Проблемы культуры. Культура переходного периода

(Доклад на V Всероссийском съезде РКСМ 11 октября 1922 г.[102])

Пять лет борьбы

Товарищи!

Скоро исполнится пять лет с того дня, как волею трудящихся масс России в нашей стране установился советский порядок, и волею тех же масс руководство судьбами нашей страны оказалось врученным российской коммунистической партии. От имени Центрального Комитета этой партии я приношу привет вашему съезду.

История этих пяти лет, в которой, как я подозреваю, большинство из вас не имело возможности принять активное участие, ибо в октябре 1917 года многие из моих многоуважаемых слушателей еще, вероятно, ходили пешком под стол, – это не в укор и не в похвалу, это факт, – история этих пяти лет представляет собой кладезь величайших поучений.

Революционные эпохи, эпохи социальных обвалов, выворачивают все нутро общества наружу. Когда проезжаешь мимо горного кряжа, видны пласты, которые накоплялись в течение тысячелетий. Один налегал на другой. Снаружи их не было видно. Но вулканической силой подняло эти пласты, создались обвалы, образовались горы и ущелья, – и вы видите в разрезе горы пласты разных пород. Вот так бывает и с обществом. В обычное время класс налегает на класс, над базисом возвышается надстройка из различных идеологических образований вплоть до тончайших форм философии. Корней и причин внутренней структуры невооруженным глазом не видно. Революция же все это взрывает, ставит ребром, обнажает. И, разумеется, лучше всего учились те из нас, которые участвовали в революции практически, на деле. Но так как наша революционная почва еще не остыла, то молодому поколению нужно учиться на опыте этих пяти несравненных лет.

Я, разумеется, не могу ставить себе и в отдаленной степени задачи исчерпать все поучения нашей, величайшей в истории, революции. Я имею более скромную задачу: дать характеристику нашего международного и внутреннего положения, как это положение сложилось в результате нашей борьбы.

Первые два года прошли в непрерывной борьбе, в блокаде. Третий год прошел также в борьбе и в первых попытках переговоров с нами буржуазных правительств. Последние два года были временем, когда борьба постепенно замирала под ударами наших военных побед. Переговоры получали все более развернутый, многосложный характер. Есть одна общая черта и в той войне, какую вели против нас империалисты, и в тех мирных переговорах, какие они с нами ведут. Эта черта – нерешительность, непоследовательность, колебания и шатания. Не может быть никакого сомнения в том, что если бы германский империализм в конце 1917 г. и в начале 1918 г. поставил себе задачу сокрушить нас, он бы нас сокрушил. Советской Республики не было бы. Нет сомнений и в том, что если бы Клемансо, французский министр-президент и фактический диктатор конца 1918 г., поставил себе задачу нас сокрушить и раздавить военной силой, – мы на время исчезли бы с лица земли. В военном смысле мы были бесконечно слабее не только объединенного империализма, но и каждой из больших империалистических держав в отдельности. Они по двум причинам не двинули против нас всех своих сил: во-первых, потому, что уже тогда боялись развития революционного движения внутри, как последствия войны, и, во-вторых, потому, что считали нас настолько скоропреходящей величиной, что не находили нужным вести с нами большую войну. В этом было наше спасение. Они ограничивались наемными царскими генералами и не менее наемными социалистами-революционерами и меньшевиками. Они через посредство буржуазии наших окраин или через посредство эмигрировавшей буржуазии, белогвардейщины и при содействии так называемой нашей «демократии» организовывали фронты, кольцом окружавшие сердце России.

Начало переговоров с империализмом

После первых двух лет начинаются переговоры. Они начинаются уже в феврале-апреле 1919 г. Для того чтобы вы отдали себе отчет в нашем нынешнем положении, я напомню, товарищи, на какие условия готовы мы были идти весной 1919 г. Об этом сейчас слишком часто забывают, как увидим, и наши друзья, и наши враги. 4 февраля 1919 г. по радио (других сношений с внешним миром у нас не было) Совнарком обратился с предложением мира ко всем империалистическим державам, предлагая: 1) признать обязательства по займам прежних правительств России; 2) отдать в залог наше сырье, как обеспечение платежа процентов по займам; 3) предоставить концессии и 4) дать территориальные уступки, в виде оккупации известных районов военными силами Антанты. Месяца через полтора к нам прибыл американский радикал Буллит[103] от кругов, близких к правительству Америки, и 10 апреля 1919 г. мы заявили империализму Европы и Америки, что готовы прекратить вооруженную борьбу с правительствами, «фактически существовавшими в России», т.-е. с белыми.

У меня нет с собой карты России начала 1919 г., но я ее помню хорошо. У Советской власти не было тогда Урала, Сибири, Белого моря, Украины и Кавказа. Мы представляли собой тогда старое московское княжество. И вот Советская власть заявляла американскому неофициальному посланнику, что «мы готовы, во-первых, признать эти границы, прекратить гражданскую войну, при условии прекращения ее со стороны наших врагов». Мы готовы были, во-вторых, немедленно демобилизовать армию, в-третьих, – принять на себя соответственную долю государственного долга, которая падала на нашу территорию, ибо основная территория большею частью должна была остаться у белых. Мы отказывались от возврата нам золотого запаса, который был захвачен союзниками, с зачислением его в счет платежей по государственному долгу. Вот на какие условия мы шли. Союзные империалисты этих условий не приняли, и очень хорошо сделали, что не приняли. (Смех.) С того времени наше положение все-таки, как бы строго мы ни относились к своим ошибкам и недостаткам, улучшилось. Отрицать этого не придется, если мы вспомним ход переговоров в Генуе.[104]

Конечно, то, что нам предлагали в Генуе, – очень тяжко. Нам предлагали вернуть старым собственникам фабрики и заводы. Насчет земли требования были менее определенны, ибо земля раздроблена и из рук крестьян ее невозможно вырвать. Это понимали и международные биржевые акулы. Но вопрос касался восстановления капиталистических отношений в нашей стране. Мы ответили отказом. Мы, правда, говорили о нашей готовности признать старые долги, но условно, т.-е. если нам немедленно дадут большой заем. Англия, после разрыва переговоров, происшедшего по ее вине, запрашивала вторично об этих условиях, но получила ответ, что они с нашей стороны были предложениями до известного дня.

Воля империализма парализована

Переговоры прерваны, и все наши условия, заявления и готовность платить долги мы берем обратно. Мы не связаны в отношении к Европе и Америке ни одним обязательством, но войны нет. Чем же объясняется тот факт, что войны нет? Это объясняется прогрессивным параличом классовой воли империализма под влиянием роста противоречий и под влиянием, правда, медленного, нарастания революционного рабочего движения. Тем же объясняется, с другой стороны, этот нерешительный, затяжной и бесплодный характер мирных переговоров, эта дипломатическая канитель до Генуи, в Генуе и затем в Гааге.[105]

Мы не раз говорили, что ужасающий экономический кризис заставляет европейскую буржуазию искать соглашений с Советской Россией, как с возможным поставщиком сырья и как с возможным покупателем продуктов европейской промышленности. Это безусловно верно. Кризис в Европе, правда, не прогрессирует так, как прогрессировал полтора года тому назад; он задержан, заметно даже улучшение экономического положения западноевропейских стран, но это улучшение поверхностное, а основной кризис продолжает подрывать устои хозяйства.

Можно ли сказать, что соглашение с Советской Россией внесло бы сразу значительное улучшение в положение Европы? Нет. Мы слишком обеднели и как возможные поставщики сырья, и как возможные покупатели фабрикатов, чтобы в течение ближайших двух-трех лет могли явиться решающим или просто крупнейшим фактором хозяйственной жизни Европы. И это буржуазия знает. Разумеется, включение России в хозяйственную жизнь Европы будет получать с каждым годом все большее значение, и в пять, восемь, десять лет возрожденная, вставшая на ноги Россия станет одним из самых могущественных факторов мирового хозяйства. Это бесспорно. Но это будет через восемь-десять лет. А чтобы строить комбинации, рассчитанные на десятилетия, нужно иметь перспективу, нужно чувствовать почву у себя под ногами.

Европейская буржуазия живет сегодняшним днем

У европейской буржуазии сейчас нет уверенности в том, как сложатся события завтра, послезавтра. Она живет сегодняшним днем. Хозяйственная почва истощена, кризис переходит от судорог к временному улучшению, которое сменяется новыми судорогами. Международные отношения неустойчивы. Вчерашние союзники и главные из них, Англия и Франция, все более и более противостоят враждебно друг другу во всех плоскостях капиталистических отношений, и вот почему ни одно европейское правительство неспособно сейчас, хотя бы в такой мере, как это было до последней империалистической войны, вести политику, рассчитанную на пятнадцать, десять и даже пять лет вперед. Все буржуазные правительства живут внушениями данной минуты, стараются заклеить, заделать наиболее вопиющие противоречия – и только. И так – от противоречия к противоречию, от конфликта к конфликту, переезжая с одного дипломатического курорта на другой, они стараются отодвинуть наиболее острые вопросы. Вот откуда их дипломатическое бессилие, родственное их прежнему военному бессилию. Имеют мощные армии – и не могли нас разбить. Имеют опытную вековым опытом дипломатию – и неспособны довести с нами ни одного дела до конца.

