Проблемы культуры. Культура переходного периода

Л. Троцкий. ГАЗЕТА И ЕЕ ЧИТАТЕЛЬ

Усиление нашей партии, не столько ее численности, сколько ее влияния на беспартийных, с одной стороны, новый период революции, в который мы вступили, – с другой, ставят перед партией отчасти новые задачи, отчасти старые задачи в новой форме, в том числе и в области агитации и пропаганды. Нам надо очень внимательно и тщательно пересматривать наши орудия и средства пропаганды. Достаточны ли они по объему, т.-е. захватывают ли все те вопросы, которые нужно осветить? Находят ли они надлежащую форму изложения, доступную читателю и интересную для него?

Этот вопрос, в числе ряда других, составлял предмет обсуждения в кругу 25 московских агитаторов и организаторов-массовиков.[54] Их суждения, отзывы, оценки застенографированы. Я надеюсь вскоре весь этот материал использовать для печати. Товарищи-газетчики найдут там немало горьких упреков, и должен по чистой совести сказать, что большинство этих упреков, на мой взгляд, справедливо. Вопрос о постановке нашей печатной, в первую голову газетной, агитации имеет слишком большое значение, чтобы тут были допустимы какие-либо замалчивания. Нужно говорить начистоту.

Пословица гласит: «по одежке встречают»… Следовательно, нужно начать с газетной техники. Она стала, конечно, лучше, чем в 1919 – 1920 г.г., но она все еще крайне плоха. Неряшливость верстки, смазанность печати до последней степени затрудняют чтение газеты даже и хорошо грамотному читателю, тем более малограмотному. Газеты, предназначенные для широкого рабочего сбыта, как «Рабочая Москва» и «Рабочая Газета»,[55] печатаются крайне плохо. Разница между отдельными экземплярами (оттисками) очень велика: иногда газету можно прочитать почти всю, а иногда не разберешь и половины. Оттого покупка газеты становится похожа на лотерею. Вынимаю наугад один из последних номеров «Рабочей Газеты». Заглядываю в «Детский Угол»: «Сказка об умном коте»… Прочитать совершенно невозможно, до такой степени печать смазана: это для детей-то! Надо сказать прямо: техника наших газет – позор наш. При нашей бедности и нужде в просвещении мы умудряемся нередко четверть, а то и половину газетного листа испортить, размазав типографскую краску. У читателя такая «газета» вызывает прежде всего раздражение, у менее развитого читателя – утомление и апатию, у более культурного и требовательного – скрежет зубовный и прямо-таки презрение к тем, кто позволяет себе подобное издевательство над ним. Ведь кто-то пишет эти статьи, кто-то их набирает, кто-то их печатает, – а в результате читатель, «пальчиком водя», разбирает из пятого в десятое. Стыд и срам! Последний съезд нашей партии обратил на вопрос о типографском деле особое внимание. И спрашивается: до каких же пор будем мы все это терпеть?

«По одежке встречают, по уму провожают». Мы уже видели, что сквозь плохую типографскую одежку иной раз трудно бывает добраться до «ума». Тем более, что на пути еще стоят расположение газетного материала, верстка и корректура. Остановимся только на корректуре, так как она у нас особенно плоха. Не только в газетах, но и в научных журналах, – особенно в журнале «Под знаменем марксизма»! – у нас нередки совершенно чудовищные опечатки и искажения. Лев Толстой когда-то говорил, что книгопечатание есть орудие распространения невежества. Конечно, это высокомерно-барское утверждение в корне ложно. Но оно, – увы! – частично оправдывается… корректурой нашей печати. Этого тоже терпеть нельзя! Если типографии не располагают необходимыми кадрами хорошо грамотных, знающих свое дело корректоров, то нужно эти кадры совершенствовать за делом. Нужны повторительные курсы для нынешних корректоров, в том числе курсы политграмоты. Корректор должен понимать текст, который он корректирует, иначе он не корректор, а невольный распространитель невежества; печать же, вопреки утверждению Толстого, есть орудие просвещения, – должна им быть.

Подойдем теперь ближе к содержанию газеты.

Газета существует прежде всего для того, чтобы связывать людей вместе, сообщая им о том, что где творится. Таким образом, свежая, обильная, интересная информация (осведомление) составляет душу газеты. Важнейшую роль в газетной информации нашего времени играют телеграф и радио. Поэтому читатель, привыкший к газете и знающий ее назначение, первым делом набрасывается на телеграммы. Но, для того чтобы телеграммы по праву заняли первое место в советской газете, нужно, чтобы они сообщали о фактах значительных и интересных, притом в такой форме, которая понятна массовому читателю. Однако этого-то у нас и нет. Телеграммы наших газет составляются и печатаются в выражениях, обычных для «большой» буржуазной прессы. Когда следишь за телеграммами изо дня в день в некоторых наших газетах, то получаешь впечатление, что товарищи, заведующие этим отделом, сдавая свежие телеграммы в набор, совершенно не помнят, что они сдавали вчера. Каждодневной преемственности в работе нет совершенно. Каждая телеграмма похожа на какой-то случайный осколок. Пояснения к ним имеют случайный и по большей части непродуманный характер. Разве что против имени каких-нибудь иностранных буржуазных политиков редактор отдела напишет в скобках: «либ.» или «конс.» Это должно означать: либерал, консерватор. Но так как три четверти читателей этих редакционных сокращений не поймут, то пояснения лишь пуще сбивают их с толку. Телеграммы, сообщающие, например, о болгарских или румынских событиях, идут у нас обычно через Вену, Берлин, Варшаву. Названия этих городов, поставленные во главе телеграмм, совершенно сбивают с толку массового читателя, который и без того крайне слаб в географии. К чему я привожу эти детали? Да все к тому же: они лучше всего показывают, как мало мы, при стряпаньи наших газет, вдумываемся в положение низового читателя, в его потребности, в его беспомощность. Обработка телеграмм есть в рабочей газете самое трудное и ответственное дело. Она требует внимательного, кропотливого труда. Нужно обдумать важную телеграмму со всех сторон, придавая ей такую форму, чтобы она непосредственно примыкала к тому, что читательская масса более или менее уже знает. Необходимые пояснения нужно предпослать телеграммам, объединяя эти последние в группы или сливая их воедино. Какой смысл имеет жирный заголовок в две-три или более строк, если он только повторяет то, что сказано в самой телеграмме? Сплошь да рядом эти заголовки только сбивают читателя. Простое сообщение о второстепенной стачке нередко озаглавливается: «Началось!» или: «Развязка приближается», тогда как в самой телеграмме глухо говорится о движении железнодорожников, без указания причин и целей. На другой день об этом событии ни слова; на третий также. Когда читатель в следующий раз находит над телеграммой заголовок: «Началось!», он уже видит в этом несерьезное отношение к делу, дешевое газетное ухарство, и его интерес к телеграммам и к газете угасает. Если же заведующий отделом телеграмм твердо помнит, что он печатал вчера и третьего дня, и стремится сам понять связь событий и фактов, чтобы пояснить эту связь читателю, то телеграфная информация, даже и очень несовершенная, получает неизмеримое воспитательное значение. У читателя в голове постепенно оседают прочные фактические сведения. Ему все легче и легче понимать новые факты, и он приучается искать и находить в газете первым делом наиболее важную информацию. Читатель, который научится этому, сделает тем самым крупнейший шаг на пути культурного развития. Нашим редакциям надо приналечь на отдел телеграфной информации всеми своими силами и добиться того, чтобы он был поставлен, как следует быть. Только таким путем – давлением и показом со стороны самих газет – можно постепенно воспитать и корреспондентов Роста.

Раз в неделю, – лучше, разумеется, в воскресном номере, т.-е. в тот день, когда рабочий свободен, – следовало бы давать итоговые обзоры важнейших событий за неделю. Кстати сказать, такая работа явилась бы великолепным воспитательным средством для заведующих отделами газеты. Они приучились бы более тщательно искать связь отдельных событий между собою, а это очень благотворно отражалось бы, в свою очередь, на ведении соответственного отдела изо дня в день.

Понимание международной газетной информации немыслимо без самых хотя бы основных географических знаний. Даваемые иногда газетами географические схемки, – даже и в тех случаях, если их можно разобрать, – мало помогают читателю, не знающему взаимного расположения частей света и государств. Вопрос о географических картах есть в наших условиях, т.-е. в условиях империалистического окружения и нарастания мировой революции, очень важный вопрос общественного воспитания. Во всех или, по крайней мере, в важнейших помещениях, где у нас устраиваются лекции или митинги, нужно иметь специально для этого изготовленные географические карты с резко очерченными государственными границами и с другими наглядными показателями экономического и политического развития. Может быть, следовало бы установить такого рода схематические карты на некоторых улицах или площадях, по примеру эпохи гражданской войны. Для этого средства, вероятно, нашлись бы. У нас за последний год изготовляют необъятное количество знамен по всяким поводам. Не лучше ли было бы на эти средства обеспечить фабрики и заводы, а в дальнейшем и села, политическими картами?.. Каждый лектор, оратор, пропагандист и пр., называя Англию и ее колонии, укажет их тут же на карте. Точно также укажет и Рур. Прежде всего будет польза для оратора: он яснее и тверже будет знать, о чем говорит, ибо сам будет заранее справляться, где что находится. А слушатели, если самый вопрос их интересует, непременно заметят, что им показано – не с первого раза, так с пятого или с десятого. А с того момента, когда для читателя слова: Рур, Лондон, Индия перестают быть пустым звуком, он совсем иначе начинает относиться к телеграммам. Ему уже приятно найти в газете Индию, относительно которой он знает, где она расположена. Он уже тверже стоит на ногах, лучше усваивает телеграммы и политические статьи. Он становится и чувствует себя культурнее. Показательные географические карты становятся, таким образом, первостепенным элементом общеполитического воспитания. Госиздату следовало бы этим вопросом серьезно заняться.

Но вернемся к газете. Те же в общем грехи, которые мы указали в области международной информации, наблюдаются и в отношении внутренней информации, в частности о деятельности советских, профессиональных, кооперативных и иных учреждений. Невнимательное, неряшливое, невдумчивое отношение к читателю и здесь выражается нередко в «мелочах», но в таких, которые портят все дело. Советские и иные учреждения имеют у нас сокращенные названия, иногда обозначаются только инициалами (первыми буквами). Внутри самого учреждения или в соседних учреждениях от этого проистекают известные удобства в смысле экономии времени и бумаги. Но широкая масса читателей этих условных сокращений знать не может. Между тем, наши журналисты, репортеры, хроникеры швыряются всякими непонятными советскими словечками, как клоуны шарами. Вот на видном месте напечатана беседа с товарищем таким-то, «председателем ОКХ». В статье эти буквы повторяются десятки раз без пояснения. Нужно быть тертым советским бюрократом, чтобы догадаться, что дело идет об отделе коммунального хозяйства. Массовый же читатель никогда этого не разгадает и бросит, разумеется, с досадой заметку, а может быть, и всю газету. Газетным работникам нашим надо зарубить у себя на стенке, что сокращения и условные названия хороши и допустимы в тех пределах, в которых они безусловно понятны; там же, где они сбивают лишь людей с толку, прибегать к ним преступно и бессмысленно.

Газета, сказали мы выше, должна первым делом хорошо информировать (осведомлять). Поучать она может только через хорошую, интересную, правильно поставленную информацию. Прежде всего нужно ясно, толково, крепко изложить факт: где, что, как. У нас же нередко считается, что события и факты сами по себе известны читателю, или понятны ему по одному намеку, или же вообще не имеют значения, и что задача газеты состоит, будто бы, в том, чтобы «по поводу» этого факта (читателю неизвестного или непонятного) наговорить много поучительных вещей, давным-давно набивших оскомину. Происходит это нередко и потому, что сам автор статьи или заметки не всегда твердо знает и, откровенно говоря, ленится справиться, проверить, прочитать, узнать по телефону. Вот он и норовит пройти сторонкой и рассказывает «по поводу» факта, что буржуазия есть буржуазия, а пролетариат есть пролетариат. Коллеги-газетчики, читатель умоляет вас не наставлять его, не поучать, не призывать, не понукать, а толково и ясно рассказать ему, изложить, объяснить – что, где и как! Поучения и призывы из этого вытекут сами.

