Призрак с улицы Советской

Глава первая

«Он плюнул…»

Я поймал себя на том, что уже минут пятнадцать тупо смотрю на эти два слова, которыми должен начинаться репортаж о блестящей работе нашей милиции по раскрытию квартирных краж. Что ж, начало, пожалуй, яркое — даже, я бы сказал, сильное, но дальше дело явно не шло. Руки мои поднялись над столом, я ударил по клавишам машинки и с удивлением увидел, что печатают они едва ли не еще более глубокомысленную фразу: «А плюнув, увидел…»

Нет, кому как, а лично мне встречи с бывшими возлюбленными особого удовольствия не доставляют. Кроме всего прочего, такие нежданчики явно вредят работе. К примеру, если бы не вчерашняя встреча с Мариной, я бы уже наверняка закончил репортаж.

И вообще такие встречи просто опасны. Хорошо, если годы внесли соответствующие коррективы и, расставшись чуть ли не врагами, вы встречаетесь, вполне дружески приветствуя друг друга. Впрочем, дружбы, по-моему, между бывшими просто быть не может. И тем не менее встреча с Мариной показалась мне дружеской. Не виделись мы лет восемь. Когда-то Марина в нашей молодежно-мужской компании носила кличку «Онест Джон». Кличка была понятна всем, кто в студенческие годы изучал военное дело на соответствующей кафедре. Нас учили, что в армии США в те далекие времена была на вооружении ракета земля-земля «Онест Джон». Марина была высокой, как бы устремленной ввысь, с фигурой, состоящей из трех ступеней, причем первую, то есть голову, украшали огненно-рыжие волосы, а земля под ногами у нее, казалось, горела. Не в том смысле, что она чего-то боялась, а скорее наоборот, глаза у всех мужиков без исключения воспламенялись при взгляде на ее ножки. Отсюда и кличка. С тех пор минули годы, я женился и благополучно живу со своей женой Асей. Слышал, что и Марина вышла замуж и родила дочь. Изменилась она мало, но эротических, как сейчас принято говорить, чувств у меня не вызвала.

— Слава, как хорошо, что мы встретились! Я последнее время часто вспоминала о тебе.

— Потрясающе! Я тоже иногда… подумывал, — попытался в тон бывшей ответить я.

— Перестань! Неужели ты ни о чем другом думать не можешь?

— Почему же? Только о другом и думаю… О том другом, избраннике Марины.

— Господи! Да повзрослей же ты наконец! Ты мне очень нужен по важному делу. По сыщицкому.

— Кого сыскать? Кто убег, исчез, пропал? Уж не…

— Ох, — вздохнула Марина. — Ну помолчи хоть минутку, не перебивай. Понимаешь, у подруги моей беда. Ты ее не знаешь. Это Ирина — жена отца Евгения, священника Свято-Троицкой церкви. У нее несчастье с сыном. Стал уходить из дома, пропадает сутками. Сегодня зашла к ней, она в слезах. Третий день Юра не приходит домой. В милиции говорят поставим на учет, но пока розыск объявлять не будем, поскольку такие случаи с парнем уже бывали. Послушай, Слава…

— Во-первых, в данном случае лучше всего действительно обратиться в милицию, а во-вторых, Марина, ты не по адресу. Я уже в розыске не работаю… Уволился. Работаю в газете, специализирующейся на уголовщине. Так и называется «Беспредел криминала». Поэтому… я не знаю, чем могу помочь.

— Ужасно! Ужасно! Представляешь, Ирина еще плюс ко всему ждет ребенка. И такое потрясение! Но ведь у тебя остались знакомые, связи…

— Остались, конечно, но все очень хлипко. Сколько лет парню?

— Шестнадцать! Ну, пожалуйста, Слава, ну не ради чего-то там, а просто из человечности… Сделай что-нибудь!

— Адреса каких-нибудь друзей, школьных товарищей знаешь?

Марина сказала, что узнает и вечером позвонит мне.

— Подумаю, что можно сделать, — сказал я, и мы попрощались. Вот и судите сами. Дружеская это была встреча или какая другая.

Но дело не в этом. Из розыска я действительно ушел и не совсем по своей воле. Как-то после двух бессонных суток во время операции по задержанию трех подонков, взявших в заложники десять студентов техникума, я вздремнул на полчаса в аудитории того же техникума двумя этажами ниже террористов. Проснулся я уже без табельного оружия. После операции мне не только объявили взыскание, но собирались на некоторое время перевести в райотдел на канцелярскую работу. Оно, конечно, в райотделе и «канцелярская работа» — название чисто условное, особенно для розыскника. Но я взбрыкнул и подал рапорт. Уволился, походил без работы, думал пойти охранником в банк, но расхотелось. Устроился в газету.

Встреча с Мариной отнюдь не вдохновила меня на подвиги. Подростки то и дело убегают из дому и очень часто из благополучных семей. Но времени у меня было много, я только что сдал материал в редакцию и подумал, что отказывать в посильной помощи хорошим людям — грех. Вечером позвонила Марина, сказала, что Юра не вернулся. Родители сходят с ума. У школьных товарищей его нет, и никто из них не знает, где он, или не хотят говорить.

— Я тебе дам пару адресов его друзей. Может, ты сумеешь с ними как-то по-другому поговорить. Официально, что ли, как сыщик. Кстати, для своей газеты материал о подростковой преступности сделаешь.

— Давай адреса, хотя вряд ли на основании визитов к рядовым гражданам можно сделать материал о преступности.

Марина продиктовала два адреса в Купчине, на Будапештской.

Мы попрощались.

Утром я появился в редакции около десяти. Выпил традиционную чашку чая. Потрепался с девчонками, просмотрел стопку свежей информации на столе у главного. Ничего особенного. Все как обычно: драки, уличные грабежи, квартирные кражи… Впрочем… убийство сторожа Свято-Троицкой церкви, ограбление. Из церкви вынесены три иконы, из них одна в серебряном окладе с драгоценными, полудрагоценными камнями, церковная утварь: серебряный дискос, серебряный позолоченный изнутри потир, серебряная позолоченная ложица, серебряное паникадило.

Я прочел информацию дважды, попросил секретаршу Анну Петровну, или просто Нюрочку, зарегистрировать материал за мной и засел за телефон.

Марина еще ничего не знала, поохала и сказала, что немедленно едет к Ирине. Потом я позвонил знакомому оперу Генке Смолину в горпрокуратуру и хотя он всячески отнекивался, договорился, что встречусь с ним и некоторую информацию он даст.

Гена сидел в глубоком раздумье над столом. Перед ним лежал небольшой листок бумаги.

— Увлекаешься дедукцией? — спросил я.

— Увлечешься тут, — хмуро пробормотал Гена. — Дражайшая супружница считает, что именно я должен изобрести ту комбинацию, с помощью которой потребности семьи будут удовлетворены по крайней мере в течение двух ближайших дней, оставшихся до гипотетической получки.

— Могу дать в долг, — в порыве великодушия ляпнул я.

— Взятка?

— Ни в коем разе. Получил нежданчик в виде гонорара из городской газеты. Негусто, но могу поделиться.

— Ладно, обойдусь… А впрочем, если полета дашь на пару дней, не откажусь.

Я успел уже проклянуть свое великодушие, но назад ходу не было.

Гена взял розовую бумажку, и мы еще немного поболтали о тяготах и мерзостях жизни, потом я спросил, что же произошло в Свято-Троицкой церкви.

— Сам знаешь, кражи из церквей случаются, не то, чтобы часто, но бывают, — сказал Гена. — На мне две висят. Сейчас вот третья. Но убийств не было ни разу. Один раз в церковь проникли через дверь центрального входа. Пьяный сторож спал, не слышал, как взломали замки. Во втором случае церковь до недавнего времени была складом. В стене была прорублена ниша и сделан помост для подъезда грузовиков. Сторож опять же спал, хотя пьяным не был. Складское окно, заделанное щитом из досок, открыли, сторожа оглушили, связали, вынесли двенадцать икон. И вот третья кража. Здесь все тоже довольно просто. Решетка на одном из алтарных окон была вынута заранее. Работали, очевидно, две или три ночи. Правда, за алтарной частью церкви расположен пустырь, так что риск быть увиденным был невелик. Что касается сторожей, то опять-таки все трое в свое дежурство спали пьяным сном.

— А в двух церквах, что раньше ограбили, кроме икон, ничего не брали?

— Там все ценности церковные были в сейфе. Свято-Троицкая недавно открылась, сейф еще приобрести не успели. Утварь хранилась в шкафчике под замком.

— И что же думает доблестный розыск?

— Тайна следствия. Тебе для газеты знать не обязательно.

— А я, может, провожу частное журналистское расследование. Слушай, Гена, не в службу, а в дружбу, дай наводку. В это дело замешаны мои знакомые. Отца Евгения жаль опять же. Хочу помочь.

