Глава тридцать четвертая МИР БЕЗ СВЕТА

Известие о самоубийстве сестры застало Адальбергу врасплох.

– Умерла? – переспросила она человека, доставившего письмо.

Это был один из слуг Вейенто. Первый попавшийся, незначительный человечек. Какой-нибудь лакей, вся работа которого – вытряхивать пыль из многочисленных вещей, что хранятся в сундуках в замке.

– Ее милость так и не оправилась после гибели Аваскейна, – пояснил человечек безразличным тоном. – Люди говорят, она бросилась в пропасть лишь для того, чтобы пережить то же, что пережил ее погибший сын. Она надеялась подобным образом соединиться с ним.

Адальберга молча смотрела на вестника, и по ее лицу проползали некрасивые красные пятна. Неожиданно она закричала:

– И они еще утверждали, будто я не подхожу для брака! Они выбрали ее потому, что у нее была толстая задница! А она только и смогла, что выродить одного золотушного мальчишку, а потом утратить рассудок! Дура, дура, дура!

Слуга с большим достоинством откланялся и исчез за дверью, а Адальберга, даже не заметив его отбытия, продолжала бушевать до позднего вечера. Она кричала и плакала, рвала на себе волосы, стучала кулаками в дверь и в стены. Давняя смертельная обида билась в ее виски. Ее любовник, ее первый мужчина выбрал ее лишь ради сходства с матерью – ибо Эмилий обожал Танет, не Адальбергу. А когда от Вейенто приехали сваты, они остановили выбор на старшей сестре, на Ибор, потому что она показалась им более подходящей для роли герцогини.

Мать, сестра – все обошли Адальбергу. И чем все закончилось? Мать – в прислужницах у проклятого Элизахара, сестра – в могиле.

Адальберга рыдала, пока не обессилела.

Она жила в собственном доме в одном из самых больших шахтерских поселков. Ежедневно ей приносили еду из шахтерской кухни, и одна из девушек приходила к ней прибираться в комнатах. Главным занятием Адальберги были прогулки по горам и поиск мужчин. Сотни их перебывало в ее постели. Отношения с одними затягивались на месяцы, других она изгоняла через пару дней. Она любила ссориться со своими любовниками и бить их по щекам, а потом просить прощения и целовать им руки.

Иногда госпожа Ибор, спохватившись, присылала сестре деньги или наряды. Все подаренные Ибор платья Адальберга занашивала до дыр – она никогда не берегла ни одежду, ни собственное тело.

Деньги Адальберга тратила на выпивку. Ей привозили из Королевства бочонки с вином, с сидром, с пивом. Она редко угощала своих любовников – скупилась, но сама почти никогда не бывала трезва.

В тридцать лет Адальберга была худой, гибкой, со слишком крупной для своего сложения грудью, костлявыми бедрами и такими тонкими руками, что казалось, будто плоть присохла к ее костям.

В услужении у нее находился человек по имени Оснегги, и никто не был до такой степени похож на тень, как эта безвестная личность. Невозможно было определить ни возраст его, ни прежний род занятий. Адальберга встретила его во время одной из своих бесконечных прогулок по горам. Он выскочил перед ней из-за скалы с ножом в руке, и женщина с жадным любопытством уставилась на эту жилистую загорелую руку в рваном рукаве. Даже облизнулась, чем окончательно покорила Оснегги.

– Ты кто? – спросил он ее грубо.

– Женщина, – ответила Адальберга.

Они занимались любовью и оставались в горах до тех пор, пока не начали умирать от голода. Тогда Адальберга сказала:

– Ты знаешь, кто я такая?

– Женщина, – ответил Оснегги.

– Я сестра герцогини Вейенто, – сказала Адальберга. – У меня есть дом и небольшой доход.

– Ну и что? – спросил Оснегги.

– Нужен слуга.

– Ты предлагаешь мне?

– Ты не хочешь?

Оснегги подумал немного и согласился.

Он оставался ее любовником и впоследствии, несмотря на то что она не пренебрегала и другими мужчинами. Его это устраивало. Адальберга не расспрашивала о его прошлом, не интересовалась его делами, не загадывала на будущее. В собственном доме она жила так, словно зашла сюда на часок, погреться перед дальней дорогой.

Когда Оснегги вернулся, был вечер, и Адальберга набросилась на него с кулаками:

– Мне плохо! Мне плохо! Где ты шлялся?

Он только пожал плечами и перехватил ее запястья.

– Не надо драться, ты устала.

Она обвисла в его объятиях, всхлипнула.

– Тебя нет, никого рядом нет… Моя сестра умерла.

– Тебе-то какое дело до твоей сестры? – удивился Оснегги. – Только не говори мне, будто ее смерть тебя огорчает.

– Не ее смерть, а моя жизнь, – сказала Адальберга, высвобождаясь. – Все было напрасно.

– Не совсем, – хмыкнул Оснегги. – Я сейчас толковал с Бризбарром и Дрогоном.

Он назвал имена двух последних любовников своей хозяйки – у обоих были отличные отношения с ее прислужником, а за Дрогона Оснегги даже просил: тот хотел, чтобы Адальберга выкупила хотя бы часть его контракта. Впрочем, скупая дама отказала, даже не дослушав просьбу до конца.

Оснегги поднял Адальбергу на руки, отнес в постель. Она улеглась не раздеваясь, в том самом платье, в котором вчера долго бродила по поселку и окрестностям, а сегодня бесилась в доме. Закрыла глаза, попросила подать вина. И легко заснула.

Оснегги разбудил ее, прикоснувшись краем бокала к ее губам.

– Выпей и выслушай меня. Адальберга! Ты должна меня выслушать!

Она открыла глаза, недовольно мотнула головой, пролила немного вина себе на грудь.

– Пей, – повторил Оснегги. И когда она повиновалась, продолжил: – В Королевстве война. Сегодня только об этом и толкуют. Вейенто вторгся в Королевство, захватывает одно поместье за другим и скоро подойдет к столице. Элизахар ушел из герцогства Ларра. Пытается догнать Вейенто и разделаться с ним.

Адальберга фыркнула:

– Предлагаешь мне сделать ставку?

– Нет.

Оснегги пристально посмотрел на нее. Она непонимающе пожала плечами:

– По-твоему, меня должна волновать судьба Вейенто?

– Не Вейенто. Элизахар ушел из своих земель. Ты плохо слушаешь меня! Пока Элизахар бежит вслед за Вейенто, кусая его за пятки, точно вздорный пес, ты можешь захватить Ларра.

Адальберга широко распахнула глаза.

– Думаешь, такое возможно?

– Ларра – три деревни и замок. В замке – человек пять гарнизона и слепая герцогиня. Ну и твоя матушка, разумеется, но она уже старуха, так что ее можно не считать. Собирая армию, Элизахар снабдил ее и продовольствием. Угадай, где он взял хлеб и прочее для своих солдат?

