Пробуждение троянского мустанга. Хроники параллельной реальности. Белая версия

Глава 1

Портрет человека с огромным родимым пятном на лбу он впервые увидел в кабинете директора детского дома и наивно спросил его:

– Кто это?

Меченый висел рядом с портретом Ленина. Директор сразу подобрался и рассказал, что Михаил Сергеевич-это первый секретарь Ставропольского крайкома партии. В свои восемь лет худой, как все детдомовцы, сирота сразу понял – вот он, самый большой начальник.

Тот смотрел на него с висящего на стене портрета задумчивыми и добрыми глазами. Через засиженное мухами стекло Михаил Сергеевич даже улыбался этому мелкому костлявому существу, что глядело на него снизу вверх в кабинете директора детдома. Горбачев в ту первую встречу явно не догадывался, что перед ним монстр с инстинктом древнего гигантского и ненасытного насекомого!

Второй раз в жизни Андрей увидел портрет меченого человека в доме Марии Пантелеймоновны. Его приемная бабка – баб-Валя – подрабатывала у нее кухаркой, и несчастного сироту пускали в ее крашенную белой известью хату, когда он на лето приезжал из детдома в село Привольное.

Дело было так. В тот день он перебрался через плетень, подошел к веранде соседской мазанки, отодвинул висящую на входе марлю и вошел.

– Теть Маша! Баб-Валя велела принести для борща лук, капусту и помидоры.

– Заходи в дом, – услышал он ответ из-за двери.

На веранде пахло деревенским домом. О стекло билась крупная черная муха, на стуле возле застеленного клеенкой стола сидела рыжая кошка. Она внимательно следила за мухой, не обращая внимания на босого ушлепка, что, закусив нижнюю губу, пробрался на летнюю веранду дома. Андрей открыл входную дверь и шагнул в сени. Тощая кошка, видно, давно хотела проникнуть в дом. Задрав трубой тонкий крысиный хвост, она первой проскочила в сени. Слева на стене висел ситцевый синий халат, на полу стояли резиновые сапоги и калоши. Наглое животное застыло у следующей двери. Оно нагло, с хрипотцой, мяукнуло, дверь открылась. Здесь, в белом от муки фартуке, подперев «руки в боки», стояла хозяйка. Пахло испеченным хлебом, заслонка на чисто выбеленной русской печи закрывала устье, за которым явно что-то томилось.

– Положи. – Мария Пантелеймоновна кивнула сироте в сторону кухонного стола у окна. На желтой клеенке с синими цветочками стоял графин с водой и граненый стакан, стеклянная банка с солью и запечатанная коричневым сургучом бутылка с наклейкой «Московская особая водка». Из серой оберточной бумаги выглядывал светло-коричневый изгиб куска колбасы. Рядом с бутылкой водки лежали три румяных буханки белого хлеба.

Андрей положил сетку с капустой и луком на стол и со святой простотой, тонким сиротским голоском, попросил бабушку Машу пустить его посмотреть на жилую комнату, как говорили в Привольном, зал, куда уходила вторая половина огромной русской печи.

Баба Маша покосилась на его грязные босые ноги, треники с вытянутыми и дырявыми коленками. Самое бы время сказать «брысь»! Но что-то остановило ее – вспомнила, что он сирота, а грязь на полу можно и смыть. Она кивнула на дверь, отворила ее, и Андрей шагнул на тканые половицы. В полутемной комнате, как и положено в настоящей хате-мазанке, тикали ходики. В углу стояла тумбочка с телевизором, рядом радиола. О его ногу шаркнула рыжая кошка и прыгнула на диван, что стоял справа от двери. Андрей невольно проследил взглядом за нахальной тварью, которой позволено делать в этом доме все, потом глазами зацепил икону с божницей поверх нее и фотографию военного в черной гимнастерке, черными волосами и застывшими печальными глазами.

В это время баба Маша включила свет, и вот тут сирота замер в полном изумлении. Напротив входной двери, между окнами, висел портрет человека, которого он видел в кабинете директора детдома. Портрет был другой, но красное родимое пятно на лбу могло быть в этом мире только у одного человека.

– Кто это, тетя Маша? – спросил Андрей шепотом.

– Сынок мой, Миша, – ответила женщина за спиной и замерла, опершись о косяк двери, глядя с любовью на портрет. – Вот борщ с Валентиной готовим, котлеты. Приедет сегодня к вечеру.

После этих слов Андрей-сирота продолжил стоять как вкопанный, вперившись глазами в портрет. Он мгновенно понял: вот его счастливый случай, он почти в раю. Детский организм не выдержал напора чувств, и мальчик пустил в штаны все, что накопилось в мочевом пузыре. Мокрое пятно медленно набухло на половике вокруг грязных ног, драная кошка прыгнула с дивана, принялась обнюхивать пятно. Если бы мама Миши Горбачева была женщиной злой и безжалостной, то непременно треснула бы его сковородой по голове. Но шкету повезло: заметив неладное, хозяйка лишь попросила скатать половик и отдать его Валентине постирать. Этот «косяк» уже не имел для мальца особого значения. Как и положено круглому сироте, он мыслил намного взрослее своих счастливых семейных одногодков. Знал, что не отцепится от дядьки с красным пятном на лбу никогда.

Опустившись на четвереньки, он скатал половик, зажал его под мышкой и виновато поднялся, не смея посмотреть в глаза тете Маше. Затем выскочил на кухню и через сени – на летнюю веранду. Сквозняк колыхал марлевую занавеску, что висела на входе веранды. Черная муха все так же билась о стекло. И тут перед выходом с веранды дорогу ему преградил незнакомый мужик. На нем были черные брюки и белая рубашка с коротким рукавом.