Писатель, особенно газетный, должен исходить не от себя, а от читателя. Это очень важное различие, и оно сказывается в построении каждой отдельной статьи и всего номера в целом. В одном случае писатель (неумелый, не понимающий своей задачи) просто предъявляет читателю себя самого, свои взгляды, мысли, а нередко – одни лишь свои фразы. В другом случае писатель, правильно подходящий к задаче, доводит самого читателя до необходимых выводов, пользуясь для этого повседневным жизненным опытом масс. Поясним свою мысль на примере, приводившемся на собеседовании московских агитаторов. В этом году у нас в стране свирепствует, как известно, жесточайшая малярийная эпидемия. В то время как старые наши традиционные эпидемии – тиф, холера и пр. – чрезвычайно сократились за последнее время, понизившись даже по сравнению с довоенным временем, малярия приняла небывалые размеры. Ею захвачены города, районы, фабрики и пр. Своим внезапным появлением, своими приливами и отливами, периодичностью (правильностью, регулярностью) своих припадков малярия влияет не только на здоровье, но и на воображение. О ней говорят, над ней задумываются, она в равной мере создает почву и для суеверий, и для научной пропаганды. Но общая наша пресса слишком мало интересовалась и интересуется этим фактом. Между тем, появление каждой статьи на тему о малярии составляло, как рассказывали московские товарищи, предмет величайшего интереса: номер газеты переходил из рук в руки, статью читали вслух и пр. Совершенно очевидно, что пресса наша, не ограничиваясь санитарно-пропагандистской деятельностью Наркомздрава, должна развить по этому поводу большую самостоятельную работу. Начать нужно с изображения самого хода эпидемии, районов ее распространения, перечисления особо затронутых ею фабрик, заводов и пр. Уже это одно устанавливает живую связь с самыми отсталыми массами, показывая им, что о них знают, что ими интересуются, что они не забыты. Нужно, далее, осветить малярию с естественно-научной и общественной точек зрения, установить ее распространение в связи с известными бытовыми и производственными условиями, показать это на десятках примеров, правильно освещать мероприятия, проводимые соответственными органами государства, преподать необходимые советы, настойчиво повторять их из номера в номер и т. д. На этой конкретной почве можно и должно развернуть пропаганду, – напр., против религиозных предрассудков. Если эпидемии, как все вообще болезни, представляют собою кару за грехи, то почему же малярия распространяется больше в одних производствах и меньше в других, больше в сырых местах и меньше в сухих? Фактическая карта распространения малярии с необходимыми деловыми пояснениями есть превосходное орудие антирелигиозной пропаганды. Сила действия этого орудия тем более могущественна, что вопрос одновременно захватывает широкие круги трудящихся, и притом очень остро.

Газета не имеет права не интересоваться тем, чем интересуется масса, рабочая улица. Разумеется, наша газета может и обязана давать фактам свое освещение, ибо она ведь призвана воспитывать, поднимать, развивать. Но она достигнет цели лишь в том случае, если будет исходить из фактов, мыслей и настроений, задевающих массового читателя за живое.

Несомненно, например, что судебные процессы и так называемые «происшествия»: несчастные случаи, самоубийства, убийства, драмы ревности и пр. – чрезвычайно волнуют мысль и чувство широких кругов населения. И немудрено: все это яркие куски живой жизни. Между тем наша пресса проявляет ко всему этому, по общему правилу, чрезвычайное невнимание, откликаясь в лучшем случае несколькими строками петита (мелкого шрифта). В результате улица получает свою информацию из менее доброкачественных источников, а вместе с информацией и недоброкачественное освещение. Семейная драма, самоубийство, убийство, процесс с суровым приговором поражают и будут поражать воображение. «Процесс Комарова на время заслонил даже Керзона», – пишут т.т. Лагутина и Казанский (таб. фабр. «Красная Звезда»). Наша печать должна ко всем таким фактам подходить с величайшим вниманием: излагать, освещать и объяснять их. Тут нужен и психологический, и бытовой, и социальный подход. Десятки и сотни отвлеченных статей, повторяющих «казенные» общие места о буржуазности буржуазии или о тупости мелкобуржуазного семейного строя, не задевают сознания читателя, совершенно как привычный и надоевший осенний дождь. Но умело рассказанный и в ряде статей освещенный судебный процесс, выросший из семейной драмы, может захватить тысячи читателей и пробудить в них новые, более свежие и широкие мысли и чувства. После этого некоторым из читателей захочется, может быть, и общей статьи на тему о семье. Желтая буржуазная пресса всего мира делает из убийств и отравлений предмет корыстной сенсации, играя на нездоровом любопытстве и вообще на худших инстинктах человека. Но отсюда вовсе не вытекает, будто мы должны просто-напросто повернуться спиной к любопытству человека и вообще к его инстинктам. Это было бы чистейшим лицемерием и ханжеством. Мы – партия масс. Мы – революционное государство, а никак не духовный орден и не монастырь. Наши газеты обязаны удовлетворять не только любознательность высшего типа, но и естественное любопытство; нужно только, чтобы они при этом поднимали и облагораживали его надлежащим подбором материала и освещением вопроса. Такого рода статьи и заметки всегда и везде читаются очень широко. В советской же печати они почти отсутствуют. Скажут, что нет для этого необходимых литературных сил. Это только отчасти верно. Работники создаются, когда правильно и отчетливо поставлена задача. Прежде всего нужен серьезный поворот внимания. Поворот куда? В сторону читателя, живого, такого, как он есть, массового, пробужденного революцией, но малограмотного, малокультурного, стремящегося познать многое, но сплошь да рядом беспомощного и остающегося неизменно живым человеком, которому ничто человеческое не чуждо. Читатель этот очень настойчиво требует к себе внимания, хотя и не всегда умеет это выразить. Но за него это прекрасно выразили 25 агитаторов и организаторов-массовиков Московского Комитета нашей партии.

Наши молодые литераторы-пропагандисты далеко не все умеют писать так, чтобы их понимали. Может быть, это происходит оттого, что им не приходилось пробиваться сквозь первобытную кору темноты и непонимания. Они вошли в партийно-агитационную литературу в тот период, когда в довольно широких слоях трудящихся определенный круг идей, слов и оборотов получил прочное распространение. Опасность отрыва партии от беспартийных масс в области агитации выражается в замкнутости агитационного содержания и его формы, в создании почти что условного партийного языка, недоступного сплошь да рядом 9/10 не только крестьян, но и рабочих. А ведь жизнь не останавливается ни на один час, поднимаются одно за другим новые поколения. Сейчас судьбы Советской Республики решаются в значительной мере теми, кому во время империалистической войны и затем Февральской и Октябрьской революций было 15 – 16 – 17 лет. Это «засилье» молодежи, идущей нам на смену, будет давать себя чувствовать чем дальше, тем сильнее.

С этой молодежью нельзя говорить теми готовыми формулами, фразами, оборотами, словами, которые для нас, «стариков», имеют значение потому, что вытекают из нашего предшествующего опыта, а для нее остаются сплошь да рядом пустым звуком. Надо учиться говорить с нею на ее языке, т.-е. на языке ее опыта.

Борьба с царизмом, революция 1905 года, империалистическая война и обе революции 1917 года для нас – личные переживания, воспоминания, живые факты нашей собственной деятельности. Мы тут говорим намеками, вспоминаем и мысленно дополняем то, чего не договариваем. А молодежь? Она этих намеков не понимает, потому что не знает фактов, не пережила их и не может с ними познакомиться из книжек, из правильно поставленных рассказов, ибо их нет. Где старшему поколению достаточно намека, там молодежи нужен учебник. Настала пора составить серию таких учебников и пособий революционного политического воспитания для молодежи.

«Правда» N 145, 1 июля 1923 г.

Л. Троцкий. РАБКОР И ЕГО КУЛЬТУРНАЯ РОЛЬ[56]

Л. Троцкий. КАЛЕНЫМ УТЮГОМ!

Дело об убийстве селькора Малиновского[58] имеет огромное политическое и культурное значение. Нужно в это дело крепко вдуматься, нужно его понять.

Это уже не первое убийство низового рабочего или сельского корреспондента. Еще больше было случаев, когда дело не доходило до убийства, а ограничивалось застращиванием, преследованием, изгнанием и пр. По этому поводу в кое-каких белых изданиях раздавалось уже не раз злорадное хихикание: вот, мол, уничтожили свободу печати, теперь пожинайте плоды.

В такого рода беззубом злорадстве верно только то, что убийство Малиновского и другие подобные дела имеют теснейшее отношение к вопросу о свободе печати. Это есть действительно покушение на свободу печати, на нашу свободу печати, на свободу нашей печати, и в этом серьезная опасность.

В буржуазных государствах, т.-е. во всех государствах, кроме нашего, под свободой печати понимается право каждого гражданина, у которого есть для этого необходимый капитал, издавать газеты и книги и высказывать в этих газетах и книгах те мысли, которые разрешает высказывать буржуазное общество. Правда, и в среде буржуазных и мелкобуржуазных партий бывают разногласия насчет того, что можно и чего нельзя допускать в печати. Так, например, совсем недавно правительство Макдональда заявило, что незачем привлекать английского коммуниста Кэмпбелля[59] к суду, так как его революционные статьи пока еще неопасны для «демократии», т.-е. для господства буржуазии. Консерваторы же и либералы требовали немедленных кар за коммунистическую пропаганду. Но это, в конце концов, внутренний, почти что семейный спор. В основном же, т.-е. в том, что свобода печати кончается там, где начинается революционная опасность для существующего буржуазного строя, все они согласны. Но еще важнее, разумеется, то, что как при консерваторе Керзоне[60] или либерале Асквите,[61] так и при демократе-меньшевике Макдональде[62] английская печать находится полностью и целиком в руках капиталистов. Крупные капиталисты составляют в Англии ничтожную часть населения, а между тем из многих тысяч ежедневных газет им принадлежат все, кроме… одной, которая находится в руках партии Макдональда и колеблется между буржуазией и пролетариатом. Такое положение, когда могущественный пролетариат Англии, составляющий, по крайней мере, три четверти населения страны, имеет только одну газету, да и то находящуюся целиком под влиянием мелкой буржуазии, называется «свободой печати».

С этой презренной и бесчестной «свободой», которая полностью зависит от текущего счета в банке, мы покончили после октября 1917 года раз и навсегда!

Да, у нас монополия печати находится в руках той партии, через которую трудящиеся осуществляют свою власть, свою диктатуру. Печать есть одно из важнейших орудий классовой диктатуры. Это орудие сохраняет, однако, свою жизненную силу до тех пор, пока оно служит не только для проведения идей, лозунгов и постановлений сверху вниз, но и для свободного выражения мнений, оценок, критики снизу вверх. Да, свободного выражения для низов у нас неизмеримо более, чем в любой капиталистической стране.

Конечно, мы не допустим агитации, направленной против господства трудящихся, т.-е. агитации за восстановление господства помещиков и капиталистов. Но мы должны всеми силами и средствами обеспечить свободу критики и обличения всего того, что мешает диктатуре трудящихся, подрывает эту диктатуру, искажает ее и компрометирует в глазах той или другой части рабочих и крестьян. Это и есть наша свобода печати. Другой нам не нужно. А эту мы стремимся обеспечить и, в конце концов, обеспечим полностью и целиком.

С этой точки зрения разветвленная сеть рабкоров, селькоров и военкоров представляет собою необходимую и неотъемлемую часть живой, хотя и неписанной конституции государства рабочих и крестьян.