Адальберга села в постели и резко, царапнув, ударила своего любовника по скуле.

– Я не желаю угадывать! Если знаешь, говори! Не играй со мной!

Оснегги потянул шнуровку у нее на груди, распуская корсаж. Скула у него горела, и он ощущал знакомый жар в груди – желание стиснуть эту женщину так, чтобы у нее хрустнули кости, подмять ее под себя, овладеть ею.

– Элизахар, – прошептал ей в ухо Оснегги, – забрал урожай в своих деревнях. Он прошелся по всем дворам, пошарил по всем кладовкам. Люди очень недовольны. Тебе ничего не стоит поднять там мятеж против него. Он поступил с ними несправедливо! Мы, северяне, не прощаем несправедливостей, не так ли? Мы очень не любим, когда с нами обходятся подобным образом!

Они долго еще обнимались и шептались, лежа на постели, а потом Адальберга заснула с раскрытым ртом, еле слышно похрапывая. Оснегги приподнялся на локте, рассматривая ее. Она выглядела потасканной, преждевременно постаревшей, исхудавшей от беспорядочной жизни – и, как ни странно, именно это обстоятельство делало ее привлекательной, почти неотразимой.


* * *

С тех пор как дети Талиессина ушли в Междумирье, Ренье не знал спокойной минуты. Он часами бродил по замку Ларра: строение хоть и было небольшим, но состояло из такого количества запутанных переходов, что представлялось некоей замкнутой на себя вселенной, откуда нет выхода.

Он завидовал мужественной доверчивости Фейнне. Казалось, герцогиня ни разу не усомнилась в способности Гайфье и Эскивы, избежав множества опасностей, отыскать в Междумирье источник зла и обратить его к свету. Равно как не сомневалась она и в том, что муж и сын вернутся к ней целыми и невредимыми, когда их работа за пределами замка будет закончена.

– Меня восхищает ваша безмятежность, госпожа Фейнне, – признался ей Ренье как-то раз, когда они вдвоем стояли на стене.

– На самом деле я вовсе не так безмятежна, как это видится со стороны, – отозвалась она. – У меня всего-навсего была хорошая школа. Всю жизнь я зависела от людей, которые находились рядом. От родителей, от слуг, от Элизахара… – Она сделала небольшую паузу и заключила: – И от Онфруа. От него – даже больше, чем от Элизахара. Их доброта была моими глазами, их руки направляли мои поступки. Вы понимаете?

– Разумеется, понимаю, – вздохнул Ренье. – Я не такой тупой, как вы могли бы счесть, слушая мои рассуждения.

– Какой ужас! Но я вовсе не считаю вас тупым, – засмеялась она. – История с двойниками, которой вы с братом дурачили нас столько лет, свидетельствует, скорее, о вашем хитроумии.

– Увы! – Ренье развел руками. – Даже эта затея – не мое изобретение и не брата, а нашего дядюшки Адобекка. Так что и здесь мне похвастаться нечем.

– Опять я, желая сделать комплимент, попала впросак. – Фейнне вздохнула. – Это моя слабая сторона. Стало быть, не будем и хвастаться. Расскажите лучше о вашем спутнике. Он вызвал любопытство у моей ключницы, а она женщина проницательная и понапрасну не любопытствует.

– Забавно. – Ренье посмотрел на Фейнне сбоку. – Чем мог привлечь госпожу Танет такой ничтожный человек, как мой спутник? Это всего-навсего слуга, мне передал его дядя Адобекк, поскольку собственного у меня не было.

– Танет не сочла его ничтожным, – резковато ответила Фейнне. – Так что потрудитесь поведать мне что-нибудь интересное.

Она тотчас улыбнулась, желая смягчить свой тон, но Ренье отметил властные нотки в голосе герцогини и больше не осмелился возражать.

– Что ж, – начал он, – его зовут Радихена. В молодости он совершил страшное преступление. Мой дядя спас его от расправы. Можно сказать, вырвал прямо из когтей Талиессина.

– Как странно вы выражаетесь, говоря о нашем регенте! – удивилась Фейнне. – Все, что я прежде слышала о Талиессине, никак не отвечает вашему описанию. «Когти»! Мне всегда казалось, что Талиессин – воплощенная нежность.

– Как вы можете судить о человеке, с которым никогда не встречались?

Она покачала головой:

– Я сужу по его поступкам. По тому, например, как он вершит свое правосудие. По тому, какими он вырастил своих детей. И, что бы о нем ни болтали недоброжелатели, он – Эльсион Лакар. Он не может не быть нежным.

Ренье посмотрел на нее восхищенно.

– Все-таки вы – удивительная! – вырвалось у него. – Не зря в Академии мы все были влюблены в вас.

Фейнне, смеясь, присела в поклоне.

– Очень мило, – сказала она. – Однако продолжайте об этом Радихене. Адобекк, говорите, спас его. И что потом?

– Потом? – Ренье пожал плечами. – Потом – ничего. Он прислуживал дяде, читал для него книги, чистил лошадей, чистил хозяйское платье, развлекал Адобекка разговорами… Адобекк, очевидно, находил чрезвычайно забавной саму идею превратить неотесанного крестьянина в образованного, тонко чувствующего человека, практически – аристократа.

– И ему это удалось?

– Понятия не имею. У меня нет никакого желания общаться с Радихеной, чтобы выяснить, насколько дядя близок к своей цели. Говоря кратко, я не люблю Радихену. Мне он неинтересен.

– Понятно. – Фейнне вздохнула. – Благодарю за объяснение.

Радихена, несомненно, хорошо понимал, как относится к нему Ренье, и поэтому старался не попадаться ему на глаза. Большую часть времени Радихена проводил в комнатах, отведенных для прислуги, где либо читал книгу, взятую в господской библиотеке, либо спал.

Тем большим оказалось его удивление, когда Ренье сам разыскал его.

– Идем, – бросил Ренье. – Герцогиня зовет нас.

Радихена бережно закрыл книгу. Ренье успел лишь разглядеть миниатюру, изображавшую крохотную девушку под головкой цветка.

– Ее милость зовет нас? – переспросил Радихена. – Нас обоих? Надеюсь, это не из-за того, что я взял книгу без спросу?

– Прекрасными манерами будешь поражать воображение какой-нибудь служанки, – оборвал Ренье. – Со мной можешь не стараться. Я знаю, кто ты такой.

– Я не сомневаюсь в том, что вы это знаете, – сказал Радихена спокойно. – И, по правде говоря, мне дела нет до ваших представлений обо мне. Я веду себя как обычно.

Ренье поискал в своей душе раздражение на Радихену, но вдруг понял, что устал на него злиться. Со дня смерти Эйле прошло слишком много лет. Прежнего Радихены больше не существовало. И Ренье сказал ему просто:

– Она зовет нас. Что-то случилось, и ей нужна наша помощь.

