Прогулки в пятое измерение

ГЛАВА I. Фантастическое устройство

Пока Сантос глядел на меня со странной усмешкой на лице, я сделал то, что он меня попросил. Пока он что-то бормотал о диамагнитном устройстве, которое я должен испытать, я поднял с пола отвертку — Сантос всегда был безнадежно неопрятен в своей лаборатории, — и щелкнул выключателем, на который он указал. Затем я перевел взгляд на хитроумное изобретение, стоявшее на верстаке возле окна, чтобы получше его рассмотреть. Но рассматривать было нечего. В тот момент, когда я нажал выключатель, устройство исчезло.

Я невольно открыл рот.

— Нажмите выключатель, амиго, — мягко попросил Сантос.

Я нажал — и устройство вновь оказалось на верстаке. Это была странная на вид штуковина с медным стержнем в центре, и кристаллическими прутьями и проводами, обернутыми вокруг него по какому-то сумасшедшему образцу. Было похоже, что ее проектировал Руб Гольдберг[3]. Но, конечно, устройство было самым что ни на есть реальным и настоящим. Я протянул руку, чтобы коснуться его. Да, оно было настоящим.

— Мне кажется, вы видите то же самое, что и я, — сухим голосом заговорил Сантос. — Да. Так что я не сошел с ума. Или, возможно, мы оба спятили. Давайте пойдем пообедаем. У меня сегодня день большого триумфа.

— Постойте! — напряженно сказал я. — Дайте попробовать еще раз.

Я нажал выключатель. Устройство исчезло. Но теперь я не был захвачен врасплох и заметил, что с тем местом, которое оно занимало, было что-то странное. Там совершенно ничего не было видно, не было заметно никаких искажений, но почему-то глазам было больно глядеть на него.

Я кашлянул и нажал кнопку выключателя. Устройство появилось вновь, как и в предыдущий раз. У верстака Сантоса была одна из ярких дуговых ламп. В ее свете было прекрасно все видно. Устройство стояло на верстаке.

— М-минутку! — сказал я, встряхнув головой. — Этого просто не может быть! Что это, Сантос? Что, черт побери, происходит?

— Оно исчезает, просто сказал Сантос.

Нравился мне этот маленький, странный, худой латиноамериканец.

— Оно временно прекращает существование. И я обеспокоен этим не меньше вашего.

Я нажал выключатель в третий раз. Странная штуковина исчезла. Я шагнул к верстаку, но тут же остановился.

— А не опасно попытаться потрогать ее, когда она исчезла?

— Попробуйте, — сказал Сантос и пожал плечами так, что, казалось, они коснулись его ушей. — Я уже пытался. И не сумел.

Странная усмешка появилась на его лице. Казалось, в ней была смесь изумления, поражения, гордости и одновременно глубокого удовлетворения.

Я потянулся к штуковине, которая, — я был уверен — должна была стоять там. Она могла стать невидимой — что фантастично само по себе, — но о невидимости есть разные теории. Можно, например, направить лучи света вокруг предмета, и тогда он станет невидимым.

Есть некоторые особенности нашего зрения, при которых непрозрачные предметы становятся нам невидимыми. Например, можно нарисовать две точки одна возле другой на листке бумаги, и, если поднести этот листок на определенное расстояние к глазам, то одна из точек исчезнет — до тех пор, пока не отодвинете листок подальше. Невидимость трудно вообразить, но можно признать, что она существует, и ее достаточно просто вызвать. Поэтому я протянул руку к устройству из меди, хрустальных стержней й проводов.

И моя рука прошла туда, где оно стояло. Но я не почувствовал ничего. Тогда я широким взмахом провел рукой по верстаку, чтобы убедиться, что на нем ничего нет — и пришел в состояние, близкое к обмороку. Потому что, как это дико ни звучало, — я не чувствовал ничего особенного, но моя рука оказалась лежащей фута на полтора дальше локтя. А между запястьем и локтем было пустое место.

Наверное, я заорал и рванулся назад. Взмахнул рукой — и она оказалась целой, как и прежде. Меня всего затрясло, на лбу выступил холодный пот.

Луис Сантос глядел на меня со странным выражением глаз.

— Precisamente[4], — сказал он, кивая. — Я тоже прошел через это. Это буквально сбивает с ног. Теперь вы понимаете, что я почувствовал, когда испытал это впервые! — Он вскочил со стула. — Нам нужно пойти пообедать. Чашечка кофе успокоит ваши нервы.

Я нажал выключатель, и устройство появилось. Нажал снова, и оно исчезло, но, глядя на верстак, я почувствовал странную боль в глазах. Однако, больше я не стал пытаться сунуть туда руку.

— Послушайте, Сантос! — запинаясь, воскликнул я. — Это же просто немыслимо! Что это такое?

Опять он пожал плечами, и на лице его появилось странное выражение.

— Я работал над диамагнетиком, — сказал он. — Такой штуки не существует и существовать не может. Но по моей теории выходило, что если сделать то-то и то-то, то в результате я получу диамагнетик. Я проверял теорию шаг за шагом. И каждый этап проходил нормально. Вот так у меня и получилось это устройство. Я рассуждал так, что если бы оно оказалось диамагнетиком, то я доказал бы, что определенные общепринятые принципы физики являются ложными. С другой стороны, если бы оно оказалось не диамагнетиком, то были бы ложными другие общепринятые принципы физики. И я с потрясением увидел, что и то, и другое верно. Диамагнетик не может существовать. Но это устройство, тем не менее, существует. Обе теории верны. Без энергии это устройство не диамагнетик, значит, может существовать. Но когда мы подводим к нему энергию, оно становится диамагнетиком, который существовать не может, следовательно, оно временно прекращает существование. Но когда мы отключаем энергию, оно больше не диамагнетик, и может существовать дальше. Это так ошеломляет, что у меня мозга заходит за мозгу.

Он снова поднялся со стула.

— Наверное, я должен рассказать тебе кое-что еще, — сказал он, и только теперь я понял, что Сантос так же взволнован и сбит с толку, как и я сам.

— У меня очень тесная компания, амиго, — продолжал он. — Был Гальвани, был Фарадей и еще несколько человек. И я теперь один из них, потому что нашел новый научный принцип. Но как-то не очень здорово обнаружить, что два принципа могут категорически противоречить друг другу и одновременно оба оказываться правильными.

Я продолжал нажимать выключатель. Странное на вид устройство то возникало, и было совершенно реальным и материальным, то исчезало из существования. Это походило на фокус. Но я хорошо помнил, как кисть моей руки плыла в воздухе на полтора фута дальше локтя, чем следовало. И время от времени вздрагивал.

Тогда Луис Сантос взял мою руку. Как я уже говорил, он был низкого роста, едва достигал мне до плеча. Был он худой, с морщинистым лицом, с неприятным на вид шрамом, который начинался чуть выше воротника, спускался по шее и скрывался под рубашкой.

Взяв за руку, он повел меня к двери обедать. Я двигался словно в оцепенении. Это может прозвучать столь же банально, как упоминание о мурашках, бежавших по спине.

