Призраки солнечного юга

Глава 1

Где-то на солнечном юге…

ЧЕЛОВЕК шел по коридору и улыбался. Ему было хорошо: легко и радостно. А почему он и сам не знал. Ни почему. Просто так.

ЧЕЛОВЕК уж и не помнил, когда ему было так хорошо … Обычно ему было плохо, тяжело и грустно. Обычно он страдал от того, что жизнь поступила с ним несправедливо, от того, что он так одинок, несчастен, слаб… Страдал от вечной боли в сломанной семь лет назад ключице… От тоски… Отчаяния… А в последнее время еще и от этой удушающей жары, от навязчивых запахов шашлыков, от многолюдья, толчеи, глупого веселья туристов, их флирта, гогота, пьянства…

Но в это утро все было по-другому. И жара не была удушающей, и ключица не ныла (впервые за семь лет!), и в коридоре стояла непривычная тишина. Даже туристы — вот навстречу бредет парочка влюбленных курортников — казались не такими мерзкими. ЧЕЛОВЕК улыбнулся им. Но они не заметили его улыбки, они были поглощены друг другом… А они даже симпатичные — подумал ЧЕЛОВЕК, окидывая беглым взглядом их лица. И прекрасно смотрятся вместе. Хорошенькая миниатюрная блондинка и высокий, широкоплечий брюнет с благородной сединой в густых волосах…

Вдруг резко заболела ключица. Потом ухнуло в пропасть сердце. Похолодели ладони…

ЧЕЛОВЕК узнал мужчину. Да и как он мог его не узнать, ведь именно он, этот рослый красавец с военной выправкой, этот курортный Дон Жуан, сломал ему разнесчастную ключицу… А еще два ребра, палец и нос. Не говоря о жизни… Жизнь он ЧЕЛОВЕКУ не просто сломал — изуродовал, покорежил, истерзал…Но не лишил, что было бы много лучше…

ЧЕЛОВЕК привалился взмокшей спиной к стене, закрыл глаза, вздохнул. Постоял так, не выдыхая, не шевелясь, пару минут. Потом открыл глаза и улыбнулся… ЧЕЛОВЕК был счастлив! И на этот раз не просто так, не ни почему… ЧЕЛОВЕК был счастлив оттого, что его заклятый ВРАГ, его МУЧИТЕЛЬ, его ПАЛАЧ в скором времени получит по заслугам.

Он умрет. Умрет, как собака! И на этот раз они поменяются ролями: ВРАГ станет жертвой, а ЧЕЛОВЕК палачом!

В то же время где-то в средней полосе…

Минутная стрелка больших круглых часов на башне вокзала, дрогнув, переместилась на двенадцати. Тут же раздался басовитый бой, потом девятикратное пиканье, и напоследок (опять же девять раз!) прозвучало раскатистое «тик-так». А для тех, кто еще понял, который нынче час, гнусавый женский голос из громкоговорителя нарочито бодро провозгласил «Московское время — девять утра»

— Девять, — как-то грустно согласилась с невидимой бабенкой моя подруга Софья, сидящая рядом со мной на лавке у перрона.

— Девять, — подтвердила я.

— Через сколько наш поезд?

— Через двадцать пять минут, — буркнул я. — И перестань каждые пять секунд спрашивать об одном и том же…

— Меньше получаса осталось, — задумчиво, молвила Сонька. — А ни одна сволочь не пришла нас проводить.

Я хмуро кивнула. Это точно — ни одна сволочь. Причем, Соньке должно быть не так обидно, как мне, потому что ее не пришили провожать только две «сволочи»: сестра и очередной претендент на звание «мужчина, которого я всю жизнь ждала…», а меня… Меня прокатили сразу пять человек: квартет коллег-подружек и любимый супруг Коленька.

— А как наш поезд называется? — вновь начала приставать подруга.

— Скорый поезд номер триста сорок один Нижний Новгород-Адлер, — послушно ответила я, сделав вид, что не устала от ее беспрестанных расспросов.

Сонька опять завозилась (уж не глисты ли ей спокойно сидеть не дают?) и возбужденно спросила:

— А море очень соленое или не очень?

— Около берега очень, а дальше не очень.

— Почему у берега очень? — по-детски распахнув глаза, полюбопытствовала Сонька.

— Потому что у берега вода на шестьдесят процентов состоит из мочи.

Сонька фыркнула и демонстративно (типа, с врушками не дружусь) отвернулась. Я вздохнула с облегчением, но долго радоваться мне не пришлось, так как неугомонная Сонька буквально чахнет без непрерывного общения, а затяжные паузы в разговоре ее просто убивают.

— Лель, — опять затарахтела она. — А медузы, правда, на солнце тают?

— Истинная правда.

— А пальмы в Адлере есть?

Я молча кивнула и с озабоченной миной начала швыряться в своей сумке с провизией. Естественно, ничего, кроме сока и сырокопченой колбасы найти в котомке я не надеялась, просто мне пришло в голову, что если словоохотливая подруга поймет, как я занята, она хоть на минутку от меня отстанет. Но ни тут-то было…

— Леля, — как будто не замечая моих маневров, воскликнула Сонька. — А наш санаторий, правда, принадлежит министерству обороны?

— Вроде бы…

— Как вроде бы? — переполошилась подружка. — Ты же говорила, что…

— Ну ладно, ладно… Он принадлежит министерству обороны. Дальше что?

— Значит, там военные отдыхают? — мечтательно вздохнув, спросила она. Сонька у нас страсть, как любила, мужчин в форме.

Я неопределенно пожала плечами — откуда мне знать, кто там отдыхает, сама первый раз туда еду — но все же ответила:

— Наверное…

— Лейтенанты, майоры, подполковники всякие, да? — ее глаза загорелись охотничьим азартом.

— Может, и полковники, я-то почем знаю?

— А генералы? Как ты думаешь, генералы там будут?

— Не сильно на это рассчитывай, — вернула я Соньку с небес на землю. — Кстати, на полковников тоже!

— Это еще почему?

— Во-первых, все ведомственные санатории львиную долю путевок продают на сторону, а это значит, что военных там не так уж много…

— А мне много и не надо, мне бы одного…

— А во-вторых, — я повысила голос, — если какие майоры там и отдыхают, то с женами и детьми.

— Мне женатые не нужны! — воскликнула Сонька. — Ты же знаешь, что я с женатиками больше не связываюсь…

— А холостых там нет.

— Это мы еще посмотрим, — пробормотала Сонька и после секундной паузы возобновила свой допрос. — А как уж там наш санаторий называется?

— «Солнечный юг».

— Дурацкое название, — буркнула она.

Название действительно было дурацким — тут я была с Сонькой согласна, но зато сам санаторий слыл чуть не лучшим на побережье. Лично я, правда, там не была, но председатель профкома нашего НИИ (учреждение, где я тружусь, именуется исследовательским институтом) гражданин Турусов обещал мне первоклассный сервис, отличное питание, бесплатное лечение и элитный контингент отдыхающих. Смущало меня только одно — почему в эдакий фешенебельный санаторий путевки раздавались бесплатно.

На наш отдел (я работаю в вычислительном центре) выделили две путевки. Первую отхватила старейшая работница Эмма Петровна, дама постбальзаковского возраста, не имеющая ни детей, ни мужа, ни друзей, ни собаки, только старенькую маму, старенькую попугаиху и застарелый остеохондроз. Вторую умудрилась выцепить я. Как мне это удалось, сама понять не могу, потому что желающих было море. Особенно среди бабской части коллектива. Видимо, наши тетеньки, так же, как и Сонька, решили, что раз санаторий принадлежит министерству обороны, то там на деревьях вместо фруктов гроздями висят мужики в чинах.

Первой узнала о моей поездке к Черному морю лучшая подруга Сонька, именно к ней я принеслась, потрясая вожделенной путевой, сразу после заседания профкома, где эти самые путевки и раздавали. Я ожидала, что подруга за меня порадуется, пожелает попутного ветра в горбатую спину, ну и, что естественно, выклянчит какой-нибудь южный гостинчик, типа ракушки или пемзы для пяток. Но я ошибалась! Услышав новость о моем скором отъезду к далеким берегам, Сонька поникла и со скорбной миной сообщила мне, что ни разу в жизни («…это в моем-то преклонном возрасте…») не была на море, что никогда не видела пальм, не трогала медуз, не ела настоящего кизила… На мой робкий возглас о том, что «дикий» отдых стоит не так уж дорого, Сонька ответила кратко, но емко: «На учительскую зарплату не отдохнешь», потом пустила скупую слезу и попросила после ее кончины развеять ее прах над Черным морем, потому что при жизни она добраться до южных берегов так и не сможет.

