Проигранное желание

Глава 22

Сложнее всего было объяснить девочкам причину моего отсутствия сегодня на занятиях. Но, открыв глаза утром, именно открыв глаза, а не проснувшись, сил, чтобы подниматься из кровати я не нашла. И даже настрой на “забить и забыть” не помогал. Настроение было скверным, а от представления, что я буду сидеть на лекциях Ротчестера, слушать его голос, смотреть на него, ловить случайные взгляды. Все это было слишком.

Бегать, пытаясь выяснить реальную причину произошедшего не было никакого желания, как и видеть его, говорить с ним или о нем. И даже думать не хотелось, но почему-то думалось. Мысли, мысли, мысли, а за ними еще и еще. И жаль, что плохое самочувствие, в которое поверили Лиза и Кэсс, было выдуманным, потому что оно бы точно смыло ненужные мысли о Ротчестере и все прочие из моей головы.

Я накрылась одеялом с головой, почти как в детстве, надеясь, что оно скроет меня от всех ужасов и кошмаров. Телефон валялся выключенным где-то на другом конце квартиры, настроения лазить по нему тоже не нашлось. Это действие казалось чем-то вроде пластыря на открытый перелом — просто, чтобы было, но по факту бесполезно.

Так что я просто дала себе день на то, чтобы смотреть в потолок, спать и проклинать все то, что я чувствовала. Было даже немного глупо расстраиваться из-за какой-то недолгой интрижки, о которой через пару лет я даже и не вспомню, но игнорировать свои эмоции тоже не выход. Рано или поздно они бы догнали меня, ударив по голове, словно грабитель в подворотне. Я не хотела становиться бесчувственной, безэмоциональной и закрытой, мне нравилось то, как я видела мир, и я знала, что одно расставание — не конец жизни. Разумеется, ни о какой любви не шло речи. Он мне нравился, даже очень. С ним все казалось легким, красивым, свободным, но какая любовь могла появиться за пару недель? Правильно, никакой. Это просто симпатия и разбитое ожидание чего-то хорошего.

Конечно, меня огорчало, что все это происходило прямо перед праздниками, убивая и так еще не появившееся настроение и забирая решимость на то, чтобы провести праздничный день с семьей. Три дня до Рождества. Всего три дня, за которые я должна привести себя в порядок, при этом ходить в университет и делать вид, что все хорошо.

Я была готова к этой роли, но вместе с этим пыталась оттянуть действия. Наверное, поэтому следующим утром после прозвеневшего будильника я долго лежала в кровати, просто смотря в потолок, затем, теряя время, перемешивала кофе в кружке, ударяя о стенки посуды громче обычного, потом искала одежду, наткнувшись на то платье. Первым порывом было отбросить кусок ткани в сторону и больше никогда не надевать, но в итоге оно оказалось самым подходящим, поэтому я спешно натянула его, завязала волосы в низкий хвост и, схватив сумку, к которой не притрагивалась уже несколько дней, вышла из квартиры. В этот раз игнорируя по дороге кофейню, падающий снег, волшебную атмосферу вокруг и тишину. Я прошла шла по привычному маршруту, который еще никогда не виделся таким обыденным и скучным. А потом я поднялась по ступенькам к главному входу в свой корпус, сбрасывая с себя небольшую апатию и замкнутость. Моя жизнь все еще была важнее.

Лиза и Кэсс подозрительно переглянулись при виде меня, но ничего не сказали. Наверное, что-то начали подозревать, потому что мой внешний вид говорил сам за себя: лицо утром в зеркале было опухшим, глаза покраснели и, хоть еле заметные синяки я старательно замазала, не сложно сложить два плюс два, чтобы все понять. Но я была благодарна подругам за то, что они не давили.

Блондинка выдавала новости вчерашнего дня, изредка поглядывая в мою сторону, словно сдерживая порыв начать расспросы. Я примерно понимала, насколько тяжело было такой любопытной особе держаться, но все же делала вид, что ничего не замечала.

Мы вошли в аудиторию за несколько минут до лекции, сразу занимая самые последние места. Сумка с гулким стуком опустилась на деревянную поверхность, я запустила туда руку в поиске привычного блокнота «на все случаи жизни», но вместо него пальцы нащупали свернутый лист бумаги. Я вытащила его из сумки, понимая кому он принадлежал.

Бумага в клеточку все еще хранила запах его парфюма, а буквы все также вырисовывали приглашение провести вечер вместе. Почему все так быстро из хорошего стало таким? Неопределенным, странным, болезненным, нереальным? Когда воспоминания, которые грели, стали приносить такой жгучий холод, почти мороз, от которого клонит в сон? Сон, после которого нельзя проснуться.