Революционная диктатура в капиталистическом кольце, – а мы, к семилетней годовщине, все еще в кольце, – имеет по необходимости суровый характер. Но революционная диктатура верна себе, лишь опираясь на активность, волю, критику многомиллионных масс. Мы строим социалистическое общество. Но разве же мыслимо его построить, не искоренивши отношения, навыки и приемы барства и хамства, тупого бюрократизма, наглого бездушия, которых мы унаследовали от прошлого куда больше, чем накопленного капитала? Серьезно же борьбу против буржуазно-крепостнического наследия нельзя вести общими фразами, – тут нужно живое обличение живых безобразий сегодняшнего дня, кара виновных и повседневное воспитание общественного мнения. Эту работу могут выполнить только рабкоры и селькоры. Им должна быть обеспечена полная свобода.

Мы сейчас поставили в порядок дня огромной важности задачу, в сущности, основной вопрос победы социализма над капитализмом, – задачу поднятия производительности труда и научной организации производства. Но можно ли разрешить эту задачу или сделать серьезный шаг на пути к ее разрешению, не разоблачивши, не устранивши наиболее вопиющие безобразия по части недобросовестности, халатности, ротозейства, расточительности, которыми кишмя кишит наша хозяйственная жизнь? Здесь, опять-таки, с одними общими мероприятиями, постановлениями и циркулярами далеко не уйдешь. Необходима живая и свободная критика с низов, воспитание общественного мнения в духе круговой поруки за успехи социалистического строительства. Тут рабкору первое место!

Можно ли говорить всерьез о перевоспитании крестьянства, о социалистической роли кооперации в деревне, если не вести там систематическую повседневную борьбу против попыток и усилий кулачества и ростовщичества подчинить себе советскую деревню? А для этого нам нужен твердый, мужественный и уверенный в себе селькор.

В военной области серьезные и действительные успехи выражаются в повышении материального и духовного уровня бойца, в росте его квалификации, как гражданина и как воина. Достигнуть этого можно только при условии самопроверки армии с низов. Для этого нужен военкор.

Свобода печати в Советской Республике состоит прежде всего в том, что рабкор, селькор и военкор имеют возможность и не боятся писать обо всех непорядках, злоупотреблениях, неправдах, насилиях, бесчинствах, которые они наблюдают вокруг себя. Вот это есть действительная, настоящая, неподдельная свобода печати, понимаемая с точки зрения массы, двигающейся снизу вверх, из нищеты и темноты к социалистической культуре. Эту свободу нам нужно во что бы то ни стало обеспечить, расширить, углубить и укрепить.

Покушения на эту свободу идут, главным образом, из двух источников: со стороны чиновника, который не любит, когда его беспокоят, и со стороны кулака, который хочет, чтобы ему не мешали грабить.

Под кулаком надо понимать, конечно, не просто зажиточного крестьянина, но, прежде всего, частного торговца, ростовщика, прасола, скупщика и перекупщика, спекулянта, олицетворяющего капиталистическую линию развития против социалистической. Заполняя все прорехи нашего хозяйства (а их много), всюду проникая, со всех сторон обрастая, кулак не ограничивается теми уступками, которые сочла необходимым сделать рабоче-крестьянская власть частному торговому хозяйству. Нет, он мечтает о том, чтоб Советская власть сняла все преграды и открыла двери полноправному грабежу. Его николаевская или курская программа совпадает полностью с программой Юза[63] американского: свобода капиталу. Наш кулак – это внутренний юзик. Он напирает, нажимает, подкупает, стращает и тщится изо всех сил переть вперед. Юзик норовит стать юзищем. Всюду вокруг себя он раскидывает петли, нередко неуловимые для государственных органов контроля и суда. На этих своих полууголовных путях наш внутренний юзик сталкивается с обличителем-рабкором. Вот где завязывается схватка, живая частица гражданской войны!

Чиновник, который не любит лишних разговоров, как будто наш; нередко это даже коммунист. Борется он с рабкором как будто во имя престижа Советской власти на местах и в центре. О классовой борьбе тут говорить как будто не приходится. Но это только так кажется на поверхностный взгляд. Тупой бюрократизм, обездушивающий тот или другой государственный орган, делает его, тем самым, прямым или косвенным орудием кулака, ибо ослабляет силу отпора трудящихся. Советский чиновник, который стремится привести советских корреспондентов к молчанию, является родным братом юзика внутреннего и пособником Юза внешнего.

Этим я вовсе не хочу сказать, будто наши рабкоры и селькоры безгрешны, будто каждое их слово правдиво, будто в их среде никогда не наблюдается явлений интриги или кумовства. Нет, все эти грехи встречаются. Борьба с этими грехами должна вестись силами и средствами самих рабкоров, редакциями газет, советскими органами, партией, воспитываемым ею общественным мнением. Всякий, неправильно обвиненный рабкором, имеет право на защиту. Пусть ищет ее, опровергая в газете, сообщая ближайшей организации рабкоров, привлекая к суду. Каждый судебный процесс, который обличит, заклеймит и осудит рабкора, злоупотребившего своим высоким званием, будет иметь крупнейшее воспитательное значение. И кулак, обвиненный неправильно, должен иметь возможность защитить себя. Но это должна быть защита советскими средствами, на основах советского права и советских учреждений. Пусть неправильно обвиненный кулак тянет рабкора в рабоче-крестьянский суд. В этом праве ему не отказано. Но чего мы ему не позволим, так это создавать свое собственное право, т.-е. самоуправствовать против городских и сельских корреспондентов советской печати. Рабкоры и селькоры – это глаза и уши трудового государства. Кулацкие попытки ослепить и оглушить власть трудящихся должны и будут пресекаться со всей беспощадностью. Они у нас не заведут на октябрьской земле американского Ку-Клукс-Клана,[64] эти наши доморощенные юзики. Руки коротки! Против бандитских обрезов найдется оружие покрепче в арсеналах советского государства. И если жадная, неистовая кулацкая рать будет и дальше замахиваться на рабкоров и селькоров, революционная диктатура пройдется по этой братии каленым утюгом и научит ее держать руки по швам перед советским строем, советским законом и советской моралью.

Рабкоров и селькоров в обиду не дадим!

18 октября 1924 г.

«Правда» N 239,

19 октября 1924 г.

Л. Троцкий. С КАКОГО УГЛА ПОДОЙТИ?

Вопросы рабочего быта, особенно семьи, чрезвычайно заинтересовали, можно сказать, захватили рабочих корреспондентов. Но в значительной мере захватили… врасплох. Рядовой рабочий корреспондент, пытаясь стать бытовиком, испытывает чрезвычайные затруднения: как подойти, с чего начать, на что обратить внимание? Дело не в трудностях литературной формы, – это вопрос особый, – а в том обстоятельстве, что партия не успела и не могла успеть выработать в себе специфического внимания к вопросам повседневной жизни рабочей массы. Мы этих вопросов никогда не прорабатывали в их конкретности, как прорабатывали в разное время вопросы о заработной плате, о штрафах, о рабочем дне, о полицейских преследованиях, о форме государства, о землевладении и пр. и пр. Ничего подобного мы не производили до сих пор в отношении семьи и вообще личной, частной жизни рабочего. А между тем, вопрос немалый, уже хотя бы по одному тому, что он охватывает ныне две трети зрелой производственной жизни: 16 часов из 24 в сутки!

Уже сейчас намечается на этом пути опасность неосторожного и даже грубого подхода к чужой личной жизни. В отдельных, к счастью, редких случаях рабкоры подходят к семейному быту примерно так же, как и к постановке производства на фабрике, т.-е. просто описывают жизнь той или другой семьи, называя всех участников по именам. Это путь неправильный, опасный, недопустимый. Рабочий-директор – это общественная функция. Точно также и член завкома. Носители этих должностей у всех на виду и подлежат свободной критике. Иное дело – семейная жизнь. Разумеется, и семья выполняет общественные функции: воспроизводство населения и отчасти воспитание нового поколения. Под этим углом зрения рабочее государство имеет полное право сосредотачивать в своих руках определенные формы контроля и даже регулировки семейной жизни – с точки зрения гигиенической и педагогической. Но государство вторгается и будет вторгаться в семейную жизнь не иначе, как с величайшей осмотрительностью, большим тактом и постепенностью, убедительно обосновывая свое вмешательство предоставлением семье более нормальных и достойных условий существования, обеспечивая санитарные и иные интересы трудящихся и тем самым подготовляя более здоровые и счастливые поколения. Что же касается печати, то случайное и произвольное вторжение ее в семейную жизнь, когда сама семья не дает к этому явных и бесспорных оснований, совершенно недопустимо. Без больших пояснений понятно, что неосторожное, неуместное вмешательство газеты во внутреннюю жизнь людей, связанных семейной связью, может только увеличить число осложнений, бедствий, катастроф. К тому же, так как такого рода информация почти не поддается контролю, ввиду замкнутости семейной жизни, корреспонденции на эту тему могут стать в недобросовестных руках наиболее простым средством для сведения личных счетов, мести, издевательства, вымогательства и пр. и пр.

В некоторых из многочисленных статей, посвященных за последнее время семейно-бытовым вопросам, мне приходилось встречать повторение той мысли, что для партии важна не только общественная деятельность, но и личная жизнь ее членов. Это бесспорно. Тем более, что условия личной жизни накладывают неизгладимый отпечаток на общественную деятельность. Но весь вопрос в том, как воздействовать на личную жизнь. Если материальные условия, уровень культуры, международная обстановка и пр. и пр. не дают возможности произвести радикальные изменения в быту, то публичные обличения отдельных семейств, родителей, мужей, жен и пр. не давали бы, разумеется, никаких практических результатов и грозили бы вылиться в партийное пустосвятство, – а это болезнь опасная и заразительная. Суть ее состоит в том, что во имя внешности, видимости, святой формы приносится в жертву существо. Болезнь пустосвятства, – как и тиф, например, – имеет несколько разновидностей. Иногда пустосвятство возникает из самых лучших соображений и искреннейших, но ложно направленных забот об интересах партии. Но бывает и так, что интерес партии служит лишь прикрытием для соображений совсем постороннего порядка (кружкового, ведомственного, местного, личного и т. д.). Совершенно очевидно, что подмен общественного подхода к семье подходом морализаторским грозил бы отравить культурно-бытовое движение отвратительным ядом ханжества. Наши общие настойчивые и кропотливые изыскания в области быта должны служить обогащению партийной осведомленности, выработке более оформленного партийно-общественного мнения в вопросах семейно-бытового порядка, повышению психологической квалификации отдельного лица, более правильной и полной ориентировке государственных органов, профессиональных союзов, кооперации, но ни в каком случае не должны ни прямо, ни косвенно питать партийное пустосвятство.

Как же быть в таком случае с освещением семьи? Как подойти к ней?

Тут есть два основных пути. Первый – это метод обобщенных статей и заметок публицистического или беллетристического (полубеллетристического) характера. У каждого сколько-нибудь зрелого и мыслящего рабочего есть большая сумма семейно-бытовых впечатлений, скопившихся в памяти за всю его жизнь. Они освежаются наблюдениями каждого дня. На основании этого материала можно давать статьи, посвященные как семейному быту в целом и его изменениям, так и отдельным сторонам этого быта, приводя наиболее яркие примеры, но не называя ни одной семьи, ни одного лица, выводя их, где нужно, под вымышленными именами и изменяя обстановку таким образом, чтобы никто не мог отнести этих сообщений на счет определенных лиц и семейств. По этому образцу напечатано за последнее время значительное количество очень интересных и ценных статей как в «Правде», так и в провинциальных изданиях.

