Происхождение и юные годы Адольфа Гитлера

Введение. Что мы знаем о Гитлере?

В 2005 году отмечалось шестидесятилетие завершения Второй Мировой войны.

К 1945 году Вторая Мировая война стала для человечества величайшей эпопеей за всю прошедшую историю. Для нас, ныне живущих, последующие шесть десятков лет оказались еще более важной эпохой — потому, что происходило осознание жестоких уроков, возникших в ходе прошедшей величайшей битвы народов, а еще более потому, что продолжалось дальнейшее развитие и углубление исторических процессов, органически вытекавших из событий Второй Мировой войны и ее последствий.

Кое в чем эти уроки оказались усвоены вполне успешно: человечество действительно стало умнее и разумнее — и избежало и продолжает избегать катастрофы, грозящей уже всеобщей гибелью и прекращением человеческого существования. Хиросимы и Чернобыля ныне опасаются больше, чем чего-либо другого — и это весьма неплохо! Мы пока еще не докатились до того, чтобы добровольно разделить судьбу динозавров — есть чем гордиться!

Но все же человечество не стало столь умным и разумным, как этого бы хотелось.

Не только стремление к совершенству, но и самые насущные проблемы, от успешности решения которых зависит наше настоящее и будущее, заставляют постоянно обращаться к уже полученному опыту — это и легче, и полезнее, чем заново учиться на еще не совершенных ошибках, и уж тем более разумнее, чем повторять прежние.

Но действительно ли прошедший опыт достаточно глубоко и объективно изучен? Имеем ли мы дело в настоящее время с конструктивно восстановленной историей Второй Мировой войны или это по-прежнему только трескучая политическая пропаганда, подобная той, которой исправно отравляли всех людей во всех странах (и во всех странах по-разному) еще в ходе самой войны?

К сожалению, ответ на этот вопрос находится где-то посредине: это и то, и другое, а самое печальное состоит в том, что грань между объективно установленной истиной и утвердившимися пропагандисткими мифами сложна и не всегда уловима. А так ли уж полезно пользоваться не действительным опытом, приобретенным весьма дорогой ценой, а злонамеренно придуманными мифами, сочиненными про те горькие годы?

Подвергнуть ревизии все ошибки, недочеты и плоды злонамеренной лжи, бытующие в современной историографии, одному автору, разумеется, невозможно — для этого требуются многочисленные тома, все еще не написанные. Однако в естественных науках, построенных на основании логического анализа эмпирических фактов, приняты простые постулаты, позволяющие достаточно легко опровергать теоретические конструкции какой угодно сложности: вовсе не обязательно искать все допущенные ошибки, а достаточно выявить только отдельный пункт, на котором принятая теория дает очевидно неверный результат.

Попробуем и мы продемонстрировать шаткость современных историографических построений, относящихся ко Второй Мировой войне, на одном частном, но весьма выразительном примере: на биографии одного из главнейших персонажей данного исторического периода.

Едва ли нужно объяснять, почему такой подход имеет самое непосредственное отношение ко всей истории Второй Мировой войны: все важнейшие решения, приведшие к ее развязыванию, наращиванию и расширению и определившие ее исход, принимались не какими-то абстрактными человеческими массами, народами, классами, партиями или даже правительствами, а вполне конкретными людьми. Их было совсем немного, и главнейших можно поименно перечислить: Невиль Чемберлен, Адольф Гитлер, Уинстон Черчилль, Иосиф Сталин, Франклин Рузвельт — кто еще? Гарри Трумэн возник на первых ролях лишь в самом конце войны — и не успел совершить тогда ничего значительного, кроме выдачи санкции на атомную бомбардировку Хиросимы и Нагасаки.

К перечисленным лидерам, разумеется, нужно добавить еще их ближайших соратников и советников — и тут уже трудно воспроизвести бесспорный поименный список: не только сами люди этой категории обычно предпочитают не выставлять себя перед публикой, но и их шефы нередко ревниво и подозрительно относятся к успехам и влиянию подчиненных.

Сталин и Гитлер (и не только они!) постоянно тасовали колоды своих «серых кардиналов», а отставка людей подобного типа нередко сопровождалась фатальным для них исходом.

Зато можно утверждать, что Муссолини, Чан Кайши, Мао Цзэдуну и даже, пожалуй, императору Хирохито со всеми их министрами, адмиралами и генералами не нашлось места среди членов этого избранного клуба вершителей судеб человечества — этим приходилось плестись в хвосте событий, едва поспевая за решениями главных действующих лиц, и только пытаться играть самостоятельные роли. Тем более не было места среди лидеров высшей категории таким разнокалиберным деятелям, как Бенеш, Даладье, Геринг, Гесс, Риббентроп, Молотов, Маннергейм, Петэн, Лаваль, Сикорский, Франко, Маршалл, Макартур, Эйзенхауэр, Жуков, Монтгомери, де Голль, Антонеску, Хорти, Броз-Тито и всем прочим — им предоставлялось решать лишь второстепенные или территориально-локальные проблемы.

Поэтому чрезвычайно важно знать и понимать личностную сущность первых лиц мировой политики, мотивы их поведения и решений — это один из главных, если не вовсе главнейший путь к познанию исторической истины.

Такой подход, разумеется, противоречит марксистской и всем прочим «материалистическим» моделям истории. Но, по нашему мнению, тем хуже для последних!

Кто из исторических персонажей является наиболее выдающимся в истории Второй Мировой войны?

В зависимости от вкусов и взглядов на этот вопрос могут быть разные ответы. Однако, если не большинство опрошенных, то очень многие наверняка согласятся, что такой фигурой можно признать Адольфа Гитлера, хотя вовсе не в его честь установлены многочисленные памятники той войне.

Действительно, очень многим — и событиям, предшествовавшим войне и приведшим к ней, и начальным ее актам, и всему ее ходу и развитию, и непомерно затянувшейся ее продолжительности и чудовищным людским потерям — человечество в значительнейшей степени обязано именно этой личности.

Абсолютно на всех отрезках времени, начиная с кануна 1933 года и включая начало мая 1945, решения этого человека, его поступки и стремления неизменно оказывали самое серьезное влияние на все происходившее — даже и тогда, когда вовсе не ему принадлежали инициатива и главная роль. Все остальные (даже Сталин) находились далеко не так постоянно в самом центре тогдашних мировых событий.

«Этот парень — настоящая катастрофа. Нет никаких причин не интересоваться его характером и судьбой»,[1] — так высказался о нем Томас Манн.

«Никто не придал за столь короткий период правления такой стремительный бег времени и никто не изменил мир настолько, как он»,[2] — считает Иоахим Фест — один из известнейших и авторитетнейших биографов Гитлера.

Личные достижения Гитлера вполне сопоставимы с деяниями таких персонажей человеческой истории, как Александр Македонский, Юлий Цезарь, Чингисхан или Наполеон Бонапарт, хотя, по счастию, многое из того, что сотворил и пытался сотворить Гитлер, завершилось полным крахом; но прижизненная и посмертная судьба Наполеона тоже, например, была в этом отношении почти столь же плачевной. Притом трудно отрицать, что на пике своих успехов Гитлер, как и Наполеон, выглядел поистине блистательно.[3]

Фест пишет об этом так: «Если бы в конце 1938 года Гитлер оказался жертвой покушения, то лишь немногие усомнились бы в том, что его следует назвать одним из величайших государственных деятелей Германии, может быть даже — величайшим. Его агрессивные речи и его «Майн Кампф», его антисемитизм и его планы мирового господства канули бы, вероятно, в Лету как его юношеские фантазии и лишь от случая к случаю вспоминались бы, к негодованию нации, его критиками».[4]

Скажем больше: если бы жизнь Гитлера завершилась даже в октябре или ноябре 1941 года (совсем не обязательно в результате покушения — мало ли почему умирают люди!), когда Вермахт стоял у Мурманска, Ленинграда, Москвы, в Харькове, Ростове-на-Дону, в Керчи и у Севастополя — и не имел еще на своем счету ни единого формального поражения, то заслуги Гитлера выглядели бы даже значительнее: он вполне заслужил бы признание и как величайший полководец если не всей человеческой истории, то, во всяком случае, всего ХХ века.

Да и позднее, после жестоких поражений зимы 1941–1942 года, достижения полководца Гитлера выглядят ошеломляюще: именно ему приписывается (и не без оснований!) главная заслуга в спасении Вермахта от окончательного разгрома на снежных полях России[5] (а ведь Сталин обещал еще 7 ноября 1941 года с трибуны Мавзолея, что война продлится «несколько месяцев, еще полгода, может быть, годик»![6]), а последующие успехи весны и лета 1942 года поставили под пяту Третьего Рейха территорию невероятной протяженности — от Нордкапа до Сахары и от Пиренеев до Волги и Эльбруса. Со времен Чингисхана человечество не видело побед такого масштаба!

Генерал-полковник Альфред Йодль, казненный по приговору Нюрнбергского трибунала, отзывался о нем так: «Гитлер был вождем и личностью невероятного масштаба. Его знания и ум, его ораторские способности и воля в конечном итоге одерживали верх в любом споре. В нем странным образом сочетались логика и трезвость мышления, скепсис и безудержная фантазия, которая очень часто предугадывала грядущие события, но очень часто приводила к заблуждениям. Я прямо-таки восхищался им, когда он зимой 1941–1942 гг. своей верой и энергией остановил пошатнувшийся Восточный фронт…»[7]

Притом осенью 1941 года основные зверства, совершенные по воле Гитлера, только набирали силу, хотя уже с первых дней Восточной кампании вовсю производились массовые расправы над военнопленными, политическими противниками и совсем ни в чем не повинными людьми (евреями, цыганами и другими) на всей оккупированной территории Советского Союза. Вот с зимы 1941–1942 года машина уничтожения миллионов безоружных или обезоруженных людей уже раскрутилась на полную мощь.

Апологеты Гитлера, пользуясь тем, что сам Гитлер тщательно старался не оставлять никаких письменных следов своих зверских инициатив (очень характерная манера поведения!), пытались полностью переложить вину на его подчиненных, которым, впрочем, и так пришлось отвечать за свои и за его грехи (действительные и мнимые) на Нюрнбергском процессе. Один из этих подсудимых, рейхсмаршал Герман Геринг, заявлял: «По моему мнению, фюрер не был осведомлен о деталях деятельности концентрационных лагерей… о жестокостях. Во всяком случае, насколько я его знаю, это было так…»[8]

Находятся подобные «адвокаты» у Гитлера и в наши дни. Но если бы Гитлер сошел со сцены в 1941 или в 1942 годах, то успехи этих «адвокатов» могли бы оказаться гораздо значительней и убедительней.

С другой стороны, неизвестно, совершались бы все эти массовые преступления в полном и даже не в полном масштабе, если бы Гитлер уже тогда ушел из жизни!

Так или иначе, но Гитлер и теперь, со всей его состоявшейся биографией, выглядит гигантом, не имеющим аналогов позднее — тем более с тех пор, как сошли со сцены такие его современники как Сталин и Мао Дзедун, в одном ряду с которыми Манфред Кох-Хиллебрехт числит Гитлера на совершенно законных основаниях (хотя точность и адекватность приведенных статистических данных далеко не бесспорны[9]): «Статистика свидетельствует, что в ХХ веке Гитлер по количеству загубленных жизней — 20 млн. 946 тыс. убитых, находится на третьем месте после Иосифа Сталина — 42 млн. 672 тыс. убитых и Мао Дзедуна[10] — 37 млн. 828 тыс., опережая только Чан Кайши — 10 млн. 214 тыс. Причем большинство жертв Гитлера были не евреи и физически неполноценные люди, а славяне. Все это навечно возвело его на позорный пьедестал истории»[11] — это, как видим, довольно странный и неоднозначный отзыв.

Заметим притом, что Гитлер, конечно, опережает не только Чан Кайши, но и множество других массовых убийц ХХ века, заслуживающих персонального упоминания. Достаточно назвать хотя бы Ленина, в бытность которого Сталин играл роль только его подручного, причем не самого главного.

Да и как высчитать из числа перечисленных выше жертв тех, кто погиб по воле таких признанных демократов, как Черчилль или Рузвельт, виновных и в затяжке глобальных военнных действий, и в прямом массовом уничтожении людей — хотя бы при варварских бомбардировках Германии, Японии и их союзников? Да и среди подчиненных перечисленных диктаторов и демократических вождей имелось немало значительнейших массовых убийц, хотя и не доросших до почетного пьедестала!

