ПРИЗРАК СЧАСТЬЯ

Ни добрые советы…

Поможет только тяжкий труд.

И я проверил это.

* * *

Я в переулок Ночи зашел,

томимый жалостью,

За улицей Дневною ангел густой закат.

И крепко спали люди в гостинице

Усталости,

А где-то духом Бодрости

был полон Утра сад.

Веселая застенчивость и грустная Удача

Шла рядом со Случайностью,

болтая невпопад,

И Гордость одинокая

Давилась поздним плачем,

И Суета спешила,

А Глупость шла назад.

А где-то в поднебесье,

блеснув крылом Надежды,

Летели птицы Юности,

зовя с собою в даль…

Но все проходит с возрастом,

И с возрастом все реже

В незримость улиц путаных я захожу.

А жаль.

* * *

Петух прочистил глотку.

Судьба, пеки калач

На вечной сковородке

Удач и неудач.

Добавь и соль, и сахар,

Чтоб не был пресным путь.

И только капли страха

Случайно позабудь.

* * *

Дождь рассыпал слезы по асфальту

И ушел, гонимый ветром, к югу.

Словно карты – веером – гадалка,

Разбросала звезды ночь по кругу.

Звездный отблеск тает под ногами,

На асфальте мокром и блестящем.

Этой ночи давнее гаданье

О грядущих днях и настоящих.

Погадаем – радость или горе,

Нагадаем – встречи и разлуки.

Отчего же первый мед так горек,

Почему до боли сжаты руки?

Ночь уходит, кончено гаданье,

Гаснут в небе тысячи огней,

Но огонь несбывшихся желаний

Сердце обжигает все сильней.

* * *

Возвращаюсь из совхоза,

пахну свежим огурцом.

Ничего, что это проза,

быть бы в прозе молодцом.

Молодым еще, тем паче.

Пусть колючки на штанах.

Надо мной,

как флаг удачи,

Голубого неба флаг.

* * *

Закончился сеанс дневной,

как дым растаял.

По площади идет со мной

Княгиня Трубецкая…

Лишь только складочка у рта

волненьем дышит,

И площадь – та или не та,

чужие крыши.

И растворяется в дыму

декабрьский холод.

Я все пойму и не пойму –

приподнят полог.

Восстанья радостный кураж. Кипит отвага.

Стоит гвардейский экипаж,

и блещут шпаги…

Стирает время все следы

с брусчатки старой.

Но свет пленительной звезды,

Как прежде, ярок.

* * *

На вершине лесистого склона

Скрыто злобное сердце дракона.

Ветер воет и тьма ворожит,

И в испуге ребенок дрожит.

А дракону – чего?

– Хороша

Бессердечная жизнь и душа.

За бессмертье не платят гроши,

За бессмертье живут без души.

Добрым молодцам головы рвать –

Бесконечная благодать.

А в груди моей стук да стук.

Вот я вырос, прошел испуг.

Все что было – быльем поросло,

но воюют добро и зло.

Эту сказку читает дочь,

Добрым молодцам хочет помочь.

* * *

О небесном говорю.

А земное – вот, под боком.

В небе – ближе к декабрю –

Будто на душе морока.

В небе тот же разнобой.

Тучи небо рвут на части.

Так же и у нас с тобой

Счастье спутано с несчастьем.

Не с созвездии Орла –

В жизни бренной неполадки,

Ставим на любовь заплатки…

Вот такие, брат, дела.

* * *

На окраине шагаю вдоль забора.

Над забором вьется злая птичья свора.

То ли спорят меж собой,

То ли меня за окраину поганую бранят.

Неуютно, да к тому ж еще зима.

У ворон, видать, не густо в закромах.

Мне б ответить посуровей воронью.

Оправдаться за окраину свою.

За грехи свои,

за зиму,

неуют.

За людей, что на окраине живут…

Мне бы с мыслями собраться.

И тогда…

Улетели, вдруг, вороны. Вот беда.

* * *

На старом трамвае до автовокзала,

А после пешком пять минут.

И нужно всего-то для счастья так мало:

“Скажите, а как Вас зовут?”

Когда это было, и было ли, право,

И нет ли дороги назад,

Туда, где мечты еще только о славе,

Где светится девушки взгляд.

* * *

И середина лета проходит стороной.

Утерян, видно, где-то

Привычный летний зной.

За пеленой дождливой укрылась синева.

Поникла сиротливо

Июльская трава.

И, вопреки приметам,

Стучится в окна град.

Течет сквозь пальцы лето.

И не вернуть назад…

* * *

Когда веселые трамваи

Грохочут сквозь ночную мглу,

И город, словно оживает,

Как иноверец на колу,

Когда усталым телеглазом

Мерцают окна в темноте,

Когда шофер рулит под газом,

Браня прохожих, как чертей,

Когда от центра до окраин

Привольно дышит только вор,

Когда опасливо сжимает

Прохожий головной убор…

Поэт проходит, как комета,

Сквозь мрак, сквозь город,

сквозь печаль…

И жаль несчастного поэта,

И город, как поэта, жаль.

* * *

Кружится, кружится, падая, лист,

Золотом первым отмечен.

Воздух осенний

прозрачен и чист,

И листопад бесконечен…

Осень со мной,

ничего больше нет.

Я, как мальчишка, беспечен.

Счастья осеннего терпкий букет…

И листопад бесконечен.

Из книги “Старые долги”

* * *

Живу. Мне тридцать третий год.

Я сыт, одет, обут.

И не испробовал,

Как дед,

Военной соли пуд.

Зато отец узнал сполна

Вкус соли на войне.

Амосов учит: “Соль вредна”.

Военная – вдвойне.

И хоть изведана и мной

Котлов солдатских соль,

Мой возраст – самый призывной.

И в этом тоже соль.

И если крикнут: “Становись!”

Найдем себя в строю.

За хлеб и соль.

За нашу жизнь.

За Родину свою.

* * *

В моем доме осенняя смута.

За стеною ругается люто

старый дед,

старый черт с бородой.

Ищет кружку с живою водой.

В моем доме такая картина:

На стене фотография сына

снова в ужас приводит отца,

столько сорок лет не меняя лица.

И с рожденья глядят на меня

Очи с отблеском злого огня,

что горел под деревнею Ельцы.

Словно тени в глазах, погорельцы.

Ищут крова в краю неродном.

На крови был поставлен мой дом.

А теперь в нем осенняя смута,

плачет дед и ругается люто

И горит на лице у меня

Отраженье святого огня.

* * *

От снега побелел осенний день.

Призывников из ближних деревень,

Озябших, привезли в военкомат.

И мамы плакали, как много лет назад.

А капитан дежурный был так строг,

От холода осеннего продрог,

От холода, от материнских слез.

