Андрей Мартьянов Елена Хаецкая ПРОЕКТ «ГЕРМАНИЯ»

Авторы искренне благодарят С. Б. Буркатовского за идеи, без которых эта история могла бы выглядеть совершенно иначе.

А. Мартьянов, Е. Хаецкая

КРАТКОЕ ПРЕДИСЛОВИЕ


Для чего существует альтернативно-историческая фантастика? Почему люди, интересующиеся историей, даже неплохо в ней ориентирующиеся, начинают читать или даже сочинять такого рода произведения?

Мы с ранних лет слышим расхожую фразу — «История не знает сослагательного наклонения». Свершившийся факт может быть переосмыслен с позиций морали, нравственности, актуальной общественной идеи, но он останется фактом.

Предположим, завтра ученые мужи Сорбонны объявят миру, что Наполеон Бонапарт был на самом деле пламенным гуманистом, либералом и беззаветным строителем нового, ультрадемократического миропорядка. А отсталая крепостническая Россия, этот кровавый жандарм Европы, угрожала его планам.

Весь мир согласится с учеными мужами из Сорбонны. Россию обвинят в бесчисленных военных преступлениях, ей припомнят применение климатического оружия и миллионы обесчещенных парижанок. Но как бы дикий, брутальный казак с нагайкой ни смущал умы просвещенных европейцев, каким бы благоговением ни окружалось имя Наполеона, реальность от этого не изменится: в июне 1812 года Наполеон вторгнется в Россию, в декабре того же года Наполеон из России бежит.

А если британские ученые докажут, что в 1815 году англичане спрятали Бонапарта на острове Святой Елены от злобных русских, стремящихся уничтожить ростки мировой демократии, то мир согласится и с этим. Однако факт останется фактом — в 1821 году Наполеон на этом острове умрет.

Тогда для чего же взрослые неглупые люди превращают историю в набор детских кубиков и строят модели мира, которого не случилось?

Несколько известных мне западных произведений, чьи авторы «подыграли» Наполеону в России, выглядят беспомощным эскапическим реваншизмом. Вообще на Западе с альтернативной фантастикой дело обстоит трудно. К примеру, Америка, в которой победили не северяне, а конфедераты, — это типичная антиутопия. Выродившиеся белые алкоголики почем зря угнетают симпатичных негров, феминисток, людей с нетрадиционной сексуальной ориентацией, а также поддерживают Гитлера с Муссолини. И, разумеется, никакого джаза и рока — только кантри, исполняемое коротко стриженной деревенщиной.

Несколько европейских попыток создать мир, в котором Гитлер умер во младенчестве или был убит антифашистами непосредственно перед «Пивным путчем», поражают откровенной слабостью, как с точки зрения литературной ценности, так и элементарной логики. Насильственным образом исключив из истории личность, ставшую символом германского нацизма, западный автор зачастую не берет на себя труд рассмотреть цепь исторических причин, приведших Германию к нацизму.

Учитывая элементарные законы физики, любой ребенок может построить из кубиков ненастоящий замок. Однако, нарушая эти законы, даже самый гениальный архитектор не может создать, даже из наилучших строительных материалов, ни замка, ни трансформаторной будки.

Нарушая законы истории, никто не напишет полноценного литературного произведения в жанре альтернативной фантастики. Кубики рассыплются, характерам персонажей не за что будет уцепиться, замысел обернется фальшью.

В России к «кубикам истории» принято относиться с уважением. Предположим, некий реконструктор-монархист, влюбленный в каждую пуговицу на мундире офицера царской армии, напишет вполне графоманский роман о том, как белые спасли царя и отменили революцию. Там будут ожидаемо картонные герои, обращение «господа офицеры!» на каждой странице будет заглушаться хрустом французской булки, а германский агент Ульянов и его клеврет жидомасон Троцкий потрясут читателя своей сатанинской кровожадностью и навязчивым желанием погубить Русь-матушку… Но даже в этой пафосной ерунде мы не найдем пренебрежения к законам, которым подчиняются исторические события. Потому что для нашего читателя, а тем более для нашего автора история существует отнюдь не в виде мертвых дат в учебнике.

Для европейца или американца уже нет Наполеона или генерала Ли. Они умерли, их войны закончены. Их дела и судьбы остались в пугающем мире без анальгетиков, Интернета и мобильных телефонов, то есть — в забвении. Стерильное и комфортное «сейчас» в понимании западного человека существует без связи с прошлым.