Я продолжал глядеть на свою руку, которая была совсем недавно отделена от моего тела. Я то и дело шевелил пальцами, чтобы убедиться, что с рукой все в порядке. Одновременно я пытался как-то убедить себя в том, что этого не было на самом деле.

Жаль, что это не принесло успеха.

По национальности Сантос был хондагванцем из небольшой республики Хондагва немного южнее Эквадора. Он был латино-американцем — и родным его языком являлся испанский, насколько я мог судить, — поэтому трудно ожидать, что латино-американец может быть ученым.

Когда вы думаете о них, то на ум приходят революционеры и всякие политические деятели. Можно также поговорить о латино-американских поэтах и писателях. Но только не об ученых. Наука — это не для них.

И даже Сантос не казался мне таким уж творческим работником. Разумеется, я знал его работы. Он занимался, в основном, тем, что брал какое-нибудь новое открытие, которого наделало шумиху в научном мире, и повторял все эксперименты с немыслимой дотошностью, а затем публиковал полученные результаты — которые, зачастую, развенчивали это открытие. Люди проклинали его. Но если уж он говорил, что определенный эксперимент, проведенный при таких-то условиях, дает такой-то результат, то можно было не сомневаться, что так оно и есть. По крайней мере, такая была у него репутация.

Он не окружал себя никакими тайнами, но был всем весьма неясен. Он приехал в Соединенные Штаты, получил здесь хорошее техническое образование, а затем вернулся в Хондагву. Спустя десять лет он вновь появился в Нью-Йорке, уже морщинистый, худой и какой-то иссушенный, и кропотливо принялся уничтожать труды других ученых. До сих пор он не заявлял ни о какой собственной оригинальной работе. Я не знал, что он делал эти десять лет, пока жил на родине. Он никогда не говорил об этом.

Он провел меня вниз в институтскую столовую, и мы заняли свободный столик. Со стороны мы оба выглядели так, будто увидели призраков.

— Сначала мы будем обедать, — твердо заявил Сантос. — Потом подумаем о другом. Я боюсь той штуковины. Так что давай не станем упоминать о ней, пока не доберемся до кофе.

Но тогда я не видел особой пользы в беседе. Я видел, как исчезало материальное устройство из твердого вещества. Видел какое-то немыслимое пустое пространство, при взгляде на которое начинали болеть глаза, а когда я провел через него рукой, то она оказалась отделенной от локтя на добрых полтора фута, причем, казалось, что ничего не случилось. Я видел свои пальцы и мог шевелить ими. Конечно, с рукой не произошло ничего плохого, но я не мог обсуждать это сейчас.

— Кажется, ситуация требует отчаянных мер, — криво усмехаясь, сказал Сантос. — Я когда-нибудь рассказывал вам о своем доме в Хондагве?

Это была единственная тема, которая могла отвлечь меня от увиденного, потому что здесь крылась какая-то тайна. Я знал, что Сантос не любил говорить о родине. Но сейчас он пошел даже на это. Он знал, что нам нужно отвлечься и перестать думать о проклятом устройстве из меди, хрусталя и проводов на его рабочем столе. Поэтому, помогая мне, он помог себе.

Он описал мне свой дом в Хондагве такими словами, что я буквально представил раскидистые пальмы и невероятно синее небо, и море, ласкающее пляж белого песка. Жаркие солнечные лучи и нега были причиной того, что, работая, никто не лез из кожи вон, и все были довольны. Длинная гасиенда с белыми стенами и росшим подле них жасмином, босые слуги-индейцы и веранда довершали картину.

— А вода там на вкус, амиго, совсем не та, что течет здесь из кранов, — продолжал Сантос. — Неизмеримо вкуснее. И была там улыбающаяся темноволосая девушка…

Сантос резко замолчал, но через секунду заговорил снова.

Он делал это для меня, потому, что мое психическое состояние оставляло желать лучшего, и он хотел меня отвлечь. Все мы любим читать о всяких фантастических научных устройствах в художественной литературе. Но когда мы видим подобное наяву, мозги становятся набекрень.

ГЛАВА II. Эластичное пространство

Сантос говорил о своих лошадях и собаках, о ленивом движении в сонном, неспешном городке Нинте, и о своем доме в столице Хондагве, который растянулся на полквартала, потому что каждый из предков делал очередную пристройку к нему, и не было даже его общего плана. И о старинной, скрипящей, причудливой четырехместной коляске, в которой несчетные годы леди его семьи выезжали с неотложными визитами. И вот однажды темноволосая девушка…

Сантос замолчал и вытер вспотевший лоб. Затем ему удалось улыбнуться.

— Но мне кажется, сейчас вы думаете о чем-то другом, верно? — спросил он. — Я сейчас быстренько пролистаю газету.

Обслуживали в институтской столовой не быстро. Это была традиция, такая же, как мрачные коридоры. Мы ждали, пока нам принесут кофе, и Сантос взял газету, лежащую на нашем столике. Пока он проглядывал заголовки, руки его слегка дрожали. Думал он явно не о газете, но, должно быть его глаза все же фиксировали напечатанные строчки, потому что внезапно он задрожал от ярости.

Побледнев, Сантос отложил газету. Заметив, как я смотрю на него, он улыбнулся, но в глазах у него было странное выражение.

— Мне кажется, мы оба избавились от мыслей о той штуковине наверху, — спокойно сказал он. — Я прочитал в сегодняшней газете, что наш город должен посетить президент Хондагве во время дружеского визита в Соединенные Штаты. Вот это избавит меня от воспоминаний о чем угодно!

Он машинально взял кофейную чашку, часть ее содержимого выпил, а часть пролил. Лицо его было суровым и бледным.

— Теперь мне легче вернуться к размышлениям о моем диамагнетике, — рассеянно сказал он. — Гораздо легче.

Но внезапно, словно не в силах больше сдерживаться, он заговорил. Голос его был горек и мрачен. И слушать его было тяжело.

Хондагве была из тех стран, в которых номинально не было демократии. Ее президент — Хосе Мануэль Гуттиэреза — правил страной уже восемнадцать лет. И в течение этих восемнадцати лет ни разу не было выборов. Никто не претендовал на то, что там были суды или честные чиновники. И что хуже всего, никто даже не притворялся, что президент не обладает полной и абсолютной властью.

Темноволосая девушка была женой Сантоса. Она привлекла внимание любителя женщин Гуттиэреза. Он вежливо пригласил ее посетить президентский дворец. Она не пошла. А затем она просто исчезла — была похищена людьми из охраны президента.

