Прогулки по Парижу. Левый берег и острова

Близ купола Дома Инвалидов
ДОМ ИНВАЛИДОВ

Великолепный золоченый купол Дома Инвалидов виден с любого парижского холма, он открывается в перспективе многих парижских проспектов, и его без труда узнают даже туристы и иногородние. А у знатных иностранцев еще и с конца XVII века вошло в привычку посещать этот приют израненных героев как одну из главных достопримечательностей французской столицы. Похвальная идея создать особую богадельню для солдат, потерявших здоровье в боях за короля, а если придерживаться старинной формулы, то и «за отечество» (хотя большинство наемников бились за чужие отечества), родилась давно, она приходила в голову уже и Генриху IV, и Людовику XIII, но осуществить ее собрался только Людовик XIV, который 24 мая 1670 года подписал эдикт о сооружении «священного приюта для славных ветеранов» (раньше эти увечные воины доживали свой век при монастырях). Прикидывали поначалу иметь под присмотром примерно тысяч пять- семь ветеранов, искалеченных во славу короля (по нынешним-то «гуманным временам» размах весьма скромный: нынче и в так называемых «конфликтах местного значения» удается порой искалечить во много раз больше). Постройка приюта была поручена архитектору Либералю Брюану, который уже отличился в Париже при постройке больницы Сальпетриер (надо сказать, одно из замечательных парижских сооружений).

Строили новую богадельню с размахом: комплекс Дома Инвалидов имеет чуть ли не полкилометра в длину и четыреста метров в ширину. Управлять этим важным учреждением было поручено особому губернатору, в ведении которого находилось со всеми постройками 13 гектаров городской площади. И строения, и крепостные рвы, и пушки над ними еще и сегодня впечатляют посетителей, неравнодушных к воинской славе. Особенно внушительно выглядят трофейные пушки, захваченные доблестными французскими войсками не только в победоносных, но и в проигранных войнах. Особенно популярны среди публики 18 пушек Батареи Триумфа, ибо 8 из них принадлежат к знаменитой серии «Двенадцать апостолов», отлитых для короля Фридриха I и взятых Наполеоном под Веной, потом вывезенных немцами, а потом снова перетащенных сюда французами, которые не без сомнений и споров, а все же были причислены к числу победителей в последней мировой войне.

Все строения комплекса, даже церковь, даже собор с куполом носят военный характер. В огромной, семидесятиметровой церкви Святого Людовика Инвалидного, Сен- Лу-дез-Энвалид, чаще называемой Солдатской церковью, и галерея и балюстрада украшены трофейными знаменами. Их было бы значительно больше, этих знамен, если бы не отчаянная «патриотическая» акция губернатора Дома Инвалидов маршала Серюрье, который в ночь на 20 мая 1814 года, в связи со вступлением союзных войск в Париж принялся жечь трофейные знамена, которых он и сжег общим числом 1400. Может, подобный патриотический жест как раз и выражает то, что во Франции обозначают звукоподражательным словом «кукареку».

В Солдатской церкви немало и прочих военных сувениров – всевозможных предметов, которые называют «реликвиями боевой славы». Например, медный саркофаг и бархатный лоточек, в котором прах Наполеона доставили с острова Святой Елены в Париж в 1840 году, надгробные плиты со Святой Елены, посмертная маска Наполеона, могилы маршалов, в том числе и самого Серюрье, а также автора «Марсельезы» Руже де Лилля…

Что касается мирных достопримечательностей, на до непременно упомянуть великолепный орган конца XVII века, сооруженный Тьери, как полагают, по чертежу Арду- эн-Мансара – в нем 4800 труб…