Я пообещала, что сделаю, как она просит, после чего ретировалась. Но легче скрыться от агентов ЦРУ, чем от Соньки. В тот же вечер она позвонила мне домой и торжественно сообщила, что смерть не за горами (а сама, кроме свинки больше ни одной болезнью за двадцать шесть лет не болела), и у меня есть шанс осчастливить ее перед кончиной, то есть взять с собой на юг. Я положила трубку, но это не помогло. На следующий день она сменила тактику и начала забрасывать меня эсемесками. Слов в этих сообщениях не было, имелись только картинки: пальмы, горы, ананасы, а на их фоне счастливые утки в солнечных очках и бегемотихи в купальниках. Еще через день Сонька начала являться сама. Вооружившись журналами, открытками, атласами побережья, она приходила ко мне домой, садилась за стол и несколько часов к ряду знакомила меня с местами, в которых ей бы хотелось побывать. На исходе пятого дня я не выдержала:

— Ладно, — сказала я, — собирайся. Ты едешь со мной.

Услышав эту новость, Сонька пронзительно завизжала, запрыгала, повисла у меня на шее, чмокнула в ухо, после чего унеслась на рынок покупать сногсшибательный купальник. Я же осталась дома один на один с неразрешимым, но требующим скорого решения, вопросом. Даже двумя. Первый: каким образом протащить пятидесятикилограммового зайчика на территорию санатория. И второй: как сказать мужу о своем скором отъезде.

Дело в том, что мой Коленька, не смотря на ангельскую внешность (русые локоночки, голубые глазки, херувимов румянец на щечках и застенчивую улыбку) обладает очень крутым нравом. Он упрям, как архар, несдержан, вспыльчив, обидчив и, что самое ужасное, ревнив как целый полк мавром. Наверное, именно из-за последнего своего качества, он всегда мечтал взять в жены кроткую, нежную, домашнюю скромницу, желательно глухонемую и чтобы обязательно умела вышивать крестиком. Как он при этом женился на мне, никто понять не может, даже сам Коленька. Потому что я не просто капризная разгильдяйка, болтушка и неумеха, так я еще и любительница выпить, погулять с подружками, пококетничать с дружками и сплясать канкан со стриптизерами. Геркулесов (такая у моего муженька фамилия) зная это, изводит и меня, и подруг, и свою маму, требуя от меня полного послушания, от подруг полного вымирания, а от мамы полного невмешательства, так как свекровь всегда на моей стороне. Я вообще имею подозрение, что его «хрустальная» мечта — запереть меня в бронированной квартире, желательно с решетками на окнах, облачить в паранджу и пояс целомудрия, а для верности пристегнуть к стене пудовой цепью, потому что другую я перегрызу…

И вот как такому ревнивцу сказать о том, что его жена собирается отбыть на две недели в знойный, кишащий горячими кавказцами Адлер, да еще в компании с красивой разведанной подружкой? Вот если бы я захотела поехать на Чукотку, в сопровождении своей бабушки или на Кольский полуостров с группой инвалидов Великой отечественной — это пожалуйста! Но в Адлер!? В Адлер только через его труп…

… Я немного ошиблась, прогнозирую количество трупов. Как только «радостная» новость достигла Колюниных ушей, оказалось, что для того, чтобы моя поездка к морю состоялась, одного трупа не достаточно. Еще должны умереть, как минимум, двое: Сонька и я, а как максимум, все мужское население города Адлера.

Бушевал Геркулесов сутки, на исходе которых охрип и перестал походить на херувима. На вторые сменил тактику — стал ласковым, нежным, приторным, как южная пахлава. Он бормотал, что не проживет без меня больше дня, потому что я для него как воздух (не очень удачное сравнение — без воздуха он и пяти минут не протянет), что он боится меня потерять и так далее. На третьи сутки, когда до Геркулесова, наконец, дошло, что я от своего решения ни за что не откажусь, он поставил мне ультиматум: «Или я или Адлер». Я обозвала его нехорошим словом и начала паковать чемодан — не выношу запрещенных приемов.

Оставшиеся двадцать четыре часа мы не разговаривали…

— Лель, — опять заканючила Сонька, вернув меня своим возгласом на бренную землю. — А кто кроме вас с Эммой Петровной едет?

— Я не знаю, — честно сказала я. Мне и вправду было невдомек, кому из работников института достались оставшиеся две путевки. — Кстати, что-то ее не видно. До поезда двадцать минут…

— А вон она, — воскликнула подруга, некультурно ткнув пальцем в существо, ковыляющее по направлению к нам.

Как Сонька смогла в этом существе признать мою коллегу, для меня до сих пор загадка. Я лично в горбатом хроменьком инвалиде не смогла уловить и тени сходства со статной, прямой, как оглобля, Эммой Петровной.

— Чего это с ней? — испуганно вытаращилась я. — Перекосило всю. Сплющило.

— А ты глянь, сколько у нее сумок, — хихикнула Сонька.

Я глянула. И только тут поняла, что изогнулась и скрючилась Эмма Петровна под тяжестью семи (!) сумок, котомок, чемоданов. Баулы были в обеих руках, на каждом плече болталось по спортивной сумке, на ее шее висела объемная вязанная крючком котомка, на локте колыхалался кожаный ридикюль, а вслед за ней, тарахтя колесами по асфальту, катился клетчатый кофр, привязанный к запястью атласным бантом.

— Зачем вы так нагрузились? — ахнула я, подбегая к Эмме, чтобы помочь.

— Фу-у, спасибо, — выдохнула она, сбрасывая с одного плеча туго набитую сумку. — Чуть не родила, пока тащила…

— На кой черт вам столько сумок? — опять заохала я, узрев еще и рюкзак за плечами.

— Как зачем? — удивилась Эмма. — Вещички положить. Я бы еще котомочку прихватила, да некуда, разве что в зубы…

— А куда вам столько барахла? — всунулась Сонька, она считала, что кроме ультрамодного купальника, пары сарафанов и смены трусов больше на курорте ничего не понадобится.

— Как зачем? Мы же в санаторий едем! — она с таких благоговением произнесла слово «санаторий», что прозвучало это почти так же, как «Букингемский дворец».

— И что? — не поняла мы.

— Там, наверняка, принято переодеваться к обеду. А к ужину надлежит являться в вечерних платьях.

— Вы думаете?

— Уверена, — припечатала Эмма, со свойственной только учителям (в ее случае бывшим учителям) безапелляционностью.

Мы с Сонькой приуныли. Ни у нее, ни у меня не было достаточного количества платьев. Да что там, у нас вообще как таковых платьев не было. Имелись сарафанчики, топики, футболки, фривольные юбочки, короткие штанишки и ничего такого, в чем «надлежит являться к ужину»… Я, правда, взяла один выходной сарафанчик (его с натяжкой можно назвать платьем), но он настолько откровенный, я бы даже сказала, вызывающий, что не знаю, осмелюсь ли я появиться в нем в столовой.

— Почему ты меня не предупредила? — накинулась на меня Сонька. — Я что теперь по твоей милости должна как лохушка выглядеть?

— Я-то откуда знала…

— Ты по югам каждый год катаешься! — все больше кипятилась подруга

— Я же дикарем! А дикари весь отпуск ходят в одних и тех же шортах!

— Я не могу появляться в столовой в одних шортах…

— Ты вообще там появляться не будешь, — отбрила я Соньку. — Ты заяц.

— Кто? — разом присмирела она.

— Заяц, разве не ясно? Ты не имеешь право ни на завтрак, ни на обед, ни тем более на ужин. И койко-место тебе не полагается. Как и просто место в кресле. Да что там…ты даже в коридоре на коврике спать не имеешь права, — я с нарастающим от фразы к фразе удовольствием стращала притихшую подругу. — Так что помалкивай!

— Так как же я буду спать…

— А об этом раньше надо было думать, когда ты меня своими бегемотихами в купальниках доставала!

— Кстати, — совсем некстати встрепенулась Эмма. — А где девушка будет жить? Я не совсем поняла…

Я потупила очи и что-то невнятно забормотала. Я пока не была готова вывалить на Эмму Петровну новость о том, что Сонька будет жить с нами в номере, только на птичьих правах. Думаю, бедную женщину надо готовить к этой «радости» постепенно.

— Эй! — взвизгнула подруга, глядя куда-то вдаль. — Смотрите!

Мы посмотрели. И увидели, как из здания вокзала выкатывается странная парочка. Да что там странная — просто пара шизоидов, сбежавших из дурдома! Представьте двух мужчин зрелого возраста, больших, лохматых, краснолицых, которые одеты в клетчатые шорты, полосатые гольфы и тельняшки. Но это еще не все. Один из них, белобрысый брыластый громила, несет на плече транзистор, под мышкой школьный портфель, а в огромной лапище сжимает детский сачок; второй же, чернявый бородач с необъятным животом, в одной руке тащит надувного утенка лимонного цвета, зато в другой ультра плоский ноутбук в кожаном чехле.

И оба они поют: «Уеду я на черное-черное мо-о-о-о-ре!».

— Что это за чудики? — захохотала Сонька, всплеснув от восторга руками.

