Прогулки по Парижу. Левый берег и острова

К югу от Монпарнаса
ПАРИЖ ЖОРЖА БРАССАНСА

Уроженец старинного средиземноморского города Сета, французский Окуджава (или, скорее, французский Высоцкий) – Жорж Брассанс до девятнадцати лет прожил в родном городе. Правда, ему доводилось в детстве бывать в Париже, в гостях у материнской сестры, тетушки Антуанетты, жившей на улице Алезиа в XIV округе Парижа (именно здесь он впервые потрогал клавиши пианино), но его настоящей родиной до 19 лет оставался веселый приморский Сет. В шальные годы беспутной юности школьник Жорж оказался замешанным в каких-то грабежах, так что 19 лет от роду ему пришлось бежать в Париж от своей «дурной репутации». (Если помните, именно так называется его знаменитая песня – «Мовез репютасьон».) Приехав в Париж надолго, вернее даже, насовсем, Жорж поселился сперва у тетушки, в доме № 173 на очень длинной улице XIV округа, улице Алезиа, в той ее части, что неподалеку от метро «Плезанс». В этом уголке левобережного Парижа и провел Брассанс всю свою дальнейшую жизнь, здесь он познал радость творчества, любовь и дружбу, исходил вдоль и поперек эти кварталы простонародного Парижа и вдобавок к прежним друзьям завел новых.

Эти кварталы, так мало похожие на бульвар Сен- Жермен, на Шоссе д'Антен, на Большие Бульвары, на острова Сен-Луи или Маре, стали микрокосмом Брассанса, а он стал их певцом. Если Шарль Трене, приехав в Париж из родного Нарбонна в середине 30-х, начал посещать знаменитые кафе и кабаре, вроде «Быка на крыше» или «Куполи», встречался со знаменитым Максом Жакобом или прославленным Жаном Кокто, если Лео Ферре принялся сразу ходить на юридический факультет и слушать лекции, если провинциал Ив Монтан очень скоро узнал в столице кучу знаменитостей, то миром Брассанса надолго остались эти улицы, тупики, переулки, что лежат между вокзалом Монпарнас, улицей Алезиа и метро «Плезанс». Естественно, что и встретил он здесь не интеллектуалку Симону Синьоре, а простоватую, немолодую бретонку Жанну, жившую с мужем-овернцем в крошечном домике в тупике Флоримон, по соседству с тетушкой Брассанса. Близ вокзала Монпарнас селилось до войны множество выходцев из бретонской деревни (как позднее, скажем, магрибинцы селились в Бельвиле, а еше позднее камбоджийцы, вьетнамцы и китайцы – между авеню Иври и Шуази в XIII округе). Когда Жорж встретил Жанну ле Боньек, ему было 22 года, а Жанне лет на тридцать побольше, но, как выяснилось, разница в возрасте любви не помеха, и даже когда минула эпоха их физической близости, еще на десятилетия остались былая привязанность, ревность, душевная близость, дружба. А когда все минуло – и сама Жанна и сам Жорж минули, ушли насовсем, – осталась легенда, остался миф о Жанне Брассанса, той самой, у которой была утка и у которой якобы всегда гостеприимно раскрыты были двери хибарки в тупике Флоримон.

В новом парке имени Жоржа Брассанса можно увидеть его бюст…

Поселившись поначалу у тетушки, Брассанс стал работать на заводе «Рено», но вскоре началась война, немцы разбомбили цех завода, и больше Брассанс во Франции, пожалуй, уже никогда добровольно и не работал, точнее, не ходил на работу. Чем же он занимался? Он много читал, писал стихи, сочинял песни, бренчал на пианино. Короче говоря, надолго стал вольным художником, нищим художником.

Весной 1943 правительство Виши под давлением немцев стало угонять молодых французов на принудительные работы в Германию. Брассанса отправили работать на завод БМВ и поселили вместе с другими рабочими в лагере Басдорф, стоявшем в сосновом лесу под Берлином. В лагере Брассанс приобрел новых друзей, друзей на всю жизнь.

…отрывки из его песен…

..или их персонажей.

А можно просто предаться воспоминаниям о нем и о его любимых кварталах Парижа.