Сам собор славится прежде всего своим куполом: это самый великолепный купол во Франиии, к тому же золоченый. Мне доводилось читать в одном весьма солидном труде, что зрелище золотых московских куполов навеяло Наполеону желание непременно позолотить купол Дома Инвалидов, однако сообщение это несколько меня смущает, ибо еще до русской кампании, в 1807 году, операция эта была осуществлена по приказу того же Наполеона. Впервые же купол позолотили в 1706 году по завершении строительства собора. Затем куполу пришлось ждать правления Наполеона III и 1869 года, чтоб быть позлащенным заново, позднее – ждать Всемирной выставки 1937 года и, наконец, – пышного празднования 200-летней годовщины революции в самый расцвет строительных амбиций покойного монарха-строителя Франсуа Миттерана. Для придания знаменитому куполу золотого блеска его покрывают тоненькими, в две десятых микрона толщиной золотыми листиками, какие мне и самому довелось как-то из любопытства ковать на севере Ярославской области в золотобойной артели городка Пошехонье-Володарск (для этого пришлось бесконечно долго бить молотком по листочку, уложенному на пышное надгробье местного купца Крундышева, завезенное горсоветом с кладбища). Парижское сусальное золото изготовляют, впрочем, химическим путем, электролизным, а все равно на покрытие купола уходит больше двенадцати с половиной килограммов золота, так что часто золотить купол не станешь. Разве что в целях предвыборной кампании…

Если сообщение о планах Наполеона снова золотить купол после войны может вызвать сомнение, то безумное желание императора водрузить на шпиль купола золоченый крест с кремлевской колокольни Ивана Великого представляется вполне соответствующим наполеоновскому нраву. Ведь и лев из Венеции был, как известно, украден императором и установлен на эспланаде Инвалидов. Кремлевский крест был уже снят с колокольни, погружен в коляску и двинулся за отступающей наполеоновской армией, но в пути коляска перевернулась, крест упал в снег и был отбит русскими. Итак, православный наш крест вернулся в Кремль, а похититель его – Наполеон вернулся еще через 30 лет со Святой Елены под купол Инвалидов, где нынче находится его гробница. Нам же с вами пора вернуться в те далекие дни, когда в Доме Инвалидов впервые поселили изувеченных солдат и заведение это стало привлекать иностранных паломников, среди которых постараемся упомянуть если не всех, то хотя бы российских.

Одним из первых россиян посетил Дом Инвалидов Петр I. Произошло это 16 мая 1717 года. Как рассказывает французский военачальник и политик Сен-Симон, царь обошел все строения, побывал в столовой, испробовал солдатский суп, выпил чарочку вина, спросил у солдат, как здоровье, похлопал всякого по плечу. Почти полвека спустя побывал здесь будущий император Павел I, путешествовавший с молодой супругой инкогнито, а еще через десяток лет – Николай Карамзин, который написал в своих путевых заметках, что для человека чувствительного зрелище это представляется весьма трогательным: одни инвалиды сами ходить не могут, а другим и ложку ко рту поднести нечем, так что Карамзин с готовностью обнажил голову перед седовласым воином, «покрытым этими знаками боевой славы».

Весной 1814 года (на следующий день после сожжения знамен во дворе Дома Инвалидов) союзники вступили в Париж, и теперь уж сам царь-победитель император Александр I посетил Дом Инвалидов, где, по описанию Шатобриана, он увидел угрюмых и молчаливых своих победителей при Аустерлице. В тишине слышался только стук заменявших им ноги деревяшек в пустынном дворе и в церкви. Этот боевой стук растрогал Александра, и он, как сообщает тот же Шатобриан, приказал привезти сюда в утешение увечным 12 русских пушек.