Не мог ответить на вопрос

Касательно дальнейшего пути,

А также разрешить не мог пройти

Во дворик, где – близки и далеки,

Отправки ждали сыновья. Сынки.

Играл оркестр про белую сирень,

Был белым-белым тот осенний день…

И мне не позабыть военкомат,

Где в первый раз окликнули: “Солдат!”

* * *

Неярким блеском ранняя луна

На бляху старую похожа.

Давно минувшая война

Уйти из памяти не может.

Июньский вечер смотрится в окно

И словно раздвигает стены.

За встречу не распитое вино

В шкафу пылится довоенном.

А дети смотрят со стены

С улыбкой легкой и беспечной.

Упрямо ждет их дед с войны,

Хоть знает, что ушли – навечно.

* * *

О солдатах столько песен и стихов,

Сколько стоптано солдатских каблуков.

Но тачаются, как прежде сапоги,

И не все еще написаны стихи.

* * *

Мой дед здороваться любил

И вслух читать газеты.

Читал, покуда было сил,

Про жизнь на белом свете.

С машиной швейной был в ладу

И с нашей старой печкой.

А вот в пятнадцатом году –

Стрелял под Берестечко.

“Прицел такой-то… Трубка… Пли!..” –

Рассказывал он внукам.

В работу верил. Не в рубли.

И уважал науку.

Моим пятеркам был он рад.

Предсказывал победы.

Хотел, чтоб был я дипломат…

А я похож на деда.

Детство

Дед шил шапки

И пел песни.

А я сидел на столе

И ел картошку.

Пахло кожей

И теплым мехом.

А на стене

Висела карта мира.

И два портрета

Висели рядом.

А на них –

Два моих дяди,

Одеты в солдатскую форму,

Чему-то задорно смеялись…

Давно дед сшил

Последнюю шапку.

Давно дед спел

Последнюю песню.

А со своих портретов

Смеются геройски дяди…

Смеются

Из моего детства.

* * *

Легко ли мне сквозь толщу лет

От половецкого копья

увидеть след

Не в теле, а в душе,

Где столько дыр,

Где живы вещие Аскольд и Дир,

Где рядом свист разящего копья,

и свист из дыр,

и посвист Соловья.

Душа моя…

На ней печать веков,

седых, ворчливых,

Мудрых стариков…

Душа моя…

На ней печать вины, как отраженье

смутной старины…

И я сижу под вечною звездой,

под древним деревом,

как ребе молодой.

До дыр зачитанную Книгу бытия листаю.

Вот история моя.

Она во мне. И только мне видна,

Витает между строк моя вина.

* * *

Вспоминаю армейскую жизнь.

Как шептал я себе: “Держись!”

Как гонял меня старшина

И кричал мне: “А, вдруг, война?..”

Как я песни в строю орал,

Как потом в лазарете хворал.

Как до блеска я драил полы,

Как казался себе удалым,

Хоть и не был большим удальцом –

Хмурый воин с худущим лицом.

Но зато по команде “Отбой” –

Засыпал я, довольный судьбой,

Потому что служил стране,

И светилась звезда в окне,

Потому что, как ни ряди –

Жизнь была еще вся впереди.

* * *

Была шинель

Мне велика.

Погоны я

Пришил неловко.

Не уронил все ж

Честь полка,

Когда “В руках у нас винтовка”

Пел на плацу.

Когда: “Не трусь”, –

Шепнул сосед. –

“Тяни носочки…”

У ягод был различный вкус.

А помнятся

Одни цветочки.

* * *

“Все мгновенно, все пройдет,

Что пройдет, то будет мило”.

А.С. Пушкин

У меня болит рука

От большой лопаты.

Молодой еще пока

Я боец в стройбате.

Мы бетонные кубы

Привыкаем мерить.

По утрам сигнал трубы

Слышим мы за дверью.

И бежим, бежим вперед

На плацу по кругу…

Физзарядка и развод.

Строго друг за другом.

Друг за другом…

Пушкин прав: все мило.

Все хорошим заросло,

Что на службе было.

Может, кто-то и меня

Добрым словом вспомнит.

Я ж бегу, в судьбе храня

Молодость, как орден…

* * *

Пахнет армией зима.

Строевых занятий топот,

Песен свист (куда твой Сопот!),

Снега скрип и кутерьма

Сводят вновь меня с ума.

Пахнет армией зима.

Сапогами из сушилки,

Пирогами из посылки,

И не ведает сама

Как на ту она похожа,

Ту, что строже и моложе,

Что растаяла в руке

В том военном городке…

* * *

Мне еще до увольненья далеко.

Покупаю я в буфете молоко.

Мой карман не тяготят рубли,

И в погоны еще плечи не вросли.

До казармы и обратно я – бегом

За сержантом, за бывалым “стариком”.

“Разрешите обратиться”, – говорю,

Обучаюсь уставному словарю.

По утрам на турнике вишу

И веселое письмо домой пишу.

Вспоминаю вкус парного молока…

И длинна, как путь домой, моя строка.

* * *

Майор Агапов – ветеран войны.

Отец солдатам и слуга страны.

Он вспоминает 43-й год

И говорит нам: “Дети”. А мы взвод.

Такой у нас сегодня политчас.

Ведет майор Агапов свой рассказ

Про день войны у берегов Днепра,

Когда “Вперед!” За Сталина! Ура!” –

Кричал майор, тогда еще солдат.

Он постарел. А тридцать лет назад

Такой же был пацан, как мы сейчас.

Ведет майор Агапов политчас,

Как будто в бой за Родину ведет,

Забыв который час, который год,

Не по уставу называя нас: “Сыны…”

Майор Агапов. Ветеран войны.

* * *

В полковой библиотеке благодать.

Я шагаю вдоль родной литературы.

Далеко. Сержанта не видать.

Рядом Пушкин и Белинский хмурый.

Марширует с песней батальон.

Вместе с песней в небесах летаю.

В русскую поэзию влюблен,

Шагом строевым овладеваю.

Я читаю, и мечтаю, и брожу.

Возвращаюсь на вечернюю прогулку.

И стихов как будто не пишу,

Только сердце бьется слишком гулко.

* * *

Ребята, что лежат в земле под Брестом,

Вот ваши внучки выросли в невесты.

А сыновья и дочки поседели.

Уже и внуки в армию успели

И встали в строй, где было ваше место…

Цветет земля, горевшая под Брестом.

И не завянет никогда цветок,

В письме с войны лежащий между строк.

* * *

Два сапога отдал я старшине

В последний день моей армейской службы,

И прапорщик, всем сантиментам чуждый,

Швырнул привычно их к стене.