Глаза защипало от подступающих слез, я шмыгнула носом, пытаясь скрыть от подруг, но все, что я пыталась успокоить, удержать в себе, все это просто прорвалось наружу в самый неподходящий и ненужный момент. Почему волшебные замки так быстро и легко рушились? Почему счастье так легко ускользало сквозь пальцы? Почему все так неправильно?

Я схватила сумку, несчастную записку и вылетела из аудитории, в дверях едва не столкнувшись с преподавателем, очень надеясь, что девочки не пойдут следом.

Лекция уже началась, поэтому коридор пустовал, это и было худшим событием за сегодняшний день, потому что почти все звуки очень хорошо слышались в просторном помещении. И я узнала бы из тысячи голос ректора с хрипотцой, четким произношением и строгостью, как узнала бы и голос Кристиана, доносившиеся из-за двери деканата.

— Это недопустимо! Я не позволю происходить таким вещам у меня под носом! — я замедлилась, пытаясь понять, о чем они говорили. Сердце гулом застучало в ушах, разнося панику в каждую клеточку тела и заставляя слезы высохнуть. Это почти как первобытный страх, такой силы, что хотелось ворваться в кабинет без стука и узнать, о чем они говорили. Я лишь надеялась, что не обо мне. Что тема их разговора снова касалась Монро и Кристиана. Точнее, слухов о них.

— Каким «таким»? — саркастично спросил Ротчестер-младший, — Это моя жизнь, она не касается этого университета, твоей репутации и всего остального! Просто забудь, — проговорил он, а потом с той стороны раздались торопливые шаги, дверь открылась, а я едва успела отойти от этого места. Прямо передо мной появился Кристиан и, смерив меня каким-то непонятным взглядом, ушел в противоположную сторону.

А я встала посреди коридора, пытаясь не издавать ни звука, по щекам снова текли слезы, что-то внутри с треском разрывалось. Я не понимала, почему так больно. Почему окончание легкой, короткой интрижки, у которой и не могло быть никакого будущего, наносила такие сильные раны? Почему гребанный мистер Ротчестер, который к тому же мой преподаватель, к которому я ничего не должна была чувствовать, запал настолько, что я позволяла себе, совсем не по этикету, плакать в полном посторонних людей здании? Сейчас я его совершенно точно ненавидела.

— Кажется, дело было совсем не в больном горле, — тихо заметила Кэсс, намекая на вчерашнюю причину отсутствия. Девушка обняла меня со спины, к ней тут же добавилась вторая пара рук.

— Разве у нас не экзамен по этому предмету? — я шмыгнула носом, пытаясь успокоиться. Лиза протянула бумажный платок, но, не дождавшись реакции, принялась вытирать размазанную по моим щекам тушь.

— Попытки сдать экзамен у нас три, а Изабелла одна, — ласково проговорила она.

— Я хочу домой, — в этот момент я чувствовала себя очень маленькой, хотелось спрятаться, убежать, залезть под одеяло, как вчера и почувствовать себя в безопасности, тепле и спокойствии. Я хотела спрятаться от этих чувств. Не хотела признавать то, что я оказалась влюблена в человека, который… а что «который»? Мы так и не поговорили. И вряд ли когда-то поговорим.

— Тогда идем.

— Но…

— Никаких «но», Изи, — решительно отозвалась Кэсс, — Лизу вытащили, и тебя вытащим. — она обхватила мое предплечье, потянув в сторону гардеробной. Блондинка поддакнула, соглашаясь, и, приобняв меня, пошла рядом.

Тот самый вечер. Кристиан.

Ни одной эмоции. О боги. На ее лице не промелькнуло ни одной эмоции. От этого осознания становилось только тяжелее, взгляд ее голубых глаз можно было сравнить с ножом для разделки рыбы, который раз за разом в меня втыкали. И да, у меня был отличный запас метафор, я ведь преподаю литературу. Правда, от этого не становилось легче.

«Я тебя поняла»

Всего три слова. Она сказала всего три слова, не став выяснять причины, не устроив истерику, не обматерив меня. Она просто закрыла дверь.

Я оказался на улице, уже снова привычным действием достав сигарету. В темноте, едва освещенной фонарями, мелькнул оранжевый кончик, дым проник в легкие, а затем растворился где-то в облаках. Облегчения это не принесло.