В декабре 1840 года корабль доставил со Святой Елены в Гавр прах Наполеона, который в сопровождении «театральной», по словам Гюго, процессии проследовал под Триумфальной Аркой в Дом Инвалидов, где и был установлен для прощания. В 1848 году, несмотря на далеко не лучшие в ту пору русско-французские отношения, из Петербурга во Францию был отгружен с согласия императора Николая I карельский порфир для новой гробницы Наполеона. В 1857 году гробницу посетил Лев Николаевич Толстой, который записал в дневнике: «Обожествление злодея ужасно». Думаю, что и у всякого русского, воспитанного на Толстом, посещение этой могилы вызовет те же чувства. Помню, как во время первой моей туристской поездки в Париж нашу писательскую группу привели к гробнице, и гид, старая русская эмигрантка, объяснила нам, что тот, кто хочет взглянуть вниз, на надгробье, тем самым как бы и поклонится великому императору или, если угодно, великому злодею. Чувство, помнится, было у меня отвратительное. И, отойдя от гроба Наполеона, мы с ходу начали спорить. Да и где ж спорить об этом Самом Великом Французе и Великом Императоре, как не в Доме, который он так усердно заполнял инвалидами. Спорили о том, был ли он французом, этот узурпатор-корсиканец, и был ли он великим. Так что и русские спорят об этом, и французы. И где ж поспорить, как не в городе, в котором на каждом шагу встречаются памятники и названия, призванные увековечить его славу, – Каир, Абукир, Маренго, Ульм, Фридланд, Эйлау, Аустерлиц… Спор старинный.

Помню, лет тридцать тому назад мне довелось работать переводчиком-синхронистом на совместных съемках кинофильма «Ватерлоо» – средь зеленых холмов Закарпатья. И вот в обеденный перерыв, после съемок какого-нибудь особенно кровопролитного эпизода, наша космополитическая киногруппа собиралась у грузовика жуликоватого неаполитанца Джованни, продававшего нам мукачевскую минеральную воду по цене старого виски, – собиралась и спорила. Французы и итальянцы восхищенно говорили, что все-таки он был великий человек, Бонапарт, это ж надо такую кашу заварить, нынче сто банок сурика ушло – мазали кровью многогектарное поле битвы. Мы, русские, еще не отдохнувшие тогда от гнета «великого гения» палачества, говорили, что все-таки он был жалкий комедиант, создавший настоящий, как тогда выражались, «культ личности», это ж надо – погубить императорскую гвардию ни за понюх табаку.

Прошло с тех пор 30 лет (вдобавок к тем 170, что истекли ранее), и что же я услышал минувшим летом на пляжах Лазурного Берега: опять Наполеон! Мол, подошло двухсотлетие… Выходят новые многотомные монографии, новые многосерийные фильмы. И пришла пора новых споров? А как же!

«Вы обратили внимание? Ведь именно он создал единую Европу, наш Наполеон!» «Да бросьте вы, просто он был мастером пропаганды и саморекламы. Вспомните все эти байки – солдаты, четыреста веков глядят на вас с пирамид… и так далее. Он сам говорил, что миллион чужих жизней для него – раз плюнуть». – «Ну, нет, не скажи, все же семейство Богарнэ он любил… Евгению любил, Гортензию. И сестру Полину любил… И брата Жерома…». Чтоб поднять научный уровень дискуссии, одна из ведущих парижских газет выпустила недавно на ринг, то бишь на свои полосы, двух видных французских историков, одного постарше, посолиднее – Жана Тюлара, другого – чуть помоложе и позадиристей, с бойцовской фамилией Каратини, тоже знаменитость, тоже автор многих книг. Жан Тюлар заявил для зачина, что Наполеон все же был, так сказать, бастионом революционных завоеваний, оплотом Франции. «Бросьте вы, – отмахнулся Роже Каратини, – да этот сын генуэзского мелкого буржуа, он и французов-то ненавидел. Во время битв при Вальми и Аргоне он уходил в оплаченный отпуск и сидел дома, в Аяччо. 32 месяца оплаченных отпусков за это время. А уж вояка-то был не ахти какой. Он выиграл, конечно, кое-какие сражения, но он же проиграл все свои войны, до одной. В Египте бросил свою армию на произвол судьбы. В Россию привел 800 000 солдат, а вернулся с 30 000». «Но была в нем все-таки человечность, не надо делать из него холодного монстра, он не Гитлер, не Сталин, – увещевал оппонента Жан Тюлар. – Жозефину он любил, например… Да и вообще великий человек». «Ничего в нем нет великого, – парировал Каратини. – Вся его забота – казаться, а не быть. Тщеславие, эгоизм и психология мелкого лавочника». Все чужие заслуги были ему приписаны в эпоху Луи-Филиппа. Все чужие победы. Стратег он никакой, а на море – вообще нуль. Что до знаменитого Кодекса Наполеона, так там было всего 36 статей, и все это французский юрист Потье разработал уже в 1760 году, а Кондорсе в 1793 доложил Конвенту». «Нет, все-таки он добыл славу, и ее отблеск падает на Францию, – упорствовал положительный Жан Тюлар. – И во всем мире его уважают – в США, на острове Ява, например. Сам Маркс считал его разрушителем феодализма. А если он чего слишком много награбил и вывез из других стран, то он это оформлял документами…» «Чудовище он и людоед, – решительно возражал коллеге пылкий Роже Каратини. – Такое кровопускание устроить Франции – миллион убитыми, деревня разорена, экономика разрушена, средний рост призывников-французов упал на два сантиметра, всех крупных французов перебили под его командованием, а с 1815 до 1854 года, на сорок лет, Франция была вообще исключена по его вине из семьи наций. В общем, я вам скажу, дорогой профессор, что этот незаконный сын повесы Карло и потаскушки Летиции был тиран и оголтелый агрессор, угнетавший свою страну, и для Франции его правление явилось поистине национальным бедствием. У него не было мировоззрения, идеологии, никаких идей, кроме культа собственной личности, и в этом смысле он очень похож на всех крупных главарей мафии, на больших мафиози».