– Стоять! – коротко приказал он и схватил Андрея за ухо. Да так резко вывернул ухо от себя, что сирота невольно задрал нос и встретился глазами с незнакомцем. – Чего скоммуниздил, кто такой?

– Соседский я, Андрей от баб-Вали. – Уху становилось все больнее, но он и не думал выворачиваться – уж больно грозное и каменное лицо нависло над ним. – Принес Марии Пантелеймоновне капусту с помидорами для борща дяде Мише, – выпалил он.

Ухо мгновенно освободилось, на лице незнакомца нарисовался вопрос.

– А чего несем? – Специалист по скручиванию ушей указал пальцем на свернутый трубкой половик.

– Коврик кошка обгадила. Баб-Маша попросила выстирать и высушить до вечера, когда приедет дядя Миша.

– Молодец. Как зовут-то? – спросил уже совсем ласково мужик в белой рубахе с мокрыми подмышками.

– Андрей Александрович Разин, – командирским голосом ответил он на вопрос так, как их учили в детском доме, – сирота. На каникулах у Баб-Вали, моей приемной бабушки.

Пацан в драных трениках не врал. Баб-Валя, потерявшая всех своих родственников и детей, действительно упросила директора детдома отпускать шустрого и умненького Андрюшу к себе в село Привольное на летние каникулы.

– Чего сразу не сказал, – ласково прожурчал мучитель. Его глаза еще заметнее потеплели, металл из голоса улетучился. Он по-отечески погладил сироту по голове. Несколько раз провел потной ладонью сначала против шерсти, потом обратно.

– А я – Олег Данилович Калугин. Можно просто дядя Олег, помощник Михаила Сергеевича Горбачева, сына Марии Пантелеймоновны. – Он присел на корточки и оказался глазами на уровне глаз хитрого шмакодявки, что стоял с зажатым под мышкой половиком. – Давай помогу донести. Куда?

Если бы будущий махинатор знал, что такое оргазм, он тут же понял бы, что уже испытал его дважды за последние несколько минут. Сначала, когда увидел портрет большого начальника с кляксой на лбу и оказалось, что он сын баб-Маши. И второй раз, когда помощник человека с кляксой испугался всего лишь упоминания имени дяди Миши.

– Дяденька, я сам, – ответил шкет.

– Ну что – тогда давай пять! – Олег Данилович, ласково улыбаясь, протянул потную пятерню. – Давай дружить и забудем, что я тебе ухо открутил. Думал: ты вор.

Не дожидаясь, он взял маленькую сиротскую ладонь в свою и крепко сжал. Даже муха, что билась о стекло, перестала противно жужжать. Казалось, она ждет ответ будущего монстра, поняв, что присутствует при рождении главной фантасмагории двадцатого и двадцать первого века.

– Давайте дружить, Олег Данилович, – пропищал Андрей и опустил глаза.

Вдруг Калугин резко встал и вытянул руки по швам.

– Шо это, Олег? Ты чего к ребенку пристал? Когда Михаил приедет?

В дверях стояла Мария Пантелеймоновна. Сирота не стал ждать ответа и проскользнул мимо взмокшего Калугина на двор.

Вечером того счастливого дня он не мог заснуть. Приемная бабка застелила скрипучую раскладушку на дворе, но он все смотрел на дорогу и ждал.

Когда на фоне усыпанного яркими звездами неба над раскладушкой начали бесшумно сновать летучие мыши, к соседской хате подъехала белая «Волга». Она въехала в открытые ворота и остановилась в круге света, льющегося из застекленной веранды. Из машины вышел мужчина в такой же, как у Калугина, белой рубахе с короткими рукавами. На крыльцо тотчас выползла Мария Пантелеймоновна, подошла к сыну и обняла своими распухшими руками. Тут же откуда-то из темноты, как черт из коробочки, к машине подскочил Калугин, поздоровался по имени-отчеству с Михаилом Сергеевичем и открыл заднюю дверцу «Волги». Из нее выползла женщина, за ней девочка.

– Раиса, давай хватаем Иру и бегом спать. – Горбачев обнял жену за плечи и повел ее в дом. Девочка молча засеменила за ними. Калугин открыл багажник машины, достал две пузатые сумки и понес в дом. Через пять минут он вышел, сел в «Волгу», и машина укатила.

Андрюша-сирота как-то разом успокоился, натянул простыню до носа и уставился в звездное небо. В детском доме их научили различать созвездия на ночном небосводе. Большая и Малая Медведицы, Полярная звезда и весь Млечный Путь ласково мерцали только ему.

По небу косо пролетела падающая звезда, и он загадал желание. Читал- если это сделать, то мечта обязательно сбудется. Загадал и крепко заснул.

Рано утром Андрей сидел на плетне между хатами двух бабулек. Рядом с ним висел половик Марии Пантелеймоновны, который баба Валя еще вчера замочила в воде, прополоскала несколько раз водой из колодца и повесила сохнуть на забор. По пыльной дороге гнали на выпас десяток коров. Они сонно мычали, громко роняли лепешки и выпускали толстые струи мочи. Внутри соседской веранды раздался скрип двери. Из-под марли, что прикрывала вход на веранду, выбежала кошка. Она села на траву и уставилась на Андрея. Рыжая тварь смотрела как-то хмуро, будто не выспалась.

– Кыс-кыс-кыс, – позвал ее детдомовский босяк, решив, что с горбачевской кошкой на руках он будет смотреться гораздо лучше для бабы Маши, а значит, и для ее сына. Но кошка продолжала сидеть с каменной мордой, пока не отвернула ее в сторону ласточкиного гнезда, что приклеилось под крышей. В него то и дело влетала и вылетала суетливая пташка.

