Пробуждение души

3

Тени прошлого.

Ему следовало позволить ей уехать, думал Бак, входя в свою спальню. Ему следовало проводить ее в гостиницу, проследить, чтобы она села в машину и уехала, а потом броситься на колени и возблагодарить Бога за то, что снова отослал ее, за свое вторичное спасение.

Но нет, он для этого был слишком глуп. Вместо того чтобы оберечь себя, защититься, Бак убедил ее остаться. Должно быть, он сошел с ума. Если он снова попадет под ее чары, она, несомненно, разрушит его личность. Глупо рассчитывать на то, что ему еще раз удастся спастись. И то, что она изменилась, стала нежнее, мягче, человечнее, не защитит его. Это только делает ее более опасной.

Нет, он просто сумасшедший! Бросив свою шляпу на кровать, он отстегнул кобуру, потом расстегнул узкий кожаный пояс. Бак был в этой форме почти тридцать часов и чувствовал себя грязным, немытым. Хотя была большая вероятность, что это чувство возникло скорее из-за отношения к женщине внизу, в холле, чем из-за мятой одежды и одного дня без душа. От ее присутствия у него могло возникнуть подобное чувство.

Бак снял рубашку, ботинки, носки и начал стягивать брюки, но потом остановился, чтобы прикрыть и запереть дверь: он не мог позволить ей войти без приглашения прямо в ванную в то время, когда он был под душем.

Бак закрыл глаза и подставил голову под горячие струи. Впервые за это время, оставшись наедине с собой, он громко выразил накопившиеся у него проклятья:

— Черт возьми ее за то, что она вернулась! Черт ее побери за то, что она ничего не помнит! Будь она проклята за то, что изменилась!

Не следует принимать ее историю на веру целиком, это Бак прекрасно понимал. Он хотел получить доказательства, что она не лжет, доказательства более серьезные, чем ее шрам на лбу. Во-первых, решил шериф, он позвонит доктору Фредериксу и спросит о Лориных записях у дантиста. Однако Бак не слишком надеялся, что это ему поможет: дантист несколько лет назад отказался от практики, многие записи были потеряны или переданы в архив, последнее, впрочем, обнадежило Бака.

Затем следовало взять отпечатки ее пальцев. Может быть, Карли Джонсон где-то разыскивается; после этого он поговорит с доктором Томасом и узнает побольше о травмах головы и амнезии.

Потом ему придется поговорить с Морин.

И он все время будет молиться.

Бак не хотел пускать ее обратно в свою жизнь, даже если Лора изменилась, даже если она не помнит, что она с ним сделала. Он не хотел видеть ее в пределах города, не хотел этого постоянного напоминания о двух самых плохих годах своей жизни. Он не хотел жить со страхом, что когда-нибудь она может вспомнить о нем, что однажды она может захотеть вернуть его.

О Боже, он бы предпочел видеть ее мертвой, чем вернувшейся в его жизнь!

Горячая вода согрела его. Быстро вымывшись, он побрился и оделся в спальне, в той комнате, куда он часто приводил Лору. Сколько десятков ночей она провела в этой кровати? Достаточно для того, чтобы ночи без нее казались блаженством и в то же время полными боли. Просыпаться без нее было тяжко, но просыпаться с ней было еще хуже. Утра были самыми ужасными: тогда его отвращение к своей слабости было сильнее всего, и он боялся, что остаток своих дней проведет в мучительной и бесполезной борьбе за свое «я».

Если бы Лора не исчезла, она бы разрушила его. Бак знал это еще тогда, но не мог найти в себе силы ее покинуть. У него возникла необходимость в ней, ранящая, снедающая его необходимость, которая разлагала его изнутри, медленно убивая. Она была так же сильна, как пагубная привычка, и так же вредна. А Бак не мог от нее избавиться.

Но Лора смогла. Она избавилась.

А теперь она вернулась назад, и ждет его в холле, в его гостиной. Вернулась обратно изменившаяся. Все еще прекрасная. Все еще очаровательная. Все еще соблазнительная.

Но невинная.

Теперь она стала еще опаснее, чем раньше.

Бак спустился вниз, в гостиную, и остановился на пороге, поняв, что оборона его ослабла.

Она стояла перед книжными полками, расположенными сбоку от камина, в ее руках был портрет в рамке. Фотография была семейной — только его младшая сестра и ее четверо детишек, но Карли казалась заинтересованной.

Интересно, какие фотографии у нее в квартире? Фотографии людей, которых она не знала, людей, которых ей выдали за членов ее семьи, как и на тех фотографиях в ее бумажнике?

Осторожно, с извиняющимся видом, Карли поставила фотографию на место. Ее вид напомнил Баку ее появление в ресторане сегодня утром, когда она выглядела такой растерянной, не в своей тарелке. Она себя плохо чувствует?

Бак прошел в комнату, стараясь держаться холодно. Хотя она даже не смотрела на него, но он видел волнение в принужденных, напряженных линиях ее тела, слышал это в искусственных интонациях ее голоса, когда Карли спросила:

— Это ваша семья?

Взгляд Бака скользнул с нее на фотографию.

— Моя сестра и ее дети. А вот это моя бабушка.