— Ничего особенного сказать не могу. Вот разве что есть у меня на примете мужичок. В недавнем прошлом домушник. Сейчас говорит, что завязал по причине пьянства. После первой кражи завелись у него деньжата. Собутыльники говорят, бабкину иконку в антиквариат сдал. Но я так мыслю: нынче антиквары даже за старые доски много не дадут. Потому как иконы в лавку сдают лохи. Максимум шестьдесят тысяч, если стоящая. И выставлять ее на продажу не станут, а пустят черным ходом за бугор. Да и сомнения у меня есть насчет его крутого пьянства. Выставляется больше. Кликуха его нынешняя Домовой. Адресок тоже имеется. Но ведь на хату к нему не пойдешь. Если здоровье позволяет, попробуй в пьяных компаниях с ним сойтись.

Глава вторая

В корпорацию алкашей войти непросто. Своих они всех знают, а чужака стараются выставить и забыть.

Я ходил на пьяные углы у метро «Звездная» четыре дня. Одежка на мне была соответствующая. Не так чтобы очень обтерханная, но и не щегольская. По легенде переехал сюда в коммуналку, в меньшую “комнатку, получив приплату три лимона. Для страховки на улице Орджоникидзе у меня действительно была комнатка в трехкомнатной квартире, которую на пару недель уступил мне приятель. Туда я, естественно, собутыльников не водил и сам старался бывать редко, только чтобы соседи приметили и при случае могли рассказать во дворе или в магазине о «тихом алкаше», который загнал свою комнату в центре, а деньги, бедняга, пропил.

К тому моменту, когда утром на пятый день моего «запоя» к нам подвалил щупленький шустроглазый мужичок, я уже вполне освоился с новой ролью. Мельком глянув на подошедшего, я вытащил пачку «Примы», закурил, закашлялся, выругался.

— У кого что есть? — осведомился мужичок. — Могу добавить.

Все помолчали. Я знал, что у двоих мужичков из пяти есть заначки. Они у алкашей частенько бывают, но берегутся «на потом», когда особенно худо станет.

— Молодой! Слух прошел, что у тебя капусты, как грязи. Чего жмешься?

— Было, да сплыло, — хмуро ответил я.

— А вот чегой-то не верю я, — продолжал мужичок. — Совсем недавно кантуешься здесь и три лимона успел просадить?

— Да тебе-то что за дело? Я ж тебя не трогаю. Поставить хочешь — пожалуйста. Но меньше чем за стакан «Охты» исповедаться не стану.

— Ладно, — вдруг смилостивился мужичок. — Выставлю я вам, паразитам, пузырь. — И достал из потрепанного кожаного портфеля бутылку.

Мне стало муторно. И чего я ввязался в это дело? Зачем мне это нужно? Сейчас вся моя затея казалась бредовой. Какая может быть связь между этими опустившимися людьми и семьей отца Евгения? И какого черта я издеваюсь над самим собой?

Тем временем мужичок налил в грязный стакан, подал мне. Под его внимательным взглядом я, давясь, выпил.

— Мне-то плесни, Домовой! Я ж тебе вчера ставил, — попросил опухший тип по кличке Халявщик.

— Хо-хо! Ты ставил! Тебе вчера Писатель полпузыря выставил, а ты мне на полтора пальца оставил.

Писателем здесь звали человека, который в молодости уговорил какого-то редактора за шестьдесят процентов гонорара переписать и выпустить его воспоминания о фронтовом детстве. С тех пор прошло уже больше двадцати лет. И как это существо с полностью разрушенным организмом все еще продолжает бродить по земле, было абсолютно непонятно.

— А впрочем, держи, я человек не жадный. — Плеснув Халявщику и остальным членам братства, Домовой спросил у меня: — Небось маловато на опохмелку?

— Мало, не много, — туманно ответил я.

— А мы сейчас еще сообразим. Молодой, тебя как звать-то?

— Слава.

— Вот что, Славик, пойдем-ка мы с тобой от этой пустой кумпании.

— А зачем? Мне и тут не дует.

— Пошли, пошли. У меня пузырек есть, — прошептал Домовой мне в ухо, — а поить их всех я не собираюсь.

Мы встали и, провожаемые тупыми взглядами алкашей, направились к выходу с рынка.

Домовой привел меня к себе в небольшую однокомнатную квартирку на «Звездной».

— Удивляешься? Правильно делаешь. Объяснить я тебе могу все очень просто. Пару раз я тебя на здешних пьяных углах видел. Не похож ты на алкаша. Парень здоровый, ведешь себя не по-нашему. Вот я и подумал, что пить ты стал недавно. А кем был до этого, вопрос.

— До этого и во время этого ментом был. За пьянку и выгнали.

— Во! Я так и подумал. Глаз — алмаз. Ежели в натуре — мент, так здесь тебе делать нечего, алкаши люди опасные только для самих себя. Значит, скорее всего, мент в прошлом. Ай да я, ай да Леха, на два метра в землю вижу, почище Кашпировского.

— А тебе-то от меня что за корысть?

— Корысть небольшая есть. А ты и впрямь хату загнал?

— Загнал, но деньги все пропить не успел, два лимона из трех кто-то из дружков спер.

— Пустой, значит, теперь?

— Пустой.

— Рыбак рыбака! Корешами будем.

— Да какой тебе интерес-то во мне? Что-то я в толк не возьму.

— А это мы со временем уточним.

— Учти, Домовой, я в криминал не полезу. Менты своего враз замочат, коли на чем застукают.

— Да какой криминал, что ты! Я ж сам давно завязал. Теперь без всякого криминала можно капусту стричь. И между прочим разного цвета.

— Не крути, Домовой. За так просто ты бы меня к себе не зазвал.

— Ну ладно, чего уж ты так-то? Я, видишь, вроде как торговым агентом заделался. Кое-какой товар у людишек беру — другим передаю. Ты еще силушку-то не подрастерял, будешь со мной ходить на всякий случай.

— Шестеркой, что ли?

— Зачем? — обиделся Домовой. — Напарником будешь. Задача твоя простая. Во-первых, ежели залетные какие не поймут, с кем дело имеют, вразумишь. А главное — смотреть будешь, не крутится ли вокруг тех людишек, куда в гости ходить будем, кто из ментов.

— Да ты что? Откуда же я их всех знаю?

— А и знать не обязательно. Если что, у меня нюх на вашего брата. Твоя задача такого человечка охмурить, будто ты меня уже пасешь, и других, мол, не надо.

— Ох, крутила ты, Домовой! Врёшь ведь и не икаешь!

— Вру, не вру, работа простенькая, капусту иметь будешь, только пить разрешу в выходные и отгулы, понял? — И Домовой захихикал. — А теперь можешь еще стаканчик пропустить и домой — баиньки. Завтра в восемь утра — ко мне. — И Домовой к моему великому удивлению вынул из буфета бутылку подмигивающего Распутина. Я выпил, отвернулся, сглотнул две нейтрализующие таблетки. Потом встал, слегка пошатнулся и сказал:

— Ладно, Домовой, за мной не заржавеет.

И я пошел тяжелой нетвердой походкой долго и упорно пьющего человека к выходу.

В своем временном пристанище на Орджоникидзе я постарался все обдумать. Спрашивается, с какой стати Домовой выбрал меня? Почему из нескольких десятков «своих» алкашей выдернул нового человека? Выходило, что нужен я ему временно для какого-то внезапно подвернувшегося дела. Искать долго было некогда. Это — вывод первый. Второй — Домовой часто использует местных алкашей для незначительных делишек, конечно, не самых опустившихся. Желательно начинающих, но уже крепко увязнувших. Но вполне возможно, что я ему показался подозрительным. Хочет проверить в деле, и тогда он скорее всего замешан в чем-то крупном.

Глава третья

На следующее утро, придав себе перед зеркалом в прихожей соответствующий вид — «человек с похмелья и не в духе», — я явился к Домовому.

Он встретил меня одетый, коротко бросил: «Пошли» и, перекинув через плечо спортивную сумку, вышел на лестницу.

— Хоть бы налил полстакана, — заикнулся я, поддерживая имидж.

— С утра не пьем, — отрезал Домовой.

На метро мы доехали до площади Александра Невского. Домовой подошел к гостинице «Москва», передал мне сумку.

— Поднимешься на четвертый этаж. Номер 421. Постучишься: два коротких, два длинных. Сразу входи, дверь будет открыта. В номере отдашь мужику иностранного вида сумку — получишь кошелек, на руке его носят, с ремешком, пидераской зовется. Все.

— Ты же говорил, без криминала. Не пойду, — уперся я.

— Пойдешь, — прошипел мой «шеф». — И криминала тут никакого нет, понял! Свободный бизнес! Совместное предприятие.

— Не пойду!

— Ну, волчина, связался я с тобой! Как выйдешь, стакан получишь! Ступай. И не перечь мне!