Еще и буркнул недовольно мне

В своей каптерке, вымытой до блеска,

Что нерадивость, мол, имела место,

А бережливости – в помине нет.

Протер до дыр я оба сапога:

Все этот бег по местности неровной,

Все этот шаг, то строевой, то вольный,

Да марш-бросок на мнимого врага.

В солдатских мозолях моя нога.

А я-то думал сапогам нет сносу…

Но прапорщик все курит папиросу,

А я сдаю ему два сапога.

* * *

Май. На площади Героев

Блеск погон и блеск наград.

Старики солдатским строем,

Словно юноши, стоят.

Тишина на белом свете.

Только в памяти – война…

А с балконов смотрят дети

И считают ордена.

* * *

На вокзале жизнь другая.

Там уборщица, ругая

всех и все,

в жару, в морозы

Выметает смех и слезы.

Там на лавке ожиданья

Время, скорость, расстоянье,

как в задачке школьных лет,

не дают найти ответ.

Там другого нет пути – чемодан

в вагон внести

И за рокотом движенья ощутить вдруг

напряженье

Дня и ночи,

сердца,

крови,

Гул забросив в изголовье…

9 мая

Ветер играет шелком знамен.

Блеском Победы день озарен.

“Синий платочек”… Оркестр духовой.

Синее небо над головой.

Майская радость. А слезы видны.

Снова идут ветераны войны.

Всмотримся в лица. Увидим на миг

Тени погибших среди живых.

* * *

Есть у прощанья

Трудный миг.

Среди ненужных слов

и спешки

Внезапно вспомнишь

о своих

Мечтах,

тревогах и надеждах…

Казалось важным

все вчера,

А вышло на поверку

вздором.

И день, что у себя украл,

Тебе вдвойне

сегодня дорог.

И колебания души:

“Брось все. Останься.

Переделай!..”

А друг кричит:

“Бывай! Пиши!”

И бьют часы

на стенке белой.

* * *

Мы на практике в Коломне.

Мы студенты. Пятый курс.

В полугоде от диплома,

Вдалеке от брачных уз.

В голове у нас столица,

До которой два часа.

Свищет в форточке синица,

Пахнет домом колбаса.

Дни за днями мы считаем.

Что-то чертим, что-то знаем.

Дарим Людочке цветы.

В полугоде от диплома…

Ничего не помню, кроме

Ощущенья высоты.

* * *

Сзади – Киев, впереди – Херсон.

Сухогруз щебенкою гружен.

Капитану 28 лет,

А меня моложе в экипаже нет.

Только я не экипаж. Я гость.

Рядом штурман, парень – гвоздь.

Я на практике – подручный моторист.

Драю теплоход, чтоб был он чист.

Загораю на корме и на носу,

И мечтаю, будто вахту я несу.

И шагаю на стоянках на базар,

Закупаю с поварихою товар.

И считаю дни

и тороплюсь,

Будто опоздать куда боюсь.

Белый свет зовет со всех сторон.

Сзади – Киев.

Впереди – Херсон.

Июль

Абрикосы плавятся от зноя.

Абрикосы нежный сок пускают.

Солнце абрикосою степною

Растекается над всем Донбассом,

тает.

А вдоль улицы,

по-деревенски щедрой,

Абрикосовая россыпь золотая…

Кто в Донбассе знает только недра,

Тот, считай, совсем не знает края.

* * *

Уже совхозным загаром

Плечи обожжены.

И над кипящим базаром

Густой аромат весны.

Уже на пороге лето.

Сбриваю пушок над губой.

Из зеркала, как из портрета,

Смотрю на себя, молодой…

* * *

Из седой земли, из родной земли

Вырос горький лук, где цветы цвели.

Он не сеян был, он не полот был.

Горькой горечью всю траву забил.

Злыми пиками он помахивает,

Злыми стрелами он потряхивает…

Соберу я лук, урожай земной,

Встрепенется луг: “Приходи весной”.

Чтоб цвела земля для хороших дел.

Лук в моих руках, да без горьких стрел.

* * *

Арсению Тарковскому

Ничего не изменилось,

Только время растворилось

и теперь течет во мне.

Только кровь моя сгустилась,

Только крылья заострились

меж лопаток на спине,

И лечу я, как во сне.

Как цыганка нагадала:

Все, что будет, – будет мало.

Быть мне нищим и святым.

Где-то в сумраке вокзала

мне дорогу указала.

Оглянулся – только дым.

Где огонь был – все дымится.

Крыльев нет. Но есть страница,

Вся в слезах. Или мечтах.

На странице чьи-то лица.

Небо, дым,

а в небе птицы,

Лица с песней на устах.

Ветер времени играет.

Ветер кровь

мою смущает

Наяву или во сне.

Мальчик с узкими плечами,

парень с хмурыми очами –

Я не в вас. Но вы во мне.

Мы с лопатой на ремне

маршируем на ученье,

Все слышнее наше пенье.

Мы шагаем и поем.

О красавице – дивчине,

о судьбе и о калине,

И о времени своем.

* * *

Хочется верить словам и призывам.

Хочется верить. Но если бы живы

были бы те

миллионы замученных,

Не было б, может, бедою наученных,

Правду и ложь равнодушно внимающих,

жрущих и пьющих

и «всё понимающих».

Все понимающих. Только не верящих,

Жить по-другому уже не умеющих.

И заколочены души, как двери…

Но хочется верить.

Хочется верить!

* * *

Виктору Филимонову

Снова старые долги не дают покоя.

По воде идут круги.

Даже под водою

За кормою пенный след тает постепенно.

Но обиды прежних лет

Вновь видны сквозь пену.

Справедливости волна

лишь бы не спадала.

Снова старая вина сердце болью сжала.

Побеждает совесть страх.

И судьба – не скрипка.

Исправлять пришла пора старые ошибки.

* * *

А мы – как детали машин

Средь связей то жестких,

то гибких.

И, кажется, вот-вот решим,

И преодолеем ошибки.

Решим уравненье свое,

Где звенья, шарниры и своды

Металл свой, как люди житье,

Ломают за степень свободы.

* * *

Хотел попасть в “десятку”

а попал впросак.

Что в жизни так,

а что не так?

Не все учебникам покорно,

И истина бывает спорна.

Как отыскать

тот верный шаг?

И отворить какие двери,

Чтобы сознание потери

Напрасно прожитого дня

Не жгло, не мучило меня?

* * *

От вечных вопросов

до вечных ответов

Дороги длинней

и опаснее нету.

От чести – до мести,

от правды – до лести

Петляет дорога,

и мы с нею вместе.

Меж самообманом

и искренней ложью.

А к правде обычно

ведет бездорожье,

Хоть место ей

в нашей груди, а не где-то.

Но в этом и трудность

всех вечных ответов.