— Я был тогда на охоте, — сквозь стиснутые зубы с трудом выдавил Сантос. — Когда я вернулся и узнал об этом, то буквально обезумел. Я пошел во дворец с револьвером, и меня подстрелили под предлогом того, что я пытался убить президента. Этого я и хотел, но не смог. Меня бросили на улице, посчитав мертвым, но я не умер… к сожалению! — добавил он. — Моя жена тоже была мертва, — безжизненным голосом продолжал он. — Когда я поправился, то стал подготавливать революцию. Было достаточно много людей, так же отчаявшихся, как и я! Целых три месяца нам удавалось держать все в тайне, собирая людей, у которых были веские основания ненавидеть Гуттэреза. Но потом нас раскрыли. Мы стали преследуемыми беглецами. Когда поймали живыми сорок моих человек, остальные решили сдаться. Им обещали жизнь, но я сам слышал винтовочные залпы, когда их расстреливали. Какое-то время я прятался в доме поденщика. В конечном итоге, лишь двенадцати из нас удалось перебраться через границу. — Он широко раскинул руки и горько улыбнулся.

— Я планировал когда-нибудь вернуться и задушить Гуттиэреза собственными руками. Уже больше тысячи человек погибли при подготовке восстания. Возможно, они не походили на примерных учеников воскресной школы, но это были настоящие мужчины. Они хотели, чтобы президент ответил за гибель людей, за насилие над женщинами, за все, что он творит в стране. А в результате, — по глазам было видно, что он издевается над собой, — я стал великим ученым! Я создал диамагнетик, амиго, штуковину, которая то прекращает существование, то появляется снова. А в это время Гуттиэрез катается по Штатам, как президент дружественной страны!

Теперь настала моя очередь попытаться отвлечь его от мрачных мыслей.

— Вероятно, после вы пожалеете о том, что рассказали мне все это, — прямо сказал я. — Поэтому, я все забуду, если вы не возобновите разговор на эту тему. Но диамагнетик не такой пустяк, как вам кажется. Когда вы вернетесь в лабораторию, я думаю, мы узнаем, в конце концов, что он очень важен, и стоит потратить жизнь на его открытие. Вы сказали, что завершили работу над ним?

— За полчаса до того, как вы пришли, — ответил он без всякого интереса. — Тогда я в первый раз включил его. Ладно. Пойдемте.

Я вернулся в лабораторию вместе с ним. Я с энтузиазмом распространялся о том, что уже обдумываю истинные свойства и применение диамагнетика. И мне удалось заставить Сантоса думать о нем.

Теперь я об этом жалею.

Когда мы вернулись в лабораторию, то первый вопрос, мучивший нас обоих, разумеется, был о том, что происходит с этой хитрой штуковиной, когда она включена и исчезает.

Мы взяли деревянную палку и ткнули ею в то место, которое он занимал. Там ничего не было, но опять произошел экстраординарный оптический эффект, о котором я уже рассказывал. Палка вылезла с другой стороны этого места, а посредине ее была большая — фута в полтора — дыра, ничто. Тогда я протянул палку через странное место, взяв ее за оба конца. При этом мои руки отделились, чего мне очень не хотелось. Волосы встали дыбом у меня на голове, потому что палка стала расти в длину, выдвигаясь, как телескопическая труба.

А посреди я видел пустое место. Картина была такая, словно я держал две палки. Но я чувствовал, что это оба конца одной палки.

Я продолжал протягивать ее, внезапно она резко сжалась до нормальной длины, пустое место посредине ее исчезло, и это снова была целая палка той же длины.

Сантос погладил шрам на своей шее, затем внезапно кивнул.

— Думаю, это объясняет все, — спокойно сказал он. — Смотрите, амиго!

Он снова стал протаскивать палку через пустое место. Как и в первый раз, палка стала на полтора фута длиннее прежнего, а посередине ее возникла пустота. Но когда Сантос стал двигать палку туда-сюда по этому странному месту, пустота между частями палки оставалась одинаковой и тех же размеров, но торчащие с обеих сторон части палки менялись, делаясь то короче, то длиннее.

Затем Сантос медленно потащил ее, пока один конец палки не исчез, и у него в руке оказалась короткая палка, торчащая из пустоты.

— Ага! — сказал Сантос. — Это все докажет.

Он раскрыл газету и опустил ее сверху на странное место. Посреди газеты возникла дыра. Газета не порвалась, просто в ней появилась дыра. Сантос поднял газету, и дыра в ней исчезла. Затем он стал опускать газету, пока дыра не возникла снова.

— Нажмите выключатель, — попросил он меня.

Я нажал кнопку. Раздался резкий, противный щелчок, и газету прорвало появившееся устройство из меди и хрусталя, а в воздух взлетело облачко мелкой бумажной пыли.

— Что и требовалось доказать, — так же спокойно сказал Сантос. — Конечно же, это оно! Как может быть иначе?

Он достал и зажег сигарету, не проявляя никакой радости или торжества от того, что нашел объяснение.

— Вы были правы, амиго, — сказал он вместо этого странным тоном. — Это очень важно. По крайней мере, это заслуживает Нобелевской премии. Я забыл, кто из великих сказал, что мы живем в безумном мире, но это так и есть. Теперь понятно, почему я боюсь этой штуковины. От нее волосы становятся дыбом.

Он невесело улыбнулся мне.

— Возможно, теперь я стану великим, всемирно известным ученым Хондагвана. Гуттиэрез пришлет за мной самолет первого класса. Пригласит меня погостить в родной стране. А потом выразит глубокие соболезнования по случаю моей кончины в автомобильной аварии через час после приземления. Вот будет забавно.

Но выглядел он при этом совсем не весело.

— Что же, черт побери, — потребовал я, — происходит в этой штуковине.

Сантос выпустил густой клуб дыма.

— Теоретически все очень просто. Два предмета не могут занимать оно место одновременно. Но здесь это вроде бы происходит. Мы говорим о парамагнитных и диамагнитных веществах так, словно существуют магнитные и антимагнитные силовые поля. Но это не так. Ведь точно также мы говорим о положительном и отрицательном электричестве. Но мы же знаем, что нет никакого положительного электричества, а есть только дефицит электронов, несущих отрицательный заряд. Точно так же, нет никакого антимагнетизма в известной нам вселенной, а есть лишь дефицит магнетронов в таких веществах, как, например, медь или висмут.

— Но вы же сказали…

— Я сказал, что создал диамагнетик, — перебил меня Сантос. — И я создал его. Но он не может существовать в нашей вселенной. Поэтому, для существования, он должен создать пространство, отличающееся от нашего, в котором он может существовать. Что он и делает. Мне кажется, многое стало ясно из экспериментов, которые мы только что проделали.

— Да перестаньте! — возразил я. — Вы что, утверждаете, будто эта штуковина переходит в некое четвертое измерение?

— Нет, — ответил Сантос, в голосе которого внезапно пропал всякий интерес. — Не в четвертое измерение, а в замкнутую вселенную. Маленькую карманную вселенную. Точно то же делает, скажем, атом, настолько тяжелый, что разрушает пространство вокруг себя. Но мы не можем проследить за атомом. А за моим устройством вполне можем, потому что пространство, в котором оно возникает, весьма большое.

Он сел и мрачно уставился на пустую стену. Я лишь поморгал. Все начинало приобретать смысл. Наступила долгая тишина в неряшливом помещении, которое было лабораторией Сантоса. Разные мысли мелькали у меня в голове.