— А ты разве не узнала их? — удивилась Эмма. — Это же Лева Блохин и Юра Зорин. С Левой ты, может, и не встречалась, а Юру ты точно знаешь, он у нас в отделе программистом работает…

Сонька зажмурилась. Они не просто была с Юркой знакома, она не знала, куда от него деться на протяжении последнего года. И дело все в том, что Зорин был по-мальчишечьи пылко, страстно, безнадежно влюблен в Соньку почти одиннадцать месяцев. И все эти месяцы пытался пробудить в объекте своей страсти хоть какое-то подобие чувства.

— Что они тут делают? — прошептала Сонька, загипнотизировано глядя, как колышется в такт песне обтянутое «тельником» Юркино пузо.

— Они поедут с нами, — ответила Эмма. — Им достались оставшиеся две путевки.

— Господи, помоги! — сипло выдохнула подруга, в изнеможении приваливаясь спиной к фонарному столбу.

Да уж, теперь нам поможет только господь. Ибо эти два идиота (Лева между прочим, влюблен в меня) испортят нам всю малину. Они выпросят смежный с нашим номер, на пляже займут соседние лежаки, в столовой усядутся за тот же столик, что и мы, и просто задолбают своим вниманием… А вечерами… вечерами они будут таскаться за нами по набережной и отпугивать всех потенциальных кавалеров. Я уж не говорю о том, что пылкий Зорин запросто может устроить ежевечерние концерты под балконом, чем привлечет внимание персонала к нашей комнате. Что в нашем случае просто недопустимо!

… А тем временем «сладкая парочка» подгребла к нашей лавке.

— Сонечка! — просиял Зорин, узрев свою даму сердца. — И вы тут! Радость-то какая! — от радости его борода встала дыбом, а щеки еще больше заалели. — Провожаете подружку?

— Зорин, ты чего придуриваешься, — не очень вежливо прервала его я. — Я тебе три дня назад говорила, что Сонька едет со мной.

— Точно! Как я мог забыть! — театрально охнул он.

Вот артист! Забыл он, как же! Да если бы не Сонька ни в какой Адлер он бы не поехал. В гробу он видел горы, пальмы и прибой, вернее не в гробу, а в своем супер-плоском мониторе на жидких кристаллах, от которого он не отлипает ни днем, ни ночью. И стопудово (любимое Юркино словечко) уверен, что только идиоты могут трястись двое суток в поезде, лишь затем, чтобы посмотреть на горы, пальмы и прибой. Ведь все это можно увидеть на дисплее компьютера, даже не вставая со своего любимого кресла.

— А ты как умудрился отхватить путевку? — подозрительно спросила я. — И так из нашего отдела сразу двоим дали, мне и Эмме Петровне. А тут еще ты…

— Я попросил, мне дали, — нарочито беспечно молвил Юрка и махнул своей пухлой ладошкой — типа, мне и не такое по зубам. — Надо же другу компанию составить…

— Юрик, колись, иначе я тебе свои обеды отдавать не буду, — припугнула я бородатого «Ромео». Он у нас был страшным обжорой, поэтому подъедал за всеми, даже за столовским котом Персиком, которому повара варили специальную похлебку из сосисок и крупы, и которую он не всегда соизволял кушать.

— Честно! Я же ценный работник, вот поощрили…

Я фыркнула — ценный, как же! Зорин, конечно, мужик башковитый, даже очень. Он хорошо образован, любознателен, умен. В компьютерах же вообще сечет, как никто. Но! Вместо того чтобы ваять программы для нас, работников вычислительно центра, он часами блуждает по интернетовским порно-сайтам, изучает каталоги элитных проституток, знакомиться с оголтелыми эротоманами, спорит с приверженцами однополой любви, флиртует с виртуальными стриптизершами. Иногда он режется в свою любимую «Стратегию». А то и вовсе засылает вирусы в чужие компьютеры — он у нас заядлый вирмейкер… Так что ценным работником Юру Зорина назвать можно только сильно погрешив против истины

— Юрик, не ври! — это уже Эмма Петровна возмутилась, она, как и я, особой ценности в его работе не видела.

— Ну ладно, ладно, скажу, — пробурчал Юрка. — Я это… ну… институтскую сеть, заметьте, включая директорский компьютер, спас от страшного вируса.

— Наше сетевое окружение было заражено? — удивилась я. — Вроде на той неделе, когда я была на работе…

— Вирус попал в сеть три дня назад, — с пафосом произнес Юрок. — Страшный, как атомная война! Ни одна из наших антивирусных программ не смогла с ним справиться.

— А ты, значит, справился? — с сомнением спросила Эмма.

— Конечно, — ответила за Юрку я. — Ведь именно он его туда и запичужил. Так, Юрик?

— Нет! Клянусь!

— Не клянись. Бог накажет. Твой компьютерный бог с процессором вместо сердца. — Я обернулась к Соньке. — Он как узнал, что ты вместе со мной в санаторий едешь, тут же разработал сей вероломный план. Юрка у нас тот еще стратег.

— А почему вы так вырядились? — оторопело произнесла Сонька, теперь она зачарованно пялилась на монументальные Зоринские ноги в полосатых тирольских гольфах.

— О! — воскликнул Юрка, обрадованный сменой темы. — Вам нравится? Это последний писк моды!

Мы недоверчиво хмыкнули, даже не знакомая ни с одним из модных писков последнего десятилетия Эмма Петровна не поверила, что клетчато-полосатый ужас может быть актуален.

— И где вы этот писк приобрели? — спросила она, растеряно улыбнувшись. — На блошином рынке?

— Скорее всего, на распродаже списанных цирковых костюмов, — хихикнула Сонька.

— Вот и не угадали, — надулся Зорин. — Лев, скажи им, где мы прибрахлились! Ну скажи!

— В бутике, — гордо провозгласил Лева Блохин.

— Где? — в один голос выкрикнули мы.

— Не просто в бутике, — поправил друга Зорин. — А в элитном бутике.

— И там вам сказали…

— … что в нынешнем сезоне все кино-звезда так ходят.

Я вновь окинула взглядом прикид «сладкой парочки». Значит, писк моды. Значит, в бутике купленный. Значит, все кино-звезды… Интересно, кому из мировых дизайнеров и с какого перепоя пришла в голову мысль сделать ансамбль из тельняшки и клетчатых «Бермуд». Разве что Жан-Полю Готье или Вивьен Вествуд… Или Галиано, после лошадиной порции кокаина…

— А как тот бутик назывался? — спросила Сонька.

— «Вещи из Европы», — доложил Лева.

— Как? Прямо так и назывался?

— Да. Элитный сэконд-бутик «Вещи из Европы», так и назывался…

После этих слов мы не просто рассмеялись — заржали! Надо же, до чего наши старьевщики не додумаются, чтобы заманить вот таких простаков. Сэконд-бутик! Мне бы даже с перепоя такое в голову не пришло.

Пока мы смеялись, тот же бодро-гнусавый голос, что сообщал про время, объявил:

— Скорый поезд номер триста сорок один Нижний Новгород-Адлер прибывает к третьей платформе шестому пути. Повторяю…

Эмма Петровна встрепенулась.

— Мальчики, помогите мне. Ты, Лева, возьми сумки, а ты, Юра, чемодан, остальные котомки мне донесут девочки…

Лева с энтузиазмом вцепился в ремни сумок, мы послушно подхватили котомки, а вот Зорин чемодан взять и не подумал:

— Вы что, Эмма Петровна, с ума сошли? — возмутился он. — Мне тяжести понимать нельзя. У меня больная спина…

— Юра, как не стыдно? Такой большой, такой… — какой «такой» Зорин мы так и не узнали, потому что Эмма замолчала и начала хватать ртом воздух.

— Что вы так переживаете? — испугался Лева. — Вы не беспокойтесь, я ваш чемодан донесу… Мне не трудно.

Но Эммы не думала успокаиваться, она покраснела, затрясла головой, заохала и мертвой хваткой вцепилась в мое запястье, будто без моей поддержки она не устоит на ногах.

— Вам плохо? Сердце? Или что? — перепугалась я.

— Леля, — прохрипела Эмма. — Леля! Посмотри… какой стыд…

Я резко обернулась.

Сначала ничего особенного я не увидела. Двухэтажный вокзал, деревья, ларечки с горячими пирожками, лавки, на лавках люди, ожидающие того же поезда, что и мы, забегаловка с громким, но неуместным названием «Акватория», из «Акватории» выплывают какие-то пьяные личности (нажрались в девять утра — какой кошмар!), рядом стоянка такси… Стоп! Пьяные личности кого-то поразительно напоминали…

— Маруся! — ахнула я, узнав в шатающейся лохматой брюнетке свою подругу, с которой проработала бок о бок без малого пять лет.

— И не только она, — обретя голос, гневно выкрикнула Эмма. — Обе Маринки и Княжна! Все! И все пьянущие! Какой стыд!

