Продавец кондитерки – 3

Глава 3

В окончательном варианте этой главы не будет.

Смут в русской истории было множество, поэтому нужно сразу уточнить определения. Смута с большой буквы — это период, в огромной степени определяющий дальнейшее историческое развитие. Такая Смута охватывает практически всю территорию страны, затрагивает все социальные слои, сословия, народности, все стороны жизни. Выражается Смута в разрушении властной вертикали, в двоевластии (или многовластии), в сепаратизме, в гражданской войне — войне братоубийственной, тотальной. Разумеется, такова Смута начала XVII века, такова Смута начала XX века (то есть русская революция), и такова, с некоторыми существенными оговорками, Смута конца века, Смута, свидетелями и участниками которой мы являемся.

В то же время были в нашей истории социальные движения, достаточно громкие, которые не дотягивают до Смуты с большой буквы. Это, например, «замятня» между потомками Дмитрия Донского в момент становления Московского государства во второй четверти XV века, бунты Степана Разина, Кондратия Булавина. Это в некотором смысле — вооруженные выступления декабристов, это атаки на правительство революционеров-народовольцев в 70−80-е годы XIX века. Да, они затронули многих людей, они очень сильно повлияли на социальное и культурное развитие, но все-таки в них не было той глобальности, что в больших Смутах.

Отдельно я бы выделил пугачевский бунт. Он чуть было не перерос в Смуту с большой буквы, в нем можно выделить основные признаки большой Смуты — и двоевластие, и феномен самозванчества, и участие разных сословий и народностей, и гражданскую войну, но все же масштаб событий, прежде всего в географическом смысле, был достаточно локальным. На всю Россию пугачевщина не выплеснулась. Это была такая «прото-Смута».

Теперь то, что касается нашей нынешней Смуты. Может быть, ее все-таки стоит писать со строчной буквы — поскольку настоящей гражданской войны у нас, к счастью, не случилось. Были войны в национальных окраинах, было двухдневное противостояние и бряцание оружием (с минимальным, к счастью, количеством жертв) в августе 1991 года, была малая гражданская война в Москве в октябре 1993 года, были две войны в Чечне, которые в некотором роде тоже можно назвать гражданскими… террористические акты опять же. Но все-таки это совсем не то же самое, что Гражданская война образца 1918—1922 годов, американская Гражданская война 1861—1865 годов, Гражданская война в Испании 1936—1939 годов или недавняя гражданская война в бывшей Югославии. С другой стороны, распад СССР — это, несомненно, геополитическая катастрофа, по масштабам последствий вполне сравнимая с классической гражданской войной.

Что касается такого признака Смуты, как распад вертикали власти, то в конце XX века его не произошло — скорее произошла ее трансформация, мимикрия. Но полного распада не было.

И все-таки, если посмотреть не на внешние признаки, а на состояние умов, на ситуацию в обществе, наше время нельзя не назвать Смутным.

Поэтому скажу так: Смуты в нашей истории периодически случаются, но они в чем-то схожи друг с другом, а в чем-то различаются. Полного совпадения матрицы нет.

В чем же все-таки причины наших Смут? Понятно, что всякая Смута — это кризис. Но кризис чего? Политической системы или духовного состояния народа?

— Одно с другим чаще всего настолько взаимосвязано, что очень трудно вычленить один какой-то фактор, абстрагируясь от другого. Давайте посмотрим на первую русскую Смуту. У ее духовных и политических причин были общие предпосылки. Это, прежде всего, опричное разорение во время правления Ивана Грозного. Кстати, опричнину тоже можно трактовать как смуту, но со строчной буквы. Разорялись целые области, целые города предавались зачисткам — как, например, Тверь и Новгород. Казнен был митрополит Филипп, казнены были и многие священники, монахи. Естественно, это разорение впечаталось в память русским людям, подорвало их доверие к царской власти как таковой, снизило масштаб ее сакральности.