Фест и его единомышленники дают Гитлеру такую завершающую оценку: «Кое-что говорит за то, что с ним, наряду со многим другим, завершился целый этап мировой истории: «Ни в Пекине, ни в Москве, ни в Вашингтоне не сидеть уже больше такому же одержимому безумными мечтами о переделке мира… У единоличного главы нет больше свободы действий для осуществления своего решения. Он умеряет аппетиты… Гитлер, можно надеяться, был последним экзекутором «большой» политики классического типа»[12]»[13] — хотелось бы разделять оптимизм подобных авторов!

Но ведь это от нас с вами, уважаемые читатели, зависит то, чтобы не реализовалась мрачная альтернатива такой надежде!..

Успехи Гитлера тем более поразительны потому, что как будто совершенно не соответствуют начальным обстоятельствам его жизни, не способствовавшим, казалось бы, появлению чего-либо выдающегося, особенно — величайшей политической карьеры. Заурядный деревенский школьник, совершенно не преуспевший в городе, художник-неудачник вполне провинциального стиля, почти рядовой солдат-окопник, словом — типичный середняк или даже аутсайдер по стандартным параметрам, и вдруг затем за десяток лет с небольшим именно он оказался политическим деятелем мирового масштаба и оставался в таковой роли еще более десятка лет!..

Из грязи в князи — таким был путь и Сталина, и Мао Дзедуна, но свои первые политические шаги они совершали в уже организованной предшественниками питательной среде единомышленников, да и дальнейшее возвышение заняло у них долгие десятилетия и потребовало упорного целенаправленного труда, а затем, когда они достигли вершины, им постоянно приходилось бороться со своими же соратниками за сохранение личной власти — и не было конца их вечным тревогам и предела их чудовищным расправам!

У Гитлера же все выглядело, на первый взгляд, совсем не так, а прямо почти как у героя древней истории: пришел, увидел, победил, а потом с величайшей ловкостью жонглировал покорными министрами, генералами и капиталистами, не говоря уже о миллионах верноподданных, не изменивших ему даже перед лицом тягчайших поражений и массовой гибели.

Но Золушки, обретшие своих Принцев, и Иванушки-дурачки, поймавшие Жар-птицу, характерны лишь для сказок (пусть и вдохновляющих детей на возможные грядущие подвиги!), но вовсе не для реальной жизни. К тому же и в сказках все эти волшебные подвиги и чудеса — явления единичного и недолговременного порядка: пусть даже выигравший и становится царем, а выигравшая — совладетельницей королевства, но дальше-то что? Авторы сказок об этом обычно умалчивают.

Иванушка, убивший Кощея Бессмертного, завладевший его царством и принявшийся затем управлять со змеиной злобностью и мудростью, превосходящими все, на что был способен прежний Кощей, — подобные персонажи не вмещаются в народные мечты и фантазии. Между тем Гитлер был практически таковым.

«Гитлер был диктатором почти с неограниченной властью. Он был диктатором, который очень искусно умел поддерживать свое господство. В случае необходимости он был готов применить жестокость и грубую силу. Он был невероятно упорным и радикальным. Судя по всему, он был, конечно же, чрезвычайно успешным диктатором»,[14] — так писал о нем Эвальд фон Клейст — один из самых выдающихся соратников и противников фюрера, генерал-фельдмаршал и участник заговора 20 июля 1944 года, посаженный Гитлером в концлагерь и погибший затем в советских лагерях.

Но даже на первых порах своей известности Гитлер совершенно не выглядел солидной фигурой. Левый политик и писатель Эрнст Толлер так расценивал в 1922 году самого Гитлера и его заурядное окружение: «Вокруг Адольфа Гитлера собрались недовольные мелкие собственники, бывшие офицеры, антисемитствующие студенты и уволенные со службы чиновники. Его программа примитивна и глуповата. Наши внутренние враги — марксисты и евреи, они виновны во всех несчастьях, они убивают из-за угла непобедимую Германию, а затем внушают народу, что Германия проиграла войну. Внешние враги — это французы, выродившаяся изнеженная раса, война с которой неизбежна, а потому необходима. Нордическая немецкая раса победит все другие расы. Для искоренения марксистов и евреев Бог призвал его, Адольфа Гитлера».[15]

Гитлер и сам понимал, как выглядел со стороны: «Буквально все, отмечал он потом, считали его просто фантазером. «Они все время говорили, что я безумен». Но спустя всего несколько лет все, к чему он стремился, стало явью или же поддающимися реализации проектами, и уже рушились те ценности, что претендовали на долговечность и нерушимость: демократия и многопартийное государство, профсоюзы, международная пролетарская солидарность, система европейских союзов и Лига Наций[16]. «Так кто же был прав, — торжествовал Гитлер, — фантазер или другие? — Прав был я».[17]»[18]

Со временем выяснилось, что Гитлер был и трезвомыслящим, и вовсе не бесталанным человеком.

Прежде всего, он умел говорить и убеждать людей: «Всего, чего я добился, я добился умением убеждать»[19] — говорил он сам о себе. Его соперники из числа его соратников с самого начала совместной деятельности, с 1919–1920 годов, вынуждены были считаться с ним, как с единственным оратором в НСДАП,[20] способным привлекать на митинги постороннюю публику и завоевывать ее симпатии.[21] Он, однако, провозглашал при этом действительно заурядные вещи.

Генерал Отто Герман фон Лоссов, во многом покровительствовавший Гитлеру в 1919–1923 годах, а потом ставший его противником во время Мюнхенского путча, отмечал чуть позднее, в 1924 году: «Необыкновенно захватывающее красноречие Гитлера и на меня вначале произвело большое впечатление. Было, без сомнения, ясно, что Гитлер во многом прав. Но чем чаще я слушал его, тем сильнее меркло мое первое впечатление. Я заметил, что длинные его речи почти всегда содержали одно и то же, что многое в его рассуждениях и так было очевидным для каждого патриотически настроенного немца, а многое другое свидетельствовало о том, что Гитлер теряет чувство реальности и масштаб того, что возможно и достижимо»[22] — это типично для многих из тех, кто считал Гитлера в те годы фантазером.

Постепенно, однако, противостоять влиянию Гитлера становилось все труднее: «Магнитофонные записи того времени ясно передают своеобразную атмосферу непристойного массового совокупления, царившую на тех мероприятиях — затаенное дыхание в начале речи, резкие короткие вскрики, нарастающее напряжение и первые освобождающие вздохи удовлетворения, наконец, опьянение, новый подъем, а затем экстатический восторг как следствие наконец-то наступившего речевого оргазма, не сдерживаемого уже ничем. Поэт Рене Шиккеле как-то сравнил речи Гитлера с «сексуальным убийством».»[23]

Один из слушателей Гитлера на предвыборном митинге в Лейпциге в 1932 году, тогда молодой юрист, вспоминал позднее: «Гитлер произнес пламенную речь. Зал был наполнен до отказа, и все пребывали в полном восторге. Я тоже был покорен. На следующий день я еще раз прочитал его речь в газете и не нашел в ней ничего, что могло бы произвести на меня хоть какое-то впечатление».[24]

После завершения Второй Мировой войны можно было услышать и такие отзывы: «Гитлер, без сомнения, был искусным оратором до тех пор, пока имел возможность показывать свой талант. Когда его речи, начиная с курьезных рассказов из партийной истории и кончая злобными выпадами против Черчилля, читают сегодня, то не могут понять, в чем причина его успеха. Я разделяю мнение многих специалистов — хотя этого, конечно, уже нельзя доказать, — что его успех вряд ли был бы возможен после изобретения телевидения».[25]

Но Гитлера в свое время вовсе не подводило радио, хотя при личном общении его воздействие оказывалось много сильнее. Особенно неотразим он бывал для женщин, а еще более — для девиц: «Присутствие Гитлера вызывало у всех невероятное воодушевление. Это действовало подобно заразной болезни. Особенно это было характерно для поведения молоденьких девушек, как раз достигших «возраста мечтаний». Сам факт того, что они увидят Гитлера или даже ощутят его прикосновение, действовал на них так же, как бы подействовала аудиенция у Папы Римского. Как от папы, люди чувствовали себя благословенными уже одним только прикосновением. Сегодня мне уже непонятно, как национал-социалистам удалось превратить Гитлера в такого кумира»[26] — вспоминала графиня Сибилла фон Шенфельдт, известная законодательница хорошего тона, которой в 1933 году исполнилось шесть лет, а в 1945 — восемнадцать.

От женщин ощущение волшебных чар передавалось и их детям: «Образ Гитлера я, так сказать, всосал в себя с молоком матери. Для меня он был олицетворением чести, свободы, отечества, искренности и справедливости; все, что в моих мыслях представлялось мне добродетельным, я видел персонифицированным в нем. Жизни без Гитлера и национал-социализма я просто не мог себе представить»[27] — откровенно вспоминал один немец 1929 года рождения.

Что же касается непосредственных сторонников и сподвижников фюрера (не самого высшего уровня!), то некоторые из них и после 1945 года боготворили Гитлера: «Я и сегодня все еще считаю, что Гитлер был сверхчеловеком. Он так умел вдохновить и приковать к себе внимание людей, что они добровольно следовали за ним. Гитлер был для меня Господом, олицетворением всего немецкого народа. Я твердо верил в то, что он не может совершать ошибок»[28] — вспоминал Тобиас Порчи, бывший гауляйтер[29] Бургенланда, 1905 года рождения.

Но эта великая любовь была без взаимности: «Его книга «Майн кампф» — удивительно безыскусное свидетельство того, как глубоко презирал он всех тех, кто страстно почитал его: «Народ в своем подавляющем большинстве предрасположен вести себя по-женски, так что его мышление и поступки определяются гораздо в меньшей степени трезвыми рассуждениями, нежели чувственным восприятием… Подобно бабе, чьи чувства диктуются не принципами абстрактного разума, а неосознанной тоской по грубой силе, бабе, которой гораздо приятней подчиняться сильному, чем повелевать слабаком, толпа тоже больше любит повелителя, нежели просителя… Тогда она видит только беспощадную силу и грубость целенаправленных высказываний, которым в конечном счете обязательно подчиняется»»[30] — отмечал в 1995 году немецкий историк Гвидо Кнопп.

Тот же Кнопп пишет: «Существует множество свидетельств того, что Гитлер обладал гипнотическими способностями, которые он использовал для того, чтобы подчинить других своей воле, причем не только в политике, но и в частной сфере».[31]

Примерно так же писал другой историк, Себастьян Хаффнер, самолично испытавший (он родился в 1907 году) подобное воздействие: «С одной стороны, Гитлер был банальным необразованным обывателем, с другой — имел гипнотические способности, которые он мог применить даже по отношению к своим врагам. Когда я слышал его по радио, мне было намного труднее, чем до или после этого, внутренне ему сопротивляться. У него была необыкновенная, вовсе не банальная и не заурядная способность проецировать собственную волю на толпу и гипнотизировать людей. Имеется множество интересных свидетельств со стороны образованных и даже весьма значительных личностей, которые во время своих разговоров с Гитлером чувствовали себя просто загипнотизированными».[32]

Итак, гипноз.

Мог ли он быть основой феноменальных успехов Гитлера?

От теоретиков и практиков гипноза хорошо известно, что одни люди поддаются гипнозу, а другие — нет. Бытуют слухи о невероятно могучих мастерах гипноза, способных якобы воздействовать на любого и каждого; есть ли бесспорные доказательства существования таких феноменов — неясно.

Но Гитлер, несомненно, к таковым не относился.

Герман Раушнинг, бывший одним из сподвижников Гитлера в 1932–1934 годах, отошедший затем от нацизма и эмигрировавший, так писал в 1939 году: «Я убедился на своем примере и на примере других, что такому очарованию можно поддаться лишь тогда, когда хочется ему поддаваться. Я заметил, что Гитлер оказывал наиболее сильное воздействие на тех, кто был гипнабелен, с оттенком женственности в характере, или же, благодаря воспитанию и общественному положению, был склонен к раболепию и культу личности».[33]

Иногда это принимало прямо-таки гротескные формы: «В марте 1945 года гауляйтер Альберт Форстер в полном смятении прибыл в рейхсканцелярию и доложил, что 4000 русских танков приближаются к его Данцигу. Ему нечего противопоставить этой силе. Пообщавшись с Гитлером, он вернулся к себе в прекрасном настроении: «Фюрер пообещал мне, что спасет Данциг, так что волноваться больше не о чем».»[34]

Однако Гитлеру так и не удалось загипнотизировать не только всех немцев, но даже и их большинство: на всех без исключения выборах, проходивших хоть с каким-то соблюдением демократических процедур, национал-социалистам не удавалось заполучить большинства голосов избирателей, хотя в 1932 году они добились значительного успеха, оказавшись самой крупной фракцией в политически раздробленном Рейхстаге.