Я пригляделась к подругам. Точно! Все пьянущие. Более-менее выгладила только Маринка-маленькая (рост сто пятьдесят сантиметров, по этому «маленькая»), она и шла ровно, и не гоготала в голос, как остальные. Хуже всех Маринка-большая (на семь см. выше «маленькой» по этому «большая»), она не только шаталась и хохотала, но еще и норовила прилечь отдохнуть прямо на асфальт. Я ее такой ни разу не видела, что не удивительно, так как она практически не пьет, разве что шампанское по праздникам. Две оставшиеся подружки Маруся и Княжна (это не титул, а прозвище) были потрезвее Большой, и попьянее Маленькой, короче, находились в промежуточной стадии опьянения, то есть между предпоследней «ты меня уважаешь» и последней «мордой в салат». Этих я тоже в таком состоянии ни разу не сподобилась лицезреть, что тоже не удивительно, потому что норма Княжны — три стопки, а Маруськина — четыре, больше, как правило, в них не помещалось.

— Чего это они? — испугался трезвенник Блохин. — Заболели? Или что?

— Нарезались, — хохотнул Юрка. — Во дают!

— В девять утра! Как не стыдно, — продолжала сокрушаться Эмма.

— Да уж, — поддакнула Сонька (хотя чья бы уж корова мычала, но об этом позже…).

А пьяная гоп-компания, между тем, добрела до нас. С гиканьем, ором и писком все четверо бросились меня обнимать, целовать, валить с ног, потом до кучи повисели на шеях и у всех остальных.

Удовольствие от этих объятий получил только завсегдатай порно-сайтов эротоман Юра Зорин.

— Вы когда успели нарезаться? — оторвав от себя последнюю из подружек, спросила я. — И почему вы не на работе? Вы же должны были помахать мне ручкой в восемь сорок пять, а потом ехать на работу…

— А мы приехали… ик… махать… — залепетала Маринка-большая, вытирая сопливый нос рукавом своего нежно-голубого платья. — А тебя еще нет…ик…

— Ну да! — подхватила Княжна, вытаскивая из кармана джинсов смятую пачку сигарет. — Мы и решили посидеть в «Акватории» кофейку попить… Марусь, дай огоньку.

— С чем был этот кофе? Со спиртом?

— Не… — Княжна сунула в рот сигарету, правда, не тем концом, прикурила. — С коньяком… Марусь… чего-то не куриться…

— Это вы с кофе такие? — удивилась я, вытаскивая изо рта Княжны тлеющую сигарету.

— Не-е, — замотала головой Маринка-большая. — Мы сидели, пили кофе… А тут ребята пришли. Хорошие такие… Сосо и Кацо.

— Сама ты Сосо, — замахала на нее своей худенькой пятерней Маруся. — Вано и Серго. Братья мои…армяне… — Никакой армянкой она не была, но неизменно объясняла свою жгучее брюнетистость кавказскими корнями (иногда армянскими, иногда абхазскими, иногда азербайджанскими).

— Они тоже на этом поезде поедут. С вами, — вклинилась в разговор не такая «более-менее», как на первый взгляд, Маринка-маленькая.

— Поедет только Вано, а Серго его провожал, — перебила Маруся. — Они к нам подсели, шампанского предложили…

— Сколько ж вы его выпили? Ящик?

— Почему ящик? — заморгала своими огромными глазищами Маруся. — Бутылку. Только потом они нам чачи предложили…

— Мы выпили… ик… — забормотала Маринка-большая. — Чуть-чуть… По две рюмочки… Леля, честное слово, трезвые были… А когда встали из-за стола, вдруг как все закружиться… Как сейчас! — И она начала заваливаться на бок.

Княжна подхватила Маринку под руку. Маруся под другую. Вторая Маринка подперла ее сзади. И все четверо замерли с глупо-счастливыми физиономиями. Я прыснула, так как без смеха смотреть на этот квартет было не возможно. Обычно пьяные женщины меня раздражают, иногда злят (привет Соньке, но об этом потом…), но эти умиляли. Как герой Мягкова в Рязановской «Иронии судьбы». Потому что сразу было видно, по их ухоженным физиям, ногтям, волосам, по хорошей одежде и модным сумкам, что эти дамочки (возраст-то уже дамский: от тридцати до тридцати шести) нарезались не по привычке, а по недоразумению. Это и забавляло.

Тут вдали послышался протяжный гудок тепловоза. Потом раздалось чуханье и потрескивание рельсов.

— Едет! — обрадовалась Сонька. — Едет! Ура!

— Идут! — пуще Соньки обрадовалась Маруся, кинувшись куда-то в сторону. — Идут! Ура!

Мы сначала не поняли, кому она была так рада, но потом заметили, как «псевдо армянка» подлетела к двум чернявым мужикам в белых одеждах, что шли по платформе по направлению к нам.

— Ребята! — заголосила она, хватая их под руки. — Вот смотрите, кого мы провожаем!

Ребята заулыбались, оценив наш с Сонькой экстерьер. Что и говорить, глаз Марусиных «братьев» мы порадовали. Обе блондинки (обе крашенные, но какого «брата» это волнует!), к тому же молодые, стройные, симпатичные. У Соньки ямочки на щечках, курносый носик, зеленые глаза. У меня попа, грудь и талия. Сложить бы нас вместе получилась бы идеальная женщина.

— Ребята! — не унималась Маруся. — Не угостите девчонок чачей!?

— Конэшно, — еще шире улыбнулись мужики и, не сговариваясь, полезли в сумки.

— Не надо! — испуганно выпалила я. Чачу я терпеть не могу, это даже хуже, чем виски.

— Конэшно надо! — радостно загалдели пьяные подружки. — Мальчики, наливайте! Девчонки хотят выпить…

Вано и Серго долго упрашивать не пришлось. С поистине восточной щедростью они выдали каждому из нас, даже мальчишкам, по стаканчику, споро разлили пойло и провозгласили тост: «За прекрасных дам!».

Выбора не было — пришлось выпить.

Опрокинув в глотку мутную жидкость, я поморщилась. Н-да! Чача — это вам не пиво. Крепкая, зараза!

— Крепкая, зараза! — выдохнул Лева, утирая выступившие слезы.

Я засмеялась. Настроение у меня резко поднялось. Может, и не так плохо, что эти два олуха — Лева с Юркой — увязались за нами. С ними веселее будет. И здорово, что девчонки пришли меня проводить! Здорово, что…

— Лель! — прошептала Сонька мне на ухо, — обернись.

Все еще смеясь, я обернулась. В двух шагах от меня стоял Геркулесов собственной персоной. Весь из себя элегантный: в отлично сшитом льняном костюме, с аккуратной прической, с портфелем из тесненной кожи в руках — скорее всего, слинял с работы (он у меня адвокат). Слинял, чтобы проводить любимую женушку!

— Коленька! — взвизгнула я, перевизжав даже тепловозное «ту-ту-у!». — Солнце мое!

— Вот, значит, как, — прохрипело «солнце», хмуро глядя на меня. — Не успела уехать, уже безобразничаешь!

— Я? — искренне удивилась я. Но потом, посмотрев на ситуацию Колькиными глазами, поняла, что да, безобразничаю. Мало того пью без закуски в девять утра, так еще в компании четверых мужиков (с двоими, судя по всему, познакомилась только что, какой кошмар!), и это вместо того, чтобы рвать на себе волосы из-за ссоры с Его Величеством Николай Николаевичем!

— Мало того едешь без моего дозволения, так еще и… — он не договорил, но все и так было ясно, так как его раздувшиеся ноздри, горящие глаза и пламенеющие щеки говорили красноречивее слов.

— Колюнь, — ласково проговорила я, — может, поцелуемся… Помиримся…

— Развод! — рявкнул он. И, как мне показалось, выпустил из ноздрей облако пара… Ну чистый Змей Горыныч!

Потом резко развернулся и, спрыгнув с платформы, убежал.

— Какой рэвнивый! — пробасил Серго. — Он нэ армянин, слущщщай?

— Нет. Он мавр, — горько пробормотала я. После чего первой впрыгнула в вагон.

Так началось наше путешествие к морю!

Море штормило. Большие пенные волны с ревом накатывались на берег, врезались в валуны, пирсы, галечные холмики и, разбиваясь на множество шипящих фонтанчиков, откатывались прочь. Глупые курортники с визгом бросались на эти волны, качались ни них, бултыхались в водоворотах, но неизменно отлетали вместе с мусором и водорослями на прибрежные камни. Словно море не хотело их принимать.

Среди этой оголтелой безмозглой толпы был только один, кого море не отторгало. Мужчина с густыми седыми волосами плыл по бушующим волнам легко, без видимых усилий. Он плыл, делая мощные махи руками, все дальше удаляясь от кишащего перевозбужденными идиотами берега…

… А ЧЕЛОВЕК издали наблюдал за ним… Своим ВРАГОМ.