Эйнштейн доказал, что пространство упругое. Диамагнетик обертывает себя иным пространством и переходит в него. Причина, по которой больно глядеть на пустое место, где он стоял, состоит в том, что глаза пытаются сосредоточиться на невозможном.

— Но ведь в этом, — сказал я, наконец, — кроется гораздо большее, чем я представлял себе, Сантос.

Сантос лишь пожал плечами. Много лет он работал без продыха, чтобы не думать о своем доме в Хондагве, о жене и трагедии, которая вылилась в кровавое восстание, когда он пытался отомстить. Возможно, он так загрузил себя работой, что уже и не вспоминал о мести. Но президент Ходагве прибудет с дружеским визитом в Нью-Йорк — единственный человек, который лишил жизнь Сантоса всякого смысла!

Я нашел пару держателей для пробирок, валявшихся на пыльном полу в лаборатории Сантоса. Положил их по обе стороны от устройства Сантоса на расстоянии фута. Затем нажал кнопку выключателя, и устройство исчезло.

Я встал позади одного держателя и взглянул поверх него на другой. Тот оказался дюймах в шести от первого. Пространство между ними исчезло, но никуда не девалось, а просто обернулось вокруг устройства Сантоса.

Я нажал кнопку, и все пришло в первоначальный вид. Тогда меня пробрала дрожь.

— Сантос, — я постарался говорить спокойно, — а вам не пришло в голову, что вы теперь самый богатый человек в мире? Ведь теперь железные дороги, мосты и пароходы становятся ненужными. Как ненужными станут и шахты, если я хоть немного разбираюсь в законе сохранения энергии. Если вы сумеете заставить эту штуковину создавать собственные карманные вселенные нужных форм и размеров, то вы измените всю цивилизацию!

Как я уже говорил, он был маленьким, сухим, совершенно не внушительным человеком. Скорее, он вызывал жалость, а на

лице его была написана ненависть к человеку, который скоро станет почетным гостем страны и нашего города. Он попытался выслушать меня. Думаю, он в самом деле пытался, но затем лишь улыбнулся неестественной, жалкой улыбкой.

— Амиго, — вяло сказал он, — У меня сейчас голова не работает. Позже я обдумаю этот вопрос, но сейчас мне надо переговорить с моими старыми друзьями. Не об этом открытии, а о Гуттиэрезе, который будет теперь вдали от своего дворца и многочисленной охраны.

В голосе его даже не слышалось никакого волнения. В нем была ненависть, но ненависть настолько старая, что даже она лишилась всех эмоций, а стала такой же естественной и неизбежной, как необходимость дышать. Но тогда я этого не замечал. Я сочувствовал ему абстрактно, но мои мысли горели от возможностей, которые я видел в замкнутых вселенных, таких, какие создает его диамагнетик.

Я заставил его слушать. Наскоро рассказал о некоторых возможностях, которые первыми пришли мне на ум. Похоже, Сантос вообще не думал ни о каком практическом применении своего открытия. А я видел различные способы такого применения. И описал их ему.

Теперь я тоже жалею, что сделал это.

ГЛАВА III. Большое, улучшенное устройство

На следующее утро в заголовках новостей не было ни словечка о президенте Хондагва. Но это и не было важными новостями. Возможно, что-то было написано где-нибудь на последних страницах, потому что во время войны Хондагва поддерживала политику Америки и стран западной коалиции, ведущей войну с Гитлером. Она была вынуждена прервать отношения с Германией и даже попыталась очистить страну от немецких шпионов. Но это было давно, а нынешним новостям, что ее президент навестил Соединенные Штаты, не придавали значения. Написали разок — и ладно.

Тем не менее, у меня сложилась привычка читать передовицы. Возможно, потому, что в науке я имею дело с бесспорными фактами, и в противовес этому люблю почитать спорные мнения. Поэтому я прочитал вчерашнюю статью о президенте Гуттиэрезе. В ней была ссылка на письмо в «редакторской колонке».

Это письмо было подписано незнакомым мне испанским именем. Написано оно было интеллектуалом с отточенной иронией говорящего на испанском и представляло собой настоящую бомбу. Там вер было разложено по пунктам. Указывалось, что Гуттиэрез силой захватил власть и уничтожил в Хондагве все выборные институты. Затем упоминалось, что он двенадцать раз угрожал войной соседним с Хондагвой республикам. И добавлялось, что страна бурлит от выступлений недовольных, почти открыто поддерживаемых соседями ради их собственной безопасности.

Президент уехал — иными словами, чуть ли не сбежал, — после долгих переговоров с окружающими странами и выступающими против него элементами. Он согласился провести выборы и покинуть страну до их начала. Практически, его отъезд был признанием поражения и сложением с себя всяческих полномочий. Уехать ему позволили лишь для того, чтобы избежать ненужных кровопролитий, которые могли случиться при его сопротивлении.

В качестве доказательств приводились цитаты из газетных статей Гаваны, Боготы и других столиц испано-американских стран. Затем в письме указывалось, что во время войны в банках Хондагвы были сосредоточены немалые частные состояния лидеров обеих сторон, состояния, которые теперь никто не может востребовать.

Также там было добавлено, что личный багаж господина президента Хондагвы будет, разумеется, защищен дипломатической неприкосновенностью и пройдет таможню без досмотра. После этого следовало изящное предположение, что посещение США доном Хосе Мануэлем Гуттиэрезом не имеет никакого отношения к добросердечным отношениям между двумя странами, а всего лишь является попыткой вывезти из страны ценности, украденные или унаследованные от врагов Организации Объединенных наций.

Передовица упомянула об этом письме совершенно беспристрастно, но от визита президента Хондагвы явно воняло.

Днем я не пошел в лабораторию Сантоса. Мне пришло в голову, что, в конце концов, это было открытием Сантоса, и у меня не было никаких прав лезть в него. Но все равно я не мог думать ни о чем больше.

Если можно было уменьшить расстояние между двумя держателями пробирок на полтора фута, не передвигая ни одну из них, то можно было сделать много такого, чего невозможно добиться обычными, естественными способами. В конце концов, вся цивилизация — это набор приемов физики, которыми мы овладели.

Но нынешнее изобретение было куда важнее открытие применения пара! Оно было важнее использования электричества! В будущем его, наверняка, расценят наравне с изобретением колеса или открытием письменности. Я уже представлял изменившийся мир и даже завоевание звезд.

Да, это было открытие Сантоса и только его, и… ладно, мне удалось не тревожить его до конца дня. Но больше терпеть я не мог. По пути к институту я зашел в магазин игрушек и, чувствуя себя очень глупо, купил набор мраморных шариков.

Сантос, казалось, был рад видеть меня. Он даже поглядел на меня укоризненно.

— Вчера вы так восторгались, амиго, что я сегодня искал вас весь день, — мягко сказал он. — Мне нужна ваша смекалка и ваша изобретательность. У меня особый склад ума. Я рассматриваю любое изобретение с точки зрения его влияния на историю науки. Вы видите его возможное влияние на цивилизацию. Ваша точка зрения очень важна, и я должен знать ее.

