит поцеловал ее в лоб и вышел.

Бойетт разглядывал большое блюдо с едой, когда Кит занял место напротив него. Посетителей в закусочной было мало — лишь несколько упитанных полицейских угощались выпечкой. Кит заказал кофе и подумал о странностях судьбы: непойманный убийца и нарушитель режима условно-досрочного освобождения с аппетитом набивает себе желудок в окружении слуг закона.

— Где ты был целый день? — спросил Кит.

— Я точно не помню, — справившись с тиком, ответил Тревис и отправил в рот огромный кусок яичницы.

— Пропал целый день! Мы же собирались записать твое признание на видео и отправить его властям и в СМИ Техаса в надежде на чудо. А ты все испортил.

— Что сделано, то сделано, пастор, и не надо к этому возвращаться. Вы отвезете меня в Техас или нет?

— Ты решил нарушить режим?

Снова тик. Глоток кофе, дрожащая рука. Казалось, у Бойетта дрожит буквально все: и голос, и кончики пальцев.

— Сейчас я меньше всего думаю о нарушении режима. Все мои мысли — о скорой смерти. И еще я переживаю за этого парня в Техасе. Я старался выкинуть его из головы, но не смог. И девушку тоже. Я должен увидеть ее перед смертью.

— Зачем?

— Я должен сказать ей, что мне очень жаль. Я причинил много горя людям, пастор, но убивал лишь однажды. — Он взглянул на полицейских и продолжил, понизив голос: — И я сам не знаю, почему так вышло. Она мне нравилась больше всех. Я хотел, чтобы она всегда была рядом, а когда понял, что это невозможно, то…

— Все ясно, Тревис. Теперь к делу. Слоун, штат Техас, находится отсюда в 400 милях по прямой, но на машине получится порядка 550, причем часть пути пройдет по узким двухполосным шоссе. Сейчас полночь, и если мы отправимся в течение часа и будем мчаться как сумасшедшие, то к полудню доберемся. До казни останется шесть часов. Есть соображения, что мы сделаем, когда приедем?

Бойетт, методично прожевавший кусок колбасы, задумался над вопросом. Похоже, нехватка времени совершенно его не волновала. Кит обратил внимание, что тот клал в рот очень маленькие куски и запивал их кофе или водой. Он не производил впечатление человека, умиравшего с голода. Еда для него была не так важна.

Сделав очередной глоток кофе, Бойетт произнес:

— Я думал, мы поедем в местную телестудию, и я там все расскажу, сделаю признание, тогда эти идиоты поймут, что убийство совершил не тот парень, и остановят казнь.

— Все так просто?

— Не знаю, пастор. Я никогда раньше такого не делал. А вы что предлагаете?

— На данном этапе найти тело гораздо важнее, чем сделать признание. Если честно, Тревис, то с учетом количества и ужасного характера твоих преступлений доверия твои слова ни у кого не вызовут. После нашей встречи в понедельник я навел кое-какие справки и выяснил: существует немало сумасшедших, которые, узнав о казни, выдают себя за убийц.

— Вы считаете меня сумасшедшим?

— Нет, не считаю. Однако не сомневаюсь, что многие в Техасе будут думать именно так и не поверят тебе.

— Но вы верите мне, пастор?

— Верю.

— Хотите яичницы с ветчиной? Все равно вам платить.

— Нет, спасибо.

Тик. Взгляд на полицейских. Бойетт приложил к вискам указательные пальцы и помассировал голову, кривясь от боли. Наконец, боль отступила. Кит посмотрел на часы.

Бойетт слегка покачал головой и сказал:

— Чтобы найти тело, требуется больше времени, пастор. Сегодня мы не успеем.

Поскольку у Кита не было никакого опыта в подобных делах, он пожал плечами и промолчал.

— Или мы едем в Техас, пастор, или я возвращаюсь в Анкор-Хаус, и пусть там меня наказывают. Выбор за вами.

— Не очень понятно, почему решение должен принимать я.

— Все очень просто: у вас есть машина, бензин, права. У меня нет ничего, кроме правды.

У Шредеров было две машины. Одометр полноприводной «субару» показывал пробег в 185 тысяч миль, и 12 тысяч миль она проехала после последней смены масла. Когда Дана возила на этой машине мальчишек по городу, пришлось вспомнить о почтенном возрасте «старушки». У второго автомобиля — «хонды-аккорд» — барахлил указатель масла, а резина на задних колесах была стертой.

— Прошу прощения, что машина грязная, — сказал Кит, ощущая неловкость, когда они усаживались.

Бойетт промолчал и поставил палку между ног.

— Пристегиваться сейчас обязательно, — сообщил пастор, вытаскивая свой ремень безопасности. Бойетт вновь не отреагировал. В наступившей тишине Кит вдруг осознал, что путешествие началось. Рядом сидел пассажир, и они оба не знали, долго ли продлится их поездка, — несколько часов или несколько дней.

Машина тронулась, и Бойетт все же пристегнулся. Они сидели, почти соприкасаясь локтями, и Кит уловил запах пива.

— Тревис, а ты вообще много пьешь?