Внутри веранды вновь скрипнула дверь и на двор выбежала девочка. Она подошла к кошке, погладила ее по спинке, и та разом подняла тощий зад выше головы, вытянула трубой хвост и ласково мяукнула. Даже заурчала.

Андрей перемахнул через плетень и встал напротив девочки. На ней было голубое ситцевое платье в горох и коричневые сандалии. Стоя на корточках рядом с кошкой, она посмотрела на Андрея снизу вверх.

– Ты кто? – спросила девочка с любопытством.

– Баб-Вали внук, – почему-то с легкостью соврал Андрей и махнул головой в сторону бабкиного домика. – На каникулы приехал. А ты кто?

– Меня зовут Ира. Я тоже приезжаю к бабушке, с папой и мамой, – ответила она, поднимаясь, и подошла к Андрею.

В детдомах, где он провел свои первые одиннадцать лет, тоже были девочки. Но они постоянно что-то грызли – кто ногти, кто сухари и страшно надоедали дурацкими просьбами и вопросами. Часто дразнились. Ира смотрела на него, босого и с растрепанными волосами совершенно спокойно, даже с интересом.

– А я видел твоего отца на портрете у директора школы. И у Марии Пантелеймоновны. Он кто? – взял быка за рога полный сирота.

– Партийный работник. Мы с мамой редко его видим. Все куда-то ездит по делам. Мама учительница. А твои родители кто? – спросила она, глядя на него все так же спокойно, даже с улыбкой.

– Они на машине убились, когда мне годик был. Живу в детдоме, а летом меня баб-Валя забирает. – Андрей тяжело вздохнул.

Он не знал, как вести себя дальше, но девочка сама продолжила разговор.

– Мы с папой пойдем купаться на речку. Пойдешь с нами?

– Пойду, – ответил он.

На веранде послышались голоса. На двор вышел Михаил Сергеевич с женой Раисой. Он был в майке, мятых белых брюках. На его жене – легкое светлое платье.

– Это Андрей, – сказала Ира отцу с матерью, – он детдомовец и летом живет у бабы Вали.

– Комсомолец? – спросил Горбачев, подходя к сироте. Он положил тяжелые, конопатые, заросшие рыжеватыми волосами руки ему на плечи, ласково улыбнулся.

– Пионер, – ответил Андрей и отдал рукой салют.

– И это правильно. – Михаил Сергеевич автоматически произнес свою коронную фразу и расслабленно посмотрел вокруг. – Потом в комсомол, в партию. Человеком станешь. Поможем. Главное – определиться, как думаешь строить коммунизм. Где и с кем?

– С вами буду строить коммунизм, Михаил Сергеевич! Я уже решил, когда увидел ваш портрет на стене у директора в детдоме, – выпалил Андрюша и вновь вскинул руку в пионерском салюте.

Но Горбачев больше не проявлял к нему интерес. Он давно не был дома у матери. Ему хотелось побыть на дворе, где прошло детство, залезть в сарай, осмотреть старый велосипед и кучу барахла, которая осталась от него здесь, в родительском доме. Учуяв шкурой его настроение, шкет заволновался – не знал, что еще сделать, чтобы вновь привлечь внимание человека с портрета. Он часто засопел носом и опустил голову вниз. Наглая кошка уже сидела рядом с мятой штаниной Горбачева и вновь сверлила его зелеными глазами, как ничтожную серую мышь. Молчание прервала Раиса Максимовна.

– Про тебя, Андрюшенька, нам Мария Пантелеймонов-на все рассказала. Жалко твоих и маму, и папу. Вот вырастешь – Михаил Сергеевич тебе в институт поможет поступить, инженером станешь. – Улыбаясь, она погладила его по голове, как недавно Олег Калугин.

– Папа, – раздался наконец и голос Иры, – ты обещал пойти на речку. – Девочка взяла отца за руку.

– Сейчас приедет Олег и поедем. Подожди. – Горбачев отшвырнул ногой кошку, как будто не видел ее и сделал случайно. Что-то замычав под нос, пошел к плетню, за которым только что брели коровы.

На крыльце дома показалась Мария Пантелеймоновна с фотоаппаратом в руках. Она громко скомандовала:

– А ну, встаньте все у забора – я вас сфотографирую.

Горбачев с любовью посмотрел на мать, жестом показал сначала жене, а потом и дочери подойти к нему. Фотоаппарат «ФЭД» он подарил матери год назад, но не думал, что она когда-то научится им снимать. Уж очень хотелось показать ей, что он может дарить и дорогие редкие подарки, а не только шелковые платочки, что привозил ей из Москвы, когда учился в МГУ. Мария Пантелеймоновн, и в самом деле обучилась снимать в фотокружке сельского дома пионеров.

Горбачев с женой встали у забора, обнявшись за плечи. Ира – чуть спереди между ними.

– Андрюша, иди к нам, – вдруг позвала Раиса Максимовна «бабвалиного» внучка. Он все стоял в стороне у плетня, рядом с сохнущим половиком.

Женщина в светлом платье ласково улыбнулась, подошла к застывшему пацану и подтолкнула его в сторону мужа с Ириной.

– И это правильно! – вновь пробормотал будущий генсек ЦК КПСС, не смея перечить жене. Хотя было заметно – присутствие в семейном кадре детдомовского пионера восторга у него не вызывало.

Андрей присел на корточки рядом со стоящей Ириной, Горбачев с женой, вновь обнявшись за плечи, улыбались им в спину. Все посмотрели в объектив нацеленного на них фотоаппарата.

– Снимаю! – произнесла Мария Пантелеймоновна, скорректировала фокус на лице сына и мягко, как учили в фото кружке, нажала на спуск.