Карли очень хотелось посмотреть на Бака, но она ограничилась только быстрым взглядом искоса. Но его было достаточно, чтобы увидеть, как Бак одет: темно-зеленые форменные брюки и рубашка цвета хаки, расстегнутая сверху; его ноги были босы, волосы влажны и зачесаны назад. Это было даже больше, чем она хотела увидеть.

Карли продолжала изучать предметы на полках: грубо вырезанная птица, сосновая шишка с кончиками, окрашенными золотой краской, и наверху, слишком высоко для нее, фотографии сестры Бака и племянников, его седой бабушки; там же стояли книги, десятки книг, и все казались прочитанными. Мелодрамы делили одну полку с вестернами, а все остальные были детективами. Вполне естественно для полицейского, подумала Карли.

Наконец она села у холодного камина и спросила:

— Что мы теперь делаем?

Бак подошел к телефону и набрал номер. Она молча смотрела и ждала, слушая его разговор. Нет сомнения, Фредерикс — это местный дантист, и нет сомнения, судя по угрюмому взгляду шерифа, что Лора не имела записей у дантиста, пригодных для сравнения.

Когда Бак повесил трубку, он сел в кресло-качалку и начал надевать носки и ботинки. Не глядя на нее, не скрывая неприязни к Карли, Бак спросил:

— У тебя снимали отпечатки пальцев, ты не знаешь?

Карли отрицательно покачала головой.

— Тогда мы начнем отсюда.

Отсутствие записей дантиста успокоило ее; она почувствовала внезапное облегчение.

— Вы думаете, это так просто? Возьмете мои отпечатки пальцев, сравните с ее и…

— У Лоры никогда не брали отпечатков пальцев.

— Тогда зачем это нужно? — спросила она уныло.

— Может быть, отпечатки были взяты у Карли до аварии. Если это так, то это докажет, что ты не Лора.

Карли положила руки на колени, подбородок — на руки.

— Вы хотите знать, не совершила ли я преступления?

Уныние быстро сменилось тревогой. Кто-то сказал ей однажды, что если ее память вернется, то ей может не понравиться тот человек, которым она была, и та жизнь, которой она жила до потери памяти, но Карли настаивала, что любые воспоминания — это лучше, чем их полное отсутствие. Может быть, она была не права.

— Есть много некриминальных причин, по которым снимают отпечатки пальцев. Если ты служишь в армии. Или если ты полицейский. Или при проверке на благонадежность. Или при выдаче разрешения на оружие.

— А что, если отпечатки пальцев ничего не докажут?

Ее вопросы, казалось, раздражали его, она чувствовала, что атмосфера их разговора наэлектризовывается.

— Тогда, быть может, ты что-нибудь вспомнишь. Встреча с Морин и Триной поможет этому.

И рядом с ним. Если что-нибудь могло быть толчком, чтобы разблокировать ее память, так это Бак, подумала Карли. Если она — Лора, тогда у нее была с ним любовная связь. Она занималась с ним любовью там, на озере, и, наверное, здесь, в этом доме тоже. Она знала все самые интимные детали: как он выглядит обнаженным, как он целует, как он любит, чтобы его касались, как он любит, чтобы его ласкали. Она знала, нравилось ему заниматься любовью нежно или грубо.

Если она была Лорой, то, вероятно, была влюблена в него.

Это простое предположение оказало на нее сильное впечатление. Ей пришлось откашляться и взять себя в руки, прежде чем продолжать.

— А что, если я ничего не вспомню? Что тогда?

— Не знаю, — ответил угрюмо Бак.

— Вы не хотите мне верить, да?

Обвиняющие нотки в его голосе заставили Карли улыбнуться. Его оскорбляет, что она не восхищена идеей быть его любовницей? Если так, она могла бы утешить его самолюбие. Если бы оказалось, что она действительно Лора, она была бы счастлива. Но позволить себе поверить без доказательств, позволить себе надеяться — и, возможно, влюбиться в него по уши только затем, чтобы обнаружить, что все это — всего лишь ошибка?.. Это убьет ее.

— Подумайте о всех ваших воспоминаниях, шериф. О том, как вы росли вместе с сестрой, бабушкой и дедушкой, о лете, о каникулах, о Рождестве и днях рождения. Вы помните свой первый день в школе? Своего первого лучшего друга? Вы помните, как вы смотрели салют четвертого июля, ели домашнее мороженое или плавали в озере? Вы помните, как первый раз поехали на велосипеде? Получили свои водительские права, ваше первое свидание, — Карли остановилась, чтобы отдышаться, потом спокойно добавила — Вы помните, как вы первый раз занимались любовью?

Румянец сделал лицо Бака бронзовым, а его ответ резким.

— Помню.

— Ну, а я нет. Я не помню ни одно из этих событий. Как будто меня не существовало раньше, за исключением последних трех лет. Я не знаю, нравилась ли мне школа или был ли у меня лучший друг. Я не знаю, когда я начала выходить в общество и делала ли это вообще. Я не знаю, был ли у меня любовник. Я не знаю даже, любила ли я кого-нибудь или любил ли кто-нибудь меня. — Она снова остановилась, глубоко вздохнув, чтобы уменьшить боль. — Время вашей жизни, шериф, ценно вашими воспоминаниями. Перемена вашего имени ничего бы не изменило в вас из-за этих воспоминаний. Но все, что я имею, шериф, — это мое имя. Возьмите его, и у меня не останется ничего. Ничего.