Вдвоем они поднялись в башню, в покои Фейнне. Заслышав их шаги, герцогиня бросилась к ним навстречу.

– Наконец-то!

От ее былого спокойствия не осталось и следа. Ренье с удивлением заметил, что она недавно плакала. Верной ключницы поблизости не было, и Ренье ощутил некоторое облегчение: общество Танет с ее ощупывающим взглядом заставляло его напрягаться.

Фейнне схватила своих посетителей за руки: Ренье за левую, Радихену за правую.

– Случилось нечто, – выговорила она, судорожно переводя дыхание. – Мне не хочется отправлять солдат моего гарнизона. – Она так и выразилась: «моего», как будто была полководцем. – Может быть, удастся исправить дело собственными силами, так, чтобы в замке не узнали. По крайней мере до тех пор, пока не вернется Элизахар. Я боюсь, и… это отвратительно!

Ренье переглянулся с Радихеной. Тот пожал плечами и качнул головой: он тоже ничего не понимал. Среди слуг ни о чем странном не болтали, понял Ренье.

– Нам будет куда проще, госпожа Фейнне, – сказал Ренье, – если мы все-таки будем знать, что случилось.

– Бунт, – прошептала она, как бы принуждая себя привыкнуть к этому слову. – Дальняя деревня взбунтовалась. – Кривая улыбка с трудом проступила на ее губах. – Ну вот, я и выговорила это вслух. Бунт в герцогстве Ларра! Элизахар придет в бешенство, когда узнает. – Она опустила глаза. – Иногда я по-настоящему боюсь его. Я знаю, каким он может быть. Если он застанет в деревне бунт, он расправится со своими крестьянами – так, как сочтет нужным.

Ренье видел, как больно ранит ее одна мысль об этом, и всем сердцем жалел – не крестьян, а Фейнне.

– Но ведь это его право, – тихо сказал Радихена.

Фейнне вскинула голову:

– Право? Он – мой муж, я люблю его… – Ее голос задрожал и пресекся.

– Думаю, герцог воспользуется своим правом разумно и в меру, – чуть громче добавил Радихена.

Фейнне в отчаянии сжала руку Ренье.

– Почему вы молчите? Ренье!

– Я никогда не знал Элизахара таким, – признался Ренье. – Герцогом. Человеком, решающим чужие судьбы. Зато я помню, как он заботился о вас. Оберегал не только от опасностей, но и от грязи…

– Его ярость всегда холодна и разумна, – сказала Фейнне. – Он спускает с цепи своих псов только в тех случаях, когда в точности знает, чего намерен добиться. Я хочу опередить его. Я хочу, чтобы он вернулся в благополучное герцогство и никого не повесил.

Высвободившись из пальцев Фейнне, Ренье отошел к окну и, чтобы успокоиться, несколько минут смотрел вниз, на нормальную жизнь, медленно тянувшуюся по двору замка: прошла служанка с ведром – блики в воде плясали, подскакивая почти до середины замковой стены; пробежал мальчишка; прошагал человек с хомутом через плечо.

Наконец Ренье повернулся к герцогине и нарушил молчание:

– У меня есть несколько вопросов.

– Пожалуйста, – тотчас отозвалась Фейнне.

– Они продиктованы необходимостью, не праздным любопытством.

– Пожалуйста, – повторила Фейнне, жестом показывая, что не намерена тратить время на пустые извинения.

– Где бунт?

– В третьей деревне, дальней. Вы ее не видели, она в стороне от замка. – Фейнне вздохнула, закрыла лицо руками, покачала головой. – Чуть дальше от замка наша земля становится болотистой. Довольно опасное место. Для человека, я хочу сказать. Там – гнездовья многих птиц, поэтому герцоги Ларра никогда не пытались осушить эти болота. Я иногда вижу их во сне…

Она помолчала, желая продлить мысль о многочисленных птичьих гнездах, что прячутся в высокой сырой траве, среди ярких, мясистых цветов. Ей не хотелось переходить к тому, что неизбежно следовало за болотами.

– А дальше находится третья деревня майората. Дальняя. Там всегда дела обстояли чуть хуже, чем в двух других. Тех, что вблизи замка. Бывают такие – неблагополучные… Это как с людьми, знаете? – Она глубоко-глубоко вздохнула. – Живет человек, и, что бы он ни затеял, все либо превращается в прах, либо оборачивается бедой. Как фальшивая нота. Сорвалась и испортила мелодию – уже навсегда. Ведь то, что уже прозвучало, заново сыграть невозможно.

Радихена смотрел на герцогиню так, словно вот-вот бросится целовать ей руки: молитвенный восторг светился в его глазах, устремленных на Фейнне. Ренье осторожно коснулся его локтя, и Радихена опомнился. Перевел дух, отошел к стене, вытер лоб рукавом.

«Он готов боготворить ее, потому что она мимоходом пожалела неудачников, – подумал Ренье, удивленно наблюдая за крепостным своего дядюшки. – Могущественная сила сострадания Фейнне! И… неужели я начал всерьез размышлять о Радихене? Глупо, глупо! Чем больше книг с изображениями фей и рыцарей он прочитает, тем острее будет ощущать собственную ущербность. То, что некоторые мои собутыльники именовали недотепистостью. Как, в сущности, коротка человеческая жизнь! Недолгая мелодия… и ее уже не изменить, коль скоро криворукий музыкант проиграл ее с ошибкой».

Фейнне задумчиво продолжала:

– Так бывает и с некоторыми местами на земле. Там попросту скверно. Если и появляется что-то хорошее, оно сразу погибает – или бежит оттуда сломя голову. Элизахар очень старался исправить там дела. Присылал новых управляющих, следил сам. А потом махнул рукой. Все бесполезно, понимаете? Ларра – очень древнее владение. Здесь ничто не меняется. Элизахар больше не старается поступать по-новому. Он просто приходит и наказывает виновных.

Фейнне приложила руку к груди, как бы желая успокоить сердце.

– Прошу меня простить. Впервые в жизни я делаю что-то наперекор моему мужу.

– Но ведь его милости пока что ничего не известно, – негромко вставил Радихена.

Фейнне повернула голову на голос.

– Я уверена, что он поступил бы по-другому. Не так, как я. Для меня этого достаточно.

– Кто там бунтует? – спросил Ренье. – Их много?

– Не знаю… может быть, пятеро… семеро… – ответила Фейнне и приложила ладонь ко рту. – Отвратительные, страшные, – прошептала она. – Вся эта грязь…

Ренье видел, что герцогиня глубоко, сердечно оскорблена самой необходимостью говорить об этом. Каким-то образом неприглядная сторона жизни, от которой близкие всеми силами старались ограждать ее, вдруг сделалась для Фейнне явной. В мир, который всегда наполняли прекрасные образы сновидений, фантазий, Эльсион Лакар, вторглись слюнявые хари, потные лапы, чумазые лохмотья…

Фейнне сказала:

– Верховодит у них женщина. Она не из наших крепостных. Она хуже всех, но я не хотела бы ее смерти.