Если бы Горбачев и Раиса Максимовна знали, чем обернется в их жизни этот снимок, они не приехали бы в Привольное никогда. Увы, подстерегавший главного ставропольского коммуниста сатана в то прекрасное утро победил и разразился дьявольским смехом где-то в преисподней. У Горбачева кольнуло сердце: «Ну вот, – подумал коммунист, – проболтали всю ночь с Раисой и опять не выспались». Он стер со лба выступившую испарину. Тем временем его мать аккуратно вложила фотоаппарат в кожаный кофр, застегнула кнопку и понесла «ФЭД» в хату.

Андрей повернулся к Ирине и прошептал ей в ухо:

– Пойдем на речку купаться, тут недалеко.

– Отец не пустит, – ответила она, хотя было понятно, что ей это понравилось.

Река, на которую собрались Горбачевы, петляла недалеко от села Привольное и называлась Егорлык. Как все степные реки, что текли с юга на север, один ее берег местами был довольно крут, противоположный – низкий, заросший камышом. Кроме зеленых зарослей, на реке было много песчаных пляжей с горячим песком, сквозь который пробивались седые лопухи белокопытника. Андрей почти каждый день, что жил у бабки Валентины, бегал туда, как и все, кто не работал в поле и на фермах.

С каждой минутой становилось все жарче. Воспитанному в жестоких детдомовских порядках сироте давно хотелось удрать к воде. Сдерживало одно – сегодня это лучше сделать с семьей большого начальника. Он представил себе, как выпросит у баб Маши их «семейную фотографию» и покажет директору детдома.

– Михаил Сергеевич, тетя Рая, – набравшись смелости, шкет обратился к Ириным родителям, – можно мы с Ирой пойдем на речку? Здесь совсем недалеко.

Горбачевых еще можно было считать молодой парой, им жутко хотелось оставаться наедине. Первый ребенок – сын, зачатый в Москве, – умер, не родившись во время их учебы в МГУ. Но это не стало трагедией, наоборот. Ирина родилась вполне здоровой и красивой девочкой после переезда Горбачевых в сухой и теплый ставропольский климат. Мало того, они радовались каждой возможности уединиться – отчаянно хотелось увеличить семью. Но счастливых моментов становилось все меньше – молодого секретаря Ставропольского краевого комитета КПСС кто-то явно тянул наверх, он был в постоянных разъездах.

Горбачев ощутил легкое волнение, посмотрел на улыбающееся лицо жены, затем на дорогу в сторону реки. Не было никого – ни машин, ни людей. Да и каких машин? Здесь только коров и лошадей гоняли по утрам на водопой.

– Ира, обещай, шо не полезешь в воду без нас, – повернулся он к дочери.

– Только по колено и обрызгаться! – добавила Раиса Максимовна, игриво стрельнув глазами в сторону мужа.

– Хорошо, папуля! Хорошо, мамуля! – Ира подхватила Андрея за ладонь, они выскочили на поросшую спорышом, вытоптанную тропу с коровьими лепешками. Затем не оглядываясь побежали, как будто боялись, что те передумают. Но бывшие московские студенты не собирались глядеть им вслед. Они двинули в другую сторону – к старой бане в дальнем углу сада, что построил ушедший недавно отец Михаила Горбачева.

Когда дверь в баню захлопнулась с противным скрипом, к хате Марии Горбачевой подъехала вчерашняя светлая «Волга», что увезла Олега Калугина обратно в Ставрополь. Он вышел из нее, прошел через калитку и забежал на веранду, где лоб в лоб столкнулся с матерью Михаила Горбачева.

– Доброе утро, Мария Пантелеймоновна! – За несколько месяцев, что был прикреплен к Горбачеву по линии КГБ, он так и не понял, как лучше обращаться к этой сельской женщине. Ленинградская родословная, корни в руководстве НКВД по линии отца и матери, прекрасное высшее образование. Плюс две школы КГБ, плюс стажировка в США и работа в Нью-Йорке журналистом под прикрытием – тут «гэкать», как ни старайся, не получалось. А нужно казаться ей своим в доску. – Михаил Сергеевич велел прибыть утром. Еще спят? – спросил Калугин ее и улыбнулся так, как мог позволить себе советский аристократ продавщице семечек на рынке.

Мать будущего генсека, ясное дело, знала, куда спрятался сын с женой, даже догадывалась зачем. Поэтому решила взять инициативу на себя и слегка приврать.

– Здорово живешь, Олег Данилович! Еще спят, а вас просили пойти к реке – посмотреть за детьми. Ирина и Андрей-сирота с полчаса как пошли туда. Михаил Сергеевич с Раисой Максимовной придут туда сами. Вот сумку возьмите с пирогами и молоком – там и поснедаете!

Мария Пантелеймоновна вручила ему плетеную сумку и почти вытолкала к дороге, указав направление.

– Прямо по тропе к ивняку, – напутствовала она агента и вернулась на веранду наблюдать за баней. Ужас как было интересно!

Между тем майору Олегу Калугину в это утро было тяжело. Голова налилась свинцом, страшно хотелось есть и пить. Но главное – хотелось спать. Дело в том, что, увидев вчера вечером нагловатую рожу соседского сироты, он почувствовал неладное. Что-то заставило его проверить щенка, хотя тот и выглядел конченым заморышем – тощим, с бегающими глазками. Мало того, минувшим вечером охранник Горбачева ощутил нервную приподнятость, даже предчувствие того, что босой щенок может довести до цугундера не только его, но и чертову тучу очень важных людей. А профессиональную интуицию Калугина отметили не только в школе КГБ.

Олег Калугин был не простой, а двойной агент – КГБ СССР и ЦРУ США, завербованный в конце 50-х во время его стажировки в Колумбийском университете Нью-Йорка. В Советском Союзе его ждала блестящая карьера во внешней разведке после того, как ЦРУ подставило ему бывшего русского во время стажировки в Нью-Йорке. Калугин якобы завербовал и выведал у него секреты твердотопливных двигателей для баллистических ракет.