* * *

Вот думу думает философ,

И что-то чертит инженер.

Куда деваться от вопросов,

И где найти себе пример?

Сидит ошибка на ошибке,

Сам черт им сватает меня.

Судьба играет не на скрипке –

Напоминает мне родня.

Судьба, судьба… Смотрю на деда.

Так что же там, в конце пути?

Узнал ли он свои ответы?

Смогу ли я свои найти?

* * *

“…А не буду понят – так что ж…

Над родною пройду стороной,

Как проходит косой дождь…”

В.В. Маяковский

Ну, а я как пройду? Стороной?

Иль над домом своим родным

Пролечу, как дождь проливной,

Или развеюсь, как дым.

В чем вина моя, в чем беда?

Каждый дать мне готов совет.

На работе шемящее “Да”

Переходит в тоскливое “Нет”.

Инженер я в стихах? Иль поэт,

Лишь для тех, кто в стихах профан?

Логарифмы в моих руках

Или с рифмами барабан?

А над домом проходит дождь,

Бьется в окна мои, как живой.

Усмиряю сердечную дрожь

И сквозь дождь слышу голос свой.

* * *

На работу и домой,

Где-то рядом выходной

Переходит в понедельник

И проходит стороной.

То ли ехал, то ли спал,

А пошел пешком – устал.

По дороге встретил птицу,

Посмотрел и не узнал,

Оглянулся – птицы нет.

Закачался белый свет.

Будто ветер

В грудь ударил,

Будто в небе

Тает след.

* * *

Марш футбольный – со всех сторон.

Ветер первенства – ветер весенний.

Растворяюсь в тебе, стадион,

Сорок тысяч во мне твоих мнений.

Пас, обводка и снова пас.

Вот удачи анфас и профиль.

Стадиона неистовый глас –

Эхо греческой философии.

Свист, как птица, летит в облака

Над победой и над пораженьем.

А в ушах – от свистка до свистка –

Ветер первенства, ветер весенний!

* * *

Я двухкопеечных монет

Всегда держал запас в кармане,

Звонил друзьям. А чаще – маме.

Звонил и говорил: “Привет”.

И слышал снова: “Береги

Больное горло. Приходите,

И внучку Иру приводите,

Мы будем печь с ней пироги”.

И мы идем на теплый свет,

Что добротой своею манит…

И вновь поёт в моем кармане

Хор двухкопеечных монет.

* * *

У меня в кармане

Соска да игрушка.

На руках – ребенок,

Хочет песни петь,

И совсем не хочет

Слушаться и кушать.

А весна проходит.

Надо все успеть.

Я учу напамять

Сказки и загадки,

Начал разбираться

В песнях и стихах.

Вырастает репка –

Значит все в порядке,

И растет ребенок

На моих глазах.

* * *

Что там я себе толкую.

Дочь в руках держу больную.

“Скорой помощи” все нет.

Долгожданная карета,

Что ж ее так долго нету,

Кто зажег ей красный свет.

Обжигает дочь мне руки,

Содрогаюсь я от стука,

Кто стучится в грудь мою?

Я свой страх на замечаю,

Развожу лекарство в чае,

Храбро песенку пою.

* * *

Детство пахнет

цветами – майорами,

Что росли на соседнем дворе.

И вишневым вареньем,

которое

Розовело в саду

на костре.

Детство пахнет

листвою осеннею,

Что под ветром

взлетает, шурша…

Что ж так больно глазам?

На мгновение

Запах детства узнала душа.

* * *

Бурьян пророс из детства моего.

Я не узнал его.

Он посерел от пыли.

Качаясь скорбно на ветру,

Он шелестит. И шепчет мне:

“Мы были.

И ты играл со мной

В военную игру…”

“И с другом! –

Я кричу ему. –

И с другом!”

И смотрит дочка на бурьян

С испугом.

А он пророс из детства моего.

Колыбельная дочке

Скажи мне, знаешь что, скажи,

О чем пчела сейчас жужжит.

И я с пчелою говорю,

Той, что летит по ноябрю.

Я говорю ей: “Как же так.

Где ваши ульи, матки, соты?..”

Она в ответ жужжит: “Пустяк.

Еще не кончены полеты.

Еще холодные цветы

В руках цветочниц не завяли”.

А есть ли в них нектар? Едва ли.

И палисадники пусты.

И в небе смутном и пустом,

Жужжащей точкой уменьшаясь,

Пчела кивает мне, прощаясь…

Потом, я говорю, потом.

Тебе расскажут сами пчелы.

Ты спи давай. Уже футбола

Почти полтайма позади.

И слышу снова: “Подожди”.

Уже луна в окне дрожит.

“Скажи мне, знаешь, что скажи…”

* * *

Лежат премудрости в портфеле,

Тащу портфель я еле-еле,

В дневник упрятана душа.

В пенале ручка наливная,

В кино картина неплохая,

Да и погода хороша.

Но я пройду две остановки,

Не нарушая установки.

Дневник открою и тетрадь.

Два месяца еще учиться,

Надеждам сбыться и не сбыться,

И все еще решать. Решать.

* * *

Прочитано так мало.

Читается так трудно.

Дорога от вокзала

Уходит прямо в будни.

А мир вокруг великий.

И снова зреет завязь…

И молодость, и книги,

Никак не начитаюсь.

Обретение

В. Шефнеру

Как трудно обрести уверенность в себе,

Не потеряться, не раскиснуть, не сломаться.

И в трудную минуту не сробеть,

И, победив,

собой не восторгаться.

Не позабыть среди мороки дел

Взглянуть на небо и вдохнуть всей грудью.

Услышать соловья.

Запомнить, как он пел,

Запомнить все. Такого уж не будет.

Не повторяясь даже в мелочах,

Волнуя,

увлекая

и тревожа,

Зовет нас жизнь. В ней радость и печаль,

И все впервые. Хоть и с прошлым схоже.

* * *

Э. Багрицкому

На всем скаку, навылет,

Был ранен военком.

С колючей, жаркой пылью

Умчался эскадрон.

Лишь верный конь остался

В просторной тишине,

Лишь вечер степью стлался…

То было на войне,

То было в дальней песне,

В устах твоих стихов –

Романтика атаки

И цоканье подков,

Соленый привкус моря,

Веселый посвист птиц,

И радость через горе,

И вереница лиц…

Я вижу эту песню –

Все так же молода.

И подпись “Э. Багрицкий”

Сверкает сквозь года.

* * *

Времена и падежи.

Лица чьи-то и глаголов…

То ли школа на всю жизнь,

То ли жизнь сплошная школа.

* * *

Капля никотина

Меня не убила.

Капля лекарства

Меня не спасла.

Гордая женщина

Разлюбила

Глупая женщина

Обняла.