Я вошел в гостиницу. Охранник мельком глянул на меня и отвернулся. Я нажал кнопку лифта. На четвертом этаже на ручке нужного мне номера висела табличка: «Просьба не беспокоить».

Я постучал как было велено. Войти не успел. Дверь открылась, на пороге стоял мужик самого заштатного вида. Иностранного в нем было столько же, сколько во мне от представителя племени банту.

— Проходи, — сказал «иностранец».

В номере он взял у меня сумку, открыл ее, увидел то же, что и я в лифте: три иконы, по моему разумению XIX века, закрыл, вынул из ящика стола сумочку «пидераску», протянул мне.

— Видал! И всех делов! — встретил меня Домовой. — Сейчас поедем ко мне, а хочешь, бери бутылку, пей сам, один! Кто при капусте — тот свободу ценит! — Домовой протянул мне десятитысячную бумажку. Потом снисходительно хлопнул меня по спине. — Ладно уж! Угощаю! Но в первый и последний раз! У меня принцип: заработал — пей на свои!

По дороге домой мы прихватили пару бутылок, две пачки пельменей и колбасы.

В метро Домовой беспрерывно болтал.

— И заметь, Славик, никакого криминала. Поехал я в гости к тетке старушке в Псковскую губернию, привез от нее пару иконок, передал человечку. И всем польза. А человечек тот, может, иконную лавку откроет. Опять же польза! И ему, и народу православному.

Несмотря на мои нейтрализующие таблетки, за пару часов сидения в квартире Домового на Звездной, я не то чтобы опьянел, но изрядно отупел. Реальность воспринималась тяжело, звуки голосов гостей за столом шли как бы сквозь вату. Поэтому я был несказанно рад, когда Домовой объявил пьянку законченной, абсолютно бесцеремонно заявив:

— Все, мужики, кончай базар! Разойдись!

Алкаши молча встали, побрели на улицу. Я, изобразив чрезмерную перегрузку, пробормотал:

— Ладно, мужики, я пошел. — И, вяло махнув рукой, отвалил в сторону.

Усевшись во дворике, за линией кустов, я стал ждать и пытался размышлять.

Юра до сих пор дома не появился. Милиция, как обычно в таких случаях, проводит рутинные мероприятия, устраивая облавы на предполагаемые наркопритоны, одновременно имея в виду свои плановые профилактические мероприятия.

Мать пытается уговорить мужа обратиться в частный сыск. В городе действительно есть пара контор, кроме всего прочего занимающихся розыском детей.

Я, в свою очередь, надеюсь, что если сегодня — завтра не найду Юру, то Евграф Акимович Стрельцов, после первого опыта сотрудничества с частным сыском время от времени берущийся за то или иное дело, согласится возглавить следствие, говоря официальным языком. Кроме того, любопытно, поверил мне Домовой или не поверил? Коли поверил, то я, пожалуй, продолжу «сотрудничество» с ним, даже после того, как доставлю Юру домой, поскольку мой инстинкт розыскника показывает, что дела Домового попахивают весьма дурно, а я, хоть и не работаю в розыске, не могу остановиться, если нападаю на след. Поработаю, а там и передам все розыску. Если дело будет того стоить, конечно. Я не жадный! Пользуйтесь результатами работы великого сыщика!

Размечтавшись, я чуть было не прозевал Домового. Он вышел, остановился у парадной, не спеша вынул сигарету, закурил, спокойно огляделся и направился на улицу Ленсовета. Сел в первый вагон 29-го трамвая. Я успел вскочить во второй.

Вышел он на Московском проспекте у «Зенита», пересек проспект и исчез за дверью кафе «Роза ветров».

Я входить в кафе не рискнул. Пожалел, что нет напарника.

Вышел Домовой минут через пятнадцать, снова пошел на переход к трамваю. Обратно мне с ним было ехать ни к чему, и я решил заглянуть в кафе. Здешний халдей по кличке Хват был моим давним знакомым. Годика три тому назад я помог ему избежать отсидки и получить «условно» ценой весьма важной для сыска информации. С тех пор я пару раз обращался к нему за помощью, но не злоупотреблял.

Хват был на месте, мы поприветствовали друг друга, я взял банку «коки», оглядел зал. Когда Хват услужливо наливал мне воду в высокий бокал, я спросил, с кем Домовой балакал.

— За вторым столиком от входа, тощий, прыщавый. Здесь Майклом кличут, — ответил всезнающий Хват.

Я не спеша выпил коку, расплатился, вышел и стал ждать. Майкл появился довольно скоро… Через плечо у него висела спортивная сумка, шел он уверенно, не оглядываясь. По Гастелло дошел до улицы Ленсовета и свернул налево к Парку Победы. Неподалеку от улицы Фрунзе свернул во двор и исчез в парадной. Двор был большой, зеленый. Я уселся на скамеечку у песочницы. Однако на этот раз, прождав минут пятнадцать, я решил, что сидеть дальше бесполезно и надумал позвонить все тому же Гене Смолину. Описав Майкла, я спросил, чем замечателен сей субъект и стоит ли его ждать по данному адресу.

— Насчет ждать, не знаю, — ответил Гена. — Живет он вовсе в Автово. Адрес, который ты назвал, для нас новый. Но известен Майкл тем, что если приходит куда-нибудь в гости, то надолго. Держим его на примете по подозрению в снабжении юнцов наркотиками. Пойман, правда, ни разу не был.

Попрощавшись, я позвонил Дьяконовым, узнал, что Юры пока нет, попытался утешить мать и, озлобившись, обругал себя «бесчувственным пентюхом», «бездарью». После такого грубого с собой обращения я еще позвонил Евграфу Акимычу.

— Поезжай домой и проспись, коли злобишься, — сказал сыщик. — На себя злобиться — последнее дело!

И я, чувствуя на душе великую смуту, поехал домой, решив, что и впрямь после моих питейных подвигов следует проспаться.

Если бы мы оба знали, как были не правы!

Глава четвертая

Майкла ждали давно. Их было шестеро. В эту квартиру он привел их накануне. Настя — изящная девушка с распущенными черными волосами, которую в компании звали циркачкой, — год назад она поступала в цирковое училище, но не прошла по конкурсу, — нервно ходила по комнате, время от времени выглядывая в окно. Иногда она останавливалась и говорила:

— У кого-то осталась заначка. Не может быть, чтобы не было. Мальчики, колитесь!

Кроме четырех парней, здесь была еще одна девушка — Валька-Эйфория, но Циркачка ее в расчет не брала. Они вместе еще утром разделили пополам последнюю дозу.

— Отстань наконец, — вяло огрызнулся Серый. — Без тебя тошно. — Он лежал на ковре, который вчера вечером они сняли со стены. Здесь же на ковре лежали еще двое парней, бездумно глядя в потолок: Васька-Сыч и Длинный, которого никто не называл по имени. Собственно, именами здесь вообще никто не интересовался. Возможно, что и Сыч вовсе не был Васей, а Валька-Эйфория — Валентиной. Только Циркачку действительно в нормальной жизни звали Настей. В кресле, вытянувшись, с закрытыми глазами полулежал Юра Дьяконов, который в компании получил кличку Попович. В отличие от остальных, Юра думал не только о приходе Майкла, но о том страшном, что только что произошло у него в жизни. Несколько дней тому назад он ушел из дома. Вернуться уже не мог. Ведь он предал отца. Стыд, страх, нет, не страх — ужас терзали его. Сердце временами, казалось, готово было выскочить из груди. Глотать было трудно, горло пересохло, слюна казалась вязкой, как смола. Почти полгода тому назад его впервые уговорили попробовать выкурить папироску с планом. Он ничего не почувствовал и в следующий раз смело курил с парнями анашу. Его «проняло» с третьего раза. «Видно — перекурил», — подумал он тогда. Его вырвало и долго трясло, пока парни не уговорили «похмелиться». Он выкурил еще одну «дозу» и после этого не отставал от остальных. Иногда в их компании появлялись взрослые, которые, как он вскоре заметил, выделяют его из остальных. Помело и Майкл подчеркнуто уважительно обращались к нему только по имени и никогда не называли Поповичем. Часто его угощали бесплатно, добродушно посмеиваясь и приговаривая: «Такой важняк, как ты, всегда в почете. Рассчитаешься как-нибудь». Ему льстила показная избранность, он все чаще оставался в компаниях на ночь. А потом появилась Настя… Ради нее Юра готов был на все. Впрочем, в любви Насти к нему Юра часто сомневался. Иногда ему казалось, что она подсмеивается над ним, над его наивностью, над религиозностью, один раз в сердцах даже «мамкиным сынком» и «сосунком» назвала, но отлепиться от нее Юра не мог и даже, случалось, просил взрослых благодетелей давать ей порошок бесплатно, зачитывая долг ему. Как он будет рассчитываться, Юра не задумывался. Во-первых, ему казалось, что не так уж много он и задолжал, а во-вторых, был уверен, что родители всегда дадут нужную сумму, если он «нажмет» на них. Настя первая в их компании «села на иглу» и говорила, что «кайф» получает такой, какого они от «травы» никогда не получат. Юра боялся за нее, но надеялся, что все образуется само собой. Он мучался от страха за нее и за себя, терзался ревностью. Особенно врезался ему в память случай, когда он увидел, что Настя целуется с Длинным. Он тогда подбежал, схватил ее за руку, закричал что-то обидное, унизительное. Но Циркачка вырвала руку, усмехнулась и сказала:

— Мальчик, кто вы? Я вас не знаю! — И снова обняла Длинного. Юра бросился на длинного с кулаками, получил мощный удар в лицо и очнулся на кушетке. Вся компания уже «кайфовала». Он ушел, целую неделю не выходил из дома. Сказался больным. Потом как-то на улице по пути из школы встретил его Майкл, радостно приветствовал, спросил, почему не появляется, и, предупреждая ответ, сказал, что Длинный, мол, свое получил, а Циркачка только и ждет его одного, Юру — Поповича.