— Ты получишь новое имя. Дом. Семью, — возразил Бак. — Едва ли это «ничего».

— Докажите это мне. Вы не можете просить меня отдать мою индивидуальность за то, что вы, может быть, сумеете предложить мне новую. Вы не можете так поступить, шериф. Я не могу пойти на это.

В молчании, которое последовало за этими словами, они смотрели друг на друга. Бак первым отвел взгляд, он поднялся с кресла и закончил застегивать рубашку.

— Давай собираться, — пробормотал он. — Нам еще многое нужно сделать.

Их первой остановкой был полицейский участок, где он передал Карли своему помощнику Харви, чтобы снять с нее отпечатки пальцев. Карли ожидала, что шериф сделает это сам.

Средних лет, спокойный и вежливый, Харви знал свое дело. Его безличная манера поведения напомнила Карли врачей дома, в Сиэтле, что позволило ей рассматривать это как очередную процедуру, через бесчисленное количество которых она прошла за последние три года.

Было бы хорошо улучшить взаимоотношения с шерифом, подумала Карли, отмывая руки в ванной комнате.

Следующим был визит к доктору. Его приемная находилась в двух кварталах от полицейского участка. Приемная оказалась совершенно пустой, но это не смутило шерифа. Он направился прямо к двери за столом регистрации и открыл ее, называя доктора по имени.

— Милости просим, — раздался голос откуда-то из лабиринта комнат.

Они прошли три смотровых, архив, склад и, наконец, достигли офиса доктора. Дверь была открыта; пожилой человек стоял, ожидая их внутри.

— Хэлло, Бак. Рад тебя видеть, — приветствовал он шерифа, но при этом не спускал глаз с Карли. Он подошел к ней, остановившись в нескольких дюймах, и рассмотрел ее лицо слева и справа, как будто хотел найти в нем сведения о ее личности.

Карли спокойно стояла под его испытующим взглядом. После всего случившегося для нее было обычным внимательные исследования врачей, но когда он хотел коснуться ее, она непроизвольно отступила назад. Старик только улыбнулся, потом отвел ее челку, чтобы рассмотреть шрам, который она скрывала.

— Прекрасная работа, — только и сказал он, повернулся, отошел и сел за свой стол.

Карли посмотрела на шерифа, который жестом пригласил ее сесть в ближайшее кресло. Она скользнула в него, а он принес другое из угла и сел рядом с ней.

— Итак… какое имя вы предпочитаете? — спросил доктор.

— Карли.

— Карли, ладно. Бак рассказал мне, что вы попали в аварию примерно три года назад, и с тех пор у вас амнезия.

Карли посмотрела на шерифа долгим, осуждающим взглядом.

— Проверяете мою версию? — спросила она с упреком.

Она наткнулась на знакомый хмурый взгляд, когда Бак ответил так же тихо:

— Каждую деталь.

Интересно, кто был тот, кому он не доверял? Она? Или Лора?

Доктор взглянул на них, затем продолжил успокаивающим тоном:

— Конечно, ведь я не могу увидеть записей или поговорить с вашими лечащими врачами без вашего разрешения, Карли. Если вы не хотите давать его…

Карли натянуто улыбнулась.

— Мои медицинские данные и меня саму исследовали так много врачей, медсестер, сиделок, студентов, что вы себе представить не можете. Одним больше, невелика разница. Мой первый врач — Джим Паркер. Вы хотели бы, чтобы он выслал вам копию моих медицинских данных, или вам будет удобнее поговорить с ним по телефону?

— По телефону было бы достаточно.

Бак наблюдал, как она взяла аппарат из рук доктора и набрала номер по памяти; поговорила сначала с регистратором, затем с медсестрой и, наконец, с самым хирургом. Через минуту Карли отдала трубку доктору, встала и прошла к окну. Шериф присоединился к ней.

— Еще какие-нибудь сюрпризы? — спросила Карли, рисуя узор на пыльном подоконнике.

— Мы повидаем Морин после полудня.

Она взглянула на него через плечо с испугом в глазах.

— Она ждала достаточно долго, — сказал Бак обвиняюще. — Ты должна увидеться с ней.

— Но она так… ошеломляет.

— Сначала я поговорю с ней, объясню… Только при условии, если доктор поддержит мой план.

Карли потерянно посмотрела на него:

— Я бы предпочла не сидеть здесь. Я буду в приемной.

Она выглядит почти оскорбленной, подумал Бак, глядя ей вслед. Неужели она ожидала, что он примет ее историю на веру? Бак знал, как легко Лора могла обмануть, причем ложь звучала более правдоподобно, чем сама правда, и прежняя Лора знала, что ему это известно. Конечно, она могла забыть это вместе со всем остальным.

А может быть, она не забыла этого? Может, она никогда и не знала об этом, потому что не была Лорой?

Доктор закончил разговор по телефону и подождал, когда Бак вернется к столу.

— Ей повезло, что осталась в живых, — сказал он. — У нее было несколько серьезных травм: травма головы, разрывы, контузия черепа и грудной клетки, перелом носа; левой руки, правой ключицы и четырех ребер. Она находилась в коме около двух месяцев.

