Проект «АЦ»

21

Придя к себе, я не стал укладываться спать: не хотелось. Я сел на подоконник, взглянул на белое «небо» — и чуть не взвыл от тоски. Нет, мне не казалось, что я задыхаюсь, мне не мерещилось, что по куполу бегают мохнатые пауки. Умом я понимал, что мы все находимся внутри наполненного теплым воздухом баллона, который, вращаясь, мчится в темноте и пустоте… а может быть, стоит на месте, а вокруг вращаются звезды. Как раз это меня не пугало. И не только меня. Если б мы боялись этого, то сидели бы сейчас в одной комнате, тесно прижавшись друг к другу, как маленькие заброшенные дети. И проблема возвращения домой тоже меня не волновала. Как легко я попал в эту «школу», думалось мне, так легко и вернусь обратно. В парусиновой куртке, доставшейся мне от отца, в вельветовых брюках и уютно стоптанных кедах я появлюсь на пороге нашей комнаты и скажу: «Здравствуй, мама. Вот, я вернулся». Нет, все это было не страшно. Страшно было оттого, что в какой-нибудь сотне метров отсюда, в слепом голубом домике, стоят, пусто глядя друг на друга, неподвижные Воробьев, Скворцов и Дроздов. Мне казалось теперь, что у всех троих мертвые глаза, механический смех, мелкие зубы из серой пластмассы… Как я завтра посмотрю им в лицо, как заставлю себя учиться?

ЭТИ? ЭТИ меня не пугали. Я думал о них скорее с досадой. Черт их побери, как они не понимают, что нельзя оставлять семерых ребят наедине с тремя мертвыми машинами! Неужели им в голову не приходит, что мы давным-давно все поняли? (Я-то понял только сегодня, но мне казалось, что это произошло давным-давно.) Или мы должны подать им знак? Но каким образом? Объявить голодовку? Собраться в столовой и застучать стаканами по столу? «Мы хотим знать все! Мы хотим знать все!» Глупости, разумеется. Им и в голову не придет, что мы подаем им сигнал. Так же как и нам совершенно неясно, что им от нас надо.

— Компрачикосы проклятые! — прошипел я сквозь зубы.

— Андрюша, тебе нехорошо? — спросила сквозь стенку Соня. — Хочешь, я буду с тобой разговаривать?

— Да нет, ну что ты! — поспешно ответил я. — Спокойной ночи.

— А что ты делаешь? — не отставала Соня.

— Письмо пишу, — машинально ответил я.

И тут мне в голову пришла изумительная мысль. Я кинулся к столу, схватил ручку и на листе бумаги написал:

«Уважаемые товарищи!

До каких пор вы собираетесь держать нас в неизвестности о цели вашего эксперимента?

Мы не подопытные… (хотел написать «кролики», но вовремя передумал: чего доброго, не поймут) микроорганизмы.

Мы требуем личной встречи.

Если это никому не во вред, согласны учиться у вас и дальше.

Но если это не так, вы обязаны вернуть нас домой в целости и сохранности».

Подумал и приписал:

«Иначе вам самим будет стыдно».

Дрожа от нетерпения, я положил листок в фирменный конверт, заклеил — и снова задумался: какой же написать адрес? Братьям по разуму? Стыдно. Скажут: тоже нам братец нашелся, родственник-переросток. Да и они с нами поступили тоже далеко не по-братски.

И я написал на конверте так:

«Руководителям эксперимента».

Вот теперь все было ясно.

И, прижимая к груди конверт, я побежал на улицу.

Еще ни разу я не гулял под куполом ночью, и меня поразили пустота и тишина. У бассейна и над дорожками горели бледно-желтые фонари, листья пальм фанерно бренчали.

С колотящимся сердцем я добежал до центральной колонны, нажал кнопку лифта. Дверцы с тихим шорохом расползлись, почтовый ящик был на месте. Я опустил в щель письмо. Бедный Олег! Он искал связь, а связь была под рукой. Просто Олег никому не писал писем. Я заглянул сверху в щель — письмо еще смутно белело. Тут дверцы лифта задвинулись за моей спиной, и в наступившей темноте я увидел, как по конверту пробежал синий огонек. Почта принята!