– Почему? – осторожно спросил Ренье.

– Потому что она – дочь моей ключницы, – ответила герцогиня. – Ее младшая дочь. Сходство между ними очевидно. Внешнее сходство, я хочу сказать. – Она медленно покачала головой. – Не нужно причинять Танет лишнюю боль. Она и так большую часть своей жизни страдает.

Все это звучало странно, едва ли не безумно. Но Ренье знал, что Фейнне всегда отличалась здравомыслием, и потому не стал подвергать ее рассказ сомнению.

Что касается Радихены, то годы, проведенные рядом с Адобекком, вообще отучили его удивляться. Когда Фейнне закончила говорить, Радихена просто положил книгу в комнате, где они разговаривали, и спустился во двор, чтобы оседлать лошадей.

И только после того, как они вдвоем выехали из замка и направились в сторону болота, минуя благополучные деревни, лепившиеся к стенам замка, Ренье понял: он так и не спросил Фейнне, откуда она узнала о бунте в дальней деревне и о предводительнице мятежа. Ни один гонец за последнее время не появлялся в замке; что до почтовых птиц, то вряд ли крестьяне из «дальней» деревни держали у себя таковых. Так откуда же?

Ответа не было.


* * *

Хорошо укатанная грунтовая дорога пошла под уклон, и скоро копыта лошадей ступили на бревенчатую мостовую. Несомненно, эта дорога доставляла Элизахару немало хлопот: в такой сырости бревна быстро сгнивали, и раз в два-три года настил приходилось полностью заменять.

Радихена ехал чуть поотстав от Ренье. У него был с собой маленький арбалет, вроде женского, и короткий меч в ножнах. Ренье вооружился, помимо шпаги, длинным копьем. Не желая привлекать лишнего внимания к экспедиции, Фейнне взяла это копье в кордегардии сама и сбросила со стены с таким расчетом, чтобы его легко было найти и подобрать.

– Отчаянная женщина, – заметил по этому поводу Радихена, несколько развязно, если учесть, что речь шла о герцогине. – Ведь эта штука могла сломаться.

Ренье сделал вид, что не слышит, и Радихена, отлично поняв намек, замолчал и за всю дорогу больше не проронил ни слова.

Только на подходах к третьей деревне Радихена нарушил молчание. Ренье остановил коня, прислушиваясь. Они находились в лесу, на поляне, где местные крестьяне обычно заготавливали сено. До деревни оставалось совсем немного. Ни запаха дыма, ни шума сражения оттуда не доносилось, и Ренье счел это хорошим знаком.

– Вряд ли это так уж хорошо, – возразил Радихена, когда Ренье поделился с ним своими соображениями. – Это лишь означает, что вся деревня перешла на сторону той женщины, дочери Танет.

Ренье уставился на него:

– Ты думаешь, герцогиня что-то от нас скрывает?

– Не сомневаюсь в этом. – Радихена кивнул. – И от нас, и от своего мужа. И, разумеется, от верной ключницы. Жаль, что мы до сих пор не сумели познакомиться с сыном госпожи Фейнне.

– Тебя так занимают господские тайны? – резковато осведомился Ренье.

Радихена пожал плечами.

– Господские тайны целиком и полностью определяют мою судьбу, – ответил он спокойно. – Так повелось с самых ранних лет, и я не вижу, почему обстоятельства должны были перемениться. В конце концов, мы – в герцогстве Ларра, самом консервативном владении, какое только существует в Королевстве.

– А, – вымолвил Ренье.

Радихена помолчал немного, а потом добавил, совершенно неожиданно:

– Прошу меня извинить. Я не всегда точно выражаю свои мысли. Это все потому, что я постоянно думаю только об одном.

– О чем?

– О сыне Эйле. – Имя погибшей матери Гайфье легко сошло с языка Радихены – он свыкся с ним.

– Будь осторожнее – парень не знает, кто ты такой, – предупредил Ренье.

– И не узнает, если вы ему не расскажете.

– Насчет этого будь спокоен. Я вовсе не хочу ставить своего друга перед необходимостью выпустить тебе кишки.

– А есть ли вообще такая необходимость? – пробормотал Радихена. – Еще один вопрос, который не дает мне покоя.

Ренье видел, что меньше всего его спутник опасается за свою жизнь. Радихена давно приучился смотреть на собственную участь как бы со стороны, едва ли не с академическим интересом. Несомненно – след влияния господина Адобекка.

Их разговор оборвался на полуслове: на поляну выехали трое всадников. Двое из них выглядели как самые обычные егеря или загонщики – рослые широкоплечие мужчины в замшевых куртках, с охотничьими луками через плечо и рожками на поясе. Третий, ехавший между ними, был подросток, также в охотничьей одежде. Он был полноват, хотя – это было очевидно – с годами жирок уйдет, грудная клетка разойдется, и лет в двадцать он превратится в рослого широкоплечего молодца. Вьющиеся темно-каштановые волосы он носил чуть длиннее, чем следовало бы мальчику, – должно быть, ради привычки наматывать прядь на палец или покусывать ее в минуты раздумья. Но самым странным было не это, а то обстоятельство, что глаза у мальчика были туго завязаны широкой черной лентой.

«Пленник», – в первое мгновение подумал Радихена.

А Ренье вздрогнул, настолько очевидным показалось ему сходство мальчишки с Фейнне: тот же подбородок сердечком, те же ямочки в углах рта, тот же цвет волос.

Завидев незнакомцев, оба егеря остановились. Остановился и мальчик.

– Что здесь? – быстро спросил он.

– Двое мужчин, – ответил один из егерей. – Всадники.

Мальчик приподнялся на стременах, вытянул шею и повелительно крикнул:

– Назовитесь!

– Нас отправила сюда госпожа Фейнне, – ответил Ренье.

– Имена, – потребовал мальчик.

– Ренье и Радихена.

Соединенные вместе, эти два имени показались Ренье странными – как будто ни одно из них ему не принадлежало.

– Хорошо, – подумав, сказал мальчик и снял черную повязку. Глаза у него оказались темными. Он весело прищурился, рассматривая незнакомцев. – В таком случае отложим то дело, ради которого я ехал сюда, и вернемся к деревне. Думаю, впятером мы справимся. С этой шлюхой всего пятеро бандитов: троих она привела с собой, а двоих нашла среди людей моего отца.

– Вы – господин Онфруа? – спросил Ренье. – Рад познакомиться с вами. Я – давний поклонник вашей матушки и, смею надеяться, приятель вашего отца.

Онфруа весело рассмеялся.