Известно, правда, что гипноз можно осуществлять и по телевидению, так что, может быть, вопреки приведенному выше мнению, отсутствие телевидения не помогало Гитлеру, а ограничивало его возможности. Но факт остается фактом: у Гитлера не было никаких шансов одержать решающую победу на выборах — и этим может гордиться большинство тогдашних немцев и их сегодняшних потомков.

Нацистам оставалось утешать себя сентенциями, типа высказанной Йозефом Геббельсом[35] еще в 1924 году: «Большинство, отдающее свои голоса на выборах, всегда глупо, бесформенно и лишено цели. Оно с готовностью позволяет соблазнять себя всевозможным болтунам и политическим жонглерам».[36]

Сам Гитлер писал в это же время в «Майн Кампф» с явной горечью: «Скорей верблюд пройдет через игольное ушко, чем великий человек будет «открыт» путем выборов».[37]

Но таковая диспозиция вовсе не устраивала ни Гитлера, ни его сторонников.

Поэтому вопреки легендам, созданным апологетами Гитлера, он был приведен к руководству правительством Германии не «демократическим путем», а в результате хитроумной закулисной комбинации, хотя и не противоречащей букве действовавшей тогда Германской конституции.

22 января 1933 года состоялась тайная встреча Гитлера с рейхспрезидентом Германии Паулем фон Гинденбургом — престарелым фельдмаршалом. Кроме них присутствовали только двое: один из недавних эксканцлеров Франц фон Папен и сын президента Оскар фон Гинденбург, игравший роль адъютанта и доверенного лица своего отца, уже впавшего в старческую немощь.[38]

В этом квартете был лишь один нацист — Гитлер — и лишь одно лицо, наделенное властью в данный момент — Гинденбург-старший. Вот формальным решением последнего и состоялось назначение Гитлера 30 января 1933 года главой правительства — рейхсканцлером.

Сформированный кабинет был коалиционным, нацисты в нем не составляли большинства, а вице-канцлером был назначен фон Папен, вроде бы получивший формальные права, позволявшие ему контролировать все важнейшие инициативы правительства.

Закрепить же эту комбинацию должны были новые выборы в Рейхстаг: «Заручившись энергичной поддержкой Папена, Гитлер уже 1 февраля уговорил Гинденбурга подписать указ о роспуске Рейхстага и проведения 5 марта новых выборов».[39]

«Лишь немногие в те дни поняли истинное значение того, что произошло 30 января 1933 года. Большинство наблюдателей просто отметило, что Гитлеру удалось втиснуться в ряды представителей юнкерства, крупных промышленников и армейской верхушки, отстаивающих свои интересы. Общее мнение сводилось к тому, что новому правительству не суждено просуществовать долго».[40]

Сам Папен хвастал перед знакомыми: «Через два месяца мы так загоним Гитлера в угол, что он завизжит».[41]

Но «Дойче Тагесцайтунг» предупреждала, что в этот день, 30 января, «планета Марс подошла к Земле так близко, как давно уже не было»![42]

На практике же оказалось, что этих первых шагов было вполне достаточно, чтобы в течение последующих недель и месяцев нацисты безраздельно завладели властью над всей Германией.

«Гитлер сам признавал криминальный характер политики своей партии»,[43] а перед этими выборами прямо заявил на собрании крупнейший капиталистов 20 февраля 1933 года, призывая их к финансовым субсидиям в пользу НСДАП: «Сейчас мы стоим накануне последних выборов. Каков бы ни был их итог, назад пути больше нет… Так или иначе, если положение не разрешится после выборов, то развязка произойдет другим путем».[44]

Удовлетворенный Геббельс уже потирал руки, торжествовуя грядущий успех: «Стало намного легче, так как мы можем направить на наши цели всю мощь государства. Печать и радио в нашем распоряжении. Мы покажем, что такое мастерство в политической агитации, в средствах мы не ограничены».[45]

Одновременно, однако, готовилась и развязка другим путем.

Герман Геринг, бывший с 1932 года председателем Рейхстага и одновременно министром внутренних дел Пруссии — отдельной (самой крупной!) земли в состве Германии, предпринял вызывающие решительные действия: «После налета на штаб-квартиру коммунистов в доме Либкнехта[46] 24 февраля Геринг в качестве министра внутренних дел Пруссии издал напыщенное коммюнике о множестве обнаруженных там разоблачающих материалов, касающихся планов по организации мировой революции. /…/ двумя днями позже антикоммунистическая кампания достигла своего пика».[47]

Развязка наступила в ночь на 28 февраля 1933 года, когда произошел поджог Рейхстага, в котором обвинили коммунистов, — и в результате Гитлер немедленно смог получить от большинства напуганных депутатов (не только нацистов!) санкцию на арест их коллег-коммунистов.

Заметим, что и по сей день неизвестно, как же и кем был организован поджог — и уже очень давно это никого не интересует! А ведь ни один из возможных участников (кроме осужденного за это бывшего голландского коммуниста Мартинуса ван дер Люббе, который никак не мог бы справиться с такой задачей в одиночку — «было обнаружено до 60 очагов возгорания»[48]) никогда в этом не признался.

Геринга традиционно обвиняют в организации и руководстве этой акцией, поскольку упомянутое министерство внутренних дел Пруссии располагалось по соседству и было связано со зданием Рейхстага подземными коммуникациями. Однако Геринг так никогда и не признал своей вины — даже в узком кругу посвященных и даже тогда, когда такое признание ничем не могло ему угрожать![49]

Его жена совершенно четко и, на наш взгляд, абсолютно неопровержимо свидетельствовала, что Геринг никак не мог быть замешан в таком деянии: ведь в огне погибли принадлежавшие лично ему драгоценные гобелены, фамильные картины и дорогая мебель, которые он по-хозяйски разместил в помещениях Рейхстага, — и их потеря повергла его в чрезвычайное возмущение![50]

Однако даже тогда, в марте 1933 года, когда нацисты уже фактически захватили центральный правительственный аппарат, парализовали деятельность оппозиции и организовали беспрецедентное давление на публику, они не смогли получить поддержки большинства избирателей.

Выборы 5 марта 1933 года так и не разрешили положения: «При рекордной явке на выборы 88 % избирателей нацистская партия получила на 5,5 млн. голосов больше, чем в ноябре 1932 года, что обеспечило им 17 млн. голосов /…/. Но даже имея в своем распоряжении все ресурсы правительства, нацисты смогли обеспечить себе только 43,9 % голосов»[51] — т. е. в конечном итоге за них проголосовало лишь около 38,5 % имевших право голоса.

Но вот тут-то и проявилась гениальная предусмотрительность Гитлера: «Арестовав депутатов-коммунистов, но формально не запрещая КПГ[52] и даже оставив ее членов в списках для голосования, Гитлер обеспечил себе двойной выигрыш. На выборах КПГ получила почти 5 млн. голосов; в ином случае эти голоса могли быть отданы другим партиям, но поскольку места коммунистов в рейхстаге и прусском парламенте оказались свободными вследствие произведенных арестов, нацисты /…/ получили абсолютное большинство в обоих парламентах».[53]

Сразу затем произошел захват и местной власти по всей Германии: «При помощи акций, напоминающих скорее путч, нацисты уже в первые четыре дня после выборов захватили власть в землях /…/, проводя демонстрации на улицах, окружая административные здания и требуя смещения бургомистров, полицай-президентов и, в конечном счете, правительств. В Гамбурге, Бремене, Любеке, Гессене, Бадене, Вюртемберге /…/, Саксонии /…/ по одной и той же схеме правительство земли заставляли уходить в отставку /…/. В Баварии гауляйтер Адольф Вагнер вместе с Эрнстом Ремом и Генрихом Гиммлером вынудил премьер-министра Хелда уйти в отставку 9 марта и приказал затем подчиненным занять здание правительства»[54] — и с этого момента нацисты могли освобождаться от всякой видимости игры в демократию и политические коалиции.

23 марта 1933 года последовала фактическая самоликвидация Рейхстага, принявшего закон о чрезвычайном положении — «Закон о ликвидации бедственного положения народа и государства», монополизировавший власть в руках правительства, получившего и законодательные функции.[55] Против голосовали только социал-демократы,[56] партия которых была затем запрещена 22 июня того же года.[57]

14 июля 1933 года правительство издало «Закон против создания новых партий», объявив НСДАП единственной легальной политической партией Германии, причем любая попытка «организационно сплотить» другие партии или «создать новую политическую партию» преследовалась арестом или тюремным заключением сроком до трех лет.[58]

Так установилась однопартийная диктатура в Германии во главе с единоличным диктатором Адольфом Гитлером.

Вот тогда-то немцы все более добровольно пошли на поводу у Гитлера — и не потому что утратили разум (по крайней мере — большинство из них), и даже не в опасении расправ со стороны новых властей (которые осуществлялись внутри Германии вовсе не тотально, хотя весьма демонстративно и выразительно!), а просто дешево и глупо продались — за ничтожные по сути полученные материальные блага и за вовсе химерические обещанные.

«К концу 1934 года нацистский режим израсходовал около пяти миллиардов рейхсмарок на создание новых рабочих мест»;[59] экономический «кризис удалось преодолеть даже гораздо быстрее и успешнее, чем было обещано новыми властями. Уже в 1936 году была достигнута почти полная занятость, а в промышленном производстве наметился подъем»;[60] «Преобладало общее впечатление, что миллионы людей уже не стоят в очереди за пособием по безработице, а вовсю орудуют лопатой. Нищета была изгнана с улиц, и каждый видел это».[61]

Большинство немцев, в стадном чувстве оглядываясь на всех остальных, старалось убеждать себя в том, что все они служат чему-то стоящему и правому. Для немцев это совсем не сложно — они народ дисциплинированный, а повиновение начальству — высшая немецкая добродетель!

Позднее это послужило поводом для политических и исторических инсинуаций, ставших расхожими штампами, — и с ними приходится сталкиваться на каждом шагу. В очередной раз, например, они повторяются в интервью известного кинорежиссера Дани Леви — автора странной кинокомедии «Мой фюрер», вышедшей в германский кинопрокат в канун 2007 года: «говоря о Гитлере, мы говорим и о народе Германии. Каждый народ выбирает того предводителя, который ему нужен. Иными словами, Адольф Гитлер не стал бы тем, кем он стал, если бы не соответствовал желаниям и чаяниям немецкого народа. Единство Гитлера и национал-социализма с немецким народом — вот что поистине ужасно».[62]

Но не это ужасно, поскольку это просто не соответствует истине: немцы вовсе не выбирали Гитлера, как не выбирали они ни Ульбрихта, ни Хоннекера! Ужас и трагедия совсем в ином: в том, что подобные деятели все-таки становятся во главе народов, которые их вовсе не выбирают.

Немцы же, в силу своей дисциплинированности, и пострадали больше многих других, хотя с немецкого народа, как и с любого другого, нельзя снимать ответственность за его историю — и не только за историю Третьего Рейха.

Вовсе не немцы, например, инициировали создание Берлинской стены, но построили ее они сами, и они же добросовестнейшим образом сохраняли и охраняли ее затем почти три десятка лет! Да и разломана она была фактически извне — в результате таинственных и опрометчивых политических игр М.С. Горбачева: немцам лишь показалось, что им позволили ее разрушить, а потом уже было поздно исправлять это недоразумение!..

Что уж говорить при этом о концлагерях, созданных и действовавших по указанию собственного, немецкого начальства!..

Гитлер был уникален, такие личности в принципе несопоставимы с целыми народами. Вот Гиммлер был зауряден, и на его месте могли оказаться многие другие из миллионов немцев (но далеко не каждый!) — и трудиться столь же добросовестно и продуктивно.

В этом трагедия немецкого национального характера, но он такой, какой уж есть!

Это, однако не наша тема.

Позволим себе, впрочем, небольшой логический этюд: коль скоро кинорежиссер Леви отождествляет немецкий народ и Гитлера, а последний показан в его фильме как откровенный дегенерат, то эта его (Леви) оценка, следовательно, распространяется и на всех немцев.

Что ж, эта индивидуальная точка зрения имеет право на существование, как и любая иная! Хотя и обидно за современную культуру, в которой бытуют подобные оценки.

Формально Гитлер не смог выполнить обещания никогда больше не проводить выборов, сделанное в феврале 1933, — приходилось, все-таки, соблюдать какую-то видимость респектабельности. Это, впрочем, шло ему на пользу!

11 ноября 1933 года 96 % германских избирателей приняли участие в голосовании, побив, тем самым, прежний рекорд избирательской активности, и отдали, наконец-то, уже 92 % своих голосов за НСДАП — на новых выборах в Рейхстаг,[63] игравший теперь, однако, нисколько не большую практическую роль, чем Верховный Совет СССР.