Мы говорим о наших отступлениях. Конечно, мы много отступали, но сравните нашу дипломатическую платформу в феврале и апреле 1919 г. (я ее вам только что прочел) с той платформой, с какою мы пришли в Геную и ушли оттуда. В Генуе мы сказали: «Россия не отдается и не распродается, Россия не капитулирует перед ультиматумом европейского мирового империализма». И что же? Через короткое время после этого обращается к нам представитель биржевых светил Великобритании Уркварт,[106] представитель миллиардных предприятий в разных частях света (он владел многими предприятиями и на Урале и в Сибири), и подписывает предварительный условный договор с тов. Красиным[107] на девяносто девять лет. Большой срок! Я думаю, что немногие из самых молодых товарищей, здесь находящихся, увидят конец этого срока…

Вы можете сказать: если буржуазия сейчас неспособна заглядывать даже на пять, на десять лет вперед, то как же Уркварт заглядывает на девяносто девять лет вперед? В том-то и дело, что буржуазия, правящая, как класс, как государство, должна иметь план – с кем заключить союз, кто больший, кто меньший враг, и ей нужно предвидеть, как сложатся отношения через пять, через десять-пятнадцать лет. Уркварт же выступает как собственник – и только, и его рассуждения очень просты и в простоте своей очень правильны. Он говорит: «Если мы, Уркварты, т.-е. капитал, удержимся в Англии, во Франции, во всем мире, то мы раньше или позже задушим Советскую Россию». И он прав. Если же, – рассуждает Уркварт, – нас, капиталистов, опрокинут и в Англии, и во Франции, мы, конечно, потеряем нашу собственность и на Урале и в Сибири, но кто теряет голову, тот уже не плачет по волосам; если капитал будет во всем мире экспроприирован, то, конечно, концессия господина Уркварта истечет в более короткий срок, чем девяносто девять лет. Вот почему его расчет вполне реалистичен, вполне правилен. Я не знаю, говорил ли ему это тов. Красин. Вероятно, говорил ему в частной беседе: «До тех пор пока вы – сила во всем мире, разумеется мы отдельно вас экспроприировать не будем. Если же английский рабочий вас экспроприирует и возьмет ваше имущество в свои руки, то мы с английским рабочим как-нибудь уже об этой концессии договоримся». (Смех.) Но вы скажете, что советское правительство отвергло и этот договор! Безусловно отвергло. Политика Англии не дает минимальной гарантии для заключения такого рода ответственного и крупного договора, предполагающего возможность нормальных сношений между странами. Англия препятствует Турции восстановить возможность своего национального существования в естественных границах турецкого государства. Англия вела фактически с Францией войну: Англия выступала под псевдонимом Греции, а Франция оказывала фактически поддержку Турции. Война привела к победе Турции, чему мы вполне сочувствуем, ибо Турция воевала за свою независимость, в то время как Греция выполняла империалистические и хищнические планы Великобритании.

Встал вопрос о Черном море и о проливах. У Черного моря живут государства, входящие в нашу федерацию, у Черного моря, кроме того, живут Турция, Болгария и Румыния. И вот вопрос о Черном море Англия хочет решать совместно с Францией и Италией, но без участия тех стран, для которых Черное море является внутренним морем, а берега его – порогом в их дом. В этих условиях попирания Англией элементарных прав и интересов народов нашей федерации, Советское правительство не сочло возможным подписать договор с английским гражданином: выполнение договора, повторяю, предполагает минимум лояльных отношений между странами и правительствами.

Можем ли мы, однако, обойтись без иностранного капитала? Этот вопрос буржуазная пресса Европы и Америки ставит перед собой, ожидая, что по мере нашего хозяйственного ослабления мы будем все более и более уступчивы. Я уже показал, на документах напомнил дипломатические акты, которые свидетельствуют, что, в общем и целом, уступчивыми приходится становиться не нам, а нашим врагам. Но с хозяйственной точки зрения – можем ли мы обойтись без иностранного капитала?

Можем ли мы обойтись без иностранного капитала?

Товарищи, если представить себе, что на нашей планете нет другой страны, кроме России, то очевидно, что 150-миллионный народ не погиб бы без капиталов Уркварта, а постепенно бы выбрался из нищеты и разорения, которые получил в наследство. В чем же вопрос?

Когда мы говорим о концессиях, займах, то подразумеваем ускорение темпа нашего хозяйственного подъема и возрождения. Приток иностранного капитала, иностранной техники, означает более быстрое преодоление кризиса и нищеты. Отсутствие их означает большее количество страданий, бедствий и более медленный темп хозяйственного развития, – и только! И в этих пределах мы ведем разговоры. Вот почему кабальной зависимости от мирового капитала, после того как он обнаружил свою неспособность раздавить нас вооруженной рукой, кабальной зависимости мы не принимали и не примем.

Капитал в Гааге пытался купить нас: «Все куплю, – сказало злато». Так раньше: «Все возьму, – сказал булат». Обе эти атаки отбиты. Конечно, если бы английское правительство изменило свою политику и прежде всего признало бы Советскую Республику, а затем попыталось бы договориться относительно важнейших политических вопросов, то договор с Урквартом, с теми или другими изменениями или без них, мог бы быть утвержден. Этот договор представляет собой деловое соглашение с отдельной группой капиталистов, которая получает бешеный, хищный барыш, но ввозит к нам новую технику и помогает нам, помимо своей воли, развивать более ускоренным темпом промышленность нашей страны, и в этой плоскости и дальше пойдет торг. С каждым годом число иностранных претендентов будет больше, а условия, какие мы будем ставить, будут приближаться все более и более к нормальным.

Первоначальное социалистическое накопление

Товарищи! Основная особенность нашего хозяйственного международного положения состоит в том, что мы строим или пытаемся строить социализм на разоренной хозяйственной основе. Это есть главная черта, которая должна и в ваше сознание врезаться крепчайшим образом. По старым марксистским книжкам мы учились и учили, что миссия (призвание) капитализма состоит в том, чтобы развить до большой высоты производительные силы страны и всего мира. Затем явится пролетариат, который овладеет этими развитыми производительными силами и перестроит их на социалистический лад в интересах всего человечества. В основном это – безусловно верно. Капитализм довел производительные силы до большой высоты. Но, прежде чем пролетариат оказался способен этими производительными силами овладеть, капитализм в бешеной спазме мировой войны разрушил значительную часть этих сил и, чем дальше на восток, тем большую.

Австро-Венгрия разорена. Германия разорена. Россия разорена до последней степени.

Техника, развитая капитализмом, разумеется, сохранилась в ряде стран. В Америке она стоит на чрезвычайной высоте, в Англии – на большой высоте, во Франции ущерб материальных ценностей уже более значительный, а чем дальше на восток – все хуже и хуже. У нас сохранилась техника – в книгах, в знаниях, в навыках, в приемах, в квалификации рабочих, а материальные ценности, созданные прежним трудом, – разрушены, уничтожены или расшатаны до последней степени. И вот рабочий класс, волей судеб взявший в руки власть в наиболее разоренной в хозяйственном смысле стране, приступает к строительству социализма. Он строит социализм, но в то же время он вынужден восстановить все материальные ценности, которые раньше создавала буржуазия, начиная со времени первоначального накопления.

Кто из вас ознакомился с политической экономией, хотя бы с первыми ее главами, тот знает, что буржуазия, как класс, проходит через стадию первоначального накопления, которая отличается чрезвычайным варварством эксплуатацией и самоэксплуатацией, ибо мелкий буржуа, зародышевый буржуа, эксплуатирует самого себя. Он работает двужильным трудом: эксплуатирует свою жену и своих детей, пока не добывает минимальный капитал, позволяющий ему эксплуатировать наемный труд. Тогда мелкая буржуазия превращается в среднюю, поднимается и крепнет все больше и больше.

Мы получили разоренную страну, и пролетариат, владеющий государством, вынужден пройти стадию, которую можно назвать стадией первоначального социалистического накопления. Мы не имеем возможности пользоваться той техникой, какая была до 1914 г. Она разрушена, ее приходится воссоздавать шаг за шагом в условиях рабочего государства, но путем колоссального напряжения живой рабочей силы. И в этом задача, в этом трудность, и, прежде всего, трудность воспитательная.

Я подойду с полной конкретностью к этому вопросу. Когда молодой рабочий, скажем, в 1912-13 г.г. попадал на завод, в мастерскую, он там находил определенный режим. Его забитость, его быт, вся его жизнь толкали его к отпору. Он вовлекался в стачку. Эта стачка, хотя еще довольно темная, стихийная, слепая, толкала его на путь классовой борьбы. Там, в мастерской, он получал уже первое общественное воспитание, которое вело его к социализму, к революции.

Нынешний молодой рабочий в мастерской встречает материальные условия, которые хуже тех, какие он испытывал при капитализме. Почему? Потому что пролетариат у нас проходит стадию первоначального социалистического накопления. Мы можем – условно, разумеется, – сравнить рабочий класс с семьей кустаря-ремесленника, который сегодня еще только-только продвигается вверх, а завтра станет мелким, средним, а может быть, и крупным буржуа. Когда кустарь эксплуатирует свой труд, т.-е. работает до седьмого пота, с ним работают его жена, сын, дочь, – здесь нет классовой эксплуатации. Это только хищническое напряжение сил своих, своей семьи, в целях поднятия своего благосостояния. Проходя у нас сейчас стадию первоначального социалистического накопления, – а мы только-только отходим от разорения гражданской войной, когда едва намечаются просветы в сторону накопления, – рабочий класс вынужден напрягать свои силы. Здесь, конечно, нет, классовой эксплуатации, поскольку речь идет о предприятиях, принадлежащих рабочему классу, т.-е. о главнейших наших предприятиях. Здесь есть напряжение сил рабочего класса, его молодежи, пусть чрезмерное напряжение сил, но направленное к поднятию его собственного благосостояния.