Бойетт дышал глубоко и ровно, будто движение успокаивало его, и он чувствовал себя в безопасности в закрытой машине. Как обычно, он выдержал паузу секунд в пять, прежде чем ответить:

— Да нет, пастор, я мало пью. Мне сорок четыре года, из них больше двадцати трех прошли за решеткой, а там не было ни салунов, ни баров, ни стрип-клубов, ни круглосуточных закусочных. В тюрьме спиртного не бывает.

— Но сегодня ты выпил.

— У меня завалялась пара долларов, и я зашел в бар при гостинице и заказал пива. Там работал телевизор, и я посмотрел репортаж о казни Драмма в Техасе. Они показали его фотографию. Должен признаться, пастор, это сильно меня впечатлило. Я совсем раскис, стал каким-то жалостливым, а когда увидел его лицо, то чуть не задохнулся. Заказал еще пива и смотрел, как стрелки часов приближаются к шести. Я решил нарушить режим и поехать в Техас. Сделать, то, что следует.

Кит держал в руках сотовый.

— Мне надо позвонить жене.

— Как она?

— Все в порядке. Спасибо, что спросил.

— Она такая красивая!

— Забудь о ней! — Кит пробурчал несколько неуклюжих фраз в телефон и захлопнул его крышку. Машина быстро мчалась по безлюдным улицам Топеки. — Итак, Тревис, наш план — проделать долгий путь в Техас, где ты встретишься с властями, расскажешь всю правду и постараешься остановить казнь. Полагаю, в самом ближайшем будущем тебе придется показать властям, где тело Николь. И это, конечно, закончится твоим арестом, тебя поместят в техасскую тюрьму. Тебе предъявят обвинения в куче преступлений, и ты уже никогда не выйдешь на свободу. У нас такой план, Тревис? Мы друг друга понимаем?

Тик. Пауза.

— Да, пастор, план именно такой. Но это все не важно. Я умру к тому времени, как большое жюри вынесет приговор.

— Я не хотел ставить вопрос так.

— И не надо, мы оба это знаем, но я бы предпочел, чтобы никто в Техасе не узнал про мою опухоль. Я заслуживаю того, чтобы меня обвинили в этом убийстве. Все в порядке, пастор.

— В каком смысле «все в порядке»?

— Со мной, пастор. После того как я увижу Николь и извинюсь за то, что с ней сделал, я буду готов ко всему, включая смерть.

Кит дальше ехал молча. Ему предстояло очень долгое путешествие с этим парнем — практически плечом к плечу — часов десять или двенадцать, и он надеялся, что по прибытии в Слоун еще сохранит рассудок и не станет похожим на Бойетта.

Пастор поставил машину за «хондой» и сказал:

— Тревис, насколько я понимаю, у тебя нет ни денег, ни одежды, ничего.

Тот хмыкнул и, воздев руки, ответил:

— Я перед вами, пастор, со всем имуществом, которое нажил в этом бренном мире.

— Так я и думал. Подожди здесь. Я вернусь через пять минут. — Оставив двигатель включенным, Кит поспешил в дом.

Дана была на кухне: упаковывала сандвичи, чипсы, фрукты — все, что нашлось в доме.

— Где он? — спросила она, увидев мужа.

— Ждет в машине.

— Кит, неужели ты действительно решил поехать?

— А разве у меня есть выбор, Дана? — Он принял решение и теперь был готов к бурной сцене с женой и к риску, которым была чревата поездка. — Мы не можем сидеть, ничего не делая, если знаем, кто настоящий убийца. И этот убийца сейчас в машине.

Дана завернула очередной сандвич и сунула в маленький контейнер. Кит взял объемистую хозяйственную сумку и прошел в спальню. Для своего нового приятеля Тревиса он прихватил пару старых брюк в стиле милитари, несколько футболок, носки, нижнее белье и новую толстовку. Потом сменил свою рубашку, нацепил белый пасторский воротник, надел синий спортивный пиджак и упаковал несколько личных вещей в спортивную сумку. Вскоре он снова вернулся на кухню, где Дана стояла, облокотившись на мойку и воинственно скрестив руки на груди.

— Ты совершаешь огромную ошибку! — заявила она.

— Возможно. Но моей вины в этом нет. Это Бойетт выбрал нас.

— Нас?

— Хорошо, он выбрал меня. У него нет другой возможности добраться до Техаса, и я ему верю.

Дана выразительно возвела глаза к потолку. Кит бросил взгляд на часы на микроволновке. Он спешил, но понимал, что жене следует дать выговориться.

— Как ты можешь ему верить? — спросила она.

— Мы уже обсуждали это, Дана.

— А если тебя там арестуют?

— За что? За то, что я пытался остановить казнь невиновного? Сомневаюсь, что это считается преступлением даже в Техасе.

— А разве ты не помогаешь осужденному нарушить условия досрочного освобождения?

— Да, но это происходит в Канзасе. А в Техасе меня за это арестовать не могут.

— Ты сам в этом не уверен.

— Послушай, Дана, никто меня в Техасе не арестует. Обещаю. Меня могут пристрелить, но не арестовать.