Но американцам бывший «студент» был нужен для внедрения в самые верхи КГБ. И уже будучи на службе во внешней разведке, работая под прикрытием корреспондента нью-йоркской редакции московского радио, он написал рапорт о переводе домой. На Лубянке его рапорт вызвал понятное раздражение. В наказание его послали в Ставропольский край «пасти молодого талантливого» партийного руководителя, куратором которого был лично Андропов. Он и толкал его наверх.

Калугина об этом, естественно, предупредили. Он быстро смекнул, что, понравившись Михаилу Сергеевичу, можно сделать прекрасную карьеру. Главное – «ловить мышей», даже таких, как этот нахальный сирота.

Поэтому минувшим вечером Олег приказал водителю «Волги» вести его не домой, а в Управление КГБ по Ставропольскому краю, где располагался и архив, и его кабинет. Когда машина подъехала к зданию на улице Ленина, было уже темно. Калугин коротко и жестко бросил водителю:

– Заправь машину и жди меня на этом самом месте. Можешь спать. Рано утром едем обратно.

Он захлопнул дверь, вбежал по ступеням к входной двери и вошел в темный вестибюль. Дежурный, как положено, был на месте. Лейтенант с голубыми погонами отдал Калугину честь, когда тот предъявил удостоверение.

– Срочно ко мне начальника архива полковника Цивилева. Полчаса максимум. Скажите: Калугин вызывает. Срочно.

Дежурный немедленно начал крутить диск телефона и после нескольких секунд ожидания коротко проговорил в трубку:

– Товарищ полковник, вас срочно просит прибыть в его кабинет майор Калугин. – Выслушав ответ, он положил трубку телефона и доложил:

– Товарищ полковник сказал, что выезжает немедленно.

В управлении все прекрасно знали, что за птица этот майор Калугин. Знали о том, что его прислали из Москвы ненадолго и скоро он улетит обратно.

Поэтому через двадцать минут в кабинет Калугина, где он развалился на диване – болела спина от тряски по плохой дороге, – торопливо вошел полковник Цивилев.

– Что случилось, товарищ майор? – спросил он без всякого раздражения в голосе, даже слегка вытянувшись по струнке.

Калугин быстро встал с дивана, протянул полковнику руку.

– Вы уж простите, Сергей Иванович, но дело не терпит отлагательств. Я получил сведения, что охраняемый мной объект стал целью готовящегося проникновения в его семью группой лиц. Действуют через сироту, детдомовца Разина Андрея Александровича, 1963 года рождения. Нужно срочно поднять все, что у нас есть на этого Разина. Кто, откуда, кто родители, как оказался в детдоме, кто инициировал его появление в Привольном, да еще по соседству с матерью охраняемого объекта.

– Придется подождать, Олег Данилович, – ответил Цивилев. – Думаю, понадобится минут двадцать. Документы, если таковые в управлении есть, доставлю в ваш кабинет.

– Спасибо, Сергей Иванович, с меня бутылка. Чтоб все по Уставу, – пошутил он вслед Цивилеву. В ящике стола оказалась бутылка «Боржоми». Калугин сковырнул пробку об угол стола и залпом выпил теплую содовую, как он привык называть минералку, работая в Нью-Йорке. В кабинете никого не было, он громко рыгнул, сам удивившись столь неподобающему для джентльмена поведению. «А если бы услышала Жаклин Кеннеди?» – вдруг подумал он и расхохотался. Он видел эту даму не раз и всякий раз поражался ее природному благородству, что, впрочем, не сделало ее счастливой. Наоборот.

Наконец за дверью, в ночном и пустынном коридоре, послышался звук торопливых шагов. В кабинет вошел Цивилев. Он держал в руках обычную светло-коричневую папку с тесемками, на которой темнели буквы «Дело №» и ниже аккуратно синими чернилами «Разина Андрея Александровича, 1963 года».

– Удивительно, товарищ майор, но на этого несовершеннолетнего гражданина действительно заведено дело. С пометкой «Для обязательного учета при приеме на работу в государственные и правоохранительные органы».

– Это всё? – спросил Калугин и вновь рыгнул, уже тише – не смог сдержаться. Он почувствовал перед полковником даже большую неловкость, чем если бы рядом действительно оказалась жена убитого американского президента. Чтобы скрыть ее, вновь жестко произнес: – Спасибо, товарищ полковник, вы свободны, до завтра.

– Всегда готов помочь, – ответил Цивилев, крепко пожал протянутую Калугиным руку и вышел из кабинета. Майор подошел к столу, отодвинул протертый стул, сел и положил перед собой папку. «Ну что, мазурик, попался!» – пробормотал он и вдруг вспомнил Остапа Бендера из «Золотого теленка». Как тот танцевал с такой же папкой, набитой уймой компромата на тайного миллионера Корейко. От щенка миллионами не пахло. Пахло серой.

Придерживая одной рукой папку, он потянул за тесемку. Внутри оказалась пара десятков листов с напечатанными на машинке текстами и несколько фотографий. Речь поначалу шла совсем не о сироте, прилипшем к Горбачеву. Первые несколько листов были заполнены следователями НКВД сразу после окончания войны – в 1945 году. Речь шла о некоей гражданке Барсуковой, проживавшей на оккупированной немцами территории Крыма в Симферополе. Эта самая Барсукова прославилась среди местного населения тем, что в нее влюбился немецкий офицер вермахта. И не просто влюбился, а написал рапорт на имя Гитлера, чтобы ему разрешили жениться на этой русской.