Юра поверил, пришел к Насте и все вроде пошло по-прежнему. Но через пару недель Майкл спросил, когда он думает рассчитаться. Оказывается, задолжал он за все это время в рублях лимон двести тысяч, а в зеленых всего-навсего три сотни. Юра поначалу испугался, потом подумал и решился: принес из храма, где служил отец, икону, пожертвованную кем-то из прихожан. Но Майкл посмеялся, сказал: «Это, конечно, хорошо, но на долг не тянет». Потом дал ему дозу порошка и как бы мельком заметил: «Ты, Юрок, весь долг отдашь легко. Тебе надо с двумя моими хорошими корешами ночью попасть в церковь и показать им, что там ценного. И весь долг списан». Юра, хотя и под кайфом был, испугался, но когда к нему подсела Настя и, обняв, зашептала что-то нежное, решил, что и впрямь нет ничего страшного в том, что из церкви исчезнет две — три иконы. «Это ведь ради нас с Настей. Рассчитаюсь, и уйдем от них вместе». Тем более что Майкл, будто угадав его мысли, сказал: «Убытка от этого никакого не будет отцу твоему. Церковь все возместит. А ты будешь вольной птицей. Такому правильному парню с этой компанией не по пути. Вот сделаешь дело, и уходи от них. И Настасью забирай».

Мужики, с которыми пошел Юра «на дело», были незнакомые. Они влезли в церковь через оконце в алтарной части. Юра показал им две самые дорогие иконы. Но один из них отодрал замок от шкафчика, где хранилась церковная утварь и, отмахнувшись от Юры, который помертвел при виде такого святотатства, вынул и сложил в рюкзак дискос и чашу.

Самое страшное случилось потом. Проснулся сторож, заглянул в алтарь и даже попятился: «Юра, ты что здесь…» Но закончить фразу не успел. Один из налетчиков ударил его кастетом, потом добил ножом.

Юра не помнил, как они вылезли из церкви, как он оказался у Насти…

И вот теперь ему уже было все равно. Когда Майкл похвалил его за смелость и пообещал, что он все забудет, как только получит кубик «коктейля» в вену, Юра промолчал, тупо подумав: «Может, оно и к лучшему. Умру от наркоты — всем легче будет…»

Теперь они ждали Майкла.

Наконец раздался условный звонок в дверь.

— Принес? — нервно спросила Циркачка, едва открыв дверь.

— А как же! — усмехнулся Майкл. — Что бы вы, скоты безмозглые, без меня делали?

На оскорбление никто не реагировал. Все напряженно ждали.

— Кто вмазывать будет? — осведомился Майкл. — Или сами?

— Я! — вызвалась Валька-Эйфория. И, ухмыльнувшись, добавила: — Я люблю колоть.

— Первым ему! — приказал Майкл, показав на Юру.

— Почему мне? — вдруг испугался тот.

— Потому что в первый раз! — жестко ответил Майкл. — Да к тому же тебе и Циркачке «коктейль», остальным «химку».

Валька-Эйфория действительно колола хорошо. Юра обнажил руку, она перетянула ее ремнем повыше локтя.

Сначала Юра ничего не почувствовал и хотел было уже обругать Майкла за обман, но вдруг понял, что ему не хочется не только ругаться, но и вообще разговаривать. Он засмеялся, когда почувствовал, что рука его почему-то ничего не весит и он может сколько угодно держать ее на весу. И, оказывается, тяжелая хрустальная пепельница тоже ничего не весит.

— Ну-ну, без фокусов! — предупредил Майкл, внимательно следивший за ним. А Юра вовсе и не хотел бросать ее. Ему просто стало смешно. И лицо Майкла, и беспомощные позы приятелей — все казалось таким смешным, что он стал хохотать и не мог остановиться. Майкл наклонился, спросил:

— Можешь перестать?

— Могу, — ответил Юра, давясь смехом.

Но скоро и впрямь перестал хохотать, наслаждаясь тем, как вдруг стены стали быстро менять окраску, становясь то синими, то ярко-красными, то зелеными, потом в углах вдруг стали появляться заманчивые уютные красочные пещерки, куда он все бежал и бежал…

В одиннадцать часов вечера Майкл, который один оставался трезвым, подошел к нему, похлопал по щекам. Когда Юра открыл глаза, он заставил его выпить четверть стакана водки, чтобы перебить действие наркотика.

— А теперь собирайся, пойдешь домой! — строго приказал он.

— Никуда я отсюда не пойду, — попытался протестовать Юра.

— Пойдешь! — Майкл поднял его и, крепко держа под руку, вывел на улицу. Не отпуская, довел его до трамвайной остановки и втолкнул в вагон 29-го маршрута. Посмотрел вслед, усмехнулся и сказал: — Давай, мальчуган, действуй дальше самостоятельно.

В вагоне Юра таращился в окно, потом вдруг уснул. Растолкал его какой-то сердобольный мужик на площади Тургенева, сказав, что трамвай идет в парк. Юра, покачиваясь, вышел из вагона, подошел к тротуару, сделал еще пару шагов и вдруг упал.

Скоро подъехал патрульный газик. Милиционеры хотели отправить его в вытрезвитель, но старший вдруг сказал, присмотревшись: «Что-то мне в этом сосунке не нравится. Давай, вызывай „скорую”». «Скорой», конечно, поблизости не оказалось, тогда парни погрузили Юру в газик.

В отделении Юра немного очухался, но с удивлением обнаружил, что ничего не помнит: где был, с кем, что делал, помнит только, кто он и где раньше жил. А что происходит сейчас — не понимает.

— Как звать? — спросил дежурный. — Имя как?

— Юра.

— А фамилия?

— Ди…к…ноф, — едва выдавил он.

— Как? Отчетливее.

— Дьяконов.

— Дьяконов? Юрий Дьяконов. — И, обращаясь к сержанту, сказал: — Посмотри-ка ориентировку, одну из последних. Вроде там есть такая фамилия.

Действительно, подросток Юра Дьяконов шестнадцати лет разыскивался родителями.

Еще через час Юра был дома. Дежурный напутствовал отца Евгения. Парень, судя по всему, попал к наркоманам. Нам ничего не говорит. Ни адреса, ни имен. Но на руке свежий след от иглы. Если вам что скажет, свяжитесь с нами. Для него же лучше, если мы его компанию маленько тряхнем.

Дома Юра тоже отказался говорить.

На следующий день отец Евгений, по совету Марины — приятельницы жены, матушки Ирины, позвонил Вячеславу Батогову.

Глава пятая

Осадок от разговора с отцом Евгением у меня остался довольно неприятный. Во-первых, я не совсем понял, что от меня требуется. На просьбу отца Евгения разыскать компанию, в которой бывает Юра, я, как мне кажется, вполне резонно заметил, что ловить наркоманов не имеет смысла, а лечить их — обязанность врачей.

Мне показалось, что отец Евгений просил меня заняться приятелями Юры главным образом в связи с подозрением их в причастности к ограблению храма.

Но в отличие от него, мне казалась мало вероятной версия причастности малолеток к ограблению, да еще и к убийству.

В общем, расстались мы довольно сухо, хотя я и туманно пообещал «что-нибудь предпринять…»

Эта самая туманность как раз и была мне самому противна.

В таком настроении я практически бесцельно проболтался день в редакции, твердо решив на следующий день вплотную заняться Домовым, Майклом и компанией.

Но утром, в одиннадцатом часу, когда я с отвращением разглядывал себя в зеркале, решая, достаточно ли хорош, чтобы предстать перед «друзьями от Звездной», позвонил Евграф Акимович.

— Отец Евгений не твой подопечный? — спросил мой бывший глубоко уважаемый шеф без обычных приветствий и привычного сарказма.