Он наблюдал, и сердце его замирало всякий раз, когда седовласая голова скрывалась под волнами. ЧЕЛОВЕК боялся, что ВРАГ утонет, разобьется о пирс, умрет от разрыва сердца… Да мало ли отчего можно умереть посреди бурлящего штормового моря. Нет! Такой красивой смерти ВРАГ не достоин! Он умрет по-другому!

ЧЕЛОВЕК зажмурился, представляя, как убьет своего врага. Сначала он стукнут его камнем по голове, потом отсечет пальцы и гениталии (еще живому!), и только затем перережет горло… А после сбросит тело вместе с документами и вещами в яму, закидав его песком, глиной и мусором…

Чтобы на Земле не осталось и следа от этого подонка!

Мы ехали уже больше суток. И дорога перестала нас радовать. Да и чему радоваться? Когда за окном одни и те же унылые пейзажи, в вагоне жара плюс тридцать пять, продукты тухнут, минералка махом нагревается до температуры воздуха, да еще из туалета тянет мочой, пьяные проводницы забыли сделать влажную уборку, а питьевая вода в кранике закончилась еще ночью.

Мы с Сонькой еще как-то бодрились, а вот Эмма Петровна совсем скисла. Она разделась до трусов и лифчика, намочила простыню и, накрывшись ей с головой, все дорогу спала, просыпаясь только для того, чтобы пописать и заново облиться водой…

— Лель, — заканючила Сонька, сползая с верхней полки. — Давай что ли в картишки перекинемся…

— Давай, — согласилась я. — Только в «Буру» я не буду, я очки считать не могу.

— А я в «Дурака» не буду. Потому что ты постоянно жулишь!

— Я? Да никогда! — возмутилась я.

— Жулишь. Сама вчера видела, как ты скинула под стол шестерку пик. Я уж не стала говорить…

Естественно не стала, потому что мы играли парами: мы с Сонькой против Левы и Юры. И ребята нас беспощадно обыгрывали, что естественно, потому что Зорин обладал феноменальной памятью, а Блохин каким-то сказочным везением (он из тех, кому катастрофически не везет в любви!).

— Может, тогда погадаем, — предложила Сонька, перетасовав карты.

— А ты умеешь?

— Я думала ты умеешь, — сникала подруга.

Мы посидели молча. Сонька придумывала нам занятие, а я вспоминала Геркулесова. Его руки, широкие плечи, немного детское лицо, задорную улыбку… И мерзкий характер! Ну почему мне достался такой вредный мужик? Вроде и красавец, и умница, и не курит, и не пьет, и любит, и подарки дарит… Живи, да радуйся, ан нет! Постоянно мы с ним цапаемся. То из-за одной ерунды, то из-за другой. Например, из-за тарелок. Они, видите ли, должны в сушилке стоять по росту. А у меня стоят, как придется. И обувь я бросаю у порога, и вещи на стул сваливаю, еще яблочные огрызки оставляю у кровати, фантики, грязные чашки… И все это жутко бесит моего мужа. А меня бесит то, что такая ерунда может испортить отношения двух любящих людей.

… Вдруг белый кокон, являющейся Эммой Петровной завозился, и из образовавшегося отверстия в основании куля послышался слабый голос.

— Девочки, — позвал он. — Вы где деньги прячете?

Сонька обхватила себя за левую грудь, похлопала по ней и ответила:

— По маминому совету в лифчике. А ты, Леля?

Я в отличие от подруги бюстгальтеры носила только зимой (для тепла), по этому похлопала себя по попе. И ответила:

— В заднем кармане шорт. А что?

— Я вот тоже в лифчике, — прошептала Эмма. — Но как-то боязно… Место все-таки известное… В случае чего сразу туда полезут…

— Да ладно! — беспечно махнула рукой Сонька. — Кто в пладскартных вагонах грабит, если купейные есть?

— Грабят везде, — взволнованно затараторила Эмма. — А в общих вагонах удобнее, тут запоров нет… Тем более мы к Ростову подъезжаем, а это, как известно город с дурной славой… — она еще пуще разволновалась. — Я вообще, девочки, этой остановки боюсь!

— Что так?

— А вдруг нас в заложники возьмут!

— Кто? — не поняла Сонька.

— Бэндэровцы! — свистящим шепотом проговорила Эмма.

— Ну вы даете! — засмеялась я. — Надо же такое придумать! Бэндэровцы! Скорее уж нас в Адлере в заложники возьмут, чем в Ростове!

— В Адлере? — ахнула она.

— Там же рядом граница с Абхазией.

— И что?

— Не так давно там шла война…

Эмма Петровна просипела «Господи, помоги» и нырнула под простыню.

— Леля, — больно ткнула меня в бок Сонька. — Ты чего там болтала?

— По что?

— Про Абхазию. Там, права, граница рядом?

— Правда.

— И почему ты меня не предупредила?

— А что тебя предупреждать? — хмыкнула я. — Ты же всю неделю атласы изучала. А там очень даже понятно нарисовано… Адлер — горы — Абхазия!

— И там действительно похищают людей?

— Ага, особенно часто блондинистых милашек, вроде тебя… Потом их продают в гаремы или бордели, кому как повезет…

— Ой, мама! — заохала Сонька. — Ой, куда ж меня понесло…

— Успокойся, — смилостивилась я. — В Адлере совершенно безопасно. Я сколько лет туда езжу, и ни разу не слышала, чтобы там кого-нибудь похищали…

— Даже блондинистых милашек?

— Их похищают, но только с добровольного согласия.

— В смысле?

— Готовься к тому, что горячие армянские парни задолбают приглашениями в ресторан, баню, горы, на собственную бахчу или еще куда… Больше тебе ничего не грозит! Это я тебе, как эксперт по Адлеру, заявляю!

Я уже в четвертый раз ехала отдыхать именно в Адлер. Почему-то этот город мне нравится больше других приморских городов, городков и поселков. А побывала я во многих! Можно сказать, объездила все побережье. С четырех лет меня таскали на курорты мама с бабушкой, с шестнадцати я начала мотаться сама. Сначала исколесила Крым, потом Кавказ, была и в Абхазии, но там разруха, там пока делать нечего.

Адлер мне нравится всем. Природа — зашибись, море — класс, народ — прелесть! Даже самолеты, которые летают буквально над твоей головой, придают городу особый шарм.

— Леля, — тихо позвала меня Сонька. — А там границы с Чечней, случайно, поблизости нет?

— Географию надо было учить, — строго молвила я и не ответила.

Сонька хотела еще поприставать, но увидела, как по проходу к нам чешут наши поклонники Лева с Юрой. Мы почему-то им несказанно обрадовались.

— Мальчики! — воскликнула Сонька. — Как хорошо, что вы пришли, а то мы со скуки умираем!

— Вас развеселить? — заискрил Зорин. — Тогда могу рассказать анекдот про программистов… Значит так, едет программист в машине…

— Юрасик! — перебила его моя подружка. — Ты, наверное, умеешь гадать!

— Я? — обалдел Зорин. — Почему я должен уметь?

— Ты похож на цыгана.

— Я? — переспросил он. Ни разу в жизни, наверное, ему не говорили, что он похож на цыгана, потому что он совсем не был на него похож. На хохла, на мордву, с большой натяжкой на татарина, на кого угодно, но только не на цыгана! — Почему?

— У тебя черные кудри, карие глаза и борода! К тому же ты все время поешь! А цыгане очень любят петь, как и гадать!

Я покосилась на Зоринские кудри, тут Сонька не соврала — они были и вправду черными. Насчет пения она тоже угодила в точку — Юрка мнил себя Повороти, замечу, без всякого на то основания, поэтому пел часто, громко, с чувством, но фальшиво. Цвет глаз она так же определила верно — карий. И борода наличествовала, только с ней он походил не на цыгана, а на молодого Деда Мороза, из-за своих налитых, красных, лоснящихся щек, из-за носа картошкой, толстых губ и добродушно-наивного выражения лица.

— Я не цыган, — запротестовал Юрка. — Я русский.

— Жаль, — вздохнула Сонька. — Я цыган люблю.

Зорин тут же подскочил на месте, хлопнул себя по лбу и вскричал:

— Как я мог забыть! У меня же дедушка был цыганом!

— Правда? — просияла Сонька.

— Правда. Его звали… — Зорин начал лихорадочно вспоминать цыганские имена, которые знал, чтобы присвоить вымышленному дедушке хотя бы одно. — Его звали… Будулай!

— А он гадать умел?

— А как же! И по руке, и по ноге…

— А на картах?

— И на картах, — самозабвенно врал Юрка.

— Погадай, — взмолилась Сонька.

— Я? — испугался лже-цыган.

— Ну он тебя, наверное, научил… Или нет? — Сонька недоверчиво прищурилась.

— Научил, конечно… Но это было так давно… Он умер, когда мне было пять лет… Я уж и не помню ничего… — залепетал он.

— Гадай! — скомандовала Сонька, сунув Юрке карты.