Внимание следователей НКВД к этой истории привлекло то, что разрешение от Гитлера было получено, и Барсукова сыграла свадьбу в 1943 году в Симферополе с неким лейтенантом вермахта Алоизием Трумпом. В январе 1944 года, перед срочной эвакуацией немцев из Крыма, Екатерина Барсукова, ставшая Екатериной Трумп, родила дочь. Назвала ее по-русски Валентиной. Но Алоизий Трумп дочь не увидел – был убит еще в конце 1943 года. А Екатерина Трумп была арестована органами НКВД сразу после освобождения Симферополя в апреле 1944 года.

Будучи сыном офицера НКВД, Олег Калугин знал, что таких дел следователи вели много – практически во всех освобожденных от немцев городах. И «дело Барсуковой-Трумп» так и прошло бы незамеченным среди сотен подобных, если бы один из тех, кто его вел, не заинтересовался личностью самого Алоизия Трумпа.

Уже в 1947 году, когда Барсукова-Трумп отбывала срок под Воркутой, а ее трехлетняя дочь жила у бабушки в Симферополе, в Берлин был отправлен запрос на Алоизия. В «деле» имелись копия запроса и ответ из Берлина. Следователям крупно повезло – архивы вермахта и личные дела офицеров оказались в нашей зоне оккупации.

На первый взгляд и здесь не было ничего особенного. Трумп Алоизий оказался сыном Фрица Трумпа, умершего в Берлине своей смертью в 1930 году. Его сын Алоизий родился там же в 1914 году. И вот ведь какие были дотошные следователи – нарыли сведения, что у Фрица Трумпа был родной брат Фридрих, эмигрировавший в США еще в 1886 году.

Следующие листы папки уже не были пожелтевшими, напечатанными 25 лет назад. Свежая белая бумага была использована уже следователями КГБ, которые работали в структурах внешней разведки. Они вычислили, что у эмигрировавшего в США Фридриха Трумпа в 1905 году родился сын, фамилия которого на английском языке произносилась как Трамп, Фред Трамп. А в 1946 году у него и его жены Мэри родился сын – Дональд Трамп. По донесениям агентов внешней разведки этот самый Дональд Трамп был кадетом Нью-Йоркской военной академии, впоследствии стал свехуспенгным бизнесменом, который вращался в самых влиятельных кругах американской финансовой и политической элиты.

Калугин всматривался в фотографии Екатерины Барсуковой-Трумп, Алоизия и мордатого парня в военной форме – уже американца Трампа. Его все больше занимала мысль, что он стоит на пороге чего-то грандиозного. Что оказался в эпицентре вызревающей уже почти тридцать лет интриги. Но он прервал эти размышления, от которых пересохло в горле, и продолжил изучать машинописные листы. Их оставалось всего два.

Один – о судьбе Валентины Барсуковой-Трумп. Ее мать Екатерина умерла в 1952 году в колонии, где отбывала двадцатипятилетний срок. Но Валю вырастила бабушка, даже смогла дать ей музыкальное образование, и та стала оперной певицей в Зимнем театре г. Сочи. В 1962 году Валентина познакомилась с армейским офицером, приехавшим из Минска в отпуск. Далее бурный роман, свадьба и рождение сына Андрея в 1963-м. И еще дальше трагическая гибель родителей в автомобильной катастрофе, когда мальчику был всего год.

На лбу Калугина выступила испарина. Он принялся тереть рукой сначала лоб, потом и все лицо. Встал со стула, подошел к окну. Кромешная тьма на улице Ленина помогла отдохнуть глазам и сосредоточиться. Он боялся не то что вслух, даже мысленно обозначить цепочку, что замаячила перед ним. Лишь позволил признаться самому себе, что сможет крутить яйца нынешним и будущим начальникам как в КГБ, так и в ЦРУ.

– Итак, – прошептал он, опершись лбом о стекло, – имеется мальчик-сирота Андрюша, который на самом деле никакой не Разин, а самый настоящий Трумп. Он про это не знает. Есть американский капиталист, судя по донесениям СВР, наглый и далеко идущий. Имя его – Трамп. При этом наш доморощенный Трумп-Разин не менее наглый и уже приклеился к будущему члену Политбюро ЦК КПСС, а может, и вообще генеральному секретарю.

Калугин шептал все это под нос, на стекле в такт словам вибрировало маленькое пятно пара от его дыхания. Оно мгновенно испарялось, как и положено самой секретной тайнописи. Только жирное пятно от его потного лба никуда не делось, но Калугин этого уже не заметил. Он вернулся к столу.

«Это ж надо, – подумал он, разглядывая фотографию Валентины в страстном желании найти сходство с заморышем из Привольного. – У американского капиталиста в наших камышах оказался родственник. И еще неизвестно – кто из них хитрожопей?» – И уже вслух, уверенно произнес: – Самый хитрожопый из нас троих я!

Калугин посмотрел на часы. Было 4 утра. До Привольного ехать часа три. Он встал, аккуратно сложил все листы обратно в папку, подошел к двери, выключил свет и вышел в коридор. Ковровых дорожек, как на этажах Лубянки, здесь не было. Но Олег Данилович, майор КГБ СССР и секретный агент ЦРУ США, шагал широко, демонстративно топая ногами, чтобы разбудить дежурного, если тот спал. Ему вовсе не хотелось ставить дежурного в положение обгадившегося кота. Жизнь казалась ему прекрасной, он чувствовал себя счастливчиком, схватившим бога за бороду.

Как только дверь в баню с противным скрипом захлопнулась, партийного секретаря с его женой-красавицей накрыла кромешная тьма. Запах пересушенного дерева, прихваченного когда-то банным жаром, но давно остывшего, тотчас проник в их легкие. Раиса закашляла.