Заметим притом, что и приведенные результаты голосования — свидетельство далеко не абсолютного господства нацистов над умами соотечественников: более десяти процентов немецких избирателей не только придерживались иных взглядов, но и наглядно демонстрировали это, что никогда не допускалось на выборах в Верховный Совет СССР — по крайней мере по официальным отчетам!

Тем не менее, Гитлер в конце концов добился того, что известный немецкий историк Голо Манн, сын Томаса Манна, писал о нем: «Только он мог отдать приказ, который бы выполнили 57 млн. человек».[64]

Однако и это продолжалось недолго: пока все, казалось бы, шло хорошо, Гитлер вполне импонировал немцам; неудачи же поколебали всеобщее обожание: «Тот всенародный восторг, вызванный успехами внешней политики Гитлера, который существовал в мирные времена, испарился без следа по мере продолжения войны. Помимо понятного желания скорейшего прекращения военных действий, в широких кругах германского народа существовало и глубокое разочарование в Гитлере как лидере нации и государства»[65] — писал уже после войны гросс-адмирал Эрих Редер, командующий немецким флотом в 1935–1943 годах.

Подобные настроения наиболее наглядно проявились в верхушечном заговоре 20 июля 1944 года, жестоко подавленном. Но и после этого, все ближе к концу войны, многие приказы Гитлера молчаливо игнорировались и отдельными ответственными лицами, и массой публики — в результате Гитлеру приходилось заметно умерять свои радикальные распоряжения.

Однако на протяжении десятка лет так именно и обстояло дело, как сформулировал Голо Манн — и это подтверждается самыми ближайшими соратниками Гитлера.

Генерал-фельдмаршал Альберт Кессельринг: «Приказы принципиального характера исходили только от одного лица — Адольфа Гитлера. Остальные были только исполнительными органами».[66]

Доходило даже до того, что когда в августе 1939 британский посол в Берлине сэр Невил Гендерсон просил Германа Геринга оказать умиротворяющее влияние на Гитлера, то наци номер 2 четко ответил ему: «мы, все остальные, не больше чем пыль под его ногами».[67]

Двенадцать лет нацистского режима не прошли даром.

В начале 1946 года, почти через год после завершения войны в Европе, фельдмаршал Монтгомери, возглавлявший администрацию в британской зоне оккупации Германии, отмечал: «я располагал информацией, что значительная часть населения, примерно 60 процентов, убежденные нацисты».[68]

Разумеется, эти люди оставили после себя потомство — физическое и духовное.

Поскольку их победители тоже не были ангелами, а после войны, в отличие от немцев, имели гораздо меньше побуждений к самосовершенствованию, то это в значительной степени и определяет умонастроения сегодняшнего мира и современное положение дел.

До идеала тут далеко, с чего, мы, собственно, и начинали.

Таинственный приход Гитлера к власти, сыгравший решающую историческую роль во всем последующем (а также и другие значительные эпизоды, не нашедшие исчерпывающих объяснений, например — полет Рудольфа Гесса[69] в мае 1941), заставляет поднять вопрос о закулисных политических силах, агентом которых, возможно, и состоял Гитлер, навербовавший притом целую партию своих приверженцев, исчисляемую к 1933 году сотнями тысяч человек — но тогда еще никак не миллионами!

Такой подход к толкованию роли Гитлера отнюдь не нов: «Гитлер представал в качестве вполне заменимой, «заурядной жестяной фигуры», как писал один из авторов левого направления[70], занимавшийся анализом фашизма, еще в 1929 году[71] /…/.

/…/ многие политики-консерваторы и историки-марксисты столь странным образом сходились во взгляде на Гитлера как на инструмент для достижения чьих-то целей. Будучи далеким от какого бы то ни было величия и не являясь крупной политической, а уж тем более исторической фигурой, он казался идеальным олицетворением типа «агент».»[72]

Заметим, однако, что подобные подозрения высказывались еще раньше — и вовсе не буржуазными консерваторами и тем более не историками-марксистами. Совсем незадолго до 29 июля 1921 года, когда Гитлер был провозглашен «фюрером» — вождем НСДАП, против него выступили противники в его собственной партии.

Один из первых членов НСДАП Эрнст Эреншпергер составил политическую декларацию и опубликовал ее в газете «Мюнхенер Пост». Там говорилось: «Он (Гитлер) полагает, что пришло время, чтобы по заданию стоящих за ним темных сил внести разброд и раскол в наши ряды и тем самым сыграть на руку махинациям евреев и их пособников… И как он ведет эту борьбу? Чисто по-еврейски».[73]

Не нужно воспринимать данный текст как обвинение Гитлера в еврейском происхождении. Это просто такой типичный словесный оборот; автору этих строк (не еврею ни по происхождению, ни по имени, ни по внешности) неоднократно случалось выслушивать подобные выпады на русском языке по собственному адресу — всегда, разумеется, в отсутствии евреев. Нередко случалось слышать и ничем не обоснованные подозрения по адресу каких-либо чем-то несимпатичных типов: а не еврей ли он?

Характерно и откровение на эту тему самого Гитлера, высказанное, что существенно, в октябре 1920 года (если верить воспоминаниям Отто Штрассера, именно тогда и познакомившегося с Гитлером): «как только я узнал, кто они такие, лишь только понял их сущность, я стал вглядываться в каждого прохожего на улице, чтобы определить — еврей он или нет»[74] — здесь, заметим, ни слова не говорится о том, когда именно Гитлер увлекался столь полезным занятием!

Так или иначе, но демарш Эреншпергера привел к тому, что до конца 1921 года о Гитлере ходили слухи в НСДАП, что он еврей.[75]

А вот ощущение стоящих за Гитлером темных сил возникло, конечно, совсем не случайно.

Бедой сторонников такого толкования было и остается то, что им никак не удавалось соорудить разумную и непротиворечивую концепцию для объяснения того, чьим же именно агентом являлся Гитлер.

Одна из моднейших и экстравагантнейших версий состоит ныне в предположении о союзе Гитлера с мировым сионизмом![76]

Правда, и в этом нет ничего нового: еще накануне назначения Гитлера рейхсканцлером отставной генерал Эрих фон Людендорф, отлично его знавший, предупреждал своего старого соратника Гинденбурга об опрометчивости такого шага «прежде всего потому, что считал фюрера марионеткой евреев».[77]

Неизменно, однако, получается, что практически все возможные кандидаты на роль руководителей или тайных партнеров Гитлера (лица, партии, социальные группы, правительства или народы) претерпевали в то или иное время такой значительный ущерб от деятельности его самого, его приспешников или Третьего Рейха в целом, что и речи не может идти о том, чтобы Гитлер неизменно оставался их агентом.

Правда, Гитлер, неоднократно корректировавший свой политический курс, мог быть в принципе слугой разных господ — не только одновременно, но и последовательно. Но и таких гипотез (не в виде отвлеченной идеи, а в качестве конкретной логической конструкции, подкрепляемой всем полигоном известных фактов) также никому создать пока не удавалось.

Исключение может представлять собой разве что такое разъяснение, вроде бы устраняющее все известные противоречия (данное сообщение возникло в 2005 году и, разумеется, не имеет ни малейших ссылок на первоисточники): «В Берлине найден договор, который Адольф Гитлер заключил с самим сатаной. Контракт датирован 30 апреля 1932 года и подписан кровью обеими сторонами.

Согласно ему, дьявол предоставляет Гитлеру практически неограниченную власть с условием, что тот будет использовать ее во зло. В обмен фюрер обещал отдать свою душу ровно через 13 лет.

Четыре независимых эксперта изучили документ и сошлись во мнении, что подпись Гитлера действительно подлинная, характерная для документов, подписанных им в 30-40-е годы.

Дьявольская подпись тоже совпадает с той, что стоит на других подобных договорах с владыкой ада»[78] — но и здесь возникают вопросы относительно того, как же обстояли дела до 30 апреля 1932 года и после 30 апреля 1945![79]..

В конечном же итоге следует признать, что Гитлер и как личность, и как политический деятель и был, и продолжает оставаться загадкой.

Не случайно, поэтому, он остается объектом разнообразнейших пропагандистских, спекулятивных и наукообразных сведений и инсинуаций. Чего, например, стоит еще одна выдержка из уже цитированного интервью Дани Леви:

Корреспондент: «В фильме «Мой фюрер» Гитлер показан импотентом, который мочится в постель и по ночам мучается кошмарами. Он страдает от того, что в детстве его били. Какая польза в том, чтобы показывать этого человека столь жалким созданием?»

Леви: «Встречный вопрос: а какая польза в том, чтобы не показывать его таким, каким он был? /…/ все то, что я рассказываю о Гитлере, — не мои выдумки, а документально подтвержденные факты. Он действительно был импотентом и мочился в постель. Об этом знают очень немногие»[80] — таким образом выясняется, что этот кинорежиссер принадлежит к таинственному кругу посвященных, располагающих особыми сведениями о Гитлере, недоступными более никому! Причем этот круг, очевидно, настолько ограничен и законспирирован, что и источники его сведений окружены непроницаемой тайной!..

Но о Гитлере продолжает создаваться не только безответственная галиматья, но и значительная масса серьезных квалифицированных исследовательских работ. Его никак нельзя считать фигурой, обойденной заслуженным вниманием: «Вопрос «почему стал возможен Гитлер?» занимал в свое время противников нацизма и до сих пор не решен современными историками. /…/ В то время как историки ГДР не написали ни единой биографии Гитлера, интерес к личности диктатора Германии среди немарксистских писателей, возникший еще при [его][81] жизни, похоже, не собирается угасать»[82] — писал английский историк Ян Кершоу примерно в то время, когда рушилась Берлинская стена.

Все это вполне полезно и оправданно: знание и понимание особенностей психики, поведения и мировоззрения личностей, подобных Гитлеру и его окружению, секретов их успеха и причин их поражений значительно полезнее и поучительнее для человечества, чем изучение качеств типичных заурядных личностей, хотя и последнее весьма непросто и небесполезно!

Среди множества исследований, предпринятых в отношении Гитлера, имеются блестящие работы профессиональных психологов. Но никакой психологический, психоаналитический и психиатрический анализ не может давать полезные результаты при катастрофическом дефиците конкретных сведений о тайной деятельности этой личности, о странных особенностях детских лет и об отклонениях от норм в поведении предков, если все это имело место, а в данном случае — имело!

Предисловие к первому изданию книги известного немецкого историка Вернера Мазера о Гитлере, написанное им в 1971 году, начинается следующим образом:[83] «Книг, рассказывающих об Адольфе Гитлере, не сосчитать. Уже десять лет назад было зарегистрировано около 50 000 названий книг только о второй мировой войне. Биографии же относительно немногочисленны. Слишком многое в жизни Гитлера считалось до сих пор не выясненным, и слишком мало можно было доказать».[84]

Завершается то же предисловие таким бодрым заявлением: «Теперь в жизни Адольфа Гитлера не осталось белых пятен».[85] Поскольку это предисловие воспроизведено и в двенадцатом (!) немецком издании этой книги, вышедшем в 1997 году, то нужно понимать так, что точка зрения Мазера не изменилась за прошедшую четверть века.

И что же мы, при всем при этом, знаем теперь о жизни и смерти Адольфа Гитлера?

Оказывается, что по-прежнему весьма немного.

Приведем характерный пример.

Тот же Мазер, утверждающий, что не оставил в биографии Гитлера белых пятен, приводит такие сведения: «Летом 1912 г., — пишет Гитлер в «Майн кампф», — я наконец-то приехал в Мюнхен.

После его прихода к власти большая мемориальная доска с орлом и свастикой появилась на доме № 34 по Шляйсхаймер-штрассе в Мюнхене: «В этом доме жил Адольф Гитлер с весны 1912 г. до дня добровольного поступления на военную службу в 1914 г.». Обе даты не совпадают с реальными фактами».[86]

Реальные же факты состоят в следующем: 24 мая 1913 года «Гитлер снимается с учета в Вене и переезжает в Мюнхен, где снимает комнату у портного и владельца магазина Йозефа Поппа по Шляйсхаймер-штрассе»[87] — об этом имеются совпадающие свидетельства в различных серьезных документах независимого происхождения.

Противоречие очевидно: 24 мая 1913 года — это не весна и не лето 1912 года. Существенно ли расхождение?

Судя по тому, что Мазер оставил его без дальнейших комментариев, сам он посчитал, что несущественно — и, следовательно, никак не должно относиться к числу белых пятен, наличие которых Мазер с апломбом отвергает. Но так ли это?

Разумеется, всякий мемуарист способен на ошибку памяти — и Гитлер априори имеет на это такие же права, как и иные мемуаристы. Мог ошибиться — и ошибся; что ж — бывает! Мы же — не бывший гауляйтер, чтобы верить в безусловную безошибочность Гитлера!