Вчерашнего устройства больше не было на рабочем столе, но на его месте стояла парочка странных штуковин. Похоже, Сантос опять что-то конструировал.

Странное место для создания будущего Человечества, подумал я. Институтские лаборатории вообще не блещут роскошью. В них всегда тесно, стены не украшены, и они неопрятны. Но Сантос сумел внести свою лепту в увеличение общего беспорядка и бардака.

— Что вы делаете? — поспешно спросил я. — Мне нужно знать, можете ли вы создавать карманные вселенные различных форм, или они обязательно должно быть шаровидными? От этого зависит все! Почти все, во всяком случае!

Сантос кивнул на стол. Стоявшая там, похожая на клетку штуковина имела какое-то сходство с устройством, которое чуть не свело меня с ума еще вчера. Она была дюйма три в диаметре и три фута в длину. Кроме нее, было еще что-то покороче и с довольно объемистым пустым местом внутри.

— Вот это, — кивнул он на трехфутовый объект, — создает цилиндрическую карманную вселенную. А это подвижное устройство. Сегодня утром я посадил в него мышь, — показал он на устройство, над которым работал, — и перенес ее в замкнутую вселенную. Потом я освободил зверушку в награду за то, что она осталась жива. Сейчас я вношу в него кое-какие изменения, но, в целом, оно готово. А сейчас я покажу вам цилиндр… — Он подошел к рабочему столу и взял штуковину, которая больше всего походила на цилиндрическую клетку из толстого тростника, среди которого виднелись тонкие хрустальные прутья. — Видите, — с довольным видом спросил он. — Я многое взял от прототипа, но кое-что сумел упростить. А теперь смотрите!

У него была ручка с выключателем, от которой к розетке тянулся провод. Движением пальца Сантос повернул выключатель. Клетка из тростника исчезла, исчезла полностью, кроме ручки. Сантос провел рукой по месту, где она только что находилась. Я содрогнулся. Увидев, как его пальцы отделились дюйма на три от ладони, а потом встали на место. Теперь я знал, в чем тут дело. На самом деле они не отделялись, просто так выглядело со стороны.

— Я подумал над тем, что вы предложили вчера, — сказал Сантос. — Этот цилиндр создает иное пространство. Замкнутое пространство или карманную вселенную цилиндрической формы.

Он повернул ручку, и сам вид неправильного места изменился. Конец цилиндра оказался на полу. Я подошел, и сердце мое забилось у самого горла.

Самая дикая из всех моих фантазий оказалась верна. Эта штука действительно уничтожала пространство. Пространство длиной в три фута.

Когда один конец ее стоит на полу и включен ток, то пол оказывается на три фута выше. Я ткнул пальцем в то, что казалось кружком линолеума, висящего на уровне талии.

Он был твердым на ощупь. Он существовал на самом деле. Я касался пола, не наклоняясь к нему. Я пошарил в кармане и положил на этот кружок монету.

Сантос кивнул и щелкнул выключателем.

Клетка из тростника возникла на полу, на котором, не звякая и не упав, лежала монета. Сантос опять щелкнул выключателем, И я поднял монету, не наклоняясь… и меня прошиб холодный пот.

— Именно о таком я и думал, — дрожащим голосом сказал я. — Положите эту штуковину боком на стол. Я по пути завернул в магазин и купил мраморные шарики.

Он сделал, что я просил. Трясущимися руками я согнул из картона корытце буквой V, и вставил его острый конец в решетчатую штуковину.

Сантос включил ток. Я бросил мраморный шарик в корытце так, чтобы он покатился к острому концу. Шарик докатился до карманной вселенной — и тут же выкатился из другого ее конца.

На пересечение невидимого пространства он не потратил ни секунды, потому что там не было никакого пространства. Он просто продолжал катиться в другом направлении.

Один за другим я катал шарики по корытцу, и они послушно меняли направление на обратное без всякого дополнительного импульса.

Я достал носовой платок и вытер вспотевшее лицо. У меня чуть постукивали зубы.

— Предположим, нужно транспортировать какой-то объект, — сказал я. — Тогда вы создаете устройство шести футов в диаметре и десять миль длиной! Один конец помещаете на Сорок вторую улицу, а другой — в Йонкерсе. Включаете его. И расстояния больше не существует. Причем этот вид транспорта не блокирует движение. Мы можем спокойно ходить через то место, где он находится. Просто занятое им пространство перестало существовать. А затем предположим, что кому-то надо попасть из Йонкерса. Он просто делает шаг и оказывается на Сорок второй улице, потому что вдоль той лини нет никакого расстояния. А теперь предположим, что вы проложите это сооружение через весь континент. Это было бы настоящее чудо!

Сантос поглядел на меня и усмехнулся. Усмешка у него была не взволнованная, а усмешка симпатии, радостная усмешка. Казалось, он больше заботился о моем энтузиазме, чем о собственной славе.

— Ах, да! — сказал он. — Все правильно. Это скоростной транспорт, который мгновенно перенесет вас в заданный пункт. Если все получится, амиго, то вы можете попасть с Сорок второй улицы не только в Йонкерс, но и куда угодно в мире. Я восхищаюсь вами!

— Со временем мы даже сможем провести его в Хондагву, — поспешно сказал я.

Улыбка его застыла, но Сантос не сказал ни слова. Он просто повернулся к своему столу и занялся работой. Лицо его заострилось и стало мрачным, потому что мое упоминание о Хондагве напомнило ему о президенте. Я перевел его ум на мысли о прошлом.

Как я жалею сейчас, что сделал это!

ГЛАВА IV. Проблема Гуттиэреза

Президент Хондагвы приехал в Нью-Йорк два дня спустя. Об этом было написано в новостях. Но не в экстренных новостях, а так, на пятнадцатой странице газеты в качестве вежливой дани главе маленькой страны к югу от Эквадора.

После этой статьи в редакцию поступило первое письмо. Обычно такие письма мало что значат, но это начало целую эпопею, которую подхватили другие газеты. Затем скандал перешел на первые полосы нью-йоркских газет и продолжался уже там.

Одна газета озаглавила статью «Палач Хондагвы в Нью-Йорке». Самая умеренная газета назвала его «Диктатором», что в наше время является не самым хорошим словом.

Тут же были раскопаны все доступные факты о правительстве Хондагвы, ясно показывающие президента фашистом, мясником, убийцей и бандитом, который только что продал своих приверженцев в обмен на то, чтобы ему разрешили убежать из страны с награбленным.

Один из сенаторов поднялся в Конгрессе и напал на правительство за то, что этому диктатору разрешили приехать в страну, хотя по закону он все еще был главой дружественного государства. Было живописное описание, как его багаж пропустили без таможенного осмотра.

Вместо небрежной заметки о визите и невосторженном приветствии мэра, его встретил целый корпус репортеров и операторов, фотографии его появились на первых полосах все газет, наряду со статьями.