Революционное воспитание молодежи

И вот, товарищи, где тревожный, острый момент воспитания нашей молодежи. Когда молодой рабочий до войны при буржуазии ходил в мастерскую, то там более передовые рабочие просто объясняли ему его положение: «Вот твой хозяин, – говорили они, – он твой враг, твой эксплуататор. Какие у тебя средства отпора? – Стачка». И молодой рабочий, еще не отдавая себе никакого отчета в том, что такое буржуазное общество, что такое Франция, Англия, биржа, империализм, милитаризм, получал уже в этой маленькой ячейке, в своей мастерской все побуждения к тому, чтобы сложиться в борца-революционера, сознательного пролетария. А теперь? Теперь условия первоначального социалистического накопления в нашу переходную эпоху приводят к тому, что какой-нибудь меньшевик или эсер, повторяя то, что мы говорили перед лицом буржуазии, толкает рабочего на путь противопоставления себя рабочему классу в целом. Это, товарищи, самая сердцевина вопроса. Она очень проста, если в нее вдуматься, и если немножко знать о том, что такое государство, что такое класс и эксплуатация. Но ведь именно этого молодой рабочий, только что пришедший на завод, и не знал, тогда как на буржуазно-капиталистическом заводе первое его движение было правильно. Теперь же он должен понять природу советского государства, чтобы правильно разобраться в условиях своей рабочей жизни. Теперь ему нужно дать себе отчет в строении всего советского общества, чтобы разобраться на заводе и в мастерской.

Тогда ему было достаточно ощупью разобраться в мастерской, и он уже по существу правильно разбирался в обществе. Теперь, наоборот, ему нужно дать себе отчет в строении всего советского общества, чтобы не заблудиться в своей мастерской. Другими словами, раньше он шел опытным путем от частного к общему а теперь одного этого пути недостаточно даже на первых шагах, ибо на этом эмпирическом пути его могут поймать социалистические звукоподражатели меньшевики, – те, которые повторяют как будто бы старую формулу, но повторяют ее в новой обстановке, где она получает прямо противоположный смысл. Это значит, что задачи воспитания рабочей молодежи становятся гораздо более сложными, гораздо более трудными, и вместе с тем объясняет нам, почему меньшевики направляют свои усилия в сторону рабочей молодежи.

Нужно, однако, сказать, что меньшевики сделали большой шаг (который можно назвать шагом вперед, поскольку это – шаг к ясности) в своей последней платформе. Не только делегат съезда, но и каждый член союза молодежи должен быть ознакомлен с этой платформой. Меньшевики прямо заявляют: «спасение России только в капитализме, развить производительные силы можно только на капиталистических началах». Поэтому они требуют передачи если не всех, то большинства фабрик и заводов в руки капиталистов. Они, конечно, при этом обещают, что против будущих капиталистов, ходатаями за коих они являются, они будут защищать 8-часовой рабочий день для пролетариев.

Но для того чтобы дать возможность им выполнять их «социалистическую» роль, нужно только разрешить малость: нужно вернуть заводы, фабрики, шахты в руки капиталистов. Они выступают как душеприказчики Генуэзской и Гаагской конференций, с той только разницей, что Ллойд-Джордж и Барту[108] требовали возвращения заводов и фабрик только иностранцам, наша же «демократия» требует возвращения заводов и фабрик капиталистам вообще. Такая постановка вопроса чрезвычайно облегчает нам воспитание рабочей молодежи по отношению к этому врагу, ибо в этом-то узле и пересекаются основные линии нашего развития и нашей борьбы.

Меньшевики призывают к стачке. Во имя чего? Во имя улучшения положения рабочих! Ваш союз обязан проявлять чрезвычайное внимание к действительным интересам молодежи, отстаивать их и перед хозяйственными органами, и перед профсоюзами. Но ваш союз, как и профсоюзы, как и наша партия, исходит из того, что улучшение положения рабочего класса совершается на основе нашего первоначального социалистического накопления, т.-е. что мы должны производить такое количество материальных благ, чтобы покрывать расходы производства, не давать ему разрушаться и в то же время, хоть и понемножку, медленно улучшать это производство. Только при этом условии может улучшаться материальный уровень рабочего класса. Меньшевики же исходят из того, что рабочий класс неспособен к социалистическому строительству, что заводы и фабрики нужно передать либо старым, либо новым владельцам. Отсюда, конечно, стачечная борьба, которая является не чем иным, как организованным саботажем: через отдельные группы и менее зрелые части рабочего класса меньшевики, против рабочего класса в целом, хотят организовать подрыв нашего первоначального социалистического накопления.

Невежество международного меньшевизма

Светило международного меньшевизма, австрийско-немецкий теоретик Отто Бауэр высказывает в своей книжке,[109] посвященной новому курсу в Советской Республике, те же мысли и рисует те же перспективы, какие содержатся и в платформе наших русских меньшевиков. Я вам прочту только две цитаты: «После больших колебаний, советское правительство ныне, наконец, решилось признать иностранные займы или долги царизма».

Нужно тут же отметить, с каким наглым невежеством международный меньшевизм говорит о Советской России, потому что, как я только что цитировал, мы в начале 1919 г. без колебаний, в резкой, вопиявшей на весь мир форме не говорили, а кричали, что если вы, международные душегубы, оставите нас в покое, то мы вам заплатим все царские долги. Но, для того чтобы обмануть немецких рабочих, чтобы изобразить дело так, что мы, отступая, неизбежно катимся по наклонной плоскости, этот самый теоретик уверяет, что мы только теперь, после больших колебаний, решились признать долги. На самом деле, если в 1919 г. мы прямо предлагали признать долги, то теперь мы только заявляем, что при условии такого займа, который позволит нам сделать большой хозяйственный скачок вперед, мы согласимся разговаривать о старых долгах.

Но это из области наглой фальсификации. А вот что наш теоретик говорит на 34-й странице своей книги:

«Восстановление капиталистического хозяйства не может быть произведено при диктатуре коммунистической партии. Поэтому новый курс в хозяйстве требует и нового курса в политике».

Любезный бауэровскому сердцу «новый курс политики» вы знаете, это – демократия, парламентаризм. Так вот – не угодно ли вам? – следующий ход мыслей: восстановление капиталистического хозяйства, как цель, не может быть достигнута при диктатуре коммунистической партии. А поэтому новый курс нужен не только в экономике, но и в политике.

Но кто же ему сказал, что задачей нового курса является восстановление капиталистического хозяйства? Он считает эту задачу безусловной; это объясняется отчасти непониманием часто употреблявшегося нами выражения, что у нас теперь государственный капитализм. Я не буду входить в оценку этого термина; во всяком случае, надо точно условиться, что мы под ним понимаем. Под государственным капитализмом мы все понимали собственность, принадлежащую государству, находящемуся в руках буржуазии, которая эксплуатирует рабочий класс. Наши государственные предприятия работают на началах коммерческих, на основе рынка. Но кто у нас стоит у власти? Рабочий класс. В этом принципиальное отличие нашего «капитализма» в кавычках от капитализма без кавычек, государственного.

Что это означает в перспективе? А вот что. Чем больше развивается государственный капитализм, скажем, в гогенцоллернской Германии, как это было, тем сильнее класс юнкеров и капиталистов Германии может давить рабочий класс. Чем больше будет развиваться наш «государственный капитализм», тем богаче будет становиться рабочий класс, т.-е. тем солиднее будет фундамент социализма. И задачей нашей является, разумеется, не восстановление капитализма, и, разумеется, при коммунистической партии восстановление капитализма невозможно. За эту аттестацию мы господину Отто Бауэру можем быть вполне признательны, т.-е. можем заверить его самого и его единомышленников и хозяев, что, до тех пор пока власть останется в руках коммунистической партии, восстановление капитализма в России невозможно. (Аплодисменты.)

Так пишут о нас рыцари международного меньшевизма. Но те же самые меньшевики заявляют, что, дескать, вы, коммунисты, придаете слишком большое значение государственной власти. При помощи государственной власти нельзя создать насильно нового строя и пр. и пр. Но почему же буржуазия придает такое крупное значение государственной власти, если государственная власть не играет решающей роли в вопросах хозяйства?

Есть, товарищи, журнал «Русская Мысль»,[110] который издается за границей, один из солиднейших журналов эмигрантствующей русской буржуазии. В этом журнале, в международном обзоре, Россия делится на две части. Во-первых, свободная Россия: это – на Дальнем Востоке, где господствовал, блаженной памяти, Меркулов,[111] и, во-вторых, Россия, оккупированная III Интернационалом. Россия, которая находится под японским штыком, свободна. Почему? Потому что там власть в руках у буржуазных элементов. А вся остальная Россия – область иностранной оккупации. Почему? Потому что государственная власть вырвана из рук буржуазии. Так расценивает буржуазия значение государственной власти.

Буржуазия делает уступки рабочему классу: всеобщее избирательное право, социальное и фабричное законодательство, страхование, сокращение рабочего дня и т. д. Буржуазия шаг за шагом отступает; где необходимо, она дает реформу; когда возможно, она опять нажимает, а потом отступает. Почему? Она маневрирует; живой класс борется за свое господство, за эксплуатацию другого класса. Конечно, реформисты предполагают, что по частям они переделают буржуазный строй в социализм. А мы на это отвечаем: вздор! – пока власть в руках у буржуазии, она будет отмеривать каждую реформу, но она знает, до какой линии можно реформу дать. Для этого она и власть имеет в своих руках.

То же взаимоотношение между государственной властью и реформой имеется и у нас, но с той только маленькой разницей, что у нас у власти рабочий класс, который тоже дает уступки буржуазии: концессии, свободная торговля, право на прибыль и право безнаказанно носить по московским улицам свою буржуазную душу и свое буржуазное тело. Эта немалая уступка дана, но дал ее господствующий рабочий класс, который имеет приходо-расходную книгу своего государства и который говорит: «Вот до этой черты уступку дам, а дальше – не дам». Тогда появляется Отто Бауэр и говорит, что при таком положении капитализм не может создаваться. Вот для этого-то и создана граница, чтобы он не мог создаваться! (Аплодисменты.)