— Не то чтобы, но… — ответил я и, почувствовав, что ерничество почему-то сейчас не уместно, поинтересовался: — А что случилось?

— Задержан гражданин Дьяконов Евгений Владимирович по подозрению в убийстве ювелира Новикова Семена Осиповича, — сухо констатировал Акимыч.

Я ошеломленно помолчал, потом выдавил:

— Где?

— На месте преступления, а именно на квартире вышеозначенного гражданина Новикова, по улице Большой Пушкарской.

— Постойте, Евграф Акимыч! — взмолился я. — Во-первых, этого не может быть, во-вторых, вы-то как оказались в этом деле?

— С минувшей ночи. Исключительно по просьбе попросившей меня супруги отца Евгения по линии частного сыска. В общем, Славик, давай, приезжай, дело серьезное.

— Но хоть чуть-чуть подробнее, Евграф Акимыч!

— Ну вот, подробности ему давай, понимаешь. Вернувшись из гостей, гражданка Новикова застала у себя в квартире незнакомого мужчину. На полу в гостиной лежал ее муж, убитый выстрелом в упор.

Гражданка Новикова, не растерявшись, выскочила из квартиры, захлопнула дверь и стала звать на помощь. Соседи пытались узнать, в чем дело, однако Новикова лишь кричала, что нужно немедленно вызвать милицию и что у нее в доме убийца. Последний, кстати, даже не попытался выбраться из квартиры. Прибывшая бригада установила личность неизвестного. Сам понимаешь — им был Дьяконов… Все бы ничего, но в кармане у отца Евгения оказалась записка, написанная сыном. Текст следующий: «Папа, дискос и чаша у ювелира. Он живет на Большой Пушкарской. Прости меня, но я не виноват. Я должен уйти. Мне стыдно».

Записку отец Евгений нашел вечером в комнате сына, на столе. Юры не было. Как он ушел, никто не видел. Дальше — домысливай!

Я помолчал, чувствуя, что постепенно моя растерянность стала уступать место бешенству и, что еще хуже — ненависти. Откуда она взялась, почему появилась и к кому, я еще толком не понимал.

— Еду, Евграф Акимыч!

Глава шестая

Но я поехал не к Евграфу Акимовичу. Предполагая, что мои ближайшие действия повлекут за собой некоторые материальные издержки, я зашел в ближайший к дому пункт и продал сто баксов, которые берег на черный день. Очевидно, он настал. Потом тормознул частника и через пятнадцать минут был на Звездной. В дверь квартиры Домового я позвонил, нежно нажав на пупочку звонка. Но когда дверь открылась, я шваркнул ее ногой, потом, не дав хозяину выговорить ни слова, так «приветил», по выражению Стрельцова, хозяина, что тот влетел головой в комнату, причем его шлепанцы остались в прихожей, а ноги, некоторое время повисев в воздухе, опустились на пороге.

Не давая опомниться, я рванул Домового за ворот, второй рукой сжав горло. По мере того как глаза моего «босса» вылезали из орбит, я не без удовольствия наблюдал, как выражение изумления сменялось у него на лице сначала страхом, потом — ужасом смерти.

Когда он захрипел и начал пускать пузыри, я ослабил хватку и сказал, вернее, выплюнул из себя:

— Кто на попа наезжает? Где его пацан? Говори, падла, сейчас кончу твою паршивую жизненку. — Я снова сжал ему глотку и снова слегка отпустил.

— Не знаю, — прохрипел Домовой. — Мальчонку Майкл пасет, а кто за ним — не знаю.

— Врешь, падла! — Я отпустил шею Домового, но тут же врезал в поддых, а когда он согнулся пополам, коленом слегка поддал снизу, потом снова схватил за ворот и опять сжал горло. — Будешь говорить?

— Мент поганый, — прохрипел Домовой. За что, естественно, еще получил… Потом я посадил обмякшего Домового на стул и закончил:

— Чтоб ты знал, падла! Я в ментовской не служу, с отцом Евгением дружу лично — это раз. Если с пацаном что случится, тебе с твоими корефанами не жить — это два. И никто не знает, что я на тебя вышел, — это три. Так что сдохнешь здесь, никто искать меня не будет. Колись, мудила!

Очевидно, увидев в моих глазах нечто такое, что всерьез могло подействовать на любого гада вроде него, Домовой сказал:

— Пацан на хазе, там вся ихняя компания.

— Адрес?

Домовой сказал адрес.

— Майкл там же?

— Не. Он им только ширево приносит… — Домовой замолчал.

— Да что же ты меня в грех-то вводишь, — возмутился я и попал ему кулаком в глаз. — Колись дальше!

— Не знаю я, кто за ним стоит. Я по телефону приказы получаю. Кликуху авторитета знаю: Зомби. Только это такой важняк, что тебе до него не добраться, а он тебя из-под земли достанет!

— Церковь твои шестерки делали?

— Какую? — попытался утвердиться Домовой.

— А такую, падла! — я слегка ему добавил. — Где сторожа примочили!

— Ну, мои алкаши! Их уже нет. Разбежались. А вот пацан, которого ты ищешь, с ними был! Понял? Павлик Морозов, бля!

— Где сейчас Майкл?

— А хрен его знает! Может, в «Розе» сидит, может, у себя в дому отсиживается.

— Давай последнее. Кто ювелира мочил?

— А вот этого уж точно не знаю. Ювелиру товар велел передать Зомби. Блюдо это и кубок ювелир должен был распилить. Покупатель — иностранец, ему распиленное легче вывозить. Я и передал. Что дальше было — не знаю.

— Пошли! — И, взяв Домового за шиворот, я поднял его со стула, встряхнул. Он надел башмаки, спросил:

— Куда едем-то?

— К Майклу для начала, там видно будет. — Перед выходом я еще разок отключил его и быстро обшарил квартиру. Ствол нашелся в тумбочке у койки. Лежал почти открыто, только в газету завернут был. Так что, когда Домовой очухался, я просто продемонстрировал ему его же собственность и сказал: — Веди себя спокойно. На улице чтоб без фокусов!

Мы вышли, я снова поймал тачку, через пять минут мы уже входили в «Розу». Майкл был там к моему величайшему облегчению. Мы подошли к его столику. Согласно моей инструкции, полученной в машине, Домовой сказал:

— Выйдем, Майкл, дело есть!

Подонок, с изумлением взглянув на лицо Домового, перевел вопросительный взгляд на меня, но поскольку я молчал, поднялся и пошел за нами.

Мы отошли от кабака, зашли в ближайшую подворотню.

— Где пацан поповский? — спросил я, одновременно на несколько секунд показав ему ствол.

— Да в чем дело-то? — спросил Майкл. — Я все как велели сделал!

— Скажи ему, — злорадно ухмыльнулся Домовой. — Проверка на вшивость!

— Здесь он, на Ленсовета. Хата пока не засвечена, чего другую искать?

— Пошли! — приказал я.

В доме, рядом с которым я недавно был, мы поднялись на третий этаж. Майкл открыл дверь своим ключом.

Всей компании, о которой говорил Домовой, здесь не было. На полу на ковре лежали парень, очевидно, Юра, и девушка. Казалось, оба спали. Но, услышав нас, девчонка подняла голову, посмотрела бессмысленным взглядом, засмеялась, сказала:

— Мужиков-то сколько! — и снова отключилась.

Я подошел к телефону.

— Ты что? — перепугался Майкл. — Я же все как надо… Он не договорил. Ненависть душила меня. Положив трубку, я прыгнул к нему и, пока он лежал, набрал номер 51-го отделения. Дежурного я не знал, но назвавшись опером из горпрокуратуры, приказал срочно прислать патрульную машину.

Домовой, до сих пор безучастно взиравший на происходившее, встрепенулся.

— А говорил, не мент! У, погань, все равно, не сегодня — завтра найду тебя. — И он бросился к двери.

Я успел подставить ногу, он грохнулся. Я подошел, ударил ребром ладони по шее, одновременно подумав, что за такое самоуправство в былые времена, когда я был розыскником, по головке бы не погладили.

Прибыл патруль. Я коротко обрисовал ситуацию, мы погрузили всех действующих лиц драмы в «газон». В отделении долго рассматривали мое редакционное удостоверение, дежурный хотел было отправить в камеру и меня со всеми вместе, но я уговорил его позвонить в прокуратуру. Когда со мной утряслось, я брякнул Евграфу Акимовичу, потом Гене Смолину и сел ждать. Первой приехала машина «скорой», увезла Юру с Настей, как ее назвал Майкл, в больницу на Обводный.

Потом прибыл Евграф Акимович, и мы взялись за допрос Домового с Майклом. Естественно, не обошлось без звонков «по инстанции» и получения разрешения. В процессе допроса приехал Смолин со следователем из горпрокуратуры.