В старом трамвае

Я встретился с нею.

В новом трамвае

Ее потерял.

В небо взглянул –

Там воздушные змеи.

Душу открыл –

И себя не узнал.

В темной душе моей

Страсти кипели.

В светлой душе моей

Радость цвела…

Капля отравы

Убить не сумела

Капля лекарства

Спасти не смогла.

* * *

Собирали подберезовики.

Собирали подосиновики.

Помню – платье твое розовое,

Помню – небо наше синее.

Все грибы-то наши съедены.

И вино в стаканах выпито.

Помнятся дожди осенние.

Помнится дорога в рытвинах.

И прохожие случайные,

И перрон платформы Бронницы.

Помнятся слова прощальные,

И молчанье тоже помнится.

И не ведали, что спросится,

Что аукнется с такою силою…

Собирали подберезовики.

Собирали подосиновики.

Вечер

Вижу – зеркало в прихожей

И картину на стене.

День уже почти что прожит,

Но еще живет во мне.

Где-то музыка играет,

То слышна, то не слышна…

На коленях – молодая

Задремавшая жена.

* * *

Любовь разбита, как асфальт.

Жизнь монотонна,

как дорога.

И времени безумно жаль,

И нас с тобой немного.

Горшки цветочные пусты.

Благоухает жизнь на грядке…

И мы с тобою,

как цветы

В процессе пересадки.

Ночь

Откроем дверь,

И до утра

Прохладной тишины усталость

Струиться будет

Сквозь угар

Дневных забот и потрясений.

В дремотной глубине души

Улягутся все страсти.

И проступит

То самое,

Единственное верное решенье,

Что днем искали мы напрасно.

Отбросив суету

Высокопарной речи,

Придет к нам

Ясность мысли запоздало.

И будет

Искренность, и прямота, и честность

В прохладе

Тишины усталой.

* * *

Всего-то полчаса ходьбы,

Но лес и ночь – как тыл врага.

И ветра шум – как шум борьбы,

И птица свищет, как Яга.

А рядом – поезда гудок,

Вот-вот покажется вокзал.

Видать, неважный я ходок,

Или от страха так устал.

От детских страхов – тьма и свет

У основания судьбы.

А между ними – столько лет…

И полчаса всего ходьбы.

* * *

Посредине города родного

Я стою, чужой своей родне.

И в кармане ласковое слово

Под неласковыми спряталось на дне.

В нашем доме густонаселенном

Множество таких же вот квартир.

Не о нас ли каркают вороны,

Разглашая ссору на весь мир.

Только миру все это не ново.

Помирюсь – и нет меня родней.

Но вороны недовольны снова –

Слишком много непохожих дней.

А похожие на папу с мамой дети

Все себе на ус мотают – впрок.

Так что через год на педсовете

Будет плакать даже доктор Спок.

* * *

До аптеки и обратно.

На трамвае и пешком.

Принимаю аккуратно

Все таблетки с молоком.

От бронхита до ангины

Тот трамвайчик держит путь.

В перерывах – час с малиной

И горчичники на грудь.

От ступени – до ступени.

В кулаке пирамидон.

Кот садится на колени,

А в ушах – трамвайный звон.

А лекарства помогают,

И горчичники пекут…

От трамвая до трамвая.

От простуд и до простуд.

* * *

Все из больницы

Видится желанней.

И будний день в окне –

Картиной в раме.

И отступают

Схватки и победы,

А наступают

Завтраки, обеды.

И день, и вечер,

И тоска о доме.

Халат на плечи.

Строчка в томе

Напомнит жизнь

Без суеты и позы,

В которой кровь

Соленая как слезы.

* * *

Иду вдоль окон.

Тороплюсь. И все же,

Нет-нет, и загляну в окно.

Их друг на друга нет похожих.

И, кажется, смотрю кино,

Где каждый кадр

За занавеской

Имеет подлинный сюжет.

Где вслед за рожицею детской

Ожжет угрюмым взглядом дед…

А мне, как зрителю, мешает

Стекла зеркальная броня.

Я отражаюсь. Я мелькаю.

И окна смотрят на меня.

* * *

И бабка, что курила “Беломор”,

И та, что рядом с нею восседала,

Покинули, покинули наш двор.

И на скамейке пусто стало.

И только девочка трех лет

Зовет беспечно: “Баба Сима!..”

Да белый свет. Да синий цвет,

Да желтый лист, летящий мимо.

* * *

Было густо – стало мало.

Было много – стало редко.

И в сторонку от вокзала

Вытянута чья-то ветка.

И гудит по ней устало

Одинокий старый поезд,

То, что было, с тем, что стало,

Совмещая в слове “Совесть”.

* * *

Что это? Горьких вишен

В этом году так много.

Что-то в моих деревьях

Сладость пошла на убыль.

Горечь дождей осенних

Вьелась в судьбу, в дорогу.

И пропитала землю,

И перешла на губы…

* * *

Городская река

С помутневшею сизой водой

Равнодушно течет

Сквозь июньский обеденный зной.

Берега заводские,

Рванувшись, застыли в прыжке.

Здесь скосили траву,

Лишь краснеют цветы в цветнике.

И, привычный к жаре,

Только тополь кивает вослед.

А под деревом –

С детской коляской

Задумчивый дед.

* * *

Бассейн искусственный.

И пара лебедей

Средь прочей водоплавающей птицы.

На месте белокрылым

Не сидится.

Плывут по кругу,

Веселя людей.

Плывут по кругу

И, душою всей томясь,

Все пробуют подрезанные крылья.

Чтоб снова ощутить

Свое бессилье…

А рядом – корм,

И убирает грязь

По совместительству

Служитель строгий,

Кляня судьбу

За вымокшие ноги.

И рядом –

Облака плывут, клубясь.

* * *

Нам бы пить с тобой вино

И поглядывать в окно,

Разговор вести о жизни,

О футболе…

Все равно.

Ну, а мы с тобой сидим,

Друг на друга не глядим.

Только дым от сигареты

Между нами.

Только дым.

* * *

Гостей принимать не умею.

Острю и смущенно краснею,

Включаю спасительный джаз.

А друг, что приходит не часто,

Он тоже быть гостем не мастер,

Вставляет лишь изредка “Да-с”.

Что делать. Пою его чаем

И чем-то еще угощаю,

Себя за неловкость корю…

Потом, когда дверь закрываю,

Все заново переживаю.

И с другом свободно болтаю,

О жизни легко говорю.

* * *

Сопрано и альты,

Басы и тенора…

Их помыслы чисты,

А песня, как игра,

Влечет их за собой

Сквозь сутолоку нот.

Судьбой или трубой

Завещан поворот,

Как поворот ключа

Скрипичного в боку…

По клавишам стуча,

То вверх, то вниз бегу.