Воспитание молодежи – вопрос жизни и смерти Республики

Это вопрос очень простой, но вместе с тем он крайне сложен, еще немало об него придется обломать молодых зубов в борьбе, и борьба будет длительная, затяжная. Первоначальное социалистическое накопление оставит много рубцов на спине рабочего класса, его молодежи. Вот почему воспитание этой молодежи, воспитание ее наиболее сознательных элементов является для нас вопросом жизни и смерти.

История пяти лет революции должна дать основной материал для этого воспитания.

Нужно разбираться в пространстве и времени. Ибо, что такое образование, обучение, воспитание? Это – навыки, развитие способности ориентироваться в условиях времени и пространства. Нужно знать страну, в которой мы живем, страны, которые нас окружают, и нужно знать историю нашей страны, хотя бы за последние десять-пятнадцать лет, период накануне Октября, период коалиции, керенщины, основные моменты истории наших мелкобуржуазных партий и т. д. Все это должно быть достоянием каждого сознательного молодого рабочего, ибо еще много будет боев, ибо развитие революции на Западе идет планомерно, но медленнее, чем мы ожидали.

Современный этап в развитии мировой революции

Смотрите, сколько колебаний, изменений в рядах самого рабочего класса! В Италии – после подъема упадок, измена, потом раскол социалистической партии.[112] В Германии – раздел партии на три части:[113] социал-демократы, независимые, коммунисты. Затем объединение независимых с социалистами, – как будто укрепление вражеского лагеря.

Что это такое? Это отдельные ступеньки в процессе революционного развития рабочего класса, и ступеньки эти идут сплошь и рядом вкривь да вкось. История берет рабочий класс за шиворот, встряхивает, поворачивает и так и этак, дает осмотреть социалистические партии с разных сторон: она то заставляет немецких меньшевиков играть всеми цветами революционной радуги, то швыряет их в лоно буржуазной коалиции. Так постепенно рабочий класс Запада подвигается вперед, укрепляя свои подлинно революционные партии.

Наша партия на III Конгрессе Коминтерна сказала наиболее молодым нетерпеливым коммунистическим партиям: вы не думайте, дорогие товарищи, что в тот день, когда вы заявили, что вы душой и телом стоите за Россию и за коммунизм, вы уже обнаружили вашу способность овладеть государственной властью. Надо овладеть прежде всего подавляющим большинством рабочего класса: без подавляющего большинства трудящихся пролетарской революции сделать нельзя. И мы в России ее совершили, имея за собой подавляющее большинство трудящихся масс. Отсюда вытекают и программа и тактика единого фронта. Лозунг единого фронта – постоянная апелляция к организованным и неорганизованным массам, хотя бы идущим под чужим знаменем, призыв к общей совместной борьбе против классового врага. Этот урок III Конгресс дал коммунистическим партиям, которые зарывались неосторожно вперед. Это – урок революционной стратегии, и этот урок не прошел бесплодно.

За последний год, сделавши – нельзя сказать чтобы ослепительные, но твердые – успехи, мы видим, как во всем мире, наученная русским опытом и пользуясь медленностью развития пролетарской революции, буржуазия подготовляет свои боевые кадры. В Италии один из ренегатов-меньшевиков Муссолини набрал банды фашистов из развращенных подонков городских улиц и при помощи этих вооруженных фашистских банд держит под своим террором всю Италию, и буржуазия с ее парламентом, с ее прессой, с ее университетами, академиями и церковью почтительно уступает дорогу этим бандитам: «Иди и владей». Ныне Муссолини – монархист и готов поддерживать все учреждения, которые служат делу продления гнета и эксплуатации трудящихся. Во Франции роялистские банды, которые были созданы для восстановления монархии, становятся излюбленным чадом господствующей буржуазии, боевыми отрядами против нарастающего коммунизма. Вот – неприкрытое буржуазное легальное государство с его парламентской демократической формой. Там происходит полуподпольно, на виду у всех, организация контрреволюционных шаек в предвидении того дня и часа, когда дело дойдет до роковой схватки пролетариата с буржуазией.

Это значит, что революция подготовляется в Европе, как и в Америке, систематически, шаг за шагом, упорно, с зубовным скрежетом. Она будет длительной, затяжной, жестокой и кровавой.

Мы взяли власть в Октябре почти что с налета. Мы застигли нашего врага врасплох. Только после Октября наша буржуазия и наши помещики стали мобилизовать контрреволюционные элементы и создавать фронты. Главные удары у нас были не до Октября, не до завоевания власти, а после завоевания власти. В Европе, насколько можно предвидеть, дело пойдет другими порядком. Уже до последней решающей схватки контрреволюционные элементы проявляют больше опытности, чем наши; у них несравненно более высокая культура и техника; они используют все резервы; поднимают на ноги все элементы; натягивают нити боевой организации; подчиняют себе всю прессу; создают свои фонды; имеют свой разбойничий фашистский авангард. После того как пролетариат в Европе овладеет властью, у контрреволюции уже не останется резервов для борьбы. Поэтому можно надеяться, что после завоевания власти европейский пролетариат гораздо прямее и скорее перейдет к социалистическому строительству. Но до захвата власти перед ним еще путь большой, напряженной и жестокой борьбы, а это, вместе с тем, значит, что вся мировая обстановка остается чреватой всякими неожиданностями.

Дипломатические переговоры, – которые я уже охарактеризовал в начале доклада, как затяжную канитель, – могут прерваться вследствие новых конфликтов. На Ближнем Востоке завязался кровавый узел, который еще не развязан. На Дальнем Востоке мы выставили в качестве щита Дальне-Восточную Республику, где рабочие и крестьяне, стремясь установить у себя советский режим и войти целиком в нашу федерацию, оказались вынужденными поддерживать режим демократии. Почему? Потому что американцы говорили, что Советская Россия должна быть разгромлена, так как она антидемократична. На Дальнем Востоке мы имели в течение последних лет всемирный пример небольшой мирной демократии, где народное собрание и министерства создавались на основе «самого лучшего» избирательного права. И что же? Эта страна была все время ареной оккупаций, ареной японского насилия, не только с ведома, но и при поддержке или при попустительстве одних и при прямом активном содействии других империалистических государств, прежде всего Франции.

Но и в Японии нагрелась под ногами имущих классов почва. Все говорит за то, что Япония переживает сейчас свой 1903 или 1904 год, накануне своего 1905 года, с той разницей, что расстояние между 1905 и 1917 годами в Японии будет покороче, чем у нас, ибо сейчас история работает гораздо более быстрым темпом, чем в те десятилетия, которые предшествовали мировой войне.

Вот откуда явная неуверенность в себе японских господствующих классов. Они оттягивают войска, потому что в этих войсках велась и, разумеется, на нашей территории будет вестись революционная пропаганда, которая падает на благоприятную почву. И они, оттягивая войска, пригласили нас на мирные переговоры, на которых они предложили не более и не менее, как оставить за ними половину Сахалина. Почему? Потому что там есть ценные ископаемые. Но естественные богатства пригодятся также и русскому народу… Наш представитель тов. Иоффе заявил там то же, что и наши представители в Генуе: «Россия не раздается и не распродается». Переговоры прерваны. Что это означает для завтрашнего дня, мы не знаем. Вот японский дипломат, который там вел переговоры, пригрозил нам пальчиком: «Вы знаете, что разрыв переговоров может вызвать последствия?». Последствия? – Мы их видали. Оккупация? – Мы видали уже оккупацию дальне-восточной территории.

Мы предлагали разоружение в Генуе. Нам было отказано в постановке вопроса в порядок дня. Мы предложили разоружение нашим ближайшим соседям. Румыния, как вы знаете, ответила: «Я согласна с вами разговаривать о разоружении, но предварительно подарите мне Бессарабию». 150-миллионный народ предлагает соседям сесть за общий стол, для того чтобы договориться о сокращении и облегчении военной ноши, и в ответ Япония на Дальнем Востоке прячет в карман половину Сахалина, а Румыния требует официального признания с нашей стороны принадлежности ей украденной ею Бессарабии.

Вот, товарищи, наше международное положение. Оно лучше, чем в феврале 1919 года. Не так давно еще Клемансо посылал свои военные суда к черноморским портам, к Одессе, а не то вчера, не то сегодня наши пределы покинул бывший министр, кажется, министерства Клемансо, Эррио, бывший и завтрашний министр. Он приезжал к нам, осматривался внимательно «на предмет восстановления сношений» и сказал мне в разговоре, примерно, так: «В сущности, ваша революция, конечно, с некоторыми изменениями, есть дочь нашей старой революции, но только мать еще не признала своей дочери». (Смех.) Я с своей стороны сказал, что эта формула очень счастливая, особенно если она убедит Пуанкаре (я не знаю, кем приходится он этой матери-революции: если это и сын, то особенный сын, о котором в русском языке есть определенное выражение). Во всяком случае, положение немного изменилось. Но опасности остаются еще в полной мере.

Армия и флот – вооруженный союз молодежи

Вот почему, товарищи, мы не можем разоружиться сегодня и не сможем, вероятно, и завтра. И вот почему наряду с хозяйственной и культурной работой для нас имеет огромное значение вопрос о нашей армии и флоте. Как мне пришлось говорить на собрании молодежи, сейчас наша армия и флот являются не чем иным, как военным союзом молодежи, У нас служит 1901 г., и мы добираемся до 1902 г. Связь армии с рабоче-крестьянской молодежью прямая, непосредственная и кровная. Через посредство армии мы в течение последних дней прощупали рабоче-крестьянскую молодежь на Украине и в Крыму. Мы произвели допризыв 1901 года. Здесь опять огромная разница с тем, что было в 1918 и 1919 г.г., когда не было государственного аппарата, когда крестьянин переминался с ноги на ногу и не знал, нужна ли армия. Теперь везде, даже в Крыму, который недавно освобожден, рабоче-крестьянская молодежь сплошь, без принуждения, добровольно, охотно и радостно вступает в ряды Красной Армии. Это настроение нужно закрепить и отлить в определенную форму политического признания. Это – величайшая задача всех наших органов и учреждений и, может быть, в первую голову, коммунистического союза молодежи.

