Проект «Лузер». Эпизод первый. Шпага барона

4

Далеко-далеко на юге лежат теплые острова. Там на песчаных пляжах негры практикуют культ вуду и в году триста шестьдесят четыре солнечных дня, так что солнце успевает до дна прогреть неглубокие лагунки.

Тепла в тех краях так много, что не жалко поделиться с соседями, и именно там начинается теплое течение Гольфстрим. Горячая вода и влажный воздух потихоньку стекают к северу. Океанское течение пересекает Атлантику… и вот там начинается совсем другая жизнь.

В этих краях совсем нет солнца, а вода, – не голубая, а серая. Чем дальше во фьорды забирается течение, тем меньше в нем остается тепла. Добравшись до самого конца Балтики, Гольфстрим совсем остывает, отдает серому миру последние карибские градусы, а стужа выжимает из воздуха остатки влаги. Поэтому в этих краях всегда идет дождь. Будто Гольфстрим плачет, что так и не смог сделать север хотя бы капельку более теплым… хотя бы немного менее хмурым.

Когда Стогов свернул к Моховой, несколько капель все-таки попало ему за шиворот. Они были холодными и ничем не выдавали свое карибское происхождение. Стогов поежился, поправил воротник и плечом открыл дверь кафе.

Внутри сидело всего несколько человек. Таких же мокрых и неторопливых, как и сам Стогов. Им, наверное, тоже было совсем некуда идти. Их, наверное, тоже совсем-совсем никто не ждал. Разве что старость, да и то – лишь где-то далеко впереди.

Стогов кивнул барменше. Та кивнула в ответ. У барменши было такое выражение лица, что некоторые посетители оставляли ей на чай, даже если ничего не заказывали. В смысле, суровое, не терпящее возражений выражение лица. Но видеть Стогова она была, судя по всему, даже немного рада.

– Что-то тебя давно не было видно.

– Со вчерашнего вечера, это «давно»?

– Я имею в виду, что обычно ты приходишь раньше. Давай догадаюсь: много работы?

– Вы бы лучше догадались чего-нибудь мне налить. Снаружи льет, как из ведра. Что у вас самое крепкое?

– Ты же знаешь: согласно действующему законодательству после полуночи самое крепкое у нас, это рукопожатие.

– Тогда мне два по сто пятьдесят рукопожатий. Я буду вон за тем столиком.

Сев за столик и стащив с головы наушники плейера, он некоторое время поразмышлял над тем, почему барменша каждый раз так старательно ему улыбается? Варианта было два: либо дама рада, что именно в ее заведении он оставляет всю зарплату и то, что удается занять у еще выживших знакомых, либо (второй вариант) потому, что как-то он обмолвился, что работает в милиции, а милицию барменша побаивается. Первый вариант ему нравился больше. Второй был правдоподобнее.

Консультантом при силовых ведомствах он числился уже несколько месяцев. И за это время вывел для себя пару-тройку правил, облегчающих выживание. Что-то вроде необходимой внутренней гигиены. Самое главное из правил гласило: сделав шаг за порог отдела, сразу же выкини все, что связано с отделом, из головы. Не позволяй себе думать и возвращаться к тому, что было внутри. Иначе это тебя просто сожрет.

Жизнь, которую Стогов вел последние несколько месяцев, совсем ему не нравилась. А если еще и думать о ней в свободное время, то все станет уж и совсем печально. Короче говоря, он знал, что зря это делает, но все равно думал о маленьких людях… о режиссере и администраторше Театра лилипутов. Не то, что бы он думал о них что-то конкретное… просто думал. Вспоминал раз за разом, как маленький режиссер стоял перед майором, а тот не торопясь, с удовольствием произносил:

– Наручники и увезти.

Постовой в форме пытался надеть лилипуту наручники. Да только руки у мужчины свободно пролезали через зажимы – слишком тоненькие, слишком детские. Постовой пытался их отрегулировать, подогнать размер, и даже оцарапал режиссеру запястья, а тот просто стоял, вытянув руки вперед, и молчал.

Барменша выставила перед ним бокалы. Стогов кивнул и тут же выпил один из бокалов до дна. Вечером, шагнув из Театра лилипутов прямо под дождь, он в первом же попавшемся заведении заказал самого дешевого и забористого из того, что отыскал в меню. Потом шел через весь город пешком, в наушниках играла музыка, а он время от времени заходил в двери с тусклыми вывесками над входом и заказывал что-то еще. Так что теперь перед глазами заметно плыло, но это было и не плохо. Потому что ради чего еще он и пил все эти омерзительные жидкости, как ни ради того, чтобы окружающий мир потерял бы, зараза, свою невыносимую четкость и стал бы лишь неопасным мутным пятном перед глазами?