Бак мысленно вернулся к тому утру в его кабинете, когда он спросил Карли, насколько сильно она была ранена. Несколько сломанных костей и удар по голове, ответила она. Огромная разница с тем списком, что только что прочитал доктор. Не в правилах Лоры уменьшать свои страдания. В ее представлении простая простуда всегда становилась угрожающей ее жизни пневмонией, растяжение воспринималось как перелом, а головная боль котировалась никак не меньше, чем мигрень.

— Может ли она имитировать потерю памяти?

— Все возможно, но ее врачи в Сиэтле так не думают. Это была серьезная авария, Бак. Как шериф, ты понимаешь лучше, чем остальные, что такое лобовое столкновение автомобилей. Ей по-настоящему повезло, что она выжила.

Доктор был прав. Он видел достаточно много дорожных происшествий и смертей. Он знал, что может сделать с человеком две тонны искореженной стали. Достаточно просто представить себе эту сцену ноябрьским днем в Сиэтле — искореженный металл, разбитое вдребезги стекло, раненое тело.

Раненое тело Лоры.

Сколько раз он желал, чтобы она умерла? Бесчисленное множество раз — и даже еще один раз сегодня. Она подошла чертовски близко к тому, чтобы заставить его желать ей смерти, и она заплатила за это болью, тоской и потерей своей личности.

— Вы знали Лору всю ее жизнь, и вы встретили Карли, — начал Бак, неохотно задавая себе вопрос, какой ответ он хотел бы услышать. — Могут ли повреждения, например, травма головы, быть причиной изменения личности, характера?

— Вы хотите знать, мог ли достаточно крепкий удар по голове превратить Лору в скромную, человечную женщину? — Доктор Томас усмехнулся. — Это возможно. Изменения в личности известны после серьезных травм головы или после коматозного состояния. Мозг — такой сложный орган. Кто может сказать, какая часть ее мозга была повреждена, и какие стороны поведения она может контролировать.

Бак поднялся на ноги и пожал доктору руку.

— Большое спасибо, док. — В дверях он остановился и оглянулся назад. — Это изменение личности… оно постоянно? Она всегда будет такой, как сейчас, или может измениться вновь, став такой, какой она была прежде?

— Это ведомо одному Богу…

Ответ не удовлетворил шерифа. Когда дело касалось Лоры, предположений ему было недостаточно. Ему необходима была уверенность. Железная уверенность. Сейчас догадок недостаточно.

Карли поджидала его в приемной, разглядывая спортивный журнал штата Монтана. Поднявшись с кресла, Карли взглянула на него: голова высоко поднята, взгляд прямой и холодный. Она ожидала его извинений, ведь она сказала правду, а он был не прав, сомневаясь в ней. Она ждала извинений, и она их получила бы… после дождичка в четверг.

— Я должен был проверить, — сказал Бак сухо. — Я не был бы полицейским, если бы не проверил.

Карли не сказала ни слова, только повернулась и медленно пошла к двери. Он последовал за ней, стараясь прикрыть полями шляпы яркие лучи света.

— Куда теперь?

Бак посмотрел на нее сверху вниз. Вокруг ее рта и в уголках глаз появились горькие морщинки, цвет лица не говорил о хорошем самочувствии. Может быть, это от напряжения или Карли не полностью избавилась от головной боли, но выглядела она так, словно ей была необходима горячая пища и теплая постель.

Карли автоматически повернула в направлении полицейского участка, где они оставили его автомобиль, но Бак остановил ее.

— Давай-ка поедим.

Упоминание о пище, казалось, взбодрило ее. Но мысль о возвращении в ресторан гостиницы…

— Не могли бы мы пойти поесть в такое место, где меня не будут все рассматривать. — Ее голос звучал с тоской и надеждой. Растерянная Лора. Слова, которые просто невозможно поставить рядом. А растерянная Карли? Да, эти слова сочетаются.

— Разве мужчины в Сиэтле не рассматривали тебя, — спросил Бак, хотя сама мысль, когда она сформировалась, была ему неприятна, как неприятен тот факт, что это беспокоило его больше, чем он ожидал.

— Конечно, нет. Почему они должны делать это?

— Потому что ты чертовски красива, — сказал Бак деланно-равнодушным голосом. — Через пару кварталов отсюда есть гриль Петера Уилсона. Хочешь, пойдем туда.

Карли согласилась, смущенная его невольно вырвавшимся комплиментом. Когда они проходили мимо витрин магазина, Карли попробовала посмотреть на себя. Чертовски красива? Она? Да, она не слишком хорошо знает свое лицо, но редко видела в нем нечто поразительное. Ее внутреннее «я» говорило ей, что она достаточно привлекательна, даже больше чем симпатична. Но красива? Карли была польщена.

Заведение Петера занимало узкое длинное здание, следующее от салона моды Мэри. Гриль был прокурен, обставлен окрашенными под красное дерево столиками для пикника, покрытыми поливиниловыми скатертями, и скамьями. Приборы были пластмассовыми, тарелки бумажными, а на покрашенных бетонных стенах пестрели календари.

Молодая женщина, работающая за кассой, по имени Чэрил, которое можно было прочесть на ее значке, была так вежлива, как никто из тех, кого Карли встречала. Чэрил рассматривала ее, но украдкой. Она не заставляла Карли чувствовать себя так, будто ее рассматривают под микроскопом, словно редкость. Чэрил приняла заказ от шерифа, потом повернулась к Карли, которая изучала меню на доске наверху.