Честно, не знал, на что мы рассчитывали, когда все началось. Такой конец был неизбежен, можно сказать, предопределен. И это было даже лучшим сценарием из всех возможных.

Впервые за все время мне не хотелось домой. Там мысли совершенно точно атакуют, не дав заснуть, но выбора особо тоже не было.

Я глянул вверх, замечая, что в окнах ее квартиры так и не горел свет. Больше всего не хотелось оставлять ее одну в этой темноте, но я все равно опустил взгляд, отвернулся и вошел в свою темную, пустую квартиру, так и не сумев заснуть.

Половину ночи я боролся с желанием ей позвонить или написать. Половину ночи я одергивал руку от телефона, убеждая себя в том, что так сделаю ей только больнее. Так будет только хуже.

Утро наступало долго. Очень долго. Как и желание поднять себя с кровати, выполнить все привычные ритуалы и пойти на работу, где с большой вероятностью мы встретимся.

Но я все равно сделал это: отключил назойливый будильник, выпил кофе, надел выглаженный идеальный костюм, словно ничего и не происходило, по дороге к машине выкурил еще одну сигарету, ставя крест на избавлении от давней зависимости.

Не знаю, к счастью или сожалению, но Изабелла не пришла. Ее подружки везде ходили в одиночестве — даже не знаю, когда я успел запомнить то, как они выглядели. Отсутствие среди них Изи волновало, возрождая порыв написать, спросить, как она. И я снова одергивал руку от телефона в самый последний момент, каждый раз приходя к выводу, что и хорошо, что девушка, скорее всего, осталась дома. Когда не видишь человека, проще поставить точку, проще отпустить.

На следующий день я тоже ее не видел. С самого утра отец вызвал к себе, решив высказаться по поводу моего стремительного побега с той конференции. Удивительно, что эта новость дошла до него только сегодня. Но это хоть немного отвлекало от беспокойства из-за того, что рыжие кудри так ни разу не промелькнули среди толпы студентов в коридоре.

Правда, если бы я знал, что увижу то, что она в порядке так, то лучше бы этого не происходило. Я встретил ее в коридоре, возле кабинета отца. В руках Изи держала лист, вырванный из моего рабочего блокнота — а их я видел каждый день, поэтому мог понять, что это именно он. Копна обычно торчащих в хаосе волос оказалась прибрана в низкий хвост, глаза покраснели и слезились, отчего я чувствовал себя просто настоящим козлом. И когда взгляд опустился на черное платье, то самое платье, то ощущение самого себя просто отъявленным говнюком стало еще острее. Да и, если честно, она не выглядела так, будто в порядке.

Я даже не поздоровался, просто прошел мимо, будто ничего такого в этом и нет. Да, на ее месте я бы хорошенечко съездил себе по лицу. Но вместо этого почти половину лекции я проторчал на улице, пуская дым в воздух и наблюдая за тем, как она в компании подруг уходила. И правильно. Я бы тоже отсюда свалил, но, увы, когда сигарета дотлела в пальцах, мне пришлось вернуться и еще половину дня рассказывать что-то о литературе.

Милли вела себя непривычно тихо. Точнее, не вела себя никак. Она больше не поднимала эту тему, здоровалась, бросала несколько фраз на тему работы, а потом с пожеланием хорошего дня уходила. Кажется, женщина была слишком счастлива, чтобы думать о чем-то, кроме мужчины, который каждый вечер забирал ее с работы. И, честно сказать, я был рад, что Милли наконец-то счастлива.

Милли Монро — сложный, немного истеричный, непонятный и странный человек, редко когда понимала, входила в положение, зато часто требовала. Я знал, что она до ужаса боится одиночества, боится никогда не встретить человека, который будет смотреть на нее в восхищении, с любовью. Как-то раз Милли призналась мне, что думает, что не умеет любить, не умеет испытывать это чувство и это ее тоже пугало. И вот сейчас, смотря на то, что она наконец-то перестала пытаться вернуться ко мне, как из ее глаз пропала постоянная немая просьба и поиск самоутверждения, мне даже было радостно. Хоть Милли и была непроходимой стервой, она заслуживала счастья. Мы все его заслуживали. Но не у всех получалось.

А за день до Рождества, выезжая на работу уже ближе к обеду, во дворе дома я встретил подруг Изабеллы. С пакетом из магазина, красноречиво гремящего бутылками, девушки прошли мимо, кивнув в знак приветствия. Что ж, видимо, их сегодня можно было не ждать. Радовало, что рядом с Изи был кто-то близкий. И успокаивало, что она в порядке. По крайней мере, будет.