* * *

Тянут, тянут лямку

Короли и дамки.

Ход вперед и ход назад.

Всюду чудится им мат.

Пешек, шашек суета,

Чемпионов маета.

И угрозы: “Ну, держись!”

Игры, злые, словно жизнь…

* * *

Глухо стукнут соседские двери.

За окном дальний лай задрожит.

В тишину надо прежде поверить,

А потом тишиною прожить.

Вечер с ночью затеяли прятки,

Ветер дереву шепчет стихи…

Залпом пью тишину. Без оглядки.

И часов ощущаю шаги.

* * *

Живу возле

собачьего питомника.

Стоит ночами

в окнах лай.

Как будто звуковая хроника

Житья-бытья

собачьих стай.

И человечий голос слышится

Так неожиданно в ночи.

И занавеска вдруг

колышется.

И сердце, как топор,

стучит.

Сон

Я вишу на своем волоске.

Я руками хватаюсь за крышу,

Но ломается жесть в кулаке,

И кричу я, но крика не слышу.

И пока не сорвался я вниз,

Извиваясь всем телом тщедушным,

Рядом бьется бессмертная жизнь

За мою небессмертную душу.

* * *

Как по-осеннему

Звучит рожок.

И мне понятен

Плач протяжный.

Ни строчки за душой.

А есть должок

Перед собой, перед судьбой…

Не важно,

Когда, кому –

Всему свой срок.

В моих карманах

Пляшут запятые.

А рифмы

Спутались в тугой клубок.

И не находятся

Слова простые.

* * *

И над собой поднялся,

И посмотрел вокруг.

Налево друг смеялся,

Направо – плакал друг.

Какие-то заботы

Носились в свете дня.

И я узнал кого-то,

И он узнал меня.

Я полетел направо,

Но друг сказал: “Пустяк”.

И прямо под ногами

Орлом лежал медяк.

* * *

Спешим всю жизнь – отчет… зачет…

почет…

Природа стала частью ширпотреба.

И только ядовитый пот течет.

И ядовитый взрыв взлетает в небо.

Куда ни глянь – и всюду чей-то след.

И жизнь, как золото, отмерена на пробы…

И только шлет нам яростный привет

Природа, словно гибнущий Чернобыль.

* * *

Купили впрок. Купили впрок.

Недорого при этом.

Купили впрок отцу венок

Заботливые дети.

Венок большой. Везли с трудом

Искусственные листья.

Купили в городе. Потом

С венком был путь неблизкий.

Старик-отец погладил лист,

Зеленый, парафинный,

Расправил чуточку карниз

И лепестки раздвинул.

Потом он с внуком выпил чай,

О школе рассуждая.

И попросил: “Снеси в сарай.

Знать, штука дорогая”.

* * *

И. Черноморцу

Едем, едем… Этот кружит,

Тот петляет по спирали.

И следит – не сесть бы в лужу,

Чтобы вдруг не обогнали.

А дорога-то – щербата.

Проезжаем чьи-то даты,

Чьи-то хаты, казематы…

В небе скачет конь крылатый.

А дорога – не цветами,

Вся усыпана камнями,

Изборождена следами,

И пропитана веками и годами,

и часами…

И слезами вся дорога,

Как святой водой, умыта.

Скользко. Смотрят все под ноги.

Сеют звезды через сито.

В спешке звезд не замечают.

Звезды падают на землю.

А дорога мчится дальше.

А из звезд растут деревья.

* * *

Не достиг вершин –

Еще или уже?

Стынет в жилах кровь

На вираже.

Не упасть бы мне,

Вписаться в поворот.

Гордость чертова

Покоя не дает.

Да спина еще чужая

Впереди,

Да напутствие:

“Попробуй, победи…”

И кручу, кручу, кручу

Себе назло.

Вдохновенье покрутило

И ушло.

Только злость скрипит

Упрямо на зубах.

Привкус соли

Или славы

На губах.

Я гоню.

И вот я снова

В вираже…

Не достиг вершин –

Еще или уже?

* * *

Звезда моя в тумане,

И дождь по барабану,

Как водится, стучит.

Успехи лишь в намеках.

Пока в отдельных строках

К судьбе моей ключи.

Мигают дни недели

Огнями карусели,

И кружатся слова.

Рифмую. Мне не спится.

Исписана страница,

И начата глава.

Но на пути овраги,

И кляксы на бумаге,

И слезы на глазах.

А я тащусь по строчке,

Пока душа в сорочке

Летает в небесах.

* * *

Закончился подъем.

Шагаю по прямой.

Дорога не быльем

Позаросла. Травой.

Кузнечик прозвенел.

Сверчок прострекотал.

А больше в тишине

Ни слова не слыхал.

Лишь песни в голове

Гудят, как шмель в саду.

По утренней траве

Шагаю как по льду.

* * *

Взгляни в окно

И позабудь

На миг

Забот привычных бремя.

За снежной дымкой

Дальний путь.

И есть еще

Для счастья время…

* * *

Стекает лед, как парафин.

И солнца зимнего огарок

В закатном блюдце недвижим,

А день, как водится, неярок.

Февральской оттепели снег

Сочувствия не вызывает.

И кот, на солнце грея мех,

Пренебрежительно зевает.

Как будто знает наперед

Все, что еще должно случиться.

Худой, еще февральский кот

Почуял пенье майской птицы.

* * *

Неоконченная повесть.

Незамученная совесть.

Что там, за последней строчкой,

За душою – что там, что там?

Жизнь ли, данная в рассрочку,

Ягодки ли там, цветочки,

Свист паденья ли, полета?

Незамученная совесть…

Неоконченная повесть.

* * *

Из-под снега выглянет асфальт –

Как лицо из-под белил.

Главного еще я не сказал.

Хоть и много, вроде, говорил.

Все старо, как прошлогодний снег.

Да и нынешний уже не нов.

Хоть и близким кажется успех –

Дотянуться не хватает слов.

Поищу их в письмах фронтовых.

Там про снег и про войну.

В лица дядей вечно молодых

Сквозь их строки загляну.

Снег в тех письмах – вечно молодой,

Лучшие слова – одни на всех.

Время между мною и войной –

Утрамбовано, как снег.

* * *

С. Мальцеву

Снегу не хватает белизны,

Миру не хватает тишины,

Злости не хватает добрякам,

Доброты – решительным рукам,

Теплоты – во взглядах на бегу,

Паруса – на тихом берегу,

Мира – в небесах и на земле…

Только снега много в феврале.

Но и снегу не хватает белизны.

В феврале цветные снятся сны.

Не хватает пенья майских птиц,

Просто счастья для знакомых лиц.

