Профессия — летчик. Взгляд из кабины

Адъютанты землю роют

По делам я прибыл в Москву и сидел в кабинете у начальника боевой подготовки истребительно-бомбардировочной авиации генерала Кочергина. Вошел посыльный и протянул генералу телеграмму. Генерал прочитал ее, хмыкнул и сказал: «Очень кстати. Это не столько мне, сколько тебе». Я прочитал. Командующий авиацией Южной группы войск просил прислать из нашего Центра летчиков для показа на маневрах стран Варшавского договора действий по наземным целям новых сверхзвуковых истребителей-бомбардировщиков Су-7б. Это, действительно, было по моей части: я, мой ведомый Игорь Бережной и несколько летчиков в полку уже освоили на этом самолете атаки со сложных видов маневра.

«Кто кроме тебя готов?» — спросил генерал. «Мой ведомый в отпуске. В полку готовы два летчика». — «Вот бери этих двоих и собирайся» — подытожил генерал.

Так мы оказались в Венгрии, где проходили маневры стран Варшавского договора. И высокий ранг маневров и, особенно, присутствие там в виде наблюдателей всех министров обороны СВД и иностранных наблюдателей, делало нашу задачу весьма ответственной.

Прибыли мы в Венгрию на самолете-салоне командующего, который он прислал за нами в Липецк. С собой я взял из полка майора Н. Приходченко и капитана В. Шашуркина, которые выполняли на Су-7б атаки со сложных видов маневра. Прибыв в полк истребителей-бомбардировщиков, я прежде всего познакомился с планом действий авиации на маневрах. Он был составлен довольно примитивно. Не имея права вмешиваться в замысел учений, я счел необходимым свои действия спланировать в соответствии с задачей, которую мне поставили: показать возможности нового самолета на фоне действий сухопутных войск на поле боя. При этом показ нужно было осуществить так, чтобы высокопоставленные наблюдатели не только увидели, но и почувствовали наше присутствие. Рассчитал я так, чтобы маневры, которые мы выполняли, начинались буквально у трибуны — под носом у наблюдателей — и чтобы струей от наших двигателей сдувало у генералов папахи. В общем, смотрины удались на славу. Наблюдатели были довольны, правда, узнали мы об этом несколько позже.

После завершения официальной части учений, был устроен парад войск на отдаленном полигоне, затерявшемся в горах. В параде должна была принять участие и авиация. Нам предложили замкнуть колонну самолетов, пролетев тройкой в строю «клин» над войсками, после чего сделать горку. Это явно не соответствовало возможностям нашей техники да и нашим возможностям. Я предложил другое: мы сделаем «веер», то есть я, ведущий, сделаю полупетлю, а ведомые — боевые развороты, после завершения которых, снова пристроятся ко мне. Так и порешили. У нас был в запасе день, и мы решили потренироваться. Выполнили несколько «вееров», но наблюдатели с земли единодушно заявили — некрасиво. У правого и левого ведомых траектории получаются неодинаковыми и «веер» перекашивается. Внесли коррективы: ведомым держаться в плотном строю как можно дольше, а потом с маленьким креном отойти от ведущего, завершив фигуру «косой полупетлей». Фигура облагородилась, на земле одобрили, но я не чувствовал удовлетворения, потому, по-видимому, что со своим постоянным ведомым Игорем Бережным мы уже отработали все сложные маневры в составе пары, в том числе и полупетлю. Мои же теперешние коллеги групповых маневров еще не освоили. Но в том, что они без труда сделают это, я не сомневался. Нужно только сделать так, чтобы они сами в это поверили. Времени было мало и, кроме словесных методов убеждения, у меня других средств не было. Сначала я бросил пробный камень: «А не сделать ли нам полупетлю?» Восторженных слов на это предложение я не услышал. Были сомнения: и раньше этого не делали и времени для подготовки нет. Пришлось пощекотать самолюбие: «Ведь мы с Игорем все это сделали, можно сказать с ходу, а чем вы хуже?» Это уже возымело некоторое действие. Теперь сомнения касались только отсутствия времени на тренировку. «Один полет мы еще можем сделать. За этот полет сделаем минимум четыре захода. Этого должно хватить: мы с Бережным тоже начали сразу на боевых самолетах и за один полет все отработали. Что же касается техники исполнения маневра, — продолжал я, — то вы уже показали, что до начала поворота все сделаете безукоризненно: ведь до 90° вы держались, как приклеенные». — «Это понятно, но как сделать поворот?» — «И поворот делается очень просто». И, не имея под руками модели самолета, ладонями рук показываю как это делать. «Каждый из вас вращает самолет, отклоняя ручку на меня, ведущего. Тогда поворот будет осуществляться головой ко мне, и вы все время будете видеть меня и контролировать свое положение». Вначале это показалось моим друзьям неправдоподобным, но потом, когда покрутили ладонями сами, убедились, что все это именно так. И быстро согласились. Выдаю еще одну рекомендацию, найденную в предшествующих практических полетах: «Никакого запаса оборотов я вам оставлять не буду. Это бесполезно. Действовать нужно так: если налезаешь на меня, перейди на внешнюю траекторию, чуть уменьшив перегрузку. Если отстаешь, перейди на внутреннюю траекторию, чуть увеличив перегрузку».