Он поехал в отель «Уолдербильт», где были забронированы номера для него и его охраны, и там тут же с должным ритуалом подняли флаг Хондагвы, указывающий на его присутствие. Но история на этом не кончилась. Газеты продолжали трудиться и оповещать обо всех его действиях.

Президент оказался толстым человеком, смуглым, с самым тяжелым взглядом, какой я только когда-либо видел. Он позировал для фотокорреспондентов в форме с саблей, принимая героические позы. Очевидно, по-английски он читать не умел, и никто из сопровождающих не посмел пересказать ему, что о нем было написано.

В вечерних газетах был подробно описан «Уолдербильт», где охрана в форме настояла на том, чтобы находиться рядом с багажом и даже поехала в грузовом лифте. Были также фотографии. Один фотограф разозлил охранника до такой степени, что на фотографии запечатлелась рука на кобуре и угрюмое, угрожающее лицо.

На следующее утро утренние газеты поведали новую историю. Президент заказал для своей свиты артисток, очевидно, желая устроить вечеринку. Никто не появился, и он устроил скандал. И тут, очевидно, кто-то все же собрался с духом и рассказал ему, какие материалы печатали в газетах, и он замолчал, как моллюск. Двадцать четыре часа он провел в своих апартаментах, не высовывая из них носа и ничего не заказывая, очевидно, опасаясь, что об этом напишут в газетах.

Но внимание к нему не ослабевало. Были вновь напечатаны фотографии вооруженной охраны, стерегущей его багаж. Из Хондагвы как раз поступили сведения о дефиците бюджета, и недостающие средства тут же приписали ему.

Затем в газетах последовали рассуждения о том, сколько он мог выкачать из страны за время своего владычества, и задавались риторические вопросы, а сколько миллионов долларов он вывез под прикрытием дипломатической неприкосновенности и сколько раздал, чтобы ему позволили выйти сухим из воды.

Выборы, которые должны были определить его преемника, еще не прошли, а Хондагва, судя по сообщениям, уже превратилась в сумасшедший дом. У власти стояло временное правительство, которое игнорировало правовой статус Гуттиэреза, и все покидавшие страну лодки и суденышки были полны соратниками президента, пытавшимися убежать от возмездия.

Я вошел в лабораторию Сантоса с некоторыми материалами, которые он попросил принести. Там я нашел еще шесть латиноамериканцев, слушающих, что он говорит им по-испански. Когда я вошел, все повернулись ко мне с напряженными лицами, но Сантос познакомил нас — у всех были испанские имена типа Кальдерон, Ибарра и так далее, — и они расслабились. Тогда он принялся экспансивно рассказывать мне:

— Это мои старые друзья и товарищи по оружию, амиго. Мы потеряли связь друг с другом, но появление Гуттиэреза в Нью-Йорке, заставил нас снова собраться вместе. Из-за газетной шумихи мы решили, что с ним что-то должно произойти. Американское правительство, конечно, заберет его богатства. Вероятно, он будет арестован и выдан Хондагве как обычный преступник. Хотел бы я быть там, когда до него доберется толпа!

Лица остальных шести человек стали совершенно бесстрастными. Не хотел бы я, чтобы кто-нибудь так ненавидел меня!

— Мы встретились здесь, чтобы поспорить о политике, — с явным удовольствием продолжал Сантос. — Так же я пригласил их, чтобы продемонстрировать свое открытие. Боюсь, что они посчитают его колдовством, но мне очень хочется похвастаться перед своими соотечественниками.

Я передал ему то, что принес, в основном, маленькие батарейки, которые раньше использовались для портативных раций. В настоящее время их трудно достать. И Сантос начал свое шоу.

Он показал все, что я уже видел, а затем продемонстрировал кое-что новенькое. Очевидно, он прекратил работать над тем, что я видел, и сделал новое устройство — диамагнетик или как его там назвать? — которое во включенном состоянии создавало вокруг себя карманную вселенную — и могло растягиваться. Оно походило на ручной пантограф и было фута три в длину, но могло раздвигаться и становиться раз в пять длиннее. И по всей длине оно было завернуто в чужое пространство. Вот его-то Сантос нам и показал.

— Мне почти что стыдно за него, — извиняющимся тоном сказал он мне. — Это устройство с радостью приобрел бы любой грабитель.

Он нажал выключатель, и устройство исчезло. Лишь место, где оно прежде было, стало каким-то неправильным, потому что, как я уже объяснял, мы не можем представить себе иное пространство. Сантос что-то сделал с его ручкой, и устройство растянулось и стало тоньше, протянувшись через всю лабораторию.

Тогда Сантос сунул руку в один его конец — и, когда кисть вылезла из другого конца, взял что-то. Он показал то, что взял, и, вынув руку из устройства, положил себе в карман. Затем повернул устройство к полу. Оно прошло сквозь пол, как прежде сквозь газету, Сантос через устройство что-то взял из лаборатории на нижнем этаже и перенес к нам. Затем он вдвинул похожее на прут устройство внутрь электрической лампочки и положил туда четвертак. Сделав это, он убрал устройство и нажал выключатель.

Что вы думаете? Четвертак оказался в совершенно целой электрической лампочке. Этого было достаточно, чтобы заставить вас со стоном схватиться за голову. Но друзья Сантоса только посмеивались и хлопали друг друга по спине. Сантос глядел на них со странной усмешкой на лице и теплотой в глазах.

Затем они внезапно поднялись и вышли друг за другом. Сантос помрачнел.

— Я знаю, вы думаете, что они ведут себя по-детски, но это — мои старые товарищи, — извиняющимся тоном сказал он. — Их счет к Гуттиэрезу не меньше моего. Заставить их удивиться, даже на короткое время, очень трудно.

Я ничего не ответил, лишь протянул ему пакет с батарейками для портативных раций, которые уже давно не производят.

— Я достал батарейки, которые вы просили, — сказал я и тут же добавил: — Послушайте, Сантос! Я готов кое с кем связаться, вы продемонстрируете им все это, но для начала должны подать хотя бы заявку на патент. Сделайте это, и я гарантирую, что у вас будет сколько надо денег для начала большого бизнеса.

Сантос поглядел на меня, задумчиво прищурившись.

— Bueno! Но скажите, как вы собираетесь использовать мое изобретение?

— Во-первых, больше не будет никаких трущоб, — искренне ответил я. — Люди живут в переполненных городах лишь для того, чтобы легче было добираться до работы и обратно. С вашим открытием исчезнет само понятие расстояний. Не будет больше метро… Не будет озлобленности, которая возникает у людей в толпе. Не нужно будет вообще жить всем в куче, в этом исчезнет необходимость. Во-вторых, больше не будет шахт. Вы сможете легко протянуть ваше устройство к рудных жилам, как протянули его в лабораторию Добсона под нами, и руда окажется все равно что на поверхности. Горной промышленностью можно будет заниматься при солнечном свете. И больше не будет ненависти между странами, если можно будет просто войти через дверь куда угодно, и каждый день множество людей будет видеть, что в других странах живут такие же люди. И я думаю, что не станет деградировавших, продажных чиновников, когда люди увидят, что могут с легкостью обходиться и без них. Это всего лишь часть того, где можно будет применить ваше изобретение. Это…

На лице Сантоса вспыхнула настоящая улыбка, глаза его стали теплыми и дружелюбными.