Я уже сказал, что мы не можем надеяться на эмпирическое воспитание молодых рабочих в мастерских. Мы должны подходить к ним с известными обобщениями, характеризуя положение рабочего в обществе. Эта необходимость вытекает из характера переходного периода нашего общественного развития. Молодой рабочий должен знать не только свое место в обществе, в мастерской и на пашне, но должен знать свое место во вселенной. Вопрос о миросозерцании получает решающее значение.

Теперь нам необходимо подходить к молодежи рабочей, а во вторую голову, и крестьянской, с более законченным и более широким захватом. Теперь жизнь целого класса, целого народа поставлена ребром, и к социализму можно прийти только путем величайших жертв и напряжения всех сил, крови и нервов рабочего класса – только в том случае, если у рабочего класса будет твердое убеждение, что вот здесь, на этой земле, на этой почве мы должны создать новое, что здесь увенчание всех целей и что вне этого ничего не будет.

Борьба с религией – борьба за коммунизм

Религия – горчичник, оттяжка. Религия – отрава, именно в революционную эпоху и в эпоху чрезмерных трудностей, которые наступают после завоевания власти. Это понимал такой контрреволюционер по политическим симпатиям, но такой глубокий психолог, как Достоевский.[114] Он говорил: «Атеизм немыслим без социализма и социализм – без атеизма. Религия отрицает не только атеизм, но и социализм». Он понял, что рай небесный и рай земной отрицают друг друга. Если обещан человеку потусторонний мир, царство без конца, то стоит ли проливать кровь свою и своих ближних и детей своих за устроение царства почему-то здесь, в этом мире. Так стоит вопрос. Мы должны углублять революционное миросозерцание, мы должны бороться с религиозными предрассудками молодежи и подходить к молодежи – даже имеющей религиозные предрассудки – с величайшим педагогическим вниманием более просвещенных к менее просвещенным. Мы должны идти к ним с пропагандой атеизма, ибо только эта пропаганда определяет место человека во вселенной и очерчивает ему круг сознательной деятельности здесь, на земле.

Я уже сказал, что революция обнажает горные породы общественности, классовую государственную структуру, разоблачает ложь и лицемерие буржуазной идеологии. Это относится не только к земным, но и к небесным делам.

Лучший пример этого – американский епископ Браун.[115] Вот его книжка о коммунизме и христианстве. Американский епископ, портрет которого приложен к книжке, еще в епископском облачении. Полагаю, что он успел его с того времени снять. На книжке серп, молот и восходящее солнце. И епископ этот говорит в письме к другому духовному лицу следующее: «Бог, игравший хоть малейшую роль в англо-германской войне, в Версальском мире или в блокаде России, для меня является не богом, а дьяволом. Если вы скажете, что христианский бог не принимал в войне никакого участия, я отвечу, что эти явления представляют собою величайшие страдания, через которые прошло человечество за последние годы, и если он, бог, не мог или не хотел предотвратить их, то зачем же в таком случае обращаться к нему?».

Это – трагические слова епископа, который верил в своего бога и перед которым война и революция обнаружили ужасающие язвы бедствий. И он спрашивает: «Где мой бог? – Он не знал, или не хотел, или не умел. Если не знал, то он не бог. Если не хотел, то он не бог. Если не умел, то он не бог». И он становится материалистом и атеистом и говорит, что религия вытекает из классовой природы общества.

И это естественно. Именно вулканические эпохи общественных взрывов ставят вопрос о религиозном миросозерцании ребром, и мы должны этот вопрос, имея опыт нашей революции, наших страданий и бедствий, поставить перед сознанием, перед теоретической совестью молодого поколения рабочего класса. Тот же епископ говорит дальше: «Если бы во главе вселенной поставить просто порядочного, честного, гуманного и умного человека, то порядок был бы гораздо лучше, было бы меньше жестокостей и кровопролитий, чем теперь». Этот вопрос – вопрос воспитания нашей рабочей молодежи. Материал для него всюду, – от мастерской-ячейки, где происходит в очень еще жестоких формах и долго еще будет в тяжких формах происходить процесс нашего первоначального социалистического накопления, – до всего мироздания, до места человека во вселенной.

Социалистические звукоподражатели выслуживаются перед буржуазией

Нужно, товарищи, чтобы молодой рабочий помнил свой вчерашний день, вчерашний день своего класса. В связи я с этим вспомнил книжку известнейшего лидера меньшевиков Дана,[116] который представляет наиболее отчетливо мещанскую, филистерскую, мелкобуржуазную, заскорузлую природу меньшевизма. Книжка представляет собой (если бы мы были богаче, ее следовало бы переиздать в большом числе экземпляров и всюду раздавать) блестящее выражение мещанского тупоумного высокомерия.

Этот лидер меньшевиков докладывает русской эмиграции и европейской буржуазии (ибо книжка переведена на немецкий язык и, вероятно, на другие) о том, какие у нас в тюрьмах безграмотные надписи. Безграмотность!.. Конечно, мы знаем прекрасно нашу российскую безграмотность, будь она проклята! Но это – безграмотность нашего господствующего рабочего класса, с которой мы будем бороться внутри всячески, беспощадно. А бежать от рабочего класса к европейской буржуазии и указывать: «погляди на него, какой неумытый, безграмотный!» – нет, это занятие не для нас, а для господ «социалистов».

Вся книжка наполнена этой дрянной, жалкой жалобой, клеветой, ложью, перемешанной с полуправдой. Но я не из-за этого об ней говорю. Дан среди прочей мещанской дребедени приводит два очень ярких факта. Он говорит о классовой гордости и о чувстве справедливости, которые он замечал у наших красноармейцев и у рабочих. Один красноармеец рассказал ему в тюрьме, как он жил в Крыму, был мобилизован Врангелем. «Жилось гораздо лучше и сытнее, чем в Советской России. Но барское отношение офицеров к рабочим и солдатам – вот чего он не мог перенести, и вот ради чего он готов все простить большевикам!». Врангелевский беглый солдат, который будто бы лучше кормился у Врангеля, прибежал к нам – и вот он в тюрьме в качестве стража сталкивается с меньшевиком Даном, и последний начинает его испытывать и искушать. Речей своих Дан не приводит, но мы их знаем и без того, – Дан указывает на хлеб с овсом, недопеченную ковригу и пр., и пр., и приводит ответ солдата: «Да, я был у Врангеля, там лучше кормили, но там есть баре, а тут их нет».

Второй пример. В тюрьме был красноармеец, который прекрасно относился к меньшевикам и эсерам, но как-то один из эсеров, войдя в камеру, крикнул своим товарищам эсерам: «Господа, идемте на прогулку!». Валявшийся на нарах красноармеец, как ужаленный, вскочил и крикнул: «Не сметь!». Товарищи, лучше сказать нельзя было. Добродушный красноармеец где-то валялся, не обращая ни на что внимания. Вбегает эсер, произносит слово «господа», и красноармеец, как ужаленный, вскакивает и говорит: «Я те покажу – господа!». Вот то основное сознание, при наличии которого коммунистическая партия только и может воспрепятствовать восстановлению капитализма.

Но когда наши Мартов[117] и Дан в своей новой платформе говорят, что нужно передать фабрики и заводы господам, это уже не эсеровское «господа, пожалуйте на прогулку», а «господа, пожалуйте владеть заводами и фабриками». Вот что тут наш красноармеец скажет?

Грызите молодыми зубами гранит науки!

Поддержать, укрепить и развить в рабочей молодежи сознание вчера угнетенного, сегодня еще страдающего, но господствующего рабочего класса, – это ваша первая и основная задача. Уступка, да, тягчайшая уступка – нэп, но это вопрос тактический, это вопрос тактики господствующего класса. «Тут нет бар», – сказал красноармеец Дану, – нет бар и не будет их в роли господствующего класса. Рабочий класс в целом и его молодой отряд в виде российского коммунистического союза молодежи и им, союзом, руководимые отряды перенесут это сознание на те годы, которые еще остаются для уступок.

Пуще всего товарищи, нам надо учиться, пуще всего учиться. И так как борьба будет затяжной до победы мирового рабочего класса, то учиться нам надо не наспех, а всерьез и надолго. Наука – не простая вещь, и общественная наука в том числе, это – гранит, и его надо грызть молодыми зубами, ибо если обстановка сейчас внутри страны тяжка и если переходный период затрудняет понимание классовой природы государства, то на помощь должна прийти обобщающая наука.

Ближайшие годы будут годами учения. Они должны стать годами напряженной работы рабочей молодежи, как авангарда рабочего класса, по воспитанию и самовоспитанию. Та борьба, которая предстоит, чрезвычайно тяжела. Она пожирает силы старшего поколения. Мы, люди первого призыва, стареем.

Люди второго призыва поднялись в годы бурной гражданской войны, они учились кое-как и научились малому. Люди третьего призыва рабочего класса, т.-е. ваше поколение, входят в сознательную жизнь не в такой лихорадочной атмосфере. Учиться нужно, чтобы прийти на смену старшего поколения, часть которого постепенно выйдет в тираж.

Вот почему, товарищи, вопрос о союзе молодежи есть вопрос жизни и смерти нашей революции, есть вопрос судьбы мирового революционного движения. Я обращаюсь к вам и через вас ко всем наиболее чутким, наиболее честным, наиболее сознательным слоям молодого пролетариата и передового крестьянства с призывом: учитесь, грызите молодыми зубами гранит науки, закаляйтесь и готовьтесь на смену! (Аплодисменты.)