– У моей матушки, несомненно, было много поклонников, но до сих пор я не видел ни одного! А вы, – он повернулся к Радихене, – тоже в нее влюблены, а?

– Нет, – сказал Радихена. – Я был влюблен в другую женщину. Она уже умерла.

Онфруа сделал быстрый жест, как бы зачеркивая сказанное, и перешел к главному:

– Я охотился здесь. Занятие гораздо менее невинное, нежели полагает моя мать. Вы слышали о нашествии серых чудовищ?

Ренье тихо ахнул:

– И много их здесь?

– Время от времени они здесь появляются, – ответил Онфруа. – Нескольких убил мой отец. Он ни словом не обмолвился об этом госпоже Фейнне, как нетрудно догадаться. Но мне он рассказал. И даже показал. Когда он уехал, я занялся ими сам. Мы выкопали яму – это неподалеку отсюда – и загнали монстра в ловушку. Он сейчас там. Бесится и ждет, пока мои люди добьют его. Он очень опасен, но главное – отвратителен, поэтому я так рад, что не могу его увидеть.

Онфруа замолчал. Он протянул руку, и тотчас егерь вложил ему в ладонь фляжку с питьем. «Должно быть, мальчик много времени проводит с завязанными глазами, так что слуги к этому привыкли», – подумал Ренье.

Радихена спросил:

– Но как же вы убиваете этих чудовищ, если не видите их?

– Я делаю это с завязанными глазами, – объяснил Онфруа. – Вы не представляете себе, как много звуков в мире без света. А уж заманить хищника в ловушку – для опытного слепца проще простого. Достаточно хорошо знать местность и быть внимательным. Можете мне поверить.

– Глядя на вашу милость, трудно усомниться, – ответил Радихена, чуть наклоняя голову.

Ренье вмешался:

– Остался еще один, последний вопрос.

Мальчик приветливо улыбнулся:

– Пожалуйста.

– Зачем вы это делаете?

– Что? Зачем убивают монстров?

– Зачем вы завязываете себе глаза, когда охотитесь на чудовищ?

– А! – Онфруа хмыкнул. – А вы еще не догадались? Я не хочу, чтобы об этом знала моя мать. Госпоже Фейнне вовсе не следует видеть серых монстров или наблюдать за тем, как ее сын гоняется за чудищами по болотам. Она умеет смотреть моими глазами. Понимаете? Она видит то, что вижу я. Я – ее глаза в человеческом мире, а она – мои глаза в мире Эльсион Лакар.

Стало тихо. Онфруа терпеливо ждал, пока его собеседники освоятся с услышанным. Он рассказал о своей тайне лишь нескольким людям – Танет да этим двоим охотникам, весьма молчаливым и необщительным. И каждый раз, когда тайна открывала себя посторонним, ее встречали долгим молчанием. В этом молчании не было недоверия – напротив, люди, мгновенно приняв откровение Онфруа за истину, как будто учились жить заново, теперь уже с новым знанием.

Наконец-то Ренье понял смысл странного восклицания, которое вырвалось у ключницы, когда Фейнне призналась в том, что не знает, какими делами занят ее сын:

«Милосердное небо, как же он убивает ИХ, если вы об этом не знаете?»

Несколько дней эти слова не давали Ренье покоя. Он не осмеливался спросить у Танет, что они означают, но в мыслях постоянно вертел их, то так, то эдак, как будто пытался приладить деталь от сложного арбалетного механизма – а деталь никак не желала вставать на место.

Фейнне видит все, что видит Онфруа. Она нашла способ вернуть себе зрение – не только в эльфийском, но и в человеческом мире. Она смотрит на окружающее глазами этого мальчика, и Онфруа, рано поняв, какого рода связь установлена между ним и его матерью, привык выбирать – что показывать ей, а что скрывать. Он приучил себя ходить с завязанными глазами, сознательно погружаясь во мрак, чтобы неподобающие картины не оскорбляли или не пугали Фейнне. Бремя хранителя Фейнне, казалось, ничуть не тяготило мальчика – но оно сделало его странным и заставило повзрослеть раньше времени.

– Теперь я понимаю, откуда она узнала о мятеже в деревне, – медленно промолвил Ренье.

– Да, мы видели… слишком много отвратительного, – признал Онфруа. – Но другого способа попросить о поддержке как можно скорее у нас не было. Так что пришлось снять с глаз повязку.

– О монстрах ей тоже известно, – добавил Ренье.

– Откуда?

– Танет проговорилась. Она думала, что госпожа Фейнне видит чудищ, коль скоро вы убиваете их.

– Танет глупа. – Мальчик поморщился. – Я люблю ее, но она глупа! Я должен был снисходительней отнестись к ее глупости и предупредить…

– Она очень беспокоилась о вас, – добавил Ренье.

Онфруа посмотрел на него ясными, безмятежными глазами.

– Но ведь это естественно, – отозвался он. – Я – единственный, кто по-настоящему ее любит. Даже моя мать не в состоянии полюбить ее. Должно быть, в прошлом Танет скрывается нечто очень дурное, о чем я, по счастью, не знаю.

– Вам известно, по крайней мере, кто возглавляет мятеж против Элизахара? – спросил Ренье.

Мальчик пожал плечами:

– Женщина. Очень потасканная. По-моему, спит со всеми своими соратниками. Она ведет их, как сука стаю кобелей.

– Ваша мать узнала ее по внешнему сходству, – сказал Ренье. – Это младшая дочь госпожи Танет, Адальберга.

Мальчик присвистнул и покачал головой:

– У вас не сложилось, часом, мнения, господа, что я попал в двусмысленное положение?


* * *

Арбалетная стрела прилетела из пустоты и с чмокающим звуком вошла в грудь Бризбарра. Адальберга не сразу поняла, что произошло: только что они разговаривали, потягивая сквозь зубы дурное разведенное винцо, и вдруг Бризбарр откинулся назад и замолчал.

– Проклятие! – Адальберга вскочила, бросилась к своему коню.

Она жила в этой деревне уже несколько дней. Она повелевала здесь всем. И пила – пила с утра до ночи, что не мешало ей оставаться зоркой и хитрой.

Да, несколько дней назад она ворвалась сюда – верхом на коне, растрепанная, в богатом и грязном платье. Тонкие руки с тяжелыми золотыми браслетами уверенно держали поводья. Из-под широченного подола, отороченного свалявшимся, забрызганным дорожной грязью мехом, виднелись грубые солдатские сапоги. На голове у Адальберги не было никакого убора.

За ней скакали трое – Бризбарр, Дрогон и Оснегги. У Оснегги к седлу был приторочен мешок с тушей серого монстра.

Чудовище повстречалось им в полудне пути от деревни. Оно таилось в болотах и выскочило на дорогу прямо перед путниками. При виде широко разинутой пасти и горящих красных глаз Адальберга громко завизжала. Она спрыгнула с седла и бросилась бежать прочь, скользя сапогами по сырым бревнам и придерживая тяжелое платье обеими руками. Ей казалось, что она слышит мягкие прыжки у себя за спиной.