— Это такая шутка?

— Нет, я не шучу. Ну же, Дана, постарайся взглянуть на ситуацию здраво. Я думаю, Бойетт действительно убил девушку много лет назад. Я думаю, что он спрятал тело и помнит, где именно. И я считаю, у нас есть шанс на чудо, если мы успеем туда добраться.

— А я считаю, что ты сошел с ума!

— Может, и так, но я все же попытаюсь.

— Подумай, чем ты рискуешь, Кит!

Он подошел к ней совсем близко и положил руки на плечи. Дана не пошевелилась, продолжая стоять, скрестив руки на груди.

— Дана, я никогда в жизни не совершал безрассудных поступков.

— Я знаю. И начать решил с этого, верно?

— Нет, речь идет вовсе не обо мне. Когда мы приедем, обещаю держаться в тени и не высовываться…

— …чтобы тебя не подстрелили!

— Пусть так. Я буду держаться в тени. Главное действующее лицо здесь — Бойетт, а я — лишь водитель.

— Водитель? Ты — священник, у которого есть семья!

— Вернусь к воскресенью. Я проведу в воскресенье службу, а после обеда устроим пикник. Обещаю!

Ее плечи обмякли, и руки опустились. Он крепко ее обнял и поцеловал.

— Пожалуйста, постарайся меня понять, — попросил Кит.

Дана храбро кивнула:

— Хорошо.

— Я люблю тебя.

— И я люблю тебя. Будь осторожен.

В полпервого ночи Робби разбудил звонок. Они с Деде легли меньше часа назад, и она, заснув на трезвую голову, вскочила первой и взяла трубку.

— Алло! — Послушав, Деде передала трубку Робби, который никак не мог разлепить веки.

— Кто это? — прорычал он.

— Проснись, Робби, это Фред!

Робби с трудом приходил в себя.

— Что у тебя, Фред?

Деде переместилась в изножье кровати, и Робби невольно улыбнулся, глядя на ее круглое бедро, обтянутое атласной простыней.

— Мне удалось затащить Джоуи в стриптиз-клуб. Знаешь, второй вечер подряд. Не уверен, что моя печень это выдержит, а уж его — точно нет! Короче, он напился и во всем признался! Сказал, что наврал насчет зеленого пикапа и насчет того, что видел за рулем чернокожего. Все это он выдумал! Джоуи признался, что действительно позвонил Керберу насчет Донти и девушки. Ты даже не представляешь! Он заливался слезами, как несчастный толстый ребенок, продолжал пить и пытался плакаться стриптизершам. Сказал, что в девятом и десятом классах они с Донти дружили и были настоящими футбольными звездами. Уверял, будто не сомневался, что прокуроры и судьи во всем разберутся, и не верил, что все зайдет так далеко. Он считал, что казни точно не будет, что Донти рано или поздно выпустят. А теперь, понимая, что бывшего друга вот-вот лишат жизни, он потерял покой. Думает, это его вина. Я это подтвердил. Сказал, что кровь Донти на его руках. Я его дожал! Это было нечто!

Робби уже пришел на кухню и наливал себе воды.

— Это хорошая новость, Фред, — сказал он.

— И да, и нет. Джоуи отказывается подписать аффидевит.

— Что?!

— Отказывается наотрез! Мы ушли из стриптиз-клуба и перебрались в кофейню. Я умолял его подписать письменное показание под присягой, но раз за разом натыкался на стену!

— Но почему?

— Джоуи Гэмбл не может открыто признаться в том, что солгал, из-за своей мамы и родных. У него много друзей в Слоуне. Я сделал все, что только мог, но Гэмбл отказывается!

Робби выпил стакан воды и вытер губы рукавом.

— Но ты записал признание?

— Конечно! Я уже прослушал запись и собираюсь сделать это снова. Там очень сильный фон — тебе ведь приходилось бывать в стриптиз-клубах?

— Даже не спрашивай!

— Очень громкая музыка, в основном рэп, и все такое. Но голос слышно и разобрать слова можно. Надо бы подчистить звук.

— На это нет времени.

— Ладно. Что дальше?

— Когда сможешь приехать?

— В это чудесное время суток дороги пустые. Я могу прибыть в Слоун через пять часов.

— Тогда выезжай прямо сейчас.

— Понял, босс.

Робби лежал на кровати, глядя в темный потолок и размышляя. Деде урчала во сне как котенок, которому ни до чего не было дела. Робби прислушался к ее дыханию, поражаясь, как можно до такой степени устраниться от его проблем. Он завидовал ей. Через несколько часов она проснется и начнет день с часа бикрам-йоги в натопленном помещении вместе со своими сомнительными друзьями. А он в это время будет орать по телефону.

Теперь все его надежды сводилось к одному: признанию пьяного Джоуи Гэмбла в своих грехах в минуту откровения в стриптиз-клубе. Причем признание было записано скрытым микрофоном с таким качеством, что вряд ли суд станет это слушать.

Жизнь Донти Драмма зависела от того, как за одиннадцать часов до казни отнесутся в суде к отказу от своих показаний свидетеля, не желавшего повторить все под присягой.