Иногда дверь хлопала. Кто-то приходил, кто-то наоборот, выходил под дождь. Девица из-за столика у самой двери иногда улыбалась Стогову через весь зал. В ее улыбке не хватало некоторых коренных зубов. Когда режиссера увели, а рассыпанные по полу деньги собрали, переписали номера купюр и тоже унесли, он еще какое-то время оставался с администраторшей. Та чуть не плакала. Он пытался ее утешить.

Взяв со столика в гримерке пустые ножны, он спрашивал у нее:

– А шпага у него была? Или одни только ножны?

Администраторша смотрела на него отсутствующим взглядом, а потом произносила:

– Слушайте, это же все не правда.

– Что не правда?

– Куда его увезли? Он же ни в чем не виноват. Вы же понимаете, что он ни в чем не виноват, а?

– Я не знаю.

– Объясните там у себя, что все было вообще не так. Вы можете им объяснить?

Стогов прикуривал сигарету от догоревшей предыдущей и отвечал:

– Не могу. Я ведь даже и не милиционер. Я всего лишь консультант по вопросам истории и искусствоведения.

Прежде чем покинуть место преступления, майор взял его за рукав и четко проговорил:

– Иди домой. Ни во что тут не лезь. Сегодня твои услуги явно не понадобятся. Мы уж без тебя как-нибудь, понял?

Он понял. Именно поэтому он и сидел теперь в том же самом заведении, в котором сидел вчера, и будет сидеть завтра. В котором, наверное, проведет и всю жизнь. Потому что, куда еще ему было идти? Куда бы он ни пришел, там уж как-нибудь разберутся и без него.

В кафе играло радио. Стогов знал эту частоту: джазовое «Радио Эрмитаж». Пошлые штучки, типа саксофонных соло, но в такую погоду ничего другого слушать и не хотелось. По столу ползла наглая, не желающая никуда улетать муха. Стогов накрыл ее бокалом и посмотрел, как она растерялась. Потом приподняв аккуратно край бокала он пустил внутрь струйку дыма и по секрету сказал мухе:

– Добро пожаловать в мой мир, дружище. Теперь ты тоже будешь всю жизнь долбиться головой в невидимые стены. А потом умрешь, и никому не будет до тебя дела.

Судя по всему, последний бокальчик был лишним. Стогову казалось, что это понимает даже муха. Барменша подошла убрать грязную посуду. Ее на столе скопилось довольно много.

– Еще принести?

– Да, принесите. Два по сто пятьдесят.

– Что-нибудь закусить? Салат? Пиццу?

– Денег нет.

– Девушка вон та про тебя спрашивала.

– Вы же знаете, мне последнее время как-то не до девушек.

Дождь все еще барабанил в окна. Почему этот город построили именно здесь? – мучался он. Хотя бы чуточку ближе к теплым и солнечным краям – почему именно здесь? Дождь в Петербурге идет всегда, а работы для такого парня как я, в Петербурге просто нет, – думал он. Только консультировать черт знает кого, по вопросам, в которых никто не желает разбираться. И ладно бы только отсутствие перспектив, так ведь еще и этот чертов вечный дождь. Круглый год осень, и хотя в этом году осень довольно теплая, но даже самая рекордная жара у нас, – все равно холоднее, чем зима где-нибудь на Карибах, откуда к нам притекает Гольфстрим, а наша собственная зима длится восемь месяцев в году, и пусть девушки на улице ходят пока с загорелыми голыми ногами, – не успеют они и глазом моргнуть, как на ноги придется натянуть чулочки, а сверху еще и джинсы, а если зима выдастся совсем уж серьезной, то может быть даже и валенки. А потом снег растает, и сразу начнется дождь… а потом я стану совсем старым и никому не нужным, а дождь все не кончится… впрочем, вряд ли я кому-то нужен даже сегодня.

Из-за столика у входа выбралась улыбчивая девушка. Вблизи она оказалась еще менее симпатичной, чем казалась издалека.

– Скучаешь?

– Не настолько.

Он был уже так пьян, что поднять на нее глаза смог лишь с трудом. Она все равно села к нему за стол.

– Да ладно тебе. Я смотрю ты тоже совсем один.

Стогов усмехнулся и залпом допил все, что еще оставалось в бокале.