Она не поняла, кто из ее спутников убил монстра. Они набросились на чудище все втроем: один рубил, другой колол, третий посылал одну арбалетную стрелу за другой в мягкую клубящуюся пелену. Неожиданно раздался оглушительный скрежет, как будто металлом изо всех сил скребли по стеклу. Зверь испустил еще несколько воплей, потише, а затем издох. По его хребту пробежала дрожь, часть тумана, его окружавшего, развеялась, превратившись в грязную кашицу, и посреди лужи осталось лежать скорченное костлявое тело, похожее на обглоданный труп крупной птицы.

Вот этот-то трофей и привезли с собой завоеватели.

Для маленькой «дальней» деревни такого воинства оказалось достаточно, чтобы жителей парализовало от страха. Люди знали, что Элизахар в отлучке, а слепая герцогиня вряд ли сумеет прийти к ним на помощь.

Адальберга, быстро позабывшая все свои былые страхи, влетела на площадь возле общественного колодца и резко натянула поводья. Лошадь закрутилась на месте, поднялась на дыбы, едва не сбросив всадницу, и успокоилась лишь спустя некоторое время.

Оснегги постоянно находился возле своей госпожи, а двое других пошли по деревне, вытаскивая жителей из домов и криками сгоняя их на площадь. Наконец перед Адальбергой выросла толпа – преимущественно то были мужчины: традиционно считалось, что женщины должны отсиживаться по хижинам и погребам, пока мужчины общаются с представителями власти.

Адальберга обвела их взглядом.

– Слушайте! – закричала она сипло. – Слушайте! Я – Адальберга, дочь Ларренса! Я – владетельная герцогиня, законная госпожа этой земли!

Она величественно протянула руку, и Оснегги, повинуясь приказу, развязал тесемки мешка. Туша монстра упала на землю и расползлась жирной кроваво-красной грязью.

– Я защищаю моих людей! – назойливо хрипел голос женщины. – Вы видите это? Это серый монстр, порождение приграничного мира! Знаете, куда он бежал? Он бежал к вашей деревне, чтобы полакомиться нежными телами ваших детей и жен! Но где же ваш господин, где Элизахар? Где он, когда вам грозит опасность? Элизахар бросил вас. Элизахар предпочел лизать сапоги Талиессина. Он, который обязан заботиться о вас, отобрал у вас припасы, чтобы накормить солдат Талиессина! Ради чего вы голодаете? Ради того, чтобы дочь Талиессина осталась королевой! Какое вам дело до дочери Талиессина? Почему же он бросил вас в беде? Разве вы – не его люди?

Она выдержала паузу и громко заключила:

– Нет, отныне вы – мои люди, потому что это я защищаю и спасаю вас. Я, а не Элизахар!

– Он повесит каждого пятого из нас, если мы подчинимся тебе! – выкрикнули из толпы.

Адальберга передернула плечами.

– Он далеко, а я – здесь, и клянусь, я тоже умею вешать! Я – такое же дитя Ларренса, как и Элизахар.

И они молчаливо признали ее главенство. Они позволили ей жить в их деревне, брать из тех припасов, что еще оставались, они позволили ее мужчинам развлекаться с местными женщинами. Они не возразили ей ни словом. Она – дочь Ларренса. Элизахар – далеко, а она – вот она, рядом, и трое преданных псов всегда при ней.

Затем к Адальберге присоединились еще двое из числа местных жителей. Вечерами, лениво не замечая ласк, которыми одаряли ее приближенные, Адальберга пила вино и говорила:

– Я соберу армию и возьму штурмом замок Ларра. Я освобожу мою мать из унизительного рабства. Я надену на Фейнне кандалы и сброшу ее с башни: пусть узнает, какой смертью умерла моя сестра! А когда вернется Элизахар, я встречу его арбалетной стрелой!

Оснегги поцеловал ее грудь, высвобожденную из спущенного платья, и пробормотал:

– Конечно, моя госпожа.

Другие жадно смотрели на нее, и, когда Оснегги встал, чтобы налить еще вина, его место занял Бризбарр, в то время как один из переметнувшихся к Адальберге крестьян, ошалев от собственной смелости, гладил под платьем ее колено.

А потом все разом закончилось, и Бризбарр опрокинулся на спину и молча уставился в небо пустыми глазами.

– К оружию! – закричала Адальберга.

В полумраке угасающего дня испуганно заржали кони.

– Проклятие! – хрипло вопила Адальберга, ловя коня и забираясь к нему на спину.

Со стороны болот в деревню въезжали всадники.


* * *

Сумерки непрерывно лгали: предметы казались больше, чем были на самом деле, люди – ближе и опасней. При виде чужаков за оружие взялись не только пятеро прихвостней Адальберги – человек десять местных крестьян похватали ножи и вилы и бросились на всадников.

Ренье никогда еще не приходилось сражаться вот так – конным против разъяренных мужланов. Он боялся не столько за себя, сколько за лошадь: было бы жаль, если бы ни в чем не повинное животное погибло. В полумраке Ренье видел по-звериному блестящие глаза. Острые вилы надвигались на всадника, как если бы Ренье был стогом сена, который нужно разворошить.

Арбалетная стрела остановила крестьянина. Он схватился за раненое плечо, присел на землю, широко разинул рот и только после этого – основательно подготовившись – громко, безутешно завыл.

Радихена перезарядил арбалет и снова поднял его. Ренье подумал вдруг, что Радихена, при других обстоятельствах, и сам мог бы оказаться среди бунтовщиков.

Ренье вряд ли мог бы похвалиться тем, что хорошо владеет копьем, но шпага в условиях этого боя была не слишком подходящим оружием, и выбора не оставалось. Тем более что на Ренье во весь опор мчался всадник, и скорее по посадке, чем по чему-либо другому, Ренье угадал в нем бывшего солдата.

Это был Оснегги. Он заранее поднял меч, готовясь разрубить противника. Старая, давно забытая радость вскипала в нем: много лет прошло с тех пор, как Оснегги сражался с врагами на поле боя! Грабежи на дорогах – не в счет: все его жертвы слишком легко сдавались.

Ренье уклонился от первого столкновения, и Оснегги проскакал мимо, однако он сразу же развернул коня и повторил попытку. Сильный взмах меча перерубил древко копья – Ренье не успел даже опомниться, как остался почти безоружен, с обрубком в руке. И, вне себя от ярости, Ренье набросился на хохочущего Оснегги. Он не видел теперь ничего, кроме этой омерзительной рожи с мокрой от слюны бородой. И когда они сблизились в третий раз, Ренье подтолкнул своего коня коленями так, чтобы тот ударился грудью о бок коня Оснегги. Солдат потерял равновесие и отвел в сторону руку с мечом. В то же самое мгновение Ренье с силой вонзил острый обрубок древка ему под горло.