Но вот авторы надписи на официальной мемориальной доске в Мюнхене имели уже, конечно, меньше прав на ошибку: они обязаны были перепроверять свидетельства очевидцев и мемуаристов и исправлять их. Они и исправили (исправили самого Гитлера!): изменили лето 1912 на весну того же 1912 года — т. е. еще больше усугубили ошибку, допущенную Гитлером в «Майн Кампф»!

Очень интересно!

Общеизвестно, что Гитлер отличался феноменальной памятью. Если она его и подводила, то об этом практически не имеется никаких свидетельств. В этом специфическом смысле Гитлер, похоже, действительно никогда не ошибался — по крайней мере до апреля 1945 года. Собственно говоря, именно таким способом он просто и наглядно и демонстрировал собственную непогрешимость — никто ничего не мог противопоставить такому знанию и запоминанию деталей!

В апреле же 1945 происходили удивительные вещи, которые, конечно, не могли не обратить на себя внимание трезвомыслящих историков.

Советские исследователи Д.Е. Мельников и Л.Б. Черная уже в начале 1980-х годов высказали гипотезу о том, что в апреле 1945 в Берлине произошел подлинный государственный переворот, возглавляемый Йозефом Геббельсом и Мартином Борманом:[88] «все происходившее в бункере Гитлера в последние десять дней апреля кажется совершенно бессмысленным и диким, если не принять версию, что и у Бормана и у Геббельса был совершенно конкретный план действий. /…/ свои замыслы Борман и Геббельс раскрыли, но только не до, а после смерти Гитлера.

/…/ можно предположить, что план Геббельса — Бормана был основан на том, что Гитлер умрет и оставит завещание, в котором предложит именно этим лицам вести переговоры. Для осуществления этого плана необходимо было: задержать Гитлера в имперской канцелярии в полной изоляции до тех пор, пока его бегство из Берлина станет немыслимым; заставить Гитлера написать завещание; по возможности, заставить Гитлера покончить с собой».[89]

Понятно, что этот гипотетический план (существовал ли он на самом деле, осуществлялся или нет) оказался безуспешным ввиду несогласия Сталина вести переговоры с новоявленными владыками Германии, засевшими в осажденном бункере.

К этим же дням относится эпизод, происходивший вечером 23 апреля 1945 года и описанный генералом Гельмутом Вейдлингом — последним немецким военным комендантом Берлина. Он заслуживает того, чтобы привести его со всеми изложенными подробностями:

«Генерал Фотсбергер[90] /…/ доложил мне, что фюрер отдал приказ расстрелять меня за то, что я якобы перенес КП[91] корпуса в Дебериц (западнее Берлина), и будто бы уже вчера (22 апреля) какой-то генерал был отправлен в Дебериц для того, чтобы арестовать меня.

По моему мнению, речь могла идти только о каком-либо слухе или недоразумении, поэтому у меня было очень большое желание выяснить этот вопрос. /…/

Около 18.00 я и мой начальник оперативного отдела прибыли в имперскую канцелярию. /…/

Генералы Кребс[92] и Бургдорф[93] приняли меня очень холодно и сдержанно. Я немедленно спросил, /…/ почему я должен быть расстрелян. /…/ я четко и ясно мог доказать, что /…/ перенос КП в Дебриц был бы величайшей глупостью. Оба генерала должны были признать, что, очевидно, произошло какое-то недоразумение. Они стали значительно любезнее и обещали немедленно выяснить вопрос обо мне у фюрера.

Через полчаса оба генерала вернулись с доклада /…/ и объявили, что фюрер хочет немедленно говорить со мной. /…/

За столом с картами сидел фюрер Германии. При моем появлении он повернул голову. Я увидел распухшее лицо с глазами лихорадочного больного. Фюрер попытался встать. При этом я, к своему ужасу, заметил, что его руки и одна нога непрестанно дрожали. С большим трудом ему удалось подняться. С искаженной улыбкой он подал мне руку и едва слышным голосом спросил, встречал ли он меня прежде. Когда я ответил, что год тому назад 13 апреля 1944 г. в Оберзальцберге я принял из его рук «Дубовый лист к рыцарскому кресту»[94], он сказал: «Я запоминаю имена, но лиц уже не могу запомнить». При этом его лицо напоминало улыбающуюся маску. Вслед за этим фюрер с усилием уселся в свое кресло. Даже когда он сидел, его левая нога была в непрестанном движении, колено двигалось, как часовой маятник, только немного быстрее».[95]

Далее Вейдлинг доложил обстановку на фронте подчиненного ему корпуса и высказал ряд предложений.

«Фюрер одобрительно кивал головой, а потом начал говорить. В длинных предложениях он изложил оперативный план выручки Берлина. При этом он все более уклонялся от темы и перешел на оценку боеспособности отдельных дивизий. /…/ Все с большим и большим изумлением слушал я разглагольствования фюрера. /…/ Меня отпустили. Снова фюрер попытался встать, но не смог. Сидя подал он мне руку. Я покинул комнату, глубоко потрясенный тяжелым физическим состоянием фюрера. Я был как в тумане!»[96]

На следующий день, 24 апреля 1945, Вейдлинг и получил новое назначение. Кребс объявил ему: «При своем докладе вчера вечером вы произвели на фюрера благоприятное впечатление, и он назначил вас командующим обороной Берлина».[97]

После этого Вейдлинг, принявший командование, продолжал ежедневные доклады фюреру и получал от последнего сбивчивые и многословные указания — так происходило вплоть до вечера 30 апреля 1945, когда Вейдлингу было объявлено о самоубийстве Гитлера.[98]

Все это имеет, разумеется, совершенно иные объяснения, нежели предположили Мельников и Черная. Другие историки, понявшие позднее, что после 22 апреля 1945 Гитлер был заменен в Имперской канцелярии двойником, продолжавшим исполнять его роль (например — Л.А. Арбатский[99]), дают однозначную трактовку этому эпизоду: Гитлер в первый раз в жизни позабыл человека, которого видел раньше, и не мог вспомнить обстоятельств их прежней встречи только потому, что это был вовсе не Гитлер!

Весь этот цирк с немощью Гитлера, которого с ночи на 23 апреля уже играл двойник, был целенаправленно рассчитан на то, чтобы затруднить узнавание подмены теми людьми, которые были с ним достаточно хорошо знакомы. Причем для этого было существенно необходимо, чтобы они общались с Гитлером как можно раньше, а не в самые последние предшествующие дни и недели.

Двойник, как бы внешне он ни походил на оригинал и как бы ни был оттренирован и обучен, не мог, конечно, играть роль полноценного дееспособного Гитлера, особенно — в обстановке военных совещаний и принятия немедленных решений, где Гитлер заведомо превосходил любого своего генерала. Иное дело — играть роль якобы заболевшего, немощного и опустившегося Гитлера, утратившего прежнюю остроту ума и трезвость мышления.

Убедительное свидетельство блестящего владения военной обстановкой и непогрешимой логики собственных рассуждений Гитлер продемонстрировал, например, в своем выступлении перед генералами во время немецкого наступления в Арденнах, 28 декабря 1944 года, — всего за четыре месяца до описанного Вейдлингом эпизода. Эта речь производит сильнейшее впечатление даже сегодня — в этом может убедиться каждый желающий: полный текст этой речи неоднократно публиковался на русском языке.[100]

Хотя, нужно заметить, уже тогда, в самом конце 1944 года Гитлер не выглядел бодрым и здоровым.

Еще в 1943 году Геринг говорил Геббельсу, что «фюрер постарел на пятнадцать лет за три с половиной года войны».[101] Дальше — больше: контузия при покушении 20 июля 1944 года повредила у Гитлера вестибулярный аппарат и его движения утратили естественность: «у него так и не восстановилось чувство равновесия».[102]

Неудивительно, что один из участников совещания 28 декабря 1944 года, генерал Хассо фон Мантейфель, отмечал «согбенную фигуру с бледным, оплывшим лицом, съежившуюся на стуле, с дрожащими ладонями, старательно прячущую левую, сводимую сильной судорогой руку».[103]

Заметим, однако, что та же судорога руки — это вовсе не судорога мозга, а съежившийся на стуле Гитлер вполне мог тогда с него подскакивать!

Все подобные уже послевоенные описания стриглись под одну гребенку, преследуя цель всячески принизить и умалить значение и роль Гитлера.

Через пару лет после 1945 года, когда уже были казнены ближайшие военные сподвижники Гитлера Кейтель и Йодль, уцелевшие умные немецкие генералы принялись усердно демонстрировать, что дилетант Гитлер только мешал им самим грамотно руководить военными действиями, а политические решения, за которые нес ответственность он — и притом только он один! — типичное проявление его психического нездоровья и физической усталости.

Началось это еще во время войны, и такие настроения определенным образом перекликались с мотивами заговорщиков 20 июля 1944 года. После войны бывший шеф Гестапо Генрих Мюллер говорил (много ниже мы вернемся к оценке достоверности его показаний): «Я слышал однажды, как один очень высокий армейский чин сказал: «Это война Гитлера. Если он ее проиграет, это его вина».»[104]

Это очень понравилось многим послевоенным немцам, выработавшим классическую, почти общепризнанную легенду: «Как только Гитлер вмешивался в ход военных операций, не слушая советов профессионалов, это сразу же имело катастрофические последствия».[105]

Таким-то образом и возникла колоссальная и чрезвычайно общественно оправданная польза в том, чтобы показывать этого человека столь жалким созданием! Сохраняется она, как видим, и по сегоднешний день, хотя не названный Мюллером по имени гитлеровский генерал и современный кинорежиссер Дани Леви вкладывают в унижение Гитлера различный смысл!

Стараниями свидетелей, заинтересованных в поддержании подобного впечатления или, наоборот, вовсе непосвященных в существо дел, происходивших в Бункере, Гитлер последних дней пребывания в Берлине был превращен в полную развалину.

Всего пару лет назад, в конце 2004 года, немцы с помпой изобразили в игровом фильме страдания этого милого, но деградировавшего старичка. Шедевр режиссера Оливера Хиршбигеля «Крах» бодро выскочил в лидеры немецкого кинопроката, но затем немцы очень заметно удивились, обнаружив, что ни фильм, ни его герой не вызвали ни малейших симпатий в остальном мире — и эта пустышка не удостоилась ни одной из международных премий, на которые была рассчитана.

Теперь появляется комическая вариация на ту же тему — упомянутый «Мой фюрер», где Гитлер, повторяем, изображен уже совсем не симпатичным дегенератом, — и конца этому не предвидится!

Вот историки (не только немецкие, но и многие иные) охотно поддержали такую версию — она ведь так удобна и совершенно не заставляет задумываться о странных и необъяснимых событиях и явлениях! — и дружно живописали:

Фест: «Все, кто видел Гитлера в эти дни, единодушны в своих описаниях фюрера и отмечают в первую очередь его согбенную фигуру, серое лицо с синяками под глазами и становившийся все более хриплым голос. Его обладавший раньше такой гипнотической силой взгляд был теперь опустошенным и усталым. Он все более явно переставал сдерживать себя, казалось, самопринуждение к стилизации в течение стольких лет мстило теперь за себя. Его китель часто был заляпан остатками еды, на впалых старческих губах виднелись крошки от пирожных, а когда он, слушая доклад, брал в трясущуюся левую руку очки, то слышно было, как они постукивают по крышке стола»;[106]

Тревор-Роупер: «Расхаживая по Бункеру взад и вперед (согласно драматическому сообщению Ханны Райч[107]), Гитлер размахивал картой, быстро расползавшейся под его потными пальцами, и говорил каждому посетителю, какие предпринимаются сложные военные действия, чтобы всем им спастись. Иногда он кричал, отдавая приказания, как будто сам руководил защитниками города; иногда разворачивал карту на столе и, склонившись над ней, дрожащими руками принимался расставлять и переставлять пуговицы — утешительную символику освободительных армий»[108] — это же просто говорящее и кричащее пугало, хотя и не столь обездвиженное, как в описаниях Вейдлинга — этому человеку было, разумеется, трудновато усидеть на одном месте целую неделю!

Здесь, конечно, явное описание уже второго, поддельного фюрера. Этот, конечно, не обладал знаменитым гипнотизирующим взглядом фюрера — такое не сыграешь! Тем более не могло такое пугало и загипнотизировать кого-либо, как это изящно проделывал Гитлер еще в марте 1945 — пример с данцигским гауляйтером мы уже приводили!

Не исключено, что и в предшествующие дни, обеспечивая реализацию заранее запланированной подмены, настоящий Гитлер уже сам пытался эпизодически играть роль своего преемника, а посвященные окружающие подыгрывали ему. Но это получалось не очень удачно ни у него, ни у других — себя не переделаешь!