Общими усилиями мы выяснили, что ни Майкл, ни Домовой исполнителей убийства ювелира не знают, что убит он был за то, что не отдал дискос и чашу предыдущим посланникам Зомби, сославшись на то, что отдал вещи знакомому на хранение, поскольку ему показалось, что за ним ходят менты.

Подставить отца Евгения опять же велел Зомби. Майкл ночью выманил Юру из дома условным свистом. Благо, жила семья Дьяконовых на первом этаже. Он же, Майкл, посоветовал Юре написать записку: услугу оказывал. Вещи, мол, священные, пусть папаша заберет их у ювелира. Потом Майкл с Юрой приехал на Ленсовета, где уже была Настя. Оба они получили дозу «коктейля» и еще одну про запас, когда очнутся.

Ни Майкл, ни Домовой о Зомби не знали практически ничего, но Майкл назвал человека предположительно с ним связанного: Рафаил Онучин — санитар в морге одного из роддомов.

Евграф Акимович попросил у следователя разрешения подключиться к делу от частного сыска. Тот согласился. В общем, сплошной «цырлих-манирлих». Мне от всего этого стала тошно. Моя ненависть осталась неудовлетворенной. Да и вообще я нюхом чуял, что дело гораздо серьезнее и многим людям еще угрожает опасность.

Глава седьмая

Рафаил Онучин, по кличке Лапоть, в этот день ничего толком мне рассказать не мог. Состояние «тяжелого алкогольного опьянения», как выражаются врачи, не позволило. Главврач больницы из уважения к прессе распорядился принести его личное дело из кадров. Там тоже ничего особенного не было. Зачислен на работу санитаром более четырех месяцев назад. Был в заключении, отсидел два года за злостное хулиганство.

— Людей не хватает катастрофически, — как бы оправдываясь, сказал главврач.

На что я ответил, что, мол, конечно не хватает и что отсидка за хулиганство еще не повод, чтобы не брать человека на работу.

На вопрос, зачем журналисту понадобился санитар, ответил, что провожу частное журналистское расследование по случаям кражи личных вещей после смерти больных.

— Ну, такое у нас невозможно, — решительно сказал врач. — Да и где возможно — не знаю.

— Все в нынешней жизни возможно, — сказал я. — Хотя допускаю, что у вас этого никогда не было. А с Онучиным просто хотел поговорить, узнать, если такое возможно, то как именно осуществляется. Может, он что слышал от своих коллег из других больниц. — Я понимал зыбкость моей легенды, но лучше на скорую руку не мог ничего придумать.

На следующий день Лапоть не работал, и я отправился к нему домой. Жил он в глубине проходных дворов в огромной коммуналке на Невском. Адрес, естественно, узнал в больнице.

Соседи показали мне его комнату. Она оказалась незапертой. Хозяина, тем не менее, дома не было.

— А он никогда не закрывает, — сказала женщина, моя провожатая. — У него и брать-то нечего. Пьянь, одно слово.

Мне показалось сомнительным, что у такого крутого и я бы даже сказал таинственно-мистического типа, как Зомби, мог быть в приближенных опустившийся алкаш, но спросил, когда он появляется дома и где его можно найти. Может, где поблизости в пивнухе?

— Да зачем он вам? — поинтересовалась женщина.

— Мне сказали, что комнату свою он собирается продавать, — ответил я.

— Хорошо бы, — сказала провожатая, — да только сомневаюсь я. Жить-то ему негде.

— Это его проблемы! — сказал я. — Так где же он может быть?

— Да вот неподалеку за углом пивная. Небось там или рядом болтается.

Лапоть действительно сидел в пивной. Меня он не узнал.

— Привет, кореш! — сказал я, присаживаясь к его столику.

— И чтой-то я в тебя такой влюбленный, хоть и не встречал никогда в жизни, — отозвался Лапоть.

— Встречал. От Домового тебе привет!

— Домового знаю, в зоне вместе кантовались. А тебя не припомню.

— Вчера у тебя на работе был. Только ты был в отключке. Разговор есть.

— А ты попробуй жмуриков покидай сутками!

— Может, чего покрепче пива возьмем? — предложил я. — Для разговора.

— Ставишь — не откажусь.

После первого стакана Лапоть малость оживился. Оживились и соседи по столику, предвкушая дармовую выпивку за счет лоха. Но я обманул их надежды. После выпитой бутылки взял Онучина за локоть и напомнил: «Пошли, Лапоть. Я же сказал, разговор есть». Он покорно пошел за мной.

В комнате я достал еще одну купленную в пивной бутылку, но разливать не стал.

— Делу время, потехе час, как говорит наш любимый шеф, он же Зомби, — сказал я. — Давай сначала о делах!

Лапоть быстро глянул на меня, сначала будто даже протрезвел, потом вдруг стал совсем пьяненьким.

— Ты чего какими-то иностранными словами выражаешься, — пробормотал он. — Наливай лучше.

— Да нет, вначале ты мне все о Зомби выложишь. — Я вынул и положил на стол рядом с собой ствол. — Моему шефу не в цвет, что Зомби нам дорогу перебегает, понял? Я ведь тебе не зря привет от Домового передал. Кончился Домовой. И тебе сейчас конец придет, коли не скажешь, где сейчас твой придурок босс и чем занимается.

— Да ты что? — непритворно ужаснулся Лапоть. — Разве ж я знаю. Зомби ко мне гонца присылает, когда чего нужно. Я для него нуль без палочки. Раз только и видел.

— И что же ему от тебя-то нужно?

— Когда чего, — уклонился от ответа Лапоть. — Подай, принеси.

— Конкретнее, Лапоть, конкретнее. — И я приподнял со стола пушку.

— Ну, бывает, что в командировку пошлет. Раз в Москву ездил, пакет какой-то передавал приятелю его. По этому поводу аж пять дней не пил, — добавил он гордо.

— Кому передавал и какое последнее поручение? Давай быстро, засиделись мы с тобой.

— Передавал Лыкову Юрию Владимировичу, так он назвался. В каком-то институте научном. А последнее… Онучин замялся, но видя, что я снова взял со стола пистолет, быстро закончил: — Жмурика отвозил за город, чтобы, так сказать, предать земле.

— Когда?

— С неделю тому назад. Сопровождающий сказал, помер в одночасье алкаш, что помогал им. Все.

Я оставил ему бутылку и ушел.

Глава восьмая

Десять дней я не мог выйти на гонца, о котором говорил Лапоть, хотя к поискам подключился Гена Смолин с товарищами.

За это время Евграф Акимович поговорил с отцом Евгением, посоветовал ему отправить куда-нибудь в деревню Юру после выписки. Отец Евгений сказал, что, к счастью, у них есть родственники под Самарой. Жена отца Евгения, матушка Ирина, после нервного потрясения легла в больницу на сохранение, хотя врачи сказали, что положение серьезное и велика вероятность выкидыша.

Смолин со следователем, взяв в оборот Онучина, нашли место захоронения трупа, который ему велено было закопать. Покойный оказался гражданином Безруковым Ильей Александровичем, проживавшим неподалеку от Домового. Последний признался, что именно Безруков участвовал в грабеже Троицкой церкви, но кто его убил и при каких обстоятельствах — не знал, во всяком случае, по его утверждению. Второй участник грабежа не был найден, но тоже скорее всего, по моему убеждению, был убит. Алкаши — люди ненадежные на предмет болтовни. А Зомби, судя по всему, тварь сверхосторожная.

Наконец один из оперов Смолина в наркопритоне на проспекте Ветеранов набрел на парня, который во время ломки не выдержал и признался, что как-то его приводил к типу по кличке Зомби знакомый торговец наркотой. Было это недели две тому назад. Торговца кличут Большой Джек, а квартира, куда его приводили, находится на Петроградской, недалеко от Большой Пушкарской.

Но и этот след оказался пустым. Торговца, конечно, нашли и квартиру, где он встречался с Зомби, установили. Вот только в квартире той жили люди, слыхом не слыхивавшие ни о каких зомби, но уезжавшие в отпуск к родственникам под Москву. Очевидно, преступники использовали как явочные квартиры, хозяева которых временно отсутствовали.

Я тоже за это время объездил весь город, подключил всех своих бывших агентов, переданных по наследству моему преемнику. Кое-кто слыхал кличку, один сказал, что Зомби этот вроде и впрямь, по слухам, ходившим в криминальных кругах, похож на зомби: худой, страшный, вроде болен какой-то неизлечимой болезнью.

Единственный плюс этих дней — я снова получил от «Честертона» частного сыскного агентства, машину в свое распоряжение.

На тринадцатый день мне позвонил Евграф Акимович, попросил приехать. К нему должен был прийти Дьяконов.

Отца Евгения трудно было узнать. Еще недавно спокойный и уравновешенный, он выглядел разбитым и больным. Руки у него заметно тряслись, глаза лихорадочно блестели.