Звериный визг разнесся над деревней: растрепанная, с распущенным корсажем, Адальберга верхом мчалась по улице и размахивала мечом. За ней скакали еще трое.

Один из егерей преспокойно наклонился и забрал вилы, выпавшие из руки раненого крестьянина. В последний миг, когда всадники поравнялись с ним, егерь вдруг упал на колени и выставил перед собой вилы, и конь со всего маху напоролся на них. Все смешалось: бьющееся животное, кричащие люди. Адальберга полетела дальше, а егерь и упавший всадник сплелись на земле в смертельной схватке. К несчастью для всадника, он не успел вынуть ноги из стремян, и умирающий конь придавил его, так что егерь, опомнившись от падения, попросту перерезал беспомощному врагу горло.

Ренье проехал по улице, оглядываясь по сторонам. В сумятице поединка с Оснегги он выпустил из виду остальных. Деревня выглядела пустынной. Затем впереди послышались крики, и Ренье погнал коня туда.

Трое крестьян с граблями и вилами окружили Радихену. Тот не имел времени для выстрела – ему приходилось внимательно управлять конем, следя за тем, чтобы не ранили животное.

Ренье поспел вовремя. Наклонившись с седла, он ударил шпагой ближайшего к себе крестьянина, и тот, ошеломленно охнув, повалился на землю. Ренье выдернул клинок из тела, едва не упав при этом с седла.

Радихена наконец выпустил давно заряженную стрелу, ранив второго противника. Третий пустился в бегство. Его не стали преследовать.

Ренье поморгал, приходя в себя. Радихена сказал ему:

– Вы убили его.

– Очень хорошо! – разозлился Ренье. – Одним мерзавцем меньше.

– Этот человек принадлежал Элизахару.

– Элизахар бы его повесил.

– Не нам с вами решать…

И тут Ренье наконец понял, почему Радихена, даже и окруженный врагами, сильно рискуя, все-таки медлил с выстрелом: Радихена попросту боялся убивать. Он целился так, чтобы нанести рану болезненную, но не смертельную.

– Ты – безнадежный крестьянин, Радихена.

– Возможно.

– Ты экономишь даже на врагах.

– Да, – сказал Радихена и улыбнулся.

«Проклятие, он начинает мне нравиться», – подумал Ренье.

И тут он увидел Онфруа. Сын Элизахара стоял посреди улицы, возле самого колодца, широко расставив ноги и держа в обеих руках по мечу: в левой – покороче, в правой – подлиннее. Глаза его были плотно завязаны.

А вокруг Онфруа медленно кружил человек, вооруженный длинным мечом. Он двигался беззвучно, мягко ступая по земле. Обе его ладони сомкнулись на рукояти меча, соединившись почти сладострастно, и улыбка появилась на лице Дрогона (это был он).

Онфруа громко расхохотался.

– Ты думаешь, что сможешь подобраться ко мне незаметно? – спросил мальчик.

Дрогон вздрогнул, но не позволил улыбке исчезнуть. И промолчал.

– Нападай, – потребовал Онфруа.

Дрогон сделал молниеносный выпад.

Онфруа принял удар на скрещенные клинки.

– Повтори, – велел он, чуть сместившись влево. – Ну, давай. Я по хватке чувствую, что ты – бывший солдат. Давай же, солдат! Действуй! Убей подростка с завязанными глазами!

Дрогон почувствовал, что у него от напряженной улыбки начинают болеть скулы. Он снова напал. Улыбка превратилась в оскал – сын Элизахара отбил и этот удар. А затем перешел в атаку сам. Он слышал каждое движение своего противника, угадывал каждое его намерение. Это казалось каким-то волшебством.

Дрогон отскочил, перевел дыхание. Онфруа в тот же миг очутился рядом. Он нанес удар сразу обоими мечами – в плечо и в горло. Казалось, нет силы в мире, способной противостоять этому удару. И Дрогон упал, захлебываясь собственной кровью, а Онфруа отбежал в сторону и вдруг протяжно, жалобно всхлипнул.

Ренье подошел поближе. Онфруа сразу перестал плакать и вскинул голову:

– Кто здесь? Господин Ренье?

– Да, – ничему уже не удивляясь, отозвался Ренье.

– Подайте мне мои мечи, пожалуйста.

Ренье повиновался. Он наклонился над убитым Дрогоном, чтобы извлечь мечи из тела и обтереть их от крови. У мертвеца было удивленное лицо. В полумраке оно казалось почти детским. Наверное, оттого, что Дрогон не носил бороды. А может быть, дело в улыбке, которая не успела сойти с губ.

Ренье выпрямился и, с мечами в руках, повернулся к Онфруа. Мальчик по-прежнему стоял с завязанными глазами. Он беспокойно повернул голову в сторону Ренье, протянул руку, почти безошибочно угадав направление.

Радихена находился поблизости – пеший, с лошадьми в поводу.

И тут серый воздух ожил. Нечто подвижное появилось в нем, нечто стремительное, жадно ищущее цель. Ренье даже не понял, что происходит: он еще не отошел от впечатления, которое произвела на него схватка между рослым солдатом и незрячим юношей. Онфруа, как бы ни был он чуток и быстр, уже не успевал уклониться от смерти, летящей прямо ему в грудь.

Кинжал, брошенный с яростной силой, рассекал пространство и неуклонно приближался к мальчику.

Выпустив поводья, Радихена рванулся к Онфруа, чтобы оттолкнуть его в сторону, и вышло так, что он закрыл мальчика собой. Единственный из троих Радихена успел вовремя: в последний миг лезвие вонзилось ему в живот. Ренье подбежал к нему и подхватил под локти, но было уже поздно.

Закусив губу, чтобы не закричать, Радихена молча опускался на колени. Ренье помог ему лечь. Онфруа, бледный под повязкой, все так же стоял рядом. Ренье поднял к нему лицо:

– Не нужно мешкать. Догоните Адальбергу. Где ваши люди?

– Они найдут меня. – Голос Онфруа прозвучал на удивление спокойно. – Они всегда неподалеку.

– Схватите ее, – повторил Ренье. – Ее нельзя оставлять на свободе. Пока она жива, она останется угрозой для вашего отца. И для вас.

Онфруа свистнул, и конь подбежал к нему. Мальчик схватился за гриву и легко забрался в седло. Как по волшебству, справа и слева от него появились оба егеря.

Не оглядываясь, все трое поскакали прочь из деревни. Ренье остался с Радихеной.

Они не разговаривали. Ночь проходила медленно – как будто кто-то неторопливо тянул у них над головами бесконечный кусок черного бархата. Деревня казалась мертвой: ни в одном окне не мелькал огонек, не слышно было ни одного голоса, молчали даже собаки. На рассвете Радихена попросил пить, и Ренье достал для него воды из колодца. Радихена сказал:

– Спасибо.