Что вы на это скажете? Я скажу: браво, профессор Каратини! Помнится, что-то в этом духе я и говорил западным киношникам на поле Ватерлоо, попивая дорогостоящую минералку друга Де Лаурентисов, жуликоватого неаполитанца Джованни. Не то что я смолоду был так сильно умен и образован, не буду преувеличивать, просто мы с вами уже про все это читали у нашего Льва Николаевича Толстого. Впрочем, вы ведь знаете, что и всемирно известный Толстой не всем указ. Владимир Ильич, например, по кличке Ленин считал, что он в тысячу раз умней Толстого. А всякого, кто с этим не соглашался, велел тащить в кутузку. Тоже великий человек, не хуже Наполеона…

Впрочем, нынешний Дом Инвалидов – это не только гробница, и собор с куполом, и церковь, и пушки. Это и дом отдыха для раненых ветеранов, и старинная аптека, где трудился некогда прославленный Пармантье, и современный госпиталь с лечебным бассейном. А главное – это еще и знаменитые музеи и обширная эспланада Инвалидов: для знатоков искусства и для тех, кого просто интересует история французской архитектуры, скульптуры, живописи, Дом Инвалидов – великолепный музей искусства, где представлены плоды творчества Ардуэн-Мансара и Висконти, Прадье и Койпеля, и многих-многих других. Но еще больший интерес представляет этот комплекс для того, кого интересует история Франции, ее войны, ее армия. Самым крупным из музеев комплекса является Музей армии, у истоков которого лежит королевская коллекция оружия, собранная еще в 1685 году в Арсенале, позднее переведенная в монастырь Святого Фомы Аквинского и обогащенная с тех пор частными коллекциями, конфискованными во время революции или принесенными в дар музею. Достаточно было бы для примера упомянуть коллекцию Пуйака, которая была получена в 1964 году и насчитывала больше 3000 единиц ренессансного оружия XVIII века, чтобы получить хоть некоторое представление о богатствах музейного фонда.