— Я буду есть свинину, — наконец решила Карли, опустив глаза и почувствовав, что оба — и шериф, и Чэрли — наблюдают за ней.

— Свиные ребрышки? — повторила Чэрил. Она посмотрела на шерифа для подтверждения, но он только пожал плечами и вытащил бумажник, чтобы оплатить заказ. Как только она отсчитала сдачу, он потянул Карли к самому дальнему столику.

— Я поняла, что Лора не ест свинину, — заметила Карли, усаживаясь, на скамью напротив стены.

— Нет, не ест.

— Здесь религиозная причина?

— Здесь причина — ее внешность. — Бак немного подумал, потом улыбнулся. На минуту он расслабился, перестал быть холодным, далеким и враждебным, и Карли увидела, как настоящая искренняя улыбка коснулась его губ. — Да, пожалуй, для Лоры это была своего рода религия.

— Ну, а я люблю и свиное рагу, и ребра, и ветчину, и бекон. Я могу жить на беконе с салатом-латуком и сандвичах с помидорами.

Бак с минуту смотрел на нее с обескураженным видом и покачал головой.

— Иногда мне кажется, что я совсем не знаю тебя.

Мрачное настроение волной накатило на нее так быстро, что Карли невольно опустила плечи под его тяжестью.

— Вы действительно не знаете меня, шериф. Даже если я раньше была Лорой, то последние три года я была другим человеком, которого вы встречаете впервые.

Смущение пропало, плохое настроение вернулось.

— Я знал тебя достаточно хорошо, — сказал Бак раздраженно, — чтобы называть тебя твоим собственным именем. Когда ты прекратишь называть меня «шериф»?

Карли попробовала мысленно произнести его имя и почувствовала, что не может. Она могла подумать о нем, но сказать громко вслух — это давало слишком большое ощущение близости, слишком приятное чувство близости. Карли предпочитала дистанцию, но небольшую, которую обеспечивало слово «шериф».

— Как вас зовут?

— Бак.

— Я имею в виду ваше настоящее имя.

— Это мое имя по свидетельству о рождении.

— О, я имела в виду прозвище, уменьшительное имя, как Бадди или Дьюк.

Карли смотрела, как подошла Чэрил с двумя тарелками горячего. Когда она закончила сервировать стол и вернулась к стойке, Карли спокойно сказала:

— Ну… расскажите мне о Лоре.

От ее просьбы Бак почувствовал себя неуютно. Почему? Он достаточно открылся ей прошлым вечером, и опять… Прошлой ночью он был убежден, что она была его пропавшей любовницей. Сегодня утром он уже допускал вероятность, что она не была ею.

— Что ты хочешь узнать? — спросил Бак наконец.

— Что за человек она была?

— Она была красива.

У Карли округлились глаза. Типичный мужской ответ. Самая важная вещь в женщине, с которой он в связи, это как она выглядит.

— Сколько ей сейчас лет?

— Она твоего возраста.

В ответ на ее сдвинутые брови Бак смягчился:

— Тридцать четыре.

— Мне тридцать два.

— Так написано в твоих водительских правах. — Но это несоответствие не беспокоило его. — Если Лора собиралась создать себе новую личность, она бы сбросила, по крайней мере, несколько лет от своего возраста.

— Значит, она была тщеславной. — Чем больше Карли узнавала о Лоре, тем больше она подозревала, что ей не понравилась бы эта женщина. Она была красива и поклонялась своей красоте. Она была тщеславна. Она заставила своего любовника и кузину ненавидеть ее. Даже посторонние люди, которых встречала Карли, реагировали на нее с неловкостью, с какой-то неприязнью.

Страх?

Карли торопливо прогнала эту мысль. Она не хотела быть человеком, которого боятся другие люди. Она не хотела быть способной на такое поведение, которое могло вызвать страх.

Но Лора, должно быть, имела некоторые хорошие черты характера, уравновешивающие плохие. Кроме того, у нее была тетка, которая любила ее. У нее был Бак, который даже после трех лет разлуки все еще питал к ней сильные чувства, хотя и далеко не только положительные. Потому что Лора была плохим человеком? Или он злился на нее за то, что она бросила его, оставаясь так долго вдали? Карли предпочитала верить последнему: Бак был увлечен Лорой, он был обижен их разрывом, он не простил ее за боль, которую она ему причинила. Карли хотела спросить Бака, что же произошло между ним и Лорой, поссорились ли они, почему она оставила его, если он хотел, чтобы она вернулась. Но эти вопросы были слишком личными. Даже если бы они помогли узнать что-то о ее собственной жизни, они были чересчур интимными, чтобы задавать их сейчас.

Они закончили ланч в молчании, и Бак объявил, что пора нанести визит тетке Лоры. У Карли засосало под ложечкой. Эта женщина была слишком ошеломляющей. Карли не хотела видеть ее снова, не хотела чувствовать запах ее духов, не хотела снова попасть в эти пышные объятья.