Михаил Сергеевич нащупал в темноте плечи жены. Мощно, с нетерпением притянул и прижал ее к себе. В тисках рук здорового мужика дыхание жены почти остановилось, кашель сразу прекратился. Они стояли словно в раздумье. Так близко к романтической развязке они не были давно. Оба ждали какого-то импульса, чтобы предаться страсти роковой, как это часто бывало совсем недавно, особенно в московском общежитии, когда соседи по комнате куда-то уходили. Тишину нарушила разбуженная хлопнувшей дверью муха. Она прерывисто и нагло жужжала, перелетая в темноте с места на место, шлепалась о невидимую стену, падала вниз и вновь летала, уже с другой стороны. Извне хлопнула дверь «Волги», послышались короткий и неразборчивый разговор матери с Олегом и звук мотора отъезжающего автомобиля. Их вновь накрыла тишина.

Раиса с осторожностью, даже брезгливостью относилась к летающим насекомым. Муха и отъезжающий автомобиль на какое-то время отвлекли ее внимание. Ставшие было напряженными мышцы спины и ног расслабились. Она отвернула голову от лица мужа, и Горбачев занервничал – мерзкая навозная тварь могла испортить им не только сегодняшний день, но и завтрашний, и через месяц, год, всю жизнь. Не разжимая рук, он ткнул ногой пустоту и уперся ботинком в лавку, которую заметил посреди предбанника в тот короткий миг, когда дверь в баню еще не захлопнулась за ними. Он приподнял жену и сделал шаг в сторону лавки. Но кромешная тьма предбанника, которую они не захотели нарушать, включив лампочку, сыграла с ними злую шутку. Не успел он двинуться к лавке, ставшей в эти секунды центром их общей Вселенной, как удар головой о потолочную перекладину сначала Раисы и спустя мгновение Михаила Сергеевич, заставил их громко вскрикнуть от неожиданности, присесть и засмеяться.

В это время Мария Пантелеймоновна стояла уже возле банной двери и внимательно слушала звуки изнутри. Когда послышались два глухих удара и Раиса ойкнула, а затем оба с придыханием рассмеялись, она перекрестилась, произнесла «слава богу» и отправилась на кухню. Слушать то, что будет твориться в бане, она совсем не хотела. Только мысленно пожелала семейного счастья своему сыну.

– Ой, Райка, у меня искры из глаз! – проговорил Михаил Сергеевич, давясь от смеха и поглаживая набухавшую на лбу шишку.

– Ты грохнулся мне на ногу, чертяка! – ответила Раиса Максимовна и попыталась вытянуть ногу из-под мужниного зада.

Они оба как-то перевернулись в темноте, расцвеченной лишь искрами из глаз, и сила всемирного тяготения потянула их к земле. Вернее, к деревянному полу предбанника. Оба поняли, что любой иной выход из дурацкой ситуации обернулся бы взаимным разочарованием. Не сговариваясь, они прижались друг к другу и уже не замечали ни жужжания мухи, ни густого запаха перегноя и дождевых червей, что шел от земли сквозь щели в полу.

Тем временем в километре от бабушкиного дома Ирочка Горбачева и тощий шкет с никому пока не известной фамилией Разин-Трумп сидели на песке около реки. Детские купальники для девочек в период развитого социализма были еще неведомы. Поэтому оба были в трусах. Андрей только что вылез из воды, лежал на животе и подгребал себе под подбородок горячий песок. Ирина сидела рядом. Как и обещала родителям, она зашла в воду по колено и брызгала пригоршнями в стайки мальков, что сновали в прозрачной воде у ее ног.

– Давай купаться, – в который раз предложил мальчик дочери руководителя краевого комитета партии. Ему становилось скучно. К тому же Ирина сидела на песке, закрыв глаза, и молчала.

– Я же маме обещала дождаться ее и папу, – ответила она, но было видно, что сидеть на солнцепеке и ей невмоготу. Шкет же, как будто в нем заговорила упрямая немецкая кровь, настаивал на своем.

– Мы совсем недолго. Давай хоть на лодке поплаваем. – И он кивнул головой в сторону. На мелководье возле берега стояла плоскодонка, привязанная веревкой к вбитому в землю колу.

– Чья она? – спросила девочка, и было понятно, что предложение ее заинтересовало.

– Лодка совхозная, общая. Переплывать на тот берег. Туда и обратно. Если кто придет – отдадим. Но плавают на ней только утром и вечером. Сейчас никого нет.

Отвечать нахальному мальчику сразу Ире не хотелось. Она пожалела, что пошла с ним на реку, но дома было еще скучнее. Как ругаются друг с другом и придираются к ее словам мать и отец, она наслушалась достаточно. Но не сидеть же истуканом у воды и сгорать на солнце?

Она тряхнула плечами. Пошевелила пальцами ног в песке, взяла ракушку-перловицу, что притащил из воды Андрей, и швырнула в реку. Несколько рыбешек брызнули в стороны. На долю секунды в кругах на воде сверкнула черная точка.

– Весла-то в лодке есть? – Ира была на несколько лет старше беспризорника и весело скомандовала: – Так иди толкай в воду!

– Есть, товарищ командир! – писклявым голосом ответил шкет, вскакивая на ноги и отряхивая песок с живота и трусов.

Он побежал к лодке, отвязал веревку от кола и повернулся в стороны девочки. Тоска улетучилась. Ира подошла к воде, картинно протянула мальчику руку, чтобы он помог ей залезть в лодку. А сирота уже чувствовал себя на седьмом небе. Благородно, по-детдомовски, повернулся к ней спиной, пригнулся и предложил перенести в лодку на карачках.