Самыми близкими из них были два парижских банковских служащих Рене Искен и Пьер Онтаньянт, которого позднее за нерушимую гранитную надежность и верность Брассанс прозвал Гибралтаром. Брассанс вообще, несмотря на застенчивость, некоторую скрытность и стыдливость, лучше всего чувствовал себя в компании друзей. В лагере друзья-парижане отыскали старенькое пианино, и Брассанс принялся сочинять новые песни. И еще он очень много читал. Видно, лагерь был все же не из самых страшных. В 44 году его отпустили в отпуск в Париж, и он почел за лучшее не возвращаться в лагерь. Он прятался в домишке Жанны и ее мужа-овернца, в доме № 7 в тупике Флоримон, неподалеку от дома тетушки Антуанетты, Жанниной подруги. Этот вошедший в легенду двухэтажный домишко из песен не имел электричества, водопровода, а «удобства» находились во дворике. Во дворе чаще всего спал в сараюшке и овернец Марсель, муж Жанны. Шли годы. Брассанс много читал, даже ухитрялся покупать книги на развалах, много писал стихов и прозы, сочинял песни. Жанна предоставляла ему кров бесплатно, даже кормила его изредка, но чаше все же он ходил обедать к друзьям – к друзьям по Сету, друзьям по лагерю Басдорф, своим новым друзьям.

Иногда у молодого поэта случались любовные увлечения. Близ метро «Данфер-Рошро» он встретил как-то юную фантазерку Жо. Потом ее приняла парижская панель. А близ тупика Флоримон, в своем квартале (кстати, довольно «русском» в те времена квартале), он однажды повстречал маленькую блондинку-эстонку, которую прозвал Куколкой, Пупхен. Им приходилось встречаться тайком, прячась и от ревнивой Жанны, и от мужа Пупхен. Они бродили по улочкам своего округа, сидели в бистро, посещали друзей. Их близость и дружба сохранялись до самой смерти Брассанса. Пупхен сопровождала Жоржа в его гастрольных поездках, вела его дом в городе и в деревне. Ей посвящены многие его песни, в том числе и один из его шедевров «Имею честь не предлагать себя в супруги». Они ведь так и не сочетались браком.

В тупике Флоримон стоял домишко «той самой Жанны», прославленной Брассансом…

Один из друзей с улицы Алезиа привел как-то Брассанса к друзьям-анархистам, в редакцию анархистской газеты «Ла Либертэр». Анархизм пришелся Брассансу по душе, он и сам был в душе анархист. Он стал писать в эту газету под разными псевдонимами, смеялся не только над полицейскими и чиновниками, но и над французскими восторженными сталинистами той поры: в голосе Луи Арагона, исступленно кричавшего «Ура, Урал!», чуткому музыкальному уху Брассанса чудились фальшивые нотки.

Год за годом Брассанс писал стихи и песни, даже издал за свой (или за чей уж там) счет сборник стихов и повесть, пел песни друзьям, но за пределы дружеского круга популярность его не выходила. Да ведь и не так-то легко выйти в Париже за пределы своего круга. К тому же в те годы на эстраде выступало много довоенных певцов – пели Пиаф и Тино Росси, Шарль Трене и Мирей, Морис Шевалье и еще не меньше десятка знаменитостей. Пели Монтан и Сарду, Лин Рено и Жорж Гетри, Франсис Лемарк, Рош и Азнавур. Брассанс пытался заинтересовать других певцов своими песнями, но в конце концов от них отказались и «Братья Жаки», и Монтан, и другие. А ведь Брассансом уже были написаны многие из лучших его песен. Когда же друзьям удавалось устроить прослушивание самого Брассанса, он тушевался перед чужими и портил все дело. Ко всему прочему Брассанс и не очень спешил, не суетился. Может, он верил, что в свое время успех придет сам собой, а пока… Так хорошо петь среди своих, для тех, кто тебя любит…

Первая удача пришла к Брассансу весной 1952 года. Все случилось на Монмартре. В сердце Монмартра, на площади Тертр певица Паташу (она же Анриет Рагон) открыла кабаре-ресторан «У Паташу». Она пела там сама и приглашала новичков. Друзья-земляки уговорили ее послушать Брассанса. По окончании своего выступления она объявила, что у них в гостях новичок. Брассанс отказался выйти на эстраду, остался среди друзей, за столиком. И, осмелев, спел два десятка песен. С первых же строк контрабасист оркестра Пьер Никола потянулся за своим инструментом и стал подыгрывать Брассансу, «наращивать мясо». Знал ли он в тот вечер, что станет другом «усача-гориллы» и будет подыгрывать ему на сиене еще 30 лет, до самой смерти Брассанса.

На следующий день Паташу объявила, что она будет петь песни Брассанса. И стала его уговаривать, чтоб он пел сам, объясняя, что некоторые песни женщина петь не может. Позднее Брассанс не уставал повторять, что он всем обязан Паташу.