— Bueno} Достаточно! — сказал он и импульсивно пожал мне руку. — Вы настоящий друг, амиго, и должны принять участие во всем этом. Но сначала есть кое-что, всего лишь одно небольшое дельце, а затем я буду в вашем распоряжении. Вы принесли батарейки. Превосходно! Самому бы мне их не удалось найти.

Казалось, он был удивлен тому, что я нашел такие батарейки, какие он просил. Их действительно было трудно найти, потому что их уже перестали выпускать.

Но если хотите знать, из всех ошибок, что я сделал в этом деле, батарейки были самой большой, и я до сих пор об этом жалею. Если бы я не принес их в тот день, все могло бы закончиться хорошо.

Сантос исчез на целых восемь дней. Он не появлялся ни в институте, ни в своей лаборатории. Я не знал, где он жил, но достал его адрес и пошел туда. Хозяйка сказал мне, что он упаковал сумки и куда-то уехал. Предупредил, что его не будет примерно неделю.

Уехал он один на такси, а она должна была забирать почту до его возвращения. Я быстренько написал записку:

«Я ломаю голову, не понимая, куда вы вдруг уехали. Свяжитесь со мной, как только вернетесь. Вы необходимы, чтобы построить такой мир, в каком я хотел бы жить».

Я подписал записку и оставил ее хозяйке.

Прошло восемь дней, прежде чем он позвонил мне. И все эти восемь дней я провел в нервном возбуждении.

Вы помните, что в то время писали газеты? Как они устроили настоящее пиршество на костях президента Хондагвы? И, вероятно, вы помните, чем все закончилось — согласно газетам.

Там было написано почти все, а упущенное вы можете дополнить, согласно тому, что я вам рассказал.

Шумиха вокруг Гуттиэреза становилась все громче и конкретнее. Корреспонденты чуть ли не толпами полетели на самолетах в Хаондагву, и впервые за восемнадцать лет тамошнее население осмелилось сказать правду. Это было самое свирепое тоталитарное правительство в мире после Гитлера, не считая правления коммунистической партии.

Но в Хондагве никакой партии не было. Была лишь кучка бандитов, которые захватили власть и держали народ в страхе, давили его и в буквальном смысле слова обескровили.

От привезенных оттуда материалов у людей встали волосы дыбом. И стало ясно, что Гуттиэрез заключил сделку, чтобы спасти свою шкуру и награбленное, а в его багаже, защищенным дипломатической неприкосновенностью, лежали не только народные деньги, но и сбережения нацистов. Газеты тут же взвились до небес, требуя, чтобы с него сняли дипломатическую неприкосновенность и досмотрели багаж.

Затем известная фирма латиноамериканских банкиров заявила, что им была доверена крупная сумма, составляющая много миллионов долларов, для того, чтобы использовать ее на благо Хондагвы и ее населения.

Все ненадолго замолчали, затем взвыли с новой силой. Выходит, Гуттиэрез пытается откупиться частью своего награбленного, чтобы сохранить остальное?

Нью-йоркские газеты всегда славились скандальным характером, и в этом им не было равных. Тогда латиноамериканские банкиры заявили, что деньги были им переданы не самим Гутииэрезом, а комитетом хондагванских эмигрантов, которые были политическими эмигрантами и являлись самыми злейшими врагами Гуттиэреза.

И тут действительно все взорвалось. Президент Хондагвы вылез из своих апартаментов в «Уолдербильте». Администрация гостиницы услышала стрельбу, которую затеяли его охранники, и разбежалась, как кролики. Разумеется, они испугались!

Гуттиэрез хрипло ревел, что его ограбили. Он шел по коридорам отеля с револьвером в каждой руке, и, с пеной во рту, пытался найти грабителей.

ГЛАВА V. Сантос сравнивает счет

Американские детективы, наконец-то поймали Гуттиэреза, который, задыхаясь, лиловый от гнева, клялся, что его багаж украли из номера, прямо под носом у охранников. Он кипел и бурлил, безостановочно ругался и был весь в пене.

Багаж его был доставлен в номер неповрежденным. Он сам проверил это. Возле него день и ночь стояли на страже по два охранника, потому что он не доверял никому. И когда обнаружилась пропажа, охрана была тут же обыскана в его присутствии.

Но из багажа исчезло все до последнего песо, что он привез с собой, и он в ярости ревел, сколько там было миллионов, но ему никто не верил до тех пор, пока не обнаружилось, что указанная им сумма полностью совпадает с той, что была передана банкам для развития Хондагвы. Латиноамериканские банкиры заявили с солидным видом, что это простое совпадение, которое они не собираются комментировать.

Гуттиэрез не успокаивался. Он был уничтожен, дискредитирован, ограблен и опозорен, но жаждал возмездия. Он требовал, чтобы полиция и ФБР нашли грабителей и передали их ему.

ФБР вежливо согласилось исследовать его багаж, и возникла другая трудность.

Гуттиэрез в ярости открыл им все чемоданы и переносной сейф! Но, исследовав их, ФБР обнаружило некоторые документы, которые Гуттиэрез явно не хотел никому демонстрировать. Разумеется, то, что в них было, уже и так стало всем очевидно, но там упоминались некоторые люди — вовсе не хондагванцы, — и из этих документов стало ясно, почему эти люди отважно пытались защитить Гуттиэреза от «клеветы в газетах». ФБР все это очень, очень заинтересовало, но к Гуттиэрезу они относились весьма вежливо.

Его оставили в номере под охраной американской полиции, для гарантии, что ему не станут досаждать. Охрана была еще и для того, чтобы он не покидал номера, ни один, ни со своими телохранителями.

А на следующий день, несмотря на стоявшую у дверей охрану, Гуттиэрез был найден мертвым. Весьма мертвым. Совершенно мертвым. Никто не слышал никакого шума, но вид Гуттиэреза был страшен, лицо его искажала гримаса суеверного ужаса. Однако, умер он не от испуга. Он был просто кем-то убит.

Все эти события заняли неделю. А на восьмой день мне позвонил Сантос. Я взял такси и помчался в его лабораторию. Там я сразу же заметил, что выражение его лица изменилось. Оно стало каким-то мягким и бесконечно спокойным. Таким спокойным, что я с удивлением взглянул на него. Сантос улыбнулся мне.

— Hola, muy mio amigo! — бодро сказал он. — Que hay?

Я кашлянул. Внезапно до меня дошла вся правда, и я сел на стул, чувствуя слабость в коленях.

— Вы в последнее время так много говорили по-испански, что забыли — я не знаю его. — Я помолчал. — Ну, теперь вам лучше?

Он кивнул, встревоженно наблюдая за мной.

— Нет, — мрачно сказал я, — я не собираюсь ничего сообщать полиции. Зачем это мне? Я знаю, что сделал Гуттиэрез. Но вы слишком рисковали! Вас же могли убить. Вы понимаете, что вы — единственный в мире человек, который умеет делать диамагнетики?