Второй способ состоит в том, чтобы брать семью, – уже конкретную, именную, – в том разрезе, который она сама подставляет общественному мнению. Семья ставит себя в поле общего внимания и обсуждения своими катастрофами, т.-е. убийствами, самоубийствами и судебными процессами на почве ревности, жестокости, родительского деспотизма и пр. Как строение горы и напластование земных пород лучше всего открывается взору при обвале, так и семья своими трагическими катастрофами обнаруживает в наиболее резком виде те черты, которые являются общими для многих тысяч семейств, не доходящих до катастрофы. Мы уже упоминали вскользь, что пресса наша не имеет никакого права проходить мимо таких событий, законно волнующих наш человеческий муравейник. Когда жена обращается к суду, чтобы принудить покинувшего ее мужа участвовать в содержании детей; когда жена ищет общественной защиты от побоев и вообще насилий мужа; когда жестокое обращение родителей с детьми становится предметом общественного разбирательства, или, наоборот, когда инвалидные родители жалуются на жестокость детей, – во всех этих случаях печать не только имеет право, но и обязана вступиться в дело и осветить такие стороны, которые суд или другой общественно-государственный орган, может быть, оставит без внимания. Этот судебный подход к быту у нас почти вовсе не использован. А между тем, он должен получить огромное значение. В эпоху растряски и перестройки бытовых отношений советский суд может и должен стать одним из важнейших факторов организации нового быта, выработки новых понятий о правильном и неправильном, о должном и не должном. Печать обязана идти по следам суда, освещая и дополняя его работу, а в известном смысле и направляя ее. Тут огромное поле для воспитательно-бытового воздействия. Лучшие наши журналисты должны дать образцы судебного фельетона. Разумеется, наскок, нахрап, тяп-ляп и другие патентованные приемы военно-полевой журналистики тут совершенно неуместны. Нужна вдумчивость, нужна добросовестность. Коммунистический, т.-е. широкий революционно-общественный подход к вопросам семьи ни в каком случае не исключает психологизма, т.-е. внимания к человеку и его внутреннему миру.

Приведу здесь маленький провинциальный пример, попавшийся мне на глаза за последние дни. В Пятигорске застрелилась восемнадцатилетняя девушка, которой мать не разрешила выйти замуж за красного командира. В местной газете «Терек» появилась по этому поводу заметка, заканчивавшаяся совершенно неожиданным укором по адресу красного командира, готовившегося связать свою судьбу – о, соглашатель! – с девушкой из такой косной семьи. Я собирался было написать в редакцию письмо с выражением своего недоумения – не столько во имя неизвестного мне красного командира, сколько во имя правильной постановки бытовых вопросов. От необходимости посылать письмо я был, однако, избавлен тем, что через два-три дня в «Тереке» появилась на ту же тему статья, ставящая вопрос как следует быть: новые жизненные отношения приходится строить из того человеческого материала, который имеется; от этого не освобождены и краскомы; родители имеют, конечно, право интересоваться судьбой своих детей и влиять на эту судьбу своим опытом, своими советами; но молодые люди вовсе не обязаны, однако, подчиняться родителям, в частности также и в выборе друга или подруги жизни; против деспотизма родителей – не самоубийство, а сплочение молодежи, взаимная поддержка в ее среде и пр. Все это очень элементарно и вполне правильно. Можно не сомневаться, что такого рода статья, приуроченная к острому событию, взволновавшему, несомненно, маленький городок, способна в гораздо большей мере задеть мысли и чувство читателя, особенно из молодежи, чем повторение набивших оскомину фраз о мелкобуржуазной стихии, мещанстве и пр.

Те товарищи, которые думают, будто «освещение» семейно-бытовых вопросов несущественно, так как «мы» де все это давно решили и знаем, жесточайшим образом ошибаются. Они попросту забывают, как много у нас политически нетронутой целины! Если старшее поколение, которого остается все меньше и меньше, училось коммунизму на острых фактах классовой борьбы, то новые поколения призваны учиться на составных элементах и элементиках повседневного строительства. Наши программные формулы, принципиально верные, необходимо непрерывно проверять, обновлять, конкретизировать на живом опыте и пускать во все более широкий оборот. Иначе от них ничего не останется, кроме архивных записей.

Бытовая учеба – предпосылка и составная часть жизнестроительства – будет длиться долго, требуя все большей конкретизации и специализации. Как есть у нас военные агитаторы, производственники, пропагандисты-антирелигиозники или безбожники, так должны у нас выработаться агитаторы и пропагандисты по вопросам быта. И так как наиболее беспощадными своими гранями нынешний наш быт ранит плечи и спину женщины, то надо полагать, что лучшие агитаторы-бытовики будут выдвинуты из женской среды. Тут нужны энтузиасты и фанатики дела, люди, которые достаточно широкий кругозор сочетали бы с житейской цепкостью и творческим вниманием ко всем незаметным поверхностному глазу особенностям, мелочам и деталям повседневной семейной кабалы. Такие люди явятся, ибо слишком жгучи вопросы и потребности. Это не значит, конечно, что сразу будут сдвинуты с места горы, – нет, через материальные условия перескочить нельзя. Но зато все, чего можно достигнуть в рамках нынешних условий, будет достигнуто, если сам нынешний быт выйдет из своего каторжного безмолвия.

Воспитание агитаторов-бытовиков необходимо всячески ускорить и облегчить. Надо создать библиотечку быта, подобрав в нее все, что есть у нас по этой части: и классические работы об эволюции семьи, и популярные очерки по истории бытовых форм, и исследования отдельных сторон нынешнего нашего быта (напр., Струмилина «Бюджет времени рабочего»[65] и пр.). Следовало бы перевести с иностранных языков все ценное, что появилось за последние годы на эту тему. Дальше развивать и углублять соответственные отделы в наших газетах. Кто знает, может быть, уже через год-два нам удастся открыть при Свердловии курс по вопросам быта…

Но все это касается освещения быта, пропаганды, печати, литературы. А как же быть с практическим действием? Не создать ли, – спрашивают некоторые товарищи, – сейчас же, немедленно лигу нового быта? Мне кажется, что это рановато. Почва слишком еще мало подготовлена, общие условия слишком еще мало благоприятны. Но, вообще говоря, в известный момент создание такого организационного рычага неминуемо. Нельзя ждать всего сверху, от государства. Новое общественное здание должно возводиться одновременно со всех концов. Пролетарское государство представляет собою строительные леса, – не здание, а только леса. Значение революционного государства в переходную эпоху неизмеримо: эту мысль мы заставили понять на нашем опыте даже лучшую часть международных анархистов. Но это вовсе не значит, что вся работа строительства будет выполняться государством. Фетишизм государственности, хотя бы и пролетарской, марксистам не к лицу. Даже в такой резко-государственной области, как развитие вооруженных сил, мы с успехом прибегаем к свободной инициативе рабоче-крестьянской общественности. На такую основу поставлена ныне в первую голову работа по развитию авиации. Можно не сомневаться, что «Обществу Друзей Воздушного Флота» предстоит большая будущность. Тем большую роль призваны играть добровольные группировки и объединения местного или общесоюзного характера в области техники, хозяйства и особенно в области быта. Мы наблюдаем уже сейчас тяготение к свободному, непринудительному объединению красных директоров, рабочих корреспондентов, пролетарских и крестьянских писателей и пр. В самые последние дни возникла лига, ставящая себе задачей приучить Советский Союз к аккуратности, т.-е., в сущности, повлиять на так называемый национальный характер. И это только начало. Думается, например, что раньше или позже, – скорее раньше, чем позже, – на помощь Госкино возникнет общество друзей красного кинематографа, который призван стать могущественным революционером быта. Такие добровольные объединения можно только приветствовать. Они знаменуют пробуждение все более многообразной общественной активности. Разумеется, социалистическое строительство есть прежде всего плановое строительство. Но это не какой-либо априорный, всеохватывающий, всепредусматривающий план, данный нам во всех подробностях еще до приступа к строительству. Наоборот, общий план созидается, проверяется, исправляется в работе, становясь тем жизненнее и конкретнее, чем могущественнее общественная инициатива при его выработке и проведении. В общих рамках государственного плана открывается необъятное поле деятельности для добровольных ассоциаций и коллективов. В многомиллионном населении имеются бесчисленные интересы, силы, энергии, которые не могут быть и на одну сотую часть использованы чисто-государственным путем, но которые, если найдена отвечающая их природе организационная форма, станут превосходно действовать рука об руку с государством или параллельно с ним. Действительно творческое организационное руководство, особенно в нашу эпоху «культурничества», в том, между прочим, и должно состоять, чтобы находить гибкие и целесообразные формы проявления и приложения строительской энергии отдельных групп, лиц, корпораций на основе возрастающей самодеятельности масс. Многие из этих свободных группировок будут срываться, возрождаться, изменяться, распадаться, но в общем число их будет расти пропорционально углублению и расширению всей нашей работы. Можно не сомневаться, что одно из виднейших мест в их среде займет раньше или позже лига нового быта, тесно связанная с государством, местными советами, профессиональными союзами и особенно с кооперацией. Но сейчас было бы преждевременно, думается, создавать центральную организацию указанного типа. Гораздо более своевременными кажутся нам возникающие кое-где местные, иногда даже заводские кружки по изучению рабочего быта, – разумеется, при условии вполне добровольного характера их деятельности.

Побольше внимания к бытовому факту! Централизаторские попытки – в той лишь мере, в какой налицо материальные и идейные условия их успеха. Семейный быт настолько распылен, что работа по преобразованию его не может не пройти через длительный период реформаторского «кустарничества», которое в данных условиях будет играть прогрессивную роль. Дом из нескольких квартир, несколько соседних домов, завод, квартал, район, – в этих постепенно расширяющихся рамках отчасти последовательно, отчасти параллельно пойдет практическое реформаторство. Инициативные объединения и группировки будут иметь на первых порах преимущественно местный характер. Хорошо, если они будут себе ставить строго определенные, частные задачи: обеспечить группу домов яслями или прачечной, создать для группы предприятий общественную столовую и пр. Более широкий размах деятельности явится по мере материального подъема и накопления реформаторского опыта. Во всей работе – побольше инициативы, соревнования, деловитости!

Но первая задача, ближайшая, неотложнейшая, острейшая – вывести быт из безмолвия.

«Правда» N 183, 17 августа 1923 г.

Л. Троцкий. СОТРУДНИКАМ И ЧИТАТЕЛЯМ «МОЛОДОЙ ГВАРДИИ»

(По поводу годовщины журнала)

Журнал «Молодая Гвардия» занимает исключительное по своей важности место: он встречает у порога пробужденного к сознательной жизни представителя молодого поколения и вводит его в царство коммунистической мысли. В царство это приходится подниматься по ступенькам, – и отсюда вытекает главная трудность в ведении журнала. Нельзя замыкаться в тесном кругу наиболее развитых представителей молодежи, – это привело бы к недопустимому умственному аристократизму, – но нельзя и, гоняясь за популярностью, обходить сложные вопросы коммунистического миропонимания. Разрешение противоречия состоит, как мне кажется, в том, чтобы охватывать всю лестницу восхождения, т.-е. считаться с молодыми читателями разных уровней развития. Не принижать вопросы до ступени отсталого, а соответственным подбором и группировкой статей помогать отсталому подниматься со ступени на ступень. Насколько я понимаю, таков именно метод работы «Молодой Гвардии».

Позвольте несколько подробнее остановиться на чисто-литературной стороне дела – на форме. Я говорю не о беллетристическом отделе журнала, а о каждой его странице, начиная с оглавления. На вопросы литературной формы мы в прошлом не приучились обращать внимание, – не до того было. Статьи писались почти всегда наспех, неряшливо, нередко на колене. Поскольку эта неряшливость отражала бешеную горячку тех дней и годов, она сама становилась литературной формой, выражая душу своей эпохи. Но поскольку неряшливость входит в привычку и грозит стать школой писательства, ей надо объявить истребительную войну. Писательство есть искусство, в котором можно достигнуть разных высот, но которое требует величайшего внимания, кропотливого труда и высшей добросовестности к слову.