* * *

Дым плывет в морозном небе,

Словно джинн, гроза востока.

Заводской трубы сигара

Джинну явно не родня.

Что ж он ищет – крова… хлеба?

На трамвайной остановке

В этот холод не до джинна.

И ему – не до меня.

Я домой иду с работы,

И плывет по небу джинн.

Словно ищет он кого-то…

Только я не Алладин.

* * *

У неестественной походки

Своя причина –

Гололед.

Боюсь упасть –

И шаг короткий,

Боюсь упасть –

Кругом народ.

И ошибиться

Не хочу,

И ушибиться

Не желаю,

Но так и есть –

Уже лечу.

Вверх или вниз –

Сейчас узнаю.

* * *

Почерневший снег,

Как совесть

После долгого вранья.

В небе – весть,

А может, повесть

Жизни стаи

Воронья…

Распогодилось бы, что ли.

Без румяных, ясных дней

Даже птице

Грустно в поле.

Да и мне

Не веселей.

* * *

Запоздала весна, запоздала…

В середине второго квартала

Не свести ей с концами концы.

Хоть и высланы были гонцы,

Да усердья у них было мало.

Снег срывается. Бьет как попало

Серый дождь по поникшим стволам.

Вдоль речушки по сизым холмам

Ковыляет собака устало…

Запоздала весна, запоздала.

* * *

Все снег да снег.

Уже до первого апреля

Остались считанные дни.

Ну где грачи твои, Саврасов?

Улетели.

На крыльях

Не несут они

Весны.

Весны зеленой,

Молодой, веселой…

Да все равно

Перед дверями школы,

Сосульку пробуя

Разгоряченным ртом,

Стоят каникулы

В распахнутом пальто…

* * *

Стучат. Выбивают ковры.

И снег от ударов чернеет.

Как ухают гулко дворы!

Как радостно хлопают двери!

И даже старик у окна

Не выглядит слишком уныло.

Ковры выбивает весна.

А зиму, брат, мы пережили.

* * *

Одуванчики желты,

И жара еще в намеке.

Не от майской маеты

Разрумяненные щеки.

Не от майского дождя

Та слеза в глазах горячих…

И апрельская удача

Бьется жилкой, уходя.

* * *

Конец весны. Кукушке не до счета.

И лес примолк. А полдень так далек…

Лишь прожурчит на повороте

Травой прошитый ручеек.

Еще грозой не отгремело лето,

Настой не выпит жарких дней.

И песни, что еще не спеты –

В душе моей, в душе моей…

* * *

Струится ночь за днем.

По скошенной траве

Закат проходит шалый.

И неба ситцевое покрывало

Раскрашено его огнем.

Ковер ночных цветов

Бросает под ноги прохлада.

И облаков послушных стадо

Спешит на чей-то зов.

Задумчив глаз луны

Глядит сквозь их пробег усталый.

Звезда далекая

Мигнула и упала.

И покатилась в наши сны.

* * *

Я сижу на подоконнике.

В небо синее смотрю.

Словно в кадре кинохроники –

Лист плывет по октябрю.

Дети в садике играются,

Бабка курит “Беломор”,

Незнакомая красавица

Через наш проходит двор.

Все похоже на идиллию,

И красавица идет.

В небе, может быть, в Бразилию

Пролетает самолет.

Ну а я с температурою

Им вослед, вослед, вослед…

Только радио с бандурою

Музыкальный шлет привет.

* * *

Что, вороны, раскричались?

Темный вечер вас печалит

Или близкая зима?

Что же, вечер непрозрачен,

Но и в нем сквозит удача.

Желтых листьев бахрома

На ветру едва трепещет.

Всюду тайна. И у женщин

На губах полутона…

Ну а мне, что нет покоя

В это время золотое,

В это время молодое,

Когда осень не страшна.

* * *

Листья выпадают,

Как зубы у старой собаки.

Дождь сочится,

Как гной из запущенной раны.

Сердце бьется в груди,

Как тифозный в угрюмом бараке…

Что за сравненья приходят на ум?

Это осень.

И старость.

Так рано?

Осень

Под вечер

догорает

в листьях осень,

Ветер, словно искры,

их разносит,

Словно капли звездного дождя.

Над нами

листья –

отблески былого лета,

Хореографию

великого балета

Нам осень дарит, уходя.

А завтра…

Снова

облака посеют смуту,

Задует ветер,

и сорвутся круто

Воздушные танцоры со двора.

И с криком

пролетят

куда-то птицы,

Печально задрожат твои ресницы

И будет все иначе, чем вчера.

* * *

Несколько кадров

Осеннего дня,

Словно на пленке,

В душе у меня.

Вот они – желтые листья

над нами,

Полуулыбка твоя,

И в глазах –

Солнца осеннего

Желтое пламя,

Искры в неярких

Осенних кострах.

* * *

Сквозь суховатость логики

кварталов городских

Природа пробивается, как нелогичный стих.

Сквозь неустроенность,

как правда сквозь вранье,

Виднеется Отечество мое.

Но, все ж, надежда четче видится, чем страх,

Сквозь дым листвы, горящей во дворах.

* * *

Осеннее прощальное тепло,

И желтые цветы, как знак разлуки.

Синица, метящая в небо,

А не в руки.

И объявленье: “Дом на слом”…

А во дворе готовят борщ,

Стоит укропа запах стойкий.

Когда еще прольется дождь,

Сломают дом,

Начнется стройка?..

Дом на слом

Продается дом на слом.

Старый дом, отживший век.

Продается старый дом.

Жизнь в нем прожил человек.

Стен разбитых жалкий вид.

Гвозди, детский пистолет.

Дверь открытая скрипит.

Дом один. Хозяев нет.

Исчезает дух жилой,

Плесенью окрасив след,

Дни проходят чередой.

Покупателя все нет.

Кто возьмет пустой очаг,

Тот, что отдан уж на слом.

Продается старый дом.

Объявлений спущен флаг.

* * *

Подсолнухи с опущенными головами,

Маслины, машущие рукавами…

Вот пригород. Сентябрьский пейзаж.

Да пионерский лагерь опустелый,

Где пляж, отрада для души и тела,

Виднеется сквозь дымку, как мираж.

А рядом стройка. И рокочет экскаватор.

Кричит прораб: “Раствора маловато!

Пора заканчивать этаж”.

Его подсолнух не интересует.

Он пишет накладную. Не рисует.

И все ж собой венчает наш пейзаж.

* * *

Заиндевелый лист шальной

С ноябрьским деревом расстался

И карусельно распластался

Над городом и тишиной.

Заиндевелый лист шальной

Летит, пространство ветром меря,

И что терять, когда потеря –

Ты сам. И кто тому виной,

Что осень, жертвуя тобой,

Швыряет с щедростью банкрота

Твою резную позолоту

В пустынность улицы ночной.