И вот мы уже в воздухе. Первый заход — на повышенных интервалах и дистанциях, затем — поближе. И последние два захода — в плотном строю. «Молодцы, ребята!» — от всей души выдал я в эфир свое заключение.

На параде тройки истребителей, которые шли перед нами, заходили на полигон издалека — через территорию Чехословакии — и потому летели с подвесными баками. Мы же, выполняя сложный маневр, баки подвешивать не могли и потому летели кратчайшим путем. За 12 км от полигона стояла приводная радиостанция, которая должна была облегчить самолетам выход на полигон в условиях плохой видимости и гористой местности.

Мы взлетели по точно рассчитанному времени, вышли на приводную на высоте две тысячи метров и развернулись на курс, обратный тому, с которым должны были выходить на место парада. Погода была безоблачная, внизу под собой я видел песчаную полосу, на которой выстроились войска. Увидев под собой летящие навстречу тройки истребителей, я отсчитал девять и за этой, последней развернулся так, чтобы пройти за ней с минутным интервалом. После разворота я сразу начал снижение, но на высоте примерно тысяча метров внезапно обнаружил, что горизонтальная видимость совсем пропала. Мы будто погрузились в молочный туман, хотя солнце продолжало светить «во все лопатки». Пока впереди маячила приводная радиостанция, я не очень тревожился: «золотая стрелка» приведет на место. Но от приводной до места было еще 12 км, а вперед было видно едва на 300–400 м. Ведомые прижались ко мне вплотную и молчали, но я чувствовал, что и они начинают волноваться: уж очень плотная окутала нас молочная пелена. Когда же стрелка радиокомпаса упала на отметку 180°, а впереди по-прежнему было сплошное «молоко», стало как-то тоскливо и неуютно. Я во все глаза смотрел вперед и мне уже казалось, что не будет конца этому туману и что вообще летим мы совсем не туда, куда нужно. И грустные мысли полезли в голову: «Вот будет позор-то: прилетели «асы» демонстрировать новейшую технику, а при чистом небе (на полигоне же светило солнце, а что нам ничего не видно, зрителям на полигоне неведомо) не вышли на полигон». Большего конфуза придумать было невозможно. Уже казалось, что полигон остался позади, так томительно долго тянулось время. Хотелось что-то делать, как то действовать. Просто ждать было невыносимо. Но, что можно делать? И тут я решил обратиться к товарищам: «Вы что-нибудь видите?» После небольшой паузы — два коротких ответа упавшим голосом: «Ничего!»