«Бюллетени V Всероссийского Съезда РКСМ». «Молодая Гвардия». М. 1923 г.

(Речь на пятилетнем юбилее Коммунистического Университета имени Я. М. Свердлова 18 июня 1923 г.)

I. «Новый человек» и революционер

Товарищи! У нас сейчас во всем Советском Союзе, – а мы должны твердо помнить, что наше государство есть Союз, – полоса пятилетних юбилеев. Должен за себя признаться, что когда изрядно перевалишь за свой собственный сорокалетний юбилей, то несколько теряешь вкус к юбилеям вообще. Но если какой-либо из наших пятилетних юбилеев заслуживает внимания и способен вызвать действительно радостный душевный подъем, то это – юбилей Коммунистического Университета, в просторечии Свердловии, поставщицы партийного молодняка…

Товарищи, иной раз говорят, что задачей коммунистического просвещения является воспитание нового человека. Это немножко слишком обще, чересчур патетично. Правда, на юбилеях патетические выражения не только допускаются, но и поощряются. Однако, нам и на юбилеях не нужно допускать бесформенно-гуманитарного истолкования понятия «нового человека» и задач коммунистического воспитания. Нет никакого сомнения в том, что человек будущего, гражданин коммуны, будет очень интересным и привлекательным существом, но он будет иметь психологию… извиняюсь перед товарищами-футуристами: я думаю, что у человека будущего все-таки психология окажется (смех)… будет иметь, говорю, психологию, глубоко отличную от нашей. Но сегодняшней задачей нашей еще не является – к сожалению, если хотите – воспитание этого человека будущего. Утопическая, гуманитарно-психологическая точка зрения считает, что надо раньше воспитать нового человека, а он уже затем создаст новые условия. Мы этому не верим: мы знаем, что человек есть продукт общественных условий и выскочить из них он не может. Но мы знаем и кое-что другое, а именно, что существует сложное, активно-действенное взаимоотношение между условиями и человеком: сам человек есть орудие исторического действия, и не последнее по счету. Так вот в этом сложном историческом переплете среды и активно действующего человека мы-то сейчас и создаем, в том числе и через Свердловию, не отвлеченного гармонического и совершенного гражданина коммуны – о, нет, мы формируем конкретного человека нашей эпохи, который должен еще только бороться за создание условий, из которых вырастет гармонический гражданин коммуны. А это не одно и то же… уже по одному тому, что, если сказать откровенно, то ведь наш правнук, гражданин коммуны, будет не революционер. На первый взгляд это кажется неверным, почти обидным, но это так. В понятие «революционер» мы с вами вкладываем нашу мысль и нашу волю, всю сумму наших лучших страстей, и поэтому слово «революционер» насыщено для нас высшим идейным и моральным содержанием, какое дано нам всем предшествующим развитием культуры. Отсюда как бы невольное чувство обиды за потомков, лишаемых революционного звания. Но не забудем, что революционер есть продукт определенных исторических условий, продукт классового общества. Революционер – не психологическая абстракция. Сама революция – не отвлеченный принцип, а материальный исторический факт, вырастающий из классовых антагонизмов, из насильственного преодоления класса классом. В соответствии с этим революционер есть конкретный исторический, следовательно, временный тип. Мы с вами по справедливости гордимся принадлежностью к этому типу, но нашей работой мы подготовляем условия для такого общества, где не будет классового антагонизма, не будет революций, а, стало быть, не будет и революционеров. Конечно, можно самое слово «революционер» расширить до таких пределов, что оно охватит всякое сознательное человеческое творчество, направленное на порабощение природы, на умножение технических и культурных завоеваний, на то, чтобы перебросить ныне для нас еще неведомые и неслыханные мосты к другим космическим мирам. Но мы-то, товарищи, на такое абстрагирование, на такое безбрежное расширение слова «революционер» не имеем никакого права, ибо еще далеко не завершили нашей конкретной, исторической, политической, революционной задачи, которая состоит в том, чтобы ниспровергнуть классовое общество. Следовательно – и это, я думаю, нелишне подчеркнуть, да покрепче, на празднике Свердловии – воспитательная задача наша отнюдь еще не состоит в том, чтобы лабораторным путем в архи-негармоническом переходном обществе, – а наше общество сделало большой скачок от капиталистического рабства, но еще и порога коммунистической гармонии не видать! – чтобы, говорю, в этих условиях лабораторным путем создавать гармонического гражданина коммуны. Такая задача была бы жалкой ребяческой утопией. Мы хотим создавать борцов, революционеров, которые явились бы восприемниками и продолжателями еще исторически незавершенной революционной традиции.

II. Нэп, империалистическое окружение, Интернационал

И когда мы подходим к вопросу в такой правильной, конкретной, исторической постановке, тогда сами собой отпадают некоторые опасения, которые приходится слышать даже от иных товарищей-коммунистов, слишком – как бы это сказать? – гуманитарно настроенных. Дело идет об опасностях нэпа. Мыслимо ли – говорят нам – воспитание нового человека в условиях нэпа? Но позвольте: да мы-то в каких условиях воспитывались? Наше поколение, уже отпраздновавшее свой 40-летний юбилей, и вся наша партия вообще воспитывались в капиталистических условиях. И она не могла бы воспитаться как революционная партия, с тем единственным в мире революционным закалом, который ее отличает, если бы она не развивалась в условиях буржуазного режима, помноженного на режим царизма. И если сейчас у нас есть нэп, т.-е. рыночные отношения, а следовательно, и возможность, – да, теоретическая историческая возможность! – реставрации капитализма (если мы, как партия, исторически сдрейфим, сплошаем), если существует эта опасность, то где же тут ставить себе задачей воспитание гармонического гражданина коммуны? Но если дело идет о воспитании борца за коммунизм, то позвольте спросить, в каком таком смысле рыночная обстановка, навязанная нам ходом борьбы, может воспрепятствовать развитию в молодом поколении психологии непримиримой борьбы? Когда-то у спартанцев показывали молодежи пьяных илотов, рабов, чтобы воспитать отвращение к пьянству. Я не думаю, что свердловцам нужны были по этой части столь наглядные методы воспитания (смех), но вот по части социальной, чтобы мы не заснули в самодовольстве, чтобы мы не вообразили, будто и впрямь уже переступили вполне и окончательно через порог социализма, нам иногда трезвого, а иногда и пьяного нэпмана, рыночного илота, история показывает. Сегодня это полупризрак, – говорит нам она, – а завтра он может развернуться в факт реставрации капитализма, если наша партия капитулирует перед трудностями исторического развития. В каком же смысле, спрашиваю, нэп может препятствовать развитию революционных борцов? Нет, он конкретизирует наши исторические задачи и является сейчас важнейшим методом от обратного в деле воспитания революционной рабочей и крестьянской молодежи.

Нэп, однако, не единственный момент, напоминающий нам о том, что мы еще не вошли в спокойное и счастливое царство коммуны. Есть для нашего поучения очень высокопоставленные илоты за пределами нашей страны, история опьяняет их время от времени, и они посылают нам ноты, чтобы напомнить, что буржуазия, что частная собственность, что капитал представляют собою еще могущественные факты и могущественные факторы. По поводу этих высокопоставленных илотов, которых я, по вполне понятным причинам международной вежливости, не буду называть по именам, есть в сегодняшнем номере «Юношеской Правды» передовая статья с очень выразительным заглавием, которого я тоже не смею повторить (кто любопытен – приглашается заглянуть в свежий номер газеты[119]). Так вот эти неудобоназываемые джентльмены напоминают нам своими действиями о том, что классовая борьба приняла у нас форму дипломатическую и военную, потому что мы есть пролетариат, организованный, по выражению Энгельса, в государство, и мы окружены со всех сторон организованной в ряд государств буржуазией, и наши отношения с другими государствами есть не что иное, как классовая борьба, которая принимает в известные моменты открыто-революционную, т.-е. военную, а в другие моменты – реформистскую, т.-е. дипломатическую форму. Это не есть только метафора, образное выражение, но живой и несомненный исторический факт! Мы ведем непрерывную классовую борьбу и методами дипломатии, и методами внешней торговли, и методами военной обороны, – классовую борьбу, которая развертывается по всем нашим границам, т.-е. на фронте примерно в 50 тыс. верст, значительно превышающем длину земного экватора. Это тоже немаловажный фактор, который, с одной стороны, исключает возможность гуманитарной абстракции нового человека, а, с другой стороны, весьма жестко обязует к конкретности революционного борца.

Когда мы боролись на внутренних фронтах гражданской войны, мы имели за каждым фронтом друзей, рабочих и крестьян. И сейчас, в международном масштабе, за этим фронтом в 50 тыс. верст нашей сухопутной и морской границы, мы имеем друзей, бьющих в тыл врага – мировое рабочее движение. Связь с ним для нашей революционной молодежи является основным условием действительно коммунистического воспитания. Разумеется – Маркс, разумеется – Энгельс, разумеется – Ленин – основа, фундамент, гранит теории. Но при помощи одной только книги – можно воспитать только книжника! Революционный же борец может воспитаться лишь при том условии, если он, опираясь на гранит теории, тесно, неразрывно связывает себя с практикой революционной классовой борьбы во всем мире. Внимательнейшее наблюдение за нею, проникновение в ее логику, уяснение ее внутренней закономерности есть первейшее условие воспитания молодого революционера в нашу эпоху, когда вся политика, вся культура, даже в своих дьявольских кровавых противоречиях, все больше становится интернациональной.