— Не пойму, что со мной происходит, — стал он рассказывать. — Службу вести не могу, начинаю читать Писание во время литургии, буквы расплываются. Смешно сказать, «Отче наш» намедни вспомнить не мог. Сны снятся ужасные: будто Юра подсыпает мне в чай какой-то белый порошок. На родного сына грешу. Да и нет его.

— У врача были, отец Евгений? — спросил я.

— Был. Стал спрашивать, не пью ли я, не употребляю ли сильнодействующих лекарств, снотворного, транквилизаторы. А я до визита к нему и не знал, что такое успокаивающие таблетки. Он выписал, но мне стало еще хуже…

— Он помолчал, потом добавил: — Недавно мне показалось, что в трапезной чтец наш что-то над моим стаканом колдовал… Он последнее время обедать первый приходит… Да тоже как-то страшно о человеке плохо подумать… Скорее всего показалось мне… Совсем, как это молодежь говорит, «крыша поехала».

— Вот что, отец Евгений! Вы пока скажитесь больным, не ходите в храм. Можете?

— Могу вообще-то. Нас трое священников служат. Но ведь я не только настоятель, я же еще и администратор.

— Сейчас важнее выяснить, что с вами происходит, — настаивал Евграф Акимович. — Вы отдохните дома, а мы попробуем выяснить, может, и впрямь кто-то хочет убедить и вас, и окружающих, и начальство ваше, что вы на почве личных переживаний стали маленько того…

Во время этого разговора у меня снова начался приступ то ли бешенства тихого, то ли ненависти… Чуял я, что на этот раз подбираюсь к самому ядрышку всего происходящего. А Акимыч тем временем спросил:

— А как супруга ваша себя чувствует?

— Тоже неважно. Врач лечащий в разговоре со мной темнит, прямо ничего не говорит. Но успокаивает: постараемся, мол, сделаем все возможное.

Чтеца пробросили по учетам. Отсидка была. За продажу иностранцам краденых икон.

Утром перед литургией я был в Троицкой церкви. Чтеца, Николаева Константина Ивановича, я нашел быстро. Подойдя к нему, просто и ясно сказал:

— Сегодня вы в службе участвовать не будете, Константин Иванович!

— Что? А вы кто такой? — возмутился чтец.

— Я оперуполномоченный прокуратуры Батогов Вячеслав Андреевич. Прошу вас пройти со мной.

— Но служба… Да и потом, с какой стати мне с вами идти?

— Не устраивайте дебош в святой церкви! — строго сказал я. — Сейчас мы предупредим настоятеля.

— А его нет, — быстро сказал Николаев. — Он заболел.

— Значит, скажем священнику, который его заменяет.

Чтец замолчал. Я сказал отцу Владимиру, который служил литургию, что увожу Николаева и, возможно, надолго. Отец Владимир удивился, но вопросов задавать не стал.

Мы вышли, я усадил чтеца на заднее сидение честертоновской «лады», сам сел рядом и, стараясь быть спокойным, сказал:

— Отвечать быстро и по существу. Кто тебя нанял подсыпать порошки отцу Евгению? Быстро!

— Я… какие порошки… я…

— Якать будешь на суде, сука! Понял?! Тебя не то, что чтецом, нищим с язвами по всему телу к православной церкви подпускать нельзя! Гад! Пришибу! Говори быстрее! — Для вящей убедительности я слегка приложился к его скуле. Голова его мотнулась в одну сторону, потом в другую, как у китайского болванчика.

— Вы не имеете права! Я буду жаловаться!

— На том свете пожалуешься! Ты что, думаешь, я и впрямь опер? В моей конторе одни авторитеты, у нас опера в шестерках служат, понял, сука! Кабы не босс мой, верующий, я бы тебя без вопросов примочил. Да вот беда, боссу нужен Зомби по личному делу. А он, падла, на дно ушел. И ты мне все расскажешь! Понял?

— Я понял, — перепугался мой допрашиваемый, — но, ей-ей, никакого Зомби не знаю. А упросил подсыпать наркоту настоятелю владелец иконной лавки, вернее, антикварной, Александр Григорьевич Мелихов. Говорит, чтобы был сговорчивее, когда у него иконы покупают. Я не хотел, а он припугнул. «Делай, — говорит, — как велят, а то начальство епархиальное о твоем прошлом узнает». А у меня отсидка была за дела с досками. Дело, конечно, прошлое, но для работы в церкви… сами понимаете… Я и согласился. Да и доза-то была, тьфу…

— Гнида! Сейчас поедем к твоему антиквару. Скажешь, что я по делу. Доски, мол, за бугор хочу толкануть редкие. Дальше — сам разберусь.

В магазине антиквара не оказалось. Единственный продавец сказал, что Александр Григорьевич хворает.

Это было мне на руку. В доме разговаривать всегда удобнее. Обстановка к интиму располагает. Опять же можно неприятностями для семьи припугнуть.

Хворь Мелихова была написана у него на роже. Александр Григорьевич был с крупного похмелья. Это тоже неплохо. С похмелюги люди хоть и раздражительные, но сговорчивые, потому как опасаются за свою драгоценную жизнь, которая, как им мнится, висит в это время на волоске.

— Вот что, господин Мелихов. Ты мне сейчас быстро расскажешь, где залег Зомби, и дело с концом. Иначе, сам понимаешь, мы шутить не любим…

— Кто это вы? И какой такой Зомби?

— Слушай, хмырь! Ты о тамбовских слыхал? — назвал я первую пришедшую в голову группировку. — Нет? Скоро услышишь. И скорее, чем ты думаешь. У тебя вроде детки есть, вон как расшумелись. Хворать тебе не дают. Так мы их щас успокоим! Да и жена небось пилит, поедом жрет, что пьешь часть и много. Тоже поможем!

— Да что вам надо-то?

— А немного. Совсем крошечку. Зомби, вишь ты, надумал от нас скрыться. А за ним должок числится. И на сходку последнюю не явился. Ты наши законы знаешь, а забыл — напомним! Какое дело надумал этот покойник воскресший провернуть? Второй раз мы не предупреждаем! Дела делает, а в общак ничего не сдает. Ну!

— Зомби всегда в одиночку работает, — гордо почти что сказал этот подонок. — Я один у него в доверенных хожу.

— Вот и хорошо. Вот и чудненько. Давай, рассказывай!

— Да и рассказывать-то нечего. Дело только его самого касается и дохода никакого не даст. Наоборот, одни расходы. Вылечиться Зомби хочет. Готов любые деньги заплатить. Прослышал, что новый метод есть, только стоит дорого. Фетальная терапия называется, слыхал? Да где уж тебе!

— Ну ты, умник! Фетальной я не знаю, а фекальную очень хорошо! Вот щас в фекалиях, в говне то есть по-научному, тебя и будем лечить! Говори дальше!

— Фетальная терапия значит клеточная, — наставительно сказал антиквар. — Пока это дело не совсем… открытое, скажем так, то есть открытие-то есть, но вроде как добропорядочные граждане, — слова эти Мелихов произнес с презрением, — считают клеточную терапию вроде как аморальной. — Он усмехнулся.

— Да в чем она заключается-то? Ты по делу говори, а не базарь попусту. Время — деньги, как говорят умные люди.

— Ну, в больной или стареющий организм вводится особое лекарство, приготовленное из органов или железок неродившихся… — он помолчал и закончил: — существ.

— Чего? — Я похолодел. — Это что после скоблежа у бабы в больничке можно взять, из этого лекарство сделать и от смерти спасать?

— После аборта нельзя. Только у выкидыша. А чего? Сколько женщин мечтают от ребенка избавиться, да срок прошел. Вот тебе и материал для лекарства. А скольким людям можно жизнь спасти!

— Ну вы даете! — с отвращением сказал я. — Уж на что я грешный, сколько людей на тот свет отправил, но такого… И сколько же Зомби имеет с этих… операций?

— Он ничего не имеет. В Штатах такие операции сто тонн стоят. У нас — дешевле. Да и не делают их. Зомби с врачом договорился. Сколько обещал не знаю, но думаю, порядочно. Да еще материал надо в институт отдать, где аппаратура есть, чтобы препарат изготовить. Это тоже не хухры-мухры. Потому Зомби от вас и ушел. Собой он сейчас занят. Ему, может, жить осталось месяцы. Если лекарство не сделает.

— Ну даете! — снова изумился я. — И что, нашел он такого лекаря?

— Нашел… А не знаю я, — вдруг спохватился антиквар. — С пьяных глаз несу ахинею, а ты и поверил, — вдруг рассмеялся Мелихов. — А где он, точно не знаю, но через гонцов могу передать все ваши просьбы.

— Ну, гад! Ну, сволочь! Так ты мне всю дорогу туфту гонишь, а я и уши развесил. — Я встал. — Последний раз спрашиваю, где твой сука шеф скрывается? — Я размахнулся.