Наше настоящее, напротив, крепко стоит на вчерашнем дне. Мы можем чтить нашу историю, можем хулить ее, но поставить историю на полку и забыть наш человек просто не в силах.

Очевидной окажется у российского абстрактного графомана-реконструктора еще одна сильная сторона. Человеческие характеры, возможно, выйдут у него слабыми и трафаретными, но, будьте уверены, неодушевленные персонажи: мундиры, оружие, даже заклепки на бортах броненосцев — получатся выпукло, вкусно, предметно и, не побоюсь этого слова, — правдиво.

Автор посильнее, взявшись за любимую тему, воссоздаст неслучившуюся реальность, упирая на другие грани «кубиков истории». С упоением и азартом он погрузится в описание рекогносцировок, штабных выкладок, генеральных планов и тактических деталей. Возможно, человеческие лица у него тоже получатся несколько плакатные, а лирические отступления и внутренние монологи героев вызовут у читателя недоумение. Зато всё, что касается офензивы, дефензивы и фуража, будет исполнено безупречно-достоверно.

Ну и наконец писатели по-настоящему сильные, мастеровитые, литературно одаренные создают произведения, в которых стиль, язык и умение раскрывать образы оживляют исторический антураж, академическую военную теорию и политические мотивы знаковых персонажей. Сейчас перед нами книга именно таких авторов.

Тема, за которую они взялись, еще ближе к нам. Она более живая, чем три наших революции или героический витраж Средневековья. Победа Советского Союза в Великой Отечественной войне в наши дни оценивается гораздо шире, чем исторический факт. Эта победа стала одной из нациообразующих идей, сплотивших Россию. Именно в этом качестве у нее появились и враги, исторические ревизионисты всех мастей, отечественного и зарубежного «производства». Некоторые из них пытаются столкнуть как бы две победы, две идеи — победу СССР, случившуюся «вопреки» руководству страны или благодаря заградотрядам НКВД, и победу антигитлеровской коалиции, читай «западной демократии», которая, между прочим, на самом деле определила облик мира, границы многих государств и сферы их влияний вплоть до настоящего времени.

Не опускаясь до полемики с этими господами по вопросам заградотрядов, авторы решили строить «неслучившийся мир», в котором именно эта, вторая победа, со всеми ее последствиями, окажется под большим вопросом. Мир без «плана Маршалла», без превращения Европы в конгломерат марионеточных государств, подчиняющихся «победителям». Мир, в котором Третий рейх, избавившись от обезумевшего фюрера, попытается исправить свои ошибки — не мановением волшебной палочки, а волей и трудом архитектора новой Германии.

Авторов уже упрекнули в чрезмерных симпатиях к немцам, в «любовании фашистской эстетикой», едва ли не в сочувствии тем, кто пошел за Гитлером покорять неполноценные народы. Поразительно, что люди, научившиеся составлять подобного рода критические замечания, толком не научились читать. Обвинить авторов в том, что они разделяют доктрину национал-социализма, можно только не прочитав первого тома. Из текста А. Мартьянова и Е. Хаецкой прямо следует, что колоссом на глиняных ногах оказалась как раз нацистская военная машина, управляемая даже не Гитлером, а посредством него — главными людоедами всех времен и народов, некомпетентными бюрократами и бездушными олигархами. На фоне которых солдаты, убивающие с оружием в руках, действительно иной раз и кажутся невинными овечками.

Из текста «Архитектора» очевидно ясна позиция авторов — смертельно ранен этот колосс был не где-нибудь, а именно у нас под Сталинградом. Этот факт не мог быть изменен или отменен даже в альтернативно-исторической фантастике. Он прямо вытекает из соблюдения законов, которым подчиняются детали «исторического конструктора».

Вызывает уже технический интерес, как, к примеру, могли бы развиваться события во время операции «Сатурн» в случае ее реального осуществления. Как мы знаем, после окружения 6-й немецко-фашистской армии Паулюса в районе Сталинграда советское командование начало подготовку операции с целью разгрома противника на среднем Дону и наступления на Ростов. Вместо этого удар пришлось перенаправить на юго-восток для разгрома Морозовской группировки противника, шедшей на помощь к запертому в котле Паулюсу.

План начальника генштаба Красной армии Василевского выглядел безупречно.