Он еще дождался рассвета.


* * *

Адальберга скакала прочь из деревни, не разбирая дороги. Всем своим естеством она ощущала погоню. Сын Элизахара, сын проклятого Элизахара, упрямое, ненавистное отродье, – он не отступится. Он будет преследовать ее до тех пор, пока не схватит и не вручит своему отцу как долгожданный трофей. И никому не известно, как поступит с ней Элизахар. Герцог Ларра – из тех, кто в состоянии публично повесить женщину.

Адальберга не боялась смерти – она давно превратила в подобие смерти собственную жизнь, – но одна лишь мысль о том, что она может, беспомощная, оказаться в руках своего врага, приводила ее в ужас.

Только у Элизахара мог родиться такой сын. Онфруа вызывал у Адальберги почти суеверный ужас. Ребенок, способный с завязанными глазами убить мужчину, шел по ее следам. Он наступал ей на пятки, дышал ей в спину. Нет, он не отступится.

Адальберга бросила лошадь и побежала сквозь чащу. Она торопилась к болотам. Там есть островок, на котором можно отсидеться. Когда-то, целую вечность назад, ей показал это укромное местечко Эмилий. Здесь они уединялись, когда хотели побыть вдвоем. Никого из своих любовников Адальберга не приводила сюда. Это место оставалось для нее священным – оно было связано с памятью Эмилия, ее первого мужчины, ее единственной любви.

Воспоминание об Эмилии едва не сделало ее слабой. Она остановилась, чтобы перевести дыхание. Она успеет, если побежит по дороге. Она доберется до едва заметной тропки и свернет на нее, и никто не отыщет ее в трясине.

Адальберга выскочила на поляну и сломя голову понеслась по ней, направляясь к мощеной дороге.

И вдруг она оступилась и полетела вниз. Первым ее чувством было сильнейшее удивление. Не испуг, не злость, а именно удивление: ведь она точно знала, что здесь нет никакого оврага, никакой пещеры. В конце концов, она же выросла в герцогстве Ларра, здесь прошло ее детство, здесь она переживала лучшие дни своей юности! Здесь нет никакой ямы. Никогда не было.

Но яма была, и Адальберга упала на самое дно. Она ударилась спиной о землю, и весь дух из нее вышибло. Ей пришлось долго собираться с силами, чтобы перевести дыхание. А когда она открыла глаза, то увидела над собой не вечернее небо, а косматую образину с разинутой пастью.

Утопленные в гнилом тумане красные глаза медленно вращались, рассматривая женщину. Адальберга быстро отползла к стене и попробовала выбраться на волю. Она не стала тратить сил на крики. Зачем? Лишние звуки только привлекут к ней тех врагов, что наверху, и раздразнят того врага, что прямо перед ней.

Может быть, она еще успеет. Серые чудовища из приграничья плохо видят в человечьем мире и не сразу понимают, что перед ними добыча. Она еще может успеть спастись.

Адальберга хваталась руками за корешки, выступающие из почвы, но корешки рвались; она впивалась ногтями в стенки ямы, но ногти ломались, комья земли крошились, и Адальберга, едва забравшись на высоту в половину человеческого роста, снова опускалась на самое дно.

Рваный туман, окутывавший чудовище, как бы заменяя ему шерсть, чуть разошелся в стороны. Высвободились когтистые лапы, сильно согнутые в локтевых суставах. Зверь присел, собираясь прыгнуть.

Адальберга вытащила из-за голенища нож и приготовилась к схватке.


* * *

Ренье ехал по лесу, ведя в поводу лошадь Радихены. Тело умершего, завернутое в плащ, было привязано поперек седла. Все дела в дальней деревне были закончены; солнце встало, и теперь следовало найти Онфруа и вернуться в замок Ларра.

Они не договаривались о специальном месте встречи и тем не менее сошлись на той самой поляне, где увиделись впервые. Онфруа и оба его спутника – один легкораненый, второй невредимый – жгли маленький костер, коротая ночь. Огонь, по мнению Онфруа, обладал замечательным свойством: человеку никогда не бывает скучно в его присутствии.

Заметив Ренье, Онфруа встал. Взгляд мальчика сместился ко второму коню, и бледность вернулась на лицо Онфруа.

Ренье остановился. Онфруа подошел к Радихене, коснулся тугого свертка, приложился к нему лбом. Затем повернулся к Ренье.

– Когда он умер?

– Полчаса назад.

– Он умер из-за того, что я дрался с завязанными глазами, – сказал Онфруа.

– Да, – ответил Ренье.

– Я бы заметил кинжал, если бы у меня не были завязаны глаза.

– Да, – повторил Ренье, – но в таком случае его заметила бы и госпожа Фейнне. Радихена погиб ради прекрасной женщины, Онфруа. Он сделал то, о чем мечтал много лет.

– Почему? – прошептал Онфруа.

– Потому что когда-то он ударил кинжалом женщину, которая закрыла собой своего любовника, – сказал Ренье. – Это вышло по ошибке. Он хотел убить мужчину, а убил девушку. Вот почему.

– Вы были друзьями? – спросил Онфруа.

– Да, – ответил Ренье. – Мы были друзьями. Очень старыми друзьями.

Онфруа еще раз глубоко вздохнул и уселся на прежнее место.

– Где Адальберга? – Ренье огляделся по сторонам, явно ожидая увидеть поблизости связанную пленницу. Он достаточно успел узнать сына Элизахара, чтобы понять: Онфруа не стал бы отдыхать, не завершив дела.

Онфруа промолчал, стал мрачным. Вместо него ответил один из егерей:

– По правде сказать, господин, когда мы нашли ее, от нее мало что оставалось. – Он указал рукой на яму. – Она там.

Ренье долго соображал, пытаясь понять, что именно ему говорят. «Возраст и бессонная ночь, – подумал он. – Я теряю быстроту соображения».

– Ловушка, где сидел монстр, – тихо проговорил Онфруа. – Чудище из приграничья, которое я не успел убить. Она разрезала ему пасть, но оно… – Мальчик покусал губу. – Я не успел отвернуться, так что моя мать тоже увидела это. Даже если она в эти минуты спала, она все равно видела это – во сне.

Он опустил голову.

– Я подвергаю опасности себя и других людей потому, что госпожа Фейнне не должна даже догадываться о подобных вещах. Радихена умер ради ее неведения. И у меня не хватило ума закрыть глаза, когда я смотрел на труп Адальберги!

Ренье едва удержался от искушения обнять его, прижать к себе, как будто Онфруа был самым обычным ребенком.

– Все кончено, – пробормотал Ренье и вдруг понял, что так оно и есть. – Все кончено, господин Онфруа. Нам пора возвращаться в замок.

Загрузка...