Вот, тем не менее, описание диалога между Гитлером и Евой Браун, происходившего, будто бы, в точности 21 апреля 1945, который воспроизводит секретарша фюрера Гертруда Юнге — дама, целиком посвященная в то, что же тогда происходило в Бункере, но так никогда в этом публично не сознавшаяся — при всей многословности ее письменных и устных воспоминаний, тиражированных телевидением.[109] В данном же случае Юнге, не выпячивая своего намерения, постаралась и подколоть Еву, которой она, несомненно, жутко завидовала, и одновременно решительно опровергнуть разглагольствования прочих «свидетелей»:

«Ева, ужасная чистюля, обнаружила пару красных и синих пятен на сером мундире Гитлера. «Посмотри, ты совсем грязный! Больше не надевай этот мундир. Не надо во всем подражать старому Фрицу[110] и ходить таким же неряхой, как он». Гитлер возражал. Он уже не был ни фельдмаршалом, ни политиком, ни диктатором. «Но это же, в конце концов, мой рабочий костюм. Я же не могу повязывать фартук, когда на совещании орудую цветными карандашами». Она была к нему несправедлива, потому что он был педантично аккуратным. Он никогда не подавал кому-нибудь руку, если перед тем только слегка погладил свою собаку»[111] — это, как видим, рассказ о все той же неаккуратности, имевшей место все в те же дни, но совершенно не в стиле всех прочих стандартных описаний!

Тот же Вейдлинг был бы поражен, встретившись с Гитлером всего лишь накануне, 22 апреля 1945 года: последний совершенно без проблем перемещался тогда по помещениям Рейхсканцелярии, устраивая взбучки и выволочки подчиненным — отдал, в числе прочего, и приказ о расстреле Вейдлинга. Затем на общем совещании он буквально потряс всех присутствовавших взрывом своей бешеной энергии, разразившись жуткими обвинениями и угрозами в адрес наличествующих и отсутствующих соратников, и заявил о том, что никогда не покинет Берлин, а остальные могут убираться! Потом спокойно, но решительно выпроваживал и заботливо собирал в дорогу своих ближайших военных помощников Кейтеля и Йодля[112] — к этой сцене, полной особого смысла, мы еще будем возвращаться.

Не мог же он внезапно заболеть и измениться до неузнаваемости всего лишь за одну следующую ночь (точнее — мог, если бы с его организмом случилось что-то очень уж серьезное: инсульт, инфаркт, тяжелое отравление, резкое прекращение приема наркотических средств, сотрясение мозга или общая контузия и т. д., но ведь ничего подобного официально не было зарегистрировано!) — в этом-то и состояли сценарные и постановочные трудности сюжета, разыгранного в апреле 1945, когда нужно было продолжать скрывать исчезновение настоящего Гитлера.

С непосвященными в факт осуществленной подмены, с которыми и Гитлеру, и лже-Гитлеру требовалось по сути их преемственной роли непрерывно общаться, приходилось тем или иным образом прекратить контакты — проще всего приказом эвакуироваться из Берлина.

Заметим, что 20 апреля состоялся очередной день рождения Гитлера — ему исполнилось 56 лет. Ввиду тяжелейшего положения на фронтах Гитлер был против каких-либо торжеств, но все-таки был вынужден принять нацистских бонз, съехавшихся ради этого дня в Берлин. Тогда Гитлер в последний раз виделся с Герингом, Гиммлером и рядом других лиц; все, кто оставили свои впечатления об этой встрече, отмечали тяжелейшее на вид физическое состояние Гитлера; он, однако, не высказывал при этом никаких глупостей, не устраивал истерик, не мазал мундир и собственную физиономию остатками пищи. Понятно, что встречаться с кем-либо из этих лиц, видевших фюрера с близкого расстояния всего несколько дней назад, было крайне противопоказанно его двойнику.

Посвященные же в суть подмены генералы Кребс и Бургдорф, руководившие двойником и игравшие им как марионеткой, были затем беспощадно ликвидированы в ночь на 2 мая 1945 года, пережив несчастного двойника только на двое суток; «кукловоды» явно недооценили опасности той игры, в которую согласились играть. С другой стороны: а был ли у них выбор?

Тут, конечно, приходилось импровизировать на ходу, попутно решая судьбы нежданно возникавших визитеров. Пришлось, в числе прочего, не допускать новой встречи с фюрером прежнего коменданта Берлина генерала Реймана, регулярно общавшегося с Гитлером с конца марта 1945 года.[113]

Вейдлинг удачно подвернулся под руку. При его первом визите в Рейхсканцелярию понадобилось, во-первых, уточнить, когда же он видел Гитлера в предшествующий раз (выяснилось, что за год до этого) и, во-вторых, проверить, оказался ли он способен поверить в столь разительные изменения, происшедшие с фюрером. Вейдлинг прошел поставленный тест; в противном случае его первый визит в Рейхсканцелярию наверняка оказался бы и последним — вообще последним актом в его жизни! — и никто на это не обратил бы никакого внимания: в апреле 1945 по приказу фюрера произошла масса расправ над целым рядом людей.

Но зато Вейдлингу не повезло позднее — его уже не выпустили из советских лагерей: он умер или был убит 11 ноября 1955 года в лагере Владимировка в Советском Союзе, прямо накануне репатриации в Германию.[114]

В наше время вполне разумеется, что никакой историк, уважающий себя и своих коллег, просто не будет всерьез рассматривать такую заведомую нелепость, как двойники, заменявшие Гитлера, Гесса или кого-либо еще, — это же просто неприлично: неприлично точно так же, как всерьез дискутировать, летали ли ведьмы на помеле!

А в результате получается, что уничтожение пяти, десяти или даже большего числа миллионов людей, повинных только в том, что они существовали и при этом, естественно, исполняли всяческие разнообразные функции, присущие всем людям вообще, — ничуточки не удивительный и вполне объективный исторический факт (хотя, повторяем, находятся энтузиасты, ставящие под сомнение даже такие факты!), а вот бегство с целью сохранения жизни и избежания ответственности человека, который санкционировал подобные акты, причем при бегстве были использованы двойник этого человека и другие сообщники, также затем в большинстве уничтоженные при заметании следов, — это, конечно, плод недобросовестной фантазии и дилетантизма гнусных недоброжелателей, пытающихся создавать нездоровые сенсации ради собственной дутой популярности!

Это очень удобная, согласитесь, и комфортабельно оборудованная позиция научных профессионалов!

Похожим образом стараются себя вести, конечно, не только биографы Гитлера, но и прочие историки, под перьями которых реальные исторические фигуры приобретают столь значительную респектабельность (даже и при свершении заведомо негативных и экстравагантных поступков), каковой они вовсе не имели при жизни.

Разумеется, сами исторические герои, те же Сталин или Гитлер, тоже затрачивали немало усилий для облагороживания собственного имиджа в глазах современников и потомков, но и они конкретно, и все остальные не имели возможности заботиться об этом в самые критические моменты своей жизни.

Вот, например, короткие и ясные воспоминания хозяйки конспиративной квартиры, в которой Ленин провел последний месяц своей жизни сразу перед тем, как сделаться Председателем Совета Народных Комиссаров Российской Республики: «в пятницу, 22 сентября[115] [1917 года], часов в восемь — начале девятого вечера, я услышала, что в квартиру вошли. Это были Ленин и Крупская[116]. /…/

[На следующий день] после обеда Владимир Ильич предложил мне показать всю квартиру. Вошел в мою комнату, увидел балкон, спросил, закрываю ли я его на зиму. Затем поинтересовался, где проходит водосточная труба, и сказал, чтобы окно, у которого расположена труба, на зиму не закрывать. Он предложил мне вечером, когда стемнеет, пройти во двор и незаметно отколотить в заборе две доски как раз против водосточной трубы — от верхней слеги или от нижней, как будет сподручно. Я спросила Владимира Ильича, зачем это нужно.

— Как вы не понимаете, у вас нет другого выхода из квартиры, — ответил он.

— Неужели вы будете спускаться по трубе?

— Когда надо будет, спущусь и по трубе, — сказал Владимир Ильич».[117]

Разумеется, когда надо было, и Владимир Ильич, и все остальные и спускались по трубе, и просачивались сквозь канализацию — и Гитлер вовсе не должен был быть исключением из этого правила людей, сознательно ставивших себя выше остального человечества!

Да и самые простые и непритязательные персонажи должны были поступать в критических ситуациях совершенно так же!

Возвращаясь к исходному сюжету, прямо заявим, что настоящий Гитлер никак не мог бы перепутать в 1924 году, когда он диктовал «Майн Кампф», год своего переезда из Вены в Мюнхен, происшедший за десяток лет до того — и повторенный затем во всех многочисленных переизданиях этой книги. Он никогда не забывал никаких мелочей (в кавычках и без кавычек), которые запоминал, и никогда не прощал такой забывчивости другим.

Вот типичный Гитлер, только что переживший величайший триумф всей своей жизни до того момента — Аншлюсс Австрии: «во время торжественного обеда с участием Гитлера в марте 1938 г. один из участников спросил венского бургомистра Нойбахера, какова ширина Дуная в определенном месте Вены. Нойбахер этого не знал. Гитлер, до этого момента пребывавший в благодушном настроении, немедленно назвал точную ширину в метрах и был настолько возмущен незнанием Нойбахера, что весь вечер после этого был в плохом расположении духа, несмотря на только что пережитый им политический триумф».[118]

Следовательно, в эпизоде с перепутанной датой переезда, добросовестно отмеченном Мазером и никак им не объясненном, содержится глубокий смысл — и смысл этой «ошибки» может состоять только в создании алиби Гитлеру, желавшему откреститься от каких-то событий, имевших место в Вене в промежутке времени от лета 1912 до весны 1913 года.

Это четко прослеживается в особом отношении Гитлера к событиям довоенного[119] периода его жизни. Один из немногих, рисковавших задавать в двадцатые годы почти прямые вопросы Гитлеру на скользкие темы, Эрнст Ханфштангль (о нем самом и о его особой роли подробно должно быть рассказано уже в наших будущих публикациях), так свидетельствует об этом: «Никто не мог заставить Гитлера рассказывать о его молодости. Я иногда пытался подвести его к этому, рассказывая о том, как наслаждался Веной и вином на гринцингских холмах и т. д., но он закрывался, как устрица».[120]

Когда автор этих строк впервые осознал этот факт, то впал, следует сознаться, в глубочайшее уныние. Воображение немедленно нарисовало нищего художника, убивающего топором пару старушек, а трезвая оценка осознанной ситуации ввергла в безнадежный пессимизм: ну как же можно сейчас (тогда был самый конец ХХ века) отыскать в полицейской хронике Вены 1912–1913 годов каких-то старушек, предположительно зарубленных или зарезанных Гитлером, и, главное, разумно обосновать такую невероятную и чудовищную гипотезу?

Но мрачный прогноз, по счастью, не сбылся: в течение последовавших нескольких лет все-таки удалось выяснить мотив вранья, предпринятого Гитлером в отношении событий того времени.

Решающую роль сыграло, как ни странно, внимательное прочтение произведений все того же Вернера Мазера. Этот исследователь, как никто другой, сумел отметить секреты частной жизни Гитлера и его предков.

Автор этих строк вынужден признать, что даже не может и мечтать о выяснении столь красочных подробностей, какие установил Мазер по архивным документам и опросам свидетелей, еще сохранившихся ко времени его работы, а также по публикациям других историков. Однако Мазер занял личную позицию весьма своеобразного свойства: он проявил крайнюю незаинтересованность в освещении сведений, очевидным образом порочащих репутацию и его любимого героя — Адольфа Гитлера, и его предков.

Такая позиция по-человечески достаточно понятна, но с политической точки зрения отдает прямо-таки недвусмысленной гнусностью, а с точки зрения научной этики непосредственно граничит с фальсификацией: замалчивание выясненной истины — почти что ложь. Кроме того, в некоторых ситуациях напрашивается и иное объяснение сомнительного поведения этого выдающегося историка: избегая публикации сенсационных, но трудно доказуемых нестандартных построений, он явно старался уберечь от нареканий свою высочайшую академическую репутацию.

Можно даже допустить, что сам Мазер иногда это прекрасно сознавал, и, движимый противоречивыми побуждениями, бросал скрытый вызов читателям и потенциальным преемникам, допустив на страницы своих произведений весьма выразительные намеки на существо собственных открытий.

Эпизод с датой переезда Гитлера из Вены в Мюнхен — один из самых сильных ходов такой интеллектуальной игры, если ее действительно сознательно вел Мазер. Тем более интересно, если он этого все-таки не сознавал: тогда получается, что неприятная истина самостоятельно пробивалась и пробилась на его страницы помимо воли автора.