Василевский о замысле операции «Сатурн» писал так: «Ближайшая цель операции — разгром 8-й итальянской армии и немецкой оперативной группы „Холлидт“. Для этого на Юго-Западном фронте создать две ударные группировки: одну — на правом фланге 1-й гвардейской армии (в составе шести стрелковых дивизий, трех танковых корпусов и необходимых средств усиления) для нанесения удара с плацдарма южнее Верхнего Мамона в южном направлении, на Миллерово; другую — в полосе Третьей гвардейской армии к востоку от Боковской (в составе пяти стрелковых дивизий и одного механизированного корпуса) для одновременного нанесения удара с востока на запад, также на Миллерово, чтобы замкнуть кольцо окружения. В дальнейшем, разгромив итальянцев, подвижные войска фронта выходят на Северский Донец и, захватив переправу в районе станции Лихая, создают благоприятную обстановку для развития дальнейшего наступления на Ростов».

Восьмая итальянская армия представляла собой серьезную количественную силу — десять дивизий, уже проявивших себя в боях. Правда, германское командование справедливо полагало, что итальянцы прилично воюют только под их — немецким — присмотром. И действительно, любой серьезный успех, которого достигала Восьмая армия, не обходился без помощи немецких танков. Так, в июле 1942 года итальянцами был разбит советский плацдарм у населенного пункта Серафимович, и там же Третья пехотная дивизия успешно отбила довольно серьезную атаку советских войск. Немецкое командование отзывалось об этих успехах иронически…

Оставленные без присмотра на левом фланге, между румынскими и венгерскими войсками, итальянцы отнеслись к подготовке оборонительных рубежей весьма беспечно. Не было выкопано даже обыкновенных траншей. Пришедшее в ужас командование поручило «страховать» итальянцев армейской группе «Холлидт», названной в честь командующего ею генерала К. А. Холлидта.

В составе этой группы были Сорок восьмой танковый и Семнадцатый армейский корпуса.

Именно оперативная группа «Холлидт», мешавшая прямому наступлению на итальянский участок фронта, приняла на себя первый удар. Против нее в ходе состоявшейся операции «Малый Сатурн» было брошены силы трех армий, и к январю 1943 года группа была отброшена к Ворошиловграду.

Насколько эффективным был бы первоначальный план Василевского — можно только догадываться. Возможно, «Холлидт», вынужденная оборонять одновременно и свой, и итальянский участки фронта, в самом деле была бы обессилена раньше.

Но что последовало бы после? Предположим, что Манштейн не пришел бы на помощь Паулюсу. Советской стороне не пришлось бы отражать его атак, направленных на то, чтобы разомкнуть кольцо вокруг Сталинграда. Первая часть операции «Сатурн» была бы осуществлена в срок и малыми потерями. Советские войска, собранные у Сталинграда в единый кулак, не дождавшись полного разгрома армии Паулюса, снова разделяются, и отборные ударные корпуса занимают Ростов и движутся дальше, к Кавказу. Допустим, скорость их продвижения не позволяет врагу укрепиться и серьезного сопротивления он не оказывает… но линия фронта растягивается, ударные корпуса удаляются от ее центрального участка всё дальше и дальше.

Есть мнение, что Манштейн, сорвавший своей неудачной попыткой прорыва операцию «Большой Сатурн», оказал нам серьезную услугу. Возможно, если бы вместо поспешного и плохо подготовленного наступления он передислоцировался, выбрал нужный момент и атаковал позже, на другом участке фронта, ему удалось бы отсечь от основной армии ударные корпуса, движущиеся к Каспию и Азову, а затем и вернуть Ростов — удобную позицию и для обороны, и для дальнейшего наступления. Советским войскам снова пришлось бы разделяться, ударного кулака уже не получилось бы, и — как парадоксально это ни прозвучит — вполне вероятно, что в результате Сталинград немцам удалось бы удержать.

Но, по счастью, Манштейн сам не мог принимать решений такого уровня, а приказ из ставки Гитлера был совершенно недвусмысленным — спасать Паулюса, срочно и любой ценой.

Создается впечатление, что связь между фронтом и Верховным командованием была у немцев нарушена в обе стороны. Погибающим от холодов солдатам вермахта Берлин присылал презервативы и шоколад, а фронт, в свою очередь, посылал в Берлин сводки, расходящиеся с действительностью. Хваленый немецкий орднунг к концу 1942 года сохранял только видимость упорядоченности…

Вернемся к нашим гипотетическим предположениям.