Зорин, надо отдать ему должное, не растерялся. С видом бывалой ворожеи он перетасовал колоду, дал Соньке подснять, потом раскидал карты на две кучи, перемешал, подул на них, что-то пошептал, затем, помуслякав толстый палец, выудил наугад одну, перевернул.

— Дама! — провозгласил он, показывая нам брюнетистую тетеньку на обороте. — Это подруга! То есть Леля.

— Это не Леля, Леля скорее червовая дама, — пискнула Эмма Петровна, высунувшая из-под простыни свою взлохмаченную голову. — А это Дама пик. Какая-то злодейка! Может быть, соперница.

— Тогда это точно не Леля, — уверенно произнесла Сонька, потому что за двадцать лет дружбы мы ни разу соперницами не были. Мы вообще никогда в серьез не ссорились и ничего не делили, а тем более мужиков.

— Ладно, потом посмотрим, — буркнул Зорин и выудил из кучи другую карту. — Восьмерка! Это подарок!

— Пиковая восьмерка — это слезы и печали! — поправила его Эмма. — Плохая карта, тебе бы, потомственному гадателю, надо об этом знать.

— Нет, я не понял, кто цыган вы или я? — разозлился Юрка.

— Я хоть и не цыганка, а гадать умею, — обиделась оппонентка. — Не то что ты! Шарлатан!

— Вот и гадайте тогда! А я умываю руки…

— Сначала вытащи еще три карты, а потом мой хоть ноги, — прошипела Сонька. — Ну!

Зорин побубнил немного, но все же карту вынул.

— Валет, — уже без радости сообщил он.

— Валет — это жених, — блеснул знанием Лева Блохин.

— Валет — это хлопоты, — встряла я.

— Пиковый валет, — с нажимом произнесла Эмма. — Это злой, жестокий человек!

— Да что это такое! — возмутилась Сонька. — Одни пики! Ты, Зорин, специально что ли? У тебя в колоде других мастей нет?

— Это ваша колода, а не моя, — надулся Юрка.

— Ладно, давай дальше. Только аккуратнее.

Юрка хмуро кивнул и двумя пальчиками за краешек вытянул… девятку бубей.

— Ура! — заорали мы. — Буби!

— Ничего тут радостного нет, — хмуро пробурчала Эмма.

— Почему? — сникла Сонька.

— Потому что сама по себе девятка бубей означает всего лишь препятствия, задержки, проволочки…

— Подумаешь, поезд опоздает на пару часов…

— А в соседстве с Дамой пик… — Эмма повысила голос, — это страшная опасность!

Мы ахнули. Лева, как самый нервный, даже глаза руками прикрыл.

— Перестаньте нас пугать! — взвизгнул Юрка. — Что за безобразие!

— Да! — присоединилась к Зорину Сонька. — Мы, в конце концов, на курорт едем! К морю! А вы тут болтаете о каких-то ужасах! Будто мы едем воевать в горячую точку!

— Да перестаньте вы паниковать, — я попыталась успокоить испуганных приятелей. — Соня права, мы едем на курорт, и единственная опасность, которая может нас там подстерегать, так это несвежий шашлык.

— А террористы?

— Нужна ты им! — фыркнула я.

— А ядовитые медузы? Я слышала, есть такие… синие…

— Ты от берега дальше, чем на пять метров сроду не отплывала! А они водятся далеко в море.

— А змеи?

— Эти водятся высоко в горах, — озлилась я. — Так что перестань пороть чушь!

— Ладно, буду молчаливым приведением. — Сонька насупилась.

— И не смей больше так близко к сердцу принимать дурацкие карточные гадания!

— Я и не принимаю… Только пусть он последнюю карту вытащит! Надо ж посмотреть…

Зорин вопросительно посмотрел на меня, как бы спрашивая разрешения, когда я кивнула, он медленно вытянул из кучи последнюю пятую карту.

— Туз пик! — ахнули мы.

— Кошмар! — захныкала Сонька.

— Наоборот! — прервал ее писк Зорин. — Туз пик — это курортный роман!

— Чего ты мелешь?

— Пиковый туз — это сексуальная связь. Или постель! Я точно знаю! — радовался Юра, сверкая на Соньку глазами. Не иначе, решил, что в постели с ней окажется именно он.

— А вы что скажите, Эмма Петровна? — спросила я.

Эмма Петровна молчала.

— Нет вы скажите… Признайте мою правоту… — веселился Зорин. — Ну так что? Я прав?

— Нет, — трагично вымолвила Эмма, заползая под свою простыню.

— Как нет? Тогда что туз пик означает?

— Туз пик, — донесся до нас ее приглушенный голос. — В соседстве с дамой и валетом той же масти означает… СМЕРТЬ!

ЧЕЛОВЕК сидел на корточках у разрытой ямы. Она была не очень глубокой, но достаточной, чтобы в нее можно было положить человеческое тело. К тому же рядом с провалом лежала куча веток, валялись пластиковые бутылки, обертки от презервативов, гнилые сливы, попадавшие с растущего тут же дерева, обрывки обоев, щебень… Именно то, что нужно. Мусор, гниль, труха — вот, что послужит саваном для подлеца.

ЧЕЛОВЕК встал, отряхнулся. Крепко, так крепко, что даже заболели пальцы, сжал камень, которым нанесет первый удар. Достал из кармана нож, перекрестился. Хотя какого черта… ЧЕЛОВЕК не верил в бога уже семь лет! Бога нет, потому что разве бы милосердный Господь позволил так издеваться над своим «рабом»…

Но с другой стороны, разве встречу с заклятым ВРАГОМ нельзя назвать божественным проведением? Тем более, что она состоялась именно там, где все и произошло… Семь лет назад в санатории «Солнечный юг» ЧЕЛОВЕК повстречал другого человека, ставшего в последствии ВРАГОМ.

ЧЕЛОВЕК не хотел ехать сюда. Да что там! Он чуть не умер от отвращения, гнева, жалости к себе и боли в ключице, когда ему предложили путевку именно в «Солнечный юг». Но, подумав, успокоившись, выпив четверть упаковки антидепрессантов, он решил ехать. Чтобы, как он тогда думал, попытаться избавиться от демонов воспоминаний! Но, как оказалось, чтобы встретить своего ВРАГА.

Встретить и поквитаться с ним! А, поквитавшись, начать новую жизнь!

ЧЕЛОВЕК вздрогнул. Он услышал шаги… Шаги своего ВРАГА!

ЧЕЛОВЕК нырнул за пальму, притаился.

Когда седоватый затылок мелькнул перед его глазами, ЧЕЛОВЕК обрушил на него чудовищной силы удар.

ВРАГ рухнул, словно подкошенный.

Да свершиться месть! — прошептал ЧЕЛОВЕК и склонился над поверженным ВРАГОМ.

Мы, сгрудившись в кучку, стояли на платформе и озирались по сторонам. Я прикидывала, в каком направлении нам лучше двинуть, чтобы сократить путь, а все остальные озирались просто из любопытства, так как ни один из них в Адлере еще не был.

— Пальмы! Смотрите, растут прямо на улице! — восхищалась Сонька, тыча пальцем в стройную красавицу, росшую рядом с пригородной кассой. — Ни фига себе! Прямо на улице, как тополя!

— Тут субтропический климат, — начал умничать Зорин. — Пальмы такой любят, правда на зиму приходится листья окутывать, чтобы не померзли…

— А какая у них зима? Холодная или как?

— Ниже нуля не опускается почти никогда. Обычно плюс пять, десять. Но ветер с моря дует жуткий, так что холодновато.

— Нам бы такое «холодновато», — буркнула Сонька. — Ну что, Леля, ты сориентировалась?

— Пошлите по мосту, — неуверенно сказала я. — Выйдем к вокзалу, а там спросим.

— Пять раз в Адлере была и не знаешь, где этот санаторий находится?

— Откуда? Я ж тебе объясняла, что…

— … отдыхала только дикарем. Помню.

— А давайте у мужчин спросим, — предложила Эмма. — Вон целая копания у ступеней стоит.

— Не смейте! — прикрикнула на нее я. — Это таксисты. Они прицепятся, потом не отвяжешься! Сами разберемся. — Я сунула ей в руку ее же баул. — Двинули.

Мы двинули к мосту, кряхтя под тяжестью Эмминых сумок.

Поравнявшись с кучкой таксистов, вжали головы в плечи, чтобы они нас не заметили. Но не тут-то было!

— Дэвушка! — воскликнул один из мужиков, пожилой золотозубый весельчак, схватив Соньку за руку. — Такой карасивый, а сумки тащишь… Давай помогу!

— Не надо, — ответила за подругу я. — Мы сами.

— Слущай, зачэм сами? Ми поможем. Отвэзем, куда надо!

— Квартыра нужен? Дом? Комната? — подключился еще один, помоложе и понаглее.

— Не надо нам ничего, — испуганно выпалила Эмма, вцепившись в свою грудь. Наверное, решила, что если ее в поезде не ограбили, то на вокзале ограбят точно.