— И это важно? — с горечью в голосе спросил Сантос.

— Это чертовски важно! — воскликнул я. — Вы не имеете никакого права рисковать жизнью.

— Не было никакого риска, — заверил он меня. — Жена-американка одного из моих друзей сняла номер двумя этажами ниже, так что все было безопасно.

— Вы воспользовались своим изобретением, — сердито сказал я. — Вы взяли раздвижное устройство, чтобы вытащить с его помощью содержимое чемоданов и перенести их к себе в номер. Вы уничтожили пространство. На полученные деньги вы организовали фонд помощи развития Хандагвы. Жители Хондагвы станут получать прибыль с денег, принадлежавших ранее немецким нацистам…

— Это не прибыль, — сказал Сантос. — Деньги пойдут на развитие школ, медицины, на социальную помощь, о которой в моей стране давно все забыли.

Должно быть, выражение моего лица подсказало ему, что я об этом думал.

— А где-то среди его вещей оказался чистой воды компромат, — продолжал я. — А после того, как президент убедился, что воры все забрали, вы подкинули его ФБР.

— Естественно, — спокойно ответил мне Сантос. — Все должны получить по заслугам. Я не люблю негодяев.

— Выходит, вы боретесь с ними при помощи суперворовской техники?

Я ничего не сказал об убийстве Гуттиэреза. Это было не мое дело. Но я понял, почему на его мертвом лице застыло выражение такого суеверного ужаса. Он видел, как прямо из воздуха появились лица людей, каких он когда-то оскорбил и кого давно считал мертвыми. И они что-то сказали ему, прежде, чем он умер.

— Вы использовали суперворовскую технику, — с горечью повторил я. — Вы рискнули самой ценной жизнью в мире — своей жизнью!

В его кривой улыбке пряталась нежность. Сантос был тощим маленьким латиноамериканцем, но он нравится мне и знал это.

— Вы критикуете меня, — с сожалением проговорил он. — У вас иная точка зрения, амиго. Вы думаете о тех, кого никогда не знали, и даже о тех, кто родится уже после вашей смерти. Я же думаю о том, что кажется важным для меня. Но ваша точка зрения совершенно нормальна. — Он говорил так, словно спорил с самим собой. — Я планирую один дополнительный эксперимент, — продолжал он. — Я должен проделать его, прежде чем запатентовать свое открытие. Я уверен, что он совершенно безопасный. Теоретически я доказал это. Но все равно я приму кое-какие заранее продуманные предосторожности.

— Что, черт побери, вы собираетесь сделать? — с жаром воскликнул я.

Он объяснил, и я разбушевался. Но он лишь усмехался, пока я бегал взад-вперед по лаборатории и напоминал ему, что он человек, а не подопытная мышь, и, идя на такой риск, он, практически, предает будущее. Но он лишь усмехнулся и повторил, что примет все меры безопасности. Очень тщательно продуманные.

На следующее утро я получил от него записку:

«Амиго! Чтобы не заставлять вас тревожиться, я проделаю этот эксперимент сегодня вечером. Как вам уже известно, я хочу сам переместиться в ту область пространства, которая становится замкнутой вселенной под действием диамагнетика. Для этой цели я сделал диамагнетик, достаточно большой, чтобы я весь поместился в область его действия. Работать он будет на батарейках, которыми вы меня снабдили. Внутри я смонтировал выключатель, который включу и тут же выключу. Так что ничто не успеет навредить мне. Я посылал туда мышь, и она осталась жива-здорова, хотя я держал ее в замкнутой вселенной, насколько ей хватало воздуха. Но это еще не все предосторожности. Я написал всю теорию диамагнетика и точные инструкции для его изготовления.

Я оставил эти записи в ящике стола, но боюсь, что вы стали бы упрекать меня за беспечность. Поэтому я вложил рукопись в маленький генератор карманной вселенной на одной батарейке. Часы выключат ток ровно завтра в полдень. Таким образом, я придумал еще одно применение диамагнетику, о котором вы не подумали. Это сейф с абсолютной защитой!

Если меня не окажется в лаборатории, когда вы приедете, то ровно в полдень вы сможете забрать мою рукопись. Но я буду там, и мы отправимся вместе обедать.

Чтобы вы уж совсем не смогли упрекнуть меня в беспечности, остальные диамагнетики я захвачу с собой.

И если со мной все же что-то случится, я прошу вас продолжать строить тот счастливый мир, о котором вы мне говорили. Но все будет в порядке. Жду вас к обеду.

Ваш преданный друг!»

Разумеется, я тут же поехал в лабораторию. Не знаю почему, но я был весь в холодном поту. И Сантоса там не оказалось…

Перед рабочим столом находилось большое пустое пространство, на которое было больно смотреть. Оно было достаточно большим, чтобы в него мог поместиться Сантос. Устройство явно работало, и Сантос почему-то не выключил его. Если бы он воспользовался энергией от розетки, то я сам мог бы выдернуть штепсель. Но он почему-то использовал батарейки. И отключить его снаружи не было никакой возможности. Как и проникнуть туда. Он находился в замкнутой вселенной. Карманной вселенной, как он назвал ее.

Что касается второго приспособления, которое он сделал для опытов на мышах, то оно стояло на столе и тоже не отключилось в полдень. С тех пор прошло три месяца. Ни одной батарейки не хватило бы поддерживать работу этого устройства целых три месяца. Они бы давно уже кончились.

Разумеется, можно было доказать, что эти две карманные вселенные существуют. И если когда-нибудь устройства отключатся, то можно будет изучать их и переменить лик всего мира. Но мне от этого не легче.

Хондагва получила много денег для социального развития — ведь это небольшая страна, и каждый миллион долларов имеет там большое значение.

Но Сантос!.. Черт побери, он мне нравится! И пока он не выйдет из своей карманной вселенной, никому не будет пользы от его открытия! И в мире нет никакого способа, чтобы отключить это устройство…

Но когда-нибудь он выйдет оттуда. Он собирался оставаться там всего лишь полсекунды, а прошло уже три месяца, и, разумеется, у него не было с собой ни припасов еды, ни воздуха. Но он выйдет оттуда. В батарейке на диамагнетике не могло быть столько энергии, но устройство все еще работает, хотя прошло три месяца.

Поэтому, я не считаю, что часы устройства остановились или Сантос погиб.

И он, и его рукопись находятся в карманных вселенных. Но нам не известна ни одна константа такой замкнутой вселенной.

Например, мы не знаем, сколько еще месяцев, лет или столетий должно пройти в нашей вселенной, пока в той пройдет полсекунды.

И В ДАЛЕКОМ БУДУЩЕМ ТАЙНА КАРМАННЫХ ВСЕЛЕННЫХ БУДЕТ КОГДА-НИБУДЬ ВНОВЬ ОТКРЫТА ЧЕЛОВЕКОМ!

(Thrilling Wonder Stories, 1946, Fall)