Активные военные действия на Кавказе в этот период времени могли побудить Турцию нарушить свой нейтралитет. Этот нейтралитет, к слову сказать, был весьма условным. Фактически до вступления советских войск на территорию Европы Турция негласно сохраняла за собой статус «невоюющего союзника Германии», щедро поставляя Рейху незаменимую в военной промышленности хромовую руду, медь, кожу, хлопок, а также богатый ассортимент продовольственных товаров и сырья.

Планы нападения на Советский Союз у Турции были, и особое внимание в этих планах уделялось интересам Турции на Кавказе. Турция претендовала — ни много ни мало — на территории Азербайджана и Армении. За это стоило бы повоевать. Но относительное спокойствие на кавказском участке фронта, а затем ухудшающаяся обстановка на Волге превратили нерешительность в откровенное нежелание вмешиваться всерьез.

Надо сказать, что Турция сохраняла дипломатические отношения с Германией вплоть до осени 1944 года, а свои обязательства по военным поставкам выполняла почти до самого конца войны. Но это не помешало депутатам меджлиса М. Э. Бозкуту и М. Окмену опубликовывать следующие заявления.

«Турция была верна своему союзу (с Англией и Францией) и оказала союзникам большую помощь, чем воевавшие страны…»

«Если бы Турция не противостояла как твердая скала гитлеровской Германии, то результаты двух побед — под Эль Аламейном и Сталинградом — были бы более чем сомнительны. В героизме Сталинграда есть также доля славы турецкого народа, который, как скала, оборонял проливы и свои границы…»

Есть в этом дипломатическом бесстыдстве что-то от былого величия Блистательной Порты, когда при помощи интриг и торгашества Османская Империя контролировала едва ли не половину Европы! Да только времена изменились…

Теперь представим, что происходило и могло произойти в оккупированной Франции, если бы реальные события развивались несколько иначе.

Франция оказалась единственной среди великих держав Европы, которым пришлось пережить полный военный разгром и, как следствие, оккупацию. Для гордого сознания свободного француза — республиканца, воспитанного на идеалах Просвещения и Великой революции, — это было шоком. Но факт остался фактом, как его ни трактуй (а он был оттрактован, и отнюдь не авторами альтернативных писаний, но дальновидными и умными политиками): Франция была, опять же, единственной из захваченных немцами стран, где создание законного правительства напрямую обуславливалось обстоятельствами военного поражения.

Иначе говоря, разбитые в ошеломляюще короткие сроки гордые французы вытащили из закромов военной славы старенького Маршала и попытались сделать вид, что «так и надо».

Естественно, сколько ни говори «халва», во рту слаще не станет. Французы очутились в ситуации, когда им пришлось жить, год за годом, в состоянии позора. Этого не в силах вынести ни одна нация.

Здесь следует вспомнить о том, что француз по «историческому воспитанию» своему — республиканец. А республиканское сознание основано на представлении о том, что общественные связи — это результат добровольно заключенного договора между равноправными индивидуумами и обществом (государством). Идея Вишистского государства — идея объединения «Великой Франции» на национальной почве, более того, попытки встроить эту «Великую Францию» в более общую «Великую Германию», в «новую Европу», — воспринималась республиканским сознанием как контрреволюционная. Собственно, так оно и было.

Республиканское сознание отвергает «неизбежность сотрудничества с нацистами». Стержневая мысль Просвещения, на котором, повторимся, взращен француз, — «с угнетателями не только можно, но и должно бороться». Угнетенный имеет право на восстание.

Именно в этом — разгадка того изумительного факта, что в Сопротивлении участвовали отнюдь не маргиналы, но вполне солидные люди: служащие, знать, интеллигенция, рабочие, землевладельцы. Это не люмпены, которым нечего терять, кроме своих цепей. Это граждане, прочно и хорошо встроенные в социальную структуру.

А ведь им приходилось бороться против правительства, считавшегося законным. И эти люди должны были, следовательно, обладать не только личной храбростью, необходимой для всякой борьбы, — они также должны были быть готовы идти на нарушение закона. Законопослушные буржуа с легкостью преступали закон! Почему?

Потому что эту готовность поддерживала в них давняя, освященная веками традиция сопротивления тирании.

Именно поэтому Сопротивление обрело форму подпольного государства и, когда пришел час, предложило себя обществу в качестве легитимной альтернативы режиму Виши.