Вообще, давайте посмотрим, что лежит в основе двух катастроф в русской истории, двух Смут — XVII и XX веков. В первом случае — это загадочная гибель царевича Димитрия, после которой пресекается род Рюриковичей. Люди отказываются верить в то, что эта смерть случайна, но легко готовы поверить, что царевич выжил, спасся. Пока жив Феодор Иоаннович, последний Рюрикович, пока жив умный и жесткий политик Борис Годунов, они еще сохраняют если не уважение, то хотя бы страх по отношению к власти. Но со смертью Бориса Годунова все распадается, власть для них полностью утрачивает легитимность.

Не менее трагично то, что произошло 9 января 1905 года, когда цепь трагических случайностей (которую одни считают провокацией революционеров, другие — наоборот, провокацией каких-то «ястребов» из правительственного лагеря, а скорее всего совпадение этих намерений и крайне неумелые действия конкретных воинских начальников) поставила перед русским обществом вопрос о необходимости монархии как таковой. Лично для государя Николая Второго и его семьи это закончилось расстрелом, а для всей страны — помимо всем известных бедствий — утратой властью легитимности, и эта проблема легитимности не решена до сих пор.

Что касается сферы сакральной (в нашем случае — Церкви), то в этот период тоже происходит очень опасный процесс. Во времена первой Смуты люди еще не утратили веру в Бога, но сплошь и рядом нарушали прекрасно им известные заповеди Божии. Кроме того, подвергалась ударам церковная иерархия — в то время это выражалось в одновременном существовании двух патриархов, каждый из которых ставил своих людей на епархии, в монастыри и на приходы. В итоге событий, начавшихся в 1917 году, дело обстояло еще хуже: под вопрос было поставлено само существование Церкви, хотя и без раскола тоже не обошлось — я имею в виду обновленцев.

То есть в основе Смуты — частичная или полная утрата веры, и одновременно — полная утрата доверия к власти, утрата веры в ее легитимность, в ее право управлять. Это момент, когда люди начинают кричать: «А царь-то ненастоящий!», как в фильме «Иван Васильевич меняет профессию». Но в отличие от фильма ситуация эта не комическая, а трагическая, чреватая колоссальными бедами, реками крови.

Лжедмитрий Первый свел с престола первого русского патриарха, Иова, которого отправили на обычной телеге в ссылку на его родину, в город Старицу, в Свято-Успенский монастырь. Лжедмитрий быстро нашел ему замену — архиепископа Игнатия, рязанского владыку, согласившегося принять участие в авантюре (грека по происхождению, приехавшего некогда в Москву в качестве представителя Александрийского патриарха при восшествии на престол царя Феодора). Разумеется, все это было с канонической точки зрения незаконно. Патриарх Иов не был низложен и лишен сана — такое решение мог принять только церковный Собор, но такого Собора не было. Зато был утвердивший Игнатия архиерейский собор, созванный Лжедмитрием. Но по тогдашним законам избранного Собором патриарха должна была утвердить Боярская дума, чего не произошло. Дважды ездивший в Старицу за благословением к опальному Предстоятелю Игнатий получил от патриарха Иова ответ: «По ватаге и атаман, а по овцам и пастырь».

Затем, после низвержения Лжедмитрия Первого, царь Василий Шуйский (который тоже пришел к власти не совсем легитимным образом) свел с патриаршего престола Игнатия и вызвал из Казани митрополита Гермогена, которого в Москве архиерейский Собор избрал патриархом. Игнатий оказался в монастырской темнице в Чудовом монастыре, где провел все царствование Василия Шуйского, пока в 1611 году ему не пришлось вновь на краткий срок быть возведенным на патриаршество после присяги королевичу Владиславу.