Карли уже собиралась предложить Баку сделку: дайте мне остаток дня отдохнуть, и я обещаю пойти и повидать ее завтра. Но одного взгляда на его словно окаменевшее лицо было достаточно, чтобы она прикусила язычок. Карли могла либо упростить ситуацию, — если, конечно, можно так выразиться, — спокойно пойдя за ним, либо довести дело до скандала, но Бак приведет ее в дом Фелпсов сегодня, хочет она того или нет.

Они дошли до полицейского участка, сели в автомобиль Бака и направились по автостраде. Карли разглядывала пейзаж вокруг, думая о том, было ли что-нибудь ей здесь близко, знала ли она эту магистраль так же, как Бак? Вот сейчас им придется повернуть на узкую, покрытую гравием дорогу у последнего поворота. Забирала ли она когда-нибудь почту из алюминиевого почтового ящика у автострады? Бродила ли по этим холмам ребенком? Провожал ли ее Бак домой после праздника? Обнимались ли они в конце тенистого переулка?

У нее были сотни, а, может быть, тысячи вопросов, но только один ответ. Я не знаю.

Дорога выводила на площадку примерно в пятидесяти футах от дома. Площадка была выкопана в склоне холма, поэтому газон поднимался к находящемуся наверху дому. Деревянная лестница с посеревшими от времени ветхими перилами вела наверх.

Карли вылезла из машины и захлопнула дверцу, потом оперлась на нее, рассматривая дом. Он был высотой в три этажа, и при взгляде на него отсюда казалось, что он наклонился под ужасным углом к земле там, внизу. Он был построен в викторианском стиле, вернее, в псевдовикторианском. Архитектор выбрал стиль, известный своими пышными излишествами, и даже усугубил его. Наверху возвышалась башня, башенка и остроконечный шпиль, и все это было покрыто розовой черепицей, похожей на рыбью чешую. Везде виднелись перила, арки, балконы, их стойки были фигурно отделаны и перегружены украшениями, их цвета изменялись от светло-зеленого к оранжево-розовому и до светло-красного. Витиеватый безвкусный орнамент украшал каждый угол, каждые перила, каждый шпиль. Дикий викторианский стиль.

Бак присоединился к ней, когда Карли рассматривала дом, где жила Лора, может быть, сама жила. Может быть, она спала в одной из причудливых башен. Может быть, она принимала гостей под этими резными арками. Может быть, целовала Бака на прощанье перед вишнево-красной входной дверью.

От этой мысли ей стало нехорошо.

— Подожди здесь, — сказал Бак, — я поговорю с Морин. — Карли кивнула, глядя, как он поднимается вверх по ступеням. Когда она снова посмотрела на дом, возвышающийся во всей своей кричащей красоте, то в страхе замотала головой.

— О Господи, да ведь это самый ужасный, самый безобразный дом на свете… — пробормотала Карли про себя.

На ступеньках Бак резко остановился и повернулся. Выражение его лица было напряженным, глаза светились гневом.

— Что ты сказала?

— Только… только то, что этот дом безобразен, — сказала Карли. — Самый ужасный, безобразный дом в округе… — Шериф ждал, во всей его фигуре было что-то угрожающее. Держа руки на поясе, Карли сглотнула и бесстрашно закончила: —… И во всем мире.

Судя по выражению лица Бака, Лора, должно быть, разделяла ее мнение и даже использовала те же слова.

Карли вдруг испытала паническое желание бежать отсюда с криком о помощи, найти безопасное место и спрятаться от этого города, от этих людей, от этих вопросов. Но некуда было бежать, негде спрятаться от шерифа, который враждебно смотрел на нее.

Бак подошел к ней, подошел так близко, что она оказалась зажатой между автомобилем и его телом. Он не касался ее, но Карли чувствовала исходившие от него гнев и злость, напряжение и недоброжелательство. В ресторане Карли решила, что Бак обижен и зол на Лору, что он не простил ее за бегство. Сейчас, уклоняясь от его взгляда, ей безумно хотелось знать, так ли это? Действительно ли он был просто сердит на Лору?

Или ненавидел ее?

— Оставайся здесь, — скомандовал Бак, — и не вздумай убежать, я все равно найду тебя. Вернусь через десять минут.

Карли задрожала, когда он ушел, но даже не понимала, почему. Из-за того, что он пугал ее? Из-за того, что она случайно что-то вспомнила из своего прошлого? Или из-за того, что шериф Логан, похоже, ненавидит ее?

Это заняло больше, чем десять минут, но когда Бак вернулся, Карли терпеливо ждала его. Может быть, он был слишком резок? Несомненно. Он напугал ее, но ведь Лора никогда не знала страха. Она всегда была слишком погружена в себя, чтобы испугаться чьих бы то ни было угроз. Даже когда Бак бывал больным и раздраженным, Лора просто смеялась и шла своим путем. В первый раз за все время она испугалась его. До этого она пугала его, и казалось вполне справедливым, что, наконец, роли поменялись. Тогда почему он чувствовал себя как подлец?

— Я разговаривал с Морин, — сказал Бак; его голос звучал сухо, лицо ничего не выражало. — Она готова повидать тебя.

Бак шагнул с последней ступени и ждал, когда Карли подойдет к нему.

Карли хотела сказать «нет». Бак знал это. Она хотела избежать встречи, хотела уйти. Это было естественно. Ее тетка была единственной, кого Лора никогда не использовала. Может быть, Карли этого не знала, как и шериф, но она чувствовала это.