Мелихов сжался.

— Не трожь! Не надо. В Горской он. Домик купил недавно. Тайно от всех. Только я и знаю. — Антиквар назвал адрес.

На прощанье я все-таки врезал ему. Уж больно омерзительный был человечишко. И предупредил:

— Сообщишь своему, что я у тебя был, в тот же час конец придет и тебе, и семейке твоей. — С тем я и ушел.

Чтец смирно сидел в машине.

— Пшел вон! — сказал я, он мигом выскочил и тут же исчез.

Я связался по рации с горпрокуратурой, коротко обрисовал ситуацию, попросил поспешить. Впрочем, я знал, что ребята и без моих напоминаний будут делать все оперативно.

Потом я позвонил из автомата Акимычу.

— А ведь матушка Ирина на сохранении лежит, — напомнил я ему, будто он и сам об этом не знал.

— Приезжай, Слава, будем ждать новостей из прокуратуры, — сказал Евграф Акимович.

Глава девятая

Ребята рассказывали, что брали они Зомби тихо, без пыли. Жил он в маленьком деревянном домике в поселке Горская, неподалеку от станции, без охраны. Старался быть как можно незаметнее. При обыске в старинном сундуке нашли изрядное количество ценностей в общей сложности в пересчете на валюту на семьсот тысяч баксов. Среди всего прочего были и иконы редкие и церковная утварь из Троицкой церкви. Ювелир был убит не столько из-за того, что дискос и чашу на сохранение отдал, сколько по причине возможной слежки за ним и выхода на сообщество Зомби. Кстати, подвернулась и еще одна возможность подставить отца Евгения.

Фамилия задержанного была Холопов, имя, отчество — Анатолий Федорович. Судим ранее не был. Работал много лет кладовщиком. Последние годы не работал.

О подробностях его преступной деятельности рассказывать не буду. Скажу только, что специализировался Зомби на русском антиквариате. Были за ним и грабежи, и контрабанда, и убийства. Гордился, сволочь, что за столько лет не засветился ни разу.

Внешность Холопова действительно соответствовала кличке. Среднего роста, худой до невероятности, лицо длинное, щеки впалые, черные глаза, посаженные глубоко, горят лихорадочным недобрым огнем, кожа на лице бледная и словно прозрачная. Впечатление такое, что все кости наружу. Одним словом череп ходячий.

Конечно, следователя, да и нас с Акимычем в первую очередь интересовал таинственный препарат на основе клеток живых организмов, вернее на основе не родившихся существ.

— Литературой научной и популярной интересоваться надо, — с усмешкой сказал Анатолий Федорович. — Мне вот приперло, я и поинтересовался.

— Ну так просветите уж нас неучей, — сказал следователь.

— А все просто! С помощью препарата, сделанного на основе органов или железок неродившегося животного или человека возможно излечение от смертельных болезней или, к примеру, омоложение, избавление от импотенции, — он с усмешкой взглянул на сидевшего в сторонке Акимыча. — Если такое явление, к примеру, в тягость кому-либо. То есть берется пятимесячный или шестимесячный выкидыш, у которого отсекаются определенные органы, замораживаются на специальной аппаратуре из этих ненужных, выкинутых предметов изготавливается чудо-лекарство.

Этот ублюдок так и сказал: «ненужных, выкинутых предметов».

— Кто же изобрел этот… метод?

— Работал над ним некий Майк Молнер. Сначала в Штатах, потом в Швейцарии. Кое-какие секреты передал нашим медикам. А они у нас талантливые, на лету схватывают. Да и Молнер деньгами помог, аппаратура больно дорогая.

— Давайте уточним ваше участие в этих делах.

— Я участвовал как лицо заинтересованное. У меня рак в предпоследней, а, может, и в последней стадии. Мне жить осталось считанные месяцы. Не взяли бы вы меня, может, стал бы я первым в России или даже в мире человеком, излеченным с помощью нового препарата. Во все энциклопедии вошел бы. Глядишь, сослужил бы и добрую службу людям. Не все же в бандитах ходить.

— Так что же до сих пор препарат не получил? Ты же посылал уже однажды Онучина в «командировку» в Москву!

— То были органы развившегося эмбриона овцы. Мне из Швейцарии привезли. Там вроде есть порода овец, у которых иммунитет к раковым заболеваниям. Да что-то не получилось у наших очкариков. Говорят, из человеческого материала надежнее. Вот и я так подумал.

— Вот и в концлагерях эсэсовские врачи считали, что с «человеческим материалом» работать надежнее. Да и они и за людей-то не считали тех, над кем опыты проводили.

— А в данном случае и впрямь человека как такового еще и нет вовсе. Мало ли баб аборты делают. И преступлением это никто не считает. А кое-кто срок пропустит, спохватится — и к врачу. Дак ведь искусственные выкидыши — тот же самый аборт. А скольким людям спасение!

— И ты, значит, договорился, вернее купил врача, чтобы тебе этот «человеческий материал» предоставил? — Следователь, видно, сам не заметил, как перешел с ублюдком на «ты».

— Договорился. А чего не договориться! Ему все равно куда отходы девать. А тут деньги большие.

— И давно у вас договоренность состоялась? И с кем?

— Давно. С доктором… — И Зомби назвал врача из больницы, где лежала Ирина Дьяконова. — Да только случая подходящего не было. От бомжих да наркоманок мне клетки не нужны. Я тоже не дурак. В наследственности понимаю кое-что.

— И когда в больницу легла Дьяконова, вы решили, что это и есть тот самый случай, так? — вмешался Евграф Акимович.

— Так. Хотя о Дьяконовых разговор особый. У меня с ними давние счеты… Можно сказать, с самой юности.

— Вы позволите? — обратился Акимыч к следователю. Тот молча кивнул.

— Так расскажите, за что вы так Дьяконовых невзлюбили? — спросил Стрельцов.

— Женька жить не должен! — ощерился Зомби. — Еще бы немного, и сдох бы он… А я бы еще пожил… С помощью ихнего «материала».

— Да, откуда такая ненависть?

— Он всегда меня обходил! Женька и сильнее, и ловчее! И девушки его любят! А я, вишь ли, урод! В школе вместе учились, вроде не разлей водой были. А я его уже тогда невзлюбил. Потом в Семинарию вместе поступили. Меня из третьего класса выгнали за непристойное поведение. А причина — Ирина Панина. Оба мы за ней ухлестывали. А меня обвинили, будто я ее чуть ли не изнасиловать пытался. Евгений Семинарию окончил, женился на Ирине, со временем настоятелем стал. А я как был уродом, так и остался. Я давно поклялся себе, что отомщу. Холил в себе ненависть, лелеял, мечтал… Ох, как я мечтал!.. Но малость не успел… Опять Женюша обошел меня, хоть крови я ему попортил немало. Надеюсь, сынок теперь с иглы не слезет. А это уже не человек! Да и с Ириной вы небось не успеете. Ей сегодня с утра должны были операцию делать… — Лицо Зомби осветилось подобием улыбки. — Хоть и не попользуюсь, но… одним Дьяконовым на свете меньше.

Следователь вышел в коридор. Я тоже сорвался с места.

Со Смолиным мы приехали в роддом к двенадцати часам. Дьяконова была в палате. Цела и невредима. А вот врача, нужного нам, в больнице не было. Накануне его случайно задела крылом машина. Легкие ушибы, перелом мизинца на левой руке. «Божья воля сильнее дьявольской», — подумал я. Сестричку, которая в паре с ним должна была работать, мы задержали и привезли в прокуратуру. Поплакала, потом призналась, что согласилась помочь доктору. Польстилась на деньги, естественно, все на те же зеленые!

Вечером я сидел дома один и пил водку. Хотел заглушить омерзение к людям, да и к себе тоже.

Впрочем, моя ненависть была криком рассерженного младенца по сравнению с той, что холил и лелеял в себе гражданин Холопов Анатолий Федорович, по кличке Зомби.

Это была какая-то особая, патологическая ненависть, которая сжигала его изнутри, выжгла душу, да и тело! Долгие десятилетия носить в себе это одно, единственное чувство, подчинить ему все свои поступки, все замыслы и планы… Всю жизнь посвятить ненависти!..

Водка кончилась, но ни облегчения, ни опьянения я не чувствовал.

Пришла жена Ася, изумилась, что пью один, достала откуда-то заначку — бутылку коньяка, сказала:

— Раз уж надумал пострадать, давай страдать вместе! И учти: похмелиться завтра не дам. Не на что! Так что завтра страдания будут продолжены, только уже по физической, а не морально-нравственной причине!

Да! Чуть было не забыл! За сданный задним числом ствол, принадлежавший Домовому, прокурор пригрозил сроком. Спасибо, Акимыч в который раз выручил. Из уважения к его заслугам и меня простили. А из редакции газеты «Беспредел криминала» за такое не выгонят.