Когда в Тушине водворился и стал осаждать Москву Лжедмитрий Второй, он поставил патриархом Филарета (Романова), отца будущего русского царя Михаила, основателя династии Романовых. Боярин Федор Никитич Романов был пострижен в монахи насильно, во время правления Бориса Годунова, в результате конфликта в верхах между Годуновым и кланом бояр Романовых. Кстати, тогда в Москве тоже произошла малая гражданская война, был самый настоящий бой под стенами Кремля, когда в Зарядье штурмом брали палаты бояр Романовых. Естественно, стрельцы одолели их дворню, после чего Федора постригли в монахи с именем Филарет, а его малолетнего сына Мишу отправили в ссылку. После многих перипетий Филарет оказался в Ростове Великом на митрополичьей кафедре, там его взяли в плен войска Лжедмитрия Второго, доставили в тушинский лагерь. А вот что случилось дальше — непонятно. У историков здесь нет единства. Одни считают, что Филарет добровольно согласился стать альтернативным патриархом, другие полагают, что его заставили силой.

Кстати, стоит привести и обратные примеры. Тверской владыка, архиепископ Феоктист, тоже привезенный в тушинский лагерь, отказался сотрудничать с самозванцем, пытался бежать и был зарублен воровскими казаками. При взятии Коломны «тушинцы» пленили епископа Иосифа, в насмешку над саном привязали к пушке и во­зили с собой в обозе до тех пор, пока случайно пленников этого отряда не удалось отбить.

Дальше начинается совсем грустная история. И патриарх Гермоген, и Филарет назначают своих игуменов по монастырям, и, соответственно, идет не лежащая явно на поверхности, но очень жесткая внутрицерковная борьба. То есть можно сказать, что гражданская война шла и внутри Русской Церкви. В этом ряду находится и мученическая смерть патриарха Гермогена. В итоге все это привело к периоду, называемому в церковной истории «междупатриаршеством». Венчание на царство Михаила Федоровича Романова было совершено 11 июля 1613 г. митрополитом Ефремом Казанским. Ему и принадлежала в это время вся полнота предстоятельской власти. Но в конце этого года митрополит Ефрем скончался, и возглавление Освященного собора перешло в руки недавно поставленного митрополита Крутицкого Ионы. Это продолжалось до возвращения в 1619 году из польского плена родителя царя Михаила.

Совершенно очевидно, что глобальная Смута — это последствие внутренних болезней, внутреннего состояния общества. Приведу такой факт, относящийся к Смуте начала XX века. Американский историк Сергей Павлович Петров, родившийся в семье представителей первой волны эмиграции, сын колчаковского генерала, в свое время обратил мое внимание на такой случай в мемуарах его отца. Отец родился в крестьянской семье, в Псковской губернии. Будучи человеком талантливым, самородком, он смог получить образование, сделал военную карьеру, окончил академию Генштаба. И вот как-то, накануне Первой мировой войны, он приехал в родную деревню и услышал там такую частушку: «Бога нет, царя не надо // Мы урядника убьем, // Подати платить не будем // И в солдаты не пойдем». Понятно, что этот, может быть, и не вполне типичный, факт отражал состояние части умов крестьянского мира. Заметьте, в благополучный, казалось бы, период, после окончания первого пролога к большой Смуте, случившегося в 1905—1907 годах. Причина таких массовых настроений — это отдельная тема, но суть в том, что, когда разлит бензин, достаточно поднести спичку.

Такой спичкой — или, вернее, катализатором процесса — и становится внешнее воздействие. Глупо говорить, что наша революция произошла благодаря исключительно немецким деньгам, авантюристу и финансовому воротиле Парвусу, пломбированному вагону с эмигрантами, пропущенному через территорию воюющей с нами страны… Пóшло считать Ленина немецким агентом. Ну, разве что «агентом влияния». На самом деле Ленину было все равно, у кого одолжиться огоньком… то есть деньгами на революцию. Главное, что, если солдаты устали воевать и начиналось стихийное «братание», если в тылу безбожно воровали и «исчезали» вагоны с продовольствием, если жителей обеих столиц перевели на карточную систему распределения и если в антимонарший заговор оказались вовлечены представители высшего генералитета и даже великие князья, — все было готово к пожару.