Разумеется, неоспоримым культурным завоеванием является каждый такой факт, когда полуграмотный вчера пролетарий становится сегодня рабочим корреспондентом. Но это вовсе не значит, будто задачи писательства ограничиваются с нашей точки зрения кое-каким, хотя бы приблизительным выражением мысли. Нет, техника писательства есть самостоятельная область, значительная и ответственная. В соответствии с духом всей новой культуры, современное писательство имеет тенденцию к точности и простоте. Но эти качества – точность и простота – не даются от рождения, в том числе и от классового пролетарского рождения, а берутся с бою, постоянной критической и самокритической работой над собственным идейно-словесным материалом. Простота и точность могут пролагать себе дорогу разными путями, в зависимости от вопроса и от индивидуальности автора. Они ни в каком случае не исключают образности и живописности речи. В тех случаях, где образ вытекает из внутреннего развития мысли и лучше всего смыкает два ее еще разобщенных звена, там образ сам становится орудием простоты.

Слов, более или менее близких и сродных, много в словаре, но из них только одно выражает тот оттенок, который в каждом данном случае нужен. Первая и самая важная задача писательской техники состоит в том, чтобы найти это слово – такое, которое не допускает замены. Развить тему в статье вовсе не значит зашвырять читателя дюжиной или сотней фраз, приблизительно выражающих разные стороны вопроса. Когда мысль, не выпихиваемая автором неряшливо, как это нередко бывает, а развертывающаяся «из себя», добросовестно ищет для себя точного выражения, тогда фраза органически вырастает из фразы, повинуясь динамике мысли. Тем самым фраза перестает быть «фразой», т.-е. бюрократически обезличенным или мещански-расцвеченным выражением мысли или… ее отсутствия. Писательство есть искусство, дорогие друзья! Не перенимать, не увековечивать обездушенную от времени неряшливость призвано молодое поколение писателей, а изучать, развивать и повышать мастерство писательства. Молодые должны писать лучше стариков. Научиться и научить этому – тоже немаловажная задача «Молодой Гвардии».

Желаю вам всякого успеха! Ваш Л. Троцкий.

1 июня 1923 г.

«Правда» N 123, 6 июня 1923 г.

Л. Троцкий. ПИСЬМО ГОСУДАРСТВЕННОМУ ИНСТИТУТУ ЖУРНАЛИСТИКИ

(К празднованию годовщины института)

Дорогие товарищи!

Я очень сожалею, что неотложная работа не дает мне возможности присутствовать на праздновании годовщины института журналистики. В нынешней, все более усложняющейся обстановке задачи журналистики становятся исключительно ответственными. Мы не знаем, какие трудности и испытания готовит нам ближайшее время. Для того чтобы они не застигли нас врасплох, нужно, чтобы трудящиеся массы нашей страны имели возможность – через посредство нашей журналистики – если не со дня на день, то хоть из недели в неделю следить за действительным развитием международной обстановки. Самое опасное в таких условиях – агитаторский шаблон, пригодный для всех ситуаций и потому негодный ни для одной из них. Нужно, чтобы авангард трудящихся продумывал и переживал развивающиеся события в их фактической преемственности, в их реальной исторической конкретности. Только при этом условии журналистика, идущая в ногу с событиями, будет могущественным орудием воспитания масс и их подготовки к величайшим задачам.

От души желаю вам успеха на этом пути.

Ваш Л. Троцкий.

«Правда» N 240, 23 октября 1923 г.

Л. Троцкий. ПИСЬМО В РЕДАКЦИЮ «МОЛОДОЙ ГВАРДИИ»

Дорогие товарищи!

Я очень огорчен тем, что лишен возможности сегодня побывать на вашем собрании. «Молодая Гвардия» за время своего двухлетнего существования успела сыграть серьезную роль и притом в двух направлениях: создавая читателя и создавая писателя.

Я не хочу поднимать тут общий вопрос о том, какими путями пойдет развитие литературы в связи с ходом революции, и каковы наиболее правильные методы классовой политики в этой важной области. На этот счет у меня есть серьезные разногласия с отдельными работниками «Молодой Гвардии». Но остается основной факт – появление, пробуждение и рост молодняка в политике, в публицистике и в художественном творчестве. Каждая новая творческая сила, корнями связанная с массами, для нас неоценимое завоевание.

Впервые по-настоящему пробуждающиеся массы все больше и больше стремятся выразить себя в слове. Создание целого «сословия» рабкоров, селькоров, военкоров не есть явление газетной только техники, – нет, это огромный общественно-культурный сдвиг. Чем теснее, чем неразрывнее молодая публицистика и поэзия будет связана с этим процессом, тем больше она будет застрахована от вырождения в «школку», или «направленьице» под тем или другим, хотя бы и очень громким названием.

«Молодая Гвардия» дала революции ряд молодых литературных сил: самый факт их появления был бы невозможен вне органической связи «Молодой Гвардии» с авангардом молодежи.

Желаю крепко дальнейших успехов в работе.

Ваш Л. Троцкий. 12 мая 1924 г.

«Правда» N 108, 14 мая 1924 г.

Л. Троцкий. О СТЕНОГРАФИИ

Я столь многим обязан стенографии и ее работникам, что затрудняюсь даже, с чего и как начать. Близкая моя связь по работе со стенографами начинается вместе с Октябрьской революцией. До этого мне никогда не приходилось пользоваться исключительными преимуществами этого искусства, – если, впрочем, не считать судебного процесса первого Петербургского Совета Рабочих Депутатов (1906 г.),[66] когда стенографы записывали показания и речи обвиняемых, в том числе и мои.

Оглядываясь назад на эти семь лет революции, я совершенно не представляю себе, как можно было бы их провести без постоянного сотрудничества стенографов. Я всегда с благодарным изумлением следил за тем, как мой молодой друг Глазман, ныне уже покойный, на полном ходу поезда в течение недель, месяцев и лет писал под торопливую диктовку приказы, статьи, протоколировал решения совещаний, выполняя таким образом гигантскую часть той работы, которая без его участия никогда не была бы выполнена. Стенографировать на полном ходу поезда – работа поистине героическая. И когда я получал из рук Глазмана или других его коллег статьи для нашей газеты «В пути», приказы или записи речей, произнесенных со ступенек вагона, я всегда про себя «благословлял» великолепное искусство стенографии. Все брошюры и книги, написанные мною с 1917 г., были первоначально продиктованы мною и затем выправлены по стенографической записи. Такой способ работы имеет, правда, и некоторые отрицательные черты. Когда пишешь сам, то лучше, точнее строишь фразу. Но зато внимание слишком поглощается деталями выражений и процессом самого письма и легко теряет из виду очертания целого. Когда диктуешь, то частные упущения неизбежны, но зато общее построение чрезвычайно выигрывает в последовательности и логичности. А частные упущения, неточности формулировок и пр. можно затем выправить по стенограмме. Именно этот метод я и усвоил себе. Сейчас могу сказать с полной уверенностью, что за эти годы я не написал бы и трети написанного мною, если бы не постоянное сотрудничество с товарищами-стенографами.

Сперва я испытывал известное затруднение: работаешь как бы под надзором, – нельзя отставать, ибо сотрудник ждет. Но затем привык, втянулся и нашел в этой системе дисциплинирующую силу. Когда двое пилят дрова ручной пилой, то они вынуждены работать ритмически; когда научишься, то это чрезвычайно облегчает работу; так и со стенограммой: мысль дисциплинируется, работает более ритмично в содружестве с карандашом стенографа.

В вашем журнале некоторые сотрудники выражают надежду на то, что в более или менее близком будущем обыкновенная скоропись будет вытеснена стенографией. Я не берусь судить, насколько это осуществимо. Мои сотрудники, с которыми я советовался по этому поводу, выражали свое сомнение: чем лучше, говорят они, человек стенографирует для себя, тем труднее бывает читать его записи другим. Повторяю, я не берусь об этом судить. Но и в нынешнем своем виде, когда стенография составляет сложную, тонкую специальность, профессию небольшого сравнительно числа лиц, ее общественная роль неоценима и будет неизменно возрастать. В первые советские годы стенография служила, главным образом, политике. Ей придется и впредь еще немало послужить на этом поприще. Но одновременно она будет все больше и больше служить хозяйственным задачам, науке, искусству, всем отраслям социалистической культуры. В известном смысле можно сказать, что культурный рост нашей общественности будет измеряться тем, какое место занимает в нем стенография. Воспитание и совершенствование молодых стенографических сил составляет задачу первостепенной важности. Надеюсь, что эта задача будет с успехом разрешена. А пока заканчиваю эти беглые строки большим сердечным спасибо по адресу стенографии и стенографов.

27 октября 1924 г.

«Вопросы стенографии». 1924 г.

Л. Троцкий. ЗАДАЧИ ВОЕННОЙ ПЕЧАТИ (Речь на съезде работников военной печати 10 мая 1924 г.)

Л. Троцкий. «ПЕРВАЯ КНИГА ДЛЯ ЧТЕНИЯ» Стоит ли ее читать?

Общеобразовательная секция при Военном Отделе ЦИК выпустила «Первую книгу для чтения», предназначенную для солдат. Кто составлял эту книгу – не знаю, но ясно вижу, что составлял ее человек, во-первых, не знающий тех, для кого ее составлял, во-вторых, плохо разбирающийся в вопросах, о которых писал, и, в-третьих, плохо знакомый с русским языком. А этих качеств недостаточно, чтобы составить «Первую книгу для чтения» наших солдат.

На первом месте этой книги на 32-й странице помещена «Памятка воина и революционера». Написана памятка, где каждое слово должно бы быть взвешено, чудовищным языком: «Кучка генералов и министров топтала кости (!!!) миллионов солдат, которые шли на убой»… Каким образом можно топтать кости людей, находящихся в походе? «В деревнях не было куска хлеба и стакана молока, потому что все отдавалось помещикам и их собакам» (!!!). «Злой и хищный фабрикант пропивал по заграницам миллионы, а если рабочий требовал прибавки каких-то (!!!) грошей, то его расстреливали без пощады». В заключение от имени солдата говорится: «я буду знать, что, кроме силы, мне нужна и другая сила – знание и грамотность». Очевидно, автор хотел сказать: «кроме силы оружия мне нужна и другая сила – грамотности и знания». Автор только забыл, что «сила грамотности» нужна и составителю учебников.

Среди «наших поговорок», помещенных на втором месте, встречаются такие перлы, как: «Дремал, дремал, да и выдремал», или «Солдат без ружья – хуже бабы» и пр.

Далее идет монолог рабочего из крикливой, напыщенной и фальшивой пьесы Андреева – «Царь Голод».[72] Андреевских вычур не поймет, конечно, солдат, которому приходится учиться азбуке родного языка.

Затем неожиданно следует «Доля бедняка» Сурикова. Следующая страница посвящена «Русскому Словцу» Гоголя. Потом следует басня «Мирон» Крылова, при чем крыловским басням, этому кодексу мещанской мудрости и молчалинства, приписывается, кроме «глубины смысла», также и «огромное воспитательное значение для русского народа».

На 15-й странице находим неожиданно басню Хемницера «Богач и бедный», в которой Хемницер жалуется на такую социальную несправедливость:

«А бедный, будь хоть из князей, хоть разум ангельский имей, и пр…». Басня приноровлена к настроению благородного, но бедного дворянина. Зачем красноармейцу Хемницер в первой книжке для чтения – этого не разгадает никто!

Но лучше всего неподписанные статейки: «Земной шар», «Богатство», «Общественные отличия», «Мать Земля» и пр. Тут мы читаем: «мир принадлежит одинаково всем и должен быть поделен поровну». Каким образом поделить мир поровну и на сколько именно частей, автор не объясняет. Далее: «работа каждого человека составляет собственность не его, но государства, которое кормит и одевает его». Автор, очевидно, всерьез воображает, что излагает социалистическую доктрину: «работа (!) каждого составляет собственность (!!) государства (!!!)». Далее рассказывается, что богатство – «это оружие разбойника, с помощью которого (разбойника?) небольшая шайка грабителей присвоила себе плоды труда всех людей». Отсюда делается вывод, что богатство должно быть «отобрано от тех рук, которые слишком долго удерживали его». Отобрать от тех рук (!!!).