Она должна также чувствовать, что эта встреча будет трудной для Морин. После трех лет молитв о счастливом возвращении своей племянницы ее просьба была услышана, но все обернулось жестоким обманом. Лора вернулась, но это была не Лора. Она была племянницей Морин, но чужой ей. Лицо было то же, тело — таким же, но человек был совсем иной.

Преодолев себя, Карли зашагала вверх по ступенькам; Бак шел за ней по пятам. Они прошли желтеющие деревья и кустарник, причудливо подстриженный, и наконец добрались до широкой арки. Когда они подошли к двери, лицо Морин появилось в окне с кружевными занавесками, и она поспешила открыть дверь.

Несмотря на их разговор с Баком, несмотря на его предупреждения, первое движение Морин было порывом к Карли, но та отпрянула назад, Бак удержал ее. Даже когда старая женщина опустила руки, Карли осталась стоять, прижавшись к нему.

— Проходите, садитесь, — пригласила Морин; ее голос дрожал, взгляд постоянно перебегал с Бака на Карли. Она никогда не играла роль хозяйки в своей семье и не знала, как и что полагается делать в таком случае. Наконец она повернулась и провела их в гостиную.

Карли выбрала неудобный стул, оставив диван для Морин, а широкое кресло — Баку. Она действительно не хотела здесь находиться, подумал Бак, заметив, как Карли села на край стула, как были сложены ее руки на коленях, как она украдкой оглядывалась вокруг. Карли напоминала испуганного кролика, осматривающегося: нет ли поблизости опасности.

— Бак сказал, что я должна называть тебя Карли, — начала старая женщина. — Это красивое имя.

— Спасибо, я думаю, моя мама тоже так считала.

— Твоя мама… О, да… Я тоже так думаю. Не хочешь что-нибудь выпить, дорогая?

Карли стала оттаивать от ее нежности.

— Нет, благодарю, вас.

— Хочешь осмотреть дом? Может быть, посмотришь свою… комнату Лоры?

Бак ждал, что Карли откажется, но она его удивила. С напряженной улыбкой, маскирующей нестерпимую душевную боль, Карли поднялась со стула и ответила с каким-то облегчением:

— Да, я бы хотела.

Морин тоже, казалось, стало легче, и она поспешила отвести Карли наверх. Бак замыкал шествие.

Комнаты Лоры располагалась в башне, Это было одно из немногих мест, связанных с ней, где Бак не чувствовал себя неуютно. Со времени ее исчезновения он не входил в эту комнату. Лора спала здесь, он — никогда. Они никогда не позволяли себе в доме ее тетки большего, чем легкое объятие с пожеланием спокойной ночи.

Бак закрыл дверь, потом наклонился и посмотрел на Карли. Надежда на то, что она испытает какое-то внезапное возвращение памяти, медленно умирала. Комната интересовала Карли, но на ее лице не было никакого следа узнавания. Она обошла вокруг кровати, посмотрела на фотографии на шкафу и на стенах, ее пальцы пробежали по стопке кассет, лежащих на столике у магнитофона, она заглянула в стенной шкаф: одежда Лоры все еще висела в нем.

Но в этом не было воспоминания. Никакого узнавания. Никакого проблеска сознания.

Став перед столиком, Карли взяла фотографии — Лоры и Бака. Они были запечатлены в середине их двухлетней связи, прежде чем он начал ненавидеть ее. Карли долго смотрела; так же долго она изучала свою фотографию в его кабинете и фото его семьи у него дома. Казалось, эти изображения завораживали ее — не из-за того, что на них было изображено, а из-за того, что они хранили на долю секунды остановленное время. Осязаемая память. Нечто, что можно держать в руках, даже если она не могла найти этого в своем сознании.

— Хочешь взять ее? — предложила Морин, но Карли испуганно положила фото на столик.

— Нет, нет, благодарю.

Она закончила свой медленный круг по комнате, присоединившись к ним у дверей.

— Извините, миссис Фелпс. Я думала… Но я не знаю…

Морин терпеливо улыбалась.

— Все хорошо, дорогая. Послушай, я купила в ресторане гостиницы пирог с шоколадным кремом. Я знаю, что… Ну, у Лоры была слабость, когда дело касалось сладкого. Почему бы нам не отправиться на кухню и не съесть по кусочку? — Она начала спускаться, потом спохватилась и с виноватым видом улыбнулась: — Мы забудем про калории и просто поговорим, может, мы получше узнаем друг друга, хорошо?

Старая женщина так старалась держаться твердо, подумал Бак, что если Карли не согласится, то он заставит ее чертовски пожалеть. Но Карли улыбнулась в ответ, сделала немного смущенный жест и сказала:

— С удовольствием, миссис Фелпс.

Бак мог оставить их одних в кухне. Каждая из них приняла правила этой игры: Морин не называла ее Лорой и не давала себе волю, оставив свои обычные ласки, объятья, похлопывания, а Карли делала усилия, чтобы выглядеть дружелюбно и притворяться, что это — то самое место на земле, где она хотела бы побывать. Они прекрасно обойдутся без него.

Но Бак не покинул их. К счастью, он остался на кухне и стоя слушал. Морин задавала вопросы, которые он не обговаривал с нею: о квартире Карли, о ее работе и жизни в Сиэтле, и она спрашивала с такой искренней заинтересованностью, что Карли ничего не оставалось делать, как отвечать.