Автор этих строк, не располагая ни малейшим авторитетом как ученый-историк и не собираясь таковым обзаводиться, решился принять этот так или иначе брошенный вызов. В результате удалось, в частности, установить, что никаких старушек Гитлер в Вене не убивал, а совершил кое-что похуже, но и убитые старушки отыскались в биографии Гитлера — в другие годы и в другом месте!..

Это-то и составляет основную сюжетную линию нашей публикации.

Но прежде чем приступить к изложению отчасти запутанных, а отчасти совершенно очевидных фактов, зададимся вопросом: а почему же наши многочисленные предшественники, помимо Мазера, совершенно обошли стороной многие важнейшие подробности биографии главнейшего политического деятеля ХХ века?

И здесь впору вернуться к гипнотическим способностям Гитлера.

Этих способностей явно не хватило на то, чтобы навсегда внушить миллионам людей, веривших в Гитлера и следовавших за ним, что подлинный Гитлер был добрым отцом германской нации, а не жестоким, беспощадным и эгоистичным политиком, легко переступавшим и через трупы друзей (не только Эрнста Рема или Грегора Штрассера!), и через миллионы трупов иных людей — знакомых и незнакомых ему лично.

После Нюрнбергского процесса (при всех его натяжках и подтасовках) число верящих в моральную непогрешимость фюрера осталось ничтожным. Ныне уже сотни тысяч книг (имеются в виду только названия выпущенных книг, а не их тиражи) и многие тысячи фильмов рассказывают о чудовищных преступлениях, в которых Гитлер играл заглавную роль. Кое-кто пытается все это оспорить, но выглядит это нелепо и несолидно.

Но все это относится только к Гитлеру как к политическому деятелю, ставшему таковым лишь с 1919 года. Почему-то совершенно поразительным образом все историки, почти без единого исключения (кроме, пожалуй, упомянутого Вернера Мазера и еще не упомянутого Франца Етцингера), поддались гипнозу Гитлера, измыслившего историю своей юности до Первой Мировой войны, и продолжают по сей день повторять избитые штампы или усердно копаться в ничтожных подробностях прошлого, ровно никакого значения не имевшего для подлинного Гитлера, занятого в те годы совершенно иными проблемами и заботами.

Типичный пример: чуть ли не единственный друг юности Гитлера, Август Кубицек (по крайней мере в 1904–1908 годах, когда они общались), описывал со слов Гитлера, как тот регулярно старался встретить на улице Линца симпатичнейшую девушку, но так и не решился с ней заговорить.[121]

Позднее историки установили, что ее звали Штефани и что она вышла затем замуж за офицера из Линцского пехотного полка.[122]

Дела идут — контора пишет: совсем недавно (осенью 2006 года) автор этих строк видел по немецкому телевидению новый документальный фильм, снятый с участием известных историков, в частности — Антона Иоахимсталера, в котором, в числе прочего, сообщалось, что последующие архивные изыскания в отношении этой Штефани показали, что, судя по именам ее родственников, она, возможно, была еврейкой. Таким образом, как было серьезно заявлено в дикторском тексте, теперь, вероятно, установлена истинная причина последующего антисемитизма Гитлера!

Следует ожидать, что теперь кто-либо иной из историков найдет трамвайный билет, возможно принадлежавший Гитлеру, установит затем список пассажиров трамвая, а потом отыщет в мемуарах кого-либо из них (или их потомков) описание эпизода, когда какой-то еврей наступил в трамвае на ногу какому-то молодому австрийцу и какой из этого возник скандал. Таким образом утвердится конкурирующая гипотеза возникновения антисемитизма у Гитлера!

Вот так, из книги в книгу, из фильма в фильм продолжают перемещаться фантомы-призраки, созданные воображением Гитлера и вовсе бестелесные, в отличие от живого призрака, возникшего в Имперской канцелярии в последнюю неделю апреля 1945 года: мечтательный школьник, с раннего детства интересовавшийся историей и общественными вопросами, но в то же время признанный вожак в мальчишеских играх в войну; гениальный художник, не понятый заурядными ремесленниками и искавший новые пути приложения своих выдающихся способностей в одновременном изучении архитектуры и политических теорий в толщах библиотечных залежей; начинающий политический наблюдатель, спорящий с окружающими об актуальных газетных новостях; патриот, ушедший добровольно на войну за правое дело своего народа, и все прочие в том же роде.

Но какие же основания относиться к ним как к реальным фигурам?

Гитлер был предельно неоткровенным человеком. Отто Штрассер, хорошо его знавший, писал о нем так: «Позволив себе минуту откровенности, он посчитал бы потерю осторожности величайшим позором».[123]

Притом хорошо известно, что Гитлер тщательнейшим образом скрывал не только свое прошлое, но и прошлое своих предков. Вот как об этом писал тот же Фест: «Маскировать свою личность, равно как и прославлять ее, было одной из главных целей его жизни. Едва ли есть в истории другое явление, которое бы столь же насильственно и столь же последовательно, прямо-таки педантично, подвергалось стилизации и скрывало свою личностную суть. /…/

Будучи фюрером рвущейся к власти НСДАП, он считал оскорбительным интерес к обстоятельствам его личной жизни и, став рейхсканцлером, запретил любые публикации на эту тему. /…/ В начале своей политической карьеры он ревниво следил за тем, чтобы не печатали его фотографий».[124]

Ханфштангль рассказывает о совместной кратковременной поездке в апреле 1923 из Мюнхена в Берлин — на территорию, тогда неподконтрольную Гитлеру и обычно сопровождавшим его головорезам. В берлинском «Луна-парке», куда Гитлер заглянул в один из вечеров, произошел следующий эпизод: «какой-то человек с камерой узнал Гитлера и попытался его сфотографировать. /…/ Может быть, этот кто-то видел Гитлера в Мюнхене. Гитлер был в ужасе. /…/ Он подошел прямо к тому человеку и сказал, что тот должен вернуть ему пленку, что Гитлер не может позволить себе быть запечатленным на фотографии в Луна-парке, что его жизнь будет разрушена, что это вызовет невероятный скандал и дальше в том же духе. Спор шел около часа, и гиперболы Гитлера достигли еще больших высот, теперь это мог быть конец немецкого движения за свободу, он был как одержимый. В конечном счете тот несчастный фотограф, который действительно не хотел никому причинить никакого вреда, а просто хотел сохранить себе хорошую фотографию в качестве сувенира, сдался и пообещал никогда не проявлять пленку, и это обещание он безусловно выполнил, поскольку эта фотография никогда нигде не появлялась».[125]

Разумеется, высказанные аргументы Гитлера не имели никакого отношения к реальности — никаким крахом карьеры никакому политическому деятелю невинный визит в «Луна-парк», конечно, не угрожал. Ужас же Гитлера был налицо — и заставил его потратить неимоверные усилия на уговоры нечаянного возможного разоблачителя.

Позднее, после путча в ноябре 1923 и последовавшего суда, Гитлер прославился по всей Германии и даже по Европе, а сидя в тюрьме никак не мог контролировать публикацию своих фотографий: Альфред Розенберг, возглавивший партийное руководство в отсутствии Гитлера, поддерживал память об узнике, распространяя открытку с портретом фюрера «миллионами штук».[126]

Кем он мог быть в результате узнан, и во что ему должно было вылиться такое узнавание — это нам еще предстоит обсуждать.

Фест продолжает: «Он все время был озабочен тем, чтобы заметать следы, не допускать опознаний, продолжать затуманивать и без того темную историю своего происхождения и своей семьи. /…/

Когда в 1930 году появились слухи о намерениях заняться поиском сведений о его семье, Гитлер был чрезвычайно обеспокоен. «Людям не надо знать, кто я. Людям не надо знать, откуда я и из какой семьи»[127]. /…/

Когда в 1942 году ему доложили, что в деревне Шпиталь обнаружена имеющая отношение к его семье могильная плита, с ним случился один из его припадков безудержного гнева. Своих предков он превратил в «бедных безземельных крестьян», а отца, отставного таможенного чиновника, — [в] «почтового служащего»; родственников, пытавшихся вступить с ним в контакт, он безжалостно гнал прочь /…/.

Характерно, что он не вел почти никакой личной переписки. /…/ не хотел он быть и чьим-то сыном — схематичный образ родителей появляется в автобиографических главах его книги «Майн Кампф» лишь постольку, поскольку это поддерживает легенду его жизни».[128]

Примерно так же писал и Мазер: «Гитлер в своей книге «Майн кампф» на удивление скупо и расплывчато пишет о своих родителях и их предках. /…/ Начиная с конца 1921 г.[129] он систематически видоизменял и затуманивал историю своего происхождения /…/».[130]

Гитлер сам не желал вдаваться в подробности своего происхождения и негативно относился к попыткам других внести ясность в эту ситуацию даже тогда, «когда речь шла о прямом родстве с известными представителями науки и литературы, чем Гитлер в действительности мог похвалиться. /…/ Гитлер /…/, например, прекрасно знал, что находится в родственных отношениях с очень известным австрийским историком Рудольфом Коппенштайнером и австрийским писателем Робертом Хамерлингом, с которыми у него были общие предки /…/. Творческое наследство Хамерлинга [годы жизни — 1830–1889] составляет в общей сложности 16 томов, изданных в 1912 г.»[131]

Согласитесь, что это зашкаливает даже за более или менее обычное поведение политического или уголовного преступника, стремящегося скрыть факты своей биографии, свое лицо и свое происхождение: ведь все это распространялось даже и на могилы предков!

Казалось бы: ну что же там можно и нужно было скрывать? Ан нет!

Но и на это дается, казалось бы, убедительное объяснение.

Оказывается, предками трубадура антисемитизма Гитлера были евреи: вот что он якобы скрывал всю свою жизнь!

Впервые этот вопрос был публично затронут еще в 1921 году — не очень всерьез, как упоминалось. Затем целая волна инсинуаций относительно происхождения Гитлера поднялась в разных странах накануне и сразу после его прихода к власти.[132] В том числе: «До 1933 г. распространялся слух о том, что [бабка Гитлера] Мария Анна Шикльгрубер работала в Вене в доме барона Ротшильда и зачала ребенка от его сына».[133]

Закрепил же все эти слухи во всемирном обороте 31 августа 1946 года Ганс Франк — бывший гитлеровский генерал-губернатор Польши.

Франк был подсудимым на Нюрнбергском процессе, а на своем последнем слове на суде (затем он был приговорен к смерти и повешен, что придало как бы дополнительный вес его заявлению!) сообщил, что в 1930 году производил по поручению Гитлера исследование вопроса о происхождении последнего, и выяснил, что дедом Гитлера по отцовской линии был некий еврей Франкенбергер, проживавший в Граце, у которого бабка Гитлера (мать его отца) якобы работала служанкой.[134] Эта версия, как видим, была почти повторением прежней — о Ротшильде, но уточненной и с большими подробностями.

Однако хорошо понятно, что если утверждение является ложным, то обилие подробностей не идет ему на пользу.

«Над утверждением Франка ломало себе голову целое поколение биографов Гитлера»[135] — и нельзя сказать, что безуспешно. Выяснилось, например, что Франк очень приблизительно знал подробности того, при каких обстоятельствах отец Адольфа Гитлера обзавелся своей новой фамилией. Кроме того, Франк, даже будучи высокообразованным германским юристом, слабо, тем не менее, владел историей законодательства в соседней Австрии — это мы проиллюстрируем ниже.

Что же касается существа дела, а именно — наличия или отсутствия еврейских корней Гитлера, то хорошо понятно, что полностью разрешить такой вопрос просто невозможно лишь на основании документов и посторонних свидетельств: даже ребенок, рожденный в законном браке, далеко не всегда является фактическим отпрыском своего формального отца.

Отец же Гитлера, по имени Алоиз, не был рожден в законном браке: его отец (т. е. фактический дед Адольфа Гитлера) не был назван при крещении Алоиза. Последний, в соответствии с законом, получил фамилию матери — Шикльгрубер. Спустя несколько лет после рождения ее единственного сына, Мария Анна Шикльгрубер вышла замуж за человека, вполне законным образом носившего фамилию Гитлер (подробности ее написания мы обсудим ниже), которую теперь приняла, естественно, и она сама.

Франк утверждал, что тут-то Алоиз Шикльгрубер и был усыновлен своим отчимом. Но все происходило совершенно не так: отчим никогда официально не признавал Алоиза своим сыном.