«Общественные отличия» автор отвергает, хотя неизвестно, что он понимает под отличиями. В конце он рекомендует всему человечеству идти «по гладкой поверхности одинаковости (!) и равенства».

Что это, декадентство или безграмотность? Не забудьте, опять-таки, что это рекомендуется для чтения солдатам, едва научившимся грамоте. О «Матери Земле» сообщается, что она «принадлежит человечеству и потому должна быть поделена между всеми, кто желает ее обрабатывать». Этот черный передел вряд ли имеет что-либо общее с коммунистическим учением.

На странице 20-й находим «Гимн Красной Армии» за подписью Николая Гермашева. В этом гимне (кем и когда, к слову сказать, сочинению Гермашева придано высокое звание гимна Красной Армии?) читаем: «Мрачно еще над землей, всюду не видно ни зги…».

Во-первых, это не по-русски: не всюду, а нигде не видно ни зги, во-вторых, это неправда. Революционный поэт никогда так не охарактеризует нашу эпоху. Такие слова можно было сказать об эпохе восьмидесятых годов, но никак не о нашем бурном времени.

Об елейно-народническом поэте Якубовиче сообщается, что в своей книге «В мире отверженных» он «ярко и правдиво изобразил страдания политических ссыльных», что, как известно, вздор, ибо в книге говорится об уголовных каторжанах, а вовсе не о политических и тем более не о ссыльных.

В довершение всего, Гюи-де-Мопасан, в связи с помещением его отрывка, рекомендуется читателям, как певец «вечных страданий беднейшей части человечества и в особенности французского пролетариата». Мопасан, как певец страданий французского пролетариата, – что же это такое? Шутка? Издевательство? Если издевательство, то над кем?

«Тройка» Гоголя и «Песня о буревестнике» Горького, – которая имела свое значение лет пятнадцать тому назад и которая совершенно утратила его ныне, – мало обогащают общее содержание сборника. Остается еще упомянуть, что в этой брошюре «Бог» и «Творец» попадаются на каждом шагу.

Составлять книгу чтения, да еще первую книгу, для солдат – трудное и ответственное дело. Нужно выбирать отрывки и отдельные произведения с большой находчивостью, с большим психологическим и литературным чутьем и – прежде всего – со здравым смыслом. Нужно обращаться к классикам или брать, по крайней мере, произведения широкого распространения. По нашему разумению, ни тов. Гермашев, ни тот неизвестный автор, который рекомендует весь мир поделить поровну, точно грушу, не принадлежат к классикам. Им самим еще нужно поучиться, прежде чем учить других. Вот почему «Первую книгу для чтения» приходится признать никуда негодной.

«Известия ВЦИК» N 8, 14 января 1919 г.

Л. Троцкий. ЗАДАЧИ КРАСНОАРМЕЙСКОЙ ГАЗЕТЫ

Первая задача красноармейской газеты – стать как можно ближе к красноармейской массе. Газета должна отражать жизнь красных частей, их думы, их нужды, их запросы. Эта задача может быть разрешена только при том условии, если в каждой части найдутся корреспонденты и сотрудники газеты как коммунисты, так и беспартийные.

Задача газеты, разумеется, не в том, чтобы противопоставлять красноармейца всем, кто стоит за пределами Красной Армии. Наоборот, нужно каждого красноармейца воспитать в сознании того, что его часть, как и вся Красная Армия, является боевым органом рабочего класса в целом, борющегося за свое полное освобождение. Чем ближе газета станет к массе, тем лучше она выполнит эту свою воспитательную задачу.

До тех пор пока в других странах у власти стоят помещики и капиталисты, которые поддерживают бывших русских помещиков и капиталистов, нам необходимо иметь армию. А раз так, то эта армия должна быть хорошей, обученной, сплоченной, дисциплинированной, боеспособной армией. Высшая честь каждого красноармейца должна заключаться в том, чтобы стать хорошим воином хорошей воинской части. Именно к этой цели должна газета направлять мысль и волю рабочих и крестьян, входящих в состав Красной Армии.

Нужно, чтобы политическая сознательность шла рука об руку с правильным, точным и полным военным обучением. Кой-как, да кое-как, авось да небось – величайшие враги всякого дела, особенно же военного, которое требует правильности, точности, хорошей сноровки, исполнительности, сознательной дисциплины. Задача газеты – развивать и укреплять эти качества, повышать и углублять интерес ко всем сторонам военного дела, – ибо в Советской Республике военное дело служит рабочему классу.

Борьба наша имеет мировой характер. Трудящиеся всех наций и рас в третий раз собрались в Москве для совместной разработки планов борьбы против мировой буржуазии. Нужно, чтобы каждый красноармеец понял и почувствовал, что он является членом международной трудовой семьи. Красноармейская газета должна неутомимо очищать сознание Красной Армии от национальных, расовых и религиозных предрассудков, от этого тяжкого наследия столетий рабства. Красная Армия в своей борьбе должна разделять людей всего мира на два лагеря: угнетателей и угнетаемых.

За угнетаемых всех стран против их угнетателей! – таково знамя газеты, которая служит воспитанию Красной Армии.

20 июля 1921 г.

Л. Троцкий. НАДО УЧИТЬСЯ ПИСАТЬ![73]

Наши молодые литераторы-пропагандисты далеко не все умеют писать так, чтобы их понимали. Может быть, это происходит оттого, что им не приходилось пробиваться сквозь первобытную кору темноты и непонимания. Они вошли в партийно-агитационную литературу в тот период, когда в довольно широких слоях трудящихся определенный круг идей, слов и оборотов получил прочное распространение. Опасность отрыва партии от беспартийных масс в области агитации выражается в замкнутости агитационного содержания и его формы, в создании почти что условного партийного языка, недоступного сплошь да рядом 9/10 не только крестьян, но и рабочих. А ведь жизнь не останавливается ни на один час, поднимаются одно за другим новые поколения. Сейчас судьбы Советской Республики решаются в значительной мере теми, кому во время империалистической войны и затем Февральской и Октябрьской революций было 15 – 16 – 17 лет. Это «засилье» молодежи, идущей нам на смену, будет давать себя чувствовать чем дальше, тем сильнее.

С этой молодежью нельзя говорить теми готовыми формулами, фразами, оборотами, словами, которые для нас, «стариков», имеют значение, потому что вытекают из нашего предшествующего опыта, а для нее остаются сплошь да рядом пустым звуком. Надо учиться говорить с нею на ее языке, т.-е. на языке ее опыта.

Борьба с царизмом, революция 1905 года, империалистическая война и обе революции 1917 года для нас – личные переживания, воспоминания, живые факты нашей собственной деятельности. Мы тут говорим намеками, вспоминаем и мысленно дополняем то, чего не договариваем. А молодежь? Она этих намеков не понимает, потому что не знает фактов, не пережила их и не может с ними познакомиться из книжек, из правильно поставленных рассказов, ибо их нет. Где старшему поколению достаточно намека, там молодежи нужен учебник. Настала пора составить серию таких учебников и пособий революционного политического воспитания для молодежи.

Особенно резко я столкнулся с этим вопросом, когда попытался создать ряд небольших пособий и учебников для наших военно-учебных заведений на тему о наших соседях. Совершенно очевидно, что красный командир, а при его помощи и каждый красноармеец должен в первую голову знать, каковы те государства, которые нас окружают, иначе он не будет сознательным воином.

На днях вышла первая книжка такого рода, посвященная современной Польше.[74] Прочитав первые странички, я прямо-таки ужаснулся. Неужели же наши агитаторы-пропагандисты, наши популяризаторы так плохо чувствуют своего читателя, так мало отдают себе отчет в том, что ему нужно?

Вот как начинается книжка: «Империалистическая война возникла в то время, когда растерзанная почти 150 лет тому назад на три части Польша органически все более срасталась с тремя различными государственными организациями». Попробуйте прочитать эту фразу перед ротой и потом предложите поднять руку тем, кто понял. Боюсь, что не поднимется ни одна рука, если случайно ротным командиром не окажется бывший студент. В конце же странички говорится мимоходом «о повстанческих идеях», которые сохранились только «в кучке деклассированной интеллигенции». Что это все значит? Для кого это предназначено? Кому это доступно?

Представим себе нашего молодого красного командира, командующего взводом. Он знает Польшу только по личным воспоминаниям и по газетам. Он знает только Польшу Пилсудского,[75] ту самую, которая нападала на нас. О том, что Польша была разорвана на три части между Россией, Австро-Венгрией и Германией, он не знает. Да, да, товарищи-агитаторы и популяризаторы, представьте себе, он этого не знает. Революция пробудила его мальчиком, и все внимание его потом было поглощено внутренними событиями и борьбой с белыми. Самое имя Польши он услышал, может быть, в первый раз в связи с нападением белополяков и петлюровцев на наши границы. Вот с этих простейших фактов, ясно и просто изложенных, и нужно начать. Польша образовалась тогда-то, путем соединения воедино трех частей, которые были захвачены полтора столетия тому назад тремя хищниками. Говорить о каких-то повстанческих идеях, удержавшихся в кучке деклассированной интеллигенции – да ведь это же жаргон небольших кружков партийной интеллигенции, хотя и не деклассированной, но совершенно оторвавшейся от действительного рабочего класса.

Я этим вовсе не хочу изгнать такого рода выражения, отдельные слова, представляющие сложные намеки из марксистского обихода. Надо только, чтобы форма изложения отвечала объему вопроса и была ясно предназначена для определенного читателя или слушателя. Излагать же простейшие, элементарнейшие исторические факты, неизвестные читателю, на условном языке, целиком связанном с революционными воспоминаниями партийных верхушек, – это уж последнее дело.

В книжке, предназначенной в первую голову для военного читателя, я не нашел никаких данных о территории Польши, о численности населения, об его национальном составе, о числе городов и городского населения и пр. Как же можно без этих основных данных? Книжка обо всем говорит мимоходом, попутно, и ни о чем – ясно и вразумительно. Можно бы предположить, что книжка предназначена для верхов, но нет – она издана в количестве 25.000 экземпляров. Это значит, что книжка должна быть рассчитана на сотни тысяч читателей (и слушателей). А можно утвердительно сказать, что во всей Красной Армии вряд ли наберется пять-десять тысяч читателей, которые эту книжку поймут. При чем те, которые ее поймут, и без того знают все, что в книжке написано.

Книжку писал, очевидно, польский товарищ; она вся испещрена полонизмами и, вообще, грубейшими погрешностями против русского языка. Тут уж целиком вина редакции. Она не дала себе труда просмотреть рукопись, хотя бы с точки зрения русского языка. В книжке говорится, что парламентаризм «изжился» вместо «изжил себя». Пилсудский отказался «присягнуть на братство». Знаменитая 102-я статья царского уголовного уложения[76] названа 102 параграфом, чего никто не поймет. К этому надо прибавить жестокую расправу над падежами (примеров приводить не стану) и – что уже само собою разумеется в нашем советском издательстве – обильное количество опечаток. Если польский товарищ допускает полонизмы, – это понятно. Но для чего же редакция?

Можно не сомневаться, что автор книжки способен дать нечто лучшее, если предложить ему два, и три, и четыре раза переработать то, что он написал. Именно так учились мы в свое время писать популярно. В нынешнем же своем виде книжка совершенно не годится. Она никому не нужна. У неискушенного читателя, для которого она предназначена, она может вызвать только раздражение, близкое к отчаянию, и отбить охоту к чтению.

Надо учиться писать для молодежи!

«Правда» N 279, 10 декабря 1921 г.

Л. Троцкий. ГЕРОЮ КАРАНДАША И КИСТИ

(Приказ Революционного Совета Республики N 1764, 25 июля 1922 г.)

В первый период гражданской войны, когда положение Республики было особенно тяжким и русская интеллигенция в подавляющем большинстве своем поддерживала врагов Советской власти или выжидательно жалась в сторонке, одним из первых отдал свой талант на служение революции художник Моор (Дмитрий Стахиевич Орлов).