Я потоптался немного в кабинете… Не знаю, чего я ждал: уж не ответа ли немедленно, сию же минуту? Потом нашарил кнопку на стене, двери открылись.

У кабины стоял Дроздов.

Я обомлел. Первой моей мыслью было немедленно подняться наверх… А что дальше? Колба запаяна… Тем более что Дроздов держал руку на кнопке вызова и лифт не мог закрыться.

— Добрый вечер, Аркадий Сергеевич, — промямлил я.

Дроздов ничего не ответил. Я сразу заметил, что он еле стоит на ногах. Если бы не рука, упиравшаяся в стенку, он бы, наверно, упал. Лицо его было землисто-серым, под глазами мешки.

— Что с вами? — спросил я, выходя из кабины.

— По ночам… гуляешь… — глухим голосом проговорил Дроздов. — А спать когда?..

— Съездить наверх захотелось, — соврал я. — Подышать свежим воздухом.

Блокировка в моей голове сработала автоматически.

— Погулять… — повторил Дроздов, упираясь рукой в стену.

— А что, разве нельзя?

— Отчего же… можно…

Дроздов нелепо повернулся и прислонился спиной к колонне. Случись это днем раньше, я бы решил, что директор выпил лишнего.

— Аркадий Сергеевич, вам помочь? — спросил я.

Дроздов не отвечал. Глаза его были открыты, но дыхания не было слышно.

Я беспомощно оглянулся. Вокруг было пусто и темно. Что же делать?

— Сейчас, сейчас, — пробормотал я, схватившись за его повисшую руку.

Дроздов всей тяжестью навалился на меня. Теперь-то я точно знал, что это не живой человек: мне приходилось тащить до постели отца, Дроздов был тяжелее в два раза.

Я положил его руку себе на плечи, напрягся. Ноги Дроздова сдвинулись с места и поволочились по земле.

Так, шаг за шагом, поминутно останавливаясь, я дотащил его до голубого домика, благо было не так уж и далеко.

Но тут — новая незадача: серая пластиковая дверь была наглухо закрыта, без малейшего признака замка либо дверной ручки. Я прислонил Дроздова к стене и стал искать на земле какой-нибудь инструмент, чтобы отодвинуть дверь или, если это невозможно, взломать.

Тут за спиной у меня послышался голос:

— Ты что здесь делаешь?

Я обернулся — рядом стоял Олег. Я так обрадовался, увидев его!

— Да вот, понимаешь, — заговорил я, — разбрелись по всей территории.

— Все трое? — деловито спросил Олег.

— Нет, только один. Посмотри вокруг, может, еще другие валяются.

Олег посветил фонариком (он оказался предусмотрительнее, чем я).

— Да вроде никого.

— Слушай, — сказал я, — не можем же мы тут его бросить.

— Не можем, — согласился Олег. — Ему нужно срочное питание.

Он подошел к двери, потом поднял вялую руку Дроздова, провел его ладонью по пластику — дверь отползла.

— Ты гений, — сказал я ему.

И в это время в темном дверном проеме показалась плотная фигура Воробьева.

Воробьев молча взглянул на нас и, схватив директора за плечо, с необыкновенной быстротой втащил его внутрь домика. Дверь закрылась.

А мы с Олегом, не сговариваясь, бросились бежать. Взлетели во весь дух на второй этаж общежития. Я хотел было с ходу юркнуть в свою комнату, но тут Олег преградил мне дорогу. Вид его не предвещал ничего хорошего.

— Ну? — сказал он грозно.

— В чем дело, приятель? — Я сделал попытку его обойти.

— Ты понимаешь, что ты натворил?

— А что такое? — Я все еще изображал оскорбленную невинность.

— Соня все слышала, — сказал Олег. — Но она не думала, что ты решишься.

Ах, черт! Действительно, когда я писал письмо ЭТИМ, я от волнения забыл о блокировке.

— Эх ты, торопыга! — презрительно проговорил Олег и отступил, давая мне дорогу. — Иди ложись. Но не думай, что проведешь спокойную ночку.