III. Революционер и мистицизм

Свердловский Университет должен воспитывать революционеров. Но что такое революционер? Каковы его основные черты? Я уже сказал, что мы не имеем права отрывать революционера, хотя бы и мысленно, от той классовой почвы, на которой он сложился и без которой он – ничто. Но опять-таки революционер, который в нашу эпоху может быть связан только с рабочим классом, имеет свои особые психологические черты, качества ума и воли. Революционер, когда нужно и можно, сламывает исторические препятствия насилием, когда нельзя – обходит, когда нельзя обойти – упорно и терпеливо подтачивает и дробит. Он – революционер потому, что не боится взрывать, применять беспощадное насилие, знает ему историческую цену. Он всегда стремится свою разрушительную и творческую работу развернуть в полном объеме, т.-е. из каждой данной исторической обстановки извлечь максимум того, что она может дать для движения вперед революционного класса. В своих действиях революционер ограничен только внешними препятствиями, но не внутренними. Это значит, что он должен воспитывать в себе способность оценивать обстановку, арену своего действия во всей ее материальности, конкретности, в ее плюсах и минусах, и подводить ей правильный политический баланс. Если же в нем есть субъективные помехи для действия, недостаток понимания или недостаток воли, если он парализован внутренними трениями, предрассудками, религиозными, национальными, узко-групповыми, цеховыми, то он уже в лучшем случае полу-революционер. В объективной обстановке, товарищи, и без того слишком много препон, чтобы подлинный революционер мог позволить себе роскошь помножать объективные препятствия и трения на препятствия и трения субъективные. Поэтому воспитание революционера есть, прежде всего, освобождение его от всех наследий темноты и суеверий, которые сохраняются сплошь да рядом и в очень «утонченных» сознаниях. И поэтому мы с величайшей непримиримостью относимся к каждому, кто осмеливается заикнуться, будто мистицизм, религиозные чувства и настроения совместимы с коммунизмом. Вы знаете, что не так давно один видный шведский товарищ[120] писал о совместимости религиозности не только с принадлежностью к коммунистической партии, но даже с марксистским миросозерцанием. Мы же считаем необходимым условием теоретического воспитания революционера атеизм, как неотъемлемый элемент материализма. Кто верит в иные миры, тот не способен всю свою страсть отдать на переустройство этого мира.

IV. Дарвинизм и марксизм

Отсюда огромное значение естествознания в Свердловии: без Дарвина ни до порога! Товарищи, я вспоминаю, как лет этак… сколько же это будет? да почти что четверть столетия тому назад, в одесской тюрьме, я впервые взял в руки Дарвина «Происхождение видов» и «Половой отбор». Живо помню то колоссальное потрясение, которое я испытал, читая эти книги. Не помню, в «Происхождении видов» или в «Половом отборе» Дарвин изображает развитие пера не то павлина, не то какого-то другого нарядного птичьего самца, показывая, как из первых незаметных цветовых и формальных уклонений образуется сложнейший наряд. Должен сказать, что только в тот момент, прикоснувшись теоретически восприятием к хвосту этого павлина в дарвинском истолковании, я почувствовал себя, как следует быть, атеистом. Ибо если природа может такую тончайшую и великолепнейшую работу выполнить собственными «слепыми» методами, то зачем же ей вмешательство посторонних сил? Когда я потом, несколько месяцев спустя, прочитал автобиографию Дарвина, где – все это очень твердо врезалось в память! – есть, примерно, такая фраза: хотя я, Дарвин, и отказался от библейской теории творения, но веру в Бога сохранил неизменно, – я был глубоко поражен – за Дарвина, не за себя. И сейчас я не знаю, была ли это у старика, одного из гениальнейших в истории человечества, условная ложь, дипломатическое преклонение перед лицемернейшим в мире общественным мнением английской буржуазии, или же и впрямь в его собственном мозгу остались непроработанными дарвинизмом клетки, куда в детстве, когда его готовили в священники, была вселена религиозная вера. Этот психологический вопрос я, товарищи, решать не берусь. Но не все ли равно? Если Чарльз Дарвин, по собственным его словам, сохранил веру в бога, то дарвинизм с этой верой не мирился никогда.

В этом отношении, как и в других, дарвинизм является предпосылкой марксизма. В широком материалистическом и диалектическом смысле марксизм является применением дарвинизма к человеческому обществу. Вы знаете, что были либеральные, манчестерские попытки механического перенесения дарвинизма в социологию, которые приводили только к ребяческим аналогиям, прикрывавшим злостную буржуазную апологетику: рыночная конкуренция объявлялась «вечным» законом борьбы за существование и пр. На этих пошлостях останавливаться нет надобности. Но только внутренняя связь между марксизмом и дарвинизмом дает возможность понять живой поток бытия в его первичной связи с неорганической природой, в его дальнейшем обособлении, развитии, динамике, в дифференциации потребностей существования первых, элементарных растительных и животных видов, в их борьбе, в их изменениях, в нарастании и усложнении их форм, в появлении «первого» человека или человекоподобного существа, вооружающегося первыми подобиями орудия труда, в появлении простейшей кооперации, пользующейся искусственными органами, в дальнейшем расчленении общества на основе развития средств производства, т.-е. орудий покорения природы, в классовой борьбе и, наконец, в борьбе за упразднение классов. Охватить мир с такой широкой материалистической точки зрения – это значит, товарищи, впервые освободить свое сознание от всех наследий мистицизма и обеспечить себе твердую почву под ногами. Это значит почувствовать, что у тебя нет внутренних, субъективных препятствий к борьбе за будущее, а есть только внешние сопротивления и противодействия, которые должно в одном случае подкопать, в другом – обойти, в третьем – взорвать, в зависимости от условий борьбы.

V. Теория революционного действия

В последнем счете побеждает практика, говорим мы нередко. И это верно, – в том смысле, что коллективный опыт класса и всего человечества отметает постепенно иллюзии, ложные теории, поспешные обобщения. Но в другом – не менее действительном – смысле можно сказать: в последнем счете побеждает теория. Нужно только, чтобы теория действительно собрала в себе весь опыт человечества. С этой точки зрения исчезает самое противопоставление теории и практики, ибо теория есть правильно учтенная и обобщенная практика. Теория побеждает не практику, а безыдейный, чисто эмпирический, кустарнический подход к ней. Да, мы имеем полное право сказать: вооружайтесь теорией, ибо в последнем счете побеждает теория. Чтобы правильно оценить условия борьбы, в том числе и состояние твоего собственного класса, нужен надежный метод политической, исторической ориентировки. Это – марксизм или, в применении к новейшей эпохе – ленинизм. Маркс и Ленин – вот две величайшие вехи в области общественной мысли. Вот два имени, которые воплощают то материалистическое и диалектически-действенное миросозерцание, которое положено в основу программы Коммунистического Университета Свердлова. Маркс – Ленин! Это сочетание исключает самую мысль об «академизме». Я имею в виду те прения по части академизма,[121] которые велись у вас в школе, затем были перенесены и на столбцы общей партийной печати. Академизм в смысле самодовлеющего значения теории – для нас, революционеров, бессмыслица вдвойне. Теория служит коллективному человеку, служит революции. Правда, в известные моменты нашего общественного развития у нас были попытки отвлечь марксизм от революционного действия. Это было время так называемого легального марксизма.[122] В тот период воспитался особый тип легального марксиста. Это было в 90-х годах прошлого столетия. Русские марксисты делились тогда на два лагеря: марксисты легальные, из питерских и московских журнальных салонов, и подпольная братия, марксисты тюремные, таежные, эмигрантские, нелегальные. Легальные были по общему правилу куда образованнее нас, молодых тогдашних марксистов. Правда, и тогда была у нас группа широко образованных революционных марксистов, но лишь горсть, а мы, молодежь, в подавляющем большинстве своем были, если признаться, довольно-таки невежественны, хотя вот и испытывали иногда потрясения от знакомства с Дарвином. Далеко не всем, однако, доводилось и до Дарвина добраться. Тем не менее, я могу вам сказать с уверенностью, что когда случалось этому подпольному молодому, 19– или 20-летнему марксисту встретиться и сшибиться лбом с марксистом легальным, то в результате у молодых всегда возникало такое чувство: а все же мы умнее. Это не было просто мальчишеское высокомерие, нет. Разгадка этого чувства в том, что марксизм нельзя по-настоящему усвоить, если нет воли к революционному действию. Только в том случае, если теоретическая мысль сочетается с волей, направленной на преодоление существующих условий, – орудие марксизма буравит и сверлит. А если этой активной революционной воли нет, то марксизм является лже-марксизмом, деревянным ножом, который не колет и не режет. Таким он и был в распоряжении наших легальных марксистов, постепенно превратившихся в либералов. Воля к революционному действию есть необходимое условие овладения диалектикой марксизма. Одно без другого не живет. Марксизм не может стать академизмом, не переставая быть марксизмом, т.-е. теоретическим орудием революционного действия. Свердловия ограждена от академического перерождения уже тем, что она является учреждением партии, все еще продолжающей составлять гарнизон осажденной революционной крепости.