Непрерывно работая в военном ведомстве с начала 1919 г., тов. Моор оказал громадные услуги Красной Армии своей яркой кистью и острым карандашом.

Товарищи-красноармейцы помнят его революционные плакаты, подымавшие боевой дух и освещавшие пути борьбы.

За время своей трехлетней работы тов. Моор дал Красной Армии около 150 картин и плакатов, размноженных в миллионах экземпляров, и большое количество рисунков, помещенных в журнале «Красноармеец» и в отдельных книжках.

Рабоче-Крестьянская Красная Армия ценит таких самоотверженных друзей, и РВСР, отмечая заслуги тов. Моора перед революцией, объявляет ему благодарность за геройскую работу по роду его оружия: карандаша и кисти.

Председатель РВСР Л. Троцкий.

«Известия ВЦИК» N 166, 27 июля 1922 г.

Л. Троцкий. ТОВАРИЩАМ-ПЕЧАТНИКАМ С ФРОНТА

Важнейшим средством сплочения нашей армии, ее политического воспитания является печатное слово. Между тем беда в том, что это печатное слово не только слишком неправильно и в недостаточном количестве доходит до фронта, но и, прибыв на фронт, слишком часто оказывается непригодным для чтения.

Товарищи-печатники, наша типографская техника ужасна. Целые полосы смазаны так, что не разберешь ни одной строки. Количество опечаток, перепутанных строк неисчислимо. Человеку, который несколько десятилетий привык читать газеты и понимает фразу с двух слов, трудно, иной раз невозможно, разгадать смысл наших газетных статей. Каково же молодому красноармейцу, нередко малограмотному? Да и времени у него нет, чтобы докапываться до таинственных грязных знаков на газетной бумаге. Трудно представить себе то естественное и законное раздражение, которое охватывает читателя, особенно читателя-солдата на фронте, оторванного от жизни страны, когда он, получив в руки долгожданный газетный лист, неспособен ничего разобрать в нем. Газеты «Коммунар», «Беднота», «Голос трудового крестьянства», т.-е. те именно газеты, которые прежде всего рассчитаны на широкие народные массы, отличаются совершенно недопустимой типографской техникой.

Конечно, наши технические средства оскудели, но опыт показывает, что дело не только в технических средствах, но и в самой организации работы и в отношении к ней товарищей-печатников. В тех случаях, когда товарищи-печатники ставили перед собой задачу поднять типографскую технику газеты, сделать ее действительно доступной для чтения рабочих, солдат, крестьян, всегда получался успех.

Сейчас происходит мобилизация сил для поддержки нашего фронта. В этой мобилизации не последнее место занимают революционные печатники. Поставьте же себе, товарищи-печатники, первой задачей дать фронту такую газету, которую можно читать: с чистой и четкой печатью, без отталкивающей чернильной мазни, без убийственных искажений и опечаток. Поставьте себе задачу во что бы то ни стало добиться этого результата в кратчайший срок!

Товарищи-печатники! Дайте фронту газету!

Москва – Ярославль, 19 апреля 1919 г.

«Красный Север», Вологда, 7 мая 1919 г.

Л. Троцкий. НАДО ЗА ЭТО ПРИВЛЕКАТЬ К СУДУ

Получил несколько свежих изданий Государственного Издательства: Ф. Энгельс «Крестьянский вопрос», профессора Гурвича «Основы Советской конституции», Семашко «Наука о здоровьи», Фриче «Корифеи мировой литературы» и пр.

Книжки изданы довольно чисто и даже не без изящества, поскольку дело касается обложки. Но едва успеешь развернуть, как каждая книжка рассыпается на части. Книжки не сшиты. Трудно себе представить более возмутительное отношение к делу: кто-то пишет, кто-то набирает, печатает, а потом выпускают в свет, не потрудившись сшить. В таком виде книжкой нельзя пользоваться. Она обречена на гибель в самый короткий срок.

Следовало бы для такого рода преступлений установить серьезное наказание, совершенно такое же, как за злостную порчу общественного достояния. Разве можно преодолеть разруху и вообще чего-нибудь добиться, если книжки будут издаваться в кокетливых обложках, но не сшитыми?

Л. Троцкий. ПОЛОЖЕНИЕ НАШЕГО ИЗДАТЕЛЬСКОГО ДЕЛА

(Беседа)

Комиссия Центрального Комитета закончила свою работу.[77] Она начала с распределения газет и затем перешла к вопросам более сложным – организации газетного дела, к положению полиграфической и бумажной промышленности. В области издательства, как и во всех других областях, нам необходима величайшая экономия. Тираж наших газет ничтожно мал по сравнению с реальными потребностями. Отсюда вытекает необходимость приспособить всю систему распределения к нашей бедности. От распространения газет мы перешли к правильному их распределению. Принцип этого распределения – дать как можно больше низам, массам. Комиссией принята определенная разверстка газет по разным категориям читателей (рабочие, крестьяне, советские служащие и пр.). Приняты в соответствии с этим меры к увеличению расклейки и разверстки газет. Комиссия провела небольшое, но, несомненно, ценное техническое улучшение: экземпляры, предназначенные для расклейки, печатаются только с одной стороны листа; это не только создает экономию в краске, но дает гораздо более чистый оттиск. Те, кому приходится читать наклеенные газеты, несомненно, уже заметили этот скромный прогресс советской техники.

В деле организации газет мы исходили из принципа: уменьшить по возможности число газет, увеличить их тираж. К сожалению, в этой области нами достигнуты пока что скромные успехи. Тут нужны будут еще новые усилия и нажимы. Совершенно ясно, что в центрах читают или просматривают по несколько газет, которые на три четверти повторяют одна другую. Что же касается массовика-рабочего (я уже не говорю о крестьянине), то он сплошь да рядом не видит ни одной газеты. При нашей бедности в бумаге и полиграфических средствах отстаивать большое число газет значит исходить из соображений привилегированного советского читателя или редакционных и иных кружков, которые, разумеется, считают, что их газета самая важная и нужная. Тут еще придется сжаться – и даже весьма, потому что перспективы бумажного и полиграфического дела требуют, повторяю, величайшей экономии и точности учета каждого листа печатной бумаги. Бумажное производство наше подсекается прежде всего топливом. Но так как бумага является все же предметом первейшей необходимости, то Комиссия настояла на выработке производственного плана, который был бы обеспечен дровами. Этот план будет опубликован в ближайшее время. Будем надеяться, что он будет выполнен.

Наши газеты в общем печатаются плохо, так как оборудование в значительной мере расстроено, материала не хватает. Но было бы неправильным в этой области – как и во всех других – искать объяснения только в объективных обстоятельствах. Факт таков, что за последние месяцы достигнуты известные успехи в полиграфическом деле. Достаточно сослаться на «Экономическую Жизнь», которую нельзя было читать и которая теперь печатается сносно. Не может быть никакого сомнения, что возможны еще крупные и крупнейшие успехи даже и при наших технических ресурсах: необходимы более тщательная организация, более правильный организационный контроль и более бдительный контроль общественного мнения.

Ряд мероприятий административного и технического характера, разработанных нашими подкомиссиями по вопросам бумажного и полиграфического производства, проводится сейчас соответственными органами.

В области книжного издательства Комиссия констатировала отсутствие плана. Особенно поразительным является почти полное отсутствие детских учебников, – в то время как печатались книги, которые ни в коем случае не могут быть названы книгами первой необходимости. Комиссия признала необходимой выработку точной календарной программы Государственного Издательства, при чем лучшие книгопечатни должны быть загружены учебниками. В отношении учебников признан тот же принцип, что и в отношении газет: минимальное количество учебников при максимально доступном тираже.

Я возвращаюсь к вопросу о распределении печатных произведений как газет, так и книг и брошюр. Этот вопрос получает тем большее значение, чем большую экономию мы должны соблюдать. Вопрос о распределении произведений печати должен стать предметом особенного внимания партийных, советских и профессиональных организаций. Мы послали небольшую поставлено в Орловскую губернию для обследования того, как экспедицию распределение печати на месте. Только правильность этого распределения, только коллективное пользование газетами и правильная организация чтения вслух позволят нам – хотя бы в минимальной степени – удовлетворять культурно-просветительные потребности страны при нашей ужасающей технической бедности.

«Известия ВЦИК» N 90, 26 апреля 1921 г.

Л. Троцкий. НАДО ПОЛОЖИТЬ КОНЕЦ РАСТОЧЕНИЮ БУМАГИ

Надо этому положить конец! Советские учреждения печатают необъятное количество отчетов, притом необъятных размеров каждый. Центральные комиссариаты, их отдельные учреждения, губернские органы, в особенности губернские экономические совещания, издают томы в сотни страниц, сплошь заполненных цифрами. Я не касаюсь того, насколько точна эта статистика. На этот счет можно было бы поговорить особо. Но суть в том, что ее точность или неточность никем не оценивается, так как эти рыхлые статистические сборники никем не читаются. Их невозможно читать, так как они дают совершенно сырой материал, не сведенный ни к какому единству. При чем большая часть таблиц посвящена детальнейшим вопросам. Эти данные могут иметь хозяйственно-административное значение для того учреждения, которое их собирало. Но печатать их нет решительно никакой надобности. Сомневаюсь, чтобы ими могло сколько-нибудь широко пользоваться даже Центральное Статистическое Управление. Но оно в случае надобности могло бы получать необходимые материалы в рукописи.

Мы издаем ужасающе мало для народных масс, особенно для деревни. В школах не хватает бумаги. А тем временем советские учреждения печатают свои сборники цифр, которые теряют практический интерес уже к тому времени, когда выходят в свет, в силу чрезвычайной зыбкости нынешних хозяйственных отношений, и в то же время отнимают бумагу у школ и у издательств, рассчитанных на широкие массы. Поистине необходимо сократить нашу ведомственно-статистическую литературу и перевести ее, если не на основу «коммерческой выгодности» (что затруднительно и, пожалуй, потребует новых исчислений и породит новые сборники), то, по крайней мере, на основу – здравого смысла.

«Известия ВЦИК» N 23, 31 января 1922 г.

Л. Троцкий. ПРОНИЦАТЕЛЬНЫЙ ГЛАЗ

На днях в «Правде» изображен был страшно проницательный глаз с исходящими из него молниями бдительности, при чем каждому и всякому рекомендовалось обзавестись такого рода пронзительным инструментом для уловления всяких непорядков, недочетов и недостатков в целях, разумеется, всемерного их устранения. «Наметывайте острый взгляд. Устройте торжественные похороны ротозейству!» – призывала воскресная «Правда». Вот хорошая мысль, – сказали мы себе, – поистине золотая мысль! Если бы этакий правдовский «глазок-смотрок» вставить хотя бы в одну глазницу каждому из советских учреждений, – как бы это было хорошо!

Вдохновленный до последней степени зажигательным призывом «Правды», я решил поупражнять в этом направлении свой собственный глаз. На чем же? В материале, казалось бы, у нас недостатка нет. «Изучайте улицы, площади, окна, мастерские, базары», – приглашает «Правда». Поколебавшись некоторое время между окном и базаром, мы решили остановиться… на самой «Правде». Берем в руки номер от 25 октября (последний). Начать хотя бы с верстки. Статья «Тяга деревни к электрофикации» (по-русски-то все-таки следовало бы говорить – электрификация) напечатана вразбивку (абзацами). Такой же вид имеет на второй странице статья «К выборам президента республики». «Почему? Добейтесь от себя ответа», – советует «Правда». Потому, очевидно, что верстают небрежно; чтобы не оставлять белых хвостов, текст искусственно разгоняется: и не экономно, и некрасиво. Как же выйти из этого положения? Нужно иметь в запасе известное количество мелких заметок, сообщений, указаний на полезные книги, агитационных лозунгов и пр., – тогда белые хвосты будут без труда замыкаться полезным материалом. Правда, большинство европейских газет обходится без таких довольно-таки примитивных вспомогательных средств при верстке. Но не будем пока себе ставить невыполнимых задач, попытаемся на первых порах устранить наиболее вопиющее «ротозейство».