Кстати, это касается не только общества, но и Церкви. Конечно, в 1920-е годы «живоцерковники», обновленцы развернулись благодаря поддержке ОГПУ, но подобные тенденции-то возникли еще в середине XIX века. Был, к примеру, такой отец Иоанн Белюстин, в царствование Александра II активно критиковавший синодальные порядки, публиковавшийся и в России, и заграницей. Молва именовала его «русским Лютером». Фактически он стал идейным предтечей будущих обновленцев. И когда возникли подходящие внешние условия, все это вырвалось на поверхность. Относительно недавно в журнале «Вопросы истории» были опубликованы телеграммы многих правящих на тот момент архиереев, выражавших поддержку Временному правительству. А проходившие весной 1917 года епархиальные съезды требовали удаления с кафедр «приверженцев Распутина».

Так что факт внешнего влияния нельзя совсем уж сбрасывать со счетов. Конечно, в каждой из наших Смут были заинтересованы соседи-конкуренты. Это понятно и естественно. У каждого государства существуют свои геополитические интересы, и если его разведка доносит, что сосед дает слабину, то, конечно, ему хочется вмешаться и получить какие-то дивиденды.

Если говорить о Смуте XVII века, то, разумеется, ситуация в Русском государстве вызывала интерес у различных польских кланов, а потом уже и у короля Сигизмунда, хотя поначалу он занимал выжидательную позицию по отношению и к первому Лжедмитрию, и тем более ко второму, в отрядах которого вообще были так называемые рокошане — польские мятежники, участники внутренней смуты в Польско-литовском государстве. Но в общем-то он был не прочь руками этих авантюристов прощупать брешь и вернуть, по крайней мере, считавшийся камнем преткновения пограничный Смоленск. Ватикан также стремился использовать открывшиеся возможности для прозелитизма. Посланный еще к первому самозванцу папский нунций князь Ронгони приветствовал Лжедмитрия I и, как пишет в «Очерках по истории Русской Церкви» А. В. Карташев, посылая ему в подарок крест, четки и латинскую Библию, убеждал исполнить его обеты и обязательства и совершить единение вер, но… «не плошно, а мудро и бережно». Действительно Лжедмитрий Первый держал при себе иезуитов, но имел и православного духовника, архимандрита Владимирского Рождественского монастыря. Однако, скорее всего, искреннего религиозного чувства у него вовсе не было, и его личным секретарем и советником был поляк Бучинский, вольнодумец и крайний протестант.

Поэтому это все же не доминанта. Доминанта — накопившиеся внутрироссийские проблемы и противоречия.

То же касается и распада СССР. Конечно, определенное влияние иностранных спецслужб было, сбрасывать этот фактор со счетов нельзя, но нельзя и увлекаться конспирологией подобно Кургиняну, нельзя считать случившееся делом рук одного лишь внешнего врага. Самые главные причины — внутри нашей страны и внутри нас самих.

Более того, я разделяю мнение, что нельзя излишне концентрироваться на внешнем факторе, потому что это духовно расслабляет человека, снимает с него ответственность за собственные действия в его Смутное время. Ведь если во всем виноват король Сигизмунд — что я, простой горожанин или крестьянин, могу сделать с Сигизмундом? Если во всем виновато ЦРУ — что я, простой советский токарь или инженер, могу поделать с ЦРУ? Ничего. А раз ничего, то с меня и взятки гладки. Значит, я буду жить по принципу «умри ты сегодня, а я завтра», значит, буду делать деньги любой ценой, рвать кусок изо рта соседа. Когда от меня ничего не зависит, единственное, что мне остается, — это позаботиться о себе. Так очень многие смотрят на вещи.