Урок полицейскому, подумал Бак мрачно. Карли рассказала старой женщине гораздо больше, чем ему.

Шериф узнал, что она — секретарь в большой страховой компании, любит свою работу и людей, с которыми работает. Она живет одна, самая ближайшая ее подруга — это мать-одиночка в соседней квартире, за чьей дочерью Карли иногда присматривает. Она любит рыбу, водную гладь и иногда проводит субботы на озере Виктория. Она читает и выбирается со своими друзьями посмотреть хотя бы раз в неделю кино, а ее любимое времяпрепровождение в хорошую солнечную погоду — поездки за город и посещение выставок.

Работа секретарем? Сидение с ребенком, друзья и выставки?! Лора?!

— А твоя личная жизнь? — спросила Морин.

— Это и есть моя личная жизнь, — ответила Карли с мягкой усмешкой.

— Ты не ходишь на свидания? Разве в твоей жизни нет мужчины?

Бак почему-то вздрогнул при этом вопросе. Он хотел бы, чтобы ответ его не беспокоил. Он хотел бы… Черт возьми, он хотел бы, чтобы Карли прекратила уклоняться и ответила; но прежде, чем она успела это сделать, дверь открылась и в кухню вошла Трина. Она увидела Бака и улыбнулась ему немного странной улыбкой, но при виде Карли все следы гостеприимства исчезли с ее лица. В комнате, где собрались столь разные люди, воцарились напряжение и тишина, предвещающая беду, затишье, словно перед грозой.

Трина положила сумочку на столик и медленно прошла по комнате, обходя по кругу стол в центре. Ее взгляд ни на секунду не отрывался от Карли. Бак передвинулся от окна ближе к Карли, достаточно близко, чтобы шагнуть, если это будет необходимо. У Трины не было опыта применения силы: во всех ее бесчисленных баталиях с Лорой она никогда не применяла физическую расправу, но сейчас выглядела такой взбешенной, словно готова была разорвать Карли на части.

Трина завершила круг, оперлась одной рукой на стол, а другую положила на спинку стула Карли. Наклонившись, она с ненавистью спросила:

— Что ты, черт побери, тут делаешь?

— Что это за тон, Трина, — сказала Морин спокойно, поднимаясь со своего места и ставя грязные тарелки в раковину. — У нас маленькие посиделки. Ты присоединишься к нам?

— Ты не можешь вернуться сюда, — сказала Трина, по-прежнему нависая над Карли, бросая свои злобные слова прямо ей в лицо. — После того, как ты сбежала, после всего, что пережила мама, ты не можешь просто так войти в нашу жизнь снова. Ты не можешь вернуться, словно принадлежишь к этому миру. Тебе не удастся втереться тут в доверие. Я не позволю тебе. Ты поняла? Я не позволю тебе!

Бак видел, что Карли чувствовала; Морин понимала, что это не просто ссора кузин, что Трина угрожает Карли. То, что Трина чувствовала по отношению к Лоре прежде: ревность, обида, неприязнь, — теперь все это переродилось в ненависть, чистую, жгучую, неуправляемую.

Бак встал между ними, стащив Карли со стула и одновременно положив свою руку на руку Трины на спинке стула. Он сказал с упокаивающей улыбкой:

— Все хорошо, Трина. Мы уже уходим.

Она медленно выпрямилась и посмотрела на него. На мгновение ее враждебность переключилась на Бака, и она попыталась освободить руку. Потом как-то сразу ее гнев и злоба истощились. Ее рука ослабла под его, и Трина улыбнулась своей странной улыбкой.

— Извини меня, Бак. Конечно, так не следует обращаться с гостем. — Она глубоко вздохнула, взъерошила себе волосы свободной рукой, потом спросила — Тебе надо идти? Мы не часто тебя видим.

Это звучит печально и жалобно, подумала Карли из своей безопасной позиции позади шерифа. Без сомнения, Трина ненавидела свою кузину. Без сомнения, она ненавидит Карли.

— Я должен вернуться на работу, Трина, — сказал Бак. — Может, в следующий раз… Морин, спасибо за пирог. Карли?

Он отступил, чтобы дать ей дорогу, и Карли снова неожиданно оказалась лицом к лицу с Триной. В этот раз в ней был только намек на неприязнь:

— Карли? — повторила она; ирония ясно слышалась в ее голосе. — Так ты себя теперь называешь?

— Я тебе все объясню, дорогая, — сказала Морин. — Бак, Карли, спасибо, что зашли. Мы еще увидимся.

Обе женщины смотрели, как они выходят из дома. Когда Карли замешкалась на верхних ступеньках и оглянулась, только одна из них еще наблюдала за ними. Кружевные занавески, такие тонкие, нежные, приглашающие, создавали несоответствующее обрамление лицу Трины, искаженному ненавистью. Бак и Карли переглянулись, и на мгновение Карли почувствовала жалость к этой женщине. Она начинала понимать, каково ей было: любить и ненавидеть Лору, завидовать ей, хотеть, чтобы она ревновала и завидовала.

Но этот момент быстро прошел, жалость исчезла, и все, что Карли чувствовала, — это смущение.

Отвращение.

Страх.