В двух зданиях музея, носящих названия «Восток» и «Запад», размещены коллекция доисторического оружия, а также гигантские коллекции средневекового оружия и боевых доспехов, коллекции восточного оружия, оружия XVI-XVII веков, экспонаты, связанные с историей двух мировых войн XX века. Углубившись в какое-нибудь собрание шпаг, аркебуз или конных доспехов, в коллекции времен Генриха IV, в экспозицию ангулемского двора или двора Виктории, в коллекции зала охоты или военных обычаев китайского императорского двора, в галерею Реставрации, в коллекции зала Вобана или зала какого-нибудь из Людовиков (их было, как помните, восемнадцать) – мы рискуем не скоро выбраться на свет Божий, так что придется нам на нынешней прогулке ограничить себя лишь упоминанием о каких-нибудь особенно близких к нашим интересам экспонатах, скажем о тех, что связаны с Россией. А музей этот, надо сказать, тысячью нитей связан с историей России. Здесь несколько залов посвящены, например, русской кампании Наполеона, и экспонатов в них множество – начиная от картин и гуашей, представляющих эпизоды этой кампании, и кончая каким-нибудь русским пушечным ядром, подобранным на подступах к Парижу, в предместье Сен-Дени, 30 марта 1814 года. Впрочем, на том же втором этаже здания «Восток», где находятся эти экспонаты, можно увидеть и саблю Петра Первого, и каску елизаветинского гвардейца, а чуть дальше – полный набор униформы российской императорской армии.

На третьем этаже здания «Восток», в зале Пелисье, – все, что касается Крымской войны 1854/56 года: от картин и вывезенных из Крыма деталей церковного интерьера или популярной во Франции детской игры «Малаховская башня» до модели орудия, подаренного Александром II Наполеону III при подписании мирного договора 1856 года. В зале Первой мировой войны – тоже военная форма различных соединений и родов войск российской армии, русские знамена и медали. Кстати, еще более трогательное воспоминание о Первой мировой войне (в исторической памяти французов запечатлевшейся ярче и мучительней, чем почти обошедшая Францию стороной Вторая) хранит обширная эспланада Инвалидов. Здесь утром 21 августа 1914 года собралось больше 9000 русских эмигрантов, как легко догадаться, по большей части политических эмигрантов, пасынков режима и правительства. Началась война, Россия была в опасности, и они (в отличие от Ленина) не желали ей ни поражения, ни краха. Они пришли, чтоб записаться добровольцами во французскую армию и помочь России выстоять. 4000 из них были признаны годными и приняты в армию. Среди них было немало социалистов, отбывших срок в русских тюрьмах. Они тоже вошли в эти «республиканские подразделения» французской армии и, хотя немало смущали боевых офицеров своими политическими взглядами, дрались отважно. Один из молодых социал-демократов, Зиновий Пешков (ставший позднее французским легионером, генералом и дипломатом), потерял руку под Аррасом. Другим повезло меньше: под Вокуа-на-Мезе (или Мозеле) погиб один из лидеров эсеровской партии Степан Леонтов. Близ Реймса, у Сент-Илер-ле-Гранда, путник, свернувший с дороги к военному кладбищу, может и ныне прочесть на памятнике русским воинам из 2-го спецполка: «Сыны Франции! Когда враг будет побежден и вы сможете спокойно рвать цветы на этом поле, вспомните о ВАШИХ РУССКИХ ДРУЗЬЯХ и принесите нам цветы». Надпись обращается к французам, оттого что трудно было в пору сооружения памятника представить себе, что русские машины помчатся когда-нибудь по этим дорогам, что сюда может занести и русского тоже. Как, впрочем, представить себе и то, что былой враг французов станет им союзником и другом. Я напоминаю об этих благодатных переменах, ибо испытываю необходимость хоть чем-нибудь утешить посетителя музея, где выставлено так много орудий смертоубийства.