В заголовке «Правды» напечатаны номера телефонов и условия подписки. Хорошо бы объявить конкурс на тему: кто прочитает? особенно цифры в номерах телефонов и в подписной плате; согласитесь, что номера телефонов и плата без цифр не совсем номера и не совсем плата.

Но тут по крайней мере нонпарель, так что мазня имеет микроскопические размеры. Но вот в крупнейшем подзаголовке чичеринского интервью о Дальнем Востоке произошло во всех четырех строчках слияние соседних слов (без необходимого между ними промежутка). «Почему? Добейтесь от себя ответа». Должно быть потому, что въедчивый правдовский глаз глядит через окно прямо на улицу и площадь: на себя-то посмотреть и некогда.

На второй странице телеграммы. Это та область, к которой уважающий себя советский газетчик относится, вообще говоря, с величайшим презрением. Телеграмма дело мимолетное, советский же газетчик предпочитает писать о нетленном. Смысл в телеграммах поэтому не обязателен, дата отправления может интересовать только наборщика, которому нужно найти в кассе соответственные цифирные знаки. Так, по поводу правительственного кризиса в Англии находим на первом месте английское радио от 24 октября, затем от 22 октября, затем от 21 октября, далее от 23 октября, затем снова от 24 октября и пр. С положением на Дальнем Востоке дело обстоит не лучше: сведения из Читы напечатаны в таком порядке: от 20 октября, от 19-го, от 23-го, от 19-го, от 20-го. Понять последовательность событий нет никакой возможности. В заголовке о германских событиях сообщается крупнейшим шрифтом, что «сельскохозяйственная кампания рейхстага увеличила в 4 раза цену хлеба». Что это за кампания? Из текста телеграммы вытекает, что речь идет о сельскохозяйственной комиссии. «Наметывайте острый взгляд, устройте торжественные похороны ротозейству!». Золотые слова! На третьей странице – сведения из Италии и Франции. Сперва сообщается о том, что Муссолини прибыл в Неаполь для произнесения речи «на фашистском съезде, в котором примет участие 35.000 человек». После того как читатель поражен размерами съезда, он находит на втором месте телеграмму из Рима, сообщающую о предстоящем смотре фашистских сил в Неаполе. Хорошо бы эти две телеграммы переставить местами, – это и по смыслу и по датам было бы правильно, а для читателя куда легче.

Из Берлина Роста сообщает: «Вновь избранный президиум французской коммунистической партии назначил… и пр.». Откуда это вновь избранный? Никакого президиума во французской партии не было. Вокруг вопроса о создании президиума шла внутренняя борьба. Охотно допускаем, что корреспонденты Роста стоят выше такого рода «подробностей», но редакция «Правды» об этом, разумеется, не может не знать.

Следовало бы еще направить магический глаз воскресной «Правды» на опечатки и стилистическое неряшество. Но это уже вопросы более детального порядка, а кроме того, мы прямо-таки боимся, что одного глаза не хватит, понадобится не менее дюжины. Сразу всего не охватишь. Надо действовать с постепенностью, как учит воскресная статья. «Попробуйте сегодня убрать, и завтра у вас будет чище на душе». Совершенно правильно! А убирать надо прежде всего у себя под носом. А там, глядишь, «заведется в глазу такой пожиратель-автомат, что как моргнул, так и точный снимок». Но до такого идеального состояния сразу не дойдешь, надо раньше поморгать и довольно прилежно над опечатками, невнятными сообщениями, непостижимыми телеграммами и таинственными номерами телефонов. Почему? «Добейтесь от себя ответа». Да по этому самому…

25 октября 1922 г. Архив.

Л. Троцкий. КОГДА ЖЕ НАСТУПИТ ПЕРЕМЕНА?

(Вопрос «Мосполиграфу»)

На днях я получил книжку покойного Джона Рида,[78] «Десять дней, которые потрясли мир», в издании «Красной Нови». Изданию предпослано старое предисловие тов. Ленина, который выражает желание видеть эту книгу «распространенной в миллионах экземпляров и переведенной на все языки». Во втором предисловии, написанном для русского издания Н. К. Крупской,[79] говорится, что книга Рида «будет иметь особое большое значение для молодежи, для будущих поколений, – для тех, для кого Октябрьская революция будет уже историей. Книжка Рида – своего рода эпос». К этой оценке можно только присоединиться, равно как и к пожеланию тов. Ленина о распространении книги Рида в миллионах экземпляров. Пока что «Красная Новь» издала книжку в 10.000 экземпляров.

Издание производит очень благоприятное впечатление хорошим переводом, чистотой печати и небольшим количеством опечаток. Но зато брошюровка прямо-таки преступна, как и у большинства других изданий «Красной Нови», у большинства наших изданий вообще. Едва я раскрыл – и, признаюсь, с удовольствием раскрыл чистую, опрятно изданную книжку, – как из нее выпал последний лист, заключающий в себе биографию Рида, написанную Вильямсом.[80] При дальнейшем чтении расшатывались и выпадали, целиком или наполовину, лист за листом. Книжка оказалась сшитой только «для проформы». Это значит, что «коэффициент» возможного использования книги уменьшается сразу вдвое, втрое, а то и более. Как раз по поводу изданий «Красной Нови», в большинстве своем в высшей степени полезных и важных, я уже обращался в Рабкрин с просьбой обратить внимание на прямое расточение наших скудных книжных богатств, происходящее от одного только неряшливого сшивания. Более того, я думаю, что такие произведения, как книга тов. Рида, которая безусловно потребует новых и новых изданий и станет, вероятно, одной из самых распространенных книг в обиходе молодежи, нужно сразу выпускать картонированными, т.-е. в легком, прочном и дешевом переплете. Я не думаю, чтобы все это было недостижимо, даже при нашей бедности. Издательские вопросы – это основные вопросы нашего воспитательного воздействия на народные массы. Если мы вошли в эпоху «культурничества», то нужно начать с культурного, т.-е. внимательного, добросовестного, тщательного отношения к книге, как важнейшему орудию культуры и культурничества. Я бы очень хотел обратить на это обстоятельство внимание «Мосполиграфа».

28 июня 1923 г.

«Правда» N 143, 29 июня 1923 г.

Л. Троцкий. ПЯТЬ ЛЕТ СОВЕТСКОЙ КНИГИ

(Выдержки из речи на пятилетнем юбилее Госиздата)

Я считаю, что эта выставка не только ваша, а и наша, я считаю, что тут ваша заслуга тесно связана с заслугой Красной Армии, на которую вы ссылаетесь. Но заслуга Красной Армии только в том, что она перестала воевать, перестала истощать нашу страну. Ваша же заслуга в том, что вы хорошо использовали возможность работать, которую создала Красная Армия. Теперь я хочу высказать несколько пожеланий Госиздату. Я не знаю ничего приятнее запаха краски новой книги. Что может быть лучше этого запаха, который так хорошо действует на психику и лучше всего ободряет человека?! Может быть, в этом сказывается моя старая профессия, как журналиста, но если хорошая книга имеет хороший запах, то я должен сказать, что в первое время работы Госиздата от его книг запах был далеко не хороший. Я имел долгую переписку с Госиздатом по поводу опечаток и разных других технических ошибок, которые теперь Госиздат исправил настолько, что перед нами чрезвычайно ценные, дорогие издания, которые можно назвать даже роскошью.

Нам теперь придется перейти от этих роскошных изданий к более потребительным, хорошим, массовым книгам. Очень хорош тот пилот, который может выделывать мертвые петли, но эти петли не всегда бывают полезны. На петлях пилот, главным образом, тренируется, и это закаляет его для другой работы. То же и с Госиздатом. Издание роскошной книги подготовляет издателя к изданию хорошей книги для широких масс.

У нас сейчас период культурничества, о котором так много говорил Владимир Ильич. Работа Госиздата должна пойти нога в ногу с нашей общей культурной работой. Ведь в старое царское время у нас в России были замечательно хорошие книги, а в то же время весь народ был безграмотен. Теперь же нужно демократизировать издания, приблизить к массам, недавно обучившимся грамоте, – и в этой большой работе честь и место Госиздату.

«Красная Звезда» N 128, 7 июня 1924 г.

Л. Троцкий. ПИСЬМО ПРАВЛЕНИЮ МОСКОВСКОГО ГУБЕРНСКОГО ОТДЕЛА СОЮЗА РПП

Дорогие товарищи!

Могу лишь приветствовать намерение Московского Союза Печатников принять активное участие в борьбе за качество полиграфической продукции, которое пока что стоит у нас далеко не на должной высоте. Именно в области печатного дела мы можем и должны прежде всего достигнуть уровня наилучшей капиталистической техники, чтобы как можно скорее превзойти ее. Вы совершенно правы, ставя на первое место вопрос о качестве печатных изделий массового распространения. На этот счет дело у нас обстоит крайне неблагополучно. Мы выпускаем нередко превосходные издания для немногих, но мы не выработали еще типа дешевых изданий с тиражом в сотни тысяч и миллионы экземпляров. А именно к таким тиражам нам надо готовиться, иначе все разговоры о поднятии культурного уровня масс останутся парадными фразами.

Чтобы поднять в стране грамотность, надо первым делом убить неграмотность и малограмотность в полиграфическом деле. Нужны более грамотные наборщики. Нужны корректора, не только грамотные, внимательные и добросовестные, но и понимающие тот текст, который они выправляют. Нужны метранпажи, понимающие психологию массового читателя. Нужна газетная, а тем более брошюрная и книжная бумага, которая не рвалась бы при переходе печатного издания из рук в руки. Нужен отчетливый шрифт. Нужна хорошая краска.

У нас вошло теперь в моду каждую книжку, каждую брошюрку-однодневку выпускать в литографской обложке. Кому это нужно? Большинство этих обложек поражает своей безвкусицей и несоответствием тексту. Простая типографская обложка с ясным и четким шрифтом не только экономнее, но и красивее. Но этого мало: под литографированной обложкой у нас сплошь да рядом – плохо сшитая брошюра. Картонаж или переплет мы считаем роскошью. Между тем, выпускать учебники и вообще книжки массового распространения в бумажной обложке значит вести крайне расточительное хозяйство. Надо шире раздвинуть рамки переплетного дела. Деревня не умеет переплетать. Давать в деревню непереплетенную книгу – значит культурно грабить деревню.

Нужна гораздо большая нормализация (стандартизация) печатного дела, чем это наблюдается сейчас. Попробуйте в нашей советской книжке найти оглавление! Это – задача совсем не такая простая. В одной книге оглавление печатается на обложке, в другой – на второй странице, в третьей – в конце, при чем иногда после оглавления следуют еще объявления и пр. и пр. Такой порядок или, вернее, беспорядок вызывает со стороны читателя совершенно лишнюю трату времени. Именно у нас, где издательское дело централизовано в руках государственных органов, можно и должно достигнуть целесообразной однотипности изданий и тем облегчить читателя.

Тщательность, добросовестность, внимание к мельчайшим мелочам в полиграфическом деле более обязательны, чем во всяком другом. Типография, которая принимает неряшливо упакованную бумагу, испачканную, помятую или порванную при транспорте, никуда не годится. То же самое относится ко всем основным и вспомогательным материалам. Нужен нажим по всем линиям. Нужно изо дня в день бороться за каждый квадратный вершок в области повышения качества. Успех этой работы прямо и непосредственно зависит от повышения культурного уровня рабочих-печатников. А ведь в этом и состоит основная задача профессионального союза в социалистической стране. Вот почему я думаю, что в борьбе за качество профессиональному союзу по праву принадлежит первое место.

С искренним товарищеским приветом Л. Троцкий.

23 ноября 1925 года.

«Московский Печатник» N 49, 12 декабря 1925 г.