Однако после замужества матери Алоиз был отправлен на воспитание в дом родного брата отчима, также, естественно, носившего фамилию Гитлер и жившего в другом селении. Прошли немалые годы после смерти сначала матери, а затем и отчима, когда официально было признано (согласно поступившим заявлениям свидетелей), что Алоиз является фактическим сыном мужа своей матери. С тех пор Алоиз, которому исполнилось уже 39 лет, и носил фамилию Гитлер, что было узаконено соответствующими распоряжениями весьма высоких инстанций — церковных католических и административных австрийских, взявших на себя полную ответственность за осуществленную юридическую операцию.[136]

Адольф Гитлер был рожден в законном браке спустя более десяти лет после того, как его отец сменил фамилию — по каким бы причинам ни произошло это последнее. Именовать Шикльгрубером самого Адольфа, как это делают многие авторы — это верх неприличия, бесвкусицы и некомпетентности.

Современные генетические методы позволяют решать вопросы о происхождении однозначно, но в данном случае никто и не пытался этого сделать, и остается сомнительным, что полноценный генетический материал об этой семье, необходимый для анализа, может быть собран в будущем.

История с изменением фамилии действительно выглядит очень странно с юридической точки зрения.

Мазер считает, что фактическим отцом Алоиза был родной брат того человека, за которого вышла замуж мать Алоиза, в доме которого последний и воспитывался. Именно этот человек, Иоганн Непомук Гитлер, не имевший законных наследников мужского пола, якобы и был инициатором того, что взрослому Алоизу сменили фамилию; он же подговорил свидетелей выступить с соответствующим заявлением.[137]

Тот же Мазер приводит убедительные соображения насчет того, что встречи бабки Гитлера с евреями были крайне маловероятны. Несмотря на все усиленные поиски историков, документов о ее пребывании ни в Вене, ни в Граце не отыскалось, а названная Франком фамилия Франкенбергер вообще измышлена и не имеет никаких похожих прототипов в местностях, к которым могла иметь отношение бабка Гитлера.[138] В точности и завершенности таких сведений сомневаться не приходится: Австрия первой половины XIX столетия была уже страной с тотальной пропиской местожительства — это вам не Америка и не Австралия!..

Этим вопрос, с точки зрения Мазера, и исчерпывается.

Фест довольно скептически расценивает изыскания Мазера: «Мазер конечно же не может доказать свой тезис, но он излагает свои аргументы так, будто они уже нашли подтверждение».[139] Зато сам Фест считает, «что вопрос о том, кто был дедом Гитлера имеет на самом деле второстепенное значение».[140]

Главное, же, однако, в том, что якобы «сам Адольф Гитлер не знал, кто был его дедом».[141]

Мы, со своей стороны, не беремся пока судить о том, что знал и чего не знал Адольф Гитлер о своих предках — ниже это будет подробно рассмотрено. Согласимся лишь с тем, что тезис об антисемите Гитлере, который, якобы, не знал, кто был его дедом, и мог опасаться, что дед мог быть евреем, может исчерпывающим образом объяснять все странности поведения Гитлера в отношении своего происхождения и своих предков и одновременно дать разъяснение тому, почему «он позволил своему антисемитизму превратиться в манию, как у средневекового человека, которому повсюду мерещится дьявол».[142]

Пример именно такого поведения реально существовал: Рейнхард Гейдрих, будучи на четверть евреем, мучился подобными комплексами. Генрих Гиммлер так говорил об этом своем помощнике уже после его гибели в 1942 году: «Он преодолел еврея в самом себе чисто интеллектуальными методами и переметнулся на другую сторону. Он был убежден, что еврейские элементы в его крови — проклятье; он ненавидел кровь, которая сыграла с ним такую шутку. Фюрер в самом деле не мог бы найти лучшего человека для кампании против евреев, чем Гейдрих. По отношению к ним он не знал ни жалости, ни пощады».[143]

Аналогичным объяснением и в отношении Гитлера удовлетворилось большинство историков, посчитав невозможным (безо всяких на то оснований!), что все странности поведения Адольфа Гитлера могли иметь совершенно иные и гораздо более серьезные мотивы!

В данном случае историки дружно поддались гитлеровскому гипнозу, поверив Гитлеру на слово, что большего преступления, чем быть евреем, просто нет и быть не может! Точнее, историки поверили, что сам Гитлер в это свято верил!

Их не смутило то, что в практической жизни сам Гитлер (не только в юности, но и в зрелые годы) руководствовался совершенно иными этическими принципами. Он, в частности, относился исключительно тепло к еврею-врачу Эдуарду Блоху, который лечил и мать Гитлера, умершую в 1907 году, и самого Гитлера. В 1938 году, когда Германия поглотила Австрию и на последнюю распространились антисемитские законы, Блох обратился за помощью к Гитлеру — и тот ее оказал: Гестапо взяло Блоха под опеку, помогло оформить документы на выезд в США — и Блох благополучно уехал; он умер в 1945 году в Нью-Йорке в уже весьма преклонном возрасте.[144]

Тем более показной антисемитизм Гитлера не мог играть никакой роли до 1919 года. Близкий закомый Гитлера, Райнхольд Ханиш (они недолго, но тесно сотрудничали в Вене в 1909–1910 годах), продолжал утверждать даже в 1936 году, что Гитлер вовсе не был антисемитом и охотно и дружелюбно общался с евреями в венские времена.[145]

Да чего Гитлеру было и бояться в этом отношении? Обвинения в еврейском происхождении неоднократно, как упоминалось, высказывались в его адрес — и это нисколько не произвело впечатления на массы его приверженцев. Например: «когда известный биограф Гитлера Конрад Хайден, сам будучи сыном еврейки, указывал в своих книгах, появившихся в 1932 и 1936 гг. [в Цюрихе], на некоторые доказательства еврейского происхождения Гитлера, это не привело абсолютно ни к каким последствиям».[146] Легкий шарм загадочности даже придавал некоторую привлекательность публично демонстрируемому облику Гитлера!

Запрещать же изыскания на эту тему в Германии, опасаясь, что они подтвердят данную неприглядную истину, было вовсе нелепо, и никакие опасения здесь ничем не оправданы: если невозможно бесспорно доказать, что дедом Гитлера был кто-то из Гитлеров, то тем более трудно при сложившихся обстоятельствах доказывать, что им был кто-то совсем иной — при любых возможных документальных свидетельствах на эту тему, которые, однако, так и не возникли: все заявления Ганса Франка — исключительно голословный треп!

Значит ли это, что Гитлер, стремящийся к власти или только что достигший ее, мог вообще не опасаться никаких публичных обвинений в свой адрес, мотивированных сведениями из прошлого? Нет, такое утверждение — вовсе не факт: все зависело от того, кто и что мог инкриминировать ему или его предкам и чем обосновать выдвинутые обвинения.

Следовательно, если Гитлер чего-то боялся (а он явно боялся!), то следовало бы настойчиво поискать, чего же именно он боялся!

Но никто этого так и не сделал!

Зато сплетня, выпущенная Франком на всеобщее обозрение, живет уже после 1946 года своей совершенно самостоятельной жизнью, нисколько не зависящей ни от каких изысканий историков: с тех пор любой человек, располагающий самой минимальной информацией о Гитлере, твердо знает, что у Гитлера было еврейское происхождение!

Смешно и грустно, но автору этих строк встречались и евреи, с определенной гордостью почитающие Гитлера своим сородичем. Еврейское тщеславие, имеющее очень весомые основания при наличии множества гениев-евреев, способно, увы, принимать и такие гротескные формы: конечно же, такой великий человек, как Гитлер (пусть и великий преступник и величайший истребитель евреев!), не может не быть евреем!

Это, повторяем, грустно и смешно.

Заметим, однако, что не все согласны и с тезисом о значительной одаренности множества евреев.

Вот, например, как об этом пишет современный русский ученый-историк Юрий Мухин, существенно обогативший представления о том, кто, кого и почему убивал во время Второй Мировой войны: «евреи очень охотно занимаются работой малотворческой. Много ли творческих усилий надо, чтобы сидеть в лавке и подсовывать покупателям тухлую селедку? /…/

Напомню, что еще пару веков назад наименее почтенной работой была работа комедиантов — актеров, музыкантов и т. д. /…/ Сейчас нас уверяют, что комедиантство во всех его видах — очень творческая работа. Откуда? В связи с чем это копирование чьей-то жизни (игра) требует ума больше, чем сама жизнь? То же относится и к писателям — в связи с чем описание жизни требует ума больше, чем сама жизнь? Если актерская игра это творчество, то тогда почему не дают «Оскара» собакам, которые часто исполняют в фильмах свои роли гораздо более блестяще, чем актеры? Почему запоминание нот и каждодневное их воспроизведение является более творческой работой, чем выдача пальто в гардеробе? /…/

Сколько у нас было этих актеров, музыкантов, комедиантов, чьими именами уже пару сотен лет пресса забивает мозги читателям. А оставили нам эти люди хоть одну умную мысль, совершили они хоть один умный общественный поступок?

Можно сказать, что среди евреев много ученых, а ученый — человек творческий. Это действительно так, но дело в том, что среди ученых очень мало евреев: евреев много среди тех, кто под соусом науки кормится из налогов «этой страны» — всяких там кандидатов наук и бакалавров, докторов и академиков. /…/ пока наукой занимались за свой счет и по велению души, ученых среди евреев не было. Но как только финансировать науку стали из бюджета, евреи валом повалили «в науку», и у нас чуть ли не каждый второй доктор наук — это ученый еврей. Ученых евреев много, а что толку для общества?»[147]

Непонятно почему, но Мухин пощадил живописцев, возможно — из уважения к Гитлеру, а ведь это тоже лишь одна из форм описания жизни, которая не требует ума больше, чем сама жизнь! И не считать же гениями каких-то там маляров типа Исаака Левитана, Густава Климта или Марка Шагала, неизвестно почему занявшихся мазней вместо того, чтобы торговать тухлыми селедками или, что было бы полезнее, выдавать пальто в гардеробе!

Однако со всеми пунктами столь радикальной концепции едва ли могли бы полностью согласиться даже близкие Мухину по воззрениям идеологи — не только интеллигентствующие либералы (вроде Йозефа Геббельса или Альфреда Розенберга), но и просто непрофессиональные литераторы (вроде того же Адольфа Гитлера) или музыканты (вроде упомянутого Рейнхарда Гейдриха) — все они все-таки с большим уважением относились хотя бы к собственному творчеству!

Да и в отношении умных общественных мыслей и поступков, исходивших от евреев, идеологи нацизма явно отдавали дань признания хотя бы марксизму, основателем которого, как известно, был еврей Карл Маркс (по воле родителей крещеный в возрасте четырех лет), а среди видных адептов учения также имелось немало евреев.

Смешно выражать сомнения в значении мыслей и поступков Маркса: они, может быть, и не были умными, но все же не появлялось за последние полтора столетия второго подобного идеолога, лозунги которого столь же существенно повлияли и на управление человеческими массами, и на умонастроения интеллектуалов. Полезность его идей остается под сомнением, но вот в их значимости может сомневаться лишь идиот!

Сам Гитлер признавал влияние Маркса и его последователей на собственные мысли и поступки: «Я изучал революционную технику у Ленина, Троцкого, прочих марксистов. А у католической церкви и у масонов я приобрел идеи, которых не смог найти ни у кого. Только дурак не учится у своих врагов. Только слабый человек боится потерять при этом свои собственные идеи»[148] — тут не трудно разглядеть и оценку, загодя выданную Мухину, с трудами которого Гитлер, конечно, не имел возможности познакомиться, но много ли он потерял при этом?

Возвращаясь же к биографии Гитлера и его биографам, можно сделать вывод, что весь этот ажиотаж с его возможным еврейским происхождением чересчур завладел вниманием историков, и это хорошо объясняет причину того, почему несколько поколений славного племени этих ученых, потративших массу сил на перелопачивание гигантских свалок исторических сведений, единодушно и добросовестно прозевали не то что белые пятна в биографии Гитлера, а целое белое море или даже океан!

Как это ни удивительно, но молодой, да и не очень молодой Гитлер, подобно известному литературному персонажу — Королю из пьесы-сказки Исаака Шварца «Обыкновенное чудо», совершал преступления под мановением наследственных влияний — унаследованных от дедов и прадедов, от тетушек и дядюшек. И ситуации, в которых совершались некоторые из этих преступлений, также достались ему от предков.

Внимательный взгляд историков проглядел сам факт таких преступлений и их обстоятельства, проигнорировав очень многое из того, о чем вполне можно было бы догадаться, изучая историю предков Гитлера и его собственную биографию.

Восполнить этот дефицит, ввести или вернуть в научный и читательский оборот необнаруженные или проигнорированные факты — главная цель нашего исследования.

В прошлом Гитлера и его предков, в коллизиях, завязавшихся во дни его детства и юности, можно и нужно искать ответы на вопросы о загадочных устремлениях этого человека и тяжелейших решениях, принятых им не только по велению его железного сердца, но и под диктатом со стороны других, еще более худших людей.

С этим мы и приступаем к нижеследующему изложению.