— Как нычиво? Савсэм? — подмигнул пожилой. — Ехать разве нэ надо?

— Нам бы до санатория… — робко молвила глупая Сонька. — «Солнечный юг».

— О! — чмокнул воздух пожилой. — Хороший санаторий! Толко далэко… Дорого будет…

— Нэ слушайте его, — встрял третий таксист, лысый жилистый с разорванным ухом. — У нэго дорого, у меня нэт…Я довэзу…

— Алав, это мой клиент, слущщай, — обиделся пожилой. — Чего надо, а?

— Нам ваши услуги не нужно, — рявкнул Юра. — Разве не ясно?

— А тэбя никто и нэ повезет, — пренебрежительно бросил жилистый. — Ты жирьный, место много займешь…

— Давайте, карасавицы, — подхватил нас с Сонькой под руки золотозубый. — Довэзу за пол цены. И вас и маму вашу, — он кивнул на Эмму. — Даже этого возму, — кивок в сторону удивленно моргающего Блохина. — А толстого, так и быть, пусть Алав забирает…

— А сколько стоит? — опять вступила в разговор Сонька.

— Для тэбе почти даром!

— Сколько?

— Двэсти рублэй! Говорю, даром! — и он опять подмигнул.

Сонька вопросительно посмотрела на меня. Решила, что двести на четверых, это приемлемая цена за доставку до отделенного места. Наивная!

— Дорогой, — подмигнула я радостному таксисту. — Ты не обнаглел?

— Я? Обнаглел? — он очень искренне оскорбился. — Да другие тэбя до «Солнэчного» за пятьсот повэзут… Знаешь, как далэко…

— В путевке написано, что санаторий находится в двухстах метрах от вокзала, — весело сказала я. И жду, как он изворачиваться будет.

— Правилно, — быстро согласился он. — Толко тут всо пэрэрыто. Заборы кругом! Нэ пройдешь по прямой, надо круг дэлать… болшой.

— Хватит врать-то! Скажи лучше, в какую сторону нам идти.

— Нэ знаю, как идти. Как ехать знаю, садысь довэзу за сто пятдэсят.

Не знаю, чем бы все закончилось, наверное, так бы и поехали с приставучим таксистом, лишь бы отстал, но на наше счастье из многолюдной перронной толпы вынырнул наш недавний собутыльник Вано.

— Ванечка! — вскричала Сонька. — Ваня! На помощь!

Вано среагировал на Сонькин крик, обернулся, улыбнулся и подбежал к нам.

Приставалы тут же переметнулись на других туристов.

— Что такое, дэвченки? — спросил Вано, приобнимая нас. Как я заметила, армяне вообще любят обниматься, а с молодыми девушками особенно.

— Как нам до санатория добраться? До «Солнечного…»?

— Тут близко совсэм. Забор бетонный видите? Там дырка. В нее пролэзите. Вот и санаторий.

— Так близко? — ахнула Сонька.

— Канэшно. Вон его даже видно. — И он указал на возвышающееся над бетонным забором здание.

— Это «Солнечный юг»?

— Ты по-русски читать умеешь? — засмеялся он. — Там же написано.

Мы с Сонькой сощурились (обе были близоруки, и обе не носили очков). Оказалось, что на крыше здания имелись большие буквы «СОЛНЕЧНЫЙ ЮГ».

— Спасибо, Ванечка, — сердечно поблагодарила армянина Сонька. — Приходи к нам в гости!

— Зачэм в гости? — улыбнулся тот. — На работу приду. Работаю там. Людей на экскурсии вожу. Вас свожу. На Ахун, на Красную поляну, Белие скалы, куда захотите… — И, помахав нам ручкой, он вновь слился с толпой.

А мы, опять взвалив на себя сумки, двинули по путям в сторону бетонного забора.

Шли медленно, то и дело спотыкаясь. Оно и не удивительно, так как ночью почти не спали. И ладно бы гуляли до утра, пили, ели, песни пели, а то ведь слушали… А дело было вот как. Где-то в десять вечера, когда мы, наигравшись в карты, нагулявшись по проходам, наевшись чипсов и прочей вкусной гадости, собрались отойти ко сну, на очередном полустанке в вагон впорхнула семейка. Мама, папа (уже очень в возрасте) и пацаненок лет восьми. Оказались нашими соседями, причем близкими. Папа с сыном разместились на противоположных боковых, а мамашка непосредственно рядом с нами, то есть на освободившейся нижней полке. Родители были малость тормозные, зато пацаненок поражал вертлявостью и шкодливой непоседливостью.

Были они явно из каких-то сектантов, потому что постоянно крестились и бормотали молитвы. Причем, не из баптистов или адвентистов (те всегда с иголочки одеты и по примеру своих проповедников, не переставая, лыбятся), не из кришнаитов (батя был лохмат и длинноволос), не из буддистов (никаких фенек на запястьях, зато на шеях православные кресты), а из какой-то бедной старорусской секты, название которой мы с Сонькой так и не придумали. Мы, поначалу решили, что они церковные (батюшка, матушка и попенок), но, вспомнив нашего отца Александра, который ездит исключительно на иномарках, а под рясой у него то и дело тренькает мобильник, передумали. Эти были одеты настолько бедно, что казалось, их вещи просто рассыплются от старости. На матушке был ситцевый халат, застиранный до того, что цветочки, бывшие некогда ромашками, превратились в подтаявших на солнце медуз. На папе «треники» со штрипками — я такие уже во втором классе отказалась носить — футболка с «Олимпиадой-80» и кеды. На мальчишке наставленные снизу штанцы и линялая майченка.

Но, надо отметить, бедности своей они не просто не стыдились, они ее просто не замечали. Так что матерчатые (как пить дать, собственноручно сшитые матушкой) котомки они разложили без стеснения. Так же, не тушуясь, достали из них картошку в «лупяках» и зеленый лук, помолившись, поели и, опять помолившись, улеглись спать.

Вернее спать вознамерились только родители, пацаненок же решил немного попеть… Пел он всю ночь! И не псалмы, как мы ожидали, а песню «…не могу я спать у стенки, упираются коленки. Лягу я на край — не ложись!…». Голоса у мальчика не было, слуха тоже, слов он не знал, других песен, судя по всему, тоже, так что про разнесчастные коле-е-е-енки нам пришлось слушать до рассвета. Родители, конечно, пытались сыночка усмирить, но так мягко, ненавязчиво, так по-доброму, что маленький антихрист не только не умолкал, а начинал выводить свое «…лягу я на край…» с еще большим чувством. Заткнулся он только к утру, после того, как взбешенная Сонька втихаря от его блаженно спящих родителей (единственных во всем вагоне) переползла на полку певуна, схватила его за горло и прошипела «Не заглохнешь — язык отрежу!». Еще для острастки показала свои маникюрные ножницы — Сонька у нас знает, как с детишками договориться, учительница, как никак.

После этого малец заткнулся. И оставшиеся три часа мы спали спокойно…

… Тем временем, мы доковыляли до стены. Отыскали в ней дыру. Пролезли. Зорин немного застрял, но общими силами, мы его втиснули в довольно обширный для нас, но узковатый для ста двадцати килограммового Юрика, проем.

Вот и санаторский забор, вот проходная с будкой охранника и полосатым шлагбаумом. Мы поднырнули под него — страж на нас даже не взглянул. Это порадовало, значит, пропускной режим в «Солнечном» не такой уж строгий.

Мы вышли на широкую аллею, засаженную по сторонам любимыми Сонькой пальмами, кипарисами и диковинными колючками (как наш репей, только с меня ростом). Между деревьев попадались увитые диким виноградом беседки, красоту которых портили развешенные по боковым стенам мохеровые кофты всевозможных цветов, с ценниками на рукавах. Чуть подальше имелся дендрарий, небольшой по площади, но богатый — судя по табличкам, врытым в землю, растений в нем было до черта.

Мы миновали аллею. Тут же показалось здание, то самое, которое видно даже с привокзальной площади, оказалось, что это не жилой корпус, и даже не столовая, а лечебница. Потоптавшись у крыльца, мы развернулись и потащились через скверик к другой многоэтажке. Плюхали из последних сил. Было жарко и неуютно. Хотелось спать, есть и купаться. Причем, купаться больше, чем спать, но до этого еще дожить надо, потому что нам бог знает сколько времени придется оформляться, располагаться в номере, переодеваться… Потом Соньку как-то надо протаскивать…

От всех этих мыслей у меня даже голова заболела. А тут еще мимо курортники начали шастать в набедренных повязках из влажных полотенец, совсем близко зашумел прибой, пахнуло морем, шашлыками и розами.

— Мы чужие на этом празднике жизни, — пробормотал Зорин, словно прочитав мои мысли.

Мне было знакомо это ощущение, я называю его «синдромом вновь прибывших». Когда ты только приехал, не успел еще загореть, освоится, привыкнуть к новому месту, к новому режиму, ритму жизни, ты чувствуешь себя не очень уютно, и даже немного хочется домой, а остальные такие прожженные (и в прямом и в переносном смысле), веселые, привыкшие, что кажутся тебе инопланетянами. Состояние это длиться не больше двух дней, а потом бесследно проходит.