VI. Памяти Свердлова

Недаром ведь, товарищи, ваш университет стоит под знаком Свердлова.[123] Якова Михайловича мы любовно чтим не как теоретика, – им он не был, – а как революционера, который для нужд революционного действия в достаточной мере владел методом марксизма. Как и подавляющее большинство из нас, он не развивал самостоятельно теории марксизма, не вел ее вперед к новым научным завоеваниям, но зато он с полной уверенностью применял метод марксизма, чтобы наносить материальные удары буржуазному обществу. Таким мы его знали, и таким он сошел в могилу. То, что характеризовало его, – это действенное мужество. Без этого качества, товарищи, нет и не может быть революционера. Не в том смысле, что революционер не смеет быть трусом, – это слишком элементарно и слишком просто, если говорить о мужестве в физическом смысле. Революционер должен иметь нечто большее, именно идейное мужество, дерзание в действии, решимость на дела, которых еще не было в истории, которых опыт еще не проверил, и которые встают поэтому, как нечто невероятное. Идея Октября после Октября, – это одно; но та же идея до Октября – совсем другое. Каждое большое событие в известном смысле застает людей врасплох. Идея Октября накануне Октября – разве она не казалась воплощением невозможного, неосуществимого, и разве мало было марксистов, которые в ужасе шарахались от Октября, хотя все время шли, казалось, ему навстречу. В том и обнаружилось значение Октября, что история на ладони своей взвесила в те дни классы, партии и отдельных людей и отвеяла легковесных. Свердлов был не из таких. Он был подлинным борцом, из хорошего материала, и достаточно владел оружием марксизма, чтобы твердо и уверенно пройти через дни Октября. Я его видел в различных условиях: на больших массовых собраниях, на тревожных заседаниях ЦК, в комиссиях, в Военно-Революционном Комитете и на заседаниях Всероссийских Съездов Советов: я слышал не раз его трубный голос массового оратора и «комнатный» голос цекиста, – и я, товарищи, не могу ни на одну минуту представить себе на его лице выражение замешательства, растерянности, не говорю уж – испуга. В самые грозные часы он был все тот же: в кожаном картузе на голове, с папироской в зубах, улыбающийся, худощавый, небольшой, подвижной, нервный и в своей нервности уверенный и спокойный… Таким я видел его в июле 17 года[124] во время вакханалии белогвардейщины в Питере, таким он был в наиболее тревожные часы перед Октябрем, таким он оставался в дни немецкого нашествия после брест-литовских переговоров[125] и в дни июльского восстания левых эсеров,[126] когда одна часть Совнаркома, лево-эсеровское меньшинство, посылала другой части Совнаркома, большевистскому большинству, снаряды с одной из московских улиц в Кремль. Помню, как с неизменным своим кожаным картузом на голове, улыбаясь, Яков Михайлович спрашивал: «Ну что же, придется видно от Совнаркома опять перейти к Военно-Революционному Комитету?». Даже в те часы, когда чехо-словаки угрожали Нижнему, а тов. Ленин лежал, подкошенный эсеровской пулей, Свердлов не дрогнул. Спокойная и твердая уверенность не покидала его никогда. А это, товарищи, неоценимое, поистине драгоценнейшее качество настоящего революционера. Мы с вами не знаем, какие еще дни и часы нам предстоят, какие бои придется нам проделать, какие баррикады брать, а может быть, и временно сдавать. Мы уже не раз брали, сдавали и снова брали. Кривая революционного развития есть очень сложная линия. Нужно быть готовым ко всему. Мужественный дух Свердлова должен вдохновлять Свердловию, – тогда мы будем спокойны за боевую преемственность нашей партии.

VII. Партия на Востоке

Я сказал, товарищи, несколько ранее, что мистицизм и религиозность несовместимы с принадлежностью к коммунистической партии. Это выражение неточное, я хочу его поправить, – не из каких-либо отвлеченных соображений, но потому что для нас, для коммунистической партии Союза Советских Республик, вопрос этот имеет огромное практическое значение. Москва есть бесспорный центр Союза, но у нас есть большая союзная периферия, которая населена угнетавшимися ранее национальностями, отсталыми не по своей вине народами, и вопрос о создании, о развитии там коммунистических партий есть сейчас одна из важнейших и сложнейших наших задач, разрешение которой ляжет на молодые плечи свердловцев в течение их ближайшей работы. Мы соприкасаемся с внешним миром, и прежде всего с многомиллионным Востоком, через посредство отсталых советских республик. Мы законом и разумом революционной диктатуры не позволяем подняться в странах Союза ни одной из партий, представляющих собою прямую или замаскированную агентуру буржуазного господства. Другими словами, мы признаем только за коммунистической партией в переходный революционный период право на власть. Тем самым и в Туркестане, и в Азербайджане, и в Грузии, и в Армении, и во всех остальных частях нашего Союза мы признаем только за тамошней коммунистической партией, опирающейся на трудовые низы, право управлять в переходный период судьбами своего народа. Но там слишком слаба та социальная основа, из которой родилась в городах и закалилась в боях наша партия. Там слаб пролетариат. Там нет даже той небогатой политической дореволюционной истории, которая была у Москвы и Петрограда. Там только Октябрьская революция пробудила к сознательной или полусознательной политической жизни отсталые и тяжело придавленные в прошлом крестьянские массы и, пробуждаясь, они тяготеют к коммунистической партии, как к своей избавительнице, они стараются продвинуть в ее ряды свои лучшие элементы, – искренние, революционные, но лишенные в прошлом школы классовой борьбы, опыта стачек, восстаний, баррикадных боев, кружковой пропаганды своей и чужой прессы и пр., – элементы, которые поднимаются непосредственно из полукочевого варварства, из ламаизма, шаманства, господства ислама и стучатся в двери коммунистической партии. Перед этими лучшими элементами отсталых народностей мы двери нашей партии открываем, и неудивительно, если мы наблюдаем такой факт, что в Туркестане и в некоторых других национальных республиках довольно высокий процент нашей партии состоит из людей верующих – в некоторых до 15 процентов. Имеет ли это что-нибудь общее с той теорией, которую развивают иные «вожди» насчет совместимости религии с марксизмом? Ничего общего. Одно дело, если просвещенный господин интеллигент, заброшенный судьбой в коммунистическую партию, но чувствующий себя неудовлетворенным, или страдающий идеологической отрыжкой или изжогой от плохого теоретического пищеварения, считает, что ему необходимы время от времени приемы мистических медикаментов – против идейной изжоги или других недомоганий. Это идейное фланерство, это мещанский снобизм, это как будто бы очень изощренный, а на самом деле – пошлейший аристократизм. Но совсем другое дело туркестанское или азербайджанское революционное сырье, первобытное, исторически не проработанное, которое к нам стучится, и которое мы должны принять и воспитать. Конечно, было бы лучше, если бы мы там имели пролетариев, которые прошли уже через стачки, сталкивались с церковью, отказались от старых предрассудков и лишь потом пришли к коммунизму. Так происходит сейчас в Европе, так, до известной степени, происходило и происходит у нас в центре. Но ведь нет там, на Востоке, всей этой предшествующей школы. Там наша партия является первой школой и долг свой она должна выполнить в соответствии с обстановкой. Мы допустим там в наши ряды и таких товарищей, которые еще не порвали с религией, но не для того, чтобы мирить марксизм с исламом, а для того, чтобы тактично, но упорно освобождать сознание этих отсталых членов партии от суеверий, смертельно враждебных коммунизму по самому своему существу. Всеми средствами нашей партии мы должны помочь им проработать свое сознание во всех его областях, подняться вверх, дойти до подлинно цельного действенного материалистического миросозерцания. И это будет одна из важнейших ваших миссий, товарищи свердловцы, – расширить и укрепить связь Запада с Востоком. Помните: мы являемся источником и носителем культуры для необъятного азиатского материка. Нашу миссию по отношению к Востоку мы должны, прежде всего, осознать и развернуть в рамках нашего собственного Советского Союза. Если трудно перевоспитать идейно пожилого или зрелого туркмена, башкира или киргиза, то это вполне возможно по отношению к туземной молодежи. Это есть, прежде всего, задача нашего комсомола, нашей Свердловии. Революция затягивается на годы, на ряд лет. Она развернется и завершится в течение десятилетий. Вы будете ее продолжателями. Не знаю, все ли вы будете ее завершителями. Но, товарищи, великое счастье и то, что вы будете участниками, что вы не дадите оборваться идейной революционной преемственности, что, овладев теоретическим орудием борьбы, вы будете применять его на все более широкой арене. В этом надежном вооружении представителей молодого поколения есть главная задача Свердловского Университета. Будем помнить: в последнем счете побеждает теория!

VIII. Свердловия и Ленин

Не сомневаюсь, что связь между Свердловией, с одной стороны, Институтом Ленина и Институтом Маркса, с другой, будет в ближайшие годы крепнуть все более. Путь к Марксу для младшего поколения лежит через Ленина. Прямой путь становится все труднее, потому что все большая эпоха отделяет молодежь от гениальных основоположников научного социализма – Маркса и Энгельса. Ленинизм есть высшее сгущение марксизма для непосредственного революционного действия в эпоху империалистической агонии буржуазного общества. Институт Ленина в Москве должен стать высшей академией революционной стратегии. Связь Свердловии с этим институтом должна установиться с самого начала, чтобы далее развиваться и крепнуть.

Товарищи! На этом нашем празднике пятилетнего юбилея мы ни о чем так не скорбим, как о том, что наш почетный председатель Ильич не сидит здесь среди нас. Мысль об его долгой и тяжкой болезни не покидает нашего сознания. Но к этой скорби присоединяется, смягчая ее, чувство твердой уверенности в том, что могучим духом Ленина надежно, незыблемо проникнута наша коммунистическая партия, а с нею вместе и Свердловия, – одна из ценнейших клеточек партии. И в этом смысле можно сказать, что если наш вождь и учитель сегодня все еще не сидит здесь, среди нас, то революционный гений его с нами, он витает на этом празднике Свердловии. Нашими легкими революционеров мы вдыхаем на этом празднике атмосферу лучшей и высшей доктрины, которую создало предшествующее развитие человеческой мысли. Оттого мы так глубоко уверены в нашем завтрашнем дне. Я не могу, товарищи, иначе закончить свое приветствие от имени ЦК нашей партии, как послав наш общий братский привет и восторженную любовь учеников нашему учителю Ильичу! (Аплодисменты, Интернационал.)

«Правда» NN 139, 140, 24 и 26 июня 1923 г.