С Монмартра пришла и вторая удача. Пение Брассанса услышал Жак Канетти. Он лишь незадолго перед тем открыл на улице Кусту близ бульвара Клиши свой театр «Три осла». Жака Канетти знали на радио, он был художественным руководителем на фирмах грампластинок «Полидор» и «Филипс». В 1952 Канетти открыл для широкой публики Жюльет Греко. И вот, услышав Брассанса, он решил запустить новую звезду на парижский небосклон. Для начала он выпустил его грампластинку. А в сентябре Брассанс вышел на сцену «Трех ослов». Вскоре состоялась его первая запись на телевидении, в ту пору еще не слишком популярном (на всю Францию насчитывалось всего 24 000 телевизоров). В ту пору Брассанс пришел в банк к другу Гибралтару, принес первый в своей жизни чек и спросил, как по нему получают деньги. У него никогда не было счета в банке. И денег тоже, что его, впрочем, никогда и не беспокоило.

Теперь пришла слава, пришли деньги. Газеты писали о нем взахлеб – о мрачном усаче с тупика Флоримон. Будущий друг Фале так писал о первом своем впечатлении от Брассанса в «Канар Аншене»: «Он похож одновременно на покойного Сталина, на Орсона Уэллса, на калабрийского лесоруба и попросту на пару усов».

Брассанс пел теперь по два-три раза в день. И всюду таскал за собой друзей. Жил он по-прежнему в клетушке, в тупике Флоримон, у Марселя и Жанны, которая сделалась вздорной, старой, невыносимой. Он прожил там двадцать лет, выплатил за домик и никуда не собирался переезжать. Но в 1965 году умер Марсель-овернеи, а 75-летняя Жанна влюбилась в 37-летнего алкоголика-клошара, который вообразил, что если у старушки есть домик, значит, могут быть и сбережения, так что на ней можно жениться. По ночам в домике теперь стояли крики скандалов и звон разбиваемой посуды. Брассансу пришлось перебраться на улицу Эмиля Дюбуа, тут же в XIV округе. У него была теперь просторная двухэтажная квартира, и соседями его стали художник Пене и Жак Брель. Это Брель отвез его в больницу на операцию, когда у него случился приступ нефрита. У Брассанса появилась просторная кухня, и именно на этой кухне он записал одну из своих знаменитых пластинок в пору, когда на студии грамзаписи началась забастовка. Теперь у него всегда было место и для верной его возлюбленной, эстонки Пупхен.

В 1967 году в театр «Шайо» пришел Жан Вилар, земляк из Сета. Знаменитый, всеми обожаемый Брассанс мог теперь петь в «Шайо», когда хотел. Он пел также в «Бобино» и в «Олимпии», без конца разъезжал с концертами по Франции и Марокко. В 1967 его чествовали под куполом Академии. Французская Академия присудила ему Большую Премию Поэзии. Премий за песни у Академии не было. Во Франции уже много было понаписано о том, что Брассанс открыл новый путь французской песне, о том, что он обновил лексику поэзии, нарушив многие языковые запреты и смело сочетая архаическую лексику с разговорной. На церемонии в театре «Шайо» один из ораторов даже заявил, что, по мнению подавляющего большинства французов, имя Брассанса следовало бы внести в знаменитый словарь «Ларусс».

После смерти Жанны («Монд» объяснил в тот день читателям, что умерла «та самая Жанна», о которой поет вся Франция) Брассанс сдал домик швейцарскому актеру, но в октябре 1971 года он пришел туда с друзьями отметить свое 50-летие. Летом он регулярно ездил в Бретань, на родину Жанны, гулял там по берегу с ее племянником и в конце концов купил себе дом в этих местах. Но ему и в Париже хотелось жить в отдельном домике, и он купил себе дом № 42 на улице Сантос-Дюмон (бывший бульвар Шовело, переименованный в честь бразильского авиатора), тихой деревенской улице посреди Парижа. На ней стоят небольшие домики с черепичными и шиферными крышами, с садиками. На эту улицу вскоре перебрался и земляк Брассанса, его друг-повар Пьер Ведель. Теперь у Брассанса был рядом ресторан, где он мог собирать друзей. Сам он не был гурманом и мог жить на одних бутербродах, но он обожал дружеские застолья и собирал друзей из Сета, друзей по лагерю и парижских друзей, среди которых был актер Лино Вентура, итальянец, любивший готовить макароны на всю компанию. Это были мужские застолья – до глубокой ночи или до утра мужчины говорили об искусстве, о женщинах, о жизни и смерти. Смерть пришла, как всегда, слишком рано – в 60. Смерть от рака.

В XIV округе Парижа, где Брассанс прожил три четверти своей жизни, неподалеку от последнего его дома, на семи гектарах любимого им уголка Парижа разбит нынче парк имени Жоржа Брассанса. Там стоит бронзовый бюст усача. Но зачем бюст, если голос его у нас в доме, у всех в памяти, или, как говорят, на слуху. Ну, а словечки его на языке у всякого парижанина…