Вдруг вспыхнула трезвая мысль: «Ну что ты запаниковал и заволновался раньше времени. Возьми себя в руки и подумай. Прошли приводную станцию с заданным курсом, который продолжаем выдерживать. 12 км — это секунд 40 лету. Ну куда он, этот полигон, денется? Сейчас должен показаться. Но тут вдруг слышу тревожный голос руководителя на полигоне, который услышал наш разговор. «Где вы? Я вас тоже не вижу!» И опять защемило в груди: «А вдруг все же промазали?» И опять ощущение безвыходности положения из-за невозможности активно действовать, и уже готовое подступиться безразличие: «Опозорились? Ну и ладно. Наплевать!» Но «наплевать» не пришлось: в уже заслезившихся от нечеловеческого напряжения глазах, медленно и постепенно, как на недодержанной фотографии в проявителе, прорезался сквозь молочный туман желтый прямоугольник плаца, на котором стояли войска. Прямоугольник этот был чуть в стороне от нашего курса, я довернул самолет на его центр, дал полный газ и прижал самолет к самой земле. Что за войска стояли на желтом поле — я не видел. Все внимание сосредоточил на этом желтом пятне, появление которого с таким вожделением ждал, и которое для меня было сейчас ангелом спасителем. Остальное было несущественно. Над центром поля рванул самолет вверх. Вовремя вспомнил, что я не один. Умерил пыл, повел самолет плавнее, скосил глазом вправо-влево: ведомые на месте. Прошел верхнюю точку фигуры, опустил нос самолета градусов на 20 ниже горизонта. Вот оно и самое главное. Плавно, стараясь не увести самолет в сторону, поворачиваю его из перевернутого положения в нормальное. И в этот момент слышу тревожный голос с земли: «Левый ведомый — осторожнее!» Мгновенно оглядываюсь и вижу: Шашуркин вращается совсем рядом, но чувствую, что это не ошибка, он все делает сознательно, хочет показать класс. Взгляд направо — и Приходченко недалеко, так что с земли нарушение симметрии не будет видно. Еще секунда и мы в плотном строю стремительно мчимся к земле. Метрах на пятидесяти выходим в горизонтальный полет и, прижимаясь к земле, покидаем место парада. Вздох облегчения невольно вырвался из груди. Все хорошо, что хорошо кончается. Воздушная эпопея успешно завершена. Далее была эпопея наземная, заставившая моих молодых товарищей пережить волнующие надежды, не совсем, к сожалению, оправдавшиеся.

Прилетев на аэродром, мы разместились в каком-то общежитии и, утомленные всеми минувшими событиями дня, рано легли спать. Где-то часов в 11 вечера дневальный будит меня и зовет к телефону. Я в полном недоумении: мы все задачи выполнили, кому я еще нужен? Звонит адъютант Главнокомандующего ВВС Главного маршала авиации Вершинина. Сообщает, что Главком очень доволен нашими действиями и спрашивает фамилии моих товарищей. Я не считаю удобным спрашивать зачем это ему нужно. Рассказываю товарищам содержание разговора. Они разом, как по команде, вскочили с постелей. Приходченко сразу сообразил: «К орденам представят!» Я только тихо засмеялся и снова лег спать. Через полчаса опять звонок. И опять адъютант уже Командующего авиацией Южной группы войск генерал-лейтенанта А. И. Пушкина. Сообщает, что завтра утром за нами прилетит самолет Як-12 и отвезет нас в Будапешт к Командующему. Подхожу к постелям товарищей, которые горящими взглядами смотрят на меня. И снова вопрос: кто звонил?

Я отвечаю строкой из «Василия Теркина»: «Адъютанты землю роют, дышит в трубку генерал: «Разыскать тотчас героя…» — «Точно, дадут ордена». Я решаю охладить пыл моих друзей, чтобы не было потом разочарования: «Местный начальник орденами не распоряжается. И даже медалями. Получите «ценный подарок в виде наручных часов». — «Не может быть», — разочарованно произносит Коля Приходченко. «Коля, верь мне. У меня по части часов огромный опыт. Не знаю, куда их девать. Но не будь жадным. Часы это тоже неплохо».

Утром за нами прилетает самолет, и мы летим в «резиденцию» генерала Пушкина. Адъютант распахивает двери: генерал ждет. Вошли в кабинет и невольно остановились: стол и стоящий за ним генерал были где-то очень далеко — так велики были размеры кабинета. Генерал пригласил подойти. Приблизились, представились. На столе я заметил три маленькие картонные коробочки, а на лице генерала смущенное выражение. Генерал поблагодарил нас и добавил: «Мне Главнокомандующий ВВС приказал поощрить вас, но мои возможности ограничены». И он открыл одну из коробочек и показал часы. Я не удержался от улыбки, и генерал заметил это: «Что? Уже, наверное, много таких подарков?» Я быстро убрал улыбку с лица и вполне искренне сказал: «Дареному коню в зубы не смотрят. Мы выполнили поставленную нам задачу и это главная награда». После чего с благодарностью принял подарок. Мои молодые товарищи тоже были удовлетворены.