— Пока чужие, Юрок. Пока, — подбодрила его я. — А вот и наш корпус!

Большое (тринадцати этажное здание) было, судя по всему, построено годах в семидесятых. А спроектировано каким-нибудь архитектором-новатором, потому что внешний вид его немного отличался от всех виденных мною до этого санаториев Брежневской эпохи. Обычно здания корпусов стандартны: правильной прямоугольной (квадратной) формы с лоджиями, высоким крыльцом, иногда колоннадой. Как правило, с обзорной площадкой на плоской крыше.

Это же строение формы как таковой вообще не имело. Шло оно каскадом. Начиналось как трехэтажное, потом скачками переходило в четырех-пяти-шести и так до двенадцатого. Эдакая гигантская лестница. На самом верху (пентхауз?) была выстроена башенка с круговой галереей, разделенной на отсеки-лоджии и конусообразной крышей. Короче, зданьице было жутко уродливо. Особенно нелепо смотрелась башенка, казалось, что ее стыбзили со средневекового замка, присобачили к ней балконик, и прилепили все это великолепие к наспех построенному овощехранилищу.

— Кошмар! — озвучил всеобщее мнение Лева.

— Да уж, — согласился Зорин. — Особенно башня. Не хотел бы я в ней жить.

— А тебя туда и не поселят, — хмыкнула я, — там, скорее всего, номер люкс, смотри, какие на окнах жалюзи. И тарелка спутниковая торчит.

— Не номер, а номера, — приглядевшись к «пентхаузу», сказал Юрка. — Глянь, галерея разделена на отсеки. Значит, номеров четыре штуки. Не дай бог, один достанется нам! Я высоты боюсь…

— Тем более тринадцатый этаж, — встрял суеверный Лева. — Не хорошо это…

— А мне бы хотелось комнату на первом, — поделилась я.

— Тоже высоты боишься? — сочувственно спросил Зорин.

— Не в этом дело. Просто легче будет Соньку втаскивать в корпус. Там балконы низко.

— А зачем ее втаскивать? — удивленно спросила недогадливая Эмма.

Я решилась уже сказать ей правду, но тут произошло нечто странное…

Сначала мы услышали далекий вскрик, потом, после пятисекундной паузы, треск, шуршание и глухой, но сильный удар об землю.

— Что это было? — прошептала Эмма.

— Как будто что-то уронили с большой высоты, — так же тихо сказал Зорин.

Тут тишину разорвал пронзительный женский крик, потом к нему присоединился еще один и еще. Уже через пол минуты до нас донеслось целое бабье многоголосие.

— Что там такое? — пробормотал Лева.

Я не стала гадать. Бросив сумки, я ринулась на крик. Судя по пыхтению за моей спиной, остальные последовали моему примеру.

Когда мы продрались сквозь кустарник и завернули за угол, то увидели толпу орущих женщин. Они стояли кучкой, сгрудившись вокруг чего-то, что их так напугало, и верещали. Кто-то с всхлипами, кто-то с подвыванием, кто-то с причитаниями. И все, как одна, приложив руки к вздрагивающей груди.

— Что здесь случилось? — прокричал Зорин, кинувшись к ним.

Женщины все, как одна, повернули головы, в унисон всхлипнули и без слов расступились, чтобы мы смоги сами увидеть, что…

… На сочно-зеленой траве, раскинув руки, лежала женщина. Она была еще довольно молода (руки были гладкими с ухоженными ногтями). Светловолоса. Судя по всему, небольшого роста и хрупкой комплекции. Лежала она неподвижно. Лицом вниз. Странно разбросав ноги. Левая была чуть согнута и выставлена вперед, правая вывернута так, будто у нее колени не впереди, как у всех нормальных людей, а сзади. Из рваной раны на бедре торчала окровавленная кость. Голова была неестественно вывернута. Из-под щеки на траву уже натекла огромная лужа крови.

Женщина была одета в белый пеньюар, который разметался по траве, как перебитые крылья ангела.

— Что с ней? — просипел разом побелевший Блохин.

— Упала с балкона, — всхлипнула одна из «плакальщиц». — Я видела, как она летела…

— Может, скорую, — пробормотал кто-то.

— Ей уже ничем не поможешь! — Покачал головой Зорин. — Умерла мгновенно.

— Вы доктор? — обрадовались женщины.

— Нет, — смутился Юрка. — Но тут и без медицинского образования видно…

— А я ее знаю, — перебила его одна из бабенок, маленькая, остроносая брюнеточка неопределенного возраста. — Это Лена из Сургута. Она на тринадцатом живет… то есть жила. В люксе. Мы вместе на процедуры ходили.

— Как уж она так? — опять всхлипнул кто-то.

— А она высоты боялась, вот, наверное, голова и закружилась…

— Зачем тогда на последнем этаже поселилась?

— Ей муж путевку купил, он у нее какой-то крутой. То ли банкир, то ли бандит. — Позабыв о лежащем в метре от нее трупе, начала трещать остроносая. — Естественно потребовал номер люкс. Причем, отдельный. А в «Солнечном» только в башне люксы…

— А, может она сама того… — прервала ее другая сплетница. — От несчастной любви…

— Да ты что! Разве от мужа-бандита загуляешь…

— Так зачем же она тогда на курорт без него поехала! Ясно, что за этим… Все за этим едут!

— А в администрацию кто-нибудь сообщил о трагедии? — строго спросила я. Мне страшно не нравилось, как эти стервятницы морально обгладывали еще не остывший труп несчастной женщины.

Женщины переглянулись и пожали плечами.

— Надо сообщить, — строго сказала я.

— Вот вы и сходите, — нагло предложила остроносая. Видно, очень ей не хотелось отлучаться с места событий — вдруг что важное пропустит.

— Мы только что приехали и не знаем, где тут что находится, — отбрила нахалку Эмма.

Но никуда идти не пришлось — администрация, в лице коменданта, прибыла на место преступления без нашего зова. Комендант, пожилой, но энергичный армянин быстро оценив обстановку, споро отогнал всех от трупа на приличное расстояние, раздал распоряжения и вызвал по мобильно милицию.

Я поняла, что можно ретироваться. Погибшей мы не поможем, а о себе позаботиться уже самое время.

— Уходим, — сквозь зубы процедила я, чуть обернувшись в Эмме и Соньке, и начала потихоньку пятиться.

Вдруг кто-то отвесил мне мощней пинок чуть пониже спины.

Я пискнула и обернулась.

Передо мной стояла разъяренная Сонька. С прищуренными глазами, плотно сжатым ртом и с заострившемся, как у старухи Шапокляк, носом.

— Ты чего? — возмутилась я, потирая ушибленную попу.

— Что же это за наказание, — зашипела Сонька, еще больше сощурившись. — Как с тобой куда поедешь, так жди беды…

— В смысле?

— В смысле, что стоит тебе где-то появиться, как тут же кого-то убивают!

— Но ее никто не убил!

— Это еще не известно! — Сонька зло ткнула меня своим несерьезным кулачком под дых. — Но, голову даю на отсечение, что ее столкнули…

— Глупости!

— Ничего не глупости! Столкнули, как пить дать!

— Да с чего ты так решила?

— С чего? — Сонька даже задохнулась от возмущения. — А с того, что стоит мне с тобой куда поехать, как нате, пожалуйста, трупы… Сначала у вас в НИИ маньяк завелся, кстати, чуть тебя не прибывший, потом, когда мы с тобой на турбазу поперлись, и там троих укокошили, а еще одну — меня, между прочим — чуть не укокошили… И вот теперь… Приехала Соня отдохнуть, в море покупаться, кизила поесть, а тут покойники на каждом шагу валяются…

— А тебя никто и не звал…

— Как никто? Да ты сама меня неделю умоляла, чтобы я тебе компанию составила…

Я даже воздухом поперхнулась, услышав эту наглую ложь. Я ее умоляла! Видели, такую нахалку!

— Еще слово, и вместо одного трупа будет два, — грозно рыкнула я. — И вообще… катись-ка ты в корпус! Грех не воспользоваться всеобщей паникой.

Сонька сразу сникла и нерешительно шагнула в сторону главного входа.

— Вещи оставь! — прикрикнула на нее я. — А сам иди с наглой миной, будто уже неделю тут проживаешь… Очки от солнца нацепи, бейсболку надвинь на глаза… — Она сделала все, что я велела, даже наглую мину состроила. — Вроде нормально! Короче, заходишь в лифт, едешь до пятого этажа, выходишь из него и ждешь в фойе.

— Чего жду? У моря погоды?

— Нет, вестей. Я тебе позвоню по мобильному…

— Ну я тогда пошла…

— Иди!

Она ушла, а, выждав минуту, двинулась следом — оформляться.