– Дурила какой! – ответила девочка смеясь, подошла к стоявшей на прибрежной мели лодке, села на борт и перекинула ноги на дно плоскодонки. Затем поднялась, шагнула и села на корму. Здесь были совсем другие ощущения. Прежде всего запах. Он шел от самой лодки, вернее, от ее бортов. Их конопатили и мазали черным кузбас-лаком каждую весну. Запах довольно резкий, но не вонючий и противный, а даже какой-то веселый. С весны он почти выветрился и сейчас не отвлекал внимания от стеклянной воды, что изредка поблескивала отражениями солнечных лучей. Берег застыл горячим песчаным безмолвием. На другом, метрах в тридцати, стеной стояли заросли камыша с узкой расчищенной протокой. Через нее народ попадал на заливные луга, на покосы. В этот час не было никого.

Ирина отвалилась назад, уперлась спиной в корму, руками охватила борта. Нос лодки задрался, Андрей толкнул ее от берега, запрыгнул в лодку и устроился тощим задом на сиденье. Уключины, смазанными солидолом, не скрипели. Греблось тяжело, но терпимо.

– Куда поплывем – направо или налево? – спросил он Ирину. Вопрос был явно лишним, поскольку течение реки остановилось – сток на плотине перед водохранилищем был закрыт.

– Лево руля, – лениво скомандовала Ирина, откинула голову и закрыла глаза. Ее длинные волосы упали в воду. Но она не замечала этого и почти отключилась. Рядом пыхтел мелкий заморыш с присохшим к животу песком, плюхались в воду весла. Высоко в небе нарезала круги большая птица. Другая, уже из камышовых зарослей, как-то бездумно и монотонно издавала крики, похожие на детский плач, или старушечьи причитания «аГа… аГа… аГа…».

Прохладней не стало. Наоборот – голову нещадно напекло. Ира приподнялась и села на корму. Ее мокрые волосы упали на спину и охладили горячие плечи. Девочка привычно скрутила их на затылке, закрыла прохладным мокрым хвостом горевшее от прямого солнца лицо. Когда и мокрые волосы стали горячими, она откинула их кивком головы назад. Затем посмотрела на воду, опустила в нее руку и уже ничто не могло сдержать ее от безумного поступка. Ира хорошо плавала, не боялась воды, поэтому вскочила на корму, подняла руки над головой и ласточкой прыгнула в реку.

Андрей бросил грести и скоро увидел, как Ирина вынырнула около камышей. Она на миг повернулась в его сторону, помахала рукой и поплыла вдоль зарослей. Шкет изо всех сил устремился на лодке за ней. Но треск в камышах и громкий шум крыльев заставили его бросить весла и испуганно повернуться в сторону его новой подружки.

Из камышовых зарослей вырвалась стая огромных цапель. Их спугнула то ли лодка, то ли плывшая рядом со стаей девочка. Птицам, казалось, нет числа. Со зловещим хрипом взлетали они над зарослями одна за другой. Было видно, что Ирина испугалась. Она развернулась в сторону лодки и сделала первый взмах рукой. Но в следующий миг остановилась, лишь ее голова осталась торчать над водой. Испуганный и беспомощный детдомовец увидел вокруг нее десяток черных змеиных голов. Они появились внезапно и словно застыли. Одна «темная кувшинка» показалась из воды рядом с лодкой, и он увидел на змеиной голове два желтых пятна. Это ужи – подумал он и закричал:

– Это ужи – не бойся! – Андрей стремительно сел на деревянную скамейку, схватился за весла и сделал гребок в сторону девочки. Но лодка, как и весла, будто налились свинцом. Цапли исчезли и время остановилось.

Ирина тоже оцепенела. Чертовы птица разбудили не только ужей, но и пару аспидно-черных гадюк. Они медленно струились по воде, приближаясь к девочке. Выпуклые глаза древних тварей сливались с чешуей и с расстояния нескольких метров гипнотизировали дочь Раисы Максимовны – Ирину Горбачеву. Ее глаза остекленели, ноги медленно погружались в вязкое, с переплетением узловатых подводных корней дно. Она громко закричала:

– Мама! – И в этот момент раздался выстрел, затем другой, третий, четвертый… Водяные ужи тут же скрылись под водой, но гадюки, по которым и стрелял подбежавший к берегу Олег Калугин, лишь увеличили скорость и устремились к Ирине.

Тощий детдомовец и его будущий куратор от спецслужб Калугин бросились в воду. Но было поздно. Одна из змей уже подплыла в Ирине, вывернула почти наизнанку пасть с двумя ядовитыми клыками и вонзила их в плечо. Перед второй вынырнул трясущийся от страха сирота, и она впилась клыками уже в его плечо. Через мгновение между детьми оказался Калугин. Он тут же изловчился отстрелить голову сначала одной гадине, потом второй и потащил обмягшие детские тела к берегу.

Он вынес их на берег. Обоих уже свели судороги. Калугин принялся отчаянно высасывать яд из двух багровых ранок на плече Иры. Про шкета он поначалу даже забыл, но память вернула его к реальности, и он начал высасывать яд и у потерявшего сознание очень важного мальца.

В это время к песчаному берегу прибежал водитель «Волги». Калугин оставил его в паре сотен метров от реки, чтобы тот ждал указаний и отдыхал. Его-то и разбудили выстрелы. Через несколько минут они оба делали детям искусственное дыхание. Но Андрей и Ира так и остались в бессознательном состоянии. Вскоре к ним присоединился сам Калугин. Яд каким-то образом попал и в его кровь.

Они лежали на песке с открытыми глазами, их сердца остановились, зрачки глаз почернели. Как бывает с людьми в минуты клинической смерти. Их астральные тела вышли из телесных оболочек, зависли в нескольких метрах над собственными трупами, с интересом наблюдали за происходящим. Поначалу водитель сел на песок, схватился за голову, но быстро вскочил и побежал за машиной. Подогнал ее к берегу, втащил сначала Калугина на место рядом с водителем, затем осторожно положил детей не заднее сиденье.