Прежде всего, надо осознать, что наша Смута — это наша общая вина, и надо видеть свою часть вины. Русский крестьянин в 1610 году, конечно, не мог ничего поделать с королем Сигизмундом — но он мог, по крайней мере, не прельститься словами какого-нибудь заезжего казачьего атамана и не пойти в его шайку. Советский инженер и офицер в 1992 году не мог ничего поделать с ЦРУ — но он мог не прельститься идеей обогащения и не ринуться в криминальный бизнес.

А когда такое осознание наступает сразу у многих людей, тогда начинается следующий этап — самоорганизация общества, поначалу горизонтальная. В XVII веке именно это и стало основой преодоления Смуты. Когда людей действительно уже, что называется, достало, когда не было уже никакой реальной вертикали власти — тогда люди стали объединяться. Если говорить современным языком, начало формироваться гражданское общество. Причем все это шло снизу, не по «разнарядке», не по приказу начальства.

Сначала в некоторых не покорившихся землях стали создаваться всесословные городские советы и формироваться ополчения. На следующем этапе, уже применительно к периоду Минина и Пожарского, в дополнение к горизонтали начала выстраиваться и вертикаль власти — в лице Совета Всея Земли в Ярославле. Фактически этот Совет стал неким предпарламентом, он сформировал ту модель власти, которую позднее воплотил в жизнь Земский собор, избравший на царство Михаила Федоровича в январе 1613 года.

Если под этим углом посмотреть на нынешнюю нашу ситуацию, то нужно спокойно и с пониманием относиться к тому общественному подъему, который происходит на наших глазах. Это движение самых разных направлений, вся палитра — от крайних этнонационалистов до крайних леваков. Но «ультрас» на самом деле составляют ничтожное меньшинство. Просто люди начинают осознавать, что по щучьему веленью ничего не получится, что нужно не уповать на чудесное решение всех проблем сверху, что спасение утопающих — дело рук самих утопающих. Возможно, пришло время смены — возрастной, поколенческой. Многие — в том числе властная элита — боятся этого подъема, я же вовсе не боюсь, а отчасти на него и уповаю. Потому что это и есть самоорганизация снизу, выстраивание горизонтали. Подчас в неожиданных формах, причудливых, даже отталкивающих, но это исходит из глубин народной жизни, а не по разнарядке.

Конечно, если самоорганизация общества пойдет вразрез с той модернизацией, которая предлагается верхами, то раскол будет лишь усугубляться. Очень важно соединить оба этих вектора — модернизацию, которую нам пытаются преподнести из Кремля, и общественные движения, зародившиеся снизу. Причем не имитацию таковых движений, а настоящие, хотя бы и протестные. Тут нужно найти баланс, чтобы выстроить и новую политическую систему, и многоукладную экономику, предполагающую здоровую конкуренцию, а не закон джунглей.

Другой, тоже очень важный урок первой русской Смуты, — это безусловные духовные и нравственные авторитеты, это образцы для подражания. В XVII веке таковыми были патриарх Гермоген, архиепископ Феоктист, старец Иринарх, и светские люди — князь Дмитрий Пожарский, юный полководец Скопин-Шуйский и другие. Простому человеку было на кого равняться. Сейчас таких людей нет. Если появятся безусловные нравственные ориентиры, авторитетные для всех — вне зависимости от политических взглядов, социального статуса, национальности, отношения к религии, — то это даст мощный позитивный импульс. Но таких людей невозможно назначить сверху в приказном порядке, невозможно раскрутить с помощью пиар-технологий — они если появляются, то появляются не по воле начальства…

И, наконец, следующий урок, который можно извлечь из событий 400-летней давности: это понимание, что для самоорганизации общества каждому из нас нужно в чем-то поджаться, ограничить как-то свои амбиции, свои претензии, свои аппетиты — ради общего блага. Если угодно, это можно назвать нестяжательской платформой.