Что касается Второй мировой войны, то ее символом для французов остается героический Сталинград. Материалы, посвященные Сталинграду, можно найти не только в Музее Армии, но и в Музее ордена Освобождения, где хранится ящик со сталинградской землею. История этого музея и самого этого ордена заслуживает упоминания. Призвав 18 июня 1940 года (по радио из Лондона) к сопротивлению свою страну, уже смирившуюся с нацистской оккупацией, генерал де Голль, взбунтовавшийся против своего покровителя, старого маршала Петена, героя Первой войны и коллаборациониста во Второй, спас честь Франции и обеспечил ей после войны место в лагере победителей. В Лондон к де Голлю потянулись добровольцы, и уже в первом десятке записавшихся можно найти русское имя – Николай Вырубов. Немолодой ныне, но все еще стройный и бодрый русский аристократ Николай Васильевич Вырубов и водил меня в первый раз по Музею ордена Освобождения. Дело в том, что генерал де Голль, не будучи президентом Франции, не имел права награждать своих героев орденом Почетного легиона (он сделал это позднее, став президентом). И вот он учредил как высшую французскую награду времен войны орден Освобождения. Список кавалеров этого ордена на мраморной доске открывает экспозицию музея Освобождения. Николай Васильевич Вырубов, один из немногих оставшихся на сегодня в живых кавалеров Ордена, решил составить русский список кавалеров. Это удивительный документ. Я назвал бы его скорее российским, а не русским списком, но, может, Николай Васильевич и прав – может, это и есть русский список. Дело в том, что из десятка русских кавалеров ордена не так уж много насчитаешь русских по крови. Список открывает легендарный герой князь Дмитрий Амилахвари. За Вырубовым следует по алфавиту знаменитый французский писатель Ромэн Гари, тот самый, что попросил над его гробом, в торжественно-героическом погребальном интерьере Дома Инвалидов спеть песенку Вертинского про лилового негра и притоны Сан-Франциско, ибо это была любимая песня его матушки, молоденькой московской актрисы Ниночки Борисовской-Овчинской, да и самого загадочного героя Романа Гари назвали при рождении в Москве Ромой Кацевым, а уж псевдонимы Гари («гори, гори, моя звезда»), а позднее вдобавок еще и Ажар («а жар в душе моей угас») – это уж он потом все придумал. Русские евреи вообще составляют чуть ли не треть героев в списке Вырубова, и уступают им по численности только русские армяне. Более того, братья Конюсы были и вообще чистые французы, но любили Россию, обожали все русское и женились только на русских. Вот князь Вырубов и счел, что место этим героям в русском списке, и думаю, он был прав: что сводит в эмиграции за одним столом или в одном окопе русских земляков-эмигрантов? Не примеси ж крови, не форма черепа, а любовь к России, к ее языку и культуре – куда деться от этой любви?

В Музее ордена Освобождения есть материалы, посвященные героям французской эскадрильи Нормандия-Неман, сражавшейся бок о бок с русскими, о немецком концлагере Рава-Русская к северу от Львова, где погибло 20 000 французских военнопленных…

Из музейной тишины старинного Дома Инвалидов посетитель выходит на просторы распланированной в начале XVIII века Робером де Коттом эспланады Инвалидов. Здесь часто дуют ветры, здесь неуютно в холод, но легче дышится в жару, и оттого за прошедшие века на этой лужайке смешались следы многих парижан, совершавших тут прогулки. Иные из этих фланеров оставили нам воспоминания. Жан-Жак Руссо встречал здесь во время прогулок солдат-инвалидов из богадельни. Они подрабатывали перевозом через Сену и перевезли философа на правый берег. Революционер Виктор Серж гулял здесь в пору Первой мировой войны с героем войны и поэтом Николаем Гумилевым. Они были идейные противники, но противники благородные, и Гумилев говорил Сержу о своей преданности монархии и вражде к революции. Позднее, по словам Сержа, он тщетно пытался спасти Гумилева от расстрельной пули ЧК. Да ведь и самого Сержа пришлось вскоре спасать от режима, который он накликал. Композитор Николай Набоков, кузен знаменитого писателя, да и сам неплохой писатель-мемуарист, гулял как-то по этой эспланаде с композитором Сергеем Прокофьевым. Когда они проходили мимо бесчисленных пушек, стволами которых ощерился Дом Инвалидов, Прокофьев, если верить Набокову, сказал: «Посмотри, какой у них злобный вид. Я чувствую себя тут точь-в-точь как на каком-нибудь парижском концерте. От всех этих графинь, и княгинь, и снобов в зале у меня глаза заливает кровью. Они себя ведут так, точно целый мир существует для их увеселения».

Как видите, ощеренные стволы старинных орудий приводили чувствительного композитора в дурное настроение. Что ж, он в этом чувстве не одинок.