Естественно, Сопротивление не было однородным. Одно дело — небольшой саботаж мелкого чиновника, и совсем другое — силовые акции, предпринимаемые крайними левыми, в первую очередь коммунистами, которые сами себя, с истинно французским пафосом, называли «партией расстрелянных» (что, в общем, соответствовало действительности — Французская компартия была объявлена вне закона еще до оккупации, к тому же она считалась самой «лютой» в Европе, «лютее» советской…).

Активных участников Сопротивления объявляли террористами и охотились за ними беспощадно. (Впрочем, по статье терроризма «проходила» и Зоя Космодемьянская, не будем об этом забывать.) Союзники, в первую очередь англичане, поставляли Сопротивлению оружие — но часто с условием: коммунистам оружие не давать.

В сорок третьем году вся Франция была оккупирована немцами, и противостояние стало гораздо острее. Но это в реальной истории. В альтернативном же мире «Архитектора» после Сталинградской катастрофы начинается также отвод частей вермахта из Франции. Буржуазный мир, когда «все грехи прощены» и любое, даже микроскопическое участие в Сопротивлении дает французу моральную индульгенцию и моральный же орден за отвагу, — всё то, что так мудро провозгласил де Голль, — всё это наступает уже в сорок третьем.

Теперь вопрос: что будет с теми, кого немцы называли «террористами», с активными участниками Резистанса? Совершенно определенно, они будут объявлены вне закона еще раз. «Замирение» предполагает, что никаких силовых акций быть не должно. Врага больше «нет». Логично так-же считать, что в условиях перемирия, когда мир больше не поделен на черное и белое, размываются также этические границы.

Но «партия расстрелянных» на то и разделяет крайние взгляды, чтобы не смириться с этим. Предстоит последняя силовая акция, после которой, очевидно, партия расстрелянных станет таковой не только по названию.

Объектом становится реально действовавший Легион «Триколор» (у этого военного соединения были разные названия, остановимся на том, который употребляется в романе, — для простоты). Сила художественного произведения — в том, чтобы поместить нечто известное в такие обстоятельства, которые показали бы сущность явления во всей ее полноте. Чтобы персонажам было буквально некуда спрятаться.

«Триколор», фашистская воинская часть, укомплектованная «французскими патриотами», и в том числе некоторыми русскими белоэмигрантами, отправилась сражаться с врагами демократии — то есть большевиками — в Россию. Закончили эти патриоты как самые обычные каратели: поручено им было охранять дороги — дороги взрывали «террористы» (в данном случае белорусские партизаны) — а «террористов» поддерживало местное население — и вот уже наши борцы за демократию и против зверя большевизма сжигают крестьянские дома и убивают стариков, женщин и детей…

Худой мир, говорят, лучше доброй ссоры. Но в худом мире, который Франция заключает с Германией Шпеера, будет место для Легиона «Триколор» и не будет места для участников Сопротивления — «террористов».

Это тоже цена мира. Глядя из исторического далёка, мы согласны с этим смириться.

Но мы, мудрые читатели, — это одно, а персонажи романа — совсем другое. Да, они потерпели поражение, но если уж уходить со сцены истории — то уходить с грохотом.

Франция в этих условиях залижет свои раны раньше. Но цена для нее, вероятно, оказалась бы не то что выше, а грязнее.

Впрочем, главный субъект любого художественного произведения — все-таки отдельный человек. Как на судьбах самых разных людей скажутся происходящие события? Какие выборы придется делать персонажам? Альтернативный ход развития истории до предела обостряет эти выборы, делает их мучительными — и подчас гораздо менее однозначными.

Впрочем, для того, чтобы читателю понимать душевные движения героев, авторам не потребовалось отправлять в сорок второй год наших современников — так называемых «попаданцев». В «Архитекторе» не действует российский спецназовец из девяностых годов и не поражает всех приемами современной борьбы, а также знанием неслыханных технологий. И ампулы с пенициллином у него в кармане не завалялось. И вообще его в романе просто нет и быть не может.

В этом смысле «Архитектор» представляет собой традиционный роман. В нем практически нет фантастики. Всей фантастичности — переставлено несколько кубиков. И возник совершенно другой узор калейдоскопа.

Но люди — люди остались людьми. Им немного «подыграли» — помогли сделать их мир чуть-чуть менее кровавым. Теперь дело за персонажами — справятся ли они с новыми условиями или, как это часто бывает, опять «всё испортят» и заварят кровавую кашу уже в другом уголке планеты.

В. В. Нестратов

Загрузка...