Заиндевелый лист шальной,

Мелькнувший за стеклом оконным,

Летящий над землею сонной…

Связной меж летом и зимой.

* * *

День осенний, дым осенний.

На костер восходит лето,

Продолжая представленье

С неоконченным сюжетом.

Время кружит, ветер веет,

Снова смена декораций.

Только небо голубеет,

Да беспечно зеленеют

Листья легкие акаций.

* * *

В простоте старинной

Месят руки глину.

Месят, чтоб когда-то

Глина стала хатой.

Да и мне досталась

Не такая малость.

Горсть песка земного

Переплавить в слово.

* * *

Мне все дается

“с потом, с кровью”.

Шутя, играя –

не умею.

Хоть и завидую

порою

Тем, кто ловчее

и сильнее…

А все ж судьбу свою

не хаю.

В ней боль соседствует

с любовью.

Пусть песня лучшая –

другая,

Мне эту петь

дано по крови.

* * *

Знакомой дорогой иду я

вдоль мазанок белых.

Уже и листву подмели, и дома побелили.

И тянется след меж домами

от сажи и мела,

И мелом начертано вечным: “Сережа + Лиля”.

Знакомой дорогой иду я от детства, от дома.

А в небе осеннем

кружится горластая стая.

Все меньше встречаю друзей,

и все больше знакомых.

Но дети, со мною идущие, – вырастают.

Знакомой дорогой иду я с отцом

своим рядом

Сквозь скрип патефонной иглы,

сквозь мотив довоенный.

Мой дед танцевал здесь на свадьбе,

за этой оградой,

Вдоль этих деревьев шагал он

со смены, на смену.

Все кружит и кружит над нами

горластая стая.

Уже и листва на осенних кострах отгорела.

И кажется,

смысл этой жизни ясней понимаю,

Знакомой дорогой шагая вдоль

мазанок белых.

Все будет хорошо

Только что прочла последнюю страницу нового сборника стихов поэта Владимира Спектора, поэта зрелого, известного, выпустившего не одну книгу стихов; поэта, которого читатели знают и любят. Чем же подкупают стихи Владимира Спектора, в чем их притягательность, что заставляет еще и еще раз возвращаться к уже прочитанным строкам? Мне кажется, это понимание, которым проникнуты произведения поэта, сопереживание и любовь к людям.

Есть поэты (их творчество имеет право на существование) – судьи, обличители, бескомпромиссные и, да простят мне – монохромные.

А есть – адвокаты и врачеватели. Владимир Спектор дарит нам свои стихи, пронизанные искренним стремлением разобраться в себе, болью за наши ошибки и несовершенства, пониманием и прощением – то, чего всем нам так не хватает! Творчество Владимира Спектора – тот волшебный тигль, в котором мучительные поиски ответов на знакомые всем нам вопросы, искреннее сострадание, боль – переплавлены в очищающую веру и надежду.

“Все будет хорошо!” – я понимаю, почему один из сборников поэта носит такое название. Все будет хорошо. Так должно быть. В это верит автор, в это он помогает верить нам.

Прямая речь

“Хочется найти, поднять, сберечь

Избежать сомнений ненапрасных,

И не искривить прямую речь…”

“Ниже – всего на бемоль –

голос солгавшей души…”

“…Совесть болит – это к дождю.

Что там, за тем дождем?”

“…Что в конце благодатного лета

Все прозаики мы. Не поэты.”

“…И думаешь – в запасе время,

Когда в запасе – медный грош…”

“…И несмотря ни на что,

Я надеюсь и верю!” – под всеми стихотворениями, откуда взяты эти строки, стоит одна подпись. Это имя хорошо знакомо и критикам и читателям, ценителям поэзии. Автор семи сборников стихов, талантливый поэт, лауреат международной литературной премии, член Союза журналистов Украины, Первый Секретарь Межрегионального Союза писателей Украины Владимир Спектор дарит нам новую книгу стихов.

Поэзия Владимира Спектора, на мой взгляд, одновременно и своеобразное, чрезвычайно полезное (порой горькое!) лекарство для души, и прививка, защищающая от пессимизма, равнодушия и апатии – когда, казалось бы, опускаются руки и внутренне готов капитулировать перед жесткими (жестокими) реалиями, стихотворения Владимира Спектора не только возвращают надежду на лучшее, помогают стать сильнее и чище. Нет, не подумайте, что я пытаюсь говорить о “воспитательной роли литературы” – давно известно, что ни научить, ни воспитать нравственности и порядочности, если таковые изначально, в зачатке отсутствуют, никакие произведения искусства не смогут; однако обладают свойствами мощного стимулятора, если в человеке преобладает стремление к самосовершенствованию, к поиску гармонии, – с самим собой и миром, ко всему доброму и светлому; помогают окрепнуть тому каркасу, основе внутреннего нравственного закона, обрести ясное понимание тех смутно, интуитивно предчувствуемых, наощупь, вслепую определяемых морально-этических ценностей. Кто-то возразит; что есть вещи изначально известные с раннего детства каждому человеку, и при чем здесь “наощупь, вслепую”. Да в том-то и дело, что для многих из нас, к сожалению, они “известны”, не более… На уровне дрессуры и внешнего, не окрашенного чувствами и эмоциями реагирования. И если вдруг жизнь ставит в такие рамки, когда необходимо выжить просто на физическом уровне, когда кажется безумным расточительством тратить душевные силы на что-то, что не направлено непосредственно на выживание, когда соглашается человек с тем, что “нет друзей и врагов – есть только общие интересы” – то знания эти (не подкрепленные пережитым и прочувствованным, взращенным, с помощью той же поэзии, убеждением, ставшим основанием характера, каркасом личности) – не помогут человеку и не спасут от превращения в человекообразного хищника – кстати, у В. Спектора есть стихотворение, где с присущей этому Мастеру лаконичностью и образностью показана подобная метаморфоза:

“Молодые, злые волки…”

В новой книге поэзии В. Спектора есть не одно стихотворение, наполненное горечью и болью, – но нет ни одного, пронизанного безысходностью и безнадежностью. И вслед за

“…не могу сказать, что все так плохо,

Не могу сказать, что хорошо” я читаю: “…Мне бы в завтра на мгновенье заглянуть

И увидеть: чистая вода

Пробивается сквозь нынешнюю муть” – я уверена, что эта “чистая вода” пробивается уже сегодня – чистая вода, настоящей поэзии, настоящих стихотворений, неподдельной искренности, таланта, умноженного на порядочность и нравственность его носителя. Именно такова поэзия Владимира Спектора.

Ольга Кузнецова,

литературовед